Реверс ЛП [Кейт Стюарт] (fb2) читать онлайн

– Спасибо, но мой рейс только через четыре часа.

– У меня есть свободное время, – он проходит мимо меня, чтобы взять мой ожидающий чемодан. – Поедем по живописному маршруту.

– Джоэл, это действительно не обязательно. Я не хочу занимать твой день.

– Ты его не занимаешь. Либо потусуюсь с тобой, либо буду скучать на парковке, – говорит он, оглядывая комнату.

В голове возникает дюжина вопросов, в основном о том, какая это будет парковка. Находится ли в здании, у которого он ждал, Истон, и где оно расположено.

– Джоэл, серьезно, передай ему спасибо, но...

– Я не приму «нет» как ответ, так что сдавайся. К тому же, я могу придумать массу способов провести день похуже. Его теплая улыбка успокаивает меня.

– Ладно, – соглашаюсь я.

Он снова оглядывается.

– Все забрала?

– Дай мне проверить все в последний раз, и я встречу тебя у лифта.

– Хорошо.

Не в силах удержаться, я хватаю два оставшихся куска тоста с подноса от завтрака и выбрасываю их на балкон, прежде чем быстро захлопнуть дверь, едва избежав взрыва хлопающих крыльев, который последовал за этим.

Проверив ящики и ванную, я оставляю купюру на столе в качестве чаевых для горничных и оглядываю комнату, понимая, что мое время вышло, но источник моей меланхолии находится где–то за пределами этого номера. Тем не менее, я замечаю, как беру сорокадолларового плюшевого мишку в красном свитере с логотипом отеля, прежде чем выйти – сувенир на память о времени, проведенном здесь, о воспоминаниях, которые мне будет трудно забыть в ближайшее время. Особенно о тех минутах, когда Истон пел для меня – и впервые на публике.

Подойдя к Джоэлу, который уже ждет в лифте, я захожу внутрь. Он смотрит на мишку и ухмыляется. Я лишь пожимаю плечом в ответ.

Оказавшись на улице, я следую за ним к внедорожнику, припаркованному у подъезда. Достаю куртку Истона, лежащую на моем чемодане, и накидываю ее, не в силах пока с ней расстаться. Джоэл с трудом скрывает ухмылку, открывая для меня заднюю дверь, а я лишь фыркаю, обхожу его и запрыгиваю на переднее пассажирское сиденье. Он усмехается, когда я захлопываю дверь, и, устроившись на водительском месте, поворачивается ко мне.

– Я знаю одно место, где подают абсолютно лучшие морепродукты на Тихоокеанском Северо–Западе. Хочешь заехать?

– Звучит идеально, – лгу я.

– Это немного далековато.

– Что ж, у нас есть время, – напоминаю я ему.

– Ну тогда решено.

Я пользуюсь поездкой, чтобы поближе познакомиться с человеком, который, вероятно, ближе всех к тому, кого я не могу выбросить из головы с дня нашей встречи. Спустя долгие минуты пути наша вежливая беседа приобретает более личный характер. Пока я выяснила, что Джоэл – бывший военный, отслужил четыре года, прежде чем его наняли личным водителем и телохранителем Истона.

– Ни жены, ни детей?

– Не по своей воле. Я готов к этому, но проявляю терпение. Просто еще не нашел ее. Случится – когда случится.

– Думаешь, дело в работе?

– Нет, у меня было несколько длительных отношений, – он пожимает плечами, – просто они не сложились. В основном потому, что женщины, которые меня обычно привлекают, оказываются спятившими.

– Ну, это опасно.

– Ага, даже больше, чем эта работа.

Я провожу пальцами по ткани куртки Истона.

– Как ты поймешь, что нашел ту самую?

– Когда я буду скучать по ней слишком сильно, чтобы прожить без нее и дня, – только тогда я подумаю о том, чтобы поставить работу на последнее место.

– Неплохой способ это измерить, – соглашаюсь я, глядя в окно на мелькающие по обеим сторонам дороги деревья. Ненадолго мне приходит в голову, насколько высокий тариф за, казалось бы, поездку в никуда. Я поворачиваюсь к Джоэлу с нахмуренными бровями, когда он начинает сбавлять скорость, приближаясь к заброшенному, маленькому, обветшалому одноэтажному зданию.

– Что это?

– Остановка по пути.

Сбитая с толку, я ищу подсказки, пока не замечаю задний бампер грузовика Истона, припаркованного сбоку от уединенного здания. Мое сердце начинает биться в ускоренном ритме, когда Джоэл паркуется прямо перед входом.

– Ты обманул меня, – упрекаю я его.

– Ага, а ты выглядишь очень несчастной из–за этого, – отвечает он с ухмылкой, которая, я знаю, зеркалит мою собственную. – Иди, я буду ждать тебя здесь, – подбадривает он, а я смотрю на здание, и в дверях появляется Истон, от чего у меня перехватывает дыхание.

Его взгляд скользит по мне, пока я выхожу из внедорожника в его куртке и подбегаю к нему с улыбкой.

– Привет, – говорю я, приближаясь.

Истон отвечает тихим «Привет», прежде чем переводит взгляд на внедорожник и кивает Джоэлу в знак благодарности. Я ныряю под руку Истона, пока он придерживает дверь, и замираю на месте.

– Где мы, собственно? – спрашиваю я, когда дверь захлопывается позади нас, погружая в темноту. Единственный свет исходит из слабо освещенного коридора в нескольких метрах впереди. Глаза привыкают к недостатку освещения, и я различаю зону отдыха, полную потертых кожаных диванов, слева от нас и небольшую мини–кухню справа.

Истон стоит прямо позади меня, его грудь касается моей спины. Я чувствую легкое напряжение, исходящее от него, когда он говорит.

– Я хотел кое–что показать тебе перед отъездом.

– Хорошо, – соглашаюсь я, и он берет мою руку, что становится бальзамом на нашу поспешную прощальную сцену прошлым вечером.

Хотя я знаю, что он отстранился ради нас обоих, я не могу отрицать, что это было болезненно так, как я не была готова. Бабочки порхают у меня в животе, когда он мягко подталкивает меня вперед, чтобы дать себе пространство, а затем берет на себя инициативу, проводя меня по короткому коридору. Одна единственная дверь закрыта слева от нас, прежде чем он останавливается у другой закрытой двери справа. Открыв ее, он впускает меня внутрь, и я оглядываюсь.

– О, – говорю я, осматриваясь. Прямо перед нами – большой микшерный пульт с двумя удобными на вид креслами перед ним.

Длинный кожаный диван, выглядящий довольно новым, занимает добрую часть стены сразу справа от меня. Рядом с ним – стеклянная дверь, ведущая в звуковую кабину, расположенную напротив пульта. Кабина настолько мала, что в ней едва хватает места для инструментов, которые в ней сейчас находятся. Хотя она и оборудована всем необходимым, все выглядит безнадежно устаревшим. Несмотря на все необходимое, комната выглядит так, словно ее перенесли прямиком из 70–х, стены вокруг отделаны деревянными панелями. Я поворачиваюсь к Истону в недоумении.

– Это твоя студия?

Он смеется над моим очевидным удивлением.

– Не впечатляет?

– Выглядит как порно–съемочная площадка из 70–х и пахнет нафталином. Серьезно, Истон, зачем здесь?

– Я здесь в основном из–за этого пульта, и, как я говорил, я заработал каждый цент на свою запись. Это единственное место, которое я мог себе позволить.

– Пойми меня правильно, она, эм, достаточно хороша...

– Врунья, – он одновременно ухмыляется и ругает меня. – Это настоящая дыра. Но это был мой дом, с перерывами, на протяжении многих лет. Я спал на этом диване чаще, чем на своей собственной кровати.

– Ты его сначала протер дезинфицирующим средством? – подкалываю я.

– Я купил его новым, дурочка, – он рычит, подталкивая мое плечо.

– Так ты владеешь этим дворцом?

Он качает головой.

– Черт возьми, должен бы, учитывая, сколько времени я здесь провел, но нет. Я арендую его на долгий срок, потому что больше он никому не нужен.

Я открываю рот, чтобы что–то сказать, и он прикрывает его ладонью, а в его глазах пляшут искорки юмора.

Я отрываю его руку.

– Я только хотела сказать, что слой краски или... шаровой таран, и это место действительно может стать... чем–то.

Он морщит нос и щиплет меня за бока, я подпрыгиваю, и наши улыбки сталкиваются. Сердце трепещет в груди, пока мы на несколько секунд погружаемся друг в друга, а его ладони лежат по обеим сторонам моей талии. Я прикусываю губу, чувствуя, как тело начинает гудеть, оглядываюсь и пытаюсь представить его запершимся в этом реликте, который он называет своей студией.

– И ты здесь один?

– В основном. Ты говоришь так, будто это что–то плохое.

– Тебе не одиноко?

– Не тогда, когда в голове звучит музыка, – он стучит пальцем по виску.

– Ты прекрасен... – его взгляд мгновенно устремляется на меня. – ...и мне тебя жаль.

Он одаривает меня широкой улыбкой, а затем ведет меня глубже в комнату.

– Пошли, она не укусит, а крыс я вывел несколько лет назад.

– Это обнадеживает.

Он усмехается, пока я занимаю одно из двух кресел за пультом. Придав своему лицу самое серьезное выражение, я расправляю плечи.

– Итак, ты собираешься научить меня управлять этим космическим кораблем или как?

– Только если он перенесет нас в другую вселенную, – хрипло произносит он, занимая место рядом со мной. Его взгляд впивается в меня, и эти слова бьют точно в цель.

– Тогда чего же ты ждешь? Поехали.

– Я предложу тебе нечто получше.

Я притворяюсь занятой, поднимая рычаг, который, как я знаю, он с легкостью вернет на место.

– Не совсем понимаю, как это возможно, мистер Краун.

Он наклоняется под пульт, достает наушники, и я смотрю на него с разинутым ртом.

– Ты позволишь мне его послушать?

– Как ты напишешь свою статью, не услышав его?

– Мы оба знаем, что я...

Взгляд в его глазах, говорящий «играй дальше», обрывает меня.

– Именно, – иронично говорю я, откидываю плечи и с преувеличенным пафосом прочищаю горло. – Я не могу творить чудеса. Не знаю, как ты иначе ожидаешь, что я смогу повлиять на людей.

– Давай исправим это, – говорит он, и в его тоне слышится нервная нотка.

– Сколько людей уже слышали это?

– Мой отец... так что выходит, ты... вторая.

Из меня вырывается слышимый вздох.

– Истон.

– Да, даже моя мать не слышала, – тихо говорит он. – Я не хотел, чтобы она чувствовала давление.

Я смотрю на него с широко раскрытыми глазами.

– Ты доверяешь мне настолько?

– Видимо, да.

Желание броситься на него усиливается, и я изо всех сил стараюсь отодвинуть на второй план рой эмоций, грозящий захлестнуть меня.

– Надеюсь, оно не отстойное, иначе это может обернуться полным провалом.

– Время тикает, Батлер, а тебе нужно успеть на самолет и прослушать семьдесят семь минут музыки.

– Семьдесят семь минут. В этом есть какой–то смысл?

– Ты мне скажи. – Он мягко тянет за завязку, собиравшую пучок моих кудрей на макушке, игриво растрепывая их и распуская, прежде чем надеть наушники на мои уши.

– Зачем наушники?

– Потому что я слышал это уже слишком много раз и не хочу концентрироваться на музыке.

– Перфекционист? – спрашиваю я.

– Ты не представляешь, – говорит он, и его выражение лица становится напряженным.

– Я кое–что представляю.

– Ты собираешься заткнуться в ближайшее время?

– Извини, я в предвкушении, – я по–детски хлопаю в ладоши. – Ты же не собираешься правда смотреть на меня, да?

– Учитывая, что я ждал этого семь долгих лет, да, я, блять, абсолютно намерен это делать.

– Боже, без давления, – нервно выпаливаю я. – Если я так нервничаю, не могу представить, что чувствуешь ты.

– Уютно? – спрашивает он, уклоняясь от моего вопроса.

– Ага, – киваю я с особым пониманием.

– Закрой глаза, – шепчет он. Я мгновенно закрываю их, благодаря за передышку от необходимости быть так близко к нему и не иметь возможности прикоснуться. Это особый вид ада.

Все слова замирают, когда интро – атмосферная мелодия – окружает меня, и вот первые ноты начинают литься через наушники.

Я чувствую взгляд Истона: он сидит напротив, наши колени соприкасаются, его землистый аромат окружает меня, а его бархатный голос звучит в первых текстах. За считанные секунды я переношусь из слабо освещенной комнаты, в которой мы сидим, в его вселенную. Звучат тяжелые ударные, он поет между обжигающими гитарными риффами, и мои губы приоткрываются от тяжести посыла песни.

Вступительная песня подходит к концу, последние слова замирают в воздухе, а я таю в кресле, с пораженным сознанием, не открывая глаз. Когда начинает играть следующая песня, мои глаза от удивления широко раскрываются, и я вижу на лице Истона ожидающую улыбку – из–за резкой разницы в звучании между первой и второй песней. Обе по ощущениям разные, но одинаково феноменальные.

Мои глаза снова закрываются, пока он поет о недоверии. Когда песня заканчивается, я ненадолго открываю глаза, его губы приоткрываются, он пытается что–то сказать, но я намеренно отказываюсь снимать наушники, боясь пропустить хотя бы одну ноту. К третьей песне я уже на другой орбите, не в силах уделить ему ни секунды своего внимания, пока меня уносит все дальше и дальше в путешествие, в которое он с такой легкостью меня увлекает. В этой гениальности есть своя тема, но даже когда я пытаюсь мысленно делать заметки, я не могу сформулировать ни одной связной мысли.

Я чувствую всё это, мурашки снова и снова бегут по моей коже, пока я continually поддаюсь очарованию, взлетаю к неизмеримым высотам, чтобы затем быть унесенной в скорбь. Я теряю чувство времени, полностью поглощенная, эмоции борются во мне, пока музыка продолжает играть, давая лишь несколько коротких секунд передышки между песнями, чего категорически недостаточно, чтобы прийти в себя.

Журналистка во мне отчаянно пытается вернуть свое невозмутимое лицо, но даже когда я пытаюсь, мне не удается сформулировать ни одного связного предложения для того, что я переживаю. В конечном итоге, я отгоняю ее прочь, потому что он играет свою музыку не для той журналистки, что живет внутри меня.

Так что я сижу, не в силах скрыть всю полноту чувств, которые он во мне пробуждает. Горло сжимается, его голос дергает за последние ниточки моего самообладания, глаза наполняются слезами, которые вырываются наружу и струятся по моим щекам. Я не останавливаю их и не смахиваю. Он заслужил каждую из них.

Истон Краун создает прекрасную музыку, его звучание не похоже ни на что, что я когда–либо слышала. Слабые отголоски музыкантов – прошлых и настоящих – пронизывают его пронзительные тексты и сложные мелодии, но в уникальной манере, которая, я знаю, будет отмечена в истории как его собственная.

Правда становится очевидной по мере того, как я продолжаю слушать и понимаю, что он, вероятно, совсем не стыдится того, что его отец помог ему с продюсированием. Он гордится этим. Я прихожу к выводу, что он не хочет, чтобы было публично известно о помощи, потому что звук, который он создал, уникален и принадлежит только ему.

Я знаю, что если открою глаза, это может меня разрушить, поэтому я откидываю голову на кожаное сиденье – мои чувства обострены до невероятной степени, пока он продолжает вести войну с каждой моей эмоцией. Его блестящие, прекрасные тексты и тщательно выстроенные мелодии топят меня бесконечными минутами, пока я захлебываюсь в ощущении его умопомрачительного творения. Я принимаю каждую секунду этого чувства.

В тот самый момент, когда я достигаю неизмеримых высот от красоты новых строк, Истон снимает с меня наушники и отключает их, и прекрасная баллада окружает нас обоих, когда я открываю глаза. Готовые похвалы замирают на моем языке, когда губы Истона захватывают мои.

Глава 22. Натали

«Wicked Game» – Johnnyswim

Я вздрагиваю, и мой вздох тонет во рту Истона, когда он с голодом, о котором я могла только мечтать, вводит свой язык между моих губ.

Я мгновенно приникаю к нему, мой поцелуй столь же жаден, мой встречный толчок столь же отчаян, наши языки сталкиваются в бешеном ритме. Словно он ждал все то время, пока я слушала, чтобы обрушить это на меня. Я чувствую это каждой клеткой и вижу на его лице, когда Истон отрывается ровно настолько, чтобы оценить мою реакцию. В своем поиске он ищет и находит разрешение, прежде чем его губы снова захватывают мои в очередном выжигающем душу поцелуе. На этот раз – глубже, чем предыдущий, его ладони охватывают мое лицо, и он окружает меня.

В следующее мгновение я уже обвиваю его, провожу языком по его шее, вдыхая его запах, пока наши рты снова не сталкиваются. Все мое существо воспламеняется, пока наши губы и языки отчаянно движутся навстречу друг другу, а влажность заливает мое нутро.

Его поцелуй дает мне новую жизнь, меня забрасывает еще дальше на орбиту, я чувствую вибрацию его стонов, которые подбадривают меня, пока я открываюсь для него.

– Истон... – хрипло выдыхаю я между поцелуями, а его глаза прожигают меня жарким огнем.

Видя его реакцию на нас, я полностью освобождаю себя, позволяя подавляемой до сих пор потребности захватить меня целиком. Всего один раз. Всего один раз я позволю себе обладать им. Всего один раз я отдам ему всю себя – без сдержанности, без мыслей о других живых душах.

В этой вселенной существуем только мы.

Музыка продолжает пронзать самые глубины меня, пока я, удерживая его лицо, останавливаю его. Тут я осознаю, что мы посреди комнаты, а я обвилась вокруг него. Несколько секунд мы просто смотрим друг на друга. Один такт, другой – и наши губы снова сталкиваются.

Тело вибрирует от потребности в большем – в большей близости, – он поднимает нас и подходит к дивану, где мягко укладывает меня, устроившись между моих ног. Толчок его языка в мой рот совпадает с движением его бедер, и я вздрагиваю, почувствовав его твердую длину у самого центра. Безумная от вожделения, я впиваюсь пальцами в его густые волосы, пока он опускает свои поцелуи ниже по шее, обласкивая каждый дюйм обнаженной кожи губами и языком.

Его сладострастные поцелуи скользят между моими губами и шеей, прежде чем он впивается зубами в мое плечо, сильнее вжимаясь в меня. Я вскрикиваю, впиваясь пальцами в его плечи, пока он снова и снова доводит меня до самого края.

– Истон… – умоляю я, все мое тело напрягается, и чувства вот–вот поглотят меня с головой. Он останавливается, понимая мою безмолвную просьбу. Я не хочу никуда идти без него.

– Черт… – выдыхает он, глядя на меня тяжелым, страстным взглядом. Вид возбужденного Истона Крауна – это, безусловно, самая сексуальная чертовщина, что я видела в своей жизни.

– Еще, – требую я, пока он упирается своими мускулистыми руками по бокам от меня и отстраняется. Следующий толчок его бедрами заставляет меня видеть звезды – он попадает точно в цель. А от следующего все мое тело содрогается в конвульсиях.

– Скажи мне, чего ты хочешь… – подстегивает он. В ответ я рвусь к его ремню, и один лишь звук расстегиваемой пряжки почти доводит меня до оргазма. Я запускаю руку в его темно–синие боксеры и сжимаю его член в ладони.

Он ругается сквозь зубы, удерживая себя на весу, пока мой взгляд скользит вниз, и я вижу блестящую каплю влаги, проступившую на большой головке его идеального, толстого члена. Я провожу большим пальцем по ней.

– Проклятье, – вырывается у него, когда я поднимаю на него взгляд и вижу, как он отзывается на мое прикосновение, на ощущение «нас».

– Сейчас, пожалуйста, прямо сейчас, – приказываю я, не в силах вынести еще секунды ожидания. Он стаскивает свою футболку, а затем помогает освободиться от моей. Не отрывая от меня пламенеющего взгляда, он снова делает толчок, заставляя меня испытывать еще большее желание, еще большую готовность. Я раздвигаю ноги еще шире, но тут он отстраняется, стаскивает мои угги и перекидывает их через плечо.

Не сводя с меня полного огня глаз, он расстегивает мои джинсы и снимает их вместе с трусиками.

Приподняв меня, он расстегивает бюстгальтер и устремляется к добыче, заключая всю мою грудь в рот, в то время как сам спускает джинсы и боксеры до середины бедер. Затем он прижимается ко мне, его обнаженный член скользит по моему влажному центру. Мы оба вскрикиваем, когда похоть полностью охватывает нас. Он вцепляется в спинку дивана и входит в меня одним властным, решающим толчком.

Наше синее пламя становится ослепительно белым, когда его полуприкрытые глаза встречаются с моими, и я вздрагиваю от растяжения и вторжения. Я смотрю на него, мой рот приоткрыт, зрение затуманивается. Ничто еще не было таким блаженством.

– Черт, Натали, – его шипящий голос полон самообладания. – Ты в порядке?

– Пожалуйста, пожалуйста, двигайся, – я стону, пока он смотрит на меня с вожделением и изумлением.

– Презерватив, – он тяжело выдыхает. Я смыкаю ноги вокруг него.

– Я в безопасности, пожалуйста, Истон, пожалуйста, просто, черт возьми, двигайся, – выдавливаю я на грани оргазма, пока мой пульсирующий клитор не вжимается в основание его погруженного члена. В следующее мгновение он отводит бедра и входит глубже, проникая в меня еще сильнее.

Этого достаточно, чтобы я взорвалась. Я сжимаюсь вокруг него, и мое тело пульсирует с головы до ног, пока оргазм разрывает меня на части.

– Блять... Господи, – хрипло выдыхает Истон, зажмуриваясь, прежде чем начать яростно двигаться внутри меня. Его лицо искажено желанием, он сжимает мои бедра, прижимая меня к своему члену с каждым глубоким толчком, отправляя меня за грань во второй раз. Он поглощает мои стоны своим ртом, словно питаясь ими, а затем внезапно останавливается.

– Держись, детка, – бормочет он, нежно выходя из меня и резко поднимаясь, сбрасывая ботинки, затем стаскивая джинсы и отшвыривая их прочь.

Я смотрю на него снизу вверх, полностью обнаженная, с полуоткрытыми губами и раздвинутыми ногами, грудь вздымается, а он смотрит на меня сверху вниз так, что я чувствую себя идеальной. Вид его обнаженного тела, его твердый, блестящий от моей влаги член, заставляет меня тянуться к нему, желая, чтобы каждая часть его коснулась каждой части меня.

Он ставит колени на диван, приподнимает мою правую ногу и, целуя, продвигается от лодыжки к икре, затем ведет языком вверх по бедру и охватывает губами весь мой клитор, страстно всасывая. Моя спина выгибается от греховных движений его рта. Он целует мой живот, касается языком соска, ненадолго обхватывает его губами, затем поднимается выше, к горлу, и вгоняет язык в мой приоткрытый рот. Мы стонем в унисон, пока он устраивается между моих бедер и медленно, так медленно, снова входит в меня.

Его плечи напрягаются под моими ладонями, он замирает и смотрит на меня сверху вниз.

– Ты чертовски идеальна, – хрипло шепчет он. – Невероятно прекрасна, – бормочет он, мягко двигая бедрами, входя глубже и сильнее, сохраняя свой ритм.

Бесконечные волны удовольствия прокатываются по мне, пока он растягивает его, наблюдая, как я разваливаюсь на части для него. Он прижимает лоб к моему. С каждым уверенным толчком я все больше теряю себя в нем, мы тяжело дышим в рот друг другу.

– Посмотри на меня, – умоляет он, держа мое лицо в ладонях. Наши взгляды сталкиваются, когда он смотрит на меня сверху вниз, его рот приоткрыт, а движения ускоряются. Я бормочу слова восхищения, пока они не замирают вовсе, а сердце не устремляется к его. Следующий толчок и искусный изгиб его бедер заставляют меня упасть в пропасть, я сжимаюсь вокруг него, и в его рот вырывается мой вздох. Моя разрядка становится толчком для него, и он высвобождается, исступленно входя в меня, пока я теряю голос, выкрикивая его имя. Собрав мои волосы в кулак, он откидывает их назад, заставляя меня сосредоточиться на его лице, на котором застыла изысканная смесь наслаждения и облегчения. Из него вырывается долгий, сдавленный стон, бедра замедляют ритм, пульсируя внутри меня. Совершенно изможденный, он наклоняется и захватывает мой рот, целуя долгие секунды, пока наши тела содрогаются в отзвуках пережитого.

Он с благоговением произносит мое имя, отстраняясь, его бицепсы дрожат от напряжения, пока он осыпает мое лицо восхищенными поцелуями, прежде чем притянуть к себе для нового поцелуя, меняющего жизнь. Его язык скользит по моему, а я провожу руками вдоль идеальной, влажной мускулистой спины, с осторожностью, чтобы не задеть свежую татуировку на его боку. Все еще между моих раздвинутых бедер, Истон переносит на меня больше веса, а я ласкаю его кожу, стараясь прижать к себе как можно большую часть его.

Мы лежим так несколько безмолвных секунд, музыка смолкает, и в комнате воцаряется тишина. Единственный звук – это наше смешанное дыхание. Я живу в этом мгновении, зная, что как только мы разделимся, все мысли о существовании в том пространстве, что мы только что создали, исчезнут, и мы исчезнем вместе с ними.

Когда–нибудь в ближайшем будущем мне придется изо всех сил бороться, чтобы оторвать себя от него. Но сейчас, в оставшееся у нас драгоценное время, которое быстро тает, я делаю противоположное.

Прижимая его к себе, я наслаждаюсь его ощущением, тем, как идеально мы подходим друг другу, тем, как прекрасно он заставлял меня чувствовать себя.

– Натали, – хрипло выдыхает он, слегка отстраняясь от моих прикосновений и глядя на меня сверху вниз.

– Только не сейчас, – сипло шепчу я. – Пожалуйста. Еще нет.

Он кивает, и его черты омрачаются тем же знанием – что мы оба только что украли то, что нам никогда не было суждено иметь. Мы оба приняли решение существовать в этом мгновении, и нам обоим придется жить с этим. Он глубже входит в меня, словно пытаясь оспорить это, пока мы позволяем себе ненадолго утонуть в нашей связи, вместе отсчитывая последние песчинки.

Мне приходит в голову, что если я уйду сейчас, то, возможно, мне удастся пережить это.

Его губы начинают ласкать мою кожу, в то время как его член снова твердеет внутри меня, и я тихо произношу его имя. Приподнимаясь на руках, мускулистые руки по обе стороны от меня, он видит мое решение, когда я мягко отталкиваю его за грудь. Он тихо проклинает, медленно выходя из меня.

Раскрасневшаяся и покрытая легкой испариной, я начинаю одеваться, ускоряясь и лихорадочно натягивая одежду в попытке начать долгий, казалось бы, невозможный путь обратно к реальности. Чувство вины накатывает на меня, когда мое безрассудное решение поддаться влечению к нему начинает настигать меня. – Я приму таблетку на следующее утро, на всякий случай.

– Натали, – хрипло и мягко произносит он, пока я натягиваю джинсы и застегиваю их.

– Тебе не о чем беспокоиться, ясно? Я была очень осторожна. У меня не было секса очень давно. Я чиста, клянусь тебе. Боже, мне так жаль, что я это сделала.

– А мне нет, – резко отвечает он, на этот раз с укором. Он уже опровергает мою попытку представить только что произошедшее между нами как нечто большее, чем просто секс, словно стоящий по другую сторону линии фронта, которую я провожу.

– Натали. Посмотри на меня. – Я слышу звук его молнии и лязг пряжки ремня, и мгновенно хочу еще. Я отдала бы все что угодно, чтобы переиграть минуты до этой и избежать холодной реальности, в которую я себя возвращаю.

Я так сильно ненавижу то, что Истон Краун – самая прекрасная тайна, которая у меня когда–либо будет, и навсегда останется тайной, которую я вынуждена буду хранить.

– Натали...

– Я не могу смотреть на тебя, ясно? – честно признаюсь я. – Мне нужно ехать домой, прямо сейчас. Мне нужно идти. – Я застегиваю бюстгальтер и торопливо натягиваю футболку, как вдруг тяжесть его куртки ложится мне на плечи – он накидывает ее на меня. Я замираю на месте, охваченная болью. – Это твоя.

– Больше нет, – он продевает мою руку в один рукав, прежде чем я, колеблясь, просовываю другую. Едва я оказываюсь облаченной в мягкую ткань, он обвивает руками мою талию и притягивает меня к себе, спиной к его груди.

– Пожалуйста, отпусти меня, – шепчу я.

– Не думаю, что смогу, – и хотя это сказано тихо, его ответ – удар прямо в цель.

Он поворачивает меня к себе лицом, и я невольно поднимаю глаза, пока обжигающая боль утраты начинает разворачиваться в моей груди. Захваченная его глубиной, я изо всех сил пытаюсь взять дыхание под контроль. Возвращаясь на землю, меня осеняет. Если это последний раз, когда я вижу его, последний раз, когда мы говорим, то только что произошедшее между нами – хоть и потрясшее меня до основания – не может быть итогом нашего времени вместе и всего, в чем мы доверились друг другу. Он дал мне так много за такое короткое время. Справедливо будет ответить ему честностью. Беспощадной честностью, меньшего он не заслуживает.

– Истон, пожалуйста, послушай меня, всего секунду.

Он опускает подбородок, прежде чем взять мою шею в ладони, большие пальцы ложатся на мою челюсть, а глаза вопрошают.

Как я смогу жить дальше, запомнив это ощущение?

Глаза пощипывают от слез, но я продолжаю, потому что отчаянно хочу, чтобы он меня услышал.

– Это не будет иметь значения, – вырывается у меня дрожащим голосом. – Не будет иметь значения, помогал ли Рид с продюсированием. Это не звучание Sergeants. Это твое. То, что это... это безоговорочно... Я–я–я... Я прочувствовала всё, Истон. У тебя есть все причины оберегать это, но, клянусь Богом, это самая потрясающая музыка, которую я когда–либо слышала в жизни.

Мои губы дрожат, когда я сжимаю ладони, держащие мое лицо, отрываю их и целую кончики его пальцев, прежде чем отпустить.

– Пожалуйста, пожалуйста, не позволяй своему страху победить и не лишай мир своего дара. Тебе абсолютно не о чем беспокоиться. Ты превзойдешь все возможные ожидания, а я буду болеть за тебя издалека.

Пошатываясь, я поворачиваюсь, открываю дверь и оглядываюсь, чтобы увидеть, как он сжимает кулаки по бокам. Его выражение становится мрачным, я закрываю глаза и заставляю себя выйти за дверь, а жжение в горле и груди становится невыносимым.

Я добираюсь до двери студии и открываю ее, луч солнечного света врывается в комнату и исчезает, когда Истон с силой захлопывает дверь ладонью.

– Не уходи. Не уходи так, черт возьми.

– Истон, это должно остаться здесь, только между нами двумя.

– Нахуй это! Я...

– За всю историю всех плохих идей, – предупреждаю я суровым тоном, – эта заняла бы первое место в списке для нас обоих. Ты должен верить мне на слово. Если наши родители когда–нибудь узнают, это может быть пагубно для всех нас. Это нанесет чертовски много урона.

Он прижимает лоб к моей спине, и меня пронзает беспрецедентная волна осознания. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, и в темноте различаю его профиль, а взгляд в его глазах начинает разрывать меня на части. Он кажется таким же ошеломленным, как и я. Словно нас тянет друг к другу невидимой нитью. Это неоспоримо. Глупо, но я все равно пытаюсь это отрицать.

– Это влечение. Вероятно, из–за всей этой ситуации. Оно пройдет.

– Не ври, блять, нам обоим, – отрезает он, отмахиваясь от моих слов.

– Истон, даже если и так, мы живем в разных мирах.

– Больше нет, – яростно заявляет он.

Правда, стоящая за его словами, больно бьет. Он верит в то, что говорит, а я не могу себе этого позволить.

Выбирайся отсюда к черту, Натали!

– Мы должны быть благоразумны...

– Не благоразумие привело тебя сюда, – бормочет он.

– Я не ожидала...

– Я тоже, – парирует он, – но я отказываюсь, блять, отрицать то, что здесь происходит. Ты же знаешь, я не стану.

Закрывая глаза, я позволяю его словам воспламенить меня, потому что заслуживаю этого. Пламя бушует во мне, пока я собираю все оставшиеся силы, чтобы погасить его.

– Я не могу, – ясно и покорно говорю я.

– Черт! – он с силой хлопает ладонью по двери позади меня, заставляя вздрогнуть. – Останься еще на один день. Я оплачу твой перелет домой.

– Отпусти меня, – резко приказываю я. – Прямо сейчас.

Он мгновенно отпускает меня и отступает. Повернувшись, я открываю дверь и выскальзываю наружу, вздрагивая, когда она с грохотом захлопывается за мной, словно ставя точку. За дверью раздается проклятие Истона, а Джоэл выпрыгивает из водительского сиденья, его улыбка меркнет, когда он замечает мое выражение лица, и обеспокоенность искажает его черты. Не колеблясь, он открывает для меня заднюю дверь, и я срываюсь, успевая проскользнуть внутрь как раз в тот момент, когда первая слеза скатывается по щеке.

Джоэл закрывает мою дверь в тот самый момент, когда я поднимаю куртку Истона, чтобы прикрыть лицо, и вторая слеза присоединяется к первой. Едва Джоэл нажимает на газ, жжение становится невыносимым, и все, что я могу, – это глушить свои рыдания.

В акте милосердия Джоэл включает радио, а я остаюсь укрытой в куртке, тону в неожиданном горе. Аромат Истона окружает меня, пока я заново переживаю каждую секунду нашего времени вместе.

Я прихожу в себя, лишь когда слышу, как мое имя тихо повторяют. Глаза заплыли, зрение затуманено, я опускаю куртку Истона и вижу Джоэла, стоящего у задней двери внедорожника, за его спиной – вход в аэропорт и суетящихся пассажиров.

– Мне жаль, милая. Я катался так долго, как мог, но если ты не зарегистрируешься сейчас, то опоздаешь на рейс.

Вытирая лицо и понимая, что пытаться привести себя в порядок бесполезно, я выхожу под солнечный свет, осознавая, что он, должно быть, возил меня больше часа.

– Джоэл, мне так...

– Пожалуйста, не извиняйся, – успокаивает он, его черты лица искажены таким же беспокойством. Уже держа мой чемодан в одной руке, он мягко подталкивает меня другой.

– Спасибо. – Я протягиваю руку, чтобы взять сумку, но он отстраняет ее и передает подошедшему к нам носильщику. – Билет?

Я достаю телефон и показываю штрих–код. Он сканирует его, пока я стою в тумане, и вся активность вокруг меня расплывается. Носильщик и Джоэл обмениваются словами, Джоэл дает ему чаевые и поворачивается ко мне.

– Боже, мне так стыдно, – я вытираю лицо.

– Тебе нечего стыдиться, – уверяет он меня.

– Что ж, тебе лучше привыкнуть, – я всхлипываю, – потому что в твоем будущем так много брошенных женщин. – Я вдыхаю столь необходимый воздух и чудесным образом у меня получается улыбнуться. – Джоэл, он будет... – я ругаю свежие слезы, что грозят хлынуть, – я хочу сказать, ты знаешь, насколько он невероятен, но приготовься.

Джоэл кивает, его глаза смягчаются еще больше, когда носильщик окликает нас обоих.

– Все готово. Вам лучше пройти к выходу. Посадка через десять минут.

– Ладно, – киваю я и поворачиваюсь к Джоэлу. – Спасибо. – Он подходит ко мне и обнимает, крепко прижимая к себе. Мне удается держать себя в руках достаточно долго, чтобы обнять его в ответ и отстраниться, оставив руки на его плечах. – Позаботься о нем и, пожалуйста, не говори ему, в каком состоянии я была, когда уезжала, хорошо?

– Натали...

– Пожалуйста, Джоэл, от этого не будет ни капли пользы, – я сглатываю. – У него впереди так много поводов для радости. Следующие несколько месяцев станут лучшими в его жизни. Поверь мне. Оставь это между нами. Пожалуйста.

Я отпускаю его, когда он неохотно кивает.

– Ты чертовски крутой. Ему так повезло, что у него есть ты, и я так рада, что встретила тебя. Позаботься и о себе ради меня. – Поднявшись на цыпочки, я целую его в щеку, прежде чем развернуться и бегом направиться в аэропорт.

Стоя в очереди на посадку, я слышу мольбу Истона так же ясно, как если бы он все еще стоял позади меня, шепча мне на ухо. Прикрывая рот рукой, я изо всех сил стараюсь игнорировать странные взгляды, которые, как я чувствую, скользят по моему лицу, пока я сдерживаю рыдания. Наконец вырвавшись из очереди, я устремляюсь по трапу в самолет, с нетерпением отыскивая свое место, чтобы укрыться в нем. Свернувшись калачиком у окна, я заставляю самолет двигаться, пока сижу в тумане пережитого. Когда самолет медленно выруливает на взлетную полосу, я зарываюсь лицом в куртку Истона.

Он повсюду – моя кожа пропитана его запахом; мои трусики влажные от следов самого страстного секса в моей жизни, а губы все еще слабо пощипывают от его поцелуя.

Прильнув к окну, я запускаю руку в его карман и провожу пальцами по зажигалке, презервативам и наушникам, которые он вложил в куртку прошлой ночью. Достаю их, быстро вставляю в уши и подключаю по Bluetooth, лихорадочно открываю музыкальное приложение и ищу песню, что он включил, когда мы целовались. Начало «Dive Deep (Hushed)» высвобождает новую волну боли.

Слова песни окутывают меня, земля за окном начинает расплываться, и я прикрываю рот, пока новые горячие слезы орошают мои пальцы. Когда шасси убираются, я ставлю песню на повтор и открываю чистый документ на телефоне.

С обнаженным сердцем, подпитываемая музыкой, как и уверял меня Истон, я начинаю яростно печатать, оплакивая то, что могло бы быть, пока мили между нами растут, а наши миры начинают расходиться. Даже когда я пытаюсь убедить себя, что невозможно испытывать так много к кому–то за такое короткое время, мое сердце отвергает эту логику, яростно протестуя. По мере того как расстояние между нами увеличивается, я лихорадочно печатаю в тщетной попытке сократить его, музыка погружает меня все глубже в каждую эмоцию, и размытая правда, которую я излагаю, становится все смелее с каждой милей. К тому времени, как я приземляюсь в Остине, правда, изложенная мной черным по белому, становится кристально ясна. В Истоне Крауне я увидела то, что искала, уезжая из Техаса, и теперь мне придется с этим жить.

«Безупречно гениально, звучание, которое невозможно загнать ни в один жанр, и мы призываем вас попробовать!» – Mojo

«Истону Крауну удалось сделать то, что не удавалось ни одному другому артисту – пережить наследие, чтобы стать легендой всего в двенадцати треках». – Rolling Stone

«"False Image" – это всё, чего нам не хватало. Истон Краун создает основу будущего рока, и мы поддерживаем это». – Pitchfork

«Думаю, можно с уверенностью сказать, что ни один уважающий себя музыкант не спал спокойно с тех пор, как Краун выпустил "False Image"». – Spin

Глава

23.

Истон

«Dead in the Water» – James Gillespie

Месяц спустя…

Едва мы переходим к бриджу (примечание: переход от одной части композиции к другой) «One» Metallica, я слышу искажения и поднимаю руку, останавливая набранный нами импульс. В ответ – раздраженный гитарный проигрыш и удар тарелки. Раздражение вспыхивает, я оглядываюсь на Така, который сидит за своей установкой, его настороженный взгляд прикован к ЭлЭлу, прежде чем он поднимает промокшую футболку, чтобы вытереть пот со лба. ЭлЭл бормочет проклятие рядом со мной, кончики его обмотанных пальцев ярко–красные после бесконечных часов непрерывных репетиций.

Сид, стоя рядом, швыряет бас–гитару на подставку, словно ему всё до лампочки, прежде чем открутить крышку очередной бутылки пива. Сделав длинный глоток, он бросает на меня вызывающий взгляд, ожидая возражений. Что удивительно, он ни разу не сбился с ритма, так что я не утруждаю себя замечанием. Проблема не в нём.

– Давайте возьмем пять, – резко бросаю я, грубее, чем планировал, и смотрю на ЭлЭла. Он смотрит на меня с приглушенным презрением. Он прекрасно знает, что именно его постоянные косяки мешают нам всем освоить песню.

– Пять, серьёзно? – подкалывает ЭлЭл, глядя на часы, висящие над стеклянной перегородкой в студии моего отца, его британский акцент подчеркивает пренебрежение. – Мы уже девять долбанных часов долбим это дерьмо, чувак.

Подойдя, я запрыгиваю на старый усилитель, срываю часы со стены, швыряю их на пол и проламываю своим ботинком.

– Столько, сколько, блять, потребуется. – Отец вскакивает с кресла, когда я направляюсь к двери. Он следует за мной по пятам, я делаю несколько шагов по каменной дорожке, прежде чем резко оборачиваюсь к нему. – Тебе не надо этого говорить. Я уже знаю.

– Значит, сегодня он не в форме. Всего один день, Ист. Просто дай ему время прийти в себя.

Отец одним шагом приближается ко мне и поднимает мои забинтованные пальцы.

– Ты, блять, истекаешь кровью на свой же Strat (примечание: сленг для электрогитары Fender Stratocaster). Пора передохнуть. Ты выжимаешь из них и из себя все соки.

– Он может это сделать. Он играет лучше, чем сейчас.

– Он это знает, и это его только бесит. Просто дай ему прийти в норму.

Я сжимаю кулаки в своих волосах и тяжело выдыхаю, а отец усмехается.

– Ты придаешь слишком много значения не тому дерьму. Ваше общее звучание – слаженное, Ист, чертовски почти безупречное, так что прояви к ним немного, блять, снисхождения.

– Пап, ты не можешь вмешиваться.

Сигарета болтается у него на губах, зажигалка наготове, он пригвождает меня взглядом.

– Не начинай. Я не сказал ни слова в той комнате без твоего разрешения.

– Тебе никогда не приходило в голову, что это ты заставляешь их нервничать?

Он фыркает, зажигая сигарету, и говорит на выдохе:

– Может они и профессионалы, но ни один из них не может по прихоти поменяться инструментами и играть с таким же мастерством, как ты. Слава богу, они этого еще не поняли. Это только унизит их, но чем больше ты указываешь, тем больше они это осознают.

– Ладно, – резко говорю я, чувствуя, как адреналин, бьющий во мне, начинает спадать. Я вымотан. Мы все вымотаны. Мы пашем как проклятые уже целый месяц, чтобы собрать наше звучание воедино. У нас осталось всего несколько дней перед туром, а мы еще не там, где я хочу нас видеть. То, что у нас были лишь недели на совместные репетиции, – моя вина, из–за моей нерешительности с релизом. В их защиту скажу, что они репетировали свои партии соло, находясь наготове на случай, если я решусь на релиз.

Теперь, когда у меня на руках порох, я чувствую, как давление нарастает с каждым днем.

– У тебя есть время, – отец читает мои мысли, предлагая уверенность. – Мы и близко не были настолько сильны в течение всего нашего первого тура.

– Я тебя услышал, – повторяю я, пока он затягивается сигаретой и с недоверием качает головой.

– Нет, не слышишь. И то, что ты думаешь, будто это я их запугал, просто смешно. – Он выпускает ровную струйку дыма. – Дело в том, что они вообще не были готовы к тебе. Подумай о своей задаче, сынок. Ты требуешь, чтобы они освоили песню с разными размерами, которая начинается на четыре четверти, переходит на три четверти, а потом местами сбивается. И потом еще смена в припеве. Песню, с которой они до сегодняшнего дня были лишь смутно знакомы. Это все равно что вручить гребаному четырехлетке его первую скрипку и ноты Моцарта в первый же день.

Прочитав мое выражение лица, он с гордостью ухмыляется.

– Не знаю, любить мне или ненавидеть то, что ты все еще не веришь мне, но то, – он большим пальцем показывает через плечо, – что происходит там, не имеет ко мне никакого отношения.

Он бросает сигарету и тушит ее ногой, прежде чем подойти ко мне вплотную.

– Ты не можешь позволять разочарованию и гневу захлестнуть себя, иначе можешь прямо сейчас закругляться. Нравится тебе это или нет – и впервые в твоей жизни – у тебя есть группа, и тебе придется научиться ладить с другими. Хватит быть таким эгоистом в своих требованиях и признать, что твое дарование – один на миллиард. Ты прекрасно знаешь, как играть в связке с другими музыкантами, потому что ты играл с одними из лучших.

– Мы можем лучше, – бормочу я.

– Совершенство – это иллюзия. Половина удовольствия от игры в группе – это совместная тонкая настройка звука и слияние их творчества с твоим. Ты должен отпустить часть этого въевшегося в тебя контроля.

Спина начинает высыхать от пота, пока я обдумываю его слова. Мне нужен душ и день сна. Значительная часть моего раздражения не имеет ничего общего с нанятыми несколько месяцев назад музыкантами, а связана с женщиной, которая оставила меня запертым между головокружением и неудовлетворенным любопытством. Я предсказывал еще до ее отъезда, что время и расстояние ничего, черт возьми, не сделают ни с тем, ни с другим, и оказался абсолютно прав. Вместо того чтобы зацикливаться на том, что мне неподвластно, я с головой ушел в оттачивание того, что могу контролировать.

– Ладно.

Отец, кажется, удовлетворен, разворачивается и уходит обратно в студию. Когда я за ним заходим, я вижу, как три пары глаз поднимаются поверх его плеч и тревожно останавливаются на мне, подтверждая его слова. Я дотошен и часто бываю перфекционистом. При записи я считаю хорошим тоном точно закреплять мелодии и ноты такими, какими я их задумал. Но если я хочу, чтобы это сработало, мне придется оставить часть этого перфекциониста за дверью студии.

Приняв быстрое решение, я смотрю на ЭлЭла, с которым мы сражаемся за ведущую партию уже добрых два часа из–за сложности песни.

– Еще раз, – говорю я, убрав требовательность из тона, – на этот раз следуй за мной до раздела.

ЭлЭл технически наш основной гитарист, так что я ожидал некоторого сопротивления. Вместо этого он похрустывает шеей, прежде чем поправить ремень гитары, как раз когда Так поднимает свои барабанные палочки. Выглядя скучающим, что, кажется, обычная манера нашего басиста, Сид швыряет пустую пивную бутылку в мусорное ведро, прежде чем тоже надеть ремень.

Хотя они и профессионалы, все они – опытные участники групп, которым так и не удалось достичь успеха по меркам индустрии, я изрядно гонял их. Они, в основном, принимали это стоически. Сегодня я вывел их за пределы их возможностей и был вознагражден, увидев шок на лице Така. Он удивил самого себя, что я счел небольшой победой, но это было часами ранее. Даже его адреналин начинает иссякать.

– Мы слишком, блять, близки к цели, чтобы сдаваться. – Я смотрю на каждого из них, перебирая несколько аккордов и расслабляя позу. – Так что просто отдайте мне всё, что у вас есть, еще на семь минут. Семь минут. – Я ищу на их лицах облегчение от того, что это наша последняя попытка, и не нахожу его. Они тоже хотят ее покорить, и в этом я нахожу свое собственное утешение.

Я закрываю глаза и делаю успокаивающий вдох, пока Так щелкает палочками, задавая счет. Уже в первую минуту всё начинает ощущаться по–другому. Мое дыхание становится тяжелым между игрой и пением, и я перевожу взгляд на ЭлЭла, который быстро бледнеет, но сохраняет ритм со мной, словно мы занимаемся этим годами, а не неделями.

Мои губы растягиваются в легкой ухмылке, когда мы преодолеваем первое препятствие. Именно тогда я вижу, как в глазах ЭлЭла возвращается решительный огонек, а его уверенность частично восстанавливается.

Из–за наших изнурительных репетиций эти парни остаются для меня чужими в личном плане. На данный момент наша единственная общая почва – это оттачивание нашего звука для тех немногих выступлений, что нам удалось набрать с момента моего релиза. Я выявил их недостатки так же дотошно, как и свои собственные. То, что они осознают их, и то, что отец вовремя подал разумный совет, когда его попросили, изменило всё.

Мы выкладываемся по полной: я и ЭлЭл ведем дуэль, уплотняя звучание одной из самых известных металических гитарных соло–партий, пока я яростно выкрикиваю текст. Когда Так безупречно исполняет брейк, а мы с ЭлЭлом легко и непринужденно синхронизируем наши соло, по моим венам начинает разливаться победа. Когда последние ноты пронзают воздух, мы молча смотрим на отца, и его ослепительная ухмылка подтверждает то, что мы все и так уже поняли, прежде чем он выкрикивает:

– О, да, черт возьми, вы только что сделали это!

Мы вчетвером ревем от победы, Сид открывает еще по пиву в знак празднования и раздает остальным холодные бутылки. Я прибавляю громкость, впитывая этот момент, бросая взгляд на троих парней, с которыми я вот–вот отправлюсь в путешествие, которое представлял себе тысячу раз и больше с тех пор, как начал записываться. Подойдя к ближайшему столу, я поднимаю эскиз, над которым провел несколько часов.

– Что думаете о «REVERB»?

Они внимательно изучают рисунок, пока я объясняю идею, стоящую за названием. – «R3V3RB» – сокращение от «reverberation» (эхо, отзвуки, реверберация). Раз мы планируем отдавать дань уважения музыке всех жанров во время тура, параллельно представляя наш собственный звук, я думаю, это подходит. Тройки вместо букв «e» – это кивок в сторону старых виниловых пластинок.

К моему удивлению, я не встречаю сопротивления: они поодиночке и с энтузиазмом соглашаются с названием. Мою грудь наполняет тепло, и мы чокаемся бутылками в честь этого решения, «а что, если» проплывает сквозь мое сознание, а дорога впереди расширяется за пределы ментального барьера, который я сам воздвиг.

Чокаясь горлышками бутылок с моей группой, я осознаю факт: наконец–то у меня есть та поддержка, на которую я надеялся и которую ждал с самого начала. Даже если мы не нашли друг друга каким–то судьбоносным образом, как я читал в бесчисленных историях, была причина выбрать каждого из них. Здесь есть место и для них, и для меня. Хотя переход от «я» к «мы» вызывает дискомфорт, результат отказа от контроля знаменует наше истинное начало.

В этот момент я понимаю, что есть лишь один человек, с кем я хочу поделиться своей эйфорией. И именно неотвеченные звонки за последний месяц удерживают меня от этой попытки.

Она возвела между нами баррикаду в тупике.

Победа тает с каждой секундой из–за ее откровенного отказа, и я наконец постигаю сокрушительную тяжесть поражения в слове, которое ненавижу больше всего, – «нельзя».

Я решаю ненавидеть ее за это чуть–чуть, потому что ее отказ сделал это слово частью моего лексикона. Попытки вернуться в то состояние эйфории, что мы создали, оказались тщетны. Чем тверже она придерживается своей позиции, тем сильнее мое разочарование. Это приводит меня к выводу, что в ней куда больше от злодейки, чем она сама верит.

День за днем она крадет мое душевное спокойствие своим жестоким безразличием и намеренным отсутствием. Как бы она ни старалась, я уверен, что не я один ощутил некое откровение, неоспоримый сдвиг за время, проведенное вместе, особенно в последние часы. Она может притворяться невеждой и безучастной сколько угодно, но я тоже чувствовал это слишком явно – и с ее стороны тоже, – чтобы верить иначе.

Что она предельно ясно дала понять, так это то, что я не могу конкурировать с ее любовью и преданностью к Нейту Батлеру. Над этим у меня абсолютно нет контроля.

Возможно, она тоже стервятник, обглодавший меня до костей и пожирающий мои мысли наяву. Допивая пиво, с гневом, кипящим из–за списка «нельзя», связанных с Натали Батлер, я делаю единственное, что могу, – притупляю впечатанные в память черты ее лица до размытости вместе с моей новой группой.

Глава

24.

Натали

«Here with Me» – Susie Suh, Robot Koch

– Натали, Земля вызывает Натали! – Холли нетерпеливо щёлкает пальцами у меня перед лицом, и я понимаю, что снова выпала из реальности. Летнее солнце припекает плечи, и я опускаю вилку, которую только что поднесла ко рту.

Секунду назад я была в грузовике Истона, ветер трепал мои волосы, а он посмотрел на меня, и наши взгляды встретились, вызвав знакомый трепет. Вернувшись в настоящий момент, я смотрю на Холли, готовясь извиниться. – Прости, что ты говорила?

– Это уже третий раз за пятнадцать минут, когда ты уплываешь. Я не буду пересказывать всё заново, – сухо говорит она, хмурясь. – Что с тобой в последнее время?

Истон звонил. Снова. И я не ответила. Снова.

– Каждый раз, когда я дохожу до самого интересного, ты выпадаешь.

– Извини, – слабо оправдываюсь я. – Я же говорила, что много работаю. Я просто устала.

– Да, но ты не одна такая. Или ты забыла, что я только что окончила университет?

– Я знаю. Я была там, – улыбаюсь я. – И я так тобой горжусь.

Кажется, на время она успокаивается, проводит ухоженным пальцем по глянцевитому темно–каштановому хвосту, и ее глаза, такого же оттенка, смотрят на меня умоляюще.

– Нам нужно развлечься. У меня стажировка начинается только через несколько недель. Хочешь куда–нибудь махнуть на выходные?

– У меня много работы. Сейчас не лучшее время.

– Ты всегда много работаешь, – ноет она. – Давай уже! Если я вовлеку Деймона, мы сможем махнуть в Нолу и снять дурацкий дорогой номер за его счет.

– Возможно, – я избегаю смотреть на телефон, который лежит на столе экраном вниз. Истон звонил мне два раза в неделю последние два месяца. Каждый раз, когда я не отвечаю, он позволяет телефону звонить до голосовой почты. Каждый раз, когда я проверяю, сообщение состоит из тишины и фоновых шумов, словно он хочет что–то сказать, но останавливается.

Никаких смс, только два еженедельных звонка без сообщений, что я считаю справедливым наказанием, ведь я жажду услышать любое его слово, но не могу заставить себя ответить.

К тому времени, как я приземлилась в Остине, Истон уже выпустил свой первый сингл. Мне никогда не забыть шок, когда я услышала эту новость по дороге домой и лихорадочно начала переключать радиостанции, чтобы поймать его песню. И это была не просто какая–то песня, а та самая, под которую мы занимались безумным, меняющим жизнь сексом всего несколько часов назад. Казалось, он зовет меня обратно к себе.

Как только сингл Истона попал в эфир, он стал вирусным на всех форумах и в СМИ. Даже ESPN прокомментировали это в спортивных новостях.

В итоге отсутствие продвижения оказалось лучшим из возможных маркетинговых ходов, обеспечив ему постоянное вещание и уважительные кивки от других артистов. И его музыка, и новости о его внезапном и неожиданном релизе распространились в СМИ как дикий огонь. Рози была в ярости, что ее опередил не кто иной, как сам артист. Факт, который до сих пор вызывает у меня тайную улыбку – ежедневно.

Меньше чем через неделю он опубликовал весь свой альбом вместе со статьей, которую я набрала в самолете и отправила ему сообщением. Он переработал некоторые ее части и превратил ее в нечто вроде универсального пресс–релиза, сохранив при этом мою анонимность.

Увидев это, я бросилась в ванную, меня вырвало завтраком, по лицу текли слезы, а в руке я сжимала телефон, отчаянно желая позвонить ему. Это, в сочетании с тем, что я не могла смотреть в глаза отцу, заставило меня уйти с работы раньше в тот день. Это был единственный день, когда я позволила себе утонуть в своем горе, словно одержимый похотью подросток, и позволила боли полностью поглотить себя.

– Ладно, – говорит Холли, ее пальцы быстро летают по экрану телефона. – Я только что написала нашему мальчику, чтобы узнать, сможет ли он сорваться в спонтанную поездку.

– Он, может, и наш мальчик, но он твой мужчина, помнишь? Так когда ты планируешь сказать ему?

Она замирает, нахмурив идеальные брови.

– Как насчет никогда. Я перерастаю эту влюбленность.

– Думаешь, восемь лет – это влюбленность?

– Да, если я так решу, – дерзко отвечает она.

– Ты вообще понимаешь, какая ты красивая? – Я подпираю подбородок рукой, скользя взглядом по облегающему платью–холтеру, которое она носит с такой легкостью. Она замирает с вилкой куриного салата на полпути ко рту, ее выражение лица озадаченное.

– Он дурак, Холли, – подчеркиваю я. – Потому что я говорю не только о твоей внешности. В тебе есть то сердце, которое ему нужно.

– Он ничего не ищет. Он слишком занят, пробиваясь к карьере и трахаясь ради спортивного интереса.

Знакомые слова резко возвращают меня в тот ресторан отеля.

«Ты трахаешься типа в качестве спорта?»

«Женщины для меня – не спорт, поэтому я трахаюсь, потому что это приятно.»

Боже, и было ли что–нибудь приятнее этого.

Настолько чертовски хорош, что у меня начались эротические сны, а я клялась, что это миф, вот насколько хорош. В сознании мелькает образ Истона: надо мной, внутри меня, его карие глаза полны решимости, челюсть расслаблена. Образ, который я прокрутила в голове унизительное количество раз. В раздражении я швыряю вилку и тяжело вздыхаю, а Холли отшатывается.

– Какого черта?

– Просто... – я теряю голову из–за того красивого подающего надежды рок–музыканта, с которым переспала два месяца назад, и мне бы очень хотелось вернуть себе рассудок. – Я... просто... скажи уже этому мужчине, что любишь его.

– Он не готов к серьезным отношениям, а мне не нужен Деймон, который будет писать «я напишу тебе». Я лучше этого. Я заслуживаю большего. Конечно, мы много флиртуем и были близки к тому, чтобы перейти грань, но я не готова рисковать его отношением к нам. Это разрушит двадцать один год дружбы – так что, да, спасибо, нет. Если этот корабль уплывет до того, как он будет готов на него подняться, значит, так тому и быть. – Она листает телефон, хотя я знаю, что полностью поглощена этим разговором. – С чего ты вдруг так забеспокоилась об этом?

– Потому что. Я... – загадываю желание на падающую звезду каждую ночь, каждый раз, когда скачу на Перси навстречу закату, и каждый раз, когда закрываю свои чертовы глаза. – Я просто хочу, чтобы у тебя был тот, кого ты хочешь. Потому что у меня не может. – Прости, что давлю, это твое решение. Я просто знаю, что вы идеально подходите друг другу, а то, что вы могли бы быть вместе, но ведете себя как идиоты, иногда меня бесит.

Она опускает вилку, потупив взгляд.

– Прости, если я слишком много говорила о нем все эти годы, – она слегка отстраняется.

Мой затуманенный разум мгновенно проясняется в ответ на ее быстро меркнущее выражение лица. Я крепко сжимаю обе ее руки, включая ту, что все еще держит вилку, и ее глаза расширяются от безумия, которое я демонстрирую.

– Никогда, никогда так не думай. Ты можешь говорить о моем втором лучшем друге сколько душе угодно, слышишь меня? Скажи, что ты меня слышишь.

Она ухмыляется мне, и я отпускаю ее.

– Что?

– Ты любишь меня, – заявляет она, – как сумасшедшая.

– Еще бы! И я так же сильно люблю Деймона. Я просто хочу, чтобы вы, наконец, сошлись, вот и всё.

– Может, когда–нибудь, – она вздыхает, – но ты забываешь одну важную вещь.

– Какую?

– Он никогда не говорит с тобой обо мне.

– Он говорит. – Я делаю глоток холодного чая.

– Не так, как я, и я это знаю. Так что давай оставим, ладно? – Она снова берет телефон и начинает листать и печатать, её смущение очевидно. Мне ненавистно, что я это сделала. Что ненавистнее – так это то, что в следующий раз, когда она захочет поговорить со мной о Деймоне, она, возможно, замешкается или, что хуже, не скажет вовсе. Вся ситуация иронична, потому что всё, чего я хочу, – это выкрикнуть ей свою тайну... наконец–то признаться в секрете, что сочится из моих пор вот уже восемь недель подряд. Вместо этого мне нужна её драма – или любая драма вообще, чтобы отвлечься.

Хотя это правда, что Деймон не говорит о ней в таком контексте, он с годами смотрит на неё всё иначе, и мне хочется надрать ему уши за то, что он не обращает внимания на свои растущие чувства. Я не говорю этого Холли, потому что Деймон и вправду непредсказуем. К тому же он один из самых желанных мужчин, которых я знаю, уступая лишь моему последнему возлюбленному – тому, кого сейчас боготворят всё больше женщин с каждым днём. Как я и предполагала, отказ Истона взаимодействовать с прессой лишь сделал его более притягательным для масс, особенно для женщин.

А он звонит мне.

Дело в том, что с тех пор, как я оставила его в той студии, не проходило и часа, чтобы я о нем не думала.

Как бы я ни хотела убрать те дни, что мы провели вместе, в отдельную ячейку памяти, у меня не получается. Даже если бы и получилось, он повсюду. Видео с его первых концертов в туре, который он начал несколько недель назад, не только разлетаются по соцсетям как пожар, но и попадают в заголовки новостей. С момента выхода «False Image» мир не делает ничего кроме того, что поклоняется ему. Название, которое я нахожу идеально соответствующим посылу альбома – развенчание славы.

Критики не скупятся на восторженные отзывы о вундеркинде, который ворвался на музыкальную сцену и разбавил собой монотонность, словно «Элвис наших дней» – это слова Wall Street Journal, не мои.

Он звонит мне, а я не отвечаю.

Мысль о том, что однажды он перестанет это делать, тяжелым камнем лежит в животе, но мысль о том, чтобы быть для кого–то значимой, пробиваясь к его вниманию сквозь толпы поклонников, мне непостижима.

– Слава богу, мне не приходится с этим сталкиваться, – говорю я вслух.

– Ну и сволочь же ты.

Я быстро прихожу в себя.

– Я имею в виду свидания. Нравлюсь я ему? Не нравлюсь? Есть ли в его арсенале больше одной сексуальной позиции? Стоит ли он потраченных нервов?

Холли смеется, пока я с преувеличенным драматизмом закатываю глаза.

– Если кому и нужно снова оседлать коня, причем не Перси, в миссионерской позе или нет, так это тебе. Прошло ведь уже, сколько? Больше года с тех пор, как ты рассталась с Карсоном?

– С кем? – дразню я ее.

Она хмуро смотрит на меня.

– Именно. Но всё же.

– Я не тороплюсь. Не то чтобы я свернула лавочку, но я точно не собираюсь распыляться в попытках найти приличное свидание.

– Как будто тебе придется это делать. Дорогая, ты вообще в курсе, какая ты красивая? Твое тело в этом году просто огонь, детка. Ты вся такая рельефная и загорелая.

В соответствии с моим характером, я использовала боль, последовавшую за Сиэтлом, как топливо, и стала ходить в зал чаще, чем когда–либо.

– Забудь мужчин, – объявляю я, сжимая ее руку. – Забудь секс, давай просто будем встречаться друг с другом.

– Это называется дружбой, – говорит она. – Прости, но мне нужен секс. Ты будешь есть этот чесночный тост?

– Нет.

– Никакого хлеба до сентября?

– Ага, – подтверждаю я кивком.

Она конфискует мой тост, поглядывая на часы на телефоне.

– Черт. Деймон просит перенести. С вами двумя, трудоголиками, мне никогда не выбраться на выходные. Мне нужны новые друзья.

– Удачи найти получше, – дразню я.

– Верно. Мне пора бежать. – Она встает, наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, и с преувеличенным звуком чмокает в воздух. Я притворно с отвращением вытираю щеку салфеткой, пока она сходит с террасы и почти бежит к своей Audi, посылая мне на прощание свой фирменный дивный взмах рукой. – Не строй планов на завтра. Я поищу, не найдется ли для нас какого–нибудь развлечения.

– Ладно. Люблю тебя.

– Я тоже.

Я допиваю свой чай со льдом и смотрю, как она уезжает. Холли, несомненно, одно из величайших благословений в моей жизни. Мы прошли через всё – от подгузников до всех трудностей переходного возраста и дальше. И хотя она тот самый друг, который всегда готов на всё, и я знаю, что могу доверить ей что угодно, я полностью утаила от неё своё время, проведённое с Истоном. Из–за этого мне пришлось в одиночку и мучительно бороться с болью и не утихающим желанием.

Я определённо не выбралась из Сиэтла невредимой.

Это стало очевидно, когда я села за руль после перелёта и увидела в зеркале заднего вида своё заплаканное отражение.

Первая неделя прошла с ощущением, будто я скрываю от всех ото всех – и особенно от родителей – тяжёлое расставание, и это было сложнее всего. Хотя задача казалась невыполнимой, я приходила к ним почти каждый вечер и скакала на Перси до онемения в ногах. Как ни печально, пережив самый романтический эпизод в своей жизни, я осталась наедине с разговорами со своим четвероногим лучшим другом, который не мог вымолвить и слова совета. Но верховая езда на Перси успокаивала меня, как это часто бывает. После первых нескольких дней, измученных чувством вины, и уклонения от любых разговоров с отцом на отвлечённые темы, я решила, что смогу перетерпеть эту вину, пока она не утихнет, если сохраню свою тайну.

Но когда в конце первой недели раздался первый звонок от И.К., я снова откатилась назад. Мне потребовалась вся моя воля, чтобы не ответить.

Дело в том, что я жажду, чтобы его звонки продолжались, и не могу заставить себя написать ему, чтобы он остановился. Хотя в глубине души я знаю, что это лишь оттягивает неизбежное.

К сожалению, тот самый трудоголизм, от которого я пыталась сбежать, уехав в Сиэтл, и который сама же назвала своей проблемой, я возобновила с удвоенной силой. Истон прямо сказал мне, что если я ничего не сделаю с этим, то с этого момента ответственность ляжет на меня.

Я знаю, он был бы разочарован, узнав, что я подвела саму себя.

Моё временное лекарство?

После изматывающего дня в газете я провожу вечера, вспоминая ту спонтанность в Сиэтле. Было блаженством погружаться в эти воспоминания, даже если после этого мне приходится проходить сквозь адское пламя, сражаясь с подушкой.

Папа был приятно удивлен, когда я перешла в режим повышенной производительности, и сказал, что время, проведенное в отъезде, пошло мне на пользу.

Но дело было не во времени. Дело было в человеке и в совокупности его качеств, которые вдохновили меня: его честность, его наблюдательность, наши джем–сейшены и то, как мы терялись вместе. Потерявшись вместе с Истоном, я открыла в себе новые стороны – стороны, которые откровенно не удовлетворены тем, как я живу сейчас.

Первые несколько дней я провела с его наушниками в ушах, погруженная в сенсорную перегрузку. В итоге мне пришлось убрать их в ящик стола, решив, что любой, кто слушает музыку в эмоционально нестабильном состоянии, – мазохист. Это настоящая агония – осознавать, что мой разум теперь ассоциирует определенные песни с человеком, навсегда запертым в том времени и месте, которое я не хочу перерасти.

Мне трудно рационализировать свои чувства или хотя бы приукрасить их. Каждый раз, когда я включаю песню из его плейлиста, я проживаю все те эмоции, что испытывала тогда, и всё равно вызываю в памяти наши с ним образы под определенные строки.

И лишь потом до меня полностью дошла та правда о силе музыки, о которой Истон говорил так убежденно.

Вчера вечером, покупая корм для Перси в зоомагазине, я услышала старую балладу 80–х и чуть не потеряла самообладание прямо посреди прохода.

Что безумнее всего, какие бы уловки я ни пыталась использовать, я переживала утрату Истона так, будто это был полноценный разрыв. Что. Просто. Ненормально.

Я даже по Карсону не горевала так долго, а мы, черт возьми, почти год жили вместе. Но тот факт, что мне так трудно отпустить, делает мою унизительную реакцию при отъезде из Сиэтла чуть более сносной.

Возможно, это была лишь вспышка из нескольких дней, часов и минут, но они остались со мной. Истон остался со мной, и это горько–сладко.

Истон по–настоящему целовал меня, трахал меня, и я уверена – дай мы друг другу шанс – он мог бы стать тем, кто по–настоящему полюбил бы меня.

Достаю телефон и вижу еще одно уведомление о пропущенном звонке, моргаю от удивления. Два звонка за сегодня. Он уже почти сдался. Осталось совсем немного. Аппетит пропал, я откладываю вилку, опускаю солнечные очки, и эйфория от его звонка обрывается, когда его имя исчезает с экрана.

В машине, с включенным на полную кондиционером, я постукиваю большими пальцами по рулю и смотрю на телефон, лежащий на краю моей сумочки, когда он снова загорается уведомлением о пропущенном звонке от И.К. Сразу после этого приходит сообщение от отца с похвалой за мою последнюю статью.

Папочка: Отличная работа. Есть несколько замечаний. Разберем их, когда вернешься с обеда.

Вина снова берет верх.

С вздохом убирая телефон обратно в сумочку, я переключаю фокус – газета, мой отец, мои цели, наши общие планы, – жму на газ, и правда мучительно укладывается внутри: для Истона Крауна среди всего этого нет места.

Глава 25. Истон

«Pets» – Porno for Pyros

Мой телефон вибрирует в руке, я готовлюсь к неизбежному и смахиваю, чтобы ответить.

– Привет, ма…

– И цитирую: «Истон Краун...»

– Мам, хватит, – я не могу сдержать растущую улыбку, выходя из кофейни, пока она продолжает говорить поверх меня.

– «...и его группа REVERB ошеломляют и зачаровывают своих фанатов каждым выступлением, и не без причины. Молодой Краун, кажется, делает заявление, отдавая дань уважения своим предшественникам. Его ежевечерний выход на бис – это намеренная дань уважения разнообразному списку влияний. Прошлой ночью он завершил свой сет композицией Porno for Pyros «Pets», и контекст ясен – мы все упускаем недостижимую суть бессмысленного мира».

– Мам...

– Ты знаешь, кто, блять, это сказал о моем сыне?

– Не говори мне. Я же сказал, что не читаю рецензии.

– Тогда не читай. Я прочитаю тебе их все.

– Разве у тебя сегодня нет интервью с Крисом?

– Он здесь, на громкой связи.

– Привет, чувак, – подает голос Крис, – я так рад, что ты наконец это сделал, хотя сейчас я тебя слегка ненавижу. Но все тебя сейчас ненавидят, так что воспринимай это как комплимент.

Я не могу сдержать легкую дрожь, пробежавшую по мне.

– Часть заслуг забери себе. Это ты научил меня играть на пианино.

– Хотел бы я, черт возьми, – говорит он, – но, увы, не буду. Мы оба знаем, что это всецело твоя заслуга.

– Спасибо, дружище. Это многое для меня значит. Не дай маме заболтать тебя до смерти.

– Уже поздно, – вступает мама. – Крис собирается пробраться на один из твоих концертов.

– Серьёзно? – Тревога накатывает волной, я качаю головой, представляя, как один из моих кумиров смотрит на моё выступление. Хоть он и друг семьи, он ещё и один из моих любимых авторов песен.

– Я бы с радостью поболтал подольше, но мне нужно бежать.

– Какого члена? – протестует мама. – Я хочу свои пять минут.

– Не могу. У нас через двадцать минут проверка звука, а сегодня я за рулём.

– Ладно. Но я всё это сохраняю, и мы прочитаем вместе, когда ты вернёшься.

– Может быть.

– Ах да, кстати, твой отец всё ещё болен, так что я не знаю, когда он сможет к тебе присоединиться.

– Сильно плох?

– Нет, просто очень противная простуда и инфекция уха, так что лететь ему не стоит.

Я прикусываю губу.

– Мам, можно попросить об одолжении?

Я слышу, как она в ту же секунду снимает меня с громкой связи и говорит Крису, что сейчас вернётся, прежде чем ответить:

– Ты знаешь, что можешь просить меня о чём угодно.

– Можешь удержать его от поездки на следующие несколько концертов? Я очень хочу, чтобы он был здесь, но мне нужно немного времени наедине с группой. Если это скажу я, он может подумать...

– Больше ничего не говори, – она правдоподобно симулирует кашель. – Я больна.

– Правда?

– Мой милый мальчик, я чертов специалист по Риду Крауну. Я справлюсь.

Я не могу сдержать усмешку.

– Спасибо.

Останавливаюсь на переходе вместе с другими пешеходами, смотрю вниз и замечаю, что девочка с голубыми глазами в коляске смотрит на меня, пока мама зачитывает свой обычный список наставлений.

– Помни: никаких наркотиков, девочек и драк в барах.

– Боже, спасибо. Но ты же понимаешь, что опоздала с этой лекцией лет на десять?

– Что?!

– Шучу. – Отчасти.

– Истон, ты лучше чертовски надень своё...

– Мне пора  бежать. Позвоню позже. Люблю тебя, мам.

Мама кричит мое имя, а я кладу трубку, ощущая неожиданную гордость после этого звонка. Особенно из–за огромного признания от двух людей, которых я больше всего уважаю в индустрии.

Так пишет мне, спрашивая, где я. Только я собираюсь отметить свое местоположение, как поднимаю взгляд на уличный указатель, а люди вокруг уже идут вперед. Светофор мигает, торопя меня подчиниться, прямо под светящимся названием улицы – БАТЛЕР.

Не в силах игнорировать иронию, я беру пример с мамы и набираю ее номер, зная, что она, вероятно, смотрит на звонящий телефон. Ни разу за два месяца с момента ее отъезда она не отклонила вызов, но ни на один так и не ответила.

Понимая, что это безнадежно, когда ее голосовая почта предлагает оставить сообщение, я думаю рассказать ей, почему продолжаю звонить, но в последнюю секунду решаю положить трубку, потому что она должна знать.

Она знает. И она готова отпустить это, так что мне давно пора сдаться.

Так снова пишет мне, и я с досадой качаю головой, глядя на время. На эти цифры меня всю жизнь призывала загадывать желание моя мать со своими суеверными ритуалами и верой в их роль в ее жизни.

11:11.

Глава

26.

Натали

«Come Find Me» – Emile Haynie, Lykke Li, Romy

– Хей, любимая, – раздается голос Елены через телефон. – Я пойду домой. Сделай себе одолжение и отдохни в эти выходные.

– Это твой способ сказать, что я выгляжу как дерьмо, Елена? – В ответ повисает молчание. Я знаю, она ненавидит, когда я ругаюсь. Мой отец может материться как пьяный матрос, но не дай бог мне выругаться в ее присутствии. К ее сожалению, я тот самый мудак, который продолжает это делать. – Народ попался несговорчивый, – шучу я. – Я прямо за тобой. Я закрою офис.

– Ладно. Хороших выходных, дорогая.

– И тебе.

Свет в опенспейсе гаснет, когда Елена выходит. Иногда я наслаждаюсь тем, что остаюсь в офисе последней, особенно когда из–за перевода часов солнце садится поздно. За своим столом я зажигаю маленькую свечу, чтобы немного изменить атмосферу, прежде чем пройти вниз по коридору за темным пивом. Вкус, который я открыла для себя в Сиэтле, и теперь отказываюсь с ним расставаться, позволяя ему быть хоть каким–то утешением.

Скручивая крышку, я бреду обратно в свой офис, пролистывая последние часовые заголовки, и замираю на месте, когда звонит телефон. На экране горит «И.К.», он вибрирует в моей руке, ощущаясь как сигнал тревоги, хотя я держу его в беззвучном режиме. Одним движением большого пальца я могла бы услышать его голос и, возможно, подавить тоску, что мучает меня бесконечные недели. По крайней мере, я могла бы его поздравить.

– Может, на этот раз тебе стоит, блять, ответить, потому что с того места, где я стою, видно, что ты этого хочешь.

Бутылка чуть не выскальзывает у меня из рук, когда я поднимаю взгляд и вижу Истона, замершего на пороге опенспейса, у самого края лобби. Его телефон лежит на ладони, взгляд осуждающий, прекрасные черты искажены смесью раздражения и боли, грудь вздымается, словно он только что сюда бежал.

Я стою в ошеломлении, испытывая искушение броситься к нему и осыпать его великолепное лицо поцелуями. У меня захватывает дух от его вида в простой футболке, шортах и высоких кедах, его черная кепка заломлена назад, открывая мне прекрасный вид на его лицо, понемногу мрачнеющее. Его враждебные глаза опускаются и медленно, с одобрением скользят по мне. Сегодня на мне клетчатая теннисная юбка и подходящая рубашка с воротником, открывающая дюйм моего живота. Я распустила волосы и укротила свои кудри, прежде чем покрасить губы в ярко–розовый цвет в тон моим туфлям–лодочкам.

– Истон, – вырывается у меня звук, больше похожий на стон, и его глаза слегка прикрываются в ответ, когда он делает шаг вперед, а я резко мотаю головой. Приходя в чувство, я ощущаю прилив восторга, бросаюсь к нему, а затем проношусь мимо, дергая его за руку, чтобы он последовал за мной. Он усмехается, когда я почти вырываю ему руку, его смех усиливается, когда я прижимаю его к кирпичной стене лобби у двери, молясь, что мы вне поля зрения камер.

– Ты качалась, Красавица? Потому что я чувствую себя немного подчиненным. – Его чистый, древесный аромат окутывает меня, пока я прикладываю ладонь к его груди, прежде чем поднять на него взгляд, и осознание обрушивается на меня как товарный поезд. Мой рот отказывается делать что–либо, кроме как расплываться в широкой улыбке.

Черт!

Мы несколько жаждущих секунд впитываем взглядом друг друга, прежде чем он заговаривает.

– Мне следовало просто уйти отсюда, но, Господи Иисусе, – он хрипло выдыхает, – ты выглядишь так, мать твою, прекрасно. – Его страдальческий, отстранённый взгляд становится собранным и яростным, пока я пытаюсь осознать, что он стоит передо мной.

– Истон, – сипло выдыхаю я, в равной степени напуганная и очарованная, и бросаю взгляд на пустой кабинет моего отца. – Тебе нельзя здесь быть.

– Какого хрена нельзя, – огрызается он, и его взгляд снова скользит по мне, словно он борется с самим собой.

Паника охватывает меня, и включаются какие–то вампирские моторные функции.

– Просто... жди здесь, – приказываю я, и он быстро кивает в ответ. – Я серьёзно. Стой прямо здесь. Ни дюйма влево или вправо, ясно?

Он медленно кивает, словно это я дурочка, а я несусь собирать свою сумочку, задуваю свечу и выключаю свет в офисе, прежде чем мчаться обратно в лобби.

– Не двигайся! – крикну я, устанавливая сигнализацию.

– Если ты так командуешь в офисе, не уверен, что мы уживёмся как коллеги, – шутит он.

Из меня вырывается нервный смешок, и как только сигнализация начинает пищать, я выталкиваю его и дистанционно запираю дверь. Развернувшись, я пускаюсь бежать вокруг здания, проносясь мимо отведенной для «Speak» парковки. В панике окидывая взглядом улицу, я чувствую его взгляд на себе, пока оцениваю, достаточно ли мы далеко от камер наблюдения. Папа уже должен быть на поле для гольфа со своим лучшим другом Маркусом. Я знаю это, потому что говорила с ним полчаса назад. Мама в спа с подругами со станции. Даже зная, что у них не будет причин проверять записи с камер, моя тревога резко взлетает от одной мысли, что они могут это сделать. Мятный выдох Истона касается моей шеи, заставляя мои ресницы трепетать, а его руки охватывают меня. Когда его пальцы смыкаются на моей талии, я поднимаю на него взгляд и чувствую лишь то самое сокрушительное влечение, что преследует меня вот уже восемь недель подряд.

– Ты что, совсем спятил?! О чём ты думал?

– О том, что на этой парковке была всего одна машина, и я сомневаюсь, что твой отец водит гибрид с наклейкой на бампере «Господство над миром» и изображением шпильки.

– Это не смешно, – мой упрёк противоречит улыбке. Трение его пальцев о мою обнажённую кожу вызывает мурашки, несмотря на жару, пока я пытаюсь осознать, что Истон в Остине. – Серьёзно, что ты здесь делаешь? Ты же должен быть в туре.

– Я в туре. Я был по соседству... на Батлер–стрит.

Я хмурюсь.

– В Оклахоме, где у меня концерт через, – он достает телефон и смотрит на экран, – шесть с половиной часов, а завтра вечером – еще один в Далласе, так что тебе нужно собрать вещи.

– Ага, конечно, – фыркаю я, обожая ощущение его рук на моих бедрах, и полностью сосредотачиваюсь на нем, мгновенно жалея об этом. Я не могу заставить себя убрать его руки, пока он лениво проводит большими пальцами по обнаженной коже над моей юбкой.

Его губы слегка приподнимаются в едва заметной улыбке.

– Скажи, что ты не рада меня видеть.

– Рада... Правда. Рада. Просто... Я не могу поехать с тобой в Оклахому, ты же знаешь. – Я нервно оглядываюсь. Папа, наверное, уже успел выпить три пива с Маркусом. Деймон должен присоединиться к ним обоим. Я могла бы написать Деймону, чтобы подтвердить, что они заняты. Когда я снова смотрю на Истона, всё вокруг начинает тускнеть, мир за его спиной расплывается, становясь лишь фоном.

– Вот и ты, – шепчет он.

– Я просто... Я в панике. Ты больше никогда не должен так делать, ясно?

Его хватка ослабевает, ноздри раздуваются.

– Верно, плохая идея. Понял.

– Я серьезно.

Он игнорирует мой явный упрек.

– У тебя же выходные, да?

– Да, но...

– Тогда поезжай со мной, – говорит он, его взгляд интимно скользит по мне.

– Ты так усложняешь мне всё.

Он ухмыляется.

– Я мог бы сказать то же самое.

– Не смешно, – огрызаюсь я, чувствуя, как сердце ускоряет ритм.

– Тогда почему ты улыбаешься?

Я отталкиваю его за грудь, заставляя ослабить хватку на моих бедрах; его прикосновение слишком соблазнительно.

– Я так за тебя рада. Серьезно, я следила за твоими успехами. Ты счастлив?

– Ага, – он дарит мне ту самую полуулыбку, которую я так люблю. – Счастлив.

– Так где же все?

Он кивает в сторону задней части кофейни.

– Они ждут в фургоне неподалеку.

– Ты и вправду это делаешь.

– Да, и вправду, – он поднимает палец, чтобы провести по моей щеке, – и это была смесь awesome и чертовски ужасного. Я взял их с собой, чтобы ты могла познакомиться с ними по дороге в Оклахому.

– Ты серьезноприехал из Оклахомы, чтобы забрать меня, думая, что я соглашусь после двух месяцев безответных звонков?

– А то, черт возьми! Я зол на тебя, но пока не могу заставить себя действовать, потому что хочу как следует отчитать тебя.

– Истон, – упрекаю я со вздохом.

– Красавица, – парирует он, невозмутимо продолжая водить пальцами по моей щеке. – Я пока не отпускаю эту тему, так что если собираешься мне отказать, тебе придется сделать это мягко за выходные. – Его взгляд следует за пальцами, ласкающими меня. – Потому что у нас действительно нет времени спорить.

– Я должна ужинать с родителями позже.

– Что ж, вместо этого ты будешь ужинать арахисовым маслом с желе в фургоне, который пахнет голубым сыром.

Я не могу сдержать улыбку.

– Ты и вправду умеешь сбивать с ног девушек.

Он наклоняется ближе.

– Я планирую сделать для этого всё, черт возьми.

– Истон, – я игриво шлепаю его по груди. – Ты ставишь меня в положение худшее из возможных.

– Серьезно, ты убиваешь меня этими легкими каламбурами. Время тикает, – дразнит он, проводя кончиками пальцев вверх–вниз по обнаженной коже моих рук. – Здесь чертовски жарко, – он с любопытством оглядывается, словно только сейчас увидел мой уголок мира.

– Это так несправедливо. Это ловушка.

– Давай же, – мягко подталкивает он, – всего на эти выходные. Я уложу тебя в постель к воскресенью в полночь.

– Если я поеду, никакого укладывания в постель не будет.

– Ага, конечно.

– И это действительно, очень плохая идея.

– Безрассудная и безумная, – горячо нашептывает он, с такой легкостью возвращая ту атмосферу, – так что поехали.

– Если я и поеду, я буду мягко тебе отказывать.

Он отвечает на выдохе.

– Чувствую, ты попытаешься.

– Мне это удастся, но я умираю от желания увидеть, как ты играешь.

Победа мелькает в его глазах.

– Я обеспечу тебе лучшее место в зале, детка.

– Ага, после того как я проведу часы в пути в фургоне, полном потных мужчин.

– Пять часов, максимум шесть, смотря по пробкам. И я сейчас чертовски зол на тебя, – повторяет он, и глаза его вспыхивают, – так что жди борьбы.

Не успеваю я ничего сказать, как с соседней улицы раздается наглый гудок, и Истон усмехается, бросает взгляд в ту сторону и снова поворачивается ко мне. Он выглядит так прекрасно. Его волосы стали длиннее, кожа темнее, словно пропитана летним солнцем, которое заливает его светом, опускаясь за горизонт.

– Натали, – почти мурчит он, проводя пальцами по моему подбородку и возвращая мой взгляд к себе. – Я просто очень хочу поговорить с тобой, так что, пожалуйста, не заставляй меня играть грязно, потому что у меня есть свободное время между концертами, и если ты не занесешь, – он прикусывает губу, – свою идеальную задницу в мой фургон, я перегну тебя через что–нибудь в понедельник утром и укушу за нее прямо при твоем папочке. Держу пари.

Я смотрю на него с разинутым ртом.

– Ты же не угрожал мне только что.

– А то, черт возьми. И не смотри на меня так. Это в порядке вещей, но не пойми меня неправильно. Во мне достаточно той самой стороны А, чтобы выполнить свои угрозы.

– Это серьезно, – огрызаюсь я.

– Ты дала мне это болезненно понять, Красавица, – он проводит руками по моей спине и прижимает свой лоб к моему.

– Боже, – вздыхаю я, погружаясь в его объятия.

– Истон, – поправляет он, указывая на себя.

Моя улыбка снова берет верх.

– Перестань быть таким...

– Неотразимым?

Он берет мое лицо в ладони и облизывает губы, а мой взгляд следит за движением его языка.

– Истон, прошу, – выдыхаю я, а он отвечает дьявольской ухмылкой. Он ненадолго закрывает глаза, а когда открывает их вновь, в них та же уверенность, что и у мужчины, с которым я познакомилась. В них я вижу лишь отражение моего собственного желания. Как будто не прошло ни секунды, но так много изменилось. Так много, по крайней мере, для него.

– Знаешь, мистер Краун, через несколько месяцев – вероятно, гораздо раньше, – ты будешь собирать стадионы.

– Мы уже распродали «Staples Center» на конец августа.

– Боже мой! Это невероятно! Я правда так... так счастлива за тебя. – Глаза наполняются слезами, а он смотрит на меня, кажется, удовлетворенный моей реакцией. – В смысле, я знала, что это случится... и я рада сказать, что предупреждала, и Истон, то, что говорят критики... это...

Его глаза блестят, словно он оправдал какую–то свою мысль или догадку.

– Что? – подталкиваю я. – О чем ты думаешь?

– Расскажу позже.

– Что ж, ты выглядишь счастливым, – говорю я. Та самая морщинка между бровей, которую я считала постоянной, почти исчезла. Он кажется более расслабленным и, в общем... более легким.

– Я буду намного счастливее, когда ты, черт возьми, сядешь в фургон.

Я качаю головой, а он хмурит свои темные брови.

– Что?

– Ничего. Просто не верится, что ты здесь и что ты проделал весь этот путь ради меня.

– Приехал бы намного раньше, если бы ты отвечала, блять, на звонки.

– Ист...

– Как я сказал, поругаемся позже. Давай соберем твои вещи, ладно?

Я прикусываю губу и ловлю себя на кивке.

– Ладно. Но у меня есть условия.

– Ну конечно, – его улыбка растягивается, а руки скользят по моей коже. Кажется, он не может перестать прикасаться ко мне. А я не могу перестать хотеть этого, как не могу и отказаться от его приглашения.

– Поезжай за мной до дома, и я быстро соберу вещи.

– Я помогу, – его взгляд опускается к моему пупку.

– Я буду собираться одна.

Он поднимает глаза, прежде чем схватить меня за шею и прижать наши губы в поцелуе – многообещающем и требовательном. Он так же резко обрывает его.

– Ты не можешь...

– Только что, блять, смог, – самодовольно отвечает он и отпускает меня. Проведя рукой по волосам, он с подозрительным блеском в глазах закусывает нижнюю губу, и кажется, в этот момент в его голове рождаются опасные планы. – Езжай, – приказывает он, и на его лице мелькает самодовольная уверенность, прежде чем распускается довольная улыбка.

Он разворачивается и направляется к кофейне, его природная уверенность полность отражена в его походке. Я изучаю его силуэт, кусаю собственную губу, любуясь тем, как сидят на нем шорты, и очертаниями его мускулистого тела под футболкой.

– Я не буду с тобой спать, – кричу я ему вслед. Стоя ко мне спиной, он с явным раздражением качает головой, прежде чем побежать в сторону своего фургона.

Я не могу не смотреть, как он уходит, а сердце бешено колотится, пока я иду к своей машине. Оказавшись за рулем, я ловлю свое сияющее от счастья отражение в зеркале заднего вида, пристегиваюсь и делаю несколько отрезвляющих вдохов.

– Всего на выходные, Натали, – говорю я себе. Всего на выходные. Еще два дня.

Просто чтобы увидеть, как он играет.

А потом я мягко откажу нам обоим.

Глава

27

. Натали

«Space Age Love Song» – A Flock of Seagulls

После нескольких минут споров с Истоном – минут, которых, как он утверждает, у нас нет, – я сдаюсь и впускаю его в свою квартиру. Мысль о новой близости с ним и последующих за ней переживаниях кажется невыносимой. Но даже если мы не сможем стать тем, что оставили в Сиэтле, я решаю жить настоящим моментом, хотя бы чтобы увидеть, как он воплощает свои мечты.

Он в основном молча осматривает мою квартиру, задерживается у встроенного книжного стеллажа, а затем сосредотачивается на цифровой фоторамке, в которой сменяются фотографии за много лет.

– Эта брюнетка – Холли?

– Ага, – отвечаю я у кровати перед открытым чемоданом, польщенная, что он запомнил ее имя. Секунду спустя его осанка напрягается.

– Что?

Он поднимает рамку с фотографией, где мы с Деймоном в ночь выпуска обнимаемся, сияя улыбками.

– Скажи же, что это не гребаный Деймон.

Я не могу сдержать ответный смех.

– Ага, и, к сожалению, в реальной жизни он еще красивее.

– Серьезно? – бормочет он себе под нос, а я сжимаю губы, отчаянно пытаясь не придавать значения этому намеку на ревность. Как бы ни был красив Деймон, я никогда не чувствовала и десятой доли того, что испытываю, глядя на Истона.

У своего гардероба я оглядываюсь и вижу, что он достает с полки мой ежегодник «Кактус».

– Что это?

– Это старейшее издание Техасского университета. Что–то вроде ежегодника для каждого выпускного класса.

– Тебе нравилось в колледже?

– Ага... ну, оглядываясь назад, всё как в тумане.

Его грудь слегка вздымается, когда он возвращает книгу на полку.

– Другими словами, ты особо не расслаблялась.

– Не было времени. Я много работала в  «Speak», когда не помогала в «The Daily Texan».

Он кивает, побуждая продолжить.

– Газета университета, – уточняю я.

– Отличница, – бормочет он, закрывает книгу, ставит на полку и смотрит на меня испытующим взглядом. – Хорошо, что теперь ты знаешь, что способна на большее, по крайней мере, со мной.

– Думаешь?

– Я это знаю, – говорит он с такой уверенностью, что от этого у меня по телу пробегают мурашки.

– Что ж, это невозможно, – бормочу я, достаю юбку с вешалки и укладываю в чемодан.

– Что такое? – спрашивает он, на мгновение отвлекаясь мини–маракасами, которые я привезла как сувенир из семейной поездки.

– Я буду еще пару минут, – повышаю голос и мысленно отмечаю, что у мужчины слух как у летучей мыши. – Они из Мексики, – говорю я, пока он катает крошечные инструменты между своими умелыми пальцами.

– Да? Я там никогда не был.

– Это обязательно к посещению. Папа раньше возил нас каждый год в одно место, которое он обожает. Оно менее туристическое, и... – я поворачиваюсь и запинаюсь, увидев Истона в дверном проеме моей спальни, его руки уперты в косяк над головой, бицепсы напряжены. Он настолько, черт возьми, идеален, что я прекращаю сборы, чтобы полюбоваться им.

– У тебя милая квартира. Уютная.

– Спасибо, – я не могу сдержать улыбку, – но я чую «но»...

– Она немного маловата. Полагаю, я ожидал чего–то большего.

– Вау, Истон Краун увиливает от вопроса? – Я достаю несколько пар трусиков из ящика с нижним бельем и кидаю их в чемодан. – На самом деле ты хочешь спросить, почему я живу на двадцати квадратных метрах, когда мои родители хорошо обеспечены?

– В общем–то, да, – говорит он.

– Потому что... у нас больше общего, чем ты думаешь. – Я кладу несколько бюстгальтеров в зип–пакет. – Я исчерпала лимит своей кредитки, чтобы поехать в Сиэтл, помнишь?

Он кивает.

– Что ж, это потому что зеленым выпускникам колледжей не светит высокий кредитный лимит. Я тоже намерен всего добиваться сам. Я живу на зарплату из газеты, а не на деньги из какого–нибудь трастового фонда. Признаю, мои родители, как и твои, всё ещё пытаются и частенько меня просто до неприличия балуют.

Его изучающий взгляд следит за мной, пока я беру свою косметичку из ванной и начинаю укладывать ее в чемодан.

– Ты ничего не сказала, – тихо шепчет он.

– Нет, не сказала. – Я замираю с футболкой в руке. – Мне и без того было достаточно сложно с… – я делаю жест между нами, – сами понимаешь.

– А кто сейчас уворачивается? – Он наступает, неумолимый в своем стремлении докопаться до правды,  пока я во второй раз скручиваю футболку и запихиваю ее в чемодан.

– Я не думала, что это так уж важно.

– Нет, не отступай. Ты не хотела акцентировать внимание на том, как много у нас общего.

– Истон, – я вздыхаю, – не сомневайся. Я рада тебя видеть. Я хочу провести с тобой время и посмотреть, как ты играешь, но дальше этого нам нельзя. После этих выходных…

– Ты даже не будешь отвечать на мои чертовы звонки, – холодно бросает он. – Так что можно смело предположить, что я только зря трачу на это время.

Я молча киваю.

– Как я и сказал, – он вздыхает, – мы можем поспорить об этом позже.

Я скрещиваю руки на груди.

– Это как раз значит, что ты меня не слушаешь.

– С чего ты, черт возьми, вообще решила, что я здесь для этого? Мы были вместе всего один раз. – Он пожимает плечами. – Ты слишком много о себе мнишь.

– Я… ах, – шея горит, я опускаю взгляд на свой переполненный чемодан. Оттуда, где он стоит, доносится тихий смешок, и я бросаю на него сердитый взгляд, пока он проводит языком по верхней губе.

– Ты настоящий мудак, знаешь это?

– Ага. Но не волнуйся. Я не занимаюсь тем, что навязываю свою волю женщинам, которые даже не утруждают себя тем, чтобы поднять для меня трубку.

– Я хотела ответить, – говорю я. – Правда, хотела.

– Я видел. Но ты не ответила.

Я запихиваю в чемодан ещё одежды, а он, с весельем в голосе, замечает:

– Мы едем всего на два дня. Ты это понимаешь, да?

– Я люблю иметь варианты. Ну так как тебе твоя группа?

Он усмехается, кажется, его забавляет моя резкая смена темы, но он позволяет это.

– Все они старше меня, но я не считаю это минусом. И все до одного безумно талантливы.

– Это здорово.

– Ага. Пока что моя авантюра окупается. Они играют мои песни так, как я задумал, но если всё сложится и мы решим продолжать, то будем работать над следующим альбомом вместе. Я очень надеюсь, что всё получится. Получится настоящий эклектичный микс.

– О–о–о, хочешь подготовить меня, чтобы я знала, чего ожидать?

– Не–а, ты справишься. Сама всё у них выведаешь, когда познакомишься.

– Они тебе нравятся?

– Пока да. Мы были практически незнакомцами, когда отправились в тур месяц назад, но в этом и смысл путешествия в фургоне – исправить это и посмотреть, сойдёмся ли мы. Мы почти что живём в этой чёртовой бандуре, торчим вместе бесконечные часы в пути. Это было... – он широко раскрывает глаза и усмехается, – нечто.

– Уже набрался баек о приключениях, да?

– Можно и так сказать.

– Не сомневаюсь. – Даже я слышу нотку ревности в своём голосе и ругаю себя за это.

Эуу, Натали.

Но всё равно трудно поверить, что он не обращает внимания на бешеный интерес со стороны женщин. Наверное, у него каждый час есть возможность удовлетворить свои потребности, и, чёрт, как же это колет. Воспоминание о том, каким он был внутри меня в тот день в его студии, накатывает как цунами, пока я смотрю на него.

Клянусь, я успеваю заметить лёгкую улыбку на его лице, прежде чем он поворачивается и возвращается к цифровой фоторамке, как раз когда там появляется старое фото с моим отцом. На мне форма для софтбола, и я неловко держу перчатку. Папа стоит на колене позади, охватывая меня своим крупным телом, и мы демонстрируем камере одинаковые улыбки.

– Я только что сделала бросок года, – говорю я Истону, пока он удерживает палец на фото, чтобы оно не переключалось.

– Ты была так хороша?

– Как раз наоборот, я была ужасна, – я смеюсь, открывая ящик. – Кроме верховой езды, во мне нет ни одной спортивной косточки. Видишь, какая эта перчатка большая?

– Да, огромная.

– В тот день я забыла свою и пришлось брать тренерскую. Думаю, только поэтому я и смогла поймать тот мяч. Папа был на трибунах, когда мяч полетел прямо ко мне. Я просто выставила перчатку, чтобы защититься, и чудесным образом поймала его. Ошеломлённая, я просто смотрела на него в своей руке, пока папа кричал с трибун, чтобы я бросила на вторую базу. Когда я это сделала, это принесло нам удвоение очков, и мы выиграли матч. – Я хихикаю при воспоминании. – Это был мой первый и последний сезон. Я ушла на пике. Потом ещё несколько сезонов играла в футбол, папа тренировал. Оказалось, я хорошо бегаю, а ему нравилось, что у меня много энергии и я отключалась по дороге домой. Так что, по сути, он хотел, чтобы его считали заботливым отцом, но был просто плохим родителем.

Истон усмехается, отпуская фото, пока на экране разворачиваются новые снимки моей жизни. Осмотрев чемодан, я решаю надеть под юбку белые шорты, а потом снимаю её.

– Каблуки оставь, – напряженно говорит Истон, бросая на меня взгляд. Я поворачиваю голову, и наши взгляды сталкиваются.

Воздух наэлектризован, пока я поднимаю бровь.

– Пожалуйста, – добавляет он сухо, словно это слово уже оставляет горький привкус на его языке.

– А я думала, ты здесь не для этого, – я язвлю.

– Я здесь ради тебя. Но мы никуда не уедем, если ты, чёрт возьми, не поторопишься.

Я натягиваю свои потрёпанные  вансы в клетку и решаю бросить любимые каблуки в чемодан перед тем, как застегнуть его.

Без лишних слов он подходит, поднимает чемодан с кровати, проводит пальцами по моему стёганному одеялу с заплатками, словно не может удержаться, чтобы не почувствовать его текстуру, затем протягивает руку ко мне. От этого привычного жеста между нами всплывает всё невысказанное, и я делаю то, что чувствую естественным. Беру его руку.

Глава 28. Натали

«Steal Away» – Robbie Dupree

Я уставилась на видео на телефоне, потом перевела взгляд на Джейсона Гарретта по прозвищу Так, нанятого ударника Истона, который ухмылялся мне с первого ряда сидений фургона. В шоке я посмотрела на Истона, который предпочёл сесть за руль, пока я устроилась на пассажирском сиденье.

– Вы что, обогнали настоящий торнадо? – отчитала я его тоном, каким мать говорит с ребёнком, доставая бинт и пластырь.

– Мы были на безопасном расстоянии, – слабо защитился Истон, на его губах играла улыбка.

– Это сильно сказано. Гляди–ка, – Так протянул мне телефон с фотографией градин размером с мячик для гольфа, лежащих на его покрытой татуировками руке.

– Господи, Истон, – упрекнула я, от чего его улыбка стала только шире.

– Безумие, да? – Так покачал головой, потом достал пиво из холодильника на полу и протянул его мне. – Хочешь, Нат?

– Нет, спасибо, я быстро пьянею, – призналась я. – Подожду до концерта.

Тут мне в голову пришёл вопрос.

– Истон?

– А?

– Мы же не будем спать в фургоне, да?

– Я не стал бы тебя этим мучить, – он усмехнулся.

– Мы попробовали пару ночей на первой неделе, – с явным раздражением сказал Так, кивнув в сторону Истона. – Этот чудак настоял, но это был кошмар.

– Блядь, точно, – поддержал его Сид, сидевший рядом.

– Прости, что ты остался без утреннего чая, дорогой, – без тени сожаления сказал Истон.

– На что я надеялся, – язвительно парировал Сид с его британским акцентом.

Истон пожал плечами.

– Я пытался. Но голосование было три против одного.

– Только наша победа мало что дала. После бесконечных часов в этом грязном фургоне мы теперь торчим в самых дешёвых отелях, – добавил Сид, его яркий акцент делал ворчание немного комичным. – Я провёл черту, отказавшись спать с этими вонючими болванами, а болонья – это не настоящая еда.

– А–а! – повернулась я к Истону. – Вот что здесь витает! Не могла понять, что за запах!

Истон усмехнулся и взглянул на меня. К моему ужасу, при входе в фургон мне пришлось сдерживать рвотные позывы. Оценка Истона про «запах голубого сыра» была куда мягче реальности. Я бы сказала, что фургон пахнет носком из спортзала, обильно покрытым голубым сыром и только что испечённым на солнце.

Истон истерически смеялся над моей реакцией, когда я тут же опустила окно, пытаясь скрыть позывы.

Потребовалась добрая часть первого часа пути, чтобы я смогла с этим смириться. И всё же, я ни за что не хотела бы оказаться где–либо ещё. Группа встретила меня неожиданно радушно, и я сразу поняла, что имел в виду Истон, предупреждая об «эклектичности».

Так вырос на Среднем Западе. Его мощное телосложение, привыкшее к мясо–картофельной диете, выдавало в нём типичного американца. С его тёмно–каштановыми волосами и ещё более тёмными глазами он определённо соответствовал рокерскому образу. Его несочетающаяся одежда как–то работала, а татуировок было больше, чем видимой кожи. Пока что он оказался самым разговорчивым из троих.

– А вот это была офигенная ночь, – с теплотой сказал Так, показывая фотографию ЭлЭлу, то есть Лейфу Гаррисону, гитаристу Истона, который сидел спиной к окну, вытянув руку на сиденье второго ряда. Хотя он скандинавского происхождения, с белокурыми волосами и ярко–голубыми глазами, его акцент, приобретённый в Сассексе, был неуловимым. Внешность ЭлЭла поражала в контрасте с тёмными и задумчивыми образами остальных троих.

Сид Патель, старший из них (двадцать девять лет), бас–гитарист Истона, родившийся в Великобритании. Его кожа, благодаря индийскому происхождению, имела прекраснейший тёмно–коричневый оттенок. Самый тихий из троих – в основном потому, что с моего прихода в фургон он не прекращал вейпить и пить. Но он был достаточно открыт, чтобы я чувствовала себя среди них как дома.

– Эта команда, – тихо говорит мне Истон, – словно готовый набор для анекдота.

Пока я их разглядываю, ЭлЭл дольше всех задерживает на мне заинтересованный взгляд, сжимая в руке банку «Гиннесса».

– Возможно, – поворачиваюсь я к Истону, – но это всё по–настоящему. Ты делаешь это. Прямо сейчас ты едешь на очередной концерт.

– Да, это потрясающе. Но чего–то не хватало. – Он бросает на меня взгляд. – В Оклахоме до меня вдруг дошло, что мне нужно забрать мой любимый инструмент.

Пользуясь дерзким и слегка раздражающим заявлением Истона, зная, что он не всерьёз имеет в виду этот мизогинистский намёк, я отстёгиваю ремень безопасности и встаю на колени, ухватившись за подголовник. Истон немедленно возражает, шлёпнув меня по заднице.

– Всего на секундочку! – отмахиваюсь я от него.

– Пристегнись обратно, сию же минуту! – рычит он.

– Не заводись. Итак... – я бросаю каждому из них оценивающий взгляд. – Расскажите про дамочек. Как насчёт «успехов»?

ЭлЭл улыбается первым, и я указываю на него:

– Ах ха!

Я вовремя успеваю заметить, как у Истона раздуваются ноздри, пока Так говорит, а Сид усмехается, глядя в окно.

– Что ты хочешь знать? – спрашивает Так.

– Ну, есть ли у кого–нибудь из вас дама сердца, ожидающая дома?

– Чёрта с два, – отвечает Так, – и это к лучшему, потому что...

– Не смей заканчивать мысль! – предупреждает Истон, прекрасно понимая, к чему я клоню. Сейчас это моя единственная линия защиты, так что я настаиваю.

– О, но, Так, я думаю, тебе стоит продолжить.

– Я разведён, – вступает Сид, постукивая по голому пальцу, – сейчас ни одной птички в наличии, что я тоже считаю к лучшему.

– А вы, сэр? – обращаюсь я к ЭлЭлу, чья внешность способна испарить нижнее бельё по всему миру. Он потрясающе красив, хотя и не сравнится с Истоном Крауном.

Губы ЭлЭла изгибаются в плутовской улыбке:

– Я джентльмен.

Даже Истон возмущается, громко вздыхая:

– Чушь собачья! – и тут различный мусор, подобранный с пола, летит в голову ЭлЭлу.

Пока вокруг царит хаос, пальцы Истона незаметно скользят вверх по моему бедру. Я тут же поворачиваюсь к нему и вижу совсем не то, чего ожидала. Он смотрит на меня с предупреждением во взгляде, а его выражение лица говорит «пленных не брать».

– Пристегнись, сейчас же, или я, чёрт возьми, останавливаюсь.

– Боже, – поворачиваюсь я и щёлкаю ремнём.

Секундой позже из плейлиста Истона играет «Only You Know» Dion – редкое повторение. Истон делает громче, не отрывая взгляда от шоссе, пока сзади в фургоне разрастается новая волна анархии.

– Что это ещё за золотые старушки? – морщится Так.

– Именно, классика. Слушай внимательно, может, чему–нибудь научишься. И ещё: если ты не за рулём, твоего мнения никто не спрашивает, – рычит Истон своим невозмутимым тоном.

Видимо, такое правило в фургоне.

Вскоре после этого я погружаюсь в мелодию, в воспоминание о тех минутах, когда он играл для меня в отеле. Несколько секунд я мысленно провожу взглядом по его профилю. Хотя он не смотрит на меня, я знаю – он здесь, со мной. Когда песня заканчивается, его взгляд наконец скользит ко мне.

– Твой первый раз, – шепчу я так, чтобы слышал только он. – Жаль, я не записала.

– И хорошо, что не записала, – говорит он так, что я понимаю: запись лишила бы те воспоминания части той интимности. Я медленно киваю, соглашаясь.

Мне хочется броситься к нему, даже несмотря на жгучий осадок от разговора о группи. Я не могу не смотреть на него открыто и делаю это, не отрываясь, миля за mмилей. Так длится до тех пор, пока Так не хватается за наши подголовники своими покрытыми татуировками руками, просовывая голову между нами.

– Так какие у вас тут дела? – Так наклоняет голову в сторону Истона, но вопрос адресует мне. – Этот тип молчал всю дорогу в Остин и признался, что мы заедем за его девушкой, только за пять минут до прибытия.

Истон быстро смотрит на меня, вынуждая ответить за нас обоих, его выражение лица ничего не выдаёт.

– Мы друзья, – говорю я с тяжёлым языком, и слова кажутся предательством. – Близкие друзья, – подчёркиваю я, бросая взгляд на Истона. Он проверяет мёртвую зону, перестраиваясь, и в отражении видно, что он совсем не доволен моим ответом – у него дёргается скула.

Не то чтобы я была от этого в восторге, но мы не можем быть ничем другим, и каким–то образом мне нужно заставить его это понять, продолжая убеждать в том же саму себя. Интересно, сколько раз нужно соврать себе, чтобы это вошло в привычку. Именно так я сейчас и чувствую себя – лгуньей, потому как, чёрт возьми, я смогу устоять перед этим мужчиной? Но я обязана. Я должна сделать эти слова правдой. Мой отец всегда учил, что правильный поступок и трудный поступок – часто одно и то же. В случае с Истоном Крауном моё сопротивление ему станет самым серьёзным испытанием.

Неудовлетворённый, Так настаивает:

– И как вы, близкие друзья, познакомились?

– В этом–то и вся суть, – говорю я вслух, чтобы напомнить нам обоим. – В самой невозможной из ситуаций. Поверь, ты бы не поверил, если бы я рассказала.

– Испытай меня, – бросает вызов Так.

– Эй, чувак, отсядь, – легко отбривает его Истон, – я не вижу ничего в зеркало.

Так закатывает глаза на явную попытку Истона прекратить наш разговор. И она достаточно эффективна. Вскоре парни начинают общаться между собой, время от времени открывая пиво.

На мгновение я беспокоюсь, что они будут пьяны к началу выступления, но Истон выглядит невозмутимым, уставившись в быстро темнеющую дорогу.

После многих миль неловкого молчания, что для нас редкость, я наконец высказываю своё.

– Прости... Я не знала, что ещё сказать.

Он отвечает лёгким кивком, но я знаю, что это не тот ответ, которого он хотел. В следующие два дня я полна решимости заставить его понять, что это единственный ответ, который я могу дать.

♬♬♬

Едва мы подъезжаем к небольшому залу, как парни выскакивают из фургона, словно у них задымились пятки: до начала концерта осталось всего полчаса. Истон отказался останавливаться для третьего перерыва на пописать, и ребята пригрозили облегчиться в море бутылок от Gatorade на полу. Разумеется, после того как они «сорвали печать», возврата уже не было. В итоге мы остановились четыре раза, прежде чем добраться до площадки.

Сейчас все, похоже, в хорошем настроении, даже Истон, которому я не позволила замолчать на оставшемся пути в Оклахому. На удивление, он, казалось, тоже стремился вернуть нас к той лёгкой атмосфере, что была между нами, когда он заезжал за мной. Пока мы общались, я видела, как изменилась его осанка с момента нашей первой встречи. Улыбки теперь давались ему гораздо легче. Чем больше я замечала в нём перемен, тем больше понимала: часть его прежней угрюмости была вызвана тем, что он сам стоял на перепутье, когда наши дороги пересеклись.

Мы были друг для другом опорой, когда оба нуждались в том, кто поможет взглянуть на вещи под другим углом. Несомненно, это одна из причин, почему мы так быстро сблизились – и, кажется, так... незабываемо. Что я знаю точно – он подарил мне ту ясность, которая была мне нужна. К сожалению, он сделал это так, что это породило целый новый набор трудностей. Таких, как попытка удержать свои ноги от того, чтобы не обвить его обнажённую талию в ближайшие сорок восемь часов.

Теперь ясно: мы оба оказались по разные стороны той развилки, где сошлись наши пути, выбрав свои направления. Неудивительно, что я осталась на прежнем курсе – курсе, который я выбирала всю жизнь, как и он. Вот только мой путь не так полон решений, как его, в чем мне будет трудно признаться ему.

Как бы я ни любила того напряжённого Истона, встреченного мной в момент принятия судьбоносного решения, этот Истон не менее притягателен, если не более загадочен, что сделает следующие пару дней гораздо сложнее.

Размышляя над стоящей передо мной задачей, я замечаю знакомое лицо, когда рядом подъезжает такой же второй фургон, которого не было во время нашей поездки.

– Боже мой! – восклицаю я, и Истон отвечает ухмылкой, прежде чем я несусь к двери водителя второго фургона.

Джоэл выходит, выглядя потрясающе в простой белой футболке и джинсах, с готовой улыбкой для меня. Он раскрывает объятия, и я влетаю в них.

– Привет! – приветствую я, ощущая тепло его объятий. Мы крепко обнимаемся, затем слегка отстраняемся с одинаковыми ухмылками. – Странно будет сказать, что я скучала?

– Ни капли. Мы быстро сблизились, и не мы одни. – Он поднимает подбородок, указывая за мою спину. Я следую за его взглядом и ловлю взгляд Истона, который тепло скользит между нами, прежде чем Джоэл наклоняется и шепчет: – И на случай, если это не очевидно, по тебе тоже скучали.

Не успеваю я прочитать выражение лица Истона, как задняя дверь зала распахивается. Взгляд Истона отрывается от нас, когда его приветствует мужчина, который жадно трясёт его руку обеими своими. Мы с Джоэлом посмеиваемся, видя, как Истон беспомощно расширяет глаза, обращаясь к нам. Мужчина тараторит без остановки, хлопает Истона по плечу и направляет его к двери.

– Это ты ему сказал, да? – поворачиваюсь я к Джоэлу, когда Истон исчезает внутри. – Что я плакала, когда уезжала. Ты ему сказал.

Джоэл качает головой, и в его выражении нет ни капли вины.

– Мне не пришлось.

Глава 29. Натали

«Worldstop» – Roy English

Ошеломлённой.

Именно такой я чувствовала себя в первые полчаса шоу. Выступления Истона в записи не передавали и десятой доли того, что он и группа представляют собой вживую. Спустя считанные минуты я поняла – было бы трагедией упустить эту возможность. Хотя Истон говорил, что они только оттачивают звучание и срабатываются как группа, я не могу представить, чтобы они звучали лучше. Истон на сцене – это отдельное переживание. В сочетании с его потрясающим вокальным диапазоном и музыкой это совершенно завораживает.

Он вышел на сцену, будто шквал огня, прирождённый шоумен, и я мгновенно воспламенилась. Хотя он был одет так же, как когда заезжал за мной, во время выступления его образ приобрёл ещё более рок–н–ролльный оттенок: кепка задом наперёд, кончики волос, виднеющиеся из–под неё, уже после первых песен промокли от пота, а футболка прилипла к мускулистой груди.

Стоя между первым и вторым занавесом на краю сцены, я действительно занимала лучшее место в зале, скрытая от глаз зрителей. С этой точки мне были видны все чертовы движения, каждая его гримаса, каждое смыкание век. Я чувствовала каждое изменение тональности, каждую эмоцию, что он передавал и вызывал, бесшовно играя и напевая, словно ветеран сцены, Господи помилуй. Сейчас, в разгаре сет–листа, поразительно, что у них всех столько же энергии, сколько в начале выступления, будто они только разогреваются.

Впитывая происходящее, я ненадолго перевожу фокус на остальных участников группы. Так – неукротимая энергия за ударной установкой, пока Эл Эл скользит по краю сцены с соло–гитарой, его сильно выцветшая ретро гавайская рубашка расстёгнута, и он извлекает каждую ноту с идеальной чёткостью. Сид остаётся на другой стороне сцены, куда менее оживлённый, его басовые партии ровные, но мастерски провоцирующие.

Но именно мужчина в центре сцены разрушает нас всех без возможности восстановления. Большую часть этой песни, «Tumble Dry», он держит микрофон – своё текущее оружие массового поражения – обеими руками, сметая нас прочь своей пронзительной мелодией и беспощадными текстами.

Я покачиваюсь на месте, примерно в десяти футах от него, подпевая, позволяя той ослеплённой фанатке, что живёт во мне, получить свою долю упоения.

Они превзошли мои ожидания. Я уже с содроганием думаю о том, когда закончится второе шоу, но всё же благодарна, что мне подарят ещё одно.

Ещё одного будет достаточно, Натали.

Сбросив каблуки, в которые я переобулась перед шоу, я поднимаю руки в жесте восторга, пока пот струйками стекает по спине, и позволяю себе унестись этим потоком.

Голос Истона растекается по небольшому залу на шесть тысяч человек, заполненному до отказа, словно лава. В начале шоу, выглянув из–за кулис, я видела, что первые ряды заняты в основном женщинами – их взгляды были не чем иным, как поклонением, будто если они протянут к нему руки, он исцелит их всех. Для них, в эти несколько минут, он достоин этих жаждущих и благоговейных взглядов. Он стал бы исцелением и для меня, признай я нарастающую боль и воспользуйся возможностью временно утолить её с ним.

Но я не идиотка.

Я уже сделала  глубокий глоток и знаю, что за ним последует мучительная жажда. Теперь Истон принадлежит миру, и ради него, и ради себя, я должна жить в этом моменте, потому что знаю, что он мимолётен. Он устремлён к звёздам, а мои корни прочно вросли в землю. Отказываясь позволить этим мыслям испортить настроение, я подбадриваю его вместе с толпой, снимаю бесконечные минуты видео, а потом убираю телефон. Последние несколько песен я решаю оставить только для памяти.

Как журналисту, мне иногда сложно отличить, какие моменты стоит проживать, а какие – запечатлеть в уме для своего творчества в будущем. Но этот момент определённо мой, и он хотел, чтобы я была здесь. Натали Батлер, а не Натали Херст. Даже если мы одно лицо.

Закрыв глаза, я погружаюсь в текст, беззвучно подпевая. И когда открываю их и вижу, что Истон повёрнут ко мне, пристально наблюдая за мной с того места, где поёт, у меня перехватывает дыхание.

Мерзавец.

Я так близко к огню. Я прекрасно знаю, какие части меня уцелеют, стоит мне сделать хотя бы шаг навстречу тому, что я чувствую, и эта истина неотступно преследует меня.

Сказка стара, как мир, когда дело касается человеческой природы.

Я хочу то, что не могу иметь.

Даже сейчас, когда я только подумала об этом, его тихое электричество разливается по моему телу, поглощая меня, пока волосы на руках и шее встают дыбом. Я вдыхаю заряженный воздух между нами, и меня накрывают воспоминания – о желании в его глазах, о том, как мы обнажали души, разбирали друг друга по частям, а затем с лёгкостью собирали обратно. Я снова переживаю те мгновения каждой клеткой своего тела, пока он полностью захватывает моё внимание, с гитарой за спиной, и с его губ срываются хриплые слова о тоске. Прилив его взгляда медленно отступает, его веки смыкаются, а в голосе звучит несомненная боль – как раз когда он пропевает последнюю строку, и сцена погружается во тьму.

Когда свет вновь зажигается, я совершенно покорена, пропитана им насквозь, даже стоя в десяти шагах, моё желание достигло невероятной силы. Подавляя свои эгоистичные порывы, я улыбаюсь и начинаю аплодировать, пока рёв толпы не достигает оглушительной мощи. Даже не видя их, я физически ощущаю связь между Истоном и его зрителями, ту самую любовь, о которой он так тепло говорил. Более того, когда Истон окидывает взглядом море поклонников, впитывая каждую деталь, на его лице ясно видно восторг, с которым он обращается к ним.

– Большое спасибо, что пришли, Оклахома–Сити, – он прикладывает руку к груди, а затем его взгляд скользит ко мне. – Я так рад, что вы здесь.

– Я тоже, – беззвучно шевелю губами я, всё ещё укрытая занавесом, и снова задаю себе тот же вопрос.

Как, чёрт возьми, я смогу устоять перед этим мужчиной?

Да и кто вообще способен устоять?

И вот тогда я понимаю – боль будет того стоить. Просто чтобы знать его, быть свидетельницей того, как он начинает свой жизненный путь, свой карьерный путь, благодаря тому, кто он есть. На мгновение мне приходит в голову мысль, что со временем у нас может сложиться какая–то дружба, но эта идея разбивается вдребезги, едолько в памяти всплывает картина того, как он склонился надо мной в студии. Его рука впивается в край дивана, другая обнимает мою челюсть, а его прекрасные черты искажены наслаждением, когда он вошёл в меня.

Здесь и сейчас, Нат. Здесь и сейчас.

Эти драгоценные мгновения с ним, возможность стать свидетельницей начала его пути – вот что станет моим утешением, когда мне придётся во второй раз оторвать себя от него.

Именно этот момент, здесь и сейчас, – та самая золотая середина между узнаваемостью и всепоглощающей славой, что не за горами. Всего за несколько месяцев он собрал такую аудиторию и уже продал все билеты на стадион в конце своего первого турне в фургоне. Год спустя я не смогу так просто приблизиться к нему, если вообще смогу. Это осознание вселяет в меня некоторый страх за него. Потому что к концу тура его, вероятно, затянет на такой уровень славы, которого он не хочет. Ирония в том, что сейчас на сцене он выглядит абсолютно спокойным. Я знаю, что он обрёл гармонию, потому что, несмотря на страхи, которыми он делился со мной, его связь с залом стала его утешением.

– Поаплодируйте группе REVERB! На басу – Сид Патель, безумный соло–гитарист ЭлЭл Гаррисон, и на ударных – Так, чёрт возьми, Гарретт! – выкрикивает Истон, кивая в сторону группы, прежде чем обратиться к ним. – Что насчёт ещё одной? – он переводит взгляд между ЭлЭлом, Таком и Сидом, которые готовы согласиться, их лица озарены признанием толпы. Мне нравится, что он избавил зрителей от эгоистичного ухода со сцены и молчаливого требования аплодисментов на бис, потому что это не в его характере.

Дьявольская ухмылка приподнимает его чувственные губы, и я пьянею от этого зрелища, пока он с лёгкостью перемещает свою блестящую чёрную гитару перед собой, делая этот переход плавным и естественным.

Я задерживаю дыхание – вместе с остальными зрителями – в предвкушении, какую же кавер–версию они исполнят. До этого он охватил несколько эпох и жанров и попал в заголовки новостей после одного из недавних выступлений на бис, где он идеально исполнил рэп–трек, словно занимался этим всю жизнь. Я, должно быть, пересматривала ту запись сотни раз и каждый раз испытывала одинаковую гордость за него. Кажется, неважно, за что он берётся, – он всё делает безупречно.

Истон наклоняется к микрофону, пока зрители не перестают аплодировать, и его улыбка в ответ ещё сильнее заводит их, прежде чем они наконец затихают, а он готовит медиатор.

Свет гаснет во второй раз, и в зале звучит протяжный голос Истона:

– И в те немногие мгновения, что у нас остались, мы хотим говорить с вами начистоту, на том языке, который каждый из присутствующих сможет легко понять.

– Боже мой! – я подпрыгиваю, словно чёртик из табакерки, когда свет вспыхивает и Истон с мастерством выводит первые аккорды «Cult of Personality». Не отрывая от него глаз, я в полном восторге, мотаю головой и покачиваюсь на каблуках, волосы разлетаются вокруг лица, пока стадион погружается в хаос.

Истон рвёт струны, будто гитара – продолжение его самого, во время соло он мотает головой в такт, перебирая струны, и виртуозно исполняет его вместе с ЭлЭлом, а я тем временем полностью теряю ощущение себя. Группа не упускает ни единого нюанса песни, и вчетвером они разносят эту грёбаную площадку в клочья.

Как и я, большинство зрителей, родившихся после миллениума, вероятно, никогда не слышали эту песню. Хотя, возможно, некоторые знакомы с ней, потому что, если Истон инаучил меня чему–то за время нашего общения, так это тому, что музыка, хоть и помечена временным штампом и разделена по жанрам, – вне времени.

Теперь я понимаю это как никогда, потому что Истон доказал это и сделал музыку вечной для меня, включая эту песню.

Это открытие не ново, ведь Истон не только обходит по продажам всех мейнстримных исполнителей, но и стирает демографические границы, продаваясь разным поколениям – то, что удавалось очень немногим артистам. Как он объяснил мне тогда в грузовике, он создаёт общую почву для всех нас. Зная его – и его неприязнь к медиа – я не уверена, что он сам это осознаёт.

Не успеваю я перевести дух, как песня обрывается, и зал взрывается рёвом, вновь требуя на бис, но Истон не собирается его дарить – занавес начинает сходиться. Включается свет, означающий «представление окончено», а я всё подпрыгиваю на носках, переполненная адреналином до краёв. В состоянии эйфории, с кожей, лоснящейся от испарины, я истерически хохочу, осознав, что оказываюсь в ловушке между сходящими первым и вторым занавесами.

– Вот чёрт! – восклицаю я, пародируя британский акцент. – Я бы поаплодировала вам, джентльмены, да, кажется, не могу найти выход отсюда!

Прямо передо мной возникает Истон, занавесы развеваются вокруг него, пока он приближается ко мне. Запах его кожи ударяет в нос, а низкий смешок – в уши. В следующую секунду он уже прижат ко мне. Наши груди сталкиваются, прежде чем он сжимает мою шею сзади и приникает к моим губам своим ртом.

Его жадный поцелуй вырывает стон из самой глубины моей души – стон, в котором два мучительных месяца тоски. Истон использует это, проходя языком за мои губы, вторгаясь в меня. Я почти мгновенно взбираюсь на него, пока он сплавляет нас воедино, с лёгкостью играя моим телом. Я рвусь в его волосы, чувствую вибрацию на его языке и лихорадочно втягиваю её в себя, пока его кепка с глухим стуком падает куда–то под ноги. Вся мокрая и ноющая, я стону ему в рот, а он затягивает меня в поцелуй ещё глубже, безжалостно круша все мои защиты, пока я не повисаю на нём, не в силах держаться на ногах. Наши языки яростно сражаются, пока он наконец не отрывается, пристально глядя на меня сверху вниз, и не издаёт низкое:

– Чёрт, Красавица.

Задыхаясь, я уставилась на него, ощущая настойчивое пульсирование клитора.

– Чёрт возьми, Краун, – прошептала я, пытаясь прийти в себя, – ты уже начал играть нечестно.

– Нет, – он провёл языком по моей нижней губе и слегка закусил её. – Ещё нет. – Его нос коснулся моего. – Даже близко нет, но я на такое способен.

– Это не игра, – хрипло прошептала я.

Он стал серьёзен, слегка отстранившись, чтобы я ясно увидела выражение его глаз.

– Нет, не игра. Ты пробила дыру в моей грёбаной груди в Сиэтле, а потом оставила меня в темноте, чтобы я сам придумал, как её заполнить.

Его признание заставило меня невольно потянуться к нему, но он уже отпустил меня и поднял свою кепку.

– Ты постоянно прерываешь мои восхищения, – сказала я, пытаясь избежать парализующего эффекта его слов.

Его ухмылка не достигла глаз, когда он нахлобучил свою кепку мне на голову, скрыв под ней мои растрёпанные кудри.

– Словно тебе вообще не важно моё мнение.

В его глазах вспыхнула искорка, когда он приблизился с шёпотом:

– В том–то и дело, Красавица. Со мной тебе редко нужно говорить.

– Ты продолжаешь так меня называть.

– Да, ну, это одна из главных причин, по которой я поехал в Остин за девушкой, которую встретил. Потому что я вижу только это, когда она открывается мне. – Он нежно провёл большим пальцем по моей нижней губе. – Подлинную. Грёбаную. Красоту.

– О–о–о, – протянула я с лучшим техасским акцентом и очередной тщетной попыткой самосохранения, – у тебя это отлично получается. Тебе стоит стать автором песен или типа того. Женщины будут сходить с ума по таким красивым словам...

– ...в то время как другие её части остаются намеренно слепыми, – сухо парировал он, закатывая глаза, прежде чем опустить козырёк кепки, временно ослепив меня.

Взяв меня за руку, он повёл нас из–за кулис. Оказавшись на свободе, я заметила, что ЭлЭл и Сид уже закрывают футляры, а Так значительно продвинулся в разборке своей ударной установки. Шум зрителей по другую сторону занавеса теперь заметно отсутствовал.

Как долго мы целовались?

– Это было потрясающе! – выпаливаю я, пытаясь привлечь их внимание, и аплодирую. – Готова побиться об заклад, что завтра вы будете во всех заголовках Оклахомы! Сид и ЭлЭл отвечают ухмылками. ЭлЭл мечет свой лазурный взгляд между мной и Истоном, давая понять, что он раскусил нас. Избегая его изучающего взгляда, я поворачиваюсь к Истону – его лицо расплылось в улыбке. Я хватаю его за руку, приподнимаюсь на носки, чтобы перехватить его внимание, и притягиваю ближе, чтобы сказать на ушко. Он обвивает меня рукой, и прикосновение его тёплой кожи посылает дрожь по спине.

– Что я хотела сказать, прежде чем ты прервал меня своим языком, так это то, что это выступление было всеми возможными синонимами слова «невероятно», Истон. Спасибо, что поделился этим со мной.

Я отстраняюсь, а он облизывает губы и качает головой.

– Что? – тяну я, хмурясь. – Мало похвал для твоего высочества? Всё ещё думаешь, что я хреновая писака?

– Ты действительно не понимаешь, да? – спрашивает он, пока я беспомощно смотрю на Джоэла, стоящего в нескольких шагах.

– Что я упускаю?

– Весь смысл, – дразнит он, проводя костяшками пальцев по моей щеке.

– Тогда просвети меня, – говорю я в ступоре, пока все nearby помощники сливаются в размытое пятно, а я отвлекаюсь на близость, что всё ещё витает между нами.

Грудь Истона вздымается от беззвучного смешка.

– Ну? – подталкиваю я.

– Я над этим работаю, – бормочет он, когда к нам подходит помощник с бутылкой воды. Истон берёт её, благодарит и выпивает за несколько глотков. – Мне нужно помочь с разгрузкой и погрузкой, – сообщает он с извиняющейся ноткой, делая торопливый вдох.

– Чем я могу помочь?

– Ничем. Джоэл отвезёт тебя в отель и поможет заселиться. Ты устала?

– Чёрта с два. Я хоть марафон могу пробежать. – Я разворачиваю его кепку козырьком назад и с комичной серьёзностью закатываю рукава. Его улыбка возвращается.

– Давай поужинаем с ребятами в отеле попозже. Через два часа?

Я кривлю губу, ощущая прилив новой энергии.

– Точно не могу помочь? – указываю на себя. – Во мне столько скопившейся...

Истон поднимает бровь, а Так подаёт голос из–за его спины.

– Ты умеешь разбирать барабанную установку?

– Я быстро учусь! – выкрикиваю я, смещаясь от Истона и направляясь к Таку, но Истон хватает меня за руку.

– Разбирай свою установку сам, мудак, – резко бросает Истон, а Так, не глядя, показывает ему средний палец.

Именно в этот момент за спиной Истона я замечаю группу женщин, ожидающих за кулисами, и среди них – ни одного мужчины. Их обзор перекрывает Джоэл, который направляется к ним с расставленными руками и отодвигает их подальше. Истон наклоняется, заставляя меня снова посмотреть на него.

– Я не пытаюсь от тебя избавиться, Натали.

Я делаю вид, что пожимаю плечами, будто мне всё равно.

– Это не моё дело.

Его ноздри раздуваются от явного раздражения, и он смотрит на меня безразличным взглядом.

– Всё в порядке, и это не моё дело, так что давай оставим. – Повернувшись, я начинаю искать свои каблуки за занавесом и по очереди достаю их. Без лишних слов Истон берёт меня за бедро, поддерживая, пока я надеваю их, его пальцы слегка касаются моей кожи, когда он отпускает. Сглатываю, решаюсь поднять на него взгляд и вижу ту же напряжённость, что и раньше.

Он наклоняется так, чтобы мы оказались на одном уровне.

– Твои губы распухли от моих поцелуев, и я готов побиться об заклад, что твои трусики сейчас чертовски бесполезны. Хочешь, найдём место за кулисами, где я смогу выразиться яснее?

– Тебе не обязательно... говорить такие вещи. – Я чувствую, как краснеет шея, а он приближается.

– Я не говорю того, чего не думаю, и ты это чёртовски хорошо знаешь. Увидимся через два часа.

Он оставляет меня одну, с промокшими трусиками, с головой в тумане, с телом, которое кричит и требует удовлетворения, и с сердцем, готовым вырваться на орбиту.

– Готова, милая? – внезапно спрашивает Джоэл, оказываясь рядом и выводя меня из ступора. Я сужаю глаза, глядя на него, а он сжимает губы, пытаясь скрыть улыбку.

– Ты правда не говорил ему?

– Мне правда не пришлось, – отвечает он без дальнейших объяснений и направляет меня к выходу.

Оглянувшись, я бросаю взгляд на Истона: он убирает гитару в чехол, а затем его взгляд скользит к группе ждущих женщин. Уверения Истона тихо звучат в моей голове, пока я провожу пальцами по своим покалывающим губам.

Я в такой жопе.

♬♬♬

– Привет, папочка, – говорю я, забрасывая свой перегруженный чемодан на кровать кинг–сайз в отеле. Он сразу же переходит к сути.

– Что значит твоё невнятное сообщение и внезапное исчезновение?

– Застряла из–за одного материала. Ты же знаешь, как это бывает.

– Знаю, но мама в ярости. Она готовила всего.

– Извинись за меня.

– Ты на громкой связи, сорванец, – раздаётся голос мамы, пока я расстёгиваю чемодан и начинаю разбирать вещи в комод.

– Простите, простите, – умоляю я, ощущая приступ вины от того, что снова лгу им обоим – и с пугающей лёгкостью.

– Переносим, – вступает папа. – Как насчёт ужина в воскресенье?

– Не могу. Вам придётся развлекать себя самим эти выходные. У меня планы.

– С кем? – без обиняков спрашивает мама.

– Эдди, – одёргивает её папа. – Это её выходные и её дело. Если захочет – сама расскажет.

– Ладно, – легко сдаётся мама. – Перенесём ужин на понедельник.

– Я буду. Я так вас люблю... очень–очень.

– Мы тоже тебя любим, – говорят они в унисон.

– А, пап, если хочешь проверить макет для этого недельного выпуска – я загрузила его перед уходом из офиса. Не знаю, точно ли это то, что ты хотел, но он там.

– Я доверяю тебе, – с гордостью бормочет он, и у меня сердце обрывается. – Уверен, всё в порядке.

– Хорошо, тогда... спокойной ночи.

Они отвечают пожеланием спокойной ночи, я завершаю звонок и падаю на кровать, чувствуя себя абсолютным ничтожеством. Я знаю, что они безоговорочно мне доверяют, но после всего совершённого я больше не чувствую себя этого достойной. С губами, которые ещё хранят тепло поцелуев Истона и при этом лгали родителям, я в очередной раз напоминаю себе, что эти выходные – всё, что я могу ему дать, потому что всё моё будущее зависит от того, останется ли эта тайна тайной.

Хотя тесная связь с семьёй – неотъемлемая часть моей будущей жизни, я пытаюсь напомнить себе, что я взрослая женщина. Взрослая женщина, которая не должна отчитываться перед родителями за каждый свой шаг, особенно когда дело касается личной жизни.

Чувство вины не отпускает, и я принимаю быстрый душ, пытаясь смыть стыд, и думаю, как буду скрываться следующие несколько дней.

Поскольку папарацци получают огромные деньги за личные кадры Истона, ставки теперь гораздо выше, чем в Сиэтле. Вероятность того, что нас поймают в объектив, намного больше, поэтому меня нельзя видеть с ним – в любом качестве – на публике. Сегодняшнее нахождение за кулисами – даже между занавесами – было безрассудным и опасным. Мало того, Истон достаточно часто бросал взгляды в мою сторону, и любой внимательный наблюдатель, особенно внимательный, мог это заметить.

Заметили ли? Уверена, никто не смог сделать хороший кадр. Я была слишком далеко, практически горела между этими занавесами. И всё же тревога накрывает меня, и я отправляю быстрое сообщение.

Я: Не думаю, что ужин – хорошая идея.

Истон: Всё под контролем.

Я: Что ты имеешь в виду? Я даже не сказала почему.

Истон: Не нужно. Я всё уладил. Доверься мне и спускайся вниз.

Я: Какой требовательный.

Индикатор набора сообщения появляется и исчезает, прежде чем приходит ответ.

Истон: Я скучаю по тебе. Это то, что я хотел сказать в первый раз.

Сердце бешено колотится, но мне удаётся написать ответ.

Я: А во второй?

Истон: Может, расскажу, когда ты сядешь за стол.

Глава

30.

Истон

«Through the Glass» – Stone Sour

Заметив Натали у входа в отель, я киваю ей, когда она, осмотревшись, находит меня. Так продолжает болтать рядом со мной. Он всё ещё не может успокоиться после выхода со сцены, как, впрочем, и я. Кайф от выступления оказался сильнее, чем я мог представить. А присутствие женщины за кулисами умножило это ощущение в разы. Её реакция была именно такой, на какую я надеялся, как и она сама. Она – всё, что я помнил, но каким–то образом стала ещё прекраснее, ещё притягательнее. Проще говоря, она стала чертовски значительнее.

Серьезно значительнее. Я уверен, она намерена свести меня с ума в этих узких джинсах, облегающих её длинные подтянутые ноги, простой белой футболке и тонком, очень тонком бюстгальтере. Мы с Таком встаём, когда она приближается к столу. И в тот момент, когда я замечаю напряжение в её позе, все мои надежды на остаток вечера погружаются в туманную неизвестность.

Между поцелуем за кулисами, который оставил меня возбуждённым и не в своей тарелке, пока мы собирали аппаратуру, и этим моментом что–то изменилось, и она снова в том самом скованном состоянии, в которое запирает себя с момента, как я забрал её в Остине. Понимая, что имею дело с основательными ментальными баррикадами, я позволяю ей выбрать место, в то время как Так отодвигает стул рядом со мной, приглашая её.

Я киваю ему в безмолвной благодарности. Мы с Таком легко подружились с начала тура, во многом благодаря тому, что он, по сути, лучше большинства музыкантов, которых я встречал. На его плече нет горькой занозы из–за лет неудач с предыдущими группами. Как и я, он играет только из любви к музыке, и один этот факт вызывает у меня к нему огромное уважение.

Натали садится, свежевымытая, с почти незаметным макияжем, её кудри ещё сохнут, и до меня доносится лёгкий цветочный аромат. Тот самый аромат, что окутал меня и заставил тосковать после того, как она открылась мне. Сейчас она излучает противоположное: поза закрыта, она избегает зрительного контакта, прежде чем тихо выдыхает:

– Привет.

– Привет, – отвечаю я, перекидывая руку через спинку её стула.

– У меня хороший номер, уютный, спасибо, – говорит она, оглядывая ресторан. – А где ЭлЭл и Сид?

– Заняты, – легко отвечает Так.

Мне не нравится, что она сразу понимает, чем заняты мои ребята. Она бросает на меня взгляд, и я чувствую её беспокойство, прежде чем она обращается к Таку.

– А ты не захотел быть «занятым»?

– Мне и здесь хорошо, – говорит он. – Нужна передышка, да и у нас завтра вечером то самое мероприятие.

Она смотрит на меня.

– Какое мероприятие?

– Афтерпати в Далласе, – поясняет Так.

– Да?

– Да, но мы, вероятно, не пойдём, – сообщаю я ей.

– Какого чёрта? – спрашивает Так, а я смотрю на него с предупреждением в глазах.

– Что я опять упускаю? – Натали обращается напрямую ко мне, но я не отвечаю, потому что ответ на каждый из её вопросов разный, и мне не хочется сейчас в это углубляться, учитывая её напряжённое состояние.

– Ничего. Что хочешь заказать? – я наклоняюсь, касаясь её руки своей, стараясь помочь ей расслабиться. – Вряд ли здесь подают крабовые ножки.

Её губы постепенно растягиваются в улыбке, когда к нашему столику подходит официантка, ставя перед нами тёмное пиво и воду.

– Даю вам минутку подумать.

Натали благодарит её и поворачивается ко мне.

– Ты заказал для меня?

– Ага. Если не хочешь – ничего страшного. Скоро кухня закрывается.

– Нет, спасибо, я хочу, – говорит она, оглядываясь. – Мне было интересно, почему здесь кроме нас никого нет.

– Здесь никого нет, потому что твой близкий друг чертовски постарался и закрыл это место для тебя, – вмешивается Так, а я бросаю на него суровый взгляд. Он встаёт и показывает набитым татуировками большим пальцем через плечо. – Пойду возьму нам шотов, пока не закрылись. Закажешь мне французский дип?

Я киваю, а Натали поворачивается ко мне.

– Ты закрыл ресторан?

– Это преувеличение. Здесь и так было мало посетителей. Всё под контролем, – повторяю я, – так что хватит переживать.

Она изучает меня, пока я просматриваю меню. Больше всего я хочу, чтобы она расслабилась, как раньше. Проклятая ирония в том, что время тикает – точно так же, как в прошлый раз. Часы, которые я решил запустить в тот миг, когда она захлопнула передо мной дверь в Сиэтле. И, к сожалению, именно её собственные страхи помогли мне принять это решение. Я не хочу умирать с сожалениями – в любом грёбаном возрасте – и уж точно не собираюсь позволить этой безумной химии и неоспоримой связи пропасть зря, если это хоть немного зависит от меня. Я никогда ещё не чувствовал такого притяжения к другому человеку, и будь я проклят, если сдамся без боя. Даже если она планирует провести эти выходные, мягко меня отвергая, к её отъезду она будет точно знать, как много для меня значили эти дни.

Если мои усилия окажутся тщетными и это ни к чему не приведёт – что кажется неизбежным, – я, чёрт возьми, не могу заставить себя перестать хотеть исследовать это, исследовать её.

Какими бы сумасшедшими ни были последние два месяца в профессиональном плане, я провёл большую часть всех этих моментов – и тихих, и шумных – поглощённый мыслями о ней.

– В чём дело? – спрашиваю я, когда она проводит пальцем по подставке под стакан.

– Ничего, всё в порядке.

– Ты говорила с отцом, – заключаю я, её сопротивление слишком знакомо, его слишком легко читать.

– Да, – её взгляд скользит по столу, прежде чем подняться на меня. Фиолетовый ободок вокруг её радужки бьёт, как грёбаная молния в грудь, и воспоминания о нас – без малейшего следа Нейта Батлера – выходят на передний план. Я хватаю её руку под столом, но она мягко высвобождает её.

– Уже?

– Нет, не «уже». Так было всегда. Факты есть факты. – Она повышает голос, когда Так возвращается, во всеоружии. – А факт в том, что сегодня вы все покорили эту сцену, и я хочу это отпраздновать. – Она стукает горлышком своей бутылки о мою.

– Я присоединюсь, – добавляет Так, выкладывая на стол пригоршню шотов. Мы берём по одному, чокаемся и опрокидываем.

Словно из ниоткуда, появляется Сид с бокалом, полным виски, и клубами пара от вейпа вокруг него. Этот мужчина – настоящий танк и, кажется, его ничем не проймёшь. Хотя мы уже достаточно познакомились, он для меня до сих пор остаётся загадкой. Его любовь к роскоши – пока что единственная его ярко выраженная черта. Ну, и ещё то, что он зверь на бас–гитаре.

– Ещё по одной? – спрашивает Так за столом.

Я качаю головой, а Натали кивает, и Так уводит Сида от стола составить ему компанию.

– ...чувствую себя лишним, – говорит Так, пока они ещё в пределах слышимости, и я на мгновение зажмуриваюсь, пытаясь собрать побольше терпения. У меня не было никакого плана, кроме как поймать Натали и потребовать разговора. Но дискомфорт – из–за необходимости объяснять, кто мы друг другу, а кто нет – делает эту простую тактику гораздо сложнее в исполнении.

– Он думает, что мы вместе, – произносит Натали.

– Все они подписали самые строгие соглашения о неразглашении. Если они хоть слово проболтаются о чём–то личном, касающемся меня или группы, помимо обычного интервьюерского бреда, они дорого заплатят.

– Прости, – шепчет она, – я не хочу создавать неловкости. Просто... ты понимаешь.

– Пока что меня устраивает быть твоим грязным маленьким секретом, даже если ты отказываешься быть моим.

Она сильно щиплет меня за бедро под столом, и я усмехаюсь. Спустя секунды она резко меняет тему.

– Ты настоящая рок–звезда. – Её хриплое заявление заставляет меня повернуть голову, и, увидев выражение её глаз, я ощущаю ту самую интенсивность, по которой начал тосковать. – Ты она и есть, Истон. Сегодня вечером ты был невероятен.

Мы смотрим друг на друга, и этот момент навсегда отпечатывается у меня в груди.

– Вы все просто невероятно талантливы. – Она повышает голос, давая понять, что время побыть наедине закончилось. – Это был лучший концерт, на котором я когда–либо была.

– Да? – переспрашивает Так, ставя на стол ещё шоты, в то время как Сид остаётся у стойки бара, без сомнения, опустошая их полки с элитным алкоголем.

– Правда? – я ухмыляюсь, глядя на Натали, и подталкиваю её. – Лучший, значит? И с чем же сравниваешь?

Она прикусывает губу.

Попалась.

– На чьих ещё концертах ты была? – не унимаюсь я, пока Так садится на своё место, его взгляд заинтересованно перебегает между нами.

– Не скажу, – отвечает Натали, отбрасывая волосы назад и делая вид, что изучает меню.

– Да ладно, Нат. Теперь я просто обязан узнать, – подначивает Так.

– Жди, – беззвучно говорю я Таку, поднимаю руку и указываю на макушку Натали.

– Ладно... Disney на льду, – выпаливает она, хватаясь за лоб, пока мы с Таком заходимся в истерическом смехе.

– А ну заткнитесь, – ворчит она между нашими хохотами. – Оба.

– Всё в порядке, детка, – усмехается Так. – Я польщён, что обогнал Disney на льду.

– Футбол, – вставляет Натали, и её шея краснеет. – Вот что я понимаю. У нас с отцом абонементы, и мы регулярно ходим на игры UT. Это традиция семьи Батлеров. Возможно, я не сильно разбираюсь в музыке, но в футболе я знаток.

– Вот это уже ближе к делу, – говорит Так, смотрит на меня и одобрительно кивает. Его печать одобрения, хотя она мне и не нужна. И всё же приятно, что он будет присматривать за ней.

– А ты, – резко говорит она, и я перевожу на неё внимание. – Прими уже наконец от меня чёртов комплимент, – сквозь зубы бросает она, пока Сид подходит к столу с грёбаным подносом, полным шотов.

– Я бы предпочёл заткнуть тебя по–другому, пока ты пытаешься это сделать, – шепчу в ответ.

– Прости, что упомянула отца, – тихо говорит она мне.

– У меня нет ничего против твоего отца, Натали.

Она сужает глаза.

– Кстати, где твой номер?

– Ладно, теперь, возможно, у меня кое–что против твоего отца есть, – шучу я.

– Не смешно, – улыбается она.

– На том же этаже, что и твой, – ухмыляюсь я в ответ. – Думаешь, справишься, или мне запереть дверь на засов?

– А ты... планируешь быть «занятым»?

Я вцепляюсь в край стола, потому что знаю – не я один был вовлечён в то, что происходило между теми занавесами. А она уже отмахивается от того поцелуя – если это можно так назвать. Это было скорее страстное общение, пока мы прятались у всех на виду. Хотя я наслаждался каждой секундой, она, кажется, полностью это вычеркнула, будто ничего и не было. Она считывает моё раздражение и напрягается на стуле рядом со мной.

– Я всего лишь прошу: не принимай меня за дуру. Я знаю, какова на самом деле эта атмосфера, и твоя попытка оградить меня от неё не изменит моё восприятие.

Моя грудь вздымается от усмешки.

– Так ты думаешь, это то, что я делаю?

– Да, – без колебаний отвечает она. – Не защищай меня. Если какая–то сумасшедшая фанатка ворвётся сюда с голой грудью и фломастером в руке – я готова к этому. – Она выдаёт самую искреннюю улыбку, на какую способна, и я снова разражаюсь смехом. Я отодвигаю слегка влажный локон с её щеки, ненавидя тот факт, что могу простить её так легко. К её несчастью, я не забуду.

– Что? – она ухмыляется.

– Ты прекрасна.

– Но тебе меня жаль?

– Нет, теперь ты явно лучше спишь.

– Да, это так.

– Тогда, пожалуй, мне жаль самого себя, – я снова просматриваю меню и быстро принимаю решение.

– Не настолько хорошо, – признаётся она, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть, как её губы слегка приоткрываются. Сдержаться и не прижаться к ним, чтобы заткнуть её, физически больно. Натали, словно читая мои мысли, тянется к шоту с подноса, решая обезвредить себя, чтобы игнорировать красного слона в комнате, отказывая нам обоим. После тех намёков сегодня утром в разговоре с матерью – не то чтобы они были действительно нужны, – я принял спонтанное решение поехать за ней, зная, что эта попытка может выставить меня круглым дураком. Увидев её в офисе, я ещё до звонка понял, что поездка того стоила.

Наблюдать, как она игнорирует мой вызов, было похоже на удар стеклянной бутылкой по виску, а увидеть её выражение лица из–за этого звонка – словно удар током в грудь.

Спустя несколько минут я смотрю, как Натали ковыряется в еде, а затем решает снова сдержать себя. После ещё нескольких шотов я сдаюсь. Какой бы разговор у неё ни был с Нейтом, он разрушил всё, что мы успели построить за время поездки и после концерта. Даже с тикающими часами и серьёзным разговором, который давно назрел, я решаю оставить это нетронутым – по крайней мере, на сегодня.

Глава 31. Истон

«Not Enough Time» – INXS

Вскоре после того, как последние напитки были выпиты, глаза Натали начали слипаться. Расплатившись по счёту, Так и Сид решили оставить нас и отправились в один из баров завершить вечер, тогда как ЭлЭл остался не у дел. Сначала я думал, что за Сидом нужен будет глаз да глаз, но, как оказалось, когда мы отправились в тур, ЭлЭл стал главным кандидатом на роль самого проблемного. С самого начала он участвовал во всех попойках чаще остальных и появлялся на репетициях и встречах группы липким, дрожащим. Пока что он не пропустил ни одного саундчека или выступления, и никому не приходилось его искать, так что пока я не вмешиваюсь.

Оставшись наедине, мы с Натали поднимаемся на наш этаж в лифте, и её захлёбывающийся, подпитанный алкоголем лепет перемешивается со смехом – её кайф явно перевешивает те несколько ложек пасты, что успели попасть в желудок.

– И когда ты начал играть «Cult», я просто офигела, – с энтузиазмом вспоминает она. В безопасности за закрытыми дверями она поворачивается ко мне и сокращает ту футовую дистанцию, которую соблюдала с момента ресторана. – Как ты себя чувствуешь, Истон?

– Хорошо.

– Нет, правда, – она хватает меня за футболку, растягивая её, пока я не сдаюсь, и притягивает меня так, что мы оказываемся нос к носу, умоляюще глядя на меня. Я не могу сдержать ухмылку.

– По сравнению с твоим текущим состоянием, думаю, ты меня обогнала.

– Заткнись. – Она расширяет глаза. – Это случилось, это происходит! Ты надрал страху задницу, и теперь... – она жестом изображает бросок гранаты и издаёт звук взрыва.

– Не совсем надрал, но ощущения классные, – честно признаюсь я.

– Ты преуменьшаешь. Расскажи мне всё, всё самое хорошее. Стелла офигела?

Я не могу сдержать растущую улыбку, вспоминая реакцию мамы.

– Это была лучшая часть. Она очень эмоциональная. Её тошнит, когда она волнуется или расстраивается, и тот день не стал исключением. Это было уморительно. Каждый раз, когда она пыталась заговорить, её начинало рвать. – Я прочищаю горло и выдаю своё лучшее подражание: – «Истон, я так горжусь тобой – блефх», «Истон, я не могу поверить – блефх», – а потом она убегала. Я думал, нам придётся её усыпить.

Натали закидывает голову со смехом, и я присоединяюсь к ней, когда двери лифта открываются на нашем этаже. Она слегка пошатывается при выходе, и я протягиваю руку, чтобы поддержать её.

– Всё в порядке?

Она смотрит на меня глазами, в которых читается «прикоснись ко мне», прежде чем погасить этот взгляд.

– Э–эти шоты дают о себе знать, – смеётся она. – Прости, обычно я переношу алкоголь получше.

Я не стал указывать на её враньё, но на самом деле алкоголь накрыл её через несколько минут после первого шота. Не могу сказать, что она скучная пьяница, потому что это не так. За столом она забрасывала нас историями, от которых мы с Таком хохотали до слёз, что только вызывало у меня к ней большую симпатию, одновременно беся меня всё сильнее. Я не мог вставить ни слова и не мог придвинуть её стул ближе к своему. Вещи, которые я легко мог позволить себе в Сиэтле – но не пытался, – теперь, кажется, были сняты с повестки дня.

Она и Так болтали без умолку большую часть ужина, ведя себя скорее как старые друзья, а не новые знакомые. Я знаю, что часть её живого интереса к нему была попыткой обойти тему наших отношений. Но я с досадой замечал, что она позволяла Таку монополизировать её внимание, лишь бы избегать меня.

– Я знала все слова, – говорит она, пока мы идём по коридору, заставленному номерами. – Критики не могут остановиться в своих восторгах, Истон. Ты станешь именем нарицательным, – она бросает на меня встревоженный взгляд. – Прости, не хотела подпитывать твою тревогу.

– Что ж, это чёртово преувеличение, так что я в порядке.

– Тебе нужна проверка реальностью, – она делает еще один выразительный жест рукой, – потому что это вовсе не преувеличение. Я прочитала всё, каждую рецензию в сети. Даже самые суровые критики свидетельствуют о твоем таланте.

– Спасибо, но я и не знал.

– Так и знала, что ты их не читал! – Она качает головой. – Ты действительно не представляешь, что творится там, снаружи, но ты должен поверить тому, что я говорю, и тем возгласам в зале сегодня вечером. Ты растешь только вверх. – Она указывает пальцем в небо.

– Ты так пьяна, – замечаю я.

– Я чуть–чуть навеселе, – выпаливает она, доставая ключ–карту из крошечной сумочки. – Я не могу пригласить тебя войти... так что... – Она открывает дверь на несколько сантиметров.

– Я бы и не принял приглашение, – говорю я, а она очаровательно хмурит бровки.

Скрестив руки на груди, я прислоняюсь к косяку двери.

– Ты выглядишь разочарованной, Натали. Скажи, почему это?

– Нет, это не…

Я поворачиваю её к двери и шлёпаю по попе.

– Давай, наслаждайся своим отрицанием.

Она резко разворачивается, чуть не задевая меня лбом, и выпрямляется, готовясь отчитать меня. Чёрт побери, но мне так хочется, чтобы это переросло в борьбу, которая закончится тем, что я войду в неё, вцепившись в её дикие светлые локоны цвета клубники.

– Я не плохой человек, – объявляет она. – Так что хватит делать из меня такую. Я пытаюсь защитить нас обоих.

– Иди спать, Натали, – я открываю её дверь, чтобы втолкнуть её внутрь, и в нос мне ударяет её экзотический цветочный аромат, пока внутри меня бушует битва с совестью.

У нас на подходе серьёзный разговор, важный, но я не собираюсь спорить с алкоголем.

– Я ответила на твой поцелуй, – выпаливает она, словно мне нужно напоминание. – Ты знаешь, что это так.

– Это то, что я знаю? – отвечаю я.

– Ладно... хорошо, договорились, наверное... ты, должно быть, очень устал, – тянет она, и её глаза умоляют меня сделать то, чего мы оба хотим.

Победа, в которой я отказываю ей, после того как она всеми силами избегала именно этого. Внутренняя ярость разгорается с новой силой, и мне представляется, как я прижимаю её и наказываю за это. Раздвигаю её бёдра и вбиваю правду прямо в её сознание, чтобы она хлынула из её рта, словно признание.

– Прямо сейчас я не доверяю себе, – хотя она выглядит достаточно вменяемой, чтобы я мог поймать её лживые губы своими и заставить замолчать моим языком.

Но она сильно ошибается, если думает, что я позволю ей использовать алкоголь как оправдание, чтобы снова сорваться на мне. Она играет грязно, чтобы избежать ответственности.

Если что–то произойдет в эти выходные, ей придётся, чёрт возьми, признать это. Она должна быть абсолютно трезвой, когда мы всё окончательно выясним.

– Да, я устал. Завтра за руль, так что я спать. Доброй ночи, спи хорошо, Красавица, – говорю я, наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в щеку, и задерживаюсь, чувствуя, как она напрягается, когда я отдаляюсь. Она вцепляется в косяк двери, пока я сдерживаю усмешку и направляюсь в свою комнату.

– Эй, м–м, Истон?

– Да?

– Какая вторая... ну знаешь, причина, по которой ты... позвонил во второй раз?

– Не–а. Ты захлопнула это окно, когда улетела с Грей Гус.

– Я не плохой человек, – повторяет она защищаясь.

– Хорошо.

– Ты мне не безразличен, очень.

Я молча киваю в ответ.

– Почему ты не хочешь со мной говорить? Я ведь искренна!

– Ну, только не перенапрягись.

Она бросает на меня сердитый взгляд.

– Я тоже скучала по тебе, когда уехала.

Несмотря на ее состояние, ее шея слегка краснеет от этого признания, и я изо всех сил стараюсь не притянуть ее к себе.

– Мы можем поговорить об этом завтра.

– Почему?

– Потому что я не буду сейчас это с тобой обсуждать. – Я делаю два шага прочь, как она снова заговаривает.

– Ты правда скучал по мне? Несмотря на все, что у тебя происходит?

Я останавливаюсь и оглядываюсь через плечо.

– Нет, я звонил тебе всего два раза в неделю – каждую неделю – с тех пор как ты уехала, потому что я о тебе вообще не думал.

– О чем ты думал?

– Не надо, – предупреждаю я, доставая ключ–карту из джинсов.

– Скажи мне.

– Поговорим утром, – отрезаю я, и борьба за сохранение той дистанции, которую она от меня требует, с каждой секундой ослабевает.

– Ладно! – хлопает она дверью, а я прикладываю ключ–карту к замку и запираюсь в комнате по соседству с ее.

Раздражение из–за нашей ситуации начинает разъедать меня изнутри, я бьюсь головой о дверь, сжимая кулаки по сторонам. Она чертовски бесит, но как бы я ни старался, я не могу перестать хотеть ее.

– Я думала о твоих руках, – слышу я приглушенное признание из–за соседней двери. – Твоих прекрасных руках.

За три шага я оказываюсь прижатым к ней, как сталкер, жаждущий ее откровений, вызванных алкоголем, потому что это единственный способ узнать от нее хоть какую–то правду сейчас. Больше всего меня бесит ее искаженное представление, будто между нами идет какая–то погоня, в то время как ее чувства настолько, блять, очевидны, что это просто смешно.

– ... то, как ты смотрел на меня в отеле в тот день, когда пел для меня... будто проклятые тучи разошлись специально для тебя, и, раз уж это ты, так, наверное, и было. – Длинный, усталый выдох, а потом слышны шаркающие шаги. Могу лишь предположить, что она с трудом стаскивает свои узкие джинсы.

– Я думаю о том дне, когда уехала, – ясно слышу я это признание и начинаю серьезно сомневаться в звукоизоляции нашего отеля, улавливая слабые звуки за дверью – лязг браслетов, брошенных на комод, расстегивание сумки. – Лучший секс... в жизни, – провозглашает она.

– Не могу не согласиться, – бормочу я, упираясь лбом в деревянную дверь, что разделяют нас.

– Я думаю о твоем члене. Боже, просто подожди, пока какая–нибудь группи не разболтает размер этого конкретного дара, – язвительно бросает она. – Тебе придется запастись электрошокерами.

Я кусаю кулак, чтобы подавить смех, когда очередной удар сопровождается возгласом:

– Ай, ай, ай, черт!

Усмехаясь при звуке последовавшей за этим небольшой катастрофы, я смиряюсь с очередной бессонной ночью. Я обычно не занимаюсь этим несчастным хождением вокруг да около, но почему–то она заставила меня участвовать в ее выдуманной погоне. Правда в том, что эта битва была проиграна для нас обоих в тот день, когда она впустила меня в свою жизнь. И если я уже принял поражение, то она, похоже, хочет умереть на этой горе.

– Снова тебя видеть – для меня это снова всё испортит, – почти кричит она шёпотом, подтверждая это, словно зная, что я в пределах слышимости. Мне удаётся собрать какую–то нечеловеческую силу и остаться на месте, удерживая себя от того, чтобы пойти к ней, оказаться с ней в одном пространстве, даже если я не могу быть с ней так, как хочу.

– Я ни душе не сказала, ни единой душе, и всё потому, что я хотела оставить тебя... только для себя.

– Это чувство взаимно, – вздыхаю я.

– Ну, я рассказала Перси, но он надежно хранит нашу тайну. Я чувствую... потребность защищать тебя. Я послала тебе то, что написала, потому что я так сильно хочу тебя защитить.

– Ты защитила, – шепчу я, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, и изо всех сил сдерживая стон. – Пожалуйста, Красавица, иди спать.

– Ты даже не понимаешь, что ты слишком хорош для всех нас, для меня.

– Господи, – я вцепляюсь в дверную коробку, мои костяшки белеют. Я отбрасываю все мысли о том, чтобы сдаться, пока девушка, которую я искал, говорит со мной через дверь.

– Я рыдала, – её скорбный голос становится четче, словно она в паре шагов, – всю дорогу до аэропорта.

– Я знаю, детка, – шепчу я.

Я тогда открыл дверь студии после того, как она захлопнула её, положив конец нашему разговору, и увидел, как она дала трещину как раз перед тем, как Джоэл затолкал её в внедорожник. Я десять минут боролся с собой в своей тачке, чтобы не позвонить и не велеть ему остановиться, чтобы я мог догнать её, но я знал, что это бессмысленно.

– Кто так поступает? Я чувствовала себя сумасшедшей.

– Ты все еще не сумасшедшая, – бормочу я, отступая назад и срывая с себя футболку, прежде чем расстегнуть джинсы. – Потому что если ты сумасшедшая, то и я тоже.

Я скольжу в прохладные простыни и сжимаю себя в руке. Разочарование и похоть сражаются во мне, я ускоряю движения при воспоминании о том, как она лежала передо мной после оргазма, с покрасневшей кожей, тянулась ко мне. Она бормочет мое имя несколькими минутами позже, и нужда в ее голосе сбивает меня с толку, я напрягаюсь и разлетаюсь на осколки, сдерживая стон, пока сперма стекает по моему кулаку.

– Я не могу влюбляться в тебя, Истон, – хрипло шепчет она. – Я потеряю все, ради чего работала... вся моя жизнь в Остине, мое будущее.

– Ты уже моя, – заявляю я, зная, что это правда для нас обоих.

Глава

32

. Натали

I Want You – Concrete Blonde

Стук в дверь моего гостиничного номера вырывает меня из сна, и я резко сажусь на матрасе. Вытирая слюну с лица, я опускаю взгляд и вижу, что на мне лишь майка, а трусики валяются неподалеку на полу, причем одна штанина почему–то все еще болтается на щиколотке.

Какого хрена?

Как это вообще возможно?

– Э–э, секундочку.

Натянув джинсы и поправив майку, я безуспешно ищу зеркало, а стук в дверь возобновляется. Морщась от нарастающей пульсации в голове, я сдаюсь и открываю дверь.

На пороге стоит Истон, вид у него крайне соблазнительный: волосы темнее, вероятно, после недавнего душа, в руках он держит два кофе. Его губы расплываются в улыбке, и он протягивает один стаканчик мне.

– Спасибо, и ничего даже не говори. Уверена, я выгляжу как только что утопленная крыса.

– Вообще–то, я хотел спросить, не планируешь ли ты сегодня пропустить свой завтрак, мисс Маффет (примечание: отсылка к известному английскому детскому стишку «Little Miss Muffet»).

– Что? – морщусь я, не понимая его слов, пока он окидывает взглядом мою комнату, и его взгляд задерживается на брошенных на полу трусиках, а затем приковывается ко мне.

– И поесть творога со сливками. – Он слегка поднимает подбородок, и тут–то я понимаю, что, возможно, раздевалась я не лучшим образом, но надеть шелковый чепчик я все же умудрилась.

Хренов Грей Гус.

– Ха–ха, – бурчу я, прежде чем юркнуть в ванную и обнаружить, что я еще и умудрилась снять ровно половину макияжа салфеткой. Отчаянно пытаясь привести себя в порядок, я чищу зубы и начинаю счищать остатки косметики со второй половины лица, бегло прокручивая в голове вчерашние события и горько сожалея о лишней водке.

– Прости, что я вчера немного перебрала, –выкрикиваю я в приоткрытую дверь. – Я давно не расслаблялась.

– Да ты была просто зверь. Все еще в постели без пятнадцати два, – говорит он неразличимым тоном.

Я смотрю на время на телефоне, лежащем на стойке.

– Все уже меня ждут?

– Нет. Выезжаем через тридцать минут. Я был уверен, что ты проспишь.

Именно в этот момент срабатывает мой будильник. Я выношу руку с телефоном из–за двери ванной, чтобы он это увидел, вместе с средним пальцем, и в ответ слышу его усмешку.

– Так, а этот эммм.. головной убор к чему? – спрашивает он из–за двери.

– Если тебе так уж надо знать…

– Надо.

– Он помогает моим кудрям сохранять форму.

– А я думал, ты их ненавидишь, – подкалывает он.

– Недавно я их заново приняла.

С чистым лицом и чувствуя себя немного увереннее в своей внешности, я открываю дверь и вижу его сидящим на краю моей слегка помятой кровати. Острая шутка замирает у меня на языке, когда я полностью его осматриваю. На его шее висит черный титановый крест, выглядывая из–под воротника темно–синей футболки, которая сидит на нем безупречно, подчеркивая статную фигуру. Светлые джинсы облегают его мускулистые бедра, сужаясь к поношенным темным кожаным ботинкам.

И, как будто этого было мало, на его запястьях – массивные кожаные браслеты в дюйм толщиной с крупными серебряными заклепками, а еще титановое кольцо на большом пальце и кольцо с глазом тигра на мизинце, которые были на нем в день нашей встречи. Весь его вид кричал о том, что он настоящая рок–звезда. Я чувствую его взгляд на себе, пока беру с кровати планшет и начинаю листать.

– Ну, хочешь сначала хорошие новости или плохие?

– Никаких новостей, – отрезает он, делая глоток кофе.

– Твои проблемы, а новости вроде как все хорошие. – Я прокашливаюсь. – И цитирую: «Вчера в «Сивик–центре» REVERB привели фанатов в восторг за 83–минутный сет, утвердившись в качестве шоу, которое обязательно нужно посетить этим летом, и закрепив за собой место среди лучших исполнителей года. Я здесь для того, чтобы сказать вам: верьте ажиотажу, потому что одно только присутствие Крауна на сцене и его подача стоят цены билета. – Согласна, – заявляю я, продолжая поиски и взглянув на него поверх планшета. Он совершенно невозмутим.

– А, вот еще. «REVERB, и в частности Истон Краун, в одиночку делают искусственное дыхание жанру, который, казалось, был давно забыт, возрождая рок–н–ролл по одному шоу за раз.

– Пожалуйста, хватит, – говорит он, прежде чем я снова опускаю планшет.

– Почему?

– Потому что примерно через час моя мать позвонит и попытается зачитать мне те же рецензии.

– Правда? – я ухмыляюсь. – Стелла так делает? Обожаю!

– Да, и я терпеть не могу, когда она это делает, так что не принимай на свой счет.

Я делаю глоток кофе и давлюсь, а он усмехается моей реакции.

– Что за дрянь тут налита, нитроглицерин?

– Пей и говори спасибо.

– Божечки, спасибо. – Я сажусь рядом с ним на край кровати и толкаю его плечом. – С чего ты таким брюзгой с утра притащился? Это у меня в ушах литавры бьют.

– Ах да, – он встаёт, и я тут же пользуюсь случаем полюбоваться видом: мой взгляд задерживается на выпуклости в его промежности, а затем скользит вверх к тёмным волосам, частично скрывающим его лицо, пока он, засунув руку в карман, достаёт упаковку Адвила. – Это я тоже для тебя внизу взял.

– О, да ты просто в прямом смысле слова рокер, – не могу сдержать смех, видя, как он закатывает глаза, пытаясь вскрыть упаковку. – Тебе правда плевать на рецензии?

– Не в этом дело.

– Скажи.

– Просто... для меня это личное.

– Ладно, я понимаю, – я качаю головой. – Хотя, возможно, и нет. Ты же понимаешь, что это похвала?

– По–настоящему это имеет значение, только когда она исходит от людей, которые для меня важнее всего, – его взгляд скользнул по мне, заставив дрожь пробежать по спине, – И от тех, кого я уважаю.

– Просто вот эти их слова... – я смотрю на его непоколебимое лицо и отбрасываю планшет на кровать. – Ладно. С тобой скучно.

– Прости.

– Нет, не простишь, – я ухмыляюсь, пока он вскрывает упаковку и протягивает таблетки.

– Спасибо, – я говорю, забрасывая таблетки и делая глоток моего кофе. – За прошлую ночь, за то что приютил меня. За все это. Я честно не могу ждать шоу сегодня вечером.

– Я прочитал твою статью, – он полностью выбивает меня из колеи, – про ту пару из Хьюстона, которая заблудилась в отпуске в Австралии.

Я раскрываю рот, глядя на него, пока он прислоняется к комоду напротив кровати.

– Ты прочитал мою статью?

Он кивает.

– Да, и честно, я испытываю облегчение. Ты пишешь настолько чертовски лучше, чем ты говоришь.

Я хмуро смотрю на него.

– Многие писатели такие, придурок, и я не знаю шлепнуть тебя или . . .

Он поднимает бровь из–за варианта два, который я решаю не озвучивать.

– Я мог чувствовать их отчаяние, – добавляет он задумчиво, – из–за того, как ты это написала. Это довольно чудесно, как после двух дней паники и споров, они сказали «нахуй» и адаптировались к своему окружению, чтобы выжить, пока их не спасли.

– А они были на грани развода, – я ухмыляюсь. – С ума сойти, как это не оттолкнуло их, а снова соединило.

– Это моя любимая часть, – тихо передает Истон.

– Может, об этом есть песня?

Он кивает.

– Что ж, я польщена, мистер Рок–звезда.

– Хватит этой хрени. Я позволю тебе принять душ. – Он подходит к двери, и я выкрикиваю.

– Эй, тебя сегодня утром сложно понять. У нас все нормально?

– Конечно, – он открывает дверь.

– Истон, – протягиваю я его имя. – Ты злишься на меня? Ты кажешься... раздраженным.

Он бросает на меня взгляд, с легкой улыбкой на губах.

– Кажется, с тобой это мое постоянное состояние.

– Я сказала или сделала... что–то, да? Что именно?

Он закрывает дверь, делает шаг ко мне и замирает рядом. Его взгляд скользит по моей обнаженной коже, пока мои предательские соски напрягаются под майкой. Игнорируя вечное притяжение, я на мгновение отбрасываю его и настаиваю:

– Что? О чем ты думаешь?

Он качает головой.

– Ни о чем. Что скажешь о том, чтобы, когда доберемся до Далласа, потеряться на некоторое время? Только мы двое?

– Я скажу, что это звучит прекрасно. – Я внутренне вздыхаю, борясь с желанием приблизиться. Он пахнет так чертовски хорошо, смесью бергамота... и древесной дымки.

– Хорошо, – он наклоняется и внезапно останавливается, отдаляясь, а на его губах играет таинственная ухмылка.

– Ладно, с меня хватит. Тонкие намеки – это даже отдаленно не твоя черта. Что, черт возьми, творится тут внутри? – Я стучу пальцем по его виску, и он мягко хватает мои пальцы, опускает их, прежде чем отпустить.

– Ничего, что ты хотела бы услышать. – Его ухмылка расплывается в полноценную улыбку.

– Ты так уверен.

Он усмехается, открывая дверь.

– Абсолютно.

Без лишних слов он выскальзывает наружу. Раздраженная, я хватаю планшет с кровати, открываю дверь и кричу ему вслед:

– «Легенда в самом ее становлении» – это прямая цитата из «the Oklahoman». Ты – звезда, мистер Краун, признай... – слова замирают у меня на языке, когда он подходит к своей двери, к двери комнаты по соседству с моей. Его улыбка становится ослепительной, когда он видит, как я мысленно начинаю пересматривать свои жизненные выборы прошлым вечером, после чего он скрывается внутри.

♬♬♬

Двадцать минут спустя я выхожу из отеля и застаю парней, толпящихся вокруг двух фургонов. Первый фургон умело забит оборудованием под завязку, и Джоэл уже за рулем, готовый тронуться в путь. Ухмыляясь, я машу ему и получаю ответный жест, как вдруг Сид замечает меня у открытой двери второго фургона и кивает в знак приветствия, выпуская изо рта клуб пара от вейпа. Затем меня замечает Истон, и его взгляд бесстыже скользит по мне, пока он открывает передо мной пассажирскую дверь.

– Благодарю, любезный сэр, – говорю я, пока он задерживает взгляд между моим пассажирским сиденьем и дверью фургона. – Прошлой ночью ничего не произошло. Я не была настолько пьяна, – уверенно заявляю я, – так что раскрой карты.

– Приятно слышать, – он усмехается.

– Что, Истон, что именно? Я ведь тоже помню наш разговор.

Он смотрит на меня равнодушным напускным взглядом, и только тут до меня доходит.

– Да ради всего святого, – говорю я, резко пристегиваясь ремнем. – Я взрослая женщина, вообще–то.

Он захлопывает дверь, пока я закатываю глаза, и я замечаю ЭлЭла, уже сидящего во втором ряду и неподвижно смотрящего в окно. Хотя он выглядит недоступным, я всё равно решаю поздороваться.

– Доброе утро, ЭлЭл.

– Доброе, – рассеянно отвечает он.

Я смотрю на Истона с нахмуренными бровями, пока он садится за руль. Он встревает моим глазам в зеркале заднего вида и лишь пожимает плечами.

Так заканчивает разговор по телефону в задней части фургона, заходит внутрь и дарит мне теплую улыбку.

– Доброе утро, Красавица. Как самочувствие?

– Неплохо, учитывая, что я выпила больше, чем вес моего собственного тела.

– Ты выпила четыре шота, слабачка.

– И два пива, – напоминаю я.

– А, точно, – он подмигивает.

– Ты читал рецензии?

Его улыбка становится шире.

– Кое–что просмотрел.

Так и я легко общаемся, пока Истон выезжает, следуя за Джоэлом. Наша беседа затихает в первый час короткой поездки в Даллас, пока мы ждем, когда кофеин начнет действовать. Большинство парней сидят в телефонах, а ЭлЭл продолжает смотреть в свое окно.

Я наклоняюсь к Истону и шепчу:

– С ЭлЭлом все в порядке?

– Понятия не имею, – отвечает он. – Он не из тех, кто ходит с душой нараспашку.

Я прикусываю губу и отвожу взгляд, как раз когда взгляд Истона переключается на меня. Вчера он казался в прекрасном расположении духа и был разговорчив. Сегодня он больше похож на того задумчивого интроверта, с которым я познакомилась.

Прежде чем мои навязчивые мысли успевают взять верх в попытках понять, почему он ведет себя так странно, раздается обещанный звонок от Стеллы.

Тревога уже зашкаливала, когда Истон ответил на звонок. Так потребовал, чтобы он включил громкую связь. Мои страхи немного поутихли, когда Стелла первые пять минут разговора зачитывала рецензии на Истона и группу. Это было так в ее характере, и я несколько раз сдерживала смех, особенно из–за их легкой перепалки с Истоном, которая сильно напоминала мне мои разговоры с отцом.

Пока она беззастенчиво читала ему хвалебные отзывы, я внимательно следила за его выражением лица в поисках признаков удовлетворения, но находила их только тогда, когда отзыв исходил непосредственно от нее. Это лишь подтвердило, что он был на все сто честен со мной, когда говорил, что для него важны только мнения самых близких людей. Еще одна черта, которую можно в нем ценить, словно мне их и так было мало.

Так включился в разговор, общаясь со Стеллой так, словно они лучшие друзья, явно уже хорошо знакомые. Даже Сид поздоровался и немного поддержал беседу, в то время как ЭлЭл оставался безмолвным, его взгляд был прикован к мелькающим за окном пейзажам.

Я сосредоточилась на ЭлЭле и его сгорбленной позе, пока до меня дошли слова Така.

– ...подобрали нашу подругу в Остине прошлой ночью перед концертом.

Истон вырывает телефон из рук Така и отключает громкую связь, а я яростно трясу головой в сторону Така, прижимая палец к губам. В ужасе я смотрю на Истона, пока он ловко сглаживает эту неловкость со Стеллой, заканчивает разговор и поворачивается ко мне с извиняющимся выражением лица. Не прошло и секунды, как неизбежный вопрос Така повис в воздухе.

– В чем дело, Нат? Ты не хочешь, чтобы Стелла знала, что ты с нами?

– Ну, думаю, можно сказать, что это из уважения к нашей общей профессии. Мы обе журналистки, и раз уж мы не знакомы, я не хочу, чтобы она подумала, будто я пытаюсь использовать свою дружбу с Истоном для статьи, понимаешь? Я бы на ее месте подумала именно так.

Ложь. А я уже становлюсь в этом слишком хороша. Истон избавляет меня от необходимости продолжать, вступая в разговор.

– А может, это потому, что моей матери не нужно знать, кто, блять, залезает в этот фургон и вылезает из него, или в мой гостиничный номер, или любые другие, блять, личные подробности, касающиеся меня, – отрезает Истон с неприятной предупреждающей ноткой.

– Черт, я понимаю, – Так потирает шею. – Прости, чувак. Наверное, уже и так достаточно вмешательства отца, да?

Истон коротко кивает в подтверждение, а та часть его общего заявления про гостиничный номер гложет меня изнутри.

Не твой. Он не твой.

– Так когда Рид возвращается, кстати? – быстро меняет тему Так.

– Не раньше следующей недели, – отрезает Истон, закрывая тему.

Оставшуюся часть короткой поездки я чувствую скрытое напряжение, нарастающее между мной и Истоном, и знаю – в полном соответствии с его натурой – что вопрос лишь во времени, когда он все это выведет на разговор: и напряжение, и нас, и всё остальное.

Несмотря на его конфликтный и прямолинейный характер, сегодня утром он вел себя странно уклончиво, и я ломала голову над тем, почему. Сначала я думала, он просто хочет вывести меня из себя. Но, заново проигрывая в голове его скупые действия этим утром, я поняла, что он определенно что–то скрывает. Зная, что он неизбежно раскроет карты, когда будет готов, я использую оставшееся время с группой по максимуму, чтобы погрузиться в историю каждого из них.

Я выяснила, что отец Сида был музыкантом, как и почти вся его семья, и сам Сид начал играть в самом раннем возрасте, с пяти лет, начав с фортепиано, прежде чем нашел свою любовь к бас–гитаре. В своей предыдущей группе он играл пять лет, пока двое его участников не вступили в романтические отношения и, по его словам, не «просрали все к чертям».

Так годами играл в школьной рок–группе, которая была на волосок от контракта, но развалилась. Затем он перешел в другую группу, которая распалась, когда солист просто не явился на выступление и устроился на постоянную работу по настоянию жены. Тогда Так забросил барабанные палочки и на полную ставку устроился в UPS, где проработал полтора года, пока не получил звонок от Истона и Рида. Эта история лишний раз подтвердила слова Истона о том, что успех не приходит за одну ночь.

Из–за откровенного нежелания ЭлЭла идти на контакт я не стала выведывать его историю, но похоже, что у каждого из них был свой уникальный путь. Из воспоминаний Така и рассказа Сида стало ясно, что их цель едина – зарабатывать на жизнь музыкой. А подспудное отчаяние выдавало, что они чувствуют: это, возможно, их последний шанс. Я слушала их внимательно, и в душе загорелась надежда за каждого из них.

Едва мы подъехали к концертному залу, группа мгновенно разошлась. Выйдя из фургона, я успела остановить ЭлЭла, прежде чем он успел дойти до второй машины, у багажника которой Истон о чем–то разговаривал с Джоэлом.

– Лейф? – тихо окликнула я его в спину.

Он обернулся, и по его лицу было ничего не прочитать.

– Я–я… знаю, что не имею права, но просто хотела спросить... с тобой все в порядке?

Он стоял на целую голову выше, и его бледно–голубые глаза опустились, прежде чем встретиться с моими. Только тут я заметила тонкую испарину на его лбу, а его кожа казалась почти прозрачной в свете раннего утра. Он молчал, пока я стояла перед ним, чувствуя себя полной дурой.

– Прости, это не мое дело. – Я сделала движение, чтобы обойти его, но он мягко взял меня за руку, останавливая.

– Прости, дорогая, ты застала меня врасплох. По правде говоря... прошло очень много времени с тех пор, как кто–либо задавал мне этот вопрос.

– Мне жаль это слышать, правда. Так как... ты хорошо себя чувствуешь?

– Если честно, сегодня утром я немного вымотан, но со мной все будет в порядке.

– Ну, если тебе что–нибудь понадобится, не бойся попросить, хорошо?

Он с любопытством склоняет голову, и у меня в груди щемяще сжимается. Неужели у этого мужчины действительно нет никого, кто о нем заботился бы? Почувствовав, что, вероятно, так оно и есть, я выдавливаю улыбку.

– Надеюсь, сегодня у вас будет отличный концерт.

– Спасибо. – Его губы трогает благодарная улыбка, прежде чем он поворачивается, чтобы достать свое оборудование из фургона. Я ловлю на себе взгляд Истона – он ненадолго задерживается на мне – прежде чем он возвращается к разгрузке целой стены инструментов. Едва я делаю шаг, чтобы предложить помощь, как он произносит:

– Джоэл заселит тебя в отель. Я заеду за тобой через час.

– Уверен, что не хочешь, чтобы я помогла?

– Мы справимся, – быстро отвечает он, прежде чем повернуться и направиться к зданию с гитарным чехлом в руке. Повернувшись к Джоэлу, я вижу его непринужденную улыбку.

– Не хочешь позавтракать вместе?

– С большим удовольствием, – говорю я, бросая взгляд в ту сторону, куда ушел Истон. Спустя пару минут Джоэл, загруженный моим и истоновым багажом, катит его в сторону джипа, ожидающего на парковке, а я следую за ним.

– Вижу, сегодня путешествуем с комфортом.

– Слава богу, – отвечает Джоэл.

– Тебе не одиноко за рулем второго фургона?

– Черт возьми, нет. Лучше так.

– Ну, а тебе хотя бы весело?

– По большей части, да. – Он кивает, заводя двигатель, и в его глазах вспыхивает теплый огонек. – Я чертовски им горжусь, Натали. Я не думал, что у него получится. – Он поворачивается ко мне.

– Не–не, о нет, не приписывай это мне. Он все сделал сам.

Джоэл включает передачу и качает головой.

– Ты же прекрасно знаешь, как и я, что это чушь.

– Ха! А ты слишком хорошо знаешь, что этот парень не делает ни черта, такого, чего бы он не хотел.

– Что ж, что–то или кто–то осветил ему верный путь, – добавляет он, а я отмахиваюсь от его комплимента, игнорируя безумное трепетание, зарождающееся в груди.

Глава

33.

Натали

Stuck in the Middle with You – Stealers Wheel

– Какого хуя?! – рявкает Истон, когда мы проносимся мимо очередного дорожного знака, а я пытаюсь разобрать его, чувствуя себя такой же растерянной, как и при виде предыдущего. В следующую секунду Истон резко бьет по тормозам, я лечу вперед, а он в это время кричит в свое окно: – Грёбаный идиот!

Неудивительно, что это та же самая фраза, которую он отпускает в адрес каждого водителя, оказавшегося перед нами. Он бросает на меня взгляд, и в этот момент другая машина с воем проносится мимо, опасно приблизившись, прежде чем перестроиться в соседний ряд.

– Ты видела, какое тут ограничение скорости?

Я пристально вглядываюсь в обочину в поисках другого знака и пытаюсь его понять.

– Кажется, тут целых четыре ограничения скорости. Это зависит от типа твоего транспортного средства и от того, день сейчас или ночь.

– Ты это серьёзно, блять?

Я пожимаю плечами.

– Думаю, просто старайся ехать в общем потоке?

Едва я это произношу, как несколько машин проносятся мимо нас, словно мы на гонках «Формулы–1».

– В ОБЩЕМ ПОТОКЕ?! – взвизгивает Истон с пораженным выражением лица, а я сжимаю губы, пытаясь подавить смех.

– Значит, я так понимаю, это и есть обратная сторона жизни с личным водителем?

– Не неси херню. Я проехал почти по каждому грёбаному шоссе с тех пор, как мы покинули Вашингтон. Это, блять, ненормально и совершенно неприемлемо! – заявляет он, вытянувшись в струну. Его глаза лихорадочно мечутся по шестиполосному шоссе, а костяшки его пальцев побелели, сжимая руль, прежде чем он бросает взгляд на мою улыбку. – Думаешь, это, блять, смешно? Это не смешно!

– П–прости, я просто никогда не видела тебя таким взвинченным.

– Ты пристегнута?! – на этот раз он даже не смотрит в мою сторону, его испуганные глаза прикованы к дороге.

– Да, Истон.

– Перепроверь! Я не шучу, Натали! – он взвизгивает, когда другая машина резко встраивается перед нами, почти задевая наш бампер. За этим следует длинная, красочная, и я почти уверена, не полностью английская тирада ругательств, от которой моя плотина прорывается, и сдерживаемый смех вырывается наружу. Спустя добрых тридцать секунд мне удается свести его к приглушенному хихиканью.

– Натали, это не смешно, – ноет он. – Вызволи нас отсюда нахуй!

Открываю навигатор и быстро принимаю решение вывести нас из города, понимая, что лучше точно не станет.

– Натали!

– Я уже работаю! Пфф, БОЖЕ, Краун! Теперь ясно, что мы не выжили бы в австралийской глубинке, если ты так ведешь себя в стрессовой ситуации, – шучу я. Новая волна смеха вырывается из меня, но его отчаянная мольба прорезает ее.

– Пожалуйста, детка, пожалуйста, – он хнычет, – уведи нас с этой трассы нахуй.

– Уже, – мгновенно отвечаю я, ошеломленная его ласковым обращением, пока на экране появляется маршрут. Его взгляд мечется между зеркалом заднего вида, боковым и дорогой, а мое сердце продолжает учащенно биться, удар за ударом. Он говорил это и раньше, когда мы были близки, в пылу страсти. Но я понимаю, почему на этот раз это прозвучало иначе. Потому что он сказал это так естественно, словно мы уже стали «нами», словно я уже принадлежу ему в самом интимном смысле. И еще потому, что я знаю: я так сильно хочу, чтобы это было возможно, чтобы это было правдой.

Надежда, разливающаяся по мне, приводит к тому самому губительному выводу, которого я избегала, сдерживала, обходила, игнорировала и оплакивала с тех пор, как уехала из Сиэтла.

Я хочу принадлежать Истону.

Я хочу, чтобы мы были «нами».

И вновь я хочу то, чего не могу иметь.

♬♬♬

После нашей очень короткой и жутковатой поездки по окраинам Далласа мы оказались в Форт–Уэрте и, по иронии судьбы, оказались у местной туристической достопримечательности. На этот раз мой выбор пал на «The Herd» – шествие длиннорогих быков, которое проходит дважды в день в историческом районе Форт–Уэрта.

После быстрого похода по магазинам – моя идея ради анонимности – Истону удалось забронировать для нас всю крошечную веранду мексиканского ресторана, выходящую на улицу. Здесь было достаточно зелени, чтобы укрыться от любопытных глаз. Укрывшись от публики, но оставаясь частью происходящего, мы провели день, попеременно потягивая ледяные кружки светлого пива и воды и уплетая тортильи с сальсой.

Даже несмотря на толпы, собирающиеся на улице для наблюдения за шествием быков, я почти уверена, что нас не узнают. Никто и подумать не мог, что Истон Краун наденет ковбойскую шляпу с широкими полями, надвинутую почти на самые его рейбены. Мало того, он накинул поверх футболки рубашку в ковбойском стиле с вышивкой и завершил образ черными ковбойскими сапогами с металлическими носками.

– Твой маскарад просто нелеп, – поддразниваю я, отхлебывая пиво из кружки. Истон отвечает мне многозначительным взглядом, пока бахрома моего жилета чирлидерши «Даллас Ковбойз» танцует над тарелкой с сальсой. Традиционная рубашка цвета жеребца с длинными рукавами, завязанная под грудью, открывала каждый дюйм моего живота до самых джинсов с низкой посадкой, и я мысленно поблагодарила тысячу скручиваний, на которые меня вдохновил Истон и которые стали топливом для моих недавних тренировок.

Поправив свою белую шляпу, я вытянула ноги, чтобы полюбоваться новыми сапогами. Сапогами, которые стоили немалых денег и не должны пропасть даром.

Атмосфера между нами с Истоном стала беззаботной с тех пор, как мы сумели выбраться из Далласа целыми и невредимыми. После того, как проверка звука и подготовка были завершены, у нас остался целый день, чтобы просто побыть вместе без угрозы каких–либо внешних проблем. Именно здесь мы нашли свою волну, без давления необходимости определять наши отношения. Моя защита была комфортно ослаблена, хотя каждая минута, проведенная с Истоном, продолжала угрожать самому ее существованию

– А ты не скажешь, что я выгляжу нелепо? – спрашиваю я, придерживая свою белую шляпу, скрывающую мои пушистые кудри, и наклоняя козырек в его сторону в лучших традициях ковбойского этикета.

– Нет, – его ухмылка исчезает в кружке, пока он отхлебывает пиво.

– Почему?

– Потому что это не так.

– Серьезно? – я отодвигаю стул и встаю, с преувеличенным жестом проводя рукой по себе. – Есть вежливость, а есть благотворительность. Я потратила состояние на это барахло, и больше никогда его не надену. Ну, кроме сапог.

– Я бы заплатил за них, Натали.

– Но мы же уладили этот спор..., – я по–ковбойски «выдергиваю» воображаемые кольты из бедер и «дую» на стволы, – стремительно... – я переворачиваю и «вкладываю» свои фальшивые пистолеты обратно в кобуры, – и молниеносно, не так ли, партнер?

Его ноздри раздуваются в ответ, и я почти уверена, что если бы он опустил очки, то мне бы достался его безжизненный каре–зеленый взгляд. Должна признать, видеть его взбешенным чертовски сексуально несмотря на то, что весь его образ в принципе ему несвойственен. Неудивительно, что это на нем работает. Впрочем, этот мужчина мог бы надеть на себя лишь банановый лист, чтобы прикрыть причинное место, и все равно выглядел бы соблазнительно...

– Натали? – перебивает меня Истон.

– А? – я ненадолго отвлеклась, и вызванный образ обнаженного Истона с его банановым листком исчез, когда я сфокусировалась на нем.

– Оно того стоило? – спрашивает он, и в его тоне сквозит самодовольное предположение. Я виню во всем жару. Жара сводит людей с ума. Яркий пример – я, которая по–дурацки расхаживает по центру Форт–Уэрта, играя в ковбойшу в ожидании парада коров.

– Стоило? – повторяет Истон.

– Я уже решила, что да. – Я делаю еще глоток пива. – А, придумала! Я могла бы надеть это снова для ролевых игр с моим будущим мужем, который будет фанатом «Даллас Ковбойз».

Он усмехается.

– Удачи найти такого.

– Надеюсь, ты имел в виду фаната «Ковбоев», а не мужа. И это богохульство, сэр. Это же команда всей Америки, о которой ты говоришь.

– Так утверждают только фанаты «Ковбоев».

– Готова поспорить, они выиграют Суперкубок в этом году.

– Я принимаю это пари.

– Так ты разбираешься в футболе?

– Я наблюдал достаточно, чтобы понять, что большинство людей либо обожают, либо ненавидят «Ковбоев», причем чаще последнее.

– Неважно. Если отбросить «Ковбоев», то неприязнь к «Лонгхорнс» была бы настоящим провалом. Ва–ва–вааааа, – передразниваю я звук гудка из телевикторины.

– Это очень амбициозно, Батлер, – сухо бросает он. – Ты только не занижай планку.

– Эй, ворчун, сделай глоток. От жары ты становишься раздражительным.

– Или, может, дело в надоедливой, как ад, жужжащей синей пчеле, которая не может сидеть на месте.

– Ладно, – вздыхаю я, – Шоу окончено, но знай, что ты пропустил гранд–финал, – дразню я, возвращаясь на свое место и снимая шляпу. – Сегодня хороший день. – Я делаю еще глоток пива, легкое опьянение разливается по телу, пока я погружаюсь в аутентичный техасский опыт вместе с моим любимым рок–звездой. – Хотя я не понимаю очарования этого образа жизни. – Я смотрю сквозь железные прутья, за которыми стоят ящики с густым зеленым плющом, и замечаю двух ковбоев, оседлавших чистокровных лошадей через улицу, одетых в полную экипировку для верховой езды, включая чапы.

– Почему? – подталкивает Истон. – Почему ты не понимаешь очарования?

– Во–первых, это выглядит... некомфортно. Вечно покрытые грязью, работа в адскую жару только ради того, чтобы пялиться на коровьи зады. Полдня бьешься, чтобы глотнуть свежего воздуха, вместо того чтобы вдыхать вонь их дерьма, фу. Нет, уж спасибо.

Из Истона вырывается смех, а я поворачиваюсь и улыбаюсь ему, сидящему рядом, его же сапоги закинуты и скрещены в лодыжках на столе с темно–синей и красной плиткой.

– Где же награда? Звездные ночи в одиночестве с «Home on the Range» у костра с губной гармошкой? – я пожимаю плечами. – Кажется, это одинокая жизнь.

– Только если ты строишь представление о жизни ковбоя по тем немногим вестернам, что видела.

– Во–первых, если я когда–либо и видела вестерн, то совершенно случайно, – клянусь тебе. И, ну, я знаю, что все гораздо сложнее. Просто кажется, что работы – море, а отдача – мизерная или вообще никакой. Часть фольклора, окружающего это, наверняка правдива, иначе он не стал бы каноном. Бьюсь об заклад, тебе бы понравилось, отшельник.

Его улыбка меркнет, когда я тянусь к своей кружке, а он хватает ее и ставит рядом с собой на стол, вне моей досягаемости.

– Как насчет того, чтобы повременить с этим секундочку?

– Я выпила всего одну, – защищаюсь я. – Ты заставил меня выпить четыре стакана воды между той и этой.

– Не просто так. Всего на минуту, – добавляет он. – Хорошо?

– Хорошо. – Я прикусываю губу, пока он наклоняется и придвигает мой стул ближе к своему. Удушливый летний воздух мгновенно наэлектризовывается, пока я вытираю вспотевшие ладони о джинсы, а еще одна капля пота стекает по затылку. – Ты собираешься затеять ссору?

– Дорога такая, как ты себе представляла? – спрашивает он, уклоняясь от моего вопроса.

– В каком–то смысле да, но я знаю, что всё гораздо сложнее. – Я видела предупреждающие взгляды, которые он бросал Таку прошлой ночью, когда тот рассказывал несколько дорожных баек. Честно говоря, я пока боюсь узнавать, есть ли у самого Истона что–то подобное.

– Ладно, – легко, слишком легко соглашается он, а я слежу за каплей пота, скатившейся по его кадыку и растворившейся на верхушке его креста.

– Скажи мне, почему ты написала ту статью.

Вопрос ошеломляет меня, а он мягко приподнимает мой подбородок пальцами, требуя внимания.

– Это было просто что–то вроде гипотезы. Я не ожидала, что её кто–то увидит.

– Но ты хотела, чтобы её увидел я.

– Я хотела, чтобы ты знал, что я поняла твою позицию, и если бы у меня был шанс защитить твое право на частную жизнь, я бы написала именно так.

– Так все поэтому?

– Да, конечно, – я опускаю подбородок. – Я хотела, чтобы ты знал, что я поняла. – Краем глаза я замечаю, как первые длиннорогие быки собираются за оградой через улицу. – О, смотри! Начинается.

Я вскакиваю на ноги, и Истон неспешно присоединяется ко мне, после чего мы подходим к железной ограде, отделяющей нас от быстро заполняющейся людьми улицы. Присев так, чтобы нас не было видно, Истон решает встать прямо позади меня. Мое плечо прижалось к его груди, его запах окутал меня, а по спине струится жар. Он смахивает одну каплю большим пальцем у пояса моих джинсов, и от нежности его прикосновения мои губы сами собой приоткрываются. Максимально сосредоточившись на том, какими частями тела он касается меня, я пытаюсь сконцентрироваться на суматохе за воротами, пока Истон начинает медленно проводить большим пальцем вдоль моей спины.

Полностью околдованная, с его губами в нескольких сантиметрах от себя, я чувствую, как учащается пульс, когда он отводит влажные волосы от моей шеи и дует. Закрыв глаза, я пытаюсь вдохнуть немного самообладания, отказываясь смотреть в его сторону.

– Начинается, – хрипло говорю я, кивая в сторону улицы, с глупой прямолинейностью констатируя очевидное.

Истон продолжает водить большим пальцем по моей спине, пока ковбои слегка развлекают публику, раскручивая лассо над головой и начиная выводить массивных быков на улицу. Шествие длится всего несколько минут, и я хмурюсь, прежде чем повернуться к Истону и увидеть его лицо, искаженное таким же недоумением. Секундой позже мы разражаемся недоверчивым смехом.

– Это было так, блять, разочаровывающе! – фыркаю я, когда мы возвращаемся к столу. – Рада, что мы не потратили на это ни копейки.

Истон пожимает плечами.

– Думаю, дело было в самом опыте – увидеть нечто столь старое в новом мире.

– Я понимаю, но, – я оглядываюсь и вытираю пот со лба, – возможно, не стоит два часа сидеть в адском техасском пекле в ожидании этого. – Я поднимаю волосы и машу рукой, чтобы охладить шею.

– Но тебе было весело, не так ли?

Наши взгляды встречаются и замирают.

– Мне всегда весело с тобой.

– Хорошо, – тихо говорит он, прежде чем протянуть руки, подхватить меня и усадить к себе на колени, так что я оказываюсь сверху, оседлав его. Шокированная такой откровенностью на публике, я быстро оглядываюсь по сторонам, но он останавливает меня, мягко прикасаясь ладонью к моей щеке. – Я могу делать с тобой что угодно, черт возьми, до тех пор, пока ты смотришь на меня так, как сейчас. – Его выражение лица парализует меня, не давая пошевелиться, в то время как его голос и слова пронизывают насквозь.

– Истон, – удается мне выдохнуть, пока мир вокруг неизбежно растворяется, меркнув в его присутствии.

– Я позвонил тебе во второй раз, потому что вспомнил, каково это, и захотел снова почувствовать то же самое. Все просто.

– Это совсем не просто, – возражаю я, задыхаясь, и пытаюсь подняться, но он мягко прижимает меня, положив ладони на мои бедра.

– Тогда время для ссоры, – грубо заявляет он.

– Нам не нужно ссориться, мы договорились...

– Нет. Это ты решила. Я позволил этому случиться, потому что ты могла послать меня вчера к чертям, но не сделала этого. Ты не отказала мне, прекрасно зная, что я захочу, и попытаюсь, поцеловать тебя... прикоснуться к тебе, … трахнуть тебя. – Он крепко сжимает мой подбородок, приподнимая его, и проводит пальцем по моей шее. – У меня нет потребности звонить друзьям и делиться с ними взлетами и падениями. Я не скучаю по ним до той глубокой, въевшейся в душу боли, что не дает мне уснуть по ночам. И уж точно, блять, не езжу часами в надежде провести с ними пару дней. И уж точно я не дрочу на образ того, как они кончают на мой член.

– Я не испытываю такого к своим друзьям, Натали – близким или нет, – так что попробуй еще раз назвать меня своим близким другом, – предупреждает он. – Просто попробуй, блять.

– Это всё, чем мы можем быть, ясно? – шепчу я, и мой голос явственно дрожит.

 – Если ты предлагаешь только дружбу, то тогда ты начинаешь как дерьмовый друг, потому что те, кого я считаю друзьями, хотя бы взяли ту чертову трубку.

– Я объясняла это еще до того, как уехала из Сиэтла. Ты не читал письма...

– Те самые письма, которым почти тридцать лет и которые, возможно, вообще не имеют никакого отношения к нам, здесь и сейчас?

Я качаю головой.

– Ты не понимаешь, что говоришь. Это до сих пор преследует меня. Каждый день. Может, если бы ты прочитал их...

– Это уже история, Натали.

– Это история наших родителей, которые чуть не поженились, Истон, – парирую я. – Если бы ты просто прочитал их...

– Я смотрю на тебя и, честно, мне просто плевать. Мне было физически больно, когда ты захлопнула передо мной дверь.

– Мне тоже было больно. Но, пожалуйста, пойми, я все еще не могу быть с тобой.

– Ты можешь быть со мной, но не хочешь. Это большая разница. Я бы отпустил это, но я знаю, что ты ко мне чувствуешь. Тебя не больше меня устраивают просто дружеские отношения.

– Не смей говорить мне, что я чувствую, – огрызаюсь я.

Его ноздри раздуваются, он поднимает нас обоих, и его взгляд сеет хаос, даже когда он мягко ставит меня на ноги.

– Мне не нужно ничего нахрен предполагать. Ты уже сказала мне. И даже если бы не сказала, я бы все равно знал.

– Что ты имеешь в виду?

Он отступает на шаг, достает кошелек и бросает несколько купюр на стол. Опустив глаза, он замирает на месте, словно сосредоточившись на узоре плитки на столе, прежде чем медленно поднять на меня взгляд. Он поразительно пуст. Пропасть между сейчас и несколькими секундами назад заставляет мое сердце падать. Ни единого следа тепла. Он отключается.

– Нахер это, поехали.

– Что значит «нахер это»? Или на самом деле «пошла ты нахер»?

Он сгребает со стола ключи от внедорожника и резко поворачивается, его язвительные слова жгут снова и снова, пока я тихо зову его по имени. Игнорируя меня, он распахивает облупившуюся синюю калитку кафешки и выходит, направляясь к месту, где мы припарковали машину. Чувствуя себя приговоренной, я следую за ним на парковку, пытаясь удержать наши сумки, пока он не забирает их у меня и не запирает меня в машине.

Обратная дорога мучительно тихая, если не считать оглушительную музыку. Теперь мы в ужасном месте, в такой болезненной конфронтации, что у меня начинается паника, потому что наше время снова на исходе. С каждым километром, приближающим нас к реальности, паника нарастает, а мое время наедине с ним сокращается. Потому что завтра я снова окажусь в том же месте, где была два месяца назад, переигрывая наши моменты вместе, одержимая им, его прикосновениями, тем, как он смотрит на меня, его шепотом, оплакивая то, что могло бы быть. Замкнутый круг, о повторении которого невыносимо думать, но который я не в силах изменить.

Теперь я точно знаю, что обманывала себя, думая, что пытаюсь жить дальше после возвращения из Сиэтла. Хотя разум убеждал меня в обратном, сердце всё ещё надеялось на возможность снова увидеть его. И вот он здесь, рядом, всё ещё в пределах досягаемости. Он подтвердил все мои чувства к нам, за которые я ругала и высмеивала себя. Он говорит, что скучал. Говорит, что хочет большего, что хочет, чтобы мы были настоящими, а я снова захлопываю перед нами дверь.

Тени, которых не было вчера, лежат на его чертах, и я вспоминаю свет в его глазах, когда он за мной заехал, его расслабленную осанку и лёгкие улыбки, которые он так щедро дарил.

Боже, неужели это было только вчера?

Не видя и следа того Истона, я скорблю об этой потере сильнее всего и убавляю радио.

– Я столько времени думала о тебе, – произношу я своё признание, которое кажется запоздалым, в то время как его лицо остаётся непроницаемым, как гранит, а взгляд прикован к дороге. – Дни, проведённые с тобой, – одни из самых незабываемых в моей жизни, Истон, но моя позиция не изменилась, и только потому, что я не могу так ранить отца. Я знаю, для тебя это недостаточно веская причина, и я так сильно хочу, чтобы ты понял.

Он прикусывает губу, черты его лица напрягаются, когда звонит телефон, и имя Джоэла вспыхивает на экране, лежащем в подстаканнике. Я подаю ему телефон, чтобы он мог ответить, но он забирает его из моих рук и швыряет на пол у моих ног. И тогда я понимаю: для него борьба окончена, и мои слова бесполезны. Я потеряла его. В груди оседает тягостное предчувствие, и я в последний раз поднимаю голос:

– После концерта я сама доберусь домой.

Глава

34.

Натали

«STAY (Faraway, So Close!)» – U2

Зрительный зал затихает, наполненный ощутимым ожиданием, пока пот струится по моей спине. Та дистанция, что возникла между нами сегодня утром у отеля, делает этот концерт горько–сладким: я знаю, что прощание ждет меня сразу после него. Если он вообще удостоит меня возможности попрощаться. Истон не проронил ни слова, кроме «увидимся позже», прежде чем вышел из внедорожника и тихо закрыл дверцу. Его равнодушие, с которым он ушел в отель, не оглянувшись, ранило больнее, чем его гнев. Я ненадолго задумалась об уходе с концерта раньше времени, но Джоэл вновь появился на своем белом коне, чтобы проводить и поддержать меня, подняв мой дух достаточно, чтобы я оказалась здесь.

Под бдительным взглядом Джоэла, который стоит слева от меня словно часовой, я стою частично скрытая в нашей части очищенной сцены. Остальная охрана выстроилась у ее подножия, сдерживая кричащих фанатов. На этой арене собрались тысячи людей, больше, чем в прошлый раз, и, кажется, сегодня вечером не осталось ни одного свободного места. Время от времени я чувствую, как Джоэл бесшумно приближается ко мне в молчаливой поддержке, но также и настороже, словно Истон приказал ему защищать меня, пока мое внимание приковано к человеку, выступающему в нескольких шагах от меня. К человеку, который сейчас перекидывает гитаручерез плечо и направляется обратно к микрофону, отходя от рояля, за которым он провел последние четыре песни. Песни, в которых он безжалостно ранил мое избитое сердце и беззастенчиво отнимал воздух из легких. Даже если это прощание, возможность увидеть, как он выступает в последний раз, того стоила.

По крайней мере, я пытаюсь убедить себя в этом.

Я простояла на одном месте весь концерт, надеясь на хотя бы малейший знак внимания от Истона, но он не удостоил меня даже взгляда, и его обида очевидна. С начала шоу он ни разу не посмотрел в мою сторону, и, несмотря на всю мою решимость, это ранит невыносимо сильно. Даже когда он играл ту самую песню, что я теперь считаю нашей, я не получила абсолютно ничего.

Когда тысячи его новых фанатов вновь начинают кричать при его приближении к микрофону, я чувствую себя столь же отчаянно жаждущей хотя бы капли его внимания. Он намеренно причиняет мне боль, давая мне прочувствовать, каково это – быть всего лишь зрительницей в его жизни, и он вбивает эту мысль в мое сознание кувалдой.

Все время, что мы были вместе, он мягко и не очень напоминал мне, что то, что началось между нами в Сиэтле, стоит риска. Но, кажется, он устал пытаться, и я не виню его. Мне следовало бы почувствовать облегчение. Но вместо этого холодное плечо Истона ощущается как тысячи игл, впивающихся мне в грудь одновременно.

Даже несмотря на то, что он всего в нескольких шагах, именно эта разорванная связь заставляет меня жадно ловить каждый его жест в надежде увидеть знак, что я еще не стала частью его прошлого. Решив не прятаться от того факта, что он ведет себя как мудак – и сегодня явно правит его «тёмная» сторона, – я решаю попытаться поговорить с ним еще раз перед отъездом или по крайней мере попробовать попрощаться на словах.

Прожектор выхватывает его волосы, мокрые от пота, когда он проводит по ним пальцами. Его тонкая хлопковая футболка промокла насквозь и подчеркивает каждый мускул его тела. Взволнованная, с борющимися внутри чувствами и затаив дыхание в ожидании, какую же кавер–версию он исполнит сегодня, я перевожу взгляд на Джоэла и пытаюсь улыбнуться.

– Давайте вернемся немного назад, – раздается голос Истона в микрофоне, и стадион ревет от восторга. Усмехнувшись такой реакции, Истон бросает взгляд на Така, после чего они с ЭлЭлом выводят первые аккорды. Вступление к песне имеет фанковый, зажигательный ритм, и я сама не замечаю, как начинаю слегка притоптывать каблуками в такт. Хотя песня мне не знакома – как и девяносто процентов его репертуара, – публика, кажется, узнает ее и приветствует криком. А может, дело просто в Истоне, потому что он обладает таким эффектом.

Когда он начинает петь, я вслушиваюсь в слова, зная, что для него в них половина всего очарования, – привычка, сохранившаяся у меня с тех пор, как мы были вместе. И когда слова доходят до моего сознания и находят отклик, я чувствую их скрытый смысл.

Едва прозвучало несколько строк, как Истон поворачивает голову, и его самодовольный взгляд сталкивается с моим. Его выражение лица холодно, и каждую строчку он произносит как удар.

Он поет о потерянной женщине, похожей на автомобильную аварию, которая застряла в отрицании и неспособна обращать внимание на окружающий мир из–за своей нерешительности. О женщине, которая не видит и не слышит ничего, кроме того, что сама запрограммировала себя видеть и слышать. О женщине, которая смотрит сквозь него и говорит с ним, слепая к своим потребностям и потому неспособная обрести что–то настоящее с кем бы то ни было.

Моя грудь сжимается от боли, пока эти оскорбления летят в меня с легкостью, благодаря его подаче. Его поза передает удовлетворение, пока он удерживает мой взгляд, а я стою, парализованная атакой.

Ярость начинает закипать во мне, пока он продолжает разрывать меня на части, используя уязвимости, которые я сама ему вручила. Он прерывает зрительный контакт, чтобы обратиться с последней частью песни к залу, и слова звучат как зловеще ясное предупреждение: если я не очнусь, то стану еще одной жертвой, обреченной на саморазрушение из–за собственного невежества.

Ублюдок.

Слезы наворачиваются на мои глаза, когда он выкрикивает последнюю строку – его мольбу к ангелу, несущемуся без цели со скоростью тысяча миль в час. Я чувствую на себе взгляд Джоэла, разворачиваюсь и пытаюсь бежать, когда последняя строка повторяется, и ангел, о котором поет Истон, неизбежно встречает свою гибель.

Джоэл окликает меня, но я уже исчезаю, несусь по длинному коридору за кулисами к выходу. Аплодисменты взрываются, и начинается хаос как раз в тот момент, когда я вылетаю через черный ход. Влажность мгновенно покрывает меня испариной, когда я возвращаюсь в реальность, прежде чем быть раздавленной тяжестью только что произошедшего.

Чувствуя себя преданной так, как я никогда не могла ожидать от него, с затуманенным зрением я прохожу мимо нескольких курящих на улице фанатов, избегая их взглядов в поисках укрытия. Вырвавшись прочь от концертного зала, я быстро решаю заказать машину и указываю локацию в нескольких кварталах, давая себе немного времени, чтобы попытаться физически выбежать часть этой боли. Спустя десять минут «Хонда» подъезжает к тому месту, где я жду, и окно со стороны пассажира опускается.

– Натали Батлер?

– Это я, – отвечаю я. Вопрос водителя о моем полном имени напоминает мне, почему я прилагала все усилия, чтобы никоим образом не опозорить фамилию, которой горжусь.

Я – дочь своего отца.

Я – его наследие, а его наследие – мое будущее.

Нейт Батлер был моей опорой, моим героем и главным мужчиной в моей жизни всё мое существование, и я не могу так легко отречься от него или от наших отношений. Наши отношения для меня драгоценны и священны, и я устала объяснять это Истону, потому что он просто не слышит меня.

Оказавшись в безопасности в машине – с ощущением, будто только что пробежала эмоциональный марафон, – я позволила гневу захлестнуть себя.

Самодовольный, самовлюбленный сукин сын!

Будто он так легко раскусил меня – вместе с моими недостатками – и будто он сам является решением всех проблем. Для человека, который утверждает, что не желает иметь ничего общего с эго, он, черт возьми, определенно обзавелся огромным, когда дело касается меня, его мнения обо мне и моих поступков.

– С концерта?

Я поднимаю глаза и встречаю взгляд водителя, которого мое приложение назвало Томом. Он выглядит почти моим ровесником, может, чуть старше.

– Да, – отрезаю я.

– Черт, как же я хотел достать билеты. Как всё прошло? Он хорош в живом исполнении?

Моя словесная атака замирает на языке, и я отказываю себе в мелкой мести ради правды.

– Он невероятен. Он лучше, чем ты можешь себе представить.

– Так я и знал, черт возьми, – отвечает он, а я задаюсь вопросом, не была ли эта выходка со стороны Истона его версией прощания. Теперь мысль о том, что мы можем расстаться по–взрослому, кажется смешной.

Что ж, пусть будет так.

Наличие причины ненавидеть его чертовски облегчит всё, потому что сейчас я не могу примирить хаос между тем, что кричит мое сердце, и тем, что пытается объяснить голова. Но одно ясно точно: обе они в ярости и одинаково опалены его дерьмовым поведением. Он когда–то говорил, что мстительное поведение не свойственно его натуре.

Сегодня вечером он оказался лжецом.

– Я пойду на следующий концерт, – клянется Том, а я избегаю его внимательного взгляда в зеркале заднего вида. В отражении окна зажигаются далласские огни города.

– Тебе стоит, Том, потому что он незабываем, – с болью выдыхаю я горькую правду.

Попытки Тома завязать разговор становятся фоновым шумом, пока меня окутывает одеяло сожаления. Сожаления, подчеркнутые теперь гневом. Большая часть меня жалеет, что я вообще летела в Сиэтл, что когда–либо видела Истона, что побежала за ним из того бара и села в его грузовик. Что я не знала, каковы на ощупь его руки, как тянет его запах, какое тепло исходит от него. Что я никогда не терялась в его жгучих поцелуях, не открывала всю силу нашей химии, не чувствовала вес его тела на себе. Мне жаль, что я вообще узнала, насколько страстной может быть его близость, как взрывает сознание ощущение его толчков и следующие за ними волны экстаза.

Что я не знала, так это каково это – быть единственным фокусом внимания мужчины настолько блестящего, прекрасного, проницательного и опьяняющего. Ненавижу, что он так мастерски настроился на меня и сумел выведать правду обо мне таким личным образом, что его слова и поступки по отношению ко мне так полно это отражали. Ненавижу, что он уже забрал у меня так много, что я сама того по–настоящему не осознавала, – до этого момента, – и возмущаюсь тому, что это я сама всё это ему отдала.

Подъезжая к отелю с чувством полного поражения, я решаю, что так будет лучше. Истон оказал мне услугу, так жестоко оттолкнув меня. Иначе я, возможно, всегда бы задавалась вопросом, а что могло бы быть.

Небольшая часть меня гадает, не было ли его целью оттолкнуть меня, чтобы избавить меня от части этой сердечной боли. Потому что, несмотря на его отвратительное поведение последние шесть часов, он именно тот тип самоотверженного мужчины.

Ненавижу, что никогда не узнаю этого наверняка.

Всё, что я знаю, – это то, что мне пора домой.

Глава 35. Натали

«Poison» – Taylor Grey

Приняв душ, я окидываю взглядом свой гостиничный номер и решаю скоротать время за сбором вещей. Из–за позднего часа я уже пропустила все возможные рейсы домой и не могу найти свободную машину напрокат. Не в силах убить ничего, кроме времени, я аккуратно складываю одежду и замечаю на столе свою брошенную шляпу Stetson. На глаза наворачиваются слезы, которые я отказываюсь проливать, когда мысленно пробираюсь сквозь боль к той обнаженной честности, которой он поделился со мной всего несколько часов назад, – о том, как я снова отказала ему и нам.

Я сказала ему, что не передумаю. Он не верил, что я способна настоять на своем.

Ненавижу, что у меня это получилось, и в то же время рада, что так вышло, потому что к черту его – за то, что он так легкомысленно обошелся с моими чувствами только потому, что его собственные были задеты.

Застряв в отеле, но полная решимости уехать как можно скорее, я решаю в последний раз поискать компанию по прокату машин, работающую круглосуточно, и замечаю пропущенное сообщение от Истона из соседнего отеля.

И.К.: Пентхаус.

Он, должно быть, отправил его, пока я была в душе. Я замечаю время отправки.

Он отправил сообщение двадцать три минуты назад. Готовая послать его к чертям, я замерла с пальцами над экраном, продолжая вглядываться в текст. Живот свело от мысли, что, возможно, это приглашение – всего лишь формальность с его стороны. Может, он чувствует себя обязанным меня принять. Так или иначе, он может засунуть свое дурацкое приглашение, звучащее скорее как приказ, в свою слишком привилегированную задницу.

Я сказала ему, что сама доберусь домой, так и будет. Возможно, он подумает, что я уже в пути в Остин, если я не отвечу. Я ни капли не верю, что принимать это приглашение – хорошая идея, особенно учитывая, как я на него зла. Чем дольше я задерживаюсь в его вселенной, тем более уязвимой и податливой становлюсь.

К черту мои чувства. Они не уступят место моему самоуважению.

Раздраженная тем, что позволила ему стать победителем, выставив меня злодейкой за попытку избавить наших родителей – и нас самих – от горя и страданий, я откладываю телефон и продолжаю собираться. Я смотрю на заднюю панель телефона, словно на тикающую бомбу. Мне нужно убираться отсюда к чертям. Даже если это будет означать переезд в другой отель на ночь, я не могу позволить ему иметь ко мне еще какой–либо доступ.

Я не ошибаюсь, поступая правильно, и у него нет права заставлять меня чувствовать себя виноватой. Он не думает ни о ком, кроме себя – о своих желаниях, своих потребностях, даже если они так сильно отражают мои собственные. Закончив сборы, я застегиваю сумку на молнию, как вдруг телефон снова завибрировал от нового сообщения.

И.К.: Джоэл уже поднимается к тебе.

Едва я прочитала сообщение, в дверь постучали.

– Сукин сын! – взвизгнула я, подпрыгнув от неожиданности, пока с другой стороны доносится смех Джоэла и его насмешливый голос.

– Прости, милая, я тебя напугал?

– Скажи ему, что я уже уехала! – крикнула я в ответ.

– Ну, учитывая, что он тебя слышал – вместе с половиной этажа отеля, – он мне не поверит.

Сверкнув глазами, я подкатила чемодан к двери и распахнула ее.

– Я уезжаю, – солгала я.

– Так что передай ему, что я получила его сообщение, громко и четко.

Меня встретила раздражающая ухмылка Джоэла, он опустил взгляд на сумку в моей руке.

– Ага, она собралась.

Я сузила глаза на него. Похоже, сегодня вечером он в команде Истона.

– Передам, – говорит Джоэл.

– Если ему есть что сказать мне, пусть скажет сам.

Секундой позже Джоэл протягивает телефон, и мне с трудом удается скрыть вздрагивание. Что ж, этот план обернулся против меня. Джоэл усмехается моей реакции, я беру телефон и открываю рот, чтобы заговорить, но Истон опережает меня.

– Не заставляй меня идти за тобой, Красавица. Если я это сделаю, тебе это не понравится. Как и твоему редактору.

– Ты не можешь быть серьезен.

– Взаимность – справедливая игра.

– Это так...

– По–свински? Согласен. Но сегодня я беру пример с тебя, и клянусь Христом, сейчас я как раз тот самый ублюдок, который способен выполнить эту угрозу. Скоро увидимся.

У меня отвисает челюсть, когда он бросает трубку, и я смотрю на Джоэла, у которого хватает совести выглядеть виноватым, пока он потирает затылок.

– Черт, он иногда так действует на нервы, что невольно начинаешь ненавидеть гонца.

– Он бесящий... – начинаю я, загибая палец.

– Ежедневно... – парирует Джоэл.

– Самодовольный! – продолжаю я.

– Временами, – соглашается Джоэл.

– Неумолимый! – выдыхаю я.

– Только когда он чего–то очень хочет, – вставляет он.

– Эгоистичный мудак! – заканчиваю я.

– Уф, – он морщится, – это я прочувствовал. Ну что ж, думаю, теперь у тебя есть шанс сказать ему это самому?

Когда телефон Джоэла звонит у меня в руке, я собираюсь ответить, но он выхватывает его у меня.

– Я буду ждать внизу. – Он поворачивается и направляется к лифту, а я провожаю его взглядом, полным ярости, с словом «предатель» на кончике языка. Но он не предатель. Он – человек Истона, а не мой, как бы мне ни хотелось считать иначе. Когда двери лифта открываются, Джоэл оборачивается, видит меня, пышущую гневом в коридоре, и быстро шепчет: «Прости».

Я решительно трясу головой, отказываясь его прощать.

– Основательно, – бормочет он в трубку. – Сказал бы, что где–то в духе быка в посудной лавке, – так он описывает мое состояние, почесывая висок с явным дискомфортом, прежде чем двери лифта закрываются.

Я захлопываю дверь номера и, кипят от ярости, достаю телефон, чтобы позвонить Истону и устроить ему разнос. Не в силах подобрать слова для тысячи и одного оскорбления, которые хочу швырнуть ему в лицо, я бросаю телефон и сжимаю кулаки.

– Ладно, сукин ты сын, – шиплю я. – Хочешь боя? Получишь его. – Открыв чемодан, я достаю темно–синий вещевой мешок, упакованный в последнюю минуту, и расстегиваю его. Хотя я уже принимала душ, я не спешу собираться, надеясь вывести из себя и Джоэла, и Истона, заставив их ждать.

Несмотря на то, что у меня было достаточно времени, чтобы остыть, я всё еще в ярости. Наношу на губы прозрачный нюдовый блеск и облачаюсь в облегающее белое платье с V–образным вырезом и мерцающим отливом. Крой открывает несколько дюймов талии, соединенные лишь тонкими золотыми петлями по бокам. Глубокий вырез также щедро демонстрирует боковую часть груди, сохраняя при этом элегантность силуэта, заканчиваясь на несколько дюймов выше середины бедра. Это мое платье «одета, чтобы убивать», и в данный момент есть реальная вероятность, что это идиоматическое выражение станет реальностью.

Довольная макияжем, я в последний момент достаю из косметички тонкую золотую цепочку. Решив, что она идеально дополняет платье, застегиваю ее на талии, поправляя два тонких конца, свисающих над обнаженным пупком.

Укротив свои кудри, превратив их в более крупные волны с помощью утюжка, я надеваю свои синие замшевые лабутены. Довольная образом, в котором планирую кастрировать Истона Крауна, я беру маленький клатч, сочетающийся с красными подошвами моих туфель, и кладу в него телефон и кошелек. Проплыв сквозь несколько облачков духов с ароматом орхидей, я решительно выхожу из номера с твердым намерением заставить Истона заплатить по счетам.

Спустившись вниз, я обнаруживаю Джоэла припаркованным напротив кругового подъезда. Подходя ближе, он считывает мой готовый–к–войне взгляд, его глаза скользят по моим доспехам, пока он открывает не ту дверцу. С усмешкой покачав головой, он закрывает заднюю дверь и открывает переднюю, прежде чем я сажусь в машину. Он задерживается рядом, пока я пристегиваюсь, зная, что я не слишком–то им довольна, что явно его забавляет.

– Не сердись на меня.

– Я и не сержусь.

Его улыбка становится шире.

– Ты потрясающе врешь, и, честно говоря, он обделается, когда увидит тебя в этом платье. Это идеальный выбор.

Не в силах сдержаться, мой взгляд смягчается.

– Спасибо.

– Натали, – он вздыхает, сжимая верхнюю часть двери. – Возможно, он иногда кажется самовлюбленным – и, может, даже ведет себя соответственно, – но с тех пор, как он это осознал, он старается не быть таким.

– Я слышу тебя и знаю это о нем, но пусть он сам за себя постоит, хорошо?

Джоэл кивает и задерживается еще ненадолго. Я вижу, что он хочет снова заступиться за Истона, но вместо этого закрывает дверь.

Решив не втягивать Джоэла в нашу новообъявленную войну, я еду до отеля в тишине, чувствуя исходящее от него беспокойство. Он нервничает за Истона. Или за меня, вероятно, за обоих. Так или иначе, это наша битва, и он уважает границы. Когда мы подъезжаем к отелю, швейцар опережает Джоэла, открывая дверь. Я беру его за руку и благодарю, пока Джоэл подходит ко мне и провожает меня ко входу, а я мысленно повторяю свой план битвы, который прост – получать удовольствие.

Это лучшая месть.

Ходить с видом тоскующего и измученного желанием щенка мне никак не поможет. Реагировать на его истерику и давать ему то внимание, которого он хочет, – тоже. Если он намерен силой затащить меня на вечеринку, я именно так и поступлю – буду веселиться. Джоэл останавливается прямо у входа в отель.

– Просто назови свое имя у двери. Я предупрежу их, что ты поднимаешься.

Сглотнув, я смотрю на возвышающийся небоскреб.

– Ты не идешь?

– Я буду рядом, если понадоблюсь, – уверяет он, подмигивая, прежде чем вернуться к работающему на холостом ходу внедорожнику.

Итак, этот мудак даже моего единственного союзника мне не оставит? Ясно, что он хочет видеть меня уязвимой. Он, наверное, наслаждается каждой секундой этого.

Игра началась, рок–звезда.

Глава

36.

Натали

«Get Down, Make Love» – Nine Inch Nails

Глухой бас отзывается вибрацией в ступнях, когда я выхожу из лифта. Слегка пошатываясь на шпильках, я прохожу по длинному, но богато украшенному коридору, заполненному дорогими произведениями искусства. В его конце – прямо перед массивной двойной дверью – стоят двое не менее внушительных охранников.

– Натали Батлер, – представляюсь я обоим внушающим трепет привратникам. Первый из них стоит рядом со стойкой, увешанной маленькими пластиковыми пакетами. Он протягивает руку за моим клатчем, одновременно вручая мне красный номерок.

– Здесь только кошелек и телефон, – открываю я клатч, чтобы он мог убедиться.

– Кошелек можно оставить, но сегодня никаких телефонов и камер.

Только тут я понимаю, что стойка заставлена конфискованными телефонами.

– Эм... Я с... – я чувствую, как жар поднимается к моей шее, – с Истоном. Я его гостья.

– Как и все остальные внутри. Без исключений.

Тошнота подкатывает к горлу, пока он окидывает меня беглым оценивающим взглядом. Мысленно я уже слышу стук его молотка и читаю в его глазах взгляд «думает, она особенная», когда он переводит взгляд на второго охранника.

И тут же меня переполняет обида, а внутренняя лицемерка вынуждена проглотить горькую пилюлю. Я даю себе зарок никогда больше мысленно не осуждать другую женщину за то, что она добивается внимания моего красивого, талантливого рок–звезды или любого другого из его окружения. Причина в том, что до этого момента я сама была в одной лодке с ними, не имея ни малейшего желания искать берег.

Даже если я лично знаю Истона, я легко могу понять это стремление со стороны и знаю, что испытывала бы равноценное желание приблизиться к нему.

Я с силой, большей чем требовалось, шлепаю телефон ему в руку. Он насмешливо приподнимает бровь.

– У меня нет времени вразумлять глупцов, но ты можешь засунуть свой осуждающий взгляд себе в задницу, приятель, – огрызаюсь я. – У меня есть ученая степень и склонность к писательству, которым я зарабатываю на жизнь. А значит, я могу платить по своим, блять, счетам. Я также могу приготовить обед из пяти блюд и поменять спустившее колесо. У меня даже есть свой набор электроинструментов. И хотя я могу делать все это, я также могу подчеркивать свою женственность, носить это платье, эти каблуки и наслаждаться ощущением от них, пока ублажаю стоящего мужчину по своему выбору. – Я подхожу вплотную к этому мудаку, который вывел меня из себя одним лишь взглядом. – Но уверяю тебя, любой мужчина, перед которым я преклоню колени, будет достаточно умен, чтобы понять, зачем я это делаю.

Второй охранник усмехается у него за спиной:

– Черт, чувак, она тебя в пепел сожгла.

Не отрывая взгляда от мудака, я понимаю, что уже зашла слишком далеко. Большая часть моего яда предназначалась Истону.

– В будущем тебе стоит пересмотреть свой осуждающий взгляд на женщин, научиться видеть дальше их внешности, и, возможно, однажды ты окажешься достоин любой женщины, которая преклонит перед тобой колени.

– Я и так неплохо справляюсь, милая, – отмахивается он, когда за моей спиной раздается звук лифта и открываются двери. Но я делаю шаг вперед, вынужденная смотреть на него снизу вверх, решив, что еще не закончила.

– Уверена, что справляешься... за счет заслуг, таланта и обаяния другого мужчины, потому что он достоин фантазий. Черт, как же это, наверное, бьет по твоему эго.

Глаза охранника становятся убийственными, а стоящий за ним второй охранник открывает передо мной дверь пентхауса.

– После вас, красавица.

– Спасибо, – говорю я, обходя первого охранника, довольная его покрасневшим лицом, пока второй наклоняется ко мне.

– Если не найдете внутри того, что ищете, я буду здесь всю ночь.

Мы обмениваемся улыбками, пока он провожает меня внутрь, его взгляд одобрительно скользит по мне, прежде чем он закрывает дверь. Стоит мне сделать шаг внутрь вечеринки, как перемена атмосферы накрывает меня, и я мгновенно переношусь в другой мир.

Святое. Гребаное. Дерьмо.

Огромный пентхаус имеет открытую планировку, и гуляющие купаются в синем свете и тенях от прожекторов, освещающих стены. Справа – полноценная кухня, словно созданная для мишленовского шефа. Парящая винтовая лестница расположена слева от просторного мраморного острова – единственной преграды между кухней и огромной гостиной. В гостиной несколько женщин танцуют среди россыпи плюшевых, огромных круглых диванов. Зрители – и мужчины, и женщины – расположились на мебели и вокруг, наблюдая за ними с явным одобрением. Многие из танцующих выглядят как супермодели – длинноногие, с формами и одетые соответственно. Среди них я чувствую себя сексуальной в своей собственной коже, пока несколько взглядов скользят в мою сторону. Ощущая щекочущее осознание происходящего и пульсирующую музыку, я чувствую явный намек на секс в воздухе, который усиливает запретную атмосферу.

За гостиной возвышается массивная стена от пола до потолка из окон, открывающая величественный вид на часть городского силуэта. Длинный, П–образный балкон забит гостями под завязку, клубы дыма поднимаются из разных уголков этого обширного пространства. Инстинктивно я начинаю сканировать первый этаж в поисках Истона, но его нигде не видно. Мысль о том, что он, возможно, занят, вызывает у меня тягостное чувство, которое я отбрасываю, позволяя гневу вести меня дальше на вечеринку.

Придерживайся плана, Натали.

Приклеив улыбку, я пробираюсь через переполненное пространство, удовлетворяя свое любопытство относительно мероприятий такого масштаба. Я всегда надеялась увидеть, как развлекается один процент населения. Продолжая поиски, я замечаю Сида в углу комнаты, разговаривающего с группой женщин лет двадцати с небольшим, которые, кажется, ловят каждое его слово. Он находится на почтительном расстоянии от них, но выражения их лиц бесценны. Это определенно ночь, которую они запомнят. Словно почувствовав мой взгляд, Сид замечает меня, неподвижно стоящую посреди комнаты, окруженную танцующими телами. Он окидывает меня оценивающим взглядом, и на его губах появляется подобие улыбки. Я делаю ему небольшой взмах рукой, и он в ответ коротко кивает, прежде чем вернуть внимание своей плененной аудитории.

Приблизившись к патио, я различаю огненно–красные вишни, горящие на концах сигарет, в то время как бесчисленные силуэты заполняют пространство. Здесь темно, но не настолько, чтобы я не могла разглядеть некоторые лица тех, кто столпился вокруг разбросанных каменных костровых чаш, где синие языки пламени пляшут на различных профилях. Этой мрачности достаточно, чтобы те, кто хочет сохранить свое присутствие здесь в тайне, чувствовали себя в безопасности.

Я отвожу взгляд, чтобы отвадить несколько любопытных глаз, и замираю, заметив в углу балкона знакомое лицо.

Неужели это звезда последнего фильма Marvel?

Секундой позже объект моего внимания поворачивает голову, и пламя освещает его лицо, подтверждая догадку.

Лукас Уокер.

Святители!

Подавляя в себе фанатку, рвущуюся наружу, и отрицая желание позвонить маме по поводу нашего общего воздыхателя, я отрываю взгляд, понимая, что он, вероятно, одна из причин, по которой здесь запрещены телефоны. Лукас ушел из Голливуда много лет назад и вернулся, задавая жару а–ля Роберт Дауни–младший, и побил все кассовые рекорды своим первым фильмом за более чем десятилетие. Он – ходячее определение «серебряной лисицы», и благодаря культовым молодежным фильмам, на которые меня подсадила мама, он остается одной из моих первых влюбленностей. Лукас также снялся в «Драйве», что объясняет его присутствие здесь, но от этого моя тревога только усиливается. Неужели Стелла и Рид тоже здесь?

Я быстро отбрасываю эту мысль. Истон не стал бы так со мной поступать, как бы он ни злился. Заинтригованная тем, кто еще может здесь находиться, я в последний раз окидываю взглядом первый этаж и направляюсь к парящей лестнице.

Музыка меняется, пока я всё это осознаю. Весь пентхаус вибрирует от вступительного баса, после чего в колонках раздаются томные женские стоны в сопровождении индастриал–рока. До меня доходит осознание – звучание музыки явно намекает на полное отсутствие запретов.

Кожа головы покрывается мурашками от осознания; музыка медленно проникает в меня соблазнительной лаской, пробегая по затылку, а затем манит пальцем. Я следую за ней, проплывая сквозь море извивающихся тел. Чем дальше я продвигаюсь, тем сильнее обостряется моя интуиция. Музыка соблазняет меня наравне со всеми остальными, создавая ощутимые перемены в и без того вуайеристской атмосфере.

Возбуждение пульсирует в воздухе, а в груди трепещет предвкушение, пока я поднимаюсь по винтовой лестнице. Последние несколько ступеней я преодолеваю с легким покачиванием бедер, атмосфера заставляет мои собственные запреты понемногу ослабевать. И лишь достигнув верхней площадки, я понимаю, что первый этаж был обманкой, миражом по сравнению с настоящей вечеринкой, происходящей наверху. Я прихожу к единственно возможному выводу о теме сегодняшней ночи – грех.

И Сатана сегодня определенно собирает обильную жатву.

Сдерживая свое «святое дерьмо», я почти смеюсь, наблюдая за полноценным зловещим цирком, разворачивающимся перед моими глазами. Куда ни глянь – повсюду нечто более откровенное, чем предыдущее зрелище.

Слева от огромного зала расположена длинная барная стойка, окруженная толпой. Полдюжины или около того больших диванов заполнены до отказа знаменитостями, светскими львицами и им подобными. Скудно одетые женщины, многие с обнаженной грудью, извиваются в разных уголках комнаты, их тела изгибаются в такт музыке, словно предлагая себя.

Справа от меня несколько таких женщин целуются на диванчике напротив человека с видом топ–менеджера в костюме. Он сидит к ним спиной, беседуя с соседом, словно они на деловой встрече за завтраком. Несомненно, какой–нибудь музыкальный продюсер.

Справа в конце бара расположена диджейская будка, вокруг нее танцуют разноцветные огни. Диджей кивает головой в такт трансовому ритму, пока непристойные тексты проецируются на стену позади него.

Чем больше я наблюдаю, тем больше это похоже на погружение в темную фантазию. Хотя этот мир, возможно, не мой, сейчас я – его часть, и я намерена наслаждаться каждой секундой. Следовать своему плану становится намного проще, пока музыка продолжает гипнотизировать меня, глубокий бас и механические звуки втягивают меня в самую гущу происходящего.

Все присутствующие здесь – самого разного возраста, от двадцати с небольшим до пятидесяти лет, и очень немногие ведут себя соответственно своему возрасту, отчего моя улыбка становится все шире.

У ближайшей ко мне стойки бара кредитные карты используются для разделения различных порошков, которые через секунду втягивают через нос. По другую сторону стойки скудно одетые бармены – и мужчины, и женщины – разливают алкоголь в промышленных количествах, ловко орудуя двумя бутылками в каждой руке. Их смеси тут же опрокидываются залпом, как вода, теми, кто стоит по ту сторону стойки, а пустые стаканы с грохотом ставятся на стойку, требуя добавки.

В других частях комнаты я замечаю еще несколько полуобнаженных женщин, которые танцуют на коленях у нескольких мужчин, сидящих на различных стульях и пуфиках. Если бы мне пришлось предположить, я бы сказала, что, возможно, готовится оргия, и скоро она перейдет на уровень, который может оказаться слишком некомфортным для моего любопытства. Я никогда не была ханжой, но и никогда раньше не сталкивалась так жестко с сексуальными границами. Мысль о том, насколько далеко я от своей обычной жизни, вызывает у меня нервный смешок, и я делаю один огромный шаг прямо в самую гущу событий.

Если это вечеринка в стиле Истона – мира Истона, – я заключаю, что точно угадала, от чего он пытался меня оградить. И все же я не могу не чувствовать возбуждения от осознания, что такие вещи действительно существуют.

Это всё, что я представляла себе о вечеринке рокеров – полнейший, блять, хаос. Почувствовав, что внимание начинает смещаться в мою сторону, я отступаю от центра комнаты и продвигаюсь к бару, снова осматривая загроможденное пространство в поисках Истона, и снова безрезультатно. Пока я это делаю, я ненадолго отвлекаюсь, наблюдая, как женщина опускает топ, обнажая грудь, перед мужчиной, который выглядит так, будто готов ее поглотить. Я чуть не подпрыгиваю от неожиданности, когда справа, прямо позади меня, раздается голос:

– А ты кто такая?

Быстро оценив его, я успеваю заметить тонкий свитер с V–образным вырезом и темные джинсы, прежде чем поворачиваюсь к нему. Его глаза – искрящийся серый цвет, или, по крайней мере, так кажется в контрасте с освещением в комнате. У него стройное, но мускулистое телосложение и густые темные волосы. За несколько секунд я понимаю, что он красавчик – в стиле «сексуальный учитель» – и немного старше. По моим предположениям, ему где–то за тридцать. Его часы не слишком дорогие или броские, так что, вероятно, он носит их по практичным соображениям. Ответственный.

– Я Натали, а вы?

– Чад.

– Привет, Чад.

– У вас ничего нет в руках?

– Только что пришла, – я снова окидываю комнату взглядом в поисках хоть какого–то признака группы, но безуспешно. Кажется, с момента, когда я в последний раз моргнула, во всех направлениях выросло с десяток людей. Игнорируя неприятное чувство в животе после безуспешных поисков, я слышу, как Чад говорит:

– Позвольте мне?

– Пожалуйста, – говорю я, когда Чад протягивает локоть, и я свободно обхватываю его бицепс, пока он провожает меня к бару.

Что бы он ни делал – не твое дело. С кем бы он ни был – не твое дело.

Даже думая об этом, я чувствую, как во мне просыпается приступ собственничества. Зачем было тащить меня сюда, если он не собирался здесь быть со мной? Я уверена, что Джоэл предупредил Истона о моем прибытии, что только подливает масла в огонь моего раздражения. Мысль о том, что Истон, возможно, пытается со мной поиграть, поднимает свою уродливую голову. Испытывая отвращение и всё больше убеждаясь в этом, я решаю, что не хочу участвовать в той больной игре, которую он, вероятно, затеял.

План, Натали. Веселись.

После нескольких безуспешных попыток привлечь внимание немногочисленных барменов, Чад берет дело в свои руки и перелезает через стойку. Он скрывается из виду, а затем появляется с двумя бутылками – водкой и ромом. Я указываю на незапечатанную бутылку водки, и он подмигивает.

– Умница!

– Не в первый раз на родео! – кричу я в ответ, а мысли уносятся к самодельному ковбою, с которым я тусовалась сегодня.

Он не настолько бесчувственный, Натали.

Стряхнув с себя навязчивое желание найти его, я приказываю себе вернуться в настоящий момент и наблюдаю, как Чад наливает щедрую порцию водки на лед.

– Можешь смешать ее с чем–нибудь? С содовой, если найдешь!

Он ухмыляется.

– Понял!

– Я хорошо оставляю на чай! – кричу я.

– Что?!

Мы оба смеемся, потому что сама идея вести беседу здесь абсурдна. Чад занят поисками миксера, а я отступаю в сторону, чтобы уступить место следующему нуждающемуся в бармене, и натыкаюсь на чье–то теплое тело. Выпрямившись, я собираюсь извиниться и оказываюсь лицом к лицу с ЭлЭлом. Почувствовав легкое облегчение от встречи со знакомым лицом, я открываю рот для приветствия и замечаю, что его глаза полуприкрыты. Моя челюсть отвисает, когда я понимаю, что он сильно занят.

– Натали, – приветствует он меня буднично, а мой взгляд скользит вниз, к его руке, сжимающей волосы брюнетки. Брюнетки, которая стоит на коленях и с диким энтузиазмом отсасывает ему, пока он направляет ее кивающую голову твердой хваткой.

– Прости, дорогая, – произносит он, – Молли на нее сильно подействовала.

Изо всех сил стараясь скрыть шок – и легкую зависть от того, что его день сложился куда лучше моего, – я делаю небольшой шаг назад и не могу удержаться, чтобы снова не опустить взгляд, пока его внушительная длина скользит в её губах и обратно. Не в силах остановить это завораживающее зрелище, я наблюдаю, как он свободной рукой ласкает её лицо, словно хорошего питомца. Мой взгляд снова взлетает к ЭлЭлу на несколько секунд, его рот приоткрывается, пока возбуждение нарастает, а его нереально голубые, кристальные глаза пронзают меня.

Легкая тревога пытается прорваться из–за унижения, разворачивающегося передо мной, но я игнорирую её, зная, что сила в конечном счете принадлежит ей. С этой мыслью я чувствую, как возбуждаюсь сама, грудь вздымается от участившегося дыхания. ЭлЭл, кажется, читает мое выражение лица, и я снова позволяю глазам опуститься как раз вовремя, чтобы увидеть, как его спутница искусно обвивает языком кончик его члена.

– Черт, тебе придется перестать так смотреть на мой член, дорогая, – хрипло выдыхает он, его голодный взгляд скользит по мне, и я отвожу глаза, чтобы проверить комнату в поисках Истона. Мои соски болезненно натягиваются, а между ног нарастает усиливающаяся пульсация, как вдруг в поле моего зрения появляется стакан.

Чад.

Мой напиток.

Стыд накрывает меня с головой, жар разливается по шее, пока я перевожу взгляд на Чада. Его же взгляд опускается, изучая разворачивающуюся сцену, прежде чем медленно поднимается обратно ко мне – эффект на него очевиден.

– Я... э–э... – я качаю головой, зная, что моя кожа меня выдаёт, и беру предложенный им напиток, – спасибо.

Взгляд Чада прыгает между ЭлЭлом, его текущим положением и мной, прежде чем он наклоняется ко мне с шепотом, его голос напряжен, а дыхание касается моей шеи.

– Я бы отдал всё, чтобы узнать, о чем ты сейчас думаешь.

Я не могу винить его за его реакцию – я чувствую себя обнаженной так, как никогда раньше.

– О чем я думаю? – я смеюсь. – Я ни ханжа, ни святая, но я не ожидала оказаться так близко к огню за время одного трека. Очевидно, мне стыдно и...

– И... – тянет Чад с понимающей ухмылкой на губах.

– И я возбуждена, – пожимаю я плечами. – Не ожидала стать полноценной вуайеристкой, даже не успев сделать глоток своего первого коктейля.

Чад кивает с пониманием, искорка озорства в его глазах, прежде чем мы отходим от шоу и оглядываем вечеринку, намеренно избегая большого финала ЭлЭла. Едва мы отдалились от первой сексуальной мины, как натыкаемся на другую, чуть не наступив на пару, трахающуюся в паре шагов от нас. Я чуть не подпрыгиваю от шока, и Чад, кажется, тоже чувствует себя неловко. Я чувствую его взгляд на своем профиле, когда он снова наклоняется ко мне.

– Хочешь пойти куда–нибудь...

Я смеюсь.

– Слишком самонадеянно, Чад.

Его белоснежная улыбка становится еще ярче из–за отраженного света, когда он встает передо мной. Хотя он сохраняет комфортную дистанцию, он опирается ладонями о стойку бара по обе стороны от меня и наклоняется.

– Вовсе нет! – кричит он. – Может, куда–нибудь, где я смогу тебя нормально слышать?

И в тот момент, когда он отдаляется, ожидая моего ответа, меня накрывает беспокойство, и я смотрю ему за плечо. Я чуть не вздрагиваю от открывшейся картины. Среди хаоса, смертельно неподвижный, посреди одного из диванов, с режущими охерово–зелеными глазами, недвусмысленно прикованными ко мне, сидит Истон Краун.

Глава 37. Натали

«Skin» – Zola Jesus

Горло мгновенно пересыхает, напряженность взгляда Истона заглушает мой ответ Чаду. Грудь быстро вздымается и опадает от сенсорной перегрузки, пока я впитываю его образ. Он одет так же, как этим утром: короткие черные ботинки с металлической пряжкой, темные джинсы с закатанными штанинами и черная футболка. Его волосы влажные после недавнего душа, одна сторона закинута за ухо. Кожаные браслеты, что были на нем сегодня, застегнуты на обоих запястьях.

Щеки пылают от всплеска желания, вызванного янтарно–зелеными огнями, что мечутся в мою сторону. Это опьяняющая смесь – эти глаза... и выражение, которого я никогда раньше на нем не видела: обвинение, собственничество, похоть, ревность... осуждение? Мы смотрим друг на друга несколько секунд, пока Чад предлагает достать нам еще по напитку, прежде чем мы спустимся вниз. Все, что я могу сделать, – это кивнуть, пока мы с Истоном продолжаем стоять неподвижно, ожидая у бара. Несмотря на мое противоречивое состояние, я могу лишь надеяться, что мой ответный взгляд говорит что–то вроде: «Я здесь, мудак. И что теперь?»

Потому что это он заставил меня прийти сюда. Он хотел увидеть мою реакцию на всё это. Я в этом уверена.

Я бросаю ему вызывающий взгляд, молясь, чтобы моя кожа не выдала меня, пока тоска по нему нарастает. Он чертовски прекрасен, особенно сидя недвижимо, как статуя, окруженный миром, несущимся со скоростью тысяча миль в час, с выражением ярости на лице. Но шутка на тех, кто его окружает, потому что это он – сверхновая звезда, та, что проносится мимо них с ослепительнойскоростью.

Мысль окрашивается грустью, и я на мгновение задумываюсь, не станет ли эта атмосфера в конечном итоге тормозить его импульс или, что хуже, не отпугнет ли его, как это случилось с бесчисленным множеством других. Он дал мне понять, насколько нежелательна для него такая судьба, но сейчас, кажется, это не так.

Знаю ли я его вообще по–настоящему?

Мысль, что, скорее всего, я и не смогу узнать,  ранит сильнее, по крайней мере, после его сегодняшних поступков.

Сдержанный аромат одеколона Чада доносится от него, и хотя он совершенно не тот, врожденная потребность прижаться к кому–то, к кому угодно, чтобы облегчить пульсацию между ног и заглушить нарастающую боль в груди, начинает пересиливать меня.

Сейчас я чувствую лишь мужское присутствие, окружающее меня, но именно одинокий, пронзительный взгляд человека, который смотрит на меня, с каждой секундой лишает меня сил. И все же я полна решимости закончить эту битву с сохранением достоинства.

Пытаясь как можно лучше разобрать выражение лица Истона, я замечаю, как женщина заслоняет его, вставая перед ним, зависая между его разведенных коленей. Ледяное копье вонзается мне в грудь, проникая все глубже, пока я разглядываю ее. Великолепная: темная кожа, темные волосы, темные глаза, пышная фигура – абсолютно прекрасная. Но именно вид его пальцев, небрежно лежащих на ее бедрах, в то время как она наклоняется, чтобы поговорить с ним, воспламеняет меня изнутри.

– Натали?

Чад возвращается ко мне, с бутылкой водки в одной руке и миксером в другой, как та женщина уходит, открывая мне беспрепятственный вид на Истона – он медленно поднимает подбородок, подзывая меня. Моя грудь вздымается от смешка и отказа.

Мой ответный взгляд? Трахни себя сам.

– О черт, да это же Истон Краун, не так ли? – кричит Чад, следуя за моим взглядом и подключаясь к нашей битве взглядов. С занятыми руками он замирает рядом со мной, и его невысказанный вопрос вырывает меня из ступора.

Сосредоточься на Чаде, который доступен, находится здесь и не станет ошибкой, меняющей жизнь.

Безопасный выбор, хоть и временный, но тот, который мне отчаянно необходим, чтобы спасти себя от сердца, требующего немедленно уйти от Чада и бежать к Истону.

Не смей бросать меня сейчас, бесполезная мышца!

– Он смотрит на тебя, как будто...

– Мы друзья. – Даже проводя собственные линии фронта, я чувствую, что эти слова с моих губ звучат как грязное предательство.

– По тому, как он на тебя смотрит, ясно, что он думает иначе. – Мое внимание ненадолго возвращается к Истону, между нами проскакивает искра статического электричества, прежде чем его взгляд переключается на Чада, который оборачивается ко мне с вопросительным выражением. – Откуда ты его знаешь?

– По работе, м–мы работали, мы работали вместе, одно время – я из медиа, – отвечаю я, не в силах оторвать глаз от Истона, когда темноволосая богиня возвращается к нему и протягивает воду. По тому, как она устраивается рядом с ним на диване, ясно, что между ними есть история. Возможно, сегодня они создадут новую. От этой мысли меня мутит, я допиваю остатки своего первого и последнего напитка, отрываю взгляд и даю Истону его победу.

Я не хочу играть во взрослые игры с детским сердцем. Я не уверена, кто из нас сейчас ведет себя по–детски. Я просто хочу забрать то, что осталось от меня, пойти домой и выхаживать себя обратно к жизни.

Я, блять, вышла из игры.

С меня хватит.

Мысль о нем в этой жизни позволит мне отпустить его гораздо легче. Если это действительно его мир, мне в нем нет места. Я сойду с ума, каждую ночь зацикливаясь на этом сценарии. Даже если бы история наших родителей не была препятствием, у нас все равно ничего бы не вышло.

– Натали, ты в порядке?

– Нет, Чад, – громко говорю я, отказываясь смотреть в сторону Истона, чувствуя, как в глазах нарастает жжение, и усилием воли прогоняя его. – Ты не мог бы проводить меня до выхода?

Чад кивает, оставляет свои напитки на баре и, мягко взяв меня за руку выше локтя, проводит через море теплых тел. Пока музыка сменяется, мой гнев превращается в боль.

Он хоть слово из того, что говорил мне последние несколько дней, значило для него что–нибудь?

Это что, расплата за то, что я уехала от него в Сиэтле и не отвечала на его звонки?

Чад направляет меня к лестнице, его рука лежит на моей пояснице, пока я решительно ухожу, благодаря судьбу за то, что пришла и увидела то, что нужно, чтобы отпустить фантазию. Я тяжело выдыхаю и позволяю покорности овладеть мной. Едва мы с Чадом достигаем площадки наверху лестницы, я чувствую перемену в воздухе, а затем теплые, шершавые пальцы сжимают мое плечо. Кожа головы покрывается мурашками, я оглядываюсь и вижу Истона, который смотрит на нас обоих.

– Куда ты, блять, собралась? – шипит Истон, его глаза скользят по мне с собственническим выражением.

– Довольно грубо, чувак, – вставляет Чад, зарабатывая очки в моих глазах.

Взгляд Истона переключается на него.

– А ты кто?

– Чад, это Истон Краун. Истон, это Чад. Чад просто провожал меня до выхода. – Снизу доносятся одобрительные возгласы, я киваю через плечо Истона. – Спасибо за приглашение. Отличный концерт сегодня, я не вру. Он был исключительным. Желаю тебе всяческих успехов и... наслаждайся своей оргией. – Ненавидя ревнивую нотку в своем голосе, я твердо стою на своем и снова поворачиваюсь уйти, но Истон хватает меня за запястье, его взгляд прикован к моему.

– Приятно было, блять, познакомиться, Чад, – отрезает Истон. – Оцени, блять, обстановку и пойми намек. – Чад смотрит на руку Истона на моем запястье. – Я вежливо прошу.

– Натали, – резонно замечает Чад, качая головой. – Я, очевидно, вляпался во что–то.

– Нет, – четко говорю я. – Нет, ты действительно не вляпался. – Я кладу успокаивающую руку на грудь Истона как раз в тот момент, когда он усиливает хватку на моем запястье. Я будто подлила керосина в огонь. – Иди. Я найду тебя внизу перед тем, как уеду.

Чад хмурится.

– Уверена?

– Нет, нет, блять, не найдет, – огрызается Истон, – так что смирись с этим сейчас же и проваливай на хуй. Я устал вежливо просить.

Чад смотрит на Истона с выражением «ты мудак» на лице, затем наклоняется ко мне.

– Было приятно познакомиться, Натали, – уступает Чад, выходя с ринга, потому что он не идиот, и воздух вокруг Истона стал смертоносным.

– Мне тоже, – вздыхаю я, пока Чад в последний раз окидывает взглядом нас обоих и начинает спускаться по лестнице. Взгляд Истона скользит по моему платью, а я замечаю ту красотку, которая ранее ублажала его, стоящую у края соседнего дивана, ее глаза с любопытством мечутся между нами.

– Эм, кажется, та женщина в тебе нуждается... или что–то вроде того.

– Я не с ней, – прямо говорит он.

– Ладно. Ну, у нее сложилось другое впечатление.

– Нет, не сложилось, – он оттягивает меня на шаг назад в комнату.

– Истон, прекрати это дерьмо, сию секунду, и отпусти меня.

Игнорируя меня, он притягивает меня к себе. В панике я оглядываюсь.

– Ты создаешь сцену. Люди смотрят.

– Это твои тараканы, не мои, – рычит он. – Нам нужно поговорить. Мы поговорим. Прямо сейчас, блять.

– Нет, всё ясно. Я пришла, я увидела. Я получила свою футболку, спасибо за прекрасный... черт! – визжу я, когда Истон мчится через комнату словно грузовой поезд, минуя толпы людей по направлению к тщательно охраняемому коридору. Он останавливается и обращается к охраннику, тот кивает, позволяя Истону протащить меня мимо.

В следующую секунду меня тащат по коридору, а затем резко втягивают в королевских размеров гостиничный номер и отпускают. Истон, сверкая глазами, захлопывает за собой дверь и закрывает глаза, сжимая кулаки по бокам.

Отводя взгляд от высокого, темноволосого, великолепного искушения, преграждающего мне выход, я окидываю комнату взглядом. С одной стороны – окна от пола до потолка, с другой – роскошная главная ванная комната. Посередине комнаты, под массой матового стекла, стоит массивная кровать с балдахином. Она шикарна, безупречна и невероятно романтична, но я слишком взбешена, чтобы это ценить.

– Да что, черт возьми, с тобой не так?! – кричу я, пока Истон остается стоять у двери, словно собираясь с мыслями. Он зол так, как мне не знакомо, хотя меня и предупреждали о его вспыльчивости. Кажется, сейчас он пытается взять себя в руки, неподвижно стоя несколько секунд. Но когда его глаза наконец открываются, мне остается только с трудом сдержаться, чтобы не отступить на шаг. Он абсолютно в ярости.

– Признай, – приказывает он смертоносным тоном.

– Признать что? Что ты ведешь себя как гребаный ребенок? Это тебе следует признать.

– Признай, что ты не хотела оставлять то, что произошло в Сиэтле, не больше, чем я, и до сих пор не хочешь.

Глава

38.

Натали

«Torch Song» – Shady Bard

Наши грудные клетки тяжело вздымаются, пока он с раздражением качает головой.

– Боже, ты действительно настроена довести это до конца.

– Истон...

– Ладно, – перебивает он, указывая на свою грудь, – я начну первым, опять. Я думал о тебе каждый чертов день с тех пор, как ты уехала, но я сделал это довольно, блять, очевидным. Теперь твоя очередь.

– Что это? Истерика из–за того, что ты не получил желаемой реакции?

– О, я получил её, – усмехается он, – я видел её, я до сих пор вижу, чувствую всё это от тебя. Ты просто, блять, отказываешься признать это мне. – Он резко выдыхает и запрокидывает голову на дверь, его тон язвительный. – Я хочу услышать, как ты это говоришь.

Я направляюсь к нему, вернее, к двери.

– Я не знаю, что ты пытаешься со мной сделать, но ты победил, Истон, хорошо? Ты победил. – Я останавливаюсь в шаге от него и физически чувствую презрение, исходящее от него.

– Думаешь, я не вижу, что тебя ранит? Признай это, блять, Натали.

– Что ты хочешь услышать?

– Признай, что ты просто ревновала! Признай, что тебе было больно, когда я не смотрел на тебя на сцене сегодня вечером. Признай, что ты хочешь, чтобы это случилось, так же сильно, как и я.

– Это не может случиться.

– Это уже случилось, и ты это знаешь.

Я опускаю взгляд, чувствуя, как снова подступают слезы.

– Истон, я объясняла это снова и снова, хорошо? Мне нужно идти. Я должна идти.

Спустя несколько ударов сердца он произносит:

– Тогда иди... Беги. – Мой взгляд устремляется к нему, когда он отводит глаза и делает несколько шагов от двери, давая мне свободный проход. – Беги. Обещаю, ты больше никогда не услышишь обо мне.

Я сжимаю ручку двери, пока он стоит ко мне спиной.

– Я не этого хочу.

– Но так есть, Натали.

– Я не бегу.

– Конечно, нет. Но просто знай: в ту секунду, когда ты выйдешь за эту дверь, мы оба будем довольствоваться тем, что будет после. По крайней мере, я знаю, что я, блять, буду.

Жжение в горле усиливается, пока я остаюсь на месте.

– Истон, я признаю, что испытываю к тебе чувства...

– Верно, – обрывает он меня, засовывая руки в карманы джинсов.

– Я не хочу уходить вот так.

– Ты вообще не хочешь уходить, – произносит он.

– Ты так уверен.

– Да, блять, уверен, потому что ты всё еще здесь.

– Потому что я ненавижу эту вражду между нами. Неужели мы не можем просто попытаться...

– Нет. – Он решительно качает головой. – Нет. Ни черта. Ты знаешь почему. Мы начали с открытых сердец, и мы не можем откатиться назад.

– Я не вписываюсь в твой мир.

Он резко поворачивает ко мне колющий взгляд.

– Что не так? Понравилась вечеринка?

– Конечно, – сухо парирую я. – Было великолепно.

– Это то, чего ты ожидала, да? – Его грудь вздымается. – Так ты представляешь мою жизнь?

– Неважно, Краун. Это твоя жизнь.

Он резко поворачивается ко мне.

– Это полная противоположность тому, как я, блять, живу, Натали. Я уже был там, прошел через всё. Это так далеко от моей нынешней жизни, что это просто комично.

– Показалось довольно естественным, – огрызаюсь я.

– Тебе легче в это верить, потому что так уходить проще. Но это всего лишь еще одна ложь, которую ты себе расскажешь.

Я скрещиваю руки.

– И что, ты хочешь сказать, что та вечеринка была просто для виду?

Мгновенно он подносит телефон к уху и отдает приказ:

– Выгони всех вниз и сократи всё наполовину.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я. – Что это такое?

Музыка резко обрывается, пульсирующий бас больше не отдается в стенах, а из коридора доносятся недовольные возгласы гуляк. Истон делает шаг ко мне.

– Ты последние два дня делала намеки, Натали. Похоже, ты именно так представляешь мою жизнь, хотя провела четыре дня в Сиэтле, наблюдая совершенно противоположное. Я мог бы целыми днями, каждый чертов день, говорить тебе, что моя жизнь в турах не такая, но... поступки говорят громче, и хотя слова, по идее, должны быть твоей ахиллесовой пятой, мои, похоже, не значат ни хрена.

Я смотрю на него с широко открытыми глазами, пока он приближается.

– Последние сорок восемь часов я больно бьюсь о твои стены, сражаясь как дьявол, чтобы прорваться сквозь твои баррикады – обратно к тебе. – Он ударяет себя в грудь. – Я дал тебе больше, чем большинству тех, кого знаю всю жизнь. Что, черт возьми, я еще должен, блять, сделать?

– Я не понимаю, чего ты хочешь!

– О, да не гони, ради бога, – он в отчаянии хватается за затылок, прежде чем указать на дверь. – Это не моя, блять, жизнь. И не мое будущее. Правда до ужаса скучна. Я встаю в семь утра на пробежку и ем свои, блять, овощи. Я слушаю подкасты или музыку, если не за рулем. Я пишу, репетирую, играю, снова тренируюсь, чтобы вымотать энергию, которая, кажется, никогда не кончается после концерта, и после душа – отбой. – Он делает еще один шаг ко мне. – Я уже прожил свою рок–фантазию и пресытился ею в ранней юности. Мне это не нужно. Это не моя жизнь, Натали, и никогда, блять, ею не станет.

Он делает еще шаг вперед, заставляя меня смотреть на него снизу вверх.

– Ты можешь говорить, что всему виной история наших родителей...

– Так и есть, – перебиваю я.

– Дело не только в этом, – яростно парирует он. – Я слышал тебя в Сиэтле. Каждое твое слово, и я принял их близко к сердцу. Так что же это? Это мой способ избавиться от тех сомнений, что я могу контролировать, потому что эта вещь, эта вещь между нами, для меня стоит, блять, усилий. – Еще шаг. – Разумные мужчины не позволяют женщинам, меняющим жизнь, проходить мимо, не пытаясь ухватиться за них обеими руками. Мне не нужны долгие месяцы, чтобы понять, что ты – та самая женщина для меня. Я не как большинство мужчин, Натали. Я точно знаю, чего не хочу, и это всё, что за той дверью. То, чего я хочу, стоит передо мной, и мысль о том, чтобы позволить ей уйти от меня во второй раз, чертовски съедает меня заживо.

Не в силах сглотнуть, я тщетно пытаюсь контролировать дыхание, пока он упирается ладонями в дверь по обе стороны от моей головы.

– Я не прикасался к другой женщине и даже не испытывал такого желания с тех пор, как был внутри тебя.

Мои губы разъединяются от шока, а где–то в глубине души я получаю подтверждение того, что уже знала – это правда.

– Как я ни пытался – потому что ты, блять, сводишь с ума, – я не могу выбросить тебя из своей чертовой головы. – Его взгляд опускается к моим губам, а затем поднимается обратно. – Я даже не могу кончить, не думая о тебе. Я даже не пытаюсь.

– Это погоня, – выпаливаю я, заикаясь.

– Ах, да, погоня, – насмехается он. – Ты имеешь в виду единственную вещь в этой ситуации, которая заставляет меня бежать, блять, в противоположную сторону?

Его глаза скользят по моему телу с похотливой оценкой, и все, что я могу сделать, – это скрыть непроизвольную дрожь.

– Ладно, – он сжимает челюсть. – Я продолжу. Я не осознавал, что я ревнивый мужчина... до сегодняшнего вечера. Благодарить за это нужно тебя.

Он прижимает меня к двери, пока я борюсь с инстинктом притянуть его ближе, его запах окутывает меня, мое возбуждение зашкаливает, а его слова пронзают насквозь.

– Ты позволяла кому–то прикасаться к тебе, Красавица? – Он опускает руку и проводит кончиками пальцев по ткани на моем животе. Задыхаясь, я таю от прикосновения, а его глаза вспыхивают от удовлетворения. – Так я и думал.

Не отрывая взгляда, он расстегивает серебряную пряжку, которую я выбрала для него несколькими часами ранее, лязг отдается в моих ушах, а трусики мгновенно намокают.

– Тебе понравилось смотреть, как ЭлЭлу сосут член?

Его вопрос заставляет мои глаза округлиться, а его собственный взгляд начинает стремительно нагреваться.

Я ненадолго опускаю взгляд и вижу, что он лишь расстегнул пряжку. Во мне просачивается разочарование, моя потребность в нем сжимает горло.

– Думаешь, я не видел, как ты осматривала вечеринку в поисках меня каждый раз, когда возбуждалась?

Его палец скользит по моей шее, затем мягко проводит по вырезу платья, очерчивая линию груди. Моя грудь тяжело вздымается, когда он опускает палец ниже, чтобы провести вокруг затвердевшего соска через тонкую ткань, прежде чем его расплавленный взгляд возвращается к моему. Мне удается сглотнуть, когда он нажимает, погружая палец, чтобы проследить за тонкой изящной цепочкой, идущей вдоль моей талии.

– Истон...

– Тебе понравилось смотреть, Красавица? – Он резко убирает палец, и я вздрагиваю от внезапной потери контакта. – Отвечай мне, Натали.

– Да и нет, – говорю я, снова опуская взгляд на его болтающуюся пряжку.

– Смотри на меня, – резко говорит он. – Почему?

– Потому что... я не хочу его.

– Кого ты хочешь?

– Истон, если мы сделаем это...

– Я знаю, детка, знаю, – говорит он, прижимая лоб к моему, словно пытаясь мысленно и физически избавить меня от моей позиции против нас. – Боже правый, я слышал тебя, я слышу тебя, но я не отпущу это. Я, блять, не отпущу, пока ты со мной, и я знаю, что ты тоже не хочешь этого. – Расстегивая джинсы, он берет одну из моих рук и направляет ее в свои боксеры. Инстинктивно я сжимаю его внушительную длину. Стон вырывается из меня, когда его толстый член вздрагивает на моей ладони.

Ослепляющая потребность захлестывает меня, пытаясь взять верх, пока я замечаю напряжение в его челюсти и желание, загорающееся в его глазах. Не успеваю я осознать это, как уже опускаюсь на колени и хватаюсь за его боксеры, чтобы утолить голод. Потому что он достоин. Потому что он моя фантазия, ставшая прекрасной реальностью. Потому что я хочу его так чертовски сильно, что боль невыносима.

Собрав мои волосы в кулак, он сжимает их и оттягивает, заставляя меня смотреть на него.

– Это то, чего ты хотела, когда искала меня?

Наклоняясь вперед, я провожу языком по толстой головке, выступающей из–за пояса его боксеров, цепляясь пальцами за край, чтобы стянуть их. Его хватка на мне усиливается, когда он оттягивает меня, отказывая в доступе.

– У нас может быть эта ночь, – мягко предлагаю я, глядя на него снизу вверх.

– Признай это, – сквозь зубы говорит он, отстраняясь еще дальше, когда я снова пытаюсь взять его в рот. – Признай это. Черт побери, – вырывается у него в пьянящем требовании. Когда я отказываюсь, он рывком поднимает меня за руки. – Признай это, Красавица, – он берет мою щеку в ладонь, его глаза выспрашивают, умоляют. – Пожалуйста, просто, блять, признай это.

– Я не могу, – шепчу я, и в моем голосе несомненно звучит извинение.

Глаза вспыхивают новым гневом, он опускается на колени, медленно задирая мое платье до бедер, обнажая мои шелковые белые стринги. Раздвинув мои бедра ладонями, он с явным разочарованием прижимает лоб к моему пупку, а его пальцы скользят вверх между моих бедер. Он проводит по ткани в самом чувствительном месте, затем отодвигает ее в сторону и проводит указательным пальцем по моей влаге.

– Боже. – Он касается клитора подушечкой пальца, и мои ноги подкашиваются, пока он прижимает меня между собой и дверью.

Его ноздри раздуваются, он закидывает голову, добавляет еще один палец и сгибает их, подзывая. Из меня вырывается крик, а в его глазах вспыхивает приглушенное удовлетворение. Он объявляет войну, а я позволила ему загнать себя в угол, зная, что это не может пойти ни в каком другом направлении, кроме того, в котором мы оба хотим, – но на его условиях. Я уже подняла белый флаг на сегодняшний вечер, но он не удовлетворится, пока я не выскажу это вслух, и в более постоянной форме, которая, черт возьми, может меня погубить.

– Боже, я хочу, блять, наказать тебя, – хрипит он, ускоряя движения пальцев, и из меня вырывается еще один стон. Его взгляд резко поднимается. – Не стони так, детка. Это мое единственное, блять, предупреждение, – его угроза имеет темный оттенок, который только подстегивает меня. В следующую секунду он сжимает в кулаке ткань моих трусиков и дергает, срывая их до середины бедер, пока они не поддаются и не падают. Испорченные остатки легко соскальзывают по моим ногам и собираются у моих шпилек. Еще один стон вырывается из меня, когда на его чувственных губах появляется порочная улыбка.

– Очень жаль, – он откидывается на пятки, раздвигает мою влажную плоть пальцами, наклоняется и проводит плоским языком по всему моему промокшему центру. Мой ответный крик больше похож на вопль, как раз когда он убирает его, чтобы начать быстрые целенаправленные движения кончиком языка по моему клитору. Цепляясь и уже находясь на грани, я упираюсь в дверь, мой оргазм начинает зарождаться, когда он отстраняется.

– Истон, – хрипло выдыхаю я, грудь яростно вздымается, пока я впиваюсь в его голову, пытаясь прижаться к нему в погоне за отказанным оргазмом. Усмехаясь, Истон дразнит одним пальцем, медленно вводя и выводя его из меня. Проводя им легко по моим стенкам, он удерживает меня там, но ровно настолько, чтобы я в отчаянном трении бедер гналась за трением.

– Хочешь кончить, Красавица?

– Пожалуйста, – хрипло умоляю я. – Н–не...

– Не что? Не дразнить тебя тем, чего ты хочешь, только чтобы сказать, что ты не можешь это получить? Это было бы жестоко.

Мои бедра трясутся неконтролируемо, когда он закидывает мою ногу себе на плечо, приподнимая мою нижнюю часть и дальше зажимая меня между собой и дверью. Палец шумно входит благодаря моему возбуждению, он смотрит на меня, втягивает мой клитор в рот и слегка посасывает, заставляя мои стоны продолжаться. В ярости я сжимаю в кулаке ткань его футболки, пока он смотрит на меня.

– Скажи мне.

– Пожалуйста, заставь меня кончить.

– Не могу, – передразнивает он, раздвигая меня еще шире, чтобы у меня был совершенно очевидный вид на это запретное действо. – Не могу, – дразнит он, прежде чем снова провести языком по клитору. Я с наслаждением наблюдаю за этим, его горячее дыхание и хриплый голос воспламеняют меня. – Этот вкус, – его ресницы трепещут, когда он смыкает губы вокруг моего клитора и нежно посасывает, доводя меня до безумия. Вибрация его стона заставляет мою спину выгибаться, а легкая щетина трется о мои бедра. Спустя секунды я уже стону его имя.

– Пожалуйста, пожалуйста, Истон, – умоляю я.

Игнорируя мою мольбу, он отпускает мою ногу и качает головой.

– Прости, – он продвигается вверх по моему животу, оставляя влажные поцелуи, и задирает ткань моего платья под грудью. Массируя одну грудь большим пальцем, он выпрямляется в полный рост, его глаза полны осуждения, пока я полностью и беспомощно попадаю под его чары.

Сжимая его затылок, я запускаю пальцы в его густые волосы, пока он трется своей эрекцией о мой живот, размазывая предэякулят по моей коже. Он снова направляет мою руку в свои джинсы, его бархатный член тверд как камень, пока мы тонем во взглядах друг друга. Желание между нами бушует, наша битва взглядов длится мучительную вечность из–за нашего противостояния. Его собственная позиция ни на йоту не колеблется, несмотря на отчаянную потребность, витающую между нами. Даже с тем разрешением, что я так явно ему даю, он твердо намерен выиграть эту войну.

– Истон, пожалуйста, ты не понимаешь, чего ты от меня требуешь.

– Хочешь поговорить о «я не могу»? Как насчет «я не могу снова трахнуть тебя и снова смотреть, как ты уходишь от меня». Одного раза было достаточно.

Он останавливает мою руку, которой я ласкаю его, прижимает мою ладонь к своему животу, а затем проводит ею вверх, чтобы положить на место, где бьется его сердце.

– Я хочу большего для себя и хочу дать тебе так чертовски много большего. Так что подумай, о чем ты меня просишь, потому что я точно знаю, что прошу у тебя, – его голос дрожит от эмоций. – Это я, который борется грязно за нас обоих, так что, пожалуйста, просто признай это, чтобы я мог отдать тебе свои лучшие части, потому что я хочу каждую, блять, частичку тебя.

Быстрая слеза скатывается, когда с моих губ срывается первое признание.

– Я плакала всю дорогу до аэропорта, потому что знала, что с кем–то другим всё будет по–другому, поэтому я даже не пыталась искать. Я не могла. – Еще одна слеза падает. – Я написала ту статью, потому что хотела, чтобы ты знал, что я вижу тебя, и мне нравится то, что я увидела внутри тебя. Потому что я была в панике в том самолете, пытаясь сохранить частичку тебя – нас – как можно ближе к себе. И потому что я чувствовала острую необходимость попытаться защитить тебя, и это был единственный способ, который я придумала. – Я сглатываю. – С тех пор как я уехала из Сиэтла, я не думала ни о чем, кроме тебя. – Мой голос дрожит при следующем признании. – Я не хотела уезжать от тебя в тот день, и уж точно не хочу уезжать завтра. Я не хотела оставлять нас там. Всё, чего я по–настоящему хочу – и хотела с того дня, как мы встретились, – это ты.

Вскрик вырывается из меня, прежде чем он поглощает его своим поцелуем. Сливаясь в поцелуе, мы прорываемся сквозь баррикаду, которую он только что разнес в прах. Прижимаясь к нему, я вливаю в наш поцелуй все чувства, которые испытываю к нему, пока меня переполняет тепло, в котором я себе постоянно отказывала. Глаза горят от новых слез, пока он поглощает меня своим поцелуем. Наши языки ведут дуэль, наш огонь горит ярче и жарче, чем любой другой, что я чувствовала с ним, подтверждая мой худший страх и одновременно наполняя меня глубочайшим чувством свободы.

Ненасытный, Истон прерывает поцелуй, чтобы взять всю мою грудь в рот. Его голова покачивается, пока он сосет, ресницы трепещут на его скульптурных скулах, пока он жадно насыщается, сжимая мое платье в руке. Он останавливается лишь затем, чтобы снять его с меня и отбросить прочь, словно досадную помеху. Прижимая мои запястья к двери, он целует и целует меня, пока я делюсь с ним своей правдой в ответ, – позволяя эмоциям взять верх, позволяя ему видеть.

В исступлении мы берем и берем, пока он не отрывается. За один вдох его темное выражение лица захватывает меня, пока я стою в ничего, кроме наполненного желанием ожидания и каблуков. С похотью и намерением в его карих глазах, он резко поворачивает нас, его рука на моей горле, мозолистые пальцы мягко впиваются в ее бока, пока он отводит меня к краю кровати. Поднимая мою ногу над его бедром, он поспешно спускает джинсы и боксеры. В тот миг, когда моя спина касается матраса, Истон погружается в меня одним безжалостным толчком. В ту секунду, когда он откидывается назад и входит снова, я начинаю разваливаться на части. Все мое тело пульсирует в экстазе, пока он смотрит на меня сверху вниз, с приоткрытым ртом, ускоряя свои толчки.

– Боже... черт, – ругается он, когда я сжимаюсь вокруг него, мое тело содрогается, пока удовольствие разливается по каждому волокну моего существа. Цепляясь, когда я схожу на нет, я едва успеваю схватить простыни в кулаки, прежде чем он стаскивает меня на самый край кровати. Раскрепощенный, он начинает лихорадочно трахать меня, пока я вскрикиваю ему, для него, снова и снова – полное ощущение его внутри есть экстаз в чистейшей форме.

Спустя секунды я начинаю встречать его толчок за толчком, следуя его взгляду туда, где мы соединены, чтобы видеть, как я растягиваюсь вокруг него – это зрелище снова доводит меня до края.

– Посмотри на нас, детка, – рычит он, и хрипота в его голосе – самая сексуальная вещь, которую я когда–либо слышала. Закрыв глаза, Истон наклоняется, поглощая мои стоны тщательным движением языка, прежде чем методично начинает вращать бедрами. Его прерывистый выдох обжигает мою шею, когда я начинаю пульсировать вокруг него: – Вот оно, детка. Отпусти.

Я повинуюсь, и он приподнимает мои бедра, вжимаясь в меня – проводя головкой своего члена по клитору и затягивая это движение, удовлетворение сверкает в его полуприкрытом взгляде.

Задыхаясь, с тяжело вздымающейся грудью, он наклоняется и страстно целует меня, прежде чем выйти, чтобы полностью раздеться. Первой летит его рубашка, и вид его обнаженного торса не что иное, как великолепие. Я пожираю его глазами, скользя по рельефной груди, скульптурному торсу и ниже, впитывая его ярко очерченные линии мышц, образующие букву V.

– Дай мне посмотреть на тебя, – приказывает он, срывая с себя ботинки.

Все еще на каблуках, я раздвигаю ноги, пока он сбрасывает джинсы и боксеры вместе, его великолепный член покачивается, когда он сжимает его и проводит рукой от основания до головки, прикусывая губу.

– Так. Много. Гребаной. Красоты, – хрипло шепчет он, прежде чем отпустить себя и встать на колени на матрасе. Скользя ладонями вверх по моим бедрам и дальше по бокам, он хватает мои руки, переплетает наши пальцы и прижимает их рядом с моей головой. Его блуждающий взгляд скользит по мне, он выравнивает свое тело вровень с моим, крест, свисающий с его шеи, скользит по ложбинке между моих грудей, прежде чем он пристраивает головку у моего входа. Выгибая спину, я приподнимаю бедра в приглашении, жаждая большего, пока он парит надо мной.

Не желая обрекать себя новыми словами, я смыкаю ноги вокруг него, пока он пристально смотрит на меня, ожидая. Я впитываю детали его лица, мое сердце полностью обнажается для него, и его глаза вопрошают мои.

– Скажи это, – шепчет он.

– Мне страшно.

– Хорошо.

– Боже, ты настоящий ублюдок, – бормочу я, извиваясь под ним, сжимая наши сцепленные руки, пока он прижимает их.

– В этом мы согласны, – бормочет он в ответ.

– Хорошо, – парирую я, – потому что мы, кажется, мало в чем соглашались в последнее время.

– И не будем, когда ты станешь оспаривать то, что по праву должно быть моим.

– Я хочу, чтобы это было правдой. Это чувствуется правдой.

– Так и есть, Красавица, – его собственнический тон звучит прежде, чем он медленно, так медленно, входит в меня. – Я, блять, в этом уверен. – Он входит в меня до конца, утверждая свои права.

Полностью соединенные, мы взываем друг к другу кожа к коже, сердце к сердцу, пока он отстраняется и снова и снова погружается в меня, пристально наблюдая за мной. Тело наполняется ощущениями, сердце парит, я позволяю себе верить его словам. Поверить в то, что я чувствую. Что это реально. Что у нас всё получится.

Сердце вырывается в марафонский темп, я смотрю на него, губы разомкнуты, пока он раздвигает мои бедра и смотрит, как он исчезает во мне. Сохраняя медленные и обдуманные толчки, он заставляет меня признать, что это нечто большее, чем влечение и секс. Правда, которую я знала всё это время, но была слишком напугана, чтобы признаться в этом нам обоим. Чем больше я позволяю себе чувствовать, тем неистовее мы начинаем двигаться, словно мы были в разлуке гораздо дольше, чем восемь недель.

Всё мое тело трепещет, пока он снова и снова доводит нас до края и за грань, глядя на меня с пронзительностью, похищающей душу.

Потерявшись в его восторге, я чувствую себя цельной, а затем возвращаю ему те части себя, за которые так отчаянно цеплялась.

Мы изнуряем себя до тех пор, пока мое горло не пересыхает, а голос не становится хриплым от шепота и стонов, пока он опустошает меня – тело, сердце и разум.

Увидев что–то в моих глазах, он наклоняется и дарит мне самый долгий и опьяняющий поцелуй в моей жизни. Внутри этого поцелуя я сталкиваюсь со своей сверхновой, несущейся со скоростью миллион миль в час, и всё пространство между нами полностью исчезает.

Стон Истона грохочет у моих губ, когда он замирает в глубоком толчке, снова изливаясь в меня. Измученные и истощенные, он перекатывает нас и усаживает меня на свои колени, всё еще оставаясь внутри, отказываясь выходить. Ощущая невесомость, я отдыхаю на его груди, пока он окружает меня своим теплом. Только когда я замечаю солнечный свет, заливающий номер, я понимаю, что мы были так поглощены друг другом, что полностью потеряли чувство времени.

– Истон, – шепчу я, прижавшись щекой к его груди и мысленно прикидывая, что пришла на вечеринку чуть позже часа. – Мы были...

– Да, – он нежно проводит ладонью вдоль моего позвоночника, – были.

– Я даже не заметила.

– Я знаю.

Все еще сидя верхом на нем, я приподнимаюсь, ошеломленно оглядываюсь вокруг, прежде чем снова посмотреть на него и приложить ладонь к его груди. Пот стекает по его виску, а моя кожа покрывается мурашками, когда я понимаю, что простыни промокли насквозь. В смятении я качаю головой.

– Что, черт возьми, только что произошло?

Он одной рукой сжимает мое бедро, а другой гладит мое лицо, его глаза передают мне правду.

– То, что происходило с того дня, как мы встретились, – он приподнимается и прижимает свои губы к моим в долгом, медленном поцелуе. – Добро пожаловать по эту сторону стекла, Красавица.

Глава

39.

Натали

«Heaven Sent» – Mr. Little Jeans

– Ты должен мне чертовы извинения, – выговариваю я, пока губы Истона блуждают по моему животу.

– Полагаю, – он медленно, соблазнительно проводит языком по моей золотой цепочке, которая удивительным образом уцелела после бесконечных часов страстного любовного марафона, – я уже несколько часов усердно извиняюсь. Но прости, – говорит он, останавливаясь и поднимая на меня взгляд. Я ожидаю увидеть усмешку или, по крайней мере, хитрющую улыбку, но вместо этого встречаю искренность.

– Ты знаешь, за что извиняешься?

Он хмурится.

– Ты что, раньше встречалась только с детсадовцами? Я извиняюсь за то, что был мудаком вчера, – поцелуй, – и прошлой ночью, – поцелуй, – и за песню. Я не горжусь собой.

– Эта песня... ты правда думаешь, что это то, кто я есть на самом деле?

– Нет, я думаю, что это то, кем ты изображаешь себя, когда тебе некомфортно иметь дело с реальными проблемами. – На этот раз он усмехается, – Спящая Красавица.

– А, так вот в чем был двойной смысл моего прозвища. Спасибо, что испортил его.

– Оно будет звучать снисходительно, только когда ты будешь притворяться невосприимчивой.

– Я говорила тебе, когда мы встретились, что я осознаю свое поведение всегда, даже если не веду себя определенным образом или не говорю того, чего хотят или ожидают от меня другие. – Я провожу пальцами по его густым, влажным волосам. – И это два разных определения. Притворяться невосприимчивой – не быть затронутой или подверженной влиянию, и признавать – принимать или допускать истину. Я никогда не была невосприимчива к тебе, Истон, я просто отказывалась признавать это, и ты знаешь почему.

Он лениво водит пальцем вокруг моего пупка.

– В безвыходных ситуациях принимаются крайние меры. Ты уезжала. Снова. Ты не собиралась отвечать на мои звонки. Снова.

– Так ты устроил вечеринку, чтобы попытаться убедить меня?

– Нет, – резко отвечает он, опуская взгляд.

– О, слишком резкий ответ. Что ты умалчиваешь? – Я тяну его за волосы – сильно – заставляя поднять на меня взгляд.

– Черт, женщина, – сквозь зубы говорит он, пока я продолжаю тянуть его густые пряди. – Боже, ладно. Черт, ладно.

Я ласкаю его кожу головы, успокаивая, и он тяжело выдыхает.

– Вечеринка уже была запланирована, потому что я собирался попытаться переспать с кем–нибудь, чтобы выбросить тебя из головы.

Правда обжигает, я киваю, пока он покрывает мою грудь теплой ладонью.

– Но я принял лучшее, более мудрое решение, забрав тебя в Остине.

– Я не могу и не буду держать на тебя зла за это. Я не дала тебе ни одной причины...

Он качает головой.

– Давай не будем возвращаться к этому.

– Хорошо, и технически Так всё равно рассказал мне о вечеринке.

– Потому что я решил, что мы не пойдем, как только ты оказалась в моем фургоне. Так что, планировалась ли вечеринка для тебя? Нет. – Он проводит по нижней губе, скрывая улыбку. – Решил ли я заманить тебя на нее, после того как раскрутил её, чтобы доказать свою точку зрения? Возможно.

– Ты уверен, что не трехлетка?

– Я знаю, что это было плохо. Так и было задумано, но только потому, что я хотел развеять твои подозрения. – Он стонет от разочарования. – Ты, блять, целую вечность тащилась сюда.

– Это было намеренно, – я ухмыляюсь.

– Поверь, я знаю.

– Ну, ты угрожал мне.

– Я сожалею об этом больше всего. Это был самый подлый поступок из всех. – Его выражение становится искренним. – Я бы не осуществил эту угрозу.

– Теперь я это знаю.

– Я был так, блять, несчастен, думая, что ты не придешь.

– Бедняжка, должно быть, это было тааак мучительно – все эти сисечки и голые задницы скакали вокруг тебя. – Хлопая ресницами, я изображаю свой лучший южный говор. – Как же ты справлялся, пока я не появилась? Храни господь твое маленькое сердечко.

Он упирается подбородком мне в живот, я хихикаю и извиваюсь, прикладывая ладонь к его челюсти, чтобы остановить нападение.

– Прости, но мне просто немного сложно представить, что ты так нетерпеливо ждал меня, имея под рукой дизайнерские наркотики и целый цирк, буйствующий вокруг.

– Я говорил тебе, что это больше не мое. Наркотики – тоже. Я предпочитаю добывать адреналин и эндорфины естественным путем.

– Участвуя в мотокроссе и гоняясь за торнадо уровня F3, я в курсе.

– Это был F4, – поправляет он с ухмылкой.

Я закатываю глаза.

– Так что, вечеринок вообще не бывает?

– Ну, бывают, – он пожимает плечом, – конечно, время от времени. Какого черта нет? Я в этой жизни, чтобы кайфовать, как и все, и хочу выжать из нее по максимуму, но всё в меру. А такая вечеринка, как вчера? Только если ты рядом.

– Это было зрелище, – расширяю я глаза.

– По правде? – Он приподнимается надо мной с дьявольской ухмылкой. – Это было мягко по сравнению с некоторым дерьмом, с которым я сталкивался.

– Это... – я качаю головой, – я даже не могу представить, как это выглядело.

Он поворачивается на бок и подпирает голову рукой, его глаза сверкают, глядя на меня сверху вниз.

– Мои родители старались изо всех сил защитить меня, но я пробирался и на куда более жуткие тусовки. – Он становится серьезнее со следующим признанием. – Я не святой и никогда не стану им притворяться. За эти годы я совершил свою долю сомнительного дерьма. Но с тех пор как я в турах, я создал новые правила. После концерта я пишу, тренируюсь, заказываю хорошую еду – настоящую еду, – принимаю душ и отрубаюсь. – Он мягко берет меня за подбородок, привлекая всё мое внимание. – А теперь, когда выдается возможность, я добавлю свое новое любимое занятие, – его сопровождающая улыбка зажигает огонек в моей груди, – доводить свою прекрасную девушку до такого оргазма, что она засыпает.

– Девушку?

– Слишком быстро? – Он стонет и падает обратно на подушку. Я ловлю его взгляд на моем отражении в зеркальном потолке над нами, пока он обращается к нему. – Неужели ты и правда будешь продолжать отрицать, что всё стало серьезно еще в Сиэтле? Я ведь терпеливо ждал, блять, восемь недель между свиданиями.

Перекинув ногу через его торс, я поднимаюсь и сажусь на него верхом. Впитывая каждую его деталь, я провожу пальцами по его красиво зажившей татуировке. Теперь мне так многое ясно, с тех пор как я позволила своему облаку отрицания рассеяться. Часть этой ясности – осознание, что я никогда в жизни не хотела ничего сильнее, чем сохранить ту связь, что чувствую с обнаженным мужчиной подомной.

– Нет. Я не отрицаю это. Моя реальность теперь по эту сторону стекла, помнишь? – с легкостью говорю я, полностью покончив с этой частью, как бы ни пугали меня потенциальные последствия.

Глаза Истона вспыхивают облегчением.

– Наконец–то, господи.

– О, заткнись.

Он нежно проводит пальцами по моим влажным волосам, прежде чем откинуть их за обнаженное плечо. После тщательного и исследовательского душа мы сменили простыни на запасной набор, найденный в шкафу. Спустя несколько часов сна мы проснулись голодными, лишь чтобы снова их испачкать. Мы провели большую часть дня, изнуряя друг друга, прежде чем рухнуть, голые и переплетенные, прерываясь на короткий сон.

Повторять снова и снова.

Когда день сменился поздним вечером, мы кое–как доплелись до душа, чтобы помыться в последний раз, с намерением одеться и отправить меня в сторону дома. Джоэл забрал мой чемодан и выселил меня из моего отеля, прежде чем доставить его в этот номер. Даже с моим багажом, ожидающим неподалеку, – и долгим рабочим днем, маячащим завтра, – мы смогли добраться только до кровати, не надев ничего, кроме украшений. Рассматривая его, я провожу пальцем по гладкому черному кресту, лежащему на его груди.

– Кстати, о мессиях. Когда ты стал религиозным?

– Я не религиозен.

– Значит, не верующий?

Он наклоняет голову. – Я верю в душу, – его ответ продуманный. – Я слышал, как слишком многие истекали кровью и трескались в моих динамиках, чтобы не верить, так что естественно, что я верю, что их создала высшая сила. Но если есть религия, которой я следую...

– Это музыка, – заканчиваю я за него, и он кивает, зажимая крест между пальцами.

– Это талисман защиты от зла, подаренный сверхопекающей матерью. Полагаю, можно сказать, что «это фишка Стеллы».

Когда я сжимаю его бедра своими ногами, он хмурится.

– Что? Это что, более серьезное препятствие, чем то, что мне не нравятся «Ковбои»?

– Это «Лонгхорнс», Краун. Запомни уже. И нет, вовсе не это. Я чувствую то же самое. Я не принимаю всё это осуждение в организованной религии, но я верю в Бога и в любовь. Так что, полагаю, если у меня и есть религия, то это – человеческие истории, потому что они питают мою душу и заставляют меня верить в чудеса.

– Ладно, значит, мы согласны в этом, и это хорошо.

– Верно.

Он кладет ладони на мои бедра.

– Тогда почему ты оставляешь синяки на моих боках?

– Просто... то, что ты сказал потом. Это застало меня врасплох.

– Что я сказал?

– Не воспринимай это странно, но «это фишка Стеллы» напомнило мне о наших родителях.

– Не воспринимай это странно? – Он закатывает глаза. – Мы, блять, голые, в постели, а ты думаешь о наших родителях.

– К сожалению... да.

– И мне хочется знать, почему?

– Просто мой папа говорил то же самое, дословно, твоей маме, когда ухаживал за ней. «Это фишка Стеллы» было их фишкой, внутренней шуткой между ними, которую я прочитала в некоторых письмах.

Он морщится.

– Их история действительно тебя беспокоит, да?

– Нет, я всего лишь игнорировала твои звонки два раза в неделю в течение двух месяцев, потому что это на меня совсем не влияет, – говорю я безразличным тоном.

– Принято, – усмехается он, прежде чем возобновить свое опьяняющее прикосновение.

– Ты хотя бы прочитаешь письма?

– Потому что тебе так уж надоело с ними разбираться? Нет уж, блять, спасибо.

– Истон, это серьезно. – Я вздыхаю, а он сжимает мою руку, переплетая наши пальцы.

– Ладно, тогда давай поговорим об этом.

– Серьезно?

– Да, детка, – бормочет он, изучая наши сцепленные пальцы. – Серьезно.

Обрадованная перспективой разговора, я собираюсь слезть с него, но он хватает меня за бедра, останавливая.

– Ни за что, – он проводит языком по нижней губе, – если мы наконец поговорим об этом, я хочу сохранить свой вид.

Я не могу сдержать улыбку, даже закатывая глаза.

– Ладно.

Он проводит большим пальцем по морщинке между моих бровей, пытаясь ее разгладить.

– Я не хочу, чтобы это, мы, причиняли тебе боль или вредили твоей карьере. Я также не хочу, чтобы тебе приходилось чем–то жертвовать, особенно отношениями с отцом.

– Я не вижу, как этого можно избежать, – качаю я головой. – То есть, как мы можем этого избежать?

– Как бы мне не хотелось, – и как бы по–детски это ни казалось, – нам придется скрывать эти отношения ото всех. – Он прижимает губы к моим костяшкам, прежде чем положить мою ладонь себе на грудь. – Пока мы в этом, чтобы понять, что между нами, так что мы будем хранить это только между собой.

– Ладно, – легко соглашаюсь я, слишком легко, судя по его быстро темнеющему выражению лица.

– Но ненадолго, хорошо? Я не вру своим родителям. – Он морщится. – Мне никогда по–настоящему не приходилось.

– Я тоже, и я ненавижу это.

Страх начинает подкрадываться, пока мой разум перебирает наихудшие сценарии.

– Прекрати, – резко приказывает Истон. – Сначала мы разберемся с собой, а потом присмотримся к ним, прежде чем во всем признаемся. Мы в туре только до конца лета, и если будем добавлять концерты, возможно, до осени. Мы можем так делать, пока я не слезу с дороги. Пока я просто хочу сосредоточиться на нас, и я хочу, чтобы ты знала, что ты в безопасности... – Он проводит рукой по моей груди, где бьется сердце, – что это в безопасности со мной.

– Согласна... тогда, можно спросить, кто была та девушка?

Он прикусывает губу, сдерживая ухмылку.

– Я гадал, когда же ты спросишь.

Я сужаю глаза.

– Хватит тянуть.

– Я не тяну. Она дочь друга моего отца, у которого здесь, в Далласе, студия. – Он смотрит на меня настороженно. – Ты хочешь всю правду?

– Да.

– Мы трахались, когда мне было девятнадцать, и она была моим потенциальным вариантом для вечеринки, но я положил этому конец, как только она появилась прошлой ночью.

Я сглатываю, ненавидя тот факт, что была права насчет их общего прошлого.

– Я не хотел отзывать приглашение после того, как уже позвонил, но я не давал ей никаких намеков, что мы сойдемся, когда это делал. Я просто был... в ярости. Но до твоего прихода я дал понять, что жду кого–то.

– Такой джентльмен, – ехидничаю я.

Он проводит пальцем по слабой линии загара на моей шее, его руки соблазняют и успокаивают, а слова жгут.

– Прости, если это тебя беспокоит.

– Беспокоило бы больше, если бы ты был нечестен на этот счет.

– Уверена? – Он приподнимает бедра, встряхивая меня. – Выглядишь довольно обеспокоенной.

– Заткнись.

– Я никогда не буду лгать тебе, Натали.

– Я знаю, и мне это в тебе нравится.

– Я говорил тебе прошлой ночью: ничто за той дверью не сравнится с тем, что я чувствую по эту сторону двери с тобой, и я имею это в виду. – Он сжимает мои бедра, привлекая внимание. – Я никогда в жизни не ревновал так, чтобы это могло спровоцировать насилие, так что, туше, Красавица, потому что Чад, блять, выбесил меня.

– Ну, он быстро сообразил, что происходит между нами. Это должно сказать тебе всё, что нужно знать, но можем мы ввести правило «бывшие не ближе десяти миль»?

– Давай сделаем это, блять, сто.

– Меня устраивает. Но в моем случае тебе не о ком беспокоиться.

– У меня тоже.

– Итак, – я ухмыляюсь. – Сколько же вообще стоит такая широкая вечеринка?

– Не беспокойся об этом.

– О, – я хихикаю и щипаю его за бока. – Опять забалуешь насчет денег?

– Нет, но ты уже склонна к бегству, так что я ни хрена не скажу.

– Тридцать штук?

Он скрывает выражение лица, отказываясь отвечать.

– Сорок?

– Это неважно. Оно стоило каждого, блять, цента. Разве ты не видела, как я мучился?

– Я не особо обращала внимание, потому что была слишком занята, пытаясь не перепрыгнуть через диван с голыми женщинами, чтобы выцарапать тебе глаза.

Его блуждающий взгляд загорается, он двигает бедрами, и его член твердеет подо мной.

– Я видел твое любопытство с той минуты, как ты вышла на площадку, видел, как ты заинтригована, – он приподнимается, чтобы взять мой сосок в рот, шумно посасывает, прежде чем отпустить, – как ты возбуждалась. – Он вращает бедрами подо мной, вырывая низкий стон с моих приоткрытых губ. – Я, блять, слеп от потребности прикоснуться к тебе, – бормочет он, прежде чем снова откинуться на подушку и подбросить меня, на этот раз своим толстым членом. – Я хотел выудить каждую грязную мысль, каждую фантазию из твоей прекрасной головы и воплотить их с тобой.

– Откуда ты знаешь, что они были грязными?

– Ты шутишь? Я читаю тебя так легко, что это смешно.

– Что ж, – я слышу возбуждение в своем голосе, пока упираюсь руками в его грудь и дразняще провожу своей промежностью вдоль ствола его члена. – Но вместо этого ты наказал меня.

– Это было справедливое наказание. Но у меня есть для тебя – для нас – есть гораздо больше взамен тому любопытству, что было написано у тебя на лице. – Он проводит языком по нижней губе. – Я буду тем мужчиной, что удовлетворит каждую твою грязную фантазию. Бьюсь об заклад.

– М–м, и о чем я сейчас думаю?

– Что ты хочешь, чтобы тебя целовали, трахали и любили как следует, и хочешь, чтобы это сделал я. – Его слова ненадолго ошеломляют меня, пока он хватает меня за бедра, контролируя мои движения и вращая своими, возвращая меня прямо на грань оргазма. Он уже изучил мое тело до такой степени, что может довести меня до него, прежде чем я сама осознаю, что способна на это.

А насчет того, что заставляет мое сердце биться чаще, – он прав. Я действительно хочу, чтобы это был он – тот, кто целует меня, трахает и любит как следует, но вместо того, чтобы признать это, я сжимаю его внушительную длину в руке и приподнимаюсь, чтобы принять его внутрь себя.

Видя мою решимость, он резко поднимает подбородок, бросая вызов, пока трется о меня взад–вперед, опускаясь все ниже с каждым дразнящим движением, покрывая собой всё больше.

– Ты кончишь первой, – заявляет он с решимостью в горячем тоне, – именно так. – Он ускоряет темп для убедительности.

Мои бедра начинают дрожать от восхитительного трения, которое он создает, а его выражение лица становится томным.

– Боже, – хрипло шепчет он, – ты так чертовски идеальна.

Его похвала отправляет меня на орбиту, пока я двигаюсь навстречу ему, подпитывая огонь. Как только я начинаю разваливаться на части, он приподнимает меня и слегка входит. Я сжимаюсь вокруг него, когда оргазм охватывает меня, волна накатывает так внезапно, что я впиваюсь ногтями в его грудь.

– Спокойно, Красавица, – сквозь зубы говорит он, когда дрожь стихает. Капли пота выступают на моих висках, пока боль и удовольствие смешиваются в самом восхитительном коктейле. – Я знаю, тебе больно.

– Мне всё равно. Я хочу тебя, пожалуйста, Истон, сейчас, – я вращаю бедрами, требуя, пытаясь принять его размер. Какой бы влажной я ни была, даже после оргазма, мне трудно принять его.

– Черт. – Истон останавливает мои бедра, удерживая мой взгляд, прежде чем нежно войти в меня толчками. Я зову его по имени, пока он медленно вводит в меня каждый восхитительный дюйм, пока я не оказываюсь полностью на нем. Нанизанная на его идеальный член, я беру инициативу в свои руки, упираясь ладонями в его бедра для упора и медленно начиная вращать бедрами.

С расслабленной челюстью и полуприкрытыми глазами, Истон смотрит на меня так, будто на земле больше никого не существует. И я чувствую эту правду, потому что когда мы соединены так, для меня тоже никого больше нет.

– Всё, – стонет он, нежно входя в меня, пока я вращаю бедрами. – Каждая, блять, частичка тебя, – хрипит он.

Вместе мы сливаемся в идеальном ритме, пока я смотрю на него сверху вниз, опьяненная его выражением лица, чувствами, которые он извлекает из меня. Подушечкой пальца Истон начинает лениво проводить по цепочке на моей талии, скользя пальцем вперед и назад в гипнотизирующем ритме, совпадающем с движениями моих бедер. Мы сохраняем наш безмолвный темп, пока я раздвигаю бедра, чтобы принять его глубже. Его глаза становятся расплавленными от более полного соединения, а выражение лица – ошеломленным.

Я шепчу его имя, слыша эмоции в своем голосе, и его палец замирает, пока он изучает мой взгляд. Не в силах выразить словами то, что я чувствую, я молюсь, чтобы он прочитал мои мысли сейчас, как он это делает так легко, потому что то, что я чувствую к нему в этот момент, неописуемо. Мгновенно он приподнимается и садится, охватывая мои щеки ладонями. Здесь он держит меня в плену, пока я трепещу внутри своей кожи, на грани того, чтобы отдать себя ему, давая ему ясный вид на эмоциональную перегрузку – не утаивая ничего.

– Отпусти, детка, – мягко побуждает он, – я буду с тобой.

Мое сердце взлетает, когда его слова окружают меня. Зная, что он со мной во всех смыслах, что имеют значение, – физически, духовно, эмоционально, – я совершаю прыжок.

Глава 40. Истон

«Woman» – Mumford & Sons

– Просыпайся, Спящая Красавица, – бормочу я у ее виска, покоящейся на моей груди, пока Джоэл останавливает внедорожник.

Она пробуждается, ее рука скользит вверх по моей груди, когда она приподнимается и смотрит в окно.

– Где мы?

– На частной взлетной полосе в Лав–Филд. – Накрывая ее руку своей, я киваю Джоэлу в зеркало заднего вида. – Дай нам минутку, дружище.

– Конечно, – отвечает Джоэл, подмигивая Натали, прежде чем быстро выйти.

– Какого черта? – поворачивается она ко мне, голос все еще густой ото сна. – Истон, пожалуйста, скажи, что ты не зафрахтовал самолет, чтобы отправить меня домой.

– Я не зафрахтовал самолет, чтобы отправить тебя домой, – повторяю я механически, прежде чем она шлепает меня по груди.

– Серьезно? Я могла бы лететь обычным рейсом. От Далласа до Остина лететь минут пятнадцать.

– Я обещал доставить тебя домой и уложить в постель к полуночи. Это единственный способ сдержать половину этого обещания, потому что если я уложу тебя, я не успею на свой следующий концерт.

– Я понимаю, – она улыбается. – Правда. Я тоже не хочу тебя покидать. Особенно сейчас. – Она наклоняется и целует меня в горло.

На мгновение мне вспоминается, как она выглядела, паря надо мной, пока я проводил пальцами по цепочке на ее талии. Ощущение ее влажной жары, сжимающейся вокруг меня, пока она смотрела на меня, было самой сексуальной вещью, которую я когда–либо видел. Но именно чувство, пробегавшее между нами, врезало тот момент в память как тот, что я никогда не забуду.

Мое влечение к ней гудит во мне сейчас – звериная угроза, которую я никоим образом не хочу запирать в клетку. Даже если глубина того, что я уже к ней чувствую, пугает меня, я не сделаю ничего, чтобы остановить это. Именно ярость, с которой я хочу ее, – в моей потребности обладать ею, – заставляет меня перепрыгивать через барьеры, которые я раньше никогда не осмеливался преодолевать. Вот почему важно, чтобы мы закончили этот разговор до ее отъезда. Она снова целует меня в горло, прежде чем отстраниться и провести пальцем по моей челюсти.

– Детка, постой, – я стону и немного отдаляюсь.

– Почему? – Она отстраняется и тревожно оглядывается. – Они видят внутрь?

– Нет, но я уже возбужден, и если ты сделаешь это снова, я, черт возьми, трахну тебя в этом внедорожнике, пока Джоэл стоит в паре шагов.

– Ты ведешь себя так, будто у меня нет права голоса.

– Хочешь проверить? – дразню я.

– Нет, – отвечает она с ухмылкой, а я заставляю себя вернуться к сути.

– Нам не удалось провести ни одного полноценного разговора за весь день.

Она приподнимает бровь.

– Это не жалоба.

Ее губы изгибаются в душную, задумчивую улыбку, и я возношу короткую молитву создателю душ, чтобы это чувство никогда меня не покидало.

– Не могу поверить, что ты зафрахтовал для меня самолет.

– Тебя будет ждать машина, когда приземлишься, чтобы отвезти домой.

– Истон, это слишком.

– Нет, это не так, – защищаюсь я, перебирая пальцами завитки на ее плече.

– Мне не нравится, что ты потратил деньги.

– Для меня оно того стоило, особенно теперь, когда я знаю, какие смертельные ловушки – техасские шоссе. Я не хочу, чтобы ты когда–либо, блять, ездила по ним, но это не то, что я могу исправить сегодня. – Я киваю в сторону окна. – Это самый быстрый и безопасный способ доставить тебя домой, и что–то подсказывает мне, что для тебя это не первый частный перелет.

Она кивает, ее шея слегка краснеет.

– У Херст Медиа есть свой самолет. Так что да, не могу сказать, что это мой первый частный перелет. – Она смотрит на ожидающий самолет за окном. – Но это немного чересчур.

– Ты же знаешь, что для меня это не имеет, блять, никакого значения, да?

– Я просто не хочу, чтобы ты думал, что я ожидаю таких вещей.

– Жди от меня многого, – подталкиваю я ее. – Многого.

– Истон, – бормочет она в ответ, наши руки набирают обороты, лаская друг друга, – тебе не нужно меня баловать.

– Я хочу этого, так что позволь мне.

– Ладно, – вздыхает она, – пока ты позволяешь мне ту же свободу.

– Посмотрим.

Она закатывает глаза.

– Ты невыносимый мудак. И что, ты будешь держать меня в неведении?

– Я хочу, чтобы у нас всё получилось, – заявляю я, приводя ее в состояние готовности, отчего ее улыбка меркнет.

– Я тоже.

– Так что какое–то время это будет казаться сложным для понимания, но есть вещи, в которых мы можем договориться сейчас, чтобы облегчить ситуацию. Вчерашняя вспышка ревности... Мне не понравилось это чувство.

Она смеется и качает головой, затем немного пригибается под моим взглядом.

– Прости, но это немного смешно. Ты же понимаешь, что уже тысячи женщин просто мечтают, чтобы ты переспал с ними.

– Ты с той же легкостью могла бы заполучить любого мужчину на той вечеринке, просто посмотрев на него вчера вечером. Мы на равных, и ни на секунду не думай, что это не так.

– Не хочу спорить, но мужчины не бросают свои трусы на мой стол, пока я работаю.

– Я почти уверен, что для этого потребовалось бы не так уж много усилий.

Она улыбается, и, как бы этот вид меня ни радовал, у меня нет выбора, кроме как омрачить настроение.

– Нам действительно нужно поговорить об этом.

– Я слушаю.

– Назови всех, кому ты доверяешь.

– Легко: мои родители и мои лучшие друзья Холли и Деймон. Я безоговорочно доверяю им всем. Еще есть сестра моего отца, тетя Никки, и его кузина Сьерра, но она сейчас живет в Калифорнии. А что?

– С этого момента ты не можешь доверять никому из них.

– Что? – она щурится, словно эта идея абсурдна.

– Не когда дело касается нас. Выслушай меня, – умоляю я. – Если ты действительно хочешь сохранить нас в тайне, мы должны полностью исчезнуть с радаров. Никаких доверенных лиц. Только на время. За исключением Перси.

– Моего коня? Серьезно?

– Должно быть именно так.

– Но прошлой ночью... – начинает она, а я поднимаю руку.

– Прошлой ночью несколько человек заметили, как я ушел с вечеринки с потрясающей, но неузнаваемой женщиной. На такой вечеринке это в порядке вещей. Поэтому я не волновался.

– Боже, – она расширяет глаза, – поняла насчет группи.

– Но так не будет, когда медиа впервые получат четкий снимок нас вместе.

– Как думаешь, почему я была так параноидальна?

– До прошлой ночи нам нечего было скрывать, кроме нашей связи.

– Теперь есть. – Ее улыбка возвращается.

– Да, детка, теперь есть, – ухмыляюсь я в ответ. – Как бы мне ни ненавидеть то, что я скажу дальше, и думаю, тебе это тоже не понравится, я считаю, что тебе пока не стоит приходить на концерты. Особенно учитывая, что мой отец будет на многих из них и будет останавливаться в тех же отелях, что и группа.

– Ты прав. Мне это ужасно не нравится. Смотреть, как ты играешь, – моя новая зависимость.

– Я хочу, чтобы ты была там. Я обожаю петь для тебя, но, серьезно, Натали, если мы хотим сохранить это в тайне, мы не можем позволить никому видеть нас вместе. И пока мы не во всем признаемся нашим родителям, я буду раздавать соглашения о неразглашении, как конфеты. Но даже тогда мы не в безопасности.

– Я сама медиа, Истон, так что я, очевидно, понимаю, но... даже Холли нельзя?

– Хорошо, что ты еще ей не рассказала, а теперь выслушай, почему.

Она жестом предлагает мне продолжить.

– Итак, ты рассказываешь Холли, но умалчиваешь, о ком речь. Угадай, кому она расскажет?

– Никому. Я же говорила, она...

– Пока случайно не проговорится при Деймоне или за ужином с твоими родителями. С того момента – и я имею в виду любого момента, – когда ты сломаешься и признаешься, кому бы то ни было, это может превратиться в снежный ком. Поверь мне. У тех, кому ты доверяешь больше всего, есть те, кому доверяют они. Твоя секретная информация, важная как жизнь и смерть, становится секретом, который они обсуждают за кофе в приглушенных тонах.

– Холли никогда бы не...

Я приподнимаю бровь.

– Черт, ладно, я поняла. – Она кивает. – Логика ясна.

– Джоэл – единственный человек на свете, кому я по–настоящему доверяю сохранить нашу тайну, и он нам очень понадобится, если мы хотим это провернуть.

– Хорошо, я тебе верю, и я обожаю Джоэла.

– Я знаю, Красавица. Он отвечает тебе взаимностью.

Я отстегиваю ее ремень безопасности и усаживаю ее верхом на себя.

– Мне придется быть всем сразу: твоим парнем, лучшим другом и доверенным лицом. Меня это устраивает, но только до тех пор, пока мы не во всем признаемся нашим родителям. Хорошо?

Она твердо кивает. – Хорошо. Значит, только Перси.

– Или мне, – пытаюсь я ее успокоить. – Ты можешь ругать меня мне же.

– Так это не работает, – ухмыляется она.

– Знаю. Неважно. Я буду знать, когда ты в ярости. Ты почти так же плохо скрываешь эмоции, как моя мама.

– Во–первых, я не эмоциональная...

– Только со мной, – заканчиваю я, и каждое учащенное сердцебиение из–за ее близости подтверждает то, что я уже знаю, – эта женщина близка к тому, чтобы завладеть мной.

– И хотя правило «ни одного бывшего в радиусе ста миль» действует, блять, в полной мере, – добавляю я, – неуверенность и ревность разрушат нас быстрее, чем возможное разоблачение, – по крайней мере, когда речь идет о твоем образе мыслей.

– Ты бы тоже так думал, если бы знал то, что знаю я. Истон, пожалуйста, просто прочти письма.

– Нет, – твердо говорю я, прежде чем быстро сменить тему. – Так что мы должны всегда сохранять голову на плечах. Любая фотография или прочитанная тобой статья обсуждается до того, как мы начнем спорить.

– Скажи это самому себе и моему многострадальному влагалищу. Ты и правда ревнивый идиот, что иронично, ведь это мне приходится иметь дело с толпами женщин, пытающихся пролезть в твой гостиничный номер.

Я с раздражением качаю головой.

– Тебе не придется с этим иметь дело. Тебе никогда не придется с этим иметь дело. Я уже...

– Прошел через это, да, я знаю. Это всё, что мне нужно знать, большое спасибо. – Ее глаза темнеют. – Следующий город – Атланта, верно?

Я не могу сдержать ухмылку.

 – Ты знаешь мое расписание концертов?

Ее шела краснеет, и я ухмыляюсь.

– Она краснеет.

– Ты превращаешь меня в слабую женщину.

– Ты шутишь, да? – я усмехаюсь и провожу большим пальцем под ее нижней губой. – Ты сражалась, как, блять, настоящий генерал.

– Перед тем как проиграть, – добавляет она.

– Нет, детка. Признаться мне – для этого потребовалась сила, и, слава богу, ты это сделала.

– Я никогда не была так счастлива проиграть, – бормочет она, пока Джоэл один раз стучит по капоту, давая понять, что время вышло. Я борюсь с желанием улететь с ней и провести неделю в Остине, потерявшись в ее мире, внутри нее. Хотя сомневаюсь, что это достаточно приглушит быстро нарастающую боль. – Следующие несколько остановок будут адскими по графику, но ты сможешь прилететь через две недели? На озеро Тахо?

– Да, – кивает она, – я позабочусь, чтобы смогла.

– Я найду нам идеальное место.

Джоэл снова стучит по капоту.

– Черт, тебе нужно садиться сейчас, иначе это нарушит их план полета.

– Ладно. – Она быстро целует меня в губы, а я сжимаю ее и отвечаю ей столь же страстно. – Увидимся через две недели, – вздыхает она, слезая с моих колен и хватаясь за ручку двери, ее выражение становится мрачным.

– Натали...

Она поворачивается ко мне, ее взгляд полон тревоги. – Мне просто не нравится ощущение, что нас обокрали прямо на старте, понимаешь?

– Скажи, как это исправить.

– Это нельзя исправить... но в то же время ты подарил мне... – она качает головой, ее электрически–синие глаза потрясают меня, как и ее расплывающаяся улыбка, которая освещает весь мой, блять, мир.

Черт возьми, эта женщина.

– Истон, прошлая ночь была лучшей ночью в моей жизни.

– В моей тоже, – ласкаю я ее щеку. – У нас будет еще много таких, так что не позволяй случайным мыслям отнять это у нас, хорошо? Не позволяй своему чувству вины разрушить это. Пиши мне. Говори со мной об этом. Пусть это будет твое первое обещание мне.

Она кивает, пока я прижимаюсь лбом к ее лбу.

– Скажи это.

– Обещаю, Истон.

– Хорошо. А я обещаю сделать всё возможное, чтобы сохранить это между нами, пока ты не будешь готова поговорить с отцом.

– Спасибо, – бормочет она мне в губы.

– Иди, пока я не сделал что–нибудь по–настоящему глупое.

Тревога охватывает меня от тысячи возможных провалов, но она усмиряет мои хаотичные мысли нежностью своего поцелуя, успокаивая меня, пока мы отчаянно пьем друг из друга. Я погружаюсь в ее привязанность, в ее потребность во мне, в обещания, которые нам еще предстоит дать, и в признание, танцующее на наших языках, пока наше время истекает. Она разрывает поцелуй с последним стуком Джоэла и выходит из внедорожника, направляясь к самолету и поднимаясь на борт, не оглядываясь. Хотя это ранит, как удар, я понимаю почему. По той же причине, по которой я не могу полететь с ней и уложить ее спать.

Я наслаждаюсь тем, что означает эта боль, тем, что передает мое сердце.

Моя грудь сжимается невыносимо, пока я наблюдаю, как самолет рулит по взлетной полосе, вспышки последних сорока восьми часов проносятся в моем сознании, а наша связь продолжает гудеть во мне с силой цунами. Когда ее самолет поднимается в закат позднего лета, боль в моей груди начинает бушевать, лишь подтверждая глубокую истину, которая начала формироваться во мне месяцы назад.

Истину о том, что наши души сошлись воедино еще до того, как наши тела соединились, и это больше нельзя отрицать или отменить

Глава

41.

Истон

«Girl, You’ll Be a Woman Soon» – Rafferty

– Отличная вещь, чувак, – Так хлопает меня по плечу, пока он и Сид сходят со сцены в поисках пропитания. Наша проверка звука затянулась дольше обычного – спасибо моему настойчивому желанию начать работать над новым кавером, который я решил, что мы освоим после отъезда из Далласа.

– Согласен. Увидимся вечером.

Сид кивает мне и ЭлЭлу в безмолвном прощании, за ним клубится дым от вейпа. Помимо басовой линии, я пришел к выводу, что мычание и жесты – это избранный язык любви Сида. Сид скрытен, и в этом у нас есть общая черта.

В основном, я разобрался в своих товарищах по группе, со всеми их причудами, кроме одного. Я смотрю на ЭлЭла, который устроился на моей скамье для пианино, делая пометки на полях своей партитуры. Когда он чувствует мой взгляд на своем профиле, он останавливает карандаш и смотрит на меня в ответ.

С тех пор как мы уехали из Далласа, я был с ним на грани враждебности, и он, должно быть, знает почему. В ответ он делал вид, что ничего не понимает. Извинения, которые он уже должен был принести, сейчас кажутся бессмысленными, но я чувствую энергию нерешительности, исходящую от него, когда он наконец говорит:

– Слушай, приятель, я не знал...

– Какого хрена ты не знал, – перебиваю я. – Позволь мне прояснить. Мне плевать, что ты талантлив и тебя будет сложно заменить. Если ты когда–нибудь снова посмотришь на – или будешь преследовать – любую женщину, которая со мной, ты, блять, свободен.

– Это чертовски мелочно, – парирует он. – Я уже был в процессе, когда она застала нас за делом.

– Тогда, может, не стоит так стремиться получить минет на публике.

– Это была твоя вечеринка, и она не была с рейтингом PG. Если я правильно помню, всё было с точностью до наоборот.

– И это делает меня ответственным за твое поведение? – Я закатываю глаза и делаю шаг к нему. – Я уже скептически относился к тебе лично, когда мы нанимали тебя, так что любые шансы на изменение моего мнения были уничтожены твоей реакцией.

– Она смотрела на меня, – защищается он.

– Она увидела нечто, что зацепило... шокировало ее. В свою очередь, ты увидел возможность, – отрезаю я. – Это поведение, блять, хищника. Я узнаю его, когда вижу, так что не прикидывайся невинным.

– Это далеко не так, приятель.

– Я тебе не, блять, приятель, – огрызаюсь я, поворачиваясь, чтобы уйти со сцены, пока гнев не одолел меня.

– Нет, не приятель. Ты блядский избалованный мудак. Я бы почти обрадовался, если бы ты выполнил свою угрозу и уволил меня, – бросает он мне в спину. – По крайней мере, я получил бы половину зарплаты и избавился бы от твоего, блять, занудного характера. Я не вижу проблемы. Она просто очередная, блять, телка.

Красная пелена застилает мое зрение, я поворачиваюсь и за два шага наношу ему правой прямо в лицо, опрокидывая его назад вместе со скамьей. Искушенный желанием наброситься, я делаю несколько успокаивающих вдохов, пока он с усмешкой смотрит на меня снизу, его губа обильно кровоточит.

Вздыхая, я хватаю полотенце с пианино и приседаю, чтобы оказаться с ним на одном уровне, пока он продолжает сверлить меня взглядом. По его лицу мелькает нерешительность, словно он решает, стоит ли наносить ответный удар. Я даю ему достаточно возможностей сделать это, прежде чем протягиваю ему полотенце.

– Ты заслужил это, и теперь я знаю, на чьей мы стороне, но давай без дерьма. Я так же наблюдателен, как и ты, Лейф, и ты прекрасно знаешь, что она не просто очередная, блять, телка. Независимо от того, кем она является или не является, не твое дело пытаться это выяснить. Твое дело – приходить и играть на гитаре.

– Как скажешь, босс, – огрызается он с явным пренебрежением, прежде чем выхватить полотенце и вытереть рот. – Мне плевать, что ты думаешь обо мне, потому что ты нихрена не знаешь.

– Что ж, пожалуйста, ЭлЭл, если я ошибаюсь насчет тебя, не стесняйся, блять, удиви меня.

Он сплевывает кровь в полотенце и швыряет его обратно в меня, прежде чем встать.

– Неважно, будто мне не плевать, в кого ты суешь свой хер.

– Просто держи свое гребаное дерьмо подальше от меня и...

– Какого черта здесь происходит? – кричит отец, выходя на сцену, и я бросаю на ЭлЭла предупреждающий взгляд.

– Просто недоразумение, – быстро предлагает ЭлЭл, не отрывая глаз от моих. – Очевидно, я переступил черту с особой пташкой Истона, – заявляет он, оскаливая окровавленные зубы, и этим решает свою судьбу со мной.

Блять.

Я практически могу предсказать будущие проблемы, которые он может создать, и не только для меня лично. На данном этапе я надеюсь, что группа помнит только имя Натали. Я не думал о долгосрочных последствиях, вообще ни о чем не думал, когда подобрал Натали, потому что, честно говоря, она убедила меня, что у нас ничего не будет. Долгосрочные перспективы – вот что не давало мне уснуть, как только она уснула у меня на руках в том отеле в Далласе.

– Какая такая особенная птичка? – спрашивает отец.

– Просто девушка, с которой познакомился в туре, – лгу я. – Всё закончилось в Далласе.

Затянувшийся взгляд ЭлЭла и зарождающаяся ухмылка говорят мне, что он знает, что я лгу, и только что получил рычаг воздействия. Слава богу, он не имеет ни малейшего понятия, кто такая Натали, и какой ущерб это может нанести. Я припарковался в квартале от «Austin Speak», перед кофейней,  но я не сомневаюсь, что Лейф был в курсе каждого ее слова в дороге и слышал, как она упомянула, что работает в медиа. Это уже перебор. Паутина уже плетется в направлении, которое мне не нравится, а прошло еще меньше недели.

Я ненавижу лгать – особенно отцу, – но я буду делать это ради нее, ее будущего, ее счастья и наших отношений. Пока что.

– Если всё закончилось, то в чем проблема?

– Серьезно, пап?

Отец, как никто другой, должен понимать мое стремление защитить любую женщину от таких ходячих ЗППП, как ЭлЭл. Одно лишь воспоминание о том, как она возбудилась, наблюдая, как ему делают минет, заставляет мою шерсть встать дыбом. Дело не столько в ревности – хотя она играет большую роль, – сколько в его реакции на ее естественное любопытство. Я практически видел, как он облизывал свои волчьи губы, оценивая ее восприимчивость. Я никогда в жизни не хотел так физически прекратить существование другого человека, как в тот момент, когда увидел намерение ЭлЭла попытаться заманить ее к участию. Даже с десяти футов я почувствовал его умысел.

Отбросив эти мысли, я вывожу на первый план то, что важно. Мой приоритет сейчас – чтобы личность Натали оставалась в безопасности. Я ее секрет, и, к сожалению, она должна быть моим. В течение следующих трех месяцев, максимум четырех, это выполнимо, но будет чертовски сложно с учетом всего медийного внимания, которое начинает фокусироваться на нас.

Губы ЭлЭла изгибаются, когда он, очевидно, считывает мою панику – несмотря на мои попытки скрыть ее, – вбивая еще один гвоздь в его собственный гроб.

– Увидимся за кулисами, – говорит он отцу, прежде чем самодовольно удалиться. Отец смотрит ему вслед, затем поворачивается ко мне, молча требуя объяснений.

– Он сделал ей очень похабный пас, зная, что она со мной.

– И ты ударил его сейчас? После случившегося?

– Он заслужил. Поэтому он не стал мстить.

Я начинаю собирать разбросанные по роялю ноты, но отец хватает меня за руку, и мои покрасневшие костяшки оказываются на виду.

– Будет жечь, как удар, когда будешь играть сегодня вечером. – Он трясет моим за мой опухающий кулак. – Эта штука, блять, куда ценнее, чем драться из–за какого–то мимолетного романа в туре.

Я вырываю руку из его хватки.

– Может, в твое время ты и относился к женщинам как к моющему средству, но это не мой стиль.

– Какого хрена? – взрывается он. – Ты говоришь мне такое? Я был верен твоей матери еще до твоего появления на свет и все время, пока ты существуешь.

– Неужели? – спрашиваю я, не зная, к чему ведет эта линия вопросов. Я тяжело выдыхаю, видя, как в его глазах вспыхивает ярость. – Прости, пап. Черт, прости.

Когда его гнев рассеивается благодаря моим извинениям, я считаю его способность так легко отпускать ситуацию суперсилой, которой мне хотелось бы обладать. Но это из–за нее. Я знаю, что это из–за нее, и «мимолетный» – не то слово, которое я бы с ней связал. Она под моей кожей, заряжает мои дни, словно молния в моих жилах. Я уже пропал.

– Что, черт возьми, с тобой творится? И не ври мне.

– Я в стрессе, – честно говорю я. – У меня много мыслей в голове.

– Тогда возьми день. Возьми два. Тебе не обязательно писать в свои выходные. Найди чем еще заняться.

– Я справлюсь с этим, с туром, сам, – огрызаюсь я.

– Ты теперь на меня нацелился?

– Нет, господи. – Я провожу ноющей рукой по волосам. – Я просто, блять, вмазал парню. Извини, если я еще не пришел в себя.

– Я знаю, что ты справишься сам, Ист, и я не сомневаюсь в тебе. – Его внимательный взгляд следует за мной, прежде чем я поворачиваюсь спиной, чтобы разобрать ноты. – Что ты от меня скрываешь?

На мгновение я допускаю мысль затронуть эту тему с ним. Мы с Натали действительно договорились как–нибудь осторожно прощупать почву у наших родителей. Я открываю рот, чтобы заговорить, но слова замирают на губах, когда он поднимает скамейку для пианино, которую уронил ЭлЭл.

– Твоя, блять, вспыльчивость, – рявкает он, глядя на меня так, что я чувствую себя ничтожным. – Тебе нужно взять себя в руки, сынок, и быстро, иначе в долгосрочной перспективе это тебе всё испортит. Большие вещи, важные вещи. У меня такой же характер, но я никогда не позволял ему поглощать себя так, как он начинает поглощать тебя.

– Это вопрос уважения, – говорю я ему. – У него нет его к себе, не говоря уже об остальных. Я говорил тебе, что у меня было предчувствие насчет него, и я обычно прав.

– Он музыкант, которому нужна зарплата, и он каждую ночь без подстав выходит с тобой на сцену, – отчитывает отец. – Неужели оно того стоит – связываться с ним из–за случайной связи в туре? – Он качает головой. – И чтобы мы поняли друг друга: все деньги, блять, мира, не смогут исправить ущерб, нанесенный вспыльчивым характером.

– Он заслужил, – объясняю я. – Ему делали минет на вечеринке, и он пытался заманить ее в эту компанию, зная, что она со мной. Она не из таких. Она невинна. Вот почему он не стал драться в ответ.

Отец не пропускает ни секунды.

– Тогда он заслужил.

– Блять, спасибо. – Я выравниваю ноты в руках. – Я не выношу его. Мы заменим его после тура, – я киваю в направлении, куда ушел ЭлЭл.

– Хорошо. Я поверю тебе на слово. – Проходят долгие минуты, пока я упаковываю свою сумку. Отец тяжело вздыхает, прежде чем нарушить тишину. – Я люблю его, сынок. Я люблю этого парня всей душой, но его яд, возможно, просачивается в тебя уже слишком сильно.

Смятение на мгновение ослепляет меня, пока до меня не доходит.

– Бенджи?

– Он для меня как сын, но он чертовски озлоблен, и, к сожалению, его восприятие немного, блять, искажено из–за того, через что он прошел с Беном и Лекси. Он умен. Признаю это, возможно, умнее всех нас. Где–то глубоко в нем есть доброе сердце, но не обманывайся: на данный момент в его жилах течет больше яда, чем крови.

– У него сильное отвращение к нашему правительству и проблемы с обязательствами, но это его право. Поверь, что у меня есть собственный ум.

– Понимаю. Мне просто не нравится его путь. Он начинает меня беспокоить, и я не хочу, чтобы ты принимал его слова за чистую монету, особенно сейчас.

– Хватит. Весь этот разговор не нужен. Мы можем быть близки как братья, но я не разделяю все его убеждения.

– Ладно. – Отец указывает на мою руку. – Тебе нужно приложить лед.

– Да, пожалуй.

– Тогда пошли, мне нужна сигарета, и я чертовски голоден, – подталкивает он, уже роясь в кармане в поисках сигарет.

Перекинув сумку через плечо, я чувствую, как в кармане вибрирует телефон – входящий звонок. Полагая, что это, вероятно, Натали, я сопротивляюсь желанию придумать оправдание, чтобы ответить, и вместо этого продолжаю разговор с отцом.

– Что именно произошло между ними?

Отец пожимает плечами.

– Лекси изменила, и Бен не смог ее простить. В то время я не мог его винить. Они были сильно связаны, и это было довольно жестоко. Когда она попыталась двигаться дальше, он тоже не смог простить ее за это. Никто из них не мог по–настоящему отпустить, так что они метались туда–сюда годами. Он зачал с ней ребенка в ночь, когда я женился на твоей матери.

– Я не знал этого.

– Ага. Он хорошо к ней относился, пока она была беременна. Можно было разглядеть потенциал для примирения, но этого так и не случилось. Я никогда по–настоящему не понимал, почему они не могли собраться вместе, пока несколько лет назад не решил, что причина была и остается той, что всегда была, – группа.

– Лекси не смогла справиться с ролью жены рок–звезды, – добавляю я, вспоминая тот же разговор с Натали вСиэтле.

– Именно. – Он задумчиво поднимает взгляд. – Как бы близки мы ни были с Беном, я понял, что ее измена изменила в нем что–то к худшему. Это как если бы их отношения, катящиеся под откос, медленно отравляли их обоих.

– А как насчет тебя и мамы?

Он хмурится, пока мы идем по коридору за кулисами.

– Что насчет меня и мамы?

– О чем ты думал, когда вы были вместе?

– Мы сошлись, когда я был на дне, так что мои мысли были разбросаны. Ты это знаешь.

– Да, но у вас двоих когда–нибудь были такие же проблемы, как у Бена и Лекси?

– У нас были проблемы с самого начала из–за моих обстоятельств. Мне было абсолютно нечего ей предложить. Твоя тетя Пейдж была, блять, в ярости, и не хотела, чтобы я приближался к ее младшей сестре. Это само по себе было кошмарно. Печальная часть была в том, что я тогда соглашался с Пейдж, но, слава богу, твоя мама – нет.

– Мама изменяла?

Отец замирает, когда мы выходим из здания, с сигаретой в зубах.

– Что? Нет. Нельзя изменить, если ты не с человеком. Мы расстались, меня подписал лейбл, и я отправился в тур, а ей нужно было закончить учебу. Мы находились в совершенно разных местах.

– Так она спала с кем–то?

– Ты серьезно спрашиваешь меня о сексуальной истории твоей матери?

– Мне просто любопытно. – Я пожимаю плечами, пока он открывает дверь и мгновенно прикуривает, прежде чем выдохнуть дым.

– Мы расстались не на несколько дней, сынок. Мы провели годы друг без друга, прежде чем снова сошлись. Не могу говорить за нее, но для меня первые два года были адом, и со временем становилось только хуже, потому что я знал: если мы пробудем в разлуке дольше, я потеряю ее навсегда.

– Что ты от меня скрываешь? – я возвращаю его же вопрос, зная, что он раскроет карты.

– Нечего скрывать. Твоя мама написала нашу историю, – он ухмыляется, – и ее можно взять на Амазоне.

Меня охватывает зловещее предчувствие, когда я понимаю, что даже мой отец не хочет говорить о Нейте.

– Так как же ты вернул ее?

– Так, как она это написала. Мы нашли друг друга в доме на Лейк–Вью. Всё произошло именно так.

– Ты простил бы ее, если бы она изменила?

Он тушит сигарету каблуком черного ботинка.

– Тогда я простил бы ей что угодно, – говорит он. – Абсолютно что угодно. Наверное, и сейчас бы простил. Но я не всегда был на это способен. Она – причина, по которой я стал способен на такое.

Джоэл выпрыгивает из водительской двери внедорожника, когда мы приближаемся, и открывает заднюю дверь для отца, который раздраженно качает головой.

– Двадцать лет твержу тебе, чтобы перестал открывать для меня дверь. Думал, ты уже понял.

Джоэл ухмыляется.

– После двадцати двух лет выплаты моей зарплаты, можно было бы подумать, что ты знаешь: я ничего не делаю спустя рукава.

Отец переводит внимание с Джоэла на меня.

– Я больше ее не выплачиваю, так что хватит этого дерьма. Ты готов поесть бургеров?

– Еще бы, я чертовски голоден, – отвечает Джоэл, пока мы все садимся внутрь. Отец бросает на меня взгляд с переднего сиденья, пристегиваясь, побуждая меня сделать то же самое. – Суть в том, что одни люди сходятся, другие – нет, время покажет, и, поверь мне, оно всегда, блять, показывает.

Черт. Жизненная мудрость.

Также известная как способ отца закончить дискуссию.

Джоэл смотрит на меня в зеркало заднего вида, заводя внедорожник, пока отец проверяет телефон. Я киваю Джоэлу, давая знать, что всё в порядке, но на самом деле всё далеко не так. За последние двадцать минут я солгал своему отцу. Худшая часть?

Он тоже солгал мне.

Глава 42. Натали

«Baby I Love You» – Aretha Franklin

Телефон проваливается в кармане, когда я останавливаюсь и достаю его, чтобы увидеть, что И.К. запрашивает видеозвонок. Вытирая пот со лба и понимая, что с моей внешностью мало что можно поделать, я принимаю вызов с готовой улыбкой.

– Привет, красавчик. Как раз вовремя, я хочу тебя кое с кем познакомить.

Из–за солнечного блика я не могу четко разглядеть Истона и опускаю телефон, практически ложась на коня.

– Перси, – с энтузиазмом представляю я, – это мой парень, Истон. Истон, это другой мужчина в моей жизни, Перси.

– Эй, дружище, рад наконец познакомиться, – приветствует Истон, и бархатный гул его голоса заставляет мое сердце биться чаще. – Много о тебе слышал, но почему такая длинная морда?

Я поднимаю камеру и смотрю на него безразлично.

– Ха–ха.

– Черт, ты выглядишь прекрасно.

– Тебе нужно проверить зрение, приятель. Я вся горячая, потная и растрепанная.

– Ты была такой же в последний раз, когда я тебя видел, и выглядела не менее прекрасно.

Я не могу сдержать улыбку, отмахиваясь от мухи, кружащей у моего раскрасневшегося лица.

– На улице жарче, чем в анусе Сатаны, – говорю я, и он в ответ усмехается. – Тебе повезло, что ты на севере, где лето не ощущается как трехмесячный приговор.

– Я бы предпочел быть там, где ты. Так ты дома, в отчем доме?

– Ага, – переключаю камеру и провожу ею по дому и окружающей территории, чтобы он мог все увидеть. – Мои родители улетели в Чикаго прошлой ночью на несколько дней по делам Херст Медиа, так что я присматриваю за домом – привилегия пользоваться бассейном и жаловаться Перси на тебя.

– Да ну? – Истон усмехается. – Есть какие–то жалобы, о которых мне стоит знать, Перси?

Я прикрываю телефон от солнечных бликов, и его прекрасное лицо заполняет экран.

– Ты слишком далеко, – грустно говорю я, затем шепчу более интимно: – Привет.

– Привет, – повторяет он, в черной кепке, надетой задом наперед, и с наушниками в ушах.

– Так ты в пути?

Он переводит камеру на Джоэла.

– Сегодня катаюсь с моим другом, чтобы мог позвонить тебе. Поздоровайся с Натали.

Джоэл поворачивается и машет.

– Видишь, как он со мной обращается, Нат?

– Вижу, – поддразниваю я. – Это неправильно.

– Он тебя не слышит, – Истон указывает на свои наушники.

– Ну, так передай ему, что я с ним прокатилась бы в любое время.

– Ты моя пассия на сегодня. Он может найти себе свою.

– У нас что, свидание?

– Ага, – он ухмыляется, запрокидывая голову на подголовник. – Ты не против?

– Я вся в твоем распоряжении.

– Вот именно, блять, так и есть, – заявляет он с собственническими нотками в голосе. – Так что, покажи мне всё вокруг.

♬♬♬

– А это моя единственная и неповторимая победная ленточка, – говорю я, наводя камеру на пробковую доску, всё еще висящую в шкафу моей детской комнаты.

– Моя маленькая наездница–отличница, – умиляется Истон, когда я возвращаю камеру на себя.

– А ты катаешься? Ну, то есть, стал бы?

– Да, конечно. Ради тебя попробую, – мягко говорит он, и один только вид сводит мои внутренности с ума.

– Не жди, что увидишь меня на мотоцикле, зато ты можешь научить меня играть на каком–нибудь инструменте.

– Достойный компромисс. На каком хочешь научиться?

– Может, на барабанах?

– Договорились. Проведу тебе первый урок на Тахо.

– Серьезно?

– Конечно.

– Я так жду.

Он усмехается.

– Тебя легко осчастливить.

– Ну, надеюсь, ты терпелив. У меня совсем нет чувства ритма.

– Возражаю, – парирует он. – А на коленках–то ты танцуешь чертовски ритмично.

Я прикусываю губу и качаю головой. Каждый день я читаю заголовки, восхваляющие гений Истона, – провозглашающие его революционером, – и каждую ночь со времен Далласа я разговариваю с тем мужчиной, которого встретила в Сиэтле. С тем мужчиной, что взял меня за руку и помог разобраться в том состоянии, в котором я была.

Иногда трудно поверить, что это один и тот же человек. Как журналистка, я наконец понимаю разницу между фантазийной жизнью, в которой, как полагают большинство, живут знаменитости, и реальностью их повседневности. Понимание, которое не многим по–настоящему доступно, если только они не живут за кулисами.

Не то чтобы жизнь с частными самолетами и яхтами была невозможна – она возможна. Просто она непрактична для повседневной жизни. Распорядок дня Истона именно таков, как он описывал, – далекий от той роскошной жизни, но он вовсе не скучный, как он сам утверждал. Он проницателен и блестящ, и я обожаю слушать, как он говорит обо всем на свете.

Мы спорим – иногда категорически не соглашаемся, – но в конце каждого разговора мы просто смотрим друг на друга с тоской в глазах и голосах, когда вынуждены класть трубку. Он писал мне или звонил каждый день без исключения с тех пор, как мы уехали из Далласа. Мы провели несколько поздних ночей в разговорах по телефону, что только укрепило меня в мысли, что я для него – приоритет.

– Я никогда не видел фотографию твоей мамы, – замечает он, когда я выхожу из шкафа, забитого под завязку годами накопленного детского хлама, который я оставила. Хлама, который мои сентиментальные родители так и не выбросили, несмотря на то что превратили мою старую комнату в гостевую.

– Правда? Что ж, это можно исправить.

Я выхожу из спальни и иду по длинному коридору. Стена между гостиными украшена рамками с фотографиями, и я ищу среди них недавний снимок, прежде чем переключить камеру.

– Это моя мама, Эддисон Уорнер Херст Батлер, – смеюсь я.

– Многовато фамилий.

– В основном она использует Батлер. Это фото сделано два года назад, на День Благодарения.

Папа улыбается за спиной мамы на кухне, его рука собственнически обвита вокруг ее груди, а она сжимает ее, улыбаясь скорее ему, чем позируя для фото.

– Это одна из моих любимых.

– Она красивая, – говорит Истон, – но ты гораздо больше похожа на отца.

– Что она несправедливо ставит ему в вину.

– Они выглядят счастливыми, – замечает он.

Я вздыхаю.

– Да, выглядят. И они счастливы, – соглашаюсь я, возвращая камеру на себя. – Это странно?

– Для меня – нет. Совсем нет. Мне ненавистно, что для тебя – да.

– Это просто чувство вины.

– Мы не делаем ничего плохого, – настаивает он.

– Это ты так говоришь.

– Детка, можем мы сегодня не делать этого?

– Ладно, конечно. Прости.

Я поворачиваю камеру обратно к стене с фотографиями и случайно навожу на одну, которую не особо жажду показывать, как вдруг из динамика телефона раздаются возгласы протеста, а мои уши краснеют.

– Ты не должен был это видеть.

– К черту, верни назад, – приказывает он.

Я качаю головой.

– Сию секунду.

– Эх, – вздыхаю я и перевожу камеру на фотографию, где я в бикини и коротких шортах стою перед Перси у пастбищной изгороди и держу его поводья.

– Немного левее, – снова командует он.

– Боже, какой ты властный.

– Попал.

– Что?! – я поворачиваю камеру и вижу уведомление, что И.К. сделал скриншот.

– Извращенец, мне было примерно семнадцать.

Довольная ухмылка расплывается по его красивому лицу.

– Я сотру себе кожу наедине с собой и этой фоткой.

– Бесстыдник, – ухмыляюсь я.

Мы проговорили уже несколько часов. Большую часть времени он был в пути, но отказывался отпускать меня, даже когда заселялся в отель. Пока он распаковывал вещи, я готовила ужин. Пока он заказывал обслугу в номер и звонил своему бизнес–менеджеру с телефона отеля, я принимала душ. Мне нравилась каждая минута этого, и тот факт, что он отказывался завершать звонок, что бы ни происходило, зажигал меня изнутри, потому что это так близко к тому, чтобы быть вместе, как только возможно. Исключительный талант Истона делать обычные дни необыкновенными, а рутинные задачи – значимыми, остался неизменным. Даже в FaceTime.

– Твои родители живут во дворце, а ты – в коробке из–под обуви, – усмехается он.

– Ага, и сколько же квадратных футов в том доме, который ты описал как тюрьму?

– Я не это имел в виду. Я перееду, когда тур закончится. Я пытался найти место после того, как ты уехала из Сиэтла, и мой папа настучал, так что мама взбесилась. Поверь, я знаю, что я, блять, слишком стар, чтобы жить дома, – и был уже давно готов, – но в свое оправдание скажу: я ночевал в той студии. Мне не было стыдно до сих пор.

– Не смущайся, и ни на секунду не думай, что я не знаю, что ты бережлив.

– Ты что, только что назвала меня скрягой?

– Может, чуть–чуть, – ухмыляюсь я, заходя в свою комнату.

– Я знаю, как управлять своими деньгами, – заявляет он, – это разные вещи.

– Поверю тебе на слово, и ты же оплатил частный самолет, – я откидываюсь на подушки, и его взгляд опускается.

– Насчет этого... я, вообще–то, воспользовался связями, – признается он немного смущенно.

– Ах ты жук, ты позволил мне думать, что ты заплатил за это. Вот это связи.

– Иметь друзей никогда не помешает.

Он ненадолго отводит взгляд, и я понимаю, что он смотрит на время на прикроватной тумбочке в отеле.

– Уже поздно. Ты устала, детка?

– Немного, но я не хочу кончать.

Он приподнимает бровь.

– Заканчивать звонок, – ухмыляюсь я. – То есть, я не говорю, что не хочу сбрасывать, ты понимаешь, что я имею в виду.

– Вот он, твой дар владения словом. Слава богу, я бегло говорю на тарабарском Батлер.

Он от души смеется над моей ответной гримасой.

– Поцелуй меня в задницу, Краун.

– Боже, чего бы я ни отдал, чтобы сделать именно это и многое другое.

Щеки болят от ширины моей улыбки.

– И вот так просто ты прощен.

– Хорошо. Надень пижаму, – мягко приказывает он. – Я уложу тебя спать.

– Э–э... – я смотрю на свою спортивную сумку. – Я в порядке.

Его смех заполняет комнату.

– А чего это ты заколебалась?

– Никаких колебаний.

– Шея у тебя становится цвета помидоров, детка. Мне вообще нет смысла врать... А, я понял, в чем дело. – Самодовольная ухмылка появляется на его лице. – Хватай свой сексуальный чепчик, мисс Маффет.

– Я не понимаю, о чем ты.

– Я знаю, что он там, – дразнит он. – Давай, покажи.

– Ладно. – Вздыхая, я подхожу к своей сумке и кладу телефон рядом, чтобы Истон видел потолок. – Но я не уверена, что ты выдержишь этот пожар третьей категории, который я сейчас устрою.

– О, я выдержу.

– Да? Думаешь, большой мальчик? – поддразниваю я, заправляя последние пряди волос, прежде чем начать быстро раздеваться и снова одеваться.

– Валяй, Красавица.

Одевшись, я резко возвращаюсь в кадр в своем чепчике и стеганом халате на пуговицах, которые старят меня лет на тридцать, и из Истона вырывается безудержный смех.

– Серьезно? Детка, какого хрена?

– В доме иногда сквозняки, – утверждаю я.

– И ты решила сделать халат своей бабушки необходимой одеждой?

– В нем удобно, – настаиваю я.

– Боже, – размышляет он. – Я, блять, скучаю по тебе.

– Это взаимно, мистер рок–звезда.

Закатывая глаза, он приподнимается с кровати.

– И что дальше, липкая зеленая маска для лица?

– Она золотая, и не липкая, но я не собираюсь подвергать себя дальнейшим твоим нападкам. Уход за собой для женщин и так сплошная головная боль, без добавления твоего тестостерона. К тому же, теперь твоя очередь. Покажи свою пижаму.

Он исчезает из кадра, заставляя меня почувствовать головокружение от быстрой смены гостиничных декораций, прежде чем я оказываюсь сражена наповал видом его отражения в зеркале ванной комнаты – загорелые, рельефные мышцы и идеально сидящие черные боксеры.

Что ж, этот план обернулся против меня.

– Ах, пошёл ты, Краун, – качаю я головой, впитывая каждый дюйм его соблазнительного телосложения.

– Нет? Не нравятся? – Поддразнивая, он опускает телефон.

– Я не говорила, что мне не нравится твой выбор ночной одежды, но мне нужно еще раз взглянуть, чтобы принять взвешенное решение.

Ухмыляясь, он прислоняет телефон к раковине в ванной и наносит пасту на щётку, а я ставлю свой телефон. Мы молча чистим зубы, с его стороны доносится жужжание электрической щётки. Когда наши вспененные рты переполняются, демонстрируя наши одинаковые улыбки, я решаю быстро сделать скриншот.

Он закатывает глаза, увидев уведомление на своём конце, и сплёвывает, пока я говорю:

– У тебя свои представления о том, что достойно скриншота. У меня – свои, – защищаюсь я. Выходя из ванной, я ставлю телефон на тумбочку и берусь за первую пуговицу халата, пока он устраивается в гостиничной кровати и поднимает телефон, чтобы его лицо заполнило экран. Видя моё колебание, пальцы, замершие на верхней пуговице у горла, он насмешливо приподнимает тёмную бровь.

– Под ним что–то есть?

– Ничего особенного, – пищу я.

– Это мне решать.

– Ладно, но никаких скриншотов.

– Всё под этим халатом только для моих, блять, глаз, – провозглашает он решительно, прежде чем ухмыльнуться. – И только я один знаю, насколько ты на самом деле распутная.

– Это не так, – притворно обижаюсь я.

– «Сильнее, Истон. Сильнее!» Кого, чёрт возьми, ты пытаешься обмануть? Что ж... моя грязная девочка, продолжай.

– Ты же понимаешь, что сегодня ты много мне приказываешь, да?

– Прости, я просто очень хочу посмотреть, нет ли под ним корсета.

– Только за это шоу окончено.

– Детка, пожалуйста, – бормочет он, прежде чем сделать глаза как у Кота в сапогах. – Я буду хорошо себя вести.

– Господи, иногда ты бываешь таким манипулятивным говнюком.

– Но сейчас это вот–вот окупится, да? – Его губы изгибаются в раздражающую ухмылку. – Давай, Красавица, прошло слишком много времени. – Его голос нагревается. – Мне нужно увидеть то, что принадлежит мне.

Стараясь держать свой нелепый чепчик вне поля зрения, я медленно расстегиваю халат, показывая, что на мне ничего нет, кроме черной майки и облегающих черных трусиков.

– Твою мать, – стонет он, – обязательно было так делать, да?

– Это не совсем нижнее белье.

– Скажи это моему члену, потому что он плачет.

Моя шея пылает, пока я быстро скольжу в кровать.

– Черт возьми, нет, ты не можешь так делать. Дразнилка.

Достаю телефон с тумбочки и поднимаю его до уровня глаз, следя, чтобы чепчик оставался вне поля зрения, пока Истон кивает, подсказывая:

– Еще немного? Ради моего члена?

Опуская простыню, я обнажаю декольте, видное над верхом майки.

– Лучше, но все равно недостаточно.

Волнуясь, но слишком завороженная жаром в его голосе, мне удается стянуть трусики, держа телефон. Поднимаю их в поле его зрения, прежде чем бросить рядом с собой на кровать.

Его глаза мгновенно загораются, когда он говорит хриплым шепотом:

– Больше.

– Истон, – протестую я, кожа покрывается румянцем.

– Покажи мне, – требует он, перемещаясь, чтобы прислониться спиной к изголовью кровати.

– Ты первый.

В следующую секунду мне открывается вид его рельефного торса и тонкая полоска темных волос, ведущая к пупку, прежде чем он на дюйм опускает боксеры, обнажая блестящую головку члена.

– Еще, – тороплю я, у меня слюнки текут, пока он медленно стягивает трусы, обнажая свой длинный, толстый член, который сейчас стоит по стойке смирно. Заполнив руку, он один раз проводит ею по себе, прежде чем отвести камеру и кивнуть.

– Теперь твоя очередь.

Скользя взглядом по его лицу, я опускаю майку, давая ему мельком увидеть затвердевшие соски.

– Боже, – бормочет он. – Еще чуть–чуть.

– Мы правда сейчас будем этим заниматься? – нервно хихикаю я.

– Ты когда–нибудь? – спрашивает он, и голос у него сдавленный.

– Я пробовала, но, честно, это было так жалко, что я не закончила, – признаюсь я. – Так что и да, и нет.

– Мне нравится, что я буду первым, кто заставит тебя кончить.

– Мне тоже. Ты уже стал первым во многом, Истон, – признаюсь я, поднося телефон к лицу, сердце колотится.

Его тон смягчается в ответ.

– Например?

Я качаю головой.

– Расскажу, когда будем вместе.

– Правда? Будешь томить меня?

– Ага.

– Ладно, я выбью это из тебя, держу пари. А теперь позволь мне помочь тебе кончить.

– Хорошо, – говорю я, прикусывая губу, пока мы несколько секунд смотрим друг на друга, ощутимая, вечная тяга нарастает, и я теряюсь в выражении его глаз. Уверенная, что он видит нарастающее возбуждение на моем лице, я вижу, как он прикусывает губу и медленно отпускает ее.

– Я уже так, блять, тверд из–за тебя.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

– Обо всем этом, – тяжело дыша, он снова проводит рукой по своему члену.

– Истон... – выдыхаю я, пока он опускает камеру, открывая мне самый восхитительный вид. – Мне так больно сейчас, – шепчу я, слыша потребность в собственном голосе.

– Позволишь мне увидеть больше тебя?

– Хорошо, но пообещай, никаких скриншотов.

– Никогда, блять, – говорит он с опасной ноткой. – Ты мокрая?

– Очень.

– Раздвинь ноги, – приказывает он почти без сдержанности, – покажи мне.

Я повинуюсь и мгновенно получаю в ответ стон. Воспламененная и жаждущая заслужить еще, я опускаю камеру ниже, раздвигая себя свободной рукой, прежде чем провести влагой до клитора.

– Господи. Блять, Красавица, – тяжело дышит он. – А теперь оближи эти пальцы, – хрипло приказывает он, – так, как ты облизывала бы меня.

Я поднимаю камеру и провожу языком по подушечкам пальцев, ощущая свой вкус, прежде чем засовываю их в рот до суставов.

– Введи их в себя, медленно и нежно. – Я стону его имя, повинуясь. – Вот где я хочу быть прямо сейчас, блять, – сквозь зубы говорит он, и в его голосе слышно напряжение. – Твое лицо, – шепчет он. – Я не могу смотреть на то, что не могу съесть. Мне нужно видеть только твое лицо. – Поднимаю телефон и встречаю огонь, пылающий в его завораживающей глубине; его взгляд, полный вожделения, приближает меня к той самой точке.

– Помассируй свой клитор.

Промокшая и тяжело дыша, я стимулирую свою чувствительную точку и оказываюсь на грани за считанные секунды.

– Истон, – я задыхаюсь. – Я уже...

Он начинает яростно ласкать себя, пока я запрокидываю голову на подушку и закрываю глаза.

– Смотри на меня, когда кончаешь.

Мой оргазм разливается по мне мягкими волнами, и я выдыхаю его имя. Его глаза на мгновение закрываются от этого звука, прежде чем он покрывает свой живот собственной спермой.

– Ну как? – спрашивает он, тяжелое дыхание постепенно утихает.

– Определенно не слабо, но все равно недостаточно. Большое спасибо. Ты меня испортил.

– Это только начало, – уверяет он, направляясь обратно в ванную и смачивая тряпку, чтобы привести себя в порядок. Сам процесс наблюдения за этим кажется таким интимным, что в эти секунды я каким–то образом чувствую себя еще ближе к нему.

– Это была идеальная ночь, идеальное свидание. Как, черт возьми, люди раньше выдерживали отношения на расстоянии до FaceTime?

– Телефонные звонки, письма, – говорит он.

– И письма, – добавляю я, за что получаю предупреждающий взгляд. – Тогда, наверное, было гораздо тяжелее.

– Рад, что нам не приходится с этим, блять, возиться. – Он снова устраивается в кровати, подперев голову ладонью, бицепс выпирает рядом, глаза сверкают теплотой и нежностью. Я впечатываю этот образ в память.

– Спи, Красавица. Завтра тебе нужно написать для меня статью.

– Ты читаешь мои колонки?

– Каждый день, как религию. А почему бы мне их не читать? Это твоя страсть, и ты должна знать, – он дарит мне теплую полуулыбку, – что даже если я подкалываю тебя, мне нравится, как ты рассказываешь истории.

На мгновение я теряю дар речи, сражаясь с наступающими слезами. – Это многое для меня значит, Истон, правда.

– Ты многое значишь для меня. Но мне и правда нравится, как ты пишешь. Та история о двух братьях, которых разлучили на двадцать лет, тронула меня до глубины души. Я даже написал несколько строк после того, как прочитал.

– Правда? – спрашиваю я, и грудь вот–вот разорвется. – Ты позволишь мне их прочитать?

– Конечно, – шепчет он.

– Восемь дней, – напоминаю я. – Если тебе интересно.

– Я их отсчитываю. Я, блять, отсчитываю, – он тяжело выдыхает.

– Я тоже, – свободно признаю я, и сердце распирает.

– Иди спать, – приказывает он. – Я положу трубку, когда ты уснешь.

– Ладно, – говорю я, пока он гасит свет, и тени от телевизора начинают плясать на его профиле. Он переключает каналы, пока я укладываюсь. Не прошло и минуты, как его взгляд снова фокусируется на мне.

– Спокойной ночи, Красавица, – бормочет он.

– Спокойной ночи, Чудовище, – шучу я, не отрывая от него взгляд, пока веки не становятся свинцовыми.

На следующее утро я просыпаюсь и вижу, что он так и не положил трубку, и мне открывается идеальный вид на его лицо – он спит на боку. Длинные черные ресницы лежат на скульптурных скулах, алые губы слегка приоткрыты. Грудь едва заметно вздымается и опускается в его коматозном состоянии. Боль усиливается, когда я пробуждаюсь, и я наблюдаю за ним далеко за гранью допустимого, но не могу ничего с собой поделать.

Я влюблена в него.

Глава

43.

Натали

«Somewhere Only We Know» – Lily Allen

Двумя месяцами позже…

– Он выходец из Коннектикута, так что мы с разных планет, – сообщает Рози, закидывая свою длинную, подтянутую ногу на ногу в кресле напротив моего стола.

Причина ее внезапного визита в ту же секунду, как я зажгла свет в офисе? Доложить о последней находке моего отца, Джонатане, колумнисте по финансовым советам, который недавно занял свободный кабинет по соседству с моим.

– Я успела нафантазировать себе слишком много, прежде чем сработал мой гей–радар. Я подтвердила это сегодня утром, покопавшись в его соцсетях. Мне пришлось нырнуть глубоко в архив, чтобы найти доказательства. Он не скрывает, но и не афиширует свою ориентацию, что жестоко вводит в заблуждение. Само собой, – ноет она, – я возвращаюсь в Калифорнию с разбитым сердцем.

Я не могу сдержать смех.

– Рози, он работает здесь всего два дня.

– Именно! Мой гей–радар меня подвел, – вздыхает она.

– Он красивый, – говорю я, замечая нынешнюю страсть Рози, когда тот выходит из кабинета отца с кофе в руке, – но кажется довольно отстраненным.

– Обожаю отстраненных. Ну что ж, рыбы в море полно, верно? – Она машет рукой, ее сердечные страдания длятся ровно столько, сколько требуется, чтобы достать пилочку для ногтей из своей крошечной сумочки Fendi. Она медленно проводит пилочкой по безупречному маникюру, уставившись на меня допрашивающим взглядом. – Что касается других новостей. Тебе нужно выложить причину твоих нынешних грез, потому что, подруга, ты просто светишься.

Паника охватывает меня, я выравниваю выражение лица и пожимаю плечами.

– Я много тренируюсь. Правда.

У меня теперь четыре кубика пресса.

– Та улыбка, что не сходит с твоего лица, – не от тренировок, а от того, для кого ты эти тренировки устраиваешь.

– Нечего докладывать, – лгу я сквозь зубы, а она сужает глаза, чувствуя ложь. – Я много времени провожу на свежем воздухе, ловлю солнечные лучи. Это пошло мне на пользу.

– Конечно, это солнце заставляет тебя парить по этому офису, словно ты живешь лучшими сценами из романа Джейн Остин. Нет, – отмахивается она, убирая пилочку, – здесь где–то запрятан мистер Дарси, и ты знаешь, что я его вынюхаю, если ты не сознаешься. Так что выкладывай. Кто он?

Ее внезапный интерес к моей личной жизни заставляет горло сжиматься, но мне удается говорить, пытаясь сорвать ее планы.

– Я теперь действительно отдыхаю по выходным, так что да, провожу много времени на солнце.

Сын Рида и Стеллы Краун.

Я ставлю себе плюс за частичную правду, пытаясь придумать, как уйти с ее радаров.

– Натали, четвертая линия, – голос Елены звучит через селектор, прерывая допрос Рози. Я изо всех сил стараюсь скрыть облегчение. Рози встает, когда я подкатываю кресло ближе к консоли, намекая ей на выход.

– Обед на следующей неделе, прежде чем я улечу домой? – спрашивает она.

– Договорились, – говорю я без малейшего намерения его соблюдать. Чувствуя, как стены смыкаются, – особенно когда она задерживается в дверях с подозрительным видом, – я перевожу внимание на нее, палец приближается к кнопке громкой связи.

– Я вытащу из тебя правду, прежде чем уеду домой, – предупреждает она, бросив на меня хитрый взгляд, прежде чем выплыть в общий зал.

Мигающий сигнал удержанного звонка. Я щелкаю мышью, чтобы запустить проверку орфографии в своей последней статье, прежде чем нажать на громкую связь.

– У телефона Натали Херст.

– Красавица, – сексуальный, пропитанный сном голос Истона заполняет мой кабинет, – ты сломала мой член.

Я хватаю трубку с основания, но она выскальзывает из рук, прежде чем я успеваю как следует ухватиться, и с глухим стуком приземляется на клавиатуру. Снимая телефон с громкой связи, я лихорадочно осматриваю оживленную редакцию в поисках кого–либо в пределах слышимости.

– Какого черта, Ист… – я вовремя останавливаюсь и прячусь за монитором. – Ты должен звонить мне на мобильный, – шиплю я шепотом.

– Я пытался. Ты не взяла.

– Потому что у меня есть работа, – отчитываю я его, бросая взгляд на экран консоли с облегчением, видя, что имя и номер абонента не указаны. – Слава богу, твой номер скрыт.

– Всегда скрыт, – вздыхает он, – но это чрезвычайная ситуация.

Я выпрямляюсь в кресле и отвечаю профессиональным тоном.

– Я слышала, восточная медицина может быть полезна в этой конкретной области. Возможно, тебе стоит как–нибудь… расслабиться. – Я прикрываю микрофон трубки, чтобы продолжить свою тихую тираду. – Я тебя прибью. У меня была громкая связь. Слава богу, я была одна.

– Прости, – говорит он, явно развлекаясь.

Я закатываю глаза.

– Да, звучишь ты очень уж раскаивающимся.

– Как ты догадалась? – я ловлю свою улыбку в отражении на мониторе.

– Потому что я тебя хорошо изучил, Красавица.

– Ладно, – с притворным раздражением вздыхаю я, а в груди трепещет. – Значит, ты позвонил, чтобы обсудить состояние своего...

– Моего члена, да, – отвечает он, передразнивая мой тон, словно речь о погоде.

– Мне жаль это слышать.

– Нет, тебе явно не жаль.

– Потому что теперь ты улыбаешься, – я щёлкаю мышкой, чтобы выглядеть занятой, ненадолго ослабив бдительность.

– Не стану отрицать, – тихо хрипит он, – я в последнее время часто это делаю.

– Согласно колонке сплетен, автор которой только что вышел из моего кабинета за секунды до твоего «объявления о проблеме», я страдаю от того же состояния.

– Чёрт... будь с ним осторожна.

– Что ж, ты не помогаешь в этом. Он вынюхивал мои секреты ещё до твоего звонка, и, поверь, я сделаю всё возможное, чтобы избегать его. Я благодарна, что на следующей неделе он возвращается в Калифорнию.

– Прости, – искренне шепчет он. – Просто... я сегодня за рулём и хотел поговорить с тобой, прежде чем мы тронемся в путь.

– Понимаю.

– И ещё есть моя проблема.

– Да, твоя «чрезвычайная ситуация». М–м–м. Какие–нибудь симптомы?

– Такое ощущение, что он взбунтовался против меня и даже по утрам больше не просыпается.

– Ты не знаешь, когда началась эта проблема?

– Возможно, всё началось, когда моя девушка сделала мне невероятный минет на балконе на озере Тахо.

Мгновенно возникает картина: я на коленях, его член во рту, его рука сжимает мои волосы, в его глазах – огонь, а с губ срываются слова восхищения. Я непроизвольно сжимаю бедра.

Тахо скрепило наши отношения. Едва Джоэл оставил меня в трехэтажном особняке, который Истон снял на выходные, я принялась за дело: зажгла все свечи в доме и ждала его в постели – абсолютно голая. Едва он переступил порог, мы не разлучались до самого моего возвращения в аэропорт с Джоэлом. Хотя за последние два месяца нам удалось выкрасть лишь несколько дней вместе, наши отношения стремительно превращаются в самые близкие и серьезные из всех, что у меня были. Моя реальность оказалась куда лучше любого сценария Джейн Остин.

– Или, может, всё случилось на прошлых выходных, – продолжает он, – в том шале в Айдахо.

– Звучит серьезно, – бормочу я, и перед глазами возникает видение обнаженного Истона, раскинувшего руки по краям деревенской уличной купели, с тлеющим взглядом, в то время как я развязываю халат, будучи одетой лишь в улыбку, прежде чем войти внутрь. Во время обеих встреч мы проводили дни, теряясь в окрестностях, а ночи и утра – теряясь друг в друге.

– Если быть на все сто, – продолжает Истон, – мой член с тех пор, как я встретил ее, уже не прежний.

– Хм–м. Похоже на серьезную проблему. – Я бросаю взгляд на кабинет отца, видя, что он полностью поглощен работой, что немного ослабляет мою бдительность. – Кем ты назвался моей секретарше?

– Мужчиной, которому отчаянно нужно больше времени наедине со своей девушкой.

Тоска проникает глубже, когда я начинаю с ужасом думать о предстоящих выходных без него.

– Есть представление, когда это случится?

– Работаю над этим сейчас. Я, вроде как, ненавижу, что мы добавили в тур еще даты.

– Мы говорили об этом. Я не могу не радоваться за тебя. Честно говоря, я этого ожидала.

– Но это значит, что нам придется дольше поддерживать этот маскарад.

– Это не маскарад, – резко защищаюсь я, слишком резко.

– Нет, не маскарад, – он слышно выдыхает. – Неудачный выбор слов.

– Ну, если тебе не хватает слов, я твоя девушка, – шучу я. – Так твой папа все еще с тобой?

– Да, но после шоу в Солт–Лейк–Сити у нас выходные. Может, после концерта я прилечу к тебе?

– Ты бы так поступил?

– Серьезно? Сейчас я бы, блять, полетел прямо в солнце, чтобы вернуться туда, где мы были на прошлых выходных. Меня тошнило, когда пришлось оставить тебя в том шале.

– Значит, если я правильно тебя слышу, то, что ты на самом деле говоришь, это то, что ты полностью и бесповоротно под каблуком.

– Не стоит начинать эту перепалку, Красавица, – предупреждает он. – Ты проиграешь.

– Я хоть раз выиграла спор с тобой?

Его смех прокатывается по линии.

– Нет, но ты продолжаешь их затевать. Такая маленькая засранка.

– Ну, я же рыжая, – хвастаюсь я. – Ходят слухи, что у меня нет души.

– Только потому, что я ее украл.

– Возможно, это правда, – вздыхаю я, позволяя ему услышать в моем голосе очарование, потому что это оно и есть – очарование и все сопутствующие синонимы: покорение, влюбленность, обожание. Хотя с Далласа было непросто скрывать наши отношения, когда сомнения пытаются взять верх, мне достаточно переиграть в голове прекрасные слова, которые он сказал мне, чтобы убедить меня сделать ставку на него, поверить в нас. За те два месяца, что мы официально пара, он сдержал каждое обещание, в основном отдавая мне части себя без колебаний. В ответ я сделала то же самое. Он сделал меня своим приоритетом и не заставлял меня доказывать что–то или сомневаться в его намерениях. Его единственным мотивом, кажется, было сохранить нас вместе и сделать меня счастливой. Короче, он идеален.

Каждый день я борюсь с собой, чтобы не произнести слова, которые так отчаянно хочу признать. Сдерживать их становится невыносимо, как и мое желание рассказать людям в моей повседневной жизни, что я влюблена в самого невероятного мужчину, которого когда–либо встречала, – за исключением моего отца.

– Спасибо, – шепчу я.

– За то, что украл твою душу?

– Нет, за то... что сделал всё... таким.

– Каким?

– Легким... и счастливым.

– Ты уверена, что у тебя дар к словам?

– Заткнись, придурок, – смеюсь я над его предсказуемым подколом.

– Ах, возвращаемся к предмету, который сейчас у меня в руке, – мурлычет он.

– Забудь про «малыша». Ты младенец, – хихикаю я, прежде чем поднять взгляд и увидеть отца в дверях моего кабинета.

Сердце пропускает несколько ударов, когда он смотрит на меня с вопросительным выражением, засунув руки в брюки, и беззвучно произносит: «Кто это?»

Я закатываю глаза, пытаясь скрыть приступ паники, пронзивший меня.

– Папа только что вошел в мой кабинет, – докладываю я Истону, молясь, чтобы мой голос не дрожал.

В ответ меня встречает мертвая тишина, прежде чем Истон шепчет едва слышное «Прости» и кладет трубку.

– Хорошо. – Трубка уже мертва в моей руке, я вешаю ее как раз в тот момент, когда отец делает шаг вперед, чтобы взглянуть на идентификатор вызывающего абонента на моей консоли.

– Кто там делает вещи легкими... счастливыми и является придурком, малышом и младенцем?

– Думаю, лучший вопрос: почему ты стоишь у двери моего кабинета и подслушиваешь мои телефонные разговоры?

Дюжина лживых ответов возникает, рассыпается и отступает на языке, когда его брови сдвигаются от недоумения, почему я просто не ответила ему. Потому что обычно я бы ответила, и без колебаний.

Вот так всё и начинается, Натали. Убей это сейчас.

– А кто еще? Холли. Она позвонила мне во время консультации по «женским делам» и отпустила неуместную шутку.

«Женские дела» – это в нашей семье код всего, что связано с моей вагиной и менструальным циклом, тема, которую мой отец с радостью обойдет стороной при любой возможности. Я качаю головой.

– Неважно. В чем дело?

Папа морщится, у него на губах уже готов ответ, как Елена снова звонит мне.

– Натали, первая линия, Холли.

Спасибо тебе, милостивый Бог, за это чудесное совпадение. Я буду лучше стараться.

Я хватаю трубку, словно это спасательный круг.

– Ты просто младенец, – произношу я тем же тоном, что минуту назад говорила с Истоном, в надежде сделать свою ложу более правдоподобной.

– Неплохое начало для разговора с лучшей подругой, – парирует Холли, а я не отвожу взгляд от отца. Действуя на ходу и пытаясь окончательно замести следы, я включаю громкую связь.

– Поздоровайся с папой. Он торчит у двери моего кабинета, потому что сегодня утром ему не спится в моих делах.

– Привет, дядя Нейт, – выкрикивает Холли. Хотя они не родственники по крови, папа наблюдал, как Холли росла рядом со мной, и они неразлучны, отсюда и почетное звание. Предупреждения Истона в Далласе звучат в моей голове так же ясно, как колокол, ведь эта ситуация становится все более похожей на тот сценарий, который он описывал, и это слишком близко для комфорта.

– Привет, дорогая, – с теплотой приветствует ее папа. – Эдди и мы по тебе соскучились. Заходи к нам скоро на ужин.

– Обязательно. Если бы твоя дочь не была такой чертовски...

– Заткнись, – игриво перебиваю я, выключая громкую связь, прежде чем она успевает меня скомпрометировать. Я почти уверена, что у меня сейчас будет сердечный приступ, пот стекает по спине, накатывает полноценная паническая атака, и я изо всех сил стараюсь это скрыть.

– Позвони Эдди и договорись, – выкрикивает папа, чтобы Холли услышала, несмотря на мою попытку их разъединить. Его ухмылка растет от моей явной взволнованности. – Я скажу ей ждать твоего звонка сегодня.

– Пап! – тяну я, мое кровяное давление подскакивает до неустойчивого уровня. Папа стучит по косяку двери, довольный, чтоосновательно взъерошил мне перья. – Я оставлю вас двоих возвращаться к вашему разговору о «женских делах».

Холли ловит его уходящие слова и вопит мне в ухо.

– Какие «женские дела»?

– Ты настоящая заноза в заднице, – кричу я ему вслед, проверяя почву.

Папа поворачивается ко мне, его выражение – смесь веселья и обожания.

– А ты – свет моей жизни.

Он уходит, проходя через зал к своему кабинету, пока на меня обрушивается прилив вины.

Господи Иисусе.

Сердце колотится, спина мокрая, я переключаю внимание на Холли, мысленно прокручивая последние секунды лжи, пока она ждет ответа.

– Натали, какие «женские дела»?

– А, я записалась к твоей восковой леди. Правда.

– И из–за этого я «младенец»?

– Я сказала: «голая, как младенец».

О. Мой. Бог.

В ответ мне – то, что можно описать только как ужасающая тишина, прежде чем я начинаю стучать телефонной трубкой о лоб.

– Ты меня слышишь? – спрашиваю я. – Мой рабочий телефон сегодня утром глючит. В чем дело?

– Надеюсь, черт возьми, я ослышалась. Почему ты так странно говоришь о женской депиляции и, честно говоря... это, блять, отвратительно?

– Это был самый долгий первый рабочий час за всю историю, Холли. Я даже не выпила еще свою первую чашку кофе, а папа уже сводит меня с ума.

Ложь.

Мои секреты сводят меня с ума.

Тайные отношения с сыном бывшей невесты моего отца сводят меня с ума.

Любовь к мужчине, в которой я ему не призналась, сводит меня с ума.

То, что я рассказываю обо всех захватывающих аспектах моих новых отношений своей лошади, сводит меня с ума окончательно.

А тот факт, что я лгу всем, кто мне дорог, – и делаю это так ужасно, – делает всё еще, еще хуже.

– Я п–просто вымотана... и занята. Могу я перезвонить тебе позже?

– Какого черта? Мне нельзя уделить и пяти минут? Ты отменила встречу в «Чуи». Ты никогда не пропускаешь «Чуи», мы специально выбрали этот чертов ресторан, потому что были уверены, что ты придешь. Даже Деймон начинает чувствовать себя брошенным тобой. Он думает, что мы тебе больше не нужны.

– Он это сказал?

– Да, как раз перед тем, как подкатил к нашей официантке, – сухо произносит она.

– К той с родинкой?

– Именно к той.

– Ну, она уродливая.

– Ты ужасно врешь, – вздыхает она.

– Поверь, я в курсе. Прости, детка.

– Неважно. Это просто Деймон ведет себя как Деймон. Думала, я уже должна была привыкнуть, да?

– Он идиот.

– Идиот, который теперь гадит там, где мы едим. Не круто.

– Чертовски верно, не круто, – соглашаюсь я. – Так что если он получит протухший буррито на тарелке из–за своего блядства, это на его совести.

– Спасибо, что напомнила, почему я продолжаю тебя прощать. Скучаю.

Ее ответ заставляет меня быстро прийти к выводу.

Теперь я – та самая девушка.

Та, что пренебрегает друзьями и семьей из–за новых отношений. Дурная привычка, в которой я клялась никогда не участвовать после моего последнего расставания. Хотя мне и удавалось соблюдать большинство ужинов с родителями. Может, это паранойя, но я клянусь, что чувствовала их пристальные взгляды на себе больше одного раза, когда появлялась. Каждый раз, когда я выезжаю с их подъезда, вину становится носить чуть сложнее. С учетом наблюдения Рози сегодня утром, ясно, что люди, которых я так намеренно обманываю, начинают что–то подозревать.

Хотя я и отчитала Истона за эти слова несколько минут назад, это начинает ощущаться как маскарад.

– В следующую среду я буду, – заявляю я, давая обещание, которое не собираюсь нарушать. – Устрою тебе все маргариты, которые ты сможешь выпить. Договор?

– Договор.

– Тогда мы кинем Деймона и устроим девичник. Никаких отвлекающих факторов, только мы.

Головная боль начинает нарастать, кровь яростно стучит в висках. Несмотря на желание утешить Холли, все мои несущиеся мысли начинают сталкиваться, и я придумываю быстрый предлог.

– Эй, детка, папа меня зовет. Могу я перезвонить тебе после обеда?

– Конечно, – произносит она. Откровенное неверие в ее тоне лишь укрепляет мой вывод, что наряду с тем, что я недостойная дочь, я становлюсь дерьмовым другом.

– Я перезвоню. Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

Следующие несколько минут я упираюсь ладонями в стол и практикую дыхательные техники, собирая свое самообладание и то, что осталось от моего рассудка. Перевернув мобильный телефон экраном вверх на столе, я готовлюсь как следует отчитать Истона за такую неосторожность. Но, прочитав его сообщения, мой гнев быстро рассеивается.

И.К.: Возьми трубку. Мне нужно услышать твой голос

И.К.: Черт. Возьми трубку, Красавица.

И.К.: Я чувствую твой гнев из Вайоминга. Это было безрассудно и чертовски глупо. Я больше не буду звонить тебе в офис. Пожалуйста, не злись. Прости.

Развалившись в кресле, я перечитываю его сообщения, и сердце наполняется теплом. Он просто ведет себя как парень, или пытается. Мы вошли в удивительно легкий ритм – даже втайне – и несмотря на наши сумасшедшие графики. Эта неделя стала исключением из–за его череды концертов. Пока он скучает по мне, я вся изнываю по нему.

Хотя я ни за что не променяла бы последние два месяца с Истоном, жонглирование всеми этими ролями начинает меня изматывать. Взглянув в кабинет отца, я чувствую укол боли из–за той умышленной дистанции, которую я создавала между нами. Мне не хватает откровенности с ним во всех аспектах моей жизни, включая отношения. Мне не хватает вечернего пива с ним после работы, от приглашений на которые я всё чаще отказываюсь в последнее время. Я ненадолго задумываюсь, а может, Истон прав – может, я действительно раздуваю из истории наших родителей большую проблему, чем она есть. Я никогда не боялась отца, как бы сильно ни облажалась. Возможно, решение заключается просто в том, чтобы зайти к нему в кабинет, во всем сознаться, извиниться и объясниться.

Быть с Истоном больше не кажется мне решением, которое ранит отца, а выбором, который делает меня счастливой. До умопомрачения счастливой. Последние восемь недель, без сомнения, были лучшими в моей личной жизни, а папа всегда давал мне понять, что мое счастье – это и его счастье. Решившись очистить совесть раньше, чем позже, я начинаю набирать сообщение Истону, понимая, что слишком долго не отвечала. Особенно учитывая, что он думает, будто я на него зла.

Я набираю короткий ответ, тот самый, что печатала уже десятки раз за последнюю неделю.

Я: Я люблю тебя.

Я стираю эти три слова, потому что признаваться в своих чувствах к нему через смс – не тот способ, который я хочу выбрать. Но сейчас это единственный ответ, который я искренне хочу дать. Вместо этого я выдаю ту голую правду, которую он сам так легко выуживал из меня за время, что мы вместе.

Я: Я тоже по тебе скучаю. Очень. Мне тоже нужно было услышать твой голос.

Я нажимаю «отправить» и тут же снова начинаю печатать.

Я: Я больше не хочу прятаться. Если для этого нужно быть безрассудной и глупой, тогда я буду безрассудной и глупой с тобой. Возможность быть с тобой делает меня счастливой. Все, кто мне близок, видят во мне перемены, и я хочу рассказать им, почему. Я хочу рассказать им, кто ты и что ты для меня значишь. Кому я принадлежу. Я не зла, клянусь, и я лично передам это твоему члену, который, кстати, не сломан, а просто откликается только на свою новую хозяйку. Береги себя. Целую.

Я отправляю второе сообщение без тени колебаний и принимаюсь проверять орфографию в своей статье. Проходит десять минут без ответа, и я сникаю, понимая, что он за рулем.

Выполняя обещание, данное Холли, я перезваниваю ей во время обеда, через три часа, болтая так, словно у меня в животе не растет камень с каждой минутой, что мое сообщение остается без ответа.

Раздраженная тем, что мне приходится вываливать свои эмоциональные порывы только на своего чертового коня, я перечитываю свои сообщения, беспокоясь, не сказала ли лишнего. Когда проходит пять часов без ответа, и я уже уверена, что он давно припарковал фургон в Солт–Лейк–Сити, меня охватывает паника. Я не сказала ничего необычного для нас. Он выражал гораздо больше о своих растущих чувствах ко мне, чем я до сих пор, и ни разу не дал мне повода усомниться в серьезности наших отношений. Скорее наоборот, он запустил нас в этом направлении, а я бесстрашно летела вслед, с легкостью, с которой он осыпал меня своей нежностью.

Мой страх только нарастает, пока я проверяю телефон в течение всего рабочего дня, пока офис постепенно не начинает пустеть, потому что до самого вечера мои сообщения остаются без ответа.

Перевод : t.me/thesilentbookclub

Глава 44. Натали

«Wild Horses» – The Sundays

Подавленная, я еду домой и изо всех сил стараюсь загнать поглубже нарастающую неуверенность. Он что, выключил телефон, чтобы избежать ссоры? Я отбрасываю эту мысль, потому что это не похоже на Истона.

Я поддразнивала его, что он под каблуком, но он же должен понимать, что это была шутка, да и я сама от него без ума. Он сказал, что в этом споре я не выиграю, но неужели он намеренно не отвечает, чтобы доказать свою правоту?

– Хватит, – одергиваю я себя, пока раздается сигнал ремня безопасности, который я теперь ассоциирую с постоянными упреками моего парня. Пристегнувшись, я замедляюсь на светофоре в очереди машин и смотрю в окно, замирая при виде «Эмо» – авентинской площадки, где часто играли Sergeants на заре своей карьеры. Эту деталь я хорошо помню, потому что в фильме именно здесь Стелла застала Рида исполняющим песню для нее. Я ясно представляю эту сцену: актриса, игравшая Стеллу, рыдает у подножия сцены, а Бен указывает, что она здесь. Рид спрыгнул сзади с барабанов и бросился к ней. Для меня это самая запоминающаяся сцена фильма. Значительная часть истории Рида и Стеллы разворачивалась на этих улицах, особенно на Шестой, по которой я сейчас еду. На мгновение я представляю себе молодую Стеллу, бродящую по центру Остина, мечтающую сделать имя в журналистике и неустанно работающую ради своего будущего. В голове мелькает образ Рида за барабанной установкой, сражающегося за свою собственную мечту, как вдруг сзади раздается гудок.

Вздрогнув, я возвращаюсь в настоящее, нажимаю на газ, но взгляд еще ненадолго задерживается на знаменитом клубе.

Мысли снова возвращаются к Истону, живот продолжает сводить от нервов, и на передний план выплывает Лекси с ее прошлым с Беном. Именно такая же неуверенность заставила Лекси разрушить свои отношения с Беном. Еще одна вещь, против которой меня предупреждал Истон. И тут же во мне быстро созревает решение.

Я не могу вести себя так же. Не буду. Если уж я собралась быть девушкой рок–звезды, мне придется смириться и терпеть.

Я не единственная, кто испытывает растущее давление лжи всем вокруг, скрывая эти отношения. Я не единственная, кто борется с давлением работы. Истон переживает те же битвы, если не больше, из–за растущего внимания общественности. Может, совмещать отношения с турне становится для него непосильной ношей, и нам нужно это обсудить.

В то же время Истон – человек приватный. Даже если бы мы не скрывались от наших родителей и стали публичной парой, он все равно яростно оберегал бы наши детали отношений.

Все так.

Я уговариваю себя, что сейчас чувствую себя особенно уязвимой, потому что излила часть души в смс.

Открыв дверь квартиры, я остаюсь на пороге, позволяя сумке соскользнуть с плеча на пол, и оглядываю пустое пространство. Решив наконец повзрослеть, я отправляю еще одно сообщение – ради собственного душевного спокойствия.

Я: Хорошего шоу сегодня. Х

Я нажимаю «отправить» и удивляюсь, увидев, что индикатор ответа мгновенно начинает плясать.

И.К.: Так и будет.

Не зная, как понять его загадочный ответ, я отвечаю так, будто не провела весь день на эмоциональных американских горках.

Я: Чувствуешь себя самоуверенным, а?

И.К.: Может быть... Тук–тук.

Я: Кто там?

И.К.: Джоэл.

С другой стороны двери раздается стук, и я взвизгиваю от неожиданности. За дверью раздается смех Джоэла.

– Нам надо перестать встречаться таким образом, Натали.

Открываю дверь и не могу сдержать улыбку, прежде чем запрыгнуть в его объятия, по мне течет облегчение.

– Это жуткое чувство времени Истона. Или твое, – упрекаю я. – Вы вдвоем довели эти внезапные нападения до совершенства.

– Пошли, – говорит он, когда я отстраняюсь и сияю, глядя на него. – Тебе нужно собраться.

– Собраться? – переспрашиваю я, и мой дух поднимается непреодолимо, пока телефон вибрирует у меня в руке.

И.К.: Делай, как сказано, Красавица.

– Вот именно, – говорю я, показывая сообщение Джоэлу. – Это колдовство.

Джоэл усмехается:

– Мы – слаженный механизм, даже не пытайся нас понять.

Я сужаю глаза:

– Мне хочется знать, на скольких женщинах вы двое оттачивали этот номер?

– Ты – первая. Как у нас получается?

– Так себе, – пожимаю я плечами.

– Время на болтовню кончилось. Самолет ждет, и нам придется пробиваться через пробки, чтобы добраться до него.

– Довольно самонадеянно с его стороны предполагать, что он может призывать меня по своей прихоти. – Да я сама слышу, какую чушь несу. – Что, если бы у меня были планы?

– Тогда мне пришлось бы тебя похитить, потому что мне приказали, без всяких неопределенностей, «забрать его бездушную рыжую и доставить к сцене».

– Рида нет там? – спрашиваю я, и в моем голосе явно слышно возбуждение.

– Не–а, он уехал сегодня днем. – Джоэл хлопает в ладоши. – Время объяснений кончилось. Истон хочет видеть тебя на концерте. Мы успеем ко второй половине, если поторопимся.

– Черт, да! Двадцать минут? – спрашиваю я.

– Лучше уложиться в десять. – Он указывает большим пальцем на лифт. – Я подожду вни...

– Как бы не так! Заходи внутрь. – Я втягиваю его в свою студию, и он усмехается, пока я несусь к холодильнику, достаю колу и пиво с полки и поднимаю их к нему. – Чего–нибудь попить?

– Я возьму колу, милая. Я за рулем, а твой парень оторвет мне яйца, если я сделаю глоток алкоголя перед этим.

– Он чересчур опекает, – говорю я, и новая волна облегчения прокатывается по мне.

– Тебя – да, черт возьми, определенно да. – Я передаю Джоэлу колу и поднимаю бровь.

– Ты сейчас что–то загадочное намекаешь?

– Немного, – он оглядывается. – Симпатичное местечко, – размышляет он про себя, оценивая его размеры, прежде чем открыть банку с колой.

– Спасибо, – я хватаю пульт с пуфика и протягиваю ему. – Чувствуй себя как дома. У меня есть все спортивные каналы, какие только можно представить. Я пойду... – я киваю головой в сторону своей спальни.

– Я в порядке, иди, – он отмахивается от меня, и я несусь собирать вещи.

Глава

4

5

.

Натали

«Here Comes My Girl» – Tom Petty

Хотя Джоэл мчится как угорелый, чтобы выехать на магистраль, мы в итоге застреваем в пробке больше чем на час, от чего я киплю, а Джоэл паникует. Едва мы поднимаемся на борт самолета и пристегиваемся, как уже выруливаем на взлетную полосу.

– Чей это самолет? – спрашиваю я, осматривая просторный салон. Этот частный самолет куда роскошнее того, что Истон зафрахтовал для меня в первый раз.

– Не уверен, – отводит взгляд Джоэл.

– Чушь. Пожалуйста, скажи, что этот самолет не одолжен у пышногрудой поп–звезды или кого–то в этом роде.

Джоэл усмехается.

– Позволь ему самому объясниться.

Я ищу хоть какую–то зацепку, но безуспешно.

– О, я позабочусь, чтобы он это сделал.

– В этом у меня нет сомнений, – говорит Джоэл с просторного плюшевого кресла напротив меня, открывая шторку на иллюминаторе, пока мы поворачиваем на взлетную полосу.

Дрожа от возбуждения, я снова закатываю рукав куртки Истона до предплечья и тайно восхищаюсь быстрым нарядом, который из нее соорудила. Оставив верх достаточно расстегнутым, чтобы немного открыть боковую часть груди, я перетянула остальное ремнем поверх крошечных черных шорт. Я завершила образ черными шпильками, которые уже убивают мои ноги, но, надеюсь, боль того стоит.

– Не могу дождаться, чтобы снова увидеть, как он играет. Кажется, прошла целая вечность, а не два месяца.

– Вчера он поставил на колени весь стадион. Это было, блять, эпично.

– Знаю, что уже писала тебе, но я просто хочу еще раз поблагодарить тебя за видео, которые ты присылаешь. Я видела кое–какие записи в сети, но это совершенно другое, потому что ты снимаешь их сбоку от сцены, так что это почти как быть там. – Я прижимаю руку к груди. – Это многое для меня значит, Джоэл.

– Всегда рад, милая.

– Истон знает, что ты снимаешь?

– Он несколько раз заставал меня за записью, но не думаю, что подозревает, будто я отправляю их тебе. Думаю, он верит, что это что–то вроде гордости «папаши».

– Так оно и есть?

– О, черт возьми, да, – он ухмыляется. – Но я знаю, что он ненавидит, что тебя там нет.

– Я бы хотела быть там. Я бы ходила на каждое шоу.

– Он знает. – Джоэл расстегивает пиджак, выглядит примерно как телохранитель, которым он и является. – Знаешь, я могу сказать, даже по тем нескольким концертам, на которых ты была, что его энергия другая, когда ты там. Не пойми меня неправильно, он все так же невероятен и выкладывается каждую ночь, но это просто... по–другому.

Спустя секунды после разгона по взлетной полосе мы уже в воздухе.

– Тебе не обязательно рассказывать мне такое, Джоэл, – я ухмыляюсь, – но можешь продолжать, если хочешь.

– Мне платят за то, чтобы я его защищал, не более того. Я не стал бы лгать тебе, Натали. Не о таких вещах.

– Значит, о другом ты соврешь?

Он отвечает наполовину усмешкой.

– Ты забываешь, что видел тебя в режиме «ничто не сравнится с гневом женщины», так что... возможно?

Мы смеемся, а я смотрю в окно, пока мы поднимаемся сквозь облако. Оказавшись по другую сторону, я вижу янтарный свет, заполняющий иллюминатор и салон, пока мы преследуем закат. Прокручивая в голове полные эмоций часы, которые я пережила до этого момента, я не сдерживаюсь:

– Истон объяснял, почему мы так скрываем наши отношения?

Джоэл кивает.

– Он сказал мне, когда ты уехала из Сиэтла.

– Черт, так еще тогда?

Джоэл кивает.

– Вау. Трудно поверить, что прошло всего четыре месяца. С тех пор столько всего случилось. Особенно с Истоном.

– С вами обоими, – поправляет он, – и это целая история.

Я фыркаю.

– Истон и половины этого не знает, упрямый осел. Но к какой части ты относишься?

– К их истории, твоей, тому, как ты оказалась в Сиэтле. Всё это довольно невероятно.

– Ты знаешь, что мы с Истоном родились с разницей всего в шесть дней?

Джоэл кивает.

– Это тоже безумное совпадение.

– Ты решил, что я сумасшедшая, когда он рассказал тебе, зачем я приехала в Сиэтл?

– Нет. Я понял, что ты хороший человек, с первой минуты. Мы все проходим через трудности, Натали. Нечего тут стыдиться.

– Ты видел фильм?

– Да, когда он только вышел. Мне понравилось.

Я киваю, решая оставить тему, но Джоэл продолжает:

– Истон говорит, ты не знаешь, почему Стелла и твой отец расстались. Что причины не было в письмах.

– Я перерыла их вдоль и поперек и ничего не нашла. Это единственное, что до сих пор не дает мне покоя в их истории. Я не могу понять – почему? В один день они были счастливы, планировали свадьбу, помолвлены. А на следующий письма прекратились на месяцы. В фильме нет и намека на то, что мой отец вообще существовал, так что я не могу понять, что и когда случилось. Мой папа и Стелла расстались за месяцы до того, как Стелла и Рид воссоединились. Ты бы не знал, случайно?

– Жаль, что не могу помочь тебе. Мы с Ридом близки, но он не так уж часто говорит о прошлом. По крайней мере, не так глубоко о своей истории со Стеллой.

– Мужчины, – закатываю я глаза. – Почему вы, парни, не можете делиться лишним, как девушки, и знать каждую грязную деталь?

– Иногда делимся, – он подмигивает, и моя шея краснеет, когда я вспоминаю рассуждения Истона о его ныне знаменитом минете на Тахо. Джоэл считывает мое выражение лица и поднимает ладони. – О черт, Натали, нет, не в этом смысле. Он не разбалтывает интимные детали. В этом отношении он оставляет тебя полностью для себя.

– О, слава богу. Я уже думала, что мне понадобится парашют.

– Ты прыгаешь – я обязан следовать, – усмехается он.

Мы сидим в комфортном молчании, пока я провожу рукой по роскошной коже кресла.

– Мне было тяжело, знаешь ли, – признаюсь я спустя несколько минут, глядя на него. – Доверять только моей, блять, лошади. – Мы обмениваемся долгим взглядом, прежде чем разразиться смехом. – Я знаю, да? Это смешно, но он верный конь и хороший слушатель.

– Держись, милая. Всё наладится.

– Боже, как я надеюсь, что ты прав. – Я сглатываю, вспоминая сегодняшний опасный момент. – Джоэл, м–могу я спросить твое мнение?

– Ты же знаешь, что да.

– Как ты думаешь, мы поступаем правильно, скрывая наши отношения от родителей?

– Честно? Думаю, это сложная ситуация, через которую вам обоим приходится пробиваться. В каком–то смысле это кажется очень обманчивым, но в то же время я полностью понимаю, почему вы оба решили пока действовать именно так.

– Сегодня утром я была очень близка к тому, чтобы зайти в кабинет отца и во всем признаться.

– Что остановило?

– То, что останавливало с самого начала. Письма. В сочетании с тем, что я счастлива. Я струсила. – Я сглатываю. – Как ты думаешь, наши родители поймут... я имею в виду, в конце концов?

Джоэл морщится, и я уже знаю его ответ, прежде чем он его озвучит.

– Я не знаю их историю, так что мне сложно судить. Хотел бы я успокоить тебя, и я очень надеюсь ради вас обоих, что они поймут.

Я киваю.

– Прости. И прости, что поставила тебя в положение, когда ты должен на это отвечать.

– Эй, – резко говорит он, заставляя меня оторвать взгляд от пейзажа внизу. – Я очень дорожу и Истоном, и тобой. Для меня это не просто работа.

– Я знаю. Он тебя любит.

Он словно смотрит сквозь проплывающие облака.

– Я бы с ума сошел, если бы с ним что–то случилось.

– Так для тебя это и правда что–то вроде «гордости папаши»?

– Это странно, – говорит он, слегка откидываясь в кресле. – Я словно помню каждый момент его детства, и мне много раз за эти годы приходилось останавливать себя, чтобы не перейти границы, когда Рида и Стеллы нет рядом... но сейчас? Я действительно вижу его как мужчину, которым он стал, который должен сам делать свой выбор и ошибки. Я бы не назвал это отцовской любовью, но определенно дядиной. Очень близкого дяди.

– Я понимаю это. Мне это нравится.

– Для меня это иногда хождение по канату, больше раньше, чем сейчас, – признается он. – Но если уж на то пошло, для меня это давно уже не работа. Кровные или нет, мы – семья. Даже когда работа закончится, я точно знаю, что наши отношения – нет. Я даже не сомневаюсь в этом. – Его грудь вздымается. – Черт, у меня есть своя спальня в доме Краунов, и я активно ею пользуюсь во время праздников.

– Это потрясающе.

Тоска подкрадывается при мысли, что меня, возможно, никогда не примут в доме Краунов, ни в каком качестве. Что родители Истона никогда не примут меня, и наоборот. Что еще хуже, я не могу представить, что мой отец вообще примет Истона.

Какое будущее может нас ждать?

– Ты должна жить своей жизнью, Натали, – говорит Джоэл, чувствуя мою зарождающуюся тревогу. – Ты не можешь основывать важные жизненные решения на чувствах других. Это я могу сказать точно. То, что вы двое нашли друг в друге и имеете сейчас, – редкость, чертовски большая редкость, и я могу это подтвердить, потому что видел, как это происходит. Так что прими это как есть и отпусти пока беспокойства о том, что может быть, потому что это вне твоего контроля.

– Спасибо, – говорю я. – Мне правда, правда нужно было это услышать. – Я оглядываю салон самолета. – Уверена, за эти годы ты стал свидетелем многого.

– Да, это так. – Он усмехается, его глаза становятся стеклянными. – Стелла и Рид были довольно спокойными, хотя и у них бывали моменты. Стелла и так была огнем, а когда в ней просыпалась латинская кровь, все искали укрытия. – Он от души смеется. – У Рида вспыльчивый характер, и большую часть времени он его сдерживал. Но сведи этих двоих в плохую ночь – турбулентность происходила внутри самолета.

– Не могу себе представить.

– Они предоставили изрядную долю драмы за эти годы, но всегда быстро мирились и часто делали это еще до того, как шасси касались земли. Бен и Лекси – совсем другая история. Лекси не позволяла Бену брать Бенджи в тур без нее, так что это было веселое время. – Джоэл расширяет глаза и запрокидывает голову. – Представь целую рок–группу, их супругов и детей, и смешай это с некоторой компанией, которую группа содержала, – он фыркает. – Это был цирк.

– Я морщусь. – Настолько плохо?

– В основном, когда они гастролировали с другой группой, которой было плевать на малышей и младенцев. – Он качает головой. – Скажем так: определенным людям с эго и неограниченными деньгами не следует предоставлять свободу, которая с этим связана, – независимо от того, насколько они талантливы, – потому что находиться рядом с ними, блять, страшно. Мне приходилось сталкиваться с этим в избытке, и часть этого – на этом, блять, самолете.

– Это самолет Sergeants, да?

Джоэл пожимает плечами.

– Ну, он не принадлежит пышногрудой поп–принцессе.

– Так почему бы не сказать мне... – я расширяю глаза. – Черт, Джоэл, Истон что, украл самолет Sergeants, чтобы ты мог забрать меня?

– Это был бы не первый раз, – усмехается он. – И не второй.

– Господи, – я не могу сдержать улыбку. – А я–то думала, что тайная поездка на Audi моего отца делает меня бунтаркой.

– У Истона удивительный послужной список по выведению Рида из себя.

– Очевидно. Так, говоря о групповой динамике, как ладят ребята?

– Они выкладываются на каждом шоу без исключения.

– Да, но за кулисами? Истон сказал, что он и ЭлЭл не очень ладят. Истон думает, что тот сидит на чем–то.

– С ним что–то происходит. Не уверен, что это наркотики, но он определенно борется с каким–то демоном. Пока он держит свое дерьмо подальше от тебя и Иста и делает свою работу, мне, в общем–то, плевать.

– Я думаю, ЭлЭла неправильно понимают, – честно говорю я.

– Натали. – Предостерегающий тон в его голосе заставляет меня вздрогнуть. – Сделай одолжение нам обоим и не лезь в это.

– Настолько всё усугубилось?

– Пока что Рид сдерживает их обоих, но Истон стал гораздо менее терпим к ЭлЭлу после Далласа.

– Правда? – Тревога нарастает. – Я отчасти виновата в этом. Я поговорю с ним.

Джоэл собирается возразить, но я поднимаю руку.

– Я ни словом не обмолвлюсь об этом разговоре и не сдам тебя, клянусь. Я придумаю, как вплести это в беседу.

– Спасибо. Видишь, это яркий пример того, когда ситуация становится скользкой, – передает он.

– Я полностью понимаю, но ты можешь мне доверять, – обещаю я.

– Почему бы тебе просто не насладиться сегодняшним вечером и не позволить им разобраться с их тестостероновыми проблемами самостоятельно.

– Думаю, так и сделаю. Не могу поверить, что он послал за мной тебя.

Пилот объявляет время нашего полета до Солт–Лейк–Сити, а стюардесса подходит к нам с шампанским и апельсиновым соком. Взяв оба бокала с шампанским, я протягиваю один Джоэлу, вся трепеща от возобновившегося волнения.

– Не я одна должна насладиться этим вечером.

Джоэл смотрит на шампанское, и я настаиваю:

– Да ладно, Джоэл, всего один. Отпразднуй со мной.

– Только один, – говорит он, принимая бокал и чокаясь с моим.

Глава 46. Натали

«Hypnotised» – Coldplay

Едва мы приземляемся в Солт–Лейк–Сити, я благодарна легкому опьянению от шампанского, поскольку миссия Джоэла доставить меня на концерт мгновенно превращается в водоворот активности. Как выяснилось, у Джоэла уже ждал водитель на нас обоих. Едва мой багаж перегрузили в затемненный внедорожник, как мы уже мчались к площадке. Большую часть пути я провожу за тем, что привожу себя в порядок, пока Джоэл начинает серию звонков, отдавая распоряжения службе безопасности, чтобы обеспечить нам проход к сцене со строгими инструкциями сохранять наше присутствие в тайне. Истон вовсе не преувеличивал, когда говорил, что Джоэл нам понадобится. Последние два месяца он был нашим белым рыцарем, единственным водителем, который безопасно и незаметно доставлял нас в наши укрытия и обратно.

Сейчас Джоэл проявляет себя во всей красе, синхронизируя наше прибытие и немедленный эскорт к сцене. Я провожу оставшиеся минуты, подправляя свою кое–как нанесенную косметику, потратив три из десяти минут, отведенных на сборы, в душе. Благодарная, что мои кудри в приличной форме, я освежаю их сухим шампунем, и они оживают благодаря спасительному чуду в бутылочке.

Нервно постукивая каблуками по полу внедорожника, я завершаю образ, сбрызнувшись духами, и смотрю на Джоэла, который ухмыляется, набирая сообщение.

– Не нервничай. Ты выглядишь прекрасно.

– Не знаю, почему я нервничаю. Он видел меня в самом худшем виде.

– Как и ты его, – добавляет он. – Не забывай об этом.

Кивая, я сжимаю его руку, и он смотрит на меня.

– Спасибо, Джоэл, серьезно, за всё. Не знаю, что бы мы без тебя делали. Надеюсь, Истон дает тебе понять, как ты ему дорог, потому что я точно это знаю.

– Он дает, и ты тоже, и всегда пожалуйста, милая.

Не в силах сдержаться, я снова достаю компактную пудреницу и провожу пальцами по контуру губ, убирая излишки глубокой матовой помады цвета розы, на которой я остановилась. Я собралась наспех и в возбуждении не представляю, что лежит в моем чемодане, но мне всё равно. Одежда казалась опциональной во время наших предыдущих встреч, и я мысленно посылаю быструю благодарность космосу за то, что месячные пришли и ушли на прошлой неделе. Всё, что я могу представить сейчас, – это ощущение его губ, эмоции в его поцелуях, его вес и звук его стонов. Экстаз, что приходит каждый раз, когда мы соединяемся, разговоры на подушке, что могут длиться часами, то, как он смотрит на меня сверху вниз, и то, как я могу предугадать, что он скажет. Всё это.

Мой живот начинает трепетать неконтролируемо, пока вызванные Истоном бабочки порхают внутри, пока мы мчимся к моей сверхновой звезде. После того, как кажется, прошла целая вечность, мы наконец заезжаем в гараж аудитории, прямо рядом с лифтом.

– Готова? – спрашивает Джоэл, в то время как я разглядываю пятерых огромных охранников, которые окружают внедорожник.

Боже, Краун.

– Давайте сделаем это, – я беру Джоэла за руку и выхожу, оставляя свои закатывания глаз внутри, в то время как охрана поглощает нас со всех сторон. Секунды спустя мы выходим из служебного лифта, и охранники ведут нас по череде коридоров. Уровень шума возрастает по мере нашего приближения, в свою очередь, усиливая мою потребность добраться до Истона. Если бы я знала, в каком направлении мы движемся, я бы уже бежала.

– Как долго они уже на сцене? – спрашивает Джоэл одного из немых как рыба охранников.

– Чуть больше часа, – отвечает охранник, прежде чем рявкнуть на нескольких девушек, слоняющихся у двери гримерки. – Назад!

– Черт побери, – ворчу я с разочарованием. Сеты Истона обычно длятся час двадцать минут. Когда мы резко поворачиваем направо в другой коридор – на этот раз безлюдный – я проклинаю то, что пропустила шоу, в такт моим торопливым шагам отдается щелканье моих каблуков. Когда гитара ЭлЭла издает вступление – последняя песня одного из двух сетов, которые Истон чередует, – взрыв аплодисментов зрителей разражается.

– Пожалуйста, поторопитесь, – умоляю я, не в силах сдержаться, ускоряя шаг, настроение падает от осознания, что я вот–вот пропущу все концертное выступление. Джоэл сжимает мою руку и пожимает ее. Мне удается собрать на лице улыбку, когда он подбадривает меня обнадеживающим подмигиванием.

Даже в одной песне от его биса я ловлю себя на мысли, что благодарна, что мы успели вовремя, чтобы застать хоть часть, когда охрана останавливается и расступается перед нами у подножия лестницы. Джоэл ведет меня за руку вверх, и в следующую секунду моя полная тревоги реальность превращается во что–то больше похожее на фантазию, когда Истон появляется в поле моего зрения.

Уже в середине «Brimstone», одной из моих любимых песен, которая только что заняла первое место в чартах Billboard, я вдыхаю полной грудью впервые с тех пор, как мы приземлились. Пока я впитываю происходящее, Истон сеет ад через микрофон, выжимая аккорды. В то время как он изводит свою гитару, футболка по обыкновению мокрая и прилипла к груди, его волосы струятся потом. Ближе к нему, но не в силах найти свое спокойствие, я чувствую врожденную потребность устремиться к нему. Погрузившись в секунды, остальной мир расплывается, пока я фокусируюсь на Истоне и вижу легкое изменение в его позе в ту минуту, когда он чувствует, что я стою там. Я не пропускаю легкую улыбку, которая вспыхивает на его губах как раз перед тем, как его взгляд перемещается ко мне. Все мое тело нагревается, пока он награждает меня долгим взглядом, его глаза задерживаются на его куртке. Даже оттуда, где я стою, я не пропускаю удовлетворение в его выражении лица, в то время как я сияю в ответ.

Держась вне поля зрения первого ряда, я ловлю себя на том, что продвигаюсь к нему по сантиметру, когда он прерывает зрительный контакт, склоняя голову, в то время как разрывает свое гитарное соло. Так подчиняет барабаны себе, в то время как ЭлЭл и Сид зажигают рядом с Истоном, песня гремит через переполненный зал. Его аудитория ужасающе выросла в размерах за два месяца с Далласа, что неудивительно. Присутствовать здесь и быть свидетелем этого возводит эту истину на новый уровень. В ту же секунду, когда песня заканчивается, свет гаснет, и зал, заполненный тысячами и тысячами фанатов, выкрикивает свою хвалу. Отказываясь оставаться обескураженной тем, что пропустила шоу – кроме биса Истона – я аплодирую вместе с ними, когда свет включается снова.

Я здесь, Истон здесь, и где–то в самом ближайшем будущем я буду окружена им, наедине. Это знание заставляет мою улыбку растягиваться, в то время как Истон крадет еще один взгляд в мою сторону, и я беззвучно говорю: «Прости».

Он мягко качает головой, его ответная улыбка захватывает дух, пока я впитываю его. Он одет во все черное, включая джинсы и ботинки, а также кожаные манжеты, в которые я вцепилась зубами, оставив вмятины на них в прошлый раз, когда он грубо взял меня. Вид их заставляет меня снова пережить это на мгновение, в то время как я сжимаю бедра.

Истон хватает бутылку воды поблизости, залпом выпивая ее, в то время как в зале начинается бедлам. Он оглядывается на группу, его выражение лица слегка озадаченное, в то время как Так, ЭлЭл и Сид все кивают ему, словно не могут поверить, что это тоже их реальность.

Совершенно ясно, что он наслаждается жизнью сполна, и они чувствуют то же самое. Какие бы разногласия у него ни были с ЭлЭлом, похоже, они были отброшены, чтобы насладиться этим. Истон подходит неторопливой походкой к микрофону, его врожденная внутренняя уверенность в действии, когда он сжимает его.

– Огромное вам спасибо, Солт–Лейк–Сити, – он указывает в сторону группы. – Поаплодируйте группе REVERB.

Ответ посылает волну гордости через меня. Я качаю головой, пораженная путем, который они прошли до сих пор, вместе с переменой в том разрывающемся на части мужчине, с которым я познакомилась, в сравнении с захватывающим дух исполнителем, источающим уверенность, в нескольких шагах от меня. Мое восхищение им растет, когда он снова берет слово.

– Я знаю, что вам, ребята, есть чем заняться в вашей сложной жизни, но нам было интересно, найдется ли у вас время еще на одну песню?

Истон ухмыляется в ответ, скромно окидывая взглядом толпу. Зарождающаяся эмоция, ясная на его лице, лишь усиливается видом него на большом экране, который расположен на сцене позади группы. Затем перспектива меняется на вид от Истона, когда оператор сканирует зал, и я разеваю рот, когда мне открывается его вид.

– Как насчет того, чтобы сначала задать настроение?

В одно мгновение зал окутан темнотой. Ожидание сгущает воздух, и требуется несколько минут, чтобы шум стих, прежде чем бархатный голос Истона разносится повсюду.

– Здесь довольно темно. Могу я попросить помощи у вас, Солт–Лейк–Сити?

Потемневший стадион ревет в ответ, экран больше не дает доступа к виду на зал. Не в силах сдержаться, я подбираюсь к краю сцены и заглядываю в толпу. Вид тысяч парящих огней заставляет меня перехватить дыхание, в то время как они продолжают вспыхивать, сотнями за раз.

– Идеально. Спасибо, – говорит Истон, как раз перед тем, как единственный луч прожектора освещает его, где он теперь сидит за своим пианино, лицом ко мне. Я сияю от того факта, что теперь он гораздо ближе, чем когда пел в микрофон. С того места, где я стою, я могу видеть его четко – и напряжение его челюсти, и даже свет в его глазах. Истон устраивается поудобнее за пианино, в то время как все мы остальные ждем, затаив дыхание, той кавер–версии, что он запланировал. Как я ни старалась, Истон неизменно отказывается раскрывать, какую именно кавер–песню он исполнит на своем следующем шоу, несмотря на все мои попытки подкупить его. Даже когда я становилась сексуально изобретательной, у меня ничего не вышло.

Устроившись поудобнее, Истон наклоняется и обращается к нам, в то время как его пальцы перебирают клавиши пианино.

– Сегодня вечером я попробую кое–что, так что прошу меня простить.

В ответ ему звучит еще один гул обожания, который дарит ему одну из его фирменных полуулыбок. Своего рода флирт, хотя он и так уже держит всех в своей руке. Поправившись в последний раз, он откидывает с лба мокрые волосы, открывая моему взгляду его безупречное лицо. Он никогда еще не казался мне таким прекрасным, моя сверхновая звезда, так ярко сияющая в своей стихии. Он счастлив, и это так очевидно.

– Я одолжил эту песню у друга семьи, – говорит он. – Он учил меня играть на пианино, так что не думаю, что он будет против.

Он готовится играть, а зал затихает еще больше, единственный луч прожектора на нем приглушается. Истон опускает подбородок, и откуда–то со сцены начинает звучать синтезированная, но прекрасная мелодия. Истон вскоре присоединяется, но тут же сбивается, бормоча:

– Черт, что ж, возможно, он будет против этого. Прости, Крис.

Его смущенный смешок вызывает волну ободряющих и поддерживающих возгласов, и я не могу сдержать улыбку.

Он нервничает.

Такая искренняя уязвимость, которую он выставляет на всеобщее обозрение, перед миром, которого он боится, заставляет мои глаза наполняться слезами, когда он начинает снова. В этот волшебный момент, когда все, что я к нему чувствую, грозит разорвать меня изнутри, он уносит нас всех в самом прекрасном из мелодий.

Вскоре после этого Истон начинает петь первые строки – о том, что потерян, о внутренней борьбе, – и тут же поднимает глаза на меня. За несколько прерывистых вдохов я вновь переживаю первую нашу встречу взглядами в баре и тот миг, когда он протянул мне руку в саду. В моих глазах уже блестят слезы, я смотрю на него, а вся наша история разворачивается через выбранную им кавер–песню. В тексте Истон поет о состоянии мира, о наших различиях, опринадлежности, на которую мы все надеемся... и о том, как нашел ее в глазах другого человека.

И тут я понимаю: он поет серенаду для меня, поет мне, и эта песня – о нас. Я заново переживаю все это, а в груди у меня все сжимается. Спустя еще несколько тактов и пронзительных строк, группа начинает подыгрывать, расположившись вокруг него в кромешной тьме.

Истон возвышает голос, поднимая его на нереальный уровень, и каждая строфа бьет в самую мою душу. Я позволяю слезам течь по щекам. Сердцебиение учащается, в груди все сжимается, и мне вспоминаются его слова в Сиэтле:

«Я хочу, чтобы ты запомнила этот момент, прямо сейчас, прямо здесь, только ты и я в грёбаном внедорожнике, едем в никуда. Пообещай, что запомнишь это».

– Здесь только мы, – шепчу я, завороженная, глядя на него, а он полностью пленяет меня. Неуклонно притягивая меня все ближе и ближе к себе, несмотря на расстояние между нами. Сейчас я не чувствую и дюйма этого расстояния, и никогда в жизни не испытывала ничего подобного – этой близости, этого чувства полной принадлежности кому–то.

Это нельзя купить или разлить по бутылкам.

Это нельзя воспроизвести, скопировать или подделать.

Быть с Истоном в любом качестве – все равно что пытаться ухватиться за падающую звезду, и где–то внутри я знаю: если я не наслажусь этим временем с ним, я попросту его упущу, пока он сияет так ярко. Даже если кажется невозможным, что это сияние когда–либо угаснет, я точно знаю – я хочу гореть вместе с ним так долго, как это только возможно.

Нет... С этим чувством не сравнится ничто, и потому оно и есть смысл жизни. Любовь – это предназначение, принадлежность и сама суть жизни.

Он продолжает петь о том, какое влияние я на него оказываю, его голос ласкает все мое существо, с головы до пят покрывая мурашками и навсегда впечатываясь в мое сердце. С каждым плавным движением его языка – его слишком смертоносного оружия, против которого нет никакой брони, – игла вонзается глубоко, наполняя меня эйфорическим, неописуемым кайфом.

Окруженная тысячами, я в его плену, и я беспомощно осознаю, что я безвозвратно, безнадежно и отчаянно влюблена в Эллиота Истона Крауна.

Возможно, теперь он рок–звезда, но для меня он прежде всего человек, который проник внутрь с нежной душой и обнаружил мои сокровенные тайны, прежде чем заставил меня принять части себя самой и то, чего я хочу. Человек, который заставил меня чувствовать себя значимой в то время, когда я сомневалась в своем пути и во всем, что, как мне казалось, я знала. Человек, который затем освободил меня, позволив стать той женщиной, какая я есть, и одновременно подарил зависимость от новых потребностей. Потребностей, которые он сам пробудил и создал, прежде чем одарить меня той самой любовью, о которой я мечтала. Любовью, которую я надеялась познать.

Став той самой женщиной, мы оба пали – беззащитные, неприкрытые и уязвимые – но только так и можно падать. Самое сильное во всем этом то, что он помог заложить фундамент нашей любви, точно так, как ее рождало мое сердце.

И это не имеет никакого отношения к кому бы то ни было, как бы все ни произошло.

Эта история любви принадлежит только нам, и никому больше.

Все эти истины обрушиваются на меня за считанные секунды, пока он виртуозно исполняет опьяняющую, романтическую мелодию – симфонию, сотканную, кажется, из одних лишь прекраснейших нот. Взгляд Истона не отрывается от меня, пока он с легкостью берет каждую из них, а его пальцы скользят по клавишам.

И когда песня набирает мощь, прожекторы один за другим высвечивают собравшихся на сцене музыкантов, и последними – группу скрипачей, которые начинают играть.

Он все это подготовил. Каждую секунду этого – для меня.

Стоя в живой мечте, паря на крыльях любви к нему, я ловлю его взгляд, и наша взаимная нежность становится очевидной в самые прекрасные минуты моей жизни.

Песня достигает кульминации, пробежав по мне мурашками, и тогда он наклоняется ближе к микрофону, его взгляд становится напряженным, и в его словах – чистое признание.

– Я люблю тебя.

Шум толпы заглушает мой вздох. Я прижимаю руку к груди, а глаза наполняются слезами. Не желая упустить ни секунды, я яростно смахиваю их, пока сердце бешено колотится в груди. Та, кем я была до этого момента, больше не существует. Внутри я понимаю – никогда больше не стану той женщиной, что не ведала, каково это – чувствовать такую любовь. Все мои прежние представления о любви теперь кажутся ничтожными, ибо его признание заставляет меня чувствовать себя бессмертной.

Мое решение приходит легко.

С меня довольно прятаться. Ото всех. С меня довольно скрывать свою любовь к этому мужчине, и точка. Бесконечные грезы о прежде недосягаемом будущем начинают разворачиваться, пока он продолжает изливать в меня себя, свою любовь,  прекраснейшей из любовных песен.

Он любит меня.

Он. Любит. Меня.

Словно читая мои мысли, Истон озаряет застенчивой улыбкой, а экран, заполненный мерцающими огнями от зрителей, становится его фоном.

Сила нашей связи разливается по каждому дюйму стадиона – по крайней мере, так кажется, – она окутывает меня, пока он допевает последние строки. Ноты рояля задерживаются в воздухе, скрипки взмывают к вершине – и стадион погружается во тьму.

Воздух взрывается громом аплодисментов, и мне удается разглядеть, как отодвигается скамья Истона благодаря узкой полоске подсветки, ярко сияющей под ней.

Лицо мокро от слез, я собираюсь с силами, глаза все еще полны, кожа головы покалывает, а он уже бежит ко мне.

Шесть футов... пять... четыре... три – и он возникает передо мной. Я бросаюсь к нему, и он ловко подхватывает меня, его губы поглощают мой сдавленный вздох, и он целует меня так, словно нет вокруг стадиона, полного людей, кричащих его имя. Но это меня он успокаивает своими нежными руками, мои слезы он стирает, пока поцелуй становится все более страстным. В нем столько уверенности с обеих сторон, но он вкладывает еще больше с каждым влажным движением языка.

В эти драгоценные и знаменательные секунды есть только мы.

Натали и Истон.

Он прерывает поцелуй, когда свет вспыхивает вновь, и тут же начинает увлекать меня от зрителей, к безопасности.

– Н–нет, – я вырываю руку. – Нет. Х–хватит п–прятаться.

Он смотрит на меня, взвешивая мои слова.

– Ты уверена?

– Абсолютно, – я всхлипываю. – Я л–люблю тебя, Истон. Всем с–существом своим. Больше никакой т–тайны – ни от кого.

Счастье озаряет его лицо, он снова притягивает меня к себе и целует – на этот раз еще страстнее, чем прежде. Я вцепляюсь в него, чтобы не потерять опору, а он погружается в поцелуй еще глубже, наши руки с благоговением ласкают друг друга. Вокруг начинается мельтешение тел, а мы продолжаем сливаться воедино, наши языки сплетаются, обмениваясь безмолвными обещаниями. Мы остаемся так сомкнутыми, пока нас не разнимают. Улыбаясь друг другу, соприкасаясь носами, я начинаю:

– И подумать только, я п–переживала, что ты не ответил на мое сообщение, – бормочу я.

– Я не мог провести ни одного грёбаного дня, не сказав тебе, – произносит он, прижимаясь губами к моим.

– Боже, не могу поверить, что ты устроил это... вот так.

– Легко... и счастливо? – дразнит он, повторяя мои же слова с утра.

Боже, неужели это было только сегодня утром?

– Это т–ты, только ты, от кого у меня заплетается язык и идет кругом голова. Чтобы ты знал, во всех остальных аспектах моей грёбаной ж–жизни я – с–серьезная женщина, – у меня ужасно получается выговорить это. – Надеюсь, ты д–доволен, – я всхлипываю, тщетно пытаясь взять себя в руки. – Я... я... я р–разрушена. Ты меня у–уничтожил!

– Честный обмен. – Я скорее читаю его слова по губам, чем слышу из–за нарастающей суеты вокруг.

– И ч–ч–че... что мне т–теперь д–делать? – я всхлипываю и качаю головой, пока он стирает размазавшуюся тушь под моими глазами.

Он берет мое лицо в ладони, его взгляд становится настойчивым.

– Выходи за меня.

Глава

47.

Натали

«Space Song» – Beach House

– Ч–ч–что? – вырывается у меня, но Истон говорит не со мной.

– На сегодня я свободен, – бросает он приближающемуся работнику сцены, не отрывая напряженного взгляда от меня. – Уйди, пожалуйста, – звучит уже более резкий приказ. В его выражении лица нет и намека на блеф, пока он изучает мою реакцию на предложение. Рабочий поспешно ретируется, а я все еще смотрю на Истона широко раскрытыми глазами, прежде чем он зовет Джоэла. Краем глаза я замечаю приближение Джоэла, но взгляд мой прикован к Истону. – Пожалуйста, вызови машину. Мы сразу за тобой.

– Уже занимаюсь, – отвечает Джоэл, пока Истон продолжает держать меня в плену своего взгляда, изучая мое лицо.

– Выходи за меня, – повторяет он, – давай сделаем это, давай построим жизнь вместе. – Он медленно поднимает мою левую руку и прикладывает к безымянному пальцу нежный, полный губами поцелуй. – Выходи за меня, потому что мы – редкие счастливчики, которым удалось найти то, чего у многих нет. Было бы преступлением этим не воспользоваться. Ради нас обоих, выходи за меня, Красавица. Прямо сейчас. Выходи за меня сегодня же вечером.

– Да, – я шепчу в ответ. Единственный ответ, что ясно звучит и в голове, и в сердце. – Да.

Истон прерывает мое третье «да» еще одним поцелуем, переворачивающим душу, который он обрывает слишком быстро, чтобы, сжав мою руку, повести меня со сцены и вниз по лестнице. И вот мы уже бежим по коридорам, намеренно игнорируя всех и вся, что может помешать нашему поспешному бегству. Восторженная улыбка Истона – все, что я вижу, пока мы мчимся к гаражу. Я улыбаюсь в ответ, зная, что кожа у меня покрылась пятнами, а выгляжу я совершенно разбитой. Прижимаясь к нему, я не свожу с него глаз, пока мы молча спускаемся на лифте, охрана окружает нас, и нас усаживают на заднее сиденье внедорожника. Едва захлопнулась дверь, Истон ругается и обращается к Джоэлу, уже сидящему за рулем.

– Джоэл, нам нужно уединение, сейчас. Можешь это устроить?

Тот бросает взгляд назад и сходу считывает ситуацию.

– Все понял.

Джоэл выходит из машины, и через несколько минут мы пересаживаемся с заднего сиденья внедорожника в лимузин. Когда стекло перегородки начинает подниматься, Истон обращается с новой просьбой.

– Включи нам что–нибудь, все равно что.

– Без проблем, – доносится от Джоэла, прежде чем окно полностью закрывается.

Нежная мелодичная музыка наполняет лимузин, а я поворачиваюсь к нему.

– Что ты де…– Истон обрывает меня, целуя с диким желанием, а его грубые пальцы уже скользят под мою куртку, и его ладонь сжимает мою обнаженную грудь.

– Боже, ты что, пытаешься меня прикончить? – Любой ответ тонет в его губах, снова слившихся с моими, его исследующий язык встречается с моим. Руки блуждают, рты слились воедино, мы растворяемся друг в друге, пока он не отрывается, прижимая свой лоб к моему.

– Боже, детка, – бормочет он. – Мне тебя недостаточно близко.

Он усаживает меня сверху, удлиняет ремень безопасности и пристегивает нас вместе, пока я смеюсь, прижавшись губами к его губам. Вскоре все следы юмора исчезают, когда он сталкивает с моих плеч куртку. Мои затвердевшие соски касаются его футболки, и я стону в его рот мольбу о большем. Охваченная потребностью чувствовать его, мне удается немного отклониться назад, чтобы расстегнуть его джинсы. Засунув руку в боксеры, я сжимаю его бархатистую, твердую длину, затем стираю каплю влаги с толстой головки его члена.

– Видишь, не сломан, просто мой.

Я уверенно сжимаю его, чтобы подчеркнуть свою мысль, пока он осыпает поцелуями мою шею.

– Без сомнений. Черт, как я скучал по тебе, – напевает он, стягивая куртку вокруг моей талии. – Мне чертовски нравится это.

– Я надеялась, что понравится.

– Я люблю тебя, – выдыхает он. – Приятно говорить это.

– Я тоже люблю тебя, Истон, так чертовски сильно. Я неделями сдерживала себя, чтобы не сказать это, – признаюсь я, а затем игриво упрекаю его. – Ты меня сегодня немного напугал, когда не ответил на сообщение.

– У меня была работа, – он делает паузу между поцелуями. – Я хотел, чтобы все было идеально.

– Так и было, но ты сам себя подвел, установив высокую планку.

– Да? – он ухмыляется, убирая мою руку из своих штанов, чтобы запустить свою в мои шорты и провести дразнящими пальцами по моему влажному центру. – Дай мне десять минут с этой идеальной киской, и я установлю ее выше. Бьюсь об заклад.

– Бесстыдник, – хриплю я, мой голос пропитан похотью, желание зашкаливает, когда он захватывает мой сосок. Я задыхаюсь, наблюдая, как он наслаждается, двигаясь на его пальцах и перебирая его пропитанные потом волосы. – Пожалуйста, Истон, пожалуйста, мне нужно почувствовать тебя.

Я прижимаюсь к нему, но он отстраняется, качая головой.

– Я не могу любить тебя так, как мне нужно, в этом грёбаном лимузине, – он стонет от разочарования, убирая руку. – Я хочу уложить тебя куда–нибудь, где будет мягко и... бело, – настаивает он, глядя на меня с выражением, полным любви, которое я тут же запечатлеваю в памяти.

– Пожалуйста, – хнычу я, но он снова мягко качает головой, его глаза сверкают, глядя на меня, пока он переплетает мои блуждающие пальцы со своими.

– Нет, детка, нет. В следующий раз, когда я войду в тебя, ты будешь моей женой.

Он снова приникает к моим губам – с такой нежностью, что эмоции переполняют меня, и от счастья у меня наворачивается слеза, пока он продолжает питать мою эйфорию. Мы целуемся, наши руки нежно исследуют друг друга, пока свет в салоне не вспыхивает, предупреждая о чем–то.

Истон отрывает губы от моих и смотрит на мою грудь.

– Как бы я ни ненавидел это делать... – он нежно прикасается губами к каждому из сосков, прежде чем натянуть куртку.

Его взгляд настойчив, я сдаюсь и просовываю руки в рукава, пока он поправляет куртку, укрывая меня.

– Это было просто жестоко, – протестую я, отстегивая ремень и слезая с его колен. Поправив его куртку, я затягиваю пояс покрепче, пока он пытается уместить свою мощную эрекцию в джинсы. Я не могу сдержать улыбку, наблюдая, как он борется, пытаясь скрыть свое возбуждение, и он замечает мою усмешку.

– Тебе смешно?

– Я думаю, это справедливо. Серьезно. Ты совершенно уничтожил меня этим великолепным жестом, и не только сегодня – навсегда. – Я тяжело выдыхаю. – Надеюсь, ты доволен.

Его улыбка становится шире, когда он наконец справляется с джинсами, и, сжав мою руку, он начинает целовать кончики моих пальцев.

– Хватит ухмыляться, придурок. Это не исправить.

– И хорошо.

Я хватаю его за волосы и нежно тяну.

– Тебе лучше не шутить с этим.

– Я собираюсь посвятить тебе всю свою жизнь – этого достаточно в качестве доказательства?

– Мы правда это делаем?

В его тоне поселяется решимость.

– Черт, да, именно так. Безрассудно и глупо, возможно, но до черта счастливо.

– Не могу не согласиться. – Не в силах совладать с собой, я снова взбираюсь к нему на колени и начинаю осыпать его поцелуями. – Ты, – поцелуй, – сказал, – поцелуй, – всем, – поцелуй, – что любишь меня, – поцелуй. – Целому миру.

– Погоди, детка, – говорит он, слегка подбрасывая меня на коленях.

– Нет, мы и так вполне прилично одеты, – парирую я, продолжая целовать его, а он смеется.

– Замри, Красавица. Всего на секунду, – он удерживает меня, пытаясь справиться с моей непоседливостью, а я поворачиваюсь и вижу, что он зажал между пальцами свое любимое черное кольцо с звездой для мизинца. Я смотрю на него, прежде чем он сжимает мою левую руку и надевает кольцо – оно идеально садится. Глаза у меня заволакиваются слезами, прежде чем я снова смотрю на него.

– Это только пока мы не выберем что–то другое.

– Мне всё равно! – восклицаю я. По–детски счастливая, я визжу от восторга и продолжаю свою «атаку», снова вызывая его смех. – Я люблю тебя, – бормочу я, переходя к его скулам, шее, яремной впадине. Он обвивает меня руками и притягивает к медленному, исследующему поцелую, который мгновенно воспламеняет нас обоих. Я тяжело дышу ему в губы, прижимаясь к нему, прежде чем выдохнуть своё требование:

– Трахни меня, – шепчу я. – Трахни меня прямо сейчас, а позже займись со мной любовью.

– Я сделаю и то, и другое позже. Боже, Красавица, нам нужно остановиться. Мы уже подъезжаем к отелю. – Я стону, когда он мягко приподнимает меня за бедра и пересаживает на свое место. Он кусает губу, окидывая взглядом мою вздымающуюся грудь и румянец на коже. – Обещаю, ожидание того стоит.

– Боже, Истон, словно мне нужно что–то кроме того, что ты уже мне подарил.

– Будет только лучше, – уверяет он, пока мы приводим себя в порядок, подъезжая к отелю. Как только мы останавливаемся, задняя дверь лимузина открывается, и швейцар приветствует нас. За его спиной я мельком вижу раздвижные стеклянные двери, но Истон хватается за ручку двери. – Не сейчас, дружище, спасибо. – Истон поворачивается ко мне, его палец на кнопке перегородки. – Сегодня вечером?

– Да, – я киваю снова и снова. – Да.

В поле зрения появляется Джоэл и смотрит на нас в зеркало заднего вида. Моя шея пылает, когда Истон произносит:

– Слушай, планы меняются. Просто забери наши вещи и выселись. Мы возвращаемся к самолёту.

– Да? – Джоэл поворачивается, ухмыляясь, смотрит то на него, то на меня. – Куда направляемся?

– Это ты скажешь, шафер, – объявляет Истон, проводя большим пальцем по моему безымянному пальцу, на котором теперь красуется кольцо, и поднимает его, чтобы Джоэл мог рассмотреть.

Глаза Джоэла расширяются, улыбка становится ещё шире.

– Значит, Вегас.

Истон хмурится, услышав направление, и смотрит на меня – в его глазах явно рождается новый план.

– Знаешь что? У меня есть идея получше.

♬♬♬

Мы произнесли клятвы под моей сверхновой звездой, в то время как остальные звезды, зависшие в небе, стали свидетелями, ревниво мерцая перед тем, как раствориться в рассвете. Истон надел мне на палец парное черное титановое обручальное кольцо как раз в тот момент, когда солнце показалось над горизонтом. Хотя наша церемония была простой, а традиционные клятвы, которые мы произнесли, до нас повторяли бесчисленное множество раз – она все равно была уникальной, нашей собственной.

Пока Джоэл оформлял документы и собирал их вещи, Истон провел краткий поиск в интернете, держа меня на расстоянии вытянутой руки и скрывая от меня содержимое своего телефона. К тому времени, как мы добрались до работающего самолета, он уже утвердил планы, поделившись ими только с Джоэлом. Мы приземлились на частной взлетно–посадочной полосе в Аризоне чуть позже часа ночи. Следующие несколько головокружительных часов прошли в череде вопросов без ответов, моих вопросов, пока Джоэл и Истон собирали все необходимое и нужных людей для нашего побега. Терпение, которое я сохраняла в те часы полной неопределенности, было вознаграждено в ту же секунду, когда Истон помог мне выйти из очередного внедорожника.

Истон задумал объединить нас под сверкающим небом, а не под неоновыми огнями, в гораздо более уединенном уголке пустыни.

Наш список гостей был краток: Джоэл, местный распорядитель церемонии и пастор, которого Истон сумел соблазнить подняться с постели, оплатив изрядную часть его ипотеки. Между взглядом Истона, искренностью в его голосе и нашей свадьбой под звездами, перешедшей в рассвет, его замысел легко затмил все, что я могла когда–либо придумать.

Оно подходило.

Оно было нашим.

Оно было идеальным.

Эта мысль укрепилась еще сильнее за время звучания одной песни. Песни, которую я попросила Джоэла включить, пока он вез нас к нашему курорту. Песни, которую Истон пел мне как серенаду перед тем, как сделать предложение. Песни, теперь встроенной в плейлист моего сердца наряду с другими, что отмечают вехи нашей истории.

Слишком переполненная волнением, чтобы спать, но пребывающая в совершенно мечтательном экстазе, я позволила Истону перенести меня через порог того, что можно было описать только как рай для молодоженов. Расположенная на безумных четырех тысячах квадратных футов, наша частная двухэтажная вилла на курорте казалась сотканной из сновидений. Было ясно, что Джоэл вновь превзошел себя – роскошная мебель, лучшие ткани, камин, джакузи, открытый горячий бассейн и окна, открывающие захватывающие виды.

Не то чтобы место имело значение, как только мы остались одни.

В течение минуты, может двух, после того как дверь закрылась, Истон уложил меня на мягкую белую кровать и принялся целовать каждый дюйм моей кожи, прежде чем мы скрепили наш брак самым невероятным образом. Обручальные кольца звонко стукнулись о матрас рядом с моей головой, а наполненные любовью глаза моего мужа впивались в мои. Мы быстро потеряли всякое чувство времени, пока он снова и снова доводил меня до кульминации, прежде чем поддался самому. Ранний утренний свет уже полностью заполнил наш кусочек пустынного рая, когда мы с Истоном наконец истратили себя до состояния полного изнеможения. После душа я смутно помню, как меня уложили обратно в постель, Истон заблокировал солнечный свет, и я погрузилась в блаженную кому.

Глядя на черную титановую полоску на своем пальце, я согреваюсь воспоминанием о том, как пробудилась от его поцелуя, когда он с благоговением прикоснулся губами к моему занятому безымянному пальцу, а затем вошел в меня, прошептав: «Добрый день, миссис Краун».

Бросив взгляд на Истона сейчас, я впитываю всю серьезность того, что означает мое кольцо, не в силах вызвать в себе ни капли сожаления. Его густые волосы развеваются вокруг лица, RayBans защищают глаза от пустынного солнца, Истон ведет машину по извилистой дороге, держа руль обеими руками. Мой взгляд задерживается на более широкой черной полоске на его левой руке, и я мысленно щиплю себя. Хотя мне хотелось остаться в постели для дальнейшего скрепления брака, Истон настоял на том, чтобы прокатить меня по местам, которые он выбрал в качестве фона для нашего медового месяца. С трудом оторвав взгляд от мужа, я восхищаюсь горами, размазанными терракотовыми красками, и скоплениями валунов схожего оттенка, составляющими ландшафт Седоны.

Вдыхая реальность того, что сегодня я проснулась невестой Истона, я не могу сдержать радостных слез, наполняющих мои глаза, пока я провожу большим пальцем по своему новообретенному безымянному пальцу.

– Здесь так красиво, Истон.

И чертовски жарко.

Но здесь жар другой, не техасский адский зной. Кондиционер, работающий на полную мощность, делает его терпимым. Это чувство безмятежности заставляет меня таять в кресле, расслабляться – атмосфера здесь непохожа на все, что я знала прежде. Находиться в этой части пустыни – все равно что существовать под водой: спокойно и неспешно. Словно внешний мир и есть, но он приглушен и кажется неважным. Как если бы весь остальной мировой хаос не имел здесь силы.

– Это сон, – утверждаю я поверх музыки.

Истон не отвечает, а лишь снова поднимает мою левую руку, как он делал уже десятки раз с тех пор, как мы проснулись, и прикладывает еще один нежный поцелуй к моему безымянному пальцу. Удовольствие, которое он получает от этого, ясно читается в его чертах. Истон поворачивает ручку настройки радио, останавливаясь на другой песне. Мы выключили телефоны прошлой ночью, перед тем как сесть в самолет, и с тех пор приняли все меры предосторожности, чтобы оставаться скрытыми и не привлекать внимания.

Мы опустили верх машины лишь тогда, когда отъехали на много миль по двухполосной дороге. Сюрреалистичные пейзажи лишь усиливают туманную дымку воспоминаний о последних часах. Менее суток назад я сидела, прислонившись к двери своей квартиры, сомневаясь, впишусь ли я в жизнь Истона.

Перебирая сейчас свое кольцо, я понимаю – я вписываюсь просто чертовски идеально.

Чувствуя себя абсолютно умиротворенной в этом месте, в своем положении и рядом с этим мужчиной, я ценю его еще больше за то, что он не захотел, чтобы я пропустила все это, даже имея божественное право быть голыми отшельниками. И все же я изо всех сил стараюсь смотреть на захватывающие дух пейзажи, а не на вид рядом со мной.

Песня «Space Song» тихо звучит в салоне, пока Истон молча ведет машину. Повернувшись к нему, я понимаю, что он не ответил мне, потому что потерялся где–то в своем музыкальном подпространстве, далеко за пределами моей досягаемости. Я молча жду, когда он вернется ко мне, зная, что любая магия, творящаяся в его голове, заслуживает того внимания, которое он ей уделяет. Спустя несколько минут он произносит:

– Прости, ты что–то сказала, Красавица?

Я сжимаю его руку и целую его костяшки.

– Ничего важного.

– Что ты сказала?

– Я сказала, что это сон, и мне здесь безумно нравится, но потом заметила, что ты занят своим делом.

– Каким делом?

– Ну знаешь, когда ты внезапно улетаешь в музыкальную кому.

Он усмехается.

– Прости.

– Не извиняйся. Я ни за что не стану мешать этому.

– Неужели? – он одаривает меня своей фирменной полуулыбкой.

– Честно? Мне ужасно интересно, что там происходит. Куда ты улетел?

– Игрался с мелодией, которая очень похожа на тебя.

– А ты сыграешь ее для меня когда–нибудь?

– Конечно, – отвечает он, словно это само собой разумеется. – И я постараюсь быть сознательнее в своих космических путешествиях, особенно теперь.

– Нет! – я вскрикиваю, и он вздрагивает, сжимая руль крепче.

– Красавица. Я люблю тебя, правда, но пожалуйста, воздержись от воплей, когда мы едем по узким извилистым дорогам посреди гор.

Я морщусь.

– Прости. Не хотела напугать. Просто... если ты заблудился – оставайся там. Я приду за тобой, когда это будет важно.

– Это не та привычка, которую я хотел бы сохранить, когда мы вместе.

– К черту это. Это твой творческий процесс, Истон. Я ни за что не стану разрушать твой порыв. – Я откидываю голову и получаю идеальную панораму красных гор и бирюзового неба. – Боже, Истон, ты создаешь самую прекрасную музыку. Не могу дождаться, чтобы услышать, что ты придумаешь следующим. Как, впрочем, и весь мир, и, – с гордостью говорю я, любуясь своим кольцом, – на следующем концерте, где я буду, я буду стоять у сцены как твоя жена.

Истон задвигает очки на лоб и сбрасывает скорость на прямом участке, его глаза скользят по моему профилю, прежде чем он возвращает взгляд на дорогу.

– Что? – спрашиваю я, когда он замедляется и останавливается на специальной площадке рядом с гигантскими вечнозелеными деревьями. – Почему мы остановились? – я оглядываюсь в поисках какого–нибудь ориентира. – Будешь фотографировать?

Без единого слова он поднимает вверх, запирает нас, убавляет музыку, и воздух охлаждает кожу. Я смотрю на него, приподняв бровь.

– Милостивый сэр, мы не можем делать... что бы ты там ни задумал, и я почти уверена, что твои планы включают арест. Это государственный парк.

Его взгляд становится сосредоточенным, он тянется ко мне и ласкает мое лицо, черты его расслаблены, а глаза смягчаются.

– Что? – я улыбаюсь. – В чем дело?

– Ты знаешь, как мой отец называет мою мать?

– Граната.

– Да. Это его ласковое прозвище для нее. Потому что именно такой он увидел ее при встрече. Сферой разрушения.

– Ты хочешь сказать...

– О, черт возьми, да. Именно такова ты для меня. Ворвалась в мою жизнь в дюжине несочетающихся свитеров, злая из–за того, что тебя никогда по–настоящему не любили, не целовали и не трахали.

– Я ничего такого не говорила.

– Тебе и не нужно было, – бормочет он.

– Ты остановил машину, чтобы сказать, что я кошмар?

– Да, но это не все, так что заткнись, Красавица. – Он прикладывает палец к моим губам, а я бросаю на него безжизненный взгляд, от которого он смеется.

– Я всегда задавался вопросом, почему никогда не отдавал себя целиком никому в личных отношениях и чувствовал себя комфортнее в одиночестве. Иногда это меня беспокоило. Как будто мне не хватало какой–то базовой человеческой потребности... пока я не встретил тебя. – Его признание витает между нами, а у меня на глаза наворачиваются слезы. – Я также никогда не делил комфортное молчание ни с кем, кроме родителей, – пока не встретил тебя. Я никогда не чувствовал себя настолько увиденным, познанным и понятым, как с тобой. – Он сглатывает, прежде чем его губы складываются в ироничную улыбку. – Кто бы мог подумать, что я найду такое утешение в том, с кем я нахожусь, – техасском огненном шаре противоречий, скрывавшемся под личиной журналистки.

– Черт тебя дери, – выдыхаю я, и слезы перекатываются через край.

– Вспоминая сейчас, – продолжает он, – мне кажется, я знал, что ты существуешь, и ждал тебя. – Он крепко целует меня и отстраняется. – Моя жена, – в его голосе звучит изумление. – Ты нашла меня.

– Истон, – я вздыхаю, сердце невыносимо распирает, – тебе серьезно нужно прекратить это. Я смирилась с тем, что ты красавец, гений, талант, самоотверженный и чертовски хорош в постели, но добавлять к этому безнадежного романтика – это уже слишком.

Он усмехается и проводит губами по моим.

– Детка, ты даже не представляешь, как приятно знать, что ты любишь меня так же сильно, как я люблю тебя.

– И как же мы любим друг друга?

– Безраздельно, безоговорочно и окончательно.

– Боже, – всхлипываю я, перебираясь через центральную консоль. – Так значит, придется играть по–крупному, да? Ладно. – Я устраиваюсь вокруг него в тесном пространстве, решив рискнуть тюремным сроком.

Он того стоит.

Глава 48. Натали

«Nothing’s Gonna Hurt You Baby» – Cigarettes After Sex

На вершине одного из горных хребтов, через которые мы только что проехали, мы паркуемся и разминаем ноги, прежде чем совершить небольшую прогулку к смотровой площадке за невысокой кирпичной оградой.

– О, вау, Истон. Вау, – говорю я, оглядываясь. – Жаль, что у нас нет камеры.

– У меня есть телефон, – предлагает он, доставая его из кармана.

– Никаких телефонов, – говорю я.

Мы ненадолго замерли, с тревогой глядя друг на друга, прежде чем он прошептал:

– К черту, – и включил его. Вскоре его лицо озарила улыбка, и он повернул экран ко мне. – Нет сети.

– Слава Богу, – я выдохнула с облегчением – нам удалось избежать этой русской рулетки, – пока он держал его включенным ровно столько, чтобы сделать наше селфи. Две улыбки в центре кадра, ему также удалось запечатлеть покрытую лесом долину внизу и часть окружающих скал. Он делает еще несколько снимков панорамного вида, прежде чем снова выключает телефон и берет меня за руку.

По пути обратно к машине я останавливаюсь у группы ремесленных прилавков, мимо которых мы прошли, и осторожно задерживаюсь у первого, изучая женщину, сидящую за ним, в поисках хоть намека на узнавание в ее взгляде рок–звезды, стоящей рядом. Она приветливо здоровается со мной, в ее ответном выражении лица нет ничего примечательного, а я тем временем снимаю сплошной белый ловец снов, висящий на краю стола.

– Он прекрасен, – говорю я ей, прежде чем показать его Истону, который рассматривает товары за соседним столом. – Дорогой, возьмем?

Истон мгновенно кивает в ответ, поднимая ручной работы барабан размером с тарелку, с темными деревянными палочками, лежащими на нем.

– И это тебе, для следующего урока.

– Да, пожалуйста.

Выглядя довольным, он достает кошелек и расплачивается наличными с каждой из продавщиц, обе – пожилые женщины, коренные американки.

Я подхожу к нему, обвиваю руками его талию и целую его плечо сквозь мягкую хлопковую футболку, вдыхая его запах.

– Я тебе верну. Я думала, мы просто катаемся, поэтому оставила сумочку в вилле, – шепчу я, и тут же продавщица обращается к нам:

– Вы двое, медовый месяц?

– Да, – отвечаем мы хором, и наша гордая готовность поделиться этой новостью с кем угодно очевидна из нашего восторженного ответа.

Как только наши покупки упакованы, мы перебираемся к другим прилавкам, выбирая новые сокровища. Каждый из нас обзаводится серебряным кольцом из ложки с бирюзой. За следующим столом я нахожу ручной работы деревянное рождественское украшение с крошечным ловцом снов внутри и решаю, что оно должно быть моим. К тому времени, как мы собираемся уходить, руки Истона забиты пакетами с местными изделиями ручной работы, уникальными находками, купленными у разных продавцов. Когда мы возвращаемся на парковку, нас провожают теплыми пожеланиями и поздравлениями. Это чувство сопровождает нас до самого кабриолета. Я вдыхаю полной грудью этот день, а Истон укладывает наши трофеи в багажник. Улыбаясь, я бросаю на него взгляд, но в ответ не получаю улыбки.

– Что такое?

– Ты вернешь мне деньги? – Истон смотрит на меня через крышу кабриолета. Я благодарна, что на нем RayBans, и я не вижу его полного недовольства.

– Я еще не знаю, как мы будем решать вопросы с деньгами, и я могу покупать свои вещи сама, – я пожимаю плечами, а его скула дергается. – Ладно, пусть это будет мой свадебный подарок, – уступаю я, садясь на пассажирское сиденье и пристегиваясь, пока он не велел мне этого делать. – Теперь нам нужно придумать подарок для тебя, и он должен быть достойным. Что–то особенное и уникальное, – требую я, пока он занимает место водителя.

Знаменитые последние слова.

….

– Легче, детка, – сквозь зубы говорит Истон, и напряжение в его голосе ощутимо, пока он пытается войти в меня плавнее, а я всхлипываю от непривычного ощущения. За последние несколько часов мы перешли от эмоционального любовного соития к откровенно грязному и экспериментальному сексу. Я отдала ему свое тело, как отдала доверие, сердце и будущее, и именно поэтому сейчас я стою на четвереньках на мягком полотенце, которое он постелил на большой оттоманке в нашей ванной комнате с множеством зеркал. Истон возвышается позади меня, великолепно обнаженный, наши взгляды встретились в отражении, его возбуждающий член на виду, пока он входит в меня еще на дюйм. Увидев, как я морщусь, он отступает.

– Не останавливайся, – протестую я.

– Не думаю, что смог бы, даже если бы захотел, – бормочет он, массируя мою поясницу. С этими словами он хватает меня за бедра, притягивая к себе, а затем наклоняется, чтобы подготовить мою обнаженную плоть исследующим языком. Моя последняя оргазма еще струится по моим бедрам, а Истон уже ласкает меня сзади, собирая мою влагу на пальцы, прежде чем ввести один из них внутрь прежде нетронутого места. В ту же секунду, когда я призналась, что не исследовала эту конкретную сексуальную границу, я увидела, как в его глазах вспыхнул фейерверк, и точно поняла, что будет включено в мой свадебный подарок. Не дав ему вымолвить и слова, я вырвалась из его объятий, пустившись бежать по вилле, а он пустился в погоню, пока я визжала как банши.

Он поймал меня и наказал, проведя языком между моих ног бесконечные минуты. В ответ я сдалась, мой белый флаг поднимался все выше с каждым оргазмом. Ни разу с тех пор, как мы вернулись в курорт, его выносливость не колебалась, и он не проводил и нескольких минут, не возбуждаясь снова – а я обожала каждую грёбаную секунду этого. Сейчас он стоит позади меня, мужчина, с которым я безнадежно одержима, его темная оливковая кожа, тронутая загаром, покрыта легкой испариной, его глаза затуманены, пока он нежно исследует меня.

– Лучше? – бормочет он, добавив еще один палец и двигая ими внутри меня, пока это не начинает получаться легче. Мои глаза полузакрыты, губы приоткрыты, когда незнакомое ощущение становится странно приятным. Животное желание в его затуманенных глазах подстегивает меня, пока я смотрю на его отражение, такая же опьяненная желанием. Нефритово–янтарный огонь опаляет мое отражение, пока он возвращается на исходную позицию для нашей второй попытки. За последние несколько часов он прилежно трудился, чтобы подарить мне как можно больше сексуальных «впервые» из моего списка, и это – его последний рубеж.

– Расслабься, детка, – грубо приказывает он, и я повинуюсь, когда он входит. Мои ноги почти подкашиваются, когда волна боли пронзает меня.

– Смотри на меня, Красавица, – приказывает он, – смотри, как я беру твою попку. – Я повинуюсь, впитывая наслаждение на его лице, не желая отказывать ему в этом или в чем–либо еще. Его пресс блестит, глаза темнеют с каждой секундой, он удерживает мое внимание, сжимая мои бедра и входя глубже, заявляя права. Я практически вижу «моя» в его глазах, даже когда он шепчет слова ободрения. – Почти там, – выдыхает он. – Черт, ты так чертовски тугая.

– Истон, – я хнычу, и дрожь в голосе выдает меня. – Сделай это, сейчас, пожалуйста, – умоляю я, дискомфорт становится почти невыносимым.

От входит полностью, когда я выгибаю спину, боль на мгновение ослепляет меня, а он бормочет:

– Господи Иисусе. – Его глаза лихорадочно изучают мое лицо. – Все в порядке?

– Черт возьми, нет, – хриплю я, – но не останавливайся.

– Уверена?

– Истон, – я стону, боль заглушает все приятные ощущения.

Он направляет мою руку между ног, затем захватывает мой палец и проводит им вдоль края клитора. Результат удивляет: удовольствие возникает мгновенно.

– Вот здесь, прямо здесь, твоя чувствительная точка.

Очевидно.

– Не останавливайся, – приказывает он, и я киваю, опираясь на одну руку, а другой продолжая массировать себя. Боль немного отступает, пока он склоняется и водит языком по моей спине. – Так чертовски сладко. Готова?

– Нет, – я задыхаюсь.

– Тебе нужно расслабиться.

Я сужаю глаза.

– Хочешь на секунду поменяться местами, муженек, чтобы я могла прочитать тебе ту же лекцию? Уверена, в инструкции такого не было.

Он громко смеется.

– Детка, мы можем остановиться, – он тяжело дышит. Удовольствие от его легких движений быстро развеивает всю игривость. – Давай остановимся, – бормочет он, ладонью поглаживая мою спину, но я протестую.

– Не смей! Мы доведем это до конца. Просто... сделай так, чтобы было лучше.

Его лицо напряжено, ноздри раздуваются – я знаю, он сдерживается, когда медленно отодвигается и затем входит в меня. Когда он совершает еще несколько движений, не услышав в ответ стонов, я начинаю немного расслабляться. Как только это происходит, его толчки становятся легче, он задает ритм, вожделение исходит от него волнами, пока он наблюдает, как я ласкаю себя.

– Лучше? – с нажимом произносит он, проводя ладонью по моим ягодицам.

– Даааа, – я шиплю, расслабляясь еще немного, и незнакомое ощущение охватывает меня уже более приятным образом. Он ускоряется, не отрывая взгляда от моих движений, его челюсть расслабляется.

– Х–х–хорошо? – вырывается у меня, я начинаю подстраиваться под его нарастающий ритм, и худшая часть дискомфорта остается позади.

– Так чертовски хорошо, детка, я так сильно тебя люблю, – хрипит он, его голос бархатен. – Ты так чертовски прекрасна. Мне всего тебя мало.

– Тогда возьми больше, – приказываю я, двигаясь навстречу его толчкам. Это лишь усиливает мое возбуждение, его голод растет, а глаза вспыхивают тем самым, безошибочно узнаваемым огнем.

– Черт, Натали... не надо, я сейчас, блять, взорвусь.

Но я продолжаю, и в ответ вырываю у него стон, которого никогда прежде не слышала, что лишь подстегивает меня. Я ускоряю движения руки и начинаю встречать каждый его толчок. Он замедляет наш темп, чтобы ввести в меня свои толстые пальцы и провести ими вдоль внутренних стенок. Ощущение мгновенно переполняет меня, в то же время он, кажется, нажимает на все мои кнопки одновременно. После еще нескольких точных движений все мое тело сдается, а затем содрогается. Удовольствие, словно цунами, разрывает меня изнутри, я запрокидываю голову и кричу его имя.

Из его губ вырывается поток ругательств, он кусает губу, сжимает мои бедра и начинает входить в меня с новой силой, продлевая мою оргию, прежде чем и сам сдается, выкрикивая хриплое: «Блять! Блять!»

Я продолжаю содрогаться в разряде наслаждения, пока поток влаги заливает мои бедра, а Истон, прижимая меня к себе, тяжело обрушивается вперед.

Удовольствие отступает, и вновь возвращается легкий дискомфорт, пока оносторожно выходит из меня, нежно проводя пальцами по моей попе, прежде чем повалиться на спину на пуфик. Глядя на меня, тяжело дыша, он притягивает мою верхнюю половину к себе и целует меня так, словно я – воздух, который ему нужен. Отстраняясь, он бросает мне дьявольски–довольную ухмылку.

– Это было просто офигенно, детка.

Я киваю, незаметно проводя рукой по бедру и чувствуя, что оно мокрое, затем вытираю его о полотенце, лежащее подо мной.

– Не включишь душ? – прошу я, и Истон кивает, целуя меня в губы, прежде чем развернуться и представить моему взору свой обнаженный зад.

Последние часов тридцать были самыми счастливыми в моей жизни. Особенно последние несколько. Чувствуя себя грязной и в то же время блаженно опьяненной бесконечным кайфом, который, кажется, без остатка питает нас обоих, я незаметно вытираюсь между ног, пока он настраивает температуру воды. Не в силах перестать думать о том, что только что произошло, я нарушаю молчание:

– Откуда ты знаешь обо всех этих местах на моем теле?

Он бросает ухмылку через плечо, пока пар поднимается из душа, а его темные волосы падают на лоб. Я мысленно делаю снимок этого кадра.

– Я сделал своей миссией узнать их, а теперь это моя работа.

– К сожалению, я сама не знала о некоторых из них, – я слегка покусываю его плечо. Мы и раньше были авантюрны, но наш медовый месяц превратился в самую отвязную авантюру на сегодняшний день.

Как и должно быть.

Как и Истон, я отказываюсь позволить чему или кому бы то ни было, или любой мысли отнять счастье нашего первого дня брака. Так как мы договорились выключить телефоны перед отъездом, мы даже не потрудились вспомнить о катастрофе, ожидающей нас за дверью. Но чем дольше мы откладываем разговор о том, что у нашего кокона есть срок годности – который, увы, истекает завтра, – тем тревожнее мне становится. Мне нужен какой–то план, чтобы чувствовать себя в безопасности. И все же, я не хочу затрагивать эту тему сейчас. Напротив, я хочу продлить каждую секунду этой эйфории, которую мы заслужили как новобрачные.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он, заходя и затягивая меня под струи душа вместе с собой. Мои конечности будто из желе, и я могу лишь кивать, охваченная усталостью. Несколько секунд под водой – и я снова переживаю нашу недавнюю близость, отворачиваясь, пока он шепчет комплименты своей «грязной маленькой жене».

Он замечает румянец, окрашивающий мое послесвечение, и с беспокойством приподнимает мой подбородок.

– Это было слишком?

– Да, Истон, несомненно слишком. У тебя не член, а амазонская водяная змея в штанах.

– Серьезно? – он ненадолго сдерживает улыбку, но она прорывается наружу.

Я выдавливаю немного мыла с запахом жасмина на одну из роскошных губок, нежных как крылья ангела, и с насмешкой смотрю на него.

– Это было болезненно, но великолепно, и ты чертовски хорошо это знаешь, так что хватит ухмыляться. – Я колеблюсь, прежде чем провести губкой по его груди, и с беспокойством смотрю на полотенце. Слишком поздно пытаясь скрыть смущение, я замечаю, как он хмурит брови, следит за моим взглядом и улавливает мое колебание. Этот мужчина не врал, когда говорил, что изучил меня. Он слишком проницателен, и мне трудно что–либо скрыть. Это и благословение, и проклятие.

– Что? Тебе больнее, чем ты показываешь?

– Нет... не в этом дело.

– Тогда, – он ныряет под струю и выплевывает воду мне на грудь, – выкладывай.

– Мило.

– Натали, – предупреждает он, – что такое?

– До тебя у меня был секс, – начинаю я. – И неплохой секс.

– Серьезно, блять? – он стонет. – С этого ты решила начать?

– Выслушай меня. У меня была горстка партнеров.

Его ноздри раздуваются, скула дергается.

– Тебе ни к чему ревновать.

– Это я буду решать.

Я закатываю глаза.

– Я не могу разговаривать с тобой, когда ты превращаешься в неандертальца.

– Тогда, может, тебе стоит пропустить историю половой жизни и перейти к сути.

– Забудь, – отмахиваюсь я, поворачиваясь и ныряя под струю.

Он мгновенно возвращает меня к себе и прижимает к стене душевой. Упираясь ладонями в плитку у моей головы, он проводит носом по моему.

– Прости, я посажу этого ревнивого осла на поводок. Говори, что хотела, Красавица.

– Ну, по моему опыту, я никогда... – я опускаю взгляд вниз, а затем широко открываю глаза. – Ты же понимаешь...

Он хмурится от недоумения, но затем на его губах медленно расцветает улыбка.

– Ты имеешь в виду...

– Не смей это говорить! – я зажимаю ему рот ладонью, но он полностью игнорирует меня, и его ответ звучит приглушенно.

– Женская эя...куляция.

– Я сказала, не говори этого! – он смеется и убирает мою руку.

– Порно–термин – сквиртинг. – Он разражается смехом, а я раздраженно качаю головой.

– Это абсолютно отвратительно.

– В тот момент таким не казалось, – поддразнивает он, видя мой дискомфорт.

– Просто забудь. Этого разговора не было. – Чувствуя себя совершенно смущенной, я пытаюсь высвободиться из–под его сковывающих объятий, но он прижимается ближе, удерживая меня на месте. – Это крайне нечестно, – говорю я, не в силах пошевелиться, – у тебя слишком много мышц и сантиметров надо мной.

Его губы искривляются еще больше.

– Ты сама напросилась, и, должен признаться, моему эго приятна эта поддержка.

– Ты идиот.

– Ай, – он усмехается, – это наша первая супружеская перепалка?

– Ты ведешь себя отвратительно, а я... неважно.

Заметив мое разочарование, его улыбка меркнет.

– Прости, детка. Не позволяй этому смущать тебя. Для некоторых женщин это естественно, когда у них интенсивный оргазм, и тут нечего стесняться. Честно? Я считаю это чертовски сексуальным и не могу дождаться, чтобы повторить. – Он приближается, а я смотрю куда угодно, только не на него.

– Я не разделяю твоего энтузиазма, – сухо парирую я.

– Но тогда разделяла, – дразнит он, – ты была очень воодушевлена. Ты пела оперу. – Мое лицо пылает, а он прижимается еще ближе, заставляя меня поднять на него взгляд. – Ни за что, не прячься от меня. – Вид его в этом огромном душе, полностью расслабленного и принадлежащего мне, захватывает дух.

– Ты можешь говорить со мной обо всем, Красавица, абсолютно обо всем. Никогда не стесняйся говорить со мной. Теперь мы – одно целое. Хорошо?

Я опускаю подбородок.

– Хорошо.

– Недостаточно хорошо. Посмотри на меня и услышь меня по–настоящему, – нашептывает он, его бархатный голос окутывает меня, как и он сам, приподнимая мой подбородок нежными пальцами. – Никогда не прячься от меня. Мы так близки, как только могут быть два человека.

Внимательно изучая его выражение, я вижу в его глазах лишь уверенность, а его слова питают мою душу.

– Ты понимаешь это?

Я сцепляю пальцы на его шее и притягиваю его ближе.

– Мы – одно целое, – повторяю я, любя звучание этих слов. – Ты знаешь, я тоже всю жизнь была «одной», во многом так же – единственный ребенок и чаще всего «вечеринка на одного» во взрослой жизни. Но этот смысл совсем иной и гораздо лучше.

– Да? – Он одаривает меня своей прекрасной полуулыбкой, кладя ладонь на мой живот. – Может, однажды нас будет двое. Или трое?

Я киваю.

– Когда–нибудь. Да. Я тоже этого хочу.

Все его существо преображается, когда мы вместе заглядываем в будущее, наше будущее, его глаза загораются, когда он смотрит на меня с благоговением.

– Сейчас – лучшее время для нас, только для нас двоих, и у нас будут такие дни столько, сколько мы решим. – Он поднимает наши соединенные руки, ладонь к ладони, прежде чем сплести пальцы и поцеловать мое обручальное кольцо. – Я хочу с тобой еще много таких дней.

– Я тоже.

Он кивает. Словно приняв как минимум тысячу решений, он начинает омывать меня с нежной заботой, используя шелковую губку, чтобы вымыть каждый дюйм моего тела. Его взгляд следит за движением рук, и, как бы мне ни хотелось ответить ему тем же, я пока слишком измотана. У моих ног он поднимает на меня взгляд, нежно проводя губкой между моих ног. Я вздрагиваю, и его взгляд смягчается.

– Нам придется дать тебе передышку, – говорит он с сожалением. Даже когда я собираюсь возразить, он качает головой, прижимается щекой к моей шее и шепчет: – «Согласна» означает – всю нашу оставшуюся жизнь. У нас есть время.

Даже когда он говорит это, я чувствую, как в нас обоих нарастает отчаянное желание сохранить эту реальность, смешанное с его яростной потребностью защитить нас. Я прижимаюсь к нему, пока он продолжает мыть меня, а затем принимается за себя. И в тот момент, когда он бросает на меня взгляд, его выражение лица становится серьезным.

– Не надо, детка. Пожалуйста, не надо. Стоит тебе начать думать так... – он качает головой. – Мы должны быть и оставаться едины в этом, хорошо? Мы не можем извиняться за то, что любим друг друга, иначе мы дадим другим власть осуждать нас.

– Верно, – киваю я. – Ты прав.

Он дарит мне еще одну захватывающую дух улыбку, его длинные мокрые ресницы слиплись под струями воды.

– Сосредоточься сегодня на нас, и не позволяй страху или сомнениям разрушить ни секунды этого.

– Хорошо, прости.

– Ты в безопасности со мной... – Он ловит мою руку, сжимает мои кончики пальцев и прижимает их к моему виску. – Здесь, – хрипит он, затем прижимает мою руку к своему сердцу, – здесь... – Он проводит ею вниз по своей мускулистой груди и животу, а затем прижимает к своему члену. – И уж точно здесь.

Я не могу сдержать улыбку, сжимая руку вокруг его твердеющей длины и двигая ею.

– Не начинай, – укоряет он, – тебе нужен отдых.

– Ты нужен мне.

– Я твой, Красавица.

– Это правда? – выдыхаю я, опьяненная любовью, измотанная, блаженная, но уже жаждущая большего.

– Правда во всех смыслах, – яростно заявляет он.

– Когда ты понял, что любишь меня? – спрашиваю я.

– Я понял, что что–то происходит между нами, с первого часа.

– Я тоже.

– Девушка, которая встретила меня в баре, была далека от той наглой стервы, что мелькнула в телефонном разговоре.

Я поднимаю бровь.

– Это тоже была я.

– Да, но она не пришла. – Он касается моей щеки. – А вместо нее появилась эта версия, искавшая то, чего я и сам для себя хотел.

– Чего?

– Такую любовь, что преодолевает рациональность, затмевает все доводы разума, которую невозможно контролировать.

– Она у нас есть.

– Верно. Самое лучшее, что мне не приходилось хотеть стать тем самым мужчиной для тебя. Я уже им был.

– Так ты говоришь, что это судьба?

– Может, чуть–чуть, – признается он, отводя мокрые волосы с моего лица, – и все остальное, что соединяет двух людей.

Я не могу сдержать улыбку.

– Осторожнее. Ты начинаешь звучать совсем как твоя суеверная мать.

– Возможно, я не во все это верю, но мне это в ней нравится, и я унаследовал от нее несколько черт.

– Например?

– Иногда я могу быть иррационален из–за эмоций. Моя мама такая же, и была такой всю жизнь. Вместо того чтобы пытаться измениться, она нашла того, кто принимает и любит ее еще больше за это, и преуспела благодаря этому. – Он выдыхает и берет шампунь, наливая его себе на ладонь. Он проводит им по волосам, прежде чем я беру инициативу в свои руки, втирая его в его кожу ногтями.

– А какие черты ты унаследовал от отца?

– Мой характер, – признается он, – и вот здесь начинаются сложности.

– Ты его боишься?

– В целом нет, но мой отец – да. Он боится, что я совершу что–то, что не смогу исправить. – Он поднимает взгляд на меня. – Честно? Я немного боюсь его, когда дело касается тебя.

Он останавливает мои руки.

– Я бы никогда не причинил тебе...

– Боже, Истон, даже не заканчивай эту мысль. – Я прижимаюсь к нему, чтобы он точно меня услышал, пока он смывает шампунь. – Безоговорочно, – напоминаю я ему. – Я люблю всего тебя, – шепчу я на дрожащем дыхании, – Я действительно, чертовски сильно люблю тебя и буду продолжать, что бы ни случилось. Я справлюсь с твоим плохим настроением, – я смеюсь, – я встретила тебя в плохом настроении.

– Хорошо, – бормочет он, – потому что ты обещала мне это.

Я прикусываю губу.

– Так что, не позволяй тому, что я сейчас скажу, вогнать тебя в него, ладно?

Он вздыхает.

– Выкладывай.

– Я девушка, любящая планы, ты это знаешь. Так что, когда мы завтра выйдем за ту дверь – и после того, как столкнемся с любыми последствиями, которые нас ждут – что тогда? Ну, типа, куда мы пойдем?

– Зависит, – легко отвечает он.

– От чего?

– От того, чего хочешь ты, – запрокидывает он голову, смывая кондиционер, но не отрывая от меня взгляда.

– Ты же понимаешь, когда мы уедем отсюда, наступит реальность.

– Это, блять, и есть реальность, – резко бросает он, защищаясь. – Мы только что поженились.

– Я знаю, – так же резко отвечаю я. – Но ты гребаная рок–звезда, а я репортер, и мы живем в разных штатах.

Он выключает воду, поворачиваясь ко мне спиной, а я сжимаю его плечи, пока он тяжело выдыхает.

– Я собирался обсудить это с тобой завтра утром.

– Не злись. Я просто хочу во всем разобраться.

– Я знаю, я не злюсь, – легко соглашается он, беря полотенце и бросая на меня взгляд. – Скажи мне, чего ты хочешь, и мы начнем от этого отталкиваться.

– Газета – это наследие, которое я хочу сохранить. Я не могу просто так его бросить.

– Это правда то, чего ты хочешь?

– Да. Папа всегда давал мне возможность идти своим путем, но я люблю каждую грань этой работы.

– Тогда так тому и быть. Я не жду, что ты будешь таскаться за мной по всему свету, Натали. Нам будет непросто иногда быть в разлуке, но я вырос в этом мире и с самого начала знал, чего не стоит делать. Именно поэтому я позаботился о том, чтобы не подписывать контракт с лейблом, а самому владеть и распространять свою музыку. Я никогда не буду чьей–то гребаной собачкой на привязи, что дает мне роскошь свободы, которой у многих других нет. Так я все и устроил. Я гастролирую, когда хочу, и делаю перерывы, когда хочу. Что означает, что я не прикован ни к чему, кроме дат тура, которые назначаю сам.

– Хорошо.

Намотав полотенце вокруг бедер, он берет из моих рук мое полотенце и начинает нежно вытирать мою кожу мягкой тканью. Я наслаждаюсь его внимательностью, пока он наклоняется, а я вцепляюсь в его плечи, и он смотрит на меня снизу вверх.

– Твои мечты не были и не будут для меня второстепенными. Я хочу быть мужчиной, который стоит рядом с тобой или позади тебя, когда тебе это нужно. Я могу и буду рядом с тобой, когда это для тебя важнее всего.

– Ты думал об этом, да?

– Думал. Много. И, честно, мне плевать, где я живу, до тех пор, пока моя жена ждет меня дома.

– Ты переехал бы в Техас?

Он резко поворачивается.

– Ты. Моя. Жена.

– Я знаю, но...

– Нет, не знаешь. Ничто не стоит перед тобой теперь, даже моя карьера. Всё, что мне нужно делать – это создавать музыку. Я жил как сын рок–звезды. Мне не нужно вести такой образ жизни, чтобы осуществить свои мечты. Мне просто нужно создавать музыку. На самом деле, я бы предпочел обратное. Я не хочу тосковать по дому в разъездах. Я не хочу проводить бесконечные месяцы в разлуке с тобой. Даже недели. Даже гребаной недели. Вот чего я не хочу.

– Ты серьезно?

– Да, – говорит он. – И я ни от чего не откажусь, сменив почтовый индекс, Натали.

– Ладно, – тихо говорю я.

– Ладно, – он проводит костяшками пальцев по моей щеке и медленно целует меня в губы. – Я выполню свои обязательства по этому туру, а дальше мы решим, что делать. – Он шлепает меня полотенцем по заднице. – И я знаю, ты считаешь, что я странный в вопросах денег, но владение правами на свои песни и их написание означает, что каждый раз, когда я продаю песню или ее крутят в эфире, основная часть денег достается мне. Потому что я так всё устроил, и так как альбом преуспел, у нас может быть больше одного дома.

Я закручиваю волосы в полотенце чалмой.

– Это было бы... невероятно.

– У нас может быть место в Сиэтле, рядом с моими родителями, и дом в Техасе, рядом с твоими. В любом грёбаном месте.

– В любом месте, – повторяю я.

– Главное, чтобы мы были вместе.

– Согласна. Но у меня есть своя зарплата, и я буду вносить свою лепту. Я не приживалка.

– Ладно, – пожимает он плечами, – видишь, не так уж и невозможно.

– Ты делаешь это таким простым. – Я касаюсь его плеча, когда он поворачивается ко мне. – Просто пообещай мне, что если какая–то часть этого тебя не устроит, ты скажешь.

Он приподнимает бровь.

– Мы вообще знакомы? Ты такая заноза. Я знаю, нам будет о чем поругаться.

– А ты – настоящее удовольствие.

– Это будет эпично, – он ухмыляется.

– Не могу поверить, что ты ждешь ссор. Ненормальный.

– Только хороших ссор, тех, после которых ты кончаешь. Я не просил тебя оставить всю оставшуюся жизнь, думая о краткосрочном. Теперь у нас есть план. – Он целует меня в кончик носа. – Теперь полегчало?

– В данный момент ты – причина буквальной боли в моей заднице.

В его глазах вспыхивает озорной огонек.

– Но тебе понравилось. Ты так вошла во вкус и стала такой развратницей! – он передразнивает меня, а я бью его по груди.

– Это будет событие уровня годовщины.

Он озаряет меня ослепительной ухмылкой.

– Это мы еще посмотрим.

Образы нашего ближайшего будущего, той негативной реакции, с которой нам предстоит столкнуться, угрожают просочиться в сознание, и, несмотря на желание оставаться в нашем счастливом пузыре, я не могу удержаться от следующего вопроса:

– Мы ведем себя как молодые, безрассудные и наивные?

Он ненадолго прикусывает губу.

– Может, чуточку, но мы молоды, влюблены и чертовски счастливы, так что оно того стоит, верно?

– Еще как стоит.

– Хорошо, теперь можем закругляться со «взрослостью», потому что пора готовиться к ужину.

Я смотрю на часы, а он подходит к моему чемодану, достает оттуда единственное фиолетовое ночное белье, которое я взяла, и бросает его мне.

– В каком ресторане открыты в полночь и куда пускают клиентов в нижнем белье?

Я натягиваю его, пока он натягивает боксеры, а затем подзывает меня пальцем. Я следую за ним к двери, прежде чем он ее открывает. По ту сторону стоит готовый столик на колесиках, несколько бутылок охлажденного шампанского погружены в большую серебряную емкость со льдом. В центре – два больших блюда под крышками. Разнообразные шоколадные конфеты и сладости разложены вокруг крошечной вазы с нежно–розовыми розами. Рядом с ней – шесть не зажженных тонких свечей в хрустальных подсвечниках.

– Это невероятно. Я была с тобой каждую секунду. Как ты это устроил? – Я не могу сдержать своего возбуждения. Истон ухмыляется, закатывает столик в нашу виллу и ставит его рядом со столом на двенадцать персон. Мы быстро разгружаем добычу, я зажигаю свечи и приглушаю свет, пока он занимает место во главе стола и протягивает мне руку. Я принимаю ее, и он усаживает меня к себе на колени, прежде чем снимает оба колпака с блюд, обнажая несколько дымящихся ножек краба и растопленное масло.

– Ты так чертовски предсказуем, Истон, – вырывается у меня, и в моем голосе слышна искренняя признательность.

Ухмыляясь, он убирает мои мокрые волосы с затылка и целует его.

– Никаких больше разговоров о завтрашнем дне. Сейчас время праздника, так что никакой «взрослости» сегодня, договорились?

– Договорились, – легко соглашаюсь я, пока свет свечей мерцает на его профиле, а он проворно снимает проволочную уздечку с пробки шампанского и откупоривает бутылку. Пена переливается через край и стекает по стенке, а он, как профессионал, смахивает ее, прежде чем щедро налить две фужера.

– Хорошо, потому что сегодня вечером мы ужинаем, как Крауны.

Глава 49. Натали

Я просыпаюсь в дурмане, пока Истон осторожно высвобождается из моих объятий. Стону от накатывающего похмелья после шампанского, вслепую тянусь к бутылке с водой у кровати.

Глотаю тепловатую воду, молясь, что это поможет, пока в память возвращаются обрывки нашей вчерашней вечеринки для двоих. Как и обещал, мы ужинали по–королевски – сочным крабом и шоколадом, а потом устроили джем–сейшн. Смыв с себя следы крабового пиршества, я присоединилась к Истону у камина в стиле адобе как раз в тот момент, когда он зажег спичку. Окружив себя подушками для опоры, он усадил меня между своих расставленных ног, устроив мой новенький барабан у меня на коленях. Своими умелыми руками он направлял мои, сжимавшие палочки, пытаясь помочь мне освоить азы.

Истон не давал шампанскому заканчиваться, что, в свою очередь, преждевременно завершило мой урок, когда я окончательно потеряла чувство ритма. К тому времени, как мы расправились со второй бутылкой, впервые появилась чрезмерно оживленная версия Истона – та, которую я быстро решила, что она моя любимая. К третьей бутылке мы уже обменивались неразборчивыми словами и поцелуями, допивая последние капли на крыше нашей виллы. Не чувствуя боли, переплетясь в большом шезлонге, мы наблюдали за звездами, строя более конкретные планы на наше будущее.

Требование Истона продлить медовый месяц в более экзотичном месте заставило нас возбужденно щебетать, а небо над головой казалось нашей единственной границей, пока мы обсуждали возможные места и сроки.

Через некоторое время я отрубилась, чтобы проснуться уже на руках у мужа, который нес меня к кровати. Ночью мы проснулись одновременно и потянулись друг к другу в темноте. Словно наши тела осознавали потребность в другом еще до того, как проснулись чувства. А когда они проснулись, мы столкнулись в движении, руки исследовали, языки фехтовали, пока мы не занимались любовью до самого рассвета, прокрадывавшегося в нашу комнату. Мысленный снимок Истона, нависшего надо мной, купающегося в синем утреннем свете, мелькает в сознании как раз в тот момент, когда он зовет меня проснуться откуда–то из виллы. Я в ответ стону и пытаюсь сесть, голова раскалывается.

Приглушенный голос Джоэла заставляет меня окончательно прийти в себя, как раз перед тем, как где–то хлопает дверь. Проклятия Истона предшествуют ему, прежде чем он врывается обратно в спальню.

– Что происходит? – стону я, пока пульсирующее напоминание о количестве выпитого шампанского продолжает долбить меня.

– Детка, одевайся, – приказывает Истон, и тревога в его тоне меня настораживает.

– Что такое? Что сказал Джоэл? – Плотнее затягиваю узел на банном халате от отеля, подхожу к чемодану и выуживаю свои последние чистые трусики. Натягиваю их и поворачиваюсь, чтобы увидеть, как Истон натягивает джинсы, а в сознание опускается суровая реальность сегодняшней задачи.

Мы должны вылететь из Седоны сегодня днем на разных самолетах с намерением объясниться с нашими родителями. В ту ночь, когда мы поженились – и оба отлично зная, что брачные свидетельства становятся достоянием общественности сразу после подачи, – мы умоляли распорядителя подождать до последней минуты, чтобы выиграть немного времени.

Зная, какую угрозу представляет для нас внешний мир, и, выключив телефоны, Истон велел Джоэлу не сообщать нам, если новость просочится. Мы оба надеялись на призрачный шанс успеть предупредить наших родителей до того, как попадем в заголовки.

– Истон, скажи мне. Насколько все плохо? Что сказал Джоэл?

Он натягивает футболку, его лицо искажено тревогой, как раз когда за дверью раздаются крики.

– Он здесь.

Вопрос «кто» отпадает, когда громоподобный голос моего отца отвечает Джоэлу. Вся кровь отливает от моего лица, когда наш медовый пузырь лопается в тот же миг.

– Боже мой, – я в ужасе прикрываю рот рукой, осознание происходящего мгновенно возвращает меня в полное сознание.

– Черт, – бормочет Истон. – Как, черт возьми, он нас нашел?

– Он опытный журналист и очень изобретателен, но если он знает, значит, мы уже в заголовках, и...

– ...мои родители тоже знают, – заканчивает Истон, и его ярость явно адресована виновнику. – Этот ублюдок, я знал, что он не станет держать наше свидетельство при себе.

– Нас могли раскрыть еще на концерте, – говорю я, будучи почти уверена, что кто–то мог увидеть или заснять нашу страстную позу у края сцены. Любой, у кого оказалась бы такая запись, получил бы за нее солидный куш.

Панические слезы подступают, когда я представляю, как мой отец становится свидетелем своего худшего кошмара. Я окидываю взглядом нашу разрушенную комнату, зная, что остальная часть виллы находится в таком же состоянии. Мы отказались от услуг горничных, чтобы остаться в своем коконе, и из–за этого состояние нашего временного жилища выглядит красноречиво. Оставив бесполезные попытки прибраться, я бросаюсь к высокому зеркалу. Лихорадочно проводя пальцами по волосам, растрепанным после секса, я замечаю несколько явных засосов на шее и груди. Натягиваю халат плотнее, и голос Джоэла за входной дверью доносится явственнее.

– Сэр, пожалуйста, успокойтесь.

– Откройте, черт возьми, дверь! Натали! – Ответ отца поднимает мою панику до уровня полноценной атаки.

Не отключайся.

Даже когда я представляла себе гнев, с которым нам обоим предстояло столкнуться сегодня, я ни разу не думала, что это произойдет в такой обстановке. Взгляд Истона говорит мне, что он тоже. Я надеялась разобраться с отцом наедине, дома, без присутствия Истона. Паника поднимает свою уродливую голову, парализуя меня, пока Джоэл и мой отец спорят за дверью – их голоса становятся все агрессивнее. Повернувшись обратно к зеркалу, я продолжаю пытаться привести себя в порядок.

– Красавица, посмотри на меня, – командует Истон ровным тоном с расстояния в несколько футов, и я поднимаю глаза, чтобы сосредоточиться на его отражении. – Нет, посмотри на меня.

Я перевожу взгляд на него и не нахожу и следа страха, прежде чем твердо киваю. Мы безмолвно обмениваемся уверенностью в нашем решении жить постоянно по эту сторону стекла. Теперь это наша реальность. Мы сами ее такой сделали.

Единые, с ясной позицией, Истон направляется к двери, а я следую за ним в нескольких шагах сзади. Когда Истон открывает ее, я мгновенно ловлю взгляд отца: его глаза пылают, скользя по фигуре Истона поверх плеча Джоэла, его черты искажены неоспоримой яростью.

Джоэл стоит живым щитом в дверном проеме, стеной между Истоном и папой, пока они впервые измеряют друг друга взглядами. Так продолжается, пока взгляд отца не находит меня.

– Папочка, – хрипло вырывается у меня, и я чувствую сокрушительную силу боли и гнева в его взгляде, в то время как плечи Джоэла напрягаются в готовности.

– Джоэл, пропусти его, – говорит Истон, открывая дверь шире в приглашении моему отцу.

– Истон, – возражает Джоэл, но Истон качает головой, пресекая его.

– Пропусти его, – более твердо говорит Истон.

Джоэл беспокойно оглядывается на него, но уступает.

– Я буду прямо за дверью.

Истон кивает, и Джоэл отступает в сторону, в то время как мой отец снова смотрит на Истона с ненавистью, затем он шагает в комнату и останавливается, его ледяной взгляд фокусируется на кровати у меня за спиной, прежде чем он окидывает виллу оценивающим взглядом. Я смотрю на все его глазами – повсюду пустые бутылки из–под шампанского, одежда, сброшенная в спешке, чтобы поскорее оказаться голыми, лежит точно там, где мы ее оставили. Куча подносов от обслуживания в номере покрывает стол и островок на кухне. Папа замирает между гостиной и столовой, грудь тяжело вздымается, кажется, он пытается взять себя в руки, уставившись взглядом на раздвижные стеклянные двери, ведущие на патио. Его первые, сквозь зубы, слова обращены ко мне:

– Пожалуйста, надень, блять, какую–нибудь одежду.

Его язвительный приказ обжигает каждый дюйм моей обнаженной кожи, пока он стоит ко мне спиной. Я несусь сломя голову в спальню, натягиваю шорты и футболку и мчусь обратно в гостиную. Пока я бегу, я смотрю на Истона, который стоит в нескольких футах, его лицо подобно граниту, поза напряжена, что означает, что он уже в оборонительной позиции. И все же, я знаю, он полон решимости сдержать свой гнев, чтобы попытаться поговорить с моим отцом по–хорошему, и это дает мне луч надежды.

Самая длинная минута в моей жизни проходит, прежде чем папа наконец поворачивается и бросает в Истона взгляд, полный ненависти.

– Кто, блять, так поступает? Какой порядочный мужчина так поступает?

– Папочка, я тоже виновата, – начинаю я, но Истон перебивает.

– Вашего одобрения никогда бы не последовало, – произносит Истон ровным тоном. – Обойти это было невозможно. Но я испытываю к вам уважение, сэр, и оно основано на том, как вы ее воспитали, на ее жизненных принципах и на той невероятной женщине, которой она является. Несмотря на уважение, правда заключается в том, что мы оба знаем: вы не хотите меня знать.

– Ты знал, – выпаливает он с обвинением. – Вы оба знали, и вы сделали это осознанно.

– Папочка, – я пытаюсь привлечь его внимание, и он поворачивает голову в мою сторону, его выражение наполнено тем, что я никогда не думала увидеть направленным на себя в этой жизни – отвращением.

– Как долго? – хрипит он. – Как долго, блять, это длится?

– Четыре месяца, – признаю я дрожащим голосом.

– Как?

– Архивы, – признаюсь я, – я искала старые статьи для тридцатого издания и нашла переписку между тобой и Стеллой, и поэтому я...

Он делает шаг ко мне, склонив голову.

– Ты что?

– Я знаю, что это было неправильно, но я... погрузилась в вашу историю любви с ней, и я... – Как я могу вообще сейчас это ему объяснить? Ничто в его текущем состоянии не указывает на то, что он способен понять хоть что–то, но я продолжаю, пока мой худший кошмар разворачивается наяву. – Я не хотела спрашивать тебя об этом, потому что знаю, чем это закончилось... т–тебе было больно. – Я замечаю, как он вздрагивает, словно каждое мое слово – это физический удар. – Ты никогда не рассказывал мне о своих отношениях с ней... Я... я связалась с Истоном...

– И завела гребаный роман с единственным человеком на земле, которого я запретил бы тебе видеть?

– Это далеко не гребаный роман, – защищается Истон отрывистым тоном, – никогда им не был. В этом–то и была проблема.

Черты лица отца искажаются от негодования, когда он поворачивается к Истону.

– Ты сейчас идешь по очень тонкому льду, имей в виду, – предупреждает мой отец, и в его тоне смертельная угроза.

– Я понимаю, что вы в ярости, но, пожалуйста, не набрасывайтесь на меня, – сквозь зубы говорит Истон. – Я пытаюсь.

– Папочка, я точно так же виновата, даже больше, чем он.

Напряжение наполняет комнату, и я почти физически чувствую, как Истон начинает бороться со своим гневом, когда говорит:

– Хотя бы дайте нам шанс объясниться. Я не жду вашего понимания.

– И на мое гребаное принятие тебе тоже лучше не рассчитывать! – ревет отец, опрокидывая стоящий рядом поднос, который с грохотом падает на пол. Тарелки разбиваются, а вода ручейками растекается от моих розовых роз, теперь рассыпанных и усеянных осколками.

Ни разу в жизни я не видела, чтобы мой отец так физически выплескивал свой гнев. Не так. Трепет охватывает меня, когда он пригвождает меня взглядом.

– Я не приму это, Натали! – Его глаза перебегают к Истону и обратно ко мне. – Поэтому ты вышла за него?

– Нет, – твердо говорю я, находя силы в правде. – Как раз наоборот. Ночь, когда я вышла за него, была первым и единственным разом с момента нашей встречи, когда я позволила себе быть с ним, ни на секунду не думая о тебе. Я вышла за него, потому что он понимает меня. Потому что с ним я счастлива. Потому что я люблю его каждой клеточкой своего существа. Каждую минуту, что мы были вместе до этих выходных, мысли о тебе, о том, как ты отнесешься к этому, мешали...

– Но они тебя не остановили, – ярится отец. – Ты хоть представляешь, о чем ты просишь?

– Папочка, я пыталась. Я очень старалась, но Истон и я, мы... – я качаю головой, горячие слезы наполняют мои глаза, и зрение заволакивает. – Я знаю, ты знаешь, каково это...

– Не смей! – ревет отец, и я отскакиваю назад.

– Пожалуйста, перестаньте кричать на мою жену, – Истон напрягается, его ноздри раздуваются, голос становится опасно низким, – вы ее пугаете.

– Твоя жена, – рычит отец, и тут же направляется к нему, его поза угрожающая. – Твоя жена!

– Папочка! – я вскрикиваю от страха, а Истон поднимает подбородок, его глаза темнеют, поза становится напряженной. В тот момент я даже не узнаю своего отца, пока он не останавливается в нескольких футах, сжав кулаки, как вдруг сквозь суматоху прорезается смертоносное предупреждение.

– Сделай еще один угрожающий шаг в сторону моего сына, Батлер, и я тебя, блять, прикончу.

Все пространство комнаты наполняется опасной атмосферой, когда мы втроем одновременно поворачиваемся ко входной двери виллы, и все взгляды устремляются на Рида Крауна.

Глава 50. Истон

Врываясь в виллу, папа обходит меня, чтобы сойтись лицом к лицу с Нейтом, а я упираюсь ладонью в его грудь, ощущая его возмущение.

– Пап, не надо, – я нажимаю сильнее и буквально чувствую гнев в дрожащем теле отца, пока он кричит через меня, а я пытаюсь встать между ними.

– Какого хуя, Нейт? Ты серьезно собирался ударить моего сына?!

Нейт усмехается:

– Я не из тех, кто действует исподтишка, Рид. Это больше твоя, блять, специализация, не так ли?

– По–моему, это было не похоже на исподтишка, – сквозь зубы говорит папа, его тело все еще напряжено под моей рукой. Пока они оценивают друг друга, я мельком вижу историю между ними, прежде чем Нейт парирует.

– Что ж, мы оба знаем, что вещи не всегда таковы, какими кажутся, не так ли, Рид? Я предпочитаю использовать интеллект, а не кулаки, чтобы доказать свою точку зрения, – возможно, для тебя это чужая концепция.

– Да уж, похоже, твой гребаный IQ сегодня подвел, – процеживает папа, и в его голосе звучит редкая для него злость.

– Потому что ты большой специалист в контроле над своим темпераментом, да? – Нейт с усмешкой качает головой. – Не оскорбляй меня, притворяясь, что тебя это устраивает.

– Меня – нет, но для меня это такая же новость, как и для тебя.

Джоэл, уже стоящий за спиной папы, подает голос:

– Рид, вызвать охрану?

– Нам всем нужно перевести дыхание, – говорю я так спокойно, как только могу, снова нажимая на грудь папы, на этот раз с большей силой. Папа отступает, глядя на Нейта с презрением, граничащим с ненавистью.

Джоэл снова обращается:

– Рид?

– Нет, – рявкает папа в ответ. – Мы разберемся.

Натали непроизвольно вздрагивает, слезы текут еще быстрее, а я безуспешно пытаюсь поймать ее взгляд.

– Что, блять, ты натворил? – кричит папа, и я понимаю, что его яд предназначен мне.

– Я влюбился, – признаю я без тени извинения, а Нейт подает голос, все еще глядя на папу, его приказ адресован Натали.

– Натали. Мы уезжаем. Прямо сейчас, блять.

– Что? – хрипит она, ее глаза встречаются с моими, а я резко поворачиваюсь к Нейту.

– Этого не будет, – я провожу рукой по горлу, как бы перерезая его.

– Они расторгнут брак, – бросает Нейт моему отцу.

– Блять, не могу не согласиться, – признает папа с той же агрессией, пока они пытаются отвести спор от Натали и меня.

– Какого черта! – рявкаю я между ними. – Мы не кучка влюбленных подростков, и это не бунт против вас. Вам обоим нужно заглянуть в себя и разобраться со своими личными проблемами. Ваша история – в прошлом. Она и я, наш брак – здесь и сейчас, блять.

– Неужели? – папа поворачивается ко мне. – Что ж, здесь и сейчас, сынок, у твоей матери чуть не случился, блять, приступ.

У меня перехватывает дыхание, и враждебная поза Нейта рушится в тот же миг, его внимание мгновенно переключается на папу, когда он говорит:

– Господи, Рид, неужели?

– Истон, – хрипит Натали, ненадолго отвлекая меня, пока тяжесть слов отца оседает у меня в животе. – Что это значит? Приступ?

Папа говорит, его ответ предназначен мне и, что удивительно, Нейту тоже.

– С ней все в порядке, но в качестве меры предосторожности ей пришлось вводить седативные почти два дня. – Он снова устремляет на меня свой взгляд. – Потому что ее невозможно утешить.

Два дня. У нас никогда не было шанса.

– Как и твоя мать, – передает Нейт Натали, которая беспомощно смотрит на нас троих.

– Какой приступ, Истон? – она лихорадочно настаивает. – Что это...

– У нее редкое заболевание, – говорю я, опережая папу, – когда она слишком расстроена, находится под огромным стрессом или резко меняет температуру – или комбинация того и другого – это может вызвать у нее инсульт.

– Инсульт? – ее глаза расширяются, слезы все так же текут.

– За всю жизнь у нее было всего три приступа, – быстро поясняю я, – дважды до моего рождения, один раз, когда я был маленьким. Самый легкий. Сейчас она на лекарствах...

Папа говорит, осуждая нас.

– И это число чуть не пополнилось четвертым из–за заголовков о том, что ее единственный сын женился на дочери ее бывшего, блять, жениха!

Нейт отступает и хватается за шею, уставившись в потолок, пока слова отца разносятся по комнате. Чувствуя, как моя решимость начинает таять под напором ярости наших отцов и интенсивных эмоций, текущих со всех сторон, я провожу рукой по волосам, в полной растерянности, не зная, что сказать. Сейчас, как бы мы ни оправдывались, наши поступки кажутся необъяснимыми, и с этим ничего не поделать. По крайней мере, сейчас.

– Как, блять, это произошло? – требует папа, обращаясь к Натали и ко мне.

Нейт скрещивает руки и опускает взгляд, словно готовясь услышать признание Натали во второй раз.

– Это я... Я–я н–начала это, – всхлипывает она.

– Натали, не надо, – возражаю я, но она игнорирует меня, прямо подставляя себя под огонь.

– Я нашла годы личной переписки между моим отцом и Стеллой, пока искала в архивах нашей газеты. Я связалась с Истоном под ложным предлогом, – она нервно переплетает пальцы, и вид моего кольца на ее пальце приносит краткое облегчение, прежде чем я снова пытаюсь остановить ее.

– Красавица, не надо, – я резко дергаю подбородком, зная, что она не позволит мне принять на себя основной удар.

– Это правда, – тихо говорит Натали. – Мы должны...

– Что, сынок? Ты не думаешь, что мы заслужили, блять, правду, особенно сейчас? – папа усмехается, а Нейт качает головой с явным презрением.

– Это была я, – признается она. – Я нашла письма, прочитала их, а затем использовала наводку от нашего главного сплетника, Рози. Она узнала из надежного источника, что Истон может выпускать дебютный альбом без какого–либо пресс–релиза, и я использовала это... – Натали выпаливает остальное свое признание, а Нейт резко поворачивается к ней, его руки бессильно опускаются от неверия. – ...Я использовала это, чтобы под видом фальшивого интервью заманить Истона.

– Ты что, блять, сделала?! – рычит Нейт. – Господи, Натали!

– Я знаю, что это было неправильно, – произносит Натали, в то время как выражение лица папы становится жестким и сфокусированным на ней.

– Пап, – я скрежещу зубами, мое терпение на исходе, когда он переводит взгляд на меня. – Не надо.

– Ты знаешь, что это было неправильно? – повторяет Нейт, сжимая кулаки по бокам. – Это слово, которое ты выбираешь?

– Она во всем призналась мне в Сиэтле, – вступаю я, а выражение лица папы превращается в неистовое обвинение.

– Ты летала в Сиэтл? – Нейт обращается к ней, и его тон леденит душу.

Лицо Натали омрачается.

– Папочка, я была...

– У тебя не было права! Никакого, черт возьми, права! – Его рык заставляет Натали вздрогнуть, а я изо всех сил стараюсь не броситься к ней, понимая, что этотолько усугубит ситуацию. Мое единственное утешение – знание, что ни один мужчина в этой комнате не поднимет на нее руку, но сейчас это чертовски бесполезно, пока на нее обрушиваются осуждающие взгляды обоих наших отцов.

– Мне так жаль. – Ее лицо искажается, она прикрывает рот рукой, чтобы заглушить рыдания, и я вдруг чувствую себя беспомощным, а поведение моего отца лишь подливает масла в огонь моего кипящего гнева.

– И что потом? – давит Нейт, в то время как папа остается безмолвным, но, кажется, так же жаждет дальнейших объяснений.

Шея Натали покрывается красными пятнами, а я сжимаю собственные кулаки, чтобы оставаться на месте.

– Я была... Я хотела узнать, знает ли Истон...

– Она сказала тебе, Истон. Ты знал?

– Да, – киваю я. – Она сказала.

– Так ты знал, что она вне игры, и всё равно, блять, строил с ней отношения? – папа качает головой, его вопрос риторический, а Нейт смотрит на Натали с таким же ужасом.

– Как долго это длится? – спрашивает папа, обращаясь к нам обоим.

На этот раз я отвечаю за нас обоих.

– Четыре месяца.

Я ищу нужные слова, чтобы объяснить правду о нас и о том, как мы стали парой, но подвожу нас обоих. Что, черт возьми, мы можем сказать сейчас? Мы не хотели их ранить?

Слишком банально и лишь усугубит оскорбление, пока я хватаюсь за любую возможность утихомирить их, потому что я знал, что эта ссора неизбежна. Я просто не знал, что она будет такой яростной. И когда папа с подозрением смотрит на Натали, я начинаю закипать.

– Хватит смотреть на нее так, – взрываюсь я на них обоих, пока Натали продолжает содрогаться от рыданий. – Напомнить вам обоим, что вы счастливо женаты? – Две пары враждебных глаз устремляются на меня, и я благодарен за это. Я бросаю Натали ободряющий взгляд, пока ее грудь тяжело вздымается, а из губ вырываются всхлипы.

– Да, похоже, ты настоящий, блять, кладезь знаний, – язвительно цедит Нейт. – Мог бы книгу написать.

– Моя мать и написала гребаную книгу, и тебя в ней не было, – я рычу в ответ на его откровенные оскорбления.

– Только в той версии, что тебе известна.

К моему удивлению, этот ответ исходит не от Нейта, а от моего собственного отца, и мой гнев начинает брать верх.

– Знаете что? Вам обоим нужно успокоиться, иначе мы закончили. Мы, возможно, должны вам объясн...

– Истон, всё в п–порядке, – успокаивающе говорит Натали. Именно непроизвольный вздрагивающий вздох, вырывающийся у нее из груди, заставляет мое терпение лопнуть.

Папа выбирает этот момент, чтобы обрушиться на меня.

– Объяснение, – усмехается он, – вы двое, блять, играете с историей, в которой вам нечего делать.

– Вероятно, в этом и заключается притяжение, – саркастически добавляет Нейт.

– Несомненно, – соглашается папа.

– К черту это, – кричу я, ярость охватывает меня. – Вы двое не имеете права строить догадки о нас. Мы, возможно, в курсе кое–каких деталей вашего прошлого, но вы, черт возьми, не знаете нашего, и именно эта ситуация – причина, по которой мы месяцы встречались за вашими спинами. Сейчас именно вы ведете себя как дети.

– Не пытайся вывернуть это против нас, Истон. Мы здесь не виноваты, – парирует папа.

– Какого хуя, пап?! – кричу я.

Как выясняется, в этом он на стороне Нейта, что является худшей из возможных гребаных ироний судьбы. Я ожидал его гнева. Но я никак не ожидал, что он встанет на сторону отца моей жены. Они оба, кажется, одержимы своим собственным планом – положить конец нашим отношениям, и как можно скорее. С меня хватит, и я четко обозначаю свою позицию.

– Не принижайте то, что у нас есть, чтобы оправдать вашу попытку контролировать то, чего вы не хотите допустить. Это случилось. Это все еще происходит. Мы женаты. И мы останемся женаты.

– Потому что ты слишком, блять, эгоистичен, чтобы понять, насколько далеко ты зашел! – кричит папа, пока тихие рыдания Натали начинают эхом разноситься по комнате. Неумолимый, папа окидывает ее взглядом. – Но ты–то знаешь, как далеко ты зашла, не так ли, Натали?

– Пап, хватит! – я кричу, прежде чем двинуться утешать Натали, но Нейт подает голос, его тон чуть выше шепота.

– Пожалуйста, Истон, пожалуйста, не прикасайся к моей дочери. – Его глаза краснеют, он задыхается от следующих слов и поворачивается к Натали. – Я тысячу раз спрашивал себя в самолете, как же я так, блять, ошибся с тобой, что ты смогла найти в себе силы обмануть меня таким образом. Так ранить твою мать. – Натали разваливается на части прямо на месте, ее глаза переполняются слезами, а Нейт поворачивается к моему отцу, и его голос полон опустошения. – Это моя, блять, жизнь, Рид? Крауну суждено ворваться и забрать все, что мне дорого?

Папа тяжело выдыхает, опуская глаза.

Нейт снова говорит, и в его голосе слышна мольба.

– Пожалуйста... – Он сжимает челюсть. – Я прошу вас обоих, просто оставьте меня и мою дочь наедине.

Папа смотрит на меня, затем на Нейта и кивает, сдаваясь слишком уж легко.

– Пошли, – говорит он, хватая меня за плечо в попытке вытолкать за дверь вместе с собой.

– Я никуда не уйду. Мы не дети, – огрызаюсь я на отца, прежде чем посмотреть на Натали, которая закрыла лицо руками. – Натали, – умоляю я с той нежностью, на какую только способен. – Детка, посмотри на меня. Пожалуйста, посмотри на меня.

Натали поднимает свои покрасневшие голубые глаза на меня, ее выражение лица побежденное, пока папа продолжает подталкивать меня к двери.

– Мы не неправы, – говорю я ей. – Детка, мы не ошибка.

– Черт побери, Истон, сейчас же! – рявкает папа, выталкивая меня за дверь.

Глава 51. Истон

Папа с силой захлопывает дверь виллы и преграждает мне путь к ней. Ярость накатывает на меня, как цунами, и я со всей силы бью кулаком в дверь, потому что впервые в жизни я готов ударить собственного отца.

– Какого хуя ты вообще здесь делаешь?! – реву я.

– Я здесь с прошлой ночи!

Я смотрю на Джоэла.

– Это ты, блять, ему сказал?

– Ты угнал мой, блять, самолет! – папа кричит в защиту Джоэла. – Но ему ты должен сказать спасибо за то, что он не пускал меня к этой двери, пока не успокоил меня.

– Прости, друг. Мне пришлось принять решение, когда Нейт подъехал к отелю, – признается Джоэл.

– Да, ну. Это было гребаное неправильное решение, – я рву на себе волосы и перевожу свою враждебность на отца. – И какая, к черту, польза от того, что ты здесь?

– А чего ты ожидал?

– Что ты будешь на моей стороне!

Он смотрит на меня в недоумении.

– Так же, как ты был на стороне своей матери и моей?

– Ты бы никогда не позволил этому, блять, случиться, если бы речь шла о тебе и маме!

– Вот здесь ты ошибаешься, – сквозь зубы говорит он. Он достает сигареты и прикуривает. – В этом проблема – не знать всю, блять, историю.

– О чем, черт возьми, ты говоришь?

– Я позволил этому случиться. Я сделал так, чтобы это случилось. Та ситуация там началась из–за меня. Твоя мать никогда бы не была с ним, если бы я не ушел от нее, но я не мог собраться и стать тем мужчиной, который был ей нужен, поэтому я ушел ради нас обоих. Вот тогда она и полюбила его.

– Что ж, это твой гребаный крест. Я не отступлю и не уйду от нее.

– И это уже начинает разрывать ее на части! – он вскидывает руки. – Я позволил твоей матери выбрать, и это было самое трудное, блять, что я когда–либо делал.

– Мы – не вы. Мы выбрали друг друга. Она – моя жена!

– И его дочь, – подчеркивает он, – и, как твой отец, я сейчас сам в аду.

– Да, и что для тебя так, блять, сложно? У тебя есть мама.

– Да, но я потерял частичку ее и годы из–за него в этом, блять, процессе, годы, которые я никогда не верну. И ты прав, это мой крест, но твой окажется тебе не по силам! – Он проводит рукой по волосам. – Истон, БЛЯДЬ! – Я замечаю темные полумесяцы под его глазами, пока его челюсть напряженно двигается. – Не могу поверить, что ты сделал это, прекрасно зная, какой шторм это вызовет.

– Не для того, чтобы причинить тебе боль. Это никогда не было связано с тобой, мамой или Нейтом. Я женился на ней, потому что она единственная женщина, которая мне подходит, и потому что быть вдали от нее слишком, блять, больно. Извини, но одного этого было достаточно, чтобы мне не понадобилось знать всю твою историю. Потому что это история, пап. Это твои ошибки, и я не позволю им стоить мне моей жен...

– Скажем, у вас родятся дети, – перебивает папа, готовый к спору, – и твоя мама окажется лицом к лицу с мужчиной, за которого была готова выйти двадцать шесть лет назад. Думаешь, мы сможем быть достаточно тактичны или учтивы, чтобы поддерживать какую–то гармоничную, блять, связь? – Грудь папы вздымается от неверия. – Может, ради вас мы и должны. Может, это правильный поступок, но это слишком много для всех нас. Я полжизни испытывал к тому мужчине неприязнь из–за того отрешенного взгляда, который иногда ловлю в глазах твоей матери. И хуже всего то, что я, блять, даже не знаю, думает ли она о нем, или это просто моя паранойя. В любом случае, я не спрашиваю. Не могу. И не стану винить ее, если это так, потому что это моя вина, что я ушел.

Я стою, ошеломленный его признанием.

– Тогда почему...

– Потому что она любит меня сильнее, Истон, и всегда любила. И слава Богу. – Он качает головой. – И по многим другим причинам тоже, но это не так просто и однозначно. Ты говоришь, что это история, сынок, и это так, это было ею, но то, что вы оба сделали, – вытащило все это обратно, на передний план. – Он затягивается, выпуская густое облако дыма. – Вот тебе урок истории, – сквозь зубы говорит он. – До того, как все случилось, мы лишь мельком и смутно знали о существовании друг друга.

Зажав сигарету между пальцев, он указывает на дверь.

– Это первый, черт побери, раз, когда Нейт Батлер и я действительно встретились лицом к лицу, – он шипит. – Ты ответственен за это, и если ты останешься женат на ней, ты будешь заставлять нас всех отсиживаться на скамейке запасных, чтобы избегать друг друга. Ты этого хочешь?

– Это будет твое решение.

– Нет, оно было твоим. Даже твоя жена это осознает.

Паника просачивается внутрь от того, что происходит за дверью виллы.

– Пап, мне нужно вернуться туда.

– Нет. Он заслужил время с ней.

– Он разрывает ее на части!

– Он имеет право быть в ярости.

– Ты хочешь, чтобы я, блять, возненавидел тебя? Потому что так и будет, если ты продолжишь пытаться очернить то, что для меня важнее всего.

– Да, насрать на твою семью, да? Я только что держал твою мать за руку и смотрел, как она уходит в себя, но это не имеет значения. – Глаза отца наливаются кровью, он смотрит на меня, словно мы чужие. – Все время, пока я наблюдал, как она исчезает внутри себя, я говорил себе, что смогу пережить это с тобой, потому что ты – самое важное, блять, в мире для нас обоих. Но если ты будешь продолжать смотреть на меня без тени раскаяния, я не знаю, смогу ли я когда–нибудь простить тебя.

Каждое его слово бьет в грудь, и суровая реальность обрушивается на меня. Сколько бы Натали ни предупреждала меня о последствиях, я видел только ее. Моя воля слегка пошатывается, когда я смотрю на отца, который, кажется, стареет на глазах.

– Я, блять, люблю ее, – хриплю я, – всем своим существом. Она для меня всё. Ты хочешь, чтобы я отказался от этого?

– Любовь не эгоистична, – ровно говорит он. – Если я и понял что–то, ожидая твою мать, так это именно это.

Я слышал те же слова в своих брачных клятвах два дня назад, а он снова говорит, и в его тоне смесь гнева и боли.

– Тебе нужно дать всему этому немного остыть, сделать шаг назад и дать пыли осесть. Если не сделаешь это, ты разрушишь все изнутри.

– Ты ничего не знаешь о нас.

– Чья это вина? И возможно, нет, – он выдыхает клубок дыма, – но я видел достаточно, чтобы понять: та женщина за дверью, на которой твое кольцо, которая только что взяла нашу фамилию, любит и уважает своего отца. И она быстро ломается, потому что ее ставят в ситуацию выбора между Крауном и Батлером. Звучит, блять, знакомо? – Он давит сигарету каблуком. – Она хочет оставить его в своей жизни, и это не изменится, Истон. Это никогда не изменится. Тебе, возможно, плевать на твою мать и меня...

– Ты знаешь, что это неправда...

В одно мгновение он прижимает меня к двери, в его глазах – отчаяние, пока он вглядывается в мои.

– Тогда веди себя соответственно! Где, черт возьми, сын, которого я воспитал?! Потому что с моего угла зрения я не вижу в тебе и следа него!

– Этот сын пытается быть мужем! – защищаюсь я, прежде чем он отпускает меня и отступает, и долгое молчание повисает между нами.

– Как ты мог... – его голос срывается, когда он поднимает полные муки глаза на меня.

Грудь сжимается невыносимо, я провожу руками по волосам, чувствуя себя более беспомощным, чем когда–либо в жизни. Он никогда не проявлял столько эмоций передо мной, и осознание того, что я стал причиной его опустошения, начинает разрушать меня.

– Пап, а мама... – хриплю я, – она...

– Она дома, но все еще под сильными седативными. Рядом Лекси. – Он задыхается, прежде чем произнести: – Я сейчас вишу на волоске, Истон. – Несдерживаемая слеза скатывается по его щеке, и я умираю при виде этого. – Мне нужно, чтобы ты вернулся домой. Она не разговаривает.

– Ладно, пап, – говорю я, сжимая его плечо, понимая, что бессмысленно говорить ему, что я собирался во всем признаться, как только доберусь до Сиэтла. Его состояние достаточно, чтобы утихомирить меня. Я слишком хорошо понимаю, что эта борьба между нами еще далека от завершения. Как только его боль утихнет, гнев вернется с удвоенной силой. Так мы устроены, потому что, кроме меня, когда дело доходит до Рида Крауна, в его жизни есть только одна вещь, с которой нельзя шутить, – это его жена. Для него я совершил единственное, что он считает смертным грехом.

– Поехали, – с трудом выдавливаю я слова, хотя они причиняют боль, даже если это был наш первоначальный план. – Поехали домой.

– Я буду в самолете. – Он кивает в сторону Джоэла, между ними проходит безмолвное общение, прежде чем он направляется по каменной дорожке к парковке.

Джоэл подходит ко мне.

– Истон, я пытался, друг...

– Это... к черту, – мои плечи бессильно опускаются, – поговорим позже.

Джоэл кивает, выглядя виноватым, мои эмоции бушуют слишком сильно, чтобы сделать что–либо, кроме как переключить внимание.

Сегодня я заставил своего отца плакать, и с этим будет трудно жить.

Переведя дыхание, я стучу в дверь и вхожу. Натали встречает меня по ту сторону, полностью одетая, с мрачным выражением лица, исчерченным следами слез. Я шагаю в комнату и вижу ее сумочку на упакованном чемодане. Этот вид раскалывает мою грудь. Нейт застыл неподвижно у панорамного окна, разглядывая вид, руки засунуты в брюки. Натали заслоняет его от меня и тянется к моему лицу, металл ее обручального кольца касается моей челюсти, и комок подкатывает к горлу, когда ее глаза наполняются слезами.

– Мне нужно ехать домой сейчас, Истон, и тебе тоже.

Я киваю головой в ее ладонях, пока трещина в груди расширяется.

Натали поворачивается к Нейту.

– Папочка, пожалуйста, можешь оставить нас на минутку?

Нейт проводит рукой по лицу, словно обдумывая, может ли он позволить нам даже это, и все, что я могу сделать, – это молчать, пока он резко не поворачивается, и я встаю у него на пути. Он замирает, его тело отвернуто, как и взгляд, словно смотреть на меня для него слишком, блять, тяжело.

– Мне искренне жаль, что вы сейчас чувствуете, но я люблю ее, Нейт, и не собираюсь отпускать ее. Можем мы не делать этого? Ради нее? – Голубые глаза, точь–в–точь как у моей жены, встречаются с моими. Я вижу в этом мужчине так много от Натали. Это поразительно. Существуют ли во мне те части моей матери, которые любили Нейта Батлера?

Я прихожу к выводу, что да, как и все остальные части. В тот момент меня осеняет – несмотря на то, как часто Натали указывала на это – моя мать собиралась замуж за этого мужчину. Она собиралась построить с ним жизнь, и, возможно, он любил ее так же сильно тогда, как я люблю его дочь сейчас. Из признания моего отца я знаю, что моя мать до сих пор хранит любовь к нему и всегда будет хранить. Я пытаюсь договориться с тем мужчиной, хотя его почти не разглядеть.

– Пожалуйста, не заставляйте ее выбирать...

– У тебя нет права просить меня о чем–либо, – отрезает Нейт. При легком наклоне его головы я вижу в его глазах решимость вместе с объявлением войны. Войны, которую он, блять, не намерен проигрывать. Мы задерживаем взгляды еще на мгновение, прежде чем он проходит мимо меня.

Стиснув зубы, я сжимаю кулаки по бокам, пока Нейт с грохотом закрывает за собой дверь. Ничто, что я скажу ему, не изменит ситуацию. Он хочет, чтобы я исчез, и полон решимости добиться этого.

Я чувствую первый укол настоящего страха, когда Натали смотрит на меня, выглядя совершенно потерянной.

– Мне так жаль, детка, – бормочу я.

– Я в порядке, – всхлипывает она. – То есть, я буду в порядке. Я знала, что будет плохо.

– Но не настолько, блять, плохо, – бормочу я, прижимая ее к себе, прежде чем она отстраняется со своим вопросом.

– Стелла...

– Она дома с Лекси. Я еду прямо к ней.

Она кивает.

– Папа приехал прошлой ночью. Готов поспорить, у него с Джоэлом была разборка, какой еще не бывало, чтобы сдержать его. Они преувеличивают.

– Неужели? – хрипит она. – Боже, Истон, – она бросает взгляд на закрытую входную дверь, – я никогда не видела его таким. Никогда.

– Он никогда не примет нас, – говорю я, зная, что это правда.

– Он моя первая любовь и, увы, единственный мужчина, с которым тебе придется соперничать за мою привязанность... и, может, сейчас это так не кажется, но он хороший и обычно более рассудительный мужчина. Он просто невероятно ранен. – Она качает головой. – Дело не только в том, кто ты есть. Это совокупность всего. Масштабы моего обмана. Я сделала это непростительным образом.

– Мы сделали это. Что он также поставит мне в вину.

Ты собираешься выбрать его?

Меня поражает ирония худшего рода, когда я понимаю, что папа прав. История в определенной степени повторяется. Ее любовь и преданность Нейту – наша главная угроза. Это была нашей единственной реальной проблемой с самого начала. Что хуже, я не могу просить или заставлять ее выбирать.

– Я до него достучусь, – заявляет она, хотя уверенность ее шатка.

Но сохранит ли она ту же уверенность, что была два дня назад, когда пыль уляжется? Через неделю, через месяц?

Даже когда мое сердце требует ответа, я должен верить, что кольцо на моем пальце – это вся уверенность, которая мне нужна. Я оставляю вопрос под поверхностью, потому что если задам его сейчас, это может заострить клин, способный разделить нас.

– Позволь мне поехать домой. Позволь попытаться найти способ до него достучаться.

Я качаю головой, пока не в силах отпустить это.

– Он не позволит тебе найти...

– Я люблю тебя, – она глубже зарывается в меня. – Я люблю тебя. Я принадлежу тебе. Я имела в виду каждое сказанное слово.

– Тогда оставайся моей женой, – умоляю я, не в силах сдержаться. – Сдержи свои обещания, свои клятвы, данные мне.

– Не делай так, – шепчет она.

– Ладно. – Я легко сдаюсь и притягиваю ее к себе, и мы цепляемся друг за друга, ее слезы льются свободно, пока она плачет у меня на плече. Даже держа ее близко, я не нахожу ни капли утешения. Нет решения, и меня раздражает, что я не могу его найти. Я его не вижу, по крайней мере, в ближайшем будущем. Меня охватывает подавляющее чувство, что в ее сознании за той дверью, возможно, больше нет будущего для нас. Эта мысль начинает разъедать мою решимость позволить ей одной принимать решение о борьбе, пока мы разрываемся в объятиях друг друга. Готовясь к войне, я отстраняюсь и крепко беру ее лицо в свои руки. – Это зависит от нас. Это наш, блять, выбор.

– Я знаю.

– Пожалуйста, не отпускай.

– Хватит! Истон, пожалуйста, – плачет она, – я парализована!

Горло горит, голова начинает раскалываться. Каждая слеза, скатывающаяся по ее прекрасному лицу, съедает меня заживо. В нашем общем молчании мы безуспешно ищем возможное решение и не находим его. Она права. На данный момент мы в полном тупике. Если мы продолжим в том же духе – так, как есть, – мы разрушим наши отношения с родителями, и в конечном итоге это разрушит нас. Мы не можем этого допустить. Предупреждение отца и наши клятвы эхом отдаются во мне.

Любовь не эгоистична.

Загвоздка в том, что я вынужден делить ее с мужчиной, полным решимости сделать эту задачу невыполнимой. Несмотря на то, что я нуждаюсь в ней, несмотря на то, что хочу ее, несмотря на наш договор оставаться едиными, нас только что разделила атомная бомба. Я должен быть тем мужчиной, который ей нужен прямо сейчас, даже если это разрывает меня на части.

С комом в горле, я неохотно отпускаю ее. Сердце разрывается в груди, когда я поднимаю ее подбородок нежными пальцами.

– Ладно, детка. Иди. Мы во всем разберемся.

Она смотрит на меня, и в ее глазах отражается проблеск надежды. Придерживая ее лицо, я наклоняюсь и целую ее, наши языки сплетаются в отчаянии, пока я вкладываю в поцелуй все, что чувствую к ней. Я качаю головой, когда ее рыдания прерывают его, мне удается улыбнуться, вытирая ее слезы большими пальцами.

– Я люблю тебя, моя прекрасная жена. – Даже произнося эти слова, я снова чувствую угрозу зловещего предчувствия. На этот раз я не могу от него отмахнуться, даже несмотря на то, что внутри меня продолжает нарастать борьба.

Острая, режущая горечь охватывает меня из–за всего, что только что произошло в том самом месте, где мы создали некоторые из наших самых значимых воспоминаний. Мы разрываемся на части, прежде чем она берет свой чемодан и перекидывает через плечо сумочку. Наши покрасневшие глаза встречаются, когда она оглядывается на меня из открытой двери нашей виллы. Я сжимаю кулаки, заставляя себя оставаться на месте и пытаясь не позволить ей увидеть, что бушует под поверхностью. Но она все равно видит.

– Я люблю тебя, Истон, – заявляет она яростно. – И несмотря на то, что только что произошло, я не сожалею об этом и не буду, что бы ни случилось. – Она перехватывает ручку чемодана, проводя большим пальцем по своему кольцу, – новая привычка, от которой мой пульс учащается, – и затем поворачивается и выходит за дверь.

Глава 52. Натали

«We Belong» – Pat Benatar

Папа с силой захлопывает дверь гаража за собой, а я направляюсь к патио, отчаянно нуждаясь в бегстве от него, пусть даже кратковременной передышке. Я на полпути к раздвижной задней двери, когда его голос доносится с кухни:

– Ты отстранена от работы в «Speak» до дальнейшего уведомления.

Мой вздох слышен, я оборачиваюсь и вижу, как он опирается на нашу кухонную стойку.

– Папочка, – я задыхаюсь, – пожалуйста, не забирай...

– Ты вторглась в личное пространство сотрудника, – обрывает он, и в его тоне звучит окончательность. – Мало того, ты полностью, блять, отбросила свою этику, чтобы заманить собеседника на интервью под ложным предлогом для личной выгоды. – С этими словами он поднимает на меня осуждающий взгляд, перечисляя преступления, которые, по его мнению, заслуживают такого наказания. – Ты использовала прикрытие моей газеты для этого, – он выдыхает, словно не веря собственным словам, – и уничтожила мое доверие... Неужели ты действительно считаешь, что заслуживаешь сейчас рабочего кресла, не говоря уже о том, чтобы все еще считаться лучшим кандидатом на принятие дела всей моей жизни?

Я прикусываю губу, глаза наполняются слезами, и я качаю головой.

– Ты можешь работать на свою мать, пока я снова не смогу доверять тебе помощь в управлении моей газетой.

– Да, сэр, – выдавливаю я и пускаюсь бегством, не в силах вынести ни секунды больше. Я предполагала, что к этому придет, но реальность слишком тяжела. Папа не разговаривал со мной во время короткого перелета домой, пока я смотрела в иллюминатор, подавляя слезы и переживая заново тот ужас в вилле. С тех пор как он появился в Седоне, я пытаюсь скрыть от него палец с кольцом, отказываясь его снимать. Этот поступок кажется невозможным и ощущается все больше как предательство, пока мое сердце продолжает тосковать по мужу, которого я оставила.

Хотя он и пытался, Истону не удалось скрыть свой страх, что лишь заставило меня полюбить его еще сильнее. Как бы я ни хотела остаться, убедить его, что мы вместе в этой борьбе, он был в таком же замешательстве, как и я. Разница в том, что Рид был прав. У меня было четкое представление о том, с чем мы столкнемся. Но к последствиям я никогда не смогла бы подготовиться.

Как будто его молчания недостаточно в качестве наказания, папа привез меня прямо в наш семейный дом, чтобы я встретилась с матерью, без единого слова предупреждения о том, что меня ждет. По иронии, когда я была маленькой, папа отказывался шлепать меня, даже по настоянию матери. Он уводил меня за закрытую дверь и говорил, чтобы я лучше начала плакать и сделала это убедительно. Сейчас этой защиты мучительно не хватает, пока ужас пронзает меня. Слезы подступают, горло саднит, я открываю заднюю дверь и вздрагиваю, когда папа хлопает дверью поблизости, прежде чем я закрываю ее. Оглядывая территорию в поисках матери, я никого не нахожу и начинаю путь к конюшне, с каждым шагом чувствуя себя все более опустошенной.

Войдя в конюшню, я нахожу ее чистящей Перси. Как и я, мама всегда ищет утешения у наших лошадей, когда она слишком напряжена или расстроена, чтобы общаться с людьми, так что было очевидно, что я найду ее здесь.

Едва я приближаюсь к ней, как чувствую, как меняется атмосфера. Стоя рядом с ней у денника, я ласкаю Перси, приветствуя его, и жду, когда она заговорит. Мучительные секунды тишины тянутся, прежде чем она наконец произносит, не отрывая глаз от Перси.

– Родители живут отдельной жизнью помимо своих детей, – признается она, и в ее голосе слышны ирония и горечь. – Мы притворяемся незнающими о чертовски многом, ради вас, чтобы вы могли познавать жизнь и учиться на своих собственных тяжелых уроках. Это одна из самых трудных частей родительства. – Она сглатывает. – Твой отец и я давали тебе много свободы, потому что ты никогда – ни разу – не разочаровывала нас, даже когда совершала ошибки. – Ее взгляд скользит по мне с явным опустошением. – Ты полностью и безвозвратно разрушила эту веру и доверие.

Мое лицо пылает, а глаза снова наполняются слезами.

– Мама, я...

– Я была влюблена в другого мужчину до того, как встретила и вышла замуж за твоего отца. Он был чертовски красив... и хорош в постели. – Шокированная ее откровенностью, я онемела. – Он был всем, о чем, как я думала, я мечтала, но совершенно не тем, что мне было нужно. В конце концов, он воспользовался моей любовью к нему и превратил меня в кого–то неузнаваемого. Он истощил меня и отпустил, а я, потому что любила его так сильно, позволила ему это.

Слеза скатывается по ее лицу, но голос удивительно тверд, когда она продолжает.

– Если тебе повезет, у тебя будет несколько шансов на любовь в жизни, но ты не особо решаешь, каким из них достается лучшее и худшее в тебе... по крайней мере, сначала. Оглядываясь назад, я пришла к такому выводу. Наивное сердце всегда страдает сильнее, но зрелое сердце делает лучший выбор. Частично это приходит с возрастом, но во многом связано с тем, сколько разрывов оно может выдержать, прежде чем поумнеет. Я знала о Стелле. Всегда знала. – Она снова проводит щеткой по густой гриве Перси. – Он рассказал мне их историю вскоре после нашей встречи.

Проклятое любопытство, которое мне дорого обошлось, заставляет меня молчать.

– Я была так же откровенна со своей историей. Это была наша первая точка соприкосновения и общая почва. Мы не могли удержаться друг от друга физически, но потому что мы были так уязвимы – так прямолинейны – друг с другом, мы сошлись как самые честные версии самих себя. Правда в том, что нам было плевать, оттолкнем ли мы друг друга самыми резкими чертами наших личностей. Но та связь, что была между нами при встрече, была так сильна, хоть и была вызвана похотью и потребностью в утешении. Пока не исчезла, и когда динамика изменилась, это напугало нас обоих, его даже больше. Не думаю, что он ожидал, что полюбит меня. Не знаю, хотела ли я сама его любить. Мы оба держались так долго, как могли. Я знала, что твой отец начинал нервничать, что влюбляется, а его когда–то ранили так же сильно, как и меня. – Она качает головой, воспоминания явственно всплывают в ее глазах, а на губах играет мягкая улыбка. – В конце концов, я признала, что безумно влюблена в него, но правда в том, что он влюбился первым. И когда мы сдались и сошлись, сердцами и телами, так же стремительно, как встретились, это было самой прекрасной вещью, которую я когда–либо испытывала. – Она сглатывает, и я чувствую, как от нее исходят вибрации гнева. – Я шла по тому проходу к твоему отцу без тени сомнения в шаге. Со зрелым сердцем, все еще способным воспламениться, и я ни разу не испытывала обиды к Стелле или ее месту в его прошлом. – Тогда она поворачивается ко мне, глаза наливаются слезами. – По крайней мере, до прошлой ночи.

– Мама, я хотела тебе сказать...

– Нет, не хотела, – резко обрывает она меня. – Мне потребовалась секунда, чтобы понять, почему ты задаешь мне столько вопросов о том, как мы сошлись с твоим отцом, о хронологии... пока до меня не дошло. – Я вижу полное опустошение в ее выражении лица, а ее голос начинает дрожать. – До меня дошло, что моя собственная дочь усомнилась в подлинности моего двадцатитрехлетнего брака и сочла его настолько фарсом, что искала ответы у кого угодно, кроме меня

– М–мам, мне так жаль. Я знаю, что папа любит тебя. Я просто...

– У тебя был шанс, – перебивает она, агрессивно вытирая лицо рукавом футболки. – Мне нужно было знать, – продолжает она. – Поэтому я подошла к твоему столу и нашла папку с их перепиской, – она прикусывает губу, слезы ручьем текут по ее щекам, а брови сходятся. – Я могу только представить, как сильно они тебя вдохновили и насколько скучными мы, должно быть, казались тебе все эти годы. Я почувствовала все, что было между ними, прямо вместе с тобой. – Ее нижняя губа дрожит. – Я почувствовала, как сильно он хотел ее, любил ее. Я почувствовала и его боль тоже, – она качает головой, слезы скапливаются и стекают с ее подбородка. – Это произвело на меня эффект, который я не могу объяснить... но, полагаю, именно поэтому ты тоже не могла. Почему ты не пришла ко мне. – Она поворачивается и смотрит на меня прямо, опустошение в ее взгляде разрывает меня на части.

– Так что теперь, дорогая, полагаю, вопрос, который ты не могла заставить себя задать мне, звучит так: чувствовала ли я когда–нибудь, что твой отец просто довольствовался мной? Никогда. Но если единственный человек, который был свидетелем нашего брака изо дня в день, не убежден в этом, неужели я могу?

– Эдди, Господи, нет, – хрипло произносит мой отец, и мы обе поворачиваемся и видим его стоящим у входа в конюшню. Щетка с грохотом падает на пол, лицо матери искажается от горя, и она прячет лицо в ладонях. Папа достигает ее за несколько шагов, заключая в объятия. Мама несколько секунд рыдает у него на груди, а он гладит ее по волосам, шепча что–то на ухо. – Нет, детка, нет. Черт возьми, нет. Почему ты не сказала мне?

Она резко вырывается из его объятий.

– Просто... дай мне минутку, Нейт. – Крик матери эхом разносится по конюшне, и она выходит наружу.

– Черт! – кричит папа, заставляя меня вздрогнуть, и проводит руками по волосам. Он смотрит вслед ей несколько разбивающих сердце секунд, выглядя совершенно потерянным, а я сжимаю грудь.

Этого не происходит. Этого, блять, не может происходить.

– Я... п...

– Иди, – говорит он безжизненным тоном, глядя в направлении, где скрылась мама. – Иди домой, Натали.

Глава 53. Истон

«Meet Me Half Way» – Kenny Loggins

Едва переступив порог, я следую за папой через гостиную и по коридору к главной спальне. Папа заходит первым и жестом показывает мне следовать за ним, открывая дверь. Я иду за ним внутрь просторной комнаты, пока он подходит к большому креслу, стоящему у эркера. Мама лежит на боку, ее голова покоится на подлокотнике, а она безучастно смотрит на густые деревья, окаймляющие наш задний двор.

Папа опускается перед ней на колени, касаясь губами ее макушки.

– Привет, детка, – тихо говорит он, отстраняясь. Она продолжает смотреть сквозь него, не отвечая. – Он дома, – говорит папа, и затуманенные глаза матери наконец медленно поворачиваются в мою сторону. Папа вздыхает и встает, подходит к ее туалетному столику и достает оттуда флакон с таблетками. Он вытряхивает одну на ладонь, но она отрицательно качает головой. – Детка, пожалуйста. Ради меня, – умоляет он. У меня в животе все сжимается, и его гнев по отношению ко мне становится невероятно оправданным – это как удар под дых.

– Она мне не нужна, – говорит она, приподнимаясь и садясь. – Я в порядке.

Папа снова вздыхает, беспомощно глядя на нее, переполняя меня чувством вины. Он подходит ко мне, к тому месту, где я стою рядом с креслом, останавливаясь вплотную, плечом к плечу.

– Ты, блять, сразу же позовешь меня, как только закончите разговор. Ты слышишь меня, сын?

– Пап...

Он резко дергает подбородком.

– Ты, блять, слышишь меня?

Я киваю, ощущая каждую каплю его обиды. Боль превратилась в гнев еще до того, как шасси коснулись полосы в Сиэтле. Хуже всего? В отеле он уже закончил со мной спорить. Как бы я ни пытался его расшевелить, он успешно игнорировал меня. Впервые в жизни мой отец не на моей стороне. Я чувствую последствия этого повсюду.

Папа закрывает дверь, а я перевожу взгляд на мать, чьи глаза сканируют меня с головы до ног, словно я не сын, которого она вырастила, а какая–то загадка для нее.

– Мам, – тихо приветствую я, подходя и повторяя жест отца, опускаясь на колени у ее кресла. – Как ты себя чувствуешь?

Она смотрит на меня, изучающе.

– Ты правда женился на ней? – спрашивает она чуть громче шепота. – Ты женился на дочери Нейта?

Я киваю.

– Истон, – хрипит она. – Ты женился на ней.

– Я люблю ее.

– Почему? Почему ты женился на ней?

– Так сложилось, и это не имеет отношения ни к тебе, ни к Нейту, ни к кому–либо еще.

Она поднимается, совершенно другая женщина, не та, что была несколько недель назад в туре, и начинает расхаживать по комнате.

– Пожалуйста, не волнуйся, мам. Тебе что–нибудь нужно?

– Мне что–нибудь нужно? – с недоверием повторяет она, и в ее глазах появляется проблеск жизни, в которой начинает бушевать буря. – Мне нужно проснуться от этого гребаного кошмара. – Ее взгляд пронзает меня до костей. – Как?

– Я не хочу расстраивать тебя еще больше. Это опасно. Можем мы отложить этот разговор, пока тебе не станет лучше?

– Абсолютно, блять, нет, – отвечает она с язвительной укоризной, прежде чем снова занять свое место в кресле. – Начинай с самого начала.

♬♬♬

Три часа спустя, измученный и расстроенный, я выхожу из спальни в поисках отца. Я нахожу его в его студии, где он смотрит запись одного из своих ранних концертов. Едва я переступаю порог, он встает и проходит мимо меня.

– Пап...

– Нет.

– С ней все в порядке, она не счастлива, но она разговаривает.

Он останавливается в нескольких футах от двери и бросает на меня разгневанный взгляд.

– Я практически умолял тебя быть откровенным со мной, когда знал, что ты лжешь. Ты мог бы справиться с этой ситуацией дюжиной разных способов – лучших способов, – но ты не, блять, уважал ни меня, ни твою мать, ни наш брак достаточно, чтобы выбрать хотя бы один из них, пусть даже ради ее, блять, безопасности. Я доверял тебе помогать мне в этом.

– Пап, мне жаль...

Его ответ – захлопнутая за его спиной дверь, которая говорит сама за себя.

Глава 54. Натали

«Ever the Same» – Rob Thomas

Ошеломляющая мелодия «Hypnotised» резко обрывается, доносясь с тумбочки, пополняя счетчик пропущенных звонков, который теперь достиг четырех. Это не считая десятков других от Холли, Деймона и Рози, которые также засыпали меня яростными сообщениями, оставшимися без ответа. Эффект домино, запущенный в Седоне, все еще раскатывается вокруг меня, даже за тысячу миль. Спустя секунды на экране возникает текстовое сообщение, я хватаю телефон и с трудом читаю его распухшими от слез глазами.

ИК: Черт, Красавица, ответь мне.

Я не слышала ни слова от родителей с тех пор, как вернулась домой вчера, не то чтобы я ожидала иного. С учетом запрета отца работать в «Speak» и необходимостью работать на мою мать в «Hearst Media», мне, как взрослому ответственному человеку, следовало бы выяснить, когда, куда и кому докладывать, но я не могу заставить себя подняться с кровати с тех пор, как вернулась в свою квартиру. Истон вылетел из Сиэтла сегодня утром, чтобы присоединиться к группе в туре из–за его стремительно заполняющегося концертного графика. Пока у него есть подобие нормальности, в которое можно погрузиться, я чувствую себя такой же парализованной, как и в Аризоне.

Открыть ноутбук оказалось ошибкой. Реакция в заголовках и соцсетях – это смесь поддержки и осуждения, последнее – от женщин, которые, кажется, объединились и сочли меня недостойной Истона. Мой первоначальный поиск завел меня в кроличью нору, из которой я быстро выбралась и отказываюсь туда возвращаться. Поскольку за годы я повидала столько сетевого зла, у меня выработался здоровый иммунитет к нему. Несмотря на выработанную терпимость, все равно больно быть под прицелом и осуждением. Та уверенность, что у меня пока есть, никак не связана с заголовками, но она постепенно исчезает из–за полного отсутствия общения с родителями – текущее состояние их брака неизвестно. Изоляция, которую я чувствую в их молчании, одновременно неприятна и непривычна. Словно я повредила жизненно важные части фундамента, который считала несокрушимым. Каждый шаг, который я делаю в любом направлении, кажется роковым, будто он может стать той самой ошибкой, которая будет стоить мне всего.

Даже если мы с Истоном подождем, пока пройдет первоначальный шок, кажется, мы оттолкнули наших родителей так, что это чувствуется непоправимым. Из–за этого мы, возможно, никогда не получим приглашения, не говоря уже об открытой двери для разговора.

Убийственный взгляд Рида вчера продолжает преследовать меня. При первой же встрече было невозможно отрицать, насколько внешность Истона унаследована от отца. Глаза Рида, как и у моего мужа, способны нанести ту же самую рану без единого слова. Как и глаза моего собственного отца.

Во многих отношениях так много в наших жизнях зеркалит друг друга. Несмотря на урон, это все еще кажется кармой.

Ни разу я не включала «разрушение брака собственных родителей» в число сценариев, которые рисовала в воображении, представляя эту расплату.

Больше всего меня поражает то, как невероятный, красочный мир, который мы создали вместе с Истоном, был обесцвечен до безжизненного оттенка неизвестного серого.

Любовь предназначена для счастья, а не для скорби, но, кажется, скорбь – это все, что я делала – в той или иной степени – с тех пор, как нашла ее с Истоном. Моя трусость в том, чтобы ответить на звонок мужа, вызвана тем, что он хочет, чтобы я боролась. Это борьба, на которую я согласилась. Борьба, которую я намерена довести до конца. Но борьба, которая, как мне кажется, была вырвана у меня в ту секунду, когда я стала свидетелем разрушительной разницы между тем, какой я представляла битву с последствиями, и той войной, которой я боюсь, она станет. Это стало совершенно ясно нам обоим в той вилле.

Наши отцы ненавидят друг друга.

Возможно, до такой степени, что наша любовь друг к другу никогда не будет иметь значения.

Что бы ни ждало впереди, Истон того стоит. Мы того стоим, но я не хочу, чтобы он знал, насколько я потрясена, или что он невольно нарушил обещания, которые не имел права давать.

Любовь к нему, замужество, стоили мне всего, в чем он меня уверял, что этого не будет – моих отношений с отцом и матерью. А также моего места в газете и возможности потерять мое будущее в «Speak» вообще. Теперь вопрос в том, насколько постоянным окажется этот ущерб. Ущерб, в котором яотказываюсь винить его.

Мой телефон снова вибрирует от входящего вызова, и мелодия возвращает меня прямо в то прекрасное место и время, когда я впервые услышала ее, пробуждая во мне какую–то силу. Помимо смены звонка, я еще не запрограммировала его имя на что–то большее, чтобы обозначить его значимость в моей жизни и то счастье, что оно принесло, прежде чем было отнято. Держа телефон в руке, я делаю успокаивающий вдох и провожу пальцем, чтобы ответить.

– Красавица? – он выдыхает, прежде чем я успеваю произнести слово.

– Я здесь, – бормочу я.

– Боже. Я так, блять, зол на тебя. Как ты могла не отвечать на мои звонки?

– Я писала тебе, – бормочу я. – Прошел... прошел день. Прости, – я вытираю щеку, по которой горит след от слез.

– Ладно. Все в порядке, – он резко выдыхает. – Что происходит?

– Как твоя мама? – парирую я вопросом.

– С ней все в порядке, – слишком быстро отвечает он.

– Не ври.

– Я не вру, но «в порядке» – это сильно сказано. Она все еще была где–то между яростью и опустошением, когда я уезжал сегодня утром, но это лучше, чем когда я приехал. Папа со мной не разговаривает.

– У меня тоже, – говорю я. – Но ее здоровье?

– С ней все в порядке, детка. Я вообще не преувеличиваю. Инсульта не было, и ее успокаивали только в качестве меры предосторожности.

– Боже, Истон. Ты никогда не рассказывал мне об этом.

– Потому что с ее последнего приступа прошло больше десяти лет. Я не думал... Боже, я не думал...

– Мы решили не думать. Молодые, безрассудные и наивные, – напоминаю я ему.

– Пожалуйста, не пытайся оправдать их поведение вчера. Это было не нормально, блять. Расскажи мне, что происходит.

– Я написала нашему администратору, и она сказала, что «Speak» окружена папарацци, чего и следовало ожидать, так что пока я работаю из дома.

– Ладно, это не так уж плохо, да?

– Нет, – я лгу. Ненавижу, что лгу, но если я раскрою всю правду и последствия, с которыми столкнулась, у меня есть ощущение, что он примчится прямо ко мне – а вместе с ним и его гнев, который может оказаться еще более разрушительным. Его следующие слова лишь подтверждают это.

– Приезжай ко мне, Красавица. Поезжай со мной в тур на несколько дней. Ты можешь работать удаленно откуда угодно. Я отправлю за тобой самолет.

– Истон, мы должны встретить это лицом к лицу, встретить их лицом к лицу. Наши родители тесно вплетены в жизни обоих из нас.

– Да, ну, теперь я начинаю думать, что это не такая уж и хорошая вещь.

– Это большая часть того, кем мы являемся. Мы не можем это изменить. Я не хочу этого.

– Папа больше не ездит с нами в тур, так что это меняется в любом случае.

– Мне так жаль.

– А мне нет. Эту связь нужно было разорвать, блять, давно.

– Это неправда. Он твой ориентир.

– Ты – мой, блять, мир.

– Ты злишься, – я знаю, что боль скоро последует, но он продолжает.

– Джоэл помог мне сегодня утром собрать большую часть моих вещей. Я не собираюсь возвращаться домой в ближайшее время. Я и не собирался, верно? Черт, я не могу этого выносить.

– Мы только что разорвали наши семьи на части. Моя мама, – я шепчу, – догадалась, что я скрывала, и где это найти. Пока папа был в самолете, она пошла в газету, обыскала мой рабочий стол и нашла письма. Она прочитала их все, и когда мы вернулись домой... это было ужасно.

Тишина затягивается, прежде чем раздается тихое:

– Черт.

– Я была так неправа, Истон, – мне удается убрать дрожь из голоса. – Она знала о наших родителях, о Стелле, и ни разу не испытывала к ней неприязни, пока я не втащила ее в их прошлое. Это может навредить браку моих родителей. Может, уже навредило.

– Я понимаю, что они имеют право расстраиваться, но они так же неправы, как и мы, своей реакцией. Что, черт возьми, нам делать?

– Найти кого–нибудь другого, чтобы влюбиться, выйти замуж и родить детей.

– Это твое решение? – его тон язвительный.

– На моем пальце твое кольцо. – Я поднимаю черное кольцо в поле зрения, любуясь его весом, его значимостью – и воспоминание о его выражении лица, когда он надевал его мне на палец, наполняет меня теплом. – Теперь оно значит для меня даже больше, чем тогда, когда ты его надел. Я не могу оторвать от него взгляд. Это был самый счастливый момент в моей жизни.

– Их будет больше.

– Я знаю, – я изо всех сил стараюсь сдержать непроизвольную икоту, но не могу. Секундой позже он запрашивает видеозвонок.

– Истон...

– Ответь, – резко говорит он. – Ответь прямо сейчас. Мне нужно увидеть тебя.

Я принимаю запрос, и на экране появляется Истон. Вид его – как удар молнии в грудь. Неужели с нашей разлуки прошло чуть больше суток? Кажется, будто прошла целая вечность. Выглядя таким же удрученным, как и я, с волосами в полном беспорядке, он проводит воспаленным взглядом по моему лицу. Его лицо искажено болью, он задерживает взгляд на моих покрасневших щеках, а потом закрывает глаза.

– К черту это, к черту всё это, я еду к тебе.

– Нет, – я качаю головой. – Истон, ты же знаешь, что нельзя.

– Не говори мне этого, – предупреждает он.

Я провожу пальцем по контуру его лица на экране, а его глаза пристально смотрят в мои.

– Нам нужно дать им немного времени. У меня не было ни минуты покоя, ни шанса перевести дух с тех пор, как мы приземлились. Холли, Деймон и остальные из моего окружения нетерпеливо выстроились в очередь, чтобы «поговорить» со мной. Мне предстоит начать большую работу по ликвидации последствий.

– Мне жаль.

– А мне нет, – мне удается слабо улыбнуться. – Я вышла замуж за восходящую рок–легенду. Надеюсь, ты понимаешь, что дальше будет только безумнее.

– Красавица, – тихо хрипит он, а я жадно впитываю каждую деталь его лица.

– Мы сможем это сделать, Истон, ради них. После того, как мы их обманули, особенно я, мы должны дать им время принять нас. Тем временем, тебе предстоит развлекать целый мир, а у меня здесь есть обязательства. Наши планы не обязательно должны меняться.

– Я могу приезжать к тебе между концертами. Им не обязательно об этом знать.

– Именно тайные встречи и завели нас в эту ситуацию. Если мы хотим попытаться всё исправить, мы должны перестать обманывать всех, кого любим. Это единственный способ, который сработает.

– То есть, мы не будем видеться? Нет. Черт, нет.

– Мое будущее в газете зависит от того, смогу ли я восстановить отношения с отцом. Сбежать и делать то же, что их и разрушило, не поможет. Тебе тоже придется мне доверять.

Он вглядывается в мои глаза и, кажется, несколько удовлетворен.

– Ладно. Но это не может длиться долго. Мы – не их решение, детка. Ты слышишь меня? Состояние нашего брака – это не то, в чем им позволено выносить вердикт. Мы не можем этого допустить.

– Я знаю, – соглашаюсь я, – и мы уже приняли свое решение. Им просто нужно время, чтобы научиться с этим жить. Мы должны быть терпеливы.

Он открывает рот, чтобы что–то сказать, но останавливается и проводит рукой по челюсти.

– Это мы так эгоистичны, Красавица? Или это они?

– Думаю, все мы, но они опешенели, потому что мы застали их врасплох. Сначала самим фактом нашего существования, а затем – тайным браком.

– Это не дает им права... Черт побери! – он рычит и начинает расхаживать.

– Ты должен сохранять голову на плечах, Истон. Мы оба должны.

– Я знаю, – он кивает, его выдох неровный. – Я просто... Я, блять... – Он перестает ходить и пристально смотрит на меня. – Не прощайся со мной, Натали.

– Я думаю, вся суть этой ситуации в том, что я не могу, муж. – Я поднимаю палец с кольцом, и это дарит мне легкую улыбку на его губах, прежде чем он опускает свой нефритовый взгляд и снова проводит рукой по густым волосам. С его стороны раздается стук в дверь, а затем мужской голос, слова приглушены.

– Все в порядке?

– Да, мне пора на сцену.

– Черт. Постарайся хорошо отыграть и не волноваться так сильно. Бомба взорвалась, но даже сквозь дым я все еще вижу тебя, Истон. Я все еще чувствую тебя.

– Черт, я люблю тебя. – Его тон становится горячим со следующими словами. – Все, чего я хочу сейчас, – это снова оказаться в той постели, войти в свою грязную маленькую жену и заставить ее кончить.

Я закрываю глаза и физически чувствую его внутри себя, прежде чем это ощущение сменяется болью.

– Я тоже этого хочу, так сильно.

– Я исполню это, но, Красавица, – он смотрит на меня с тревогой, и ужас охватывает меня от резкой смены его тона. – Они хотят добавить еще несколько дат в конец тура. Это загрузит нас почти до конца осени.

– Я ни капли не удивлена, – честно говорю я. – Я так горжусь тобой.

– Я не знаю, что делать.

– А чего ты хочешь?

– Я хочу играть.

– Тогда за работу, рок–звезда.

– Но я больше хочу свою жену.

– Ты можешь иметь и то, и другое. План остается в силе, – повторяю я. – Я никуда не денусь, и я с тобой на всем пути. Я с тобой в этом.

Нежный взгляд ласкает меня, а облегчение покрывает остальные его черты.

– Мне было нужно это, прежде чем выйти туда. Ты была мне нужна. Отвечай на мои, блять, звонки, особенно когда это важно, как сейчас, хорошо? Я понимаю, что иногда не можешь, но не выкидывай такого снова, Натали, иначе я приеду к тебе.

– Спорим? – мне удается снова улыбнуться.

– Я серьезно.

– Я понимаю, и я не буду. Прости.

– Я люблю тебя, Натали Краун, – тихо хрипит он, и я закрываю глаза, прежде чем он завершает звонок.

Глава 55. Натали

«No One» – Alicia Keys

И вот я сижу напротив двух пар возмущенных глаз после долгих часов признаний, осушая свою третью маргариту, пока Деймон и Холли переваривают услышанное.

– Итак... – протягивает Деймон, откидываясь в сиденье. Я ненадолго задерживаю на нем взгляд, пока он теряется в потоке мыслей и, кажется, не может подобрать слов. Волосы идеально подстрижены под его фирменную четверть дюйма, кожа прекрасного оттенка светлого мокко, медовые, добрые глаза обрамлены густыми темными ресницами, которые естественно загибаются. Эти глаза в сочетании с выразительными скулами и линией подбородка создают самую смертоносную комбинацию. Он действительно самый прекрасный мужчина. Его телосложение не менее идеально, и сейчас он сидит напротив меня в безупречно скроенном, сделанном на заказ костюме, который лишь подчеркивает часы, проведенные им в работе над своим телом. Его отец и мой – лучшие друзья на протяжении десятилетий, и хотя я вижу в нем скорее брата, нельзя отрицать его мужественную красоту. Никто не может. Холли поворачивается к нему с вопросом и отвлекается так же, как и он, когда он почесывает подбородок, прежде чем наконец снова заговорить. – Это просто..., – он качает головой. – Можешь повторить все это?

– Какую часть? – усмехаюсь я.

Холли наклоняется вперед, опираясь локтями на наш столик – столик, который мы втроем облюбовали годы назад, когда решили сделать это одним из наших ритуалов.

– И ты не думала, что можешь доверять нам?

– Я объяснила вам эту часть. Истон...

– Я понимаю, – говорит Деймон.

– Ну, а я, блять, нет, – парирует Холли. – Мы рассказываем друг другу все. По крайней мере, раньше рассказывали. Я даже не знаю, что сейчас происходит в ваших повседневных жизнях, и, честно говоря, чувствую себя единственной, кому вообще не все равно.

– Мне жаль, – говорю я в десятый раз. – Мы и сами не знали, во что это выльется, пока не вылилось, а оттуда все понеслось вихрем.

– Вихрем, который включил в себя свадьбу, которую мы оба пропустили, – шипит она.

– Пожалуйста, – сипло говорю я.

Деймон резко одергивает ее одним лишь именем. Он был на удивление спокоен, учитывая, что ненавидел моего бывшего и не стеснялся высказывать о нем свое мнение.

– Мне нужно, чтобы вы двое сделали невозможное и быстро меня простили. Пожалуйста. Я...

Деймон наклоняется и берет мою руку над столом.

– Мы с тобой, Нат. – Он поворачивается к Холли, приподняв бровь.

– Я иррационально зла, – вздыхает она, – но пока я отпущу это. Но только пока. Но потом ты получишь по полной. Возможно, с подколками еще несколько лет.

– Я приму это, – говорю я. – Приму все. Думаю, вы двое – единственные люди в моей жизни, кто еще со мной разговаривает.

– Так что теперь? – спрашивает Деймон.

– Не знаю. У нас с Истоном есть свои планы, но что касается моих родителей... я сейчас слишком труслива, чтобы звонить или писать кому–либо из них. Я просто завтра появлюсь в филиале «Hearst Media» и надеюсь, что руководство будет меня ждать. Я знаю, что веду себя как трус, но мне просто нужно немного времени, чтобы вернуть силы.

– Не могу поверить, что дядя Нейт был помолвлен со Стеллой Краун. Вау.

– Ты и я тоже, – задумчиво говорит Деймон. – Не могу представить их вместе. – Деймон ухмыляется. – Но я так же не могу представить и тебя с Истоном.

– Что ж, они сошлись, а мы, черт возьми, и подавно, – говорю я, поднимая палец с кольцом. – И все было идеально, пока нас не затянуло в обратное течение.

– Но у тебя с Истоном все в порядке? – уточняет Деймон.

Я киваю, по большей части веря, что это правда.

– Ты не собираешься рассказывать ему, что делает дядя Нейт? – спрашивает Холли.

– Не сейчас. Думаю, это взбесит его до такой степени, что он примчится сюда для новой конфронтации с папой. Я не хочу рисковать.

– Думаешь, у твоих родителей все в порядке? – спрашивает Холли, и мысль о том, что они все еще в ссоре, разрывает незажившие раны.

Деймон говорит:

– С ними все будет хорошо.

В тот же момент я говорю:

– Не знаю.

Деймон допивает свое пиво, отодвигает тарелку и, наклонившись вперед, приковывает мое внимание.

– Слушай меня. Мы с тобой, и мы никуда не денемся. Ты можешь доверять нам, и должна была это сделать. Уважение к твоему мужу – и я понимаю, что он имел в виду, – но это мы, и мы были здесь задолго до того, как он, блять, появился. Так что с этого момента мы все будем стараться лучше, независимо от того, насколько заняты наши жизни, – Деймон выразительно смотрит на меня, – или за кого мы решим, блять, тайно жениться, что как минимум заслуживает телефонного звонка. – Он поправляет манжет на рукаве пиджака. – Мы все будем лучше.

Я киваю, и Холли тоже.

– Хорошо, решено, – он достает кошелек из заднего кармана.

– Сегодня за мой счет.

Он закатывает глаза.

– Ты даже не знаешь, есть ли у тебя еще работа.

– И мы оба знаем, что ты не возьмешь ни цента у своего мужа, – тут же уточняет Холли. Что является абсолютной правдой.

Мое сердце вспыхивает надеждой, пока я смотрю на них.

– Так вы прощаете меня?

– За то, что врала нам четыре месяца и тайно вышла замуж за самого горячего рок–звезду в мире? – осуждающе говорит Холли, прежде чем они с Деймоном смотрят друг на друга, и их взгляды заканчиваются общей ухмылкой. По иронии, пока мне читают лекцию о прозрачности, эти два идиота явно влюблены и делают чертовски плохую работу, пытаясь это скрыть. Отодвигая свою маргариту, я отказываюсь от еще одного глотка, чтобы не выболтать это, пока Деймон поворачивается ко мне.

– Да, но если ты еще раз, блять, отстранишь нас, когда такое творится, – он предупреждает, кивая в сторону Холли, – я позволю ей надрать тебе задницу.

– Я тоже тренировалась, – добавляет Холли, а Деймон с обожанием ухмыляется ей.

– Мне жаль, – я сглатываю ком в горле, – я люблю вас, ребята.

– Мы любим тебя, – мягко успокаивает Деймон.

– Ты тоже, – отвечает Холли. – А теперь расскажи мне про Даллас еще раз.

– Холли, – обрывает Деймон. – Одного раза достаточно.

– Мне – нет, – она подпирает рукой подбородок, выглядывая великолепно в черном платье–футляре, с безупречным макияжем и гладким высоким хвостом. – Мне нравится, когда у мужчины хватает яиц поставить на кон себя ради женщины.

Деймон поднимает пиво в сторону нашей официантки, а Холли украдкой смотрит на него.

По ее выражению ясно, что она думает, будто он притворяется равнодушным. Я подозреваю, что он слышал каждое слово.

♬♬♬

Спустя три дня моя мама едет рядом со мной на своем своенравном хафлингере, Дэйзи Бьюкенен. Она назвала ее в честь героини «Великого Гэтсби», одной из ее любимых книг, несмотря на то, что отец подшучивал над ней за ее депрессивное пристрастие к классическим романам о любви. Неудивительно, что «Грозовой перевал» занимает первое место. Она рысью едет рядом со мной вдоль забора, встретив меня у входной двери, чтобы развеять мои опасения коротким:

– Я отправила твоего отца выпить пива с Маркусом. Сегодня вечером только ты и я.

Она написала мне, чтобы я приехала домой прокатиться после еще одного дня в моем новом, но временном офисе. Несмотря на желание избегать отца – чего я никогда не думала, что буду делать, – я сразу же приняла приглашение, и в груди зажглась надежда. Я даже позвонила Истону и узнала, что Стелла тоже ему позвонила. Хотя их разговор был коротким, это начало, которое мы оба отметили тихими улыбками.

– Мам, – обращаюсь я к ней, – мне так жаль, что я причинила тебе такую боль. Мои поступки были эгоистичны, но я не думала... и я знаю, что тоже должна извиниться перед папой – если он вообще когда–нибудь будет готов это принять. Но я хочу, чтобы ты знала, я безмерно уважаю тебя. Я уважаю твой брак с папой и то, что вы построили вместе, теперь больше, чем когда–либо.

Она едет несколько секунд, прежде чем повернуться ко мне.

– Я все еще невероятно зла и разочарована тем, как ты со всем этим поступила, и мне придется потрудиться, чтобы простить тебя, но я к этому приду. Твой отец со временем оттает... но, Натали, – она качает головой.

– Я знаю, мам. Поверь, я знаю.

– Он наконец рассказал мне все, что произошло в Седоне.

– Поэтому ты и написала?

– Повторюсь, я все еще в ярости на тебя до такой степени, что могу стать агрессивной. – Она бросает на меня строгий взгляд искоса, ее темные кудри развеваются вокруг лица. – Но я люблю тебя слишком сильно, чтобы позволить тебе сидеть дома одной еще один день, думая о том, о чем ты думала.

– Спасибо, я была... – я качаю головой, отказываясь от слез. – Вы двое... – мой вопрос повисает в воздухе.

– Мы все еще ссоримся, но по другим причинам, не по тем, о которых ты могла бы подумать. – Она поворачивается ко мне, и в ее голосе нет и тени извинения. – Но, чтобы было ясно, это наша ссора, и тебе в ней нет места.

– Хорошо.

Она переводит взгляд на длинный ряд дубов, окаймляющих заднюю часть нашей территории.

– С нами все будет хорошо. Черт, с нами уже все в порядке. – На ее губах играет многозначительная улыбка. – Иногда ссоры могут быть очень полезны для брака.

Я не могу сдержать улыбку.

– Правда?

– Ты скоро сама узнаешь. – С этими словами она постукивает каблуками по Дэйзи, подавая команду, и устремляется вперед, а я смеюсь, прежде чем подгоняю Перси, чтобы догнать ее.

Мы немного энергично скачем, а затем переходим на рысь вдоль забора, чтобы охладить лошадей.

– Как тебе нравится в «Hearst»? – я смотрю на нее, а она опережает мой вопрос. – Да, я так и думала.

– Дело не в этом.

– Думаю, между нами и так было достаточно лжи.

Я киваю.

– Знаешь, ты тогда здорово меня ошарашила. Раньше ты никогда не была настолько откровенна в наших разговорах, но мне это понравилось.

– Не могу сказать, что сама это ненавижу, только то, как это получилось. Хорошо то, что теперь мы можем делиться чуть большим в этом плане. В основном ты уже совсем взрослая.

Мы обмениваемся улыбками.

– Тогда, в духе полного откровения, я бы не сказала, что ненавижу это. Но да, я бы предпочла быть в газете.

Выглядя удовлетворенной, она кивает, а я тем временем изучаю ее профиль, мое восприятие ее теперь иное, пока я разглядываю ее новыми глазами.

– Знаешь, я смирилась с этим, когда ты была еще совсем крошкой, что вы двое будете ближе, чем мы с тобой. Так уж сложилось. – Она смотрит на меня. – Но я знаю тебя гораздо лучше, чем ты думаешь, просто по тому, как ты ведешь себя с ним, и из разговоров, которые мы ведем с твоим отцом.

Слезы снова подступают, но я сдерживаю их.

– Я знаю, за какие части тебя я могу брать ответственность, а за какие – нет. Я растила тебя рядом с ним. Женщины Херст сильны, Натали, и ты, возможно, сейчас чувствуешь себя немного слабой, пытаясь найти опору, но ты унаследовала чертовски много моей силы для борьбы, так что даже не думай иначе. – Она слегка натягивает поводья, чтобы остановить Дэйзи, и спешивается. Я делаю то же самое, и мы начинаем вести Перси и Дэйзи к конюшне. – А вот упрямую жилку в тебе я списываю на его подарок. Это сводит с ума, но мы с этим разберемся. Теперь, когда ты полностью осознала, что твои собственные родители не всегда способны вести себя соответственно возрасту и принимают опрометчивые решения, давай пока пропустим плохие части. – Она поворачивается ко мне, и ее выражение лица удивительно восприимчиво, на нем – вопросительный взгляд. – Так что давай откроем бутылку, и ты расскажешь мне хорошее.

Не в силах сдержаться, я притягиваю ее к себе, и слезы облегчения вырываются наружу, пока она крепко обнимает меня.

– Спасибо, мам.

Глава 56. Истон

«Mayonaise» – The Smashing Pumpkins

Пристегнув свой Стратус (примечание: еще одно сокращение для электрогитары Fender Stratocaster), я поправляю его под оглушительные одобрительные крики. Я выдавливаю улыбку, которую не чувствую, в ответ, потому что сегодня вечером я чувствую разобщенность – не с музыкой, а с теми, для кого играю. Слишком глубоко уйдя в себя, я всю дорогу пытался до них достучаться  и не смог. Выйдя сейчас к микрофону, раздраженный, я выравниваю дыхание, окидываю взглядом заполненный трехэтажный бар и говорю:

– Спасибо, – я чувствую, что моя обычная реплика «время для последней» прозвучит фальшиво, поэтому даже не пытаюсь. – Это для моей жены.

По залу проносится гул, а по моим венам разливается электричество, наполненное болью. ЭлЭл начинает повторяющийся аккордовый проигрыш «Mayonaise», и я тут же вступаю, извлекая тихие, тягучие ноты, чувствуя, как они разъедают меня изнутри. Используя все свои остатки сил, я черпаю вдохновение в своем разочаровании, покрытый потом. На пике напряжения и в идеальном ритме Так выбивает дробь, а Сид кивает мне, вступая точно в такт. Тяжелая, насыщенная гитарами мелодия подпитывает мое негодование, и я начинаю читать строки о том, кто чувствует себя проклятым самыми близкими людьми, пытающимися отнять всю надежду и счастье. По крайней мере, так я это сейчас интерпретирую для себя – потому что для меня и моего нынешнего состояния души это чертовски подходит.

Бросив взгляд на край сцены, я представляю на месте падающей тени свою жену – там, где ей и положено быть. Мое медленное, подтачивающее разрушение сочится сквозь голос к тем, кто стал свидетелем моего внутреннего взрыва. Моя мольба в микрофон – дать хоть что–то, чтобы все стало иначе, чтобы что–то изменилось в стоячей воде, в которой я барахтаюсь. Визжа в микрофон, я умоляю быть услышанным и понятым теми, кто знает меня лучше всех, теми, кто отказывает мне во всем, о чем я так отчаянно прошу.

Выплеснув всю свою ярость, я отыгрываю соло, бегая пальцами по грифу, и поворачиваюсь к матери – каждая следующая строка, звучащая после электронного риффа, предназначена ей. Ее губы разлетаются от беззвучного вздоха, которого я не слышу, прежде чем я снова обращаюсь к колеблющейся толпе, исповедуясь в аду, в котором мне приходится существовать со времен Седоны. Сливаясь с музыкой воедино, я позволяю этим нескольким минутам разбить меня – для нее, для себя и для того мужчины, что намеренно держит нас обоих в чистилище.

Мое возмущение теперь граничит с ненавистью к Нейту Батлеру, потому что я не видел свою жену уже сорок три гребаных дня.

И потому на сцене я яростно выступаю против него.

Против обстоятельств, при которых мы нашли друг друга.

Против того, что я ежедневно чувствую из–за ее отсутствия.

Против ее нежелания вести войну, в которой она не позволяет мне сражаться.

Против обещаний, которые мы нарушаем с каждым днем нашей разлуки.

Я неистовствую против всего этого, пока свет не гаснет. Изможденный, под взрыва аплодисментов, я покидаю сцену без тени облегчения. Джоэл встречает меня у кулис, считывая мое настроение и молча поддерживая, пока мы идем вглубь клуба. В следующую секунду в нос мне бьет тропический аромат, чья–то рука хватает меня за шею, и в мои губы впиваются губы, которые не принадлежат моей жене. Оттолкнув женщину, напавшую на меня, я смотрю на нее и резко дергаю подбородком:

– Не круто, блять.

Пьяная, она смотрит на меня широко раскрытыми голубыми глазами, собираясь что–то сказать, но Джоэл мягко берет ее за руку и уводит от меня, передавая службе безопасности.

Джоэл снова присоединяется ко мне, пока я направляюсь в гримёрку, игнорируя всех, включая мою мать. Войдя внутрь, я с силой захлопываю дверь, кипя от ярости из–за того, что последней женщиной, которая меня поцеловала, была не моя жена, и из–за того, что у меня украли это ощущение безопасности. В следующее мгновение я начинаю гадать, а будет ли её это вообще, блять, волновать.

♬♬♬

Ты всегда можешь найти меня

В своей собственной истории

Потерянная и обретённая

Наши шёпотом исповеди

Тысяча часов в разлуке

Ради еще нескольких секунд.

Обретённая, затем потерянная,

Помни нашу историю,

Наш выкрикнутый секрет

Каждое воспоминание, вложенное в тебя

Тысяча часов в разлуке

Ради еще нескольких секунд.

Переиграй наше прошлое

Чтобы уничтожить их секунды,

Сотри их воспоминания

Чтобы обдумать наше будущее,

Тысяча часов прошла

Чтобы заработать еще несколько секунд.

Ты могла бы найти меня

В те самые тысячи часов

Ждущим.

Всего еще несколько секунд.

Выбери меня.

Я дописываю последние строки в свой блокнот, пока группа суетится вокруг. Ощущая жжение от двух последних слов, я делаю оглушающий глоток пива, прежде чем в нерешительности уставиться на экран телефона. В том же часовом поясе, в соседнем штате, я отмечаю, что в Остине час ночи, и все, чего я хочу, – это поговорить с моей женой, которая, без сомнения, уже крепко спит. Я открываю ее последнее сообщение.

Жена: Надеюсь, твое выступление прошло хорошо. Я люблю тебя.

Хотя сообщение искреннее, для меня оно звучит пусто. Хаос в комнате ненадолго стихает, и внезапная тишина в воздухе – заслуга моей матери, стоящей в дверном проеме. Кто–то прочищает горло, пока она направляется прямо ко мне. Один из наших дорожных техников вопросительно поднимает подбородок, и я киваю. В быстром ответ он начинает эвакуировать комнату, как будто ее внезапного появления было недостаточно для этого. Секунды спустя шум за дверью – единственный звук в комнате, а ее присутствие обрушивается на меня болью.

– Очень, блять, тонко, сынок, – говорит она, и ее голос дрожит.

– Я и не старался, – бормочу я, не зная, как реагировать на эти новые динамики, и измотанный борьбой, пытаясь их понять.

– Не могу поверить, что ты просто прошел мимо меня, – она садится рядом со мной на длинный черный кожаный диван. Поворачиваясь к ней, я чувствую ту же враждебность, что зрела между нами, и которой раньше никогда не существовало. – «Привет, мам, рад тебя видеть. Что ты делаешь в Новом Орлеане?» – язвит она, прежде чем продолжить. – Хороший вопрос. Что ж, правда в том, что я приехала посмотреть, как играет мой ребенок, – она выпаливает саркастически, – поскольку он не ответил ни на один мой звонок за неделю. – Она наклоняет голову с вызовом. – «Где твой отец, спросишь ты? Что ж, он сейчас в отеле, потому что собрал, блять, вещи и пролетел полстраны, только чтобы заявить свою позицию, не появившись, хотя он умирает от желания увидеть твое выступление. Так что, только из принципа, он отказался сопровождать меня, потому что вы, два неуклюжих идиота, решили меня сжить со света. Хватит этого дерьма», – рявкает она. – Истон, я серьезно.

– Что беспокоит тебя больше сейчас, мам? То, что ты больше не можешь мной командовать, или то, что не можешь контролировать мои эмоции? – я не отвожу взгляд от пивной крышки, которую перебираю пальцами.

– Это совершенно несправедливо. Мы оба понимаем и принимаем, что ты сам себе хозяин. Раньше ты был полон сожалений, а теперь этот ледяной прием? Какую точку зрения ты пытаешься доказать? Скажи мне, Истон, мне нужно знать.

– Я не передумаю. Я не разведусь с ней. Ты не можешь просто отобрать мое счастье, как игрушку, с которой мне больше не разрешают играть.

– Мы отреагировали и переборщили так, как получилось, потому что это было оправданно. Мы никогда не просили тебя расторгнуть брак. И где она, сынок? Эта женщина, которую ты выбрал, чтобы отдать себя, зная, какой урон это нанесет твоей семье и ее?

Я поднимаю глаза на нее.

– Моя жена сейчас пытается спасти свои отношения с отцом, пытаясь вернуть его доверие. Тем временем мы оба пытаемся справляться со всеми вашими, блять, коллективными истериками и перепадами настроения. Так где же моя жена? В аду, вот где она. Винит себя, наказывает себя, потому что не чувствует, что заслуживает счастья со мной, потому что твой, блять, муж заставил ее так чувствовать, вместе с ее собственным, блять, отцом, который все еще это делает!

Первые три недели мы с головой ушли в работу: она готовилась к тридцатому выпуску газеты, одновременно планируя вечеринку в его честь. Вместо того чтобы вознаградить ее, Нейт сделал так, что нам почти невозможно соединиться. Он заполнил ее график, отправив ее в качестве представителя «Hearst Media» на каждую вечеринку, каждую конференцию и все, что только можно представить, на Восточном побережье, чтобы не дать ей присоединиться ко мне в туре. Что хуже того? Она ему это позволила. Его уловка, чтобы держать ее подальше от меня, – просчитанный ход в шахматах, пока он заставляет ее расплачиваться за любовь ко мне. Неделю назад она вернулась домой. Но он заставлял ее метаться, пытаясь угнаться за его требованиями, все это время держа ее на личной дистанции. Я не сомневаюсь, что сейчас она лишь ублажает отца, чтобы попытаться вернуться ко мне, пока он делает все возможное, чтобы ускорить ее будущее без меня – непрерывно вбивая клин между нами. Что–то происходит, чего я не могу понять. На данном этапе, я думаю, мы просто ведем себя вежливо, чтобы защитить друг друга от того, что на самом деле творится в нашей жизни. Она – больше, чем я, поскольку единственное, что я скрываю, – это свое накапливающееся негодование.

Она прячется, и я не могу, блять, ничего с этим поделать – иначе могу потерять ее. Даже когда мы находим время, чтобы поддерживать связь – при каждой возможности, – я чувствую, как нас разделяют, и поскольку она это позволяет, я теряю почву под ногами.

Я не могу сражаться один. Мы ссорились дважды с тех пор, как поженились, и оба раза заканчивались ее слезами и моими тихими извинениями – даже если мой гнев был оправдан. Она даже не пыталась приехать повидаться со мной, потому что верит, что все еще может до него достучаться.

Каждый день я тоскую по ней, и каждый день она уверяет меня во взаимности своих чувств. Хотя я верю ей, мне нужно что–то большее, потому что я чувствую, будто бьюсь в темноте. Тридцать лет назад Нейт соперничал с моим отцом за любовь женщины, которая была ему дороже всех. История повторяется сейчас, и он делает это снова, но на этот раз он побеждает.

– Она приедет, – сообщаю я матери. – И когда это случится, тебе придется делать выбор.

– Это должно быть самым счастливым временем в твоей жизни, – говорит мама, качая головой, ее выражение лица мрачное. – Я так этого для тебя хочу.

– Да, я думаю, это называется медовым месяцем. – Я наконец смотрю на нее. – Ты знаешь, что моя жена не узнала мое тело в FaceTime на днях, потому что Бенджи был на двух концертах и сделал мне тату, а я забыл ей сказать. По–твоему, это похоже на хороший медовый месяц?

– Я говорю о карьере.

– Все просто прекрасно, – сухо говорю я, потягивая пиво. – Разве не видно?

Последовавшая тишина ранит нас обоих, ее выражение лица меняется, а глаза наполняются слезами.

– Мам, пожалуйста, не расстраивайся.

– Что, черт возьми, мне делать? Я понятия не имею, что делать в такой ситуации.