Сны о Риге (СИ) [Дэйнерис] (fb2) читать постранично

========== Одуванчики ==========

Одувановый пух — легкая полупрозрачная снежность с совиных перьев, под касаниями шуршит шалоновое дикотравье, стелется дикий огрубевший овес, топорщится птенцовым крылом кислый щавель, бегает лиловыми пятнышками бойкий клевер, спрятавшийся в пушистых бахромцах пахучей полыни. Травы столько, что трудно пройти, заплетается обутая в кроссовок стопа, красные тканые полосы становятся зелеными, потом — фиолетовыми, одуванчики щедро выплескивают молочный сок, дают настоявшееся вино, стекают по голым голеням, по голубым носкам с нашивками, по пробивающимся колючими иголочками первым шерстинкам. Шорты короткие, свободные, свисающие почти мешком, ноги раздражены, кожа покраснела от постоянных зудящих уколов притаившейся в мирных зарослях жгучей крапивы, по стеблям снуют божьи коровки, кузнечики никого не боятся, стрекоча паяльниками-крылышками под хитиновой прослойкой прямиком на облюбованных коленках.

Справа — рассыпавшийся желтый песок, слева — карликовый ивнячок о черных занозах, мелкие лимонадно-лимонные всходы дрока, тополиные и кленовые рощицы, по осени затеняющие круговерти ведьмовских мухоморов и тончайшую секретную тропку, уводящую туда, где берет кольцевой круг синий сонный автобус, где плещется волной море, где к песчаной насыпи спускается отвалившаяся от дамбы пластина и виднеется черно-белой жирафовой зеброй стоящий на мысе маяк, затянутый кефиром рассыпавшегося летучим косяком тумана.

Двадцать четвертое июня по солнечному календарю, лето в золотой короне, город жжет огненные ободки-колеса, танцуют аисты, скачут соломенные лошадки по стареньким узким улочкам, ночь еще нескоро озарится блеклыми звездами, разлив короткотечную передышку из лилового покрова; пахнут хлебом и овчиной костры, сворачивается в киноварное зернышко вырытый из земли укропный тмин.

Реки, костры, рыжий лисий пламень, первые солнцепечные грибы и скромная пятнистая земляника с салфетной листвой, мохнатая облепиха, запотевший боярышник, жидкий от марева асфальт, соленый воздух, ликующее сердце, дубовые венки поверх волос — Ренару хотелось бы увидеть один такой на макушке его несговорчивого Янова любимца, хотелось бы самому сплести, украсить древесными желудями, медянкой, медовым бутоном, папоротниковым листом, но всё бесполезно, всё порвется по ниткам прежде, чем его пальцы привыкнут к тонкой перевязи: Кристап не удержится, опять переругается с ним, велит надевать дурные венки на самого себя, и Ренар больше не пытается, машет рукой, как чибис приподнимает крыло, отрываясь от застеленного илом озерного днища.

У них — свой собственный ритуал на двоих, они торопят только-только пришедшее лето, дожидаются осени, когда цветки распустятся не у папоротников, а у кленов, когда взойдут вольфрам и моржовая кость осинового стебля, когда звуки глухо застучатся из изнанки прогнувшегося мира, станет ласков дождь, задумчивы тучи, запляшет по карнизному железу лягушачье солнце, схлынет тоска по синим далям, и недоросшему до самостоятельности мальчику-Кристапу не понадобится уезжать на полтора месяца туда, куда не может домчаться следом такой же недоросший до самостоятельности Ренар.

Минуют недели, минуют ворохи скомканных писем, так никому и не отправленных, так никем и не прочитанных, потому что есть родители, потому что нет своих денег, потому что родителям всегда что-то не нравится, потому что адрес слишком далек и путан, и Ренару остается рыскать по заросшим полыньей, липой и дикой розой аллеям, собирать в отцовский рыболовный рюкзак чужие распитые бутыли, приносить их домой, промывать под теплой струей, пахнуть пивом, выскабливать наружу слизняков. Приучаться к первой горькой копоти, нагружать спину и продавать за мелкие монетки добытое стекло, закидывая те в вырезанный из дерева копилочный боровик, чтобы к возвращению Кристапа обязательно купить ему самый лучший на свете подарок, чтобы показать, чтобы еще раз поддержать даденное когда-то обещание: если будет тяжело — он всегда сможет на него положиться, и не важно, что говорят родители, не важно, как смотрит на них окрестный двор, шпыняя острыми локтями в привыкшие костлявые бока.

Ренару абсолютно наплевать, Ренар усаживается у Мэлна в ногах, запрокидывает голову, с улыбкой смотрит вверх, на схмуренное бледное лицо с облезлым от жары носом. Жмурится от острояркого солнца, прикрывает губы ладонью, прекрасно помня, как не любит его Янов любимец случайных улыбок, как шипит и брыкается, пытаясь загасить смущение неуклюжим крепким словцом. Осторожно гладит мальчишку по босой ноге — тот всегда бегает босым, у его родителей всё еще хуже и денег на ботинки нет, — быстро ныряет исцарапанными пальцами в карман, выуживает стащенную у отца зажигалку, протягивает ее тут же просветлевшему Чернышу.

— Вот, смотри, — шепчет, видя на дне темных зрачков заколебавшееся