Натан онатан Избранные стихотворения
Натан онатан
(1923–2004)
Избранные стихотворения Н. Йонатана в переводах
Натан Ионатан родился в 1923 году в Киеве. В возрасте двух лет приехал с родителями в Палестину. Воспитывался в киббуце Гив‘ат ха-шлоша, стал активным членом молодежного движения «Ха-Шомер ха-ца‘ир», жил в Петах-Тикве, в соседнем мошаве Ма‘ас. С 1945 года был членом киббуца Сарид, где ряд лет был учителем местной школы, преподавал литературу в «Ораним» — учительском семинаре киббуцов. С конца 1970-х годах был заведующим отделом литературы на иврите в издательстве «Сифрият ха-по‘алим». В печати выступил в 1940 году в литературном приложении газеты «Ал ха-мишмар». Испытал сильное влияние русской поэзии 1920–30-х годов, которую знал по переводам на иврит (главным образом А. Шлёнского), писал ставшие популярными тексты на мелодии русских и советских песен. В романтических стихах сборников «Швилей афар» («Земные тропы», 1951) и «Ашер ахавну» («То, что любили мы», 1957), отмеченных задушевностью описаний личных переживаний и окружающей природы, перемежаются меланхолическое восприятие мира и патетическое воспевание кипучей молодости. Стихи этого периода классичны по строфическому построению и рифмовке, порой в них появляются элементы баллады, к которой Ионатан все чаще прибегает впоследствии. С 1960-х годов в творчестве Ионатана традиционное стихосложение уступает место остро контрастным стилистическим сдвигам, сменам ритма, свободной рифмовке (сборники «Ширим ле-орех ха-хоф» — «Песни побережья», 1962, и «Ширим ба-аров ха-иом» — «Песни на исходе дня», 1971), стихи его приобретают философскую окраску. После гибели сына Лиора на войне (1973) в стихах Ионатана зазвучали пессимистические ноты, отразилось усложнение поэтического мировосприятия (сборник «Ширим, Лиор» — «Песни, Лиор», 1975). Поэт привлекает библейские ситуации и древние мифы Средиземноморья, преломляя через них современность («Ширим ад кан» — «Песни до наших дней», 1979). Рассказы и стихи Ионатана для детей и юношества («Бейн авив ле-‘анан» — «Между весной и облаком», 1959; «Лилах ми-квуцат Иланот» — «Лилах из киббуца Иланот», 1964; «Ширей афар ве-руах» — «Песни земли и ветра», 1965) выдержали ряд изданий. Среди переводов Ионатана с идиш значительное место занимают стихи И. Мангера. В 1983 году творчество Ионатана было отмечено литературной премией имени Х. Н. Бялика. Натан Ионатан умер в 2004 году в Петах-Тикве.ДРУЗЬЯ
Сефи Шауману, другу Лиора, павшему на Ливанской войне.
В месте, что было когда-то нашей страной, острова оседают на дно, пепел и ржа.Й. Сеферис
Растерзан Иосиф, хищный зверь пожрал его,
а что же сны и сын Офир, и дочь Айелет?
Растерзан, и нет его, ибо взял его Бог
и оставил сожженный танк
с разорванными филактериями в башне.
Если есть место, где друзья встречаются после боя,
ищи его и скажи Прекрасному: Брат мой, брат, девять лет за тобою
по дорогам, одетым бронёй, я дышал любовью и пылью.
Теперь я пришел
склонить усталую голову все на то же плечо. «Все мы
могли на него положиться», — ты говаривал
после войны. И если есть место такое, скажи ему,
что у нас день за днем его ждут. В месте,
бывшем когда-то нашей страной, острова оседают на дно. Пепел и ржа,
и силы уходят, и возле тех мест,
что он миновал, мы хотим умереть,
и время,
как танк,
все давит и давит.
ДВЕ ПЕСНИ О ДОЖДЕ НА ДОРОГАХ
1. Песнь дороги
Поле. В поле дорога. Шагали тут римские воины,
Блестели панцири, —
а сегодня дорога черна.
Путь от Рима сюда — придорожные камни запомнили,
Сиротливо глядят эти камни в чужие для них времена.
Они, серые, пишут по серому про скитания и невзгоды.
И сегодня — случайно или так угодно судьбе?
По веленью необходимости или чудесной свободы? —
Ступают крестьяне Израиля по цезаревой тропе.
Почерк камня — базальт и горсть истории древней.
Настоящее — для живых, его в стены хижин кладут.
Что ж, и в атомный век
вызревают хлеба в деревне.
Что спешить?
Ведь дорога тиха.
И колосья неспешно растут.
Непогоды и годы пронесутся над нами ветрами.
Мы расти будем медленно, научены горькой судьбой,
И прольется зима,
окропив нам бальзамом раны,
И мы снова излечимся
и отправимся в путь весной.
2. Песнь дождя
Невиновны мы. Дождь нас настиг и хлестал упорно.
Мы стояли на поле, от ливня и стужи дрожа.
Как нам корни пустить?
Мы стояли в воде по горло.
По оливе, по голубю истосковалась душа.
Не устали мы, ибо юность жива и в дряхлости ливней,
Наша песнь не страшится, если мчится ливень косой
И вода по склону течет,
смывая плоды усилий.
Что ж, и мы превратимся когда-нибудь в воду и соль.
И, простые и мощные, на вас упадем дождями.
Вы ночами услышите, как мы по крышам идем.
Так мы грустно пойдем
над полями и над домами,
Чтобы вспомнить, как вы нас любили, пока мы не стали дождем.
БАЛЛАДА О КРЕСТЬЯНИНЕ
У него были руки для тяжкой работы
И были глаза, чтобы видеть зарю;
И не было лишь ни малейшей охоты
Пожертвовать жизнью на службе царю.
Его принуждали.
И будут на свете
Слова его жить до скончания дней;
«Любил я печаль этих пашен, и ветер,
И скачку на паре горячих коней.
Герольд, одряхлевшему в замке владыке
Скажи, что он попросту глух или слеп:
Отчизна не он, а кустик гвоздики
И людей насыщающий хлеб».
Не стал землепашец молить и лукавить,
И царь приказал смельчака обезглавить.
Но вот удивительно что, мой дружок:
Крестьянина древний-предревний плужок,
Знававший борозд обездоленных стоны,
Веками влекомый упряжкой волов,
Немало видал венценосных голов,
С которых слетели короны!
И БЕРЕГА, БЫВАЕТ…
Тоскуют берега по любящим потокам.
Заброшены, лежат иссохшие ручьи.
Видал я как-то русло — ненароком
покинула его вода. Ничьи
валялись сердца битые осколки
из камня и песка… Так человек,
не ярче в щель скатившейся иголки,
ржавеет, сохнет и клянет свой век.
И устрицы, и чайки с побережья
томятся по гнезду — о, где он, дом!
А море только шелестит небрежно
И все поет о чем-то о своем…
Так между створок любящего сердца
играет юность и стучится в дверцу.
* * *
http://www.youtube.com/watch?v=LacSJOqvCyM — песня в исполнении Хавы Альберштейн, музыка Нахума (Нахче) АйманаВОСПОМИНАНИЯ С ВОЙНЫ
Ночью море шумело. Чутко ухо к земле приложили,
Враг взошел на свои корабли, он вдали, отступил он, быть может
Троя — только легенда кровавая, каждый отец
В мыслях видел живым, невредимым ребенка:
Враг бежал. Этой ночью уснем, наконец мы на мягком песке и
проснемся тихонько,
Прошуршав, как ракушки, ползком, без взведенных гранат,
без команд, молчаливо,
Мы пройдем босиком берегами прозрачнейшего залива,
Раковину синюю найдем, и напишем, что вот-вот придем.
Но враг знал. Не легенда, не вымысел — Троя.
Кто вернулся, а кто остался лежать тихо, к морю лицом, после боя.
ВОСПОМИНАНИЯ О МИРОВОЙ ВОЙНЕ
Шумело море ночью.
Мы прижались
к земле прохладной… Чу!
На корабли
взобрался враг?
А может, он вернулся?
Легендой со следами крови Троя
жива в душе…
Какой отец не рад
взглянуть на первенца —
к тому же и живого?..
Я думал так:
отчалил дерзкий враг,
мы сможем ночью
вжаться в пух песчаный
и спать, и рано
просыпаться чутко,
млеть опрокинутой ракушкой на песке —
без прикасаний и без пальца на курке,
взведенном, словно нервы обреченных…
И будем шляться босиком по берегам
прозрачного залива мы с тобой,
моллюсков есть и наслаждаться морем,
и в перламутр смотреться голубой…
Домой напишем, что вернемся вскоре…
Но знал наш враг: —
как ни была хитра
та Троя, не была она легендой —
взметнулся прах
и воцарился мрак…
Кто возвратился,
кто лежать остался
с глазами,
к морю устремленными впотьмах.
ЮЖНЫЙ ВЕТЕР
И если дерево упадет на юг или на север, то оно там и останется, куда упадет.Екклесиаст
Ибо надежда для человека есть
Если, как дерево, рухнет
И если на севере рухнет
На том месте, где рухнет, руки в песок погрузив
Северный ветер последний
В его ветвях отдыхает
Ночью, украдкой, снится
Северный ветер его
Если на юге рухнет
Также и там
Отдых найдет в нем ветер
Рассеет песок волос
Рассеет в его волосах
Песок, — там, где он рухнет
Птица ночная с горы песочной
Его приведет в себя
Навсегда
Южный ветер
ЕЩЕ ОДНА ПЕСНЯ ПРО АВЕССАЛОМА
Лукав как женщина красив как змий как идол скромен
Весь в золоте всегда в кругу друзей, на лошадях,
Теперь, скажите, где жен его лукавство,
Где скромность идола, где змия красота?
Мечты его о царстве — где?
Дуб, дуб лишь — от всего Авессалома
Плачь, плачь, отец, любовник старый, воин!
Возничий, даже он, потупясь, плачет.
О, так сломать хребет отца,
И надсмеяться надо всем, над смертью!
Не мог ты подождать —
О, мальчик избалованный, пока состарюсь,
Авессалом, мой сын, Авессалом!
Корона сокращает путь к могиле.
О, кудри твои, кудри, кудри! Разве
Не знал, какая в них скрывается опасность?
Зачем же обязательно сквозь лес?
Забыл ты, что случилось с Ионатаном?
И разве ты не знаешь тех деревьев?
Отец любил тебя за все, чем мы не схожи —
Глядите, как мужчина в дрожи весь!
Ты думал, что тебе не дал я царства
Печась о благоденствии народа,
Иль из-за юности твоей? О, если б
Могли мы говорить с тобой спокойно,
Ты понял бы: уж я не тот Давид,
Боль матери твоей. Я, царь усталый,
Безрадостно плетущийся к могиле,
Один лишь в сердце замысел таил:
Хотел спасти хоть одного ребенка,
Хоть одного — от войн и от венца.
Хотел я, дурачок мой, лишь тебя,
Тебя, Авессалом…
ЕЩЕ РАЗ ОБ ОДНОМ АВЕССАЛОМЕ
Хитер как женщина, красив как змей упругий,
Стыдлив как истукан, в кругу друзей
И в золоте блистал… Затягивал подпруги —
И мчался вихрем дивный отрок сей!
Скажите: где вся хитрость его женщин?
Где красота змеиная, где взгляд
Стыдливый, идольский? Скажите: чем увенчан
На царствие нацеленный парад?
Лесное дерево — вот след Авессалома,
Да плач родителя — седого храбреца,
Былого бабника… Возничий возле дома
Свернул с дороги, уважая скорбь отца.
…Переломить отца и насмеяться
Вот так — над смертью, над добром и злом!
Балованый сынок, ужель не мог дождаться,
Пока состарюсь я? А, сын? Авессалом!
Пока в могилу б нас свела корона?..
А так — что кудри пышные, что спесь?
Не знал ты гибельности их сетей для трона?
И почему ты ринулся сквозь лес?
Забыл, что приключилось с Йонатаном?
Не ведом норов сучьев тех сухих?
Отец в тебе лелеял, как ни странно,
Все то, чего сам в жизни не достиг…
…Как этот человек дрожит… Зачем же,
По-твоему, тебе я помешал?
Заботился о людях? Счел невежей?
Иль возраст молодой царя смущал?
Когда бы разговор наш был спокоен,
Ты понял бы, что я не тот Давид,
Мученье матери, я просто — старый воин,
В могилу двигаюсь угрюмо, пряча стыд.
Задумал втайне сей мудрец под старость
Из сыновей хоть одного спасти
От войн, от власти… Все б тебе осталось,
Мой дурачок. Авессалом! Прости!
В КОНЦЕ ДОРОГИ
В каждом месте
Пропасть есть для отважных
Для усталых есть тень
Есть источник с прохладою влажной.
В каждом утре
Есть роса для охваченных дрожью
Есть для любящих свет
Есть холодные камни, глухая трава бездорожья.
Каждый вечер
Мятежных кончаются сроки
Есть и дерево для одиноких
Есть скала для лежащих в конце дороги.
И ГЛУБОКО МОРЕ
Бесконечен взгляд у горя
Время коротко
Велика печаль, как море
В скрипке маленькой печаль
День и ночь его ждала
Сердцем сжалилась она
Темень винная сладка
А рыдания горьки
На чужбину мальчик шел
Облако прозрачно
Сердцем что хотел постичь он
Там, в дали бескрайней?
Ночи ясны, серебристы
Кровь темна, темна
Высока трава, росиста
Глубока волна.
ЛЕТНЯЯ ПТИЦА
Дитя света. Летняя птица
Парит между ресницами
Улыбка терновников на берегу смеркающейся реки
Времена проходят
Реки и берега, прилив, отлив,
Дитя
И свет…
Летняя птица парит.
ЭТО БОЛЬШОЕ МИРОЗДАНИЕ
Крестовник предназначен вернуть весну,
Бугенвилия — лето,
Ракитник — зиму.
Также и морской лук помнит в конце осени свой срок
И только его цветок — кто возвратит ему благоухание?
Как пустынно и как причиняет боль мироздание
Это большое
Без него…
РАКИТНИК БЫЛ БЕЛЫМ
И ракитник белел и белел медленно вдоль пути
Тель-Авив был покрыт туманом, Иерусалим далек
Кто-нибудь может быть не дойдет к концу этой зимы, никуда.
Кровь идет и приходит, а земля пребывает всегда.
Вчера была прострелена в сердце фотограф-красавица
Которая возлюбила золото дюн и благородный полет
Пеликанов из заповедника Мааган-Михаэль,
Как он разгоняет в полете своем облака и рассеивает
Стаю электрических столбов в своем путешествии к священной трапезе
Зимней, в спящем рыбном пруду.
Не так я задумал сперва. Этот черновик написал
В начале зимы. Первые почки мороза раскрылись в воздухе.
Морская зелень ракитника волнами веела
В береговом ветре. Я оставить хотел после себя в тяжелые времена
Короткую исповедь о любви ракитника и о надобности
Писанья стихов. Я думал, что красота может защитить нас
И детей от огня и льда,
Что это нежная серебристость цветка вдоль дороги
И та единственная земля, которая осталась,
И пустынный ракитник песков, и его страшная красота, я думал.
КУСТЫ РАКИТНИКА
Кусты ракитника белеют вдоль дороги.
В тумане Тель-Авив, Иерусалим плывет…
Быть может, кто живой оттянет сроки,
Но кто-то до весны не доживет…
В сердцах людских играет кровь веками —
Земля вовеки пребывает в ней.
Красавицу фотографа, как камень
От пули рухнувшую, видел я во сне.
Она любила дюны золотые
И пеликанов белых с тех земель,
Что шествуют, изящно выгнув выи
По заповеднику Мааган-Михаэль.
Теперь она мне тучи разгоняет
И сыплет телеграфные столбы —
На пир небесный тропка в дымке тает
И веет холодом от заводи на лбы…
Увы — на лоб! Нет, я не так писал когда-то,
Забросив черновик свой до зимы:
Приморье волнами ракитника богато —
Здесь ветер и прохлада, волны, мы…
До первых холодов! Какую пору выбрал!
Хотел растрогать сказкой о любви
К ракитнику… Очнулся, вызов принял —
Дышать и жить, слагать стихи свои.
Надеялся, что красота укроет
Детей и нас от снега и огня.
На жар цветов, рассыпанных по кромке
Тропы, рассчитывал: пусть выведет меня
К единственному краю в поднебесной
С ракитником, вцепившимся в песок…
А красота подкралась к горлу, песней
Нахлынула… И — выстрелом в висок!
КАК БАЛЛАДА
И, если любишь ты
Венец, но лишь терновый —
В пустыню я уйду,
Там научусь страдать.
И если любишь ты
Стих, выбитый на камне,
В ущельях буду жить
И на камнях писать.
Когда ж покроемся
Песками с темнотою,
И Книгу Бытия
Покроет мгла навек,
Ты скажешь мне слова
Прекрасней слез и счастья:
Как видно, он любил
Меня — тот человек.
НА ТОЙ ЖЕ ВОЛНЕ
Моря и страны пересекать
В сердцах людей
На последней жизненной вахте
Перед отходом ко сну
В тайну людей и ночи проникнуть
Транслировать еще одно слово
Миру
На той же волне
С того же моря
СОЛЬ И СВЕТ
Маска моря очень стара
Глаза ее перлы, зубы ракушки
Солью разъедена красота лица
Ангел морей зимою плачет над ней
Его затерявшиеся суда
И его моряки
Воскресают весной
Ее короли
Красят бока ее золотом
К лету окончена маска моря
Запечатана солью и светом
И вот наконец
Осень придет
Спокойную печаль сеять на берегу
И в какой-нибудь час
Когда все окончится
У вас останется, смотрит открытыми глазами на вас
Маска моря.
ВОДА СТРУИТСЯ НОЧЬЮ
Вода струится ночью
Каналы полны темнотою
Подымается теплый воздух
Холодною водою
Наполняются темные пустоты
Вода струится вглубь пардесса
Один человек орошает
Стучит колодезь
Один в тишине деревьев многих
Ночь деревьев пьющих ночь
Воды журчащей.
ОТШЕЛЬНИКИ МОРЯ
Как воинственны отшельники морские
Когда проходят чередой стада ночные
китов
В их океане снов
И буря тьмою тащит тучи грозовые
И копят громы в венах их тела живые
Но истинная их краса хранима
мятежной немотой неутолимой
Безмолвным «нет» крушенью
В помраченье —
Как потерявшие детенышей медведи
Все слизывают соль своих мучений
И зажигают на море пожар
Идут, идут…
А море там и тут
мрачнеет — позади
Но впереди
Все нет конца, все нет —
Все прибывает свет.
ИНОГДА БЕРЕГА
Иногда берега — тоска по ручью, который любил.
Есть в наших краях обманчивые ручьи;
Однажды я видел берег
Который ручей позабыл и оставил,
И он остался с разбитым сердцем камней и песка.
Так и человек может
Остаться брошенным и без сил,
Как берег.
И так же ракушки
Как чайки или как берега,
И так же ракушки — иногда тоска
По дому, который был,
И только море
Там поет свои песни.
Так между ракушками человеческого сердца молодость поет ему.
ПЕРЕД ТЕМ, КАК ОПУСТЕЕТ
«Безлюдно и пусто море»«Тристан и Изольда»
Наконец-то море родное наше
Нострум маре
Солнце пришло в облака
Старым кодом написана им строка:
«Серебряное лезвие врезается в нежность световых линий
Сны вершин покрывает иней»
Бога может быть нет но
Есть солнце и небо
И пока оно в своей красоте
Перед часом раскаянья
Перед тем как станет безлюдно
Перед тем как опустеет
Перед тем как станет безлюдно и пусто море.
ЧТОБ Я ОКОНЧИЛ
Зиву
Чтоб я окончил, говорю
Пред тем, как будет некому
Пред наступленьем тишины
Одно лишь слово, смысл его не ясен
А воздух, как назло
Смеется мне
И свет ко мне так добр
Как будто не видались мы годами
Меняемся мы, друг!
Забыли, что и солнце, которое
Обычно жжет сухие сорняки
И льет моря огня
Смягчится, вдруг,
Хватает за сердце, как будто
Конец любви
Минута эта
Теперь, покуда временная осень
Так благородна
Придумывает мне слова и свет
Есть кто-то
Кто намекает мне, чтоб я окончил
ВЕЧЕР
К концу пути на грани тьмы и света крылами чайки черпают волну,
И человек рыбачивший с рассвета последний невод кинул в глубину.
Все спит сейчас — и хлеб, и соль, и пена, спят темные пески, — повсюду сон,
Ночь ставит свечи по концам вселенной, и берег поздним светом оживлен.
Как камень ждет волну так с постоянством он ждет покуда час придет такой
Когда вберется сумрачным пространством,
как перл сребристой ракушкой ночной.
РОМАНС
В жизни давней, в песне странной
Про Аниту и Хуана
Стебли времени нежданно
Колкой розой проросли.
Не спешил Хуан к Аните,
Ах, за робость не браните!
Их с участьем помяните:
Не любив, ушли с земли.
Лето кончилось как раз,
Но любовь ведет рассказ.
Этой песни сон зеленый
Всем безвременно влюбленным,
Не ко времени рожденным
Снится сто веков подряд.
И во сне манит, манит их
Взгляд Хуана, смех Аниты,
Сердце с сердцем снова слиты,
Словно много лет назад.
Лето кончилось как раз,
Но любовь ведет рассказ.
* * *
http://www.youtube.com/watch?v=6Y-mAZrMPZU — песня в исполнении дуэта «Цемед Даром», музыка Нахума (Нахче) Аймана
КОГДА НЕ БУДУТ БОЛЬШЕ
Цфире
Когда не будет больше крыльев у обмана
Случится это, верно, самым чистым утром, —
Мы тихо поплывем в воде реки холодной
И с ледником, спускающимся с гор…
Иль будем отдыхать в какой-то день в траве холодной
И будут лилии в реке спокойно плавать
Придет спокойствие к нам поздней благодатью,
Не будет больше надобности в песнях
Когда ни крыльев будет, ни обманов,
В долинах будем мы лежать, спиной к спине горы прижаты
И по реке неспешно будут плыть мосты
Там, с черным лебедем, прекрасным, нежношеим.
В день светлый будем мы лежать, спиной к спине горы прижаты
Мосты побиты будут на реке,
Или река опустится к мостам,
Или стена горы в долину приземлится
В какой-то день к реке прибиты будем,
И птицы с крыльями прекрасными, устало
Которым безразлично, где, откуда
До коих пор, куда и как летать,
Парят над нами, машут нам бесшумно,
К бесшумному отсюда машут саду.
И безразлично нам, откуда, где
Не почему, и не когда и ниоткуда
В какой-то день когда одни придем мы в сад.
ТЕБЯ, СЕБЯ ЗАБЫВАЮ
Ночью повторяю клятвы твои:
Колючки, терновник, боярышник. Собираю в снопы сны твои
Печаль моего моря, не смотри так отчаянно
Что ты не был единственным в моем шатре и что видел ты следы змия
На пороге. Ты забыл года голода моего
Русалок твоих в период отлива?
Нет блудницы здесь. Лишь удрученная женщина чинила твой невод,
Взращивала ворон. Все можно стереть, только не грех,
Только не пожар плачущей плоти?
Если уйдешь от меня в страну Уц или Тов
Передай привет Ивтаху, его дочери
Скажи доброе слово Иову —
Мы одного выпуска. Времена просто меняются
И мы с ними. Ты знаешь что не говорится о дружбе просто так.
(Когда-то сказала чайка: «Море, ты друг мне, море?»
«Отстань, — оно отвечало, — я уж привыкло к берегу»)
Со мной происходит что-то другое, может быть с запозданием
Но иногда мне смеется во сне
Или сорвет цикламены, ревнуя меня
С грустью считает сребристых, и ждет часами
С ворованными хризантемами, в дождь,
Соблазняет меня украсть улыбку моей сестры, охорашиваться
И когда я не отвечаю, и ты отдаляешься, плачу
В темноте над твоею глупостью, оплакиваю гордость свою, надеюсь
Повторяю с ненавистью клятвы твои навыворот:
Колючки, терновник, боярышник я теперь понимаю
Пью и пью чтоб забыть что идет разговор о яблоке диком
О любви в колючках медленно забываю
Тебя и себя забываю твою свою смерть забываю.
МОЖЕТ БЫТЬ И ТЫ МОЖЕШЬ
Прикосновение твоего берега боли к моему морю
Медленное обугливание алмазной тоски
Пеплом босым счастье улетучится на песках
Между шепотами греха и между мерцанием нарциссов
Непорочности. Мы что?
Обрывки лебеды? Корни греха?
Тень опускается над странами жизни до линии запада
Что после нее
Только море забвения одиноко лежит
До границ твоей памяти, сереющей,
На веках зари.
Есть островок напротив Виа-Марис, чайки, там лежит
Аристократия моря. Там ты цветешь
В белом
Ты мне не смей улетать на пороге любви
Не уезжай перед подъемом сети
Перед тем как полностью засеребрится ночь
Перед тем как запенится день
Ты видела
Как на острове Капри
Голубая пещера
Приманивает к себе море?
Может быть и ты можешь
ОНА ЛЖЕТ И ПЛАЧЕТ
Я ей сказал, пожалуйста, без милости твоей
Плывет в глазах твоих сребристый волос
Не знаю: он из моего снопа
Иль гость какой-нибудь ночной тебе его тайком оставил?
«Одна лишь ласточка весны не предвещает», — сказала ты, заплакав
«Но чайка, падая, как нож, вонзится в море осеннее…»
Сказал я ей. Пословица для умных хороша,
Ну, а теперь, пожалуйста, без милости, без жалости твоей.
Иди со мной, сочтем спокойно связанные нити
Доколь не порвалась серебряная цепь
И оставит гость последний
Уйду я от тебя
И ты от меня уйдешь
Так я сказал, пожалуйста, без милости твоей…
Затем, что увидал в глазах ее сребристый волос
И она ж мне лжет про ласточку одну
Осеннюю
Которая весны не предвещает
И лжет и плачет
К ТЕБЕ СТИХИ
I
Так вот ты какова
Голубка, которую послал я посмотреть
Спустилась ли вода
И наступил конец ли всему — и поколенью, и греху
И сможем ли все снова развратить
Моя голубка
Ты ничего в пустыне не нашла
Лишь только лист
Так почему ж молчишь ты
Так почему же наполняешь рот маслиной
Тебе я распахнул окно
Я видел как летишь ты и грешишь
Но о возвращении твоем молилось сердце
В чьих силах оставаться одиноким
На Арарат-горе
II
Пойдем же спать
Я при своем, ты при своем
Забвенья ангел пусть рассеет
Меж мною и тобой сыреющий туман
Тот, что утрами ноября плывет в долинах
Не плачь
Что редкий час прошел в неприкосновенье
Нет объясненья у меня, но
Нет в этом также недоразуменья
Быть может, нежность паутины сна
Рассеет снов печаль, быть может
И раны заживут
Дай боли, чтоб сама покрылась
Темнотой
Ведь ничего не сделаешь
И так уж очень поздно
Сейчас
Ну так пойдем же
Спать
СОВЕТЫ ДУЛЬЦИНЕЕ
Если бы ты увидела, как он похудел,
Увидела клочья его бороды, его расширенные зрачки,
Голодных птиц, выпорхнувших весной из его гнезда,
Ночные кошмары, исторгающие стоны из его сердца.
Да одна ложка супа из твоей руки вместо всех фантазий государства,
Твое маленькое почтение к его печали —
И он вернется, пересечет Гвадалквивир… все реки!
Ты можешь теперь без боязни играть с его сном,
Представить себе топ его рыцарей
На каменных плитах Испании.
Но милосердия каплю для тощего Россинанта!
Но немного любви и обмана, так мало…
А где же ты?
ДО КОНЦА ПОЛЯ
Урок природы юности моей
Искусство и все прочее — потом,
И только ты
Бутон песков нежнейший
Бутон песков нежнейший
На жизненном пиру я был стыдливым гостем
И даже нынче
Слишком поздно стать другим
В мои года прекрасней, говорят,
Сбор тихого прощанья, забытья,
Уступка.
Встать печальным и прекрасным ради
Любви полуночной молитвы
Из гордости какой-нибудь
Или какого-то осеннего волненья
Но что же делать мне, Малкомия моя,
С красивым тем отчаяньем, в чужом кричащем поле?
Оно прельщает отряхнуть песок тот, золотистый, с юности моей
Чтоб лгать я продолжал, что серебро волос — не старость
А подготовка нежная для путешествий,
Малкомия, красавица моя, быть может, перестать мне
Кто думает
О, если ты еще в своих песках
Открыла листья, лепестки, кто думает о том чтоб умереть?
Смотри ж, по полю до конца иду я и иду
Последние комментарии
1 день 17 часов назад
1 день 21 часов назад
1 день 23 часов назад
2 дней 27 минут назад
2 дней 1 час назад
2 дней 2 часов назад