К моему читателю
Я писал эту книгу с расчётом на любознательного, думающего и неравнодушного к истории человека; с расчётом на читателя, не ищущего простых ответов на сложные вопросы, и уж тем более не привыкшего бездумно принимать на веру идеологические стереотипы. Таких людей много среди моих студентов, обуреваемых желанием пробиться к истине, подвергающих многое здоровому монтеневскому скептицизму и стремящихся выработать самостоятельную точку зрения на интересующую их проблему. Я также с уважением обращаюсь и к тем, кто привык доверять устоявшейся точке зрения на исторические события. Льщу себя надеждой, что эта книга если и не убедит подобного читателя, то заставит его задуматься. И, наконец, я рассчитываю на внимание моих коллег-историков. Многие из них придерживаются других взглядов и оценок событий и людей, описываемых в этой книге. Ну что же, их мнение достойно уважения, но пусть оно не будет единственным. Как говорил Блаженный Августин, «audiaturet altera pars» («да будет выслушана и другая сторона»)… И ещё один мощный побудительный мотив подвиг меня на написание этой книги — чувство исторической справедливости. Мы привыкли к такому понятию, как «социальная справедливость», отражающему нашу боль и озабоченность по поводу «униженных и оскорблённых», обездоленных и нуждающихся в социальной поддержке, а то и просто в человеческом сочувствии. В истории есть такие же фигуры, несправедливо и сознательно забытые или оболганные. Одной из таких фигур является, на мой взгляд, маршал Петэн. Во многих книгах, посвященных этому человеку, содержится немало лжи, умалчиваний, а то и откровенных фальсификаций. Я не хочу, чтобы историю писали только победители. Я хочу, чтобы были услышаны и побеждённые.Предисловие
Вся жизнь этого человека была сплошным самоотречением.Шарль де Голль
Вы порицаете меня за мое желание написать правду о Виши. Вы предпочли бы, чтобы по одну сторону выстроились герои, по другую же — подлецы.Для подавляющего большинства отечественных историков Филипп Петэн — фигура одиозная и однозначно отрицательная. Объясняется это тем, что новейшая история Франции всегда трактовалась у нас в проголлистском духе[1]. А голлизм был проникнут категорическим неприятием режима Виши и его лидера. Когда-то эта симпатия к голлизму объяснялась чисто политическим расчётом советских идеологов — ведь де Голль был единственным крупным западным лидером, который во время холодной войны «дружил» с СССР, кричал «Да здравствует Россия!» и утверждал, что Европа простирается до Урала. К тому же руководителям Советского Союза импонировали выход Франции из военных структур НАТО в президентство генерала де Голля и его умеренно антиамериканская позиция. За это кремлёвские идеологи многое прощали генералу: и его участие в качестве военного советника маршала Пилсудского во время советско-польской войны, и его неприязнь к «братской» Французской коммунистической партии. Эту «любовь» к де Голлю советские идеологи сумели привить и нашим историкам. Хотя идеологические и внешнеполитические причины, питавшие проголлистскую тенденциозность, остались в прошлом, она сохраняется в почти полной неприкосновенности и в сегодняшней российской исторической науке. Как известно, Шарль де Голль был антагонистом маршала Петэна в годы Второй мировой войны, поэтому для наших историков фигура последнего — в буквальном смысле воплощение абсолютного зла. Наши историки едины в составлении curriculum vitae Петэна: перед нами типичный представитель «реакционного» французского офицерства — католик-традиционалист, близкий к монархическим и крайне правым организациям («Аксьон франсэз»). Отечественные историки дружно обращают внимание на то, что в деле Дрейфуса Петэн осуждал критические атаки общественности на армию, лишь мимоходом отмечая его неверие в виновность офицера Генерального штаба, еврея по национальности. Такое же единодушие среди наших исследователей наблюдается и в их внимании к тому факту, что полковником Петэн стал только в 55-летнем возрасте. По их мнению, столь медленный карьерный рост — свидетельство его недалёкости и непрофессионализма. Наши историки рисуют портрет «тщеславного, фальшивого, хитрого, осторожного, двуличного, наделённого невероятным честолюбием старика», который «любил лесть, был лицемером» и у которого «слова расходились с делами»[2]. Не помогли Петэну и его слава победителя в битве при Вердене в годы Первой мировой войны, и заслуженно полученный маршальский жезл, и звание Главнокомандующего французской армией. Для наших историков Петэн — всего лишь «полузабытый генерал времён Первой мировой войны»[3]. Опираясь на такие субъективные источники, как мемуары маршала Фердинанда Фоша и Жоржа Клемансо, принципиально расходившихся во взглядах на войну со своим современником Петэном, отечественные историки утверждают: Петэн был прожжённым пораженцем, и победа при Вердене была, оказывается, одержана не благодаря, а вопреки будущему маршалу[4]. Биография Петэна в межвоенный период также не вызывает у наших специалистов оптимизма. Оказывается, в эти годы Петэн упорно взращивал в себе пораженца, был замечен в предосудительных связях с кагулярами[5] и всякого рода фашистами, активно участвовал вместе с ними в заговорах против Третьей республики. Петэн также якобы сочувствовал и симпатизировал почти всем тогдашним диктаторам (Салазару, Франко, Муссолини, Гитлеру)[6]. Все эти штрихи к биографии, как выясняется, лишь своеобразная прелюдия к рассказу об окончательном «падении» Петэна в годы Второй мировой войны. По мнению некоторых наших историков, он осуществил государственный переворот, ликвидировал Третью Республику, разогнал парламент и установил во Франции авторитарный режим фашистского типа, превратившись в «одного из главных капитулянтов и предателей страны», коллаборациониста, марионетку и пособника Гитлера[7]. Таким образом, трансформация Петэна из заговорщика и пораженца в фашиста и пособника Гитлера завершилась. Других оценок жизненного пути маршала Петэна, унаследованных от советских времен, в нашей историографии не встретишь[8]. Правда, наши современные историки чаще всего просто обходят молчанием эту противоречивую историческую фигуру. Впрочем, лучше умолчание, чем явная неправда. Единственным исключением стала недавно вышедшая книга Владлена Максимова «Де Голль и голлисты». В ней впервые встречаются достаточно справедливые и беспристрастные оценки маршала Петэна[9]. Во французской историографии мы наблюдаем почти ту же картину, что и в отечественной исторической науке[10]. Созданные голлистами и французскими коммунистами мифологемы о Второй мировой войне отводили маршалу Петэну роль отпетого злодея и предателя. Общественное мнение Франции до сих пор находится под влиянием голлистско-коммунистического мифотворчества. И это неудивительно, хотя обе эти политические силы уже давно пребывают в кризисном состоянии. Голлизм сыграл основополагающую роль в создании и функционировании политической системы Пятой республики[11]. Да и компартия почти до конца 1980-х годов сохраняла сильные позиции в общественно-политической жизни страны. Не следует сбрасывать со счетов и социалистов, правительственный курс которых в 1930-е годы во многом предопределил поражение 1940-го года. Они были заинтересованы в перекладывании вины за позор поражения на маршала Петэна. Хотя после Второй мировой войны соцпартия не могла соперничать по своему политическому весу с голлистами и коммунистами, она традиционно пользовалась большим влиянием в учительском корпусе. Так что неудивительно, что с юных лет французам вдалбливали в голову уже известную историю о предателе Петэне: согласно опросам общественного мнения, главным источником знаний о Второй мировой войне для французов остаются школьные преподаватели[12]. В послевоенное время, в годы Четвертой республики (1946–1958), социалисты входили в правящую коалицию, а с 1980-х годов не один раз оказывались во главе Пятой республики. Правда, в отличие от нашей исторической науки во Франции всё же существует миноритарное направление, пытающееся по-иному взглянуть на судьбу маршала Петэна. Однако это течение не только малочисленно, но и крайне неоднородно. Среди его представителей много ангажированных лиц — от соратников Петэна до его адвокатов. Хотя среди них немало достойных людей, таких как мэтр Жак Изорни и адмирал Офан, они не являются профессиональными историками. К тому же это по преимуществу пожилые люди, один за другим уходящие в мир иной... Только с конца 1960-х годов во Франции стали появляться книги профессиональных историков, в которых пусть осторожно, но предпринимаются попытки более объективно взглянуть на личность маршала Петэна. Характерно, что перелом в настроениях историков и рост интереса к судьбе Петэна произошел после культурной революции мая — июня 1968 года, когда явственно проступили черты кризиса голлистскои и коммунистической идеологий. Мне хотелось бы, чтобы с этой работой и в отечественной исторической науке началось движение к другой части правды в оценке деятельности и личности маршала. Эта книга — о Филиппе Петэне и его личной трагедии; трагедии человека, попавшего в жернова Второй мировой войны. В центре любого исторического исследования должен в первую очередь стоять Человек и только во вторую очередь — полководец, государственный деятель, дипломат, учёный и т.п. Может быть, тогда наши труды не будут напоминать панегирики или анафемы. История не терпит простых решений. В этой работе автор предпринял попытку не судить, а понять человека по имени Филипп Петэн. Множество вопросов волнует автора. Большинство из них относится к периоду немецкой оккупации Франции. Чем руководствовался маршал Петэн, когда принял на себя бремя ответственности и власти после поражения Франции? Стояла ли за этим решением непомерная жажда власти, как это утверждают многие историки? Может быть, он был слабоумным стариком, которым манипулировали, как считают другие? А может, он искренне стремился спасти остатки разгромленной страны, возродить её и сбросить иноземное иго, как полагают немногочисленные третьи? Итак, падкий до власти диктатор-фашист, предатель-коллаборационист, марионетка и пособник Гитлера? Или герой, задумавший искупительной жертвой, ценой своей чести и славы спасти страну от полного порабощения врагом? Есть и второй круг вопросов, волнующий автора и связанный с первым кругом. Как Петэн представлял себе место Франции в мировом конфликте и каков был его план спасения своей страны? Интеграция в новую Европу нацистского образца или сохранение всеми силами нейтралитета в мировой схватке, где, казалось бы, не оставалось места для стороннего наблюдателя; накопление сил и сбережение народа для будущего возрождения страны? Что стало бы с Францией, если бы маршал не подписал перемирие и продолжил борьбу, как к этому призывали отсиживавшиеся за границей Шарль де Голль и Морис Торез?[13] Что стало бы с маршалом и с самой Францией, если бы в ноябре 1942 года, когда немцы оккупировали южную зону, он бежал в Северную Африку? Почему он этого не сделал? Почему, вырвавшись из немецкого плена и оказавшись в Швейцарии, Петэн предпочёл добровольно вернуться на родину и отдать себя на милость суда, в неправедности которого у него не было сомнений? Наконец, каково было отношение французов к маршалу Петэну и к его политическому курсу? Как это отношение менялось в ходе войны? Как видим, вопросов много. Автор не претендует на то, что он даст исчерпывающие ответы на все поставленные вопросы. Впрочем, глубоко убеждён, что для историка куда важнее поставить вопрос, чем получить на него ответ. Историк, который знает ответы на все вопросы, конченный для науки человек, и место ему на научном «погосте». Первоначально в центре исследования автору виделась одинокая фигура маршала Петэна. Однако вскоре пришло понимание, что нельзя обойтись без ещё одного имени, которое постоянно всплывало по мере работы над текстом. Это имя Шарля де Голля. История крепко-накрепко связала этих двух людей, как в «Мастере и Маргарите» Михаила Булгакова: «Мы теперь всегда будем вместе. Раз один — то тут же и другой. Помянут меня — сейчас же помянут и тебя». Вторжение в текст имени Шарля де Голля порождает новый шквал не менее острых вопросов. Что являлось более героическим поступком? Остаться со своим народом в годину бедствий и, пожертвовав своей былой славой и авторитетом, попытаться защитить страну от оккупантов и начать заведомо проигрышную для себя партию, как это сделал Петэн? Или бежать из страны и ковать за границей будущее освобождение страны, по сути дела являясь наймитом англосаксов и призывая издалека оставшихся под иноземным игом французов к сопротивлению, и выиграть в результате хитроумных интриг, как это сделал де Голль? Как относились французы к де Голлю и знали ли они вообще во время оккупации о существовании генерала? Был ли Шарль де Голль самостоятельной фигурой изначально или являлся марионеткой англосаксонских союзников? С помощью каких приёмов политической борьбы и какой ценой Шарль де Голль стал лидером Сопротивления? Наконец, насколько легитимной была его власть, чтобы судить и осудить главу Французского государства Петэна и выступать от имени французского народа? Итак, вопросы поставлены. Это книга — размышление о судьбах Франции и французов в тяжёлую годину поражения и оккупации.Райнон Арон
I. «Солдат-землепашец»[14]
Родная земля
Но земля, она не лжёт. Она остаётся вашим прибежищем. Земля — наша Родина.Будущий маршал Петэн родился 24 апреля 1856 года в 10 часов 30 минут вечера на семейной ферме, «между хлевом и курятником», в маленькой деревушке Коши-а-ля-Тур, близ города Бетюн (департамент Па-де-Кале) на севере Франции[15]. Нашему читателю Бетюн известен разве что по последним главам романа Александра Дюма «Три мушкетера»: именно здесь, в местном монастыре кармелиток, бедная госпожа Бонасье была отравлена мстительной Миледи. Многие сторонники Петэна видят в дате его рождения некое мистическое совпадение. На 24 апреля у католиков приходится праздник святого Фидия, который родился в немецком городе Зигмарингене, где будущему маршалу предстоит томиться в немецком плену в 1944 году. Святой Фидий жил в конце XVI — первой половине XVII века. Оставив адвокатскую практику, он ушёл в монашеский Орден капуцинов. Его примерная жизнь вызывала уважение у местных протестантов, и под его влиянием многие из них переходили в католицизм. В 1622 году Фидий был убит своими соотечественниками из числа протестантов. В этой трагической гибели святого сторонники Петэна видят схожесть с судьбой маршала, которого неблагодарные соотечественники обрекли на смерть в пожизненном одиночном заключении[16]. Крестьянский род Петэнов был известен в этих краях с конца XVII века, фамилия Петэн часто встречается на севере Франции, в исторических областях Пикардия и Артуа. Относительно происхождения фамилии у специалистов-филологов нет единого мнения: одни считают, что она происходит от фламандского варианта имени Пьер (Питер); другие полагают, что фамилия произошла от искаженных французских слов petit (маленький) или parrain (крёстный отец)[17]. Первый известный нам предок будущего маршала, Этьен Франсуа Петэн, был зажиточным крестьянином и в 1697 году числился помощником бальи[18] в соседней деревушке флорингам. Его сын, Жан-Батист Петэн, женившись на девушке из Коши, перебрался сюда в 1705 году. Ко времени своей смерти он владел 15 гектарами земли[19]. При крещении будущему маршалу дали пять имён — Анри Филипп Бенони Омер Жозеф. Четыре имени из пяти были родовыми и часто встречались в семействе Петэнов на протяжении нескольких веков. Именем Филипп, которое будущий маршал потом выберет для себя как главное, он обязан своему дяде по материнской линии; именами Бенони и Жозеф — своему деду по отцовской линии Бенуа-Жозефу. Имя Бенони, местный вариант имени Бенуа (Бенедикт), было дано в честь святого покровителя Петэна — святого Бенони (1748–1783), родившегося близ Коши-а-ля-Тур и канонизированного Ватиканом в 1850 году[20].Имя Омер, которое носил его отец, Петэн получил также в честь еще одного популярного в здешних краях святого Омера (Аудомара), монаха-миссионера, основавшего в VII веке аббатство Сен-Бертен, и его именем был назван соседний город[21]. Только имя Анри было дано Петэну в честь графа Шамбора, что говорит о роялистских настроениях в семье будущего маршала[22]. Отец Филиппа Омер-Венан Петэн (1816-1888) получил неплохое для крестьянина образование в коллеже близлежащего города Дуэ. Проработав около десяти лет у изобретателя фотографии Жака Даггера в Париже, Омер вернулся домой, где у него была небольшая ферма и земля в ю гектаров. Родители Омера, Бенуа-Жозеф и Франсуаза (урождённая Коссар), после возвращения сына перебрались в соседний дом. Омер был женат дважды. В 1851 году он женился на 27-летней Клотильде Легран (1824-1857), происходившей из зажиточной крестьянской семьи. В её роду, помимо крестьян, было много духовных лиц. Клотильда родила мужу пятерых детей. Петэн был в семье единственным мальчиком и четвёртым по счёту ребенком. При последних родах Клотильда умерла, когда Филиппу было полтора года. Зато её дети обладали завидным долголетием[23]. Через два года Омер женился на Рене Венсан, родившей ему троих детей, которым также было суждено прожить долгую жизнь[24]. Мачеха холодно относилась к детям мужа от первого брака, держала их от себя на расстоянии. Отец был занят работой, и у него не хватало времени на общение с Филиппом. Ребёнок был лишён материнской ласки. Вряд ли его детство было счастливым: ранняя смерть матери, отсутствие отцовской заботы и холодность мачехи, несомненно, сказались на его характере. Мальчик заговорил только в четырёхлетнем возрасте[25].Во взрослой жизни Петэн был замкнут и неразговорчив. Неудивительно, что к своей семье Филипп не был сильно привязан. К тому времени, когда в 1919 году он встретился со своей любимой сестрой Сарой, они не виделись уже 14 лет. Всю заботу о мальчике взяло на себя старшее поколение семейства. Его бабушка по отцовской линии, Франсуаза, научила мальчика письму и молитвам. Образованием занимался его почти столетний двоюродный дед аббат Лефевр, который помнил еще времена Первой империи. Аббат жил в церковном доме в соседней маленькой деревушке Боми со старинной колокольней XIII века. Его рассказы о военных кампаниях Наполеона Бонапарта (сам он принимал участие в Итальянском походе полководца) поразили воображение мальчика. Именно тогда у Филиппа впервые появились мысли о военной карьере. Знаменательно, что историки часто называют Наполеона Бонапарта «крестьянским императором». Именно в среде французских крестьян родилась легенда о наполеоновском «золотом веке», когда никто не смел покуситься на полученные ими в ходе революции наделы и когда крестьянскому сыну можно было сделать блестящую карьеру в армии. Аббат Лефевр писал Филиппу: «Мой дорогой племянник, я желаю только одного — чтобы в нашей семье всегда были мужчины, которые носили бы либо крест, либо шпагу»[26]. В родном доме Филипп прожил до десятилетнего возраста. Как и все дети, он помогал старшим по хозяйству, ходил в школу, пел в церковном хоре. Любопытные зарисовки о родных краях Петэна и о его родственниках оставил журналист Жан-Серж Дюбю. В 1934 году, когда Петэн стал военным министром, региональная газета «Ле Гранд Эко дю Нор де ля Франс» откомандировала своего журналиста в родную деревушку Петэна. Вот его отчёт: «В „чёрной стране“[27] есть уголки, где промышленные пейзажи с их чернотой и дымом соседствуют с сельскими поселениями, разбросанными между холмами Артуа. Эти лесистые долины, словно отвечая потаённым желаниям сельчан, разрывают монотонность огромных пространств, заполненных шахтными подъёмниками, похожими на корабли, стоящие на рейде. Преодолев склоны Марля и Ошеля, где вызывающие уныние правильные ряды шахтерских домиков доминируют над футуристическими заводскими пейзажами, мы, наконец, попадаем, миновав заслон густых деревьев, в деревушку Коши-а-ля-Тур. Я собрался нанести визит на ферму Петэнов. ферма, где родился маршал, представляет собой невысокий и уютный дом. Теперь здесь живёт суровый землепашец Антуан Петэн, брат маршала. На горизонте видны отвалы горных пород шахт Марля. Наступает час шахтёрской смены. На дороге показались группы бредущих из забоя горняков с вымазанными угольной пылью лицами под медными касками. На воротах фермы выбита дата: 1622. Но здание кажется относительно новым. Едва я толкнул калитку, как огромная немецкая овчарка с рыжеватой шерстью сразу же встретила меня без всяких любезностей. — Господин Петэн? Честное слово, передо мной стоит, упёршись ногой о порог своего жилища, сам маршал, в жилете, плотных велюровых штанах и грязных гетрах. Те же седые усы и даже те же живые небольшие глаза. Я был поражён сходством двух братьев. И вот ведь что удивительно — они всего лишь сводные братья по отцу. Господин Антуан проводит меня в большую комнату с выложенной плиткой полом, где горит плита. Молодая женщина и сорокалетний мужчина в таких же плотных велюровых штанах кивком головы приветствуют меня. Я знакомлюсь с ними. Я говорю о маршале... — Я не могу ничего Вам сказать. Он не хочет, чтобы о нём писали статьи. Он запретил мне говорить с журналистами. Инструкция точная и ясная... — Но я не собираюсь говорить о чём-то плохом... — Нет, он не хочет! Сын и дочь Антуана уходят. — Но о вас-то мы можем поговорить. — Нет, он не хочет! Молчание. — Фотограф газеты в машине. Вы не согласились бы попозировать для него во дворе? — Сожалею... — Это славный парень, разрешите ему хотя бы зайти поздороваться с вами. — Если только это... И господин Петэн с собакой у своих ног решается на встречу с моим спутником. Собака ворчит. — Фило, ко мне! Собака, прихрамывая, приближается. — У неё радикулит? — Нет. У неё лапа попала в трепальную машину. Ещё раз пытаюсь настаивать на фотографии. Добрый малый вновь отказывается, но на этот раз с улыбкой на лице. — Это приказ военного министра. — Ба, да он слишком занят, чтобы читать газеты. Он ничего не узнает. И господин Петэн в знак примирения даёт своё согласие. Но вскоре он берёт реванш, заявив, что он не скажет ничего, ничего... Как жаль! Именно здесь маршал появился на свет в роду потомственных земледельцев, могучую расу которых олицетворяет этот крепкий крестьянин. Я рассчитывал увидеть предметы, связанные с детством знаменитого человека. Его ложку для каши, может быть, его детский стул... Услышать воспоминания, анекдоты. — Сколько вам лет? — 73. — А маршалу? — Филиппу 78 лет. — Вы очень похожи. — Да. Но он выше. У меня есть шевелюра. А у него её больше нет. Просто этого не видно: он всегда носит кепи... — Он пошёл своей дорогой... — Да, он всегда добивается своего. Я перевожу разговор на другие темы. Коши-а-ля-Тур. А где башня?[28] — Я никогда этого не знал. Проводили какие-то раскопки. Нашли фундамент из белого камня. — А ваш брат здесь жил? — Совсем немного. Он уехал отсюда, когда ему было десять лет. Он жил в пансионе при лицее в Сент-Омере. В течение нескольких лет он приезжал только на каникулы... — А вы остались верны своей ферме? — Я только ухаживаю за лошадьми. Работают мои дети. Сын и дочь. У меня есть еще одна дочь, она замужем, и одного сына я потерял на войне...[29] Я извиняюсь, но мне больше нечего сказать вам...» Неугомонный репортёр разыскал школьного товарища Петэна, 80-летнего Эжена Леруа. Вот его рассказ, записанный журналистом: «— Мы вместе ходили на уроки катехизиса. На первом причастии мы тоже были вместе. Он тогда был в первом классе. — А вы? — Я в третьем. — Какой он был тогда? — О, это было так давно! Я мало что помню. Он был как все... — Каким он был — неугомонным, драчуном или, напротив, спокойным? Играл ли он тогда в солдатики? — В те времена не играли в солдатики. Мы играли в шары. Крестьяне задумчивы и молчаливы. Эжен Леруа ограничился тем, что спросил, разговаривал ли я с братом маршала... Я прошёл мимо маленькой церкви, где когда-то крестили маршала Франции, и направился к бывшему мэру Коши, социалисту Рене Флао. Его преемник — коммунист. Бывший мэр слишком молод, чтобы знать маршала. Но он хорошо знает его семью. Во время войны маршал навещал эти края. После войны он посетил Коши с кратким визитом и был принят в мэрии. Но маршал приказал брату сообщить мэру о своём приезде только утром того дня, когда приехал. Он был здесь ещё один раз, но его никто не видел. Он решительно не желает, чтобы о нём говорили. Хотя по воле случая он не стал крестьянином, он такой же замкнутый, как и весь здешний люд»[30]. Психологи и педагоги говорят, что характер ребёнка формируется до пяти лет. Хотя в десять лет Петэн навсегда покинет родной дом, он до конца жизни останется крестьянским сыном. Это очень важные истоки его судьбы. Франция — страна с крестьянскими корнями, традициями, ментальностью, душой. Филипп Петэн пронесёт через всю жизнь уважение к крестьянину-труженику и любовь к родной земле. Эта любовь была настоящей, искренней, реальной, а не абстрактной. Никогда французское государство так много не делало для крестьян, как во времена правления маршала Петэна. Мощные и боевые крестьянские организации, существующие и поныне, появились именно в эту эпоху. Самому же Петэну крестьянская закваска давала силы держать удар, не ломаться и не отступать в трудную минуту. В своих речах он часто упоминал присущие крестьянам упорство, несгибаемость перед трудностями, терпеливость. В 1936 году, выступая на открытии памятника крестьянам, погибшим на фронтах Первой мировой войны, Петэн произнёс речь, скорее подходящую писателю-деревенщику вроде Жана Жионо, чем политику или военачальнику. В этой речи столько искреннего уважения к крестьянству: «Когда вечер опускается на засеянные нивы, когда в хижинах, в одной за другой, загораются зыбкие огоньки, крестьянин, ещё не разогнувший спину после тяжких трудов, бросает последний взгляд на своё поле, с которым ему так не хочется расставаться. Однако день был тяжелым. В течение долгих часов монотонной работы, когда вокруг нет ни одной живой души кроме скотины, которую он время от времени подбадривает голосом, крестьянин в молчании вспахивает плугом одну борозду за другой. Задача выполнена, как она была выполнена вчера и будет выполнена завтра. Он удовлетворённо взирает на плоды своих трудов. В тот же час тысячи подобных взглядов, исполненных святой гордости, устремлены на такие же уголки земли, на виноградники, на равнины, выражая любовь и уважение людей к земле, которая их кормит. В этих взглядах нет и следа горечи. Труд крестьянина, в отличие от труда рабочего, не всегда вознаграждается по заслугам, и вознаграждение не приходит так быстро. Многие месяцы отделяют посев от сбора урожая, и в этот промежуток времени приходится жить одними надеждами. А ещё надо защитить плоды земли от капризов природы, заморозков и наводнений. Но самый жестокий бич сегодня — это продажа урожая себе в убыток. Горожанин может жить одним днём, землепашцу же нужно предвидеть, рассчитывать, бороться за выживание. Однако уныние не свойственно этому человеку, в котором преобладает тяга к труду и страсть к земле. Любой ценой он выполнит свой долг. Он выстоит»[31]. Это удивительный по глубине чувств текст совсем не похож на официальную речь. Это подлинное признание в любви к крестьянину; откровение, обращенное к близким по духу людям. Так может мыслить только крестьянин. В характере Петэна мы находим много черт, присущих крестьянской натуре: немногословность, замкнутость, глубокое чувство реальности, экономность, бережливость и неприхотливость в быту и еде. Его любимыми блюдами были мясной бульон с овощами, телячьи щёчки[32], запечённые свиные ножки. Этому меню он не изменит на протяжении всей жизни: даже став знаменитым маршалом, он будет предпочитать простую крестьянскую еду изысканным блюдам официальных банкетов. Большой душевной травмой для подростка Филиппа стало поражение Франции в войне с Пруссией в 1871 году. Именно франко-прусская война подтолкнула 15-летнего юношу к окончательному решению выбрать военную карьеру. Однако для того, чтобы стать военным, было необходимо соответствующее образование, стоившее больших денег, которых у семьи Петэнов не было. Скорее всего, Филипп стал бы крестьянином, как и его сводный брат Антуан, если бы не дядя по материнской линии аббат Жан-Батист Легран. Он занимался образованием племянника и сильно к нему привязался. Аббат Легран был кюре сначала в Боми, а затем в такой же маленькой деревушке Мазенгем с колокольней XII века. Одним из его прихожан являлся владелец замка Боми, аристократ Эдуар Муллар де Вильмарези. В недалёком прошлом он был военным, участвовал в составе полка папских зуавов[33] в битве при Кастельфидардо[34] и получил тяжёлое ранение. Не имевший наследника Вильмарези выразил желание оказать финансовую поддержку юноше из бедной семьи, который решит поступить на военную службу. Именно аббат Легран представил Вильмарези кандидатуру своего племянника[35]. Симпатичный юноша с правильным овалом лица, обрамлённого чуть вьющимися светло-каштановыми волосами, и с открытым взглядом произвёл хорошее впечатление на филантропа. Решение было принято в пользу Филиппа.Из выступления маршала Петэна 25 июня 1940 г.
На пути к военной карьере
Мой дорогой племянник, я желаю только одного — чтобы в нашей семье всегда были мужчины, которые носили бы либо крест, либо шпагу.В октябре 1867 года Филипп поступает в имевший хорошую репутацию иезуитский коллеж Сен-Бертен в близлежащем городке Сент-Омер. Здесь ему было суждено проучиться целых восемь лет. Во время учёбы Петэн зарекомендовал себя как серьезный ученик, хотя и не был круглым отличником. Ему хорошо давались как естественные и точные науки (география, геометрия), так и гуманитарные (риторика, древнегреческий и английский языки). За время обучения Филипп Петэн получил за эти предметы 7 наградных книг и 17 грамот. В школе он был таким же молчаливым и замкнутым, как и дома, держался в стороне от своих товарищей. Из коллежа Филипп вышел бакалавром философии[36]. На этом подготовка к военной карьере не закончилась. Филипп поступает в доминиканский коллеж в городе Аркёй. Основатель коллежа доминиканец Эжен Катье создал в его стенах подготовительные классы, готовившие к поступлению в прославленную военную школу Сен-Сир. Именно в этот класс, открывавший дорогу к военной карьере, и попал крестьянский сын Филипп Петэн. Аркёй в те времена был небольшим городком в пяти километрах от Парижа и насчитывал около 4 тысяч жителей (сейчас — около 20 тысяч). Несмотря на свои малые размеры, этот городок с давних пор был важным центром культурной и научной жизни. В XVIII веке выдающийся французский химик Клод Луи Бертолле основал здесь так называемую Аркёй-скую школу, в которую помимо него входили не менее знаменитые учёные — математик, астроном и физик П. С. Лаплас, физик и химик Ж. Л. Гей-Люссак. В конце XIX века выдающиеся физики Пьер и Мария Кюри основали в Аркёе филиал Института радия для изучения радиоактивных элементов. А в 1920 году здесь появится другая Аркёйская школа — объединение молодых музыкантов во главе с композитором Эриком Сати (1866–1925), прожившим в этом городе большую часть своей жизни. Неудивительно, что и Аркёйский коллеж, куда поступил Петэн, представлял собой замечательное учебное заведение и имел интересную историю[37]. Коллеж был открыт доминиканскими монахами в 1863 году в здании, которое когда-то принадлежало К.Л. Бертолле. Так что дух великого химика буквально витал над этим образовательным учреждением. С позднее пристроенными учебными корпусами здание сохранилось до наших дней. Сейчас в нём размещается Депозитная касса[38]. Коллеж был назван в честь выдающегося доминиканца св. Альберта Великого[39]. В годы учёбы Филиппа Петэна коллеж насчитывал 273 ученика. Среди прославивших коллеж учеников помимо Петэна можно назвать Саша Гитри, учившегося здесь в конце XIX века[40]. В числе преподавателей коллежа тоже были известные люди. Так, в 1890 году директором коллежа был назначен доминиканский монах, проповедник и писатель Анри Дидон (1840-1900). Дидон шёл в ногу со временем и стремился к обновлению католической доктрины, пытался совместить её с новейшими политическими теориями и демократическим движением. Он также слыл ярым поборником занятий спортом-и сотрудничал с Пьером Кубертеном[41] в деле возрождения Олимпийских игр. Именно Дидон является автором знаменитого олимпийского девиза «Быстрее, выше, сильнее» (Citius, Altius, Fortius). Впервые этот девиз появился на значках спортивного клуба коллежа и понравился Кубертену. В 1896 году Дидон сопровождал группу своих воспитанников во время их посещения первых современных Олимпийских игр. Хотя Дидон пришёл в коллеж позже, чем там учился Петэн, спорт в этом учебном заведении уже давно был в чести. Имена Петэна, Гитри и Дидона говорят о том, что перед нами учебное заведение с прекрасными традициями и методиками обучения. Можно утверждать, что своим прекрасным знанием истории, глубиной мысли, которые проявятся в нём как в военном теоретике, Петэн во многом обязан аркёйскому коллежу, равно как и прекрасной физической формой, которую он сохранял до конца жизни. Плавание, конный спорт, велосипед были его любимыми занятиями. В 90 лет Петэн легко преодолевал пешком расстояние в шесть километров. Он почти никогда не болел. Биографы рассказывают такой случай. Однажды, будучи уже немолодым человеком, прошедшим страшные бои Первой мировой войны, Петэн попал на приём к врачу. Тот не узнал прославленного маршала и, желая сделать пациенту комплимент относительно состояния его здоровья, сказал: «Сразу видно, что вы не были на фронте»[42]. Единственным слабым местом Петэна были бронхи. Следует обратить внимание на то, что юный Филипп рос в глубоко верующей католической среде. С детских лет ему прививали уважение к католической вере. В его воспитании участвовали два родственника-священника, которых он глубоко уважал и которые его сильно любили. Он ходил к причастию, пел в церковном хоре, окончил два католических учебных заведения. Однако все исследователи отмечают его сдержанное отношение к религии во взрослом возрасте. Никогда религиозный фанатизм, широко распространённый в среде офицеров-католиков, не оказывал на него влияния. Так, Петэн останется в стороне от кампании протеста в офицерских кругах по поводу принятия в 1905 году закона об отделении церкви от государства[43]. Знаток Франции английский журналист Александр Верт отмечал, что в противоположность большинству знаменитых военачальников той поры Петэн «не был известен как пламенный и ревностный католик». «Все знали, что он женился на разведённой, — пишет А. Верт. — Если позднее в Виши Петэн стал усиленно посещать церковь, то он поступал так из политических, а не из личных соображений»[44].Отсутствие религиозного рвения, столь распространённого в те времена в офицерском корпусе, свидетельствует о духовной независимости Петэна и о его сильной индивидуальности, способной противостоять влиянию внешней среды.Из письма аббата Лефевра племяннику Филиппу Петэну
Из гарнизона в гарнизон
Французский солдат, Сын безвестных крестьян.В 1876 году Филипп Петэн поступает в знаменитое военное училище Сен-Сир[46]. Особая Военная школа Сен-Сир — это престижное высшее учебное заведение, занимающееся подготовкой офицерских кадров[47].Оно было создано в 1802 году Наполеоном Бонапартом и размещалось в городке Сен-Сир-л’Эколь (Парижский район). Училище унаследовало название и здание пансиона для благородных девиц, основанного в 1686 году фавориткой короля Людовика XIV мадам де Ментенон. Среди выпускников Сен-Сира — и маршалов Франции, 6 членов французской академии и три главы государства (маршалы Мак-Магон и Петэн, генерал де Голль), а также блаженный Шарль Фуко[48] и убийца Пушкина Жорж Дантес. Петэн, как и многие другие выпускники, оправдал девиз училища «Учиться, чтобы побеждать». С 1818 года в училище существовала традиция давать имя каждому курсу. Петэн принадлежал к курсу, который получил название «Плевна» в честь крупнейшего сражения русско-турецкой войны (1877)[49]. Это название оказалось пророческим: именно в этом сражении была продемонстрирована мощь артиллерийского огня против пехоты, выдвинувшейся на открытое пространство. Позже Петэн будет отстаивать решающую роль артиллерии в современных войнах. В училище он остаётся таким же, как и в доминиканском коллеже — молчаливым, держащимся особняком от своих товарищей, упорным в учёбе. Среди однокурсников он получил прозвище «педантичный сухарь». Интересно, что курс Сен-Сира 1940-1942 годов обучения получит название «Маршал Петэн». Из 167 его выпускников 30 отдали жизнь за Францию, 10 занимали высшие командные должности. Один из выпускников курса, генерал Жорж Руадо, рассказывал, что после войны некоторые из его однокашников, участвовавших в движении Сопротивления, заговорили о необходимости сменить название курса. Однако, как ни странно, этому воспротивился генерал де Голль, осудивший после Второй мировой войны Петэна на пожизненное заключение. Де Голль заявил, что «название выпуска Сен-Сир — это часть французской истории, и надо его сохранять несмотря ни на что»[50]. Недоброжелатели Петэна обращают внимание на скромность его учебных результатов, намекая на профнепригодность будущего маршала: по результатам экзаменов Филипп был 403-м из 412 поступивших в Сен-Сир в 1876 году, а через два года он выпускается 229-м из 336[51]. Однако, учитывая атмосферу косности, которая царила в те годы во французской армии, вполне возможно, что нестандартно мысливший новобранец, который уже скоро выступит с критикой официальной военной доктрины, просто не соответствовал требованиям начальства. Петэн также выделялся среди однокашников своим плебейским происхождением. До начала XX века некоторые старшие офицеры продолжали называть наряду с воинскими званиями свои дворянские титулы, отмененные более ста лет назад. До 1979 года в издаваемых почтовым ведомством Франции специальных справочниках имена французских офицеров указывались не только со своими воинскими званиями и регалиями, но и с дворянскими титулами, если таковые имелись[52]. После окончания военного училища младшего лейтенанта Филиппа Петэна ждало обычное для молодого офицера скитание по провинциальным гарнизонам. Сначала он оказался в элитном 24-м батальоне альпийских стрелков в Вилльфранш-сюр-Мер, близ Ниццы. Здесь Филипп быстро завоевал репутацию смелого и физически подготовленного к службе в тяжёлых горных условиях офицера[53]. Недаром в бытность Петэна главой государства будут созданы существующие и по сей день французская федерация горных видов спорта, а также Высшая лыжная и альпинистская школа[54]. Ещё на первом месте службы проявились особые качества Петэна как командира. Во всех тяготах воинской службы и военной подготовки он был рядом со своими солдатами, являясь для них примером и не делая себе никаких поблажек как командиру. Это были такие же деревенские парни, как и он сам. Именно тогда будущий маршал понял важную вещь: чтобы тебе доверяли и чтобы тебя слушались люди, которых ты поведёшь в бой и даже на смерть, надо любить и уважать их. В аристократически надменной среде тогдашнего офицерства странно звучали слова, в которых нашла отражение вся философия отношений Петэна-командира с солдатской массой, по большей части состоявшей из милых его сердцу крестьян: «командуешь не солдатами, а людьми»[55]. Через пять лет его переводят на восток Франции, где ему было суждено отслужить такой же срок в 6-м стрелковом батальне, расквартированном в городе Безансоне. За прошедшие после окончания училища Сен-Сир десять лет он дослужился всего лишь до лейтенанта. Однако Петэн не намерен сдаваться. Всё свободное от службы время в Безансоне он тратил на подготовку к поступлению в Высшую военную школу, которая готовила командную и штабную элиту французской армии. В 1888 году Петэн добился своей цели и через два года вышел из стен Высшей военной школы в чине капитана с общей оценкой «хорошо» и с дипломом штабного офицера. В его аттестационном листе говорилось: «Выдающийся, добросовестный офицер, сдержанный, проявивший рвение и интеллект; в общенииодновременно холоден и любезен»[56]. После окончания Высшей военной школы всё повторяется: вновь кочевая жизнь и медленное продвижение по службе. Сначала 34-летний капитан-выпускник откомандирован в качестве стажёра от Генштаба в 15-й армейский корпус, квартировавшийся в Марселе. Здесь на него обратил внимание корпусной генерал Филипп Матлен, давший ему такую характеристику: «Молчаливый, хладнокровный, спокойный, враг скоропалительных решений»[57]. В 1891 году Петэн командует пехотным батальоном в Венсене. Это уже рядом со столицей. И наконец, в 1893-1899 годах Петэн служит в штабе военного коменданта Парижа генерала Феликса Гюстава Соссье. Только в 1900 году, в возрасте 44 лет, Петэн получает звание майора вместе с новым назначением. Он — командир 8-го стрелкового батальона в крупном городе Амьене, на севере Франции, недалеко от родных мест[58].Здесь Петэн отлично показал себя во время полевых учений и был отмечен генералом и известным военным теоретиком Анри Бонналем, своим бывшим преподавателем по Военной школе и командиром бригады: «Замечательный капитан, замечательный и как штабной, и как полевой офицер. В нём чувствуется соединение таких качеств, как сила, характер, проницательность, решительность и интеллект в той пропорции, которая необходима для будущего великого командира»[59]. В эти годы службы проявляется ещё одна черта Петэна — его открытость ко всему новому. В 1897 году он получает удостоверение авиатора и входит в узкий элитарный круг первых воздухоплавателей. Вскоре, в годы Первой мировой войны, он одним из первых осознает решающую роль авиации в современных военных конфликтах и будет активно ратовать за развитие военно-воздушных сил.Из популярной песни XIX века[45]1
Любовь и политика
Любовь не интересуется политикой.Было бы странно, если бы молодой офицер занимался только службой. В жизни есть немало соблазнов, например, любовь и политика... Филипп Петэн до старости пользовался большим успехом у представительниц прекрасного пола и почти до 90 лет сохранял мужское здоровье. Высокий (180 см), атлетически сложенный голубоглазый шатен, молчаливый и мужественный, он всегда был любимцем женщин. Но, несмотря на амурные успехи, долгое время Петэн был неудачным женихом. Сколько раз его бедность и незнатность служили причиной отказа при сватовстве! Список его неудач весьма длинный: Селина Брассар, девушка на 9 лет его старше из родной провинции Артуа; дочь преуспевающего инженера-строителя Антуанетта Бертелен из Безансона; дочь директора безансонского филиала банка «Сосьете Женераль» Анжелина Гийом; дочь безансонского металлургического магната и наследница одного из самых крупных состояний в области франш-Конте Мария-Луиза Рёгар[60]. Правда, в последнем случае причиной отказа явились не бедность и худородство Филиппа. Отец невесты, Леон Рёгар, поставил жениху условие: он даёт согласие на брак только в случае, если Петэн оставляет военную службу и становится помощником тестя в бизнесе. Петэн не принял этого условия, сулившего ему безбедное существование. И наконец, в 1900 году он сватался к Люси Деларю[61], будущей известной поэтессе, которая сочла Петэна слишком старым для себя. В 1901 году он познакомился со своей будущей женой Альфонсиной Эжени Бертой Ардон, однако тоже получил отказ из-за разницы в возрасте — Филиппу было 45 лет, а ей — 24 года. Последние десятилетия XIX века во Франции — это время политических бурь, скандалов и острой борьбы партий. Однако все эти события проносятся мимо нашего героя, не затрагивая его. Вернее, он держится в стороне от них. Это необычно для офицера, если только не учитывать его «простонародное» происхождение. Французское офицерство, как правило, придерживалось консервативных ценностей и правых взглядов в политике. «Армия, стремившаяся в первую очередь к сохранению порядка, иерархии, имела отличную от республиканской систему ценностей, — отмечает английский историк Т. Зелдин[62]. — Её офицеры-католики оставались живыми носителями идеалов Старого порядка[63]». Военным, по преимуществу католикам, претила антиклерикальная политика правящей республиканской элиты, а республиканцы с подозрением относились к армии, видя в ней потенциальную угрозу своему режиму. Взаимоотношения офицерства и генералитета с руководством страны были лишены доверительности и духа искреннего сотрудничества людей, делающих одно дело. Петэн остаётся равнодушным и к буланжистскому движению[64]. Эта политическая неангажированность была такой же необычной для офицерской среды, как и его религиозная сдержанность и человечное отношение к нижним чинам. Офицерский корпус являлся рассадником монархических и антисемитских настроений, которые в полной мере обнаружились в «деле Дрейфуса». Критики маршала не забывают напомнить, что Петэн считал возможным пожертвовать репутацией Дрейфуса ради спасения доброго имени Армии. Однако часто забывают сказать о том, что Петэн не верил в виновность Дрейфуса и лишь упрекал последнего в вялой и неумелой защите своей воинской чести. «Как офицеры, мы не могли ставить под сомнение решения военного трибунала, — рассказывал позже Петэн своему сотруднику Анри Дюмулену де Лабартету. — Но мы чувствовали, что проблема решается неправильно. Со своей стороны я всегда верил в невиновность Дрейфуса»[65]. Вопреки широко распространённому мнению Петэн никогда не подписывал так называемый «Памятник Анри»[66]. Точно так же Петэн остался в стороне от «дела о досье», взбудоражившего общественность в 1904 году. «Дело о досье» — скандал, связанный с попыткой военного министра генерала Луи-Жозефа-Николя Андре тайно собирать досье о политических и религиозных убеждениях офицеров по заказу масонских лож. Генерал Андре сам не был масоном, но входил в правительство радикала Эмиля Комба, а среди радикалов было много масонов. В досье присутствовали такие пометки, как «ходит к мессе», «носит крестик», «закончил иезуитское учебное заведение», «является членом католических организаций», «называет масонов и республиканцев негодяями, ворами и предателями» и т.п. Досье собирались с целью воспрепятствовать карьерному росту консервативно настроенных офицеров и продвигать офицеров «прогрессивных» убеждений. Досье тайно формировались в течение трёх лет, до тех пор, пока один из видных масонов не решил отомстить своим собратьям, прокатившим его во время выборов генерального секретаря ложи «Великий Восток»: он продал за 40 тысяч франков большое число досье правому депутату[67]. После их обнародования разразился политический скандал. Судя по всему, военное руководство имело виды на майора Петэна: было известно, что он, несмотря на религиозное образование, не является практикующим католиком и антидрейфусаром. Интерес к Петэну проявил известный своими республиканскими взглядами генерал Александр Персен. Он служил в военном министерстве и позже оказался причастен к «делу о досье». Под предлогом того, что на него произвели большое впечатление рассуждения Петэна о стратегии будущей войны, Персен предложил их автору место начальника стрелковой школы в Шалоне-на-Марне, где когда-то будущий маршал был инструктором. Однако Петэн ответил отказом: он сослался на то, что во главе школы, как правило, стоял офицер в чине не ниже подполковника, в то время как он, Петэн, всего лишь майор, а в самой школе многие преподаватели выше его по званию. На предложение Персена о немедленном повышении в звании Петэн вновь ответил отказом, потому что он «не хочет никаких поблажек». Персен отметил «твёрдость характера и идейную стойкость» Петэна, «которые позволяют ему сохранять независимость»[68]. Тем не менее Филипп получил чин подполковника только через четыре года, в 1906 году, когда генерал Персен, ставший к этому времени генеральным инспектором армии, взял его к себе начальником своего штаба. «Приручить» строптивого офицера и сделать «своим» не удалось. Военное начальство заставляло командиров предоставлять информацию о своих офицерах. От Петэна как командира батальона также требовали назвать имена его офицеров, которые посещают мессу. Петэн дерзко отвечал, что он не знает их имён, так как он сам во время церковной службы сидит в первом ряду и не видит, кто находится у него за спиной[69]. В этом поступке проявилась его бунтарская натура, которая не раз даст о себе знать во время его военной службы. Вполне возможно, с этого времени у Петэна появилась неприязнь к левым политикам-республиканцам и к масонскому движению. «С моей точки зрения, масонство для большей части его адептов — не собрание философов-рационалистов или идеалистов вне зависимости от их идеологических воззрений, а скорее мощное сообщество взаимопомощи, — так он сформулировал свою позицию в связи с „делом о досье". — Часто офицеры, вступающие в масонские ложи, — это карьеристы, которые видят в масонстве лишь средство обойти своих товарищей по службе. Вот почему я их презираю»[70].Таданобу Лсано, японский актёр и музыкант
Против течения
Интеллектуальная смелость встречается реже, чем физическая.В 1900 году начинается преподавательская деятельность Филиппа Петэна в Стрелковой школе в Шалоне-на-Марне. В стенах этого военного учебного заведения будущий маршал проявил высокий профессионализм и бунтарский дух, вступив в конфликт со своим командиром полковником Эмилем Вондер-шером. Последний отдавал предпочтение массовому неприцельному огню, тогда как Петэн отстаивал важность индивидуального огня, нацеленного на подавление конкретных вражеских объектов. В то время как сторонники тотального наступления, в том числе и Вондершер, воспевали штыковые атаки, Петэн делал ставку на артиллерию, удар которой, по его мнению, создавал благоприятные условия для проведения атаки. В результате этого конфликта у Петэна начались неприятности на службе[71]. В начале 1901 года начальник школы добился перевода Петэна в 5-й пехотный полк, расквартированный в Париже. На приказе о переводе карандашом была сделана пометка: «Заменить при первой возможности»[72]. Вскоре после Первой мировой войны Петэн встретился с Вондершером. Бывший начальник стрелковой школы, ставший к тому времени генералом, заявил: «Тогда, в Шалоне, был прав майор Петэн»[73]. В 1901-1911 годах Петэн преподаёт в Высшей военной школе в Париже. В те времена французское военное командование и военные теоретики были в плену доктрины «тотального наступления». Эта доктрина возникла как реакция на поражение во франко-прусской войне 1870-1871 годов, в которой французское военное руководство придерживалось оборонительной тактики. Военные инструкции основывались на опыте наполеоновских войн, превозносили атаку и стремительный штурм. Предполагалось, что французские солдаты с примкнутыми штыками яростно пойдут в атаку, а противник, морально и психологически сломленный этим натиском, отступит или просто бежит, бросая свои позиции. Шарль де Голль, в те годы ученик Петэна, так описывал сущность тогдашней военной доктрины: «Военная мысль развернулась в сторону наступательных действий. Эта ориентация была благотворной. Но эта ориентация не знала чувства меры. Целое поколение военных внушило себе, что нападение обладает абсолютной ценностью. Мы мнили, что при любых обстоятельствах сам факт атаки даёт абсолютное преимущество. С того момента, как мы поняли, что движение вперёд само по себе обладает непреодолимой силой, всё стало сводиться к тому, чтобы его осуществить. Таким образом, мы нашли «закон успеха», окончательное правило действий, постоянную основу планов операций, к которым мы беспрестанно стремились. Встав на этот путь, военная мысль могла идти лишь от абстракции к абстракции. Она покинула территорию военной реальности, она собиралась превратить в доктрину чистую метафизику военных действий. Так как в принципе было достаточно просто идти на врага, чтобы его победить, самые быстрые манёвры считались наилучшими, а всё, что не было устремлено исключительно вперёд, трактовалось как второстепенное. Огонь стал крайним средством. Открыть огонь было неизбежным злом, которое мы откладывали как можно дольше; вести огонь было опасно, так как это может расстроить бросок войск вперёд. Как только отдавался приказ атаковать, нужно было бросаться на противника, каждое подразделение стремилось гнаться за ним, и лучшая поддержка, которую оно могло обеспечить другим, заключалось в том, чтобы вырваться вперёд. Без особого энтузиазма мы допускали, что иногда придётся обороняться. Но даже в этом случае не следовало трактовать огонь как основное средство обороны»[74]. Кстати, этот критический отзыв де Голля о теории «тотального наступления» относится к началу 1930-х годов, а перед Первой мировой войной он сам был сторонником этой теории (о чём он скромно умалчивает в своих мемуарах). В 1913 году де Голль исповедовал устаревшие взгляды, пропагандируя безоглядное наступление: «Необходимо сохранять дух наступления. Это значит всегда и везде думать только о движении вперёд. С момента начала боя все во французской армии, от Главнокомандующего до рядового солдата, должны думать только об одном — идти вперёд, идти в атаку, ударить по немцам так, чтобы заставить их бежать»[75]. Петэн выступил открыто и резко против устаревшей официальной военной доктрины. Вместе с тем его критика вовсе не означала, как часто представляют недоброжелатели Петэна, что он был пораженцем и сторонником пассивного ведения войны. Будущий маршал прекрасно понимал, что война может быть выиграна только наступательными действиями. Однако в наступательную стратегию он интегрировал оборонительные действия, реалистично оценивая пределы эффективности тактического наступления. Свои идеи Петэн изложил в лекциях, прочитанных в Военной школе (они сохранились в Военно-исторической библиотеке в Венсенне). Во второй части лекционного курса, посвященного франко-прусской войне, Петэн утверждал: «фундаментальным фактом, обнаружившимся в ходе войны 1870 года, была огромная важность огневой мощи — её значимость превзошла все расчёты. Развитие вооружений диктует пехоте новые методы ведения боя»[76]. Важность огневой мощи — вот главная идея всего курса. В течение всей жизни Петэн не раз повторит свою любимую фразу: «Огонь убивает». В третьей части своего курса, посвященного периоду между 1870 и 1900 годами, он вновь возвращается к проблеме огневой мощи и её доминирующей роли в современной войне. Характерно, что в его доктрине нашлось место и для простого солдата: в условиях страшного артиллерийского огня, по мнению Петэна, одной из насущных задач становилась защита воина с помощью земляных укреплений и маскировки. Война для Петэна — не героическое дело, а тяжёлое и страшное испытание. Взгляды Петэна противоречили официальной доктрине «тотального наступления». Генштаб штамповал наступательные директивы. Начальник третьего (оперативного) отдела Генерального штаба полковник де Гранмэзон полагал, что при высоком моральном духе солдаты смогут продвигаться вперёд и под градом вражеских пуль и снарядов[77]. Петэн критиковал инструкцию военного ведомства от 1901 года, согласно которой для крупных воинских соединений штыковая мощь пехоты считалась предпочтительнее огневой мощи артиллерии[78]. Конечно, мы не собираемся делать из Петэна великого провидца. Например, в своих поисках обеспечения прочной обороны он не обратил внимания на значение колючей проволоки; он также не предвидел позиционного характера будущей войны. Но Петэн думал не только над тем, как обеспечить своим войскам благоприятные условия для обороны, но и над тем, как преодолеть оборону противника. Напрасно критики пытаются представить Петэна как сторонника оборонительной тактики: просто он понимал, что при современных средствах массового уничтожения наступление должно быть тщательно продумано и подготовлено предшествующими оборонительными действиями, которые призваны измотать и ослабить противника. Можно согласиться с английским военным историком Ричардом Гриффитсом, считавшим, что, «возможно, Петэн был до 1918 года самым прозорливым из французских военных мыслителей, всегда исходившим из реалий, а не из абстрактных теорий»[79]. Однако эта прозорливость дорого обошлась Петэну — он раздражал начальство своими «еретическими» взглядами. Но не только ими. Его независимый характер был еще одним фактором раздражения. Когда некоторые апологеты Петэна говорят о его неприятностях и трудностях на службе, то забывают сказать о том, что он сам нередко являлся их первопричиной. Своей прямолинейностью и строптивостью Петэн часто нарушал не только правила субординации, но и правила приличия. Вопиющий случай произошёл в 1902 году во время посещения Высшей военной школы военным министром генералом Андре. Во время представления министру офицеров Петэн, как и полагается, вышел из строя, однако «не заметил» протянутой для рукопожатия руки Андре. Неудивительно, что руководство Высшей военной школы старалось избавиться от Петэна. В 1903 году его отправляют командовать батальоном 104-го пехотного полка, затем в следующем году возвращают в Высшую военную школу, а в 1907 году вновь отправляют уже в звании подполковника в 118-й пехотный полк, размещённый в Кемпере. Такие перемещения по службе свидетельствуют о том, что высшее командование французской армии не состояло из одних ретроградов, как это часто упрощенчески представляют: у Петэна были как могущественные недоброжелатели, так и влиятельные покровители. Из «ссылки» в Кемпере он писал 29 декабря 1907 года своему племяннику Полю Помару: «Вполне возможно, что я не задержусь здесь надолго. Школа (Высшая военная школа. — А.Б.) может вновь призвать меня к себе, но в министерстве у меня дурная репутация. Я не знаю, что возьмёт верх: можно делать ставки»[80]. И действительно, в 1907 году, когда начальником Высшей военной школы стал генерал Жозеф Монури, Петэн был приглашён возглавить кафедру пехотной тактики. В стенах Высшей военной школы в 1908 году в возрасте 52 лет Петэн наконец-то стал полковником. В 19И году Филипп Петэн был назначен командиром 33-го пехотного полка в Аррасе. Он укрепляет дисциплину и моральный дух подчинённых. Их подготовка приведена в соответствие с требованиями современной военной науки. Здесь же волею судьбы в 1912 году произошло знакомство Петэна с лейтенантом Шарлем де Голлем. Петэн взял под своё покровительство молодого офицера, увидев в нём большие задатки, а тот с восхищением смотрел на своего командира[81]. «Петэн открыл для меня всё значение таланта и искусства военачальника», — напишет позже в своих мемуарах де Голль[82]. Молодой лейтенант стремился во всём быть похожим на своего командира, даже подражал ему, стремясь быть немного грубоватым и прямолинейным, как Петэн[83]. Между немолодым полковником и юным лейтенантом было немало общего: оба северяне (один из Пикардии, другой — из Фландрии), оба получили католическое образование, оба были думающими офицерами, готовыми отстаивать своё мнение. Однако время покажет, что, несмотря на внешнее сходство жизненных обстоятельств, это были совершенно разные люди. Есть в отношениях между Петэном и де Голлем немало интересного для психоаналитиков. Де Голль пытался ухаживать за теми же женщинами, что и его наставник. Характерно, что впервые Петэн и де Голль встретились у одной дамы. Однако обаятельный командир всегда имел успех у дам, чего нельзя было сказать о подчинённом, больше напоминавшем статую командора, чем страстного ухажёра. «Это опасный соперник», — признавался де Голль своему другу в разговоре о петэновском таланте обольстителя[84]. Смею предположить, что де Голль инстинктивно тянулся к Петэну, чувствуя в нём те качества, которыми хотел бы сам обладать, но по своей природе иметь не мог. Это и шарм, и человечность, и доброта, и порядочность. Восхищение де Голля имело скрытую подоплёку: стремление доказать себе и другим, что он не хуже, а даже лучше своего командира. Скрытое соревнование заканчивалось неудачами и порождало зависть, желание любой ценой доказать своё мнимое превосходство. Эти чувства — ревность к славе учителя и зависть к его успехам — будут крепнуть и развиваться, переместятся из сферы любовного соперничества в область конкуренции в военных и политических делах. И во Второй мировой войне в силу сложившихся обстоятельств Шарль де Голль, как ему казалось, возьмет верх над учителем. Отсюда отчасти такая подсознательная мстительность и жестокость со стороны де Голля к поверженному старому маршалу. Однако в начале XX века сближение с Петэном имело для де Голля ещё и скрытый карьеристский подтекст: дружба с командиром могла пригодиться при продвижении по службе. Перейдя в 1911 году с преподавательской работы на полевую службу, Петэн по-прежнему смело критикует устаревшие взгляды своего начальства. В 1913 году он так прокомментировал на учениях действия генерала Лё Галле, приказавшего войскам идти в штыковую атаку на пулемётные гнёзда: «Я уверен, что генерал Лё Галле, стремясь поразить ваши умы в максимальной степени, решил собрать воедино все ошибки, которых следует избегать современной армии»[85]. Полковнику Петэну также претил дух реванша и лозунг войны до последнего солдата, модный среди командования французской армии и политической элиты (например, этим духом были проникнуты будущий генералиссимус Ф. Фош и будущий премьер-министр Ж. Клемансо). Петэн же осуждал тех, кто видел в войне акт героизма[86]. Судя по всему, Петэн понимал, что его карьера подходит к концу. Его главная задача — добиться перед выходом в отставку максимально возможного в его положении повышения по службе. «У меня есть надежда, что в ближайшее время я получу повышение и поднимусь хотя бы до исполняющего обязанности бригадного генерала», — писал он одному другу 30 декабря 1913 года. — Я не спешу и терпеливо жду развития событий»[87]. Казалось, всё идёт так, как и предполагал Петэн. В 1914 году его назначают командиром бригады, расквартированной в Сент-Омере, где он когда-то начинал свою учёбу, открывшую ему путь в армию. Одновременно в военном министерстве ему дали понять, что он никогда не станет генералом. В этом же году будущий маршал, а тогда генерал Франше д’Эсперэ[88] обратился к главе кабинета военного министра генералу Адольфу Гийома с просьбой утвердить Петэна дивизионным генералом, но получил ответ: Петэн никогда не станет генералом[89]. Казалось, завершается круг его профессиональной жизни там, где она начиналась... Петэну 58 лет — предельный для его звания возраст. И он решил уйти в отставку, даже присмотрел себе в родной области Артуа небольшую ферму, где намеревался провести остаток своих дней. Друзья и соратники сожалели о его уходе, но все понимали — другого пути нет. В июле 1914 года генерал Луи Эрнест де Мод'юи, однокашник Петэна по Сен-Сиру и его начальник в Высшей военной школе, объявил своим офицерам: «У нас во Франции есть выдающийся человек. Он уйдёт в отставку в звании полковника. Его уход — катастрофа не только для армии, но и для Франции. Я назову вам его имя — это полковник Петэн»[90]. Итак, перед нами Филипп Петэн накануне Первой мировой войны. Это человек, вызывающий уважение. Крестьянский сын, сумевший выбиться в люди и ставший высокопрофессиональным военным. Петэн никогда не забывал о своих крестьянских корнях. Всю жизнь он с любовью и благодарностью относился к земле и к людям, которые жили и трудились на ней. В нём нет часто приписываемого ему властолюбия. Напротив, он держится в стороне от политики. Отстаивая свои взгляды, он смело критикует начальство и не боится, что эта критика повредит карьере. Его как профессионала волнует неподготовленность страны к отражению внешней угрозы. Многие из его передовых идей найдут себе подтверждение на полях сражений Первой мировой войны. Петэн не только проповедует обновление военной доктрины, он помогает талантливой молодёжи, видя в ней носителей нового и прогрессивного. Открытость новым идеям и бунтарский дух вредили карьерному росту Петэна. И ещё одна необычная и достойная уважения черта характера проявилась уже в начале его жизненного пути — умение увидеть в солдате Человека, стремление сберечь на войне человеческие жизни. Весьма необычная для военачальника черта...Филипп Петэн
II. Герой Вердена: через тернии к звёздам
Боевой генерал
История поставит маршала Петэна в первый ряд полководцев.Отставка Петэна не состоялась. Началась Первая мировая война, и в августе 1914 года Петэн во главе 6-й дивизии отличился в боях на бельгийской территории, а затем принял участие в Марнском сражении. 14 сентября 1914 года он был назначен исполняющим обязанности дивизионного генерала. Его дивизия выполнила поставленные перед ней задачи. В приказе по армии от 27 сентября 1914 года были отмечены заслуги Петэна: «Своим примером, своим упорством, своим хладнокровием под вражеским огнём, своей предусмотрительностью, своими постоянными подключениями к боевым действиям его дивизия сумела за 15 дней боёв добиться перелома, отразив череду дневных и ночных атак, и, несмотря на постоянные потери, победоносно отбила яростное наступление противника»[91]. В октябре 1914 года Петэн получил Орден Почётного легиона и был назначен командующим армейским корпусом. В первые месяцы войны ярко проявилась неподготовленность политической и военной элиты к требованиям войн XX века. И Петэн с присущей ему прямотой заявил об этом президенту Французской Республики Раймону Пуанкаре во время его визита в штаб-квартиру французской армии. Глава государства поинтересовался у Петэна, как тот оценивает ситуацию, и получил такой ответ: «Ничего хорошего. Нами не командуют и не управляют»[92]. Однако не только воинскими подвигами прославился Филипп Петэн, но и бережным, человечным отношением к своим людям. Солдат должен быть сыт и хорошо экипирован; он должен быть уверен, что в случае ранения будет эвакуирован в тыловой госпиталь, а после участия в тяжёлых боях получит время для восстановления сил. Вот такой солдат, по мнению Петэна, будет непобедим. Слава о Петэ-не как об «отце-командире» широко распространилась в армейских кругах и принесла ему популярность, а главное — доверие в войсках. Показателен состоявшийся незадолго до войны разговор Петэна с молодым офицером. «Выполните вашу задачу любой ценой, — учил Петэн юношу. — Может быть, Вам суждено погибнуть при выполнении задачи». И добавил: «Но если бы Вы выполнили свой долг и остались живы, мне это было бы больше по душе»[93]. Петэну было присуще чувство ответственности за тех, кем он командует. Как возрастала цена этой заботы во время войны! В этом отношении Филипп Петэн с выгодной стороны отличался от остальных военачальников, не жалевших солдат. Как, впрочем, отличался и от своего ученика де Голля. Когда в начале Второй мировой войны подразделения последнего несли потери, тот любил цинично говорить: «Наш полк потерял достаточно перышек»[94]. Позднее Петэн отметит, что его ученик «не имел в армии друзей: у него не было сердца»[95]. Между тем французское командование по-прежнему исповедовало стратегию «тотального наступления». Накануне декабрьского наступления 1914 года Фердинанд Фош, командовавший группой армий «Север», писал в своём дневнике: «Воевать — значит атаковать. Наступление — это высшая форма войны. Она не терпит оборонительных действий»[96]. Однако если до войны эта стратегия представляла собой абстрактные теории на бумаге, то теперь она приводила к страшным жертвам. За первые пять месяцев войны французская армия потеряла 420 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными[97]. Майское наступление 1915 года было также остановлено немцами. Тем не менее и здесь Петэн сумел отличиться. Он добился локальных успехов на вверенном ему участке фронта: его солдаты продвинулись на три километра вглубь линии обороны противника, захватили 3 тысячи пленных и вражескую артиллерию — всё это было отмечено в приказе по армии Главнокомандующим Жозефом Жоффром. 10 мая 1915 года за военные успехи Петэн был возведён в звание командора Ордена Почётного легиона. В 1915 году, когда на полях сражений обнаружилась значимость артиллерийского огня, предсказанная Петэном в довоенную пору, его авторитет как военачальника ещё больше возрос, 21 июня 1915 года он стал командующим Второй армией. 1 ноября 1915 года, после очередного провального сентябрьского наступления французов в Шампани, Петэн изложил свою стратегию: «Прежде чем думать о возобновлении наступления, которое может обойтись нам так же дорого, как и сентябрьское наступление, необходимо, как мне кажется, предварительно измотать противника»[98]. Вот как пишет о стратегии Петэна его ученик Шарль де Голль: «Начиная с 1915 года генерал Петэн, командовавший Четвёртой армией (на самом деле Второй армией. — А. Б.), предложил придать сражению иную форму. «Не стремительный бросок, выполняемый в произвольно установленных заранее условиях, а в первую очередь форма боя, изматывающего противника, а затем, когда враг будет достаточно измотан, перейти к решающему усилию». Но каким образом будет осуществляться это усилие? «В форме следующих друг за другом атак на укреплённые позиции неприятеля. Обстоятельства будут управлять командирами в выборе способов решения той или иной задачи: при необходимости нужно приостановить атаку, чтобы подготовиться к новой, или действовать быстро, чтобы оставить противнику минимум времени»[99]. Вскоре Петэну предстояло на практике доказать правоту своих утверждений.Из доклада премьер-министра Ж. Клемансо президенту французской республики Р. Пуанкаре (1918)
Верден
Le jour de gloire est arrive! Настал день славы...И, наконец, настал час его славы. 25 февраля 1916 года Петэн был назначен командующим французскими войсками у Вердена. Потом «ястребы», сторонники войны до последнего солдата, такие как Ж. Клемансо и ф. Фош, будут распускать слухи о якобы пассивности, пораженчестве Петэна в Верденскои операции[100]. На самом деле Петэн блестяще воплотил в жизнь стратегию оборонительного боя с последующим переходом в наступление с использованием всей мощи артиллерийского огня. За первые 5 месяцев Верденского сражения французская артиллерия выпустила по вражеским позициям 15 млн снарядов. Ещё одна задумка Петэна блестяще удалась под Верденом — это комбинированное взаимодействие пехоты, артиллерии и авиации. Даже Ж. Жоффр, ревновавший к славе Петэна, был вынужден признать его новаторскую роль в комбинировании действий трёх родов войск. «Командир Второй армии обладал большими военными талантами, которые в полной мере проявились в ходе войны и особенно в начальной фазе Верденского сражения. Верден был спасён благодаря постоянному совершенствованию управления войсками и оборонительной тактике, и душой этих благотворных перемен был генерал Петэн. Постоянно изучая боевые заготовки противника, он сумел добиться огромного прогресса в деле координации действий авиации и артиллерии, что принесло успех. Верден стал под мудрым руководством генерала Петэна суровой, но полезной школой для всей французской армии»[101]. Враги также оценили успехи Петэна. Начальник немецкого Генерального штаба генерал Пауль фон Людендорф, посетивший позиции своих войск под Верденом, буквально повторил слова Жоффра: «Состояние дел под Верденом и на Сомме оказалось ещё хуже, чем я предполагал. Мощная артиллерия, прекрасно координировавшая свои действия с авиацией и имевшая огромное количество боеприпасов, разбила и разнесла в куски нашу собственную артиллерию»[102]. Петэн своими умелыми действиями не только измотал и обескровил противника, но и сберёг много человеческих жизней[103]. Прежнее французское командование под Верденом действовало по так называемой немецкой системе, то есть держало пехотные дивизии на передовой по нескольку месяцев подряд. Петэн же стал менять пехотные части на передовой каждые две недели, давая людям отдохнуть и прийти в себя от последствий страшной бойни. Солдаты не знали недостатка в продуктах и боеприпасах. По получившей название «священной» дороге от Бар-Ледюка до Вердена протяжённостью 75 километров по приказу Петэна беспрерывно курсировали машины, перевозившие боеприпасы, продовольствие и солдат. За сутки по ней проходили 6 тысяч автомобилей, то есть в среднем одна машина каждые 14 секунд[104]. В период с 27 февраля по 6 марта 1916 года по «священной дороге» было переброшено 190 тысяч человек, 23 тысячи тонн продовольствия и амуниции, а также 2,5 тысячи тонн артиллерийских снарядов. Каждый день под Верденом французская артиллерия выпускала 55 тысяч 155-миллиметровых снарядов. К тому же Петэн приказал создать огромные батареи, насчитывавшие по сто 75-миллиметровых пушек[105]. Петэн выиграл для Франции, для стран Антанты в целом эту титаническую битву. Теперь в глазах нации он превратился в «победителя в битве при Вердене». 27 апреля 1916 года Петэн становится Высшим офицером Ордена Почётного легиона (предпоследняя по значимости ступень ордена) и возглавляет группу армий «Центр», одновременно сохраняя оперативное командование войсками под Верденом. Победа при Вердене имела еще одно важное, символическое значение для Петэна, крестьянского сына. Для него главными победителями в этом сражении были подлинные носители национального духа — крестьяне, одетые в солдатскую форму. «В эти мрачные часы меня поддерживал твёрдый и миролюбивый взгляд крестьянина», — сказал Петэн, открывая памятник погибшим солдатам в Капуле-Жюниаке (департамент Арденны) 6 ноября 1935 года[106]. «Больше, чем во всех других сражениях, в битве при Вердене имел значение человеческий фактор, — совершенно справедливо указывает французский историк М. ферро. — Это была битва человека, французского гражданина. Это была „победа народа", в то время как другие сражения Великой войны были сражениями военачальников»[107]. Петэн всё это понимал и выразил свои чувства в речи, произнесённой 18 сентября 1927 года по случаю перенесения в Оссуарий Дуомона[108] останков 52 солдат, погибших в битве при Вердене. Отдавая должное командирам, он высказал убеждение в том, что главным победителем в Верденском сражении был простой солдат, простой человек: «Из какой стали был выкован этот солдат Вердена? Мы знаем, что это был просто Человек со своими слабостями и достоинствами; Человек из народа, мысли и привязанности которого, несмотря на восемнадцать месяцев войны, по-прежнему были связаны с семейным кругом, с мастерской, с учреждением, с деревней, с фермой, где он вырос или работал»[109]. И эти люди не были для Петэна простыми пешками на шахматной доске, он чувствовал их боль и страдания: «Моё сердце сжималось, когда я видел двадцатилетних юношей, идущих в верденский огонь. Любящим взглядом я провожал их, отправлявшихся на линию огня. Я вспоминаю с теплотой их ответный доверчивый взгляд, который, уходя, они дарили мне в знак приветствия. Но какое уныние читалось в их глазах, когда они возвращались. Их взгляд, казалось, застыл от увиденного ими ужасного зрелища»[110]. В этих словах сквозит ещё и совершенно несвойственное военачальникам чувство вины за то, что приходится посылать людей на смерть. Как-то Петэна спросили, что требует наибольших усилий на войне. «Отдавать приказы!» — ответил он[111]. Интересно, что под Верденом судьба вновь свела Петэна с Шарлем де Голлем, правда ненадолго. Здесь де Голль был ранен в бою. Учитель высоко оценил храбрость своего ученика. «Капитан де Голль как полевой командир проявил свои высокие моральные и интеллектуальные качества в ситуации, когда его батальон подвергся жестокой бомбардировке и фактически был уничтожен огнём противника, — говорилось в приказе Петэна по армии. — Когда его подразделение было атаковано врагом со всех сторон, он повёл своих людей в рукопашную схватку. Это было единственное решение, которое отвечало его пониманию чести военного человека. Он пал в общей схватке — офицер, равного которому не было во всех отношениях»[112]. Однако Петэн ошибался — де Голль выжил и попал в плен.Строка «Марсельезы»
Петэн и американцы
Я жду танков и американцев.Филипп Петэн отличался от других французских и английских полководцев Первой мировой войны своим отношением к американцам. В отличие от своих спесивых коллег, по старой имперской привычке смотревших на союзников из-за океана с пренебрежением и свысока и видевших в них только пушечное мясо, Петэн прекрасно понимал значимость появления американских войск в Европе. Когда нетерпеливые политики и военачальники спрашивали его, почему он не начинает наступления и чего же он ждёт, Петэн отвечал им: «Я жду танков и американцев»[113]. Именно Петэн поддержал американцев в стремлении занять самостоятельное место в рядах союзников, в то время как его соотечественники в лице Жоффра и британцы в лице Хейга[114] противились этому, стремясь превратить заокеанских партнёров в подсобную силу. В марте 1918 года Петэн договорился с американским командованием о том, что пять их свежих дивизий будут самостоятельно участвовать в боях, поддерживая французов[115]. 8 мая 1918 года Петэн издаёт инструкцию, в которой в полной мере отразилось его отношение к американцам: «В момент, когда военная помощь наших американских союзников приобретает значимость и становится одним из решающих факторов благополучного завершения войны, Верховный главнокомандующий французской армией считает необходимым напомнить офицерам всех чинов некоторые принципы, которыми они должны руководствоваться, вступая в контакт с американской армией для выполнения поставленных перед ними задач. 1. Французские офицеры должны понимать важность военных усилий, предпринимаемых Соединёнными Штатами. В апреле 1917 года, в момент их вступления в войну, США не имели настоящей армии. Буквально за год они ввели воинскую повинность: призвали под ружьё, вооружили, экипировали и направили во Францию несколько сотен тысяч людей, и это только начало. Они развили невиданную в истории по масштабам организационную деятельность. Они выполняли и выполняют на французской территории различные масштабные работы — реконструируют порты Сен-Назера и Бордо, строят склады и размещают холодильные установки в Жьевре, которые отойдут нам после войны и позволят развивать нашу экономику в благоприятных условиях. Американский Красный Крест предоставил в наше распоряжение значительные денежные средства для спасения людей. Верховный главнокомандующий желает, чтобы французские офицеры во время своих бесед с американскими коллегами давали им понять, что французы в полной мере ценят важность американских усилий по служению интересам Франции. 2. В своих отношениях с американскими коллегами французские офицеры должны демонстрировать большой такт. Американцы безоговорочно признают ценность нашего военного опыта; с нашей стороны, мы не должны забывать, что американцам присуще развитое чувство национальной гордости, французские офицеры должны относиться к американским офицерам того же звания и к нижестоящим по званию, прибывшим на фронт позже них, по-дружески, и уж не как учителя к ученикам. Что касается старших по званию американских офицеров, то французским военным следует высказывать своё мнение только тогда, когда их об этом спросят. Наконец, сверх того следует воздерживаться от споров и от их вынесения на публику. 3. Французские офицеры должны стремиться к установлению личных контактов с американскими офицерами. Личные отношения между живущими бок о бок людьми неизбежно и сильно влияют на характер официальных отношений. Следовательно, французские офицеры всегда должны жить со своими американскими товарищами в дружбе и завоевать их доверие, демонстрируя им, что критика в их адрес имеет своей целью только достижение общих интересов. Такие отношения легко установить, так как американцы по натуре сердечны и благодарны. Важно обеспечить в будущем, как это было в прошлом, тесное сотрудничество между двумя союзными армиями; сотрудничество, которое станет самой надёжной гарантией конечного успеха наших совместных усилий»[116]. Сам Петэн подавал пример такого тесного и дружеского сотрудничества. Командующий американскими экспедиционными силами генерал Джон Джозеф Першинг[117] был не только товарищем по оружию, но и настоящим другом Петэна. Вот как сам Першинг описывает свои первые впечатления о Петэне: «Наш визит в Ставку французскогоГлавнокомандующего в Компьень имел целью знакомство с генералом Петэном и его штабом. Петэн ростом и шириной плеч превосходит среднего человека. Он носит чуть поседевшие усы. Ему около 60 лет. Выражение лица приветливое и дружелюбное. Но нельзя сказать, что он человек разговорчивый. Он произвёл на меня очень благоприятное впечатление, которое не менялось на протяжении всей войны». Так началось их знакомство, быстро переросшее в дружбу. «Наша дружба — я ценю её очень высоко — началась в день нашей первой встречи, — вспоминал генерал Першинг. — Сотрудничать — дело нелёгкое, даже в благоприятных условиях; тесное сотрудничество редко встречается между людьми разной национальности и между народами. Но, возможно, широта взглядов Петэна, его ясный ум и прямота его суждений облегчили согласие между нами; много раз и в самых разных обстоятельствах это согласие выдержало испытание временем»[118].Филипп Петэн, 1918 год
К победе
Маршалу Петэну, благодаря которому последние две главы книги повествуют о нашей победе.В апреле 1917 года Петэн, только что назначенный начальником Генерального штаба, выступил против не щадившего солдатских жизней Главнокомандующего Робера Нивеля. Нивель не прислушался к советам Петэна, и в середине апреля 1917 года организованное им наступление на Шмен-де-Дам закончилось катастрофой: французы потеряли за неделю 100 тысяч человек. Нивель был отправлен в отставку, а 15 мая 1917 года Петэн назначен вместо него Главнокомандующим. Благодаря содействию Петэна начальником Генерального штаба стал Ф. Фош, отправленный ранее в отставку вместе с Нивелем. Первое, с чем пришлось столкнуться Петэну на новом посту, — это волнения в войсках, охватившие 75 пехотных и 12 артиллерийских полков, а также 23 стрелковых батальона[119]. Эти волнения были вызваны огромными потерями, понесёнными по вине Нивеля. Критики Петэна, в том числе и отечественные историки, расписывали ужасы массовых расстрелов, к которым якобы прибег Петэн. Действительно, новый Главнокомандующий восстановил смертную казнь для нарушивших присягу солдат. На самом же деле при наведении порядка было казнено минимальное количество бунтовщиков (49 человек из 554 приговорённых к смерти) вопреки кровожадным требованиям массовых казней, исходившим от политиков вроде Ж. Клемансо[120]. 1873 мятежника получили тюремные сроки, из них 1381 человек — свыше пяти лет[121]. Умеренная позиция Петэна по вопросу о наказании участников волнений объяснялась всё тем же человеческим отношением к солдатам: «Я без колебаний поддерживаю эти репрессии, не забывая, что им подвергаются солдаты, которые в течение трёх лет были с нами в траншеях, и что это наши солдаты»[122]. Солдаты, получившие в начальники «отца-командира» вместо «мясника» Нивеля, быстро успокоились. С плохо подготовленными наступательными операциями было покончено. К октябрю 1917 года Петэн, следуя своей тактике «от обороны к наступлению», отобрал у немцев Шмен-де-Дам благодаря менее масштабным наступательным действиям с малыми потерями. Ещё раньше, 24 августа 1917 года, Петэн за свои заслуги удостоился звания кавалера Большого креста Ордена Почётного легиона (высшая степень). Любопытно, что Фердинанд Фош, на котором отчасти лежала ответственность за прежние военные неудачи и который получил своё назначение благодаря протекции Петэна, попытался приписать себе заслуги своего заступника[123]. Однако, как справедливо отмечал английский бригадный генерал Хьюберт Гоф, с 15 мая 1917 года, после назначения на должность начальника Генштаба, ф. фош постоянно находился при военном министре Поле Пенлеве и не имел прямого отношения к командованию войсками[124]. Такого же мнения придерживался и Шарль де Голль. «Неясно, как Фош сумел бы осуществить свои планы и устремления без организационной основы, созданной Петэном», — напишет он позже в книге «Франция и её армия»[125]. Завистников и недоброжелателей у Петэна хватало. Во-первых, на фоне петэновского «наступления от обороны» с малыми потерями сторонники «тотального наступления» Ж. Жоффр, Р. Нивель, Ф. Фош и Ж. Клемансо выглядели безответственными и неудачливыми военачальниками и политиками, на совести которых были сотни тысяч погибших солдат. Во-вторых, и на фронте Петэн не изменил своей привычке наживать врагов и демонстрировать свою независимость. Мы уже рассказывали о его отказе прибегнуть к массовым репрессиям против мятежных солдат в 1917 году, как того требовал премьер-министр Ж. Клемансо. Когда Ж. Клемансо оповестил Петэна о дате своего визита на фронт, то генерал ответил, что он в этот день будет занят инспекцией войск. Даже во время визита на фронт президента Франции Р. Пуанкаре вместе с высокопоставленными сербскими гостями (22 марта 1916 года) Петэн остался верен себе. Во время обеда он объяснил высоким гостям, что слаженность работы правительственных инстанций может обеспечить только железная диктатура со стороны Генштаба. «Но как же Конституция, что вы будете делать с ней?» — задал ему вопрос Пуанкаре. «Я плевал на неё», — таков был ответ Петэна. Герой Вердена также упрекнул Президента Франции за то, что у него не нашлось ни слов, ни времени, чтобы обратиться с приветствием к солдатам[126]. В ходе войны Петэн становится энтузиастом военной авиации, которую он успешно использовал в комбинации с артиллерией и пехотой под Верденом. 27 мая 1917 года в письме военному министру П. Пенлеве Петэн сформулировал свою позицию: «Авиация приобретает первостепенную важность. Она становится одним из непременных факторов успеха. Необходимо господство в воздухе»[127]. 4 июля 1917 года в директиве № з Петэн приказывает создать общий авиационный резерв при Главном командовании, который будет предоставляться в распоряжение группам армий для обеспечения «абсолютного господства в воздухе на нужных направлениях»[128]. 25 декабря 1917 года Петэн пишет своему другу Джону Першингу: «Не станет ли авиация главным видом вооружения в недалёком будущем?»[129] Не все французские военачальники обладали прозорливостью Петэна. Так, Ф. Фош придерживался другого мнения. «Для того чтобы выиграть войну, нам необходимо абсолютное численное превосходство, — считал он. — Если танки и авиация поглотят слишком много личного состава, это будет ошибкой»[130]. В своих мемуарах фош пишет, что в ходе войны британцы были склонны преувеличивать значимость авиации и танков[131]. В 1918 году Петэн стал главным координатором действий всех союзников. В октябре 1918 года он подготовил широкомасштабное наступление союзнических войск, которое должно было закончиться у немецкой границы. У Петэна и его американского друга Першинга были планы дойти до Берлина. Однако их завистники и недоброжелатели ф. фош и Ж. Клемансо поставили крест на этих планах, настояв на перемирии. «Надо объявить траур по вашим планам наступления на Германию», — злорадно писал Фош Петэну[132]. Не только Фош и Клемансо помешали планам Петэна и Першинга, но и английское правительство, всегда стремившееся не допускать появления на континенте сверхдержавы. «Англичане предали нас», — говорил Петэн[133]. Его недоверие к «коварному Альбиону», равно как и симпатия к США, берут начало во времена Первой мировой войны. Ж. Клемансо как глава правительства настоял на том, чтобы не Петэн, а Фош получил звание генералиссимуса[134]. Тем не менее даже недруги не могли оспорить заслуги и славу Петэна. 8 декабря 1918 года в Меце он получил из рук президента Пуанкаре в присутствии фоша и Клемансо маршальский жезл. «История поставит маршала Петэна в первый ряд полководцев», — писал Ж. Клемансо в своём докладе президенту Пуанкаре[135].Посвящение Ш. де Голля в книге «Франция и её армия» (1938)
III. Между двумя мировыми войнами
Счастье в личной жизни и успехи в работе
И вечный бой! Покой нам только снится.Традиционное пожелание «счастья в личной жизни и успехов в работе», казалось бы, полностью осуществилось для маршала Петэна в межвоенный период. Наступало время славы и устройства личной жизни. В 1920 году Петэн, не боясь пересудов и предрассудков, женился на разведённой Эжени Ардон, которая останется его верной спутницей до конца жизни. Высокая (176 см) импозантная дама на 21 год моложе Филиппа Петэна завоевала сердце маршала. История их отношений насчитывала несколько десятилетий, и складывались они непросто. Альфонсина Эжени Берта Ардон родилась в 1877 году в семье инженера. Близкие и друзья по её просьбе называли её Анни или Нини, так как ей не нравилось имя, данное ей при рождении[136]. Любопытно, что впервые они встретились в Ментоне, на Лазурном берегу, во время костюмированного бала. Молодой 2б-летний офицер, служивший тогда в местном гарнизоне, явился на бал в костюме жокея, а пятилетняя Нини — в наряде цветочницы[137]. Филипп долгое время поддерживал отношения с семейством Ардон. Вновь он встретился с уже 24-летней Анни в 1901 году, и между ними завязался роман. Петэн, уже тогда в звании полковника, просил руки своей возлюбленной, однако семейство Ардон отказало ему, сославшись на большую разницу в возрасте. В 1903 году Анни Ардон вышла замуж за врача Франсуа Деерэна, который позже забросит медицину и посвятит себя искусству, став художником, скульптором и гравёром. У Анни от первого брака был сын Пьер; как и отец, он станет художником. Сама Анни тоже косвенно имела отношение к искусству: почти 20 лет она проработала в картинной галерее на авеню Матиньон в Париже. Семейная жизнь у супругов Деерэн не заладилась, и в 1914 году они развелись. Незадолго до развода Петэн вновь встретился с Анни, а после её развода между ними возобновились отношения. 14 сентября 1920 года в мэрии седьмого округа Парижа Филипп и Анни сочетались гражданским браком. Ей было 42 года, ему — 64. Это был союз на всю оставшуюся жизнь. Наконец-то сердцеед Филипп обрёл семейное счастье. Церемония была очень скромной. Со стороны жениха свидетелем был маршал Файолль[138]. Родственники и друзья Филиппа сдержанно отнеслись к этому браку. Дело в том, что первый, церковный брак Анни Ардон, был окончательно аннулирован только в марте 1930 года[139]. Лишь спустя более 20 лет после заключения гражданского брака, 7 марта 1941 года, супруги обвенчаются в церкви. Это был скорее политический шаг: церковь во времена немецкой оккупации активно поддерживала режим маршала Петэна и деликатно намекала ему, что он должен служить образцом для добрых католиков и в своих семейных отношениях. Сам Папа Римский Пий XII выражал обеспокоенность по поводу семейного статуса Петэна[140]. Церемонию бракосочетания провёл архиепископ Парижский Сюар в одной частной часовне Парижа. Сама церемония держалась в секрете, и в ней со стороны жениха участвовали только его доверенные лица. Отсутствие маршала объяснялось его желанием избежать обязательной в случае личного присутствия процедуры исповеди[141]. Можно согласиться с мнением некоторых историков, которые видят в этой сдержанности по отношению к церковному браку проявление религиозной индифферентности Петэна[142]. Казалось бы, маршал, человек немолодой, может позволить себе почивать на лаврах. Свидетельством уважения к нему и его популярности среди элит стало избрание Петэна 20 июня 1929 года в число «бессмертных» французской академии (после Второй мировой войны его лишат звания академика). Маршал Петэн занял место своего старого боевого товарища Ф. Фоша, умершего в этом же году. Одним из поручителей маршала был его друг и знаменитый поэт Поль Валери. Один из советских историков, говоря о Петэне межвоенных времён, назвал маршала «полузабытым генералом Первой мировой войны»[143]. Вопреки данному утверждению в эти годы военная карьера Петэна также развивается блестяще. В 1920 году он становится вице-председателем Высшего военного совета. Под его контролем работает Генеральный штаб. С 18 февраля 1922 года Петэн — Генеральный инспектор армии и член Высшего совета национальной обороны с совещательным голосом. Маршал также оставался Главнокомандующим французской армией до 1931 года, когда он достиг предельного для этой должности возраста. Пришлось Петэну принять участие и в колониальной войне в Марокко, территория которого была разделена между Францией и Испанией[144]. В 1921 году в испанской части Марокко восстали берберские племена рифов во главе с Абделем Керимом. После поражения испанских войск и провозглашения Республики Риф возникла реальная опасность того, что восстание перекинется и на французские владения. В апреле 1925 года между берберами и французами начались военные действия. Генеральный резидент французской зоны Марокко маршал Лиоте не справился с повстанцами, которые стали теснить французские войска. Тогда между Францией и Испанией было подписано соглашение о совместных военных действиях против Абделя Керима. Франция направила в Марокко маршала Петэна. В августе 1925 года он встретился с испанским диктатором Мигелем Примо де Риверой и выработал общий план действий. Результатом этих договорённостей стало назначение Петэна Главнокомандующим франко-испанскими силами в Марокко. В сентябре 1925 года Петэн перешел в наступление на берберов. Весной следующего года Абдель Керим был разбит и бежал, а маршал вернулся во Францию. После того, как Петэн покинул пост Главнокомандующего, 9 февраля 1931 года он был назначен Генеральным инспектором воздушной обороны страны. И, наконец, в 1934 году маршал Петэн стал военным министром в правительстве Гастона Думерга. Однако правительство Думерга продержалось меньше года, и его отставка в декабре 1934 года положила конец министерской карьере Петэна. Маршал отверг предложение преемника Думерга на посту премьер-министра Иьера-Этьена Фландена войти в его кабинет. Причиной отказа стала крайняя неэффективность правительственной машины Третьей республики. Покидая правительство Думерга в ноябре 1934 года, Петэн заявил: «Ещё в коллеже я не любил всякого рода собрания и совещания. Я не изменил своего мнения и после своего пребывания в Совете министров. Там можно услышать велеречивых, торжественных, но неэффективных профессионалов от политики. Бесконечная говорильня, но толку от неё никакого, в лучшем случае убогие компромиссы. Слова без действия, только шум. Этот режим страдает бессилием по причине слабости исполнительной власти. Я ухожу и счастлив, что вырвался из этого бедлама»[145]. В этом же 1934 году Петэн купил небольшое поместье «Эрмитаж» в Приморских Альпах. Маршал писал своему племяннику Омеру о том, что у него свой сад, свои фрукты, своё оливковое масло, свои куры[146]. Казалось, что на смену Петэну-маршалу придёт Петэн-крестьянин. Однако слава и чувство ответственности ко многому обязывают, и маршал Петэн по-прежнему активно участвует в общественной жизни. Он часто высказывает свое мнение на заседаниях Высшего военного совета, пишет меморандумы и записки правительству, публикует статьи на военные и политические темы в солидных журналах, выступает перед слушателями Свободной школы политических наук и Высшей военной школы, произносит речи на открытии Оссуария в Дуомоне и других памятников погибшим в Первой мировой войне. 2 марта 1939 года премьер-министр Э. Даладье отправил героя Вердена послом в Испанию, к генералу Франко. Это вполне объяснимый шаг: маршалу 74 года, и это назначение — дань уважения Петэну перед его, казалось бы, неминуемым уходом на покой. Однако все эти назначения, карьерные перемещения и вполне логическое завершение многолетнего служения Родине не отражают драматизма, присущего жизни страны и жизни самого маршала в межвоенный период. Для того чтобы понять этот драматизм, надо прочувствовать атмосферу тех лет.А. Блок. «На поле Куликовом»
«Безумные годы»
Этот народ уж давно... все заботы забыл, и о двух лишь вещах беспокойно мечтает: Хлеба и зрелищ!Ювенал, древнеримский поэт-сатирик[147]
Процветание, как и победа, убаюкивают нас.Чем же жила Франция в эти годы? Советская историческая наука рисовала нам картину в чёрно-белых тонах классового противостояния между силами прогресса, воплощёнными в левых партиях Народного фронта, и реакцией, представленной финансово-промышленной олигархией и профашистскими силами. На самом деле всё было намного сложнее. Одним из определяющих факторов жизни Европы в 1930-е годы явилась нарастающая угроза новой мировой войны. Она исходила прежде всего от нацистской Германии и её союзников. Опыт Первой мировой войны, рост нацистской угрозы и врождённое чувство самосохранения, присущее не только человеку, но и нации, казалось бы, должны были диктовать французам стремление защититься и крепить оборону страны. Между тем страна двигалась совершенно в противоположном направлении. В отечественной исторической литературе немало говорилось о борьбе против фашизма и за мир, которую вёл Народный фронт как внутри страны, так и на внешнеполитической арене. Победа Народного фронта всегда описывалась в позитивном ключе с подробным перечислением социально-экономических завоеваний, трудящихся в этот период. Однако была и другая, деструктивная сторона победы Народного фронта — взрывы немотивированного уличного насилия, незаконные занятия предприятий рабочими, угрозы в адрес предпринимателей и их семей, экономически необоснованные требования увеличения заработной платы и сокращения рабочей недели. В то время как Франция нуждалась в максимальном расширении промышленного производства в ответ на германскую угрозу и итальянские провокации, правительство Народного фронта, поощряемое рабочими профцентрами и компартией, установило 40-часовую рабочую неделю. «В 1936 году положение ещё ухудшилось, — описывал ситуацию известный французский писатель Андре Моруа. — Занятие фабрик бастующими рабочими, инертность правительства, всякие бюрократические проволочки и сумасбродные требования профсоюзов катастрофически снизили продукцию авиапромышленности. В 1937 году ежемесячный выпуск самолётов выразился в невероятной цифре: 38. И это в то время, когда Германия каждый месяц производила тысячу самолётов. Между тем как во Франции пагубная вражда отравляла взаимоотношения между руководителями промышленности и рабочими, в Германии все силы были мобилизованы на подготовку к войне»[148]. Историк и вдумчивый современник событий Марк Блок также указывает на преступную, классово эгоистичную безответственность профсоюзов и на их бездействие перед лицом немецкой угрозы: «Члены профсоюзов не смогли проникнуться мыслью о необходимости в их же интересах как можно быстрее победить нацизм. Недостаточно работали на военную отрасль, недостаточно выпустили самолётов, моторов, танков»[149]. Даже немцы удивлялись такой преступной беспечности. «Слепота последнего (французского правительства. — А.Б.), проявившаяся, например, в резком сокращении рабочей недели накануне судьбоносных событий, была просто поразительна, — отмечал в своём дневнике 14 мая 1940 года немецкий философ, писатель и в те годы офицер немецких оккупационных войск Эрнст Юнгер. — Тому, кто хочет жить роскошно, следовало держаться подальше от оружия»[150]. Но не только левые партии и рабочие профсоюзы несли ответственность за ослабление Франции накануне Второй мировой войны. Не меньшая вина лежала на буржуазии, увидевшей в Народном фронте прямую угрозу своим богатствам и прибылям. Руководствуясь эгоистическими интересами, буржуазия внесла свою лепту в разрушение экономики страны и в разжигание классового противостояния. За год — с 1936 по 1937 — страна потеряла в результате «бегства капитала» около 100 млрд франков. В 1936 году девальвация обесценила франк на треть. Дефицит государственного бюджета в 1937 году составил 46 млрд франков, а государственный долг вырос на 16 млрд франков[151]. Боясь «большевизации» Франции, часть буржуазии проявила готовность ради сохранения своих богатств поступиться интересами страны и пойти на сговор с гитлеровской Германией, якобы способной справиться с коммунизмом. Социалист Л. Блюм, глава правительства Народного фронта в 1936-1937 годах, свидетельствовал, что буржуазия «не желала войны ни при каких обстоятельствах; она не боялась Гитлера, так как весь свой страх она израсходовала на Народный фронт и коммунизм»[152]. В стране расцветает щедро субсидируемая буржуазией крайне правая пресса («Же сюи парту», «Гренгуар», «Кандид»), которая воспеваш успехи нацистской Германии, готовя почву для пораженческих настроений. «Эти вскормленные ненавистью листки выражали — и не без таланта — психологию определённой части буржуазии, в том числе той, символом которой стала знаменитая фраза „Лучше Гитлер, чем Блюм“», — вспоминал в своих мемуарах известный французский политолог и публицист Р. Арон[153]. Таким образом, для страны итоги пребывания Народного фронта у власти оказались катастрофическими: ослабление экономики и её дезорганизация, разочарование рабочего класса в реформаторском курсе «своего» правительства, предательство частью буржуазии национальных интересов, утрата ею доверия к республиканским институтам и парламентской демократии. Но самый главный негативный результат пребывания у власти Народного фронта заключался в расколе общества, в раздувании классовой ненависти и в создании атмосферы гражданской войны. «Правительство Народного фронта поднимало одних французов против других, когда над Францией простиралась тень войны и Третьего рейха», — констатировал Р. Арон[154]. Нарастающий кризис правящего режима заставлял думающую часть нации искать политическую альтернативу не только на путях возврата к традиционным ценностям или построения социалистического общества. Некоторые блестящие французские интеллектуалы, такие как Робер Бразильяк и Пьер Дриё ла Рошель, не избежали искушения фашизмом[155]. Но даже противников фашизма впечатлял контраст между мощью и динамизмом гитлеровской Германии и упадком Франции. Так, М. Блок, участник Сопротивления, который погибнет в 1944 году от рук гестапо, писал: «У любого переворота есть свой неоспоримый плюс: он толкает, выдвигает вперёд молодых. Нацизм вызывает у меня отвращение. Но, как и французская революция, с которой его даже стыдно сравнивать, нацистская революция поставила во главе государства людей в расцвете сил, обладающих быстротой и гибкостью ума, оригинальным мышлением, которые не действовали по уставу, а жадно впитывали всё новое и полезное для них. Мы же могли противопоставить им лишь лысеющих стариков и молодых людей, которые в душе уже давно состарились»[156]. Очевидно, подобное умонастроение было широко распространено среди французских интеллектуалов. Р. Арон, примкнувший во время Второй мировой войны к деголлевской «Свободной Франции», так описывает эти противоречивые чувства по отношению к нацистской Германии: «Что не могло не поражать нас всех — это контраст между параличом демократии и впечатляющим возрождением Германии. Какое правительство могло найти выход среди бесконечной конкуренции партий, увлечённых парламентскими интригами и не желающих взглянуть в глаза действительности? Падение рождаемости, спад производства, крах национальной воли. Мне порой случалось думать, а может быть и говорить вслух: „Если нужен авторитарный режим, чтобы спасти Францию, пусть он приходит, примиримся с ним, ненавидя его“»[157]. Ещё одно явление общественной жизни Франции в межвоенный период сыграло роковую роль в неготовности Франции к отражению нацистской угрозы — это пацифизм. В межвоенное время пацифизм приобрёл характер устойчивого, широко распространённого явления[158]. Можно сказать, что быть пацифистом в межвоенное время было модно; пацифизм стал правилом хорошего тона. Межвоенный пацифизм был многолик. Существовал пацифизм интеллигенции, самым ярким представителем которого был философ Ален. Абстрактный пацифизм интеллигенции возводил миролюбие в абсолют и требовал от правительства проведения миролюбивой внешней политики невзирая на реальную международную обстановку. Пацифисты-интеллектуалы выступали против службы в армии и против увеличения военных расходов[159]. Пацифистски настроенная интеллигенция выпускала манифесты с осуждением приготовлений к войне, перевооружения, военных кредитов. Эти манифесты подписывали сотни «властителей дум» — известные философы, писатели, учёные, публицисты. Мысль о том, что военное ослабление Франции перед лицом вооружающейся нацистской Германии и фашистской Италии противоречит национальным интересам страны и обрекает родину на поражение, не приходила в голову этим миротворцам. Более того, их борьба за мир автоматически предполагала франко-германское примирение на любых условиях. Характерно название манифеста 1931 года, подписанного почти двумя сотнями известнейших интеллектуалов (Ж. Р. Блок, Ж. Кокто, Р. Мартен дю Гар, М. Паньоль, Ж. Ромен, Ж. Жионо и др.), — «Манифест против эксцессов национализма, за Европу и за франко-германское согласие»[160]. Даже приход к власти в Германии нацистов не поколебал примиренческую, а по сути капитулянтскую, позицию пацифистски настроенных интеллигентов. Вина за нарушение нацистами статей Версальского мирного договора возлагалась ими на Англию и Францию, которые якобы затравили бедную побеждённую Германию, вынуждая её к действиям по защите своих интересов. «Тема „плохой“ Германии превратилась в табу», — отмечает французский исследователь Ж.-Ф. Сиринелли[161]. Беспринципный Мюнхенский сговор 1938 года, отдавший Чехословакию, союзницу Франции, на растерзание Гитлеру, был с одобрением встречен высоконравственными интеллектуалами. Типична в этом отношении реакция выдающейся женщины-философа Симоны Вейль. «Она одобрила Мюнхенское соглашение, и не потому, что оно было продиктовано соотношением сил, а потому, что сопротивление Германии не стоило, считала она, того, чтобы пожертвовать целым поколением», — так охарактеризовал её позицию знакомый с ней Раймон Арон[162]. Примерно такой же была позиция двух известных писателей Ж.-П. Сартра и С. де Бовуар. «В 1938 году, уже после Мюнхена, я завтракал с Сартром и С. де Бовуар, — вспоминал Р. Арон. — И тот, и другая стояли по пацифистским соображениям за Мюнхенское соглашение потому, что они, по их собственным словам, не имели права распоряжаться чужой жизнью. Позднее Сартр написал роман (речь идёт о романе «Отсрочка». — А.Б.), в котором все выступавшие за Мюнхен были подлецами»[163]. Существовал также пацифизм левых, исходивших из теории классовой борьбы. Для левых война в условиях существования капиталистической системы являлась войной за интересы и прибыли буржуазии. Согласно логике рассуждений левых пацифистов, буржуазия, заинтересованная в войне, пытается внушить своему народу мысль о её неизбежности и раздувает шовинистические настроения. Такая позиция левых способствовала моральной демобилизации их сторонников и даже распространению среди них пораженческих настроений. «Они говорили, что французский капитализм — это сложный и неблагодарный механизм для тех, кто ему служит, и были правы, — писал М. Блок о пацифизме левых и его последствиях. — Но они упустили из виду тот факт, что победа авторитарных режимов обязательно привела бы к полному порабощению наших рабочих. Неужели они не замечали вокруг себя тех, кто готов был воспользоваться этим и даже желал нашего поражения? Они небезосновательно заявляли, что война приводит к немыслимым разрушениям. Но они забывали подчеркнуть разницу между войной, которую страна развязывает сама, и войной, навязанной другими, то есть не различали убийство и честную защиту! Они советовали нам положить голову на плаху и говорили при этом: „Никто на вас не нападает“. Они любили игру слов и, потеряв привычку излагать ясно свои мысли, сами попадались в сети расставленных ими же двусмысленных реплик. Они заявляли, что война — это удел богачей и могущественных людей, и бедняки не должны вмешиваться в неё»[164]. Соцпартия (СФИО), крупнейшая левая партия, была расколота по вопросу о войне и мире. Её пацифистское крыло во главе с Генеральным секретарём П. Фором было готово идти на любые уступки Германии с целью воспрепятствовать вовлечению Франции в войну. Один из представителей этого течения, социалист-пацифист Ф. Шалэй, выступал с требованием одностороннего разоружения и выдвигал лозунг «Лучше иностранная оккупация, чем война». К сторонникам П. Фора по вопросу о войне и мире примыкало крайне левое крыло СФИО во главе с М. Пивером, отвергавшим идею национальной обороны. Выступая на съезде СФИО в Мюлузе (1935), M. Пивер заявил: «Война под руководством нашей буржуазии? Ни за что, ни под каким предлогом, никогда!»[165] До нападения Гитлера на СССР французская компартия занимала пацифистские и даже пораженческие позиции. В 1930-е годы позиция ФКП по вопросу о войне и мире была особенно путанной, что дезориентировало коммунистов и сочувствующих компартии. В парламенте коммунисты выступали против перевооружения и кредитов на военные нужды, одновременно требуя оказать военную помощь республиканской Испании. С 1933 по 1936 год французские коммунисты не обращали внимания на фашистскую угрозу, исходившую от Германии. Все свои силы они сосредоточили на борьбе с вымышленной угрозой французского фашизма, под которым понимали организации ветеранов Первой мировой войны и националистов-монархистов из «Аксьон франсез». В начале Второй мировой войны Генеральный секретарь ФКП М. Торез дезертировал и вместо армии оказался в Москве (после войны был амнистирован). М. Блок так характеризовал непоследовательную позицию коммунистов: «Они отказывались от кредитов на военные нужды, а на следующий день требовали предоставить Испании пушки. Вначале проповедовали антипатриотические настроения, а затем, уже на следующий год, призывали создать „Французский фронт“. Потом уклонялись от военной службы и призывали народные массы следовать их примеру. В этих отклонениях без труда узнавался почерк коммунизма»[166]. Наконец, существовал буржуазный пацифизм, за которым стояли интересы крупного капитала. «Большое давление на правительство оказывали крупные собственники, которые дрожали от мысли о том, что Париж подвергнется бомбардировке и их прекрасные дома, фабрики и заводы могут быть разрушены», — писал в 1940 году английский журналист Г. Уотерфилд, корреспондент агентства Рейтер во Франции. И когда началась война, промышленники и банкиры «заставили правительство просить мира в тщетной надежде спасти свои капиталы, фабрики и заводы, дома и семейный уют»[167]. Среди представителей буржуазного пацифизма было немало видных политиков, занимавших в те или иные годы министерские посты (Ж. Бонне, П.-Э. Фланден) или депутатские кресла (Ф. Пьетри, А. Марке), крупных предпринимателей (П. Пюшо, Т. Лоран), известных писателей и журналистов (Ф. де Бринон, А. де Шатобриан, Ж. Люшер, Ж. Бенуа-Мешен). Эти люди, облечённые властью или имевшие общественный вес, проводили или способствовали проведению Францией политики умиротворения нацистской Германии под предлогом заботы о сохранении мира, французский журналист А. Симон называл этих людей «пятой колонной» и справедливо возлагал на них вину за поражение Франции в 1940 году[168]. Пацифистские настроения элит гармонировали с пацифистскими настроениями широких народных масс. При этом не следует воспринимать эти народные массы как нечто неорганизованное и аморфное. Существовало великое множество пацифистских организаций, охватывавших различные социальные слои и группы населения — Лига бывших фронтовиков-пацифистов, Комитет крестьянского действия за мир, Лига молодёжи за мир и свободу, Лига матерей и воспитательниц за мир, Католический союз исследований в области международных отношений и т. п. Иногда в масштабах одного города эти пацифистские организации объединялись в картели мира, координировали свою деятельность и проводили совместные акции[169]. У «народного» пацифизма были свои корни. Травма, полученная в годы Первой мировой войны, жила в сердцах и исторической памяти французского народа. Люди страшились ещё раз пережить нечто подобное. Страх парализовал их волю и желание противостоять врагу, питал капитулянтские настроения. Это было поколение, достаточно многочисленное в стареющей Франции, кому в межвоенный период было 40-50 лет. Символично, что один из творцов Мюнхенской сделки, французский премьер-министр Э. Даладье, являлся ветераном Первой мировой войны, участником «верденской мясорубки». Ассоциации фронтовиков отвергали войну и 11 ноября (день окончания Первой мировой войны) отмечали одновременно как день траура и победы[170]. «У французов было справедливое чувство, что война, каков бы ни был её исход, это катастрофа для Франции, — так описывал настроения своих современников в 30-е годы Р. Арон. — Франция, обескровленная Первой мировой войной, не могла выдержать второго кровопускания, даже если оно завершилось бы победой»[171]. Такие же настроения были присущи в 1938 году проницательному французскому публицисту А. Фабру-Люсу: «Прежде всего, не следует надеяться, что мы сможем спастись войной. Несмотря на победу 1918 года, наша мощь по сравнению с германской далеко не так велика, как в 1914 году. Даже если предположить, что подвиг может быть повторён сегодня, мы всё равно будем катиться по наклонной плоскости. Военная победа, не подкреплённая постоянными усилиями, быстрым ростом рождаемости, торжеством труда, остаётся только эпизодом, она не решит судьбу нации»[172]. Молодёжь и поколение 30-летних, кто не участвовал в Первой мировой войне, испытывали не меньший страх, чем те, кто прошёл войну. Психологически это вполне объяснимо: подчас неведомая, воображаемая угроза кажется человеку страшнее, чем она есть на самом деле. Писатель Р. Бразильяк так описывает Первую мировую войну, увиденную глазами подростка: «После нас война стала частью истории. Для нас, даже для тех, кто провёл детство в отдалённой от войны и тихой провинции, война была наполнена живыми призраками из нашей собственной жизни: это было нечто, таившее опасность и связанное с реальной трагедией. Мы познали войну через вынужденные каникулы, ночные тревоги, эвакуацию. Мы видели длинные вереницы телег, двигавшихся через опустевшие поля; раненых и оправившихся от ран на улицах городов, траур по погибшим. Мы слышали завывания сирен в ночной темноте»[173]. А затем, продолжает Р. Бразильяк, после войны газетчики, пацифисты, политики постоянно запугивали угрозами новой войны. Мысль о неизбежности войны стала навязчивой идеей этого поколения. В результате «зо-летние постепенно утеряли не храбрость, но моральное здоровье»[174]. Этому состоянию страха, неуверенности, тревоги способствовали книги писателей о прошлой войне (такие как «На Западном фронте без перемен» Э.-М. Ремарка) и экранизации этих книг («Четверо из пехоты» Г.В. Пабста), полные мрачных образов и чувства безысходности[175]. У страха французов перед войной была ещё одна причина — это нежелание поступиться своими эгоистическими интересами, боязнь лишиться нажитой непосильным трудом собственности. «В войне 1914-1918 годов было уничтожено много имущества, и это оставило горькие воспоминания, — свидетельствует М. Блок. — Подобные события жестоко изуродовали художественное наследие страны и заставили усомниться в его сохранности. Люди подумали, что лучше согласиться на всё, чем вновь пережить подобное обнищание. Но они не подумали о том, что не может быть ничего хуже для нашего общества в целом, для его экономики, чем принятие поражения от нации захватчиков»[176]. Часть населения, прежде всего городского, стремясь уйти от тягостных воспоминаний и тревог, с головой окунулась в жизнь, полную развлечений и наслаждений. Так в межвоенный период началась эпоха, получившая название «безумные годы» с её мюзик-холлами, кабаре, роскошными ресторанами и публичными домами. Богемный Париж, воспетый Г. Миллером, А. Нин, Ф. С. Фитцджеральдом, Э. Хемингуэем, С.-Г. Колеттой, стал символом этой эпохи. Рабочий класс, вырвавший у буржуазии во времена Народного фронта прибавку к зарплате, 40-часовую рабочую неделю и оплачиваемый двухнедельный отпуск, также вкусил новых материальных благ и впервые устремился на Лазурный берег. Все эти особенности настроений французского общества лучше понимали в Берлине, чем в Париже. «Фюрер ожидает роста пораженческих настроений во Франции, — записывал в своём дневнике начальник немецкого Генерального штаба Сухопутных войск Ф. Гальдер 9 октября 1939 года. — Встанет вопрос о том, кто же виноват в новых кровавых жертвах. Вырастет оппозиция среди пацифистов. От французского народа нельзя ожидать, что он окажется способным вынести невосполнимые потери»[177]. Интересные наблюдения о реакции французского крестьянства в начале войны на приказ властей явиться на призывные пункты оставил русский писатель-эмигрант Р. Гуль: «Идти защищать отечество, их самих, крестьян, столетиями вросших в эти виноградные поля их прекрасной Франции. Но от чего их, собственно, защищать? Эти виноградники и пшеничные поля будут стоять так, что бы ни было. Франция этих полей, этих виноградников будет всегда жить как жила — и никто в мире не свернёт эти наши поля, виноградники, не тронет наши каменные старинные дома. Именно так — я увидел — так ошибочно думали французские крестьяне, искренно не понимая связанности всего национального организма — крестьянина и генерала, рабочего и профессора университета». Наблюдая, как плачут крестьяне, отправляясь на фронт, Р. Гуль делает глубокие обобщающие выводы: «Плач Франции, плач этих двух крепких крестьян был мне страшен, потому что я понимал — так плакали не только эти два мужика-француза, но плакала вся народная Франция, в долгой, сытой животной демократической жизни потерявшая все мифы, все „гражданские доблести". Франция не хочет воевать ни за что и ни при каких обстоятельствах»[178]. Расцвет культуры соседствовал с моральной деградацией нации. Радости жизни оказались несовместимы с трудовыми и военными усилиями, которых требовала от нации подготовка к схватке с нацистской Германией и фашистской Италией. Уж очень хотелось французам и дальше пользоваться всеми прелестями весёлой и беззаботной жизни. Ради этого значительная часть нации была готова смириться с иноземным господством, «французы слишком освобождены от обязанностей, — писал Р. Гуль. — Их освобождала от этого ложно понятая, ядовито воспринятая с пелёнок „свобода“, обывательски понимаемая „демократия“»[179].И это горький, но правдивый факт. Его неоднократно отметит и маршал Петэн. Поэтому было бы неправильно возлагать всю вину за военное и политическое поражение Франции в 1940 году только на правящую элиту, политический класс или буржуазию. На французском народе, на обществе в целом лежит значительная часть вины за беды, которые ожидали Францию. Как и в случае с элитами, показательна реакция общественного мнения на Мюнхенский сговор. Когда ещё был неясен исход переговоров лидеров западной демократии и вождей тоталитарных режимов, в стране была объявлена мобилизация. Париж охватила паника. Начался «великий исход» из столицы: десятки тысяч парижан в панике штурмовали поезда, идущие в провинцию[180]. Когда же было подписано позорное Мюнхенское соглашение, Францию охватило всеобщее ликование. Огромная толпа собралась в аэропорту Ле Бурже для встречи премьер-министра Э. Даладье, возвращавшегося из Мюнхена. Его встречали единодушными криками: «Да здравствует Даладье! Да здравствует мир!» Такой же восторженной была и реакция прессы[181]. «Война, возможно, предотвращена, но на таких условиях, что я не могу испытывать радости. Я колеблюсь между стыдом и трусостью», — честно признавался социалист Л. Блюм[182]. Возглавивший цензурное ведомство Леон Мартино-Депла, личный друг премьер-министра Э. Даладье, преследовал любое периодическое издание, осмелившееся выступить с критикой Мюнхенского соглашения[183]. Тогда же французский институт общественного мнения (ИфОП) провёл свой первый опрос, и он был посвящен реакции французов на Мюнхенское соглашение: 57% французов утвердительно ответили на вопрос «Одобряете ли вы Мюнхенское соглашение?»[184]. Что же касается Чехословакии, союзницы Франции, отданной на растерзание Германии, то типичной была такая реакция простых французов на это событие: «В конце концов, если 3 миллиона немцев (имеются в виду судетские немцы, граждане Чехословакии. — А. Б.)хотят быть немцами, это их дело, не наше»[185]. Таким образом, пацифизм часто служил лишь прикрытием для эгоистических групповых интересов, не имевших ничего общего с национальными интересами. Эгоизм индивидуумов и социальных групп способствовал моральному и военному разоружению Франции, росту пораженческих настроений, охвативших всё общество — от элит до простого народа. К концу 1930-х годов пацифизм из морально-этической установки превратился в политический вопрос: готова ли Франция всеми силами защищаться в случае агрессии со стороны нацистской Германии? Ответ был скорее отрицательный, чем положительный. Пацифизм и стоявшие за ним групповые интересы, как ржавчина, разъедали волю и душу народа. Конечно, не все французы были пораженцами. Существовало и меньшинство, готовое стать на защиту родины. Таким образом, пацифизм не только ослаблял дух Франции, но и вносил раскол в ряды французов. «Самым серьёзным было то, что несогласие в вопросе о дипломатическом курсе, который следовало принять по отношению к Третьему рейху, раскалывало нацию», — свидетельствует Р. Арон в своих мемуарах[186]. Пацифистскими настроениями французов, их страхом перед войной, эгоистическим желанием остаться в стороне от опасностей, угрожающих стране, блестяще воспользовалась пропагандистская машина нацистской Германии. Германский фактор оказывал огромное влияние на общественно-политическую и культурную жизнь Франции 1930-х годов. «С 1933 по 1939 год Третий рейх, наш ближайший сосед, сильнейшим образом влиял на атмосферу в нашей стране», — признавал Р. Арон[187]. Блестящую пропагандистскую кампанию, которую нацисты последовательно проводили в отношении своего западного соседа со времени прихода к власти в Германии, можно назвать «великим обольщением Франции». Нацисты прекрасно понимали, что их главный противник в континентальной части Западной Европы — страна великих культурных традиций, поэтому к Франции необходим тонкий подход и соответствующие кадры. После 1933 года нацисты направили во Францию большое число агентов влияния. Это были писатели, журналисты, филологи, коммивояжёры (как будущий министр иностранных дел Третьего рейха И. фон Риббентроп, начинавший с торговли шампанскими винами). Эти люди изъездили Францию вдоль и поперёк, изучая её экономический потенциал, культуру, национальные традиции, особенности менталитета. Они обзаводились нужными связями и знакомствами в разных кругах общества, внимательно наблюдали за настроениями французов. В результате к началу Второй мировой войны Германия располагала квалифицированными кадрами, которые будут руководить оккупированной страной. Самым ярким представителем этих агентов влияния являлся Отто Абец, будущий посол нацистской Германии в оккупированной Франции. По профессии художник, Абец много путешествовал по Франции, женился на француженке. Он был хорошо образован, прекрасно разбирался не только во французской живописи, но и в литературе. Как и многие представители нацистской элиты, Абец был мужчина в полном расцвете сил (в 1940-м году, когда он занял должность посла в Париже, ему было 37 лет). Обаятельный, коммуникабельный, прекрасный собеседник, умевший расположить к себе любого, Абец стал своим в деловых, политических, журналистских и интеллектуальных кругах Франции. Внешне он в те годы дистанцировался от нацизма, не являлся членом национал-социалистической партии и даже мог себе позволить критику гитлеровского руководства. Абец умело использовал в интересах Германии распространённые во французском обществе настроения. Пацифистов он подкупал разговорами о миролюбии Германии, левых — рассказами об антикапиталистическом настрое нацистов, интеллектуалов — проектами объединения Европы. В 1930-е годы Абец был организатором многочисленных франко-германских слётов молодёжи и других двусторонних встреч. Нацисты поощряли и финансировали самого разного рода двусторонние контакты учёных, писателей, преподавателей и молодёжи. В своей пропаганде немцы умело использовали интерес французов к динамичной и сильной Германии. Если в 1920-е годы Германию ежегодно посещали около 30 тысяч французов, то в 1936 году — 105 тысяч[188]. В 1935 году был создан комитет «Франция — Германия». Формально его главной задачей было сближение двух народов и налаживание франко-германского сотрудничества. Комитет занимался организацией культурных обменов между двумя странами. В реальности этот комитет превратился в проводника немецких интересов. С французской стороны в комитет вошли многие известные и влиятельные люди — парламентарии, послы, предприниматели, руководители ветеранских организаций, деятели культуры[189]. Во французском кинематографе 1930-х годов германофильство было ещё заметнее. В фильмах о Первой мировой войне захватчик, как правило, не показывался, немецкая угроза была обезличена, объект ненависти деперсонифицирован. В целом немецкая культура преподносилась с симпатией (например, «Великая иллюзия» Ж. Ренуара)[190]. С помощью французской творческой интеллигенции нацистам удалось создать в общественном мнении страны положительный образ гитлеровской Германии, французские романисты изображали современную Германию в позитивном и благородном свете[191]. Ненависть к немцам во французском народе притупилась. Во время и после Мюнхенского кризиса пропагандистская машина нацистов наглядно продемонстрировала свои возможности. «После Мюнхена прогерманская пропаганда во французских политических кругах, в гостиных и редакциях стала развиваться с удвоенной энергией, — вспоминал французский журналист А. Симон. — Франко-германский комитет, в котором заместитель премьер-министра Камиль Шотан обменивался любезностями с Абецем, наводнил страну роскошными изданиями, восхвалявшими франко-германскую дружбу»[192]. Одновременно немецкая пропаганда умело подпитывала страхи французов перед войной с помощью кинохроники о современных военных конфликтах, которую демонстрировали в кинотеатрах перед показом фильмов. М. Блок вспоминал: «Нас предупреждали. Ведь мы видели на киноэкранах разрушенные города Испании, нам рассказывали бесчисленное количество раз о жертвах в Польше. Я полностью уверен, что к таким настойчивым рассказам о бомбардировках приложила руку вражеская пропаганда. Париж можно было защитить, суеверие людей не помешало бы операциям, если бы они пореже рисовали в своём воображении картины Мадрида, Нанкина или Варшавы»[193].Помимо легальных способов обработки населения немцы использовали и разведку, насаждая во властных и силовых структурах Франции свою агентуру[194]. Таким образом, нацистам удалось создать во Франции мощную «пятую колонну», которая действовала в благоприятной атмосфере капитулянтских, пораженческих настроений, усиливая их и морально разоружая французскую нацию. М. Блок так описывает методы и истинные цели «пятой колонны»: «Они шептались между собой и утверждали, что нацисты не были по большому счёту такими злыми и страшными, какими их представляют: мы оградили бы себя от многих страданий, если бы открыли им все двери, а не сопротивлялись бы неминуемому вторжению. Они потеряли чувство национальных ценностей»[195]. А что же маршал Петэн, герой Первой мировой войны? Неужели он, как утверждают почти все наши отечественные историки и большая часть французских исследователей, примкнул к пораженцам и капитулянтам?Из выступления Петэна 26 мая 1938 года
Si vis pacem, para bellum[196]
К оружью, граждане!26 июня 1940 года де Голль выступит с циничными и несправедливыми нападками на Петэна: «Господин Маршал, Франция разгромлена механизированными и манёвренными силами противника. Если у Франции нет таких механизированных сил, если она располагает только чисто оборонительным вооружением, то чья эта вина, господин Маршал? Вы, кто возглавлял наше военное руководство после войны 1914-1918 годов; Вы, кто был нашим главнокомандующим до 1932 года (до 1930 года. — Л. Б.)\ Вы, кто был военным министром нашей страны в 1935 году (в 1934 году. — Л. Б.), Вы когда-нибудь требовали, настаивали на необходимости реформы этой негодной системы?» [197]> Между тем де Голль, долго работавший рядом с маршалом, как никто другой прекрасно знал истинное положение вещей. А уж неточности в датах выглядят нарочитыми и оскорбительными. Многие историки повторяют безосновательные обвинения де Голля в адрес маршала: они представляют Петэна межвоенного времени отставшим от жизни традиционалистом, пребывавшим в плену устаревших военных доктрин. Даже такой знаток Франции, как А. Верт, писал о «поразительной отсталости» маршала: «Как специалист Петэн был явно не в курсе последних достижений военной техники в годы, непосредственно предшествующие Второй мировой войне». По мнению А. Верта, «Петэн не поспевал за временем, и его взгляды на военное дело в 1934 году оказались устаревшими»[198]. Эти утверждения не соответствуют истине. Уже в записке от 5 января 1919 года «отсталый» маршал Петэн требовал от правительства бюджетные средства на 6875 лёгких и 435 тяжёлых танков. «Это тяжело (в финансовом плане. — А. Б.), — писал в своей записке маршал, — но будущее за людьми, максимально защищенными бронёй»[199]. 24 апреля 1919 года Петэн направил в адрес правительства новую записку «Общие соображения об артиллерии и танках будущего». В ней маршал отмечал недостаток наступательных средств в Первой мировой войне. Теперь, по его мнению, такие средства существуют: «Это танки, которые сыграли первостепенную роль, можно сказать, главную роль. Им мы обязаны по большей части своими успехами. Надо осуществить постепенную трансформацию нашей пехоты в мобильную и защищенную бронёй пехоту». Петэн высказал убеждение, что «танковые сражения неизбежны в недалёком будущем». Он говорил в записке о «гусеничной артиллерии», а также о том, что авиационные пулемёты должны быть заменены авиационными пушками[200]. В июне 1921 года Петэн проясняет своё видение характера современных военных конфликтов: «Будущая война будет войной военной индустрии и управления войсками»[201]. Вновь, как и раньше, Петэн смело отстаивает свои взгляды и идёт против начальства и военных авторитетов. Во время заседания Высшего военного совета 19 марта 1926 года маршал Фош критиковал своего коллегу Петэна за то, что тот слишком большое внимание придаёт танкам[202]. Петэн вступил в открытый конфликт с военным министром Андре Мажино по поводу строительства оборонительной системы вдоль границы с Германией («линия Мажино»). Маршал считал её малоэффективной (в то время как де Голль пел ей дифирамбы на страницах военного журнала). На заседании Высшего военного совета 17 декабря 1926 года Петэн заявил: «Наша армия важнее строительства оборонительных укреплений. В них нет никакого смысла, если у нас не будет армии»[203]. Во время парламентских дебатов 28 декабря 1929 года Мажино пытался поставить маршала на место: «Командует не Петэн, а военный министр»[204]. В записке от 2 декабря 1931 года председателю Совета министров П. Лавалю маршал Петэн предлагал направить 250 млн франков, предназначенных на строительство «линии Мажино», на развитие военно-воздушных сил[205]. И хотя в конце концов сторонники «линии Мажино» убедили Петэна в её полезности, его поддержка проекта оставалась условной. Во-первых, он считал необходимым довести «линию Мажино» до побережья на бельгийской границе (что не будет сделано, и именно там немцы прорвутся на французскую территорию), а во-вторых, маршал не абсолютизировал её значимость. В 1934 году, выступая перед парламентской комиссией по финансам, Петэн заявил: «„Линия Мажино" не сможет защитить от наступления врага, если не снабдить армию моторизованными резервами быстрого реагирования»[206]. Таким образом, «отсталый» маршал оказался куда прозорливее, чем «передовой» де Голль, в оценке «линии Мажино». В феврале 1931 года Петэн лишился поста Верховного главнокомандующего в пользу генерала Вейгана, сподвижника маршала Фоша. Однако от своих убеждений маршал не отступил. Назначенный Генеральным инспектором военно-воздушной обороны страны, Петэн стал лоббировать создание мощных ВВС, независимых от других родов войск[207]. Об этом говорилось в его докладе от 22 июня 1931 года на имя Председателя Совета министров П. Лаваля. В записке от 2 декабря 1931 года Петэн жаловался на то, что в бюджете 1931–1932 годов реальные расходы на ВВС составили всего 2 млрд франков против 14 млрд франков, утверждённых парламентом. 8 января 1932 года маршал требует от правительства создать перед лицом военной угрозы авиационные силы быстрого реагирования в составе 800 бомбардировщиков и 200 истребителей[208]. В своей новой записке правительству от г мая 1932 года он вновь предлагает увеличить финансирование ВВС. На заседании Высшего военного совета 28 мая 1932 года маршал требует от правительства изменить приоритеты военного строительства: «Мне представляется, что самым насущным делом является финансирование мощного авиационного резерва. Это единственное решение, которое обеспечит Франции безопасность её территории и столицы. Мир будет обеспечен только тогда, когда у нас будет для защиты территории двести истребителей и 200 мощных бомбардировщиков, каждый их которых способен нести на борту 1-2-тонные бомбы на расстояние до тысячи километров»[209].Командование сухопутной армии и ВМФ не разделяли позицию маршала Петэна и настаивали на том, что подразделения ВВС должны быть всего лишь составной частью их соединений. Одновременно Петэн выступает против сокращения вооружённых сил: в 1933 году он воспротивился решению главы кабинета Эдуара Даладье об увольнении 5 тысяч офицеров[210]. В 1934 году маршал Петэн наконец-то сам стал военным министром в правительстве Г. Думерга и сразу развернул активную работу по модернизации французской армии[211]. Сторонник массового производства танков, Петэн уже 26 марта 1934 года распорядился принять на вооружение танк «Б-1», прототип которого был разработан еще в бытность маршала Главнокомандующим. В тот же день по распоряжению Петэна было принято решение о принятии на вооружение танка «Д-2», и началась разработка лёгкого танка[212].15 июня 1934 года Петэн добился дополнительного кредитования военного бюджета на сумму в 1,2 млрд франков; из них 8оо млн франков предназначались для производства танков и самолётов[213]. 27 октября 1934 года Петэн убедил министра финансов Луи Жермена-Мартена подписать «план Петэна» на 1935 год стоимостью 3.415 млрд франков, который предусматривал производство 1260 танков[214]. Падение кабинета Думерга поставило крест на этом проекте. Маршал пытался убедить парламентариев в необходимости увеличения военных расходов. 29 октября 1934 года Петэн в своём выступлении перед парламентской комиссией по финансовым вопросам заявил: «Сегодня на нас лежит тяжёлая ответственность — не допустить сокращения личного состава вооружённых сил перед лицом их значительного увеличения в некоторых странах. На нас также лежит обязанность увеличить производство и ускорить модернизацию наших вооружений. Но эти императивы не находят отражения в нашем бюджете»[215]. На ежегодном обеде, устроенном журналом «Ревю де Дё Монд», маршал Петэн призывал увеличить сроки службы с одного года до двух лет[216]. В межвоенный период только в бытность Петэна военным министром военные расходы не уменьшались[217]. Однако правительство Думерга продержалось меньше года, и его отставка в декабре 1934 года перечеркнула все надежды Петэна на реорганизацию вооружённых сил: в 1935 году военные расходы вновь уменьшились на 32%[218]. Лишившись поста военного министра, Петэн продолжал отстаивать идею модернизации армии. В журнале «Ревю де Дё Монд» от 1 марта 1935 года Петэн писал о том, что Франции необходимо «мощное и мобильное прикрытие из самолётов и танков»[219]. 6 апреля 1935 года во время вручения Ордена Почётного легиона Высшей военной школе маршал Петэн в присутствии президента Республики Лебрена напомнил офицерам, что «военная доктрина должна пребывать в постоянном развитии». В словах Петэна содержалось предостережение, словно дежавю из довоенных времён: «Пагубно сосредоточиваться на изучении прошлого, не заглядывая в будущее». Он упомянул о «перспективах, которые открывают бронетехника и авиация». Дальнейшая его речь — это панегирик новым видам вооружения: «Автомобиль, благодаря гусеничной тяге и броне, завоевал себе место на поле боя и поставил скорость на службу военной мощи. Механизированные части способны придать военным операциям ритм и размах, доселе невиданные. Авиация, сея разрушения даже в самых отдалённых жизненно важных центрах противника, ломает узкие рамки прежнего боя, некогда очерченные ударами артиллерии, и меняет условия стратегических действий. Всё это грозит потрясти основы военного искусства. Стоит задаться вопросом, не будет ли авиация диктовать свои законы в конфликтах будущего. Нельзя оценить роль этого рода войск, если не сделать его предметом глубокого изучения в стенах этой школы. В конце концов, победа будет за тем, кто первый научится максимально использовать возможности современных видов военной техники и комбинировать их действия»[220]. До самого начала Второй мировой войны Петэн последовательно выступал в защиту авиации. В феврале 1939 года, открывая курсы Национальной обороны в Свободной школе политических наук, Петэн говорил: «Появление авиации — это новая реальность. С помощью господства в воздухе человек меняет тысячелетний характер войны. Отныне полем боя становятся все территории и моря воюющих стран. Технические характеристики вооружений отныне определяют характер войны»[221]. Такое же внимание, как и к авиации, Петэн проявлял к танкам. «Возможности танка столь велики, что завтра танк превратится в главный вид вооружений», — писал он в предисловии к книге польского генерала В. Сикорского «Современная война: её характер и проблемы»[222]. Можно спорить, насколько ясно маршал Петэн представлял себе реальную значимость новых видов вооружений в будущих войнах, но называть его отставшим от новых веяний в военной науке старым воякой было бы лукавством и неправдой.Строка «Марсельезы»
Вновь против течения
В моих словах ищут дух пессимизма. Какая легковесность суждений! Смешивают пессимизм и дух предвидения. Человек, видящий все препятствия, которые надо преодолеть, вовремя вооружён против худшего. Если худшее не так явственно обнаруживает себя, то это вовсе не значит, что оно невозможно.Почему же Петэн, не будучи «ястребом», как, например, Фош или Клемансо, активно выступал за перевооружение французской армии? На мой взгляд, потому, что он одним из первых разглядел угрозу реваншизма, исходившую из-за Рейна. И это в то время как большинство его соотечественников либо находились под воздействием пацифистского дурмана и не замечали немецкой угрозы, либо даже восхищались происходящим в Германии. Подобно римлянину Катону Старшему[223] заканчивавшему каждое своё выступление в сенате словами «Карфаген должен быть разрушен», Петэн постоянно говорит о немецкой угрозе. Вот некоторые факты. 9 сентября 1923 года, выступая во Вьенне на открытии мемориала солдатам, погибшим в Первой мировой войне, Петэн сказал: «Наши вчерашние враги, воспользовавшись неизбежными разногласиями между союзниками, теперь отказываются от своей подписи под мирным договором. Благодаря финансовым махинациям, они пытаются уклониться от выплат законных репараций. Боеприпасы, винтовки, пушки, самолёты, которые наша контрольная комиссия мешает, или скорее мешала, производить Германии, последняя производит в России, Голландии и Литве. Её национальная армия, проникнутая имперским духом и удвоенная в численности полицейскими силами, превращается во всё более грозное орудие милитаризма, потому что эта армия является питомником прекрасно обученных военнослужащих. Множатся военизированные организации. Повсюду проповедуют идеи реванша и ненависть к французам, которые якобы топчут немецкие провинции. И под этими провинциями подразумевают Эльзас и Лотарингию. Сплотим ряды перед этой постоянно растущей угрозой и будем едины, как было во время войны»[224]. Когда в Германии к власти пришли нацисты, Петэн одним из первых стал бить тревогу по поводу «гитлеровской опасности», о чём он писал в мартовском номере журнала «Ревю де Дё Монд» от 1935 года[225]. В своей статье он указал на слабость французской армии и на мощь немецкой. Он пророчески писал о «жестоком и неожиданном нападении» со стороны Германии, которого следует ждать и которое может завершиться «оглушительной победой» врага. «Инструменты подобной войны уже существуют, — говорилось в статье. — Множится бронированная механизированная техника, развивается авиация — всё это открывает новые возможности и перспективы для неожиданной агрессии. Авиация с её способностью нести разрушения на далёкие расстояния становится всё большей и большей угрозой». Петэн отмечал, что все подобные вооружения имеются в распоряжении Германии. Это, «с одной стороны, грозная авиация, а с другой стороны, ударная армия, находящаяся в состоянии постоянной боевой готовности, прекрасно подготовленная и располагающая быстрыми и эффективными транспортными средствами». Петэн сравнивает потенциал французской армии (150 тысяч) и немецкой (400 тысяч военнослужащих и 200 тысяч полицейских). Для отражения этой угрозы Петэн предлагает строить «более мощную армию, способную обеспечить непробиваемость нашего фронта». Он призывает увеличить сроки службы с одного года до двух лет, что даст армию в 400 тысяч человек. Он вновь говорит о необходимости развивать авиацию. В статье маршал также выступает с осуждением «крайне опасной глупости пацифистски настроенных народов, полагающихся на гарантии, которые обеспечивает контроль над вооружениями». «Кто ещё питает оптимизм по поводу того, что новых соглашений будет достаточно, чтобы покончить со стремлением Германии к господству?» — вопрошал Петэн. «Для слабой Франции война отныне только вопрос времени, — делает он главный вывод. — Есть только одно средство избежать войны — быть сильным». Чем ближе мир подходил к новой мировой войне, тем более тревожным становился голос маршала. «Процветание, как и победа, убаюкивают нас, — говорил Петэн в своём выступлении 26 мая 1938 года на конгрессе Национального союза ветеранов в Кане. — Мы даём обольстить себя всякого рода идеологиями. Жить в дружбе со всем миром, навсегда покончить с войной — эти грандиозные проекты обречены на провал, так как они исходят из абстрактной философии, а не из конкретной действительности. Где мы находимся сейчас, в 1938 году? Германия, разбитая в 1918 году, вновь поднимается после того, как мы преждевременно покинули берега Рейна. Сегодня перед нами Германия, которая обрела такую же силу, какой она располагала в 1913 году; и эта сила с каждым днём возрастает. Наша судьба в наших руках»[226]. То же самое он повторил зо мая того же года в Перигё, выступая на съезде Национального союза инвалидов и освобождённых от военной службы по состоянию здоровья: «Германия сегодня, как и в 1806 году, черпает в собственном поражении стремление и жажду реванша. Будьте бдительны!»[227] Интересно, кого же маршал Петэн видел в союзниках Франции в будущей войне? Когда-то, в годы Первой мировой войны, готовя наступление, он сказал: «Я жду танки и американцев». Британцам он не доверял, а вот к американцам относился с симпатией. В октябре 1931 года в качестве официального французского представителя Петэн прибыл в США по случаю 150-й годовщины битвы при Йорктауне. Он встречался с генералом Першингом, командовавшим американскими войсками на европейском континенте в годы Первой мировой войны. Во время дружеской беседы маршал сказал своему американскому товарищу по оружию: «Мы настоящие братья»[228]. Кадры кинохроники свидетельствуют о его искреннем восхищении парадом, устроенным на Бродвее. В следующем году, 7 августа 1932 года, уже генерал Першинг оказался рядом с маршалом Петэном при открытии Оссуария в Дуомоне. Почему Петэну нравились американцы? Пожалуй, можно согласиться с французским историком Марком ферро. Он писал: «Без сомнения, Петэн любил американцев. И это с Великой войны, когда он рука об руку с генералом Першингом ковал победу. Он любил их потому, что в 1917 году они продемонстрировали своё преимущество в ведении войны, чувство сбережения людей, которое он исповедовал сам и противопоставлял концепции фоша, своего главного соперника. Американцы также поняли, что, вовсе не являясь пораженцем или пессимистом, в чём его обвиняли, Петэн просто был ясновидцем: с его точки зрения, американская армия была единственной, способной нанести решающее поражение врагу»[229]. Симпатии к демократической Америке и тревога по поводу гитлеровской угрозы в Европе — не странные ли чувства для якобы профашистски настроенного субъекта, как нас уверяют некоторые отечественные и зарубежные историки? Призывы к мобилизации французского общества перед лицом немецкой и нацистской угрозы вызвали раздражение и враждебность со стороны лидеров левых партий; тех, кто после войны будет обвинять Петэна в предательстве интересов Франции и сотрудничестве с врагом. По вопросу об угрозе войны лидеры левых придерживались диаметрально противоположного мнения, нежели Петэн. Выступая в Палате депутатов в декабре 1933 года (то есть тогда, когда нацисты уже пришли к власти в Германии), лидер социалистов Л. Блюм заявлял: «Мы считаем, что какой бы серьёзной и тяжёлой ни была сегодня ситуация в Европе, каким бы тяжёлым ни был период, в который мы вступаем, сейчас как никогда необходимы усилия по всеобщему разоружению (аплодисменты левых). Мы не разделяем ошибочное мнение, будто безопасность страны зависит от её военной мощи»[230]. Одна из фраз Л. Блюма звучала просто провокационно: «В тот момент, когда будете уничтожать армию, позовите меня, и я буду с вами»[231]. Кстати, коммунисты готовы были присоединиться к социалистам в деле разрушения армии, 30 марта 1935 года лидер ФКП Морис Торез заявил с парламентской трибуны: «Мы призываем членов нашей партии внедряться в ряды армии, чтобы выполнить стоящую перед рабочим классом задачу по разрушению этой армии»[232]. В начале войны коммунисты будут заниматься саботажем, как это было на заводах Фармана по производству боеприпасов в Булонь-Бийанкуре. В мае 1940 года военный трибунат Парижа приговорит к смертной казни за саботаж трёх рабочих-коммунистов — об этом вспоминал i8 июля 1946 года в своём выступлении перед Национальным собранием Э. Даладье[233]. Когда маршал Петэн стал военным министром, критика в его адрес со стороны левых усилилась. 14 июня 1934 года во время обсуждения военного бюджета и предложения об увеличении срока военной службы левые обрушились на правительственные законопроекты[234]. Социалист Жюль Мок утверждал, что перевооружение Франции спровоцирует другие страны на усиление гонки вооружений. Леон Блюм фактически защищал курс нацистской Германии на перевооружение. «Я не стал бы утверждать, что для режима, подобного гитлеровскому, перевооружение обязательно и неизбежно означает стремление к войне», — заявил лидер социалистов. Блюм также осудил законопроект об увеличении срока службы до двух лет, равно как и выступления маршала Петэна в поддержку этого предложения, увидев в них стремление навязать Франции «милитаристский курс». На этом же заседании коммунисты фактически поддержали социалистов в лице своего депутата Артюра Раметта, осудившего «подготовку к империалистической войне». Центральный орган соцпартии газета «Попюлер» назвала предложения Петэна по увеличению военных расходов «циничными»[235]. 15 марта 1935 года Л. Блюм вновь обрушился с парламентской трибуны на двухгодичный срок воинской службы: «На сегодняшнем заседании речь идёт о том, следует сказать „да“ или „нет“ двухгодичной военной службе. Мы против! Мы также убеждены, что Франция не может обеспечить свою безопасность перед лицом гитлеровской угрозы с помощью курса на вооружение. Реальная военная защита страны не гарантируется многочисленностью военнослужащих, переведённых на казарменное положение. Подлинная безопасность заключается в том, чтобы помешать развязыванию войны, предупредить её, мобилизовать миролюбивые силы против войны. Курс на вооружение поглотит все наши ресурсы. То, что может быть использовано для улучшения жизни человека, собираются потратить на орудия смерти»[236]. После победы левых на парламентских выборах 1936 года этот безответственный пацифистский курс становится правительственным. Циркуляр правительства Народного фронта от 26 июля 1936 года запрещал сверхурочные работы и вводил 40-часовую неделю на предприятиях ВПК. Франция ускорила своё движение к катастрофе. Посол США в Виши адмирал Леги[237] писал президенту Ф. Д. Рузвельту 26 августа 1941 года: «Я не встречал ни одного француза, кто бы сказал хоть одно доброе слово о довоенном правительстве, которое целиком виновно в поражении»[238]. Маршал Петэн отрицательно относился не только к внешнеполитическому курсу правительства Народного фронта, но и к его политике раздувания классовой борьбы. Слова критики в адрес правительства левых прозвучат в речи Петэна 21 июня 1936 года по случаю 2о-й годовщины Верденского сражения. В качестве главы правительства Народного фронта Леон Блюм распорядился изъять из этой речи маршала, передававшейся по радио, следующие слова: «Германия восстановила свой потенциал до невиданного доселе уровня благодаря прямому или слепому попустительству. Выиграв войну, Франция проиграла мир. Нам как будто недостаточно того, что на наших границах возникла угроза — мы хотим усугубить её глубокими разногласиями политического и социального характера»[239]. Уже тогда из уст левых звучали обвинения маршала в пораженчестве и пессимизме. «В моих словах ищут дух пессимизма, — отвечал Петэн на эти упрёки. — Какая легковесность суждений! Смешивают пессимизм и дух предвидения. Человек, видящий все препятствия, которые надо преодолеть, вовремя вооружён против худшего. Если худшее не так явственно обнаруживает себя, то это вовсе не значит, что оно невозможно»[240].Филипп Петэн
Интермедия первая: учитель и ученик
Чтобы стать хозяином, политик сначала изображает слугу.В межвоенный период на жизненном пути Петэна вновь появляется де Голль. В отличие от своего учителя, ставшего маршалом и героем Вердена, лавров победителя ученик не снискал: побывал в плену, пять раз безуспешно пытался бежать. После войны он устроился военным советником в польскую армию Пилсудского, воевавшую с Советской Россией. По возвращении из Польши де Голль всего лишь капитан. Он отчаянно пытается возобновить дружбу со своим учителем. Даже поселился с женой недалеко от дома маршала. Своего первенца, родившегося 28 декабря 1921 года, де Голль назвал Филиппом. Конечно, это было простое «совпадение». Информация о том, что Петэн был крёстным отцом мальчика, не соответствует действительности. Зато маршал подарил новорождённому свою фотографию с трогательной надписью: «Моему юному другу Филиппу де Голлю с пожеланиями обрести в течение жизни все таланты и достоинства своего отца»[241]. Несмотря на иерархическую пропасть, разделявшую прославленного маршала и простого капитана, Петэн благородно подал руку своему ученику. А ученик действительно нуждался в помощи. Де Голль не только был посредственным командиром, но и обладал человеческими качествами, отталкивавшими от него людей: эгоцентризмом, полным равнодушием к окружающим, непомерным честолюбием и нарциссизмом. Маршал видел как достоинства, так и недостатки своего ученика. «Я как никто другой знаю его блестящие таланты, и я всегда повторял, что ему суждено прекрасное будущее, — писал Петэн своему знакомому и однокашнику де Голля по Сен-Сиру полковнику Шовену. — К несчастью, это великий гордец. Гордыня может помешать ему идти по предначертанному пути. Христианская мораль совершенно справедливо утверждает, что самый тяжкий грех — это грех гордыни»[242]. В 1922 году Петэн помог своему протеже поступить в Высшую военную школу. Только благодаря вмешательству маршала де Голлю повысили оценки до средних, что позволило ему оказаться в стенах этого привилегированного учебного заведения[243]. Однокашники называли Шарля «любимым цыплёнком» Петэна[244]. И ещё одна любопытная деталь, характеризующая человеческую сущность де Голля. Как известно, Петэн был женат гражданским браком на разведённой женщине. С точки зрения ханжеской буржуазной морали, которой придерживалась и военная верхушка с её приверженностью консервативным и католическим ценностям, брак маршала нарушал приличия и правила благопристойности. Карьеристски настроенный ученик, который столь многим был обязан Петэну, никогда не брал с собой на обед к маршалу супругу, если там должна была присутствовать «мадам маршальша»[245]. По мнению де Голля, такое общение могло скомпрометировать его и помешать карьере. Особых дарований во время учёбы де Голль не проявил, и девять месяцев спустя после окончания Высшей военной школы он был направлен в Майнц, как говорится, «в глушь, в Саратов». Потом, в i960 году, де Голль скажет: «Петэн был великим человеком, но он умер в 1925 году»[246]. Трудно сказать, чего в этих словах больше — цинизма, подлости или неблагодарности? Именно в 1925 году маршал вновь пришёл на помощь неудачливому ученику, взяв его в свой личный штаб и таким образом вернув в столицу. В 1927 году маршал поручил де Голлю вместо себя прочитать лекцию в Высшей военной школе о роли и качествах военачальника. На лекцию, которую должен был читать сам маршал, собрали весь преподавательский состав и два выпуска школы. Сам Петэн представил лектора. Однако бенефис де Голля провалился: тон лектора, исполненный ложной патетики и напыщенности, а также его самоуверенность настроили против него всю аудиторию[247]. В 1927 году де Голль становится майором. Его назначили командиром 19-го стрелкового батальона, расквартированного в немецком Трире. И вскоре маршалу вновь пришлось вытаскивать своего ученика из неприятной истории. Эпидемия гриппа суровой зимой начала 1929 года и форсированный марш, совершенно не ко времени осуществлённый по приказу майора де Голля, стали причиной массовых заболеваний во вверенном ему подразделении. Многие из солдат требовали, чтобы их отправили во Францию вопреки воле командира. Один из военнослужащих, у которого были связи в парламенте, сумел добиться от военного министерства разрешения вернуться домой. Де Голль отказался выполнить приказ, расценив действия военнослужащего как дезертирство, которое может пагубно отразиться на боевом духе подразделения. Над де Голлем нависла угроза министерских санкций, и он вновь обратился к маршалу с просьбой о заступничестве. Петэн успешно ходатайствовал за своего ученика перед военным министром П. Пенлеве, который и закрыл дело.[248] После недолгой службы в Ливане (1929-1931) де Голль возвращается во Францию и вновь обращается за помощью к Петэну. Тот устраивает своего подопечного в Генеральный секретариат Высшего совета национальной обороны, где де Голль проработает с 1932 по 1937 год. Секретарская должность была невелика, но она позволяла завести нужные связи и быть на виду у высокого начальства. Под руководством Петэна де Голль занялся разработкой военной доктрины. Результатом деголлевских теоретических изысканий стали три книги — «На острие шпаги (1932), «К профессиональной армии» (i934), «Франция и её армия» (1938). Первая и последняя книги сопровождались льстивыми посвящениями маршалу, исчезнувшими из послевоенных переизданий. «Эта работа, — писая в посвящении к книге „На острие шпаги" де Голль, — может быть посвящена только Вам, господин Маршал, так как ничто не показывает лучше, чем Ваша слава, какие добродетели могут быть рождены на свет через озарение чистой мысли»[249]. В книге «Франция и её армия» ученик вновь обращается к любимому учителю: «Маршалу Петэну, благодаря которому последние две главы повествуют о нашей победе»[250]. Посвящение выглядит сущей издёвкой, учитывая скандал, вызванный публикацией последней книги[251].История довольно тёмная. По версии де Голля, Пе-тэн якобы пытался присвоить себе разработки гениального ученика и требовал, чтобы его либо взяли в соавторы, либо указали на вклад маршала в написание книги. По версии же Петэна, его протест против публикации был обусловлен тем, что автор книги просто-напросто присвоил себе концептуальные идеи маршала. Советская историография полностью поддерживала тезис о правоте де Голля и плагиате со стороны Петэна. Попробуем разобраться в этом споре. Мы уже знаем о новаторстве Петэна в области военной теории. А что же де Голль? Советские историки некритически подхватили миф, созданный самим де Голлем и его сторонниками, о том, что он был блестящим военным теоретиком, гениально предвидевшим роль танковых соединений в будущей войне[252]. На деле же за де Голлем никогда не замечалось талантов военного теоретика. Можно продемонстрировать уровень теоретической подготовки и моральных принципов де Голля на примере его книги «За профессиональную армию», выпущенной в 1934 году. Здесь впору говорить о самой настоящей фальсификации. «В книге, озаглавленной „За профессиональную армию“, я изложил свой план и свои идеи, — писал позже в своих мемуарах де Голль. — Я предлагал немедленно приступить к созданию ударной манёвренной армии, в состав которой входили бы механизированные и бронетанковые войска»[253]. Вопреки голлистскому мифу, в издании 1934 года книги де Голля нет концепции танковой армии[254]. Она появляется только в издании 1944 года, причём в предисловии к нему говорится: «Эта книга впервые была издана в 1934 году». В 1930-е годы в Германии уже существовала целая школа военных стратегов, делавшая ставку на танки в предстоящей войне (X.В. Гудериан[255]). В Великобритании сформировалась целая плеяда военных теоретиков, внесших свой вклад в концепцию танковых армий (Дж.-Ф. Ч. Фуллер, Б. Г. Лиддел Гарт, Ж. Мартел[256]). Во Франции также были люди, которые раньше де Голля стали продвигать идею о приоритетном развитии танков. «Отцом» французского варианта концепции танковой армии считается генерал Жан-Батист Эжен Этьенн (1860-1936)[257]. Однако де Голль приписал себе не только авторство концепции танковых войн, но и предвидение решающей роли авиации в будущих военных конфликтах и координации её действий с сухопутной армией. Вновь обратимся к его мемуарам: «Я писал о том, что авиация, нанося бомбовые удары по врагу с воздуха, подготавливает и дополняет успех боевых действий, которые ведёт на земле механизированная армия, а последняя, в свою очередь, вторгаясь в районы, подвергшиеся опустошению авиации, делает стратегически целесообразными разрушительные действия воздушных эскадр»[258]. Однако в первом издании книги «К профессиональной армии» отсутствует «провидческий» пассаж о роли авиации в будущей войне! Так же, как концепция танковой войны, тезис о решающей роли авиации и комбинировании её действий с другими родами войск появится только через десять лет, в алжирском издании 1944 года![259] На деле же в 1925 году де Голль был сторонником позиционной обороны времён Первой мировой войны и горячо поддерживал строительство линии Мажино, которая обнаружит свою полную несостоятельность в 1940 году[260]. Вот вам и передовой военный мыслитель! Что же касается тезиса о решающей роли авиации и комбинировании её действий с другими родами войск, то он явно взят из теоретического арсенала Петэна, который не только пропагандировал его в годы Первой мировой войны, но и воплотил в жизнь в 1916-1918 годах. Таким образом, перед нами как скудость таланта де Голля как военного теоретика, так и плагиат вкупе с самой настоящей фальсификацией. Генерал М. Веиган так отозвался об этих пассажах «Военных мемуаров» де Голля: «Когда я читал эти строки, мне казалось, что я вижу пророка, чьи пророчества основаны на опыте уже произошедшего»[261]. В конфликте по поводу книги «Франция и её армия» просматривается и присущий де Голлю карьеризм. Год выхода книги — 1938. Пик межвоенной славы Петэна ужепройден. Он уже не военный министр, и ему остаётся всего год до почётной ссылки в Испанию в качестве посла. Вполне возможно, что де Голль решился на самостоятельный демарш, перестав церемониться с уже ненужным учителем. Охлаждение в отношениях между ними началось еще раньше, в начале 30-х годов. Судя по всему, одна из причин этого охлаждения — завышенная самооценка де Голля и его попытка навязать себя маршалу в качестве советника. Так, в 1930 году Петэн отказался от подготовленной для него де Голлем посредственной речи по случаю избрания маршала во Французскую академию. Став военным министром в 1934 году, Петэн не взял де Голля в свой кабинет. Веиган, сменив Петэна на постах вице-председателя Высшего военного совета и Генерального инспектора, предпочёл де Голлю Латра де Тассиньи[262]. С 1935 года де Голль берёт курс на сближение с Полем Рейно[263], которому написал более пятидесяти льстивых писем в период с 1935 по 1939 год. «Я стал „вашим человеком“», — писал де Голль Полю Рейно 31 мая 1935 года и пожелал политику вписать своё имя в историю французской армии. Это был первый шаг на пути, который приведёт де Голля на пост госсекретаря по военным вопросам в правительстве П. Рейно в 1940 году. В письме от 16 декабря 1935 года де Голль обращается к Рейно с просьбой посодействовать его «скромной персоне» в получении звания полковника[264].Просьба была удовлетворена, но не без содействия Петэна, о чём свидетельствует письмо де Голля Полю Рейно от 16 декабря 1936 года. В письме от 31 декабря 1935 года де Голль сопровождает свои новогодние поздравления новому покровителю цитатой из Вовенарга[265] о великих умах и заявляет, что Рейно является живым и ярким подтверждением мысли моралиста. В письме от 1 мая 1936 года де Голль рассыпается в благодарностях за участие в его судьбе и говорит о своей решимости служить Полю Рейно. «Пожалуйста, помните, что Вы можете полностью на меня рассчитывать», — пишет де Голль в послании от 24 ноября 1938 года[266]. Ставки были сделаны...Шарль де Голль
Между левыми и правыми
Чума на оба ваши дома!1930-е годы — это годы назревания Второй мировой войны, время серьёзных социальных и политических конфликтов в странах Европы; время выбора человеком своего места в предстоящем катаклизме. Во Франции — это время жесточайшего противостояния правых и националистических сил, с одной стороны, и левых — с другой. Согласно широко распространённому мнению, маршал Петэн якобы сотрудничал в эти годы с крайне правыми организациями. Так, советский историк И. С. Киссельгоф утверждал, что «в течение длительного времени Петэн был связан с фашистскими организациями» и что он был выдвинут на авансцену политической жизни крайне правыми кругами[267]. Куда более осторожен в высказываниях А. Верт. Он видит несомненное для него духовное и идейное родство крайне правых и некоторых вишистов. Но Верт пишет лишь о «заинтересованности» некоторых крайне правых в маршале Петэне[268]. Действительно, интерес у крайне правых к герою Вердена существовал. Им с их националистическими взглядами импонировало и славное боевое прошлое маршала-победителя бошей, и его неустанная забота об армии. Но и левые, несмотря на разногласия с маршалом, тоже проявляли заинтересованность в его поддержке, считая единственным республиканцем в армейской верхушке, и пытались привлечь на свою сторону несмотря на разногласия по поводу строительства армии. Левый социалист П. Кот, будущий министр военно-воздушных сил в правительстве Народного фронта, в статье, опубликованной в журнале «Вю» в ноябре 1935 года, предлагал в случае крайности назначить Петэна премьер-министром. По мнению П. Кота, Петэн — «республиканский генерал, которого нечего бояться, потому что он является духовным вождём нашей армии и потому что он самый человечный»[269]. Ещё годом раньше тот же П. Кот обращался к Петэну: «В минуту национальной опасности, господин Маршал, Франция рассчитывает на Вас»[270]. В 1939 году лидер соцпартии Л. Блюм называл Петэна «нашим самым благородным и самым гуманным полководцем». Л. Блюм упрекал премьера Э. Даладье в том, что тот разбрасывается ценными кадрами, посылая маршала послом в Мадрид: «Самому благородному и самому человечному из наших военачальников не место около генерала Франко»[271]. Символом этого всеобщего доверия к маршалу стала пользовавшаяся огромным успехом брошюра Постава Эрве, озаглавленная «Нам нужен Петэн»[272]. Автор брошюры начинал как пацифист-левак, осуждавший Первую мировую войну, а закончил свою политическую карьеру в рядах националистов крайне правого толка. Помимо брошюры большим спросом пользовались значки с изображением маршала[273]. В ходе опроса, проведённого газетой «Пти журналь» (это был один из первых опросов общественного мнения в стране), французы поставили маршала Петэна на первое место среди тех лиц, кого следовало бы призвать к руководству страной в случае опасности[274]. Петэн, так же как и в начале своей карьеры, держался вне политики, просто выполняя свой профессиональный долг. Однако такое поведение не укладывалось в версию о честолюбивом старике, который вожделел власти. Поэтому некоторые хитроумные историки стали голословно обвинять маршала в притворстве. «Хитрый, осторожный, двуличный 84-летний старик, Петэн играл роль далёкого от политики честного солдата», — писал один из отечественных исследователей[275]. Это какая же должна быть выдержка у человека, чтобы всю сознательную жизнь таить свою непомерную страсть к власти и обнаружить её незадолго до смерти! На самом деле Петэн был законопослушным гражданином. И хотя левые политики, постоянно нападавшие на армию и ратовавшие за сокращение военного бюджета, вряд ли вызывали у Петэна симпатию, он не собирался участвовать в заговорах против них. Когда в начале 1930-х годов маршал Л. Лиоте зондировал почву относительно вмешательства армии, в случае если Левый картель[276] «сдаст Марокко», маршал Петэн ответил: «Если Эррио (глава левоцентристского правительства. — А.Б.) призовёт меня, то я окажу ему поддержку как законному представителю власти»[277]. Петэн также отказался присоединиться к Лиоте, который на следующий день после попытки крайне правого путча 6 февраля 1934 года хотел организовать новый марш к Палате депутатов[278]. В том же году, когда полковник Ж.-М. Латр де Тассиньи устроил заговор против правительства, Петэн открыто высказал пожелание, чтобы Главнокомандующий М. Вейган уволил этого офицера[279]. Во время суда над маршалом Петэном в 1945 году сторона обвинения попытается приписать маршалу участие в заговоре крайне правых группировок против республиканского режима. Однако от этого обвинения пришлось отказаться за отсутствием доказательств. Наши отечественные историки проявили больше упорства в отстаивании неправды, чем французские судейские. Несмотря на аполитичность маршала и славословия в его адрес со стороны левых, отношения между ними не сложились. Придя к власти в 1936 году, Народный фронт медленно, но верно вёл страну к катастрофе. Своей необдуманной социально-экономической политикой левое правительство поставило Францию на грань гражданской войны и затормозило процесс перевооружения страны накануне нового мирового конфликта[280]. Пацифизм левых воплотился в политику потворства нацистской Германии, апофеозом которой стал Мюнхенский сговор. Народный фронт проводил политику, против которой боролся Петэн. г марта 1939 года премьер-министр Э. Даладье отправил героя Вердена послом в Испанию к генералу Франко. О старом маршале вспомнили только тогда, когда началась Вторая мировая война, и сентября 1939 года премьер-министр Э. Даладье предложил маршалу войти в его правительство, но Петэн отверг предложение[281]. В глазах маршала Петэна Третья республика была окончательно скомпрометирована во времена Народного фронта, а его лидеры (Л. Блюм, Э. Эррио, Э. Даладье) превратились в виновников надвигающейся военной катастрофы. Карьера Петэна вновь, казалось, подходит к концу. Но Вторая мировая война всё для него изменила, как когда-то — четверть века назад.Уильям Шекспир. «Ромео и Джульетта»
IV. Во главе Французского государства
От поражения к перемирию
Заключив в 1940 году перемирие, Петэн сделал то, чего от всей души желал его народ, считая это единственно правильным.В 1940 году Франция потерпела катастрофу, к которой шла всё межвоенное время. К войне не были готовы не только политическое и военное руководство, но и сам народ. В таких условиях Петэн считал авантюрой решение правительства втянуть Францию в войну. В сентябре 1939 года Петэн бросил в лицо премьер-министру Э. Даладье такие слова: «Как Вы осмелились объявить войну в такой ситуации?»[282] Маршал отказался от предложения премьера войти в правительство в качестве министра иностранных дел[283]. Теперь же, потерпев катастрофу, растерявшиеся политики, которые втянули Францию в войну, искали человека, который согласился бы взять на себя ответственность расхлёбывать заваренную ими кашу. Они решили обратиться к Петэну. 17 мая 1940 года Поль Рейно отправил в Мадрид генерала Пюжо, ветерана Первой мировой войны, с таким напутствием: «Скажите ему (Петэну. — А.Б.), чтобы он выбрал должность, какую пожелает; но его немедленное присутствие необходимо, в нём нуждаются»[284]. Глава кабинета рассыпался в комплиментах в адрес Петэна. Выступая 21 мая 1940 года в Сенате, Рейно провозгласил: «Петэн, победитель битвы при Вердене, великий полководец, который знает, как французская победа может восстать из бездны, сумел проявить своё человеколюбие. Доверимся великому полководцу, принявшему командование нашими армиями. Доверимся солдату Франции. Он будет достоин своих предков»[285]. Маршал прекрасно понимал, что его ждут не власть и почёт, а восхождение на Голгофу. Перед отъездом из Мадрида Петэн попрощался с генералом Франко, который пытался отговорить его от возвращения домой. «Моя Родина разгромлена, — сказал маршал генералу Франко. — Меня призывают для заключения мира и подписания перемирия». Франко отговаривал Петэна. «Вам не надо ехать туда, — советовал Франко. — Не позволяйте использовать своё имя тем, кто проиграл». Однако Петэн был готов на сознательную жертву. «Я это понимаю, но Родина призывает меня, и я должен выполнить свой долг перед ней, — ответил он Франко. — Быть может, это последняя служба, которую я смогу ей сослужить»[286]. 18 мая 1940 года Петэн был назначен по инициативе П. Рейно вице-председателем Совета министров. События следуют одно за другим с калейдоскопической быстротой и принимают необратимый оборот. Армия полностью деморализована и лишена центрального управления. 6 июня 1940 года последовала Дюнкеркская катастрофа, знаменовавшая разгром англо-французских сил. 14 июня 1940 года немцы уже вступают в Париж, а правительство, фактически перестав существовать как единый и слаженный механизм, бежало на юг, в Бордо. 17 июня 1940 года маршал Петэн сформировал новое правительство, а истинные виновники катастрофы малодушно спрятались за его спиной. В тот же день маршал Петэн выступает с предложением перемирия. 22 июня 1940 года правительство во главе с Петэном подписало перемирие с Германией, а 25 июня того же года — с Италией. Условия перемирия были тяжелы и унизительны. Большая часть страны (северные и центральные районы — две трети территории) с центром в Париже подверглись оккупации и составили так называемую Северную зону. Некоторые районы Северной зоны были не только оккупированы немцами, но и фактически отторгнуты от Франции[287]. На востоке промышленная Лотарингия и сельскохозяйственный Эльзас, населённые немецкоязычным меньшинством (около 2 млн чел.), были аннексированы Германией и вошли в состав Третьего рейха. На севере промышленные департаменты Нор и Па-де-Кале были превращены в особую экономическую и административную зону, подчиненную немецкому командованию в Брюсселе[288]. На северо-востоке — от устья реки Соммы до франко-швейцарской границы у Женевского озера — немцы создали так называемую «запретную зону». Вдоль всего атлантического побережья — от франко-бельгийской до франко-испанской границы — существовала ещё одна «запретная зона» шириной в 15 километров, где немцы возводили оборонительные укрепления с целью не допустить высадки союзников (Атлантический вал и Южный вал). В «запретных зонах» проживало 4,7 млн человек. Если в большинстве оккупированных областей Франции немцы размещали свои войска (в 1944 г. — 1 млн чел.), то на северных и северо-восточных окраинах шла колонизация французских земель поселенцами из Германии и Прибалтики под руководством общества «Остланд Франс»[289]. Под контролем правительства Петэна остались объявленные свободной зоной 45 % территории страны южнее реки Луары, где проживало около 13 млн чел. (около 33 % от всего населения страны). Это новое государственное образование было отрезано от атлантического побережья: в запретную зону на юге вошёл и город Бордо, в окрестностях которого расположены всемирно известные винодельческие хозяйства. Под управлением режима Виши осталась территория с преобладанием монокультурного сельского хозяйства (исключение — Лионский район). Обе зоны разделялись демаркационной линией, которую можно было пересекать только по разрешению немецких властей. Новое правительство было вынуждено искать себе новую столицу, так как Париж оказался в руках немцев. Выбор пал на небольшой курортный городок Виши в Оверни, известный своими лечебными водами. Его преимущество заключалось в наличие большого числа отелей для курортников, теперь приспособленных под государственные учреждения. В Виши правительство Петэна находилось с ю июля 1940 года по 20 августа 1944 года. По названию городка правительство Петэна и режим, распространявший свою власть на южную зону Франции, стали именовать «Виши». Официально же новый режим стал называться согласно конституционным актам «Французское государство». Согласно итало-французскому перемирию, Италия первоначально оккупировала небольшой район на юге вокруг города Ментона. Но позже, в 1942 году, итальянцы по согласованию с Германией оккупировали 8 департаментов Южной и Юго-Восточной Франции, а также Корсику[290]. На Францию были наложены громадные оккупационные платежи в размере 400 млн франков в день. Дополнительной нагрузкой на экономическую инфраструктуру режима Виши стали беженцы. Около 7 млн человек бежали во время «исхода» 1940 года из охваченных военными действиями районов Франции на юг страны. При этом не все вернулись домой и после заключения перемирия: одни страшились соседства с оккупантами; другим не разрешали вернуться немцы (если беженцы являлись жителями «запретных зон», эмигрантами или евреями). В свободной зоне остались 750 тысяч беженцев и 1,6 млн эмигрантов, бежавших во Францию из других стран, оккупированных немцами[291]. По условиям перемирия французское правительство разрывало союз с Англией и начинало сотрудничество с гитлеровской Германией. В Третьем рейхе фактически в качестве заложников оставались 1,8 млн военнопленных французов. Армия и ВМФ Франции подлежали разоружению. Режиму Виши разрешили иметь так называемую армию перемирия численностью в юо тыс. человек для «поддержания внутреннего порядка». Вопрос, на который нам предстоит ответить, до сих пор вызывает споры среди французских историков, политиков и общественности. Заключение перемирия маршалом Петэном — это спасительный для Франции акт осознанной необходимости или предательство национальных интересов страны? Разобраться в этом вопросе будет легче, если мы разделим его на несколько более мелких, но не менее важных вопросов. Каково было моральное состояние французской нации накануне перемирия? Ответить на этот вопрос, к сожалению, нетрудно: лишь небольшая горстка патриотов была готова сражаться до конца; французская нация была деморализована, растеряна, запугана, устрашена немецкой мощью, озабочена сохранением своей жизни и имущества. Об этом свидетельствуют все источники. Вот несколько ярких свидетельств людей, принадлежавших к разным социальным и политическим группам. Венсан Ориоль, будущий президент Четвёртой республики, решительный противник перемирия, был вынужден признать полный развал государственного механизма: «В июне армия не имела вождей, нация — руководителей. Разброд царил везде: в правительстве, в парламенте, в Генеральном штабе армии, в самой армии. Во всей этой путанице были повинны правительство и гражданские власти. Когда трагический час пробил, нация тщетно искала людей, которые могли бы взять в свои руки верховную власть»[292]. А вот как описывает атмосферу, царившую во Франции в дни поражения, морской офицер Эмманюэль д’Астье де Ла Вижери: «Поток людей, снедаемых страхом, перепуганных евреев, кающихся политиканов из левых депутатов, одержимых медвежьей болезнью, сомнительных дельцов. Стоявший за ними режим рухнул, и они отрекались от него, спеша приноровиться к новым господам. В этой толпе, которую оторвали от пляжей, игр и танцев, я не встретил ни хвастуна, ни мятежника. Этот мир, поражённый близорукостью, суетился и хитрил, с покорными вздохами приспосабливаясь к новой действительности. Никто не предвидел поражения, но никто, кажется, не помышлял и о победе. Каждый француз заранее чувствовал себя жертвой. <...> Это была паника, неотвратимо нараставшая, безропотная, безмолвная паника...»[293]. А вот свидетельство нашего соотечественника Романа Гуля, работавшего в это время наёмным рабочим в сельской глубинке Франции: «Все крестьяне, виноградари, ремесленники, маклаки, бакалейщики, рестораторы, гарсоны кафе, парикмахеры и эти бегущие, как сброд, солдаты — все хотели одного: что угодно, только чтобы кончилось это падение в бездонную бездну; все боялись только одного: чтобы сюда не пришли немцы, чтобы не раздавили, как север, Париж. <...> Франции и всем её гражданским добродетелям не остаётся больше ничего, как умереть, ибо сопротивляться нет сил»[294]. Этот ряд заслуживающих доверия свидетельств можно продолжать до бесконечности: французские писатели Ромен Гари и Антуан де Сент-Экзюпери, немецкий писатель и философ Эрнст Юнгер, французский публицист и философ Раймон Арон, русский эмигрант Василий Сухомлин и многие другие — все рисуют схожую картину. Таким образом, никто во Франции не хотел воевать. С таким низким моральным духом элит, госаппарата, армии, народа продолжать военные действия означало полную авантюру. Маршал Петэн видел всю глубину катастрофы, не ограничиваясь констатацией сиюминутного военного поражения. «Мы слабее, чем были 22 года назад, — сказал он в своём радиовыступлении 20 июня 1940 года. — У нас было мало детей. Мало оружия и мало союзников. После одержанной нами победы стремление к наслаждениям было в нас сильнее стремления к жертвам. Мы требовали много, а давали мало. Мы уклонялись от всего, что требовало тяжёлых усилий, а теперь стоим лицом к лицу с несчастьем»[295]. Поэтому, когда Петэн произносил свои знаменитые слова 17 июня 1940 года, это были горькие слова правды: «Скрепя сердце, я говорю вам сегодня, что надо прекратить борьбу»[296]. При этом часто забывают о словах надежды, которые прозвучали в эти скорбные дни для французов в послании маршала от 20 июня 1940 года: «Наша родина останется в целости. Французская земля богата возможностями и славой. Наши крестьяне видели, как град уничтожает их посевы. Они не отчаиваются и надеются на урожай будущего года. С той же верой, как и прежде, они вспашут то же поле для будущего посева. Условия перемирия тяжелы, но по крайней мере спасена честь. Правительство остаётся свободным. Францией будут управлять французы, только французы»[297]. Как же французы отнеслись к перемирию, заключённому Петэном? После встречи Петэна с Гитлером в Монтуаре префект Жиронды докладывал о «высоком престиже» маршала и «безграничном доверии» к нему со стороны населения. Он констатировал рост популярности Петэна[298]. А вот потрясающее по своему реализму свидетельство из французской глубинки Романа Гуля. В деревне, где он жил, только у некоего Габриеля было старенькое радио. В дом к Габриелю, вспоминает Р. Гуль, «набились все мы, окрестные испольщики, арендаторы, крестьяне-собственники, услышав, что маршал Петэн произнесёт какое-то обращение к французам». «У всех на уме было одно слово — „армистис“, что означало, что немцы не пойдут сюда, не расквартируют здесь свои войска, не будут забирать скот, хлеб, виноград, вино, не придавят этих французов так, как, наверное, придавили на севере», — так описывает умонастроения этих французов Р. Гуль. И вот, наконец, выступление Петэна и впечатление, которое оно произвело на окружающих: «Катастрофа закончилась голосом маршала Петэна по радио. Ощущение полёта в бездну как бы прервалось... И когда раздались последние слова старческого голоса „Я приношу себя в жертву Франции", я почувствовал у присутствующих волнение благодарности, что в этот момент катастрофы у них во Франции нашелся человек, взявший на себя всю позорную тяжесть переговоров с Гитлером, чтобы прикрыть своим именем всех их, средних французов, не желающих воевать, которым было наплевать на всё, только бы сохранить своё спокойствие, пусть вот такое, несчастное, позорное, общипанное, разгромленное»[299]. Это действительно было самопожертвование, и это, кстати, прекрасно понимал уже тогда такой проницательный политик, как английский премьер-министр Уинстон Черчилль. «Он (Петэн. — А.Б.) играет сверхчеловеческую партию», — говорил Черчилль видному участнику французского Сопротивления Жоржу Груссару[300]. Наверное, именно об этом думал де Голль, когда в разговоре с Франсуа Лёидо[301] в 1950 году был вынужден признать: «Маршал был слишком великим для французов, которые его недостойны»[302]. Знаменитый философ и публицист Раймон Арон, будущий участник «Свободный Франции», так описывал свою реакцию и реакцию окружающих на речь маршала Петэна о перемирии: «Так же, как и остальные французы вокруг меня, я испытывал чувство облегчения. Было очень трудно заявить, находясь среди потерпевших поражение солдат, этих разогнанных французов: „Заключать перемирие — это ужасно!" Было почти невозможно не разделять каким-то образом чувства подленького облегчения. Метэн казался мне выразителем чувств, преобладавших у большинства французов»[303]. А. Верт, суровый критик маршала, бывший свидетелем катастрофы тех дней и хорошо знавший Францию, был вынужден признать: «Если бы, скажем, 15 июня был проведён референдум по вопросу о том, должна ли Франция сделать попытку вступить в переговоры о перемирии, огромное большинство, без сомнения, сказало бы „да“. Население Франции было убеждено, что при существующем соотношении сил ничто не может уничтожить германскую армию»[304]. А вот свидетельство и мнение умного противника, знаменитого немецкого философа и писателя, а тогда ещё и немецкого офицера в оккупированной Франции, Эрнста Юнгера: «Заключив в 1940 году перемирие, Петэн сделал то, чего от всей души желал его народ, считая это единственно правильным. Ему, воевавшему под Верденом, это наверняка далось нелегко. Я сам видел колонны военнопленных, запрудившие пыльные дороги под палящим июльским солнцем, они выкрикивали его имя, как имя спасителя»[305]. Таким образом, можно сказать, что маршалу Петэну ничего другого не оставалось, как заключить перемирие: нельзя было продолжать войну, имея под рукой лишь полностью деморализованную армию и павший духом народ. Однако в данном случае надо чётко разделять народ и маршала Петэна. Старый маршал, бивший «бошей» в Первую мировую войну, действовал сейчас вопреки собственной воле, смиряясь перед реальностью: известно, что политика — это искусство возможного. В то же самое время основная масса французов, в отличие от маршала, пребывала в полном согласии со своим внутренним убеждением. Очень важно видеть это различие, потому что существует точка зрения, претендующая на объективность, согласно которой нельзя сваливать всю вину на маршала, а всей нации следует разделить её с Петэном. Такой точки зрения придерживалась, например, известный философ Симона Вейль, современница событий. «Вся нация несёт ответственность за перемирие, включая Поля Рейно (глава правительства, развязавшего войну. — А.Б.), который не должен был подавать в отставку, — считала С. Вейль. — Меня шокировало перемирие, но, несмотря на это, я думаю, что каждый француз, включая меня, несёт за него ответственность так же, как Петэн. Я думаю, что Петэн сделал то, что диктовала общая ситуация и его физическое и психическое состояние для уменьшения последствий поражения. Можно использовать слово „предатель“ только по отношению к тем, кто желал победы Германии»[306]. А вот с мыслью, высказанной в последнем предложении цитаты, можно согласиться. Таким образом, с точки зрения автора, нет никаких оснований винить маршала Петэна в предательстве за подписание перемирия с немцами. Все обвинения подобного рода скрывают политиканскую подоплёку, не имеющую никакого отношения к действительности. К сожалению, эти обвинения до сих пор пользуются популярностью в сообществе историков, в том числе и отечественных. Чем же руководствовался маршал Петэн, подписывая перемирие и принимая власть? Неужели, как утверждают его критики и недоброжелатели, на 85-м году жизни его вдруг обуяла страсть к власти, к которой он был равнодушен всю свою жизнь? Неужели он готов был стать предателем и прислужником немцев, победа над которыми привела его к славе? Подобные утверждения не выдерживают критики. К тому же о каком удовлетворении властолюбия можно говорить в условиях войны и оккупации? Как бы ни повернулись события, маршал Петэн оказывался в проигрыше. Если бы победили союзники, вряд ли он мог бы рассчитывать на их благорасположение: пусть он не выступил против них, но он и не перешёл на их сторону. В случае победы Гитлера Петэна также ждала бы печальная участь: маршал понимал, что правительство Виши и французское государство фюрер терпит постольку, поскольку боится перехода французского флота и колоний на сторону союзников. Попытаемся понять, что думал и чем руководствовался маршал в действительности. В своём заявлении на судебном процессе 1945 года Петэн так обрисовал своё психологическое состояние в момент принятия власти и подписания перемирия: «Как бы я ни был утомлён и стар, я всегда откликался на призыв Родины. В самый трагический момент своей истории Франция обратилась ко мне. Я ничего не просил. Но меня молили прийти — и я пришёл. И в наследство мне досталась катастрофа, в которой я был неповинен. Виновные спрятались за моей спиной, чтобы оградить себя от народного гнева. Когда в согласии с военным командованием я просил перемирия, я совершал акт спасения. Перемирие спасло Францию. Я воспользовался властью, как щитом, чтобы охранять французский народ. При этом я без колебаний пожертвовал своим престижем»[307]. Много раз потом в его речах и разговорах будет возникать этот образ и символ его намерений — щит. Главную свою задачу Петэн видел в защите французов от оккупантов. «Я не сторонник доводить борьбу до крайности, — говорил маршал секретарю военного комитета П. Бодуэну. — Это легко и глупо говорить о борьбе до последнего человека: это преступно, учитывая наши потери в прошлой войне и нашу низкую рождаемость. Надо спасти хотя бы часть армии, потому что без армии, сплотившейся вокруг нескольких командиров для поддержания порядка, настоящий мир невозможен, и для восстановления Франции не будет начальной основы»[308]. В речах, произнесённых в июне 1940 года, Петэн неоднократно говорит о страданиях французов. Это не театральный жест, рассчитанный на публику; это его жизненная позиция, сформировавшаяся в Первую мировую войну: главное — сберечь людей. «Много раз Петэн упоминает о страданиях французов, — отмечает французский историк Марк Ферро. — Из всех политических деятелей, согласно свидетельствам, он единственный, кто берёт их в расчёт точно так же, как в 1914-1918 годах. Он близко к сердцу принимал несчастья и страдания бойцов. Его аура возникла из этой симпатии к солдатам, которые олицетворяли для него реальную страну. Из этого чувства он черпал свои силы, и это была одна из главных причин, заставлявшая его категорически отказываться от отъезда сначала в Лондон, а затем — в Северную Африку»[309]. Примечательно и его обращение к французам в своих выступлениях: «мои друзья», «мои дорогие друзья», «дети мои»[310]. Особенно он тревожился за судьбу военнопленных. М. Ферро отмечает, что нет ни одной речи маршала времён войны, в которой бы он не обращался к ним и не отдавал должного их жертвенности: «К ним у Петэна была особенная нежность, потому что эти военнопленные были для него потерявшимися детьми»[311]. Он собственноручно писал им письма. Вот одно из них от 24 октября 1941 года: «Военнопленные, мои друзья и мои дети! Я думаю о вас с любовью. Я приветствую благородное мужество, которое вы проявляете в ожидании того дня, когда я встречу вас по возвращении на родину»[312]. Вот, наверное, почему, став президентом Франции, Франсуа Миттеран, сам бывший военнопленный, посетил могилу маршала на острове Йё, на которую ежегодно от его имени возлагались венки… Действительно, если держать щит, то надо быть рядом с теми, кого ты прикрываешь. П. Бодуэн вспоминал о своём разговоре с Петэном в конце июня 1940 года. Бодуэн говорил о том, что надо держать в постоянной боевой готовности самолёт для возможного перелёта маршала в Северную Африку. Петэн категорически отверг возможность бегства: «Я уже всё обдумал. Я не покину Францию ни при каких обстоятельствах. Я лучше стану военнопленным. Но вы правы: надо, чтобы кто-нибудь был готов бежать в Алжир, лучше всего, если это будет командующий флотом». После разговора маршал попросил Бодуэна прийти к нему на следующий день вместе с адмиралом Дарланом, который позже окажется в Африке[313]. Маршал Петэн пытался приободрить французов и вселить в них надежду, публично заверяя их в том, что ни при каких обстоятельствах не оставит своих соотечественников. В выступлении по радио 13 июня 1940 года он категорично заявил: «Правительство не эмигрирует и не дезертирует: оно не имеет права покидать французскую территорию. Долг правительства — что бы ни случилось, оставаться в стране, иначе оно не сможет называться таковым. Лишить Францию её истинных защитников в период всеобщего смятения означает оставить её на поживу врагу. Для возрождения Франции необходимо оставаться здесь, а не ждать отвоевания нашей земли с помощью союзнических пушек, которое неизвестно когда и при каких обстоятельствах осуществится. Сейчас стоит вопрос не о том, следует ли правительству заключать перемирие, а о том, следует ли ему покидать метрополию. Я объявляю, что касается меня: я отказываюсь покинуть метрополию. Я останусь с французским народом, разделяя его горести и страдания»[314].Так думал не только маршал. Адмирал Дарлан писал жене 19 июня 1940 года о тех, кто уезжал в Северную Америку: «Без сомнения, боясь быть расстрелянными, не уверенные в намерениях французов по отношению к ним, они думали только об эмиграции. Для неё они находили множество доводов, забывая о том, что это подлость — оставить французский народ и эмигрировать»[315]. Помимо перемирия и пребывания правительства на французской территории план Петэна предусматривал ещё одно непременное условие: лишь частичную оккупацию Франции с сохранением за ней её флота и колониальной империи. В инструкции, составленной маршалом для генерала Хюнцингера перед его отправкой на переговоры с немцами, говорилось: «Ваши формальные инструкции таковы: немедленно прервать переговоры, если Германия потребует — во-первых, полную или частичную передачу ей флота; во-вторых, оккупацию метрополии и, в-третьих, оккупацию какой-либо части колониальной империи»[316]. Гитлер, по его собственному признанию и свидетельству его окружения, питал к маршалу уважение и симпатию как к достойному противнику в Первой мировой войне; очевидно, это уважение явилось одной из причин того, что он согласился на условия Петэна[317]. Вполне возможно, что, если бы вместо маршала был кто-либо другой, положение Франции оказалось бы куда тяжелее. По мнению У. Черчилля, уступка Петэну была одна из роковых ошибок Гитлера во Второй мировой войне[318]. На что же рассчитывал Петэн? Заключение перемирия в сложившихся условиях можно рассматривать как блестящий дипломатический ход. Несмотря на все моральные, экономические и территориальные потери, Франция на время вышла из мировой бойни, что означало сбережение народа и народных сил. Прав историк М. Ферро, предположивший, что перед глазами маршала в те дни был пример Пруссии 1806 года: уменьшившаяся в размерах и ограбленная, вынужденная сотрудничать со вчерашним врагом, эта страна возродилась, проведя необходимые реформы, и в результате оказалась среди держав-победительниц[319]. Сам маршал Петэн считал, что призывы к продолжению борьбы закончились бы «освобождением руин и кладбищ»[320]. С этим согласны почти все современники, у кого здравый смысл и чувство ответственности превалировали над политическим расчётом. Эрнст Юнгер в своём дневнике высказывает сходную точку зрения: «Окажись на его (Петэна. — А.Б.) месте какой-нибудь Гамбетта[321], Франция лежала бы сегодня в таких же руинах, как Германия, — писал он 25 августа 1945 года. — И от Парижа тоже не осталось бы камня на камне! Продолжение войны привело бы к оккупации всей Франции и Северной Африки и, вероятно, к вступлению в войну Испании. Этот народ, которому было что терять, проявил верный инстинкт, отказавшись от той славы, которая расцветает на почве дымящихся развалин»[322]. Раймон Арон находит свои убедительные аргументы в пользу перемирия. «Я склоняюсь к тому, чтобы счесть его (перемирие. — А.Б.) неизбежным, — пишет он в своих мемуарах. — Во всяком случае, мне не кажется, что люди, подписавшие этот документ или согласившиеся с ним, тем самым себя обесчестили. Какое оружие, какое военное снаряжение могло найти французское правительство в Северной Африке? Решение о переводе французского правительства в Алжир следовало принять самое позднее в конце мая, а реализовывать — в первые недели июня. Послужил или навредил бы такой перевод союзническому делу, если бы его стали осуществлять в последний момент в порядке импровизации?»[323] Раймон Арон вслед за маршалом Петэном отметил и глубинное цивилизационное последствие перемирия — демографическое. «Если бы французская армия продолжала в 1940 году сопротивление вместо того, чтобы оказаться за несколько недель побеждённой; если бы, наконец, она была бы разгромлена в 1941 году, то её потери оказались бы значительно более крупными, — пишет Р. Арон. — Новое кровопускание, потеря ещё одного или двух миллионов человек могли бы стать для неё роковыми, она могла бы больше не подняться. В этом смысле катастрофа, имевшая трагические моральные и материальные последствия, тем не менее обеспечила благодаря своей быстроте возможность позднейшего демографического, экономического и политического подъёма Франции»[324]. В своих мемуарах он также отмечает, что «перемирие спасло несколько миллионов французов от лагерей военнопленных, неоккупированая зона облегчила положение половины французов»[325]. И наконец, в этот хор вплетается и голос замечательного французского писателя и военного лётчика Антуана де Сент-Экзюпери. «Если бы Франция расторгла соглашение о перемирии, то с юридической точки зрения это было бы равносильно возврату к состоянию войны, — писал он. — А возврат к состоянию войны даёт оккупантам право брать в плен всех мужчин, подлежащих мобилизации. В сущности, нашей стране грозило полное истребление под видом законных мер шести миллионов взрослых мужчин. Безоружная Франция не могла голыми руками сопротивляться этой охоте на рабов»[326]. Как заметил Р. Арон, жители Южной Франции более чем на два года были избавлены от немецких оккупантов. Перемирие заставило немцев вернуть французам Лион, второй по значимости город страны (в обмен на Бордо), покинуть уже было занятые ими Сент-Этьенн, Клермон-Ферран и Монлюсон. Позже Петэн принудил оккупантов отступить севернее Луары. Вот как описывает отношение французов к усилиям маршала по заключению перемирия историк М. Ферро: «Для французов времён поражения произошло чудо. В одиночку маршал Петэн остановил немцев. То, что не смогли сделать линия Мажино, армия, авиация, удалось сделать Петэну. Но прежде всего Петэн вернул своим французам родину, пусть в урезанном виде; благодаря маршалу каждый отныне мог вернуться домой, в свою булочную, на свою улицу»[327]. Здесь, на юге, в относительной безопасности чувствовали себя евреи, бежавшие с севера французы, участники зарождавшегося движения Сопротивления, иностранцы, такие как русский писатель Иван Бунин и американская писательница, еврейка по национальности, Гертруда Стайн. Рассмотрев внутриполитические последствия перемирия, перейдём к геополитическим последствиям. Благодаря перемирию Франция оказалась в уникальном положении, которого не имела ни одна из побеждённых стран. Она сохранила суверенитет над частью своей территории и имела некоторое влияние на то, что происходило в оккупированной части страны, Франция сохранила свой военно-морской флот и колониальную империю. Правда, двух своих козырей — флота и свободной зоны — она лишится в ноябре 1942 года, но до конца войны побеждённая Франция не будет участвовать в военных действиях против союзников на стороне Германии. Об этом говорил лидер «Аксьон Франсэз» Шарль Моррас на своём судебном процессе: «Вместе со свободной зоной, военно-морским флотом и колониальными владениями перемирие оставляло нам юридический и моральный суверенитет. Заключённое маршалом перемирие оставляло возможности для переговоров с Германией, чего нельзя сказать ни об одной из разбитых Гитлером стран. Перемирие создавало положение, которое Франция могла использовать с выгодой для себя. Это было лучше, чем выдвинутый в своё время Гамбеттой лозунг войны до конца»[328]. Удивительно, что почти все клеймят маршала Петэна за перемирие или в лучшем случае с сожалением констатируют его неизбежность. Однако почти никто не обращает внимание на уникальность ситуации, в которой благодаря перемирию оказалась Франция. На самом деле Петэн показал себя как великолепный дипломат и психолог. У Петэна действительно на руках были серьёзные козыри — это колониальная империя и флот. Маршал умело сыграл на опасениях Гитлера относительно того, что эти козыри перейдут к англичанам. 18 июня 1940 года в беседе с Муссолини Гитлер изложил своё видение геополитической ситуации. Вот как рассказывает об этом сам дуче. У итальянцев были аннексионистские планы относительно юго-востока Франции, Корсики, французских колоний и флота. Однако Гитлер остудил пыл своего итальянского союзника. «Что касается Франции, то вопрос сейчас стоит так: в ходе переговоров добиться того, чтобы французское правительство продолжало функционировать на французской территории, — сказал Гитлер. — Это было бы намного предпочтительнее той ситуации, когда французское правительство отвергло бы немецкие предложения и бежало бы за границу, в Лондон, откуда продолжало бы войну». По словам Муссолини, Гитлер детально объяснил ему, насколько увеличится морская мощь Англии за счёт присоединения французского флота, в частности в классе крейсеров, — в два раза. «Надо постараться добиться от французского правительства нейтралитета его флота», — добавил он[329]. Чуть позже в письме к Муссолини от 5 декабря 1940 года Гитлер ещё раз напоминал о необходимости «вести осторожную политику» в отношении Франции: «Неверный манёвр может привести к разрыву между Северной и Западной Африкой, с одной стороны, и Виши, с другой; это создаст для Англии возможность действовать против нас»[330]. Опасения Гитлера разделял и его генералитет. Так, генерал Отто фон Штюльпнагель, командующий немецкими войсками во Франции с июля 1940 по февраль 1942 года, в записке от 14 сентября 1940 года, предназначенной для генерала Альфреда Йодля, рассматривает возможность бегства маршала Петэна за границу. Он высказывает опасения относительно высокой цены, которую в этом случае придётся заплатить Германии за оккупацию всей Франции и потерю контроля над Северной Африкой[331]. Такимобразом, Франция стала единственной побеждённой страной, с которой Германии пришлось считаться. «Наши условия настолько скромны, что французы должны принять их из элементарного чувства здравого смысла», — записывал в своём дневнике начальник немецкого Генштаба Сухопутных войск Ф. Гальдер и июня 1940 года[332]. Может быть, опасения Гитлера и его окружения всё же имели под собой основания? Петэн улетает в Лондон, возглавляет правительство в изгнании, французский флот соединяет свою мощь с английским, французская колониальная империя принимает сторону Англии. Вряд ли такой вариант событий был возможен. Отчасти он станет возможным только тогда, когда изменится геополитческая ситуация: в войну вступят СССР и США, и исход противостояния начнёт меняться не в пользу Германии. В 1940 году ситуация была иной. Во-первых, следует учитывать общую деморализацию французской нации и её нежелание воевать. Во-вторых, нельзя забывать, что исторически антианглийские настроения были особенно распространены среди французского колониального аппарата и моряков — сказывалось многовековое соперничество двух держав на морях и на других континентах. Колониальная империя, скорее всего, раскололась бы — часть колоний, возможно, перешла бы на сторону Англии, а часть — на сторону держав «оси», флот, вполне возможно, всё равно был бы затоплен французскими моряками. Маршал искусно сыграл на страхах противника. Петэн прекрасно понимал геополитический расклад, и на переговорах о перемирии он не выглядел человеком, согласным на капитуляцию; у него имелись жёсткие ограничители, которые он сам себе поставил в области уступок немцам. Историки, споря о том, нужно было или нет заключать перемирие, забывают о правовой сущности этого акта. Перемирие — это временное соглашение, без окончательных обязательств сторон; оно может быть разорвано или пересмотрено в зависимости от изменения обстоятельств. «Перемирие в любом варианте, но не договор, — говорил своему помощнику маршал Петэн. — Я никогда не соглашусь на новый Франкфурт» (мирный договор от 10 мая 1871 года, зафиксировавший итоги франко-прусской войны — огромные репарации и потерю части французской территории в пользу Германии. — А.Б.)[333]. Очевидно, Петэн делал ставку на конечную победу союзников. Он понимал, что время работает на него. Сразу после перемирия он так объяснил свою позицию министру колоний Анри Лемери: «Американцы будут готовы не раньше, чем через четыре года. Наступают тяжёлые времена. Нам придётся испить чашу унижения до дна. Наше соглашение с немцами базируется на принципе „Rebus sic stantibus“[334]. Победитель всегда остаётся хозяином ситуации»[335]. И, наконец, самый важный вопрос: представим себе, что бы было с самой Францией, если бы она, следуя советам де Голля и стоявшего за ним «коварного Альбиона», продолжила войну. Напомним, что в начальный период мирового конфликта США в войну ещё не вступили, а СССР состоял в дружеских отношениях с Германией. Англия только что разгромлена у Дюнкерка и зализывает раны. Она боится немецкого вторжения; ей нужно время, чтобы прийти в себя. Это время Англия могла выиграть, натравив Германию на ещё сопротивлявшуюся Францию. Думаю, что сопротивление Франции смогло бы отсрочить оккупацию страны максимум на месяц. Таким образом, Третий рейх оказался бы соседом Испании. Как известно, франкистский режим своим возникновением был обязан помощи нацистской Германии и фашистской Италии. Однако в дальнейшем Франко благоразумно держался в стороне от мирового конфликта. Это удалось во многом благодаря тому, что Французское государство маршала Петэна уберегло Испанию от беспокойного соседства с Третьим рейхом. Когда в 1942 году немцы всё же оккупировали свободную зону и оказались под боком у генерала Франко, им уже было не до Испании после высадки союзников в Северной Африке. В 1940 году ситуация была иной. Вполне возможен был такой вариант, что, оккупировав Францию, Гитлер принудил бы Франко либо к вступлению в войну на его стороне, либо к созданию в Испании подобия свободной зоны. Таким образом, всё европейское побережье Средиземного моря оказалось бы в руках Германии и её союзников. Несомненно, «соседство» с Третьим рейхом соответствующим образом повлияло бы на колониальную администрацию французской Северной Африки. А дальше можно было бы ждать немецко-итальянской высадки в Северной Африке, где деморализованные французские войска сдались бы в 1941 году. После этой военной операции уже все Средиземноморье оказалось бы под контролем Гитлера. Никакой высадки союзников в 1942 году не произошло бы. Немцам открылся бы прямой путь на Египет, а через Суэцкий канал — в Индию. Что касается Франции, то, потеряв Северную Африку, ядро своей империи, она окончательно влилась бы в ряды союзников Гитлера. Такое развитие событий имело бы ещё одно важное геополитическое последствие — вряд ли в 1941 году состоялась бы немецкая агрессия против СССР, так как перед Германией открылись бы другие привлекательные направления экспансии. Таким образом, страна, которая решит исход Второй мировой войны, оставалась бы в дружественных отношениях с Третьим рейхом. А делить на Ближнем и Среднем Востоке Германии и СССР было что (Иран, Ирак). Вполне возможно, в такой ситуации Турция, боясь остаться без своей доли колониального пирога, оставила бы свои колебания и присоединилась к державам «оси». Не забудем, что рассматриваемый сценарий — наиболее оптимистичный для союзников. А ведь во главе Франции мог оказаться не вымышленный, а настоящий предатель, безо всякой борьбы поставивший не только промышленный потенциал (в чём упрекают Петэна), но и военную и имперскую мощь Франции на службу Германии. Не забудем о том, каковы были истинные планы Гитлера в отношении Франции. «Целью моей политики в отношении Франции является по возможности максимально эффективное сотрудничество для будущего ведения военных действий против Англии», — говорилось в Директиве № 18 от 19 ноября 1940 года. В этом документе выражалась надежда на то, что защита колониальных владений от англичан и голлистов приведёт Францию к войне с Англией. В дополнительной инструкции Гитлера от 10 декабря 1940 года ставилась задача овладеть военно-морским флотом Франции, в случае если французская колониальная империя выйдет из повиновения Виши[336]. Мы можем констатировать, что Гитлеру не удалось реализовать ни одну из поставленных целей — ни вовлечь Францию в войну против Англии, ни захватить ВМФ Франции. Прав Раймон Арон, считавший, что перемирие пошло на пользу союзникам[337]. Но самое удивительное, что У. Черчилль, метавший в своих мемуарах молнии в «капитулянта» Петэна, на деле думал иначе. Выступая на процессе маршала Петэна, генерал Альфонс Жорж, находившийся в дружеских отношениях с У. Черчиллем, поведал о своём разговоре с английским премьером в Марракеше 8 января 1944 года. «В июне 1940 года, после сражения на севере Франции (у Дюнкерка. — А. Б.), у Англии не было больше достаточного количества вооружений, — признался Черчилль французскому генералу. — Вопрос о танках и самолётах не мог быть решён удовлетворительным образом. Перемирие в конечном счёте помогло Великобритании. Гитлер совершил одну из самых больших ошибок, не расширив свои захваты за счёт Северной Африки, чтобы двинуться на Египет. Тогда нам пришлось бы туго»[338]. Примечательно, что Черчилль не отрицал этого разговора, заметив в мемуарах, что высказанное им мнение не было «зрелым и продуманным»[339]. Есть также свидетельства того, что сам Гитлер в конце войны рассматривал перемирие как ошибку[340].Наконец, так считал и один из лучших немецких дипломатов Цецилий фон Ренте-Финк, с 1943 года являвшийся полномочным представителем нацистской Германии в Виши и крайне враждебно настроенный в отношении маршала. В разговоре со швейцарским послом в Виши Вальтером Стуки немецкий дипломат высказал своё мнение: «Фюрер, самый великий из ныне живущих людей, совершил непостижимую ошибку, заключив перемирие с Францией вместо того, чтобы оккупировать Францию и, пройдя через Испанию, захватить Северную Африку»[341]. Таким образом, перемирие, заключённое маршалом Петэном, если не спасло Францию и союзников, то явно пошло на пользу и ей, и им. Сейчас даже французские историки, не питающие симпатий к маршалу и Виши, вынуждены признать правильность его действий. Так, Анри Амуру, один из крупнейших специалистов по истории Франции времён немецкой оккупации и участник Сопротивления, пишет: «Голлизм навязывал идею, что не надо было заключать перемирие и что режим Виши нелегитимен. Это здорово придумано! Но это несерьёзно»[342].Эрнст Юнгер. Дневники. Излучения II.
Интермедия вторая: лондонский сиделец
Он никогда сам не воевал с тех пор, как покинул Францию и пристроил свою жену в безопасном месте. Из телефонограммы У. Черчилля Э. Идену[343]. 21 мая 1943 годаОднако альтернатива политическому курсу Петэна всё же существовала. Её олицетворял де Голль, бежавший из страны и дезертировавший из армии. Хотя книга посвящена не де Голлю, а Петэну, сравнение поведения двух этих людей в час национальной катастрофы помогает понять особенности характера каждого из них: в тяжелую годину как никогда проявляется сущность человека. В мае 1940 года полковник де Голль принял командование 4-й танковой дивизией и участвовал в боях с немцами. Вопреки мифу голлистов о героических подвигах своего лидера, он зарекомендовал себя как командир, не щадивший жизней своих подчинённых. Во время сражения у Абевиля в 1940 году де Голль заявил одному из своих подчинённых, командиру танкового дивизиона, что если тот вернётся из боя живым, то он его расстреляет. Характерно, что ни один (!) из офицеров 4-й бронетанковой дивизии, разочаровавшись в своём командире, не присоединится в 1940-м году к деголлевской организации «Свободная Франция». Что касается результатов его военных «подвигов», то они таковы: 17 мая в бою у местечка Монкорне де Голль потерял 23 танка и не уничтожил ни одного вражеского; 28 мая у Абевиля из полутораста танков у де Голля к концу боя осталось всего 24 машины[344]. Как справедливо заметил французский историк Анри де Вайи, де Голль продемонстрировал в бою «те же слабости и такую же некомпетентность, что и другие военачальники»[345]. Тем не менее 25 мая новый покровитель де Голля премьер-министр Рейно присвоил своему протеже временное звание бригадного генерала, а 6 июня предоставил ему должность заместителя военного министра. Вскоре, ещё до подписания перемирия и формирования кабинета Петэна, П. Рейно послал де Голля в Англию с конкретным заданием — добиться от союзника посылки на фронт британских авиаэскадрилий. Во время официальных переговоров французской делегации новоиспечённый бригадный генерал не проронил ни слова. Черчилль отказал французам. К его удивлению, де Голль не только не стал отстаивать точку зрения своего правительства, но и в частной беседе заявил, что «лично он согласен» с позицией премьер-министра Великобритании. В последние дни существования правительства Рейно до Черчилля была доведена отчаянная просьба французов о дополнительной присылке на континент английских самолётов. Британский премьер вновь отказал. Во время прощания де Голль, обращаясь к Черчиллю, высказал вновь своё личное мнение по поводу английского отказа: «Я думаю, Вы правы»[346]. Очевидно, чтобы больше расположить к себе главу английского кабинета, де Голль уничижительно отзывался о своем покровителе Рейно: по свидетельству личного секретаря Черчилля Джона Колвиля, генерал называл французского премьера ничтожеством и «мороженой рыбой»[347]. Можно согласиться с мнением российского историка В. Максимова: «Во время битвы за Францию среди французов не было, кажется, более ревностного друга Англии, чем де Голль. Он демонстрировал странное, мы сказали бы — удивительное для себя всестороннее понимание позиции Британии, даже если эта позиция очевидно шла вразрез с французскими интересами»[348].Однако, на мой взгляд, если знать характер де Гол-ля, то удивляться здесь нечему: он радел прежде всего о собственных интересах, а не об интересах своей страны или Англии. А главная задача для де Голля в этот сложный период состояла в том, чтобы найти себе нового покровителя, который поможет ему в его карьерном росте. В потрясающем политическом чутье генералу не откажешь! Однако прежде чем решиться на бегство, де Голль удостоверился в том, что все возможности для карьерного роста на родине исчерпаны. После того, как правительство возглавил Петэн, шансы де Голля оказаться в его составе были невелики, учитывая их натянутые отношения. Впрочем, этические моменты никогда не являлись для генерала препятствием. Мстительность не была присуща Петэну, и де Голль это знал: даже после их ссоры маршал не пытался осложнить жизнь своему бывшему ученику, хотя в силу своего высокого положения мог бы это сделать. Генерал решил переговорить с мэром Бордо Адриеном Марке[349] в надежде разузнать у него о намерениях маршала (французское правительство тогда находилось в Бордо). Вот как 50 лет спустя сам А. Марке рассказывал журналисту Луи Пуллэну о событиях тех дней. Марке спускался по лестнице префектуры, когда он натолкнулся на де Голля. «Я знаю, что Маршал находится в процессе формирования правительства, — обратился к нему де Голль. — Вы не в курсе, собирается ли он предложить мне место в своем правительстве?» Марке ответил ему: «Я не знаю. Но ведь Вы входили в прежнее правительство. Вам надо только подняться по лестнице и просто постучать в дверь кабинета, где работает Маршал»[350]. Что могло де Голля ждать на родине? В правительство он не попал. Что касается военной карьеры, то здесь тоже не просматривалось никаких перспектив. Франция проигрывала войну, армию наверняка ждало серьёзное сокращение. Учитывая все эти печальные для него обстоятельства, де Голль решился дезертировать в Англию, где уже успел завести нужные знакомства и произвести благоприятное впечатление на Черчилля. 17 июня 1940 года де Голль отбыл в Лондон. Вслед за мемуарами де Голля советская историография излагала версию, будто идея бегства генерала в Англию была инициативой Черчилля: якобы британский премьер сам позвонил де Голлю с предложением приехать в Лондон, а тот милостиво принял его. Вот как сам де Голль описывает свой отъезд в мемуарах: «Поздно вечером я отправился в отель, где проживал английский посол сэр Рональд Кэмпбелл[351], и сообщил ему о своём намерении выехать в Лондон. Генерал Спирс[352], принявший участие в разговоре, заявил, что он будет сопровождать меня. Я предупредил Поля Рейно. Он передал мне из секретных фондов 100 тысяч франков. 17 июня в 9 часов утра я вылетел вместе с генералом Спирсом и лейтенантом де Курселем на английском самолёте. Отъезд прошёл без каких-либо происшествий и помех»[353]. В этом отрывке много неправды. Но одно соответствует действительности: Рейно действительно выделил де Голлю 100 тысяч франков, что по нынешнему курсу равняется 35-40 тысячам долларов. Конечно, деньги предназначались на дипломатические миссии, но генерал использовал их в личных целях. Этих денег де Голлю хватит с лихвой на то, чтобы перевезти в Англию свою семью и обустроиться на новом безопасном месте. Он заблаговременно переслал в Бретань своей жене дипломатические паспорта, чтобы она в любой момент могла с детьми покинуть страну. Все это происходило до перемирия, когда Франция ещё пыталась оказать сопротивление врагу. Уже тогда предусмотрительный генерал, осознав, чем всё закончится, готовился к бегству. Но может быть, его семье угрожали голод и лишения? Возможно, но куда в меньшей степени, чем рядовому французу. Учитель готов был прийти на помощь неблагодарному ученику. «В 1940 году меня уверили в том, что его (де Голля. — А.Б.) семья находится в Англии, — писал своему другу полковнику Шовену маршал Петэн. — Если бы его жена осталась во Франции, то я распорядился бы о выплате ей половины его жалованья»[354]. Что касается самого отъезда, то английский военный дипломат Эдвард Спирс, непосредственный участник событий, описывает его совсем иначе. 16 июня 1940 года в 22:30 Спирс вышел из здания префектуры Бордо, где состоялось заседание Совета министров. «Проходя мимо массивной колонны, я невольно шарахнулся в сторону при виде силуэта высокого человека, опиравшегося об эту колонну и выступившего из тени. Я услышал, что кто-то пробормотал моё имя приглушённым, но сильным голосом. Я остановился — это был де Голль. „Мне надо с Вами поговорить, сказал он. — Это очень важно!“»[355] Однако Спирс не имел возможности выслушать генерала немедленно. Англичанин попросил де Голля подождать его — Спирс должен был присутствовать на встрече посла Кэмпбелла с Полем Рейно. Возвращаясь из офиса последнего, Спирс застал де Голля на том же месте. Тот был «очень бледен». Де Голль объяснил Спирсу, что боится быть арестованным по приказу генерала Вейгана (с 17 июня 1940 года министра национальной обороны. — А. Б.) и «хочет как можно быстрее уехать в Англию»[356]. Конечно, это была ложь. Никаких оснований для страхов по поводу собственного ареста у де Голля не было: все мысли Вейгана были сосредоточены на судьбе французских армий, отступавших на юг; абсурдно предполагать, что его занимала судьба какого-то новоиспечённого бригадного генерала, да ещё «и.о.» и без должности. Спирс заявил де Голлю, что решение о его перемещении в Англию может принять только английский премьер. Генералу пришлось звонить в Лондон и выпрашивать у Черчилля разрешения присоединиться к Спирсу. У Черчилля, как мы знаем, сложилось благоприятное впечатление о покладистом французе, готовом защищать английские интересы, и он дал добро на перелёт де Голля. В день отлёта Спирс и де Голль разыграли следующий сценарий. Генерал находился на аэродроме среди французских должностных лиц, провожавших английского посланца. Как будто бы прощаясь, де Голль подошёл к самолёту. Спирс протянул ему руку и втянул его в салон в тот момент, когда самолёт уже начал движение. Изумлённые французы только что и могли проводить взглядом улетавшего земляка[357]. Рассказ Спирса подтверждает и сам Черчилль[358]. Представим себе картину: боевой офицер, находящийся на действительной военной службе и приносивший присягу, умоляет главу иностранного государства помочь ему тайком покинуть родину, еще борющуюся с врагом. Как говорится, комментарии излишни. Неудивительно, что правительство Виши заочно приговорило де Голля к смертной казни за измену и дезертирство (так же как и лидера коммунистов М. Тореза, сбежавшего в Москву), лишив генеральского звания. Оказавшись в безопасном Лондоне, де Голль возложил вину за катастрофу на маршала Петэна. И это сделал человек, входивший в правительство, приведшее страну к катастрофе. 18 июня 1940 года, на следующий день после выступления маршала Петэна по французскому радио, де Голль обратился к соотечественникам по Би-Би-Си. Голлисты превратили это выступление своего вождя по радио в символ французского Сопротивления и придали этому документу историческое значение. На самом деле во Франции мало кто слышал это послание вопреки утверждениям послевоенной голлистской пропаганды. К тому же подлинный текст «Призыва 18 июня», зачитанный де Голлем по лондонскому радио, сильно отличается от того текста, который присутствует в мемуарах генерала, в школьных учебниках и во многих исторических книгах[359]. Настоящий текст «Призыва» можно найти в газете «Ле Пти Провансаль» от 19 июня 1940 года[360]. Подлинность газетного текста подтверждает и запись выступления де Голля, сделанная станцией радиоперехвата швейцарской армии. Согласно голлистскому мифу, в своём выступлении генерал якобы осудил перемирие, которое, по его мнению, несовместимо с понятием чести, так как французское правительство бросило на произвол судьбы свою союзницу Англию. Он будто бы заявил, что перемирие противоречит высшим интересам страны, потому что приведёт к порабощению Франции[361]. Подлинная речь де Голля на самом деле была очень сдержанной и носила информационный характер. Достаточно сравнить два пассажа. В приложении к мемуарам де Голля мы читаем: «Военачальники, возглавлявшие в течение многих лет французскую армию, сформировали правительство. Ссылаясь на поражение наших армий, это правительство вступило в переговоры с противником, чтобы прекратить борьбу»[362]. На самом деле этот отрывок звучал следующим образом: «Французское правительство обратилось к врагу по поводу условий прекращения огня. Оно заявило, что если эти условия окажутся несовместимыми с честью, достоинством и независимостью Франции, то борьба будет продолжена». В мемуарах де Голля также содержится куда более воинственный текст его радиовыступления 19 июня 1940 года: «Перед лицом охватившего французов смятения умов, перед фактом ликвидации правительства, ставшего прислужником врага, и ввиду невозможности восстановить действие наших институтов я, генерал де Голль, французский солдат и командир, с полным сознанием говорю от имени Франции. От имени Франции я твёрдо заявляю следующее: абсолютным долгом всех французов является продолжение сопротивления. Сдача оружия, оставление участка фронта, согласие на передачу какой бы то ни было части французской земли под власть противника будут преступлением против родины. Солдаты Франции, где бы вы ни находились, поднимайтесь на борьбу!»[363]Любопытно, что эта речь, которую англичане редактировали 3-4 раза, вообще никогда не была произнесена! Поражает цинизм де Голля, бежавшего из страны и дающего советы сражающимся товарищам по оружию. Первоначально, будучи умным политиканом, де Голль избегал критиковать главу Французского государства, так как его английские «спонсоры» в лице Черчилля делали ставку на Петэна. Би-Би-Си получила недвусмысленные указания воздержаться от критики маршала[364]. В правительственных рекомендациях Би-Би-Си от 18 октября 1940 года говорилось: «Французский народ питает глубокое уважение к маршалу Петэну. Не рекомендуется выступать с личными нападками на него»[365]. Однако позже де Голль постарается крепко-накрепко связать имя своего учителя с катастрофой и перемирием, которое квалифицировал как предательство. «В глазах французского народа и всего мира Виши символизирует принятие катастрофы, — напишет позже в своих мемуарах де Голль. — Вот чем закончилась эта отвратительная серия капитуляций, приведшая к тому, что под предлогом „спасения имущества“ было принято рабство. Как неизмерима глубина падения, если к подобной политике прибегает на склоне лет военачальник, некогда покрывший себя славой!»[366] Со временем, по мере того как союзники стали брать верх над Германией, де Голль становился смелее в своих обличениях, 3 сентября 1943 года голлистский Французский комитет национального освобождения (ФКНО), претендовавший на статус правительства в изгнании, заявил: «Филипп Петэн и его министры виновны в предательстве, подписав 22 июня 1940 года перемирие, противоречившее воле французского народа. Германия оставалась, несмотря ни на что, врагом до подписания мирного договора, и сотрудничество с ней составляет другой аспект предательства»[367]. Опять удивляешься по-человечески цинизму де Голля! Генерал прекрасно понимал неизбежность перемирия. 12 декабря 1941 года в частной беседе с генералом Робером Одиком, командующим ВВС Французской Северной Африки, прибывшим в Лондон, де Голль сказал: «Никогда не сознавайтесь в том, что перемирие было неизбежным»[368]. В 1945 году на судебном процессе Петэна истинные виновники поражения (Л. Блюм, П. Рейно, Э. Даладье), поддержанные генеральным прокурором, пытались развивать тему фашистского заговора во главе с Петэном, направленного против республики, и утверждали, что подписание перемирия являлось частью этого заговора[369]. Примечательно, что даже ангажированный в политическом плане суд, состоявший из одних противников маршала, не осмелился включить в обвинительный приговор пункт о перемирии. «Хотя заключение перемирия не было признано в качестве обвинения в суде, оно заняло большое место в показаниях свидетелей, — вспоминал Р. Арон. — Некоторые из них попытались доказать предположение о заговоре, который якобы привёл Маршала к власти благодаря поражению. Но выдвигались самое большее туманные подозрения»[370]. Де Голль не простит суду такой «снисходительности» к Петэну и отступления от «генеральной линии»[371]. Итак, де Голль остался в Англии, сделав ставку не на свой народ, а на мощь англосаксов. Мы знаем сейчас, что с точки зрения политика, или скорее политикана, он сделал верную ставку и выиграл. Ему удастся переиграть своих англосаксонских союзников, стать независимой фигурой и обеспечить Франции, проигравшей в начале войны, статус державы-победительницы. Однако следует разобраться, какими средствами эта цель была достигнута. В начале своего эмигрантской жизни де Голль являлся, несомненно, марионеткой англичан. «Де Голль во всех отношениях зависел от Англии», — писал А. Верт[372]. Первоначальная цель Черчилля как главы английского кабинета заключалась в том, чтобы любой ценой не допустить выхода французского союзника из войны. Вот почему в первых воззваниях де Голля, согласованных с Черчиллем и завизированных им, звучит провокационный призыв к французам продолжать войну любой ценой. 18 июня 1940 года по лондонскому радио де Голль заявил: «Франция не одинока. Она имеет за собой обширную империю. Она может объединиться с Британской империей и продолжать борьбу»[373]. Во втором, не вышедшем в эфир выступлении от 19 июня 1940 года, де Голль, присвоив себе право «говорить от имени Франции», утверждал: «Сложить оружие — это преступление против Отчизны». Он призвал «всех, кто имеет оружие, продолжать сопротивление»[374]. В выступлениях 24 и 26 июня 1940 года де Голль заклеймил перемирие, не имея на руках текста и тем более не зная его секретных статей. «После подобного акта раболепства Вы больше не нужны, господин Маршал!» Членов правительства Петэна он назвал «прислужниками», забывшими честь и отдавшими страну в рабство[375]. Обвиняя других в «прислужничестве», сам де Голль выполнял заказ своих английских хозяев. И в Виши это прекрасно понимали. Ещё 4 июня 1940 года Петэн в беседе с послом США Уильямом Буллитом заметил: «Англичане хотят, чтобы французы сражались до последней капли своей крови»[376]. Несмотря на сильную зависисмость от своих английских хозяев, де Голль осторожно начинает свою игру. С этого момента его главным врагом становятся не немцы (это была забота его хозяев), а его старый учитель. Это противостояние для генерала диктовалось борьбой за власть, к которой он так страстно стремился. Отсюда и его беспощадность ко всем, кто стоял на его пути к этой власти. Это не только маршал Петэн, но и убитый при загадочных обстоятельствах в Алжире адмирал Дарлан, и популярный генерал Жиро, стоивший, по словам Гитлера, 30 дивизий и ловко убранный де Голлем с политической авансцены в результате ловких интриг. Помимо Шарля де Голля был ещё один источник «чёрной легенды» о Петэне-предателе. Он находился в Нью-Йорке, куда бежала часть эмигрантов, в основном политики, журналисты, писатели. В этот кружок входили известный журналист Пертинакс, бывший министр-социалист Пьер Кот, дипломат Алексис Леже, уволенный Полем Рейно из МИДа за англофильство и лишённый французского гражданства при Петэне, а также многие другие (Л. Леви, Ж. Лоррен, Л. Маршаль). Эти люди поставили перед собой цель во что бы то ни стало разрушить те доверительные отношения, которые существовали между США и правительством Виши. Примечательно, что в эмигрантской среде в Нью-Йорке было много сторонников де Голля, действовавших в унисон со своим лидером. Большой вклад в очернение маршала Петэна внёс один из них, драматург Анри Бернстейн, писавший до войны пьесы для бульварных театров. В июне 1941 года он написал две большие статьи для газеты «Нью-Йорк Геральд Трибюн». В этих статьях он ставил под сомнение всю биографию Петэна и его заслуги в Первой мировой войне. Бернстейн представлял маршала марионеткой Гитлера, виновником капитуляции и подписания «самого ужасного в истории перемирия». Бернстейн утверждал, что «люди Виши — это небольшая группа французов, движимых страхом, пораженчеством, предательством». «Если бы не было Петэна, кабинет Рейно не подал бы в отставку i6 июня, — утверждал Бернстейн. — Он оставался бы у власти и следовал провозглашённым принципам — продолжать войну бок обок со своей союзницей Англией, французское правительство могло бы уехать в Северную Африку; французский флот мог бы присоединиться к британскому флоту, и вместе они господствовали в Средиземноморье, а Северная Африка была бы под их контролем». По его мнению, «старик действовал, несомненно, с одобрения немцев»[377]. У Бернстейна был в США «дублёр», журналист Андре Швоб, написавший и издавший в Нью-Йорке книгу «Дело Петэна»[378]. Почему Шарль де Голль, всю жизнь твердивший о «величии Франции», заведомо пошёл против интересов своей страны? Отчасти мы ответили на этот вопрос: английское правительство, наёмником которого первоначально был де Голль, не оставляло надежд на сохранение своей бывшей союзницы Франции в качестве громоотвода. Однако, на мой взгляд, была и другая, более весомая личная причина — это страстная жажда власти. Однако на пути у де Голля стояло правительство Виши во главе с маршалом Петэном, имевшее все признаки легитимности. Для де Голля именно его старый учитель становился главным врагом, а не Гитлер и немцы. Соперничество де Голля с Виши и Петэном поражает авантюризмом, лицемерием и цинизмом. Вещая от имени Франции, де Голль не представлял первоначально никого, кроме себя. Англичане это прекрасно понимали: они держали де Голля в своих запасниках, делая ставку на режим Виши и маршала Петэна. Подводя итог, хочется процитировать нашего соотечественника Р. Гуля, свидетеля событий, происходивших в те трагические дни: «Бежавший из Франции в Лондон де Голль, хотевший сопротивления во что бы то ни стало, в тот момент был, увы, не с Францией, не с народом. С народом был Петэн. Он принёс себя в жертву Франции, выполнив подлинную волю народа»[379].
Драма в Виши
Сплотимся вес вокруг маршала! Из выступления Э. Эррио в Палате депутатов 9 июля 1940 годаОтечественные историки отказывали режиму Виши во главе с маршалом Петэном в законности, считая, что он появился в результате государственного переворота[380]. В этом вопросе они полностью поддерживали утверждения голлистской пропаганды. С самого начала де Голль категорично заявлял о нелегитимности режима Виши: «Правительство Республики (так, не моргнув глазом, именует свою эмигрантскую организацию де Голль. — А.Б) начисто отказывает ему (маршалу Петэну. — А.Б.) в праве именовать себя носителем законной власти»[381]. Только в последнее время отечественные историки стали не столь категоричны в этом вопросе. «Правительство Петэна — Вейгана было не совсем легитимно, оно было сформировано с существенными нарушениями конституции Третьей республики, — пишет историк В. Максимов. — Но шла война»[382]. Историки и правоведы спорят и по сей день по этому вопросу. Для того чтобы найти ответ, следует прежде всего выяснить, законной ли была передача власти маршалу Петэну французским парламентом, 10 июля 1940 года в Виши сенаторы и депутаты большинством в 569 голосов против 80 и при 19 воздержавшихся проголосовали за передачу всех властных полномочий маршалу Петэну[383]. Многие из видных политиков, бывшие главы правительств и министры (Э. Эррио, Л. Блюм, Ж. Мандель, П. Кот, Э. Даладье), которые после войны будут обличать маршала Петэна, либо уклонились от участия в голосовании, либо проголосовали «за». Многие из них не только не выступили против, но даже не участвовали в дебатах, как Л. Блюм и П. Рейно. Позже Л. Блюм оправдывался тем, что его «терроризировали». «Царил страх перед бандами Дорио[384] на улицах, перед солдатами Вейгана в Клермон-ферране, перед немцами, которые уже были в Мулене, — вспоминал позже Л. Блюм. — Это было болото, человеческое болото»[385]. Конечно, все эти отговорки выглядят неубедительно в устах человека, который претендовал на роль патриота и национального лидера. Правда, были и другие, кто не прятался малодушно в тени, а с радостью и без всяких оговорок голосовал за передачу власти Петэну. Так, 10 июля 1940 года председатель Сената Жюль Эмиль Жанненэ заявил в верхней палате французского парламента: «Я хочу засвидетельствовать господину маршалу Петэну наше почтение и огромную признательность за то, что он вновь жертвует собой»[386]. А накануне, 9 июля 1940 года, бывший глава правительства Эдуар Эррио произнёс в Палате депутатов пламенную речь в честь Петэна: «Сплочённая вокруг маршала, с чувством благоговения, которое его имя внушает всем, наша нация объединилась в своём горе. Не будем нарушать того согласия, которое установилось под сенью его авторитета»[387]. Венсан Ориоль, будущий президент Четвёртой республики, один из 80 депутатов, голосовавших против, возмущался типичным для большинства народных избранников поведением своего товарища: «9 июля утром Палата депутатов собралась для рассмотрения проекта резолюции о пересмотре конституционных законов. Заседание открылось короткой речью Эррио. Было похоже на то, что он произносит надгробную речь на похоронах республики. Увы! — закончил он словами: „Сплотимся все вокруг маршала!“ Почему, почему такая покорность со стороны человека, который в 1935 году покинул председательское кресло в знак протеста против внесённого Кайо[388] небольшого законопроекта о чрезвычайных полномочиях в области финансов?»[389] Это потом Эррио назовёт маршала «ренегатом, мошенником, лжецом и обманщиком, скрытным, неискренним, высокомерным человеком, не умеющим держать слово»[390]. Эррио будет оправдываться тем, что маршал злоупотребил его доверием и готовил «грубый, циничный, ничем не прикрытый государственный переворот»[391]. На самом деле все эти слова — сплошное лукавство. Причины подобной уступчивости парламентариев в отношении Петэна вполне понятны и весьма прозаичны. Политики, виновные в катастрофе, не хотели отвечать за свои ошибки и были рады переложить ответственность на старого маршала. Как справедливо отметил М. Ферро, «все они ощущали, что нация возлагает на них ответственность за поражение; уже повсюду звучали призывы к мести виновникам поражения»[392]. То есть деятелями Третьей республики двигал страх перед возмездием, объясняющий, кстати, и эмиграцию многих из них. Могильщиком Третьей республики был вовсе не маршал Петэн, как утверждают многие историки, в том числе и отечественные, а сами лидеры этого прогнившего политического режима. Процедура передачи власти маршалу Петэну вопреки утверждениям де Голля носила легитимный характер. «Законность режима Виши трудно было оспаривать», — считает Р. Арон[393]. Принципиальный критик Петэна А. Верт был вынужден признать: «Беспристрастные юристы сходятся в том, что формально в законе 10 июля не было ничего, что делало его недействительным»[394]. Еще один ярый критик маршала, американский историк Роберт Пэкстон, также вынужден был высказаться в таком же духе: «Виши оставался единственным правительством, казавшимся законным. Обстоятельства, в которых оно родилось в июне и июле 1940 года, не позволяли усомниться, что конституция нарушена»[395]. Легитимность режима Виши признали более 40 держав — от США и СССР до Ватикана (только с Великобританией после её нападения на французский флот были прерваны дипломатические отношения)[396].
Легитимность и узурпация
Легитимность — вот ключевое слово для любой смутной эпохи. Мишель Дебре[397]Понимая невозможность оспорить легитимный характер получения власти Петэном, его критики пытаются поставить под сомнение законность конституционных актов маршала. Так, один из авторитетнейших специалистов в области конституционного права Франции Марсель Прело на радость голлистам ставит под вопрос легитимность конституционных актов режима Виши. «Конституционные акты Петэна были запятнаны узурпацией власти и злоупотреблением ею, так как эти акты сознательно не представлялись на одобрение нации и заменяли французскую республику, — утверждает мэтр юриспруденции. — Вместо осуществления в строго определённых случаях учредительных функций производной, делегированной Национальным собранием власти, Петэн сразу же присвоил себе высшую власть, на основании которой он действовал в качестве непосредственного носителя учредительной власти. Законность, на которую он ссылался, была уже законностью не демократической республики, а законностью „авторитарного государства“»[398]. По мнению Прело, нелегитимность власти маршала Петэна объясняется якобы тем, что Национальное собрание, передавая ему власть, предполагало, что его законодательные акты будут носить временный, а не постоянный характер, до выработки и введения в действие новой конституции[399]. «Даже условия голосования сами по себе показывали, что отсрочка, принятая Собранием, должна быть кратковременной, — утверждает М. Прело. — Иначе Собранию было бы не нужно обращаться к маршалу; если бы оно располагало месяцами и годами, ничто не помешало бы ему действовать самому. Между тем Собрание считало, что обстоятельства требуют весьма срочного решения вопроса. Военачальники, в частности генерал Вейган, уверяли Собрание, что немцы скоро проведут вторжение в Англию и что она потерпит поражение, поэтому Собрание признало необходимым разработать конституцию в течение лета, с тем чтобы она была одобрена осенью и Франция пришла к мирному урегулированию, имея новый режим. Депутаты и сенаторы совершенно не имели в виду пролонгировать существование временного режима и стремились дать стране окончательно сконструированные и постоянные учреждения»[400]. Довольно сомнительные и противоречивые утверждения! С одной стороны, законодатели у Прело выглядят наивными простаками, которых обманул старый лис, а с другой стороны, прозорливыми и умудрёнными опытом патриотами-политиками, которым негоже доверяться сомнительным личностям. На самом деле это были напуганные и растерявшиеся политиканы, которые не заглядывали так далеко, как хотелось бы Прело, и которые думали только о своих шкурных интересах. Единственное, чего они хотели, выражаясь словами Р. Гуля, «чтобы этот ужас закончился». У нас есть что возразить маститому знатоку французского права. Было бы интересно узнать, как Прело, обвиняя Виши в узурпации власти и авторитаризме, представлял себе функционирование демократических институтов, в том числе и парламента, в условиях войны и оккупации? Было невозможно не только обеспечить свободное демократическое волеизъявление избирателей, но и нормальную работу государственных институтов. Нашему учёному юристу почему-то не приходит в голову простейший вопрос. Как известно, летом 1940 года заканчивались полномочия Палаты депутатов, передавшей власть Петэну. Если бы акта передачи не состоялось, то кто бы во Франции считался легитимной властью после окончания полномочий депутатов, избранных в 1936 году? Ведь провести легитимные выборы в условиях частичной оккупации страны было невозможно. Какой бы это был подарок немцам для установления полного контроля над Францией! Казалось бы, в защиту юриста можно сказать, что он судит исходя не из конкретной политической обстановки, а с точки зрения неизменных норм формального права. Однако в случае с де Голлем мэтр почему-то подходит к проблеме уже с другими мерками. Он утверждает, что «с 18 июня 1940 года генерал де Голль являлся хранителем национального суверенитета, который он сумел сохранить благодаря своей прозорливости и энергии»[401]. Признаемся, что этот пассаж далёк от научной объективности и скорее напоминает верноподданнический дифирамб придворного юриста. А далее следует обескураживающее с точки зрения беспристрастной юридической науки объяснение: «Борьба за национальное освобождение требовала сосредоточения власти в руках одного человека, силою обстоятельств он осуществлял эту власть почти пять лет. В условиях войны было также необходимо, чтобы власть по своей структуре была как можно более концентрированной и была в состоянии довести до максимальных пределов военные усилия страны»[402]. Всё сказанное маститым правоведомскорее подходит маршалу Петэну, действительно управлявшему страной в тяжёлую годину, а не Шарлю де Голлю, долгое время представлявшему лишь себя и небольшую группу людей. Прело отказывает реальной власти в законности её действий по причинам, далёким от науки, зато проявляет крайнюю снисходительность в отношении фантомных и марионеточных структур голлистов! Тенденциозность мэтра юриспруденции этим не ограничивается. Одним из его главных аргументов в пользу нелегитимности режима Виши является утверждение об узурпации Петэном законодательной власти: мол, парламент, давая ему полномочия, рассчитывал на временный характер его режима, который должен был подготовить новую конституцию; а маршал вместо того, чтобы передать эту власть всенародно избранным по новой конституции органам, присвоил себе право законотворчества и сотворил вместо новой республики авторитарное государство. Однако, противореча сам себе, Прело вынужден признать, что, оказывается, комиссия, состоявшая из членов Государственного совета, готовила новую конституцию. То есть Петэн законопослушно выполнял волю парламента, передавшего ему власть, 30 января 1944 года он подписал Основной закон после получения положительного заключения конституционной комиссии[403]. Отметим, что со времени передачи Петэну власти прошло всего 3,5 года. Из этого следует, что в соответствии с законом от 10 июля 1940 года маршал Петэн рассматривал свою власть как временную и не нарушал закона! Что же за конституцию составил этот «властолюбивый» и «слабоумный» старик-диктатор? Словно сквозь зубы Прело признаёт, что конституция 1944 года «основывала авторитет государства на согласии нации». Он пишет: «Вся система должна была исходить из выборного начала; власти непосредственно или косвенно вели своё происхождение от избирательного корпуса, лишь назначение на некоторые должности представлялось непосредственно главе государства. Отношения между властями основывались на принципе разделения властей»[404]. По петэновской конституции глава государства должен был избираться на 10 лет Национальным конгрессом, состоявшим из членов обеих палат парламента и из равных им по числу представителей местных органов власти. Полномочия президента оставались такими же, какими обладал президент Третьей республики (а мы знаем, что последний был представительной фигурой). «Проект петэновской конституции не вводил президентского режима, подобного строю Соединённых Штатов», — признаёт Прело[405]. Ещё до окончательной разработки Основного закона маршал Петэн стал бороться за новую конституцию, предвидя сопротивление со стороны немцев. 12 ноября 1943 года в своём обращении к нации Петэн обнародовал новую редакцию конституционного акта №4: «В случае нашей смерти до ратификации конституции Французского государства, промульгация которой предусматривалась конституционным законом от 10 июля 1940 года, конституционные полномочия в соответствии со статьёй третьей конституционного закона от 25 февраля 1875 года возвращаются Сенату и Палате депутатов»[406]. Характеризуя новую конституцию, Петэн в своём обращении заявил: «Она примиряет принцип национального суверенитета и право граждан на свободное голосование с необходимостью обеспечить стабильность и авторитет государства. Я воплощаю французскую законность. Я стремлюсь сохранить её как священное сокровище, и пусть она вернётся в случае моей смерти к Национальному собранию, от которого я её получил, если новая конституция не будет ратифицирована»[407]. На мой взгляд, история с несостоявшейся конституцией говорит о многом. Во-первых, она свидетельствует о том, что маршал Петэн не только получил власть законным путём, но и легитимно осуществлял её в течение 1940-1944 годов. Ведь разработка конституции велась в соответствии с конституционным актом от 10 июля 1940 года. Это означало, что все принципиальные договорённости выполнялись и не было никакой узурпации власти. Во-вторых, маршал вовсе не был диктатором и не стремился к власти, рассматривая своё пребывание на посту главы государства как временное, вынужденное и продиктованное чрезвычайными обстоятельствами. Речь Петэна была напечатана, её текст был распространён и тайно зарегистрирован. Немцы приняли меры, чтобы помешать её распространению. Немецкий представитель генерал Роланд Круг фон Нидда предупредил маршала о последствиях его действий. «Коммюнике немецкого правительства требует отсрочки в обнародовании послания, которое я должен был произнести этим вечером, — констатировал Петэн. — Господин де Бринон (близкий к немцам французский публицист и дипломат, назначенный по их протекции послом Виши при немецких властях в оккупированной зоне. — А.Б.) только что дал мне понять, что немецкие власти готовы силой воспрепятствовать моему выступлению по радио. Я объявил, что в случае, если я не смогу выступить со своим радиопосланием, я буду рассматривать себя как лишённого возможности выполнять свои функции»[408]. 14 ноября 1943 года маршал прекратил исполнение своих функций, как и обещал. Однако люди из окружения маршала сумели обнародовать выступление маршала через швейцарскую прессу. 29 ноября 1943 года министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп в письме, адресованном маршалу Петэну, заявил о немецком неприятии пересмотра конституции и созыва парламента. «Правительство Рейха вынуждено с негодованием отвергнуть как недопустимое намерение главы французского государства возобновить деятельность Палаты депутатов, — говорилось в этом письме. — Господин Маршал, правительство Рейха с всё возрастающей сдержанностью наблюдает за Вашей деятельностью. Постоянные трудности, которые возникают на пути осуществления политики подлинного сотрудничества с Германией, не оставляют сомнений относительно мотивов и целей подобного курса. Такие изменения позиции Франции свидетельствуют, что политика высшего руководства Французского государства в Виши эволюционирует в направлении, которое не встречает одобрения со стороны правительства Рейха и с которым оно не может согласиться как оккупационная держава, несущая ответственность за спокойствие и порядок во Франции»[409]. Таким образом, Петэн не только представлял легитимную власть, но и, как мог, в условиях немецкой оккупации стремился выполнить обязательства, наложенные на него парламентскими решениями от 10 июля 1940 года. Однако немцы не дали маршалу возможности реализовать свой план по принятию новой конституции. «Можно себе представить, — замечает по этому поводу А. Верт, — какие огромные осложнения возникли бы в лагере де Голля в Алжире, если бы этот план удался!»[410] Что же касается легитимности голлистских властей, то её попросту не существовало, разве что она присутствовала в голове самого де Голля. «Он воображал себя перманентным законным главой Франции в силу того, что он всегда находился на стороне правого дела и Франция была на стороне правого дела», — писал Раймон Арон[411]. Американский историк Р. Пэкстон отмечает, что, ставя под сомнение легитимность режима Виши, «генерал де Голль всегда избирал философскую точку зрения, а не юридическую: «Франция без величия — это не Франция»[412]. Союзники признают правительство де Голля только в 1944 году, когда Петэн уже будет арестован немцами и вывезен в Германию. Знаменательно, что, как ни старался де Голль противопоставлять свою «легитимность» «незаконности» Виши, голлистская власть, как ни парадоксально, в строго юридическом смысле обязана своим происхождением французскому государству, французский комитет национального освобождения (ФКНО) во главе с де Голлем получил свои полномочия от «двуглавого» ФКНО во главе с генералом Жиро и генералом де Голлем. Этот «двуглавый» комитет частично унаследовал свои полномочия от имперского Совета Жиро, в свою очередь получившего власть от адмирала Дарлана. Сам же Дарлан был наделён полномочиями французским резидентом в Марокко Ногесом 13 ноября 1943 года после того, как двумя днями раньше Дарлан был назначен Петэном единственным представителем главы Французского государства в Африке[413]. Конституционное наследие «фашиста» и «диктатора» Петэна живо и по сей день. «Этот конституционный проект, так и оставшийся нереализованным, представляет интерес, так как многие его статьи перешли в последующие конституции и законы», — справедливо отмечает французский историк Жак Годшо[414]. Речь идёт и об институте премьер-министра, и о предоставлении женщинам избирательных прав[415].При создании Конституционного совета Пятой республики законодатели явно вдохновлялись положением петэновского проекта о Верховном суде. Мишель Дебре, один из главных авторов конституции Пятой республики и будущий премьер-министр, признавал, что проект конституции 1944 года и конституционные акты Петэна оказали влияние на выработку нынешнего Основного закона страны[416]. И это неудивительно: Мишель Дебре служил режиму Виши, приносил присягу верности маршалу Петэну и работал в Государственном совете под началом Ж. Бартелеми, одного из авторов проекта конституции 1944 года.
Режим Виши
Режим Виши был значительным социальным и историческим явлением французской истории. Он не был случайностью. Вишизм коренится в далёком прошлом и оказывает влияние на будущее.Ещё один вопрос кажется нам очень важным. Что представляло собой французское государство, выстроенное маршалом Петэном? В оценке политической природы режима Виши многие историки руководствуются не научными критериями, а идеологическими мотивами. Режим Виши как сторона проигравшая был вынужден пойти на определенное сотрудничество с гитлеровской Германией, и этот факт стал решающим для характеристики его как «фашистского государства». В отечественной историографии фактически существует только одна точка зрения на сущность режима Виши — он рассматривается как фашистская диктатура. В зарубежной историографии преобладает подобное же мнение. Правда, некоторые историки полагают, что первоначально режим Виши имел авторитарный характер, но затем эволюционировал в сторону фашистского государства. И только совсем немногие из историков осмеливаются утверждать, что режим Виши имеет авторитарную и консервативную природу[417]. Прежде всего зададимся вопросом: что кроется за утверждениями о «фашистском характере» режима Виши? Как известно, фашизм и нацизм — две родственные, но нетождественные формы тоталитаризма, фашизм ассоциируется с Италией Б. Муссолини, а нацизм — с Германией А. Гитлера. Например, в итальянском фашизме первоначально отсутствовал антисемитизм, в то время как в идеологии нацизма он занимал огромное место. Некоторые историки даже считают, что между нацизмом и фашизмом больше различий, чем общего[418]. Складывается впечатление, что, говоря о фашистском характере режима Виши, историки имеют в виду не итальянский фашизм, а немецкий нацизм. Об этом свидетельствуют и такие формулировки, как «немецко-фашистская оккупация Франции». Подмена понятий не случайна и не связана с непрофессионализмом историков. Она свидетельствует об идеологизированное™ подобных работ и их научно-популярном характере. Понятие «фашизм» в народном сознании вобрало в себя без всяких различий и немецких нацистов, и итальянских фашистов, и их пособников. Это своеобразная «каинова печать». Идеологическая подоплека подобных формулировок — стремление создать негативный образ режима Виши и полностью дискредитировать его в глазах читателей. Таким образом, под «фашистским режимом Виши» подразумевается некий обобщенный тип тоталитарного режима, близкий по духу фашистской и нацистской диктатурам. Между тем можно привести множество фактов и аргументов, ставящих под сомнение утверждения о фашистском характере французского государства. Политологи уже давно выявили отличия авторитарного режима от тоталитарного: это существование ограниченного политического плюрализма; признание властью независимости таких общественных институтов, как церковь; отсутствие всеохватывающей и чётко структурированной господствующей идеологии; отсутствие единой правящей партии и её сращивания с государством; отсутствие или низкий уровень мобилизации властью населения[419]. Все эти признаки авторитарного государства присутствуют в характеристике режима Виши. Напротив, французское государство не обладало отличительными чертами, присущими тогдашним тоталитарным режимам в Германии и Италии. Во-первых, в Виши отсутствовали однопартийная политическая система и сращивание этой партии с госаппаратом. Еще в июле 1940 года маршал Петэн категорически отверг предложение видного коллаборациониста Ж. Деа о создании однопартийной политической системы, равно как он не согласился и с идеей о формировании единой национальной организации молодёжи[420]. Хотя политические партии и профсоюзные объединения были распущены, их представители трудились в административном аппарате французского государства. Режим Виши поддерживали консерваторы и клерикалы, часть радикал-социалистов и социалистов, входившие в Народный фронт профсоюзные лидеры, технократы, бывшие коммунисты. В свободной зоне самой влиятельной газетой оставалась «Депэш дю Тулуз» — старый орган радикал-социалистов. Во-вторых, в Виши отсутствовала единая идеология, навязываемая всему обществу. В идеологическом плане Французское государство опиралось на консервативные, социал-реформистские и технократические ценности[421]. В-третьих, отсутствовал мощный репрессивный аппарат, и насилие не являлось главным инструментом государства. Несостоятельна попытка выдать за репрессивный аппарат фашистского государства полувоенные организации — Французский легион ветеранов (ФЛВ) и милицию. ФЛВ, насчитывавший около 900 тыс. человек, на 90% состоял из ветеранов двух мировых войн и являлся центром антинемецких настроений[422]. Что касается милиции, то эта коллаборационистская организация, насчитывавшая около 30 тыс. человек, была создана немцами, скорее, вопреки воле правительства Виши. Милиция представляла собой маргинальную силу, боровшуюся с такими же малочисленными участниками Сопротивления. При этом милиция не может считаться репрессивной идеологически ориентированной организацией: в ней состояли и фашисты, и уголовники, и молодые люди, стремившиеся избежать высылки в Германию на принудительные работы. Выдающийся французский кинорежиссёр Луи Маль блестяще показал эту социально-политическую пестроту состава милиции в своём фильме «Люсьен Лакомб». В то время как маршал Петэн призывал французов к единению, коллаборационисты и сопротивленцы раздували пламень гражданской войны на радость немцам. Петэн неоднократно протестовал против актов насилия со стороны милиции, однако немецкие покровители обеспечивали её существование. В-четвёртых, расизм и антисемитизм не являлись одним их элементов государственной политики Виши. Несмотря на принятие под давлением немцев антисемитских законов, 76% из 150 тыс. французских евреев из метрополии и 90% из 730 тыс. французских евреев, проживавших в североафриканских колониях Франции, избежали нацистского истребления благодаря защите со стороны правительства Петэна, в то время как в других оккупированных европейских странах (Австрии, Бельгии, Греции, Люксембурге, Нидерландах, Польше и Югославии) выжило не более 6% еврейского населения[423]. В-пятых, традиционализм и консерватизм режима Виши обеспечивали ему поддержку и сотрудничество с религиозными конфессиями (католицизмом, протестантизмом, иудаизмом), с которыми у тоталитарных государств существовал конфликт[424]. В-шестых, сам режим Виши находился в сложных отношениях с тоталитарными государствами — нацистской Германией и фашистской Италией, оказывая им сопротивление там, где возникала возможность, и уступая только давлению и угрозе применить силу со стороны оккупантов. Говоря о режиме Виши как о диктатуре, многие историки выдвигают в качестве главного аргумента сосредоточение всей полноты власти в руках маршала. Однако эта власть была легитимной и получена Петэном от парламента законным путем: 10 июля 1940 года в Виши сенаторы и депутаты большинством в 569 голосов против 80 и при 19 воздержавшихся проголосовали за передачу всех властных полномочий Петэну. Несостоятельны, на наш взгляд, и утверждения, будто Петэн уничтожил парламентаризм. В условиях оккупации просто не было физической возможности провести на территории всей страны свободные выборы, которые позволили бы французам обрести легитимную законодательную власть. Историки любят обращать внимание на формулировку, с которой начинались конституционные акты Петэна: «Мы, маршал Петэн, глава Французского государства». В этой формулировке многим видятся диктаторские и даже монархические замашки маршала. Однако они замалчивают то, как обращался к французам в своих посланиях маршал: «друзья мои», «дети мои». И в этих обращениях нет никаких монархических ноток. Скорее речь идёт о проявлении патерналистских традиций французов, которые в течение веков воспринимали главу государства как отца большой патриархальной семьи. Кстати, критики маршала почему-то забывают сказать о том, как начинается Браззавильскии манифест генерала Ш. де Голля о создании Совета обороны Империи: «Мы, генерал де Голль, глава свободных французов»[425]. Петэн не был диктатором ещё и потому, что в его правительстве были представлены самые разные политические силы, влиявшие на политический курс правительства, боровшиеся друг с другом и подчас уравновешивавшие друг друга. Речь идёт о моррасистах-националистах из «Аксьон франсез»; социалистах и профсоюзных лидерах, входивших в левое правительство Народного фронта; бывших коммунистах, технократах. Американскому историку Стенли Хоффману, которому так страстно хотелось доказать фашистскую и диктаторскую сущность режима Виши, пришлось ради этого случая изобрести нелепый термин «плюралистическая диктатура»[426]. Кстати, единственные, кого мы не увидим в правительстве почти до самого конца существования режима, это коллаборационисты — служившие нацистской Германии французские фашисты. И даже когда в 1943 году немцы принудили Петэна включить несколько коллаборационистов в правительство, они пребывали в нём незаконно, так как маршал отказался утвердить их назначения. Сторонники «диктаторского» характера режима Виши также упирают на обязательность принесения присяги на верность маршалу при вступлении в должность военных и гражданских чинов, видя в этом признаки тоталитаризма. Конституционный акт № 8 от 14 августа 1941 гласил: «Никто не может быть принят на службу в армию без присяги на верность главе государства, форма присяга такова: „Я клянусь быть верным главе государства, обещаю выполнять все его приказы, направленные на обеспечение блага и успеха французского оружия“»[427]. Конституционный акт № 9 от 14 августа 1941 года определил обязанности чиновников перед маршалом: «Никто не может исполнять функций магистрата без принесения клятвы верности главе государства: „Я клянусь и обещаю добросовестно и честно выполнять свои обязанности, свято хранить государственные секреты и во всём вести себя как достойный и лояльный магистрат“»[428]. Мне видится, что в этих текстах присяги нет ничего диктаторского. «Государственные служащие подчинялись ему (Петэну. — А.Б.) более или менее добровольно, отчасти движимые профессиональным чувством, отчасти из чисто практических соображений», — был вынужден признать А. Верт[429]. Скорее в присяге присутствует много старомодного идеализма, напоминающего средневековый оммаж: ведь и сам Петэн считал, что принёс себя в дар Франции, и полагал возможным требовать от государственных служащих такой же самоотверженности. А может быть, здесь мы видим проявление психологии профессионального военного, для которого присяга — дело святое: Франция превратилась в военный лагерь, чрезвычайные обстоятельства требовали всеобщей мобилизации, и все французы превратились в солдат Родины. Таким образом, клятва военных и чиновников — это сакрализация долга перед Родиной и единения нации в тяжёлую годину. Несмотря на жёсткую дисциплину исполнительной вертикали, префекты, представители центральной власти на местах, пользовались невиданной для довоенной и послевоенной Франции самостоятельностью[430]. Наконец, говоря о гипотетической диктатуре Петэна, мы не должны забывать о том, что его власть была жёстко ограничена оккупантами. Но самое главное, что для руководства Францией Петэн не нуждался в диктаторских методах управления, так как популярность Петэна, доверие и поддержка его политики со стороны всего общества были велики. Это признают все современники — от коммунистов до голлистов, а также подавляющая часть историков. «Петэну поклонялись искренне, — признаёт А. Верт. — Одно время петэнизм превратился почти в религиозный культ»[431]. В 1993 году известный кинорежиссёр, ярый ненавистник маршала Клод Шаброль сделал документальный фильм «Око Виши» („L’Œil de Vichy“), смонтированный из официальной кинохроники режима. Забавно, что документальный фильм, задуманный как обличительная антипетэновская лента, бесстрастно демонстрирует совершенно противоположное намерениям Шаброля — огромную популярность маршала среди населения. Вопреки утверждениям некоторых историков и публицистов (А. Верта, И. Дюрана) Петэн пользовался популярностью не только в свободной, но и в оккупированной зоне. Петэнизм имел очень широкую социальную базу: это госслужащие, католики, армия, крестьянство, помнившие «красный террор» Народного фронта предприниматели, военнопленные и их семьи, значительная часть интеллектуальной элиты[432]. Что касается признаков культа личности (портреты маршала в витринах магазинов, песни во славу Петэна, гимн «Мы здесь, Маршал!»), то они существовали. Однако инициатива шла снизу, от населения, и была совершенно искренней, а не порожденной страхом перед репрессиями или слепым фанатизмом, как это имело место в нацистской Германии. Конечно, была и критика в адрес Петэна. А. Верт рассказывает о сцене, которая разыгралась на Аустерлицком мосту в Париже: два школьника, которых лично знал английский журналист, кричали, продавая открытки с портретом Петэна: «Национальная помощь! Покупайте портрет старого дурака!»[433] Вряд ли подобная сцена могла бы произойти в стране с тоталитарным режимом. Однако критики маршала представляли явное меньшинство в стране. Даже организации Сопротивления стремились удержаться от нападок на Петэна, а многие из них — «Комба», «Нор», «Либерасьон» — долгое время были настроены провишистски, приветствовали патриотизм маршала и стремление его правительства к обновлению Франции. До начала 1942 года одна из первых газет Сопротивления «Комба» постоянно цитировала Петэна[434]. В манифесте «Комба», отредактированном её лидером А. Френэ в ноябре 1940 года, говорилось: «Мы горячо поддерживаем дело маршала. Мы готовы подписаться под пакетом предпринятых им реформ. Мы страстно желаем, чтобы они оказались долговечными и чтобы новые реформы увенчали этот труд»[435]. Характерно, что французы чётко отделяли Петэна от его министров. П. Лаваль был ранен в 1941 году участником Сопротивления, а адмирал Дарлан — убит в 1942 году. В то же время на маршала не было совершено ни одного покушения. По словам одного из лидеров Сопротивления Жака Сустеля, даже во второй половине 1943 года в правительственных канцеляриях Рабата и Алжира висели портреты маршала[436]. В апреле — мае 1944 года, за два месяца до Освобождения, маршал совершил триумфальную поездку по крупным городам Франции (Париж, Страсбург, Нанси), где его восторженно встречали десятки тысяч людей, а в столице — сотни тысяч. Таким образом, на мой взгляд, есть все основания утверждать, что политический режим, созданный маршалом Петэном, не являлся фашистской диктатурой, хотя и имел определённую авторитарную окраску. Это был переходный режим военного времени, вызванный к жизни чрезвычайными обстоятельствами. Точно так же страны англосаксонской демократии, например Великобритания и Канада, приобретают в те военные годы некоторые черты авторитаризма: демократические права и свободы ограничены, парламентская борьба и дискуссии замирают, усиливается централизация власти, интернируются недавно натурализовавшиеся граждане из стран-противниц без всяких юридических оснований. Эти же процессы, усугубленные поражением и оккупацией, мы наблюдаем и в случае с французским государством. Обладая полной легитимностью, режим Виши технически и функционально был готов трансформироваться в парламентскую демократию (даже в нелюбимую Петэном Третью республику), как только закончится война. Было бы ошибкой рассматривать режим Виши как некую самостоятельную, самодостаточную модель государства. На самом деле маршал Петэн сознательно строил временную политическую конструкцию, главными задачами которой были сбережение Франции в тяжёлые времена и подготовка условий для освобождения и возрождения страны. Что касается концентрации власти в руках маршала и централизации, ошибочно или умышленно принимаемых за проявления диктатуры, то они были порождены не только чрезвычайными обстоятельствами, но и горьким опытом Третьей республики: беспринципная борьба парламентских группировок за власть при слабом главе государства, превращенном в номинальную фигуру, дискредитировала демократические институты и привела страну к катастрофе. После войны Франции придётся ещё раз пройти через парламентскую анархию Четвёртой республики, чтобы вернуться к петэновской идее сильной исполнительной власти в деголлевском варианте Пятой республики. А идея маршала о влиятельной независимой судебной власти начнёт реализовываться только в 1990-е годы, при президентах Ф. Миттеране и Ж. Шираке.Александр Верт
«Национальная революция» Петэна
Труд, Семья, Отечество. Девиз Французского государстваВременный, переходный характер режима Виши определяет и особенности его идеологической базы, воплотившейся в концепцию Национальной революции. Одни историки видят в ней манифест французского фашизма, другие — возврат к идеям консерватизма конца XVIII — первой половины XIX века; третьи, напротив, улавливают её связь с либерализмом XIX века[437]. Такой разброс мнений, на мой взгляд, говорит о системной ошибке в подходе к проблеме: многие историки пытаются увидеть в «Национальной революции» некую цельную идеологическую концепцию. На деле же перед нами, как и в случае с природой режима Виши, живая эклектичная политика, призванная сплотить французов и вселить в них надежду на освобождение и возрождение. Неудивительно, что Петэн обращается к базовым ценностям французской цивилизации, к национальным традициям, разделяемым всеми французами — от коммунистов до кагуляров. Девиз Виши «Труд, Семья, Отечество» заменил знаменитую революционную триаду «Свобода, Равенство, Братство». Культ семьи, матери и ребёнка, спорта, здорового образа жизни был продиктован вовсе не подражанием идеологии тоталитарных режимов, а практической заботой о восстановлении физических, демографических и нравственных сил нации, необходимых для возрождения страны. Правительство Виши создало Генеральный секретариат по делам семьи, установило семейные пособия и налоговые льготы для многодетных семей, запретило аборты, затруднило процедуру развода, установило праздник матери, позже переименованный в День матери и существующий по сей день[438]. Казалось бы, эти меры по охране семьи хорошо вписываются в консервативную идеологию. Но были и другие меры либерального характера: женщины получили право на анонимные роды и на отказ от ребёнка в пользу государства; были узаконены право замужних женщин на труд (закон от 22 сентября 1942 года) и их право иметь чековую книжку[439]. Много было сделано во времена Виши для детей и школы. В школьных программах появились уроки музыки и рисования, созданы детские хоры, введена обязательная диспансеризация школьников. Предметом особой заботы государства при Петэне впервые стали дети-инвалиды и дети с ограниченными возможностями: для них создавались специальные коррекционные учреждения и готовились кадры воспитателей и преподавателей[440]. Политика петэновскои Франции в этом вопросе разительно отличалось от той, которую проводила нацистская Германия в отношении людей с ограниченными возможностями. Режим Виши заботился и о здоровье нации. В 1940 году был создан Генеральный комиссариат (позже переименованный в Национальный центр) по делам общего образования и спорта во главе с выдающимся теннисистом Жаном Боротра,, стали развиваться новые для Франции виды спорта (регби, гандбол, альпинизм, лыжи), введён бакалавриат по физической культуре. Фактически Петэн продолжил семейную и молодёжную политику, начатую ещё Народным фронтом (Семейный кодекс 1939 года). Многое из семейного и молодёжного законодательства Виши действует и по сей день: это не только День матери, но и анонимные роды с правом женщины отказаться от ребёнка в пользу государства, школьная диспансеризация, трудовое законодательство по охране прав женщин, бакалавриат по физической культуре и многое другое. Позитивный эффект семейной политики Петэна даст себя знать в полной мере в 1950-1960-е годы. Парадоксально, но молодые бунтари «красного мая» 1968 года — это «дети» Петэна. В области культуры и науки правительство Петэна также оставило свой след: был создан Институт кинематографии, впервые было опробовано дистанционное обучение, введены конкурсные экзамены по присвоению учёного звания агреже[441] по истории и географии, создано Объединение национальных музеев. Во времена режима Виши наблюдался расцвет народных промыслов, фольклорных ансамблей и других форм народной культуры с учётом региональных особенностей[442]. В области культурной автономии наблюдался настоящий прорыв. «Национальная революция» маршала Петэна с её лозунгом «Назад, к земле» и воспеванием традиций «малой родины» взывала к региональному патриотизму. К восприятию культурного богатства Франции маршалом Петэном лучше всего подходит цицероновское выражение «Е pluribus unum» («Из многих — единое»). Впервые в школах регионов, населённых национальными меньшинствами, стали изучать бретонский и провансальский языки[443]. В 1941 году был опубликован первый современный роман на бретонском языке[444]. Появились и газеты на бретонском и на провансальском языках. Радиостанция «Ренн-Бретань» стала выпускать региональные программы на бретонском языке. Особенно тепло приветствовали децентрализаторские инициативы режима Виши на Юге, и это неудивительно, так как свободная зона находилась под его защитой. 8 сентября 1940 года маршал Петэн отправил поздравительное письмо обществу фелибров в связи со 1Ю-Й годовщиной со дня рождения выдающегося поэта-фелибра, лауреата Нобелевской премии по литературе Фредерика Мистраля. «Мистраль олицетворяет для меня новую Францию и в то же время традиционную Францию, которую мы хотим возродить, — писал Петэн. — И пусть наше французское возрождение найдёт в Мистрале своего вдохновителя, путеводителя и наставника»[445]. Мысли, высказанные Петэном в данном письме, — ещё одно подтверждение того, что идейный арсенал режима Виши состоял не из старых отживших догм — идеологи французского государства стремились сохранить преемственность в общественном развитии страны, соединяя унаследованное от прошлого с требованиями нового времени, сочетая традиции и новаторство. Общества по изучению культурного наследия Юга из Арля, Экс-ан-Прованса, Тулона, Авиньона одно за другим выражали своё почтение маршалу Петэну[446]. 1 июня 1941 года во время празднования дня св. Эв-стеллы Сентской (святая покровительница фелибров, воспетая Мистралем. — А.Б.) общество фелибров провозгласило маршала Петэна своим почётным членом «в знак благодарности и признательности за живой интерес к изучению творчества Мистраля и языка „ок“»[447]. В своём ответном письме Петэн отметил: «...защита и прославление ваших диалектов и этнической идентичности наконец-то дождались своего часа». По мнению маршала, деятельность фелибров «имеет значение не только для их законных устремлений, но и для всей Франции»[448]. Во времена режима Виши с благословения властей именами Мистраля называются улицы южных городов, ему устанавливаются памятники (например, в 1942 году в Арле)[449]. Таким образом, режим, который часто называют фашистским, сумел сохранить духовный суверенитет и верность национальным традициям вопреки навязываемому оккупантами новому порядку в Европе. Курс на расширение культурной автономии национальных меньшинств был частью петэновской политики децентрализации, которая будет забыта на целых 40 лет и реанимирована правительством социалистов лишь в 1982 году. Режим Виши уделял много внимания здоровью французов. Согласно закону от 21 декабря 1941 года о больничной реформе, во Франции создавались современные больницы для всех граждан, в то время как раньше существовали только государственные больницы для бедных[450]. Законом от 31 ноября 1941 года Французское государство создало Национальный институт гигиены (с 1964 года — Национальный институт здравоохранения и медицинских исследований) по примеру американских институтов здравоохранения, сочетающих лечебную и научно-исследовательскую деятельность. Развивая идеи довоенного правительства П. Рейно, режим Виши создал на производстве институт медицинских инспекторов в рамках политики по охране труда. В эти же годы были введены медицинские карты и книжки вакцинации. Итак, в области семейных отношений, образования и здравоохранения мы видим преемственность, связь с прошлым (Народный фронт) и с будущим (политика соцпартии по децентрализации власти в 1980-е годы). Режим Виши пытался достичь классового мира. С точки зрения многих историков, эта попытка выглядит консервативной и утопичной, однако на деле она оказалась весьма практичной с точки зрения единения народа в тяжёлую годину. А опасность раскола нации существовала: достаточно вспомнить взаимные заигрывания оккупационных властей и компартии в 1940 году, ненависть простых французов к спекулянтам-нуворишам, противостояние голлистов и их противников, милиции и Сопротивления. В речах Петэна постоянно звучало осуждение буржуазного индивидуализма и капиталистической погони за наживой как противоречащих интересам нации. Именно при Петэне закон ввёл существующую и ныне должность президента-генерального директора (P-DG) и усилил его персональную ответственность за дела своей компании. Правительством маршала были запрещены и профсоюзы наёмных работников, и локауты предпринимателей[451]. Идея объединения усилий социальных партнёров ради спасения и возрождения страны оказалась не такой уж нереалистичной, как это могло показаться: мы увидим это временное единение нации в период восстановления страны в 1944-1946 годы. Правительство Виши создало профессиональные корпорации медиков, дантистов, архитекторов, ветеринаров, бухгалтеров (они существуют и поныне). Трудно переоценить сплочённость людей, связанных общими профессиональными интересами. Французское государство проводило активную социальную политику по защите интересов трудящихся. Социальное страхование, существовавшее с 1930-го года для работников промышленности и торговли, чья зарплата не превышала определённого потолка, в 1942 году было распространено на всех трудящихся, вне зависимости от их заработка. Семейные пособия, ранее предоставлявшиеся только работающим французам, стали доступны для безработных, получателей страховки по болезни, вдов и жён военнопленных из числа сельского населения. Хартия труда от 2 октября 1941 года впервые в истории французского трудового законодательства установила минимальную гарантированную зарплату, которая под другим названием и по другим расчётам существует и сегодня. Государственные служащие получили семейные надбавки. Наконец, в 1941 году государство установило пособие престарелым лицам наёмного труда старше 65 лет, которые не смогли заработать себе достаточную пенсию: это пособие во времена Виши получали 1,5 млн человек. На предприятиях были узаконены социальные комитеты и комитеты по безопасности труда, которые после войны будут преобразованы в комитеты по санитарии, безопасности и условиям труда[452]. Неудивительно, что католическая церковь поддержала социальную политику Виши. «В социальной и гражданской областях мы проявляем политическую лояльность к существующему правительству Франции и призываем верующих поступать таким же образом», — говорилось в послании ассамблеи кардиналов и архиепископов, адресованном Папе[453]. В другом послании от 24 июля 1941 года духовенство высказалось в том же духе: «Мы почитаем главу государства и призываем всех французов объединиться вокруг него. Мы рекомендуем всем верующим стать на его сторону в деле национального освобождения и без страха сотрудничать с ним»[454]. В апреле 1944 года архиепископ Парижский Сюар приветствовал маршала в столице «с волнением и благодарностью»[455]. Казалось бы, все вышеперечисленные установки и контакты с церковью вполне вписываются в рамки консервативной политики. Однако консервативный характер этих установок в арсенале Виши весьма условен: они были взяты на вооружение лишь потому, что могли принести практическую пользу делу возрождения страны. Об этой условности свидетельствует и образовательная политика Виши. Наличие среди вишистов прокатолических политиков и хорошие отношения режима с церковью привели первоначально к усилению религиозного влияния во французской школе при министре образования Жаке Шевалье. Однако светские и республиканские принципы, носителями которых являлась огромная масса учителей, были сильны во французской школе с начала XX века. Усиление позиций католицизма в системе образования могло бы спровоцировать раскол в обществе, поэтому новый министр образования, известный историк Ж. Каркопино, восстановил в полном объёме светские принципы государственной школы. Но одновременно частные школы, в подавляющем большинстве католические, стали получать от государства финансирование[456]. К этой практике субсидирования частных школ, прерванной после войны, французское государство вернётся в 1980-е годы. Таким образом, действия правительства Петэна были продиктованы не идеологическими соображениями консервативного характера, а необходимостью обеспечить единство французов. «Я думал только о единстве французов, — заявит маршал на судебном процессе. — Моя власть, как никакая другая, возвеличивала семью, противодействовала разжиганию классовой борьбы, стремилась гарантировать приемлемые условия для труда на заводах и в полях»[457]. Точно так же, как режим Виши использовал традиционные ценности, он брал на вооружение идеи, которые мы бы сейчас назвали передовыми и модернистскими. Это идеи регионализма и децентрализации, которые в полной мере реализуются правительствами социалистов в 1980-е годы. В условиях оккупации, когда власть центра оказалась ограничена и страна распалась на несколько зон, большое значение приобрела самостоятельность местных властей в принятии решений. Речь идет прежде всего о префектах, которые эту самостоятельность получили от центральных властей. Именно в правление Петэна французские регионы начинают приобретать современные границы на основе социально-экономических характеристик. К этому времени относятся первые меры по обустройству территории в рамках 10-летнего плана развития, создание первых региональных административных структур, начало государственной политики в области урбанизации (закон июня 1943), первые проекты новых городов (так называемых городов-спутников)[458]. При Петэне была проведена реорганизация столичного транспорта и создано Независимое управление парижским транспортом, появилась рабочая карточка, позже преобразованная в оранжевую карточку[459]. Новшеством явилось и активное привлечение режимом Виши к государственному управлению технократов — людей, далёких от политики и связанных с миром бизнеса и корпоративного управления. Полагаю, что в глазах маршала специалисты-технократы выгодно отличались от профессиональных политиков, раздувавших в обществе разногласия ради своих корыстных интересов и абстрактных идеологических построений. Именно эти политиканы, по мнению маршала, довели страну до позорного поражения. Напротив, далёкие от политических дрязг специалисты-технократы, прекрасно разбиравшиеся в экономике и социальной проблематике, могли вытянуть страну из пропасти, в которую её вверглипрежние правители. Присутствие технократов было особенно заметно в правительстве адмирала Дарлана (Ж. Барно, Ф. Леидо, П. Пюшо, Ж. Бишелон, Ж. Кутро). Эти специалисты были нацелены на внедрение новых методов управления, новаций в промышленную политику и социальную инженерию. Многое было взято режимом Виши из арсенала довоенных модернистских технократических групп Икс-Криз (Жан Кутро) и «Новых тетрадей» (Огюст Детёф, Жак Барно). В частности, речь идёт об идеях «планизма» (доктрина контролируемого капитализма), которые нашли своё выражение в принятом в 1941 году 10-летнем плане по развитию промышленного производства, предвосхитившем пятилетки Пятой республики[460]. Дирижизм в той или иной степени до сих пор присутствует в экономической политике французского государства. Хотя сам маршал Петэн был противником излишнего присутствия государства в экономике страны, суровая реальность военных лет требовала обратного. Режим Виши не только использовал опыт специалистов-технократов, но и добился впечатляющих успехов в подготовке новых управленческих кадров. Маршал Петэн небезосновательно считал, что одной из главных причин гибели Третьей республики и позорного поражения в 1940 году, положившего ей конец, была слабость некомпетентных, коррумпированных элит, не способных эффективно руководить страной. Поэтому одной из своих главных задач Петэн считал подготовку новой элиты — молодой, энергичной, компетентной, способной возродить страну, предложив французам новые духовные ориентиры, новые формы организации производства и администрирования. В эту короткую и нелёгкую эпоху было создано около 6о (!) школ подготовки кадров, в том числе Национальная женская школа кадров в Экюлли[461]. Однако главным детищем правительства Виши стала Национальная школа молодых кадров в Урья-же (она размещалась в замке Урьяж в и километрах от Гренобля), просуществовавшая с сентября 1940 по 1 января 1943 года. Маршал Петэн поддержал идею создания школы в Урьяже и лично посетил её 20 октября 1940 года. Через Урьяж прошло более одной тысячи человек (стажировка в среднем равнялась 6 месяцам). Более половины из них были люди от 21 до 30 лет и только 9% — старше 40 лет. В профессиональном плане это были студенты, предприниматели, офицеры, инженеры, то есть специалисты, в которых особенно нуждалась страна[462]. Урьяжцы выпускали свою газету, которая стала центром дискуссий и обмена мнениями. Здесь изучали философию, культуру, историю рабочего движения, социальную проблематику, экономику. Очень скоро в Урьяже стали открыто звучать призывы к изгнанию оккупантов. Урьяжцы укрывали у себя евреев, отказывались проводить совместные мероприятия с коллаборационистами вроде Ж. Дарнана[463]. Эта оппозиционность и стала причиной закрытия школы по инициативе П. Лаваля, при помощи немцев вернувшегося во власть после своего отстранения по распоряжению Петэна. После закрытия школы многие урьяжцы ушли в Сопротивление. Несомненно, школа в Урьяже повлияла на духовное развитие послевоенного поколения. Среди выпускников Урьяжа — основатель газеты «Монд» Юбер Бёв-Мери, видные представители персонализма основатель журнала «Эспри» Э. Мунье и Ж.-М. Доменак, публицист Симон Нора, режиссёр, актёр и сценарист Ив Робер, один из разработчиков договора о создании Европейского объединения угля и стали П.-Ж. М. Рейтер. Урьяж стал прообразом знаменитой Национальной школы администрации (ЭНА) и других послевоенных школ подготовки кадров. Урьяжцы (С. Нора, историк литературы Жильбер Годоффр) принимали активное участие в разработке принципов ЭНА, а С. Нора стал её первым руководителем. В области внешней политики Петэн, предвосхищая де Голля, нащупывает для страны «третий путь» — путь своеобразного посредника, буфера между двумя враждующими блоками. Эту политическую стратегию в 1960-е годы позаимствует у маршала его антагонист де Голль. В те времена «третий путь» означал сохранение нейтралитета между союзниками и странами гитлеровской коалиции. Любопытно, что в разговоре со своим сотрудником Дюмуленом де Лабартетом маршал предсказал раскол послевоенного мира на два блока — советский и американский[464]. Интерес представляет вопрос, как сам Петэн определял место своей «Национальной революции» в ряду тогдашних идеологий и как он относился к тоталитарным доктринам тех времён. Петэн не был сторонником тоталитаризма и диктатуры. «Я представляю традицию, воплощающую французскую и христианскую цивилизацию перед лицом крайностей любой тирании», — заявит на судебном процессе маршал[465]. Петэн не был сторонником фашизма, нацизма и франкизма. Однако он не скрывал своих симпатий к португальскому диктатору Салазару и его Estado Novo (Новому государству). «Отсылка к Салазару объяснима, — пишет М. ферро. — Отсылка к Estado Novo объясняется тем, что Салазар смог предложить христианам приемлемую для них модель государства. Франко, которым Петэн восхищался, не служил для него примером, потому что в основе его власти лежала гражданская война. Открыто взывая к Салазару, Петэн хотел продемонстрировать, что он не подражает ни Риму, ни Берлину, а афиширует свои симпатии к стране, традиционно ориентировавшейся на Англию. Муссолини и Гитлер также не были для него примером по вполне понятным причинам. Петэн не испытывал никакой особой симпатии ни к тысячелетнему Рейху, ни к большой средиземноморской Италии»[466]. Таким образом, «Национальная революция» — это не манифест французского фашизма или консерватизма, а эклектичная политика, черпавшая идеи из самых разных источников и нацеленная на решение практических задач. Критерий выбора идеологических установок был один — обеспечить единение французов, выживание и возрождение Франции за счёт традиционных и новых ценностей, способствующих реализации указанных задач. И вот парадокс! Созидая временную конструкцию, Петэну удалось связать прошлое и будущее. Мы видим преемственность между режимом Виши, с одной стороны, и эпохой Народного фронта и последних правительств Третьей республики, с другой. Одновременно наблюдается сходство вишистской идеологии с голлистской идеологией (недоверие к политическим партиям, сильная исполнительная власть, посредническая позиция Франции между двумя блоками на международной арене, этатизм). Есть нечто общее и с политическим курсом Четвёртой республики (выбор третьего пути между капитализмом и социализмом) и, наконец, с реформами правительств социалистов в 1980-1990-е годы (децентрализацией власти, расширением полномочий судебной власти). Режим Виши — это не патология и не отклонение в процессе исторического развития страны, вызванные военными бедствиями, а важный период в истории Франции. Можно согласиться с А. Вертом: «Режим Виши был значительным социальным и историческим явлением французской истории. Он не был случайностью. Вишизм коренится в далёком прошлом и оказывает влияние на будущее»[467]. Петэн обладал удивительным историческим чутьём, позволявшим ему уловить связь времён. «Освобождённая Франция может сменить лозунги и заговорить иначе, — заявил маршал на судебном процессе. — Но она не сможет строить новое на каком-либо ином фундаменте, чем тот, что был заложен мною. Можно привести множество примеров, подтверждающих наличие преемственности в судьбах Родины. И никто не имеет права прервать эту преемственность»[468]. Итак, перед нами режим, адаптированный своим создателем к условиям войны и мыслившийся им как временное явление. Идеология этого режима эклектична и приспособлена под практические нужды оккупированной страны. Хотя некоторые действия Виши, несомненно, носили жёсткий и авторитарный характер, они объяснялись чрезвычайными обстоятельствами, а не природой режима. Сам же он являлся наследником республиканских традиций и системы, подвергшихся временной «заморозке» в силу тех же чрезвычайных обстоятельств. На протяжении всего периода существования режима Виши маршал Петэн пользовался доверием и поддержкой подавляющей части населения и не нуждался для поддержания своей власти в диктаторских методах управления страной. Если и присутствовали некие признаки культа личности Петэна, то зародился этот культ внизу, среди широких народных масс, благодарных маршалу за спасение страны, а не насаждался сверху и не поддерживался страхом и насилием, как это имело место в тогдашних тоталитарных режимах.
Часть V. Щит и меч
Если де Голль смело поднял меч Франции, то История не забудет, что я терпеливо держал перед французами щит.Филипп Петэн
Монтуар
Для меня Монтуар — самое большое поражение немецкой политики в отношении Франции.После подписания перемирия и становления режима Виши перед Петэном встала труднейшая задача — обозначить масштабы и границы вынужденного взаимодействия с немцами. 24 октября 1940 года на вокзале небольшого городка Монтуар на реке Луар состоялась встреча маршала Петэна с Гитлером (в 2003 году местные власти открыли в здании бывшего вокзала исторический музей). Глава Третьего рейха прибыл сюда на своём бронированном поезде. Он возвращался после переговоров с испанским диктатором Франко, которые состоялись во французском местечке Андей близ франко-испанской границы. Маленький уютный Монтуар с населением около 4 тыс. человек, родина знаменитого французского поэта Ронсара, не случайно был выбран для этой встречи. Немцы облюбовали этот городок потому, что меньше чем в четырёх километрах от него расположен 550-метровый железнодорожный туннель Сен-Римэ, прорубленный в скале толщиной в 30 метров. Здесь мог укрыться от воздушных атак поезд Гитлера. Позже, в 1942 году, немцы возвели здесь бункер, где предполагалось разместить одну из ставок фюрера (Fuhrerhauptquartiere)[469]. К тому же Монтуар располагался недалеко от демаркационной линии, разделявшей Францию на оккупированную зону и свободную, подконтрольную Виши. Эта встреча имела знаковый характер и стала важным событием в истории Франции военных лет. Среди историков, в том числе и отечественных, преобладает взгляд на встречу в Монтуаре как на окончательную капитуляцию Петэна перед нацистской Германией и официальное провозглашение политики коллаборационизма. «Самым важным результатом встречи в Монтуаре была провозглашённая Петэном и Лавалем политика самого широкого коллаборационизма», — писал советский историк И.С. Киссельгоф[470]. Это мнение широко распространено и сегодня, и не только в отечественной историографии. По мнению французских авторов «Исторического словаря Франции времён оккупации», встреча в Монтуаре означала, что «Петэн направил свою страну по пути коллаборационизма»[471]. Историк Жан-Поль Куанте полагает, что «встреча в Монтуаре не принесла Франции никаких ощутимых положительных результатов»[472].Действительно, у сторонников этой точки зрения, казалось бы, весомые аргументы. Во-первых, в ходе встречи Петэн согласился на так называемое экономическое сотрудничество, на деле означавшее ограбление Франции оккупантами. Во-вторых, в своём радиовыступлении по поводу Монтуара Петэн публично высказался за политику сотрудничества с победителями. «В последний четверг я встречался в Монтуаре с канцлером Рейха, — заявил маршал в радиообращении к нации 30 октября 1940 года. — Эта встреча пробудила надежды и вызвала опасения. Эта первая встреча между победителем и побеждённым знаменует собой начало восстановления нашей страны. Я добровольно откликнулся на приглашение фюрера. С его стороны я не испытывал никакого диктата, никакого давления. Мы рассматривали вопрос о сотрудничестве между нашими странами. Я согласился на него в принципе (выделено мною. — А.Б.). Его детали будут обсуждены позже. Сегодня я вступаю на путь сотрудничества ради чести и поддержания единства страны в рамках нового европейского порядка. В недалёком будущем могут быть облегчены страдания французов, улучшено положение военнопленных, уменьшены оккупационные платежи. Также может быть изменён статус демаркационной линии, улучшено управление и продовольственное снабжение страны. Это сотрудничество должно быть искренним. Оно должно исключить любые агрессивные замыслы. Оно требует терпения и доверия друг к другу. Перемирие всё-таки — это не мир. Франция взяла на себя многочисленные обязательства перед победителем. Тем не менее она остаётся суверенным государством. Этот суверенитет обязывает её защищать свою землю, преодолевать разногласия в обществе и недовольство в своих колониях. Это моя политика»[473]. Таким образом, и в ходе переговоров с Гитлером, и в радиообращении к нации впервые прозвучала мысль о том, что Франция как проигравшая страна вынуждена согласиться на сотрудничество со вчерашним врагом. Впервые прозвучало это слово — «сотрудничество» (collaboration), которое даст рождение понятию «коллаборационизм» (сотрудничество с врагом). Наконец, имелся важный психологический момент, вытекавший из самого факта встречи с Гитлером и многократно усиленный немецкой пропагандой (кинохроника, растиражированные прессой фотографии встречи с рукопожатием Петэна и Гитлера). Однако если бы историю дипломатии писали только на основе официальных реляций и речей, то получилась бы совершенно искажённая картина. Для воссоздания реальной ситуации нам следует заглянуть за кулисы большой политики. Только в 1961 году бывший личный переводчик Гитлера Пауль Шмидт опубликовал немецкий протокол встречи. Но и после публикации этот источник не вызвал интереса у большинства специалистов — настолько прочно в их сознание уже вошла однозначно негативная оценка этого события. Примечательно, что только два французских историка — Франсуа Дельпла и Марк Ферро — обратились к таким источникам, как беседа между Гитлером и Петэном в Монтуаре и немецкий протокол встречи[474]. Всё путешествие Гитлера, приведшее его в маленький французский городок, объяснялось его желанием втянуть Испанию и Францию в войну против Англии. Гитлер уже побывал в Монтуаре за два дня до встречи с маршалом, о чём редко кто вспоминает. По пути к испанской границе Гитлер остановился в Монтуаре, куда прибыл и вице-премьер Пьер Лаваль, фактически возглавлявший правительство Виши. Предполагалось, что Лаваль обсудит с немецким министром иностранных дел Иоахимом фон Риббентропом повестку предстоящей встречи глав двух государств. Однако неожиданно для всех Гитлер лично принял французского вице-премьера. Скорее всего, это был своеобразный зондаж настроений французской политической элиты. Гитлер услышал от Лаваля то, что хотел услышать. Французский политик был ярым сторонником тесного военного сотрудничества между Третьим рейхом и Францией. Неудивительно, что во время беседы Лаваль всячески приветствовал военное сближение двух стран. Так что фюрер отбыл к испанской границе в хорошем расположении духа[475]. Однако вскоре генерал Франко испортил Гитлеру настроение: испанский диктатор в дипломатичной форме отказался вступить в войну на стороне Германии и её союзников. Теперь вся надежда была на маршала Петэна. Петэн, вполне возможно, уже знал от своего испанского коллеги, о чём пойдёт речь на переговорах: он знал о сути предложения фюрера, об отказе Франко, о реакции на этот отказ Гитлера и имел возможность подготовиться к беседе. Можно даже предположить, что позиции Франции и Испании были заранее согласованы, учитывая дружеские и доверительные отношения между Франко и Петэном (они познакомились ещё в 1925 году во время совместной франко-испанской военной операции против местных племён в Марокко, а в 1939-1940 годах маршал был послом в Мадриде)[476]. Переговоры проходили на вокзале, в личном вагоне Гитлера. Беседа длилась полтора часа. Вот как описывает Шмидт поведение маршала во время встречи: «Несмотря на преклонный возраст, маршал в щегольской униформе сидел очень прямо напротив Гитлера. Держался он скорее самоуверенно, чем подобострастно, и со спокойной леностью слушал мой перевод. Рядом с ним, как живая противоположность, сидел маленький смуглый Лаваль в неизменном белом галстуке, поочередно искательным взором поглядывая то на Гитлера, то на Риббентропа, пока я переводил»[477]. Во время беседы «Гитлер много говорил, — докладывал на заседании правительства 26 октября 1940 года тогдашний министр финансов Виши Ив Бутийе. — Он бахвалился, что располагает такой военной мощью, которой никто не сможет противостоять»[478]. Несмотря на дурное настроение, вызванное отказом Франко, во время беседы Гитлер вёл себя достаточно тактично и осторожно. Здесь необходимо обратить внимание на характер отношений между Гитлером и Петэном. Гитлер, по свидетельству его окружения, испытывал к Петэну определённую слабость, уважая в нём прославленного военачальника Великой войны. Однако это чувство уважения причудливо уживалось у Гитлера с явной недооценкой физического и умственного состояния маршала: Гитлер считал Петэна одряхлевшим стариком, отставшим от жизни и не способным вершить политику на уровне современных задач, и сравнивал его с отжившим свой век оперным певцом. В разговоре с Мартином Борманом 13 мая 1942 года Гитлер так высказался о Петэне и его политике: «Что меня больше всего поражает в сегодняшней политике французов, так это желание усидеть на нескольких стульях, в то время как у них никогда не получалось усидеть хотя бы на одном. И потом, им недостаёт энергичного человека. Страна, будущее которой зависит от выбора в трагических обстоятельствах, должна возглавляться человеком, способным хладнокровно анализировать сложившуюся ситуацию. Правда, что он (Петэн. — А.Б.) пользуется высоким авторитетом среди французов, но это объясняется прежде всего тем почтением, которое испытывают к старости. Когда же речь идёт о принятии решений, от которых зависит будущее страны, я думаю, что опыт человека подобного возраста вряд ли представляет какую-либо ценность. Разговор с маршалом лишён для меня всякого интереса, несмотря на то уважение, которое я испытываю к этому достойному человеку. Для сравнения — это всё равно, что поручить главную партию в опере прославленному пожилому певцу и, получив плачевные результаты, утешать себя мыслью о том, что лет 30-40 назад это был золотой голос»[479]. Быть может, именно эта недооценка явилась причиной серьёзных ошибок Гитлера при подписании перемирия и переговоров в Монтуаре. Что касается маршала Петэна, то на переговорах он держался осторожно и соблюдал необходимый дипломатический такт в отношении победителя, одновременно ведя удивительно тонкую для военного человека интригу. В отличие от Гитлера, Петэн не питал ни малейших иллюзий в отношении своего визави. В разговоре с генералом Лором маршал Петэн так отзывался о Гитлере: «Я встретил человека, неприятного в общении; он ни разу не взглянул мне в глаза. Это надутый выскочка. Я попытался дать ему понять, что его позиция на грани некорректности. Нам не следует от него ждать ничего хорошего»[480]. В беседе с министром образования Жаком Шевалье маршал выразился ещё более резко: «Это ничто». Историку Жерому Каркопино, который тоже в своё время занимал пост министра образования в правительстве Виши, Петэн дал также нелестную оценку вождя Третьего рейха: «Дикарь, посредственность, которая не извлекла уроков из Истории»[481]. Но не только симпатиями к Петэну объяснялась деликатность Гитлера. В Монтуаре Петэн вновь пустил в ход свои козыри — флот и колониальную империю. К моменту встречи в Монтуаре Гитлер уже готовился к нападению на СССР. Это заставляло его быть более покладистым с Виши, чтобы обеспечить себе надёжные тылы. Между тем главной задачей Гитлера на французском направлении оставалось вовлечение Франции в немецкое противостоянии с Англией, то есть военное сотрудничество. Примечательно, что де Голль и его английские покровители своими авантюрными действиями объективно сыграни на руку фюреру: прошёл только месяц после англо-голлистского нападения на Дакар, и Гитлер, несомненно, пытался использовать это событие как аргумент в пользу вступления Франции в войну против Англии. Среди историков нет единства по вопросу о том, как шли переговоры относительно возможности военного сотрудничества, французский историк Франсуа Дельпла и его швейцарский коллега Филипп Бюррен, опираясь на немецкие протоколы встречи, утверждают, будто именно Петэн предлагал совместные со странами «оси» (нацистской Германией и фашистской Италией) военные операции против англичан в Африке для защиты колониальной империи Франции[482]. Этой же точки зрения придерживаются и некоторые другие авторитетные французские историки — Ж.-П. Азема и О. Вьевьорка[483]. Существует и другая точка зрения, также опирающаяся на немецкий протокол встречи. По мнению известного английского историка Джона Кигана, в Мон-туаре Гитлер пытался принудить Петэна к вступлению в войну против Англии на стороне стран «оси»[484]. «Он (Гитлер. — А.Б.) приступил к формированию европейского сообщества, географически даже выходящего за рамки континента и выступающего против врага в лице англичан, — говорится в немецком протоколе встречи. — Он вступил в диалог с французским правительством с целью выяснить, насколько оно готово войти в это сообщество»[485]. На самом деле между этими двумя интерпретациями нет противоречия. Скорее всего, Петэн прекрасно понимал, насколько опасно отвергать предложения Гитлера, ещё не успокоившегося после отказа Франко. Поэтому маршал выступил с предложением, которое формально свидетельствовало о лояльности побеждённой Франции. Петэн правильно рассчитал, что Гитлер отвергнет это предложение: его интересы пока были сосредоточены на европейском континенте, и защита французской колониальной империи не входила в его планы. Единственное, что сделал в этом направлении Гитлер, это освободил из плена нескольких французских офицеров, которые должны были участвовать в операции Виши по отвоеванию у англичан и голлистов Чада[486]. Зато Петэн, формально продемонстрировав свою лояльность, получил возможность без опаски отклонить предложение Гитлера о вступлении в войну на стороне стран «оси». О подлинном отношении Петэна к военному сотрудничеству с Германией в Африке свидетельствует дезавуирование маршалом Бизертского и Дакарского протоколов от 28 мая 1941 года, подготовленных адмиралом Дарланом, преемником Лаваля на посту главы правительства, и предполагавших тесное военное взаимодействие двух стран в Северной и Западной Африке. Петэн категорически отверг идею военного сотрудничества. Он заявил, что «Франция слишком пострадала морально и материально, чтобы принять участие в новом конфликте»[487]. И в Монтуаре, и в дальнейшем маршал проявит в вопросе о военном сотрудничестве такую же неуступчивость. Причём ему не раз приходилось идти против своего окружения. Позиция Петэна разительно отличалась от позиции Пьера Лаваля, который вместе со своим немецким коллегой И. фон Риббентропом присутствовал на встрече в Монтуаре. Если Лаваль открыто выступал против Англии и ратовал за военный союз с Германией, то маршал хранил на этот счёт молчание[488]. Именно с Монтуара берут начало расхождения между главой французского государства и его вице-премьером по вопросу о сотрудничестве с Германией. Эти разногласия приведут 13 декабря 1940 года к освобождению П. Лаваля от должности заместителя председателя Совета министров и его аресту по приказу маршала Петэна. В Монтуаре Петэн говорил о другом сотрудничестве — о возвращении военнопленных, о снижении репараций, о статусе демаркационной линии между двумя зонами. Эти вопросы совершенно не волновали главу Третьего рейха. «Таким образом, в ходе беседы выяснилось полное несовпадение интересов, — констатировал Шмидт. — Гитлер не ответил на те вопросы, которые, разумеется, казались Петэну и Лавалю самыми важными, а французы не сказали ни слова в ответ на намек Гитлера насчет вступления в войну против Англии. Карта, на которую поставил Гитлер, была бита в результате осторожной сдержанности Петэна и Лаваля. Односложные ответы Петэна во время дискуссии в Монтуаре явно свидетельствовали о категорическом отказе. В тот вечер Гитлер, по моим наблюдениям, был особенно разочарован отчужденностью французов»[489]. Петэн соглашался на сотрудничество «в принципе», детали которого будут согласованы в будущем, и отказался взять на себя какие-либо конкретные обязательства[490]. «Я смог настоять на том, чтобы обсуждался вопрос о сотрудничестве в принципе, — писал маршал Петэн генералу Вейгану. — Никакие конкретные условия сотрудничества не рассматривались. На этих переговорах я ограничился только вопросами улучшения положения военнопленных, продовольственного снабжения, контактов между зонами и ликвидации демаркационной линии. Я сумел повернуть разговор в русло обсуждения экономических вопросов и обороны нашей империи в Африке, исключив всякую мысль об агрессии против Англии. Я полон решимости не связывать себя в этом плане никакими обязательствами ни с немцами, ни с итальянцами»[491]. Конечно, как стороне проигравшей Франции надо было чем-то пожертвовать на этих переговорах. Этой жертвой стало согласие на экономическое сотрудничество, означавшее ограбление Франции Германией. Однако на деле маршал мало чем поступался: Германия как страна-победительница и как оккупационная держава и без всякого соглашения имела неограниченные возможности по экономической эксплуатации побеждённой Франции. Но никакое экономическое ограбление страны не могло бы сравниться по катастрофическим последствиям с вовлечением в войну на стороне стран гитлеровской коалиции. И позже, как мы увидим, Петэн будет использовать малейшую возможность для противодействия немцам. Его будут упрекать, как и в случае с Монтуаром, за многочисленные уступки немцам, за мизерность результатов его сопротивления. Но нельзя забывать, в каких условиях ему приходилось действовать: это постоянная угроза полной оккупации страны и давление со стороны немцев; 1,8 млн французских заложников в лице военнопленных; наличие «парижских коллаборационистов» — дублёров, готовых по первому знаку своих хозяев заменить маршала; тотальный контроль за Петэном многочисленных немецких инстанций (немецкого посольства, спецслужб, Вермахта). «В состоянии ли вы понять все трудности управления страной в таких условиях? — говорилось в заявлении маршала на судебном процессе 1945 года. — Каждый день под угрозой приставленного к горлу ножа мне приходилось противостоять требованиям противника. Мне приходилось его ублажать и произносить такие слова и совершать такие поступки, которые заставляли меня страдать»[492]. В тот самый день, когда состоялась встреча в Монтуаре, в Лондон прибыл с секретной миссией посланец Петэна профессор философии Луи Ружье[493]. До сих пор идут споры историков о том, шла ли речь на переговорах с премьером У. Черчиллем и министром иностранных дел Великобритании Э. Галифаксом о заключении секретного соглашения между правительством Виши и британским кабинетом. Но достоверно известно, что Ружье ставил вопрос о прекращении военных действий друг против друга. В любом случае Петэн пытался дать понять англичанам, что Монтуар никак не повлияет на обязательства Франции не воевать со своим недавним союзником. Есть свидетельства того, что Петэн верил в победу упорных англосаксов. Генерал Жан д’Аркур, ас Первой мировой войны, инспектор истребительной авиации, вспоминал: «30 июля 1940 года я был вызван в Отель дю Парк (резиденция Петэна в Виши. — А.Б.). В присутствии Лаваля, который не проронил ни слова, Маршал неожиданно сказал мне: „Англичане выиграют войну“»[494]. Таким образом, Монтуар — это попытка бороться с противником в неравных условиях, а не капитуляция перед ним. И эта борьба была не бесполезна и приносила «маленькие победы» Петэну, а вместе с ним — и Франции, и союзникам. «Одной из самых больших ошибок фюрера» назвал Монтуар один из вождей Третьего рейха Г. Геринг[495]. «Сразу после войны я не мог понять, как Петэн мог себя так вести в Монтуаре, зная, что в тот же день, когда происходила встреча с фюрером, профессор Ружье разговаривал от его имени с Черчиллем и уверял его в том, что Франция не предпримет ничего несовместимого с честью против своего бывшего союзника, — делился своими мыслями в одном из послевоенных интервью видный гитлеровский дипломат Ц. Ренте-Финк. — Сегодня, когда я сравниваю отчёт об этих лондонских переговорах, очень конкретных, с тем, что имело место в Монтуаре, я склоняюсь к мысли, что маршал Петэн был победителем в дипломатическом состязании в Монтуаре»[496]. Те же мысли Ц. Ренте-Финк развивает в интервью газете «Ля Либр Бельжик» от 1-2 ноября 1947 года: «У маршала Петэна имелся ясный план. Он чётко следовал определённой политической линии и знал, что он делает. Для меня Монтуар — самое большое поражение немецкой политики в отношении Франции. Мы ничего не получили и потеряли почти всё, чем располагали. Нам не удалось ни привлечь Францию к нашему делу, ни оккупировать её целиком. Если бы не было Монтуара, не было бы, возможно, и высадки союзников в Северной Африке, и нашего поражения позднее»[497]. Такое же мнение высказал и Пауль Шмидт, личный переводчик Гитлера, присутствовавший на встрече в Монтуаре: «Я склоняюсь к тому, чтобы рассматривать победителя при Вердене и как победителя дипломатической дуэли в Монтуаре»[498]. Свой рассказ о встрече в Монтуаре Шмидт завершает такими словами: «У тех, кто возвращался в Германию в двух специальных поездах Гитлера и Риббентропа, настроение было не особенно радостным. Ни в Андейе, ни в Монтуаре Гитлер не получил того, чего хотел»[499]. В отличие от оккупированной Дании, втянутой правительством во главе с Торвальдом Стаунингом в антикоминтерновский пакт в ноябре 1941 года, вишистской Франции удалось избежать подобной участи. Франция так и не вступит в войну на стороне Германии, немцам не удастся использовать в своих целях французскую колониальную империю, им также не достанется французский военно-морской флот, затопленный по приказу Виши на рейде Тулона. И в этом была огромная заслуга престарелого маршала.Цецилий фон Ренте-Финк, немецкий дипломат
Петэн и немцы
Петэн не выполнил доверенной ему исторической миссии.В связи с перемирием и встречей в Монтуаре уместно коснуться темы вынужденного сотрудничества (а не коллаборационизма) маршала Петэна с оккупантами. Коллаборационисты — это те французы, которые встали на сторону нацистской Германии по идейным соображениям (немногочисленные французские фашисты) либо по соображениям материальной выгоды или карьеры (часть чиновников, милиция, некоторые представители творческой интеллигенции). Остальные же вынуждены были сосуществовать с оккупантами. «В оккупированной стране так или иначе почти все вынуждены были волей-неволей „сотрудничать“ в какой-то степени с оккупационной державой, — писал А. Верт. — Французский рабочий класс, хотя и против своего желания, способствовал германским военным усилиям либо работая на заводах Франции, либо покорно отправляясь на принудительные работы в Германию»[500]. В первое время после оккупации немцам приходилось выполнять роль регулятора социально-экономической жизни. Так, на севере Франции в исходе населения приняли участие не только простые граждане, но и местные элиты. Мэры, главы крупных административных и социальных служб бросали без разрешения вышестоящих инстанций вверенные им рычаги управления и своё население. Когда Оберфельдкомендатура принимала под своё управление департаменты Нор и Па-де-Кале, то она была потрясена масштабами хаоса и надвигавшейся угрозой голода, эпидемий и грабежей. Немецкие власти разрешили вернуться домой местным административным службам, блокированным на Сомме. Из лагерей военнопленных срочно освобождали и направляли по месту жительства медиков, жандармов, таможенников, инженеров. Немецкие службы социальной помощи инспектировали терпящие бедствие города севера Франции и распределяли среди их жителей продовольственные запасы, захваченные в качестве трофеев на англо-французских складах[501]. «Почти повсюду исчезновение административного руководства повлекло за собой исчезновение всех служб, — пишет французский историк Э. Дежонг. — Нижестоящие чиновники и муниципальные служащие исчезли. Так, в городе Като, например, дали дёру сборщик налогов, почтмейстер, пожарники, служащие сберегательных касс и банков»[502]. Некоторые из бежавших рангом повыше, как мы знаем, оказались по другую сторону Ла-Манша. Можно ли судить деморализованных французов за то, что они приняли немецкую помощь? Можно ли объявить предателями тех чиновников, которые не сбежали, имели мужество остаться на своих постах и ради спасения своих граждан пошли на вынужденное сотрудничество с врагом? Полагаю, что на эти два вопроса ответ один — отрицательный. Точно так же ради спасения французов был вынужден сосуществовать и сотрудничать с немцами и сам маршал. «Оккупация также вынуждала меня, вопреки моей воле и зову сердца, говорить слова и совершать поступки, заставлявшие меня страдать больше, чем вас, но перед лицом вражеских требований я не уступил ни пяди в главном, что касается существования Родины, — заявил на судебном процессе маршал Петэн. — Напротив, в течение четырёх лет своими действиями я поддерживал силы Франции, я обеспечил французам жизнь и хлеб»[503]. Вынужденный характер этого сотрудничества понял и оценил писатель А. де Сент-Экзюпери. «Почему он не нападал на Виши? — задаётся вопросом в предисловии к „Военным запискам“ писателя-лётчика Раймон Арон и тут же отвечает: — Потому, что он считал, что каждую секунду правительство Виши подвергается нечеловеческому шантажу или что оно уступает давлению оккупантов ради обеспечения детей молоком и маслом. Можно ли спасти „честь“ ценой жизни тысяч детей?»[504] Сам А. де Сент-Экзюпери писал в 1942 году: «Член бюро парижского муниципалитета под давлением острой необходимости вынужден вступить в переговоры с победителем, чтобы Франция получила подачку — немного смазки для наших железнодорожных вагонов (у Франции нет больше ни бензина, ни даже лошадей, а ей нужно кормить свои города). Позже офицеры из комиссии по перемирию опишут нам этот постоянный свирепый шантаж. Четверть оборота ключа, регулирующего поставки этого продукта, — и за полгода умрёт на шесть тысяч детей больше. <...> Когда немцы, просто-напросто задержав поставку смазки, истребляют сто тысяч пятилетних заложников, ничто не искупит этого медленного, безмолвного кровотечения»[505]. Вопреки утверждениям значительной части историков о равнении Виши на нацистскую Германию, вся история оккупации — это история противостояния маршала Петэна и его окружения, с одной стороны, и немцев, с другой стороны. Не следует забывать о постоянном давлении на Петэна со стороны немцев. Адмирал Леги, посол США в Виши, по возвращении домой сказал в заявлении американской прессе 9 июля 1942 года, что Петэн «находится под постоянным и жестоким прессингом оккупанта, что затрудняет ему выполнение задуманного на благо страны»[506]. И тем не менее маршал боролся. Один из первых конфликтов был связан со снятием с должности премьер-министра Пьера Лаваля в конце 1940 года. Последний затеял большую самостоятельную игру, вдохновлённый успехами гитлеровской Германии в начале Второй мировой войны. Как полагало окружение маршала, Лаваль задумал отстранить Петэна от власти. Он уговаривал маршала отправиться в Париж, причём без сопровождения, на организованную Гитлером церемонию перезахоронения праха герцога Рейхштадского, сына Наполеона Бонапарта. По мнению окружения маршала и спецслужб Виши, Лаваль намеревался заманить маршала в столицу, изолировать его, добиться отставки и сформировать правительство с участием французских коллаборационистов. Развязка была ускорена приближением встречи Лаваля с Гитлером и Герингом; на ней, по информации вишистских спецслужб, должна была обсуждаться совместная операция по отвоеванию у голлистов Экваториальной Африки[507]. Это означало бы втягивание Франции в войну на стороне Германии, чему отчаянно противился маршал. 13 декабря 1940 года Лаваль был снят с должности вице-председателя Совета министров и арестован по приказу Петэна. Был также отдан приказ об аресте Ж. Деа, одного из главных коллаборационистов. Протестуя против отставки и ареста, Лаваль обратился к Петэну: «Господин маршал, одним жестом Вы перечеркнули всё, что я сделал в течение трёх месяцев в интересах Франции. Немцы прекрасно понимают, что, избавляясь от меня, Вы отказываетесь от сотрудничества с ними. Они поймут, что Вы их враг, что Вы больше не уважаете перемирие»[508]. Для немцев происшедшее представлялось не обычной интригой, а настоящим вызовом. В секретном меморандуме № 1556 от i8 декабря 1940 года посол Абец информировал Гитлера о происшествии: «В отставке Лаваля есть антинемецкий подтекст, поскольку Петэн сказал, что „Лаваль не импонирует иностранным правительствам“. Он мог иметь в виду англосаксов»[509]. Абец был прав в своих предположениях. Петэн рассматривал своего премьера как ставленника немцев. «Лаваль продаёт Францию оптом и в розницу. Он — плохой француз», — такую оценку дал ему маршал в беседе с американским послом Леги[510]. 17 декабря 1940 года Абец в сопровождении десяти эсэсовцев явился в резиденцию маршала. Он объявил, что Гитлер рассматривает отставку Лаваля как личный вызов себе. Петэн ответил, что решение об отставке Лаваля не подлежит пересмотру. «Я указал Петэну, что у меня достаточно доказательств того, что почти всё его окружение состоит из лицемеров и что они сбросили маску», — говорилось в секретном меморандуме Абеца. В письме Гитлеру Петэн обещал, что по прошествии определённого времени он будет готов доверить Лавалю портфель министра сельского хозяйства или министра труда. Об этом маршал сообщил Абецу. «Я ответил ему, что это письмо равнозначно отказу, и покинул дворец, — докладывал в Берлин Абец. — Между Лавалем и Петэном произошла живая сцена, во время которой Лаваль обвинил Петэна в двойной игре в пользу Англии. Петэн промолчал»[511]. Немцы освободили Лаваля, однако в правительство, опять-таки под давлением оккупантов, он вернулся только в 1942 году. Насколько всё было серьёзно, говорит тот факт, что в ответ на отставку Лаваля Гитлер приказал разработать план «Аттила», предусматривавший немецкое вторжение в свободную зону (он будет реализован в ноябре 1942 года). Гитлер также отдал приказ привести в состояние боевой готовности войска, размещённые в оккупированной зоне. После войны, находясь в тюрьме, Абец утверждал, что фюрер рассматривал возможность вторжения в свободную зону в ответ на отставку Лаваля. Известный немецкий диверсант Отто Скорцени в своих «Секретных миссиях» писал, что в декабре 1940 года Гитлер планировал убийство генерала Вейгана. Приказ о ликвидации Вейгана был передан генералом Кейтелем главе Абвера, но тот решил выждать. Гитлер больше не возвращался к этому плану. Петэн предвидел столкновение Третьего рейха с Советским Союзом. «Германия не сможет избежать схватки с Россией», — говорилось в телеграмме американскому послу Леги, посланной маршалом 22 апреля 1941 года[512]. В отличие от Лаваля, Петэн критически отнёсся к немецким планам нападения на СССР. Когда госсекретарь по вопросам промышленности Франсуа Лёидо вернулся из Берлина в мае 1941 года и сообщил Петэну о скором начале реализации плана «Барбаросса», тот воскликнул, имея в виду немцев: «Теперь им крышка!»[513] В дальнейшем маршал дезавуировал Бизертский и Дакарский протоколы от 28 мая 1941 года, подготовленные адмиралом Дарланом, преемником Лаваля, и согласованные им с немцами. Эти протоколы предусматривали использование Германией тунисского города Бизерты в качестве базы для немецких войск в Ливии. Последние должны были переправиться в Бизерту на французских торговых судах под охраной французского ВМФ. По этим соглашениям немцам также передавалась местная железная дорога и 1,5 тыс. грузовиков из Туниса. Немцы должны были также получить порт и аэродром Дакара. В протоколах также содержались намёки на возможность в будущем франко-германских действий против англичан и голлистов[514]. Следующий серьёзный конфликт между маршалом и немцами был связан с вопросом о заложниках. Летом 1941 года начались убийства немецких офицеров. 21 августа 1941 года коммунист, будущий полковник фабьен, застрелил на станции метро немецкого морского офицера. По приказу Гитлера немецкое командование распорядилось казнить 100 заложников. 22-23 октября 1941 года менее чем за двое суток было расстреляно 98 человек: 27 человек (из них 26 коммунистов) в Шатобриане (близ Нанта), вНанте — 16 человек (5 из них на холме Валерьен), 50 человек (из них 42 коммунисты) — в Бордо[515]. Правительство Виши сделало всё возможное, чтобы спасти людей. В Шатобриане немцы собирались расстрелять 100 человек. По свидетельству Дюмулена де Лабартета, министр внутренних дел Пьер Пюшо вступил с немцами в отчаянный торг. Сначала ему удалось уменьшить список заложников до 50 человек. Среди оставшихся 50 он обнаружил 40 ветеранов, награждённых Боевым крестом или Военной медалью (высшая военная награда Франции). Тогда немцы предложили расстрелять вместо них находившихся в заключении 44 коммунистов, и П. Пюшо дал на это согласие. Позже его обвинят в соучастии в этих расстрелах, и генерал де Голль прикажет расстрелять его самого. А ведь П. Пюшо спас более полусотни жизней! А что же маршал? Вот как Дюмулен де Лабартет описывает реакцию Петэна на известие о расстрелах заложников: «В пятницу, 24 октября, маршал призвал меня к себе в семь утра. Он стоял у своего стола, бледный, плохо выбритый». Далее последовал диалог: «— Вы читали новости, Дюмулен? Они расстреляли пятьдесят заложников. Мы не можем больше оставаться здесь. Мы обесчещены. Эта кровь падёт на нас. — Надо выразить протест, господин маршал. — О, протестовать! Протестовать легко! Да, мы выразим протест, но этого недостаточно. Надо остановить эту бойню. — Что мы можем сделать? — Я над этим много думал, я не сомкнул ночью глаз. Я должен отправиться в Париж и стать военнопленным. — Вы, господин маршал?! — Да, отныне я хочу быть единственным заложником»[516]. Маршал написал Гитлеру следующее письмо: «Господин Фюрер-Канцлер, я обращаюсь непосредственно к Вам, чтобы потребовать во имя священных принципов человечности остановить кровавые репрессии. Два немецких офицера только что были подло убиты неизвестными, и ничто не позволяет утверждать, что этими убийцами были французы. Тем не менее сто французов уже казнены, а другим угрожает опасность. Мы оба полны решимости найти и наказать виновных, бороться изо всех сил с иностранным влиянием, направившим их руку и вложившим в неё оружие. Но я не могу позволить проливать кровь тех, кто непричастен к этим убийствам. Я бы предал свой народ, если бы в этот час не обратился бы к Вам с самым решительным протестом. Если, отказываясь прислушаться ко мне, Вам нужны новые заложники и жертвы, я перед Вами. Сегодня же я появлюсь в 14:00 на демаркационной линии, где, ожидая Вашего решения, я стану вашим пленником»[517]. Однако министры отсоветовали маршалу совершить этот шаг, способный обезглавить руководство страны. Письмо, собственноручно написанное маршалом, было доведено до сведения О. Абеца, однако французам оно осталось неизвестным. И всё же 23 октября 1941 года они услышали его призыв «прекратить эту бойню». В своём выступлении Петэн не сказал ни слова осуждения в адрес коммунистов, «таких же добрых французов, как и все остальные»[518]. Давление Петэна возымело своё действие. В докладе генералу Кейтелю главнокомандующий немецкими войсками во Франции генерал Отто фон Штюльпнагель выразил мнение, что отказ фюрера прислушаться к требованию маршала уменьшить число расстрелов может привести к разрыву франко-германских отношений. 29 октября 1941 года по представлению Пюшо 50 осуждённых на смерть заложников были помилованы немцами. Таким образом, Петэн предстаёт перед нами в истории с заложниками не как верный приспешник Гитлера, а как защитник французов, готовый сопротивляться немецкому диктату, насколько это возможно в нелёгких условиях оккупации. Кстати, парижские коллаборационисты упрекали маршала и его правительство в мягкотелости и требовали новых расстрелов. Зато позиция маршала встретила поддержку населения, его популярность возросла. В декабре 1941 года маршал Петэн вступил в конфликт с немцами по вопросу об условиях сотрудничества. 1 декабря 1941 года в Сен-Флорантене состоялась встреча Г. Геринга и Петэна. Маршал вновь отверг немецкое предложение о вступлении Франции в войну против Англии. Петэн сам выдвинул ряд требований, оформленных в виде документа. Во-первых, правительство Виши должно получить подтверждение своего суверенитета над всей территорией страны. Во-вторых, запретная зона должна вновь войти в состав оккупированной зоны. В-третьих, следует упразднить Остланд. В-четвёртых, следует распространить административную власть правительства Виши на оккупированную зону. В документе также содержалось требование, обращенное к немцам, не поддерживать парижских коллаборационистов Деа и Дорио. Геринг был в бешенстве. Он вернулся в Париж и отказался от участия в приёме, устроенном Абецем в немецком посольстве. Он решил организовать свой приём в авиаклубе при условии, что туда не будет приглашён ни один министр французского правительства[519]. Между вишистскими и немецкими спецслужбами также шло невидимое противостояние. Конечно, было бы неверно утверждать, что это была настоящая война спецслужб — ведь немцы были победителями; но где могли, вишисты оказывали сопротивление. Ещё 31 августа 1940 года маршал подписал секретный документ о создании вишистских спецслужб. По свидетельству главы военной контрразведки Виши Поля Пайоля, спецслужбы были замаскированы под общества сельскохозяйственных работ, а офицеры — под их служащих[520]. В южной зоне и в Северной Африке французская разведслужба сухопутных войск прослушивала немецкие телефонные сети (немецких дипломатов, гестапо) и тайно подключилась к кабельным сетям Париж-Мец. Разведслужба вишистских ВВС следила за действиями Люфтваффе и передавала собранные данные британской разведке: расшифрованная немецкая информация направлялась в Лондон по дипломатическим каналам через английского военного атташе в Лиссабоне[521]. В 1940-1942 годах в южной зоне было арестовано около 3 тыс. агентов стран гитлеровского блока (из них 42 были казнены), но ни одного разведчика союзников[522]. По свидетельству генерала Бержере, в начале 1942 года в районе Шатору произошла тайная казнь немецких агентов, которые вышли на след вишистских спецслужб[523]. После высадки союзников в Северной Африке и оккупации всей Франции немецкими войсками отношения между Петэном и оккупантами совсем испортились. У немцев созрел план государственного переворота, в результате которого маршал Петэн был бы отправлен в отставку и правительство сформировали бы парижские коллаборационисты. В сверхсекретной телеграмме № 7606 от 3 декабря 1943 года, адресованной немецкому представителю в Виши, Абец изложил сценарий отстранения от власти маршала и привёл объяснения, которые следовало дать населению по поводу смены власти. «Петэн не выполнил доверенной ему исторической миссии как во внутренней, так и во внешней политике, — говорилось в этом документе. — Он привёл свою страну к пропасти. В основе решения Петэна уйти лежит личная трагедия ветерана, на плечи которого в критический момент народ возложил задачу искоренения пороков Третьей республики, обеспечения возрождения Франции в рамках новой Европы и создания нового государства, где царит социальный порядок. Маршал не смог дойти до конца в осуществлении этой задачи. Его личность служила прикрытием для махинаций военной камарильи, интриганов и их англо-американских пособников. Он поставил страну на грань внешнего и внутреннего банкротства. 1. Внутренняя политика Петэна вела к полному параличу администрации и к реакционному повороту в социальной политике, не отвечавшей чаяниям трудового народа. Всё это привело к созданию благоприятных условий для терроризма. Если деятельность некоторых членов правительства, боровшихся против подобного прискорбного положения вещей, была парализована, то это произошло по вине маршала и его безответственного окружения. 2. Во внешней политике надежды, возлагавшиеся французским народом на маршала, были обмануты самым прискорбным образом. События 13 декабря 1940 года (смещение и арест П. Лаваля. — А. £.), подготовка к переходу французской колониальной империи на сторону англо-американцев, отпадение Северной Африки, где маршал и его окружение располагали сообщниками и оказывали им помощь; постоянная и решительная защита политических и военных руководителей империи, давно решившихся на измену; роспуск французской армии и затопление флота в Тулоне — за все эти события маршал несёт историческую ответственность. Он же саботировал политику, направленную на новый подъём Франции. 3. Наконец, 13 ноября этого года маршал и его последователи предприняли попытку восстановить путём пересмотра Конституции права Национального собрания, то есть права бывших парламентариев, которые, объявив войну, стали виновниками разгрома и подали в отставку ю июля 1940 года. Это должно было подготовить почву для союза с англо-американскими демократиями и для измены. Пытаясь узаконить обновлённый парламентаризм Третьей республики, маршал не выполнил историческую миссию, которую возложил на него французский народ в июле 1940 года, и сам заявил о своём провале. Его уход и полная ликвидация его камарильи открывают отныне новые перспективы перед подлинно народной Францией, которая стремится к безопасности, спокойствию и социальной справедливости в новой Европе, защищенной от внешних угроз и желающей окончательного примирения с Германией»[524]. Любопытна судьба этого важного документа, который впервые переведён мною на русский язык, французские специалисты умудрялись не замечать его до 1993 года, когда его наконец-то обнародовал известный историк М. Ферро. Быть может, причина такой «невнимательности» заключается в том, что он не вписывается в устоявшееся представление о режиме Виши? Хотя план Абеца не был осуществлён, немцы предприняли ряд профилактических мер против Петэна. Немецкий посол не был одинок среди оккупационного руководства в своем неприятии главы французского государства. «Маршал Петэн очень скоро стал рассматриваться как один из самых опасных врагов, даже как самый опасный из врагов Германии. Все доклады наших спецслужб, какие я знал и какие передавал в РСХА (Главное управление имперской безопасности — руководящий орган немецкой разведки и полиции Третьего рейха. — А.Б.), отражали эту же точку зрения», — вспоминал о тех временах штандартенфюрер СС Гельмут Кнохен[525], глава Службы безопасности (СД) и полиции безопасности во Франции в 1942-1944 годах[526]. С января 1944 года полномочный министр, представитель Гитлера при Виши, устанавливает за Петэном плотное наблюдение. Кандидатура надзирателя была выбрана удачно: Цецилий Ренте-Финк, один из ведущих немецких дипломатов, образованный, аристократ по происхождению, примкнул к нацистской партии и стал её рьяным адептом. В отличие от других представителей Германии в Виши, таких как Круг фон Нидда или генерал фон Нойбронн, с уважением относившихся к маршалу, Ренте-Финк был настроен крайне агрессивно и не скрывал своей неприязни к Петэну[527]. Отныне фиксировались все встречи и поездки маршала. Вокруг Виши были расквартированы немецкие воинские части. Ганс Геммен, отвечавший за экономическое ограбление Франции, в своём докладе от 6 февраля 1944 года высказал мнение, что Петэн открыто противодействует Германии[528]. И он был прав: по приказу Петэна его советник доктор Менетрель через генерального инспектора по вопросам пропаганды Габриеля Жанте пытался наладить контакты с антинацистски настроенными старшими офицерами Абвера в Ницце и Лионе[529]. Однако миссия провалилась: эмиссары Петэна были арестованы гестапо и депортированы в Германию. Это произошло за несколько дней до неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 года[530]. Маршал оказался фактически под арестом. Своему секретарю Жаку Траку он сказал, что «почти полностью потерял свободу и отныне является рабом»[531]. Тем не менее он ездит по городам, подвергшимся варварским бомбардировкам союзников, стремясь поддержать население. В Мелуне он задал окружившим его детям шутливый вопрос: «Кто в клетке — вы или я?» Дети закричали: «Мы, мы в клетке!» Петэн ответил им: «И вы, и я, все мы». Триумфальной стала поездка маршала в Париж в апреле 1944 года. Вальтер Стуки, посол Швейцарии в Виши, был свидетелем этого события: «Маршал отправился в путь под наблюдением гестапо. Население Виши прекрасно понимало, что происходит, и устроило старику настоящую бурную овацию. По пути следования главы государства его встречали с энтузиазмом и овациями; и сердца тех, кого он завоевал своей речью 29 апреля, были открыты тому, кто являлся пленником немцев: ненависть к оккупантам неимоверно возросла»[532]. Выступая 26 апреля 1944 года в Париже, маршал произнёс с балкона ратуши: «Это мой первый визит к вам. Я надеюсь вернуться позже. И тогда мне не надо будет предупреждать своих сторожей. Я буду без них, и мы скоро будем радоваться, я надеюсь на это!»[533]Это выступление вызвало ярость Ренте-финка. Несмотря на его приказ не публиковать эти слова маршала, весь Париж был информирован о речи маршала и приветствован её. В мае 1944 года, уже в Нанси, под бурные аплодисменты он произнёс речь, в которой были похожие слова: «Сегодня было не так-то просто добраться до вас, надо было договариваться с ними, но я улизнул от своих сторожей»[534].1Из сверхсекретной телеграммы Отто Абеца
Маршал Петэн и «еврейский вопрос»
Не судить, а понять. (Завет Марка Блока историкам)М. Блок. «Странное поражение»
Маршал Петэн и антисемитизм
Одно из самых тяжких обвинений, которое адресуют режиму Виши, — это антисемитизм и сознательная помощь немецким оккупантам в «окончательном решении» еврейского вопроса[535]. Тема антисемитизма — очень болезненная и политизированная. При её освещении на Западе существует, на мой взгляд, множество предубеждений, иногда лукавства, игры в мнимой политкорректности. Политика французского государства во главе с маршалом Петэном в отношении евреев является, пожалуй, одним из самых сложных вопросов в истории режима Виши. Добавим к этому деликатность сюжета, за которым, с одной стороны, стоят горе и страдания еврейского народа, а с другой стороны — использование темы Холокоста определёнными силами в своих корыстных политических целях. Попытка отойти от навязанных идеологических стереотипов и самостоятельно разобраться в этом вопросе подчас грозит исследователю необоснованными обвинениями в антисемитизме. Сразу же хочу оговориться: в стремлении самостоятельно осмыслить поставленную проблему нет никакой антисемитской подоплёки, а есть лишь искреннее желание без гнева и пристрастия, без идеологических штампов и ярлыков исследовать и понять истинные цели и мотивы политики режима Виши в отношении евреев. Как считал мой любимый французский учёный Марк Блок, главная задача историка — «понять, а не судить». Во Франции, в других западных странах и в Израиле еврейская общественность до сих пор видит в Петэне как главе Французского государства своего заклятого врага, не может простить ему антисемитских законов и всячески препятствует политической реабилитации маршала. Помимо тех людей, кто стал жертвой антипетэновской и антивишистской пропаганды и искренно верит в вину маршала, существуют и политические силы, которые используют тему «вины» для продвижения своих корыстных интересов. С 1960-х годов во Франции сложилась целая школа историков и публицистов во главе с американцем Робертом Пэкстоном, для которых режим Виши — это абсолютное зло. «Сформировалась некая молодая школа историков, которая намерена вести свою частную, и, как им кажется, героическую борьбу против правительства Виши, — справедливо отмечает французский историк еврейского происхождения Анни Кри-жель. — Мне кажется абсурдным переиначивать дело таким образом, будто правительство являлось не только соучастником, но и инициатором репрессий против евреев»[536]. Какую же цель преследуют обличители режима Виши? Во-первых, для либеральных и левых историков режим Виши — это идеологический враг. Р. Пэкстон, как и подавляющая часть его адептов, принадлежит к либеральному лагерю (Ж.-П. Азема, Р. Бадинтер, М. О. Барух, О. Вьевьорка, Л. Жоли). Искренне ненавидя нацизм, фашизм и тоталитаризм в целом, эти историки создали некую абстрактную модель тоталитаризма. Под свои «черно-белые» схемы либерального толка они и пытались подогнать сложную и противоречивую французскую действительность оккупационных лет. Во введении ко второму нью-йоркскому изданию своей главной книги Р. Пэкстон пишет: «Когда я перечитываю свои суждения тогдашних лет, я признаю, что они были категоричны, а иногда и жестоки. Они были написаны, я признаю это, под влиянием того отвращения, которое я испытывал к войне, которую вела во Вьетнаме моя собственная страна. Вьетнамская война обострила во мне ненависть к националистическим теориям самого разного толка. Когда я писал в конце 1960-х, меня волновало не сравнение с побежденной Францией, а наглая самоуверенность немцев летом 1940 года»[537]. Для Р. Пэкстона в режиме Виши, как и в американском правительстве времён вьетнамской войны, воплотилось всё зло государственной мощи, направленной против собственного народа. Чего стоит одна его фраза: «Режим Виши был раз и навсегда осквернён своим первородным грехом июня 1940 года»[538]. Р. Пэкстон и его последователи демонизировали режим Виши, превратив его в фашистского монстра. Согласно концепции Пэкстона, режим Виши по своей природе был фашистским и сотрудничал с нацистами не под давлением немецкого диктата, а по доброй воле[539]. Показательно, что для Пэкстона нет особой разницы между нацизмом и фашизмом. Одно из доказательств фашистской сущности режима Виши — это соучастие в «окончательном решении еврейского вопроса», подготовленном Третьим рейхом. А для того чтобы доказать виновность режима Виши, Пэкстон преувеличивает антисемитизм французского государства, объективно преуменьшая вину нацистов. В интервью, опубликованном в феврале 2007 года, историк Анри Руссо<гак говорит о Пэкстоне: «Он вовсе не стремится лучше понять природу режима Виши. Напротив, он пытается преуменьшить роль оккупанта, что создаёт впечатление, будто нацистский оккупант играл в этом деле лишь второстепенную роль. Мы потеряли из виду значимость оккупанта»[540]. Но не только Пэкстон и его последователи искажают истинную картину происходившего во Франции в годы оккупации. Как известно, историю пишут победители. Голлисты и коммунисты, две конкурировавшие между собой силы, не желали ни с кем делить славу героев войны и движения Сопротивления. Как совершенно справедливо заметил израильский историк Ашер Коэн, «совершенно ясно, что в голлистско-коммунистическом рассказе о Сопротивлении нашлось крайне мало места для людей правых взглядов и для христианских демократов, которые были одними из первых, кто участвовал в движении гражданского неповиновения и приходил на выручку евреям»[541]. Есть и ещё одна причина демонизации режима Виши. Как известно, со времён президента де Голля у Франции складывались непростые отношения с Израилем: в арабо-израильском конфликте французская дипломатия, в отличие от американской, выступала на стороне арабских стран. Создание комплекса вины Франции перед многострадальным еврейским народом — ещё одна цель обличительной антивишистскои кампании. И эта цель во многом достигнута — Франция в лице президента Ширака покаялась за грехи депортации в 1995 году, а при президенте Николя Саркози Франция взяла курс на тесное сотрудничество с Израилем. К сожалению, оппоненты «пэкстонистов» составляют меньшинство, хотя среди них немало авторитетных историков и публицистов (Анри Амуру, Робер Арон, Раймон Арон, Эрик Земмур, Анри Каспи, Ашер Коэн, Анни Крижель, Ален Мишель, Анри Руссо, Тьерри Дежардэн, Марк Ферро, Рауль Хильберг). В данном случае я не имею в виду историков, для которых Петэн — полностью положительная фигура. Большинство из перечисленных учёных критически относятся к личности маршала, но неправду о политике Виши в отношении евреев они не принимают. «Мне кажется абсурдным переиначивать дело таким образом, будто правительство являлось не только соучастником, но и инициатором репрессий против евреев, — пишет А. Крижель. — Иногда я задаюсь вопросом: а что если вопреки распространённому мнению жертвенность, присущая отчасти политике и поведению маршала, оказала более действенное и позитивное влияние на спасение евреев, чем на судьбу самой Франции?»[542] Любопытно, что почти все эти историки и публицисты по национальности евреи, и это неудивительно: они представляют народ, жестоко пострадавший в годы войны, и вполне понятно их желание узнать всю правду об этой войне. Только у этих специалистов профессиональная этика стоит выше политических и идеологических предпочтений. К тому же уважения к ним добавляет их смелость, ибо их противники ведут себя крайне агрессивно и постоянно выдают оппонентам «чёрные метки». Например, еврей А. Руссо был записан в «антисемиты». Классическую фундаментальную и фундированную книгу Р. Хильберга «Уничтожение евреев в Европе» издают и переиздают массовыми тиражами во многих странах мира, но не в Израиле. Покойный Робер Арон подвергся настоящей травле со стороны «пэкстонистов». Клановость, отсутствие толерантности, травля оппонентов, навешивание на них ярлыков являются уже опробованным оружием в руках либеральной и левой общественности. Обвиняющие Петэна в антисемитизме не могут ответить на главный вопрос, который ставят перед ними оппоненты: как так получилось, что режим во главе с «антисемитом» сумел сохранить жизнь более чем 90% своих соотечественников-евреев и 75% всех евреев, находившихся на территории Франции в годы войны, в то время как в большинстве западноевропейских стран погибло от 100 до 50% от общей численности еврейской диаспоры? Справедливости надо сказать, что критики Петэна и режима Виши пытаются ответить на этот вопрос, но их ответы крайне неубедительны. Для доказательства этой несостоятельности обратимся к «гуру» всех антипетэновских и антивишистских историков американцу Роберту Пэкстону. На конференции 4 ноября 2000 года в Лионском центре по изучению движения Сопротивления и депортации Пэкстон попытался объяснить, почему при антисемитском режиме Виши уцелело так много евреев: во-первых, немцы располагали ограниченным парком локомотивов и вагонов; во-вторых, депортации оказывали сопротивление некоторые французы, прежде всего «праведники»; в-третьих, немцам не хватало войск для осуществления депортации[543]. Разберём эти аргументы. Что касается отсутствия поездов и вагонов, действительно, в результате военных действий в 1940 году железные дороги северной Франции сильно пострадали. Тем не менее железнодорожная сеть была быстро восстановлена, и уже в августе 1940 года объём перевозок удваивается, то есть всего через два месяца после заключения перемирия. Немецкие реквизиции были значительными: в распоряжении немцев оказалось почти 100 тыс. вагонов, не менее 10 тыс. служащих, несколько тыс. локомотивов, тысячи километров железной дороги. Несмотря на бомбардировки союзников, по оценкам американцев, в мае 1945 года французская железнодорожная сеть была на 93 % в рабочем состоянии. Национальное общество железных дорог Франции успешно развивалось. В сентябре 1942 года его председатель П.-Э. Фурнье с гордостью доложил правлению компании о росте пассажиропотока на 37% и доходов на 10% по сравнению с 1941 годом. Только оккупационной армии ежедневно предоставлялось 350 железнодорожных составов. Для сравнения: за два с половиной года было организовано всего 74 конвоя депортированных евреев в Германию, первый из которых выехал 27 марта 1942 года из Компьеня, а последний — из Клермон-феррана i8 августа 1944 года. Так что недостатка в поездах и вагонах, вопреки утверждениям Пэкстона, не было[544]. Теперь относительно роли «праведников» в спасении евреев. Во время Второй мировой войны в Европе некоторые жители оккупированных гитлеровцами стран, в том числе и во Франции, оказывали помощь евреям, предоставляя им пищу, одежду, кров, убежище, фальшивые документы. В 1953 году израильским законом о создании мемориала Яд Вашем в Иерусалиме было учреждено звание «праведник». В одном из пунктов этого закона предписывается воздать должное «праведникам из представителей других народов, бескорыстно рисковавшим своими жизнями ради спасения евреев». На сегодняшний день мемориал Яд Вашем присвоил звание «праведника» более чем 20 тыс. человек в Европе. Во Франции 2600 человек были удостоены этого звания. В Париже в их честь названа аллея Праведников, ведущая к мемориалу Шоа[545]. Итак, на 330000 евреев, находившихся во Франции во время немецкой оккупации, приходилось 2боо «праведников». Следует также принять во внимание тот факт, что для того, чтобы считаться «праведником», было достаточно актов пассивного гражданского неповиновения. Кроме того, все члены семьи «праведника» также считаются «праведниками», поскольку они разделяли опасности и риски в деле помощи евреям. Поэтому реальное число «праведников» очень невелико. Для сравнения: в Нидерландах насчитывается около 4800 «праведников», почти в два раза больше, чем во Франции, но тем не менее свыше 75% местной еврейской общины было депортировано. Таким образом, мы можем констатировать, что роль «праведников» в деле спасения десятков и сотен тысяч евреев была крайне ограничена. И наконец, последний аргумент Пэкстона о нехватке войск для проведения депортации. Пэкстон не раз уличался своими коллегами по историческому цеху в фальсификациях и подтасовке фактов. И здесь мы имеем дело с нечто подобным. В своей книге «Виши и евреи» Пэкстон говорит нам, что во Франции немецких оккупантов было всего 40 тыс. человек (затем он увеличил цифру до 60 тыс.)[546]. Эти цифры очень далеки от реальности. На самом деле немцев было не меньше 400 тыс. человек. Только охранные войска составляли в конце 1941 года 100 тыс. человек, а в 1943 году их уже было 200 тыс. В мае 1941 года оперативные оккупационные войска насчитывали 465 тыс. человек (30 дивизий), в ноябре 1941 года — 400 тыс. (28 дивизий) и в мае 1942 года — 249 тыс. (19 дивизий). К началу 1944 года численность военнослужащих (44 дивизии) будет постепенно увеличиваться и увеличиваться до более чем 1 млн человек[547]. По данным историка Филиппа Массона, к концу 1943 года общая численность немецких войск во Франции возросла до 1,7 млн человек[548]. Известный французский специалист по изучению Франции времён Второй мировой войны Пьер Лабори в своём выступлении на конференции в Национальном институте педагогических исследований в Лионе (2005) так озвучил претензии к Пэкстону со стороны неангажированной части исторического сообщества: «Пэкстон пишет, что до 1943 года во Франции было всего 40 тыс. немецких солдат. Это грубая ошибка, ещё более раздражающая из-за сопровождающих её комментариев и повторяющаяся вновь и вновь от одного издания к другому, несмотря на неоднократные попытки историков привлечь внимание издателей к имеющейся ошибке»[549]. Ещё один аргумент носит анекдотичный характер, и я оставляю его без комментариев. По мнению «пэк-стонистов», причиной, которая способствовала выживанию еврейской общины Франции, был «гористый характер рельефа страны», позволявший спрятаться. Однако на севере и в центральной части Франции никаких гор нет, а почему-то в Югославии и Греции, обладающих по преимуществу горным рельефом, местным евреям спрятаться не удалось, и они были почти полностью уничтожены. Таким образом, можно признать несостоятельным ответ на вопрос о причинах спасения еврейской общины Франции «антивишистской» и «антипетэновской» историографии, на выводы которой опирается левая и либеральная медийная среда. Этот ответ лежит в плоскости политических и идеологических интересов, ничего общего с подлинной историей не имеющих. Я, в свою очередь, постараюсь дать ответ на этот вопрос, опираясь на исторические факты. Однако первый вопрос, на который нам предстоит найти ответ в данной статье, касается Филиппа Петэна, стоявшего во главе режима Виши: был ли маршал антисемитом, как уверяют нас массмедиа и историки левого и либерального направления? Обратимся к его биографии. Зрелые годы Филиппа Петэна пришлись на «прекрасную эпоху» (1880-1914). Это было время подъёма французского национализма и антисемитизма. Активно вторгается в политическую и общественную жизнь страны монархическая организация «Аксьон франсэз» во главе с Ш. Моррасом и Леоном Доде, не скрывавшим своих антисемитских взглядов. Ярый антисемит публицист Эдуар Дрюмон создаёт Национальную антиеврейскую федерацию, печатает свой памфлет «Еврейская Франция» и выпускает антисемитскую газету «Свободное слово». Пик антисемитской волны пришёлся на «дело Дрейфуса» — крупнейший политический скандал, происшедший во Франции в 1894-1906 годах. Офицер Генерального штаба, еврей по национальности Альфред Дрейфус, был ложно обвинён в шпионаже в пользу Германии. Националисты и монархисты пытались использовать фальсифицированные доказательства вины Дрейфуса для подрыва республиканских устоев Франции и для оголтелой антисемитской кампании. В результате страна оказалась на грани гражданской войны. «Дело Дрейфуса» задевало честь армии, поэтому особенно много антидрейфусаров, исповедовавших антисемитизм, было среди офицеров. А что же Филипп Петэн? Его современные критики уверяют, что он был отпетый антисемит, и значит, он должен был себя проявить в эту эпоху. Существует солидный источник, который поможет нам установить правду. Французский историк Пьер Кийяр ещё в 1899 году составил полный список участвовавших в национальной подписке на так называемый «памятник Анри». Эта подписка была организована антисемитской газетой «Свободное слово» в пользу вдовы полковника Анри, оклеветавшего Дрейфуса. Более чем восьмисотстра-ничная книга представляет собой огромный перечень военных и гражданских лиц, и среди них нет капитана Филиппа Петэна[550]. Критики маршала не забывают напомнить, что Петэн считал возможным пожертвовать репутацией Дрейфуса ради спасения доброго имени армии. Однако часто забывают сказать о том, что Петэн не верил в виновность Дрейфуса и лишь упрекал последнего в вялой и неумелой защите своей воинской чести. «Как офицеры, мы не могли ставить под сомнение решения военного трибунала, — рассказывал позже Петэн своему сотруднику Анри Дюмулену де Лабартету. — Но мы чувствовали, что проблема решается неправильно. Со своей стороны, я всегда верил в невиновность Дрейфуса»[551]. В межвоенный период ещё одним раздражителем для националистически и антисемитски настроенной части общества стало «дело Ставиского» (i934), эмигранта из Российской империи, еврея по национальности. «Красавчик Саша», как его называли в парижском бомонде, организовал финансовую аферу, связанную с подделкой векселей на огромную сумму. Как оказалось, в этой афере были замешаны крупные политики Третьей республики, включая премьер-министра Шотана. Разоблачение Ставиского вызвало острый политический кризис, сопровождавшийся народными волнениями (события 6 февраля 1934 года) и отставкой правительства. Однако и в данном случае нет никаких свидетельств антисемитских настроений маршала. Единственной реакцией на «дело Ставиского», как отмечал в своём дневнике 20 ноября 1934 года друг и доверенное лицо Петэна доктор Бернар Менетрель, было презрение к грязным политиканам: «Все эти политики действительно отвратительны!»[552] Некоторые историки, пытаясь доказать антисемитизм Петэна, ссылаются на его неприязненное отношение к лидеру социалистов и премьер-министру правительства Народного фронта Леону Блюму. Но здесь речь идёт не о расовой неприязни, а о неприятии политики Блюма Петэном, особенно в бытность последнего военным министром (1934). Петэн постоянно напоминал общественности об угрозе со стороны гитлеровской Германии, а Блюм утверждал, что Гитлер миролюбив и с ним можно договориться; предвидя военное столкновение с нацистской Германией, Петэн призывал увеличивать военный бюджет и срок службы в армии, а Блюм говорил о желании уничтожить эту армию. Одна из фраз Л. Блюма звучала просто провокационно: «В тот момент, когда будете уничтожать армию, позовите меня, и я буду с вами»[553].Вряд ли такое заявление могло понравиться Петэну как военачальнику. Поэтому, когда в 1940 году Блюм был арестован и через два года вместе с другими деятелями Народного фронта предстал перед судом, его этническая принадлежность была ни при чём: целью Риомского процесса было «установить и осудить виновников поражения Франции». Никаких намёков на национальность Блюма от Петэна никто и никогда не слышал. Более того, несмотря на неприятие его курса в области обороны. Петэн отдавал должное политическому таланту Блюма: «Возможно, ошибочная программа, но какая политическая хватка!», — говаривал маршал доктору Менетрелю[554]. А политику «паузы» в реформах Народного фронта, предложенную Блюмом, маршал даже приветствовал, видя в ней «путь к восстановлению порядка и власти»[555]. Характерно, что в свою очередь, выступая на судебном процессе маршала в 1945 году, Блюм не выдвинул против Петэна никаких обвинений в антисемитизме. Приведём ещё один любопытный факт, относящийся к межвоенному периоду. В Национальном архиве Франции хранится подписанная Петэном 16 ноября 1938 года петиция протеста «против религиозных и расовых преследований в Германии»[556]. Впервые этот документ был обнародован 15 ноября по Франс-з в фильме «Петэн, такой популярный герой» Сержа де Сампиньи. Очевидно, поводом к составлению этой петиции (инициаторы и авторы её неизвестны) стали еврейские погромы в «хрустальную ночь» (ночь с 9 на ю ноября 1938 года). В тексте петиции Петэн зачеркнул слова «антиеврейские преследования», заменив их словами «религиозные и расовые преследования». Историк М. Ферро, не обвиняя маршала в антисемитизме, всё же усматривает в этой правке текста стремление Петэна «не выглядеть в глазах общественного мнения в качестве защитника евреев»[557]. Странно слышать это от маститого историка, который наверняка знает, что с 1935 года гонениям в нацистской Германии подвергались не только евреи, но и католики, и цыгане. Теперь обратимся к ближнему кругу Петэна: были ли в его окружении соотечественники еврейской национальности и если были, то как он к ним относился В своём докладе от 12 февраля 1943 года Гельмут Кно-хен, начальник СД и полиции безопасности во Франции в 1942-1944 годах, отмечал:, что одной из причин невыполнения плана по депортации евреев является противодействие со стороны Петэна, в окружении которого есть евреи[558]. Кого мог иметь в виду Кнохен? Прежде всего это выросший в еврейской семье в качестве приёмного сына генерал Максим Вейган, сначала министр национальной обороны, а затем представитель Петэна во французской Северной Африке. К этому близкому кругу можно отнести представителя правительства Виши в оккупированном Париже Фернана де Бринона, женатого на еврейке Лизетте Франк. Среди сотрудников маршала мы находим Эмманюэля Берля, известного журналиста и историка, еврея по национальности. Он редактировал первые выступления Петэна от 23 и 25 июня 1940 года как главы Совета министров, а также знаменитое радиовыступление от 17 июня 1940 года[559]. Конечно, это небольшое количество людей, но нужно помнить, что Франция в это время находилась под контролем немцев, задумавших «окончательное решение еврейского вопроса». Естественно, что в довоенный период его контакты с представителями еврейской диаспоры были куда шире. Так, при избрании во французскую академию он взял в качестве одного из поручителей дипломата Мориса Палеолога, еврея по национальности. Известный французский писатель Андре Моруа, еврей по происхождению, был избран во Французскую академию благодаря поддержке маршала Петэна, являвшегося академиком. В своих мемуарах Моруа рассказывает, что во время обсуждения его кандидатуры в кулуарах академии зашёл спор относительно его кандидатуры. Один из академиков, писатель Луи Бертран, заявил, что негоже увеличивать число евреев в академии (имея в виду философа Анри Бергсона), на что ему возразил Петэн: «Дело вовсе не в этом, а в том, что господин Моруа является хорошим французским писателем, и Вы этого не можете отрицать». Свою речь в академии Моруа составлял, «следуя советам маршала»[560]. В итоге Моруа был избран во Французскую академию 23 июня 1938 года. «Маршал всегда был верен своим старым друзьям-евреям, например, семейству Шасселу-Лубе, с которыми он любил играть в крикет в межвоенное время и которые были его деревенскими соседями», — отмечает историк М. Ферро[561]. Гертруда Стайн, известная американская писательница, еврейка по национальности, также пользовалась покровительством Петэна. Она проживала со своей подругой Алисой То-клас в савойской деревушке на юго-востоке Франции. По приказу маршала между местной префектурой и его офисом провели прямую телефонную линию, для того чтобы сообщать Петэну о нуждах американок[562]. В 1942 году Стайн написала предисловие к речам Петэна, сравнивая его с Джорджем Вашингтоном, и перевела их на английский язык[563]. Итак, на основании вышеизложенного мы можем констатировать, что маршал Петэн не был антисемитом. Не зафиксировано ни одного случая антисемитского высказывания или публичного действия. Напротив, мы видим в окружении Петэна немало соотечественников еврейской национальности, с которыми он находился в дружеских отношениях. Утверждения об антисемитизме маршала не имеют под собой оснований и продиктованы идеологическими и политическими соображениями. Тем не менее во время пребывания Петэна на посту главы французского государства был принят ряд антиеврейских законов, и с этим фактом нельзя не считаться. Утверждать, как это делает большинство левых и либеральных историков, что причиной их принятия был якобы присущий Петэну антисемитизм, как мы выяснили, не представляется возможным. Неужели человек, доживший до 84 лет, со сложившимися взглядами и убеждениями, обладавший огромным жизненным опытом, не заразившийся бациллой антисемитизма в эпоху его расцвета в 1880-1930-е годы, вдруг на склоне лет превращается в ярого антисемита безо всяких на то оснований? Здесь нет ни логики, ни мотивации. Значит, причина принятия этих законов была другая.Французское государство vs Третий рейх: борьба за спасение французских евреев
Когда говорят об антисемитизме режима Виши, то обращаются только к законам о статусе евреев, которые вырваны из контекста, из общей картины происходивших в те годы событий. Приём беспроигрышный: во-первых, аргумент в виде антиеврейских законов — весомое доказательство антисемитизма режима Виши; во-вторых, рассмотрение их в отрыве от общей картины событий тех лет создаёт благоприятную почву для фальсификации истории и манипуляции историческими фактами. Между тем для понимания смысла и целей политики режима Виши в отношении евреев важно рассматривать эту проблему в тесной связи с событиями тех лет. Франция ещё не капитулировала, а немцы уже приступили к политике «арианизации» (Arisierung), то есть насильственного вытеснения евреев из экономической жизни путём передачи их собственности в руки арийцев. 20 мая 1940 года нацисты издают постановление, согласно которому на оккупированных территориях Франции, Бельгии, Люксембурга и Нидерландов немецкое военное командование назначает временных управляющих предприятиями, оставленными своими хозяевами. Естественно, в первую очередь речь шла о предпринимателях-евреях, бежавших он нацистских преследований. Став во главе французского государства, Петэн попытался противодействовать немецким замыслам. 16 августа 1940 года правительство Виши принимает закон о временной организации промышленного производства. Согласно этому закону, правительство создавало организационные комитеты по делам промышленности и торговли. Именно они, подчинявшиеся министру по вопросам промышленности и труда, а не оккупационные власти должны были решать судьбу частных предприятий[564]. Для развития этого начинания 10 сентября 1940 года был принят еще один закон, подтверждавший право государства в лице министра по вопросам промышленности и труда назначать временных управляющих частными компаниями[565]. Режим временной администрации распространялся на всё недвижимое имущество за исключением личного жилья бывших владельцев предприятий. В случае продажи имущества закон предусматривал, что доходы от его реализации должны быть переведены на счет бывшего владельца через депозитно-консигнационный фонд. Десятая часть этой суммы выплачивалась в фонд солидарности, чтобы помочь лишившимся своего имущества. Таким образом, в случае продажи движимое и недвижимое имущество превращалось в денежные средства, которые государство гарантировало бывшим владельцам. Хотя в законе ни слова не говорилось о предпринимателях еврейского происхождения, именно они и являлись теми людьми, которым предназначалась помощь[566]. 3 сентября 1940года представитель Франции в комиссии по перемирию военный министр генерал Шарль Хюнцингер направил своему немецкому коллеге протест по поводу установления немецких порядков в Эльзасе и Лотарингии (конфискации имущества у местных евреев и еврейских общин, высылки евреев)[567]. 27 сентября 1940 года немцы приняли первый антиеврейский закон в оккупированной Франции. Оккупационные власти запрещали евреям перемещаться из свободной зоны в оккупированную. Евреи, проживавшие в оккупированной зоне, должны были встать на учёт в полиции, а магазины и все торговые площадки, принадлежавшие евреям, следовало оборудовать специальными вывесками, указывавшими на неарийское происхождение собственников. Евреи, не проживавшие на оккупированной территории, могли вести хозяйственную деятельность в северной зоне только опосредованно, через своих управляющих. Немцы заранее ознакомили правительство Виши с намечаемыми мерами. В ответ министр иностранных дел правительства Виши Поль Бодуэн заявил протест по поводу нарушения условий перемирия и попрания гражданских прав французов. В документе говорилось о неприемлемости расовой дискриминации и необходимости указывать конфессиональную принадлежность граждан[568]. Однако осенью 1940 года политика правительства Виши в отношении евреев резко меняется. Чуть позже для её проведения 29 марта 1941 года был создан Генеральный секретариат по еврейским делам, очевидно, под давлением немцев[569]. Позиция Петэна по вопросу о создании комиссариата скорее была отрицательной, как считает французский историк, еврей по национальности, Андре Каспи, опираясь на доклад посла Третьего рейха в Париже Отто Абеца от 6 марта 1941 года. В нём говорится: «Что же касается создания центрального ведомства по еврейским делам во Франции, то Дарлан (глава правительства Виши в 1941-1942 годах. — А.Б.) согласился, чтобы оно было учреждено французским правительством, но обратил моё внимание на то, что маршал Петэн занимает колеблющуюся позицию по еврейскому вопросу. Такое отношение Петэна не позволяет надеяться на активную работу еврейского центрального ведомства, созданного французским правительством»[570]. В октябре 1940 года и в июне 1941 года были приняты два закона о статусе евреев. Помимо «чистокровных» евреев статус определял и национальность «полукровок»: евреем объявлялось лицо, у которого трое из числа бабушек и дедушек являлись евреями; либо двое, если супруг был евреем; мужчина, у которого один из родителей был евреем, рассматривался как еврей, если был женат на женщине, у которой один из родителей также был еврей[571]. Режим Виши стал проводить в отношении евреев политику «запрета на профессию». Серия декретов 1941 года ограничивала двумя процентами число евреев в таких профессиях, как юристы, фармацевты, архитекторы, зубные врачи. Театр, кинематограф и музыка были отныне закрыты для евреев (были исключения, но по специальному разрешению). Число евреев среди поступающих в школы и вузы ограничивалось тремя процентами[572]. Расовые ограничения коснулись и госаппарата: было увалено 3442 служащих (753 — в оккупированной зоне и 2669 — в свободной зоне); среди них — 1284 военных, пи преподавателей, 545 почтовых служащих и 169 работников финансовых структур[573]. Количественный ограничитель присутствия евреев во многих профессиях и в вузах равнялся 2-з%, в то время как процент евреев во французском населении составлял о,8% с учётом не имевших французского гражданства и 0,4% с учётом только граждан Франции еврейской национальности. Этот показатель в 5 раз превышал процент евреев в населении Франции, что говорит о том, что законодатель учёл большое число граждан еврейской национальности в данных профессиях и на указанных должностях. Следует особо отметить, что в статусах евреев оговаривалось, что они не будут применяться к ветеранам Великой войны, участникам военных действий 1939-1940 годов, к имеющим особые заслуги перед страной, а также к еврейским семьям, давно проживавшим во Франции. Меры против евреев коснулись и колоний. 7 октября 1940 года был отменён так называемый «декрет Кремьё» (1870), предоставлявший алжирским евреям французское гражданство[574]. Смена курса режима Виши в еврейском вопросе выдвинула на первый план антисемитски настроенных людей из окружения Петэна. По свидетельству современников, основным автором первого закона о статусе евреев был Рафаэль Алибер, ярый антисемит и германофоб, занимавший в 1940-1941 годах пост министра юстиции[575]. Второй закон о статусе евреев обязан своим появлением главе Генерального секретариата по еврейскому вопросу Ксавье Валла, также убеждённому антисемиту[576]. Для того, чтобы применять эти законы, режим Виши предпринял ряд мер по «выявлению» французских евреев. В июне 1941 года был принят закон о переписи евреев, для чего они должны были явиться в местную префектуру полиции[577]. В октябре 1940 года в удостоверениях личности французских евреев, проживавших в оккупированной зоне, появился штамп с указанием их национальности. После оккупации немцами свободной зоны они заставили то же самое сделать и правительство Виши[578]. Как известно, во Франции со времён французской революции гражданство совпадает с национальностью: все граждане страны — французы и француженки[579]. Для многих французских евреев графа о национальности в удостоверениях личности стала потрясением на всю оставшуюся жизнь. Один из знакомых английского историка Т. Зэлдина рассказывал, что впервые он услышал слово «еврей» в 1940 году, когда ему исполнилось 10 лет, и родители предупредили его, что следует опасаться немцев, потому что он еврей[580]. Однако многие евреи всеми правдами и неправдами стремились избежать регистрации. В хаосе войны, при отсутствии современных технологий учёта и контроля оккупантам подчас нелегко было установить принадлежность того или иного лица к еврейской диаспоре. Оккупанты изобрели простой, но действенный способ (особенно действенный при облавах): немецким приказом от 28 мая 1942 года евреям было предписано ношение на одежде жёлтой звезды. Опасаясь того, что такая же мера может быть принята и режимом Виши, великий раввин Франции Исайя Шварц посетил маршала Петэна, чтобы изложить ему свои опасения. По его словам, глава французского государства отрицательно отнесся к этому распоряжению немцев и заявил ему: «Пока я жив, я никогда не соглашусь на то, чтобы приказ о жёлтой звезде применялся в южной зоне!»[581] И действительно, жёлтая звезда не была введена в свободной зоне. «Никогда в южной зоне и в Алжире не носили жёлтую звезду», — отмечала известный французский историк Анни Крижель, еврейка по национальности[582]. Так что отказ Петэна последовать примеру немцев, несомненно, спас множество жизней евреев. В стране также осуществлялась своеобразная «арианизация» экономики: законом от 21 июня 1941 года Генеральному секретариату по еврейским делам вменялась в обязанность передача предприятий, а также движимого и недвижимого имущества, принадлежавших евреям, в руки временных внешних управляющих, которые имели право продать или ликвидировать эту собственность[583]. В 1944 году насчитывалось около 30 тыс. предприятий, ранее принадлежавших евреям и переданных внешним управляющим; а также ещё 10 тыс. предприятий, переданных в руки неевреев через Генеральный секретариат по еврейским делам[584]. Но здесь следует обратить внимание ещё на одну причину принятия этих законов. Эти законы, несомненно, импонировали части французского населения, заражённого антисемитизмом. Речь идёт не только о мелкобуржуазных слоях, но и о представителях элит. Антисемитов хватало и среди творческой интеллигенции (Луи-Фердинанд Селин, Люсьен Ребате, Жан Жироду, Ален Лобро, Люсьен Пемжан). Писатель Ж. Жироду в произведении «Полномочия» (1939) писал: «Наша земля стала землёй, подвергающейся нашествию». В этой книге писатель предостерегает против «сотен тысяч ашкенази (евреи, выходцы из стран Центральной и Восточной Европы. — А.Б.), вышедших из польских и румынских гетто»[585]. Очевидно, одной из причин антисемитских настроений среди французов была борьба с конкурентами-иммигрантами за «место под солнцем». Русский эмигрант В. Сухомлин приводит характерный разговор с одним врачом из Ниццы весной 1941 года: «Мы обсуждали антиеврейские законы правительства Виши. Доктор оправдывал их тем, что среди лиц свободных профессий, и особенно среди врачей, слишком много евреев и в целом тех, кто имеет чужие корни. По его мнению, евреи не должны занимать руководящие посты в культурной, административной и политической жизни страны. Их удел — это промышленность, торговля, финансы и наука. Доктор сказал, между прочим, что маршал Петэн вовсе не антисемит гитлеровского типа, но питает добрые чувства к евреям как к людям и недавно выступил в защиту одного из Ротшильдов»[586]. Такие же соображения конкурентной борьбы в сфере экономики объясняют и поддержку этих законов со стороны части французского предпринимательского класса. Среди вишистов были, несомненно, и антисемиты, которые, опираясь на поддержку оккупантов, оказывали давление на правительство. Так получилось, что в той глубинной, консервативной Франции, которая поддержала «Национальную революцию» маршала, было много людей, чей патриотизм часто переходил в национализм, частью которого были и антисемитские предрассудки Франции времён «дела Дрейфуса». Петэн, стремившийся к консолидации, а не к расколу нации, был вынужден считаться и с этой публикой. Так, маршал Петэн дал разрешение на создание «службы порядка» Легиона французских добровольцев, в 21-й статье устава которой говорилось о борьбе с «еврейской угрозой». Антисемитские настроения были распространены и среди некоторых чиновников Виши. Яркий пример — Ксавье Валла, генеральный комиссар по еврейским делам, создатель французского легиона ветеранов. Сын бедного учителя, католик, монархист, последователь «Аксьон франсэз», герой Первой мировой войны (потерял ногу и глаз), он в равной степени ненавидел и немцев, и евреев[587]. Однажды он сказал оберштурмфюреру СС, возглавлявшему отдел по еврейскому вопросу Службы безопасности (СД), Теодору Даннекеру: «Я более бывалый антисемит, чем Вы; в этом отношении я гожусь Вам в отцы»[588]. Вот ещё один из примеров распространения антисемитских настроений среди петэнистов. «Нас удивляет, что мы так медлим в деле очищения страны от всей еврейской заразы, которая поразила нас, — писал в марте 1942 года Лакруа, командир батальона Легиона французских добровольцев, воевавший в Восточной Европе. — Жаль, что во Франции мы действуем не так быстро, как в России, где я бил всю эту еврейскую сволочь, которая подворачивалась мне под руку. Какое облегчение мы испытаем, когда наконец избавим от этих паразитов нашу прекрасную Францию и истребим их. Маршал должен просить Легион (Французский легион ветеранов. — А.Б.) произвести это очищение, и это было бы сделано быстро и аккуратно, уверяю Вас, и позволило бы взять за глотку хищника, который так терзал нашу страну и толкал её в пропасть»[589]. Доктор Бернар Менетрель, советник и конфидент маршала, ответил Лакруа в письме от 6 марта 1942 года словами: «Дорогой друг, мне было приятно получить весточку от Вас. Мы с Вами душой и сердцем»[590]. Глава Службы безопасности (СД) штандартенфюрер СС Гельмут Кнохен так описывает реакцию Менетреля на немецкую позицию по еврейскому вопросу в разговоре, произошедшем между ними 18 июня 1943 года: «Мы указали Менетрелю на опыт других стран: если евреям предоставить возможность найти работу, то рано или поздно они начинают играть решающую роль в экономической жизни и занимать важные посты. Менетрель безоговорочно поддержал этот взгляд на вещи и заявил, что как частное лицо он восхищается немецким решением еврейского вопроса с целью окончательного выкорчёвывания еврейства»[591].Несмотря на все послабления, содержавшиеся в антиеврейских законах, их антисемитский характер неоспорим. Однако возникает два вопроса, на которые следует найти ответ. Во-первых, почему маршал Петэн, стоявший во главе французского государства и никогда не замеченный в антисемитизме, пошёл на принятие этих законов? Во-вторых, с чем связан такой резкий поворот режима в отношении евреев — ведь первые антиеврейские меры оккупантов вызвали протест со стороны правительства Виши? Как мне кажется, главная причина такой смены курса заключалась, как ни парадоксально, в желании защитить еврейское население от немецких репрессий. С изданием антиеврейских законов между еврейским населением и оккупантами, так же как и в случае с конфискацией принадлежавших им предприятий, вставало Французское государство. Издавая антиеврейские законы, правительство Виши перехватывало инициативу у немцев, лишая их возможности распространить свою антисемитскую политику на французских евреев. Излишняя суровость антиеврейских законов Виши служила определённой гарантией того, что немцы согласятся с ней. «Правительство маршала ни в коей мере не ставило своей целью уничтожение евреев», — пишет видный французский историк Рене Ремон в предисловии к книге своего израильского коллеги Ашера Коэна «Гонения на евреев и их спасение: евреи и французы во времена оккупации и при режиме Виши»[592]. Однако в 1942 году давление оккупантов усилилось, и режиму Виши стало трудно маневрировать. 20 января 1942 года состоялась Ванзейская конференция, на которой верхушка нацистской партии окончательно выработала курс на массовое уничтожение еврейского населения («окончательное решение еврейского вопроса»). Это решение касалось и Франции. Нацисты определили число евреев в этой стране в 165 тыс. человек в оккупированной зоне и 700 тыс. в свободной зоне. Конечно, это было преувеличение: по оценкам французских историков, в метрополии проживало 330 тыс. евреев, а в Северной Африке — 400 тыс. С немцами пришлось ещё больше считаться после оккупации южной Франции, зоны ответственности режима Виши, в ноябре 1942 года. В течение весны 1942 года у немцев уже всё было готово. 9 марта 1942 года Гитлер подписал приказ о создании высшего командования СС и полиции (СД) во Франции и о подчинении ему французской полиции, французское правительство отныне не контролировало свою полицию в вопросах этнических чисток. Начальник IV отдела гестапо Адольф Эйхман, прибывший на встречу с оберштурмфюрером СС из Службы безопасности (СД) Теодором Даннекером и генералом СС Карлом Обергом, отвечавшими за депортацию французских евреев, призвал их ускорить отправку конвоев, чтобы «как можно скорее и полностью освободить Францию от евреев». 23 июня 1942 года Гиммлер отдал приказ о депортации всех французских евреев. В начале лета 1943 года глава Службы безопасности (СД) штандартенфюрер СС Кнохен сообщил Ла-валю о решении Гитлера депортировать всех евреев, мужчин, женщин и детей, не делая различия между французскими и иностранными евреями. Об этом решении был уведомлен и префект парижской полиции[593]. В таких жёстких условиях правительству Виши предстояло выработать новую тактику в «еврейском вопросе». Было принято решение пожертвовать евреями-иностранцами, чтобы спасти своих сограждан еврейской национальности. Ещё до 1942 года маршал Петэн и его окружение размышляли над подобным выбором. «Маршал не хотел бы, чтобы к евреям, долгое время проживавшим во Франции и отличившимся во время войны, применялось то же обращение, что и к евреям, приехавшим из-за границы», — говорилось в докладе О. Абеца от 6 марта 1941 года[594]. Из 300 тыс. евреев, проживавших во Франции накануне Второй мировой войны, только 90 тыс. были «свои», чьи предки давно обосновались в стране, ассимилировались в культурном отношении и рассматривали себя как французов иудаистского вероисповедания. Ещё 60 тыс. недавно натурализовавшихся евреев прибыли во Францию из стран Центральной и Восточной Европы в межвоенный период. Это были в основном представители низших социальных слоев (рабочие, ремесленники, часовщики, мебельщики, старьевщики, ювелиры)[595]. Кстати, именно из этой среды в годы оккупации вышли многие крупные спекулянты, «короли» чёрного рынка, такие как бывший молдавский слесарь Иоановичи или эмигрант из России Школьников. Эти люди во время войны наживались на человеческих бедствиях и активно сотрудничали с немцами[596]. Часто французы переносили своё недовольство не самыми лучшими представителями межвоенной иммиграции на всех приехавших евреев. К тому же появление большого количества предприимчивых «чужаков» вызывало у местного населения недовольство, которое нередко приобретало форму бытового антисемитизма. В. Сухомлин в своём дневнике приводит слова мелкого буржуа, сказанные ему весной 1941 года: «По крайней мере, чем хороша война, так это тем, что она избавит нас от евреев»[597]. В так называемом Зальцбургском меморандуме немецкого посла О. Абеца от 30 июня 1940 года говорилось: «Антисемитский настрой во французском народе таков, что с нашей стороны даже и не требуется никаких мер для его усиления»[598]. Почти все недавно натурализовавшиеся эмигранты обосновались в Парижском районе, в бедных предместьях столицы Бельвиль и Бютт-Шомон. Не адаптированные к французским реалиям, традициям и ценностям евреи-эмигранты оставались чужаками даже для французских евреев. Если евреи-эмигранты проживали в бедных пригородах Парижа, то «коренные» французские евреи жили в фешенебельных западных районах столицы[599]. Так, вспоминая юность, которая пришлась на межвоенный период, Иветта Бомани-Фарну, родившаяся в богатой еврейской семье из Эльзаса и проживавшая в фешенебельном одиннадцатом округе Парижа, рассказывала, что ни она, ни её родители никогда не соприкасались с евреями-эмигрантами из восточных округов столицы[600]. «Коренные» французские евреи часто с презрением и недоверием относились к своим соплеменникам из стран Центральной и Восточной Европы[601]. Выдающийся мыслитель, еврей по национальности, Раймон Арон с возмущением говорит о том, что многие французские евреи видели в своих соплеменниках, бежавших после 1933 года из Германии, всего лишь «бошей»[602]. Многие из них во время войны лишились французского гражданства. 22 июля 1940 года под давлением оккупантов была создана комиссия по пересмотру натурализации тех, кто получил французское гражданство начиная с 1927 года. П. Лаваль пытался передвинуть точку отсчёта на 1932 год, но был вынужден уступить немцам. Проверке подверглось полмиллиона человек. По её итогам 15 тыс. человек были лишены французского гражданства, из них 40% — евреи[603]. Другая половина еврейской общины (150 тыс. человек) была представлена иностранцами. Что же являли собой евреи-эмигранты? Среди них было много элементов, которые вишистские власти с полным основанием могли рассматривать как подрывные. Это были бойцы интернациональных бригад из Испании, коммунисты и леваки из захваченных нацистами стран[604]. При всей разношёрстности всех этих людей объединяла ненависть к нацистской Германии; они поддержали губительную для национального единства и обороны страны политику Народного фронта, раздували в предвоенной Франции пламень классовой борьбы, одобрили решение французского правительства начать войну с Германией. Многие из них воевали против немцев в Испании и были идеологическими противниками оккупантов, немало среди них было и фанатиков. С точки зрения французского правительства, эти люди представляли опасность, так как могли спровоцировать немцев на репрессии против французов, а главное — против «своих» коренных евреев. Точно так же, как и режим Виши, довоенные правительства Э. Даладье и П. Рейно опасались этих людей и приняли против них первые меры, облечённые в форму законов: были усилены наблюдавшие за иностранцами подразделения полиции и созданы лагеря для интернированных иностранцев, первыми заключёнными в которых стали бойцы интернациональных бригад и испанские республиканцы; префекты получили право интернировать «любое лицо, представляющее опасность для национальной обороны и общественной безопасности». Уже к моменту заключения перемирия было интернировано 8 тыс. немецких и австрийских граждан, по большей части антифашистов, из них 5 тыс. были евреями[605]. Однако французские власти не горели желанием помогать оккупантам в преследовании своих сограждан. «В донесении от 1 июля 1942 года в Берлин оберштурмфюрер СС из Службы безопасности (СД) Т. Даннекер сообщает о «нерешительном и часто враждебном отношении представителей французского правительства и властей к решению еврейского вопроса». Тогда К. Оберг предлагает компромисс: оставить в покое французских евреев при условии, что французская полиция будет участвовать в депортации иностранных евреев. «Поезда готовы, — заявил К. Оберг. — Они должны быть заполнены любой ценой. Еврейская проблема для нас не имеет границ. Полиция должна помочь нам, иначе мы произведем аресты, не делая различия между французскими евреями и другими»[606].Таким образом, режиму Виши удалось навязать немцам компромисс: евреи-иностранцы в обмен на сохранение жизни французским евреям. Представитель полиции Виши в оккупированной зоне Жан Леге и Генеральный секретарь французской полиции Рене Буске вступили в переговоры с Т. Даннекером по поводу участия своих подчинённых в облавах. О результатах переговоров сообщает Т. Даннекер: «Лаваль согласен депортировать иностранных евреев. Буске должен выполнить это решение. Иначе поступить невозможно, так как Берлин прислал инструкции: если французская полиция этого не сделает, то операция будет выполнена германской армией». В июне 1942 года П. Лаваль согласился выдать 10 тыс. иностранных евреев из южной зоны с условием, что немцы не будут депортировать французских евреев из оккупированной зоны[607]. 3 сентября 1942 года немецкий генерал К. Оберг обещал французскому правительству, что «не будет никаких новых требований» относительно депортации, как только французы выдадут всех немецких, австрийских, венгерских, польских и чешских евреев[608]. Депортация иностранных граждан еврейской национальности была той высокой ценой, которую пришлось заплатить за сохранение жизни французским евреям, 10 июля 1942 года Даннекер телеграфировал Эйхману, что облава будет проведена французской полицией 16-18 июля. В результате совместных действий немцев и французской полиции были арестованы 12884 еврея, в том числе 3031 мужчина, 5802 женщины и 4051 ребенок[609]. Во время этой грандиозной облавы 16 и 17 июля 1942 года полиции помогали 300-400 активистов из бывшей французской народной партии Жака Дорио (Петэн распустил все политические партии) — политической партии, которая до войны финансировалась банкирами Вормсами из числа французских евреев. В январе 1943 года были проведены облавы в Марселе, в феврале — в Лионе, в апреле — в Ниме и Авиньоне, в сентябре — в Ницце, в январе 1944 года — в Бордо[610]. Эсэсовцы планировали арестовать 26 тыс. человек, а к концу 1942 года депортировать из Франции 100 тыс. евреев. По задумкам Хайнца Рётке, завотделом гестапо по еврейским делам, с апреля 1943 года намечалась «массовая транспортировка» евреев, по 8-10 тыс. еженедельно, но до конца года удалось депортировать «только» 45 тыс. человек. Ко времени освобождения Франции в 1944 году жертвами нацистского плана по «окончательному решению еврейского вопроса» станут 76 тыс. человек, или около ю% от числа евреев, проживавших в метрополии и Алжире. В других оккупированных странах более 90% евреев отправятся в нацистские лагеря. Такое «недовыполнение плана» немцами объяснялось тем, что власти Виши — чиновники и полицейские — не проявляли энтузиазма при проведении облав, и немцам приходилось рассчитывать только на свои силы и милицию. Мало кто знает, что государственные чиновники тайно предупреждали евреев относительно предстоявших облав. Это подтверждает в своем отчете от 18 июля 1942 года, касающемся облав 16 и 17 июля, оберштурмфюрер СС X. Рётке, отвечавший вместе с Т. Даннекером за депортацию: «Сотрудники французской полиции в ряде случаев информировали о планируемых облавах лиц, которых они должны были арестовать»[611]. Глава Всеобщего союза евреев Франции Раймон-Рауль Ламбер, ветеран Верденского сражения, вёл переговоры с немецкими властями и главой Французского легиона ветеранов К. Валла, которого он хорошо знал, о мерах по спасению сотен своих соплеменников[612]. В 1947 году на суде над К. Валла, который возглавлял Генеральный секретариат по еврейским делам, доктор Гастон Нора, еврей, передававший своим соотечественникам информацию о предстоящих облавах, дал показания в его пользу: «Ксавье Валла, конечно, считал себя обязанным защищать французских евреев, в частности, ветеранов, которые, по его мнению, являлись часть французской общности. Через него я смог узнать дату некоторых крупных облав и, в частности, дату i6 июля 1942 года, которая была им указана, что позволило нам спасти около ю тыс. евреев. Немецким приказом был определён арест 25 тыс. евреев. Только 12-13 тыс. были арестованы»[613]. Следует напомнить, что после возвращения П. Лаваля к власти в мае 1942 года петэнист Валла был снят со своей должности и заменен ярым антисемитом Луи Даркье де Пеллепуа, человеком, которого маршал презирал и называл палачом. Валла смог спасти несколько тысяч евреев. Парадокс заключается в том, что еврейская община сегодня осуждает человека, которому удалось спасти многих её представителей. Интернированные отправлялись в специальные лагеря (Гюр, Дранси), а оттуда депортировались в немецкие концлагеря, в основном в Аушвиц. 50,5 тыс. евреев-иностранцев или апатридов (зо,6% от общего числа) умерли в результате депортации[614]. Интернированные были по преимуществу выходцами из Германии, Полыни, Румынии, Австрии, Греции и Венгрии. Известный охотник за нацистскими преступниками С. Кларсфельд утверждает, что число депортированных евреев-иммигрантов составляло 76 тыс. человек, среди которых были дети и старики. Из этих людей, по утверждению С. Кларсфельда, выжило 2,5 тыс. человек. Историк Анри Мишель, возглавлявший Комитет по истории Второй мировой войны, называет другое число депортированных — 60-65 тыс. человек, из которых вернулась половина[615]. Разительное расхождение не в цифрах депортированных, а в числе вернувшихся. Думаю, что цифры, приведённые профессионалом, ближе к реальности, чем те, которые приводит Кларсфельд. К тому же А. Мишеля вряд ли можно заподозрить в искажении истинной картины депортации, так как он сам являлся участником движения Сопротивления. Такое же число депортированных, как и у А. Мишеля, называет Р. Пэкстон, которого нельзя отнести к числу симпатизирующих режиму Виши. При этом почему-то все забывают сказать, что число евреев во Франции составляло окаю 300 тыс. человек, то есть депортации избежало около 75% всех евреев и более 90% французских евреев. Здесь следует уточнить вопрос о концлагерях на территории Франции, на чём активно спекулируют критики французского государства. Это вновь неправда, продиктованная идеологическими соображениями. Речь идёт не о концлагерях, а о лагерях для интернированных лиц, которые во время войны существовали, например, в Великобритании и Канаде. Их создал вовсе не режим Виши, а правительство во главе с левым радикалом Эдуаром Даладье. 12 ноября 1938 года был принят правительственный декрет о «нежелательных иностранцах», а 21 января 1939 года уже открылся первый лагерь для интернированных в Риёкро (департамент Лозер) для участников испанских интербригад. С началом войны в лагеря для интернированных лиц были определены «нежелательные или подозрительные иностранцы», а также «лица, представляющие опасность для национальной обороны и безопасности» во исполнение декрета от 18 ноября 1939 года, подписанного Э. Даладье. Затем, 6 апреля 1940 года, правительственным декретом, подписанным Полем Рейно и одобренном президентом французской республики Альбером Лебреном, было разрешено открывать другие лагеря для перемещённых лиц, прежде всего для цыган, как для французских подданных, так и для иностранцев. В них оказались и многие евреи, бежавшие от нацистских преследований во Францию[616]. Режим Виши унаследовал от Третьей республики эту систему лагерей и управлял ими. 4 октября 1940 года был принят закон о заключении иностранцев «еврейской расы» в специальные лагеря; он давал право префектам вызывать их в суд по месту жительства. Немцы мало интересовались этими лагерями, и те, кто в них оказался, остались живы. Часто с режимом Виши связывают два пересылочных лагеря, откуда людей отправляли в концлагеря, — это лагерь Дранси и пересылочный лагерь в Компьене. В феврале 1941 года было интернировано уже 50 тыс. иммигрантов, из которых 40 тыс. были евреи, в 1942 году эти цифры составили соответственно 15 и 10 тыс. человек[617]. Не знаю, сознательно или умышленно почти нигде не упоминается, что первый из этих лагерей сначала частично, а затем полностью контролировался немцами, а второй в течение всей оккупации находился под немецким контролем[618]. К тому же следует соблюдать принцип историзма, не проецируя наши знания на людей той эпохи. Нам эта депортация представляется тем более ужасной, потому что мы знаем страшную правду о концлагерях, являвших собой фабрики смерти. В те времена об этих преступлениях нацизма не было известно. Например, при всей своей осведомлённости Ватикан узнал о массовых убийствах польских евреев только к концу 1942 года[619]. Немцы утверждали, что депортированные евреи направляются на сельскохозяйственные работы в Польшу, где их ждёт судьба подневольных работников, как это случилось и с французскими военнопленными. Правительство Виши долгое время верило этим утверждениям. Первые сомнения появились у П. Лаваля, когда представители еврейской общины обратили его внимание на то, что среди депортированных есть старики и дети, которые никак не подходят на роль работников. Правда, участвуя в облавах под немецким контролем, Франция приняла на себя часть вины за депортации. По словам историка Марка Ферро, «чтобы спасти французских евреев, Лаваль предпочитал жертвовать евреями-иностранцами, или апатридами». Историк добавляет, что Лаваль был непреклонен к евреям-иностранцам, угрожая «прийти за ними даже в церкви, если будет нужно», но активно спасал французских евреев. Лаваль даже сказал префектам: «Один иностранный еврей, покидающий национальную территорию, это один спасённый французский еврей»[620]. С точки зрения критиков режима Виши, следовало гордо отказаться от участия в таком грязном деле, как преследование и депортация евреев. Можно согласиться с утверждением министра юстиции правительства Виши Мориса Габольда о том, что у Французского государства было два пути: «либо немцы действовали бы в одиночку и, как следствие, последовали бы страшные репрессии, либо режим Виши вмешивается, ограничивая репрессии и сохраняя при этом свой суверенитет»[621]. Однако, беря на себя эту ответственность, режим Виши навлёк на себя ненависть семей погибших и еврейской диаспоры в целом, причём эта ненависть постепенно распространилась и на всех французов. Но если бы правительство Виши отказалось от участия в депортации евреев-иностранцев, то все евреи на французской территории были бы уничтожены. Достаточно посмотреть на горький опыт соседних стран. Нидерланды были захвачены в мае 1940 года, и королевская семья покинула страну, как и подавляющее большинство политиков, в отличие от Петэна, который отказался оставить на произвол судьбы французов и французских евреев в июне 1940 года и в ноябре 1942 года. Подверглись ли Нидерланды и их еврейское население, находившиеся под властью гауляйтера, более жестоким репрессиям, чем во Франции? Несомненно, 10 января 1941 года был издан указ гауляйтера Артура Зейс-Инкварта о том, что все евреи должны быть занесены в списки нацистов, а таковыми считались все, у кого хотя бы один родственник, дедушка или бабушка были евреями. Согласно этому решению, евреи, проживавшие в Нидерландах, находились под властью Рейха, в отличие от французских евреев, которые зависели от режима Виши. Всевластие немцев позволило СС арестовать и депортировать поооо из 140000 голландских евреев. В результате в Нидерландах было уничтожено почти 78% еврейского населения[622]. Еврейские общины Польши, Украины, Белоруссии и Прибалтики были уничтожены более чем на 95%. В Сербии и Греции были уничтожены еврейские общины на юо%, в Бельгии — около 50%. В Венгрии были депортированы 440 тыс. евреев (8о%). Независимо от того, нравится это или нет, цифры ясно показывают, что среди оккупированных стран Франция меньше всего пострадала от депортации и истребления евреев. Благодаря чему Франция сумела добиться таких впечатляющих результатов? Отдавая должное героизму и смелости тех французов, которые на свой страх и риск укрывали и спасали евреев, мы должны сказать, что главную роль в спасении французских евреев сыграл режим Виши. Только государству было под силу защитить сотни тысяч человек. Важную роль в этом спасении сыграл маршал Петэн, обладавший огромным авторитетом. Во-первых, вопреки утверждениям о его антисемитизме, заметим, что он не отдавал приказы о депортации евреев. Кроме того, если бы он действительно хотел уничтожить евреев, он бы построил лагеря смерти, как в Германии: у него было время, и он мог бы воспользоваться помощью нацистов. Но ни он, ни Лаваль не сделали этого, хотя у них было достаточно возможностей. Можно привести множество фактов, свидетельствующих о сопротивлении маршала немецким планам в отношении французских евреев. Летом 1942 года Петэн открыто заявил, что он против попыток немцев депортировать французских евреев. «Мы не выдаём французских граждан», — был ответ Петэна немцам. «В этом направлении все наши попытки провалились», — констатировал глава Службы безопасности (СД) штандартенфюрер СС Кнохен. Ему вторит в своём докладе начальству оберштурмфюрер СС X. Рётке: «Петэн противится осуществлению окончательного решения еврейского вопроса»[623]. В докладе от и февраля 1943 года Г. Кнохен упрекает маршала и генерального секретаря полиции Буске в том, что они «делают все возможное, чтобы предотвратить депортацию французских евреев». Этот отчет упоминался Г. Кно-хеном и в разговоре с А. Эйхманом. Г. Кнохен добавляет, что «маршал с величайшей энергией выступает против того, чтобы французские евреи были помещены в концентрационные лагеря или депортированы. Петэн даже грозился подать в отставку». Кроме того, Г. Кнохен в том же докладе сообщает, что маршал уже выступал против желтой звезды на одежде евреев оккупированной южной зоны. В заключение Г. Кнохен поясняет, что, «приступая теперь к окончательному решению еврейского вопроса, следует учитывать, что Петэн будет против этого возражать»[624]. В докладе от 6 марта 1943 года X. Рётке отмечает, что, учитывая позицию маршала, только принуждение может позволить немцам распоряжаться силами французской полиции при депортации евреев. Но в этом же докладе X. Рётке поясняет, что надо «обратиться к французскому правительству по поводу принятия закона, который лишил бы французского гражданства евреев, натурализовавшихся после 1927 или в 1933 году. Таким образом будет обеспечена передача евреев, ставших таким образом апатридами, для депортации»[625]. Однако и П. Лаваль также отказал в этой просьбе, что вызвало гнев оккупантов. Этот факт доказывает, что Петэн и Лаваль действовали в этом вопросе сообща, что также демонстрирует готовность правительства Виши защищать евреев, имеющих французское гражданство. С начала 1943 года Всеобщий союз евреев Франции предупреждал главу французского государства о нарушении немцами прав евреев в лагере для интернированных в Дранси. Мы уже говорили о том, что лагерь Дранси был французским, но управлялся СС, и тогда маршал попытался вмешаться. В письме от 19 июля 1943 года, подписанном генеральным секретарем маршала Жаном Жарделем, отмечается, что «маршал просит, чтобы господин Пьер Лаваль немедленно обратился к оккупационным властям с просьбой прекратить применять чрезвычайные меры к французам, единственное преступление которых состояло в том, что они евреи»[626]. С точки зрения прояснения позиции маршала в еврейском вопросе интерес представляет беседа главы Службы безопасности (СД) штандартенфюрера СС Г. Кнохена и доктора Менетреля, состоявшаяся 18 июня 1943 года и записанная немецкой стороной. «Разговор наконец перешел на еврейский вопрос, — отмечается в записи беседы. — Кнохен отметил, что в последнее время не было ни одного акта саботажа, в котором бы не принимал участие хотя бы один еврей. И, несмотря на это, Франция до сих пор не сделала для себя единственный возможный вывод о необходимости окончательного решения еврейской проблемы. Постоянно возникают все новые и новые возражения. На вопрос, который Менетрель настойчиво поднимал и повторял, кто за это несет ответственность, Кнохен заявил, что ответственность лежит на всём правительстве. У него также сложилось впечатление, что маршал тоже не одобряет решение еврейской проблемы. Достаточно привести в пример евреев из его окружения. Менетрель оспорил эту точку зрения и заявил, что маршал, напротив, хочет найти решение еврейской проблемы, которое лишило бы евреев молодого поколения любой возможности получить доступ к важным постам во Франции. Надо понять, что в его возрасте он предпочитает, разумеется, гуманное решение проблемы радикальному, поэтому он не хочет повсеместно лишить всех евреев их рабочих мест и позволить им умереть с голоду»[627].Вот яркое доказательство того, что антиеврейские законы служили «щитом» Французскому государству в деле защиты евреев от «окончательного решения еврейского вопроса», фраза о том, что Петэн не хочет лишить евреев работы, чтобы не дать им умереть от голода, ясно говорит о том, что он не собирался выдавать французских евреев немцам. Писатель и журналист Морис Мартен дю Гар, принятый Петэном 17 июня 1944 года, передаёт слова маршала, прозвучавшие во время разговора: «Он (Петэн. — А. Б.) еще раз напомнил мне о своих симпатиях к американцам, и когда я спросил его, намерен ли он уехать, ответил мне: я не уехал в ноябре 1942 года, не уеду и сегодня. Уйти — значит струсить. Что стало бы с французами? Именно он защищал эльзасских беженцев, евреев, коммунистов [не путать с большевиками]; если бы он ушел, эсэсовцы уничтожили бы всех евреев»[628]. Известно, с каким вниманием относился маршал Петэн к военнопленным, и немцам приходилось с этим считаться. А ведь среди них тоже были евреи, которые выжили вместе с остальными благодаря заступничеству Петэна. На процессе над Жоржем Скапини, послом французского государства по делам военнопленных, Великий раввин Парижа Жюльен Вайль дал показания в пользу обвиняемого и сказал: «Мы смогли избежать худшего в отношении тех из нас, кто оказался в плену»[629]. Примеру маршала следовали многие — чиновники, саботировавшие составление списков евреев, подлежавших депортации; полицейские, предупреждавшие евреев об облавах; премьер-министр Лаваль, отказывавшийся сдвинуть конечный год натурализации на более поздние сроки, что лишило бы десятки тысяч евреев французского гражданства и обрекло их на депортацию; даже глава Генерального секретариата по еврейским делам К. Валла, который выступал против депортации французских евреев и предупреждал их о немецких облавах. Наконец, не забудем о деятельности Всеобщего союза евреев Франции, созданного 29 ноября 1941 года и действовавшего под защитой режима Виши. Эта организация отвечала за оказание помощи нуждающимся евреям. В её состав во время войны влилась Организация помощи детям (ОПД), созданная в России ещё в 1912 году еврейскими врачами. После Октябрьской революции организация была изгнана из страны и переехала сначала в Берлин, а после прихода Гитлера к власти — в Париж. ОПД заведовала детскими домами, лагерями отдыха и приёмными центрами в парижском регионе. Она особенно заботилась о маленьких детях в возрасте от трёх до шести лет из семей немецких, польских и австрийских евреев, бежавших от нацистов. После оккупации севера Франции немцами ОПД эвакуировала своих подопечных детей на юг, в зону ответственности правительства Виши, и вошла в состав Всеобщего союза евреев Франции. Организация действовала открыто и пользовалась определённой свободой. В своих помещениях она принимала детей из еврейских семей, испытывавших нужду из-за запретов на профессию, депортаций или интернирования. Во время войны организация управляла 14 детскими домами. По соглашению с режимом Виши организация получила доступ в лагеря для интернированных, чтобы спасать от депортации детей, которым угрожала эта опасность, а также открывала медико-социальные центры для помощи нуждающимся еврейским семьям. В 1942 году организация включилась в подпольную работу, устраивая еврейских детей в приёмные семьи под фальшивыми именами. Режим Виши непрепятствовал деятельности организации. После освобождения ОПД взяла на себя ответственность за судьбу 2 тысяч детей-сирот, в том числе 427 оставшихся в живых в концлагере Бухенвальд. Организация существует и по сей день. Вот почему, как отмечал в предисловии к книге профессора истории из Хайфы А. Коэна французский историк Р. Ремон, «более 83% еврейских детей во Франции избежали депортации. Такого высокого процента не было ни в одной стране, оккупированной нацистами»[630].О высоком проценте выживших взрослых евреев мы уже говорили. Не подлежит сомнению и то, что свободная зона предоставила убежище многим евреям. В августе 1940 года немцы под давлением Виши выслали в южную зону 20 тыс. евреев Эльзаса и Лотарингии, что спасло этих людей[631]. французский историк еврейского происхождения Андре Каспи пишет: «Пока Свободная зона не была оккупирована, там дышалось лучше, чем в Северной зоне. Кто это сможет отрицать? Уж точно не те, кто пережил это печальное время»[632]. И ещё одно обстоятельство спасло жизни французских евреев: стратегия и тактика «перехватывания инициативы» дали свои плоды. Антиеврейские законы, «запрет на профессию» — это не депортация и уничтожение людей. Своим показным антисемитизмом правительство Виши на время усыпило бдительность немцев. Они спохватились только весной 1944 года. В апреле 1944 года нацисты, предчувствуя скорый конец, перестали считаться с правительством Виши. Алоиз Брун-нер, гауптштурмфюрер СС, один из главных соратников А. Эйхмана по реализации «окончательного решения еврейского вопроса», составил директиву, предписывавшую арест и депортацию всех французских евреев. В ней говорилось, что «не следует предупреждать об этом французские власти из-за опасения, что они освободят интернированных или переведут их до прихода немцев». К сожалению, немцам поможет милиция. Французская полиция отказывалась помогать немцам в депортации французских евреев, интернированных в Дранси[633]. В период с 18 июня 1943 года по 17 августа 1944 года Бруннер депортировал 22427 евреев, или почти треть всех депортированных из Франции[634]. Однако время оккупантов было сочтено — они уже не успевали завершить свои чёрные дела. Итак, для спасения французских евреев режиму Виши пришлось пожертвовать евреями-иностранцами. «Виши пожертвовал иностранными евреями, чтобы лучше защитить французских евреев, а без Петэна евреев Франции постигла бы та же участь, что и евреев Бельгии, Нидерландов или Польши, — считает А. Каспи. — В течение двух лет они таким образом извлекали выгоду из существования Французского государства»[635]. С Каспи согласен и крупнейший знаток истории Холокоста американский исследователь Рауль Хильберг. Вот что он пишет по этому поводу в книге «Уничтожение евреев Европы»: «В ответ на немецкое давление правительство Виши попыталось ограничить масштабы этого процесса (уничтожения евреев. — А.Б.). Когда в 1942 году немецкие репрессии усилились, правительство Виши отступило на вторую линию обороны. Евреи из числа иностранцев и иммигрантов были оставлены на произвол судьбы, власти стремились защитить своих еврейских сограждан. В какой-то мере эта стратегия увенчалась успехом. Отказав в защите одной группе сообщества, спасли его большую часть»[636]. В результате противодействия Виши от депортации были спасены десятки тысяч французских евреев. Они составили меньше трети всех депортированных (24 тыс. человек) и около 14% всей еврейской диаспоры страны[637]. «Три четверти французских евреев спокойно дожили до конца оккупации», — пишет французский историк Тома Фонтэн[638]. Действительно, 76 % из 150 тыс. французских евреев из метрополии и 90% из 730 тысяч французских евреев и евреев, проживавших в североафриканских колониях Франции, избежали нацистского истребления, в то время как в Германии, Австрии, Бельгии, Греции, Люксембурге, Нидерландах, Польше и Югославии выжило не более 6% еврейского населения[639]. Парадоксально, но если сейчас еврейская общественность клеймит Петэна и режим Виши за антисемитизм, то в послевоенные годы всё обстояло совершенно иначе. Еврейская община в годы оккупации была благодарна маршалу Петэну. Консистория раввинов Франции не раз заявляла о своей лояльности маршалу[640]. Одобрительно отзывался о главе французского государства и глава Всеобщего союза евреев Франции Р.-Р. Ламбер[641]. Он же в «Тетрадях свидетеля» дал высокую оценку позиции адмирала Дарлана, выступавшего против антисемитских акций немцев[642]. Раймон Арон также отказывался связывать имя маршала с антисемитизмом, усматривая символ последнего не в Петэне, а в Моррасе[643]. В ноябре 1942 года философ, еврейка по национальности, Симона Вейль также выступила в защиту Петэна. Она писала из Нью-Йорка в одном из писем: «Мне очень не нравится, когда люди, с комфортом обосновавшиеся здесь, называют трусами и предателями тех, кто во Франции пытается справиться с бедами, кто как может, в той ужасной ситуации, в которой они оказались. Я считаю, что Петэн сделал всё, что мог, насколько позволяет его физическое и психическое состояние, чтобы минимизировать ущерб»[644]. Однако благодаря идеологически ангажированным левым, а также либеральным историкам и публицистам эти заблуждения (точнее дезинформация) глубоко проникли в сознание общественности западных стран. Сторонники взгляда на Виши как на режим антисемитский апеллируют к принятым им законам, направленным против евреев. И этого факта отрицать нельзя. Итак, антиеврейские законы режима Виши, вне всякого сомнения, являют собой зло и нарушение прав человека в самой вопиющей форме. Таким образом, политика правительства Виши и самого маршала в отношении евреев была весьма противоречивой, но она была лишена расовой (идеологической) основы. Истоки и мотивы антиеврейской политики были совсем иными, нежели нам пытаются внушить адепты Пэкстона и его школы. Мы смеем утверждать, что, как бы непривлекательно и отвратительно ни выглядели некоторые аспекты этой политики (антиеврейские законы, депортации), она не являлась аналогом расовой политики Третьего рейха. Я бы назвал её «вынужденным антисемитизмом». Во-первых, она была принята на вооружение Французским государством под жёстким давлением гитлеровских оккупантов. Эти законы были наименьшим злом перед лицом немецких требований относительно «окончательного решения еврейского вопроса». Но, несомненно, существовали и иные причины, связанные с внутриполитическими, чисто французскими проблемами. Эта политика формировалась и под воздействием двух прямо противоположных факторов. С одной стороны, режим Виши стремился перехватить инициативу у немцев: стремился добиться того, чтобы политика в отношении евреев оставалась в ведении режима Виши, который стремился защитить французских евреев и не допустить распространения на них действия нацистского «окончательного решения еврейского вопроса». А для того, чтобы немцы признали за Виши право на проведение своей антиеврейской политики, нужно было доказать оккупантам приверженность антисемитизму. Отсюда и жёсткость антиеврейских законов. И этот манёвр, судя по результатам множества спасённых жизней еврейских сограждан, режиму Виши удался. В сильных фильмах о Второй мировой войне нередко встречается такой драматичный сюжет: нацистский оккупант, стремясь уничтожить человеческое достоинство пленного, ставит его перед страшным выбором, сопряжённым с убийством другого заключённого, и правильного решения и хорошего исхода в этом выборе нет. Мне кажется, что в «еврейском вопросе» маршал Петэн был поставлен перед таким же страшным выбором. С другой стороны, сам режим Виши находился и под давлением части своих сторонников, исповедовавших националистические и антисемитские взгляды, достаточно распространённые во французском обществе, в той глубинной консервативной Франции, которая поддерживала маршала Петэна. Он, стремившийся к консолидации нации перед лицом врага, не мог не считаться с этими настроениями. Таким образом, антиеврейская политика режима Виши не была основана на расовых теориях, а объяснялась политическими соображениями, продиктованными исключительными обстоятельствами немецкого присутствия и давления, чрезвычайными обстоятельствами военного времени. Между расовой политикой Третьего рейха и «вынужденного антисемитизма» режима Виши существует принципиальное различие, которое из идеологических и политических соображений не хотят замечать критики Французского государства и маршала Петэна.Пэтен и вновь американцы
Это уже было. Американцы выиграют, как это было в 1918 году.Конечно, главные свои надежды Петэн возлагал на американцев, не только уповая на их военную мощь, но и в силу своих давних симпатий к ним. 16 июня 1940 года, через два дня после вступления немцев в Париж, Петэн сказал министру образования Альберу Риво: «Это уже было. Американцы выиграют, как это было в 1918 году. Надо продержаться до этого времени»[645]. Администрация Ф.Д. Рузвельта также проявляла интерес к налаживанию диалога с маршалом. Посла в Виши американцы подбирали из числа военных с расчётом на то, чтобы установить с главой Французского государства доверительные отношения. Сначала выбор пал на старого друга маршала генерала Першинга, но из-за болезни последнего от его кандидатуры пришлось отказаться. Вместо него в качестве посла США в Виши был направлен адмирал Уильям Леги, бывший губернатор Пуэрто-Рико. Одновременно с ним во французскую Северную Африку прибыл Роберт Мэрфи, профессиональный дипломат, много лет проработавший во Франции. Франко-американское сотрудничество удивительно быстро наладилось, 10 марта 1941 года в силу вступило франко-американское соглашение, получившее название «соглашение Вейгана — Мэрфи». Согласно этому соглашению, США обязались поставлять товары и горючее в Алжир, Тунис и Марокко за счёт французских средств в американских банках, размороженных по этому случаю. В меморандуме Вейгана была зафиксирована позиция Виши в отношении Америки: «С политической точки зрения это соглашение обеспечило важные преимущества. Франция благодаря своей империи осталась единственной европейской державой, сохраняющей экономические отношения с США. До тех пор, пока французы будут контролировать эти территории (колонии. — А.Б.), уважение англосаксов к нам обеспечено. <...> Соглашение увеличило возможность поддержки тесных экономических и политических контактов с державой, которая в любом случае будет одним из арбитров в конце этой войны»[646]. Для американцев же самое главное в этом соглашении заключалось в возможности держать в Северной Африке дюжину вице-консулов, формально их задача заключалась в наблюдении за поставками американских товаров во французские колонии. На деле они занимались сбором разведданных. Вот как об этом соглашении отзывался после войны посол США Леги: «Одно из главных преимуществ соглашения Вейга-на — Мэрфи по Северной Африке заключалось в том, что оно позволяло нам расширить наши консульские службы во французских колониях. Все знали, что речь идёт о шпионаже. Петэн и Дарлан это знали. С разрешения Вейгана американские агенты могли использовать дипломатическое прикрытие и секретные шифры для связи с Вашингтоном. Собранных разведданных со временем становилось всё больше и больше. Что бы ни происходило в Северной Африке, мы об этом узнавали и всегда были во всеоружии»[647]. Петэн предлагал установить американские посты наблюдения во французской Гвиане, на Гваделупе и островах Сен-Пьер и Микелон[648]. 12 декабря 1941 года, после нападения японцев на Перл-Харбор и вступления во Вторую мировую войну США, Петэн пригласил к себе американского посла Леги. Он объявил ему, что Виши будет придерживаться нейтралитета, а также вновь заверил, что французские колонии и флот «останутся неприкосновенными». В канун нового 1942 года Рузвельт направил Петэну дружественное письмо, в котором подчеркнул желательность сохранения дипломатических контактов между двумя странами[649]. Высадка американцев в Северной Африке вселила в Петэна новые надежды. 8 ноября 1942 года маршал принял американского временного поверенного в делах Пинкни Така. Дипломат уловил душевный подъём, охвативший маршала и вызванный, очевидно, известием о высадке американцев: «Он будто бы помолодел лет на двадцать. Его голубые глаза были ясными и сияли. Когда я встал, чтобы откланяться, маршал сжал обе мои руки, посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся. Он был просто счастлив и, провожая меня, напевал»[650].2 В своём радиообращении 24 декабря 1942 года Петэн сказал следующее: «В час, когда кажется, что земля уходит из-под наших ног, поднимите голову и посмотрите на небо. Там вы найдёте достаточно звёзд, чтобы не сомневаться в вечности света и чтобы понять, откуда ждать осуществления наших надежд»[651].В завуалированной форме он говорил о США. Своему окружению он сказал после того, как выступил с радиообращением: «Я думаю, что французы поймут намёк на американцев (на звёздный флаг США. — А.Б.). Я думаю, что это всем ясно»[652]. Как и в Первую мировую войну, Петэн надеялся на американцев. Возможно, как раз в отношении американцев Петэн был старомоден и отстал от жизни. Сентиментальность свойственна старости. Он жил воспоминаниями о боевом братстве времён Великой войны, о своём американском друге генерале Першинге. Уповая на США, Петэн не подозревал, как президент-демократ Франклин Делано Рузвельт собирается своеобразно «отблагодарить» Францию за помощь в Северной Африке. Во время встречи У. Черчилля и Ф.Д. Рузвельта в Каире в 1943 году последний заявил, что Индокитай не будет возвращён Франции, а Дакар должен перейти под американскую опеку[653]. Президент США также заявил, что в его планы входит лишение Франции прав и на Марокко. О своих намерениях относительно Индокитая Рузвельт сообщил в своей беседе с китайским лидером Чан Кайши. План Рузвельта также предусматривал военную оккупацию Франции и её расчленение — создание буферного государства под названием «Валлония», которое должно было простираться от Hop-Па-де-Кале через Арденны до Эльзаса и Лотарингии. Этот план Рузвельт представил в ноябре 1943 года перед Объединённым комитетом начальников штабов[654].Америка не стала другой, но у неё появились другие возможности.Маршал Петэн
1942 год: по эту сторону Рубикона[655]
Жребий брошен! Юлий ЦезарьЕщё одна важная и трагическая веха в истории Франции и в жизни маршала Петэна — это ноябрь 1942 года. После высадки союзников в Северной Африке немцы перешли демаркационную линию и оккупировали всю Францию. Армия перемирия была разоружена. Так 11 ноября 1942 года была осуществлена операция под кодовым названием «Антон». А вот связанная с «Антоном» вторая операция — «Лила» (19-27 ноября 1942 года) — по захвату французского флота, стоявшего на рейде Тулона, провалилась. В соответствии с обещаниями Петэна, данными союзникам, французский флот не достался немцам: военные моряки затопили свои корабли, 3 линейных корабля во главе с флагманом «Страсбург», гидроавианосец, 4 тяжёлых и 3 лёгких крейсера, 16 эсминцев, 14 миноносцев, 15 подводных лодок и много более мелких вспомогательных судов были отправлены на дно. Таким образом, маршал Петэн лишился почти всех своих козырей в торге с Германией — флота, суверенитета над южной зоной и важнейшей части колониальной империи. Для многих соратников маршала (адмирала Дарлана, генерала Жиро) стало ясно, что партия на французской земле проиграна. Упал и международный авторитет Виши: если в 1940 году около 40 государств поддерживали дипломатические отношения с Французским государством, то в 1943 году — только 17 (по преимуществу сателлиты Германии)[656]. Начинался массовый отъезд и бегство в Северную Африку военных и чиновников. Сохранились десятки свидетельств людей из ближайшего окружения маршала (его секретарь Ж. Жар-дель, генералы А. Жорж, А. де Серриньи, Ж. Ревер, Э. Ланнюрьен, министр образования Ж. Каркопино) о том, что они уговаривали Петэна улететь на самолёте в Северную Африку к союзникам, но маршал отказался[657]. Сотрудники маршала, как, например, его преданный сторонник Ж. Каркопино, считали, что он совершил роковую ошибку, оставшись во Франции[658]. Так же думали и его недруги. У последних, правда, было объяснение причин этого отказа. Вот что пишет А. Верт: «Всё его (Петэна. — А.Б.) поведение показывает, что он смертельно боялся немцев. Почему он не взбунтовался в ноябре 1942 года? Почему не сбежал в Северную Африку? Почему примирился с германской оккупацией той части Франции, которая находилась под властью Виши? Почему не приказал стоявшему в Тулоне морскому флоту соединиться с союзниками? Потому, что он боялся репрессий со стороны немцев. В конечном счете, некоторое значение тут имело старческое стремление Петэна удержаться на своём высоком посту хотя бы и при немцах»[659]. Таким образом, по мнению Верта, трусость и властолюбие были главными побудительными мотивами Петэна при принятии решения остаться во Франции. Непонятно только, о каком страхе перед немецкими репрессиями идёт речь, если бы Петэн в случае бегства оказался вне досягаемости немцев, под крылом у союзников. Раймон Арон, в отличие от Верта, не пытается выяснить причины отказа Петэна покинуть Францию, а оценивает последствия этого ошибочного, по его мнению, шага. «Если бы Петэн отправился в Северную Африку в ноябре 1942 года, о чём его тогда умоляли генерал Вейган и целый ряд министров, он стал бы национальным героем для всех французов, — пишет Арон. — С моей точки зрения, самое важное обвинение, которое можно выдвинуть против вишистского правительства и против Петэна, — это обвинение их в непонимании в ноябре 1942 года того факта, что они могли ещё спасти всё, то есть спасти французские ресурсы в войне, спасти единство Франции. Если бы Петэн отправился в Алжир, то единство Франции оказалось бы восстановленным. Оставались только коллаборационисты, которые уже ничего собой не представляли, если бы их не покрывал и до известной степени не оправдывал маршал. С того дня, когда маршал перешёл бы на другую сторону, вся Франция в целом оказалась бы на стороне справедливого дела»[660]. Такую же точку зрения Раймон Арон излагает и в своих мемуарах: «Решающим моментом стал не июнь 1940 года, а ноябрь 1942 года. Если бы маршал приехал в Алжир в 1942 году, он возвратил бы Франции, Сопротивлению порядочных французов, которых ввёл в заблуждение его престиж. Оставшись во Франции, он мешал объединению нации. Петэн теперь отнюдь не обманывал немцев, но продолжал обманывать какое-то число французов»[661]. Итак, перед нами поставлены два вопроса. Во-первых, почему Петэн отказался покинуть Францию в ноябре 1942 года? Во-вторых, было ли решение остаться во Франции ошибочным? И, наконец, добавим ещё один вопрос: что стало бы с Францией, если бы маршал Петэн бежал в Северную Африку? Первая причина отказа покинуть Францию может носить личный характер, что почему-то не приходит никому в голову: дело чести, слово офицера. Он обещал французам быть с ними в радости и в горе. Неужели, когда щит, каким он себя считал, оказался выбит из рук и французы оказались лицом к лицу со страшным и жестоким врагом, он бросит своих соотечественников? Это была настоящая жертва. Он садился играть с дьяволом, и шансов выиграть у него не было ни одного... Привыкшим к циничным правилам игры политикам и историкам поведение маршала казалось ошибкой, глупостью или неискренностью. Сейчас почти забыли знаменитое кредо: «Делай то, что должно, и будь, что будет». Своему старому товарищу, генералу Алену де Серриньи, на его предложение сесть вместе в самолёт и улететь в Северную Африку Петэн ответил: «Я не могу уехать, потому что я обещал французам оставаться с ними, что бы ни произошло»[662]. Генералу Вейгану маршал сказал примерно то же самое: «Я не уеду, я несу ответственность за судьбу и жизнь французов, военнопленных, работающих в Германии. Я принёс себя в жертву Франции»[663]. Не знал тогда маршал, какова будет «благодарность» французского народа... Но не только вопросами чести и любовью к французам было продиктовано решение маршала остаться. Он задумывался над тем, что произойдёт со страной после его отъезда: «У меня было три решения: уехать, спокойно доживать в своём доме и сдаться. Уехать — самое лёгкое, самое посредственное из решений. Наименее смелое! Жест, который потешил бы самолюбие большинства французов. А что завтра?»[664] В случае отъезда маршала немцы наверняка сформировали бы правительство из настоящих коллаборационистов вроде Деа, из своих марионеток. А те, в свою очередь, втянули бы Францию в войну на стороне Германии. «Если я уйду, меня заменят Деа или гауляйтером, который объявит войну англичанам и американцам, а я этого не хочу», — признавался маршал генералу Реверу[665]. Видел Петэн и другие опасности своего ухода. «Но если я уеду, как предусмотрено вашим планом, — говорил он генералу Жоржу, — развернётся яростная война в Северной Африке: это и Алжир, Тунис, Марокко, разрушенные и обезлюдевшие; наши чудесные порты Алжир, Тунис, Оран, Касабланка будут обращены в пепел»[666]. Теперь рассмотрим внешнеполитические последствия возможного появления маршала Петэна в Алжире. Скорее всего, здесь также начались бы раздоры: де Голль не собирался без боя сдавать позиции лидера французской эмиграции, а за ним стояла Великобритания. Раймон Арон свидетельствует: когда встал вопрос об отъезде вишистского правительства в Северную Африку, голлисты встревожились, если не сказать растерялись. Когда союзники высадились в Северной Африке, де Голль сказал своим сотрудникам: «Если Петэн отправится в Алжир, мы уже не сможем существовать бок о бок с ним»[667]. Как говорится, «Боливар не вынесет двоих»... Маршал оказался прав в своих опасениях: в 1943 году немцы готовили операцию по устранению Петэна и замене его на своих креатур. Маршал не предоставил им такой возможности ни в 1942, ни в 1943 году, равно как и не дал вовлечь Францию в войну против союзников. Вынужденный под давлением немцев назначить Лаваля на пост премьер-министра, Петэн сразу же после полной оккупации Франции принял меры по его нейтрализации. В секретном письме премьер-министру от 17 ноября 1942 года маршал жёстко ограничил свободу действий Лаваля: «1. Вы не вовлечёте и не позволите вовлечь Францию, прямо или косвенно, в войну ни с одной державой. По этому поводу напоминаю Вам, что в конституционном плане только я имею право объявлять войну и что я этого не сделаю без предварительного согласия обеих законодательных палат (выделено мною. — А. Б.). Вы нигде не будете заявлять о том, что Франция находится в состоянии войны с какой-либо державой. 2. Неся перед всеми французами ответственность, которая продиктована чувством долга, рождённого человечностью и национальной честью, Вы гарантируете абсолютную личную и имущественную неприкосновенность эльзасцев и политических заключённых. 3. Вы будете уважать духовные традиции Франции, защищая от любых посягательств убеждения и обычаи, религиозные и философские, отправления культа, права семьи, молодёжные движения, уважение человеческой личности»[668]. И ещё одно печальное последствие ухода маршала ждало бы Францию — это гражданская война между коллаборационистами и Сопротивлением. Она велась и при маршале, когда сопротивленцы и милиция устроили друг другу настоящую вендетту. Можно представить, какие масштабы она приобрела бы при слабом правительстве коллаборационистов. В это время во французском обществе был широко распространён страх перед гражданской войной в случае вступления Франции в войну на одной или другой стороне[669].2 Так что вопреки утверждениям Р. Арона отъезд маршала привёл бы не к сплочению, а к расколу французского общества. И, напротив, присутствие Петэна сплотило нацию. Историк Пьер Лабори, занимающийся изучением общественного мнения в годы войны, отмечает: несмотря на усиление в обществе недоверия к Виши и оккупантам, в 1943 году популярность маршала и вера в него оставались на высоком уровне; среди французов росла тревога по поводу приближения гражданской войны, и маршал казался им тем человеком, который способен сплотить вокруг себя всех французов[670].Однако был и другой человек, примеривавший на себя роль объединителя...
Интермедия третья: де Голль и его «невидимая империя»
Когда я хотел узнать, что думает Франция, я спрашивал самого себя.Лондонский сиделец, словно паук, плёл свою нить и выстраивал свою «невидимую империю». Она состояла из французов, заброшенных судьбой в эмиграцию после поражения Франции. Это были люди разных судеб и политических взглядов. Де Голль придирчиво отбирал тех, кто может ему пригодиться, и отвергал других, как правило, независимых и имевших собственное мнение. Расчищая себе путь к власти, генерал не жалел и вставших под его знамёна. Ему принадлежит фраза: «Я уважаю лишь тех. кто со мной борется, но я не намерен их терпеть». Как это отношение к людям отличает его от маршала Петэна! Это различие подтверждает и лингвистический анализ речей де Голля и Петэна, произведённый российским филологом. «Мы обнаруживаем, что Петэну крайне неприятно нынешнее состояние войны, в котором находится Франция, — отмечает в своём лингвистическом анализе Е. В. Дарьина. — Он старается снизить до минимума военные факторы и обеспечить людям мирные условия существования. Если судить по речам, война у Петэна вызывает ужас, неприязнь и самые мучительные ощущения. Он страдает и физически, и духовно. Война доставляет ему нестерпимую боль. Война — противоестественное состояние для народа. Речи Петэна сентиментальны, с акцентом на жертвенность, страдания и чувство горечи. Совершенно по-другому звучат речи де Голля. Позиция де Голля строится на принципиальной идее величия и независимости Франции. Война для него не трагедия. Война — это необходимое условие величия Франции. Де Голль желает прославить свою страну на весь мир. Это великая цель, ради которой можно пожертвовать многим»[671]. Оценка лингвиста созвучна впечатлениям тех, кто встречался в годы войны с де Голлем. В этом отношении крайне любопытны воспоминания Эммануэля д’Астье де ля Вижери, боевого морского офицера, активного участника внутреннего Сопротивления. В 1942 году он посетил Алжир и встречался с де Голлем. Больше всего его поразили несколько связанных между собой черт характера генерала: авторитаризм, жажда власти и полное презрение к людям и интересам Франции. «Символ сидит в тени, — вспоминал д’Астье о встрече с де Голлем. — Он, кажется, не сказал и трёх слов. Он словно застывший великий прелат, безраздельно владеющий Францией, и никому не дано покуситься на его Богом данную власть. А мы все лишь скромные певчие в его храме. Я почувствовал, что мы имеем в его глазах лишь ту цену, которую он сам придаёт нам, и нет незаменимых кроме него. Он не любит людей, он любит лишь их историю, особенно историю Франции»[672]. А вот ещё его размышления о де Голле, об отношении генерала к людям, к французам: «Методы, которыми он пользовался в силу его гордости, одиночества и пренебрежения к людям, оказывались каждый раз скомпрометированными. Для де Голля Франция была мифологической абстракцией. Де Голль плохо знал свой народ, и проявления его воли пугали генерала, как пугали впоследствии Сопротивление и восстание. Не народ вдохновлял его, откровение снизошло к нему свыше. Он, как отец, имел право распоряжаться малолетними детьми. Де Голль, с головой ушедший в роль непризнанного властелина, веривший в исключительность вождей и усматривавший в народном движении лишь нелепую неизбежность, не воодушевлялся этим движением и больше пророчествовал, чем действовал. Он не верил в добро на земле. А только во власть вождей над неразумной и заворожённой толпой. Его интересуют только война и дипломатия. В своём собственном представлении он так всесторонне воплощает нацию, что забывает о людях, составляющих её, их насущных нуждах»[673]. Люди для де Голля — лишь строительный материал при возведении собственного политического монумента. Для политика это «нормальная» черта характера и поведения. Однако насколько по-человечески отвратительно, когда сталкиваешься с ханжой, разыгрывающим из себя праведника! «Патриот» де Голль в минуту бедствий не остановился перед тем, чего больше всего опасался и что всячески пытался предотвратить маршал Петэн, — раскола нации и войны французов против французов. 3 июня 1940 года англичане начали операцию «Катапульта» по захвату и уничтожению французского флота в английских и колониальных портах[674]. Англичане боялись, что французские корабли окажутся в руках противника, и не доверяли слову Петэна, что ни одно французское судно не будет передано немцам (Петэн сдержит своё слово). По-разбойничьи, вероломно и неожиданно были захвачены французские корабли в английских портах, а на рейде Мерс-эль-Кебира, недалеко от алжирского города Оран, была потоплена французская эскадра: погибли 1297 моряков и 300 получили ранения. Де Голль, пытаясь спасти свою честь в глазах французов, осудил действия своих хозяев в выступлении по радио Би-Би-Си 8 июня 1940 года: «Корабли в Оране не были в состоянии сражаться. Они стояли на якоре, не имея никакой возможности манёвра или рассредоточения, французские корабли уничтожены не в честном бою»[675]. В секретном соглашении, подписанном Черчиллем и де Голлем 8 августа 1940 года, говорилось, что силы голлистской организации «Свободная Франция» никогда не повернут оружие против французов. Однако прошло два месяца, и мы видим, как 23-24 сентября 1940 года сторонники де Голля вместе с англичанами предприняли неудачную попытку овладеть Дакаром, который защищали верные Виши войска и флот[676]. Франсуа Буассон, французский губернатор Западной Африки, так оценил «подвиги» де Голля: «В результате нападения британских вооружённых сил на совести де Голля плачевная судьба французов, убитых и раненых, не считая материальных потерь в виде разрушенных жилищ и торговых складов. Де Голль не остановился перед тем, чтобы угрожать Дакару полным уничтожением, в случае если население не восстанет против своих руководителей ради того, чтобы власть перешла в его руки»[677]. И, как всегда, не обошлось без лжи. «Де Голль четко понимал главное: надо говорить и повторять, что Дакар первым открыл огонь и что он, де Голль, приказал своим войскам отступить, чтобы избежать столкновения между французами, — писал британский генерал Спирс, находившийся во время дакарской операции рядом с де Голлем. — Это был скорее эвфемизм, и когда он заявлял, что люди „Свободной Франции“ не имели при себе оружия, это было искажение правды, продиктованное требованиями военной пропаганды»[678]. Таким образом, ради своих честолюбивых целей «патриот» де Голль фактически развязал гражданскую войну, подняв французов против французов. Очевидно, циничное и презрительное отношение к людям, присущее де Голлю, объясняет его первоначальную неудачу по привлечению к себе сторонников. В июле 1940 года голлистское движение не превышало 7 тыс. человек и достигло 35 тыс. К концу года. Эта цифра оставалась неизменной до ноября 1942 года[679]. Мы уже упоминали о том, что ни один из военнослужащих 4-го бронетанкового полка, командиром которого был полковник де Голль, не присоединился к его организации «Свободная Франция». Из 500 морских офицеров и 18 тыс. матросов, оказавшихся в Англии после Дюнкеркской катастрофы в июне 1940 года, только 20 офицеров и 2оо матросов остались с де Голлем. Остальные предпочли вернуться домой[680]. Теперь посмотрим, на каких принципах строил свою организацию де Голль. Оказавшись в Лондоне, он объявил себя единственной легитимной властью Франции. На самом деле очень долгое время он был лишь английской марионеткой, ставленником У. Черчилля. Несмотря на призыв i8 июня 1940 года к Сопротивлению, обращенный к французам, ни сам де Голль, ни его английские хозяева не верили в способность французов сбросить иноземное иго. В реальности перед де Голлем были поставлены две конкретные и не столь масштабные задачи: собрать под английские знамёна всех французских военнослужащих, желавших сражаться с Германией, а также собрать разведданные о немецких войсках во Франции. Засланные во Францию люди де Голля ограничивались разведкой и имели инструкцию «не убивать ни одного немецкого солдата или офицера и преждевременно не заниматься саботажем»[681]. О том, как выглядели действия вооружённых сил «Свободной Франции», мы уже видели на примере англо-голлистского нападения на Дакар. Таким образом, де Голлю была предназначена второстепенная подстраховочная роль: англичане первоначально делали ставку на диалог с Петэном. Да и как можно было делать ставку на де Голля? Во Франции его никто не знал, и к внутреннему Сопротивлению он не имел никакого отношения. В военном плане голлисты также не представляли реальной силы. Однако хозяева недооценили талантов своего протеже в борьбе за власть. Де Голль взялся за создание своего клана, можно сказать, секты. Главным условием вхождения в голлистскую организацию было не желание сражаться за Францию и служить её интересам, а личная, безоговорочная преданность генералу. Среди сторонников генерала процветала нетерпимость к «чужакам». Эта атмосфера не родилась сама по себе, её истоки следует искать наверху. Раймон Арон имел возможность наблюдать, как формировалась эта тоталитарная секта. «Культ личности Шарля де Голля родился в то же время, что и само движение, — вспоминал он. — У нас немедленно появился своего рода голлистский фанатизм»[682]. Раймон Арон даже написал на эту тему несколько статей, одна из которых называлась «Тень Бонапарта»[683]. Одним из критиков диктаторских замашек де Голля стал адмирал Эмиль Анри Мюзелье, командующий флотом «Свободной Франции». Он обвинял генерала в стремлении к личной власти, ради которой де Голль, по словам адмирала, часто пренебрегал интересами Франции. Мюзелье осуждал интриганство генерала, его нетерпимость к тем, кто не присоединился к голлистскому движению с самого начала. По мнению адмирала, де Голль вносил раскол в ряды французов, натравливая их друг на друга ради своей корыстной цели — «заставить всех признать его воплощением Франции». Мюзелье называл генерала «некомпетентным диктатором с замашками монарха»[684]. Пьер Броссолет, видный участник Сопротивления с 1940 года, первоначально примкнувший к голлистам, прозрел через два года. 2 ноября 1942 года он написал генералу де Голлю письмо, в котором критиковал его «манеру обращения с людьми, когда за ними не признаётся право касаться волнующих их проблем». Броссолет писал: «Вы нетерпимы к любой критике и не допускаете никакой дискуссии»[685]. Недовольство диктаторскими замашками выражали имевшие с ним дело дипломаты Алексис Леже, Роже Камбон и Пьер Комер, социалисты Жорж Гомбо и Луи Леви[686]. Непонимание своего народа проявилось и в отношениях генерала с внутренним Сопротивлением. Здесь интриги были бесполезны. Людей, каждый день рисковавших своей жизнью, не так-то легко было подчинить своему влиянию. Американский историк Р. Пэкстон констатирует, что первоначально ни одна из организаций внутреннего Сопротивления не поддержала де Голля[687]. Его просто-напросто никто не знал во Франции. Голлистский миф о призыве 18 июня 1940 года придумали позже. «Для многих активных участников Сопротивления де Голль долгое время оставался невидимым радиоголосом, а затем „генералом в Северной Африке“, „Символом“, обладавшим большим международным значением, — писал А. Верт. — Но для Франции его политический и личный вес был ещё неизвестной величиной»[688]. И можно утверждать, что такое положение дел сохранялось вплоть до Освобождения. «Долгое время Сопротивление очень мало знало о нём, — рассказывала А. Верту Люси Обрак, видная участница Сопротивления. — В Нормандии перед его приездом часто спрашивали: „Каков он собой? Высокий или низенький, тонкий или толстый?“» [689] Сам де Голль, которого после войны сделали символом Сопротивления (при его активном участии), относился к этому движению с недоверием и презрением. «С конца 1942 года де Голль тормозил развитие движения Сопротивления как неподконтрольное ему», — свидетельствовал адмирал Мюзелье[690]. Поэтому неудивительно, что де Голль и его структуры не горели желанием помогать внутреннему Сопротивлению. Это подтверждает в своих записках д’Астье: «Я убедился, что помощь, которую, находясь в Алжире, мы можем оказать Сопротивлению, ничтожна. К тому же разведка (голлистская. — А.Б.) относилась к организациям Сопротивления с недоверием и, главное, хотела уменьшить размах движения Сопротивления и сделать его послушным орудием в своих руках»[691]. Что касается интриг и аппаратных игр, то здесь у де Голля дела шли куда лучше. По мере того как на сторону де Голля перешла часть колоний, его вес и значимость в глазах английских покровителей возросли. Однако возникли и серьёзные проблемы. Когда наметился перелом в войне в пользу союзников (высадка в Северной Африке), в эмигрантских кругах появилось много новых лиц, прибывших из теперь оккупированной южной Франции. Среди них были фигуры куда крупнее, чем де Голль. А главное — за ними стояли американцы, не жаловавшие де Голля и стремившиеся найти ему замену. Первым соперником де Голля оказался адмирал Дарлан, более года возглавлявший правительство Виши. Не только военачальник, но и гибкий политик, Дарлан умел ладить сначала с немцами, а затем и с американцами, когда в 1942 году оказался в Северной Африке. В борьбе с Дарланом де Голль мог опереться на своих английских патронов, так как адмирал не скрывал своих англофобских настроений, традиционных для французских военных моряков[692]. Поддержка американцев, личный авторитет адмирала среди военных, его связи с правительственными кругами Виши делали Дарлана опасным соперником для де Голля. Однако 24 декабря 1942 года в Алжире адмирал Дарлан был убит молодым аристократом-монархистом Бернаром Боннье де ла Шапелем. Убийство Дарлана — тёмная история. Убийца, по свидетельству очевидцев, до конца был уверен, что за него вступятся влиятельные силы. Однако он был поспешно казнён, унеся в могилу имя заказчика преступления. Многие исследователи считают, что де Голль был причастен к этому убийству[693]. Так полагал и генерал Жиро[694]. По мнению английского историка Чарльза Уильямса, «де Голль с самого начала был посвящен в план покушения на Дарлана»[695]. Однако прямых доказательств его причастности нет. Можно предположить, что это дело рук английской разведки, убравшей американского конкурента, и де Голль мог либо что-то знать о подготовке этого убийства, либо способствовать ему через свою разведку. Одно лишь можно сказать с уверенностью — смерть адмирала Дарлана была выгодна генералу. «Убийство Дарлана стало важным этапом на пути установления безраздельной власти де Голля во французской Северной Африке», — справедливо указывает Ч. Уильямс[696]. В мемуарах де Голля есть несколько двусмысленных пассажей, способных посеять сомнения относительно его непричастности к этому преступлению: «Если трагическое убийство Дарлана порицалось многими, то сам факт его исчезновения со сцены отвечал железной логике событий (?! — А.Б.). Ибо история в великие минуты терпит у кормила власти лишь тех людей, которые способны направлять ход событий»[697]. Вот так — не более и не менее — рок судьбы, как в греческих трагедиях, а вовсе не политические интриги были причиной смерти Дарлана. А дальше с присущим ему цинизмом де Голль пишет: «Исчезновение Дарлана могло иметь серьёзные последствия для дела объединения французов. Мне следовало воспользоваться стечением обстоятельств»[698]. И, конечно, генерал не преминул ими воспользоваться. Любопытно, что де Голль фактически оправдывает убийцу адмирала: «Однако можно ли не понять, что породило этот взрыв юношеской ярости? Этот юноша — почти ребёнок — считал, что он послужит делу своей несчастной родины»[699]. Неудивительно, что 21 декабря 1945 года, почти ровно через год после убийства, когда де Голль уже стоял во главе страны, убийца Дарлана был посмертно реабилитирован Апелляционным судом Алжира, который рассудил, что убийца действовал «в интересах освобождения Франции»[700]. Однакопосле смерти Дарлана у де Голля появился новый опасный соперник, за которым вновь стояли американцы. Это был Анри-Оноре Жиро, в отличие от де Голля настоящий боевой генерал. С подачи голли-стов в историографии был создан миф о недалёком солдафоне. На самом деле Жиро проявил себя блестящим и храбрым солдатом в двух мировых войнах. В Первую мировую войну после одного сражения его сочли мёртвым и оставили на поле боя. Он выжил, попал в плен, но бежал и партизанил в тылу противника. Во время Второй мировой войны он также доблестно сражался, командуя армиями северного сектора, вновь попал в плен и был заключён в крепость. Несмотря на бдительную охрану, ему удалось бежать, спустившись из окна по веревке с пятиметровой высоты. Несколько месяцев спустя он добрался до Алжира. Гитлер, узнав об успешном побеге Жиро, телеграфировал своему послу в Париже О. Абецу: «Как вы могли позволить Жиро бежать? Этот человек стоит 30 дивизий!»[701] В отличие от де Голля, который, по словам д'Астье, напоминал «портрет, нечувствительный к теплу жизни», и обладал голосом, «исходящим из неодушевлённого тела, лишённого всякого живого тепла, голосом восковой фигуры», Жиро был щеголеватый, стремительный в движениях человек, а главное — был добр и дружелюбен с коллегами и подчинёнными. Жиро пользовался большим уважением в армии и среди офицеров — участников Сопротивления, его поддерживали финансовые круги, административная колониальная верхушка, североафриканские колонисты[702]. Жиро поддерживали и президент США Франклин Делано Рузвельт, и командующий американскими войсками в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр. Когда 3 июня 1943 года в Алжире был сформирован французский комитет национального освобождения (ФКНО), де-факто правительство в эмиграции, де Голлю пришлось потесниться и некоторое время делить верховную власть с генералом Жиро. Однако в политике порядочные люди чаще всего проигрывают. Вскоре в результате ловких интриг де Голлю удалось переиграть Жиро, отстранив его от рычагов реального управления[703]. «Де Голль больше был занят тем, как под носом у американцев избавиться от Жиро, нежели определением линии правительства», — делился своими наблюдениями д’Астье[704]. 8 мая 1945 года, в День Победы, Раймон Арон случайно встретил на парижской улице генерала Жиро: «Он был в полном одиночестве. С печальным лицом, он брёл словно потерянный. Я направился было к нему, чтобы поприветствовать, чтобы как-то выразить свои чувства, но только поглядел ему вслед, так ничего и не сказав. Это была грусть человека, который мог бы сыграть определённую роль в событиях и который потерпел неудачу, хотя и обладал мужеством. Никто о нём в этот день не вспомнил. Вот так-то оно бывает в политике!»[705] Смерть Жиро была не менее загадочна, чем смерть Дарлана. Первый раз покушение на него было совершено 28 августа 1944 года. Жиро был ранен, однако следствие не смогло установить, было это покушение или случайное нападение. Умер он якобы из-за болезни в 1949 году[706]. Однако полученное пять лет назад ранение, несомненно, оказало негативное воздействие на его здоровье. Раймон Арон в своих мемуарах говорит об «устранении (убийстве) Жиро»[707]. Примечательно, что в комментариях к мемуарам Р. Арона наши историки, известные своими проголлистскими настроениями, утверждают, что автор «сообщает неверные сведения»[708]. После исчезновения соперников де Голль подчинил себе все эмигрантские административные и колониальные структуры. Внутреннее Сопротивление не представляло для него угрозы в силу своей слабости, разобщённости и малочисленности (около 30 тысяч человек). «Кучка французов, человек 15, съехавшихся сюда из Марокко, Лондона, Америки, из Франции вишистской и из Франции подпольной, не являла собой единства и не была проникнута единодушным стремлением включить Францию в борьбу и помочь народу, восставшему против оккупантов», — вспоминает д’Астье о сходках представителей Сопротивления[709]. Следует только уточнить, что слова о «восставшем народе» — явное преувеличение. В работу ФКНО победитель и его сторонники внесли привычные для них интриги и бюрократизм. Д'Астье мог наблюдать работу этой бюрократической машины изнутри, так как де Голль уговорил его войти в правительство. Перед д'Астье во всей «красе» предстала «алжирская клика, которая с плохо скрываемой алчностью ожидала тёплых местечек». В первые дни пребывания в ФКНО д'Астье довелось стать свидетелем такой картины: «Сотни мелких столкновений из-за того или иного места, министерского портфеля или представительства заполнили первые дни моего пребывания в опереточной столице. Затем политическая жизнь правительства замерла. Здесь, в Алжире, не ощущались ни Франция, ни мировая драма. От заседаний Комитета, на которых мы издаём законы, подчас не имеющие силы, пахнет пылью. Для де Голля и большинства членов Комитета важнее было представлять Францию, а не являться её воплощением и выражением»[710]. А как же «величие Франции» и люди, которых де Голль якобы поднял на борьбу с оккупантами? «Я убедился, что помощь, которую, находясь в Алжире, мы можем оказать Сопротивлению, ничтожна», — отвечает на этот вопрос д’Астье[711]. Именно поэтому он вскоре вышел из ФКНО и отправился назад, во Францию, участвовать в настоящей борьбе. Но таких людей, как д’Астье, среди эмигрантов было немного. Таким образом, голлистское движение явно носило авторитарный характер. Это вынужден был признать даже проголлистски настроенный юрист М. Прело. «Эти правительства де-факто, обосновавшиеся сначала в Лондоне, а затем в Алжире, силою вещей оказались авторитарными и личными режимами, — пишет он. — Орган правительства был коллегиальным по республиканской традиции, но фактически один человек играл преобладающую роль». Однако тут же наш учёный юрист находит оправдание де Голлю. Оказывается, «логика войны требовала, чтобы этот человек был окружён людьми, пользующимися его доверием и составляющими возможно более однородную группу». Оказывается, «в условиях войны было также необходимо, чтобы власть по своей структуре была как можно более концентрированной и была в состоянии довести до максимальных пределов военные усилия страны и первый её порыв к восстановлению». Двойные стандарты здесь налицо. Все оправдания «концентрации власти» применяются почему-то к де Голлю (хотя никакой страной он не руководил), но в них отказывается маршалу Петэну, за которым стояла Франция. По мнению учёного юриста, «Свободная Франция» — это «авторитарный режим с демократическим направлением (?! — А.Б.)»[712]. Поистине, историю пишут победители, вернее — их слуги...Шарль де Голль
Объединитель против раскольника
Я уважаю лишь тех, кто со мной борется, но я не намерен их терпеть. Шарль де ГолльНесмотря на смехотворность и авантюрность притязаний де Голля на легитимность созданных им структур, эти притязания нанесли серьёзный ущерб национальным интересам Франции. Присущие де Голлю нетерпимость и зарождавшийся культ личности проявились и в этом вопросе. Де Голль действовал по принципу «Кто не со мной — тот против меня». «Поскольку он (де Голль. — А.Б) претендовал на легитимность начиная с 18 июня 1940 года, то перемирие должно было расцениваться как преступный акт, а призыв генерала — как подлинное выражение воли Франции, самосознание которой ещё не пробудилось, — вспоминал Раймон Арон, имевший возможность воочию в Лондоне наблюдать становление голлизма. — Перемирие стало первородным грехом, который навлёк вечный позор на всех людей Виши. Голлисты немедленно развернули интенсивную пропаганду против «правительства по воле случая», которое отдавало врагу наше оружие, наши арсеналы, наши порты и т. д. (как будто в случае капитуляции армии немцы всё это не забрали бы себе)»[713]. С этой клановостью и сектантством, стремлением раздуть разногласия столкнулся в Нью-Йорке замечательный французский писатель и военный лётчик Антуан де Сент-Экзюпери. Местная община эмигрантов-голлистов (Ж. Маритен, А. Бернстеин) попыталась обратить его в свою веру, причём сделала это бесцеремонно и настойчиво. Когда писатель отказался от предложенной чести, он тут же был назван «вишистом и предателем»[714]. Сент-Экзюпери дал такой ответ вербовщикам: «Я с радостью пошёл бы за ним (де Голлем. — А.Б.) против немцев, но я не хочу идти против французов»[715]. Писателю пришлось вступить в полемику с агрессивно настроенными голлистами. Вот что он писал по этому поводу в своих письмах: «Моё преступление то же, что и раньше: я доказал в Соединённых Штатах, что можно быть добрым французом, настроенным и антинемецки, и антинацистски, и в то же время не одобрять приход к власти в будущем голлистской партии. Из-за границы можно служить Франции, но не управлять ею. Пусть люди из Алжира называют себя вождями, если им это нравится. Но у них нет на это никакого права»[716]. В другом письме Сент-Экзюпери писал: «Если я не стал голли-стом в Нью-Йорке, то это из-за их ненависти, которая неприемлема для меня»[717]. Де Голль всегда отличался злопамятством. Антуану де Сент-Экзюпери было запрещено летать на военных самолётах «Свободной Франции», а его произведения были запрещены в Алжире[718]. «Мне думается, что тогда, в июле 1940 года, генерал мог бы вести политическую борьбу против Виши в более низкой тональности, — считал Раймон Арон. — Эти люди (вишисты. — А.Б.), по крайней мере те из них, кто составлял первую команду, чаще всего действовали не по немецкому приказу. Для восстановления Франции насущно необходимо было исключить из её тела как можно меньше „предателей". Да, коллаборационисты — это предатели, но приверженцы Национальной революции (идеологическая программа Виши. — А.Б.), конечно, не относятся к их числу»[719]. Эта враждебность к «чужакам» распространялась не только на вишистов. «Присоединившиеся к гол-листскому движению быстро понимали, что бывших вишистов, окунувшихся в крестильную купель этого движения, принимают в нём легче, чем тех, кто раньше служил союзническому делу где-то за пределами голлизма, — свидетельствует тот же Р. Арон. — В те времена вера в благотворность голлистского крещения меня неприятно поражала. Как коробила и строгость голлистов по отношению к французам, которые пошли служить в английскую армию или являлись членами организаций Сопротивления, находившихся в непосредственной связи с британскими службами. Это логика гражданской войны» (выделено мною. — А. Б.)[720]. Раймон Арон также писал о настроениях своих коллег в Лондоне, редакторов газеты «Франс»: «Они полностью разделяли голлистский взгляд на Историю, Маршала и Морраса, клеймили их как предателей. В порывах политической страсти иногда они разоблачали людей Виши с такой яростью, что их пропаганда приобретала антифранцузский характер (выделено мною. — А.Б.). Я вспоминаю беседу за завтраком, французский журналист стал метать раскалённые ядра в маршала, в его министров и сторонников, как если бы никто из них не делал того, что мог, как если бы все они раболепно, даже с рвением служили оккупантам»[721]. Между тем в отличие от де Голля французский народ инстинктивно стремился к единству и не принимал логику гражданской войны. Свидетельств тому много. «Многие верили в существование секретного соглашения между Маршалом и Генералом», — вспоминает Раймон Арон[722]. Сам он придерживался такого же мнения: «Я желал того, о чём думало большинство французов. А они думали, что, по сути дела, маршал Петэн и генерал де Голль ставили перед собой одни и те же цели и что их разногласия не были непримиримыми. Большинство мечтало о примирении между этими двумя людьми»[723]. А вот выдержка из письма неизвестного француза, написанного в апреле 1941 года: «До сих пор народ был одновременно проголлистски настроен и предан маршалу Петэну. По мнению народа, Маршал только и ждёт победы англичан и поражения немцев. Он только делает вид, что сотрудничает, идя на мелкие уступки с целью выиграть время»[724]. В. Сухомлин, русский эмигрант, рассказывает в своём дневнике (весна 1941 года) о разговоре с одним врачом из Ниццы: «С его точки зрения, де Голль — „патриот и католик“, как и Петэн, хотя по высоким политическим мотивам он объявлен „предателем родины“». Сухомлин приводит мнение врача: «Я почти уверен, что между ними существует тайное соглашение»[725]. Это мнение, по словам Сухомлина, было широко распространено в стране. «Простодушные мелкие буржуа уверяли меня, что и Петэн, и де Голль правы, — писал он летом 1940 года. — Петэн должен улучшить положение Франции, спасти всё, что ещё можно спасти. А де Голль должен собрать необходимые силы и освободить страну. Если бы Нетэн не заключил перемирия, вся страна оказалась бы под сапогом немецкого гауляйтера. А если бы появился де Голль, то Франция была бы низведена до положения второстепенной державы. И даже возможно, добавляли они, что между ними существует тайное соглашение»[726]. Ещё одно любопытное свидетельство об умонастроениях французской глубинки оставил Р. Гуль. Он передаёт свой разговор с мадам Пруст, «типичной провинциальной француженкой Юга»: «— Мсье Гуль, скажите мне, за кого вы? Как вы думаете, кто спасёт Францию — маршал Петэн или генерал де Голль? Зная твёрдо, что всё, что я скажу по этому поводу, как я решу судьбу Франции, будет завтра же рассказано в единственной бакалейной лавке городка, у мадам Дюран, а оттуда, кто знает, может через кого-нибудь дойти и до жандармерии, я уклончиво отражал эти лобовые атаки мадам Пруст, говоря, что для спасения Франции было бы хорошо, если бы маршал Петэн объединился с генералом де Голлем. — Вы правы! — вскрикивала мадам Пруст. — Я сама думаю об этом почти так же!»[727] Как свидетельствуют архивы, многие рядовые голлисты во Франции, не имевшие представления об интригах и сектантстве своего вождя в далёком Лондоне, писали «славному маршалу» с целью информировать его о своей готовности к сотрудничеству. Один из них даже прислал маршалу в ноябре 1941 года поэму, озаглавленную «Да здравствует Петэн, да здравствует де Голль!»[728]. Один из участников Сопротивления, полковник Этьен д’Орв, расстрелянный 29 августа 1941 года, незадолго до смерти в прощальном письме родным написал из камеры смертников: «Я всегда уважал маршала Петэна и боролся за единство французской империи» (родные обнародовали письмо на процессе Петэна в 1945 году)[729]. Между тем не только среди простых людей, но и среди крупных фигур движения Сопротивления и режима Виши были сторонники примирения двух сторон и легитимации правительства де Голля путём соглашения с Петэном, который мог передать власть генералу (Жак Барду, Рене Коти, Франсуа де Вандель и др.)[730]. Уже после войны боевой товарищ де Голля полковник Реми написал в журнале «Каррефур» статью, в которой заявил, что де Голль был мечом Франции, а Петэн — её щитом. Статья привела де Голля в ярость, и он разорвал все отношения со своим старым товарищем[731]. Примечательно, что одно время Гитлер также подозревал Петэна и де Голля в тайном сговоре, о чём он говорил Муссолини 28 октября 1940 года[732]. Таким образом, де Голль, считавший себя воплощением Франции, шёл против воли собственного народа и не желал сплочения нации перед лицом немецкой угрозы ради своей безудержной жажды власти. Непомерное властолюбие, честолюбие и нарциссизм рождали в нём неприятие, подозрительность, нетерпимость и даже ненависть ко всякому, кто мог составить ему конкуренцию. Напротив, Петэн вёл себя совершенно иначе. Это был человек другого склада, чуждый зависти и злопамятства. Когда он, будучи глубоким стариком, находился в заключении, между ним и его адвокатом Жаком Изорни состоялся разговор относительно возможного процесса по его реабилитации: «— Господин Маршал, нужно терпение. — Я терпелив, я стерплю всё. — Нужно выждать, когда пройдёт время ненависти. — Ненависть? Никогда не испытывал и не понимал этого чувства. Для меня оно слишком сложное»[733]. Петэн, тонко чувствовавший настроение народа, призывал французов к единству. В своей рождественской речи 24 декабря 1941 года он сказал, обращаясь к военнопленным: «Я хотел бы, чтобы вы силой своего примера внушили французам единодушие, наподобие того, которое царит в лагерях военнопленных, так же как и бескорыстие, самоотречение и чувство общности»[734]. Хотя генерал де Голль как дезертир был приговорён к смертной казни, маршал Петэн был готов протянуть ему руку ради сохранения единства нации. По свидетельству главы кабинета маршала Жака Траку и премьер-министра Пьера Лаваля, Петэн не раз говорил им, возражавшим против его затеи, что надо договариваться с де Голлем. По словам маршала, у него с де Голлем «почти одни и те же идеи», и единственным «серьёзным препятствием» к сближению является «характер» генерала[735]. «Я бы уступил своё место де Голлю, был бы он благоразумнее», — говорил он Жаку Траку[736]. В разговоре с журналистом Морисом Мартеном дю Гаром 17 июля 1944 года Петэн высказал своё мнение о де Галле: «Это человек непомерного честолюбия! Я не встречал более высокомерного человека, чем он; лжец, неуживчивый, всегда попадающий в истории»[737]. Говоря об общности идей, Петэн наверняка имел в виду спасение Франции от последствий той катастрофы, в которую она была ввергнута деятелями Третьей республики. Но какой ценой это будет достигнуто? Петэну претили присущие де Голлю сектантство и дух нетерпимости, так как они способствовали расколу французского общества и раздуванию гражданской войны. Истинное отношение маршала к де Голлю раскрывается в записке Петэна, датируемой 1942 годом: «До меня доходят новости о распространении в наших заморских владениях зла, которое воздействует на массы, как сильный яд, заставляет их терять чувство реальности и забыть свой долг перед Родиной. Это зло зовётся голлизмом. Генерал покинул Францию на следующий день после заключения перемирия, чтобы служить Англии. С того момента, когда побеждённая Франция была вынуждена сложить оружие и просить у немцев перемирия, де Голль не признал поражения, решив на свой страх и риск возобновить борьбу против Германии. Он покинул Францию и бежал в Англию, откуда обратился с призывом ко всем французам, как и он, не признавшим условий перемирия, объединиться вокруг него. Нас пытаются убедить, что эта армия, состоящая из французов и предназначенная для изгнания врага с французской территории, используется исключительно для выполнения этой задачи. Ничуть не бывало! Де Голль желает зла французам и борется против французов. Я бы хотел верить, что цель де Голля вовсе не та, что я только что сформулировал. Но когда он понял, что Франция отказалась встать под его знамёна, что он ошибается, что гордыня завела его в тупик, он не должен был упорствовать в своих устремлениях, приобретших преступный характер. Он не ограничился только заявлением своей позиции. Он привлёк на свою сторону молодых французов, злоупотребив их доверием и заставив их поверить в то, что спасение Франции заключается в возобновлении войны. Не зная наверняка деталей плана голлистов, можно всё же предположить, что первым их шагом будет захват Северной Африки и организация там армии, наполовину состоящей из французов и наполовину из туземцев, которая будет способна защитить Северную Африку. Эта попытка приведёт к оккупации всей Франции. Де Голль обещал не поднимать оружия против французов. Мы видим, как он держит слово (Дакар, Браззавиль, Либревиль)»[738]. В этой записке маршала явственно проступает главное различие в стратегии двух политиков: для Пе-тэна важно сохранить единство нации, де Голль же готов пожертвовать им ради своих амбициозных целей. Примечательно, что записка маршала впервые была обнародована только во время его судебного процесса. Ради высокой цели Петэн был готов не афишировать свои разногласия с де Голлем, а сотрудничать с ним. Ещё в декабре 1942 года Петэн отправил к де Голлю секретную миссию во главе с генералом Конке, однако немцы были бдительны: посланец маршала был выслежен, арестован и депортирован в Германию ещё до того, как он отправился со своей миссией в Лондон. По воспоминаниям окружения маршала, в 1944 году Петэн надеялся приехать в Париж в момент прибытия туда де Голля, обменяться с ним рукопожатием, таким образом передавая ему легитимную власть. Для установления контакта с генералом был выбран адмирал Офан, покинувший правительство Виши еще в 1942 году, но сохранивший лояльность Петэну. В инструкции Офану от и августа 1944 года говорилось, что главной задачей является «в момент освобождения помешать началу гражданской войны и объединить всех французов доброй воли»[739]. Однако де Голль отказался от услуг адмирала. В своих мемуарах де Голль, как истый лицедей и лицемер, произносит целую тираду, исполненную лжи, злорадства, фальшивой патетики и театральности: «Какой конец! Какое признание! Так значит, в момент крушения Виши Филипп Петэн повернулся к Шарлю де Голлю. Вот чем закончилась эта отвратительная ария капитуляций, приведшая к тому, что под предлогом „спасения имущества" было принято рабство. Как неизмерима глубина падения, если к подобной политике прибегает на склоне лет военачальник, некогда покрывший себя славой! Читая документы, которые мне вручили от его имени, я чувствую, как лишний раз подтверждается то, в чём я был всегда уверен, и одновременно душу мне сжимает несказанная грусть. Господин маршал! Вы когда-то покрыли славой наше оружие, вы в своё время были моим начальником и служили мне примером — и к чему вы пришли? Правительство республики начисто отказывало ему в праве именовать себя носителем законной власти не только потому, что он в своё время принял отречение обезумевшего от страха парламента, но и потому, что согласился отдать в рабство Францию, официально сотрудничая с захватчиками, приказывая сражаться против французских солдат и солдат союзников, боровшихся за освобождение, и в то же время не было такого дня, когда он разрешил бы стрелять по немцам. Это я являюсь носителем законности. Здесь я не отступлю ни на шаг и не пойду ни на какие компромиссы. Я могу ответить маршалу только молчанием»[740]. На мой взгляд, эта тирада, обращенная к старому Учителю, вынесшему на своих плечах тяжесть военных невзгод вместе со своим народом, не нуждается в комментариях. В ней — весь де Голль.
Я думал только о единстве и примирении французов.Из заявления Филиппа Петэна на судебном процессе 23 июля 1945 года
Перед лицом гражданской войны
Французы не должны подниматься друг против друга.Де Голль не был единственной силой, толкавшей страну к гражданской войне и выступавшей против Петэна. С целью усилить контроль над маршалом немцы попытались изменить в свою пользу состав правительства. Гитлер потребовал в письменной форме вернуть на пост премьер-министра Пьера Лаваля, «единственного, кто способен обеспечить Франции место в Европе, которого она заслуживает». Петэн ответил Гитлеру: «Я не потерплю, чтобы кто-либо во Франции запрещал мне работать над восстановлением страны в духе национальной и социальной программы, определённой в моих посланиях, а также в области внешней политики»[741]. Однако Петэну пришлось уступить. И 23 апреля 1944 года Лаваль вновь стал премьер-министром. Давление продолжало усиливаться. В 1944 году немцы потребовали через Лаваля ввести в правительство несколько видных парижских коллаборационистов, самым влиятельным из которых был Марсель Деа. «У Марселя Деа есть способность чернить всё, что мне дорого, — ответил маршал на требование Ренте-финка. — У меня нет возможности помешать ему стать министром, хотя я не верю в его способности. И потом, это человек, которого ненавидит вся Франция. Если он войдёт в правительство, я подам в отставку»[742]. Немцы всё же добились включения Деа и нескольких коллаборационистов в правительство, однако маршал отказался подписать декрет об их назначении и не принимал их. Фактически они оказались «нелегальными» министрами. Один из «нелегалов», Поль Марион, отвечавший в правительстве Лаваля за информацию и пропаганду и также не утверждённый маршалом, жаловался: «Петэн готов позволить расстрелять всех своих министров одного за другим»[743]. Конечно, речь шла о министрах-коллаборационистах. Когда подпольщиками был убит предшественник Мариона, коллаборационист Филипп Анрио, маршал отказался выступить по радио с соболезнованиями по поводу его гибели. Коллаборационисты, поощряемые немцами, яростно критиковали Петэна и ещё в августе 1943 года призывали к созданию национал-социалистского правительства[744]. 5 июля 1944 года слёт коллаборационистов принял «Общую декларацию о политическом положении». Текст Декларации был подготовлен М. Деа и представлен маршалу адмиралом Платоном. В документе содержались требования усиления репрессий внутри страны и реального участия вишистской Франции в борьбе против Англии и США. Правительство обвинялось в потворстве союзникам. Обстановка в стране характеризовалась такими словами, как «хаос», «полная анархия». В Декларации содержалась угроза в адрес петэновцев и предрекалось наступление «дня, когда весь мир убедится в крахе людей, которые занимали руководящие позиции в стране в течение последних четырёх лет». Документ подписал весь цвет коллаборационистского сообщества — министр образования Абель Боннар, министр промышленности Жан Бишелон, посол фернан де Бринон, Марсель Деа, а также адмирал Платон, Жак Бенуа-Мешен, Жак Дорио, Альфонс де Шатобриан, Пьер Дриё ла Рошель[745]. Одной из массовых опор коллаборационистов являлась милиция, помогавшая немцам в борьбе с Сопротивлением. Петэн выступал с жёсткой критикой милиции и её методов: «Милиция приобрела себе одиозную репутацию, используя методы, хорошо мне известные по испанским красным. Я не могу обойти молчанием пытки, которым подвергаются жертвы, чаще всего невинные, в помещениях, которые даже в Виши больше напоминают большевистскую ЧК, чем тюрьмы Французского государства. Применение милицией этих методов привело к тому, что воцарилась атмосфера полицейского террора, до сей поры невиданного в нашей стране»[746]. Однако помимо коллаборационистов была ещё одна сила, раздувавшая пламень гражданской войны в стране. Речь идёт о Сопротивлении. Мы привыкли воспринимать это явление в героических и возвышенных тонах. Ни в коей мере автор не желает оскорбить память тех, кто в страшные годы оккупации нашёл в себе мужество сопротивляться захватчикам, как это сделал, например, историк Марк Блок. Но этих людей было мало, и подавляющее их большинство не дожили до победы. До конца войны Сопротивление оставалось маргинальным движением, как и милиция. В стране почти с 40-миллионным населением к 1944 году насчитывалось от 20 до 30 тыс. подпольщиков[747]. В первое время среди сопротивленцев преобладали иностранцы — испанские республиканцы и бойцы интербригад, коммунисты-апатриды, поляки, евреи, то есть представители тех категорий, которые не вызывали доверия и симпатий у подавляющей части французских обывателей. Среди «своих» сопротивленцев' непропорционально много было молодёжи, коммунистов, членов военизированных лиг, что придавало облику подполья экстремистский характер. После введения принудительных работ в Германии отряды Сопротивления стали быстро пополняться за счёт случайных молодых людей, пытавшихся избежать отправки в Третий рейх. Кстати, другие молодые люди с такой же целью вступали в милицию[748]. В фильме выдающегося французского режиссёра Луи Маля «Люсьен Лакомб» очень хорошо показано, что выбор французами той или иной стороны часто зависел от случая, а не был продиктован убеждениями или патриотизмом. Да и фанатики-коммунисты, готовые пожертвовать своей, но чаще чужой жизнью, были не лучше: их теракты приводили к массовым расстрелам заложников и репрессиям против населения, как это было в Орадур-сюр-Глан. Наконец, часто сопротивленцы отнимали продукты у крестьян и устраивали налёты на банки и почтовые конторы. Самой большой добычей были 100 млн франков в отделении французского банка в Сен-Клоде (департамент Эн)[749]. Наконец, сопротивленцы устраивали разборки между собой, особенно острым было соперничество между подпольщиками из числа бывших военных, с одной стороны, и франтирёрами и партизанами (ФТП) — с другой. Госсекретарь правительства Виши по поддержанию порядка Жозеф Дарнан отмечал, что в 1944 году в Верхней Савойе нередки были случаи, когда на трупах убитых находили следующие подмётные письма: «Мы, члены Тайной армии, казнили сегодня утром такого-то, принадлежавшего к группе ФТП. Он совершал разбойные нападения, противоречащие возложенной на нас миссии — честно служить Франции»[750]. Неудивительно, что население в большинстве своём отрицательно относилось к Сопротивлению. Согласно данным Бюро технического контроля, которое занималось перлюстрацией писем, общественное мнение в целом относилось враждебно к сопротивленцам: их поддерживало менее 20 % населения в 1943 году, и даже накануне освобождения, в августе 1944 года, — всего 30%[751]. «В 1943 году страх перед участниками Сопротивления, которые ассоциировались с анархистами, превратился в истерию», — пишет Р. Пэкстон. В 1944 году около 45 тыс. французских добровольцев записалось в милицию отчасти из-за того, чтобы защищать общественный порядок против «разбойников», то есть сопротивленцев[752]. Даже у тех французов, для которых подпольщики не были однозначно отрицательными фигурами, отношение к ним было противоречивым. «Сопротивленец — это человек, борющийся за честь Родины и одновременно „мятежник“, „смутьян“, из-за которого продолжается война; наконец, это тот, кто спровоцировал оккупантов на репрессии, — так описывает настроения французских обывателей историк Робер Франк. — У французов всегда были двусмысленные отношения с бойцами „армии теней“, исполненные восхищения и желания держаться от них подальше»[753]. Поэтому, когда говорят, что маршал выступал против Сопротивления, следует иметь в виду причину этого негативного отношения. Никакой реальной силой, способной противостоять немцам, Сопротивление не обладало, зато отрицательных последствий от его деятельности было хоть отбавляй: это и акты гражданской войны, и репрессии немцев против мирного населения, и просто разбой. Именно против всего этого предостерегал Петэн в своём обращении от 28 апреля 1944 года: «Побуждаемое пропагандой из-за рубежа, значительное число наших детей (подчёркнуто автором. — А.Б.) попало в руки бессовестных вожаков, породивших в стране атмосферу чудовищных беспорядков. Мой долг лично предостеречь вас против опасности гражданской войны, которая довершит разрушение всего, что пощадила война с врагом внешним. Те, кто толкает Францию на этот путь, утверждают, что хотят её освободить. Это пресловутое освобождение — самый обманчивый из миражей, которому вы можете поддаться. Любой, кто участвует в группах Сопротивления, компрометирует будущее страны. В ваших интересах сохранять корректные, лояльные отношения с оккупационными войсками. Не совершайте действий, способных навлечь на вас ужасные репрессии. Вы приведёте страну к ужасным бедствиям»[754]. Правоту маршала подтвердили дальнейшие страшные события. После высадки союзников сопротивленцы оживились. Началась кровавая вакханалия. 20 июня 1944 года милицией был убит Жан Зей, министр образования в правительстве Народного фронта. В ответ 28 июня 1944 года сопротивленцы убили ф. Анрио, министра-коллаборациониста. 7 июля 1944 года милиция убила Жоржа Манделя, ещё одного министра Народного фронта. 21-23 июля 1944 года на плато Веркор были уничтожены крупные силы партизан. В ответ на индивидуальный террор Сопротивления немцы обрушили массовые репрессии на мирное население. 9 июня 1944 года в городе Тюль было повешено 98 человек. Но самая кровавая расправа произошла в деревушке Орадур-сюр-Глан ю июня 1944 года. На окраине Орадура сопротивленцы убили немецкого офицера и шофёра, ехавших в автомобиле. В ответ эсэсовцы из дивизии «Рейх» уничтожили 624 сельчанина, среди которых было 240 женщин и детей[755]. Бойня в Орадур-сюр-Глан привела Петэна в шок и ярость. Маршал вызвал Ренте-Финка и заявил ему: «Вы сжигаете деревни, вы убиваете детей, вы оскверняете церкви, вы покрыли свою страну позором. Вы — нация варваров». К Петэну присоединился даже Лаваль. Маршал написал письмо Гитлеру в тех же выражениях, что он использовал во время беседы с Ренте-Финком, однако последний отказался передать его послание фюреру[756]. К этим жертвам нацистов добавим жертвы варварских бомбардировок союзников. С ю по 25 апреля 1944 года, то есть за две недели, под бомбами союзников погибли 3060 человек (500 — в Лилле, 640 — в Париже, 850 — в Руане): почти в 5 раз больше, чем в Орадуре[757]. Петэн отчаянно пытался защитить французов, как только мог. «Немецкие и англосаксонские армии сошлись на нашей земле», — говорилось в его выступлении 6 июня 1944 года. Маршал потребовал от государственных служащих и других трудящихся оставаться на своих рабочих местах, призывать население не совершать поступки, которые могли бы вызвать репрессии. «Не слушайте тех, кто, пытаясь использовать бедствия страны в своих интересах, ведёт нашу страну к катастрофе. Если немецкая армия займёт позиции на линии огня, французы должны смириться с этой необходимостью. Мы не находимся в состоянии войны. Ваш долг — сохранять строгий нейтралитет, французы не должны подниматься друг против друга, их кровь слишком ценна для будущего Франции, а ненависть может только подорвать единство нашей страны»[758]. Позиция Петэна может показаться наивной — ход событий не остановить, как Рок в греческой трагедии. Перед нами Дон-Кихот, сражающийся с ветряными мельницами. Но это позиция честного человека, который сохраняет верность своему долгу и слишком хорошо знает эгоистическую натуру своих сограждан...Из выступления Петэна 6 июня 1944 года
VI. Последнее сражение маршала Петэна
Пленник
Разве можно унести Родину на подошвах своих сапог? Жорж Дантон[759]После высадки союзников в Нормандии окружение маршала вновь стало обсуждать тему отъезда из Виши, был даже подготовлен уход маршала к партизанам. Журналист Морис Мартен дю Гар передаёт содержание своей беседы с маршалом, состоявшейся 17 июня 1944 года: «Когда я его спросил, не собирается ли он уезжать, он ответил мне: „Я не уехал в ноябре 1942 года, и сегодня я тоже не уеду. Уехать было бы подло. Что тогда будет с французами?“ Он защищал эльзасских беженцев, евреев, коммунистов; если он уйдёт, СС зачистит всех евреев»[760]. Сотрудник Генерального секретариата по вопросам информации Жак Лоран, имевший поручение переправить Петэна к партизанам, и швейцарский посол Вальтер Стуки также свидетельствуют, что причиной отказа уехать был страх за женщин и детей, которые могут стать жертвами немецких репрессий в отместку за его отъезд[761]. Однако существовал и вариант насильственной отправки маршала в Германию. Петэн много раз повторял, что он откажется добровольно покинуть Виши. Через прессу и радио маршал распространял информацию о том, что он оставит Виши только против своей воли, только как пленник. По свидетельству В. Стуки, маршал собирался сделать по этому поводу заявление главам дипломатических миссий. Предчувствия не обманули Петэна. 20 августа 1944 года маршал был арестован немцами по приказу Гитлера. Резиденция главы французского государства была окружена войсками СС. Свидетелем ареста стал посол Швейцарии Вальтер Стуки. Генерал фон Нойбронн, представлявший в Виши Вермахт, заявил Стуки: приказ о насильственной отправке маршала в Германию — «самая тяжёлая задача, которую я когда-либо выполнял, потому что я испытываю к нему величайшее уважение, и мне тяжело предпринимать против него какие-либо действия». Генерал также выразил мнение, что «этот приказ — серьёзная и неоправданная ошибка его правительства, но он солдат и обязан подчиниться». Хотя маршала увозили очень рано (около 7 часов утра) и шёл дождь, собралась толпа людей, которые пели «Марсельезу». Когда немцы остановились со своим пленником в городке Морвиллар, его мэр произнёс речь, исполненную благодарности к маршалу: «Вы могли подумать, что Ваше дело не будет оценено. Однако у Вас была возможность заметить, что население, предупреждённое о вашем приезде, охвачено энтузиазмом в связи с Вашим появлением и желает продемонстрировать свою симпатию к чтимому вождю, коим Вы являетесь»[762]. Незадолго до своего похищения, и августа 1944 года, маршал передал В. Стуки своё прощальное письмо, обращенное к французскому народу. В тех чрезвычайных условиях оно не было опубликовано и не дошло до адресата. Но это письмо достойно внимания для понимания настроений, чувств, мыслей и мотивов поведения маршала: «французы, сегодня я говорю с вами последний раз. С того дня, когда Национальное собрание поставило передо мной задачу вдохнуть жизнь во Францию и заставить её жить в ожидании мира, мы вместе надеялись, вместе страдали на одной земле. Моё самопожертвование повлекло за собой не только потерю душевного покоя. Вынужденный следовать закону, навязанному противником, над которым я когда-то одержал победу, я изо всех сил стремился оградить вас от горьких последствий чужих ошибок ценой своего престижа, который завоевал прежними победами наших армий. Моя миссия была миссией жертвенности. Наследник поражения, я, связанный условиями перемирия, попытался сохранить плоть и душу Франции. История рассудит, добился ли я успеха. Прежде чем умолкнуть, я обращаюсь с последним посланием к тем из вас, кто остался мне верен, равно как и к тем, кто отказался следовать за мной. Когда в 1940 году я подписывал перемирие, со мной было не только Национальное собрание, но и почти весь народ и большая часть тех, кто позже присоединился к армии в Африке или к силам Сопротивления. Если бы я тогда посоветовался с Францией относительно необходимости перемирия или легитимности моей власти, то сколько голосов было бы подано против? В условиях разгрома армии, деморализации населения, с народом, раздавленным врагом; с провинциями, над которыми нависла угроза вторжения, — много ли нашлось бы тогда людей, кто желал бы продолжать борьбу, включая тех, кто позже отвернулся от меня? Ваши несчастья проистекают не из перемирия, а из поражения. Разве в течение четырёх лет я не защищал каждую минуту от последствий начатой и проигранной другими битвы французов, которые не могли или не хотели покинуть родную землю? Я не имел других ресурсов, кроме нашей вековой славы, престижа Марны и Вердена, опоры на ваше доверие и возможности, которые предоставило мне перемирие в виде находившейся далеко от полей сражений империи и нашего флота, сохранившего свободу действий на море. Беспристрастная история в будущем признает, что потеря нашего единства, нашей империи, нашего флота, даже если бы это способствовало успеху союзников, сильно усложнило бы нашу задачу. Перед лицом оккупантов, все более и более требовательных и исполненных презрения, всё более и более вовлекавшихся в конфликт, ставший мировым, я больше не имел на руках козырей в этих бесконечных переговорах, которые приходилось вести после поражения нашего оружия. В действительности я вёл переговоры с пустыми руками, критикуемый французами, не желавшими считаться с реальностью. Патриотизм фанатиков лишал меня единственного оружия, которое вложило в мои руки перемирие. Фанатизм других, фанатизм коллаборационистов, бесконечно подпитывая всё новые и новые требования немцев, пробуждал в них недобрые чувства. С одной стороны, когда я вёл переговоры во имя интересов Франции, то подвергался осуждению как пособник немцев. С другой стороны, люди, которые видели спасение Франции в немецкой победе, осуждали мой аттантизм как предательство. Французы, вы прекрасно знаете, что я не англофил и не германофил. Солдат Вердена и Марны, ваш старый вождь, я имел только одну страсть — служить Франции. Именно ради неё, ради вас в течение этих четырёх лет я молчаливо переносил унизительную обязанность говорить от имени побеждённой страны. Это ради Франции, ради вас я остался на своём посту, несмотря на все несправедливости и разочарования, вступая в споры и идя на уступки. Я сложил свою шпагу ради того, чтобы сыновья нашей страны испытывали меньшие тяготы, швырнув на стол переговоров мою славу, мои звёзды, мой маршальский жезл, плоды трудов моей долгой жизни. Если это правда, что де Голль смело поднял меч Франции, то история не забудет, что я терпеливо держал перед французами щит. Яухожу. Моя миссия выполнена. Примите своими сыновними сердцами моё отеческое благословение»[763]. В последнее время ему действительно приходилось уступать немцам всё больше и больше. У него не было на руках прежних козырей. Геополитическая и военная ситуация для немцев ухудшалась, и это вызывало всё больше агрессии с их стороны. Маршал осознавал критический характер происходящего. Двойная игра закончилась, закончилась его поражением, но он делал то, что должно. Маршал шёл в свой последний бой без надежды на победу. С точки зрения политика, это глупость, нерасчётливость. Де Голль никогда бы так не поступил. Но с точки зрения человеческих ценностей, это был подвиг. Сколько жизней спасла эта двойная игра! От скольких разрушений, смертей, унижений он уберёг французов. А как помогла его двойная игра союзникам, выведя за рамки большой войны Францию и её огромную колониальную империю, которые могли бы оказаться на стороне гитлеровской Германии. Между Францией и Третьим рейхом стоял престарелый маршал, как щит, как буфер, как громоотвод. Он сделал своё дело, пожертвовав заслуженным покоем, своей славой и именем. Теперь он должен был уйти. Но его не ждали лавры спасителя. Он еще не испил горькую чашу до дна. 7 сентября 1944 года немцы доставили маршала в Германию. Его привезли в Зигмаринген, замок Гогенцоллернов, где уже собрались, в отличие от Петэна добровольно, коллаборационисты, бежавшие из Франции. Петэн категорически отказывался общаться с ними и не принимал их. В свою очередь, по доносам коллаборационистов, немцы удалили из Зигмарингена наиболее верных сподвижников Петэна, прежде всего доктора Менетреля. В самый разгар приготовлений по формированию марионеточного правительства при невыясненных обстоятельствах погиб Ж. Дорио, претендовавший на пост главы кабинета. На похоронах Дорио собрался весь цвет французского коллаборационизма, только маршал Петэн и Пьер Лаваль отказались присутствовать на церемонии[764]. Когда союзники вышли к Рейну, по приказу Гитлера маршала депортировали дальше, на восток, «в целях безопасности». Петэн обращался к Гитлеру с письмами протеста, однако ни на одно из них не получил ответа. Он писал, что хочет вернуться во Францию, «чтобы там защищать свою честь»[765]. 21 апреля 1945 года маршал двинулся в путь в сопровождении гестаповцев. Но нацистская машина уже начинала давать сбои. Фон Тангштейн, заменивший Ренте-финка, вместо Германии привёз маршала в Швейцарию[766]. Казалось бы, маршала ждал хеппи-энд. Однако Петэн стремился вернуться во Францию, чтобы избежать заочного осуждения и защищать свою честь в суде. Де Голль, уже почти победитель, не желал этого возвращения: он предпочёл бы, чтобы маршал закончил свои дни, всеми забытый, в тихой Швейцарии. Между тем правительство, в котором заправляли сопротивленцы всех мастей и коммунисты, требовало экстрадиции маршала. Де Голль в свойственной ему манере затеял интригу. Возглавляя правительство, требовавшее экстрадиции маршала, де Голль тайно дал понять швейцарским властям, что он желает получить от них отказ, таким образом возложив на них ответственность за принятое решение и оставшись в стороне[767]. Однако швейцарские власти пошли на принцип и согласились на экстрадицию, тем более что такова была воля самого Петэна. По пути к границе маршала встречали восторженные толпы швейцарцев. 26 апреля 1945 года маршал пересёк франко-швейцарскую границу. Дома его ждал совсем иной приём. На вокзале маленького приграничного городка его ждал генерал Кёниг. Маршал протянул ему руку, однако тот отказался её пожать. В Потарлье, в окна дома, где он остановился, летели камни и плевки. Раздавались крики «Смерть Петэну!», «Петэна к позорному столбу!». Историк М. Ферро с горькой иронией заметил по этому поводу: «Не те ли это были люди, которые несколькими неделями раньше и недалеко отсюда, на площади Морвилара, рукоплескали ему?»[768] Думаю, что те же...
Процесс над маршалом Петэном (почти по Кафке)
Мы удивим Европу своей неблагодарностью. Князь Феликс Шварценберг[769]К расправе над Петэном эмигрантское правительство стало готовиться загодя. «Филипп Петэн и его министры виновны в предательстве, подписав 22 июня 1940 года перемирие, противоречившее воле народа, — говорилось в заявлении французского комитета национального освобождения (ФКНО) от 3 сентября 1943 года, завизированном генералами де Голлем и Жиро. — Германия оставалась, несмотря ни на что, врагом до подписания мирного договора, и сотрудничество с ней составляет другой аспект предательства»[770]. В заявлении говорилось о том, что после освобождения страны будут созданы специальные юридические инстанции для подобных судебных процессов. i$ сентября 1944 года были созданы специальные судебные палаты. Процесс над маршалом Петэном начался 23 июля 1945 года во Дворце правосудия в Париже. В процессе участвовали трое судей, 27 присяжных и прокурор. Председателем следственной комиссии был назначен судья Поль Монжибо. В 1941 году он, как и все магистраты, приносил присягу верности маршалу Петэну[771]. Среди судей был один, не приносивший присягу Петэну. Его звали Пьер Бушардон. Бушардона часто представляют как честного и независимого судью. Но в 1942 году в коллаборационистской газетёнке «Же сюи парту» он писал о своей ненависти к евреям и к Республике, реабилитировавшей Жозефа Кайо, политика, которого в 1917 году этот же судья преследовал по обвинению в пацифизме[772]. Обвинение представлял генеральный прокурор Андре Морне, когда-то выступавший, как и Пьер Бушардон, на процессе знаменитой шпионки Маты Хари. В годы оккупации Морне был председателем Кассационного суда, позиционировал себя ярым петэнистом и принимал участие в работе комиссии по пересмотру натурализации, занимаясь лишением французского гражданства евреев[773]. Что касается присяжных, то они состояли из двух групп. Обе стоили друг друга с точки зрения объективности: сопротивленцы и парламентарии из числа тех, кто не голосовал за передачу власти маршалу Петэну. И тех, и других переполняло чувство ненависти и жажда мести. Было много свидетелей из числа членов последних правительств Третьей республики, ответственных за поражение 1940 года (Л. Блюм, Э. Даладье, П. Рейно); они стремились найти козла отпущения, на которого можно было бы свалить вину за собственные грехи. Маршала Петэна защищали два адвоката. Один их них, мэтр Жак Изорни, талантливый и тогда молодой юрист, посвятит всю свою жизнь борьбе за реабилитацию маршала, а после его смерти — защите памяти Петэна. Когда 23 июля 1945 года в зал заседаний Высокого суда вошёл маршал, то, по замечанию освещавшего процесс писателя Жана Шлюмберже, он не заметил у Петэна «ни малейшего тика на лице, никакого дрожания рук»[774]. Появление Петэна при полном параде произвело огромное впечатление на присутствующих: все невольно встали, включая противников маршала, которых в зале было большинство[775]. Маршал твёрдым голосом зачитал своё заявление: «французский народ через своих представителей в Национальном собрании ю июля 1940 года доверил мне власть, и я подотчётен только ему. Высокий суд в том виде, в каком он был сформирован, не представляет французский народ, и только к последнему обращается маршал Франции, глава французского государства. Я не буду делать других заявлений. Я не отвечу ни на один вопрос. Мои защитники получили от меня поручение ответить на ваши обвинения, с помощью которых меня хотят очернить. Эти обвинения компрометируют не меня, а тех, кто их распространяет. Посвятив всю жизнь служению Франции и достигнув девяноста лет, я, брошенный в тюрьму, хочу и дальше служить Родине. Я обращаюсь к ней ещё раз. Пусть она вспомнит. Я привёл её армии к победе в 1918 году. Потом, заслужив отдых, я неустанно продолжал трудиться для её блага. Я откликался на каждый её призыв, несмотря на свой возраст и усталость. В самый трагический момент своей истории она ещё раз обратилась ко мне. Я ничего не требовал и ничего не просил. Меня молили прийти, и я пришёл. Мне досталась в наследство катастрофа, к которой привели другие; её подлинные виновники спрятались за моей спиной, чтобы избежать народного гнева. Когда я потребовал перемирия при полном согласии наших военачальников, я совершил необходимый и спасительный поступок. Да, перемирие спасло Францию и способствовало победе союзников, обеспечив свободу мореплавания в Средиземном море и целостность империи. Власть была получена мною на законных основаниях и признана всеми странами мира, от Святейшего престола до Советского Союза. Этой властью я пользовался как щитом, чтобы защитить французский народ. Ради него я даже пожертвовал своим престижем. Я оставался во главе страны во время оккупации. В состоянии ли кто-нибудь понять трудности правления в подобных обстоятельствах? Каждый день я, с ножом у горла, противился требованиям врага. История покажет, чего вы избежали благодаря мне, тогда как мои противники думали только о том, как бы упрекнуть меня за неизбежное. Оккупация вынуждала меня сосуществовать с врагом. Но я шёл на это только в ваших интересах, так же, как и вы сосуществовали с врагом в ожидании освобождения страны. Оккупация вынуждала меня, вопреки моей воле и зову сердца, произносить слова и предпринимать действия, заставлявшие меня страдать больше, чем страдали вы; но перед лицом вражеских требований я никогда не уступал в том, что было жизненно важно для Родины. Напротив, в течение четырёх лет своими действиями я поддерживал дух Франции, обеспечивал французам жизнь и хлеб, а военнопленным — поддержку нации. Пусть те, кто обвиняет и берётся судить меня, зададут себе по совести вопрос, что стало бы с ними, если бы не я. В то время, как генерал де Голль из-за границы продолжал борьбу, я подготавливал дорогу к освобождению, сохраняя Францию — скорбящую, но живую. Чему могло служить освобождение руин и кладбищ? Враг своим присутствием на нашей захваченной земле покусился на наши свободы и воспротивился нашему стремлению к возрождению. Однако я создал новые государственные институты; конституция, на выработку которой я получил мандат, была составлена, но я не смог её промульгировать. Не было такой власти, которая бы, несмотря на огромные трудности, сделала больше моей в деле возвеличивания семьи, противодействия классовой борьбе, обеспечения условий труда на заводах и полях. Освободившаяся Франция может говорить другим языком и сменить лозунги. Она восстанавливается, но она сможет возродиться только на фундаменте, заложенном мной. Несмотря на ненависть недоброжелателей, моя деятельность обеспечивает преемственность в развитии страны. И никто не в праве эту преемственность прервать. Что касается меня, то я думал только о единстве и примирении французов. Я сказал вам об этом ещё в тот день, когда немцы увезли меня в качестве пленника, упрекая в том, что я не переставал противиться и противодействовать им. Я знаю, что сегодня, когда я лишился власти, кое-кто постарался забыть о том, что сами они говорили, писали или делали раньше. Миллионы французов думают обо мне; о том, кому они доверяют и хранят верность. И для них дело вовсе не во мне, а в том, что я олицетворяю традиции французской и христианской цивилизации перед лицом крайностей всякой тирании. Осудив меня, вы осуждаете миллионы этих людей, их надежды и веру. Таким образом, вы углубляете и продлеваете раздор между французами, в то время как Франция нуждается в согласии и обретении себя для того, чтобы занять среди других народов то место, которое ей когда-то принадлежало. Но моя жизнь не так важна. Я принёс себя в жертву Франции. Моя жертва, принесённая в минуту высшей истины, не может быть поставлена под сомнение. Если вы должны меня осудить, то пусть моё осуждение станет последним, и ни один француз не будет больше никогда осуждён и подвергнут заключению за то, что подчинялся приказам своего законного главы государства. Я хочу сказать это перед лицом всего мира: вы осудите невиновного, претендуя на то, что говорите от имени правосудия; и этот невиновный примет на себя бремя осуждения, потому что маршал Франции не будет ни у кого просить пощады. На ваш суд ответит Божий суд и суд Будущего. Для моей совести и памяти этого достаточно. Я полагаюсь на Францию»[776]. После своего заявления маршал сел. По свидетельству присутствовавших на процессе, в зале воцарилась полная тишина — такое сильное впечатление произвела на всех речь подсудимого. Однако не стоило обманываться — процесс носил политический, заказной характер. Ни полное достоинства молчание Петэна, ни красноречие и убедительность его адвоката, мэтра Изорни; ни выступление в защиту маршала многих авторитетных лиц, ни слабость аргументов обвинения не смогли повлиять на исход процесса. «Смертный приговор Петэну рассматривался как необходимый „символический жест“, чтобы подчеркнуть полное осуждение режима, который он олицетворял, — вынужденно признавал А. Верт, не питавший к маршалу тёплых чувств. — Было безразлично, оказалась ли в итоге его чрезвычайно сомнительная „двойная игра“ полезной для Франции, как считали многие»[777]. За время процесса маршал Петэн подготовил ещё один любопытный документ — записку, в которой он объяснил своё отношение к Сопротивлению: «1. Я всегда оказывал сопротивление немцам. 2. Я мог относиться к Сопротивлению только положительно. Сопротивление — это свидетельство жизнеспособности народа. 3. Как глава государства, я не мог публично одобрять Сопротивление в присутствии врага. 4. Я всегда делал различие между сопротивлением немцам и действиями тех, кто использовал Сопротивление для совершения преступлений. Речь идёт о тех, кого я считаю террористами. 5. Я порицал, как и генерал де Голль, индивидуальные покушения против представителей оккупационной армии. 6. Я никогда не пытался уничтожить Сопротивление, потому что я сам был его участником, французским участником Сопротивления в метрополии»[778]. Естественно, на процесс в качестве свидетелей слетелись, как вороны, истинные виновники поражения Франции — Л. Блюм, Э. Даладье, П. Рейно[779]. Поль Рейно выступил первым. Избегая смотреть в глаза маршалу, он обвинил Петэна в узурпации власти и заявил, что тот обманул его надежды. П. Рейно назвал «легендой» утверждение, будто маршал является победителем в битве при Вердене. Назначение Петэна главой правительства, по словам П. Рейно, было «ошибкой». Э. Даладье развивал тему заговора против Республики с участием Петэна. Л. Блюм пытался оправдать свое поведение в парламенте в дни предоставления полноты полномочий правительству Петэна: он неубедительно рассказывал об атмосфере террора, царившей во время голосования в Палате депутатов 10 июля 1940 года; о давлении, которому он якобы подвергался. Именно о таких свидетелях вкупе с прокурором и судьями говорит историк М. Ферро: «Они представляли изменившийся народ и его „элиту“, которые вдруг потеряли память»[780]. Однако были и другие свидетели. Генерал М. Вейган, войдя в зал заседаний, поклонился маршалу Петэну[781]. Между ними когда-то были сложные отношения. В годы Первой мировой войны М. Вейган был правой рукой маршала Фоша, который соперничал с Петэном. В 1940-м году между Вейганом и Петэном также бывали споры. Однако общая беда сплотила двух военачальников, и всю оккупацию они прошли как соратники и единомышленники. В своём выступлении на суде М. Вейган полностью оправдывал действия Петэна на посту главы государства и наотрез отказался даже произносить слово «предательство» по отношению к маршалу. Другой генерал, Жан Бержере, говорил на процессе о тайном восстановлении Петэном военно-воздушных сил Франции в свободной зоне и в Северной Африке. Генерал Пьер Эринг, участник Первой мировой войны и военный комендант Парижа в 1939-1940 годы, пытался в своём выступлении оспорить утверждение, будто в 1914-1918 годах Петэн был пессимистом и пораженцем. Когда Эринг заикнулся о том, что в 1934 году, будучи военным министром, Петэн стремился перевооружить французскую армию перед лицом немецкой угрозы, его прервали[782]. К удивлению присутствующих, генерал Андре Лафарг, бывший начальник штаба голлистского генерала Жана Мари де Латтра де Тассиньи, заявил, что маршал Петэн вёл «бой аттантизма» в интересах Франции. На следующий день после его показаний в суде последовала расплата — правительство де Голля аннулировало своё же собственное решение о присвоении А. Лафаргу звания корпусного генерала. Однако самым неожиданным стало выступление Жоржа Лустано-Лако[783]. Он явился на процесс на костылях прямо из концлагеря. В 1940 году он сделал очень много для превращения Легиона ветеранов в подпольную антинемецкую организацию. Петэн счёл, что действия этого офицера вносят раскол в ряды французов. Он отстранил Ж. Лустано-Лако от должности, хотя маршал и отдал дань уважения этому достойному офицеру в письме об отставке. Ж. Лустано-Лако продолжил свою антинемецкую деятельность и в 1941 году был арестован генералом Вейганом, однако сумел бежать и ушёл в партизаны. В конце концов он был схвачен гестапо, выдержал 54 допроса с пристрастием, был приговорён к смерти и отправлен в концлагерь Маутхаузен. Многие считали, что Петэн должен был заступиться за этого офицера, но не сделал этого. Поэтому сторона обвинения ожидала себе поддержки от Ж. Лустано-Лако. При его появлении в зале заседаний воцарилась тягостная тишина. Все ждали слов осуждения в адрес маршала от человека, который, по мнению многих, имел на это право. Однако вышло иначе. Ж. Лустано-Лако заявил: «Я ничего не должен маршалу Петэну. Но это не мешает мне испытывать чувство отвращения к спектаклю, разыгрываемому в этом зале теми, кто пытается свалить на почти столетнего старца бремя своих ошибок». Не меньшее впечатление на следивших за процессом произвело выступление членов семьи д'Орв, два представителя которой погибли в рядах Сопротивления: «Наш брат и деверь, полковник Этьен д'Орв, был расстрелян 29 августа 1941 года; наш сын 18 лет, командир партизан, расстрелян 20 июля 1944 года после 36 часов пыток. Мы, кого нельзя заподозрить в желании всё простить, объявляем вам, что мы осуждаем дух процесса, итогом которого, очевидно, станет осуждение маршала на смерть по обвинению в государственной измене. Мы полагаем, что лидер, который ошибался, достоин смерти, но маршал не ошибался»[784]. Сторона защиты вызвала на суд посла США адмирала Леги и посла Швейцарии Стуки. На процессе прозвучало письмо Леги Петэну: «Вы часто говорили мне о том, что надеетесь увидеть уничтожение нацистских захватчиков. Во многих случаях, в том числе и по моей просьбе, Вы действовали против стран „оси" и в пользу союзников. В тех же случаях, когда, вопреки моим рекомендациям, Вы не шли против воли держав „оси", у Вас имелась уважительная причина — Вы не хотели усиления давления захватчиков на Вашу страну. И тогда, и сейчас я убеждён, что Вашей главной целью являлись благо и защита несчастного французского народа. Невозможно представить, что Вы руководствовались чем-то иным. Остаюсь искренне Ваш»[785]. Американцу вторил швейцарский посол Стуки: «В течение четырех лет мы часто встречались и беседовали с маршалом Петэном. Мы часто обсуждали проблемы франко-немецкого сотрудничества. Маршал всегда выражал чувства крайнего отвращения и враждебности по отношению к немцам. Я знаю по многочисленным замечаниям немецких офицеров и дипломатов, что в Германии не питали иллюзий в отношении истинных чувств и намерений маршала, что ему не доверяли, что пользовались малейшей возможностью ограничить его влияние и что он находился под бдительным наблюдением»[786]. Однако было много и таких, кто считался соратником маршала и не пришёл на процесс, хотя мог бы выступить в его защиту. Не пришли П. Бодуэн, заместитель государственного секретаря по иностранным делам; доктор Менетрель, Дюмулен де Лабартет, Ж. Каркопино... «Среди огромной толпы тех, кто пел дифирамбы маршалу, наблюдалось поразительное отсутствие церковников», — констатирует М. Ферро[787].Действительно, из клириков присутствовал только капеллан французских военнопленных Жан Родэн, которому будет суждено через шесть лет провожать в последний путь Петэна. Обвинительный акт был полон несуразицы, ошибок, натяжек. Он готовился в те времена, когда власти освобождённой Франции рассчитывали на заочный процесс. Их задача заключалась в разоблачении нелегитимности власти Петэна. Обвинение первоначально делало упор на событиях, предшествовавших оккупации, когда Петэн ещё не возглавлял правительство. Обвинение бездоказательно утверждало, что падение Третьей республики и перемирие — это результат заговора. Участие Петэна в заговоре кагуляров занимало 1/6 часть всего обвинительного акта, но никаких доказательств, которые подтверждали бы эти обвинения, представлено не было[788]. Роль Петэна в этом заговоре предвоенной поры — это роль человека, на имя и авторитет которого рассчитывали заговорщики. Довольно странная логика обвинения: если заговорщики лелеяли мечту привлечь в свои ряды крупную политическую фигуру, то это вовсе не значит, что этот политик участвовал в заговоре. Так, например, генерала де Голля можно было объявить участником мятежа алжирских ультра в 1958 году, так как первоначально они делали ставку на генерала... В обвинительном акте также говорилось о контактах маршала Петэна с пацифистом Г. Эрве, как будто в этом заключается состав преступления. В ходе процесса пришлось отказаться и от обвинения в заговоре, и от обвинения в предательстве при заключении перемирия. В окончательном варианте обвинительного акта осталось два пункта: «Маршал Петэн обвиняется в том, что, начиная с неустановленного времени, он: 1. Совершил преступление против внутренней безопасности государства. 2. Он осуществлял связь с врагом с целью способствовать его начинаниям, координируя с ним свои действия»[789]. По мнению обвинения, эти деяния подпадали под статьи 75 и 8у Уголовного кодекса Франции. Если первое обвинение поражает своей абстрактностью, то второе — своей абсурдностью. С таким же успехом это обвинение можно было предъявить всем французам, вынужденным взаимодействовать с немцами и даже работать на них во времена оккупации. Перед вынесением приговора маршал Петэн выступил с последним словом: «В течение этого процесса я добровольно хранил молчание, объяснив французскому народу причины такого поведения. Моя единственная мысль — остаться с французами на родной земле, как я и обещал, чтобы защитить их и уменьшить их страдания. Что бы там ни было, народ этого не забудет. Он знает, что я защищал его так, как я защищал Верден. Господа судьи, моя жизнь и моя свобода в ваших руках, но не моя честь, которую я вручил моей Родине. Поступайте со мной так, как подсказывает вам ваша совесть. Моя же совесть спокойна, потому что я, прожив долгую жизнь и находясь на пороге смерти, утверждаю: „у меня не было иной цели, кроме служения Франции»[790]. Первоначальный вариант приговора суда предполагал пятилетнее изгнание и поражение в гражданских правах. Подобная мягкость приговора объяснялось тем, что во время его разработки маршал Петэн находился в Швейцарии. По замыслу де Голля, не следовало будоражить публику громким процессом: вскоре все забыли бы о маршале; сам он, учитывая его преклонный возраст, тихо бы умер на чужбине[791]. Однако возвращение Петэна на родину спутало все планы и заставило пересмотреть приговор. Перед тем, как жюри приступило к вынесению приговора, де Голль довёл до сведения трибунала свою волю: «Маршал должен быть приговорён к смертной казни. Он должен быть осуждён. Не надо стремиться понять человека. Единственное, чем следует руководствоваться, — это интересы государства. Это вовсе не значит, что я пришлю к Петэну расстрельную команду. Мне будет легче действовать, если Филипп Петэн будет осуждён, а жюри выскажет своё пожелание о смягчении приговора»[792]. 15 августа 1945 года маршал Петэн был осуждён, в соответствии с волей де Голля, по указанным статьям на поражение в гражданских правах, конфискацию имущества и смертную казнь за сотрудничество с врагом 14 голосами присяжных против 13, то есть большинством в один голос, как когда-то Людовик XVI был осуждён на смерть во времена Французской революции...[793] Присяжные из числа сопротивленцев голосовали за смертную казнь, присяжные из числа парламентариев — против (среди них Леви Альфанде-ри, еврей по национальности)[794]. Трое судей также присоединились к противникам смертной казни. Высокий суд сразу же заявил, что судебное решение не будет исполнено, аргументируя свою позицию ссылкой на преклонный возраст обвиняемого. Де Голль объявил о помиловании маршала, хотя тот ни о чём подобном не просил. Вся «милость» де Голля к своему старому Учителю заключалась в осуждении девяностолетнего старика на пожизненное заключение. Заодно Петэна лишили и звания члена французской академии. Как известно, академики избирались пожизненно, поэтому загодя подправили законодательство. Еще 26 декабря 1944 года был принят ордонанс, который автоматически лишал званий и членства в общественных институтах всех, кто приговаривался к поражению в гражданских правах[795]. Процесс и осуждение маршала вызвали возмущение честных людей, несмотря на разницу в их политических взглядах. Джефферсон Каффери, посол США в освобождённой Франции, сообщал в Вашингтон в депеше от 10 сентября 1945 года: «Этот процесс Петэна носит скандальный характер. Большая часть материалов со стороны обвинения не была бы принята американским судом даже к рассмотрению. Нет ни малейших доказательств заговора Петэна против Республики. Перемирие не было предательством. Передача власти маршалу носила абсолютно легитимный характер»[796]. Американский посол не был одинок в своём осуждении судебного фарса. «Спрашивается, зачем нужна эта комедия с процессом, если всё было предопределено заранее, — сказал писатель Ф. Мориак своему сыну Клоду, который делился с отцом своими впечатлениями о процессе. — Я никогда не верил в человеческую натуру»[797]. В газете «Фигаро» от 26 июля 1945 года Ф. Мориак писал: «На процессе маршал Петэн заявил перед Богом и людьми, что на нём лежит ответственность, от которой никто не может его освободить. Но мы были бы лицемерами, если бы присоединили свои голоса к голосам его обвинителей. Пусть каждый из нас задастся вопросами: что я говорил, писал или думал во времена Мюнхена? с каким настроем я встретил известие о перемирии? На следующий день после Мюнхена громадная толпа приветствовала рукоплесканиями бледного Даладье (он ожидал, что ему будут плевать в лицо). Такая реакция вдохнула в явных и тайных сторонников фюрера уверенность в том, что они могут безнаказанно действовать и дальше, что они могут воспользоваться слабостями народа. Французы смешались с этой довольной толпой или разделяли её чувства, а теперь они хранят молчание, потому что этот процесс является процессом и над ними»[798]. А вот мнение нашего соотечественника Р. Гуля: «Это потом, после победы союзников, Франция сделает вид, что была не с Петэном, что средний француз тоже „победил“ вместе с англичанами и американцами. И когда, стыдясь этих своих цивически недостойных чувств, де-голлевские судьи после войны судили маршала Петэна, приговорив его к смертной казни, заменённой ссылкой на остров. Это была трусливая неблагодарность, в которой было постыдно французам признаться»[799]. У многих возникал вопрос о законности судилища, а не только его приговора. Так, Раймон Арон пишет в своих мемуарах: «Процесс и чистка основываются на „революционной" законности, а не на законности в обычном её понимании. Временное правительство, созданное в результате восстания, а не народного голосования, обвиняло правительство, которому представители, избранные народом, передали учредительную, следовательно, высшую власть. Рассуждения о сношении с неприятелем в случае главы государства, когда национальная территория оккупирована, сводятся к чистейшей правовой фикции. Если не считать заблуждающихся, кто ещё мог бы подозревать маршала в служении нацистам ради угнетения своего народа?»[800] Де Голля, стоявшего за кулисами процесса и дёргавшего своих марионеток за ниточки, не интересовали ни справедливость, ни законность. Естественно, под благом государства генерал понимал собственные интересы. Зато когда в 1946 году французы отказались от услуг де Голля в качестве главы государства, он обиделся на французов и по-новому оценил их поведение в отношении маршала Петэна. «Посмотрите, как они обошлись с Петэном! — с возмущением говорил он своему верному адъютанту Клоду Ги в декабре 1946 года. — В случае с Петэном они отвратительны! Они оплевали его с головы до ног. Но сначала они его растоптали. Нет, Вы знаете, они негодяи»[801]. Особенно вопиюще эти личная расправа выглядела на фоне полной безнаказанности истинных коллаборационистов. Не пострадал серьёзно ни один из королей чёрного рынка, ни один финансист или промышленник из числа активно сотрудничавших с немцами. Если бы Луи Рено не умер в тюрьме ещё до своего процесса, то наверняка вышел бы на свободу и избежал конфискации имущества. Не пострадало и чиновничество, служившее режиму Виши. В 1949 году 99% чиновников Счётной палаты, работавших в своём учреждении в 1942 году, по-прежнему занимали свои должности. То же самое можно было сказать о 97% инспекторов финансов, 80% председателей секций Государственного совета, 75% работников МИДа. Морис Торез, лидер французских коммунистов, приговорённый к смертной казни за дезертирство из армии в 1939 году и всю войну отсиживавшийся в Москве, вошёл в правительство де Голля…
— Если уж судьи выдвинули обвинение, значит, они твёрдо уверены в вине обвиняемого, и в этом их переубедить очень трудно. — Трудно? Если бы я всех этих судей написал тут, на холсте, и вы бы стали защищаться перед этими холстами, вы бы достигли больших успехов, чем защищаясь перед настоящим судом. Франи Кафка. «Процесс»
Конец пути
Бедный Филипп!После вынесения приговора 15 августа 1945 года маршал Петэн был доставлен в форт Портале, близ города По. Здесь, в нескольких километрах от испанской границы, совсем недавно отбывали заключение виновники поражения — Л. Блюм, П. Рейно, Ж. Мандель, генерал Гамелен. Правда, их быт был куда более комфортен, чем у маршала: ему достались кровать со спальным мешком и старый плетёный стул. В период с 1 по 15 октября 1945 года жене маршала были разрешены ежедневные часовые свидания с супругом в присутствии тюремного надзирателя. 17 октября 1945 года ей было предписано покинуть близлежащую деревушку, в которой она остановилась. Когда маршал узнал, что его переводят на остров Йё в Атлантическом океане, близ побережья Вандеи, он воскликнул: «Хотя бы я увижу море!» Бедный старик не знал, что приготовил ему бывший ученик... Зато капитан, командовавший фрегатом «Адмирал Муше», и его моряки поступили в соответствии с понятиями о воинской чести. Когда маршал поднялся на борт корвета, отправлявшегося к острову Йё, капитан и его люди, вопреки полученным инструкциям, отдали маршалу честь, как полагалось во время инспекционных посещений вышестоящего начальства. 16 ноября 1945 года Петэн был доставлен на остров. В камере 3 на 5 метров его ждали железная кровать, комод, шкаф, стол, два стула, кувшин с водой и эмалированная кружка. Было сыро и холодно. Первые месяцы отсутствовали питьевая вода и электричество. Но даже когда электричество провели, было запрещено включать свет после и часов вечера. Пытаясь поддержать свой дух, маршал решил изучать английский язык. Он хотел подписаться на английские и американские журналы, получать географические атласы. Однако в этом ему было отказано. Каждое утро, подходя к окну, маршал мысленно присоединялся к церемонии поднятия флага, происходившей в тюремном дворе. По приказу военного министра пространство для получасовых прогулок было ограничено частью двора 100 на 50 метров, откуда не было видно моря. К Петэну не допускали никаких посетителей, исключение было сделано только для адвокатов. «Никогда я не видел человека, оказавшегося так близко к смерти и столь много думающего о будущем», — вспоминал адвокат Жак Изорни. Маршал переписывал свои речи, вносил в них правку, ждал реабилитационного судебного процесса. В сентябре 1946 года он писал одной из своих двоюродных внучек: «Если бы мне можно было строить планы, то, будучи свободным, я полетел бы к тебе»[802]. По свидетельству надзирателя Жозефа Симона, маршал продолжал верить в де Голля и в то, что его бывший ученик освободит его[803]. Он готовился к процессу реабилитации, так как помилования не просил. Его адвокат Ж. Изорни искренне привязался к этому благородному старику и поклялся, что посвятит всю свою жизнь борьбе за освобождение и реабилитацию маршала. Своё слово Изорни сдержит. В июне 1946 года адвокаты Изорни и Лемэр написали письмо Председателю Совета министров с просьбой смягчить условия заключения пожилому человеку, но христианский демократ Жорж Бидо не по-христиански отклонил прошение. В феврале 1947 года президент Республики Венсан Ориоль отклонил новое прошение адвокатов. В июле 1947 года Петэна посетила парламентская комиссия, расследовавшая события 1939-1945 годов. Уверенные в себе, насмешливые парламентарии свысока смотрели на маршала и задавали ему вопросы. Ответы 91-летнего маршала демонстрируют его прекрасную умственную форму. Некоторые из этих ответов стоит привести: «Вопрос: Что Вы думаете о Рейно? Ответ: Маленький человек во всём (Рейно был мал ростом. — А. Б.). Вопрос: что Вы думаете об Альбере Лебрене (президент Третьей республики в 1932-1940 годах. — А. Б.)? Ответ: Ничего. Вопрос: А о Деа (французский фашист и коллаборационист. — А. Б.)? Ответ: То же, что и Вы, только ещё хуже»[804]. Когда маршала спросили об условиях его содержания, он ответил, что ему нечего сказать: «Я подчиняюсь всем требованиям. Я ничего не прошу, никакого смягчения моего заключения, вообще ничего. Если решат изменить условия моего содержания, я это охотно приму. Я пойду до конца, до смерти. Если мне суждено закончить жизнь в этих условиях, то пусть так и будет, я заранее с этим смирился»[805]. На самом деле в его положении было от чего прийти в отчаяние. Его мучила бессонница. Часто в камере он вслух задавал себе вопросы: «Неужели я поступал дурно? Неужели люди искренне верят, что я предатель? Если так, то почему они так думают?»[806] Петэн делился печалями и сомнениями со своими адвокатами: «Я пытаюсь подвести итоги. Поверьте, в этом я беспощаден к себе больше, чем кто-либо. Но я не понимаю, как можно так относиться ко мне. Я думал о французах с любовью и хотел быть рядом с ними»[807]. Тяжёлые условия содержания и горестные размышления не могли не сказаться на здоровье пожилого человека. Первые проблемы со здоровьем начались в феврале 1946 года. Жене вновь разрешили ежедневные получасовые свидания. 70-летняя маршалыша Эжени-Анни жила в четырёх километрах от цитадели и каждый день пешком приходила в тюрьму и возвращалась домой. Ухудшение здоровья маршала заставило его адвокатов активизировать свои усилия по реабилитации Петэна. В 1948 году по инициативе Изорни и Лемэра был создан Комитет борьбы за освобождения маршала Петэна. Его возглавили генерал Пьер Эринг и историк Луи Мадлен. Префект парижской полиции запретил любые манифестации в защиту Петэна. Высказался по этому поводу и де Голль: «Он (Петэн. — А.Б.) виноват и, ввиду значимости его статуса, должен понести справедливое наказание за свои ошибки»[808]. 7 апреля 1949 года на заседании Совета министров обсуждался вопрос о переводе Петэна с острова и даже о его освобождении в связи с ухудшением здоровья. Однако Даниэль Мейер, Робер Шуман и Кристиан Пино категорически воспротивились этому. 16 сентября 1949 года самочувствие маршала настолько ухудшилось, что он не узнал своих адвокатов. Узник с трудом передвигался по камере. 5 ноября 1949 года члены правительства Жорж Бидо, Жюль Мок и Рене Мейер подписали конфиденциальное письмо с распоряжением на случай смерти маршала: при похоронах не указывать ни звания, ни профессиональной принадлежности покойного, никаких фотографий и посмертной маски; похороны внутри цитадели, хоронить в гражданском платье, без всяких почестей[809]. У маршала констатировали амнезию, сердечную недостаточность, недержание мочи. В 1950 году наступило улучшение, но ненадолго. Власти предусмотрительно ещё в 1950 году заготовили и привезли в тюрьму гроб, предназначенный для Петэна. 7 апреля 1951 года начался отёк лёгких. Маршал прочёл «Ave Maria», потом пробормотал: «Бедный Филипп!». Петэн перестал узнавать окружающих. Все понимали, что конец близок, и апреля 1951 года пришло разрешение правительства обрядить маршала после смерти в военную форму и похоронить на кладбище острова, но с условием, что вдова согласится оставить могилу в этом месте. Как известно, Петэн неоднократно выражал желание быть похороненным в Верденском Оссуарии. 29 июня 1951 года с разрешения правительства умирающего перенесли в соседнюю деревню. «Наконец-то деревья!» — произнёс он, привыкший видеть только тюремные стены. Второй раз он испытал радостное чувство, услышав колокольный звон. С 8 июля маршал медленно угасал. 18 июля началась агония, которая длилась 5 дней. 23 июля 1951 года в 9 часов 22 минуты утра маршал Петэн скончался[810]. Ему было 95 лет. Власти предусмотрительно отключили телефонную связь на острове. Когда новость о кончине маршала всё же достигла Парижа, мимо могилы Неизвестного солдата под Триумфальной аркой целый день шла вереница молчаливых скорбящих людей с цветами. К ночи из тысяч букетов вырос гигантский крест. В это время на острове Йё началась подготовка к похоронам Петэна. Его обрядили в маршальскую форму. На мундире, как и при жизни, из всех наград присутствовала только военная медаль. Собравшимся из всех уголков Вандеи и Бретани ветеранам не дали проститься с их командиром. Они толпились на узких деревенских улочках, не имея возможности подойти к запертым дверям дома, где лежало тело Петэна. Время от времени из толпы доносились возгласы: «Все святые Франции, молитесь за нашего старого командира!». Кто-то выкрикнул: «Господин Маршал, простите Францию!». Похороны состоялись 25 июля 1951 года. Несмотря на препятствия, чинимые властями, около церкви собралось около 7 тыс. человек. Распорядителем на похоронах выступил облачённый в мундир генерал Вейган. Среди провожавших маршала в последний путь были адвокаты Петэна, генерал Эринг. Церковь была представлена Люсонским и Анжерским епископами, а также главным капелланом тюрем Жаном Родэном, старым знакомым Петэна. В 11:30 похоронная процессия двинулась из церкви к кладбищу. Гроб, покрытый французским флагом, несли восемь человек из числа ветеранов войны и бывших военнопленных. Маршал Петэн упокоился на маленьком кладбище острова под сенью кипарисов и сосен. Над белым надгробием, украшенным семью маршальскими звёздами и надписью «Филипп Петэн, маршал Франции», высится белый крест, как это принято на воинских кладбищах.Слова Петэна, произнесённые им в бреду незадолго до смерти
Послесловие
Мои учёные критики могут упрекнуть меня за излишне эмоциональное послесловие: ведь историк должен творить «без гнева и пристрастия». Я же отвечу так. От многих своих собратьев по историческому цеху я часто слышу жалобы на то, что читающая публика не замечает их трудов и охладела к музе Клио. На мой взгляд, одна из причин этого охлаждения (помимо конъюнкурщины) кроется в отсутствии человеческого тепла в их холодных фолиантах, в которых нет места жизни, заменённой наукообразным резонёрством. Нельзя путать чувственность и субъективность. В исторических трудах должна присутствовать Страсть, позволяющая пробиться сквозь толщу времени и прочувствовать эпоху и её героев. Теперь же вернёмся к послесловию. Моя миссия, читатель, закончена. Мы вместе проследили весь жизненный путь Филиппа Петэна от рождения до его последнего часа. Если бы я был художником, я бы изобразил Петэна на фоне французского сельского пейзажа с милыми его сердцу полями, рощами, деревушками. Он сам — маленькая частица этой исконной французской натуры, которая под натиском времени и глобализиции уже давно уходит от нас всё дальше и дальше, но которую я как историк ещё ощущаю. Петэн — это крепкая крестьянская натура — цельная, немногословная, упорная, трудолюбивая, умеющая держать удар и ценить простые радости жизни. А теперь о главном. Мы прорвались сквозь завесу лжи, умолчаний, заблуждений и узнали правду о маршале Петэне. Закроем глаза и представим, что мы с Вами стоим перед его надгробием. Воздержимся от громких и патетических слов. Хочется просто молча поклониться этому человеку, заслонившему собой Францию в тяжёлую годину и принёсшему себя в жертву на алтарь Отечества. И ещё охватывает чувство горечи не только за то, что это самопожертвование до сих пор не оценено по достоинству, но и за то, что имя герояподвергается поношению. Но не будем, читатель, прощаться на минорной ноте. Верю, что настанет время, когда Франция попросит прощения у своего верного сына и воздаст ему по его заслугам. Ну а мы, читатель, зная правду о судьбе Филиппа Петэна, своим знанием внесём хоть малую, но весомую крупицу в будущее торжество исторической справедливости.Основные даты жизни и деятельности Филиппа Петэна
1856, 24 апреля — в деревушке Коши-а-Ля-Тур, близ Бетюна (Па-де-Кале), в крестьянской семье родился Анри Филипп Беноми Омер Петэн. 1867-1875 — учёба в иезуитском коллеже Сен-Бертен города Сент-Омер. 1875-1876 — учёба в коллеже доминиканцев в Аркёе. 1876-1878 — учёба в военном училище Сен-Сир. 1878-1883 — служба в Вилльфранш-сюр-Мер в звании младшего лейтенанта. 1883-1888 — служба в Безансоне в звании младшего лейтенанта. 1888-1890 — учёба в Высшей военной школе в Париже. 1890-1892 — служба в Марселе в звании капитана стрелкового батальона. 1892-1893 — служба в Венсене в звании капитана пехотного батальона. 1893-1900 — служба в штабе генерала Соссье, военного коменданта Парижа. 1900 — служба в Амьене в звании майора стрелкового батальона, преподавание в стрелковой школе в Шалоне-на-Марне. 1901-1911 — преподавание в Высшей военной школе в Париже. 19о8 — получение звания полковника. 19И — назначение на должность командира зз-го пехотного полка в Аррасе. 1912 — знакомство с Ш. де Голлем, лейтенантом зз-го пехотного полка в Аррасе. 1914 — назначение на должность командира пехотной бригады. 1914, август — Петэн отличился в боях на территории Бельгии во главе пехотной бригады. 1914, 31 августа — назначение корпусным генералом (третье по старшинству генеральское звание в сухопутных войсках). В качестве командира 6-й пехотной дивизии участвует в битве на Марне. 1914, 14 сентября — получение звания дивизионного генерала. 1914, 20 октября — назначение на должность командующего 33-м армейским корпусом. 1915, 10 мая — награждение Орденом Почётного легиона (командор Ордена Почётного легиона). 1915, 21 июня — назначение на должность командующего Второй армией. 1916,25 февраля — назначение на должность командующего Второй армией группы «Центр» у Вердена. 1916, февраль-декабрь — битва при Вердене, Петэн — «победитель в битве при Вердене». 1916, 2 мая — назначение на должность командующего армейской группировкой «Центр» в Бар-лё-Дюк. 1917, 27 апреля — назначение на должность начальника Генерального штаба французской армии. 1917, 15 мая — назначение Главнокомандующим французской армией (Петэн будет занимать этот пост до 1931 года). 1917, май-июнь — солдатские бунты и наведение Петэ-ном порядка в войсках. 1917, 24 августа — награждение Большим крестом Ордена Почётного легиона (высшая степень высшей награды Франции). 1918,6 августа — награждение Военной медалью (высшая военная награда Франции). До конца жизни маршал Петэн будет носить только эту награду. 1918, октябрь — успешная операция Петэна по освобождению Шмен-де-Дам. 1918, 11 ноября — подписание перемирия, окончание Первой мировой войны. 1918, 19 ноября — присвоение Петэну звания маршала Франции. 1918, 8 декабря — получение маршальского жезла в Меце из рук президента французской Республики Р. Пуанкаре. 1919 — избрание членом Академии юридических и политических наук. 1920-1930 — работа в должности заместителя председателя Высшего военного совета. 1920, 14 сентября — гражданский брак с Эжени Ардон. 1925-1926 — руководство совместной франко-испанской военной операцией против Республики Риф (Марокко). 1929, 20 июня — избрание членом французской академии. 1931, 9 февраля — назначение на должность Генерального инспектора противовоздушной обороны Франции. 1931, октябрь — визит Петэна в США в качестве официального представителя Франции на торжествах по случаю 150-й годовщины битвы при Йорктауне. 1934, 9 февраля — 8 ноября — работа в должности военного министра в правительстве «национального единства» Г. Думерга. 1936, 6 июня — 1939, 1 марта — работа в должности члена Постоянного комитета национальной обороны. 1937-1938 — де Голль публикует книгу «Франция и её армия», приведшую к его разрыву с маршалом Петэном. 1939, 2 марта — 1940, 16 мая — пребывание в должности французского посла во франкистской Испании. 1940, 17 мая — 16 июня — пребывание в должности заместителя председателя Совета Министров Поля Рейно. 1940, 14 июня — вступление немцев в Париж. 1940, 16 июня — назначение Петэна председателем Совета Министров. 1940, 17 июня — радиовыступление маршала Петэна: «Надо прекратить борьбу». 1940, 18 июня — радиовыступление Ш. де Голля по Би-Би-Си из Лондона: «Пламя французского Сопротивления не должно погаснуть и не погаснет». 1940, 22 июня — подписание Компьенского перемирия с Германией. 1940, 24 июня — подписание перемирия с Италией. 1940, май — июль — массовый исход населения (10 млн чел.) в свободную (южную) зону. 1940, 2 июля — правительство Петэна избирает в качестве столицы Французского государства город Виши. 1940, 3 июля — нападение британского флота на французскую эскадру в Мерс-эль-Кебире (Алжир) и гибель французских моряков (английская операция «Катапульта»). 1940, 10 июля — постановление Национального собрания о передаче всей полноты власти маршалу Петэну (569 голосов «за», 80 — «против» при 19 воздержавшихся). Конец Третьей республики и установление режима Виши. 1940, 11 июля — 1942, 28 ноября — Конституционные акты маршала Петэна. Учреждение французского государства (режима Виши). 1940, 12 июля — 1942, 17 августа 1944 — Петэн — глава Французского государства. 1940, 12 июля — 1942, 17 апреля — маршал Петэн — глава правительства. 1940, 12 июля — назначение П. Лаваля заместителем председателя Совета министров и официальным преемником маршала Петэна. 1940, 2 августа — генерал де Голль заочно приговорён к смерти за «предательство и дезертирство в военное время». 1940, август — аннексия Германией Эльзаса и Лотарингии. 1940, сентябрь — арест деятелей Третьей республики — Л. Блюма, Э. Даладье, П. Рейно и Ж. Манделя. 1940, 23 сентября — неудачный налёт вооружённых сил «Свободной Франции» де Голля при поддержке английского флота на Дакар. Впервые французы предприняли военные действия против французов. 1940, 3 октября — принятие первого закона о статусе евреев. 1940, 24 октября — встреча Петэна и Лаваля с Гитлером в Монтуаре. 1940, 24 октября — секретная миссия в Лондон посланника Петэна профессора Л. Ружье. 1940, ноябрь — освобождение немцами 50 тыс. французских военнопленных. 1940, ноябрь — роспуск профсоюзных организаций. 1940,13 декабря — арест П. Лаваля и отрешение его от должности заместителя председателя Совета министров по приказу маршала Петэна. 1941, 9 февраля — назначение адмирала Дарлана заместителем председателя Совета министров. 1941, 18 апреля — выход Франции из Лиги Наций. 1941, 2 июня — принятие второго закона о статусе евреев. 1941, 8 июня — 11 июля — английские войска вместе с вооружёнными силами «Свободной Франции» захватывают французские подмандатные территории — Сирию и Ливан. 1941, 30 июня — разрыв правительством Виши дипломатических отношений с СССР. 1941, июль — создание коллаборационистами Антибольшевистского легиона французских добровольцев. 1941, август — введение обязательной присяги на верность главе государства для чиновников, военных и священников. 1941, 4 октября — принятие Хартии Труда. 1941,20 октября — расстрел нацистами заложников в Шатобриане после убийства участниками Сопротивления немецкого офицера. Письмо протеста маршала Петэна Гитлеру против расстрелов заложников. 1941, 1 декабря — встреча маршала Петэна с Герингом в Сен-Флорантене. 1942, февраль-апрель — Риомский процесс над деятелями Третьей республики, виновниками поражения Франции в 1940 году. 1942, 17 марта — начало депортации евреев-имигрантов из свободной зоны. 1942, 18 апреля — под давлением Гитлера Петэн возвращает в правительство П. Лаваля и назначает его премьер-министром. 1942, 16-17 июля — арест французской полицией евреев в Париже и их депортация с Зимнего велодрома. 1942, 4 сентября — закон об обязательной трудовой повинности и начало отправки французов на принудительные работы в Германию. 1942, 8-и ноября — операция «Факел»: англо-американское вторжение во французскую Северную Африку (Алжир, Марокко). 1942, 8 ноября — соглашение Главнокомандующего вооружёнными силами Виши адмирала Дарлана с союзниками, высадившимися в Северной Африке. 1942, 11 ноября — Операция «Антон»: оккупация немецкими войсками свободной (южной) зоны и Туниса. 1942, 19 ноября — французские вооружённые силы в Северной Африке вступили в бой с немецкими войсками в Тунисе. 1942, 26 ноября — генерал Анри Жиро, бежавший из немецкого плена, назначен Петэном Верховным комиссаром Франции в Северной Африке. 1942, 27 ноября — корабли военно-морского флота Франции затоплены в Тулоне, чтобы они не попали в руки немцев. 1942, 7 декабря — французская Западная Африка переходит на сторону союзников. 1942, 24 декабря — убийство в Алжире адмирала Дарлана. 1943, 30 января — создание французской милиции во главе с Жозефом Дарнаном. 1943, февраль — создание Службы обязательных работ для отправки французов на работу в Германию. 1943, 3 июня — формирование в Алжире французского комитета национального освобождения (ФКНО) во главе с генералами А. Жиро и Ш. де Голлем. 1943, 26 августа — признание ФКНО правительствами СССР, США, Великобритании и Канады. 1944, 30 января — подписание Петэном новой конституции. 1944, январь — вхождение коллаборационистов в правительство Виши. 1944, 10-25 апреля — массовые бомбардировки союзниками французских городов (Париж, Лилль, Руан). Число погибших — 3060 человек (в 5 раз больше, чем в Орадур-сюр-Глан). 1944, апрель-май — триумфальная поездка маршала Петэна по французским городам (Париж, Нанси, Страсбург). 1944, 26 апреля — визит маршала Петэна в Париж. Сотни тысяч парижан приветствовали его появление. 1944, 2 июня — преобразование ФКНО во Временное правительство во главе с де Голлем. 1944, 6 июня — высадка союзников в Нормандии. 1944, ю июня — массовое уничтожение эсэсовцами жителей деревушки Орадур-сюр-Глан. 1944, 15 августа — высадка союзников в Провансе. 1944, 20 августа — арест маршала Петэна немцами и его насильственная отправка в замок Зингмаринген в Германии. 1944. сентябрь — 1945, апрель — пребывание Петэна в плену у немцев в Зигмарингене. 1944, 19-25 августа — Парижское восстание. 1945, 24 апреля — немцы доставляют маршала Петэна в Швейцарию. 1945, 26 апреля — добровольное возвращение маршала Петэна во Францию. 1945, 23 июля — 15 августа — судебный процесс над маршалом Петэном. 1945, 15 августа — маршал Петэн приговорён к смертной казни. 1945, 15 августа — исключение Петэна из рядов французской Академии. 1945, 17 августа — смертная казнь решением де Голля заменена Петэну пожизненным заключением. 1945, 15 августа — 16 ноября — тюремное заключение в форте Портале (Пиренеи). 1945, 17 ноября — 1951, 23 июля — тюремное заключение в крепости на острове Йё (у берегов Вандеи). 1946, июнь — Совет министров отказал адвокатам Петэна в смягчении режима заключения. 1947, февраль — президент Французской республики В. Ориоль отказал адвокатам Петэна в смягчении режима заключения. 1947, июль — встреча Петэна с парламентской комиссией по расследованию событий 1939-1945 годов. 1948 — создание Комитета борьбы за освобождения маршала Петэна. 1949, 7 апреля — Совет министров отверг предложение об освобождении Петэна в связи с ухудшением здоровья маршала. 1950 — попытка адвокатов Петэна добиться пересмотра приговора. 1951, 23 июля, 9 часов 22 минуты утра — смерть 95-летнего маршала Петэна в тюремном заключении на острове Йё, погребение на местном кладбище вопреки последней воле (завещал захоронить себя в Оссуарии Дуомона, у Вердена). 1951 — создание Ассоциации в защиту памяти маршала Петэна; начало кампании Ж. Изорни за перенесение останков Петэна в Дуомон. 1958, 6 июня — адвокат Ж. Изорни обращается с письмом к Ш. де Голлю от имени Ассоциации в защиту памяти маршала Петэна с требованием перенести останки героя Вердена в Оссуарии Дуомона. 1962, 30 января — смерть вдовы маршала Петэна, Эже-ни Анни Петэн. 1968, 10 ноября — посещение могилы маршала Петэна президентом французской Республики Ш. де Голлем. 1973, февраль — возложение цветов на могилу маршала Петэна от имени президента французской Республики Ж. Помпиду. 1973, 19 февраля — похищение гроба Петэна крайне правыми экстремистами с целью перезахоронения в Оссуарии Дуомона (акция пресечена полицией). 1978, 11 ноября — возложение цветов на могилу маршала Петэна от имени президента французской Республики В. Жискар д’Эстена. 1984 — начало судебной тяжбы между организациями участников Сопротивления и Ассоциацией в защиту памяти маршала Петэна. 1984, 22 сентября — посещение могилы маршала Петэна президентом французской Республики Ф. Миттераном. С этого времени почти каждый год представители президента Ф. Миттерана возлагали от его имени цветы на могилу маршала Петэна (15 июня 1986 года, с 1987 по 1992 год в день Перемирия и ноября). 1997, 1 мая — активисты сионистской организации воспрепятствовали проведению ежегодной панихиды по маршалу Петэну в парижской церкви Богоматери-Победительницы. 1998, 15 сентября — Европейский суд по правам человека принял решение по делу «Изорни и Лёидо против Франции», признав право на защиту памяти маршала Петэна.Библиография
Произведения маршала Петэна
Петэн А.Ф. Оборона Вердена. М., 1937. Discours de recéption de m. le maréchal Pétain а l’Academie française et Réponse de m. Paul Valéry. Paris, 1931. Pétain Ph. Messages d’outre-tombe du maréchal Pétain. Textes officiels, ignorés et meconnus, consignes secrètes. Paris, 1984. Pétain Ph. Actes et Ecrits. Paris, 1974. Pétain Ph. Discours aux Français 17 juin 1940-20 août 1944 / Textes établis, présentés et commentés par J.-C. Barbas. Paris, 1989. Pétain Ph. La securité de la France au cours des années creuses // Revue de Deux Mondes. 1935. 1 mars, № XXVI. P. I-XX. Pétain Ph. La France nouvelle: Appels et messages 17 juin 1940 17 juin 1941. Paris, 1941. Pétain Ph. Quatre années au pouvoir / Avec un avertissement de J. Isorni. Paris, 1949.Исторические источники, касающиеся судебного процесса и тюремного заключения маршала Петэна
Correspondence de l’ile d’Yeu. Lettres de J. Isorni et de la Maréchale Pétain. Paris, 1966. Fabre-Luce A. Le mystère du maréchal: le procès Pétain. Genève, 1945. Isorni J. Souffrance et mort du maréchal Pétain. Paris, 1951. Isorni J. Lettre anxieuse au président de la Republique Française au sujet de Philippe Pétain. Paris, 1975. Isorni J. Nouvelle requête en révision pour Philippe Pétain. Paris, 1978. Isorni J. Le Condamné et la Citadelle. Paris, 1982. Isorni J. Lemaire J. Requêtte en révision pour Philippe Pétain, Maréchal de France. Paris, 1950. Pétain Ph. J’accepte de répondre : les interrogators avant le procès : avril-juin 1945: suivis de l’audition de File d’Yeu, août 1946-juillet 1947 / Préace de M. Ferro. Bruxelles, 2011. Procès du maréchal Pétain. République Française. Haute Cour de justice. Compte rendu in extenso des audienees transmis par le Secrétariat général de la Haute Cour de justice. Juillet 23 — Août 14, 1945. Paris, 1945. Simon J. Pétain, mon prisonnier / Présentation, notes et commentaires de P. Bourget. Paris, 1978.Мемуары, воспоминания, дневники, документы
Арон Р. Мемуары. М., 2002. Арон Р. Пристрастный зритель. М., 2006. Астье Ла Вижери Э. д’ Семь раз по семь дней М., 1961. Голль Ш. де. Военные мемуары: Призыв 1940-1942. M., 2003. Голль Ш. де. Военные мемуары: Единство. 1942-1944. М., 2003. Голль Ш. де. Военные мемуары: Спасение. 1944-1946. M., 2004. Гуль Р. Я унёс Россию. Т. 3. М., 2001. Юнгер Э. Сады и дороги. Излучения I, M., 2008. Юнгер Э. Дневники. Излучения II. Годы оккупации (апрель 1945 — декабрь 1948). СПб., 2007. Abetz О. Pétain et les Allemands. Mémorandum d’Abetz sur les rapports franco-allemands. Paris, 1948. Auphan G, amiral. Les Grimaces de l’histoire. Paris, 1945. Auriol V. Hier... Demain. Paris, 1945. Vol. 1-2. Barthélemy J. Ministre de la justice: Vichy 1941-1943: Mémoires. Paris, 1989. Baudoin P. Neuf mois au gouvernement. Paris, 1948. Bourget P. Temoignages inedits sur le Maréchal Pétain. Paris, 1960. Carcopino J. Souvenirs de sept ans, 1937-1944. Paris, 1953. Chastenet J. De Pétain à de Gaulle, juillet 1940-août 1944. Paris, 1970. Combaluzier M.A. J’ai vu mourir Philippe Pétain / Préf. de J. Isorni. Paris, 1966. Conquet A. Auprès du maréchal Pétain. Paris, 1970. Discours et messages du général de Gaulle (18 juin 1940 — 31 décembre 1941). L., 1942. Du Moulin de Labarthète H. Le Temps des illusions: Souvenirs (juillet 1940 — avril 1942). Genève, 1947. Faure Pétrus. Un procès inique. Paris, 1973. Fernet J. Vice-Amiral. Aux côtes du Maréchal Pétain, Paris, 1953. France during the German Occupation 1940-1944: A Collection of 292 Statements on the Government of Marshal Petain and Pierre Laval. Stanford, 1958. Vol. 3. Gaulle Ch. de. A l’armée professionnelle. Alger, 1944. Gaulle Ch. de. Lettres, notes et carnets. Juillet 1941 — mai 1943. Vol. 4, Paris, 1982. Gillouin R. J’étais l'ami du maréchal Pétain. Paris, 1966. Hervé G. C’est Pétain qu’il nous faut ! Paris, 1935. Isorni J. Mémoires. 1911-1945. Paris, 1984. Isorni J. Mémoires. 1946-1958. Paris, 1986. Isorni J. Mémoires. 1959-1987. Paris, 1988. Le Comité parisien de la libération organise la salle de la Mutualité sous la présidence de Louis Saillant un grand rassemblement pour le châtiment immédiat de Pétain, des traitres et des criminels de guerre. Paris, 1945. Leahy W., amiral. J’etais là. Paris, 1950. Lettres et notes de l’amiral Darlan. Paris, 1992. Martin du Gard M. La Chronique de Vichy, 1940-1944. Paris, 1948. Pardee M.F. Le Maréchal que j’ai connu. Paris, 1952. Pucheu P. Ma vie. Paris, 1948. Remy. Dans l’ombre du maréchal. Paris, 1971. Rougier L. Les accords Pétain-Churchill. Histoire d’une mission secrète. Geneve, 1946. Serrigny B. 1870-1954. Trente ans avec Pétain. Paris, 1959. Schlumberger J. Le Procès Pétain. Notes d’audiences, blessures et séquelles de la guerre. Paris, 1949. Stucki W. La Fin d’un régime de Vichy. Neuchâtel, 1947. Tracou J. Le Maréchal aux liens. Paris, 1948. Vallat X. Le nez de Cléopatre. Souvenirs d’un homme de droite. 1918-1945. Paris, 1957.Периодические издания
Crapouillot, 1952, numéro special — номер журнала посвящен маршалу Петэну. Le Maréchal, revue trimestrielle. 1952-2007. №№ 1-223 — журнал Ассоциации в защиту памяти маршала Петэна.Литература о Петэне[811]
Alméras Ph. Un français nommé Pétain. Paris, 1995. Amouroux H. Quarante millions des pétainistes: juin 1940 — juin 1941. Paris, 1977. Amouroux H. Pétain avant Vichy: la guerre et l’amour. Paris, 1967. Argenson M.P. Pétain etle pétinisme: essai de psychologic. Paris, 1996. Aron R. Histoire de Vichy. 2 vol. Paris, 1954. Aron R. Petain: sa carriere, son procès // Grandes dossiers de l’histoire contemporaine. Paris, 1962-1964. Aron R. Histoire des années 40. Paris, 1976-1977. 10 vol. Atkin N. Pétain. L.; N.-Y., 1998. Azéma J.-P., Wieviorka 0. Vichy: 1940-1944. Paris, 2000. Bentégeat H. Et surtout, pas un mot à la maréchale...: Pétain et ses femmes. Paris, 2014. Blond G. Pétain, 1856-1951. Paris, 1966. Boisbouvier M. Pétain: trahison ou sacrifice? Paris, 2008. Bourget P. Un certain Philippe Pétain. Paris, 1966. Brissaud A. Pétain à Sigmaringen 1944-1945. Paris, 1966. Bruce R.B. Pétain: Verdun to Vichy. Washington, 2008. Cointet-Labrousse M. Pétain et les Français: 1940-1951. Paris, 2002. Cointet M. Vichy capitale: 1940-1944. Paris, 1993. Conan É, Rousso H. Vichy: un passé qui ne passe pas. Paris, 1996. Debordes J. A Vichy: la vie de tous les jours sous Pétain. Paris, 1994. Decaux A. Morts pour Vichy: Darlan, Pucheu, Pétain, Laval. Paris, 2000. Delpla F. Montoire, les premiers jours de la collaboration. Paris, 1996. Desprairies C. L’heritage de Vichy. Ges 100 mesures toujours en vigueur. Paris, 2012. Dreyfus F.-G. Histoire de Vichy. Paris, 1990. Duroselle J.-B. Politique etrangere de la France, l’abime, 1939-1944. Paris, 1990. Fame C. Le projet culturel de Vichy: folklore et révolution nationale, 1940-1944. Lyon, 1989. Ferro M. Pétain. Paris, 1987, 1990, 1993. Fisher D. Le mythe Pétain. Paris, 2002. Georges A. Philippe Pétain le sacrifie / Préf. de l’amiral Auphan. Paris, 1970. Girard L.D. Mazinghin, ou la vie secrète Philippe Pétain. Paris, 1971. Girard L.D. Montoire, Verdun diplomatique: le secret du Maréchal. Paris, 1948. Gounelle C. De Vichy à Montoire... Paris, 1966. Griffiths R. Marshal Pétain. L., 1970. Gun ME. Les Secrets des archives U. S.: Pétain, Laval, de Gaulle. Paris, 1980. Henri M. Pétain et le régime de Vichy. Paris, 1986. Henri M. Pétain, Laval, Darlan, trois politiques? Paris, 1972. Hezard M. Le jugement de la postérite sur Philippe Pétain. Paris, 1983. Hoffmann S. Essais sur la France. Paris, 1974. Humières H. d’. Vérités sur l’action du maréchal Pétain. Paris, 2003. Isorni J. Philippe Pétain. Paris, 1973. 2 vol. Isorni J. Pétain a sauvé la France. Paris, 1964. Isorni J. La flétrissure. Paris, 1979. Jauneaud J.H. J’accuse le maréchal Pétain. Paris, 1977. Jeantet G. Pétain contre Hitler / Préf. de J. Laurent. Paris, 1966. Kitson S. Vichy et la chasse aux espions nazis, 1940-1942: les complexités de la politique de collaboration. Paris, 2005. Kupferman F. Le proces de Vichy: Pucheu, Pétain, Laval. Bruxelles, 1980. Laure (Général). Pétain. Paris, 1941. Le Crom J.-P. Au secours, Marechal! : l’instrumentalisation de l’humanitaire, 1940-1944. Paris, 2013. Le Groignec J. Le Maréchal et la France. Paris, 1994. Le Groignec J. Pétain, face à l’histoire. Paris, 2003. Le Groignec J. Pétain et les Allemands. Paris, 1997. Le Groignec J. Pétain et les Américains. Paris, 1995. Le Naour J.-Y. On a volé le maréchal. Paris, 2009. Le régime de Vichy et les Français / Sous la direction de J.-P. Azéma et F. Bédarida. Paris, 1992. Lottman H.R. Pétain. Paris, 1984. Lottman H.R. Pétain, Hero or Traitor: The- Untold Story. N.-Y., 1985. Launay J. de. La France de Pétain. Paris, 1972. Mestre P. Un acte manqué: si Pétain a vaitrallie Alger en 1942. Chaintreaux, 2012. Miller G. Les pousse-au-jouir du maréchal Pétain. Paris, 1975. Noguèrcs L. Le veritable procès du Maréchal Pétain. Paris, 1955. Paxton R.O. La France de Vichy, 1940-1944. Paris, 1997. Paxton R.O. Vichy France: Old Guard and New Order, 1940-1944. N.-Y., 2001. Pedroncini G. Pétain: le soldat et la gloire 1856-1918. Paris, 1989. Pedroncini G. Pétain: Le soldat 1914-1940. Paris, 1998. Pedroncini G. Pétain, général en chef (1917-1918). Paris, 1997. Pottecher F. Le procès Petain. Paris, 1981. Queuille P.-F. Histoire diplomatique de Vichy: Pétain diplomate. Paris, 1976. Rossignol D. Histoire de la propagande en France de 1940 à 1944: l’utopie Pétain. Paris, 1991. Rousso H. Le syndrome de Vichy. Paris, 1987. Rousso H. Un château en Allemagne: la France de Pétain en exil: Sigmaringen, 1944-1945. Paris, 1980. Rousso H. Pétain et la fin de la collaboration: Sigmaringen 1944-1945. Bruxelles, 1984. Rousso H. A contre-courant, l’'Association pour défendre la mémoire du maréchal Pétain // Alfred Wahl, Actes du colloque de Metz: Mémoire de la deuxième guerre mondiale, 1984. Roy J., Baldick R. The Trial of Marshal Pétain. N.-Y., 1968. Ryan S. Petain the Soldier. South Brunswick, 1969. Schillemans G T. Philippe Pétain, le prisonnier de Sigmaringen / Préf. de J. Isorni. Paris, 1965. Seguela M. Petain-Franco: Les secrets d'une alliance. Paris, 1992. Servent P. Le mythe Pétain: Verdun ou les tranchées de la mémoire. Paris, 1992. Siclier J. La France de Pétain et son cinéma. Paris, 1981. Slama A. G. Le siècle de monsieur Pétain: essai sur la passion identitaire. Paris, 2005. Szaluta J. Marshall Pétain between Two Wars, 1918-1940: The Interplay of Personality and Circumstance. N.-Y., 1969. Tebaud G-M. Erreurs de Vichy: chance pour les Alliés. Paris, 1991. Tournoux J.R. Pétain et la France. Paris, 1980. Valode P. Les hommes de Pétain. Paris, 2011. Varaut J.M. Le procès Pétain, 1945-1995. Paris, 1995. Vergez-Chaignon B. Le docteur Ménétrel: eminence grisc et confident du maréchal Pétain. Paris, 2001. Vergez-Chaignon B. Pétain. Paris, 2014. Webster P. L’affaire Pétain. Paris, 1993. Werth L. Impressions d’audience: le procès Pétain. Paris, 1995. Williams Ch. Pétain: How the Hero of France Became a Convicted Traitor and Changed the Course of History. N.-Y., 2005. Williams Ch. Pétain. L., 2005. Yagil L. L’homme nouveau» et la revolution nationale de Vichy (1940-1944). Villeneuve d’'Ascq, 1997.Литература о взаимоотношениях Петэна и де Голля
Fritsch-Estrangin G. New York entre de Gaulle et Pétain: les Français aux États-Unis de 1940 à 1946. Paris, 1969. Humières H. d’ Philippe Pétain, Charles de Gaulle et la France. Paris, 2007. Le Groignec J. Pétain et de Gaulle. Paris, 1998. Lottman H. De Gaulle — Pétain. Réglements de comptes. Paris, 2008. Penaud G. De Gaulle-Pétain: l’affrontement du printemps 1940. Paris, 2012. Raïssac G. Un combat sans merci: l’affaire Pétain-De Gaulle. Paris, 1966. Salat-Baroux F. De Gaulle-Pétain: le destin, la blessure, la leçon. Paris, 2010. Sebastien A. Pétain, de Gaulle, pourquoi amis? pourquoi ennemis? : étude psychologique. Paris, 1965. Spears E. Sir. Two Men who Saved France: Petain and de Gaulle. L., 1966. Tournoux J.R. Pétain and de Gaulle: Un Demi-siecle d’histoire Non Officielle. Paris, 1968.Иллюстрации
Родной дом маршала Петэна в Коши-а-Ля-Тур, где он родился.
Филипп Петэн – выпускник военного училища Сен-Сир. 1978 год.
Капитан Петэн. 1890 год.
Полковник Петэн. 1908 год.
Филипп Петэн (в центре) с офицерами своего 33-го полка. Амьен. 1914 год.
Петэн и Жоффр в штаб-квартире в Суйи, близ Вердена. 1916 год.
Маршал Петэн награждает американского офицера в присутствии генерала Першинга. 1918 год.
Присвоение генералу Петэну маршальского звания. 19 ноября 1918 года.
За ним слева направо: маршал Жоффр (Франция), маршал Фош (Франция), полевой маршал Хейг (Великобритания), генерал Першинг (США), генерал Гиллэн (Бельгия), генерал Альбриччи (Италия), генерал Халлер (Польша).
Маршальский жезл Петэна.
Мундиры маршалов Франции (слева направо): Ф. Петэна, Ф. Фоша, Ж. Жоффра.
Оссуарий Дуомона.
Маршал Петэн во время парада на Елисейских полях (Париж). 14 июля 1919 года.
Маршал Петэн — военный министр в правительстве Г. Думерга. 1934 год.
Маршал Петэн. 1918 год.
Маршал Петэн. 1929 год.
Маршал Петэн. 1940 год.
Вступление немецких войск в Париж. 14 июня 1940 года.
Подписание перемирия. Компьен. 22 июня 1940 года.
Выступление Петэна с объявлением о перемирии. Июнь 1940 года.
Раздел Франции после перемирия 1940 года.
Генерал де Голль зачитывает свое воззвание. 18 июня 1940 года. Лондон.
Голосование Национального собрания о передаче полномочий маршалу Петэну. Виши. 10 июля 1940 года.
Правительство маршала Петэна. Июль 1940 года.
Маршал Петэн с послом Отто Абецем.
Карикатура в журнале «Крокодил». 1940 год. Кукрыниксы.
Карикатура «Кукла Гитлера» Бернарда Партриджа. Петэн, сидящий на коленях у Гитлера, говорит: «Я протестую против этой акции Великобритании». Журнал «Панч» от 12 ноября 1941 года.
Встреча Петэна с Гитлером. Монтгуар. 24 октября 1940 года.
Маршал Петэн за рабочим столом. 12 августа 1941 года.
Герб Французского государства. Франциска с древком в виде маршальского жезла с семью маршальскими звездами.
Маршал Петэн с генералом Франко и адмиралом Дарланом во время встречи в Монпелье. 13 февраля 1941 года.
Встреча маршала Петэна и адмирала Дарлана с Герингом в Сен-Флорантене. 1 декабря 1941 года.
Маршал Петэн с Франсуа Миттераном. Встреча маршала с руководством организации взаимопомощи военнопленных. 15 октября 1942 года.
Маршал Петэн и Пьер Лаваль.
Маршал Петэн и адмирал Дарлан. 1942 год.
Маршал Петэн. Общение с народом.
Маршал Петэн вручает трофей капитану команды, выигравшей Кубок Франции по легкой атлетике среди военных на стадионе в городе Виши. Август 1941 года.
Почтовая открытка — ответ маршала Петэна на письмо ребёнка, обращенное к нему.
Открытка, написанная маршалом Петэном военнопленным. 24 октября 1941 года.
Почтовые марки Виши с изображением маршала Петэна.
Монета достоинством в 5 франков с изображением маршала Петэна.
Французы позируют под портретом маршала Петэна. 1942 год.
Маршал Петэн с архиепископом Парижским Сюаром. Париж. 26 апреля 1944 года.
Петэн на площади Станислава в Страсбурге. 27 мая 1944 года.
Маршал Петэн в Нанси. 26 мая 1944 года.
Замок Зигмаринген.
Маршал Петэн во время судебного процесса. 1945 год.
Выступление адвоката Петэна мэтра Жака Изорни. 1945 год.
Максим Вейган на судебном процессе маршала Петэна.
Маршал Петэн с женой. 1945 год.
Форт на острове Йё, где содержался маршал Петэн.
Тюремная камера маршала Петэна на острове Йё (современный вид).
Маршал Петэн за обедом в тюремной камере.
Смерть маршала Петэна. 23 июля 1951 года.
Парижане отдают дань памяти маршалу Петэну. 23 июля 1951 года.
Могила маршала Петэна на кладбище острова Йё.
Могила маршала Петэна с венками от президента Французской Республики Ф. Миттерана после его визита на остров Йё. 11 ноября 1988 года.
Примечания
1
См.: Молчанов Н.Н. Генерал де Голль. М., 1972; Молчанов Н.Н. Неизвестный де Голль. М., 2011; Арзаканян М.Ц. Генерал де Голль. М, 2007; Арзаканян М.Ц. Великий де Голль. М., 2012. (обратно)2
Смирнов В.П. Франция в XX веке. М., 2001. С. 162; Киссельгоф И.С. История Франции в годы Второй мировой войны. М., 1975. С. 43. (обратно)3
Смирнов В.П. Движение Сопротивления во Франции в годы Второй мировой войны. М., 1974. С. 30. (обратно)4
Киссельгоф И.С. Указ. соч. С. 11. (обратно)5
Кагуляры — французская крайне правая подпольная организация (Секретная организация революционного действия), которая действовала в межвоенный период и осуществляла террористические акции, направленные против левых партий и их лидеров. (обратно)6
Киссельгоф И.С. Указ. cоч. С. 11. (обратно)7
Там же. С. 10-13, 40; Смирнов В.П. Франция в XX веке. С. 161; История Франции в 3 т. / Под ред. А.3. Манфреда. Т. 3. М., 1973. С. 231–232. (обратно)8
Черкасов П.П. Маршал Петен: документальный очерк // Новая и новейшая история. 2019. № 3. С. 204-218. (обратно)9
Максимов В. Де Голль и голлисты. «Коннетабль» и его соратники. М., 2014. (обратно)10
См.: Бурлаков А.Н. Французская историография о немецкой оккупации Франции (1940-1944) // Clio-Science: проблемы истории и междисциплинарного синтеза. Выпуск III. М., 2011. С. 288-304. (обратно)11
Пятая республика — политический режим, существующий во Франции с 1958 года. (обратно)12
Connaissances français sur la seconde guerre mondiale [Электронный ресурс]. URL: www.ipsos-fr/ipsos-public-affairs/ sondages/connaissances-français-sur-seconde-guerre-mondiale (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)13
Торез Морис (1900–1964) — деятель французского коммунистического движения, генеральный секретарь французской коммунистической партии (ФКП) в 1930-1964 годах. (обратно)14
Название одноактной пьесы неизвестного французского автора, премьера которой состоялась 10 марта 1819 года в парижском Олимпийском цирке. (обратно)15
В те времена население Коши-а-ля-Тур насчитывало около 400 человек (сейчас — около 4 тысяч человек). (обратно)16
Le Groignec J. Pétain et les Allemands. Paris, 1997. P. 13. (обратно)17
Pétain [Электронный ресурс]. URL: www.123genealogie.com/nom-de-famille/petain.htlm (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)18
Бальи — в феодальной Франции королевский чиновник местного уровня, обладавший судебной властью. (обратно)19
Philippe Pétain [Электронный ресурс]. URL: http://gw.geneanet.org/gntstarpetain?lang=fr&pz=philippe&nz=petain&ocz=o&m=A&p=philippe&n=petain&sosab=10&color=&t=G&siblings =on¬es =on&src =on&v=7 (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)20
Benoni [Электронный ресурс]. URL: www.genealogie.com/nom-de-famille-BENONI.htlm (дата обращения: 13.06.2021) (обратно)21
Omer [Электронный ресурс]. URL: www.genealogie.com/nom-de-famille-OMER.htlm (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)22
Граф де Шамбор, Бурбон, Анри (Генрих V) де (1820-1883) — последний представитель королевской династии Бурбонов. (обратно)23
Родные сестры Филиппа — Мария-Франсуаза Клотильда (1852-1950), Аделаида (1853-1919), Сара (1854-1940) и Жозефина (1857–1862). (обратно)24
Сводные сестры Филиппа — Елизавета (1860-1952) и Лора (1862-1945); сводный брат — Антуан (1861-1948). (обратно)25
Lottman H.R. Pétain. Paris, 1984. P. 13-15. (обратно)26
Amouroux H. Pétain avant Vichy: la guerre et l´amour. Paris, 1967. P. 13. (обратно)27
Bo Франции и в Бельгии так называют угледобывающие районы. (обратно)28
По-французски «тур» — башня. (обратно)29
29-летний сын Антуана, Эрман, был убит 23 мая 1916 года у форта Дуомон, близ Вердена. (обратно)30
Le Grand Echo du Nord de la France. 1934. 15 février. № 46. (обратно)31
Pétain Ph. Messages d´outre-tombe du maréchal Pétain. Textes officiels, ignorés et méconnus, consignes secrétes. Paris, 1984. P. 177-178. (обратно)32
Национальное блюдо, представляющее собой полупаштет — полухолодец из телячьих щёчек. (обратно)33
Папские зуавы — интернациональное воинское подразделение в армии папы римского Пия IX. (обратно)34
В битве при Кастельфидардо (область Марке на восточном побережье Италии) 18 сентября 1860 года пьемонтские войска наголову разбили армию папы Пия IX. (обратно)35
Le Groignec J. Pétain et les Allemands. Paris, 1997. P. 14. (обратно)36
Bruce R.В. Pétain: Verdun to Vichy. Washington, 2008. P. 1-2. (обратно)37
Le college Albert le Grand [Электронный ресурс]. URL: http://www.arcueilhistoire.fr/19e-et-20e-siecles/le-college-albert-le-grand (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)38
Кредитно-финансовое учреждение, специализирующееся на кредитовании местных органов власти. (обратно)39
Альберт Великий, или св. Альберт, Альберт Кёльнский, Альберт фон Больштедт (около 1200-1280) — философ, теолог, учёный, видный представитель средневековой схоластики, наставник Фомы Аквинского; признан католической церковью Учителем Церкви. (обратно)40
Гитри Сашà (1885–1957) — известный французский драматург, актер, сценарист, режиссёр. (обратно)41
Кубертен Пьер де (1863-1937) — французский общественный деятель, педагог, историк и литератор, инициатор возрождения Олимпийских игр, многократно избирался президентом Международного Олимпийского комитета (МОК). (обратно)42
Pétain [Электронный ресурс]. URL: http://vbonhushist.nvm-serv.net/pages/petain.htm (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)43
Pétain Ph. Messages d’outre-tombe du maréchal Pétain. P. 177-178. (обратно)44
Верт А. Франция. 1940-1955. M., 1959. C. 52. (обратно)45
Песня прозвучала в водевиле Ж.-Ф. Байяра и ф. Дюмануара «Осы» (1840). (обратно)46
Saint-Cyr [Электронный ресурс]. URL: http://www.st-cyr.terre.defense.gouv.fr (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)47
После перемирия 1940 года школа была эвакуирована на юг Франции, в Экс-ан-Прованс, а в 1942 году упразднена. Её прежние здания в Сен-Сире были разрушены в результате авианалётов союзников. В 1945 году училище было восстановлено и разместилось в бретонском городке Гер. (обратно)48
Фуко Шарль-Эжен (1858-1916) — французский католический деятель, миссионер, монах-отшельник, обитавший в Сахаре. До обращения к религии был офицером и путешественником-исследователем Марокко. Фуко был убит мусульманами и причислен католической церковью к лику блаженных. (обратно)49
Saint-Cyr: promotions éteintes 1876-1878 [Электронный ресурс. URL: http://www.saint-cyr.org/fichiers/promotions-eteintes/1876-1878-61e-promotion-de-plewna.pdf (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)50
Les amis de la Résistance française [Электронный ресурс]. URL: http://lesamitiesdelaresistance.fr/lien12-saintcyr.php; Bulletin de liaison de la Promotion Maréchal Pétain Saint-Cyr 1940-1942. Aix-en-Provence, 1991 (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)51
Ferro M. Pétain. Paris, 1993. P. 723. (обратно)52
Жискар д’Эстен В. Французы. М., 2004. С. 162. (обратно)53
Bruce R.B. Op. cit. P. 5. (обратно)54
Desprairies С. L’Heritage de Vichy. Ces 100 mesures toujours en vigueur. Paris, 2012. (обратно)55
Ferro M. Op. cit. P. 723. (обратно)56
Pétain [Электронный ресурс]. URL: http://vbonhushist.iivm-serv.net/pages/petain.htm (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)57
Le Groignec J. Le Maréchal et la France. Paris, 1997. P. 26. (обратно)58
Chemins de mémoire [Электронный ресурс]. URL: http://www.cheminsdememoire.gouv.fr/page/affichegh.php@/idling=fr@idGH=901 (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)59
Le Groignec J. Le Maréchal et la France. P. 27. (обратно)60
Об отношениях Петэна с женщинами см.: Bentégeat H. Et surtout, pas un mot à la maréchale...: Pétain et ses femmes. Paris, 2014. (обратно)61
Деларю-Мардрюс Люси (1880-1945) — французская романистка и поэтесса. (обратно)62
Зелдин Т. Франция. 1848-1945. Екатеринбург, 2001. С. 581-582. (обратно)63
Старый порядок — обобщённое название феодального режима накануне Великой французской революции конца XVIII века. (обратно)64
Буланжистское движение, буланжизм — политическое движение популистского толка во Франции конца 1880-x годов, выдвигавшее лозунг реваншистской войны против Германии и критиковавшее парламентский режим Третьей республики. Лидером движения был генерал Ж. Буланже (1837–1891). (обратно)65
Du Moulin de Labarthète H. Le Temps des illusions: Souvenirs (juillet 1940-avril 1942). Genéve, 1947. P. 97. (обратно)66
Подполковник Анри — один из главных фальсификаторов в «деле Дрейфуса». После разоблачения был арестован и покончил с собой в тюремной камере. Офицеры-антидрейфусары составили адрес в поддержку его вдовы — так называемый «Памятник Анри», опубликованный в антисемитской газете «Свободное слово». Список подписантов см.: Le monument Henry: listes des souscripteurs classés methodiquement et selon l’ordre alphabétique / par Pierre Quillard. Paris, 1899. (обратно)67
См.: Doessant S. Le Géneral André: de l’affaire Dreyfus à l’affaire des fiches. Paris, 2003. (обратно)68
Maréchal Pétain: officier [Электронный ресурс]. http://www.marechal-petain.com/officier.htm (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)69
Maréchal Pétain: officier [Электронный ресурс]. http://www.marechal-petain.com/officier.htm (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)70
Conquet A. Auprès du Maréchal Pétain. Paris, 1970. P. 68. (обратно)71
Avon R. Pétain: sa carriere, son procès // Grandes dossiers de l’histoire contemporaine. Paris, 1962-1964. P. 31. (обратно)72
Laure (Général). Petain. Paris, 1941. P. 13. (обратно)73
Bruce R.B. Op. cit. P. 11. (обратно)74
Laure (Général). Petain. Paris, 1941. P. 13. (обратно)75
Цит. по: Lottman H. De Gaulle — Pétain. Réglements de comptes. Paris, 2008. P. 10. (обратно)76
1911. Ecole Supérieure de Guerre Cours d’infanterie. Colonel Pétain. Paris, 1911. P. 176. (обратно)77
Griffiths R. Marshal Petain. L., 1970. P. 10; Duroselle J.-B. La Grande Guerre des Français 1914-1918. Paris, 2002. P. 75. (обратно)78
Aron R. Pétain: sa carriere, son procès. P. 31. (обратно)79
Griffiths R. Op. cit. P. 10. (обратно)80
Цит. по: Centenaire du Marechal Pétain. Casablanca, 1956. P. 90. (обратно)81
Уильям Ч. Последний великий француз. Жизнь генерала де Голля. М., 2003. С. 49. (обратно)82
Голль Ш. де. Военные мемуары: Призыв 1940-1942. С. 25. (обратно)83
Griffiths R. Op. cit. P. 15. (обратно)84
Lottman H. De Gaulle — Pétain. P. 10. (обратно)85
Aron R. Pétain... P. 31. (обратно)86
Bruce R.B. Op. cit. P. 11. (обратно)87
Цит. по: Le Groignec J. Le Maréchal et la France. P. 42. (обратно)88
Франше д’Эсперэ Луи-Феликс-Мари-Франсуа (1856-1942) — военный и государственный деятель Франции, маршал Франции (1921), член Академии наук Франции (1934). (обратно)89
Azan P. Franchet d’Espéray. Paris, 1949. P. 79 (обратно)90
Цит. по: Bordeaux H. Images du maréchal Pétain. Paris, 1941. P. 11. (обратно)91
Цит. по: Le Groignec J. Pétain et les Allemands. P. 45. (обратно)92
Pétain [Электронный ресурс). URL: http://vbonhushist.nvm-serv.net/pages/petain.htm (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)93
Avon R. Pétain: sa carriere, son procés. Pétain. P. 31. (обратно)94
Максимов В. Указ. соч. С. 16. (обратно)95
Цит. по: Уильямс Ч. Указ. соч. С. 132-133. (обратно)96
Цит. по: Weygand M. Mémoires. Tome. 3: Rapplé au service. Paris, 1950. P. 209. (обратно)97
Fayolle M.E. Cahiers secrets de la Grande Guerre. Paris, 1964. P. 60. (обратно)98
Laure (Géneral). Op. cit. P. 59. (обратно)99
Голль Ш. де. На острие шпаги. С. 161–162. (обратно)100
Avon R. Pétain: sa carriere, son procés. Pétain. P. 35–36. (обратно)101
Mémoires du Maréchal Joffre (1910-1917). Т. 1. Paris, 1932. P. 125. (обратно)102
Ludendorf P. Souvenirs de guerre. T. 1. Paris, 1921. P. 292-293. (обратно)103
Dossier: Pétain dans la Grande Guerre // 14-18: Le Magazine de la Grande Guerre. 2000, avril-mai, № 31. P. 4-42. (обратно)104
История Франции в 3 т. Т. 2. М., 1973. С. 594. (обратно)105
Pétain [Электронный ресурс]. URL: http://vbonhushist.iivm-serv.net/pages/petain.htm (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)106
Цит. по: Le Groignec J. Pétain et les Allemands. P. 65. (обратно)107
Ferro M. Op. cit. P. 275. (обратно)108
Оссуарий Дуомона — специальное сооружение, в стенах галереи которого покоятся около 130 тысяч неизвестных солдат, погибших в Верденском сражении. (обратно)109
Pétain Ph. Actes et Ecrits. Paris, 1974. P. 69. (обратно)110
Цит. по: Le Groignec J. Pétain et les Allemands. P. 65. (обратно)111
Голль Ш. де. На острие шпаги. С. 43. (обратно)112
Цит. по: Tournoux J.R. Pétain and De Gaulle: Un Demi-siecle d’histoire Non Officielle. Paris, 1968. P. 55. (обратно)113
Painlevé P. Comment j’ai nommé Foch et Pétain. La Politique de guerre de 1917. Paris, 1923. P. 211. (обратно)114
Хейг Дуглас (1861-1928) — английский военачальник, фельдмаршал (1917). С декабря 1915 года — главнокомандующий Британскими экспедиционными силами. (обратно)115
Tournoux R. Pétain et la France. Paris, 1980. P. 362-363. (обратно)116
Persching Général. Mes souvenirs de la Guerre. T. 1. Paris, 1931. P. 51-52. (обратно)117
Першинг Джон Джозеф (1860-1948) — американский военачальник. Во время Первой мировой войны был командующим американскими экспедиционными силами в Европе. Участвовал в успешных военных операциях 1918 года. Единственный из американских военачальников, кто при жизни (в 1919 году) получил высшее персональное воинское звание — генерал армий США (шестизвёздочный генерал), в 1921-1924 годах — начальник штаба сухопутных войск. Его мемуары о Первой мировой войне удостоены Пулитцеровской премии. (обратно)118
Ibid. P. 70. (обратно)119
Революционное движение во французской армии в 1917 году. М.; Л., 1934. С. 258. (обратно)120
Rolland D. Les mutenries de 1917 // 14-18: Le Magazine de la Grande Guerre. 2007, mai — juin — juillet, № 37. P. 6-38. (обратно)121
Pedroncini G. Les Mutenries de 1917. Paris, 1983. P. 312. (обратно)122
Pétain Ph. Actes et Ecrits. P. 158. (обратно)123
Foch (Maréchal). Mémoires pour servir de l’Histoire de la Guerre de 1914. Paris, 1931. T. 2. P. 15. (обратно)124
Pedroncini G. Pétain: le soldat et la gloire 1856-1918. Paris, 1989. P 349. (обратно)125
Pétain [Электронный ресурс]. URL: http://vbonhushist.nvm-serv.net/pages/petain.htm (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)126
Ibid. (обратно)127
Цит. по: Le Groignec J. Pétain et les Allemands. P. 83. (обратно)128
Ibid. (обратно)129
Pedroncini G. Pétain: le soldat et la gloire 1856-1918. P. 188. (обратно)130
Pedroncini G. Pétain, général en chef (1917-1918). Paris, 1997. P. 149. (обратно)131
Foch (Maréchal). Mémoires pour servir de l’Histoire de la Guerre de 1914. Paris, 1931. T. 2. P. 231. (обратно)132
Ferro M. Op. cit. P. 725. (обратно)133
Maréchal Pétain: le chef [Электронный ресурс]. URL: http://www.marechal-petain.com/le chef/ htlm (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)134
Ferro M. Op. cit. P. 25. (обратно)135
Ibid. (обратно)136
Girard L.-D. Mazinghem Ou la vie secrète de Philippe Pétain, 1856-1951. Paris, 1971. P. 192. (обратно)137
Aron R. Pétain: sa carriere, son procès. P. 27 (обратно)138
Файолль Эмиль (1852-1928) — французский военачальник, участник Первой мировой войны, маршал Франции (1921). (обратно)139
Bourget P. Un certain Philippe Pétain. Paris, 1966. P. 111. (обратно)140
Halls W.D. Politics, Society and Christianity in Vichy France. Oxford / Providence (USA), 1995. P. 53-54. (обратно)141
Isorni J. Philippe Pétain. Paris, 1972. P. 215. (обратно)142
Halls W.D. Op. cit. P. 53-54. (обратно)143
Смирнов В.П. Движение Сопротивления во Франции в годы Второй мировой войны. С. 30. (обратно)144
См.: Nielly J.-Y. Le Maréchal Pétain et la coopération franco-espagnol pendant la guerre du Rif. Paris, 1982. (обратно)145
Conquet A. Op. cit. P. 85-86. (обратно)146
Maréchal Pétain: le chef [Электронный ресурс). URL: http://www.marechal-petain.com/le chef.html (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)147
Ювенал. Сатиры. Книга IV. Сатира десятая. Перевод Ф.А. Петровского. (обратно)148
Моруа А. Трагедия Франции // О тех, кто предал Францию. Сб. статей. М., 1941. С. 265. (обратно)149
Блок М. Странное поражение. М., 1999. С. 151, 155. (обратно)150
Юнгер Э. Сады и дороги. Излучения I.M., 2008. С. 67. (обратно)151
Рубинский Ю.И. Тревожные годы Франции. М., 1973. С. 356-357. (обратно)152
Цит. по: Histoire de la France: de 1852 à nos jours / Sous la direction de G. Duby. Paris, 1987. P. 300. (обратно)153
Арон Р. Мемуары. М., 2002. С. 115. (обратно)154
Там же. С. 142. (обратно)155
Бурлаков А.Н. Кризисные явления во французской культуре 1930-1940-х годов: искушение фашизмом // Лингвометодические аспекты изучения языков и культур: Международный межвузовский сб. ст. Выпуск 3. М., 2013. С. 72-81. (обратно)156
Блок М. Указ. соч. С. 175. (обратно)157
Арон Р. Мемуары. С. 168. (обратно)158
См: Ingram X. The Politics of Dissent: Pacifism in France. 1919-1939. Oxford, 1991; Villepin P. de. Plutôt la servitude que la guerre: le pacifisme intégral dans les anneés trente // Relations inernationales. 1988, №53. P. 53-67 (обратно)159
Sirinelli J.-F. Intellectuels et passions françaises: manifestes et pétitions au XXe siècle. Paris, 1990. P. 68-120. (обратно)160
Вайс М. Французский пацифизм в 30-е годы // Пацифизм в истории: идеи и движения. Сб. статей. М., 1998. С. 270-271. (обратно)161
Sirinelli J.-F. Op. cit. P. 77. (обратно)162
Арон P. Мемуары. С. 91. (обратно)163
Арон Р. Пристрастный зритель. М., 2006. С. 74. (обратно)164
Блок М. Указ. соч. С. 156. (обратно)165
Вайс М. Указ. соч. С. 276. (обратно)166
Блок М. Указ. соч. С. 165. (обратно)167
Уотерфилд Г. Что произошло во Франции // О тех, кто предал Францию. Сб. статей. С. 223, 250. (обратно)168
Симон Л. Я обвиняю // О тех, кто предал Францию. Сб. статей. С. 174. (обратно)169
Вайс М. Указ. соч. С. 270. (обратно)170
Там же. С. 273. (обратно)171
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 68. (обратно)172
Fabre-Luce A. Le secret de la République. Paris, 1938. P. 231. (обратно)173
Brasilliac R. Une génération dans l’orage: mémoires. Paris, 1968. P. 484. (обратно)174
Ibid. P. 245. (обратно)175
Ibid. P. 94. (обратно)176
Блок М. Указ. соч. С. 148. (обратно)177
Гальдер Ф. Военный дневник. Ежедневные записи начальника Генерального штаба Сухопутных войск. 1939-1942 гг. Т. 1. М., 1968. С. 425. (обратно)178
Гуль Р. Я унёс Россию. Америка. Т. 3. М., 2001. С. 33-34. (обратно)179
Там же. С. 33. (обратно)180
Уотерфилд Г. Что произошло во Франции // О тех, кто предал Францию. Сб. статей. С. 223, 250; Brasilliac R. Op. cit. Р. 247-257. (обратно)181
Симон А. Я обвиняю // О тех, кто предал Францию. Сб. ст. С. 154, 157. (обратно)182
Цит. по: Histoire de la France. P. 300. (обратно)183
Симон А. Я обвиняю // О тех, кто предал Францию. Сб. ст. С. 191. (обратно)184
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 72. (обратно)185
Œuvre. 1939. 4 mai. № 8.614. (обратно)186
Арон Р. Мемуары. С. 117. (обратно)187
Там же. С. 92. (обратно)188
Burrin Ph. La France à l’heure allemande. 1940-1944. Paris, 1995. P 49. (обратно)189
Ibid. P. 61. (обратно)190
Garçon F. De Blum à Pètain. Cinéma et société française (1936-1944). Paris, 1984. P 65-166. (обратно)191
Pistorius G. L’image de l’Allemagne dans le roman français entre deux guerres (1918-1939). Paris, 1976. P. 134. (обратно)192
Симон Л. Я обвиняю // О тех, кто предал Францию. Сб. статей. С. 161. (обратно)193
Блок М. Указ. соч. С. 146. (обратно)194
Симон Л. Я обвиняю // О тех, кто предал Францию. Сб. статей. С. 193. (обратно)195
Блок М. Указ. соч. С. 157. (обратно)196
Если хочешь мира, готовься к войне (лат.). (обратно)197
Les 50 discours qui ont marquéla 2e Guerre Mondiale. Paris, 2010. P. 180-181. (обратно)198
Верт А. Указ. соч. С. 50-51. (обратно)199
Maréchal Pétain: le chef [Электронный ресурс]. URL: http://www.marechal-petain.com/le chef/ html (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)200
Le Groignec J. Pétain et les Allemands. P. 155. (обратно)201
Pedroncini G. Pétain: Le soldat 1914-1940. Paris, 1998. P. 32. (обратно)202
Ibid. P. 297-298. (обратно)203
Ibid. P. 167. (обратно)204
Ibid. P. 297-298. (обратно)205
Maréchal Pétain: entre deux guerres [Электронный ресурс). URL: http://www. marechal-petain.com/entre-deux-guerres.html (дата обращения: 23.06.2021). (обратно)206
Ibid. (обратно)207
Maréchal Pétain: entre deux guerres [Электронный ресурс). URL: http://www. marechal-petain.com/entre-deux-guerres.html (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)208
Actes du Colloque international sur l’Histoire de la guerre aérienne. Paris, 1987. P. 11. (обратно)209
Текст записки см.: Procès du maréchal Petain. République Française. Haute Cour de justice. Compte rendu in extenso des audiences transmis par le Secrétariat géneral de la Haute Cour de justice. Juillet 23 — Août 14, 1945- Paris, 1945. P. 99. (обратно)210
Le Groignec J. Pétain et les Allemands. P. 92. (обратно)211
См.: Cornet J.-P. Pétain, ministre de la guerre dans le gouvernement (Doumergue) d’union nationale // „Le Maréchal“, 2001, 2-е trimestre, № 202. P. 4-10. (обратно)212
Cornet J.-P. Op. cit. P. 8; Cornet J.-P. Le Maréchal Pétain, ministre de la Guerre (9 fevrier – 8 novembre 1934) // Militaires en République 1870-1962. Les officiers, le pouvoir et la vie / Sous la dir. d’E. Duhamel et Ph. Vial. Paris, 1999. P. 251. (обратно)213
Pétain Ph. Actes et Ecrits. Paris, 1974. P. 413-415; Cornet J.-P. Le Maréchal Pétain, ministre de la Guerre (9 fevrier – 8 novembre 1934) // Militaires en Républiquc 1870-1962. Les officiers, le pouvoir et la vie / Sous la dir. d’E. Duhamel et Ph. Vial. Paris, 1999. P. 251. (обратно)214
Cornet J.-P. Op. cit. (обратно)215
Pétain Ph. Actes et ecrits. P. 415. (обратно)216
Revue de Deux Mondes. 1934. 15 décembre. Supplément. (обратно)217
Marret J.-L. La France et le désarmement. Paris, 1998. P. 133. (обратно)218
Paulhac F. Les accords de Munich et les origins de la guerre de 1939. Paris, 1988. P. 81. (обратно)219
Pétain Ph. La securité de la France au cours des années creuses // „Revue de Deux Mondes“. 1935. 1 mars, № XXVI. P. I. (обратно)220
Цит. по: Cornet J.-P. Op. cit. P. 9; Le Grognec J. Pétain et les Allemands. P. 198. (обратно)221
Факсимиле текста выступления, написанного рукой Петэна, представлено в книге: Le Grognec J. Le Maréchal et la France. P. 144-145. (обратно)222
Sikorski W. La guerre modern: son caractère, ses problems. Paris, 1935. P. IX. (обратно)223
Катон Марк Порций (234-149 до н. э.) — древнеримский политик, полководец, оратор, правовед. (обратно)224
Le Moniteur Viennoise. 1923. 15 septembre. (обратно)225
Pétain Ph. La securité de la France qu cours des années creuses // „Revue de Deux Mondes“. 1935. 1 mars. P. VIII. Статья также воспроизведена в сборнике: Pétain Ph. Actes et écrits. Paris, 1974. P. 295-314. (обратно)226
Цит. по: Le Groignec J. Pétain et les Allemands. P. 135. (обратно)227
Ibid. P. 136. (обратно)228
Kaspi A. Le temps des Américains en 1917-1918. Paris, 1978. P. 172, 299. (обратно)229
Ferro M. Op. cit. P. 300. (обратно)230
Débats parlementaires. Chambre des députés: compte rendu in-extenso. Séance du 19 décembre 1933 // Journal officiel de la République française. 1933. 20 décembre. № 129. Paris, 1933. P. 4706-4707. (обратно)231
Débats parlementaires. Chambre des députés: compte rendu in-extenso. Séance du 19 décembre 1933 // Journal officiel de la République française. 1933. 20 décembre. № 129. Paris, 1933. P. 4706. (обратно)232
Débats parlementaires. Chambre des députés: compte rendu in-extenso. Séance du 30 mars 1935 // Journal officiel de la République française. 1933. 31 mars. № 43. Paris, 1935. P. 1036. (обратно)233
Débats parlementaires. Assemblée nationale constituante: compte rendu in-extenso. Séance du 18 juillet 1946 // Journal officiel de la République française. 1946. 19 juillet. № 69. Paris, 1946. P. 2683. (обратно)234
Débats parlementaires. Chambre des députés: compte rendu in-extenso. Séance du 14 juin 1934 // Journal officiel de la République française. 1934. 15 juin. № 51. Paris, 1935. P. 1499–1500. (обратно)235
Le Populaire. 1934. 30 octobre. (обратно)236
Débats parlementaires. Chambre des députés: compte rendu in-extenso. Séance du 15 mars 1935 // Journal officiel de la République française. 1935. 16 mars. № 51. Paris, 1935. P. 1024–1027. (обратно)237
Леги Уильям Дэниел (1875-1959) — американский военно-морской офицер, адмирал и дипломат; в 1940-1942 годах — посол США во Франции. (обратно)238
Amiral Leahy W. J’étais là. Paris, 1950. P. 548. (обратно)239
Conquet A. Auprès du Maréchal Pétain. P. 284. (обратно)240
Ibid. P. 116. (обратно)241
Tournoux J.R. Pétain and De Gaulle. P. 101. (обратно)242
Tournoux J.R. Pétain et la France. P. 519. (обратно)243
Gaulle Ph. de, Tauriac M. De Gaulle, mon père. T. 1. Paris, 2003. P. 378. (обратно)244
Уильямс Ч. Указ. соч. С. 76. (обратно)245
Там же. С. 75. (обратно)246
Gaulle Ch. de. Lettres, notes et carnets. Juillet 1941 — mai 1943. Vol. 4. Paris, 1982. P. 187. (обратно)247
Молчанов Н.Н. Генерал де Голль. М., 1972. С. 67. (обратно)248
Le Groignec J. Pétain and De Gaulle. Paris, 1998. P. 64. (обратно)249
Maréchal Pétain: entre deux guerres [Электронный ресурс). URL: http://www. marechal-petain.com/entre-deux-guerres.html (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)250
Ibid. (обратно)251
Gallo M. L’appel du destin. Paris, 1998. P. 244; Verner D. De Gaulle, la grandeur et le néant. Monaco, 2004. P. 66-68. (обратно)252
Арзаканян М. Де Голль. С. 40. (обратно)253
Голль Ш. де. Военные мемуары: Призыв 1940-1942. С. 30. (обратно)254
См.: Голль Ш. де. Профессиональная армия. М., 1934. (обратно)255
Гудериан Хайнц Вильгельм (1888–1954) — генерал-полковник немецкой армии, военный теоретик. (обратно)256
Фуллер Джон-Фредерик Чарльз (1878-1966) – английский военный историк и теоретик, генерал-майор; Лиддел Гарт Бэзил Генри (1895-1970) – английский военный теоретик и историк; Мартел Жиффар ле Кен (1889-1958) – английский генерал. (обратно)257
См.: Ortholan H. La guerre des chars: 1916-1918. Paris, 2007; Estienne-Mondet А. Le géneral J.B.E. Estienne – père des chars. Paris, 2000. (обратно)258
Голль Шарль де. Военные мемуары: Призыв 1940-1942. С. 34. (обратно)259
Gaulle Ch. de. A l’armée professionnelle. Alger, 1944. P. 168. (обратно)260
См.: Gaulle Ch. de. Le Rôle historique des places françaises // Revue militaire françaises. 1925. 1 decémbre. № 54. P. 356-382. (обратно)261
Weygand M. En lisant les mémoires de guerre du général de Gaulle. Paris, 1955. P. 23. (обратно)262
Латр де Тассиньи Жан-Мари-Габриэль де (1889-1952) — французский военачальник, маршал Франции (1952, посмертно), участник двух мировых войн и войны в Индокитае. (обратно)263
Рейно Поль (1878-1966) — французский политический и государственный деятель, парламентарий, неоднократно занимал министерские должности, премьер-министр в 1940 году. (обратно)264
Conquet A. Aupres du Maréchal Pétain. P. 212. (обратно)265
Вовенарг Люк де Клапье (1715-1747) — французский философ, моралист и писатель. (обратно)266
Ibid. P. 84. (обратно)267
Киссельгоф И.С. Указ. соч. С. 11. (обратно)268
Верт А. Указ. соч. С. 55. (обратно)269
Proces du maréchal Pétain. République Française. Haute Cour de justice. Compte rendu in extenso des audiences transmis par le Secrétariat général de la Haute Cour de justice. Juillet 23 — Aoūt 14, 1945. Paris, 1945. P. 992. (обратно)270
Epstein S. Les Dreyfusards sous l’Occupation. Paris, 2001. P. 200. (обратно)271
Верт А. Указ. соч. С. 55. (обратно)272
Hervé G. C’est Petain qu’il nous faut! Paris, 1935. (обратно)273
Верт А. Указ. соч. С. 55. (обратно)274
Ferro M. Op. cit. P. 8. (обратно)275
Смирнов В.П. Франция в XX веке. С. 162. (обратно)276
Картель левых — союз левых партий (радикалы и социалисты), находившийся у власти во Франции в 1924-1926 годах. (обратно)277
Lottman H. Pétain. Paris, 1984. P. 130. (обратно)278
Ferro M. Op. cit. P. 119. (обратно)279
Bankwitz P.С.F. Maxime Weygand, a biographical study and civil military relations in modern France. Princeton, 1968. P. 128-205. (обратно)280
Блок М. Странное поражение. М., 1999. С. 151, 155. (обратно)281
Amouroux H. Le Peuple de désastre: 1939-1940. Paris, 1976. P. 360. (обратно)282
Le Groignec J. Le Maréchal et la France. P. 13. (обратно)283
Amouroux H. Le Peuple de désastre: 1939-1940. Paris, 1976. P. 360. (обратно)284
Ferro M. Op. cit. P. 22. (обратно)285
Эррио Э. Эпизоды. 1940-1944. М., 1961. С. 24. (обратно)286
Tournoux R. Pétain et la France. P. 42. (обратно)287
См.: Alary E. La ligne de démarcation (1940-1944). Paris, 1995. (обратно)288
См.: Dejonghe E., Le Manier Y. Le Nord-Pas-de-Calais dans la main allemande, 1940-1944. Lille, 1999. (обратно)289
Labaste A. Un essai de colonisation agricole allemande dans lе Nord-Est de la France durant l’occupation // Annales de Géographie. Paris, 1946. Vol. 55, № 298. P. 150-151. (обратно)290
Alary E. Op. cit. P. 128. (обратно)291
Gildea R., Wieviorka О., Warring A. Surviving Hitler and Mussolini: Daily life in Occupied Europe. N.-Y., 2006. P. 30. (обратно)292
Auriol V. Hier... Demain. Paris, 1945- Vol. 1. P. 76-77. (обратно)293
Астье Ла Вижери Э. д’. Семь раз по семь дней. М., 1961. С. 17, 33. (обратно)294
Гуль Р. Указ. соч. С. 36, 38. (обратно)295
Pétain Ph. Messages d’outre-tombe du maréchal Pétain. P. 16. (обратно)296
Ibid. P. 15. (обратно)297
Ibid. P. 16. (обратно)298
Ferro M. Op. cit. P. 232-233. (обратно)299
Гуль Р. Указ. соч. С. 38-39. (обратно)300
Groussard G. Service secret 1940-1945. Paris, 1964. P. 606. (обратно)301
Лёидо Франсуа (1904-1998) — французский промышленник и политик, один из топ-менеджеров Рено. Занимал посты в промышленных структурах правительства Виши. (обратно)302
Цит. по: Tournoux R. Pétain et la France. P. 19. (обратно)303
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 92-93; см. также: Арон Р. Мемуары. С. 180. (обратно)304
Верт А. Указ. соч. С. 57. (обратно)305
Юнгер Э. Дневники. Излучения II. Годы оккупации (апрель 1945 — декабрь 1948). СПб., 2007. С. 191. (обратно)306
Цит. по: Ferro M. Op. cit. P. 695. (обратно)307
Procès du maréchal Pétain. République Française. Haute Cour de justice. Compte rendu in extenso des audiences transmis par le Secrétariat général de la Haute Cour de justice. Juillet 23 — Août 14, 1945. P. 9-10. (обратно)308
Baudoin P. Neuf mois au gouvernement. Paris, 1948. P. 91. (обратно)309
Ferro M. Op. cit. P. 59. (обратно)310
Burrin Ph. Vichy // Les Lieux de mémoire / Sous la dir. De P. Nora. Paris, 1997. P. 2474. (обратно)311
Ferro M. Op. cit. P. 285. (обратно)312
Ibid. (обратно)313
Baudoin P. Op. cit. P. 278. (обратно)314
Pétain Ph. Messages d’outre-tombe du maréchal Pétain. P. 15. (обратно)315
Rimbaud C. L’affaire du Massilia. Paris, 1984. P. 57-59. (обратно)316
Weygand M. En lisant les mémoires du Général de Gaulle. Paris, 1955. P. 246. (обратно)317
Hitler A. Libres propos sur la guerre et la paix recuellis sur l’ordre de Martin Bormann. Paris, 1952. T. 2. P. 98, 114-118. (обратно)318
Churchill W. La deuxiéme guerre mondiale: Vol. 3. L’Heure tragique de la chute de la France. Paris, 1948. P. 235. (обратно)319
Ferro M. Op. cit. P. 103. (обратно)320
Из выступления Петэна на процессе: Procès du maréchal Pétain. République Française. Haute Cour de justice. Compte rendu in extenso des audiences transmis par le Secrétariat général de la Haute Cour de justice. Juillet 23—Août 14, 1945. P. 9-10. (обратно)321
Гамбетта Леон (1838-1882) — французский государственный и политический деятель. Во время франко-прусской войны входил в состав правительства национальной обороны и пытался организовать отпор немецким оккупантам. (обратно)322
Юнгер Э. Указ. соч. С. 192. (обратно)323
Арон Р. Мемуары. С. 197-198. (обратно)324
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 112. (обратно)325
Арон Р. Мемуары. С. 197. (обратно)326
Сент-Экзюпери А. де. Военные записки. М., 1986. С. 109. (обратно)327
Ferro M. Op. cit. P. 107-108. (обратно)328
Le Procès de Charles Maurras. Paris, 1946. P. 93. (обратно)329
Archives secrètes de la Wilhelmstrasse. T. IX. Livre 2. Paris, 1960. P. 333. (обратно)330
Lettres secrètes échangées par Hitler et Mussolini. Paris, 1946. P. 99. (обратно)331
Tribunal militaire international de Nuremberg. Vol. 36. Paris, 1945. P. 460; Eberhardt J. La France dans lʼEurope de Hitler. Paris, 1968. P. 139. (обратно)332
Гальдер Ф. Военный дневник. Ежедневные записи начальника Генерального штаба Сухопутных войск. 1939-1942 гг. Т. 1. М., 1968. С. 486. (обратно)333
Du Moulin de Labarthete H. Op. cit. P. 196. (обратно)334
«Если обстоятельства остаются без изменений» (лат.) — принцип международного права, согласно которому договор действует до тех пор, пока обстоятельства, при которых он был заключён, останутся в целом без изменений. Согласно этому принципу, в случае изменения обстоятельств договор утрачивает своё прежнее значение и может быть расторгнут односторонним актом заключившего его государства. (обратно)335
Tournoux J.R. Pétain et la France. P. 219. (обратно)336
Trevor-Roper H.R. Hitlerʼs War Directives. 1939-1945. L., 1964. P. 39-40. (обратно)337
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 190-192. (обратно)338
Procès du maréchal Pétain. République Française. Haute Cour de justice. Compte rendu in extenso des audiences transmis par le Secrétariat général de la Haute Cour de justice. Juillet 23 — Août 14, 1945. P. 167. Историк М. Ферро приводит другой вариант этого разговора, который, впрочем, не меняет его сути: «Перемирие в конечном счёте помогло Великобритании. Гитлер совершил одну из самых больших ошибок, не расширив свои захваты за счёт Северной Африки. Эта ошибка спасла нас» (Ferro М. Ор. cit. P. 106). (обратно)339
Churchill W. La Deuxième Guerre mondiale. Vol. 3. LʼHeure tragique de la chute de la France. Paris, 1948. P. 235. (обратно)340
Kershaw I. Hitler. Vol. 2. 1936-1945. Paris, 2000. P. 1491-1499. (обратно)341
Stucki W. La fin du régime de Vichy. Paris, 1947. P. 30. (обратно)342
Amouroux H. La page nʼest pas encore tournée. Paris, 1993. P. 12. (обратно)343
Иден Энтони (1897-1977) — английский государственный и политический деятель, министр иностранных дел и министр по делам колоний Великобритании в 1930-1940 годах, лидер консервативной партии и премьер-министр в 1955-1957 годах. (обратно)344
Максимов В. Указ. соч. С. 53-54. (обратно)345
La Nouvelle Revue d’Histoire. 2012. № 61, juillet-août. P. 13. (обратно)346
Churchill W.S. The Second World War. Vol. 3. Their Finest Hour. Boston, 1949. P. 215. (обратно)347
Ledwidge B. De Gaulle et Churchill. Les premières rencontres: juin 1940 // Espoir. 1990. № 73. P. 23-36. (обратно)348
Максимов В. Указ. соч. C.61. (обратно)349
Марке Адриен (1884-1955) — политический и государственный деятель Франции, мэр Бордо с 1920-х — до середины 1940-х годов. В 1934 году занимал пост министра труда. Первые два месяца существования режима Виши возглавлял МВД. (обратно)350
Le Bulletin d’André Noël: Synthèse hebdomadaire des problèmes politiques frangçais et internationaux. 1990. 25-30 juillet. № 1258.(обратно)
351
Кэмпбелл Рональд Хью (1883-1953) — британский дипломат. В 1939-1940 годах — посол Великобритании во Франции. (обратно)352
Спирс Эдвард Луис (1886-1974) — британский парламентарий и офицер, осуществлявший связь между английскими и французскими вооруженными силами в двух мировых войнах. (обратно)353
Голль Ш. де. Военные мемуары. Призыв. 1940-1942. M., 2003. С. 99. (обратно)354
Цит. по: Tournoux R. Pétain et la France. P. 519. (обратно)355
Spears E. La chute de la France. Paris, 1964. P. 316. (обратно)356
Spears E. La chute de la France. P. 354. (обратно)357
Ibid. P. 366-367. (обратно)358
Черчилль У. Вторая мировая война. Т. 1. M., 1991. С. 80. (обратно)359
Голль Ш. де. Военные мемуары: Призыв. С. 311-312. (обратно)360
Le Petit Provençal. 1940. 19 juin. (обратно)361
Discours et messages du général de Gaulle. L., 1942. P. 1-2. (обратно)362
Голль Ш. де. Военные мемуары: Призыв. С. 311-312. (обратно)363
Голль Ш. де. Военные мемуары: Призыв. С. 312. (обратно)364
Weil S. Lettre au professeur Jean Wahl // Oeuvres. Paris, 1999. P. 978. (обратно)365
Bonnery-Vedel E. Pétain, premier résistant selon la BBC //Synérgies. Royaume-Uni et Irlande. 2009. № 2. P. 156. (обратно)366
Голль Ш. де. Военные мемуары: Единство. 1942-1944. M. 2003. С. 6, 350. (обратно)367
Цит. по: Ferro M. Op. cit. P. 615. (обратно)368
Michelet L.-C. La Revanche de l’Armée d’Afrique. Paris, 1998. P. 201-202. (обратно)369
Pétain Ph. “J’accepte de répondre”. Les interrogatoires avant le Procés (avril — juin 1945). Paris, 2011. P. 71-72. (обратно)370
Арон Р. Мемуары. С. 225-226. (обратно)371
Голль Ш. де. Военные мемуары: Спасение. 1944-1946. M., 2004. С. 129. (обратно)372
Верт А. Указ. соч. С. 144. (обратно)373
Discours et messages du général de Gaulle. L., 1942. P. 1-2. (обратно)374
Ibid. P. 3-4. (обратно)375
Discours et messages du général de Gaulle. P. 25. (обратно)376
Цит. по: Ferro M. Op. cit. P. 50. (обратно)377
Цит. по: Ferro M. Op. cit. P. 680-682. (обратно)378
См.: Schwob К. L’Affaire Pétain. N.-Y., 1944. (обратно)379
Гуль Р. Указ. соч. С. 40. (обратно)380
Киссельгоф И.С. Указ. соч. С. 40-41; Смирнов В.П. Франция в XX веке. С. 162. (обратно)381
Голль Ш. де. Военные мемуары: Единство. 1942-1944. С. 350. (обратно)382
Максимов В. Указ. соч. С. 78. (обратно)383
La République dans la tourmente (1939-1945) [Электронный ресурс]. URL: www.assemblee-nationale.fr/histoire/cr_10-juillet-i940.asp (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)384
Дорио Жак (1898-1945) — лидер крайне правой Французской народной партии, коллаборационист, до войны возглавлял молодёжную организацию Французской коммунистической партии. (обратно)385
Цит. по: Ferro M. Op. cit. P. 127. (обратно)386
Le Groignec J. Pétain et les Allemands. P. 16. (обратно)387
Эррио Э. Эпизоды. 1940-1944. С. 79. (обратно)388
Кайо Жозеф Мари Огюст (1863-1944) — видный государственный и политический деятель Третьей республики. (обратно)389
Auriol V. A. Hier … Demain … Paris, 1945. Vol. I. P. 114. (обратно)390
Эррио Э. Эпизоды. 1940-1944. С. 64-65. (обратно)391
Там же. С. 86. (обратно)392
Ferro M. Op. cit. P. 127. (обратно)393
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 103. (обратно)394
Верт А. Указ. соч. С. 62. (обратно)395
Paxton R.О. Op. cit. P. 227. (обратно)396
Dictionnaire historique de la France sous l’Occupation / Sous la direction de M. et J.-P. Coinlel. Paris, 2000. P. 248. (обратно)397
Дебре Мишель-Жан-Пьер (1912-1996) — французский политический деятель, один из основных авторов конституции Пятой республики. (обратно)398
Прело М. Конституционное право Франции. М., 1957. С. 296-297. (обратно)399
Прело М. Конституционное право Франции. М., 1957. С. 296-297. (обратно)400
Там же. С. 295. (обратно)401
Прело М. Конституционное право Франции. М., 1957. С. 303. (обратно)402
Прело М. Конституционное право Франции. М., 1957. С. 303. (обратно)403
Там же. С. 298. (обратно)404
Прело М. Конституционное право Франции. М., 1957. С. 299. (обратно)405
Там же. (обратно)406
Noguères L. Le Véritable Procès du Maréchal Pétain. Paris, 1955. P. 568. (обратно)407
Ibid. (обратно)408
Ferro M. Op. cit. P. 500. (обратно)409
Noguères L. Op. cit. P. 579-584. (обратно)410
Верт А. Указ. соч. С. 63. (обратно)411
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 136-137. (обратно)412
Paxton R.O. Op. cit. P. 227. (обратно)413
Combat. 1949. 16 mai; Верт А. Указ. соч. С. 190. (обратно)414
Les constitutions de la France depuis 1789/ Présentation de Jacques Godechot. Paris, 1979. P. 342. (обратно)415
Бурлаков А.Н. Конституционные и децентрализаторские проекты режима Виши (1940-1944): наследие прошлого в современной Франции // Локус. Т. 12. 2020. № 1. С. 74-89. (обратно)416
Debre М. Trois républiques pour une France. Mémoires. T. II: Agir 1946-1958. Paris, 1988. P. 374. (обратно)417
Бурлаков А.Н. Конституционные и децентрализаторские проекты режима Виши (1940-1944): наследие прошлого в современной Франции // Локус. Т. 12. 2020. № 1. С. 74-89. (обратно)418
Lukacs J. The Hitler of History. N-Y., 1998. P. 118. (обратно)419
Lukacs J. The Hitler of History. N-Y., 1998. P. 118. (обратно)420
Azéma J.-P. Le Régime Vichy // La France des années noires/Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. T. 1. De la défaite à Vichy. Paris, 1993. P. 172; Andrieu С. Démographic famille, jeunesse La France des anneés noires. Tome 1. De la défaite à Vichy. P 453-487. (обратно)421
Руссо А. «Национальная революция» режима Виши // Французский ежегодник. М., 2003. С. 182-196. (обратно)422
Cointet J.-P. La Légion française des combattants. Paris, 1995. (обратно)423
Hilberg R. La déstruction des Juifs d’Europe. Paris, 1988. P. 903. (обратно)424
Cointet M. L’Eglise sous Vichy, 1940-45. Paris, 1998. (обратно)425
Голль Ш., де. Военные мемуары. Призыв 1940-1942. M., 2003. С. 371. (обратно)426
Hoffmann S. La droite à Vichy // Revue française de science politique, janvier-mars. N. 1. P. 44-69. (обратно)427
Azéma J.-P. Le Régime Vichy // La France des années noires/Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome. 1. P. 159. (обратно)428
Ibid. (обратно)429
Верт А. Указ. соч. С. 70. (обратно)430
Azéma J.-P. Le Régime Vichy. Op. cit. P. 172. (обратно)431
Верт А. Указ. соч. С. 50, 67. (обратно)432
Laborie P. Solidarité et ambivalences de la France // La France des anneés noires/ Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 2. Paris, 1993. P. 328. (обратно)433
Верт А. Указ. соч. С. 76. (обратно)434
Paxton R.О. Op. cit. P. 48-49; Veillon D., Wieviorka О. La Résistance // La France des anneés noires / Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 2. Paris, 1993. P. 68. (обратно)435
Цит. по: Cordier D. Jean Moulin: l’lnconnu du Panthéon. Paris, 1990. P. 29. (обратно)436
Soustelle J. D’Alger à Paris. Paris, 1950. P. 231. (обратно)437
См.: Руссо А. «Национальная революция» режима Виши // Французский ежегодник. М., 2003. С. 182-196. (обратно)438
Andrieu С. Démographie, famille, jeunesse // La France des anneés noires / Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. T. l. Paris, 1993. P. 453-487; Bardeaux M. Femmes hors de I’Etat français. 1940-1944 // Femmes et Facismes / Sous la direction de Rita Thalmann. Paris, 1986. P. 135-155; Contrat F. La politique familiale // Le Gouverrnement de Vichy. 1940-1942. Le colloque. Paris, 1972. P. 245-263; Eck H. Les Françaises sous Vichy. Femmes des désastres, citoyennes par le désastre // Histoire des femmes, XX siècle / Sous la direction de F. Thébaud. Paris, 1992. P. 185-211. (обратно)439
Desprairies C. L’héritage de Vichy. Ces 100 mesures toujours en vigueur. Paris, 2012. P. 140. (обратно)440
Chauvière M. Enfance inadaptée-L’héritage de Vichy. Paris, 2009. P. 297. (обратно)441
Агреже — звание специалиста высокой квалификации, дающее право на замещение штатной должности учителя средней школы. (обратно)442
См.: Faure С. Le Projet culturel de Vichy: Folklore et revolution nationale 1940-1944. Lyon, 1989. (обратно)443
Desprairies С. Op. cit. P. 137. (обратно)444
Aviv A. Regional Language Policies in France during WWII. London, 2014. P. 136. (обратно)445
Цит. по: Abrate L. Occitanie. 1900-1968: des idèes et des hommes. Puylaurens, 2001. P. 125. (обратно)446
Calamel S., Javel D. La langue d’oc pour étendart: les ielibres (1854-2002). Toulouse, 2002. P. 192. (обратно)447
Abrate L. Op. cit. P. 330. (обратно)448
Ibid. P. 331. (обратно)449
Aviv A. Op. cit. P. 64. (обратно)450
Desprairies C. Op. cit. P. 198. (обратно)451
Aviv A. Paxton R. Op. cit P. 324, 33i. Op. cit. P. 64. (обратно)452
Desprairies С. Op. cit. P. 12. (обратно)453
Цит. по: Верт А. Указ. соч. С. 83-84. (обратно)454
Там же. (обратно)455
Там же. С. 87. (обратно)456
Dictionnaire historique de la France sous l’Occupation. P. 274-276. (обратно)457
Цит. по: Ferro M. Op. cit. P. 638. (обратно)458
Бурлаков А.Н. Конституционные и децентрализаторские проекты режима Виши (1940-1944): наследие прошлого в современной Франции // Локус. Т. 12. 2020. № 1. С. 74-89. (обратно)459
Оранжевая карточка — проездной билет, дающий право пользования городским и пригородным транспортом Парижа в пределах одной зоны. (обратно)460
Paxton R.О. Op. cit. P. 330. (обратно)461
Cotillon J. Jeunesse maréchaliste et collaborationniste dans la France de Vichy // Matériaux pour l’histoire de notre temps. 2004. № 74. P. 29-36. (обратно)462
Comte В. L’ecole nationale des cadres d’Uriage. Lille: Université de Lille III, 1989. P. 933. (обратно)463
Hellman J. Knight-Monks of Vichy France: Uriage, 1940-1945. Montréal, 1993. P. 29, 90-91, 96-97, 166-170. (обратно)464
Ferro M. Op. cit. P. 215-216. (обратно)465
Ibid. Р. 639. (обратно)466
Ibid. (обратно)467
Верт А. Указ. соч. С. 48, 67. (обратно)468
Цит. по: Ferro M. Op. cit. P. 638. (обратно)469
Delpla F. Montoire, les premiers jours de la collaboration. Paris, 1996. P. 246. (обратно)470
Киссельгоф И.С. Указ. соч. С. 63. (обратно)471
Dictionnaire historique de la France sous l’Occupation / Sous la direction de M. et J.-P. Cointet. P. 501-502. (обратно)472
Cointet J.-P. Histoire de Vichy. Paris, 2003. P. 163. (обратно)473
Pétain Ph. Messages d’outre-tombe du maréchal Pétain. P. 30. (обратно)474
Delpla F. Montoire, les premiers jours de la collaboration, p. 438-444; Ferro M. Op. cit. P. 184-185. (обратно)475
Шмидт П. Переводчик Гитлера. Смоленск, 2001. С. 267-268. (обратно)476
Tournoux J.R. Pétain et la France. Paris, 1980. P. 42. (обратно)477
Шмидт П. Указ. соч. С. 267. (обратно)478
Bouthillier Y. Le drame de Vichy. Т. I: Face à l’ennemi, face à l’allié. Paris, 1950. P. 269. (обратно)479
Hitler A. Libres propos sur la guerre et la paix recueillis sur l’ordre de Martin Bormann. Paris, 1952. T. 2. P. 98, 114-116. (обратно)480
Ferro M. Op. cit. P. 196. (обратно)481
Ferro M. Op. cit. P. 196. (обратно)482
Burrin Ph. La France à l’heure allemande. Paris, 1995. P. 107-108; Delpla F. Montoire, les premiers jours de la collaboration. Paris, 1996. P. 438-444; Delpla F. Montoire: le texte — Une proposition française de collaboration militaire // Historia. 2000. №. 648. P. 44. (обратно)483
Azéma J.-R, Wieviorka О. Vichy 1940-1944. Paris, 1997. P. 62. (обратно)484
Keegan J. Histoire de la deuxième guerre mondiale. Paris, 1990. P. 166. (обратно)485
Documents on German Foreign Policy. Collection of documents. 1937-1945. Series D. Washington, 1956. Vol. XI. P. 385-388. (обратно)486
Delpla F. Montoire, les premiers jours de la collaboration. P. 372-377. (обратно)487
Schmidt P. Op. cit. P. 269. (обратно)488
Ferro M. Op. cit. P. 191. (обратно)489
Шмидт П. Указ. соч. С. 274-276. (обратно)490
Documents on German Foreign Policy. Collection of documents. 1937-1945. Series D. Vol. XL P. 385-388. (обратно)491
Pétain Ph. Actes et Ecrits. Paris, 1974. P. 576-577; Weygand M. Mémoires. T. 3: Rapplé au service. Paris, 1950. Appendice X. (обратно)492
Цит. по: Ferro M. Op. cit. P. 687. (обратно)493
Rougier L. Les accords Pétain-Churchill. Paris, 1948. (обратно)494
Цит. по: Tournoux R. Pétain et la France. P. 156. (обратно)495
Tournoux J. R. Pétain et la France. P. 154. (обратно)496
Цит. по: Le Grognec J. Pétain et les Allemands. P. 233-234. (обратно)497
La Libre Belgique. 1947. 1-2 novembre. (обратно)498
Schmidt P. Op. cit. P. 269-270. (обратно)499
Шмидт П. Указ. соч. С. 275. (обратно)500
Верт А. Указ. соч. С. 131. (обратно)501
Dejonghe E. Les departements du Nord et du Pas-d-Calais // La France des années noires / Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 1. Paris, 1993. P. 437. (обратно)502
Ibid. P. 492. (обратно)503
Цит. по: Ferro M. Op. cit. P. 538. (обратно)504
Avon R. Préface. Saint-Exupéry A. de. Les Ecrits de guerre. Paris, 1994. P. 7. (обратно)505
Сент-Экзюпери А. де. Военные записки. М., 1986. С. 110. (обратно)506
Leahy W.D. Les silence du Maréchal. Paris, 1948. P. 49-50. (обратно)507
Abetz O. Pétain et les Allemands. Paris, 1948. P. 42. (обратно)508
Bouthillier Y. Le drame de Vichy. Vol. 1. Paris, 1950. P. 214. (обратно)509
Abetz O. Op. cit. P. 44-67. (обратно)510
Leahy W. I was there. N.-Y., 1950. P. 27. (обратно)511
Ibid. (обратно)512
Ferro M. Op. cit. P. 214-215. (обратно)513
Le Grognec J. Pétain et les Allemands. P. 268. (обратно)514
Le Procés de Benoist-Méchin. Paris, 1947. P. 200. (обратно)515
Laborie P. Solidarité et ambivalences de la France moyenne. P. 320. (обратно)516
Dumoulin de Labarthète H. Le Temps des illusions. Genève, 1947. P. 43-59. (обратно)517
Ferro M. Op. cit. P. 346-347. (обратно)518
Ibid. P. 348-349. (обратно)519
Ferro M. Op. cit P. 362-363. (обратно)520
Colonel Paillole. Services Spéciaux (1935-1945). Paris, 1975. P. 217, 219. (обратно)521
Le Groignec J. Le Maréchal et la France. P. 38. (обратно)522
Dreyfus F.G. Histoire de Vichy. Paris, 1990. P. 38. (обратно)523
Procès du maréchal Pétain. Republique Française. Haute Cour de justice. Compte rendu in extenso des audiences transmis par le Secrétariat général de la Haute Cour de justice. Juillet 23 — Août 14, 1945. P 260. (обратно)524
Цит. по: Ferro M. Op. cit. R 471-473 (обратно)525
Кнохен Гельмут (1910-2003) — штандартенфюрер СС, профессор литературы и доктор философии. В 1942-1944 годах — начальник СД и полиции безопасности во Франции. Любопытно, что, как и маршал Петэн, Кнохен в 1954 году был приговорён парижским судом к смерти, заменённой пожизненным заключением в 1958 году, а в 1959 году срок заключения был уменьшен до 20 лет. Однако в отличие от маршала Петэна этот матёрый эсэсовец был помилован де Голлем на Рождество 1962 года. (обратно)526
Le Groignec J. Le Maréchal et la France. P. 17. (обратно)527
Ferro M. Op. cit. P. 524-525. (обратно)528
Brissaud К. La dernière année de Vichy. Paris, 1965. P. 578. (обратно)529
The Secret’s War: The Office of Strategic Services in World War 11 / Ed. by Georges C. Chalou. Washington, 2002. P. 258. (обратно)530
См.: Jeantet G. Pétain contre Hitler. P. 1966. (обратно)531
Tracou J. Maréchal aux liens. Paris, 1948. P. 201. (обратно)532
Stucki W. La fin du régime Vichy. Neuchâtel, 1947. P. 41-43. (обратно)533
Tracou J. Op. cit. P. 226. (обратно)534
Tracou J. Op. cit. P. 226. (обратно)535
Bédarida F., Bédarida R. La Persécution des Juifs // La France des anneés noires/ Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 2. Paris, 1993. P. 153; Paxton R.O. La France de Vichy, 1940-1944. Paris, 1997. P. 339. (обратно)536
Kriegel A. Се que j’ai cru comprendre. Paris, 1991. P. 172. (обратно)537
Paxton R.O. Vichy France: Old Guard and New Order. 1940-1944. N.-Y., 1982. P. 15. (обратно)538
Paxton R.O. La France de Vichy, 1940-1944. Paris, 1997. P. 31-32. (обратно)539
Paxton R.O. Vichy France: Old Guard and New Order. P. 271-276. (обратно)540
La Libération. 2007, 9 février. (обратно)541
Cohen A. Persécutions et sauvetages: Juifs et Français sous l’Occupation et sous Vichy. Paris, 1993. P. 436. (обратно)542
Kriegel A. Се que j’ai cru comprendre. Paris, 1991. P. 172. (обратно)543
Chambost E. de. L’Affaire Paxton. Paris, 2007. P. 23. (обратно)544
Bachelier С. La SNCF sous l’Occupation allemande, 1940-1944 (IHTP/CNRSH996) [Электронный ресурс]. URL: http://www.ahicf.com/rapport-documentaire-la-sncf-sous-1-occupation-allemande-1940-1944-ihtp-cnrs-par-christian-bachelier1187.html (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)545
Etude de cas: les «justes de France» (1940-1944) [Электронный ресурс. URL: http://www.enseigner-histoire-shoah.org/outils-et-ressources/fiches-thematiques/le-regime-de-vichy-et-les-juifs-1940-1944/etude-de-cas-les-justes-de-france-1940-1944.html (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)546
Marrus M., Paxton R.O. Vichy France and the Jews. Stanford, 1995. P. 12. (обратно)547
Chambost E. de. Op. cit. P. 2-7. (обратно)548
Masson Ph. Histoire de l’Armée Allemande, 1939-1945. Paris, 1994.; Chambost E. de. Op. cit. P. 29-35. (обратно)549
Ibid. P. 5. (обратно)550
Le monument Henry: listes des souscripteurs classés méthodiquement et selon l’ordre alphabétique / par Pierre Quillard. Paris, 1899. (обратно)551
Du Moulin de Labarthéte H. Le Temps des illusions: Souvenirs (juillet 1940-avril 1942). Genève, 1947. P. 97. (обратно)552
Lottman H. Pétain. Paris: Edition du Seuil, 1984. P. 630. (обратно)553
Journal officicl de la République française. Débats parlementaires. Chambre des députés. Séance du 19 décembre 1933. 20 décembre. N 129. Paris, 19ЗЗ. P. 4706. (обратно)554
Vergez-Chaignon В. Le docteur Ménétrel: éminence grise et confident du Maréchal Pétain. Paris, 2001. P. 70. (обратно)555
Lottman H. Op. cit. P. 185-186; Vergez-Chaignon B. Op. cit. P. 70. (обратно)556
Thiolay B. Pétain et la Nuit de cristal // L’Express. 03.11.2010 [Электронный ресурс]. URL: https://www.lexpress.fr/actualite/so-ciete/petain-et-la-nuit-de-cristal_933550.html (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)557
Ibid. (обратно)558
Varaut J. M. Le procès Pétain (1945-1995). Paris, 1995. P. 496-497. (обратно)559
Ormesson Jean d. Je dirai malgré tout que cette vie fut belle. Paris, 2016. P. 109. (обратно)560
Maurois A. Mémoires. Paris, 1970. P. 309. (обратно)561
Ferro M. Pétain. Paris, 1990. P. 242. (обратно)562
Burns E.M. Dydo U.E., Rice W. The letters of Gertrude Stein and Thornton Wilder. New Heaven, 1996. P. 411. (обратно)563
Ibid. P. 406; Levine A.-M. Gertrude Stein’s War // Contemporary French Civilization: Culture and Daily Life in Occupied France. 1999. summer fall. Vol. XXIII. № 2. P.223-243. (обратно)564
Loi concernant l’organisation provisoire de la production industrielle de 16 août 1940 // Journal officiel de I’État français. Lois et décrets. 1940. 18 août. № 245. Vichy, 1941. P. 4731-4733. (обратно)565
Loi du 10 septembre 1940 prévoyant la nomination d’administrateurs provisoires des entreprises privées de leurs dirigeants // Journal officiel de I’Etat français. Lois et décrets. 1940. 26 octobre. № 274. Vichy, 1941. P. 5430. (обратно)566
Hoover Institute: La vie de la France sous l’occupation. Vol. 1. Paris, 1957. P. 665. (обратно)567
Jackel E. La France dans l’Europe de Hitler. Paris, 1968. P. 119. (обратно)568
Aron R. L’Histoire de Vichy. Paris, 1954. P. 229. (обратно)569
Loi № 1450 du 29 mars 1941 créant un commissariat géneral aux questions juives // Journal officiel de l’Etat français Lois et décrets. 1941. 31 mars. № 90. Vichy, 1941. P. 1386. (обратно)570
Kaspi A. La Deuxieme guerre mondiale: La chronologie commentée. Paris, 1995. P. 182. (обратно)571
Loi portant statut des juifs du 3 octobre 1940 // Journal Officiel de I’Etat français. Lois et décrets. 1940. 18 octobre. № 266. Vichy, 1941. P. 5323; Loi № 2332 du 2 juin 1941 remplacant la loi du 3 octobre 1940 portant statut des Juifs // Journal Officiel de I’Etat Français. 1941. 14 juin. № 164. Vichy, 1941. P. 2475. (обратно)572
Décret № 2956 du 16 juillet 1941 réglementant en ce qui concerne les Juifs, la profession de médecin // Journal Officiel de I’Etat Français. 1941. 17 juillet. № 197. Vichy, 1941. P. 2999; Décret № 3474 du 11 août 1941 réglementant, en ce qui concerne les Juifs, la profession de médecin // Journal Officiel de I’Etat Français. 1941. 6 septembre. № 248. Vichy, 1941. P. 3787; Décret № 4133 du 24 septembre 1941 réglementant en ce qui concerne les Juifs, la profession d’architecte // Journal Officiel de I’Etat Français. 1941. 25 septembre. № 266. Vichy, 1941. P. 4113; Décret № 5338 du 26 decembre 1941 réglementant en ce qui concerne les Juifs, la profession de pharmacien // Journal Officiel de I’Etat Français. 1942. 21 janvier. № 18. Vichy, 1941. P. 297; Décret № 1301 du 6 juin 1942 réglementant, en ce qui concerne les juifs, les professions d’artiste dramatique, cinématographique ou lyrique // Journal Officiel de I’Etat Français. 1942. 11 juin. № 139. Vichy, 1942. P. 2038; Loi № 2570 du 21 juin 1941 reglant les conditions d’admission des Juifs dans les etablissements d’enseignement superieur // Journal Officiel de I’Etat Français. 1941. 24 juin. № 174. Vichy, 1941. P. 2628. (обратно)573
Singer Cl. Vichy, l’Université et les juifs. Paris. 1992. P. 140. (обратно)574
Loi du 7 octobre 1940 portant abrogation du décret du Gouvernement de la défence nationale du 24 octobre 1870 et fixant lu statut des juifs indigènes des departements de 1’Algérie // Journal Officiel de l’Etat Français. Lois et décrets. 1940. 8 octobre. № 256. Vichy, 1941. P. 5234. (обратно)575
Vergez-Chaignon B. Le docteur Ménétrel: éminence grise et confident du Maréchal Pétain. Paris, 2001. P. 487, 490-491. (обратно)576
Boiron S. Antisémites sans remords: les «bons motifs» des juristes de Vichy // Cités. 2008. Avril. № 36. P. 37-50. (обратно)577
Loi № 2333 du 2 juin 1941 prescrivant le recensement des Juifs (de la zone occupée et de la zone libre // Journal Officiel de l’Etat Français. 1941. 14 juin. № 164. Vichy, 1941. P. 2476. (обратно)578
Loi № 1077 du 11 décembre 1942 relative à l’apposition de la mention «Juif» sur les titres d’identite delivrés aux Israélites français et étrangers du 2 juin 1941 prescrivant le recensement des juifs // Journal Officiel de l’Etat Français. 1942. 12 décembre. № 297. Vichy, 1942. P. 4058. (обратно)579
Singer Cl. Op. cit. P. 143. (обратно)580
Зэлдин Т. Всё о французах. М., 1989. С. 380. (обратно)581
Le Groignec J. L’etoile jaune: la double ignominie. Paris, 2003. P. 12. (обратно)582
Valeurs Actuelles. 1991. 25 mars. (обратно)583
Loi № 3086 du 22 juillet 1941 relative aux entreprises, biens et valeurs appartenant aux Juifs // Journal Officiel de l’Etat Français. 1941. 26 août. № 237. Vichy, 1941. P. 3594; Loi № 4268 du 2 novembre 1941 interdisant toute acquisition de fonds de commerce par les Juifs sans autorisation // Journal Officiel de l’Etat Français. 1941. 6 novembre. № 302. Vichy, 1941. P. 4806. (обратно)584
Aron R. Op. cit. P. 145. (обратно)585
Aron R. Op. cit. P. 134. (обратно)586
Soukhomline V. Les hitlériens à Paris. Paris, 1967. P. 225. (обратно)587
Marrus M, Paxton R.О. Vichy France and the Jews. Stanford, 1995. P. 89; Pierrard P. Juifs et catholiques français. De Drumont à Jules Isaac (1886-1945). Paris, 1970. P. 302. (обратно)588
Paxton R.O. La France de Vichy, 1940-1944. Paris, 1997. P. 175. (обратно)589
Vergez-Chaignon В. Le docteur Ménetrel: éminence grise et confident du Maréchal Pétain. Paris, 2001. P. 186. (обратно)590
Ibid. P. 186-187. (обратно)591
Ibid. P. 188-189. (обратно)592
Cohen A. Persécutions et sauvetages: Juifs et Français sous l’Occupation et sous Vichy. Paris, 1993. P. 8. (обратно)593
Cazaux Y. René Bousquet face à l’acharnement. Paris, 1996. P. 317-318, 322-324. (обратно)594
Jackel E. La France dans l’Europe de Hitler. Paris, 1968. P. 182. (обратно)595
Bédarida F., Bédarida R. La Persécution des Juifs // La France des anneés noires/ Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 2. Paris, 1993. P. 131; Paxton R.O. La France de Vichy. P. 167. (обратно)596
Бурлаков А.Н. Из повседневной жизни французов во времена немецкой оккупации (1940-1944). Статья вторая: черный рынок и вокруг него // Clio-Science: Проблемы истории и междисциплинарного синтеза. Сб. науч. трудов. Выпуск IV. М., 2013. С. 330-341. (обратно)597
Soukhomline V. Op. cit. P. 83. (обратно)598
Lambauer B. Illustration d’un rapprochement entre occupants et occupés? La question juive au miroir d'une collaboration d’Etat, 1940-1942 // Les Cahiers de la Shoah. 2005. N 8. P. 154. (обратно)599
Bédarida F., Bédarida R. La Persécution des Juifs // La France des anneés noires/ Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 2. Paris, 1993. P. 131. (обратно)600
Ibid. (обратно)601
Les juifs dans la résistance française / Sous la direction de M.-L. Cohen et J.-L. Dufour. Paris, 2001. P. 104. (обратно)602
Арон Р. Мемуары. M., 2002. C. 195. (обратно)603
Laguerre В. Les dénaturalisés de Vichy (1940-1944) // Vingtième Siècle. Revue d’histoire. 1988. Octobre-décembre. № 20. P. 3-15. (обратно)604
Bédarida F., Bédarida R. La Persécution des Juifs // La France des anneés noires/ Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 2. Paris, 1993. P. 132. (обратно)605
Bédarida F., Bédarida R. La Persécution des Juifs // La France des anneés noires/ Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 2. Paris, 1993. P. 136, 138. (обратно)606
Hilberg R. La destruction des Juifs d’Europe. T. 1. Paris, 2006. P 549. (обратно)607
Paxton R.О. La France de Vichy. P. 179. (обратно)608
Ibid. (обратно)609
Klarsfeld S. Vichy-Auschwitz: Le role de Vichy dans la solution finale de la question juive en France, 1942. Paris, 1985. P. 121. (обратно)610
Bédarida F., Bédarida R. La Persécution des Juifs // La France des anneés noires/ Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 2. Paris, 1993. P. 146–148. (обратно)611
Le Groignec J. Pétain et les Allemands. Paris, 1997. P. 387; Seibel W. Persecution and Rescue: The Politics of the „Final Solution“ in France, 1940-1944. Ann Arbor, 2016. P. 196-198. (обратно)612
Lambert R.-R. Garnets d’un témoin, 1940-1943. Paris, 1985. P. 199. (обратно)613
Le Groignec J. Pétain et les Allemands. P. 387. (обратно)614
См.: Bédarida F. Le Nazisme et le génocide: Histoire et enjeux. Paris, 1991. (обратно)615
Postel-Vinay F., Prévotat J. La Déportation // La France des années noires. T. 2. Paris, 2000. P. 439. (обратно)616
См.: Peschanski D. Les camps francais d’internement (1938-1946). Doctoral d’Etat. Histoire. Paris, 2000. (обратно)617
Grynberg A. Les camps de la honte: Les internés juifs des camps français, 1939-1944. Paris, 1991. P. 12. (обратно)618
См.: Peschanski D. Op. cit.; Rajsfus M. Drancy, un camp de concentration trés ordinaire, 1941-1944. Paris, 1991. (обратно)619
Ferro M. Pétain. Paris, 1990. P. 702. (обратно)620
Ferro M. Op. cit. P. 410. (обратно)621
Ibid. (обратно)622
Hilberg R. Op. cit. Т. 1. P. 558. (обратно)623
Ferro M. Op. cit. P. 703. (обратно)624
Le Groignec J. L’etoile jaune. P. 130. (обратно)625
Seibel W. Op. cit. P. 196-198. (обратно)626
Noguères L. Le véritable procés du Maréchal Pétain. Paris, 1955. P. 286. (обратно)627
Vergez-Chaignon B. Op. cit. P. 188-189. (обратно)628
Ferro M. Op. cit. P. 553. (обратно)629
Scapini G. Mission sans gloire. Paris, 1960. P. 200. (обратно)630
Cohen A. Op. cit. P. 16. (обратно)631
Bédarida F., Bédarida R. La Persécution des Juifs // La France des anneés noires/ Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 2. Paris, 1993. P. 136. (обратно)632
Kaspi A. Le gouvernement de Vichy a-t-il sauvé les Juifs? // L’Histoire. 1991. Octobre. № 148. P. 52. (обратно)633
Ferro M. Op. cit. P. 703. (обратно)634
Fransecky Т. von. Escapees: The History of Jews Who Fled Nazi Deportation Trains in France, Belgium, and the Netherlands. N.-Y., 2019. P. 104-106. (обратно)635
Kaspi A. Le gouvernement de Vichy a-t-il sauvé les Juifs? P. 52. (обратно)636
Hilberg R. La destruction des Juifs d’Europe. T. 2. P., 2006. P. 1122-1123. (обратно)637
Bédarida F., Bédarida R. La Persécution des Juifs // La France des anneés noires/ Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 2. Paris, 1993. P. 152. (обратно)638
Fontaine T. Chronologie : Répression et persécution en France occupée 1940-1944, Violence de masse et Résistance — Réseau de recherche, [en ligne], publié le: 7 Décembre, 2009, accéder le 27/04/2020 [Электронный ресурс]. URL: http://bo-k2s.sciences-po.fr/mass-violence-war-massacre-resistance/fr/document/chronologie-rapression-et-persa-cution-en-france-occupa-e-1940-1944, ISSN 1961.9898 (дата обращения: 13.06.2021). (обратно)639
Hilberg R. La destruction des Juifs d’Europe. T. 2. P. 903. (обратно)640
Rayski A. Le choix des juifs sous Vichy: entre soumission et résistance. Paris, 1992. P. 32-33. (обратно)641
Lambert R.-R. Op. cit. P.152. (обратно)642
Ibid. P. 199. (обратно)643
Арон Р. Пристрастный зритель. М. 2006. С. 119. (обратно)644
Weil S. Lettre au professeur Jean Wahl // Cahiers Simone Weil. Tome X. 1987. Mars. № 1. P. 979. (обратно)645
Dreyfus F.-G. Histoire de Vichy. P. 169. (обратно)646
Цит. по: Севостьянов Г.Н., Уткин А.И. США и Франция в годы войны 1939-1945: из истории взаимоотношений. М., 1974. С. 115, 118. (обратно)647
Le Figaro, 1950, 17 mars. (обратно)648
Севостьянов Г.Н, Уткин А.И. Указ. соч. С. 91. (обратно)649
Севостьянов Г.Н, Уткин А.И. Указ. соч. С. 153. (обратно)650
Tournoux J.R. Pétain et la France. P. 411; Foreign Relations of the United States: Diplomatic Papers.: Europe 1942. Washington, 1960. Vol. II. P. 430-432. (обратно)651
Pétain Ph. Messages d’outre-tombe du maréchal Pétain. P. 62. (обратно)652
Tournoux J.R. Pétain et la France. P. 435—436. (обратно)653
Севостьянов Г.Н., Уткин А.И. Указ. соч. С. 305; The Conference at Cairo and Teheran. Washington, 1953. P. 310. (обратно)654
Уткин А.И. Дипломатия Франклина Рузвельта. Свердловск, 1990. С. 378. (обратно)655
Выражение из «Филиппин» Цицерона. (обратно)656
Dictionnaire historique de la France sous l’Occupation. P. 248. (обратно)657
Ferro M. Op. cit. P. 459-460. (обратно)658
Carcopino J. Souvenirs de sept ans. Paris, 1953. P. 601. (обратно)659
Верт А. Указ. соч. С. 74. (обратно)660
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 107. (обратно)661
Арон Р. Мемуары. С. 226. (обратно)662
Ferro M. Op. cit. P. 459. (обратно)663
Ibid. (обратно)664
Ibid. P. 460. (обратно)665
Ibid. P. 459. (обратно)666
Ibid. (обратно)667
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 106-107. (обратно)668
Цит. по: Ferro M. Op. cit. P. 498-499. (обратно)669
Laborie P. L’Opinion française sous Vichy. Paris, 1990. P. 262. (обратно)670
Laborie P. Solidarité et ambivalences de la France moyenne // La France des années noires / Sous la direction de J.-P. Azéma, François Bédarida. Tome 2. 1993. P. 296. (обратно)671
Дарьина Е.В. Лингвориторическое описание языковой личности на примере публичных выступлений Петэна и де Голля во время Второй мировой войны. Автореферат на соискание учёной степени кандидата филологических наук. М., 2008. С. 18-20. (обратно)672
Астье де ля Вижери Э. д’. Семь раз по семь дней. С. 77, 81. (обратно)673
Астье де ля Вижери Э. д’. Боги и люди. С. 81, 218. (обратно)674
См.: Le Hire M. Mers-el-Kébir et Catapulte: Les marins de l’oubli. Paris, 2008. (обратно)675
Голль Ш. де. Военные мемуары: Призыв. С. 110. (обратно)676
Смит П.Ч. Закат владыки морей. М., 2003. С. 279-286. (обратно)677
Muselier E. De Gaulle conte le gaullisme. Paris, 1946. P. 91. (обратно)678
Spears E. Deux hommes qui sauvèrent la France Le général Pétain en 1917, le général de Gaulle en 1940. Paris, 1966. P. 235. (обратно)679
Vigneras M. Rearming the French. Washington, 1957. P. 10. (обратно)680
Paxton R.O. La France de Vichy, 1940-1944. Paris, 1997. P. 53. (обратно)681
Michel H. Les courants de pensée de la Résistance. Paris, 1962. P. 61. (обратно)682
Арон Р. Мемуары. С. 197; Арон P. Пристрастный зритель. С. 106. (обратно)683
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 105. (обратно)684
Muselier E.Н. De Gaulle conte le gaullisme. Paris, 1946. P. 388-393. (обратно)685
Цит. по: Pender G. Pierre Brossolette: le visionniare de la Résistance. Paris, 1997. P. 235. (обратно)686
Crémieux-Brilhac J.-L. La France libre // la France des anneés noires. T. 1. Paris, 1993. P. 203-204. (обратно)687
Paxton R.O. Op. cit P. 49. (обратно)688
Верт А. Указ. соч. С. 143. (обратно)689
Там же. С. 203. (обратно)690
Muselier E.Н. Op. cit. P. 393. (обратно)691
Астье де ля Вижери Э. д’. Боги и люди. 1943-1944. M., 1962. С. 18. (обратно)692
См.: Darlan F. Darlan parle. Paris, 1962. (обратно)693
Dubois G. Argou — de Gaulle: Le duel. Paris, 2008; Chanterac A. de. L’assassinat de Darlan: Vérités et légendes. Paris, 1995; Coutau-Begarie H., Huan С. Darlan. Paris, 1989. (обратно)694
Giraud H. Un seul but: la victoire. Paris, 1949. P. 69-81. (обратно)695
Уильямс Ч. Последний великий француз. Жизнь генерала де Голля. М., 2003. С. 259. (обратно)696
Уильямс Ч. Указ. соч. С. 259. (обратно)697
Голль Ш. де. Военные мемуары. Единство. 1942-1944. С. 78. (обратно)698
Там же. С. 80. (обратно)699
Там же. С. 77. (обратно)700
Dubois G. Op. cit. P. 38. (обратно)701
Уильямc Ч. Указ. соч. С. 262. (обратно)702
Верт А. Указ. соч. С. 190. (обратно)703
Michèle Cointet. De Gaulle et Giraud — L’affrontement (1942-1944). Paris, 2005. (обратно)704
Астье де ля Вижери Э. д’. Боги и люди. С. 14. (обратно)705
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 136. (обратно)706
Смирнов В.П. Де Голль и Жиро // Новая и новейшая история. 1982. № 2. С. 135-153. (обратно)707
Арон Р. Мемуары. С. 204. (обратно)708
Там же. С. 832. (обратно)709
Астье де ля Вижери Э. д’. Боги и люди. С. 16. (обратно)710
Астье де ля Вижери Э. д’. Боги и люди. С. 14-15. (обратно)711
Там же. С. 18. (обратно)712
Прело М. Указ. соч. С. 303. (обратно)713
Арон Р. Мемуары. С. 197-198. (обратно)714
LeGrognec J. Pétain et les Américains. Paris, 1995. P 243-244. (обратно)715
Galantière L. Comment traduire Saint-Exupéry // Icare: Revue de l’aviation française. Paris, 1976, automne, T. IV, № 78. P. 47 (обратно)716
Lettre à Robert Murphy // Saint-Exupéry A. de. Ecrits de guerre. 1939-1944. Paris, 1982. P. 285. (обратно)717
Lettre à Sylvia Hamilton. Saint-Exupéry A. de. Ecrits de guerre. 1939-1944. P. 269. (обратно)718
Aron R. Préface. P. 7. (обратно)719
Арон Р. Мемуары. С. 193, 200. (обратно)720
Там же. С. 203. (обратно)721
Арон Р. Мемуары. С. 207. (обратно)722
Там же. С. 198. (обратно)723
Арон Р. Пристрастный зритель. С. 106. (обратно)724
Цит. по: Ferro M. Op. cit. P. 289. (обратно)725
Soukhomline V. Op. cit. P. 225. (обратно)726
Ibid. P. 68. (обратно)727
Гуль Р. Указ. соч. С. 52-53. (обратно)728
Ferro M. Op. cit. P. 360. (обратно)729
Procès du maréchal Pétain. République Française. Haute Cour de justice. Compte rendu in extenso des audienees transmis par le Secrétariat général de la Haute Cour de justice. Juillet 23 — Août 14, 1945. P. 377. (обратно)730
Cointet J.-P. Paris 40-44. Paris, 2001. P. 285-288. (обратно)731
Gaulle Ph. de, Tauriac M. De Caulle, mon pere. T. 1. Paris, 2003. P. 308. (обратно)732
Paxton R.O. Op. cit. P. 75. (обратно)733
Le Procès Pétain [Электронный ресурс]. URL: http:/www.generalhering.org/index.php/La-defense-du-marechal-petain/LE-PROCES-PETAIN-Frere-TIIOMAS.html (дата обращения:13.06.2021). (обратно)734
Цит. по: Durand Y. La Captivité: Histoire des prisonniers de guerre français. Paris, 1981. P. 151. (обратно)735
Ferro M. Op. cit. P. 661. (обратно)736
Tracou J. Le Maréchal qux liens. Paris, 1948. P. 171-174. (обратно)737
Martin du Card М. Chroniques de Vichy. Paris, 1948. P. 361. (обратно)738
Procès du maréchal Pétain. République Française. Haute Cour de justice. Compte rendu in extenso des audienees transmis par le Secrétariat général de la Haute Cour de justice. Juillet 23 — Août 14, 1945. P. 620–623. (обратно)739
Auphan, amiral. Histoire élémentaire de Vichy. Paris, 1971. P. IV. (обратно)740
Голль Ш. де. Военные мемуары: единство. 1942-1944. С. 350. (обратно)741
Tracou J. Op. cit. P. 226. (обратно)742
Paxton R.О. Op. cit. P. 303. (обратно)743
Lottman H. Pétain. Paris, 1984. Р. 513.(обратно)
Последние комментарии
3 дней 11 часов назад
4 дней 30 секунд назад
4 дней 52 минут назад
4 дней 12 часов назад
5 дней 6 часов назад
5 дней 19 часов назад