Москва. Октябрь. 19:45.
Фасад Большого театра заливала парадная подсветка. Прожекторы били снизу вверх, скрывая микротрещины на колоннах и следы московской копоти на квадриге Аполлона. На Театральной площади было тесно: черные седаны с правительственными номерами, туристические автобусы, перекупщики, толкающие билеты по цене подержанной иномарки. Очередной юбилей. Очередное гала-представление. «Лебединое озеро». Билеты были распроданы полгода назад.
Внутри, в партере и ложах бенуара, пахло дорогими духами, выдержанным коньяком и той особенной, сладковатой пылью, которая копится в бархатных портьерах десятилетиями. Две тысячи человек ждали чуда. Министры, бизнесмены, иностранные послы — сегодня здесь собрались те, кто привык получать лучшее.
За кулисами чудес не было. Там пахло работой: едкой канифолью, мужским потом, лаком для волос и разогревающей мазью с пчелиным ядом. Сквозняки гуляли по коридорам, заставляя кордебалет кутаться в шерстяные кофты поверх пачек.
Гримёрка № 3. Третий этаж.
Анна Королёва сидела перед зеркалом на жестком стуле. Спина прямая, подбородок приподнят — не поза, а профессиональная привычка, въевшаяся в позвоночник. Она смотрела на свое отражение, но видела не Одетту в белой пачке, расшитой стразами Сваровски. Она видела износ материала.
Двадцать восемь лет.
Для бухгалтера или инженера — начало карьеры. Для примы-балерины — финишная прямая. Организм выработал ресурс. Связки потеряли эластичность, суставы стерлись. Каждое утро начиналось с ревизии боли: где сегодня ноет сильнее — в пояснице или в колене?
Анна перевела взгляд на свои ноги. Ступни были заклеены пластырем в три слоя. На правом голеностопе — жесткий тейп, фиксирующий сустав. Кожа на пальцах была грубой, мозолистой, деформированной годами нагрузок. Это не ноги принцессы. Это ноги шахтера, только шахта у нее другая.
Она взяла новые пуанты. Розовый атлас, жесткий стакан, кожаная подошва. Анна проверила молотком жесткость коробочки — слишком твердая. Она ударила пуантом об угол стола. Раз, другой. Звук был сухим и громким, как выстрел. Нужно разбить клей, размягчить основу, чтобы туфля села по ноге, а не стояла колодкой. Иначе — кровавые мозоли через пять минут.
Затем — канифоль. Она натерла подошвы и носки пуантов желтым порошком. Трение — это жизнь. Скользкий пол — это травма. На сцене Большого пол хороший, но рисковать нельзя. Одно неверное движение, одна поскользнувшаяся стопа — и карьера окончена.
Анна начала завязывать ленты. Это был ритуал, важнее молитвы. Лента должна обхватывать щиколотку плотно, но не пережимать кровоток. Слабый узел — риск подвернуть ногу на приземлении. Тугой узел — судорога икроножной мышцы в середине акта. Анна затянула узлы, спрятала кончики внутрь и закрепила лаком.
Она знала свою анатомию лучше, чем штатный хирург театра.
В левом колене мениск стёрт на шестьдесят процентов. При каждом глубоком плие сустав издавал тихий щелчок. Врачи говорили: «Нужна операция». Анна отвечала: «В следующем сезоне». В поясничном отделе — две протрузии, L4-L5. По утрам спину приходилось «разлеплять» по двадцать минут горячим душем. Правая стопа деформирована: косточка большого пальца выпирает, ногти на мизинцах отсутствуют как класс — они просто не успевают отрастать, сбиваясь в кровь.
— Королёва, на выход! — гаркнул динамик селектора над дверью. Голос помрежа звучал устало и раздраженно. График сдвинулся на пять минут из-за речи спонсора.
Анна встала.
Прошлась по гримерке. Пол скрипнул. Тело отозвалось привычным набором сигналов: тянет пах, ноет поясница, горит мозоль на пятке. Боль была фоновым шумом, как гул кондиционера. Если ничего не болит — значит, ты умерла.
Она подошла к столику, взяла пузырек с аммиаком, вдохнула резкий запах. Мозг прояснился. Зрачки сузились. Адреналин начал поступать в кровь.
На стене висели фотографии. Анна в роли Жизели — воздушная, невесомая, призрак любви. Анна в роли Китри — огонь и страсть, веер в руке как оружие. Анна с президентом, Анна с министром культуры, Анна с букетом роз размером с нее саму.
Ни одной фотографии с семьей.
Семьи не было. Родители погибли в автокатастрофе под Тверью, когда ей было пятнадцать. Тетка оформила опекунство ради выплат, но Анна жила в интернате хореографического училища. Интернат научил ее главному: никто не поможет. Ты одна. Твое тело — твой единственный актив.
Друзей тоже не было. Были коллеги. Люди, с которыми делишь станок, гримерку и сцену. Люди, которые улыбаются тебе в лицо и проверяют, не подрезал ли кто-нибудь ленты на твоих пуантах перед выходом. Конкуренция в балете жестче, чем в спецназе. Здесь едят слабых. Здесь нет места жалости. Если ты упала — через тебя --">
Последние комментарии
8 часов 51 минут назад
9 часов 42 минут назад
21 часов 8 минут назад
1 день 14 часов назад
2 дней 4 часов назад
2 дней 7 часов назад