Ересиарх. Часть 1. Одинокий бог [Инара Озерская] (doc) читать постранично

Ере­си­арх

ро­ман

От ав­то­ра:
Пре­ду­пре­ж­даю: это сказ­ка.
(Как, впро­чем, и все ос­таль­ное.)

ОДИ­НО­КИЙ БОГ

Гла­ва I

...и вот на­сту­пи­ла по­след­няя ночь мо­ей жиз­ни. Ибо ны­не, в ночь два­дцать вось­мую третье­го ме­ся­ца ле­та во мне -- бе­зы­мян­ном -- умер бог, и на зе­ле­ные еще ли­стья вы­пал снег. И скло­няю я го­ло­ву пе­ред муд­ро­стью ду­ха, вла­дев­ше­го мной. Ибо день сей -- един­ст­вен­ный, ко­то­ро­го я не пред­ви­дел.
Моя ру­ка за­мер­ла над стра­ни­цей ле­то­пи­си. И по­ду­ма­лось: "Ко­му я лгу?" То­му, кто ста­нет един­ст­вен­ным со­гля­да­та­ем мо­ей ру­ко­пис­ной му­ки, то­му, в ком Ланг во­пло­тит­ся по­сле мо­ей смер­ти? Вряд ли... Ведь но­вый бог в день сво­его три­на­дца­ти­ле­тия, как и я в са­мом на­ча­ле слу­же­ния, за­про­ки­нет го­ло­ву и уви­дит над со­бой боль­ше­кры­лую пти­цу, и крик­нет ему пти­ца, что при­ле­тит хо­ро­нить его в суг­ро­бах пол­но­лу­ния сем­на­дцать лет спус­тя... Как и мне крик­ну­ла. Нет, я не жа­лел то­гда о ко­рот­ком ве­ке, от­пу­ще­ном мне! Ибо мне пти­ца от­пус­ти­ла божье, а жизнь че­ло­ве­че­ская не­су­раз­но длин­на. И, смеш­но при­знать­ся, но уже поч­ти год я ждал этой но­чи.
По­ка не про­снул­ся по­сле по­лу­но­чи на из­ле­те ле­та, про­снул­ся, раз­бу­жен­ный гор­тан­ным хо­хо­том пус­то­ты, и уви­дел, что мир пя­лит­ся на ме­ня бель­ма­ми сне­га.
Так вос­плачь­те же на­до мной, жа­ло­ст­ли­вые! Ибо мне, бе­зы­мян­но­му, не су­ж­де­но уви­деть рас­све­та.
До­пи­сав, я ото­дви­нул от се­бя ра­му с пер­га­мен­том. Усе­ян­ной не­ров­ны­ми за­ви­туш­ка­ми стра­ни­це пред­стоя­ло лечь по­след­ней в кни­гу мо­ей ле­то­пи­си. Пре­ж­де я ни ра­зу не де­лал в ней за­пи­сей. (Все пис­цы, служ­ки -- они за­гля­ды­ва­ют те­бе в рот, где ко­лы­шат­ся звез­ды, хва­та­ют сло­ва на ле­ту, и рас­тя­ги­ва­ют их на ост­ри­ях гу­си­ных перь­ев. В по­уче­ние и на­став­ле­ние мо­ло­до­му богу.) Но эту -- по­след­нюю за­пись эпо­хи -- ни­кто дру­гой не по­смел бы сде­лать. (Воз­гор­дил­ся на­пос­ле­док, бе­зы­мян­ный?)
-- Нет, -- ска­зал я нут­ря­но­му ду­ху Пе­ре­смеш­ни­ку.
-- Нет. Я сми­рил­ся.
Так ска­зал я Пе­ре­смеш­ни­ку -- пер­во­му Лан­го­ву да­ру, и по­след­ней его ми­ло­сти.
А за ок­ном все еще па­дал снег, и де­ре­вья гор­би­лись в лун­ном све­те -- не­ве­ро­ят­но ог­ром­ные, со­вер­шен­ные в сво­ем по­след­нем тя­же­лом со­вер­шен­ст­ве. И я за­слы­шал по­ступь пол­но­чи из­да­ле­ка, и бла­го­сло­вил ее име­нем то­го, кто ме­ня ос­та­вил. Ибо сми­рил­ся я с тем, что и мне пред­стоя­ло уй­ти. Но по­ку­да я не дви­гал­ся, пре­бы­вая в про­сто­рной пус­то­те, от­крыв­шей­ся во мне по­сле ухо­да бога. Ка­жет­ся, там -- в глу­би­не ме­ня -- ста­ло бе­ло и яс­но, как в ми­ре за ок­ном. Нет, я не со­би­рал­ся бе­жать от не­из­беж­но­го. (Да и ку­да те­бе ле­теть, ли­ня­лая шку­ра Лан­га?) Но до по­след­них смерт­ных су­до­рог ос­та­ва­лось вре­мя, не­ве­до­мое мне. И под­дал­ся я сла­бо­сти, и слад­ко меч­та­лось мне в опус­тев­шей оби­те­ли бога... Меч­та­лось... Не пом­ню о чем! Пом­ню лишь, что мне по­ме­ша­ли.
...смот­ри, же­нуш­ка, все, как ты хо­те­ла: вы­пал пер­вый снег, и ты ро­жа­ешь. Пом­нишь, ты еще вес­ной го­во­ри­ла, что ро­дишь, ко­гда зи­ма на­гря­нет. И ни­че­го, ни­че­го, что на два ме­ся­ца пре­ж­де сро­ка. Сдю­жим! А мою ру­ба­ху ты не рви. Знаю, что боль­но, но не впер­вой же! Ты по­тер­пи, по­тер­пи... Вот и по­ви­ту­ха при­шла. Что, баб­ка? Мерт­вень­кий? А ка­кой здо­ро­вен­ный, ма­моч­ка моя! Так мо­жет, и хо­ро­шо, что мерт­вень­кий?.. Нет, баб­ка, с ней я по­сле раз­го­во­ры раз­го­ва­ри­вать бу­ду. Ко­гда по­здо­ро­ве­ет, то­гда и бу­ду. До все­го доз­на­юсь: и по­че­му та­кой боль­шой мла­ден­чик вы­шел, и что она -- вошь крас­но­пе­рая -- зи­мой де­ла­ла, ко­гда я на яр­мар­ку по­ехал. Знаю, баб­ка, знаю, что хо­ро­ший я... Хо­ро­ший я, хо­ро­ший! Да ма­ло жен­ку уму-ра­зу­му учил. Чуть не вы­шел со­всем хо­ро­ший. А-а, бес с ней! Хоть ты те­перь глянь, баб­ка: снег-то ка­кой на дво­ре. Прям Ро­ж­де­ст­во хра­ни­те­ля Лан­го­ва -- ина­че не ска­жешь...
И мыс­ли мои, как и все сем­на­дцать по­след­них лет, под­хва­тил, за­кру­жил ве­тер чу­жих мыс­ли­шек. Ведь для ка­ж­до­го смерт­но­го от­кры­та дверь во вме­сти­ли­ще богово -- в ме­ня, в ме­ня, не­дос­той­но­го! И днем рань­ше бог ри­нул­ся бы из ме­ня прочь, вдаль. Дух Лан­гов за­сло­нил бы жен­щи­ну те­нью мо­гу­ще­ст­ва сво­его, вра­зу­мил бы мсти­тель­но­го му­жи­ка... Но в ночь сию снеж­ную, толь­ко дух че­ло­ве­чий -- мой, мой соб­ст­вен­ный! -- мог от­ве­тить на зов. И я за­тряс ис­сту­п­лен­но го­ло­вой, по­доб­но бло­ха­стой со­ба­ке на пло­ща­ди: тр-р-р-р! Я в оби­те­ли Лан­га тряс го­ло­вой, по­ка опил­ки не по­сы­па­лись из ушей изум­лен­но­го плот­ни­ка там -- вда­ли, ко­то­рую смерт­но­му не из­ме­рить. (И по гроб жиз­ни не по­ми­нал уже плот­ник хра­ни­те­ля Лан­го­ва всуе! И на яр­мар­ку боль­ше не ез­дил, ибо рех­нул­ся му­жи­чон­ка хо­ро­ший. --">

Пожертвовать