Шейк-спир против Иисуса [Александр Омельченко] (fb2) читать постранично, страница - 323

по всей вероятности приходится на самый ранний период; сомнения вызывают отдельные сцены, которые, возможно, были написаны позже, и эти сомнения ещё больше усиливаются, когда речь заходит об отдельных текстовых пассажах... И в то же время, это пьеса, которая имеет мало общего с атмосферой как ранних, так и поздних произведений... А сам выбор темы как таковой одновременно созвучен и раннему, и позднему периоду жизни автора, но при этом не вписывается ни в один из них».

Для чего понадобилась эта публикация трагедии, если она не понравилась толпе и была икрой для посредственного ума? Да всё по той же причине: предупреждение Илизабет, что её связь теперь уже не с Лестером, а с Эссексом может привести к её гибели. Марлоу показывает, как властная королева может потерять своё достоинство и опуститься, словами Кэроу-Барнс, «до хнычущей, безумно влюбленной, и эмоциональной женщины, которая внезапно не может жить без мужчины, которого она когда-то дразнила», как она из-за этого «пренебрегает потребностями своих людей в пользу потребностей Энея», что в свою очередь приводит к тому, что «источники её власти, её недосягаемой сексуальности и уверенности, которую она несла, были безнадёжно скомпрометированы».

Трагедия, несущая следы сисиловского заказа, и которая пытается, по мнению профессора Роберта Лоугена (Logan) в «Shakespeare’s Marlowe» (2007), уравновесить противоположности между определёнными внутренними и внешними силами, между частным желанием (любовью) и общественной ответственностью (обязанностью), имела в себе ещё одно значение, не так видимое, но понятное тем, кто был осведомлён. Профессор Тэтяна Потницэва (Потніцева), сделавшая перевод пьесы, в статье «Мотив изгнания из рая в английской ренессансной драме» (2017) пишет: «К. Марло ориентируется и на Вергилия, и на Овидия, воссоздавая в своих красках историю любви «едва ли не самую человечную во всей античной поэзии». Но всё же, в большей мере на Овидия, ставя в центр Дидону, а не Энея (о чем свидетельствует само название трагедии). К. Марло явно симпатизирует Дидоне, как и античный поэт-изгнанник, ощутивший схожесть своей судьбы - изгнания с судьбой Дидоны - царицы Элиссы, финикийской царицы, как помним, которая была вынуждена бежать из Тира после того, как её брат Пигмалион, царь Тира, убил её мужа Сахея, чтобы завладеть его богатствами. Дидона бежит на Кипр, а оттуда в Африку, где покупает часть земли и воздвигает свой Карфаген. Но при всём эмоциональном расположении к Дидоне, К. Марло, как и Шекспир в «Антонии и Клеопатре», изображает драму обоих возлюбленных - «двух товарищей по изгнаннической судьбе», находящихся в поисках своей правды, требующей жертв».

Ещё Лоуген назвал «Трагедию Дидо» предшественницей трагедии об «Антонии и Клеопатре», отметив, что «исследуя влияние через межтекстовое сравнение двух игр, приходим к некоторым неожиданностям об обычно приводимых понятиях о Марлоу, как пренебрегающем пределами (overreacher) и бунтаре, и о Шейкспире, как консерваторе и традиционалисте», указывая на сходство двух пьес «в языке, ситуации и настроении», а также «в словесных параллелях». Просто поэт самоповторялся. Но здесь другое, то, что мы прочитали у Потницэвой, а именно, что автор пьесы отождествлял себя с поэтом-изгнанником, рассказывающим новую редакцию той самой истории, которую воспел его любимый античный поэт Овидиус в изгнании.

Сомнительно, что пьеса была наградой для Илизабет, как считает Кэроу-Барнс, скорее, как просьба, вынужденного бежать поэта, к той, кто сохранила ему жизнь, сохранить свою жизнь, и ради сохранения Англии не связывать свою судьбу с Энеем, Адонисом и тому подобное, как бы не называли графа Эссекса.

Профессор Лоуген в выводах отметил, что актёр Шекспер, в которого он верует, «сильно интересовался драматургическими методами, которые продвинули успех Марлоу, особенно потому, что он чувствовал, что они гарантировали длительную привлекательность для зрителей», и заключает: «Мы обнаружили, что Шейкспир первоначально представлял из себя Марлоу своего времени». Он не представлял из себя – он ним был, и тот феноменальный успех Шейкспира стал возможен не столько потому, что он частично освободился от влияния на него Марлоу, сколько потому, что сам Марлоу, в конце концов, освободился от политического влияния на него Бейкона и Сисила, от той литературной подёнщины к которой он принуждался, когда слуга политиканов обрёл пусть призрачную свободу от них.

КОНЕЦ