Андрей Родионов В электричке
Андрей Родионов — один из самых значительных поэтов России. До сих пор работает в красильном цехе одного из московских театров. Пишет стихи, стоя за одноногим столиком в чебуречной. Раньше выступал в клубах вместе с панк-группой «Братья — короли». Его поэзия — поэзия окраин большого города: заборы, электрички, дешевый алкоголь, борьба с инопланетным разумом.
В электричке
В электричке — капли на оконном стекле,
Пассажиры заняты транспортным флиртом,
Вверх ногами висит на стене
Реклама борьбы со спиртом.
Он сел напротив меня.
Трехголовый, я сразу понял, что свой.
Откуда-то на три дня
Прилетел погулять выходной.
Нам слов не надо, чтоб говорить,
Не надо мыслей читать.
Это миф, что сказочные герои не любят пить,
Просто они не умеют блевать.
— Где здесь можно? — спросил он
И похлопал себя по горлу.
— Можно на следующей взять гондон
За тридцать шесть рублей пол-литровый.
У него пятнадцать, и у меня четвертак,
Мы вышли в Подлипках, взяли пол-литра.
— Пошли теперь в гости, ты клевый чувак,
Здесь живет художник по кличке «Палитра».
Это он нас когда-то нарисовал:
Тебя, алкаша, и меня — Змей-Горыныча.
Ты стоял на четвереньках, а я летал
На плакате, заказанном противниками синего.
И он повел меня в престранные гости,
А там все сидели уже на игле,
И художник, руками, трясущимися от нарко-похоти
Рисовал мак, выросший на пне.
Наркологи этот плакат заказали:
Пень означает, что все потеряно,
Все, во что верили, все, что знали,
А мак как бы заменяет огромное дерево.
Что это за дерьмо, в натуре?!
Что изобразили твои карандаши?!
Мак не пускает корней в древесной структуре,
Об этом знаем даже мы, алкаши!
Сраный создатель отстойных плакатов,
Выйди на улицу и посмотри вокруг!
Лучше нарисуй дерьмо на лопате
И напиши: «Добро пожаловать в Москву!»
— Это очень хорошая идея, — сказал он, и выгнал нас, —
И меня, и трехглавого змея.
Все это время у подъезда опер пас:
— Ну что, ребята, медленным затарились?
Покажите мне вены, вы, два говнюка,
Дырок нету, по ноздрям запарились?
Новички в этом деле? Гоните оба дозняка!
— Мы не брали героина, мы по синему делу,
И денег у нас нету ни копья!
Я очнулся в электричке, привалившись к чужому телу.
Что было с нами дальше, не помню ни хуя.
Да так ли это важно — то, что было когда-то,
Капли продолжали стучать и стучать за окном.
Выхожу, а на вокзале везде плакаты:
«Добро пожаловать в Москву!» — и лопата с говном.
Скандофорды На платформе Москва-Третья
Продает скандофорды
Маленький дедушка в пиджаке.
Морщины на лбу у него как фиорды,
И синяя жилка на желтом виске.
— Мне семьдесят пять лет,
Я продавать скандофорды вынужден,
Чтобы купить дорогие лекарства, —
Так говорит, глядя на наши наглые морды.
Я не купил скандофордов у деда,
Я не люблю ребусы,
Чтобы убить время, оставшееся до смерти.
Достаточно купить дорогие лекарства.
Мне тридцать лет, и я вынужден
Ездить на электричках и на метро.
Не заставляйте меня хотя бы
Разглядывать скандофорды по дороге!
Монах и девочка с глазами собаки
Совещаются, кто первый пойдет в вагон побираться.
Они еще старые не очень,
Но им тоже нужны дорогие лекарства.
И вот уж следом вошли музыканты,
Раздались синтезатора мощные аккорды:
Будут деньги на дорогие лекарства,
И даже хватит на скандофорды.
Гуляет поезд по кривым фиордам,
Карманы забиты ненужным, прошлым.
И все уже в прошлом мои скандофорды,
И дорогие лекарства тоже.
* * *
Красавица и наркоманка с длинными ногами
Живет со мною уже около года.
Она бывшая девушка известного музыканта,
Совершенно сторчавшегося рейвера-урода.
Я знаю: наверное, она мне не изменяет,
В последнее время чего-то боится:
Старается не встречаться со старыми друзьями,
Предпочитает общение с одноразовым шприцем.
Я ее понимаю, она усталая сука,
Нужна тихая гавань и большому фрегату.
Со мной она отдыхает — я спокойный и скучный,
И никогда при ней не ругаюсь матом.
Она работает секретаршей, я потихоньку ворую
В секонд-хендах, магазинах USA Global,
Приторговываю шмалью, на Арбате танцую:
Под рейв перед лохами кручу жопой.
Мама говорит: во всем жена виновата,
Что я скоро надорвусь, да и я сам это знаю.
На кончике иголки коричневая вата,
Но я не боюсь, это жизнь такая.
Я стараюсь быть сильным, стараюсь быть смелым,
Пить наравне с ее бывшими френдами.
Жить по-настоящему, отдавать всего себя,
Хотя по жизни окружен сплошными секонд-хендами.
Она тоже секонд, в некотором роде:
Вещи устают и ищут тихих хозяев.
И, кстати, героин, в отличие от природы
Не оставляет впечатления потерянного рая.
* * *
Олег и Валентин повстречали Леонида,
Который дал им утром денег,
Чтобы ему привезли белый.
Вечером они и повстречали Леонида,
И Леонид спросил Олега и Валентина:
— Ну что, привезли?
Олег и Валентин достали белый.
Леониду, когда он развернул, показалось,
Что его обманывают.
— И это все? — спросил он.
— Это все, Леонид, — отвечали друзья.
— Но здесь очень мало белого,
Тогда отдавайте деньги!
— Деньги у нас отняли в милиции, Леонид, —
Отвечали друзья.
Я слышал, как они орали друг на друга
Практически до самого метро «Чеховская».
— Где деньги, где деньги, Олег и Валентин?!
— Нас кинули, Леонид, нас кинули, Леонид!
— Танцующий приедет сейчас
Скиньтесь со Стасом, если хотите.
Танцующий привезет белый
Через полтора часа, подождите.
— Нет, Леонид, не доставай ножа!
Давай, Леонид поговорим не спеша!
Олег и Валентин, Олег и Валентин…
— Где белый, где деньги?
— Потом поговорим.
Около метро «Чеховская» я встретил
Танцующего и Стаса.
Они были под белым.
* * *
Однажды на море, стоя около дельфинария
И находясь в плохом настроении
Я услышал вдруг из репродуктора: «А сейчас прозвучит ария»,
И следом отвратительный рев вместо пения.
Не сразу я понял, что это была
Из дельфинария прямая трансляция.
Мое настроение упало ниже нуля,
Но после этих мерзких звуков
Я вдруг услышал овации.
Дельфиньи старанья были сполна вознаграждены
Заполненным до отказа зрительным залом:
Люди, приехавшие со всех концов страны
Считали хорошим то, что я считал калом.
Мне захотелось курить, хотя на отдыхе я не курю.
Я решил, что с меня довольно арий.
Пройдя метров двести, я сел на скамью у какого-то здания,
Но это оказался еще один дельфинарий.
И когда из открытых дверей донеслось:
«А сейчас вы услышите пение котика»,
Я сорвался со скамьи, как будто сел на гвоздь.
Еще немного, и мне опять захочется наркотиков.
К сожалению, я не мог уходить,
Поскольку у меня здесь была стрелка забита.
Что заставляет этих животных так выть?!
Что заставляет так выть паразитов?!
А может, они глумятся над тем,
Что люди прикалываются к их мотивам?
Они, дельфины, в натуре ничего не стесняются совсем:
Чего стесняться, если ты — рыба!
Но больше всего меня умиляло то,
С каким восторгом их пение встречала публика.
Наверное, чувствуешь себя как Кусто,
Слушая звуки моря, не выходя из кубрика.
В тот вечер я сильно напился с горя,
И все равно долго не мог забыться сном:
Мне казалось, я слышу чье-то пение из моря,
Но это пение мне уже не казалось таким говном.
* * *
Мой ночной вор Алик
Ходит за мной по пятам.
Если я пьяным заснул на бульваре,
Алик сразу лезет ко мне в карман.
Алик за три года украл у меня
Три пейджера и два телефона,
Один бумажник, в котором было два рубля,
Еще две кожаные сумки стали добычей этого вора.
Один раз проснувшись на лавочке утром
Я обнаружил на пальцах пропажу серебряных гаек.
В моей записной книжке была сделана надпись красной ручкой:
«Привет. Я твой ночной вор Алик».
Кажется ночью, в пьяном бреду,
Я видел его лицо в бумажном стакане.
Алик, Алик, гореть тебе в аду!
Гореть тебе в аду, проклятый Алик!
Мой ночной вор крадется за мной,
Когда я иду в ночное кафе.
С клетчатой сумкой, пока пустой,
Он ходит вокруг меня и улыбается мне.
Алик — акула ночных скамеек,
Это стая наглых чаек.
Вот все, что умеет
Мой ночной вор Алик.
Когда-нибудь я куплю гранату
И обклею ее золотою фольгою:
Пусть Алик взорвется, вернувшись на хату,
И больше не будет ходить за мною.
Пусть он подавится золотым пейджером
И еще одним золотым телефоном.
А я спокойно вздохну, и вечером
Тихо пойду дорожкой знакомой.
* * *
Давным-давно, в магазине «Книги»
Работал я экспедитором-грузчиком.
Входившая в моду профессия барыги
Заставляла меня относиться к книгам, как к мусору.
В то время произошел случай со мной,
Точнее, неприличный случай с моим начальником.
А моим начальником была женщина-алкоголичка.
Она пила, как лошадь, работала, как вол.
«Под небом голубым есть город золотой», —
Ей очень нравилась эта песня.
Временами у нее начинался запой,
Шаг за шагом она приближалась к бездне.
К бездне, в которой, если лететь до самого дна,
Можно попасть в Золотой Город прямиком.
Забыл сказать: она пила не одна,
А с мужем своим, телемастером, обычным мужиком.
Однажды приходит она рано утром на работу
И сразу вызывает меня:
— Иди и купи портвейна на сотку.
По тем временам это было до хрена!
Мы сели пить, и примерно к обеду
Выпили все, что я на сотку принес.
— Сходи еще, я домой не поеду:
Останусь здесь ночевать. — Не вопрос, —
Я отвечал, еле ворочая язык.
До этого мы, кстати, сидели молча,
Ее глаза были, как два входа в тупик.
Мы выпили еще, и я услышал такую
Историю, достойную пера Генриха Сапгира:
Мать ее мужа разрешала этому мудаку Юре
Днем изменять жене в своей квартире.
Сама же отмазывала его перед женой,
Говорила, что он пожрать к ней заходит.
«Под небом голубым есть город золотой», —
Пришла мне на ум одна из ее любимых мелодий.
— И как же вы вычислили этого вонючего козла? —
Спросил я, вытягивая сигарету из ее пачки.
— В обед случайно к его матери я зашла,
А она открыла дверь, не надев собачки.
Он валялся на диване с какой-то блядью,
А мать слушала в это время «Маяк».
И тут она заплакала.
Она плакала до вечера, и мы пили коньяк.
Вскоре ее уволили за пьянство,
Потом и меня поймали на воровстве.
И я всегда вспоминаю об этом блядстве,
Когда читаю в своей трудовой книжке,
Что уволен по статье…
Город тупиков, гаражей и заборов,
Рождает истории, одна паршивей другой.
Я стою на пустыре с трудовой книжкой вора
И пою: «Под небом голубым есть город золотой».
* * *
Проезжая мимо помойки
Иногда увидишь: в грязи
Лежат холодильник или плита,
Расписанные фантастическими цветами.
Эта тяга народа к творчеству
Умиляет и настораживает,
Но примитивное зодчество
Помойку облагораживает.
Твой холодильник не такой, как у всех,
На твоем серванте — бумажная аппликация.
На стене — картина неизвестного художника,
Который умер в четырнадцать лет
Во время мастурбации.
Ты как вылезший наружу конец пружины диванной,
Ты была большая оригиналка.
Твой холодильник, раскрашенный странно
Я вспомнил, проезжая мимо свалки.
И пусть уже пусто, и нет просвета:
Потянулись заборы и гаражи,
Ты продолжаешь вкладывать душу в предметы,
В предметы, у которых нет своей души.
* * *
Я сел в поезд одного из направлений местных,
Вагон был почти пустой.
Заняты были всего три места,
И все три заняты передо мной.
На одной скамье сидели втроем
Баба и два мужика.
Я им, видимо, помешал, не знаю, в чем:
Они с ненавистью посмотрели на меня.
Вагон тронулся, я устроился удобно,
И притворился, что крепко сплю.
Минуты три они сидели спокойно,
Потом пересели на другую скамью.
— Что они там делают, узнать пора бы, —
Продолжая как-будто спать,
Я увидел, что торчащую над сиденьем голову бабы
Мужская рука попыталась обнять.
Внезапно один из мужиков обернулся,
Но я вовремя успел глаза закрыть.
— Только бы этот мудак не проснулся, —
Услышал я голос, но чей, не смог определить.
Тогда я решил вскрыть неизвестности дамбу,
Узнать тайну их странного поведения.
Я встал, взял сигарету и пошел в тамбур.
Все трое вздрогнули при моем появлении.
Раньше я мог видеть только их головы:
Спинка сидения загораживала тела.
Но подойдя к ним, я увидел, что все трое — голые,
И лишь подвернута на шее водолазка на бабе была.
Докурив сигарету, я вернулся,
Оргия была в самом разгаре.
На меня уже не обратил внимания никто,
И я спокойно сделал несколько фотографий.
Завтра продам их в «Мегаполис-Экспресс»
По двести рублей за штуку.
Репортаж под названием «железнодорожный секс»
Прославит двух работяг и привокзальную шлюху.
* * *
На платформе Северянин,
Северянин, Северянин
Пьяный инопланетянин
Электричку поджидал.
Подошел к нему я сзади,
Добрый, блядь, самаритянин,
Подошел к нему я сзади
И коленкой наподдал.
У меня крепки коленки,
У меня крепки коленки,
Полетел он как в тарелке
Над платформою пустой.
Колесом товарный поезд
Раздавил его по пояс.
Мерзкий маленький захватчик!
Не такой уж ты крутой!
Прилетали тут тарелки,
Очень черные тарелки,
Злые инопланетяне
Гнули щупальца свои.
И нависли надо мною,
И со мной забили стрелки
Ночью в следующую среду
У созвездия Змеи.
Над платформой Северянин,
под платформой Северянин
Мертвый инопланетянин
Улетел в последний рейс.
Я уехал в электричке,
Я куплю змею на Птичке,
Я отвечу им предметно
За работу МПС.
Из «Галактического цикла» Ройтан
Это страшное место — планета Ройтан
Здесь одни кабаки и бордели!
Здесь в кругу безобразных инопланетян
Я полжизни истратил без цели.
Где ответ на вопрос, почему я такой?
Я не знаю такого ответа.
Я опять просыпаюсь в кровати чужой —
В лапах монстра с далекой планеты
Я хотел стать разведчиком новых миров,
Чтобы мною гордились земляне.
Но, физически креп, да душой нездоров,
Я застрял на проклятом Ройтане.
Нет забот у меня, лишь бы денег достать,
Чтоб потратить их в грязных притонах…
Лишь когда у меня перестанет стоять
Из десанта повестка догонит.
* * *
На подходе к системе Вега
Почувствовал грохот удара.
Пробоина в нижнем отсеке —
Это начало кошмара!
Звездолеты врагов Основания
Появились на мониторе.
Командир обратил наше внимание
На тот факт, что все мы сдохнем вскоре.
Сдаваться не имело смысла:
Тех, кто сдается пытают.
Лазерной пушки раздался выстрел,
И у нас отвалилась часть кормовая.
Почему же молчит наша артиллерия?!
Враги нас уничтожают целенаправленно.
Это генералы Галактической Империи
Привели сюда свою огромную армию.
Прощайте, жена и дети!
Уже командир застрелился,
И штурман-предатель на самодельной ракете
В игрек-пространство смылся.
Разваливается на части наш звездолет,
Оставшиеся в живых сходят с ума.
Вот и закончился наш полет —
Нас ожидает космоса вечная тьма.
Нечего было черт знает куда летать
Неизвестно чего искать, черт знает где.
Сидели бы дома, едрёна мать,
А теперь нам, ребята, похоже пиздец!
Галактическая кулинарная
За бортом чужой и враждебный мир,
Новых странных планет круговерть.
Заболел инженер, и тогда командир
Разрешил подарить ему смерть.
Наше топливо кончилось, скоро как год
Мы дрейфуем в краю мертвых звезд.
Есть в огромных цистернах запасы белков,
От которых у всех тут понос.
Да, еды у нас хватит на тысячу лет,
Хорошо, что мы раньше умрем.
Мы дрейфуем средь мертвых и древних планет
И от пищи белковой гнием.
Говорят, что раз в год в этой части небес
Пролетает ракета с Земли.
А пока капитан мертвецов наших ест:
Инженера к нему унесли.
Может быть, он наврал, что двигатель мертв —
Зреет мненье средь наших ребят.
Может быть, мы лишь мясо для чьих-нибудь ртов:
Всех сожрут и вернутся назад.
Людоеды, чудовища древних миров,
Наберут в экипаж новичков,
Привезут их сюда, выключают мотор
И весь год потом жрут дурачков.
Злобный ящер в контейнере — это был груз
Зоопарку на Альдебаран.
Может быть, с ним вступили в преступный союз
Повар-враг и мудак-капитан.
Почему до сих пор отвратительный монстр
Не подох от нехватки еды?
От белковой-то пищи воротит он нос:
Год прошел возле красной звезды.
Скоро год. Исчезает один за другим
Моего корабля экипаж…
Скоро очередь, Марта, за мужем твоим.
Не волнуйся, я робот-муляж!
* * *
Превращаются в ткани живые машины,
Неживые машины мои.
Я человек лишь наполовину —
В созвездии Наполовину-Змеи.
Пока вены не вскипели жидким металлом,
Надо оторвать лицо от резинового коврика.
Кто укрыл меня силовым одеялом,
Кто пожалел робота-алкоголика?
В брошенной крепости на планете-пустыне
Я прихожу в сознание после бойни.
Кто меня вылечил — свои, или чужие,
В краю, где бушуют звездные войны?
Это женщина с золотистыми волосами
В конце коридора с обвалившимся потолком,
Это она меня выходила,
И теперь что-то произойдет между нами.
А в рубке остались бутылка и сифон.
Она — потомок расы древнейшей,
Она помнит Первых, а я ничего, хоть убей,
Она знает про тумбочку с фотографией гейши,
Она знает, кто уничтожил моих людей.
Затаившихся врагов не обнаружил локатор,
Мы были разбужены взрывом стен.
Она говорит: спи, отважный навигатор,
На этой планете ты и я — одни совсем.
Мое древнее волшебство исцелит твою душу:
Ты больше не вспомнишь про свой сифон.
Враги улетели, корабль твой разрушен.
На этой планете теперь навеки наш дом.
Я встаю, мои руки и ноги целы,
Дева берет мои руки в свои.
Но я лишь получеловек, и у меня в глазах прицелы.
И в инфракрасном излучении
Я вижу тело полузмеи.
Напрасно, дура, ты думаешь, что меня бросят свои.
Но я пока ничего не расскажу тебе:
Инструктор в школе предупреждал,
Что когда такие женщины просят —
Лучше соглашаться и все терпеть.
Здесь три луны и четыре солнца,
И воздух, которым можно дышать.
Пойдемте, мадам, чем-нибудь там займемся,
А звездные войны могут подождать.
* * *
Гуманоиды в трюме завыли
Обычную песню рабов.
Они нашли его в зарослях,
В зарослях синих грибов.
Он убежал с плантации,
Три дня и три ночи не ел.
Они нашли его в зарослях —
Когда он уже околел.
— Это последний землянин
В нашей звездной системе, —
Сказал надсмотрщик строгий.
— Хоронить в нерабочее время!
Никто не выдерживал долю
На невыносимо-тяжелой работе.
Они нашли его в зарослях,
Похоронили в болоте.
В трюм спустился надсмотрщик,
Бластер поднял и сказал:
— Кто будет петь эту песню —
На завтрак получит свой кал!
Гуманоиды больше не выли,
Наступила везде тишина.
На той планете, куда они плыли
Зарослей до хрена.
Последние комментарии
1 час 22 минут назад
1 час 31 минут назад
1 час 37 минут назад
1 час 57 минут назад
2 часов 6 минут назад
2 часов 27 минут назад