Кристиан Бэд
Заяц
От автора
Может, и не случалось этого никогда. Только плечо у меня до сих пор болит и ноет к непогоде. И перед глазами стоит: как шли мы тогда болотом да гатью[1], как бились там с чернолицыми, и стрелы их были чёрные.
В год тот далёкий, люди, даже иначе одетых — за ровню себе не считали. Нет положенных оберегов — значит, нелюдь ты, в человека обёрнутый. А коли лицом другой да статью — то и просто зверь. Оно ведь и сейчас не всем ведомо, что у непохожих лицом — так же болит. Что тот, кто телом странен, душою — и сильнее, и тоньше может уродиться.
А если без присказок (ведь кому-то читать их трудно), то приснилось мне однажды, как ранили меня в спину стрелой. Не враги ранили, а те, кого грудью своей прикрывал. И так и не узнал я во сне, кто стрелял, а главное — за что? Не было за спиной мною обиженных.
Долго я не хотел вспоминать эту историю про Зайца. Уже написал «Путями истины», где Заяц под своим, родовым именем от раны мучается, возвратившись из дальнего похода. А про стрелу — не мог. Не любил я тогда предательства, да и сейчас не люблю.
Вот только под лопаткой ноет с тех пор как приснилось. Хоть наконечник стрелы и вышел — память осталась. Словно ждёт, что встречу того, кто стрелял. Ударю ли?
* * *
— Тю, Заяц!
Вой вынужден был оборотиться. Здесь его прозвали Зайцем. (А настоящее имя, данное родичами, по чужим землям не треплют. Негоже.)
Зайцем стал он не за осторожность совсем, а за быстрое жилистое тело, да за привычку лесную. Разворотлив, в комок сжат, следы путал, не без того. Вот тебе и Заяц. Да и орла, что твой заяц — тоже порвать мог.
— Ты бы кольчужку-то поновил? Не ровён час…
И тут же говорун получил по белобрысому затылку. Чего Мару-то кликать? Сама придёт.
К ней и шли.
Блошка сверкнул зубами, глядя, как досталось непутёвому Сове от Татарника. Блошка считал — молодых только так учить надо. Хоть, вроде, и не зол был.
А Телич всё тянул через правило наготовленные древки для стрел, и только искоса так поглядывал.
Он и сам был сухой, что древко, да черноглазый — не по Руси. Бабы сказали бы полянские, что глаз дурной у него, вороний. Да не было тут баб. Вои одне.
По числу если считать — два сорока воев было, по уму — Телич да Татарник. Да Заяц вот, хоть и пришлый.
Ещё Зайцем пришлый за то стал, что подумали — кривич*, мол (кривень — тотемное название зайца). С ихней стороны шёл. А по оберегам ведь — и тем чужой. Знавал кривичей Телич, да смолчал.
И цеплял его Заяц, и отталкивал. Надсада с такими знаться. Не от этого мира, от чуров идут да от закона верхнего. А кому он на земле нужен, закон этот?
На земле закон свой: сколько соболя убил — столько и шкурок возьми. А такой, как Заяц покосится вдруг, как на лишнее. Брось, мол, будет тебе на припас — и хватит, а то лихо лесное возьмёт. Забьёт глаза зело. Ничего и видеть, кроме шкурок тех, не будешь.
Чужой, одним словом. Что ему — эти шкурки? Волк ему брат, не заяц: голову вкось поворачивает, любой шаг слышит. Поди, в одёжде где, — запрятана и голова резная волчья. Волк, не заяц…
Однако, Татарник — главный. Татарник смекнул — кривич, ну и пусть тешится.
Ведь и умён Заяц. И говорит складно. А главное — тропу на болоте выбирать умеет.
Был у них проводник, Бошар, да как провалился на второй раз, да на силу вытянули, Заяц и пошёл вперёд. Да так и идёт себе. Свои у него дела за болотом. Не говорит, подался куда.
Прибился Заяц ещё пожилому, где не побоялись чужого взять, тут не взяли бы, да поздно. А ну, как поворотится волком?
Заяц видел, что на тылу кольчужной рубашки и впрямь образовалась вызвездь. Так то же на тылу, не спереди. Подождёт, поди.
Татарник свистнул подниматься. Телич собрал недоделанные стрелы в мешок.
Заяц опять пошёл вперёд, ловко перескакивая с кочки на кочку. И остальные потянулись за ним. Чёрные сосенки кривились, не давая тени, солнце жарило спину, набитые мешки — тянули вниз.
Вдруг Заяц поднял руку, и кто видел — встали.
Сзади напирали.
Телич ступил чуть в сторону, и под ногами хлюпнуло.
Татарник протиснулся вперёд, и Телич тоже полез. Не оступиться бы.
— Машешь чего? — строго спросил, вглядываясь в редколесье, Татарник.
— Твёрдая земля пойдёт. Повыпрямились сосны. Надо бы вперёд человека послать.
Татарник задумался. Вернее бы всего и послать того же Зайца, да чужак ведь.
— Бошка! — негромко окликнул Татарник.
Бошар подошёл от заду.
— Возьми кого, да до твёрдой земли идите. Как бы нам стрел не наловить.
Оставшиеся на болоте доставали пока из мешков у кого что было — тулица ли клёпаная, кожан ли, а то и кольчужка. Но то — редко.
А Бошка ушёл себе. Солнце к зениту, а его всё нет.
Татарник загоревал. Злость стала дёргать его да ярить. Зайца ругает…
А тот и не слышит вроде. Задумался. Глаза равнодушные, мутные, нездешние стали.
А потом и говорит вдруг:
— Засада там. Вроде, как остров на болоте, а дальше — гать навалена. Вот там и сидят. И не пройти нам, не пустят. Сами они гать ложили — не откупимся. Разве что… тех — в болото скинем.
И говорит, будто видел.
Зло взяло Телича. Вот ведь дурак какой самомнимый: новое городит, будто старое перестраивает!
Он думал, не послушает Татарник. Неявно было — с чего взял чужак?
Но Татарник послушал. И то — ни разу ещё не соврал в походе Заяц. И по болоту шёл — как через воду глядел.
И Телич промолчал. Зубы сжал только. Может, и хотел он правды — да не с такими мутными глазами. Правда — она от людей должна идти, не от невесть чего!
Ещё постояли. Нет Бошки.
Эх, зря послал Бошара Татарник. Лучше бы Зайца послал вот этого. Заяц изворотился бы как-нибудь.
По уму надо было бросать разведчиков невезучих этих, да остров болотом обходить. Но не торопился Татарник. Ждал. Думал себе чего-то.
Потом махнул Теличу — подойди мол. Потоптался ещё — и Зайца подозвал.
С груди тряпицу вынул, а в тряпице — карта на куске кожи в две ладони. И болото это — сбоку. И точно — гать. А кроме, как через гать, помечено, и хода нет.
Знал, видать, Татарник, что так придём. Биться надо, значит.
Пока Телич думал, Заяц карту вертел и так, и этак. Потом голову вскинул и глазами ослеп.
Телич даже отворотился, так противно ему стало. Не может по-человечьи, выёживается всё.
Наконец покачал головой Заяц. Нет выбора. Вперёд идти надо. Не вернётся Бошка.
Но медлил Татарник.
А медлить не стоило теперь боле, раз поймали нелюди здешние Бошку. Не мёдведь же его на болоте схарчил?
Нету на болоте большого зверя. А вот нелюди есть. На голову, почитай, человека ниже, лица бритые, тёмные. Так и зовут их — бриты.
Телич потрогал подстриженную коротко, по причине похода, бороду. Как же человеку без бороды-то можно? Одно слово — нелюди.
Вышли из редколесья на остров сухой — и точно гать. И бритые чёрные — вот они. Видят, что мало воев чужих — не прячутся. Да просчитались. Ни кольчуг у них, ни щитов. А стрелы, как на птицу, — тонкие.
Ну и начало их косить. На то и Мара с крылами. А почто Бошку убили?
Стрелял Заяц страшно. Не по-людски стрелял.
Он снарядил свой огромный лук и клал стрелы так близко, что Телич не успевал глазами следить.
Зверолюди, защищающие гать, сыпались, словно горох. Тяжёлые, тисовые стрелы Зайца отрывали души от их невеликих тел — на раз.
Татарник, увидев такое дело, велел двоим, со сделанными наспех ростовыми щитами, встать впереди Зайца.
Одного тут же чиркнула по шее тонкая чёрная стрела брита. Фонтаном ударила кровь, и парень повалился Зайцу под ноги.
Над головой воя тут же просвистела вторая стрела, но Заяц согнулся уже, прижал пальцем жилу на шее раненого и зашёптывать стал.
Телич услыхал в просвет боя: «..тань на камень, кровь не канет…». И сплюнул.
А Заяц снова стоял уже и так же страшно клал за стрелой стрелу. И каждая из них забирала жизнь.
Другие лучники жались к нему, чувствуя силу. Только Телич не жался, а отходил теперь всё дальше и дальше взад, к темнеющему болотному редколесью.
Тяжёлая стрела загудела в полёте, как шмель, и с силой толкнула под правую лопатку.
Заяц и не понял сразу, что ранен. Бритская стрела — тонкая и гудеть так не станет, да и в спину вдруг — почему?
Но под шлемом уже запела, закипая от жары, кровь. Сопревшая под кольчужкой рубаха стала вдруг совсем мокрой. Ноги ослабли, будто кто-то подрубил их в коленях…
Тяжёлая, белая, своя была стрела. Он и спиной видел, что своя. И оттого солнце шло по ней к его тяжело бухающему сердцу, и перед глазами разливалась чернота.
— Заяц, Заяц упал! — завопил Сова.
Неужто вот так и всё?
Вой смотрел, но сам не видел уже ничего. Только душа оторвалась, чтобы оглядеть сверху последнее поле боя, а, может, и защитить содружника своего, мешком лежащего у людей под ногами.
Зло сверкнул глазами Татарник. Он видел — малый напор ещё, и побегут бриты.
Запричитал, склонился над чужаком привязавшийся в пути Сова.
Но Ярило пробился вдруг сквозь солнечную жаркую муть, и душа со вздохом вошла обратно в тело. И в широко распахнутых глазах Зайца появилась боль.
— Живой! Надо ж, живой!
— Древко, — прошипел Заяц. — Древко обломи, давит.
Сова с охом, но повернул тяжёлое тело. Толстую боевую стрелу не враз и сломишь.
Зубами заскрипел Заяц:
— Встать помоги…
Вой встал, опираясь на Сову, оттолкнул его и вытащил левой рукой меч.
Солнце скользнуло по синеватой, нездешней стали и ударило в глаза набегающему нелюдю.
* * *
— Неужто Телич стрелял? Он только и стоял к заду!
— Он али кто?
— Тела-то нету… В болото, что ли, ушёл? Нету тела-то!
— Так кто стрелял али не стрелял?
— Да ведь не видали!
— Велес видел, — махнул рукой Заяц. — Коли виноват — накажет. Не нам судить
[2].
Молодые вои испуганно косились на чёрные сосны, вставшие окрай острова на болоте. Велес — суровый бог. Коли виноват — не будет уже никогда человеку удачи.
Заяц потянулся осторожно на низкорослую бритскую лошадёнку и с трудом сел. Нужно было пройти сначала через болото, а уж там — вырезать стрелу.
— Пошли уже, — буркнул Татарник, злой о многих, оставленных здесь.
Неровная лошадиная поступь отзывалась болью, и свежая кровь марала рубаху.
Заяц оглядывался в поисках более подходящей для перевязки травы — ему пока повезло обложить рану лишь лопухами.
Взор потихонечку застилала Мара, но привычка да вервие — крепко держали в седле.
Впереди лежала земля бритов, и её надо было разведать на предмет прохода в более тёплые и благодатные земли.
Примечания
1
Гать — дорога через болото или затопленный участок суши, настил через трясину. Делается из брёвен, уложенных обычно поперёк движения.
Гати являются одним из самых древних типов дорожного покрытия и были известны человеку ещё в каменном веке. Например, при раскопках в торфяномболоте около Гластонбери была найдена гать, проложенная 4000 лет до н. э.
(обратно)
2
Есть основания полагать, что именно Велес следил за исполнением законов и договоров.
(обратно)
Оглавление
От автора
*** Примечания ***
Последние комментарии
21 часов 51 минут назад
22 часов 27 минут назад
23 часов 20 минут назад
23 часов 24 минут назад
23 часов 36 минут назад
23 часов 49 минут назад