Warning! No love in prison! (СИ) [Detox just to retox] (fb2) читать постранично, страница - 2

отмороженных, но я вцепился в них ногтями и зубами так сильно, что разодрал одному кожу на руке, а другому чуть не откусил ухо. С тех пор меня считают психопатом, да и мой социопатичный взгляд добавляет картины. Только Найл не остерегался меня, потому что я не смотрел на него с подозрением и осторожностью, лишь иногда кричал, когда он в очередной раз отбирал у меня окровавленную мочалку и оставлял пощечину на моем лице. Найл был действительно хорошим другом.

***

Я мог бы сказать, что утро четверга было обычным, но оно не было. С утра перевели несколько новых заключенных из соседней тюрьмы, и всё это мы со спокойным видом наблюдали во время прогулки. Они шли мимо нас, с пустыми взглядами и наручниками на руках, и никто из них не был воодушевлен своим новым домом.

Готов поспорить, половина из них думала о побеге во время этого переезда, только жаль, что систему наблюдения за осужденными ужесточили. Мне бы точно дало немного больше надежды известие о том, что кто-то из них сбежал. В таких местах только это и нужно — надежда, что такие же, как ты, могут спасти свою жизнь, а значит, и ты, возможно, можешь.

Я думал о новых заключенных в то утро не дольше, чем о каше, поданной на завтрак. По крайне мере, до того момента, как Найл не начал тот разговор:

— Говорят, у одного из новичков совсем нет татуировок.

Он сказал это почти шепотом, как произносят грязные секреты, как кричат задушено по ночам в подушку о своих скелетах, так, чтобы никто не услышал. Но я услышал.

— Неужели?

— Клянусь. Их на досмотре проверяли. Ни единой. Вообще пусто.

Я лишь пожал плечами. Большое дело — человек, ни разу не испытавший любовь.

Но с другой стороны, колючая проволока, что обвивает стены тюрьмы, сжалась вокруг моей шеи от зависти. Чистый. Кто-то чистый. Кто-то, кто не я.

***

Мы с Найлом больше об этом не говорили, зато говорила остальная часть тюрьмы.

Да, здесь всем плевать на то, как много у тебя тату. Ровно до того момента, пока не появляется кто-то, у кого их нет совсем.

Он был невысоким, но довольно крепким, хотя и до ужаса худым. Волосы его имели будто выцветший оттенок, хотя, возможно, это от того, что в этом месте все слишком серое, и краски окрашивают в серость и весь остальной мир. Однако глаза его имели голубой оттенок, хотя и очень холодный, цвета отстраненности и замкнутости. Он ненавидел тут всех, я чувствовал это.

Ему никогда не приходилось попадаться мне на глаза обнаженным, чтобы я мог убедиться в действительности слов Найла. Напротив — он всегда надевал максимально много одежды. Даже если все вокруг сидели в майках и штанах — на нем всегда была еще и рубашка.

За все десять дней, что я наблюдал за ним с момента его приезда — он не сказал и более трех предложений. Ко мне он вообще никак не обращался — даже не смотрел. Хотя однажды, на третий день его прибытия здесь, он увидел, как я оттираю чернила от своей кожи. Это было даже меньше секунды, но мне хватило, чтобы успеть возненавидеть его всей душой.

***

Мне нравилась идея того, что он был чистым. Не именно того, что он имел чистое тело, незапятнанное ничем. А именно того, что он никогда не чернил своё сердце этим мерзким чувством любви. Сердечные приступы никогда не были ему ведомы.

Возможно, его разум был сплошной грязевой кучей, но его чертово сердце было чистым.

Я испытывал разлагающее меня чувство — я хотел узнать почему.

Почему он был таким, когда никто уже таким не был?

Его звали Луи.

Л — у — и.

Я шептал это имя перед сном неизвестно зачем. Пытаясь понять, есть ли аналогия между этими буквами и тем, что он представлял собой.

Луи Уильям Томлинсон сидел за убийство по неосторожности.

Говорили, что он застрелил свою мать в порыве гнева. Копы взяли его прямо в их шикарном семейном доме — он был в смокинге и держал пистолет окровавленными руками. Они нашли в его теле наркотики, но это срок ему не скосило. Пару месяцев он пролежал в клинике, а потом его осудили, и его отец остался один с тремя дочерьми.

Луи, было, кажется, двадцать четыре (на самом деле двадцать три), но на тот момент я его возраста не знал. Всё, что я знал — это байки охранников, которые подслушал Найл. Они часто заставали Луи, подловленного толпой бугаев, но даже если его кто-то и изнасиловал, я об этом не слышал.

Могло показаться, что я слишком много думал о нем, но это было не так. Просто в тюрьме не особо чем можно заняться, и чтобы отвлечься от бесконтрольной рефлексии, лучше уж думать о ком-то еще. У кого-то были родные, о которых они вспоминали каждую секунду, у кого-то неоплаченные долги, которые они сполна собирались отдать на свободе. У меня был Луи.

Я не хотел подходить к нему, заговаривать с