Песня имен [Норман Лебрехт] (fb2) читать постранично

Норман Лебрехт Песня имен Роман Главы 1-5 — перевод В. Голышева, главы 6-12 — перевод О. Качановой

Посвящается

Беатрисе, Мириам и Полине

1 Тайм-аут

В понедельник, выгребая в двубортном костюме навстречу утреннему людскому потоку, я чувствовал себя дважды белой вороной. Весь рабочий люд стекается в город, а я — без особых на то оснований — направляюсь из города. Мало того: я чуть ли не единственный тут в официальном костюме. Времена изменились, и на работу теперь ходят в полотняных штанах.

Не важно, что у них зовется работой. Сидеть перед мерцающим экраном и выуживать данные — бледная замена азарту погони, радости добычи, победному поцелую. Нет романтики, нет смертельной борьбы в компьютерной так называемой работе. Это виртуальная охота, в ней ни порока, ни доблести. Моя же, напротив, — людская профессия, а потому отживающая.

Незачем особенно вдаваться в цель моего путешествия. «Так ли необходима ваша поездка?» — нудили вокзальные плакаты во время войны. Нет, не так, чтобы убедить бухгалтеров, которые урежут мою заявку на расходы ввиду ничтожной отдачи. И чтобы удовлетворить Мертл, которая насмешливо поднимет бровь и учтет супружеский должок. В конце моего пути нет горшка с золотом, прибыль не порадовала бы и продавца на блошином рынке. Конечно, я этого не говорю ни бухгалтерам («надо почувствовать потребительские тренды»), ни Мертл («когда с деньгами туго, случайная встреча со знакомым может все изменить»). Важно, что я сам знаю, зачем еду, и для себя не нужно придумывать оправданий. Побег — или иллюзия побега — вот что поддерживает во мне жизнь и более или менее на плаву — мой бизнес.

Инстинкт самосохранения ведет меня сквозь толпу на Юстонском вокзале к вагону первого класса в экспрессе отправлением девять ноль три; в груди стук от непривычных усилий и абсурдной надежды на приключение. Абсурдной потому, что предыдущие экспедиции с полной определенностью показали, что любое приключение будет парализовано в зародыше моей природной сдержанностью и заботой о приличиях — качествами, которые непременно будут отмечены на скорых уже погребальных торжествах, наряду с музыкальной эрудицией Дорогого Усопшего, едким юмором и нешумной филантропией.

В любом случае приключения чужды моей натуре и противопоказаны при моем состоянии здоровья. Засоренные артерии и страх перед шунтированием — сильный тормоз. Я ограничиваюсь шестью проплывами бассейна в оздоровительном клубе и половиной мили на электронной беговой дорожке; волнений решительно избегаю, супружеские функции выполняются редко и с осмотрительностью дикобраза. «Береги себя», говорит на прощание Мертл, и ради нее я стараюсь. За отсутствием мужеского пыла, это, по крайней мере, в моих силах.

Да, даже шумное, не шунтированное сердце могут волновать предотъездные фантазии. Я сажусь в поезд, и пульс учащается на десять от ложного предвкушения новизны. Волнуясь, заглядываю в предстоящее с успокоительным ощущением дежавю. Примерно так же субботним вечером смотришь по телевизору интересные моменты матча, уже услышав по радио окончательный счет. В программе могут показать яркие проявления мастерства и борьбы, но элемент волнения начисто отсутствует, когда заранее известен результат.

Смотреть футбол в уютном дорогом кресле ар-деко — самое большое из дозволенных мне волнений; грустно и унизительно для человека, призванного делать дела. Грустно — деятелю превратиться в зрителя, сменить кулисы больших сцен на кресло перед телевизором. Но есть и утешение. Удалившись от кипучей бучи, я обрел ауру того, что в мире небольшого бизнеса сходит за бесконечную мудрость.

Неизменная бережливость принесла плоды. В моем городском особняке бассейн с подогревом. Зимой и летом я отдыхаю на бесовски дорогих швейцарских курортах, а мой пенсионный план обеспечит меня на три жизни. Утешайте, утешайте народ Мой, — сказал пророк Исаия, и мы сделали это нашей племенной целью. Что лучше утешит на этой земле, чем шелест ценных бумаг с золотым обрезом?

В Ротари-клубе и в Бней-Брит^[1] меня не отличить от собратьев, и мне это по душе — ни на кого из них, я точно знаю, не свалился гений и не подорвал своей изменой. Забудьте только что сказанное, незачем многим об этом знать. «Нечего жаловаться», — говорил мой отец, когда его спрашивали о здоровье; я поступаю так же. Нормальность — моя нирвана. Только в глубине, глубоко в глубине на запекшемся лезвии невосполнимой утраты, я чувствую потребность в ненужной поездке, которая позволит избежать гнетущего самосозерцания и ускорения наследственного атеросклероза.

Не удивился бы, если бы железные дороги работали по большей части ради таких, как я, людей с полуразрушенной психикой, вечно бегущих от недостающей своей части. Представляю себе, как директор по развитию, осененный блестящей идеей, бодро предлагает на совете: «А не пустить ли нам --">

Пожертвовать