Сны о Риге (СИ) [Дэйнерис] (fb2) читать постранично, страница - 2

недоумение. Щелкает колесиком, выжигает иссинюю искру, теплит огонь, с бережливостью и опаской поранить передает сокровище Кристапу, неуверенно выпустившему из рук коробок со старыми отсыревшими спичками.

Любуясь, наблюдает, как тот — неприученно, с третьей попытки — добывает первобытный керосиновый огонь, позволяет Белому, разошедшемуся капельку больше допустимого, игриво дернуть себя за штанину шорт, ведет головой, задумчиво глядит на небо, выкрашенное в пролитый малиновый сок…

Подтеплив зеленый молочный хвостец жадным до пировен огнищем, подпаливает свой следующий одуванчик, веря-надеясь, что если все млечные цветы поскорее сжечь, если до самого отколдованного утра гнать прилетевшее лето обратно, то осень придет скорее, и полтора месяца разлуки сгорят, едва ли успев начаться — он ведь тоже ненавидит их, эти пустые яблочные дни без рассевшегося в ногах Балта, непоспевших смородиновых глаз и полного ранца солнечных обещаний.

Он тоже ненавидит их и, крепче сжимая в пальцах керосиновую зажигалку, пахнущую рыбой и речным дном, один за другим сжигает пушащиеся белой совой одуванчики в двадцать четвертую июньскую ночь всех ночей.

========== Оле-Лукойе ==========

— Я бы хотел быть… Наверное, не покемоном, а дрессировщиком. Ну, покемонов. Чтобы ловить их, собирать, коллекционировать, с каждым-каждым дружить. Я бы поймал их всех-всех-всех, пятьдесят, сто, двести, четыреста — это даже больше, чем поместится на твоих и моих пальцах, — и учил бы самым разным трюкам! Они же огнем умеют плеваться, молнией бить, долго-долго жить под водой, летать — ты только подумай, как было бы здорово! Дяденьки и тетеньки приходили бы посмотреть, как мы все вместе выступаем, и платили бы за это денежку. Или приносили бы покушать — мне кажется, денежка и покушать стоят примерно одинаково, так что пусть платят, чем им удобнее, а мы не привередливые. Как тебе, Кристи, а? Разве не круть? Кристи, ты меня слушаешь? Ау, Криста-ап! Да Кристап же! Хотя бы посмотри на меня, я же с тобой пытаюсь говорить, хвостатый ты дурачок!

— Слушаю я всё… Отцепись от меня только. Чего ты привязался? Хватит вопить мне на ухо, дурацкий жмурёныш.

Кристап недоволен, насуплен по самые бархатные дырочки-ноздри; сидит, свернутый, как крохотный щупленький ежик, кутается в дырявую куртенку, отшатывает случайных прохожих слишком серьезным, слишком взрослым, слишком рассеянным лицом, в котором синяки под остановившими бег глазами, тень, нарисованная угольком чернота, внутренние сосульки извечно холодистых губ, кружащееся гротовым снегопадом бессмыслие.

Дышит в натянутые на ладони варежки мокрой испариной, вытряхивает из ботинок понабравшийся снег, а тот всё летает, тот всё вьется вокруг, наползает лавиной на опущенный капюшон, пахнущий грибным супом и резиной, прошлогодними домашними медуницами, выпитыми таблетками и сиропом от кашля — Кристап донельзя болезный, с ним, говорят, почти невыносимо сложно, он не хочет никого к себе подпускать, веря, что так всем будет лучше, что никто все равно его не поймет, что иначе даже этот вот чудаковатый Белый подхватит то, что его мать, которая и не узнаешь — родная или нет, называет «холерой».

Правда, не совсем той, которая на теле, которая губит, которая в коже-клетках-соплях; его холера, как опять-таки говорит эта женщина, обитается в зрачках, зубах и сердце, наращивая чирейные гнойники ставящей клеймо нетаковости.

Ренару на чужие слова наплевать, Ренар рядом с ним, Ренару всего только семь, Ренар ненормально смышлен, собран, целеустремлен; у него уже планы, мечты голубыми вагонами, личное мнение там и тут, а еще — обещания, обещания, бесконечные твердые — как Ноев Ковчег — обещания, в которые Кристап, не знающий своего настоящего возраста, не может поверить при всем огромном старании: кто, ну кто станет его куда-то забирать, куда-то когда-то уводить, куда-то растить и беречь, когда он — всего лишь человек, а не лелеемый Белым воображением карманный монстрик с огненной слюной между грызущихся клыков? Не будет он работать в цирковой труппе, не будет ходить под хлыстом, не будет тешить публику ради миски с несвежей едой и делить этого обормота с другими.

Не будет.

Точка.

— Тебе не нравится игра?

Ренар кажется опечаленным; пододвигается ближе, скользит задницей по вмораживающей рельсине, на которой они оба сидят, прогуливая свой самый первый в жизни класс. Перехватывает за руки, сжимает узелками лапки-варежки в расписной картинке старой бабульки, виновато и грустно шмыгает осоловевшим носом, расстроенно стекает уголками рта вниз — он же старался, он сочинял, он делился сокровенным, и в кармане спит любимая чаризардова фишка, и где-то дома валяется единственный на район книжный справочник молодого дрессировщика, выкупленный на станции электричек, и мелкое сердце колотится так, что Кристапу