На путях к дворцовому перевороту [Сергей Петрович Мельгунов] (pdf) читать постранично, страница - 3

который вызывает сознание, проникшее в самые поры народные, что отечество в
опасности, но было много шумливого «шовинистического
энтузиазма», как выражалась позднейшая записка петроградского жандармского управления. Этот некритический
патриотизм в широких слоях общества переходил все границы. То был гипноз, обычный для начала войны — до первой
неудачи. Недаром даже в такую непопулярную войну, какой
была русско-японская, известный Лев Тихомиров записал:
«Все сомкнулось, все революции спрятались, все думалось
только о совместном служении родине. Очень легко дышится
в этой чистой атмосфере, ставшей уже давно почти неизвестной у нас».
В грозный час 1914 г. пред сильным и организованным
противником в действительности не было сознания ответственности. В своих ценнейших записках о настроениях того
периода В. В. Каррик, застигнутый объявлением войны в глухой провинции, в кумысо-лечебном заведении в Джанетове,
рассказывает, что кругом только и слышно было: «Подпишем
мир в Берлине». Это обычное «шапками закидаем» царило и
в прессе — достаточно указать хотя бы на одну из статей
Гр. Петрова в «Русском слове» доказывавшего, что одни «слабонервные дураки» думают об оставлении Варшавы. Не
только «Утро России», «Русское слово», «Биржевые ведомости» — газеты, потворствующие обывательской улице, — со
своими презрительными экивоками на опившихся пивом
немцев, с эпитетами (даже в передовых статьях): «мерзавцы»,
8

«немецкий стервятник» и пр., но и «Речь», и «Русские ведомости» до некоторой степени потворствовали шовинистическому угару.
Мы помним коленопреклонные манифестации (даже студенческие), манифестации стихийные, переполнившие
Дворцовую площадь и певшие национальный гимн. «Все уже
сошли с ума» — записывает своем дневнике 3. Н. Гиппиус.
Однако никак нельзя считать эти патриотические демонстрации с хоругвями, флагами и портретами подстроенными
правительственными агентами или «истинно русскими».
Вот, например, описание петербургской студенческой демонстрации 9 октября 1914 г., сделанное В. В. Карриком. Двигается толпа в 5000 человек с огромным знаменем: «Единение
царя с народом». По словам автора дневника, это был
«естественный порыв»: «о какой-нибудь подготовленности
не может быть и речи». Выступление на улицу произошло
после речи ректора, когда «один студент, показывая на
завешенный портрет государя, сказал: «Теперь мы можем
открыть этот портрет» 2. Многие мемуаристы пытаются
(например, член Думы Шидловский) патриотические свирепости отнести только за счет администрации. Утверждать
это — значит забыть то, что было. Когда открываешь свой
дневник этого времени — факты сыплются как из рога
изобилия. Вспоминаю, например, как в октябре 1914 года
из Литературно-художественного кружка в Москве по собственной инициативе изгоняли «немцев» — членов кружка
(административное распоряжение об исключении немецких
поданных из общественных организаций было позже —
в декабре). То было время, когда Петербург превращался в
Петроград (термин этот стал применяться даже в научных
Каррик делает оговорку: «В уличной манифестации принимала участие лишь небольшая часть студентов».
2

9

исследованиях, касающихся XVIII века), Рейнбот делался
Резвым, Штюрмер пытался переименоваться в Панина, а
Нахамкис в Стеклова. Литературный мир не избегал общего
психоза.
Здесь, как и в других случаях, действовал «закон» имитативности, т. е. проявлялось то свойство людей приходить в
унисон с окружающим, влиянию которого на общественную
психологию некоторые психологи придают большое значение 3. Но пройдем мимо этих фактов.
Нам нужно здесь, в сущности, констатировать одно: не
только обыватель, не только рядовой интеллигент, но и политические деятели склонны были безоговорочно снять с
очереди все внутренне вопросы, разделявшие уже в течение
долгих лет правительство и общество и заставлявшие даже
В. А. Маклакова накануне войны говорить в Думе о необходимости для партии к.-д. борьбы с властью, иначе эта борьба
пройдет мимо Думы.
Как будто бы ставился крест на все прошлое, на то прошлое, которое заставляло Тихомирова в свое время записывать: «Несчастная Россия! На ней тяготеет рука Божия...
страшно становится».
Теперь «Речь» и «Русские ведомости» говорят в своих передовых статьях о единении «обожаемого монарха с народом». В
«Русском слове» Николай II назывался «царем-обновителем» 4.
Инженер Ларсон, противник войны, впоследствии «спец», долгое
время служивший большевикам, рассказывает в своих воспоминаниях («На
советской службе»), что, присутствуя 20 июля на студенческой манифестации в Петербурге, он с большим только усилием мог заставить себя не
смешиваться с толпой — так «физически» его влекло «быть заодно» с проходящей человеческой массой.
4 Это дало повод «Русскому знамени» язвительно заметить по поводу
наблюдений писателя Пришвина