Один в джунглях. Приключения в лесах Британской Гвианы и Бразилии [Виктор Джордж Чарльз Норвуд] (fb2) читать постранично, страница - 75

разжечь огонь. Больше мне не приходилось бесконечно возиться с кремнем и щепками. Я стал применять другой способ, о котором, несомненно, вспомнил бы с самого начала, не будь мой мозг одурманен лихорадкой. Теперь у меня была трутница — коробка из-под табака, в которой лежала обугленная тряпочка. Искру надо был высекать по-прежнему, но все это уже не представляло сложной проблемы. Достаточно было нескольких искорок, чтобы поджечь тряпочку, а потом я без особых трудностей переносил огонек на пучок травы или лучинку, осторожно дуя на тлеющий трут.

Мох и щепки вскоре запылали и закрутились, потом огонь охватил крупные ветки. Когда языки пламени стали лизать ствол мертвого дерева, я подбросил в огонь мокрых прелых листьев. Густо повалил едкий желтый дым, окутал ствол и стал проникать в трещину.

Оттуда выскочила двенадцатидюймовая многоножка и мгновенно скрылась в трещине другого бревна. Откуда-то сорвалась небольшая сова и стала кружиться среди путаницы неподвижных ветвей. Из грязи выпрыгнула огромная зеленая жаба, уселась на кривом корне и уставилась на меня своими выпуклыми глазами. Ее горло бурно вздымалось, она закрывала при этом глаза и громко квакала. Ярким пламенем вспыхнули поднимавшиеся со дна трясины струйки болотного газа, охватив корни поверженного гиганта. Потревоженные дымом пчелы сердито загудели и заметались в нерешительности. Вереницы муравьев отчаянно забегали во все стороны.

Вдруг почти весь золотистый рой поднялся, отлетел на несколько ярдов и опустился на другое дерево с подветренной стороны. Из трещины все еще вылетали отдельные пчелы по одной, по две и, одурманенные дымом, падали иногда в воду. Я принялся рубить ножом ствол у самого «улья». После нескольких ударов гнилое дерево просело и изнутри с гудением вылетело еще несколько пчел. Одна забралась мне под рубашку, но, не ужалив, вылетела через дырку обратно. В клубах дыма я уже видел груду медовых сот. Они влажно поблескивали, когда их охватил жар пламени, и со ствола стали стекать капли растопленного воска и меда.

Я воткнул мачете в золотистую массу и начал выламывать куски. Глаза у меня слезились от едкого дыма, но я все же добрался до этого сладкого чуда. Обугленный ствол прогнулся и осел в илистую топь. В воду упал кусок горящего дерева и погас с громким шипением, окутываясь клубами пара. Я отправился дальше, наслаждаясь захваченной добычей. Мед был жидкий, грязный, смешанный с воском, но я с жадностью пожирал кусок за куском, пока меня не замучили насекомые, и я должен был смыть с лица и бороды липкие остатки.

Вокруг носились мухи кабури. Укусы их были похожи на укол раскаленной иглы. Я зачерпнул из трясины немного глины и обмазался ею.

Меня стали беспокоить ноги. Левая пятка была стерта, а между двумя пальцами чувствовалась сильная боль. Сапоги мои порвались и потрескались, подошвы стали тонкими, как бумага, и в некоторых местах протерлись до дыр. Но все же эти сапоги оказались удивительно прочными. Любая другая обувь при таком тяжелом пути давным-давно разлетелась бы в клочья. Если регулярно смазывать их специальным составом, сапоги продержались бы всю обратную дорогу до Джорджтауна без серьезной починки. Но после длительного пребывания в сырости кожа позеленела от плесени и отстала от рантов.

Ведь я не снимал сапог с самой Эссекибо… Когда я в конце концов с трудом стянул их с ног, мне в лицо ударил невыносимый едкий запах. Носки все протерлись, пятки были совсем голые, а остатки шерсти свалялись в твердые комки. Между болевшими пальцами на левой ноге отложили свои яички тропические песчаные блохи «чиго». Это место распухло и представляло собой белый волдырь размером с горошину, с черным пятнышком в середине. Аккуратно выковырять их оттуда щепочкой было нелегко, хотя и не особенно мучительно. После удаления волдыря на ноге осталась кровоточащая глубокая ранка.

Я срезал верх «носков» и натянул на лодыжки, стараясь прикрыть и пятки. Из какой-то щели выскочил одинокий муравей понопонари и устремился прямо на меня по бревну, где я сидел. Я раздавил его каблуком сапога, который держал в руке, и воздух наполнился сильным запахом муравьиной кислоты. Я нее знал, сколько миль уже прошел. Мне казалось, что сотни. Я брел уже много дней, утратив всякое представление о времени и направлении. От меня исходило ужасное зловоние, запах моего собственного тела и грязных лохмотьев вызывал тошноту. Борода свалялась клоками.

Дождь принимался лить через каждые несколько часов с удивительным постоянством. Иногда он продолжался всю ночь и большую часть дня. Часто за весь день мне не попадалось ни одного живого существа, даже птицы. Эти насквозь мокрые, угрюмые джунгли казались необитаемыми, но каждую ночь я слышал хриплый рев обезьян. Днем я почти никогда не видел ни одной обезьяны. Я брел по тропинкам, пробитым в подлеске тапирами, оленями и свиньями, но ни разу мне не повстречался ни олень, ни кабан, хотя несколько раз я довольно близко слышал пронзительный