Сны о Риге (СИ) [Дэйнерис] (fb2) читать постранично, страница - 4

ответ будет таков и чешуйчатый любимец не проканает: просто сидит и думает дальше, перебирая в голове всё свое самое важное, самое яркое, самое запавшее в потаенный сердечный кармашек.

— Тогда… Рапидэш? Рапидэш хороший. Красивый! Лошадка! Прямо как ты.

Кристап ненадолго задумывается, мнется, но не соглашается и здесь.

— Нет, — фыркает. — Не похож я на эту глупую лошадь.

Ренар думает дальше, предлагает что-то еще, меняет местами имена, переставляет друг с другом игрушки, роется в карманах с собранными карточками и чипсовыми фишками, покусывает губы, не может вспомнить, не может решить, и тогда Мэлн, поймавший на ладонь не то снежинку, не то кусочек оброненного небесного хрома со сгоревшего вне орбиты звездолета, неуверенно припоминает, что…

— Мьюту. Наверное, я мог бы быть похож на Мьюту. Мог бы же…?

Белый смотрит на него удивленно, но всё еще серьезно; в глазах — лётный кит вплетается в систему нулевого меридиана, разрывает хвостом душевный планетный базар, нарекает именем забытого Чудофреника.

Вспоминает, наверное, не совсем еще понятные трубки, проводки́, капилляры, нагретое железо, безразлично-страшных людей, грустный голубой камень в глазницах, покемона, который вовсе не покемон, человека, который вовсе не человек…

— Да, — кивает он, глотая заскользившую по языку колючку-грусть. — Ты мог бы быть похож на Мьюту, Кристи. Ты мог бы быть как он.

☘߷☘

— Помнишь, мы когда-то играли с тобой в покемонов, Крист? Когда были совсем мелкими. Кажется, мы тогда прогуливали школу… Что, впрочем, делаем и сейчас.

Кристап немногословен и замкнут настолько, что не отвечает там, где может обойтись простым немудреным кивком; он стоит вполоборота к Ренару, держится пальцами за ствол согретого весной каштана, недоуменно глядит наверх, сквозь вытянутые вымпелы майских листьев, где то ли белки, то ли дятлы, то ли маленький солнечный божок, укрывшийся в продолбленном птицей дупле, играет в сколоченный из ядер тамбурин. — Мне почему-то вчера перед сном вспомнилось, и я подумал, что…

— Что…? — Мэлн все-таки разлепляет губы, оборачивает голову, приподнимает разлет бровей, неумело, но спокойно спрашивает.

Длинный, высокий, растущий так быстро, будто он вовсе не мальчишка, а перегоняющая поначалу девчонка, в их общие пятнадцать, смешанные из туманных цифирей и колких догадок на просыпанных бумагах, из мокрого, как собачья шерсть, песка побережья, выпитого с окольцованной чайками ладони, он не угрюм, но просто сам себе на уме, сам себе на сердце, не высокомерен, как видят-думают-считают остальные, но просто не поспевает за часовыми стрелками, за временем, за бьющими под дых оглушающими мечтами сторонних людей, спешащих успеть, спешащих оттолкнуть, спешащих прорвать, достигнуть и сделать, будто гнетущее Завтра закончится уже прямо Сейчас.

У Кристапа нет желаний, ничего сокровенного тоже нет; он — меланхоличный черный принц, окруженный забором из пролистываемых впустую книг, созерцания каштанов под небом, игрушечных пластмассовых космонавтов в оставшихся от детских воспоминаний водоемах: кафельных раковинах, чугунной ванне, бетонных лужах, собирающихся из росы прудах на спинах придорожных лопухов, раскрытых домашних зонтов. Кристап оставлен жить сам по себе, он никому особенно не нужен, не интересен. Он тих и потерян для уходящей в космос планеты, он существует в тенях и отголосках, в чужих детских снимках, забывших запечатлеть его лицо, в днях, у которых нет продолжения, в нашептанных сном молитвах о чужих домах, окнах, огнях, присмертно запретных для такого, как он, как выбравшийся из мертвой лаборатории мертвый Мьюту.

Ренар протягивает руку, настороженно касается задравшегося пойманного рукава, переплетается пальцами, кивком и движением головы приглашает присесть рядом на вздыбленную хохолком волнистого попугайчика траву.

Кристап покорен ему, Кристап привычен к нему, Кристап слушается, садится.

Вопросительно вскидывает взгляд, терпеливо выжидает, никуда не спешит: он умеет раздражаться, он умеет беситься и впиваться зубами в чужие глотки от поступи тягучих пустозвонных минут, но с Балтом так не получается, с Балтом у него в запасе всё время этого мира: одногодка-Белый почти его вырастил, одногодка-Белый что-то вроде брата — не брата, семьи — не семьи, друга — не друга, короля — не…

Просто, наверное, короля.

У короля этого кленовая зористая корона, три звезды в ногтях, спящее по карманам счастье, сдаваемое большими и малыми тиражами за бесценок и два пакета конфет — смотря кто попросит, смотря кому подарить, смотря на сколько вечностей вперед.

— Теперь мне бы больше хотелось стать… Знаешь, наверное, Лугией.

Кристап видит, что Белый чего-то дожидается, Кристап погружается во