Как я провёл лето в Талморе [Сим Симович] (fb2) читать онлайн

Сим Симович Как я провёл лето в Талморе

Глава 1

Снег лежал на камнях тонким слоем, похожим на изморозь, осевшую на сердце города. За окном уже темнело, и свет от кристаллических ламп в коридорах отражался в стекле узкими золотыми полосами. Маркрафт дышал холодом и металлом: отдалённый гул кузниц, редкий крик из таверны, шёпот ветра, скользящего по каменным уступам.

Сознание возвращалось рывками, будто кто-то дергал за ниточку, вытягивая из глубокой воды. Сначала пришло ощущение стола под ладонями: гладкое дерево, тёплое от долгого использования. Потом — тяжесть мантии на плечах, запах чернил, сухого пергамента и старого воска. Наконец — воздух, врывающийся в грудь резким, болезненным вдохом.

Кабинет проявился постепенно, как рисунок, проступающий на бумаге. Высокие стены из светлого камня, покрытые выцветшими гобеленами с тонкими золотыми нитями. Полки, заставленные свитками и книгами, аккуратно разложенными по отделам. На отдельной стойке — стеклянные сосуды с тёмной жидкостью, внутри которой медленно плавали тускло светящиеся руны. Лампы под потолком горели ровным, мягким светом, не отбрасывая резких теней.

Руки на столе были не свои. Слишком длинные пальцы, узкие ладони, лёгкая золотистость кожи. В сгибах пальцев — тончайшие линии, похожие на плетение рун. Двигались эти руки спокойно, размеренно, словно привыкли к кропотливой работе и отточенным жестам.

В зеркале, стоявшем на боковой тумбе, отражался молодой альтмер. Лицо точёное, аккуратное, почти правильное до бездушия. Высокие скулы, прямой нос, губы, будто всегда готовые к легкой ироничной усмешке. Глаза цвета тёплого янтаря — и в глубине их жила усталость, которой не должно быть в столь юных чертах. Волосы — светлые, собранные в аккуратный низкий хвост, несколько прядей выбились к вискам.

Тело помнило, как сидеть за этим столом. Сознание — нет.

На столе лежали пергаменты. Их было много, слишком много. Одни помечены синей печатью — текущие отчёты. Другие — красной, означающей наказания, взыскания и особые распоряжения. Были и чёрные метки — дела, в которые лучше не заглядывать без прямого приказа.

Символы в документах узнавались, но не складывались в цельную картину. Слова будто двигались внутри строк, перескакивали местами, отпрыгивали от взгляда. Смысл ускользал, и чем больше взгляд цеплялся за эти тексты, тем сильнее болела голова.

За дверью послышались шаги. Чёткие, размеренные, без суеты. Как у человека, привыкшего, что перед ним расступаются. Шаги остановились, и в следующую секунду по дереву коротко, но жёстко ударили костяшки пальцев.

— Илвасион Таэлис, — раздался голос, холодный, как вода в горной реке. — Почему дверь заперта?

Сознание словно споткнулось о имя. Илвасион. Память на этом месте была пустой. Ни лица детства, ни родного дома, ни звуков голоса. Только это имя, обнажённое и странное, как чужая одежда.

Рука сама потянулась к дверной ручке. Металл оказался ледяным, несмотря на тепло в комнате. Дверь открылась мягко.

Коридор тянулся вдаль, освещённый ровным светом встроенных в стены кристаллов. Каменные плиты пола были отполированы до лёгкого блеска. На стенах висели штандарты: золотистый знак Талмора — острый, как развернутое лезвие, вписанный в круг. Символ власти, контроля и бдительного надзора.

Перед дверью стоял высокий альтмер с резко очерченными чертами. Волосы убраны назад, мантия тёмно-синяя, с тонкой золотой оторочкой. На груди — знак старшего куратора Ведомства записей: два пересекающихся пера, окружённых рунами.

— Ты не ответил, — заметил он, не удостоив собеседника приветствием. — Я стучал дважды.

Губы сами сложились в привычную форму.

— Погружён в работу, господин Ардан, — прозвучало в ответ. Голос был звонким, чистым, с легкими металлическими нотами. Слова словно поднимались из чьей-то памяти, а не из настоящего понимания.

Куратор Ардан скользнул взглядом по лицу подчинённого. Янтарные глаза начальника были темнее, тяжелее, в их глубине читалась привычка замечать каждую мелочь.

— Твоё погружение в работу уже вызывало вопросы у надзорной группы, — произнёс он тихо. — Впрочем, сейчас не о том. Инспекционный отряд прибыл раньше. Через полчаса общее собрание младших писцов и сопровождающих. Ты в их числе. Надеюсь, объяснять причину не требуется?

В памяти, словно кто-то тихо перевёрнул страницу, возникла сухая формулировка: «умение работать с магическими печатями, фиксирующими волю». Илвасион значился среди тех, кто мог — при необходимости — превратить обычный документ в цепь, сковывающую человека сильнее железа.

Подчинившись, тело чуть склонило голову.

— Подготовлю необходимые бумаги.

Ардан кивнул, мельком заглянув в кабинет через приоткрытую дверь. Взгляд зацепился за стопку несортированных отчётов, задержался, но никаких комментариев не последовало.

— Через полчаса — в нижнем зале. Не опаздывай, Илвасион. Сегодня на нас смотрит не только Маркрафт.

Он развернулся и медленно пошёл по коридору, шлейф мантии мягко касался пола, не издавая ни звука. Казалось, стены сами наклоняются к нему, признавая власть.

Дверь захлопнулась тихо.

Кабинет снова наполнился тишиной, но теперь она давила. Взгляд упал на левую сторону стола. Там лежала тонкая тетрадь, куда прежний хозяин этого тела, судя по аккуратному почерку, вносил служебные заметки. По краю страницы, почти незаметно, было выведено: «Город не принимает нас. Присутствие — как шип в ране».

Ниже — короткая, почти стёртая фраза: «Маркрафт никогда не будет нашим».

Между строк всплыли обрывки чужой памяти. Узкий проход между серыми домами. Низкое небо, тяжёлое и свинцовое. Люди — крупные, широкоплечие, в шерстяных плащах. Глаза нордов. Они смотрели на золотокожего эльфа, сопровождаемого двумя талморскими стражами, с таким выражением, будто перед ними шло олицетворение болезни.

Презрение. Ненависть. Сдержанная ярость, зажатая за зубами.

«Поздно вы пришли, золотые. Этот город никогда не будет вашим».

«Пусть сидят в своих башнях и играют в бумаги. На улицах им не место».

Эти слова, сказанные полушёпотом, слышались так, словно были выкрикнуты на площади.

Снаружи стихли шаги. Время поджимало, но не спешило. Ведомство записей жило по своим ритмам: здесь текли не минуты, а строки. Каждое приказание проходило через десятки рук — и каждое имя, однажды попавшее в архив, уже никогда не исчезало полностью.

Система была выстроена безупречно.

Верхний уровень занимал Надзорный Совет, откуда приходили директивы, почти никогда не объясняющие причин. Ниже — Комиссариат, куда стекались сведения со всего побережья и внутренних провинций. Арканный отдел отвечал за чистоту магических практик и контроль за теми, кто отваживался использовать чары без разрешения. Ведомство записей — то самое, где работал Илвасион, — фиксировало реальность. Каждый арест, каждая проверка, каждый протест, каждое слово, сказанное в официальном порядке, попадало сюда.

Именно Ведомство записей делало власть вечной. Бумага помнила дольше человеческой памяти.

Илвасион — тот, прежний — судя по всему, был частью этого механизма. Скромный, но опасный шестерёнок, способный, при необходимости, подвести под приговор целый дом, улицу или квартал, просто расставив нужные акценты в отчётах.

Чужак, поселившийся теперь в этом теле, знал лишь одно: ошибаться здесь нельзя.

Стул мягко заскрипел, когда он — уже не прежний, ещё не новый — поднялся. Мантия скользнула по полу, подхваченная движением. Пальцы сами выбрали нужные пергаменты, сложили их в аккуратную папку, зафиксировали печатью с руной сопровождения. Едва заметный, но ощутимый щелчок магии прошёл по бумаге, оставив в ней отпечаток воли.

Коридоры Талморского представительства в Маркрафте были запутанными, но подчинялись строгой логике. Верхние этажи — для высоких чинов, чьи имена редко появлялись на слуху, но чьи решения чувствовал весь город. Средние — рабочие кабинеты писцов, архивариусов, аналитиков. Нижние уровни уходили в глубину горы: там располагались хранилища, допросные комнаты, комнаты для временного содержания тех, кто был «важен для разговора».

Сейчас путь лежал в низкий, широкий зал на границе между официальной частью и теми коридорами, куда обычных служащих не пускали.

Зал напоминал перевёрнутый щит: стены, выложенные серыми плитами, были гладкими, без украшений. Вдоль них — ряды скамей. У входа — высокий постамент, за которым уже стоял офицер в тёмной мантии инспекционного отряда. Его броня проглядывала из-под ткани, отливая тусклым золотом. Рядом — два стража в лёгких кирасах, с посохами, увенчанными символами солнечного круга.

Служащие собирались постепенно. Альтмеры в строгих мантиях, несколько босмеров и редкие данмеры, которым по каким-то причинам доверили работу с документами. Все они держались прямо, без лишних движений, стараясь не привлекать к себе внимания.

Когда Илвасион вошёл, несколько взглядов скользнули по нему и тут же оторвались. Взгляд начальства задержался чуть дольше.

— Таэлис, — окликнул его офицер-инспектор, чей мундир украшал знак внешнего наблюдения. — Стой ближе к постаменту. Тебе сегодня предстоит сопровождать нас. Маркрафт не любит лишних ушей, а ты, говорят, умеешь делать так, чтобы лишние уши замирали.

Он не стал возражать. Подошёл ближе, остановился чуть в стороне. В груди отозвалось странное чувство — смесь чужого профессионального холодка и собственного человеческого напряжения.

Офицер заговорил, когда все места были заняты.

— Сегодня ситуация в городе требует особого внимания, — его голос разносился по залу ровным, выверенным тоном, к которому привыкли слушать. — Норды позволяют себе слишком многое. Отказ от магических сборов. Скрытые собрания. Скверные песни в тавернах, в которых нас величают не теми словами, какие допустимы в цивилизованной речи.

Слабый смешок проскочил где-то на дальних скамьях, но быстро погас, наткнувшись на тяжёлый взгляд.

— Наше присутствие здесь — не милость, а порядок, — продолжил он. — Этот город добывает металл, который нужен всему побережью. Значит, он принадлежит не только тем, кто считает его своим родовым гнездом. Он принадлежит тем, кто умеет управлять.

Он сделал паузу.

— Мы — те, кто управляет.

В воздухе что-то дрогнуло — не от магии, от уверенности. В этих словах не было сомнения, только простая, как камень, убеждённость.

— Сегодня мы выйдем в нижние кварталы. Несколько домов, несколько лавок, одна таверна. Наша задача — напомнить, что Талмор не спит. Писарь Таэлис будет сопровождать меня, фиксируя всё, что будет сказано. Все, кто сегодня попадёт в отчёт, попадут туда надолго.

Взгляды вновь кратко скользнули по Илвасиону. Некоторым, кажется, было приятно, что это не их обязанность.

Когда собрание завершилось, отряд выдвинулся к выходу. Впереди — инспектор, рядом с ним — два стража. Чуть сзади — писарь, которому предстояло превращать произнесённые слова и увиденные жесты в формулировки, от которых может зависеть судьба человека.

Маркрафт встретил их холодом. Узкие улицы, упирающиеся в каменные стены. Высоко над головой — серое небо, а ещё выше — чёрные силуэты скал. Город был вросшим в камень, как шрам в плоть.

Норды на улицах отводили глаза. Кто-то сплёвывал в сторону, не глядя. Кто-то, наоборот, смотрел прямо, не скрывая неприязни. Дети жались к взрослым, когда мимо проходили талморские мантии.

— Смотри, небо опять золотых принесло, — шепнул, не слишком тихо, один из мужчин у лавки, поправляя меховой ворот. — Как крысы, только высокие.

— Тише, — одёрнула его женщина, держа за руку мальчишку. — Хочешь, чтобы твое имя в их бумагах оказалось?

— А что, — фыркнул он, но всё-таки сделал вид, что занят товаром. — Им только повод дай.

Инспектор словно не слышал. Шёл прямо, не сворачивая, как меч, направленный к цели.

Первая остановка — дом на углу, лавка под ним. Над входом висела вывеска, грубо вырезанная из дерева: молот и кувалда. Кузнечный дом. Металл чувствовался даже в воздухе: тяжёлый, терпкий запах, перемешанный с дымом.

Внутри было тепло и темно. Огни горна бросали рыжие отблески на стены и лица. Кузнец — широкий, с густой бородой, в кожаном переднике — поднял голову, когда талморцы вошли.

— Магистрат уже был, — сказал он хмуро. — Налоги заплачены. Что ещё нужно?

— Налоги, — спокойно произнёс инспектор, — это дело магистрата. Мы занимаемся другим.

Он сделал шаг вперёд. Илвасион остановился чуть в стороне, разворачивая пергамент, готовя перо.

— Нам нужно подтверждение участия в ночных собраниях. Было отмечено, что в этом доме свет долго не гаснет. Для простого кузнеца это слишком.

— Я работаю ночью, — отрезал норд. — Металл не ждёт, пока вашим господам будет удобно спать.

В голосе звенел металл — не тот, что плавился в горне, а тот, что отпечатывался в характере.

Инспектор чуть наклонил голову.

— В твоих словах слышится непочтительный тон, — ровно сказал он. — Записать.

Перо черкануло по пергаменту. Строчка легла ровно, без эмоций: «Кузнец Хролф, дом на углу северного спуска, допускает непочтительные выражения по отношению к представителям власти. Причина — скрытая неприязнь, возможно участие в несанкционированных собраниях».

Кузнец заметил движение руки.

— Пишешь? — спросил он, улыбнувшись криво. — Пиши, эльф. Пиши хорошенько. Бумага — это всё, что у вас есть. У нас есть камень, металл и память.

Его глаза сверкнули, но не страхом.

— Писарь фиксирует реальность, — ответил инспектор за Илвасиона. — А реальность такова, что твой дом попал в список. Если ты чист, проверка это покажет. Если нет…

Он не договорил. Не требовалось.

Когда отряд вышел обратно на улицу, воздух показался ещё холоднее. Илвасион чувствовал, как слова, сказанные внутри, уже начали жить собственной жизнью, становясь частью той самой бумаги, которая помнила дольше людей.

Они шли дальше. Несколько домов. Одна лавка, где продавали оружие. Таверна, из-за дверей которой доносились песни, слишком шумные для спокойного времени суток. В каждой остановке — одно и то же: страх, ярость, презрение, усталость. Норды видели в талморцах не правителей и не благодетелей, а чужаков, которые пришли, когда город и так уже был полон ран.

В какой-то момент взгляд скользнул по замусоленной стене, где неровной, но уверенной линией было выведено углем: «Мы помним». Надпись кто-то попытался стереть, но напрасно. След всё равно оставался.

Инспектор прошёл мимо, не замедлив шага. Но Илвасион почувствовал, как на периферии его восприятия дрогнула магия — тонкая, почти незаметная. В воздухе повисло ощущение наблюдения.

Маркрафт, казалось, смотрел на них своими каменными глазами.

Возвращение в представительство было похожим на погружение обратно под защиту магического купола. Внутри было светлее, теплее. Стены хранили порядок и привычную жесткость.

В кабинете, когда дверь закрылась, и городской шум остался снаружи, тишина оказалась почти оглушающей. На стол легли новые пергаменты, пахнущие свежим воздухом и дымом чужих домов.

Каждое слово, записанное сегодня, могло превратиться в приговор. Или — в оправдание, если очень постараться.

Рука замерла над строкой. Чернила чуть дрогнули на кончике пера.

«Кузнец Хролф…»

«Хозяин таверны Брюннар…»

«Неуточнённые лица, присутствующие при разговоре…»

Можно было сделать эти формулировки мягче. Можно — жёстче. Одно слово, поставленное не на то место, превращало простую беседу в «выражение неповиновения» или, наоборот, в «неосторожный оборот речи без вреда для порядка».

Талмор держал людей за горло не только цепями и посохами. Бумага душила надёжнее.

Сквозняк шевельнул край листа. За окном темнело; в небе медленно прорисовывалась бледная луна. Где-то далеко, внизу, под камнем, глухо стучали молоты. Город жил своей жизнью, не желая признавать чужую власть, но и не в силах её сбросить.

Рука опустилась. Перо коснулось бумаги.

Строчка за строчкой, чужая жизнь превращалась в текст.

Иногда казалось, что вместе с каждым именем, аккуратно выведенным на пергаменте, небольшая часть чужака, оказавшегося в теле Илвасиона, тоже остаётся здесь. Оседает в словах, в печатях, в свитках, которые будут храниться в архиве десятилетиями.

Но выбора не было.

Сопротивление здесь не выглядело как героический подвиг. Оно выглядело как неправильное слово в отчёте.

А неправильные слова Ведомство записей не прощало.

Глава 2

Ночь в Маркрафте опускается быстро, будто кто-то одним движением накрывает город каменной крышкой. Луна едва пробивалась сквозь лёгкую дымку, утонувшую между скалами, и свет её не столько освещал улицы, сколько подчёркивал их угрюмость.

Сон пришёл не сразу. Долгое время взгляд цеплялся за линии потолка, за мерцающие руны в углу, за тёмный прямоугольник окна, в котором отражались лишь собственное лицо да редкие огни города. Потом мысли размылись, распались — и провалились в тёмный, тяжёлый, как старое железо, отдых.

Разбудил стук. Не резкий, не угрожающий — ритмичный, привычный, будто часть утреннего распорядка.

Глаза открылись медленно. Свет в кабинете был мягким: в нишах зажглись кристаллы, реагирующие на движение. В воздухе витал запах свежих чернил и слабый аромат трав, которые ночной дежурный маг подбрасывал в жаровню, чтобы отгонять усталость.

За дверью терпеливо ждали.

— Писарь Таэлис, — донёсся приглушённый голос. — Время подъёма. Общее утреннее построение через четверть часа.

Тело поднялось почти автоматически. Мантия, аккуратно сложенная на спинке стула, оказалась там, где и должна быть. Под ногами — тёплый ковёр, приглушающий шаги. Ни одной лишней детали. Комната чиновника, не солдата, но и не праздного мага.

В узком шкафу висели три одинаковых комплекта одежды: нижняя рубаха, тёмные брюки, лёгкий кафтан с серебряной вышивкой по вороту — знак принадлежности к Ведомству записей — и та самая мантия с тонкими нитями рун по подолу. Всё аккуратно, всё подогнано, всё лишённо индивидуальности.

Зеркало терпеливо показало того же альтмера, что смотрел оттуда вчера. Разве что под глазами залегли лёгкие тени, да взгляд стал чуть внимательнее.

Маркрафт уже просыпался. Через приоткрытое окно доносился гул: стук кузнечных молотов, приглушённые голоса, скрип телег. Где-то далеко кричал торговец, предлагая рыбу, только что поднятую из ледяной воды горной реки.

Во дворе представительства уже выстраивались в шеренгу стражи. Талморские мантии — чёрные, с золотом, — выделялись на фоне серого камня. Альтмеры держались прямо, почти статуями. У ворот, прислоняясь к стене, стояли двое босмеров-следопытов — лёгкие, сухие, с хищными глазами. Они не любили строевых ритуалов, но протокол требовал присутствия.

Чиновники и писцы собирались чуть в стороне. Их форма была проще, но порядок сохранялся: старшие — ближе к центру, младшие — по краям.

Утренний инструктаж повторялся из дня в день с небольшими вариациями. Сводки, распоряжения, напоминания о дисциплине. Слова текли ровно, как вода по желобу, и так же неизменно.

Но быт альтмеров в Маркрафте не ограничивался стенами представительства.

После построения, когда каждый получил свой список дел, город начал втягивать в себя тех, кому полагалось выйти наружу. Стражи сменялись у ворот. Разносчики документов разбредались по улицам, унося под мышкой свёртки с печатями. Маги первого ранга направлялись к наблюдательным башням. Чиновники — к магистрату, в суды, в административные дома.

Илвасион числился в группе, которой позволено было выходить без сопровождения стражи — при условии, что расстояния невелики, а маршрут известен.

Сегодня предстояло спуститься в нижний квартал, к дому, где снимали комнаты несколько эльфийских семей. Формально — для проверки списков жильцов. Неформально — чтобы напомнить: Талмор следит не только за нордами.

Дорога от представительства к эльфийским подворотням проходила по основным улицам, где проявлялась вся многослойность Маркрафта.

Верхний ярус — дома нордских старейшин и богатых торговцев. Камень здесь был обтёсан лучше, крыши — выше, двери — тяжёлые, с коваными петлями. Альтмеров здесь видели нечасто, и потому каждое появление вызывало настороженные взгляды из окон и от дверей.

Средний ярус — лавки, мастерские, склады. Норды тут не отворачивались, но и не приветствовали. Торговцы могли говорить вежливо, продавец мог выдать товар без лишних слов, но в каждом «господин эльф» слышался оттенок того самого «чужака», которого терпят вынужденно.

Нижний ярус достигался по узким каменным лестницам, ведущим в глубину между скал. Там, где сырость въедалась в стены, а свет появлялся реже, чем люди.

И именно там селились те, кого Маркрафт не хотел видеть наверху.

Эльфы в нордском обществе не были единым слоем.

Рядом с представителями Талмора — чиновниками, магами, стражами — существовали и другие.

Были старые семьи торговцев, пришедших в город задолго до того, как сюда вошли талморские патрули. Их лавки стояли на средних улицах, их дома не уступали нордским по прочности. Но к ним относились с настороженным уважением: «свои чужие», те, кто умел жить между двумя мирами.

Были ремесленники — стеклодувы, алхимики, ткачи, мастера зачарованных украшений. Их изделия охотно покупали, но редко приглашали в дом.

И были те, кому не досталась ни власть, ни богатство, ни ремесло. Слуги. Рабочие. Смешанные браки, не устроившие ни одну из сторон. Люди, не вписавшиеся в чужой город и потерявшие свой.

И именно туда нужно было идти.

Улица, куда вывели шаги, была уже, чем привычные центральные. Дома выступали вперёд, нависая карнизами. Между камнями в стенах рос мох, в щелях застывали потёки льда. Окна маленькие, чаще всего закрытые.

У третьего снизу дома стояла эльфийка. Небольшого роста, светлокожая, с серебристыми волосами, собранными в скромный узел. На ней было простое платье, поверх — старый плащ. Руки прижимали к груди корзину с бельём, глаза внимательно следили за каждым движением прохожих.

Илвасиона она узнала сразу. Или, вернее, распознала мантии и вышивку.

— Господин писарь, — произнесла негромко, чуть склоняясь. — Квартальный уже заходил. Сказал, что вы придёте.

Голос был тихим, но в нём не чувствовалось ни почтения, ни страха. Лишь усталость человека, привыкшего, что над ним всегда кто-то стоит.

— Квартальный докладывает нам, — ровно ответил, чувствуя, как слова идут сами. — Но списки жильцов должны совпадать с тем, что видит Талмор.

Она кивнула. Отступила, пропуская внутрь.

Подъезд был узким. Камень стен отсырел, в воздухе стоял запах сырости и дешёвой еды. Лестница крутая, скользкая. На каждом пролёте — двери, низкие, потёртые.

— Здесь живут, — эльфийка говорила спокойно, — две семьи нордских работников шахт, одна семья босмеров, которых вы сами заселили два месяца назад, вдова из верхнего яруса, которой стало нечем платить за дом, и…

Она запнулась.

— И кто? — спросил голос, немного жёстче, чем хотелось бы.

— И те, о ком вы спрашивали в прошлый раз, — выдохнула. — Полукровки. Они в конце коридора. Мы не пускаем их наверх, если вас это успокоит.

В конце коридора, действительно, была ещё одна дверь — менее ухоженная, чем остальные. Оттуда доносились голоса — молодые, нервные, глухой смех, какая-то хриплая песня вполголоса.

Списки совпадали. Имена, возраст, род занятий. Форма требовала лишь сверки. Но быт не поддавался формулярам.

На одной из площадок дверь открылась сама по себе, стоило лишь пройти мимо. На пороге показался старый альтмер, то ли когда-то бывший учеником мага, то ли просто привыкший держаться прямо, как те, кто служил при дворе. Его одежда была старой, но тщательно заштопанной; руки — чистыми, хотя под ногтями виднелась сажа.

— Господин, — поклонился он, не слишком низко, но и не дерзко, — моя внучка вчера была в лавке. Её записали?

— Кто твоя внучка? — пергамент сам раскрылся в нужном месте. — Имя.

— Лиэн, — ответил старик. — Мать у неё… — он запнулся, — из людей. Но девочка умная, не шумит, не бегает по ночам. Она просто помогает в лавке.

Полукровки. След, оставленный редкими смешанными браками, от которых отворачивались и норды, и многие альтмеры. Для одних — «испорченная кровь». Для других — живое напоминание о том, что мир не делится на аккуратные категории.

Имя Лиэн действительно числилось в списках, как помощница торговца травами. Формально она имела право жить здесь. Фактически — висела между мирами.

Старик смотрел с напряжённым ожиданием — так смотрят на судью, в руках которого слишком много власти.

— Список совпадает, — прозвучало в ответ. — При условии, что она не будет участвовать в ночных сборищах, петь запрещённые песни и… — фраза почти сорвалась, но память тела вовремя подсказала формулировку, — и распространять слухи, подрывающие доверие к власти.

— Она не глупа, — старик слегка расслабился, — чтобы громко говорить то, что думают все.

Эти слова не попали в отчёт. Остались висеть в воздухе и растворились, словно дым.

Подобные дома были не только здесь. По всему Маркрафту существовали кварталы, в которых эльфы и норды жили вперемешку, но не вместе. На одном этаже — семья шахтёра, на другом — ремесленник-альтмер, снимающий дешевую комнату, потому что жалование писца или помощника мага не позволяло претендовать на более высокие ярусы. В подвале — босмеры, нанятые следопытами для грязной работы.

Общее было одно: ни одну из этих дверей нордские старейшины не считали «своей».

Эльфы существовали в обществе Маркрафта как тень от горы: неизбежная, но нежеланная.

По пути обратно взгляд отмечал привычные детали.

Вот маленькая лавка, где продавали зачарованные иглы, сами находящие дырки в ткани. Владелица — альтмерка в возрасте, когда цвет волос уже не имел значения. Её изделия покупали охотно, потому что они были удобными. Но стоило стоять в магазине слишком долго, как кто-нибудь из нордов обязательно бросал: «Долго ещё золотая будет считать наши деньги?»

Вот трактир, куда эльфам вход был не запрещён, но и не приветствовался. Слугам дозволяли зайти за заказом для господ, но оставаться за столом, пить из тех же кружек, что и норды, считалось вызовом. Попытки «смешаться» обычно заканчивались выбитыми зубами и очередной записью в отчётах: «Драка. Причина — бытовой конфликт. Виноваты обе стороны».

Водоносы на улице уступали дорогу талморской мантии, но спины их оставались напряжёнными. Кучер, проезжая мимо, чуть сильнее тянул поводья, чтобы не зацепить, и в этот жест закладывалось не уважение, а осторожность: «Не дай бог задеть — потом бумаги не оберёшься».

Дети — и нордские, и эльфийские — глядели на друг друга с любопытством. Малыши ещё не понимали, кому полагается презирать кого. Но родители это делали за них.

У самого входа в представительство, в тени стены, сидел юноша-данмер. На коленях — вытертая лира, на лице — то ли усталость, то ли спокойствие. Пальцы перебирали струны, выводя мелодию, напоминающую одновременно колыбельную и похоронный марш.

Он поднял взгляд, когда мимо проходила альтмерская мантия.

— Хочешь песню, господин? — спросил спокойно. — Про город, который не любит своих хозяев? Или про тех, кто считает себя хозяевами, а сам живёт за каменной оградой?

— Лицензия на уличные выступления у тебя есть? — сухо откликнулся голос, снова опираясь на чужие знания.

Юноша усмехнулся.

— У меня есть слух, руки и город, которому нужно хоть что-то кроме ваших указов. Если этого мало — можете записать меня в свои свитки.

Лира пела дальше. Эти нотки тоже не попали в отчёт.

Быт эльфов в Маркрафте складывался из подобных мелочей.

Из миски похлёбки, поданной в таверне без приветствия, в отличие от нордского посетителя, к которому обращались по имени.

Из короткого «господин», произнесенного без уважения, но и без грубости — просто потому, что так требует закон.

Из домов, где дети-альтмеры учились читать по ночам при тусклом магическом свете, чтобы потом иметь шанс попасть в Ведомство, вместо того чтобы таскать уголь и камень.

Из стражи, которая смотрела на своих меньших соплеменников так же снисходительно, как на нордов, но хотя бы не позволяла себе открытого презрения.

Вечером того же дня представительство жило своим размеренным, почти монастырским укладом. В столовой подавали однообразную, но сытную еду: густой суп, хлеб, немного овощей, нечасто — рыбу. За столами сидели порознь: стража отдельно, маги отдельно, писцы отдельно. Общение сводилось к служебным обсуждениям и редким коротким фразам о погоде, отчётах и распоряжениях.

В углу столовой трое молодых альтмеров спорили о новом постановлении: предстояло ужесточить правила ночного передвижения для местных жителей. Один говорил, что это необходимо, другой считал, что норды взбунтуются ещё сильнее. Третий молчал, рассматривая свои руки.

— Они нас всё равно не примут, — сказал вдруг тот, что сидел молча. — Для них мы всегда будем чужими, даже если проживём здесь сто лет.

— Для этого мы здесь и стоим, — отозвался первый, — чтобы не спрашивать, принимают нас или нет.

— Стоим? — усмехнулся второй. — Иногда мне кажется, что нас тоже держат. Как щит. Между их гневом и теми, кто сидит наверху.

Разговор оборвался, когда рядом прошёл старший офицер. Слова не превращались в жалобы — только в короткие взгляды.

Вечер тянулся. Столовые опустели. Свет в коридорах приглушили. В кабинетах ещё долго горели лампы — кто-то досчитывал, дописывал, досматривал.

У окна, выходящем на нижний ярус, задержался один силуэт. Внизу в этот час зажигались редкие огни — в домах, где могли позволить себе лишнюю свечу, и в тавернах, где разливалось дешёвое пиво.

Город жил, словно стараясь не замечать чужой цитадели, выросшей у него на спине.

Эльфы жили в этом городе, словно на льду: скользко, холодно, опасно задерживаться слишком долго в одном месте.

Талмор — в высоких каменных стенах.

Торговцы — в лавках между двух миров.

Слуги и полукровки — в сырых нижних кварталах.

Общий дом, но разные этажи. И лестница между ними охранялась не хуже, чем вход в сокровищницу.

Ночь окончательно вступила в права.

Кристаллы в коридорах тускло мерцали.

Маркрафт дышал в глубине, будто тяжёлый зверь.

А где-то между этими двумя мирами — нордским городом и талморской крепостью — жил один альтмер с чужой душой, который всё ещё не понимал, какое место в этом раскладе отведено ему.

Утро тянулось привычной чередой: свет кристаллов под потолком, скрип перьев, мерный шорох разворачиваемых свитков. Ведомство записей просыпалось раньше города и засыпало позже. Бумага не знала отдыха.

Перед Илвасионом лежала свежая стопка донесений. Сначала шла мелочь: ночные потасовки, украденный товар на рынке, жалобы на шумных соседей. Взгляд скользил по строкам автоматически, вычленяя лишь то, что требовало вмешательства.

Серый тонкий пергамент с чёрной меткой в углу сразу выбился из общей массы. Почерк неровный, местами сбивчивый, явно принадлежал стражу, привыкшему к мечу, а не к перу.

«В ночь на вторую четверть луны, — значилось в донесении, — из нижнего хранилища тел при храме Аркея исчезли два трупа. Замки не взломаны, печать храма не нарушена. Сторож клянётся, что покидал помещение ненадолго, дверь оставалась запертой. Следов некромантии не обнаружено».

Строки с первого прочтения оставили неприятный осадок. Илвасион перечёл их ещё раз, медленнее. Слишком безупречное отсутствие магии. Слишком спокойный тон там, где спокойствия быть не должно.

Внизу, уже другой рукой, был приписан короткий комментарий: «В квартале ходят слухи, но считаю их пьяными выдумками». Слово «слухи» подведено неуверенной линией, будто автор сам сомневался, стоит ли привлекать к нему внимание.

Пергамент лег в сторону, помеченный закладкой. Работа двинулась дальше.

Через несколько свитков всплыло второе совпадение. На этот раз письмо пришло от городового магистрата: «В нижних кварталах отмечены исчезновения тел бездомных и одиноко живущих. Смерть фиксируется свидетелями, но до храма Аркея многие не доходят. На местах обнаружены кровь, следы волочения. Магического следа нет. Некромантия маловероятна». Ниже аккуратным, твёрдым почерком: «Не исключаю наличие тайного культа. Требует проверки».

Два независимых источника говорили об одном и том же. Призраки были ни при чём, некромантов Арканный отдел не нашёл бы и промолчать не смог. Кто-то забирал мёртвых до того, как их успевали предать земле или огню.

Этого всё ещё не хватало для прямого вмешательства. Ведомство записей не имело права посылать отряды лишь по внутреннему беспокойству писаря. Нужны были слова, которыми любила оперировать власть: «угроза эпидемий», «подрыв порядка», «даэдрические практики».

Повод принёс третий свиток.

Храм Аркея направил жалобу, выдержанную в учтивых выражениях, но тревога проступала через каждую вежливую формулу. Жрец сообщал, что семьи всё чаще обходят храм стороной: тела умерших приносят реже, чем о смертях знают соседи, пожертвования сокращаются, обряды исполняются наспех. «Если некроманты не забирают их, — писал он, — значит, кто-то вмешивается раньше нас. А тот, кто лишает умерших положенного покоя, редко задумывается о живых».

Три донесения легли рядом, сложившись в цельный рисунок.

Илвасион долго сидел молча, глядя на них. Затем придвинул к себе чистый свиток и принялся составлять запрос. Сухо, ровно, как требовало ремесло: несоответствие числа зарегистрированных смертей и переданных тел; исчезновения в нижних кварталах; отсутствие магических следов; сведения о «возможных тайных собраниях с осквернением тел».

В конце появилась фраза, переводящая тревогу в разряд дел Талмора: «Вероятность даэдрических культов не может быть исключена».

Ответ пришёл быстрее, чем обычно. Инспектор Ардан получал полномочия провести проверку катакомб и нижних кварталов, маг Арканного отдела назначался в сопровождение, писарю Таэлису предписывалось «вести фиксацию и содействовать запечатыванию очага при выявлении».

Фраза «содействовать запечатыванию» была ровной, но в ней звенело железо. Если это действительно культ даэдра, никого перевоспитывать не станут. Вытравят.

* * *

Нижний ярус Маркрафта редко видел солнце. Узкие проулки, захламлённые проходы, щели между домами, в которых больше жила тень, чем люди. Сырость въедалась в камень, запахи слипались в тяжёлую, вязкую смесь.

Отряд спустился туда на исходе дня. Формально — обычный обход. На всех была простая одежда, но талморская выправка чувствовалась даже под сдержанными плащами. Впереди шагал Ардан, рядом — молчаливый маг с коротко остриженными тёмными волосами, за ними — двое стражей с посохами. Замыкал цепочку писарь со свитком в руках.

Целью был старый вход в катакомбы, числившийся в архиве закрытым. По документам решётка должна была быть запечатана, руны — целы, замок — прочно закрыт. На деле металлические прутья покрывали свежие царапины, руническая линия на камне была грубо содрана.

— Не норды, — тихо заметил маг, проводя ладонью по камню. — Норды, когда ломают, ломают всё разом. Здесь сняли только печать, аккуратно, остальное оставили на месте. Значит, знали, куда и за чем идут.

Стражи разомкнули решётку. В лицо ударил холодный запах подземелья: сырый камень, старая плесень, застойный воздух. Глубоко внутри журчала вода, пробиваясь по древним ходам.

Катакомбы встретили узким коридором; ступени уходили вниз, теряясь в полумраке. Свет кристалла, зажжённого магом, растёкся по неровным стенам тусклым сиянием, вытягивая из темноты блеклые остатки старых надписей. Здесь когда-то хоронили по правилам. Здесь читали имена умерших, звонили в колокольчики, просили богов принять тех, кого приводили вниз.

Теперь здесь молчали.

С каждым шагом воздух становился плотнее. Запах сырости сменился другим — тяжёлым, сладковатым, от которого кожа начинала зудеть. Тот, кто хоть раз бывал в плохо ухоженном морге или на дешёвой бойне, узнал бы его безошибочно.

Сначала донеслись только шёпоты. Затем — тихий смех. Не радостный, а натянутый, нервный. Впереди дрогнул неровный отсвет огня.

Проход расширился и вывел в низкий зал с округлым сводом. Тени, брошенные факелами, плясали по стенам, превращая выступы камня в уродливые фигуры. В центре, на сложенном из плит основание, был поставлен стол. На нём — миски, кувшины, хлеб, куски мяса, кости.

Люди сидели прямо на полу, на старых погребальных покрывалах. Человек десять: норды, женщина-редгардка, худой бретонец, двое с чертами сразу нескольких народов. Одежда простая, местами грязная, взгляды — слишком внимательные, слишком голодные.

С первого взгляда всё это могло сойти за сборище бедняков, нашедших способ постраньше насытиться. Но взгляд задержался на кости в руках женщины. Слишком ровная, слишком знакомая форма. Никакое животное не оставило бы таких останков.

Чуть дальше, над едой, возвышался идол — грубо вырезанная деревянная фигура. Лицо испачкано чем-то чёрным, глаза заменены двумя глубокими бороздами. Вокруг шеи намотана верёвка с нанизанными мелкими костями. На лбу выведен расплывшийся знак, напоминающий пятно тьмы.

Маг позади прошептал почти беззвучно:

— Намира.

Даэдра гнили, падали и всего отвергнутого миром.

Картину можно было бы рассматривать дольше, но времени не дали. Один из мужчин поднял голову, заметил движение в проходе, вскрикнул, опрокинув кувшин.

— Стража!

В зал словно разом вдохнули холод. Отряд вышел из темноты, не прибавляя шага, но заняв всё пространство. Свет кристалла вспыхнул ярче, заставляя присутствующих щуриться.

Ардан вышел вперёд.

— По распоряжению Талмора и магистрата Маркрафта, — произнёс он, — здесь проводится проверка. Все присутствующие задерживаются по подозрению в осквернении мёртвых и поклонении даэдра.

— Не смейте прикасаться! — выкрикнула женщина, прижимая к груди миску, как ребёнка. В глазах стояла не паника, а бешеная, упрямая вера. — Это наши мёртвые! Вы бросили их, Аркей отвернулся, а она услышала! Мы берём то, что мир выбросил!

Рука указала на идола.

Кто-то уже тянулся к ножу, другой сжимал тяжёлую кость, готовый броситься, третьи застонали, как звери, которым отнимают корм.

Стражи шагнули почти одновременно. Этого могло не хватить.

Пальцы Илвасиона сами начертили в воздухе знакомый знак — тот, которым он закреплял печати под официальными письмами. На этот раз линии легли шире, охватывая половину зала.

У ног тех, кто собирался рвануть вперёд, вспыхнул тусклый свет, растёкся по камню тонким слоем. Мышцы на мгновение перестали слушаться. Шаги сбились, колени подогнулись. Ножи не выскользнули из ладоней, но замерли в воздухе.

Этого оказалось достаточно.

Схватка была короткой. Крики, глухие удары, звон посуды, шорох верёвок. Через несколько мгновений на полу лежали связанные, стонющие, ругающиеся. Живыми нужны были все.

Идол по-прежнему стоял на столе, глядя провалами вместо глаз. На древесине запёклись тёмные потёки. Вокруг основания на камне выведен круг: воск, обгорелые кости, пепел, какие-то размазанные пятна.

Маг наклонился, внимательно разглядывая рисунок.

— Ритуал грубый, — тихо сказал он. — Настоящего портала они открыть не могли. Но стучались. И, судя по запаху, долго. Кто-то отзывается на такие стуки. Не словом, не явлением, а через голод, через желание.

Ардан отнял с краю стола кусок разрезанного погребального полотна. Символ Аркея был почти не различим под сетью ножевых порезов.

— Они едят тех, чью душу должны были доверить храму, — произнёс он негромко. — И молятся той, кто радуется гнили.

Взгляд потяжелел.

— Таэлис, в отчёте должны быть зафиксированы: осквернение погребальных тканей, употребление человеческой плоти, признаки даэдрического культа. На основании этого потребуем расширения полномочий, проверки всех катакомб нижнего яруса и усиления патрулей. Оформляй так, чтобы в Совете не возникло сомнений.

Формулировки сами вставали в нужные места: не «голодные несчастные», а «добровольные участники обряда». Не «люди, утратившие надежду», а «лица, сознательно практикующие запрещённые ритуалы».

Илвасион опустился на корточки рядом с одним из связанных. Молодой норд, лицо обветренное, ладони в шрамах от тяжёлой работы. На губах — следы крови, глаза ясные, трезвые.

— Твой брат мог лежать в храме, — тихо сказал писарь. — Мог получить имя в молитве. Почему выбрали это?

Норд усмехнулся, показав обломанные зубы.

— Ты никогда не голодал так, чтобы кости снились, — прошептал он. — Не сидел три дня, слушая, как дети грызут ремни, потому что больше нечего. Ваш бог требует монету за каждый вздох. Наша богиня просит только признать, что всё равно все станут падалью. Мы просто не ждём лишнего.

В голосе не было ни раскаяния, ни безумия. Только своя, чужая, но цельная логика.

— Ты видишь кость в руке и думаешь — чудовище, — продолжил норд. — А я вижу, как брат не пропал зря. Он вернулся к тем, кто остался. Стал частью нас, а не вашей земли и ваших свитков.

Эти слова на пергамент не лягут. Бумага не любит таких оттенков. Там появятся другие обороты: «культ, оправдывающий употребление человеческой плоти», «идеологическое обоснование преступных практик».

Маг уже разрушал круг. Пепел взлетал, тянулся к идолу. Древесина треснула под действием формул, покрылась чёрными прожилками и осыпалась в заранее приготовленный мешок. Тот тут же запечатали рунной печатью.

— Очаг нужно запечатать, — подвёл итог маг. — И искать остальные. Если такие есть здесь, значит, есть и в других городах. Те, кто стучится громче, чем эти.

Подниматься наверх оказалось тяжелее, чем спускаться. Лестница тянулась бесконечно, камень под ногами чувствовался влажным и липким. Когда отряд вышел на улицу, холодный воздух Маркрафта показался почти чистым. Шум, запах дыма, голоса — всё это на мгновение казалось безопасным, лишь потому что было знакомым.

Илвасион прижимал к груди свиток, в котором уже проступали первые строки будущего отчёта. Бумага будет говорить о «заразе», «угрозе порядку», «своевременном вмешательстве» и «пресечении».

В памяти оставались другого рода картины: женщина, благодарящая кость как святыню; изрезанный символ Аркея под пятном грязи; деревянное лицо без глаз; голодный норд, уверенный, что поступаетправильно.

Выборы в этом мире редко были чистыми. Между даэдрическим голодом и талморской жесткостью приходилось выбирать не свет, а ту тьму, которая, казалось, медленнее разъедает город.

Сегодня выбрали катакомбы.

Ведомство записей позже отложит эту главу в архив под аккуратной формулой: «угроза устранена». Свиток будет лежать рядом с десятками других, похожих. Никто не вспомнит запах сырости, звук трескающегося идола и взгляд человека, который ел плоть во имя своей богини и не считал себя чудовищем.

Глава 3

Маркрафт жил так, будто ночь в катакомбах была всего лишь странным сном. Таверны снова открылись, кузни снова гремели, женщины таскали воду, дети бегали по узким улицам, выкрикивая что-то на своём суровом, как камень, наречии. Но под этим привычным шумом чувствовалось что-то другое. Незаметное, едва уловимое, как запах гниения под свежей стружкой.

Талморский двор проснулся, как и положено: ровные шаги по каменным плитам, кристаллы света под потолком, шёпот перьев над документами. Илвасион сидел за своим столом, будто ничего не изменилось. Но изменилось всё.

На свитке перед ним лежал утренний доклад. Ничего необычного: патруль задержал пьяного шахтёра, в лавке торговца травами нашли крыс. Потом — короткая запись от квартального старосты: «У двух семей пропали козы. Следы крови не обнаружены. Следы животных отсутствуют».

Мелочь. Но уж слишком знакомая мелочь.

Чуть ниже было второе донесение: «Слуги дома Бриннольфа пожаловались на пропажу старого пса. Найдены кости на заднем дворе. Не похоже на волков».

Ни слова о людях. Ни слова о ритуалах. Только пропавшие животные. Но рисунок складывался, даже если никто кроме него этого не замечал.

Пальцы коснулись края стола. В памяти тут же всплыли катакомбы, тяжёлый воздух, дрожащий от чего-то невидимого. Идол с пустыми глазницами. Люди, живущие на грани голода и безумия.

И норд, сказавший ему: «Кто-то стучится громче, чем мы».

Начальство могло считать очаг уничтоженным, но Илвасион видел иначе. Слишком чисто. Слишком просто. Культ, который рос месяцами, не исчезает от одного рейда.

Он поднялся из-за стола и вышел в коридор. Там, где стены были холодными, а шаги отдавались гулким эхом. В сторону магистратуры нужно было идти через зал со сводами, где обычно проходили собрания. Там уже стояли несколько человек. Обычные писцы. Двое стражей. Один архивариус. Ничего подозрительного.

Но когда Илвасион прошёл мимо, взгляд одного из писцов поразил его своей пустотой. Не враждебной — пустой. Так смотрят не люди, а те, кто прячет внутри себя чужой голос. Писец резко опустил глаза на бумаги, будто испугался, что задержался взглядом слишком долго.

Илвасион сделал вид, что ничего не заметил.

* * *

Следующим шагом была лавка травника — небольшая, тёмная, пахнущая сушёными листьями. Когда он вошёл, тонкий колокольчик вспыхнул мягким звоном.

За стойкой стояла девушка-полукровка, та самая Лиэн, внучка старика из нижнего квартала. Её глаза были настороженными, но вежливыми.

— Добрый день, господин писарь. Чем могу помочь?

— Получил жалобу от квартального о пропаже животных, — ровно сказал он. — Думаю, вы слышали что-то об этом.

Лиэн покачала головой.

— Люди всегда теряют животных. Ночью ходят твари.

— Какие именно?

Девушка прикусила губу.

— Иногда слышу, как кто-то роется под окнами. Нечеловеческие шаги. Но следы отсутствуют. Ни когтей, ни лап, ни копыт. Как будто… как будто ходят те, у кого не должно быть ног.

Её голос дрогнул на последнем слове.

— Тела людей исчезали? — спросил он тихо.

Она не ответила сразу. Лишь посмотрела в сторону потолка, где висели мешочки с засушенными ягодами.

— Говорят, пропала старуха Нирва. Жила одна, у ручья. Её давно никто не видел. Но… — она ещё раз оглянулась, будто боясь стен, — но ночью слышали, как рядом с домом кто-то смеётся. Не пьяные. И не дети.

— Почему не сообщили стражам?

Она покачала головой.

— Они не идут туда. Говорят: к старухе норманны ходят, пить под навесом. Но никто — никто — не видел её неделю.

Илвасион почувствовал, как холод сжал внутренности. Смех возле дома одинокой старухи. Пропавшие тела. Отсутствие животных следов. То, что он увидел в катакомбах, казалось только поверхностью.

Этот культ ел не только плоть. Он ел страх.

И он рос.

* * *

Дальнейшее расследование требовало осторожности. В верхнем ярусе, возле богатых домов и лавок ремесленников, вонь катакомб казалась далёким кошмаром. Но стоило чуть свернуть, чуть пройти дальше вниз по лестницам — и город менялся. Воздух становился густым, темнее. Люди — тише.

У дома Нирвы почти не было окон. Дверь приоткрыта. По полу тянулась тонкая полоска грязи, будто её волокли по земле. Или кто-то полз.

Шаг внутри — и запах ударил в лицо. Не гниль, не смерть, а что-то сырое, мерзкое, почти липкое.

Посреди комнаты стояла перевёрнутая корзина. На полу — разорванная ткань. На столе — пустая миска, в которой ещё оставались следы еды. И тишина. Тяжёлая, вязкая.

Под окном — след. Не отпечаток. Глубокая вмятина в каменном полу, будто его продавили чем-то массивным. Но ни кровавых полос, ни следов когтей. Поверхность была гладкой.

Он присел, провёл пальцами по вмятине. Камень был холодным, но не просто холодным — мёртвым. Как если бы его тронули руки, давно не знающие жизни.

За спиной раздался стук. Короткий, слишком осторожный.

Илвасион резко обернулся.

В дверях стояла девочка. Лет восьми. В платке. Глаза — светлые, испуганные. В руках держала тряпичную куклу.

— Она звала, — прошептала девочка. — Старуха. Она сидела у двери и звала. Но голос был… не её. Словно две старухи говорят одновременно.

— Когда ты это слышала?

— Три ночи назад. А вчера… — девочка прижала куклу к себе. — Я видела тень. Низкую. Слишком широкую. Она стояла возле окна. И смеялась.

Смех. Опять смех.

Илвасион поднялся.

В комнате было слишком тихо. Слишком чисто. Как если бы кто-то тщательно убрал всё, кроме той вмятины в полу.

— Беги домой, — сказал он девочке мягко. — И никому не открывай двери после заката.

Она кивнула и исчезла в проулке.

Илвасион остался один в опустевшей комнате, понимая наконец, что очаг, найденный в катакомбах, был лишь одним из множества. Что культ не боялся Талмора. Что он размножался там, где не было света.

Что его носители — не только голодные бездомные.

Что его следы — не только кости.

И что даэдра, которой они молились, уже слышит город.

И, похоже, отвечает.

Город всегда звучал одинаково: гул кузен, стук телег, резкие голоса торговцев. Но сегодня в этом шуме было что-то фальшивое, едва уловимое, как рассинхрон в чужом дыхании. Маркрафт будто прислушивался. Слишком тихо. Слишком осторожно.

Илвасион возвращался к представительству быстро, не показывая, что чувствует взгляд в спину. Улицы нижнего яруса сливались в однообразный лабиринт сирых каменных стен. Снег под ногами был серым, будто пропитан дымом.

У перекрёстка он увидел троих. Обычные плащи. Лица скрыты плотными масками, будто от пыли. На первый взгляд — рабочие или ночные разносчики. Но стояли слишком ровно. Слишком неподвижно.

Он прошёл мимо, будто не заметил.

Шаги за спиной стали тише. Потом исчезли.

В следующую секунду тень метнулась из-за угла, и что-то блеснуло в воздухе.

Илвасион инстинктивно отклонился. Лезвие прошипело у самого уха, рассёкло воздух, зацепило край его мантии. Руки сами нашли рукоять спрятанного кинжала — довёл привычный рефлекс тела, а не память.

Сбоку рухнула вторая фигура. Удар тяжёлый, рассчитанный на то, чтобы сбить с ног. Он принял его на жёсткую поверхность предплечья, царапнувшись об собственную пряжку. Кости глухо откликнулись болью, но тело выстояло.

Третий нападавший выскочил из тени, поднимая короткий изогнутый клинок. На маске — грубая вышивка в форме овала, напоминающего разорванный рот.

Не воры. Не улица.

Те, у кого есть цель.

Первого он встретил движением, которое принадлежало скорее прежнему Илвасиону, чем ему. Клинок вышел из ножен с тихим звоном, как дыхание стали. Удар был быстрым — не широким, не эффектным, а точным, сухим, направленным в мягкую ткань под рёбрами. Тело нападавшего выгнулось, нож выскользнул из пальцев, а из-под маски вырвался хрип.

Второй ударил сверху, пытаясь рассечь плечо. Илвасион ушёл в полушаг, лезвие скользнуло по волосам, выбивая несколько светлых прядей. Клинок в его руке описал короткую дугу и вошёл в горло противника так легко, будто раздвигал мокрую бумагу.

Третий отступил. Торопливо. Слишком торопливо. Попытался уйти в переулок. Но расстояние между ними было уже слишком малым.

Илвасион сделал шаг, ещё один — и вонзил сталь ему под лопатку, вкручивая клинок почти машинально. Маска нападавшего треснула, упала на снег, обнажив перекошенное лицо. На губах — следы чёрных пятен, как от какой-то гнилой мази.

Двое лежали неподвижно. Третий дёрнулся, попробовал поднять голову, увидел силуэт альтмера — и застыл.

Пустыми глазами, без единого слова.

Убийства были быстрыми. Почти бесшумными. И непонятными.

Илвасион вытянул клинок, стряхнул кровь. Снег под ногами потемнел. Ветер донёс запах железа и дешёвых трав, которыми пропитаны одежды мертвецов.

Он оглядел переулок. Тесное пространство между домами. Чёрные окна. Ни одного свидетеля. Ни одного крика. Только три тела, как отбракованные куклы.

И странная, глухая мысль:

«Это не случайность».

Нападение было слишком уверенным. Слишком синхронным. Люди, которые никогда не работали вместе, так не двигаются.

Кто-то их учил. Или направлял.

Он убрал клинок в ножны, но уверенности в его надёжности стало меньше. В катакомбах он увидел тень культа. Сейчас — тень её рук. Они были не безмозглой толпой фанатиков.

Они были дисциплинированы. Целенаправленны. И знали, кого ищут.

В груди холодно сжалось. Страх не за жизнь — за то, что стоят за этим. Если они могут выйти из катакомб, если могут напасть на представителя Талмора на улице… культ не просто выжил. Он рос. И становился смелее.

Этого клинка однажды будет мало.

Мысль пришла тихо, как вода подо льдом:

Ему нужно оружие. Настоящее. Не ледяная сталь и не пергаментная магия печатей.

Он видел ритуальный круг. Он видел темноту под камнем. Он видел, как голод перерастает в веру.

Сражаться с этим голыми руками — всё равно что бить тень.

Он вытер лезвие о край плаща убитого, аккуратно, почти спокойно.

Пора искать не клинок, а то, что может остановить то, что скрывается за людьми.

И в первый раз за всё пребывание в Маркрафте он подумал: возможно, ему самому нужен артефакт. Оружие, способное говорить с тьмой её языком — но не служить ей.

Город молчал. Тела лежали в снегу, а ветер уносил кровь вниз по переулку.

Илвасион шагнул вперёд, оставляя за собой три мёртвые тени.

Впервые с момента попадания в этот мир он ощутил не просто опасность.

Целенаправленную охоту.

И понимание, что тьма не ждёт. Тьма уже пришла.

Кузня в крепости Маркрафта работала, кажется, даже ночью. Воздух был густым от тепла, пах металлом, углём и потом. Массивные меха глухо пыхтели, подавая воздух в раскалённую пасть горна, из которого вырывалось оранжевое дыхание. В дальнем углу висели молоты, щипцы, закалочные тиски, рядом — стойки с готовым оружием: топоры, короткие мечи, длинные нордские копья.

Кузнец — высокий, жилистый норд с серебряными прожилками в бороде — поднял голову, когда увидел в дверях фигуру альтмера. Выражение его лица не изменилось, но в глазах мелькнуло то самое типичное нордское «ну давай, удиви меня, длинноухий».

— Писарь? — буркнул он. — Или теперь ещё и оружие проверяете?

— Мне нужно кое-что изготовить, — спокойно ответил Илвасион, снимая перчатку и отряхивая её от снега. — Не меч. Не кинжал. И не арбалет.

— Тогда это будет игрушка, — хмыкнул кузнец. — А игрушки я делаю только детям.

— Мне нужен механизм, способный метать стальные шары, — сказал Илвасион, глядя на него прямо. — Быстро. Повторно. С постоянным усилием. Не как из пращи. И не как из лука. Механика плюс магия.

Кузнец медленно поставил молот на верстак.

— Ты сейчас описал что-то, чего я не слышал даже в пьяных сказках красноречивых бретонцев.

— Это будет… пистолет, — произнёс альтмер слово, которое не принадлежало этому миру. — Метательное устройство. Небольшое. Одноручное.

Норд скрестил руки на груди.

— Допустим. И что он должен делать?

Илвасион подошёл к верстаку. Развернул чистый кусок пергамента, вынул угольный карандаш и быстрым движением набросал грубую схему — удлинённый металлический корпус, цилиндрический канал, место для подачи шариков, рунический блок у основания рукояти.

Кузнец нахмурился.

— Это не арбалет.

— Нет.

— И не рогатка.

— Нет.

— Тогда что это такое?

— Маленькая молния, — тихо сказал Илвасион. — Управляемая. Повторяемая. Жёсткая.

Он добавил стрелки на чертеже, показал, где должен находиться резервуар для шаров, как они должны по одному попадать в механизм. Кузнец наклонился ближе, морщины на его лбу углубились.

— Шары… подаются… сами?

— Я добавлю рунический поток, — сказал альтмер, вытягивая пергамент. — Магическая печать будет втягивать заряд в камеру. А вторая — создавать импульс. Толчок. Когда печати соединяются, металлический шар вылетает с большой силой.

— Это опасно, — заметил кузнец.

— Именно поэтому мне это и нужно.

Норд задумался на долгих несколько ударов сердца, потом перехватил схему и поднял её на уровень глаз.

— Металл нужен прочный. Сталь — лучшая. Канал внутри должен быть идеально гладким. Иначе шар застрянет и взорвёт тебе руку.

— Я позабочусь о стабилизации магии, — сказал Илвасион. — Но корпус должен выдержать. Ты сможешь сделать это?

Кузнец медленно выдохнул, глаза его стали серьёзными.

— Сможу. Не сразу. И предупреждаю: работа тонкая. Не боевая. Это не мечи строгать. Это как вырезать сердце дракона по памяти.

— Я заплачу.

— Мне плата не нужна, — отрезал норд, неожиданно резко. — Мне интересно. Хочу увидеть, что получится. Если получится.

Илвасион кивнул, разворачивая ещё один кусок пергамента.

Теперь он рисовал уже руны.

Не привычные печати документов — узкие, строгие, прямые.

А что-то иное. Жёсткое. Боевое.

— Что это? — спросил кузнец, пытаясь понять смысл переплетений.

— Рунический импульс, — пояснил альтмер. — Этот рисунок создаёт выброс магии. Не огонь, не лёд. Чистое давление. Оно толкнёт шар наружу.

Он нарисовал вторую руну — линию притяжения.

— А эта будет подавать заряды. Поток постоянный. Ты лишь вставляешь резервуар, а руна сама выбирает следующий шар.

Кузнец присвистнул.

— Ты хочешь сделать маленькую баллисту. Из одной руки. Согласен: это безумие.

Илвасион впервые за вечер позволил себе тень улыбки.

— Это не баллиста. Это оружие, которого в этом городе нет. Никто не знает, как его остановить. Никто не знает, чего от него ждать.

Кузнец молча сложил пергаменты, протёр руки от копоти и уставился на горн.

— Дай мне три дня. Ствол я отолью. Механизм подумаю как собрать. Но если магия треснет — взлетишь в воздух сам.

— Я учту, — сказал Илвасион.

— И ещё, — добавил норд, — почему ты вообще это делаешь? У тебя же есть клинок, магия, стража за спиной.

Ответ был прост.

Но признать его — сложнее.

— Потому что ночью на меня напали, — произнёс он ровно. — И эти люди двигались не как обычные бродяги. Они были обучены. И они знали, кто я.

Кузнец нахмурился.

— Значит, у тебя появились враги.

— У меня появился культ, — поправил альтмер. — И в следующий раз клинка может быть недостаточно.

Кузнец больше не задавал вопросов.

Он только сказал:

— Ладно. Будет тебе оружие, длинноухий. Такого в Маркрафте ещё никто не видел.

Илвасион покинул кузню, чувствуя на руках запах раскалённой стали и магических чернил. И впервые за долгое время — ощущение приближающейся, холодной необходимости.

Теперь у него появится не просто клинок.

Теперь у него появится голос.

Металлический. Магический.

И смертельный.

Кузня в тот день молчала. Горн не ревел, меха не дышали, даже угли под светом ламп казались сонными. Но стоило Илвасиону войти, как из полумрака вышел кузнец, вытирая ладони о кожаный фартук.

В руках у него лежал продолговатый свёрток, завернутый в плотную ткань.

— Готово, — сказал он без торжественности, но с таким вниманием, будто держал не оружие, а сердце редкого зверя. — Если честно… до сих пор не понимаю, что ты задумал. Но железо я сделал. Механика тоже работает. Остальное — на твоей магии.

Он положил свёрток на верстак. Илвасион развернул ткань.

Корпус был гладким, ровным, холодным. Длина — чуть больше ладони. Канал ствола идеально прямой, будто вытесан из света. Резервуар для стальных шаров — плотный цилиндр с защёлкой. У основания рукояти — две вставки под рунические печати.

Пистолет выглядел почти скромно.

Но в нём чувствовалась сила.

— Тяжелее, чем я думал, — заметил Илвасион, поднимая его.

— Сталь плотная, — ответил кузнец. — И внутри — двойная втулка. Чтобы не разорвало руки. Маги любят приставлять к металлу то, что металл не любит.

Илвасион кивнул. Разложил рядом пергамент с рунами. Достал нож, сделал надрез на пальце и, не дрогнув, коснулся кровью первой печати.

Руническая линия вспыхнула мягким золотом.

Затем второй.

Печать притяжения загорелась синим оттенком.

Внутри пистолета что-то едва слышно щёлкнуло — как вздох. Металл под пальцами стал теплее, будто начал просыпаться.

— Готово, — сказал он. — Импульс стабилен. Поток ровный.

Кузнец хмыкнул.

— Красиво. Но пока что это просто побрякушка. Нужно испытание. И хорошее.

* * *

Двемерские руины находились в глубине крепости. Старый проход, запечатанный веками, но однажды обнаруженный во время расширения складских подземелий. Талмор не спешил их исследовать, но некоторые механизмы, найденные в первой шахте, оставили как тренировочные мишени — проще было не трогать, чем утилизировать.

Туннель был узким и вёл вниз. Камень становился всё более гладким, металлическим. Стены отражали свет кристаллов, превращая его в хрупкие золотистые тени. Воздух был сухим, с лёгким запахом масла и старой пыли.

— Здесь, — сказал кузнец, останавливаясь у массивных дверей. Рядом валялась разбитая двемерская паучья конструкция — её использовали для тренировок новичков. — Внутри ещё пара рабочих автоматонов. Они давно должны были развалиться, но двемеры всегда умели собирать вещи, которые умирать не хотят.

Дверь открылась с глухим металлическим скрежетом.

Зал был круглым. По стенам тянулись старые механизмы: трубы, шестерни, непонятные конструкции. На полу — две двемерские сферы. Чёрно-золотые, с тонкими лезвиями, спрятанными внутри. Один рывок — и они превращались в смертоносных стражей.

— Готов? — спросил кузнец.

— Да.

Илвасион поднял пистолет. Металл лёг в ладонь ровно, будто ждал этого. Он вдохнул, поднял руку и сделал жест, активирующий руны.

Резервуар тихо чиркнул. Первый стальной шар вошёл в канал.

Пистолет мягко загудел.

Сфера загорелась голубыми линзами, раскрылась, блеснула лезвиями и рванула вперёд.

Илвасион нажал на спуск.

Звук был странным — не взрыв, не удар. Скорее резкий шипящий хлопок, будто воздух рванули в одну сторону. Стальной шар вылетел из ствола и ударил в корпус сферы. Металл прогнулся, оставив чёткую вмятину.

Сфера не остановилась.

Ещё один выстрел.

И ещё.

Третий шар попал в сочленение пластин, и страж наконец дёрнулся. Искры хлынули наружу. Механизм застрекотал, сбился, искрясь и вращаясь, пока не упал на бок, дернувшись в последний раз.

— Быстро, — пробормотал кузнец. — И тихо, что самое удивительное. Не громче кузнечного меха.

Второй автоматон проснулся резче. Его корпус раскрылся на несколько сегментов, и он метнулся от стены, разгоняясь так быстро, что воздух заскрипел.

Илвасион, не опуская руки, повернулся и выстрелил в движении.

Первый шар прошёл мимо.

Второй попал в ногу-опору. Металлическая конечность дрогнула.

Третий ударил точно в головной цоколь, туда, где проходили управляющие передачи.

Сфера словно наткнулась на невидимую стену. Сломалась траектория. Машина рухнула на каменный пол, издавая дребезжащий звук.

Она попыталась подняться, но четвёртый выстрел погасил её окончательно: шар вошёл в центральную пластину и пробил её, как лист влажной бумаги.

Илвасион опустил руку. Металл пистолета был горячим, живым.

Кузнец вышел вперёд, тронул носком сапога одну из поверженных сфер.

— Ну что ж… — сказал он тихо. — Игрушка у тебя получилась злая.

Илвасион молчал. Но внутри что-то поднималось — не эйфория, не гордость. Чувство, что он наконец держит в руках силу, которой у него не было с момента попадания в этот мир.

Нечто, способное пробить не только металл. Но и тьму, которая грызла город изнутри.

— Этому ещё имя нужно, — заметил кузнец, щурясь. — Ты же маг. Придумай что-нибудь мудрёное.

Илвасион посмотрел на гладкий корпус пистолета.

И впервые позволил себе улыбнуться.

Оружие молчало. Но в этом молчании чувствовался ответ.

Глава 4

Таверна «Лунный Брод» стояла ниже городских стен, в той части Маркрафта, куда даже ночью не доходили песни таверн и запахи жареного мяса. Здесь улицы превращались в тесные проходы, наполненные сыростью, глухими каплями воды и ощущением, что кто-то наблюдает из каждого темного проёма. Илвасион двигался туда осторожно, словно под поверхность камня просачивался чужой шёпот, а влажный воздух скрывал нечто большее, чем плесень и ржавые трубы. Ветер приносил запахи, которых не должно быть в заброшенном квартале: тёплое дыхание, будто от людей, недавно стоявших рядом, и тонкий, сладковато-гнилостный аромат, словно от мяса, долго пролежавшего под тканью.

Дверь таверны была перекошенной, но не запертой. Стоило толкнуть, как она без сопротивления отворилась, будто давно ждала визита. Внутри было темно. Сквозь щели досок пробивался узкий лунный свет, освещая пол бледными полосами. В этом свете виднелись разбросанные кости — сухие, гладкие, как отполированные руками. Одна из них, человеческая по форме, оказалась тёплой на ощупь, и это ощущение засело в пальцах, будто кость хранила остаток чьего-то дыхания. Тишина была не пустой; она была настороженной, живой, плотной. Казалось, стены слушают.

На дальней стене тянулся ритуальный символ — размазанные следы крови, образующие искажённый знак Намира: овал с тремя расходящимися линиями. Рисунок был свежим, и кровь ещё не полностью засохла. Илвасион почувствовал, как внутри магомеханического жезла на его боку зашевелилась энергия. Руны на рукояти вспыхнули слабым светом, реагируя на чужую магическую структуру, словно орудие чуяло опасность.

В глубине таверны раздался шаг — один, потом ещё один, тяжёлый, уверенный, будто ходил тот, кто не сомневается ни в себе, ни в своём праве здесь быть.

— Ты пришёл, — произнёс глухой голос. — Мы знали.

Из тени выступили пять фигур. Они двигались медленно, без суеты, но в их походке было нечто неправильное: суставы сгибались под странным углом, а тела будто следовали за движением с запозданием. На лицах — маски из грубой ткани, пропитанные чем-то тёмным. На некоторых виднелись следы пальцев, будто маску прижимали к лицу до боли или пытались сорвать, но не смогли.

Илвасион поднял жезл. Внутри него магия дрогнула, тяжело, но готово. Он смотрел на них, пытаясь понять, что из их поз — угроза или наблюдение. Первым заговорил тот, что стоял в центре, его голос звучал низко, с хрипотцой, будто он давно разучился дышать правильно.

— Мы знали твой путь. Ты спустился вниз, чтобы найти нас. Но здесь не место для чужой воли.

— Люди пропадают, — ответил Илвасион спокойно. — Я ищу тех, кто за этим стоит.

— Люди пропадают сами, — сказал второй. — Мы принимаем только тех, кто уже наполовину мёртв.

— В городе исчезают живые и здоровые, — возразил Илвасион. — Это не «сами».

Третий сделал шаг вперёд. Маска слегка дрогнула, будто под ней прошла судорога.

— Город давно гниёт. Мы всего лишь собираем то, что падает.

Двое одновременно двинулись на него. Один держал нож, изготовленный не из металла, а из полированной кости. Второй нес мешок, изнутри которого доносился влажный шорох, напоминающий движения маленького живого существа. Их движения ускорились, стали резкими, рваными.

Илвасион поднял жезл. Руны загорелись ярче. Импульс сорвался бесшумно: воздух будто согнулся сам в себе. Заряд ударил первого в грудь, отбросив назад, как тряпичную куклу. Второй прыгнул сверху, нож блеснул в тусклом свете, но Илвасион шагнул в сторону, одновременно направляя энергию. Разряд ударил в плечо, и тело рухнуло на хлипкий стол. Доски под ним разлетелись, словно сгнивший хрящ.

Оставшиеся трое попытались обойти его кругом, словно в этом движении была привычная им тактика. Илвасион встретил их серией точных выстрелов. Один упал после попадания в грудь. Другому заряд сломал колено, заставив завыть — звук был тягучим, не человеческим. Третий приближался, будто не замечая опасности. Его дыхание напоминало тяжёлый влажный хрип, а движения были медленными, уверенными.

— Ты ошибаешься, чужак, — произнёс он. — Ты думаешь, что пришёл к нам. Но ты пришёл в город, который давно не ваш. Люди гниют внутри, и мы лишь собираем то, что очистилось от страха.

Илвасион ударил рукоятью жезла ему в голову. Маска треснула. Тело рухнуло без единого звука.

* * *

Таверна вновь погрузилась в тишину. Но эта тишина стала тяжелее, насыщеннее. Воздух наполнился запахом крови, тухлой влаги и старой плесени. Илвасион оглядел помещение: кости, символы, следы недавних ритуалов, подтеки на полу — всё говорило о том, что это место давно использовали. И то, что творилось здесь, было частью чего-то намного более глубокого, чем просто группа одержимых каннибалов.

Он стоял среди тел, чувствуя, как внутри растёт тревога. Не перед врагом — перед самим городом. Катакомбы, нижние улицы, заброшенные дома, ритуальные отметки — всё это складывалось в единую сеть. И никто вокруг этого не видел.

Илвасион вышел из таверны на холодный ночной воздух и впервые ощутил, что Маркрафт смотрит на него не как на жертву, а как на нежеланного гостя.

Ветер у крепостных стен Маркрафта был другим — более холодным, более честным. Здесь город заканчивался, и начиналась ночь, такая густая, будто её выливали из глубокого котла. Илвасион стоял на узкой каменной площадке и пытался успокоить дыхание после очередного спуска в нижние кварталы. На одежде засохшая кровь, на руках — едва заметные следы рун, а взгляд всё ещё цеплялся за каждый звук, как волк, которого окружили.

Он не заметил шагов сразу. Тишина была слишком плотной, а ночной воздух слишком вязким. Сначала донёсся металлический звон — короткий, резкий, словно кто-то быстро коснулся ножнами камня. Потом — шаг, уверенный, ровный, не похожий на тех, кто крадётся.

— Ты выглядишь так, будто видел не просто неприятности, — произнёс голос.

Обернулся.

У стены стоял мужчина в тяжёлой кожаной мантии, поверх которой висели металлические пластины с выгравированными символами Стендара. На груди — круглый амулет с руной милосердия и правосудия. Лицо хмурое, но не злое; глаза — внимательные, быстрые, будто он видел намного больше, чем говорил. На поясе — булава с утолщённой головкой, стёртой от многочисленных ударов.

— Вижу, Талмор не выбирает лёгких дорог, — продолжил он. — Или ты заблудился?

— Я не заблудился, — ответил Илвасион ровно. — И дороги выбираю сам.

— Тем лучше, — кивнул мужчина. — Потому что обычно в эти кварталы идут только двое: либо те, кто охотится, либо те, кого уже поймали.

Он сказал это спокойно, но рука его лежала на рукояти булавы так, будто он ждал любого движения.

— Кто ты? — спросил Илвасион.

— Эйрик. Клятвенный страж Стендара. Недавно прибыл из Рифтена. В город вызвали… по слухам. — Он оглядел окрестности. — И то, что я увидел у входа в катакомбы, подтверждает: слухи — ещё самое приятное в этой истории.

Его взгляд задержался на пятне крови на рукаве Илвасиона.

— Судя по тому, в каком состоянии ты, — промолвил Эйрик, — ты тоже видел то, чего не должен был видеть один.

Илвасион молчал. Внутри него боролись две эмоции — недоверие и облегчение. Первое было привычным, второе — опасным. В этом городе любая тень могла оказаться врагом. Но этот мужчина не выглядел тенями. Он выглядел как тот, кто их разбивает.

— Внизу действует культ, — произнёс Илвасион наконец. — Глубже, чем думают стражи и горожане. Они жрут плоть, совершают ритуалы. Намира. И не только она. Они повторяются. Расширяются. Они… растут. Я видел достаточно.

— И ты жив? — Эйрик приподнял бровь. — Значит, ты не совсем новичок в том, что творится по ночам.

Он подошёл ближе. Только теперь Илвасион заметил на его броне свежие царапины. Не человеческие. Тесные, двойные, похожие на следы зубов или костяных клиньев.

Эйрик говорил тихо, но уверенно:

— Я сюда пришёл по той же причине, что и ты. Я видел подобные вещи в южных землях. И знаю: если источник не вырвать, гниль переходит с людей на сам город. Он становится живым трупом. Маркрафт уже на этой грани.

— Никто мне не верит, — сказал Илвасион. — Среди моих… — он замолчал. — Среди талморцев считают это выдумкой. Грязной историей. Слишком нордской, чтобы быть правдой.

Эйрик хмыкнул:

— Понимаю. Никто никогда не верит первым свидетелям. Особенно если свидетель — эльф.

Эта фраза была не оскорблением, а фактом. Илвасион впервые за ночь почувствовал что-то похожее на уважение.

— Ты пришёл из катакомб? — спросил страж.

— Да. Там… — Илвасион замялся, потом добавил: — У них была точка. Место сбора. Но это не единственное.

— Пойдём, — сказал Эйрик, словно решение было принято давно. — Покажешь мне. Если там есть хоть одно доказательство — я докопаюсь. А если нет… значит, мы дойдём до следующего корня. И следующего. Пока не найдём тех, кто ведёт всех остальных.

— Ты так уверен?

— Я страж Стендара. Мы не сомневаемся, когда дело касается порчи и каннибалов.

Он произнёс это спокойно, так, будто говорил о погоде.

Илвасион посмотрел на него внимательно. Человек был крепким, упрямым, но в его взгляде не было фанатизма. Только решимость. Только готовность идти до конца. Этого сейчас было достаточно.

— Хорошо, — сказал Илвасион. — Тогда мы идём вниз.

— Вдвоём, — поправил Эйрик. — Один в Маркрафте долго не живёт.

Они двинулись к старым входам в катакомбы. Ветер выл в узких каменных шахтах, будто чувствовал, что в них возвращаются люди, которым не стоило туда идти. Илвасион впервые за всё время ощутил, как напряжение отступает — не исчезает, но делится.

И это было не меньшим облегчением, чем сама возможность наконец не быть одному среди чужой тьмы.

С этого момента охота больше не была делом одного эльфа.

Теперь у тьмы появился противник, состоящий из двух голосов, двух клинков, двух совершенно разных судеб — и одного общего врага.

И культ впервые за долгое время потерял преимущество ночи.

Их поход против культа начался без торжественных слов и клятв — просто с тяжелого взгляда, которым обменялись, когда вошли в первые катакомбы. Воздух там был густым, влажным, с запахом плесени, тухлой воды и старой крови. Ничего необычного для нижних уровней Маркрафта, но с каждым шагом становилось понятно: глубже — хуже. Слишком много следов. Слишком много пустых ниш. Слишком много недавнего движения.

Илвасион шёл впереди, освещая путь слабым золотистым свечением руны, вписанной в его жезл. Эйрик — позади, с булавой наготове. В катакомбах никому нельзя было доверять, даже камням под ногами: они трещали под весом, будто внутри жили черви.

Первое логово оказалось маленьким. Несколько фигур, согнувшихся вокруг дымащегося очага, разрисованные символами Намира, вгрызавшиеся в куски мяса, похожие на человеческие. Когда свет руны упал на них, они подняли головы одновременно — слишком синхронно для живых существ. Илвасион не дал им времени. Импульсы жезла разорвали тишину; тени прыгнули, кровь ударила на стены. Эйрик врезался в оставшихся, разбивая кости так, будто очищал землю.

Второе логово было больше. Здесь тела висели на крюках, словно в мясной лавке, только лица были перевёрнуты вверх — по ритуалу, который культисты явно повторяли десятки раз. Когда двое из фанатиков бросились вперёд, Илвасион отступил к стене, выпуская импульс за импульсом, а Эйрик прорвался через центр, сметая их как солому. Третий кинулся на эльфа с ножом из человеческого ребра, но жезл ударил прямо в горло, отбросив фанатика, словно тряпичную куклу.

Всё кончилось быстро. Слишком быстро. Слишком просто.

И это настораживало сильнее, чем сама кровь на полу.

Третье логово нашлось в старом двемерском тоннеле, настолько глубоком, что казалось — сама земля пыталась забыть его. Пахло теплой сыростью, словно там жили не люди, а звери. Они действительно были зверями: изуродованные, увешанные костяными украшениями, культисты выли, бросались на стены, на друга друга, как стая, потерявшая разум. Илвасион работал с холодным расчетом — он не позволял им приблизиться, чувствовал ритм каждого движения, выпуская импульсы ровно тогда, когда нужно. Эйрик же действовал грубее, яростнее, будто ломал кости не врагам, а самой тьме, что поселилась в городе.

Когда последнее тело упало, страж покачал головой.

— Эти уже потеряли лица. Их не вернуть.

— Никого не вернуть, — ответил Илвасион. — Но остановить — можно.

Коридоры вели всё глубже, и следы становились плотнее. Символы Намира появлялись на стенах чаще; запах гнили усиливался. В какой-то момент воздух стал настолько тяжелым, что казалось, будто он скользит по коже, оставляя липкий след. Охота больше не была защитой — она стала войной.

Главный след они нашли случайно — в узкой щели между камнями, где раньше был закрытый переход. Оттуда тянуло холодом, который не бывает в обычных подземельях. Холодом, похожим на дыхание пустоты. Илвасион провёл пальцами по камню — руна на жезле вспыхнула, будто что-то откликнулось изнутри. Эйрик поддел плиту, и та со скрежетом отъехала в сторону.

За ней оказался древний нордский склеп.

Сводчатое помещение уходило дальше, чем могли увидеть глаза. Стены были покрыты резьбой: сцены погребений, пиршеств, жертвоприношений, сплетённые в единый узор смерти. Каменные саркофаги стояли рядами, как немые свидетели того, что должно было лежать в вечном покое.

Но покоя здесь не было.

В дальнем конце зала горел огонь. Вокруг него — фигуры в масках. Не оборванные нищие, не чокнутые фанатики из подвалов. Это были люди в дорогих одеждах. Плащи из меха. Перстни. Символы Маркрафта. Аристократы. Стражи. Чиновники. Те, кого никто бы не заподозрил.

Илвасион почувствовал, как внутри поднимается холод — не от страха, а от понимания. Тень, которую он преследовал, была не внизу. Она начиналась наверху.

Один из них говорил что-то шёпотом над жертвенным камнем. Нечто тёмное двигалось под его руками, пульсируя. Ритуал был в самом разгаре. Они пришли в самое сердце не просто культа, а силы, которая управляла половиной города.

Эйрик сжал булаву.

— Ну что, эльф, — тихо произнёс он, — кажется, мы нашли источник.

— Мы найдём тех, кто стоит над ним, — ответил Илвасион. — Но сначала — это.

Они двинулись вперёд без крика и без предупреждений.

Эльф поднял жезл.

Страж занёс булаву.

Их шаги эхом разнеслись по древней гробнице.

Фигуры у алтаря обернулись.

А свет в их глазах был уже не человеческим.

Склеп встретил их звуком пламени, шепчущего на древних камнях, и запахом — густым, приторным, как будто в воздухе кипел варёный жир. Илвасион шагнул вперёд, чувствуя, как руны на его жезле вспыхивают в ответ на чужую магию. Эйрик остался рядом, держась на полшага сзади, но это полшага были плотнее и надёжнее любой стены.

Высшие члены культа стояли у каменного алтаря — пять фигур, одетых в тёмные плащи, тяжёлые маски, украшенные выгравированными символами Намира. На масках не было ртов. Только широкие, вытянутые вниз щели, через которые струился пар от их дыхания. За спинами аристократов лежали открытые саркофаги: в некоторых — кости, в других — обглоданные тела, от которых ещё тянулся пар.

— Стендар… — прошептал Эйрик, глядя на это. — Здесь его давно не было.

Один из культистов поднял руку — длинные пальцы были в кольцах, из-под каждого стекала чёрная жидкость. Он говорил не громко, но слова эхом расходились по залу, будто стены сами повторяли их.

— Вы опоздали, чужаки. Город уже принадлежит нам.

Илвасион поднял жезл.

— Город принадлежит живым.

— Живые — это мы, — прошипел другой. — А те, кто наверху, — мясо для стола.

Один из аристократов шагнул вперёд. На плаще — герб Маркрафта. На маске — символ власти. Но голос был чужим:

— Намира не требует войны. Она требует очищения.

Эйрик сжал булаву так, что костяшки побелели.

— Очищения? Вы режете людей, как скот.

— Скот становится чище всего после разделки, — ответил культист и поднял нож, вырезанный из нордской лопаточной кости.

Они пошли одновременно.

Эйрик рванул вперёд, как удар тяжёлого молота. Первый культист попытался поднять кинжал, но страж ударил булавой в грудь. Хруст рёбер был резким, как треск льда. Человек отлетел назад, врезавшись в саркофаг, и каменная крышка упала сверху, погребая его.

Илвасион выпустил двойной импульс, и жезл загудел низко, будто внутри него просыпался зверь. Заряд ударил в второго культиста, разорвав маску пополам. Из-под ткани вырвался крик — слишком высокий, слишком неровный, будто кричала не одна глотка, а несколько сразу.

Третий культист сделал жест рукой — из пола поднялись струи чёрного дыма, образуя в воздухе уродливые фигуры, похожие на вытянутые рты. Илвасион шагнул в сторону, магия прошла мимо, обжигая камень. Он направил жезл в центр фигуры и выпустил импульс. Свет пробил туман, и фигура распалась.

Но культисты уже окружали их — двигаясь странно, как люди, у которых отняли суставы. Воздух становился тяжелее: под их плащами что-то шевелилось, будто тело было не телом, а вместилищем.

Эйрик отбил удар костяного клинка, затем врезал вторым движением в голову фанатика. Тот упал, но маска не разбилась полностью — под ней что-то пульсировало, словно мышцы были не человеческими.

Один из культистов заговорил, и Илвасион почувствовал, как воздух вокруг сгущается. Магический удар шёл прямо в него. Он активировал защитную руну — золотая дуга света прошла по коже, отражая энергию. Контрудар сработал сам — жезл в его руках выпустил плотный импульс, который прошил культиста, отбросив тело к стене, где оно затихло.

Но оставшиеся трое начали ритуал.

Они стояли у алтаря, поднимая руки к потолку, и символы на их масках вспыхивали тусклым болотным светом. Из-под пола зазвучал шум — не ветер, не песок. Шорох, как от множества зубов, скребущих кость.

— Илвасион! — крикнул Эйрик. — Они зовут её!

Эльф не стал спрашивать, кого именно.

Он знал.

Алтарь дрогнул. Камни под ним начали расходиться, словно изнутри их толкала огромная, тяжёлая рука. Чёрная энергия, густая как масло, поднялась вверх, образуя столб тьмы, в котором мелькали очертания ртов, пальцев, лиц — или их подобий.

Культисты упали на колени, протягивая руки.

— Мать голода!

— Мать скверны!

— Прими нас!

Эйрик бросился вперёд, ударив по первому культисту сбоку, ломая позвоночник. Илвасион направил жезл на второй — импульс взорвал его грудь. Третий попытался закончить ритуал, но магический заряд пробил его маску, и тело рухнуло, захлебнувшись собственным кровавым хрипом.

Остался последний.

Он стоял ближе всех к алтарю, его маска светилась изнутри, а под плащом что-то извивалось. Он обернулся медленно, словно его жильцы двигали тело вместо него самого.

— Вы слишком поздно… — прошептал он. — Она уже здесь…

Илвасион направил жезл.

Эйрик поднял булаву.

Они ударили одновременно.

Импульс разорвал грудь культиста.

Удар булавы разнёс позвоночник врага.

Тело рухнуло к алтарю, а тьма, которую он призывал, начала рассеиваться — медленно, как умирающий дым.

Когда всё стихло, Илвасион тяжело дышал, опираясь на жезл. Эйрик вытирал кровь с щеки.

— Это только одна группа, — произнёс страж. — Меня беспокоит другое.

— Что? — спросил Илвасион.

— Такие ритуалы не проводят те, кто управляет городом. Эти были сильны… но не главные. Если аристократы участвовали здесь, значит, наверху кто-то стоит выше них.

Илвасион посмотрел на алтарь.

На камне, под слоем крови, была выгравирована новая, более глубокая руна — не нордская, не двемерская, не даэдрическая в чистом виде. Руна, которую он никогда не видел.

И от её формы у него по коже прошёл холод.

— Мы нашли не главных, — сказал эльф. — Мы нашли только тех, кто готовил путь своей госпоже в наш мир.

Эйрик медленно кивнул.

— Тогда завтра мы идём выше. В те дома, где такие, как они… живут на свету.

И ночь в склепе, наконец, стала тише.

Но не спокойной.

Покой в этом городе ещё долго будет роскошью.

Глава 5

Утро в Маркрафте начиналось тяжело. Дым от ночных очагов ещё не поднялся выше крыш, и весь город казался серым, влажным и усталым. Илвасион стоял в узком коридоре магистрата, чувствуя, как холод каменных стен упрямо пробирается сквозь одежду. Руки он держал за спиной — не из уважения, а чтобы скрыть дрожь, оставшуюся после ночи в склепе.

Дверь кабинета открылась резким, раздражённым движением. Талморский надзиратель **Калнор Энвалис** выглянул наружу — точёное лицо, выцветшие глаза, желтоватая кожа, как у человека, который слишком долго живёт при свечах и слишком мало — среди живых.

— Таэлис. Внутрь.

Илвасион вошёл. Дверь щёлкнула за спиной, словно отрезала его от остатка мира.

Калнор не пригласил его садиться. Он даже не посмотрел прямо — лишь перебирал бумаги, словно заранее знал, что каждая из них будет неприятной.

— Мне сообщили, — начал он медленно, — что ты провёл ночь в подземельях города… захватывая *кого-то там*… совместно с… — он сморщился, будто с языка нужно было сорвать что-то грязное, — …с человеком низшей крови.

— Стражем Стендара, — поправилИлвасион.

— Не перебивай. — Голос стал ледяным. — Ты работал *с кем-то*, кто не эльф. И это уже достаточно плохо. Но ещё хуже то, что всё твоё ночное «геройство» не касается наших задач. Тебя отправили сюда заниматься контролем над торговыми маршрутами, налоговыми отчётами и вопросами безопасности караванов. А ты, вместо этого, бегаешь по катакомбам, охотясь за каким-то… — он пролистал документ, — …«культом людоедов».

Калнор поднял глаза.

— Зачем?

Илвасион ощутил, как внутри что-то сжимается. Он мог бы солгать. Мог бы сослаться на приказ, на угрозу общественной безопасности, на отчёты городской стражи. Но правда была глубже. Гораздо неприятнее.

— Потому что если оставить это без внимания, — сказал он тихо, — Маркрафт рухнет. Не физически, не завтра. Но изнутри. Как гниль, которая начинает с одной кости и заканчивает всем телом.

Калнор медленно нахмурился, но молчал.

Илвасион сделал шаг вперёд:

— Я видел, что они делают. Видел, кто среди них. Это не нищие. Это не заблудшие. Это люди, которые сидят выше нас. Которые пишут законы, распределяют ресурсы, управля—

— ЭТО НЕ НАША ПРОБЛЕМА, — сорвался Калнор.

Тишина упала так резко, что даже свечи на столе будто вздрогнули.

— Наше предназначение, — продолжил надзиратель уже спокойнее, — следить за порядком, а не спасать нордов от их собственных мерзостей. Если эти дикари решили поклоняться своим богам, жрать своих мертвецов или кого-то ещё… — он пожал плечами, — …что нам до этого? Мы не их пастухи.

Илвасион медленно вдохнул.

— Но если культ использует людей во власти? Если он проникает в управление? Если—

— Тогда это станет чьей-нибудь заботой выше по цепи. Не твоей.

Он склонился над столом и постучал пальцем по последнему документу.

— И ещё. Работа с неэльфийской силой — нарушение. Независимо от того, как ты это оправдываешь. Ты не должен был сотрудничать с этим стражем. Не должен был спускаться под город. И уж точно не должен был устраивать бойню в древнем склепе.

Илвасион молчал.

Калнор вздохнул с театральным разочарованием.

— Ты амбициозен. Ты умён. У тебя есть задатки. Но если ты ещё раз отвлечёшься от обязанностей ради… личных порывов, будь они хоть трижды благородны… ты вернёшься в Саммерсет грузить архивы. Я ясно выражаюсь?

Илвасион едва заметно кивнул.

Но внутри всё кипело.

Не от гнева.

От понимания: **никто наверху не хочет трогать культ**, потому что культ уже сидит там же, где и они.

И если он ничего не сделает — Маркрафт сгниёт. А вместе с ним и он сам.

Маркрафт встречал утро так, как привык — угрюмо. Дым от кузниц цеплялся за зубчатые крыши, холод хранился в щелях между стен, а сырость тянулась по камню, будто город выдыхал туман. Илвасион вышел из магистрата с тяжёлым, свинцовым ощущением под рёбрами. Калнор сделал всё, чтобы сбить с него волю: приказы, угрозы, презрение. Но страх подземелий всё ещё стоял у Илвасиона в мыслях ярче любого талморского окрика.

Он спустился по ступеням и увидел Эйрика. Тот стоял под сводом уличного мостика, как тёмная фигура на фоне рассветного света. Плечи широкие, плащ потрёпанный, нагрудник стянут ремнями. Лицо заросшее, упрямое, но в глазах — тихое уважение, каким стражи Стендара смотрят только на тех, кто пережил с ними ночь среди мертвецов.

Эйрик кивнул:

— Я слышал, тебя вызывали наверх.

— Ещё как, — холодно ответил Илвасион. — По их мнению, я вчера занимался ерундой.

Страж чуть наклонил голову.

— По их мнению?

— У них нет мысли. Только регламент.

Они оба знали: если чиновник слышит слово «культ», он делает вид, что не слышал.

Эйрик шагнул ближе:

— Ты отступишь?

Илвасион посмотрел на свои пальцы. Они всё ещё слегка дрожали — не от страха, от ярости.

— Нет, — сказал он. — Мы нашли лишь нижние корни. Основные ветви ведут в город, в дома. Я не могу бросить. Если мы уйдём — всё, что мы видели, начнёт расти снова.

Эйрик выпрямился. В его голосе не было ни сомнений, ни героизма — только решимость:

— Тогда продолжим.

Маркрафт просыпался, но улицы, куда они направились, будто не знали света. Старые районы, где дома стояли слишком близко друг к другу, окна были закрыты плотными ставнями, а воздух пах древней пылью. Илвасион держал в руках магомеханический жезл, иногда касаясь гравированных пластин, чтобы убедиться, что механизм заряжён. Эйрик вытянул из-за спины молот Стендара.

Они шли по списку — шесть адресов, отмеченных в документах, найденных в склепе.

**Первый дом** оказался пустым. Только следы: выжженный круг под ковром, свёртки ткани, похожие на жертвенные повязки, но самих людей не было.

**Второй дом** напоминал мастерскую кожевника. Пахло отбеливателями, на столах лежали ножи, но крови не было. Следы свежего ухода.

**Третий дом** принадлежал торговцу. Холодный чай на столе. Аккуратные записи расходов. И ни следа владельца.

Всё выглядело так, будто кто-то чистит город одновременно с ними.

На **пятом доме** Эйрик остановился, положив ладонь на косяк.

— Здесь кто-то есть.

Илвасион чувствовал то же самое: воздух был странным, плотным, будто натянутым вокруг невидимой нити. Они вошли осторожно.

Внутри пахло жареным мясом.

Но там не было очага.

В углу стоял мужчина в дорогой одежде, подбородок выбрит, руки сложены перед грудью. На лице — благочестивая улыбка.

— Вы опоздали, — сказал он тихим, почти ласковым голосом. — Но не переживайте. Мы ждём вас всех.

Эйрик сделал шаг, но мужчина поднял руку.

— Она голодна. И ей не нравится, когда её прерывают…

Он бросился на них неожиданно быстро, как тень. Но против двоих подготовленных воинов это было бесполезно. Эйрик ударил его молотом в грудь, а Илвасион применил короткий, концентрированный импульс из жезла. Тело культиста рухнуло, заколотившись в судорогах.

Эйрик проверил его пульс.

— Готов.

Илвасион наклонился к телу. На шее — следы чужих укусов. На губах — чёрная пена. А под ногтями — обломки человеческой кожи.

Илвасион отпрянул.

— Его готовили. Он был приманкой.

Эйрик поднял голову:

— Приманкой для чего?

Ответ пришёл через миг.

Пол под их ногами дрогнул.

Доски изогнулись внутрь, будто их тянуло куда-то в глубину. Жезл в руке Илвасиона загудел — не от угрозы, а от чужой магии, тяжелой, давящей.

— Назад! — крикнул он, но в этот момент дом развернулся.

Не стены — пространство.

Всё вокруг вытянулось, выгнулось, затрепетало. Потолок расплавился в металлический купол. Пол стал гладким камнем. Двери исчезли. Свет угас, но не полностью — остался мертвенно-лиловым, льющимся из ниоткуда.

Эйрик сжал молот:

— Мы внутри сферы. Даэдрической.

Их окружила тишина — густая, будто варёная.

Потом послышался голос.

Илвасион знал это имя, ещё когда был человеком. Знал по играм, по историям. Но слышать его вживую — холод сжался внутри.

**Молог Бал.**

Голос звучал низко, почти зверино:

— Добро пожаловать… смертные. Мне нравится смотреть на выбор. Один из вас должен умереть. Второй будет свободен.

Пол под ногами дрогнул, образуя два круга, озарённых бледным огнём.

— Выбор прост. Убейте друг друга. Или растворитесь здесь навечно.

Эйрик тяжело выдохнул. Он шагнул вперёд, поставив молот на землю. Лицо его было спокойным, но глаза — мрачными.

— Прости, Таэлис.

Он поднял оружие.

Удар был быстрым, без колебаний. Если бы Илвасион был на полшага ближе — хребет бы сломался. Но эльф отступил, поднимая жезл, отводя импульс. Энергия ударила в сторону, разлетевшись искрами по воздуху.

— Я не хочу с тобой драться! — крикнул Илвасион.

— Тут нет «хочу». Либо ты, либо я, — ответил Эйрик, и голос его дрогнул. — Стендар… простит. Надеюсь.

Он снова атаковал. На этот раз — мощнее, точнее. Илвасион почувствовал толчок воздуха, когда молот прошёл в дюйме от его виска. Он успел только перекатиться в сторону, схватить ближайший предмет — меч, висевший раньше на стене. Но стены исчезли, а меч остался — как будто специально оставленный.

Возможно, это и была задумка Молога Бала.

Эйрик ринулся вперёд.

Илвасион поднял меч.

Удар. Ещё удар. Гулкие звуки металла раскатывались по пустому пространству. Страж был сильнее, опытнее, но Илвасион двигался быстрее — тонко, экономно, как человек, который всегда полагался на расчёт, а не на мускулы.

— Прости… — прошептал Эйрик, нанося очередной размах.

Илвасион увидел в его глазах — отчаяние. Боль. И то, что он не остановится.

И тогда выбор стал очевиден.

Эльф ушёл от удара, почти скользнув по полу, и, пока Эйрик разворачивал молот, Илвасион шагнул вперёд. Лезвие меча вошло ровно между пластин нагрудника, под ребро, в сердце.

Эйрик замер.

Глаза его расширились — не от страха, а от печали.

— Быстро… — прошептал он.

Илвасион медленно опустил его на камень. Страж выдохнул, так, будто воздух уходил из треснувшего меха. Молот выпал из рук. Кровь потекла на пол, и в тот же миг пространство вокруг задрожало.

Голос Молога Бала прозвучал вновь:

— Превосходно. Ты выбрал жизнь.

Сфера начала распадаться. Камень растворялся в воздухе, стены проваливались обратно в дом, в реальность.

Илвасион остался стоять один, держа в руках меч, мокрый от крови человека, который пришёл ему на помощь ночью, когда никто больше не поверил бы слову эльфа.

И запах сырого Маркрафта вновь вернулся в комнату.

Но теперь он был другим.

Пустым.

И страшным.

Маркрафт в то утро дышал тяжело и вязко, будто сам город чувствовал, что внутри его каменных стен что-то давно разрослось, проросло, скисло и ждёт, пока кто-нибудь наконец срежет всё это гниющее мясо. Илвасион стоял на перекрёстке, держа в руках список адресов — мятую бумагу со следами грязи и крови, найденную среди архивов культа. Теперь она казалась чем-то вроде приказа. Не талморского, а собственного, внутреннего. После ночи в ловушке Молога Бала, после выбора, который нельзя забыть, внутри у него не осталось ни страха, ни сомнений. Лишь холодная решимость идти до конца.

Он шагнул к первому дому. Дверь открылась слишком легко. Внутри пахло сыростью и мясом, будто здесь кто-то долго сердился на мир и вымещал злобу на тех, кого приносили на этот пол. Трое культистов стояли у грубого жертвенного стола — двое мужчин и женщина. Они смотрели на него с такой спокойной покорностью, будто он был не врагом, а частью их ритуала.

— Она придёт за тобой, эльф, — произнесла женщина, улыбнувшись так, что кожа на её щеках натянулась, как влажная кожа на кадке.

— Возможно, — ответил Илвасион.

Он поднял жезл, повернул механизм на нужный сектор и выпустил сдержанный, плотный импульс силы. Сгусток энергии ударил в первого культиста и сорвал с него кожу, словно горячий ветер сорвал бы старую ткань. Второй бросился к двери, но Илвасион сместился, направил сильный концентрированный разряд под углом и просто разорвал его на части. Женщина не успела поднять нож — жезл вонзил в неё вибрацию, сломавшую кости изнутри. Всё произошло быстро, чётко, без истерики и пафоса. Он вышел из дома сразу же, не оглядываясь. Дождь начал моросить. Он лишь вытер кровь и пепел с жезла о край плаща.

Второй дом встретил тишиной, но она была слишком чистой, вымыто-пустой, будто внутри недавно всё смывали. И правда: стояли ножи, аккуратно выложенные ткани, обрезки кожи. Пятеро культистов в богатых плащах со знаками гильдий стояли вокруг стола, будто даже не скрывали того, что делают. Лица спокойные, уверенные, лишённые сомнений.

— Намира голодна, — сказал один из них.

— А я — нет, — ответил Илвасион и выхватил меч, который носил с тех пор, как вышел из ловушки даэдра.

Он не стал использовать магию. Прошёл через комнату точными, быстрыми движениями, будто резал воду. Один упал сразу — лезвие вошло под ключицу. Второй поднял книгу — меч разрубил её и половину головы. Третью он поддел ударом от бедра, не дав ей заклясть воздух. Четвёртый попытался выбежать, но эльф перехватил его за воротник и вонзил лезвие между рёбер. Пятый рухнул на колени, но Илвасион не слушал ни молитв, ни шипения. Он знал: эти люди не будут меняться. Он поджёг дом, оставив пламени всё, что там осталось.

Третий дом был хуже. Там были дети. Пятеро, запертые в клетках, избитые, исцарапанные, с пустыми глазами. Они не понимали, кто он, не понимали, что происходит. Илвасион замер. Внутри что-то дернулось болезненно, но быстро снова ушло под толщу ледяной ровности. Он открыл клетки, выгоняя их наружу. Он не мог сделать больше. За ними придёт стража, может быть, кто-то из лекарей. Но именно те, кто устроил этот кошмар, были здесь же — трое взрослых. Староста района и два его помощника, мужчины в дорогих кафтанах. Люди, которые стояли у власти и считали, что это часть «дела».

— Ты ничего не понимаешь, — попытался заговорить староста.

Илвасион не ответил. Он просто поднял жезл и ударил троих разом. Внутренний импульс разломал их грудные клетки так быстро, что они даже не успели крикнуть. Их тела упали на пол как пустые мешки. Он вышел из дома, не задерживаясь, словно выполнял обычную административную проверку.

Четвёртый и пятый дома были зачисткой без разговоров. В одном он нашёл мужчину, стоящего на коленях перед каменным алтарём; Илвасион отбросил жезл в сторону и одним движением перерезал ему горло. В другом — семью, которая решала, кого принести в жертву вечером. Он вышел оттуда спустя несколько ударов сердца, поджигая дом, чтобы никто не вернулся сюда больше.

Последний адрес находился на окраине старого района. Дом был тяжёлый, мрачный, словно вытянутый из земли вместе с корнями. Толстые каменные стены, узкие окна, кривой мох, липнущий к кладке. Внутри пахло воском и железом. Свет был тёмно-красным, словно кого-то освещали пылающие угли.

Шестеро членов культа, одетые в дорогую одежду, сидели за длинным столом. Маски с изображениями ритуальных лиц лежали рядом. Это были те, кто управлял всем конгломератом кошмара под городом. Те, кто выжил после боя в склепе.

— Мы знали, что ты придёшь, — сказал старик во главе стола. — И ты всё равно опоздал.

— Вы плохо прячетесь, — отозвался Илвасион.

— Нам незачем прятаться. Намира всегда голодна. А ты лишь один эльф. Измученный. Потерявший союзника. Уставший и беззащитный. Ты не сможешь—

Он не дал договорить. Илвасион ударил жезлом в центр стола. Доски разлетелись, воздух наполнился щепой. Трое упали назад. Один попытался прочитать заклинание, но эльф выбил у него челюсть. Второй схватился за маску — Илвасион одним движением меча рассёк его пополам. Женщина бросилась к окну — он ударил жезлом в спину, и та рухнула, выгнувшись в дугу. Оставшийся старик упал на колени, дрожа.

— Подожди… прошу… — прохрипел он.

— Зачем вы делали это? — спросил Илвасион. — Зачем город?

— Она обещала… силу… власть… пищу… мы не выбирали…

— Вы выбрали, — жёстко сказал Илвасион. — И вы выбрали не Маркрафт.

Он опустил меч.

Когда всё стихло, дом казался слишком тихим. Не потому, что все мертвы. Потому что в комнате не осталось ни шороха, ни дыхания, ни тени. Илвасион чувствовал, что здесь кончилась лишь часть. Маленькая часть. Власть культа зарождалась не в подвалах, а в кабинетах. Он поджёг дом. Пламя взлетело высоким столбом, осветив улицу.

Маркрафт будто на мгновение стал чище. Но чище не значит спокойнее. Илвасион стоял на пороге горящего дома, чувствуя в груди тяжесть. Теперь он знал: подземная гниль — это только нижний слой. А настоящий мрак сидел наверху, среди тех, кто носил кольца и плащи.

И теперь он шёл к ним.

Послание пришло не через крик, не через стражников, не через приказ. Маркрафт, когда ему нужно выразить угрозу, выбирает более элегантные методы. Именно поэтому утром, когда Илвасион вышел из своей узкой съёмной комнаты над лавкой зачарованных свечей, он увидел у дверей мужчину в дорогом плаще. Слишком дорогом для обычного чиновника. Слишком чистом для реальной работы. И слишком спокойном для города, где только вчера горели дома культистов.

Мужчина стоял, будто просто любовался дымом из трубы соседней кузницы. Руки сложены за спиной, взгляд в сторону, спина прямая. Когда Илвасион приблизился, незнакомец повернул голову и едва заметно улыбнулся.

— Мастер Таэлис, — произнёс он ровным голосом, будто представлялся гостем на приёме. — Прекрасное утро, несмотря на всё, что город видел в последние дни.

Эльф остановился на полшага, оценивая. У него было странное чувство: человек перед ним не был ни стражником, ни агентом гильдий. Он был кем-то хуже — тем, кто не носит оружие именно потому, что ему никогда не приходится его использовать.

— Вам что-то нужно? — спросил Илвасион.

— Всего лишь передать приветствие, — мягко улыбнулся тот. — От людей, которым небезразлично состояние города. Тех, кто отвечает здесь за порядок, спокойствие и… правильное направление развития.

Он произнёс слово «правильное» так, будто это было название какого-то тайного закона.

— Передавайте, — коротко сказал Илвасион.

Мужчина кивнул, будто ожидал именно такого ответа.

— Мы с уважением относимся к вашему… рвению, мастер Таэлис. И, конечно, благодарны за устранение определённых… беспорядков, возникших под землёй. Но есть дела, которыми занимаются определённые люди. Люди, у которых есть полномочия. Структуры. Ответственность.

Он сделал лёгкий шаг ближе.

— И есть дела, которыми заниматься не следует.

Илвасион ничего не ответил, но взгляд его стал уже холодным.

Мужчина продолжил:

— Понимаете, вы новый человек в городе. И, разумеется, желаете проявить себя. Это естественно. Но Маркрафт — сложное, живое место. Здесь многое держится на тонком равновесии. Когда кто-то начинает слишком глубоко копать в направлении, которое никого, кроме него, не касается… это равновесие нарушается.

Он произнёс это почти ласково, но в голосе была сталь.

— На одного жителя города может стать меньше. На одного узника темницы — больше. И всё это, естественно, по формальным причинам. Документы, отчёты, неосторожные обвинения, жалобы не тех людей… Вы удивитесь, как быстро всё складывается в картину, где один молодой эльф выглядит опасным для порядка.

Мужчина улыбнулся чуть шире — так улыбаются, когда хотят показать уважение, но передают нож.

— Мы бы не хотели этого. Никто бы не хотел. Так что просьба проста: оставьте расследование тем, кто этим должен заниматься. Город вам благодарен. Но помощь больше не нужна.

Илвасион смотрел на него молча. Внутри у него что-то тяжело опустилось — не страх, а понимание. Он видел таких людей раньше: в кабинетах Талмора, в министерствах, среди тех, кто стоял над бумагами и судьбами. Люди, которые не убивают руками — они убивают словами. Закрывают двери. Ставят печати. Пишут «нарушил порядок». Всё тихо. Всё законно.

— Я передал всё, что должен, — сказал мужчина. — И искренне надеюсь, что вы меня поняли. Маркрафт — город древний. Город влиятельный. Город, который не любит, когда его тайны открывают непрошеные руки.

Он слегка поклонился — так мягко, будто приветствовал друга.

— Желаю вам благополучного дня, мастер Таэлис. И долгой жизни в этом прекрасном городе.

Он развернулся и ушёл, растворяясь в утреннем тумане Маркрафта так легко, будто его и не было.

Илвасион остался один на пустой улочке, чувствуя, что в этот момент закончилась одна охота и началась другая. Гораздо тише. Намного опаснее. И теперь он знал, что настоящие враги не прятались в катакомбах.

Они ходили по солнечным улицам.

И улыбались вежливо.

Глава 6

Маркрафт жил тяжёлой, густой жизнью, и Илвасион всё глубже погружался в неё, словно в вязкое болото. После разговоров с власть имущими — мягких, вежливых, ядовитых — он решил, что ближайшие дни лучше переждать в рутине. Так безопаснее. Не выставлять себя, не провоцировать, не показывать, что он продолжает копать там, где ему уже ясно сказали: «Не твоё дело». Он приходил в магистрат раньше всех. Тусклый свет свечей ещё не успевал прогреть воздух, и каменные стены хранили ночной холод так плотно, будто в них целый век не зажигали огня. Илвасион открывал дверь в свой узкий кабинет и начинал работать.

Перед ним раскладывались бесконечные бумаги: отчёты о караванах, налоговые декларации, данные о пропавших грузах, жалобы торговцев, подтверждения маршрутов, списки изменений в городских поставках. Он механически ставил печати, заполнял таблицы, переписывал цифры, выравнивал строки. Иногда часы проходили незаметно, будто он и правда превратился в талморского чиновника до мозга костей, а всё остальное — лишь ночной сон.

Но мысли о культе и ночных боях просачивались сквозь скуку, словно вода сквозь каменные швы. И теперь, начав читать документы внимательнее, он стал замечать то, что раньше бы пропустил. Маленькие несостыковки. Странные формулировки. Упоминания о вещах, не похожих на случайность.

Первое, что зацепило взгляд, — **караваны с “ломом” из двемерских руин**. Все отчёты описывали доставку металлических обломков: «детали неустановленного назначения», «фрагменты труб», «неподлежащие учёту механизмы». Бумаги были составлены так, будто это был мусор, который можно списать. Но Илвасион видел: по массе и размерам многие из этих “обломков” никак не могли быть ломом. Некоторые грузы весили больше, чем небольшой станок. В других отчётах фигурировали странные предметы: «цилиндры с внутренними пазами», «сферические элементы», «секции с резьбой». Это были участки корпуса, а не мусор. Или детали силовых узлов.

Он нашёл отчёт каравана из Дамзанара — заброшенной руины далеко на юго-западе. Там упоминались «неучтённые металлические компоненты». Печать стояла красная, но папка оказалась слишком тяжёлой для трёх листов. Илвасион раскрыл её. Внутри лежал свёрток грубой ткани, пропитанной маслом. Он развернул его и увидел фрагмент двемерской пластины: на поверхности — тонкие выгравированные окружности, каждая смещена относительно другой под идеальным углом. Такой рисунок он видел лишь на старинных схемах, когда изучал устройство своего магомеханического жезла. Это была часть конструктивного узла, связанного с распределением силы.

Но почему это спрятали? Почему не указали в отчёте? Почему отправили без маршрута?

Он аккуратно завернул пластину и спрятал её в ящик стола. Затем продолжил работу, но теперь с настороженностью. Он сверял даты и подписями, сравнивал веса грузов и маршруты доставки. Чем глубже он смотрел, тем больше странностей находил.

В отчёте рудника № 4 значилось, что рабочим передали «металлические кольца для модернизации подъемника». Но размер кольца соответствовал фрагменту силового вала. В другой сводке фигурировали «регуляторы давления», найденные в старом тоннеле. Судя по массе, это были части двемерских насосов. Всё было оформлено так, будто найденное отправили кузнецам на переплавку. Но ни один кузнец не расписался в получении. Документы просто исчезали.

Значит, кто-то забирал детали лично.

Илвасион всё записывал — ровными строчками, сжатым почерком, чтобы самому не забыть. Он делал это осторожно, скрывая заметки между скучными отчётами. Теперь у него была собственная маленькая картотека: микроскопическая паутина из фамилий, дат, грузов и маршрутов.

Ночами он оставался в магистрате, когда все свечи, кроме его, гасли. Чернила подсыхали на перьях, воздух холодел, а кабинет становился похож на камеру. От холода подрагивали пальцы, но он продолжал писать. Иногда он слышал шаги ночного сторожа, гул далёких механизмов, как будто где-то под зданием что-то включалось и затухало. Иногда ему казалось, что в тени движутся очертания — возможно, от усталости. Возможно, нет.

Но руины тянулись везде.

Он нашёл маршрут, в котором одно и то же имя курьера появлялось пять раз подряд — каждый раз рядом с грузами, оформленными как мусор. Он нашёл стражников, которые подписывали отчёты об осмотре караванов, и каждый раз их подписи отличались одним и тем же мелким, почти незаметным росчерком — как тайной отметкой. Он нашёл приказ о вывозе металла со склада, где рабочие указали количество в два раза меньше фактического веса груза. А дальше, в сопроводительной документации, встретил странную приписку: «Изделия отправлены по назначению». Фраза была подчёркнута чернилами, выцветшими от времени, а на обратной стороне документа кто-то вырезал тонкую линию ножом — снизу вверх. Курьерский знак. Символ того, что груз ушёл «вверх по цепи».

Куда именно? Он не знал. Но догадывался. Он видел лицо человека, стоявшего у его двери на рассвете. Он слышал спокойные угрозы. Он чувствовал холодную улыбку тех, кто считал город своей игрушкой.

Илвасион выпрямился, чувствуя, как шум документации давит на виски. Он взял жезл и положил рядом. Механизм внутри мягко щёлкнул, откликнувшись на движение. Он осторожно прикоснулся к двемерской пластине в ящике — метал холоден, но под ним словно жила едва ощутимая пульсация.

Он продолжал работать.

Часами, днями.

Бумаги росли, превращаясь в ледяную стену между ним и остальным миром. Но чем больше он погружался в рутину, тем яснее понимал: культисты в подвалах были лишь поверхностной язвой. А настоящая болезнь скрывалась в схемах, маршрутах, грузах. В двемерских деталях, которые кто-то собирал. В людях, которые ставили маленькие пометки на документах.

Эти следы вели не под город.

А наверх.

К тем, кто улыбался вежливо.

К тем, кто рекомендовал «не лезть».

К тем, кто искал в руинах силу, которой не должно быть в мире смертных.

Илвасион работал дальше — ровно, тихо, незаметно.

Он знал: если он остановится, сердце двемерского механизма забьётся снова. И тогда Маркрафт рухнет не от культа.

А от того, что под его улицами пробудится что-то древнее, точное и безжалостное.

День был серым, тусклым, наполненным вязкой маркрафтской пылью, которая зависала в воздухе так долго, будто не желала падать. Илвасион уже несколько часов просматривал новые сводки — караваны, отчёты шахт, заявки на материалы. Он вычерчивал карту: разноцветные точки, каждая — подтверждённое появление двемерских деталей, подделанных под мусор, под ремонтные работы, под найденные “случайно” обломки.

Когда линии соединились, картина стала яснее: кто-то вытаскивал из руин не хаотичные куски, а элементы, которые могли относиться к одному и тому же механизму. Причём тому, который он уже видел в схемах старых трактатов.

В этот момент в дверь кабинета постучали.

— Мастер Таэлис? Вас вызывает придворный маг, — сказал молодой посыльный, выглядевший так, будто ему велели это произнести и забыть.

Илвасион поднялся. Он ожидал, что за ним уже наблюдают. Приглашение от придворного мага только подтверждало это.

* * *

Дворец Маркрафта был мрачным не меньше, чем город, но по-другому: здесь не было пыли, грязи, сырости. Здесь было слишком чисто, слишком аккуратно. Всё казалось стерильным, будто вымытым магией. Илвасион прошёл длинный коридор, где ковры приглушали шаги, и вошёл в высокую круглую комнату, освещённую мягким золотым светом.

Придворный маг стоял у окна, сложив руки за спиной. Мужчина лет пятидесяти, высокий, сухой, с глазами, в которых не было ни тепла, ни страха — только интерес.

— Мастер Таэлис, — произнёс он, не оборачиваясь. — Я наблюдаю за вашей работой уже некоторое время. Скажу честно — мало кто уделяет столько внимания отчётам. Обычно молодые талморцы предпочитают блеск, а не строки внизу страницы.

— У каждого свой подход к делу, — ответил Илвасион.

— Да, конечно. — Маг повернулся. — Садитесь.

Они расположились за узким столом. Маг развернул свиток, где уже были отмечены несколько точек.

— Вы, вероятно, заметили, что двемерские руины в последние годы вызывают повышенный интерес у администрации.

Илвасион кивнул медленно, осторожно.

— Я предполагаю, что это связано с ценностью артефактов?

Маг усмехнулся слегка, без радости:

— Если бы всё было так просто. Нет. Ценность артефактов — это то, что знает каждый торговец. Нас интересует не хлам. Нас интересует структура.

— Структура?.. — повторил Илвасион.

— Двемеры, — маг поднял руку, будто взвешивая слово, — никогда не строили ничего случайно. Если где-то находят обломок трубы, значит, рядом был механизм. Если находят кольцо — значит, был узел. Если находят фрагмент гравированного металла — значит, присутствовал источник силы. И если всё это появляется одновременно… — он наклонился ближе, — это значит, что где-то под Маркрафтом находится целостный фрагмент города. Не отдельные коридоры и залы, не ржавые механизмы. Целостный модуль.

Илвасион почувствовал, как по спине пробежал холод.

— Вы говорите о сердце?

Маг поднял бровь.

— Вы знаете этот термин?

— Я изучал его в старых трактатах. Я работал со схемами, когда разрабатывал свой жезл. — тут же солгал эльф.

— Тогда вы понимаете, почему я вас позвал.

Маг налил в серебряную чашу тёмное вино, но сам пить не стал.

— Новая администрация заинтересована в технологическом превосходстве, — произнёс он. — Понимаете, мы живём в эпоху, где города начинают конкурировать не только торговлей, но и мощью. Магией. Механизмами. Инфраструктурой. Двемерские города — не просто руины. Они — доказательство, что тот, кто сможет восстановить хотя бы десять процентов их технологий, станет правителем силы, не нуждающейся ни в армии, ни в богах.

Илвасион слушал молча.

— Но это опасно, — продолжил маг. — Очень опасно. Потому что двемеры не просто ушли. Они исчезли, оставив после себя живые механизмы, которые хранят память о своих создателях. Они могут не захотеть работать на нас.

Он поставил чашу на стол.

— И именно поэтому нам нужны умные люди, которые умеют видеть не только руины, но и логические цепи. Такие, как вы.

Илвасион понял: это не беседа. Это измерение границ.

— Вы хотите, чтобы я помог вам? — спросил он.

Маг тихо улыбнулся.

— Нет, мастер Таэлис. Если бы я хотел вашей помощи, я бы прислал приказ. Я хочу понять: вы опасны? Или полезны? Вы копаете глубоко. Вы собираете сведения. Вы сопоставляете, анализируете, делаете выводы. Это вызывает уважение. И… тревогу.

Он посмотрел на Илвасиона серьёзно.

— Маркрафт уже выбрал вектор своего будущего. И двемерские технологии — часть этого будущего. Но это очень тонкое направление, требующее тишины, аккуратности, правильных людей. Если кто-то начнёт шуметь или привлекать внимание, то планы будут сорваны. Люди будут наказаны. И не только они.

Он наклонился вперёд:

— Я хочу, чтобы вы поняли: ваши исследования… достойны. Но они не должны выходить за рамки того, что вам поручено. Двемерское наследие — вопрос не чиновников. И не одиночек. Это вопрос власти.

Тишина стала густой.

Илвасион выдержал его взгляд.

— Понимаю, — ответил он.

— Отлично. — Маг откинулся на спинку кресла. — Тогда мы с вами прекрасно найдём общий язык. Работайте. Делайте то, что делали. Листайте бумаги. Сверяйте цифры. Порой это приносит больше пользы, чем вы можете себе представить.

Он жестом отпустил эльфа.

Илвасион встал, поклонился и вышел в коридор. Воздух там был холоднее, чем должен быть. Свет — бледнее. Он шёл по ковру, чувствуя, как внутри всё затягивается тугой пружиной.

Ночь упала на Маркрафт тяжёлым каменным покрывалом. Улицы постепенно пустели, хотя город никогда по-настоящему не спал: где-то гулко работала дальняя кузница, где-то скрипели телеги на склонах, где-то слышались шаги стражи, исчезающие в шахтах теней между домами. Илвасион сидел в своей комнате над лавкой зачарованных свечей и раскладывал на столе предметы, которые собирался взять с собой: жезл, рунические пластины, нож, флаконы света, карты, свитки, запасные кристаллы. Он действовал медленно и намеренно, словно готовился к тонкой операции, где любая ошибка приносит не рану, а исчезновение.

Жезл лежал на столе, словно ждал, когда его активируют. Илвасион открыл боковую панель и проверил каждый механизм: стабилизаторы, резонаторы, тонкие проводящие жилы, обвивающие кристалл силы. Внутри что-то тихо щёлкнуло, когда он усилил поток на один из регуляторов. Он знал, что это опасно: перегрузка могла повредить жезл, но внизу, под крепостью, слабая магия могла оказаться фатальной. Двемерские устройства часто реагировали на силу, но ещё острее — на её недостаток.

Он развернул карты подгородных уровней — дряхлые, порванные, больше похожие на черновики, чем на схемы. Отметил точки, повторяющиеся в разных отчётах: старый винный склад, ржавый водовод, заваленный тоннель, забытая комната с невозможной архитектурой. Слишком много совпадений. Слишком мало объяснений. Он вспомнил сухую улыбку придворного мага и его слова о том, что двемерское наследие — вопрос власти, а не чиновников. За этой улыбкой чувствовался страх. Или интерес. Или оба сразу.

Илвасион сложил карты в футляр и стянул ремешок. Затем проверил зелья. Свет — мягкий, приглушённый, чтобы не вызвать реакцию механизмов. Тишина — почти бесшумная иллюзия, подавляющая шаги. Руна подавления — тонкая пластина, способная на короткое время отключить слабый сенсор или ловушку.

Он взглянул на руинный фрагмент — двемерскую пластину, найденную среди бумажного потока отчётов. В холодном металле чувствовалась вибрация, будто он хранил в себе отблеск давно умершей, но не исчезнувшей энергии. Если такая деталь всплыла в документах, значит, под Маркрафтом действительно есть что-то целое. Узел. Модуль. Сердце города, которое никогда не должно было снова биться.

Он накинул плащ, туго завязал ремни оружия, погасил свечи и вышел. Маркрафт встречал его тишиной, будто город слушал каждый шаг. Каменные стены отражали даже дыхание. Луна висела между скал, напоминая о том, что крепость и всё вокруг неё стоят слишком высоко, а под ними — пропасть этажей и уровней, заполненных древностями, которые никто не хочет трогать.

Он шёл узкими переулками, минуя лавки, закрытые ставни, груды руды у мастерских. По мосту сверху прошёл стражник, но шаги не выдали ни тревоги, ни интереса — обычная ночь. Илвасион двигался тише теней, держа карту в голове. Старый винный склад казался безжизненным: груды ящиков, закрытые двери, глухие окна, стена сырого камня. Но именно здесь в отчётах повторялись странные «проверки» и «ремонтные работы», которые никто не мог объяснить.

Он подошёл к полузабытой нише, в которой должен был находиться старый люк. По документам он был запаян десятки лет назад. Но когда Илвасион коснулся металла рукой, тот оказался тёплым. Будто под ним недавно проходил горячий воздух. Или работала система.

Он наклонился ниже. В тишине ночи под люком слышалось что-то едва уловимое — низкое, глубокое, почти живое. Не шорох крысы, не стук воды. Ритм. Дыхание. Повторяющееся движение, настолько тихое, что его можно было принять за ощущение, а не звук.

Илвасион задержал дыхание.

Сжал жезл в руке.

И медленно поднял люк.

Спустившись в люк, высокорожденный почувствовал, как холодный металл проглотил его целиком. Лестница уходила вниз почти отвесно, ступени были рваными, местами смазанными чёрным маслом — свежим, слишком свежим для забытых технических путей. Таэлис цеплялся рукой за стену, и пальцы то и дело касались гладкого сплава, который не мог принадлежать нордам. Двемерская бронза была холодна, но хранила странное внутреннее тепло, будто из глубин подступало дыхание огромного устройства.

Внизу пространство расширилось, и писарь оказался в узком коридоре, похожем на стальное горло. Свет от слабого зелья поглощался стенами, словно тоннель пил свет так же жадно, как масло впитывает огонь. Жезл в руках молодого мага тихо завибрировал — то ли от напряжения его владельца, то ли от присутствия древних механизмов.

Силовой гул прокатывался по полу едва заметной дрожью. Ушами следователь ловил низкие частоты, от которых звенело в костях. Он замер, вслушиваясь. Звук не был постоянным: ритм менялся, смещался, повторялся через разные интервалы, как дыхание существа, слишком большого, чтобы уместиться в обычное понятие «машины».

Туннель разошёлся на два направления. Слева пахло сыростью и старой пылью — там когда-то ходили шахтёры. Справа же коридор был идеален. Прямые линии. Симметрия. Никаких трещин. Никаких следов человеческой руки. Только двемерская точность. Эльф выбрал правый путь.

Через некоторое время стены перестали быть простыми плитами. На них проявились символы — тонкие, изогнутые, почти музыкальные. Они мягко светились изнутри, как будто металл хранил остатки энергии. Таэлис провёл пальцами по одному — и ощутил едва заметный отклик, словно сплав распознал прикосновение.

Под ногами гравировка описывала сложную спираль. Писарь опустился на колено, осматривая рисунок. Это был фрагмент силовой цепи, по которой до сих пор текла энергия. Старые трактаты говорили, что двемеры создавали города, где каждая линия была частью общего организма.

Значит, он направлялся к сердцу.

Коридор вывел его к первой преграде — массивной решётке. Зубцы, толще человеческой руки, перекрывали путь. Рычаг давно был выломан, на полу лежали лишь металлические фрагменты. Но механизм работал. Значит, кто-то или что-то поддерживает его.

Чиновник вытянул руническую пластину, активировал её лёгким прикосновением. Символы вспыхнули голубоватым светом. Воздух вокруг замка запел тихим дрожащим тоном. Решётка начала отступать вверх, скрежеща так, будто её разбудили спустя тысячелетие сна.

За ней открывался другой воздух — стерильный, чистый, наполненный ароматом нагретого металла. Илвасион шагнул внутрь.

Теперь потолок поднимался выше человеческого роста. Стены покрывали строки письменности, которые он изучал в книгах, но никогда не видел на живом объекте. Некоторые символы он понял сразу: направление энергии, центры распределения, блоки управления. Другие были слишком сложны, словно читались только теми, кто их создавал.

Каждый шаг писаря отзывался в коридоре глухим эхом. Иногда из-за стен вырывались рывки воздуха — клапаны сбрасывали давление. Где-то глубоко внизу что-то щёлкало, словно гигантская зубчатая передача переходила на новый цикл. Но основной звук был один: тяжёлое, ровное, древнее биение.

Двемерский город, казалось, застыл во времени. Его величественные башни и купола возвышались под землёй, словно стражи забытого прошлого. Узкие улочки, вымощенные древним камнем, вели вглубь, где в полумраке мерцали тусклые огоньки. Вода в фонтанах стояла неподвижно, отражая тишину и спокойствие. Город не был мёртв — он спал. Глубокий, многовековой сон, окутанный мистикой и легендами, скрывал тайны, которые могли бы изменить мир.

Платформа впереди нависала над пропастью. Когда Таэлис подошёл ближе, он замер, ошеломлённый размерами. Под ним сияли десятки уровней: мосты, трубы, башни, объёмные конструкции, похожие на кости металлического существа. Кристаллы света в стенах горели ровно, не мигая. Двемеры, казалось, заперли в этих камнях постоянное сияние.

Высокорожденный сделал осторожный шаг. Металл под его ботинками отозвался тихим, едва уловимым звоном, словно проверяя его вес и состав. Он выпрямился, стараясь не нарушать хрупкий баланс, и продолжил двигаться вперёд. Его шаги были бесшумными, почти призрачными, словно он боялся потревожить что-то важное, скрытое в тени. Каждый его жест был выверенным и точным, как будто он ступал по минному полю.

Внизу мелькнуло движение.

Тень. Слишком плавная, слишком правильная, чтобы принадлежать живому существу. Механизм размером с человека, но искривлённый в идеальную форму, скользил между трубами, проверяя… что? Воздух? Энергию? Нарушителей?

Писарь медленно отступил на шаг назад, сердце сжалось. Жезл в его руке ощущался почти лишним — здесь, под толщами камня, магия была слабее, чем металл.

Но машина уже почувствовала вибрации.

На стенах вспыхнули новые символы — янтарный свет прочертил линию в воздухе.

Двемерские слова, от которых у любого учёного побелели бы пальцы:

«Внешний объект»

и

«Запуск протокола».

Платформа дрогнула. В глубине пролома раздался звук, напоминающий вздох, но слишком механический, слишком огромный.

Таэлис понял, что переступил черту.

Он вошёл в город.

И теперь древняя система знала его имя, его вес, его шаг, его дыхание.

Каждый звук, каждый импульс, каждая вибрация теперь были частью вычислений огромного разума, живущего под Маркрафтом.

Глава 7

Первые шаги по двемерскому городу давались легче, чем мысли о том, куда он вообще полез.

Илвасион шёл по узкому мосту, перекинутому через огромный пустой пролёт, где воздух казался тяжелее камня. Под ним медленно двигались механизмы: огромные колёса, половина которых скрыта в тени; поршни, лениво встающие и опускающиеся, словно отмечая чужое присутствие; трубы, ведущие куда-то в глубину, откуда несло сухим горячим ветром. Эльф чувствовал давление пространства — словно вошёл не в зал, а в чью-то грудную клетку.

Свет исходил от кристаллов, встроенных в стены и пол. Они не мерцали, не потрескивали, не тухли. Эта ровная, безупречная яркость действовала на нервы сильнее, чем темнота. Писарю казалось, что его собственная тень здесь лишняя: она ложилась не по законам этого места, ломалась, терялась в мелких деталях архитектуры, искажалась, как неправильный символ в ровной строке.

На первом уровне город был тесным. Никаких широких залов, никаких величественных проходов. Только коридоры, проходные платформы, узлы, соединяющие одно с другим. Маршруты двемеров напоминали не улицы, а кровеносные сосуды. Следователь двигался вдоль стен, разбираясь в структуре: здесь — распределитель энергии; там — блок фильтрации воздуха; дальше — узел, который, судя по символам, когда-то отвечал за перераспределение давления. Всё это всё ещё дышало.

Иногда ему попадались двери. Не нордские, не обычные. Плиты из металла без ручек, без замочных скважин, снабжённые лишь глухими знаками, от которых веяло замершей силой. Некоторые реагировали на присутствие эльфа — по их поверхности пробегал тусклый отблеск, словно они сканировали прохожего и отказывались открываться. Другие были полностью мёртвы.

Таэлис останавливался, касался их краем жезла, пробовал послать внутрь слабый импульс, но в ответ чувствовал только глухую тишину. Внутри, по ощущениям, находились не комнаты. Секции. Сегменты. Части системы, которую он пока даже не мог представить.

Он нашёл небольшую платформу с пультом — правильный прямоугольник с врезанными в него углублениями. В каждой нише сидел кристалл, многие — разбитыеили погасшие. Один ещё светился. Молодой маг наклонился, изучая гравировку вокруг: управляющая панель. Здесь регулирувались потоки, маршруты, возможно, уровни доступа. Если дотронуться не к тому символу, город может решить, что от него нужно избавиться.

Писарь провёл пальцами над панелью, не прикасаясь. Символы складывались в формулы. «Контур», «выбор», «перемещение». Он осторожно активировал руническую пластину подавления и приложил её к краю пульта, чтобы ослабить реакцию на внешнее вмешательство, после чего едва коснулся одного из знаков. Кристалл мигнул.

Где-то справа послышалось шипение, будто открылась закисшая заслонка. В стене на уровне плеч возник неширокий проём. Металл сложился в стороны так плавно, словно был жидким. За ним оказался узкий служебный проход.

Таэлис стоял пару вдохов, слушая, не придёт ли в движение что-то ещё. Ничего не изменилось, лишь гул в глубине приобрёл более высокую ноту. Эльф втянул воздух, поставил метку мелом на стене у панели и шагнул в открывшийся лаз.

Внутри пахло пылью и металлом, но пыль была странной — тяжёлой, серой, лишённой запаха гниения. Как будто это была стерильная, измельчённая в пепел ржавчина. Стены оплетали трубки, тонкие, как жилы. В одном месте писарь остановился: через часть прохода шла сетка из проволоки, словно паутина, натянутая поперёк. Он наклонился внимательнее. Между нитями был просвет, но слишком точный, слишком выверенный. Ловушка.

Жезл тихо загудел, когда двемерский сплав под его ногами почувствовал колебания. Илвасион сделал шаг назад, коснулся руной пластины и опустил её на пол прямо перед сеткой. Руна вспыхнула тусклым светом, и на долю секунды воздух изменился — словно напряжение в нити уменьшилось. Этого хватило. Высокорожденный аккуратно шагнул над крайним проводом, стараясь не задеть ни одну линию. Оказавшись по ту сторону, он активировал ещё одну пластину, чтобы замаскировать следы своей вибрации.

Коридор вывел его в небольшой зал. Здесь не было ни статуй, ни украшений. Только круглый пол, испещрённый гравировками, и в центре — колонна с выемками. В некоторых углублениях ещё лежали старые кристаллы, в других зияла пустота. Это был распределитель. Сердечник локального уровня.

Таэлис подошёл ближе. Знаки на колонне двигались. Не буквально — но взгляду казалось, что они меняют положение, хотя пальцы не ощущали движения. Глазам верить было сложно. Двемерская письменность играла с восприятием.

Эльф уловил знакомые конструкции. «Замкнутый цикл». «Избыточный поток». «Стабилизация ядра». Это был не центральный блок, а вспомогательный. Значит, он находился только на периферии города.

Мысль, от которой стало неуютно: если это — периферия, то как выглядит центр?

Где-то над головой, чуть в стороне, прошёл тяжёлый металлический шаг. Один. Пауза. Второй. Механизм двигался не торопясь, словно патрулировал территорию, не нуждаясь в скорости. Илвасион замер. На мгновение он почувствовал себя занесённой в чужой организм занозой, которую пока не заметили, но обязательно найдут.

Чиновник погасил зелье света, оставив только слабое свечение кристаллов в стенах. Темнота стала гуще, но зато он перестал чувствовать себя одиноким источником света в этом механическом аду. Теперь он был ближе к тени.

Следователь выбрал дальний проход — тот, где гравировки на полу были менее яркими. Это означало меньшую нагрузку, вспомогательные каналы. Там вероятность встретить активные узлы была ниже, но и информации — меньше. Однако выживание было важнее любопытства.

Новый коридор был уже. Жезл почти задевал стены, когда он проходил между выступами. Иногда воздух менялся: становился горячим, почти обжигающим, затем резко холоднел. Местами он чувствовал запах озона — признак того, что где-то рядом просыпаются разряды. Двемерские установки могли перенаправлять магию, выжигать её, забирая в свои цепи.

В одном из помещений, похожем на отстойник, Илвасион обнаружил груду металлолома. На первый взгляд — сломанные конструкции, обломки труб, оболочки пустых капсул. Но присмотревшись, эльф заметил, что лом разложен слоями. Верхний — рваный и грубый. Нижние — аккуратные половинки, снятые с ядра. Эта «свалка» была не мусором, а архивом неудач. Здесь двемеры оставляли то, что решили не использовать.

Таэлис присел на корточки, коснулся одного из фрагментов. Деталь была слишком правильной, чтобы быть ошибкой. Обрезанный край показывал, что её вынули из общего механизма. Значит, структуру меняли. Город не был статичным. Его переписывали, как сложный документ. Кто-то однажды решил, что этому месту нужен другой контур.

— Зачем вы это делали? — тихо, почти шёпотом, спросил он сам у себя.

Ответом был тот же гул.

Писарь выбрал один небольшой элемент — фрагмент кольца с линией гравировки — и спрятал во внутренний карман. Не как трофей, а как ключ. Если он поймёт, как и где эта деталь могла стоять, то сможет определить принцип работы ближайшего узла.

Дальше шли помещения с совершенно иным характером. Комнаты наблюдения. Узкие вертикальные щели в стенах, через которые, вероятно, когда-то следили за внутренними процессами. Теперь за этими проёмами была только тьма. Иногда оттуда тянуло потоком воздуха, словно там вдалеке крутились огромные вентиляторы.

Илвасион заглянул в одну такую щель и увидел… ничего. Пустоту, прорезанную тонкими линиями метала. Вдали горел одинокой точкой слабый огонь, но сложно было понять, свет это или отражение. Он отпрянул, понимая, что слишком долго задерживаться возле таких мест опасно: некоторые сенсоры могли быть завязаны на взгляд.

Его путь по первым уровням становился медленным и вязким. Он отмечал в памяти развилки, уровни шума, характер вибраций, распределение света. Каждый участок этого странного города был как фраза в чужом языке. Часть он уже мог прочитать. Часть — только почувствовать.

Главное ощущение не менялось: двемеры не строили для красоты. Они создавали систему, в которой место было всему. И ничего — случайному.

Даже чужаку, который забрался сюда из города наверху.

Маркартфский писарь остановился на очередной платформе, опираясь плечом о тёплую колонну. Где-то под ним шли потоки. Над головой шёл патруль. В стенах жила память металла. Залы вокруг дышали. И у него возникло странное чувство, что город… слушает. Не только шаги, не только дыхание. Мысли.

Он поймал себя на том, что перестаёт думать словами. Начинает воспринимать всё через схемы. Линии. Направления. Нагрузки. Эльф глухо выругался, возвращая себе обычное ощущение тела и плаща на плечах.

Двемеры ушли, но их города продолжают делать то, что они задуманы делать: переплавлять тех, кто рядом, под себя.

Илвасион выпрямился и пошёл дальше по первому уровню, понимая, что в любой момент невидимая логика этих мест может решить: его присутствие — лишнее.

Таэлис двинулся дальше, выбирая путь не по логике удобства, а по ощущению структуры. В этом месте многое читалось не глазами, а кожей: где стены плотнее, где пол отдаёт вибрацией сильнее, где тишина слишком правильная, будто выточенная. Эльф шёл по мосткам, перекинутым над пустотами, и каждый шаг казался вмешательством в чужой цикл. Он уже перестал думать о времени — здесь его не было. Только уровни, узлы и ритм.

Следующий проход оказался ниже, чем предыдущие. Чиновник почти касался потолка плечом. В одном месте приходилось идти боком, прижимая жезл к груди. Теснота давила. В такой щели даже обычный камень вызвал бы клаустрофобию, а здесь, где металл был живым и слушающим, казалось, что стены в любой момент могут сойтись и оставить его частью механизма. Писарь почувствовал, как учащается дыхание, и намеренно замедлил его, подстраиваясь под общий гул. Если он будет дышать в противофазе, город решит, что он шум.

Коридор открылся небольшим балконом. Отсюда открывался вид на зал, устроенный как пересечение нескольких магистральных каналов. По ним текла энергия — не светом, а тонкими импульсами, едва заметными для глаза, но читаемыми жезлом. По полу шли линии металлических рёбер, соединяющих колонны с полустенными конструкциями. В центре зала возвышалась круглая платформа, опоясанная массивными шестернями.

По краю платформы двигался механизм.

Нечто, отдалённо напоминающее паука, но с телом, собранным из сегментов и шарнирных узлов. Каждая его лапа заканчивалась тонкой трёхпальцевой хваткой. Головы как таковой у создания не было, но в верхней части корпуса вращалось кольцо с прорезями. В этих щелях периодически вспыхивал тонкий жёлтый свет. Зрелище было неприятным, но до ужаса логичным: автономный узел проверки, сторож.

Маркрафтский писарь инстинктивно отступил глубже в тень. Машина двигалась без спешки, методично, словно проверяла точки напряжения в структуре зала. Она останавливалась у колонн, вытягивала одну из лап, касалась поверхности, и там на мгновение вспыхивали символы. Потом сторож шёл дальше. Ни разу механизм не поднял корпус вверх, не посмотрел в его сторону — и всё же Таэлис ясно понимал: если он сдвинется слишком резко, система почувствует не тело, а нарушение ритма.

Высокорожденный переждал несколько циклов. Засёк в памяти последовательность движения. Город, насколько он мог судить, мыслит по линиям назначения: каждый узел отвечает за свою функцию. Этот сторож контролирует зал и магистрали. Значит, пройти можно только по краю, оставаясь вне его прямой зоны.

Эльф нашёл узкий обходной путь — уступ вдоль стены, где гравировка на полу была слабее, почти стёртой. Там поток энергии был минимален, и механизмы, вероятно, учитывали этот участок как второстепенный. Он спустился ниже, прижимаясь к металлу так, что плащ шуршал о холодную гладь. Жезл он отключил почти полностью, оставив только пассивное считывание. Любой его активный всплеск мог стать искрой в идеально чёрной комнате.

Проходя мимо платформы, чиновник почувствовал, как воздух вокруг уплотнился, словно его втягивали. Сторож остановился. Кольцо сенсоров замерло. Весь зал на секунду стал неподвижным. Даже гул, казалось, стих.

Илвасион зажал дыхание.

Внутри механизма что-то щёлкнуло. Кольцо сенсоров провернулось ещё на несколько градусов, затем плавно отвернулось в другую сторону. Машина сделала шаг, второй, третий, продолжая свой маршрут по залу, будто чужое присутствие оказалось ниже порога внимания.

Писарь прошёл дальше, только когда снова услышал равномерный ритм шагов сторожа. На выходе из зала он позволил себе короткий вдох. Грудь сжало. На секунду возникло почти детское желание развернуться и вернуться наверх, к сырому воздуху Маркрафта. Но дальше был не верх, а только вниз и внутрь.

Следующий уровень встретил его не звуками, а тишиной. Здесь не было движущихся частей, слышимого гудения или шипения. Только ровный, сухой воздух и мягкий, дальний дрейф вибрации в ногах. Архитектура изменилась. Коридоры стали шире, но ниже. Потолок поддерживали массивные арки. В стенах появились ниши — одинаковые, аккуратные. В некоторых лежали пустые цилиндры, в других — ничего. Эльф осмотрел один из цилиндров: гладкая поверхность, внутри — крепления. Как будто здесь раньше находились не тела, а части.

От одного из таких отсеков тянулся тонкий, еле заметный проводок — на уровне человеческой лодыжки. Таэлис не стал его перешагивать. Вместо этого он поставил рядом маленький рунический камень, активировав в нём короткий контур. Камень загорелся и через мгновение погас. Провод чуть дрогнул, но ничего не произошло. Значит, ловушки давно отключены. Или их перевели в другой режим, рассчитанный не на движение, а на изменение параметров среды.

Возле одной ниши следователь задержался дольше. Там, где остальные отсеки были пусты, на дуге остался отпечаток. Не физический, а энергетический. Жезл, настроенный на чувствительность, уловил слабый, почти ушедший след чьего-то пребывания. Но это «кто-то» не был двемером. Подпись была иная: более жёсткая, разорванная, с рывками. Современная магия, грубо подключённая к старой системе. Значит, кто-то из живущих наверху уже здесь побывал. И не один раз.

Маркратфский чиновник почувствовал неприятное знакомое ощущение — как при виде плохо подделанного документа. Кто-то трогал то, чего не понимал до конца. И оставил за собой грязные следы.

Дальше шёл зал, который не сразу можно было назвать залом. Скорее, это был узел: круглый, с тремя уровнями пола, соединёнными наклонными сегментами. По стенам шли вертикальные каналы, похожие на замороженные водопады из металла. Между ними — плоские панели, каждая из которых была исписана формулами. Илвасион подошёл ближе к одной. Писанина не была чистой письменностью. Это были расчёты. Схемы нагрузок. Танец чисел и значков.

Он провёл по ним взглядом и почувствовал, как в голове начинает ломить. Логика двемеров была выстроена не по человеческой сетке. Там, где обычный маг искал бы начало и конец, у них было кольцо. Там, где человек разделил бы части механизма, город трактовал их как одно и то же явление, просто в разных состояниях.

Писарь отступил, не позволяя себе провалиться слишком глубоко в попытку понять. Двемерские города были опасны не только ловушками. Они ломали мышление. Подстраивали под свою математику. И те, кто слишком долго смотрел на их схемы, начинали мыслить так же — а значит, переставали быть людьми в привычном смысле.

С другого уровня зала донёсся тихий скользящий звук. Как будто что-то небольшое, но тяжёлое переместилось по гладкой поверхности. Таэлис припал к колонне, выглянул.

На нижнем кольце двигалось нечто меньшее, чем сторож наверху, но не менее неприятное. Низкая платформа на трёх полукруглых опорах, по краям которой закреплялись тонкие манипуляторы. Она двигалась по замкнутому маршруту вдоль панелей с формулами, время от времени останавливаясь и выпускала тонкий луч света, проходящий по поверхностям. Как будто перечитывала, сверяла, проверяла целостность.

Молодой маг почувствовал, как у него пересыхает во рту. Если этот объект считывает изменения, то любое вмешательство в панель будет выдано как ошибка. А ошибка в двемерской системе — то же самое, что враждебное действие.

Таэлис не стал задерживаться. Он обошёл зал по самому верхнему кольцу, почти прижимаясь спиной к аркам. На одном из переходов обнаружился узкий лаз вниз, закрытый решёткой. Она не была частью архитектуры — это было чужое вмешательство. Железо грубее, сварка — нордская. Значит, люди попытались перекрыть путь, ведущий ещё глубже.

Эльф опустился на корточки, провёл рукой по решётке. Металл был срезан с одной стороны, а затем вновь тщательно закреплён. Кто-то уже вскрывал этот проход, спускался и возвращался. Настоящие хозяева Маркрафта, те, кто говорил о «векторе развития» и «технологическом превосходстве», явно использовали двемерский узел давно. И не собирались останавливаться.

У него неприятно сжалось под рёбрами. Следствие, которое он вёл в бумагах, теперь имело оформление в металле. Решётка была печатью. Не административной — физической. Печатью на вход в то место, куда смертным лучше не заглядывать.

Писарь замер.

Жезл в его руках тихо вибрировал, реагируя на напряжение системы вокруг.

Город ждал. Не торопясь. Не угрожая. Просто фиксируя новое присутствие.

Илвасион выпрямился и посмотрел вниз, туда, за сваренные прутья. Внизу не было света. Только тень, в которой слышался ещё более глубокий гул. Тот самый, что чувствуется не ушами, а внутренними органами.

Первые уровни двемерского города были всего лишь порогом.

Дальше начиналось самое интересное.

Для эльфа всё началось с тихого щелчка.

Не ловушки, не тревоги, а чего-то настолько будничного, что в обычном городе это бы слилось с шумом улиц. Здесь, в глубине под Маркрафтом, каждый звук был отдельной мыслью системы. Таэлис стоял на узком уступе и вслушивался. Вибрация в металле сменилась, стала более частой, дробной, словно где-то рядом раскрылся новый цикл.

Через мгновение он увидел их.

Из щели в стене, довольно узкой для человека, выполз первый автоматон. Небольшой, размером с крупного краба, но с паучьей пластикой движения. Дюжина тонких металлических лап цеплялась за гравировки на полу и стенах так, будто поверхность была не гладкой, а шероховатой. В центре корпуса — округлый блок, защищающий ядро, по бокам — набор инструментов вместо конечностей. Паукообразное создание остановилось у трещины в одной из труб и замерло.

К нему тут же присоединились ещё двое.

Эти не делали ни одного лишнего движения. Один выдвинул тонкий резак и аккуратно снял слой металла вокруг повреждения. Второй раскрывал отсек корпуса и извлекал оттуда новый фрагмент сплава, подогнанный под размер трещины. Третий, чуть более крупный, удерживал всё на месте, пока внутренняя система автосварки замыкала шов.

Ни команды. Ни крика. Ни магии.

Чистая, отточенная до автоматизма функция.

Маркрафтский писарь наблюдал за этим, затаив дыхание. Было в этом зрелище что-то оскорбительно стройное. Там, где на поверхности люди собирали комитеты, спорили, писали отчёты, назначали ответственных и пытались найти виноватого, внизу под городом три бездушные машины просто видели проблему и исправляли её. Никакого совета, никакой политики. Не было ни совести, ни трусости, ни жадности. Только точность.

Двемеры создали для себя слуг, которые никогда не спорят и не задают вопросов.

Эльф поймал себя на том, что завидует мёртвым.

Автоматоны закончили работу синхронно. Тонкая трещина исчезла, поверхность трубы снова стала идеальной. Один из пауков коротко коснулся шва манипулятором, и по металлу прошёл лёгкий, почти неуловимый отблеск. Проверка. Подтверждение. Узел признан стабильным. Через секунду троица уже скользила дальше, растворяясь в тени других коридоров.

Где-то в глубине зала раздался тяжёлый, глухой удар. Таэлис инстинктивно отпрянул к стене.

По магистральному мосту двигалась сфера-страж.

Она шла, как идёт воин, знающий, что эта земля принадлежит только ему. Нижняя часть корпуса — перекатывающийся металлический шар, мерно вращающийся и не издающий ни единого лишнего звука. Верхняя — сегментированная оболочка с убранными внутрь лезвиями и стволами. В узкой смотровой щели мерцал холодный свет сенсоров. Сфера не торопилась. Ей и не нужно было спешить: всё в этом мире работало под её контрольным взглядом.

В молодом талморце что-то неприятно шевельнулось.

Верхний город, со своими надзирателями, начальниками, придворными магами, на их фоне выглядел грубой, шумной пародией на власть. Там они строили порядок из бумаги и страха. Здесь порядок был вшит в металл и логику.

Сфера остановилась у одной из колонн. Из её корпуса выдвинулся тонкий штырь, коснулся поверхности. Символы вокруг вспыхнули, показывая статус. Страж повернулся, сменив направление, и покатился дальше. Для него он — чужак — пока был флуктуацией на пределе допустимого: слишком тихий, слишком маленький, чтобы вмешиваться.

Таэлис смотрел на уходящую конструкцию, и в голове у него рождалась нехорошая мысль.

«А если… взять что-то маленькое? Не такое. Не город. Не сердце. Фрагмент. Личного слугу».

Высокорожденный тряхнул головой, будто пытаясь отогнать паразитный импульс. Но мысль, как двемерская гравировка, уже легла тонкой линией, от которой можно только наслоить новые.

Он продолжил путь по уровню, и чем дальше углублялся, тем яснее видел: здесь всё построено не вокруг людей. Не вокруг жизни. В центре — функция.

Автоматоны-пауки суетились в полуоткрытом туннеле, словно серебряные тараканы. Они переворачивали блоки, втягивали обломки в свои отсеки, сортировали металл по ещё понятной только им логике. Часть деталей отправлялась вверх по механическим шахтам, часть исчезала в нижних каналах. Ремонтная сеть города не была хаотичной: каждое движение имело значение в системе перераспределения.

Один из пауков, заметив тень на краю света, повернулся корпусом в сторону эльфа. На мгновение казалось, будто механический взгляд остановился на живом. Но сенсор мигнул, создал отметку в воздухе, и машина вернулась к работе. Таэлис не был угрозой. Пока.

Писарю вспомнились рабочие Маркрафта, шахтёры, подёнщики, мелкие клерки, перебирающие по ночам цифры в холодных комнатах. Люди, использованные системой, но никогда не включённые в её суть. Двемеры пошли дальше. Они устранили промежуточное звено. Тут каждый, кто работал, был частью механизма не в социальном, а в прямом смысле.

И эта концепция, при всей своей чудовищности, манила.

В одном из боковых помещений ему попался редкий вид автоматона: сферический корпус на тонких паукообразных опорах, но без оружия. Вместо этого по бокам — набор инструментов, созданных для настройки, а не убийства. Генератор конфигураций. Вокруг него на полу располагались модульные детали: сегменты корпусов, части манипуляторов, фрагменты сенсорных блоков. Над этим «столом» висела в воздухе карта: цепь символов и схем, которые переливались, складываясь в новые варианты. Алгоритм искал оптимальное сочетание.

Молодой маг остановился на пороге, почти испытывая физический зуд в пальцах. Всё его прошлое — работа с жезлом, привычка разбирать системы, вычислять слабые места — собралось в одну точку. С той стороны было чистое создание. Чистая функция. Идея идеального исполнителя, который не спорит, не требует, не боится. Не предаёт.

«Если бы такой был у меня…» — с опасной ясностью подумал эльф.

Он представил себе маленького паука, размером с ладонь. Способного носить свитки, просматривать документы, сортировать записи, хранить копии. Автоматон, который в подвале Маркрафта тихо, без лишних свидетелей собирает личный архив. Или сферу, чуть выше колена, что следует за хозяином, создавая вокруг него поле подавления, мутя сенсоры, мешая чужим заклинаниям зацепиться. Небольшие вещи. Не город. Не война. Просто инструмент. Личное продолжение мысли.

Писарь внезапно поймал себя на том, что стоит, не дыша, и уже начинает мысленно разбирать увиденный генератор на блоки. Какие сигналы он принимает. Какие параметры считает приоритетными. Где тут можно встроить дополнительный контур.

Он отступил, почувствовав холодный пот на спине.

Всё, что двемеры строили, начиналось с этого ощущения: «просто инструмент». Мол, ничего страшного, если немного подчистить хаос, убрать лишнее, сделать жизнь удобнее. Немного контроля. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. И вот уже вокруг тебя не мир, а механизм, в котором место есть только тем, кто подходит под настройки.

Маркрафт наверху шёл по тому же пути. Только грубо, медленно, с ошибками. Этот город под ним показывал, чем такая логика заканчивается, если довести её до совершенства.

Таэлис подошёл ближе к одной из панелей, внимательно всматриваясь в узоры. Глаза сами начинали выцеплять структуру: модульное ядро, универсальные соединители, система адаптации. Если снять часть энергии, ослабить протоколы защиты, перенастроить ограничители… из любой заготовки здесь можно было собрать нечто персональное. Слугу для конкретного пользователя. Собственный маленький фрагмент власти.

Эта мысль уже не отталкивала. Скорее, щекотала изнутри.

Эльф сжал рукоять жезла так сильно, что побелели костяшки пальцев. Он оторвал взгляд от панелей и посмотрел в темноту коридора, откуда доносился тихий перестук лап других автоматонов. У каждого была своя работа. У каждой функции — своё место. У него же — пока нет. Ни наверху, ни здесь.

— Может, стоит сделать его самому, — шепнул себе под нос чиновник, сам не замечая, как слова срываются наружу.

Не для власти. Не для борьбы. Для выживания. Для равновесия. Для того, чтобы в этом городе — каменном и металлическом — у него был не только жезл и печать, но что-то, что отвечает ему так же точно, как эти создания отвечают приказам давно исчезнувших хозяев.

Опасная мысль. Но от неё стало легче.

Фантазия о собственном двемерском слуге выглядела кощунством и спасением одновременно. В мире, где боги играют людьми, где города жрут своих жителей, а власть улыбается, у него внезапно появилась идея силы, которая не молится и не даёт клятв. Она просто делает то, для чего собрана.

Таэлис развернулся, бросил последний взгляд на генератор конфигураций и продолжил путь по уровню. В голове у него уже рождались схемы. Вопросы. Комбинации. Как найти ядро поменьше. Как перезаписать протокол. Где взять защиту от чужих сенсоров. Как спрятать подобное создание от тех, кто наверху считает двемерское наследие своей монополией.

Под ногами еле слышно отзывался металл.

Паук-ремонтник скользнул по стене и исчез в шахте.

Сфера-страж вдалеке пересекла переход, даже не повернув сенсоры в его сторону.

Город работал.

Город не задавал вопросов.

И эльф, медленно и осторожно, начинал думать о том, что в этом бездушном совершенстве есть место для одного, очень личного нарушения правил.

Глава 8

Обратно путь всегда кажется короче. Но только не тогда, когда возвращаешься оттуда, куда в здравом уме не должен был спускаться вообще.

Высокорожденный стоял над решёткой, ведущей ещё глубже, и слушал гул. Внизу работало что-то огромное. Там, за сваренными прутьями, начиналась та часть двемерского города, куда даже металлу было страшно смотреть. Он чувствовал, как вибрация поднимается по ногам к позвоночнику, как будто в него пытаются встроить чужой ритм. Ещё шаг, ещё один спуск — и он пропадёт. Не буквально, нет. Его тело, возможно, и вернётся на поверхность. Вот только голова останется здесь, между шестернями, схемами, светящимися формулами.

Эльф закрыл глаза.

Перед внутренним взглядом всплыли лица.

Калнор, вытягивающий губы в тонкую линию, когда слышит слово «инициатива».

Посланник у двери, вежливо намекающий, что «на одного жителя может стать меньше».

Придворный маг, говорящий мягко и очень ясно: «Двемерские механизмы — вопрос власти».

И — пустой стул в кабинете. Его собственный. За которым, в отличие от двемерских устройств, всегда найдётся тому, кто захочет занять место, если писарь вдруг «исчезнет».

Работа в Маркрафте не была мечтой. Не была призванием. Но она была удобной. Тёплое прикрытие. Законный доступ к документам, печатям, информации. Возможность копать, не вызывая вопросов, потому что по должности обязан копаться в чужих бумагах. Терять это — значило самому вырезать себе глаза и потом пытаться разглядывать мир пальцами.

Он выругался вполголоса, глухо, почти беззвучно, чтобы даже стены не услышали.

Таэлис провёл ладонью по холодному металлу решётки. Город под ним ждал. Не звал, не манил, не угрожал. Просто присутствовал. И это молчаливое присутствие казалось опаснее любого шёпота наверху. Двемерская система не торопилась. Она могла подождать хоть ещё тысячу лет. Чего точно не могла — так это терпеть хаотичные элементы внутри себя. Рано или поздно она его пересчитает.

Он сделает сюда ещё один спуск. Возможно, не один. Но не сейчас.

Сначала нужно закрепиться наверху.

Маркратфский писарь развернулся, оставив под собой решётку, как оставляют недописанную строку. Он шёл по уровням обратно, внимательно выслушивая каждый шорох. Сфера-страж где-то вдалеке вымеряла свой маршрут. Пауки-ремонтники мелькали на периферии зрения, но никто не пытался остановить его. Для города он всё ещё был случайной флуктуацией, всплеском на границе внимания. Временным.

Проходы, которые казались бесконечными по пути вниз, теперь складывались в цельную структуру. Вот — зал с формулами, где математика ломала мышление. Вот — ниша с пустыми цилиндрами, где чувствовался след чужой, современный магии. Вот — пульт, через который он открывал служебный лаз. Он остановился у панели, на миг задумавшись, не стереть ли след своего вмешательства. В конце концов, любой след — это уже информация.

Но затем передумал.

Пусть знают, что кто-то сюда попал. Пусть город зафиксирует его присутствие. Пусть наверху когда-нибудь спросят: «Ты был там?» Тогда у него будет ответ. И — возможность задать свои вопросы в ответ.

Он прошёл дальше, оставляя за спиной гул и ровный свет кристаллов. В переходе, где коридор сужался до неприятной тесноты, его вдруг накрыла мучительно трезвая мысль: наверху его сейчас считают живым. Рабочим. Утром спросят отчёты. Посмотрят, были ли внесены исправления в реестры, отвечены ли жалобы. Если он пропадёт, не явившись ни на одно совещание, не отправив ни одного документа, его сначала начнут искать. Потом обсуждать. Потом объяснять. И каждое объяснение будет хуже предыдущего.

«Слишком рьяный. Слишком любопытный. Слишком инициативный».

А дальше — «слишком мёртвый».

Работа в Маркрафте была не просто доходом. Это был щит. Ненадёжный, кривой, но всё-таки щит. Пока он сидит за столом с пером, с него меньше спроса, чем с того, кто бегает по катакомбам.

Он поднялся по лестнице, чувствуя, как меняется воздух. Двемерская стерильность постепенно растворялась в сыром запахе человеческих подвалов: влага, плесень, кислое вино, старый камень. Потом — уголь, дым, металл. Живой, грубый мир, где всё ломалось проще, чем там, внизу.

Люк встретил его холодом ночи. Маркрафт шатко висел между поздним и ранним часом. Где-то уже гасили фонари, где-то только зажигали. Эльф выбрался наружу, осторожно опустил тяжёлую плиту на место и задержался в тени между складскими ящиками. Сердце колотилось не от страха, а от слишком резкого контраста. После идеальной геометрии двемерского узла город казался бесформенным существом, которое живёт просто потому, что ещё не развалилось.

Он не спешил уходить. Прислушивался. Смотрел. Сверху по мосту прошёл стражник, лениво зевая. Вдалеке кто-то ругался у таверны. С улиц тянуло дымом, пивом, потом, жареным мясом. Здесь всё было грязным, неповоротливым, но в этой убогости была своя, очень живая логика.

Наверху у него не было власти. Зато были люди. Слабые, коррумпированные, трусливые — но люди. С ними можно было торговаться, пугать, убеждать, играть в бюрократию. Металл не торгуется. Металл просто запоминает.

Илвасион поправил плащ, убедился, что ничем не выдал недавний спуск, и двинулся к жилым кварталам. Шёл не торопясь, вписываясь в ночной ритм Маркрафта. По дороге несколько раз ловил себя на том, что мысленно рассчитывает, какой шаг надо сделать, чтобы его не услышала сфера-страж. И каждый раз приходилось напоминать себе: здесь нет сфер. Здесь другие хищники.

До комнаты он добрался, когда небо между скальными массивами только начинало сереть. Над лавкой зачарованных свечей было тихо. Лавочник ещё спал. Эльф закрыл дверь изнутри, прислонился к ней спиной и впервые за ночь позволил себе расслабить пальцы. Жезл он положил на стол. Металл инструмента отозвался тихим щелчком, словно тоже радовался возвращению в мир, где можно хотя бы сделать вид, что всё в порядке.

Он зажёг одну свечу. Потом вторую. Желтоватый свет вытеснил тень из углов. На стол легли карты, обрывки записей, выдранные из отчётов листы. Всё, что он принёс с собой из нижеуровней — не предметы, а структуры.

Маленький фрагмент кольца он положил отдельно. Деталь казалась ничтожной на фоне того, что он видел. Но именно такие «ничтожные» куски и позволяли строить механизмы. Собственный аппарат, личного слугу, систему защиты. Не сейчас. Не сразу. Но идея уже поселилась.

Сначала — работа.

Таэлис сменил плащ на более приличную одежду, поправил ворот, стянул волосы в аккуратный хвост. Лицо в отражении выглядело уставшим, но живым. Для чиновника этого города этого было достаточно. Он умылся холодной водой, промыл глаза, заставляя мозг переключиться с вибраций двемерского города на строки отчётов.

К утру магистрат оживал. Шум шагов в коридорах, шелест бумаг, стук печатей. Эльф шёл по знакомому пути к своему кабинету, и никто не задавал лишних вопросов. Писарь пришёл на работу, как полагается. Никаких следов подземных прогулок. Никаких легенд про двемерские кошмары. Только документы.

На стол лёг первый пакет — жалоба на задержку каравана. Второй — отчёт о пропавшем грузе. Третий — новый приказ, подписанный тем самым придворным магом. Формально — о перераспределении ресурсов в пользу ремонта нижних уровней. Фактически — ещё одна линия, ведущая туда, где вчера звенели шестерни.

Он взял перо.

То, что раньше было простой бюрократией, теперь стало фронтом. Каждый штамп, каждая поправка, каждая «случайная» ошибка могли или спрятать, или вытащить наружу следы работы тех, кто уже копается под крепостью. Его удобная должность превращалась в инструмент — и в маскировку одновременно.

Пока он сидит здесь, за столом, он жив. У него есть доступ. Есть время. Есть возможность планировать. Приземлённый, скучный щит в руках человека, которого почти признал двемерский город.

Пока он нужен Маркрафту как писарь, как маг, как тот, кто «разбирается с бумагами», никто не спишет его в расход просто так. А когда появится что-то собственное — пусть даже размером с ладонь, железное, послушное и немое — тогда правила игры наверху слегка изменятся.

Он поставил первую подпись под первым за день документом и уловил, как внизу, далеко под камнем, отзывается знакомое гудение. Или ему показалось.

Эльф чуть заметно улыбнулся, хотя никто этого не увидел.

Вниз он ещё вернётся.

Но сначала пусть весь город привыкнет к мысли, что Илвасион Таэлис — всего лишь писарь, который никогда никуда не пропадает.

В тот день Маркрафт напоминал не город, а забитый до отказа приёмный покой: всё шумит, гудит, но по сути никто никого не лечит. Коридор перед кабинетом писаря был забит людьми. И не только людьми. Там стояли, сидели, жались к стенам те, кого город предпочитал не замечать. Полукровки.

Илвасион задержался у двери, прислушиваясь. За тонкой перегородкой слышались голоса, сбивчивые, раздражённые, хриплые. Кто-то ругался, кто-то шептал, кто-то молчал так громко, что это молчание почти звенело. Эльф выровнял дыхание, поправил воротник и вошёл.

В кабинете, кроме письменного стола и двух стульев, места почти не было, но очередь всё равно ломилась внутрь. Первым, кого он увидел, был мужчина с тяжёлой челюстью и слишком широкими плечами для норда. Уши — чуть заострённые. Челюсть — будто вылепленная из чужой породы. Орочья кровь. За ним, ближе к двери, стояла девчонка лет шестнадцати с сероватой кожей и янтарными глазами — явно данмерские корни. Ещё дальше, в коридоре, маячили ещё двое: один с неровным ростом, другой с курчавыми волосами и слишком светлыми глазами. В них перемешалось столько линий, что сам Мара бы устал их распутывать.

— Мастер Таэлис, — чуть громче нужного произнёс дежурный писец из соседней комнаты, заглянув в дверь. — По вашему распоряжению… — он покосился на толпу, — …вопросы по полукровкам перенаправляем к вам.

Вот как это теперь называется. «Вопросы по полукровкам».

Высокорожденный сел, жезл положил в сторону, перо взял в руки. Лицо сделал таким, какое полагается чиновнику: усталым, внимательным и максимально нейтральным.

— Кто первый? — спросил он, хотя и без того видел, кто сюда прорвался раньше остальных.

Мужчина с тяжёлой челюстью шагнул вперёд.

— Меня зовут Хродгар, — представился он, как будто это что-то меняет. — Работал на рудниках. Три года. Потом… — он дёрнул головой в сторону, — …мастер сменился. Сказал, что «таких», как я, он на сменах видеть не желает. Мол, люди жалуются. Глаз, говорит, режет. Детей пугает. Документы мне не выдали. Расчёт урезали. На новое место не берут. «Полутварь», говорят.

Чиновник записал имя, место работы, имя прежнего мастера. Слова «таких, как ты» отдельно, жирно, будто это новый вид преступления.

— У тебя есть отметка от старшего стражника? — спросил он.

— Он сказал, что это не его дело, — сдержанно ответил Хродгар. — «Ты жив, тебя не убили — иди гуляй». Я гуляю.

Писарь кивнул, записывая. Взгляд скользнул по рукам полукровки — мозоли, рубцы, старая орочья татуировка, грубо выжженная и так же грубо перекрытая. Работать такой может. Работать долго. Работать там, где обычный человек сдохнет за полсезона. Но город предпочитает держать его в подвешенном состоянии: не раб, не гражданин. Удобная серая зона.

— Садись там, — он кивнул на стул у стены. — Я тебя вызову.

Следующей вошла девчонка. Смотрела не сверху вверх на эльфа, а прямо, с каким-то настороженным упрямством.

— Имя?

— Мила, — сказала она. Сомневаясь, добавила: — По отцу — Фарвин. Он из данмеров был.

«Был», отметил про себя маг. То есть либо мёртв, либо ушёл туда, где проще стать мёртвым.

— Жалоба?

— Меня гнали из четырёх лавок, — быстро заговорила она, будто боялась, что её сейчас тоже выкинут. — Я умею считать, писать, могу вести записи, мне сама хозяйка одной лавки говорила, что у меня голова лучше работает, чем у её сына. Но как только кто-то узнаёт, что мать моя — из рыбацкой, да ещё… — она на секунду прикусила губу, — …не от мужа, сразу говорят: «нам тут не нужны проблемы». Я не прошу много. Я просто хочу работать. А не стоять в доках, слушать, как меня зовут «ошибкой».

Слово «ошибка» зацепилось за что-то внутри. Двемерские схемы, демонтированные механизмы, архив «неудачных деталей», которые он видел в городе под городом. Там ошибки складывали слоями. Здесь ошибки ходят по улицам и сами пытаются понять, зачем родились.

Он выслушал ещё троих. Один жаловался, что стража берёт у него «налог на воздух», как только видит смесь орочьих и бретонских черт. Другой говорил, что его не записали в дружину, потому что «полкровь не выдержит дисциплины», хотя он служил до этого в отряде, где выжили единицы, и у него были раны, которые не выдумать. Третья — худенькая служанка с ушами, слишком гладкими для чистой нордки — рассказала, как хозяйка обвинила её в воровстве без доказательств, а судья даже не стал слушать, только сказал: «полукровки всегда врут лучше остальных».

Талморский чиновник заполнял строки, ставил номера дел, отмечал фамилии тех, кто выносил решения, и постепенно внутри него собиралась другая карта, не менее чёткая, чем схема двемерских уровней. Карта человеческой гнили. Здесь — мастер рудников, которому проще потерять крепкого работягу, чем выслушивать жалобы тупых подчинённых. Там — стражники, чей заработок давно состоит не из жалования, а из поборов. Тут — лавочники, боящиеся скандала сильнее, чем собственной совести. И везде между ними — эта серо-пёстрая масса тех, кого удобно пинать, потому что никто за них всё равно не впишется.

— И что вы от меня хотите? — наконец спросил он, когда поток жалоб чуть иссяк. — Конкретно. Что для вас будет считаться решением?

В кабинете повисла тишина. Полукровки переглянулись. Такие к вопросам не привыкли. Привыкли к приказам. К отказам. К тому, что их желание вообще никого не интересует.

— Работу, — первым сказал Хродгар. — Чтобы без плевков в спину и «вали туда, откуда вылез». Я могу тащить руду, ставить подпорки, работать в шахте. Могу биться. Но я не хочу биться за тех, кто плюёт мне под ноги.

— Чтобы нас не могли выгнать просто так, — добавила Мила. — Без причины. Чтобы хоть кто-то не смотрел на нас, как на ходячую ошибку.

Кто-то сзади буркнул: «Чтобы перестали писать в реестры «нежелательные» рядом с нашими фамилиями». Это уже было ближе к настоящей сути.

Писарь вспомнил двемерских пауков. Идеальные, безличные единицы функции. Те не спорили и не жаловались. Но они были встроены. Имели место в структуре. В Маркрафте же полукровки были как обломки, лежащие не на той полке архива: всем мешают, но никто не решает, куда их определить.

Можно было бы сделать, как принято у его сограждан: задвинуть проблему поглубже, назвать её «естественным порядком вещей», выдать пару пустых обещаний, поставить печать и забыть. Но тогда с каждым таким визитом город становился бы ещё ближе к тому подземному механизму, где всё решают не люди.

Эльф отложил перо.

— Слушайте внимательно, — сказал он, не повышая голоса. — Я не могу переписать законы Маркрафта. Не могу заставить каждого мастера любить ваше происхождение. Не могу сделать так, чтобы стражники стали честными. Но я могу сделать другое.

Он повернул к себе одну из папок, достал оттуда свернутый свиток.

— В городе сейчас не хватает людей на тяжёлые, стабильные работы. Не случайной подёнщины, а постоянного труда. Есть нижние склады, шахты, ремонтные бригады, подземные каналы. Работы там — как грязи. Никто туда не рвётся. Опасно, сыро, тяжело. Но всё это — формально зарегистрированные должности с оплатой, пайком и защитой магистрата.

— Там нас и убивать будут удобнее, — мрачно заметил кто-то сзади.

Илвасион выдержал это, как выдерживают удар не по телу, а по логике.

— Вас и здесь никто особенно не бережёт, — отрезал он. — Разница в том, что там вы будете вписаны в систему. Числиться. Если мастер выкинет вас без причины, не выплатив жалование, это станет нарушением договора. И у меня появится документ, с которым можно идти наверх. Сейчас у меня есть только ваши слова. Они тут ничего не стоят.

Он видел по лицам, что часть из этих людей слышит только слово «вниз» и сразу представляет себе ещё один слой ада под городом. И был прав. Но на поверхности для них рай точно не светил.

— Я могу составить список имен, — продолжал чиновник. — Внести вас в резерв рабочих. Как тех, кто готов брать на себя риск и тяжесть. Я подам прошение, чтобы вас распределяли в бригады не по знакомству мастеров, а по реестру. Это не избавит вас от хамства и плевков. Но хотя бы позволит опереться на бумагу, а не на добрую волю тех, у кого её нет.

Мила нахмурилась.

— То есть вы хотите просто… отправить нас в нижний город?

— Я хочу, чтобы у вас был статус, — жёстко ответил Таэлис. — Пока вы — ничья зона ответственности, с вами можно делать что угодно. Если вы станете «рабочими резервов подземных объектов», вы перестанете быть «лишними». Вы станете ресурсом. А с ресурсами маркрафтская власть уже считает нужным считаться, как бы мерзко это ни звучало.

В комнате кто-то тихо выругался. Кто-то усмехнулся. Но в нескольких взглядах мелькнуло то, чего писарь и ждал: не благодарность, не радость. Осторожный интерес.

— И что вы хотите взамен? — хрипло спросил Хродгар. В голосе звучало подозрение человека, которого всю жизнь обманывали.

Эльф устало потер переносицу.

— Чтобы когда там, внизу, с вами начнут обращаться как с мусором, вы не шли драться в таверну, а приходили сюда, — ответил он. — С именами. С датами. С подпорками, которые рухнули не сами. С грузами, которые «случайно» не доехали. Вы хотите, чтобы вас видели? Я хочу видеть всё, что остальные пытаются спрятать. Это… совпадение интересов.

Он не стал говорить продвемерский город под крепостью, про то, что именно туда идут многие из тех маршрутов, где «недосчитались пары ящиков». Про то, что ему нужно больше глаз и рук там, куда обычныеTalos-свидетели не доберутся. Полукровки всё равно для власти уже были расходным материалом. Вопрос был в том, кто именно будет расходовать.

Некоторое время в кабинете стояла вязкая тишина.

Потом Мила тихо произнесла:

— Если вы нас просто продадите в подземелье — вас всё равно никто не пожалеет, мастер. Мы тоже умеем держать нож.

В её голосе не было угрозы. Просто констатация.

Илвасион кивнул, даже не пытаясь отвернуться от этого.

— Тем и хорош договор, — холодно ответил маг. — Что он связывает руки всем. Даже тем, кто думает, что стоит над законами.

Он снова взял перо.

— Кто согласен — подходит по одному. Имя, возраст, умения, чем занимались, откуда выгнали. Я подберу, куда вас можно пристроить так, чтобы вы были полезны городу и опасны тем, кто привык вас бить без ответа.

Очередь замялась. Потом первый шаг сделал Хродгар. Подошёл к столу, произнёс свои данные, будто приговор. За ним — ещё двое. Потом ещё. Не все. Но достаточно, чтобы у писаря сложился первый список.

Когда кабинет опустел, а коридор перестал гудеть голосами, чиновник посмотрел на сложенные перед ним бумаги. Это были не просто жалобы. Это было сырьё. Люди, которых город сам вытолкал за правовой предел, теперь могли стать частью той тени, что висела над Маркрафтом снизу.

Эльф провёл ладонью по столу, собирая мысли.

Вверху власть строит свои игры. Внизу двемерский город ждёт, пока кто-нибудь решит включить его всерьёз. А между ними — те, кого никто не считает. Если направить этот человеческий ходячий «мусор» в нужное русло, из него можно сделать не только ресурс.

Можно сделать рычаг.

Илвасион Таэлис взял первую жалобу, вложил её в папку с пометкой «рабочий резерв нижних объектов» и невесело усмехнулся.

Полукровки хотели перестать быть ошибкой.

Он — хотел перестать быть один.

В кузнице под крепостью всегда стоял один и тот же звук: тяжёлый, как сердце Маркрафта. Глухие удары молота о металл раскатывались по каменным коридорам, смешиваясь с гулом двемерских механизмов за стенами. Здесь пахло жаром, углём, рудой, потом и горящей кожей. Илвасион, спускаясь по ступеням, поймал себя на том, что после подземного города этот шум почти успокаивает. По крайней мере, здесь всё ещё бьются живые сердца, а не только железные.

Мастер-кузнец был там же, где всегда: у наковальни, в полосе жаркого света от горна. Норд с седой бородой, собранной в короткую косу, широкими плечами и руками, которые могли бы сломать эльфу шею без особого усилия. Он поднял голову, когда услышал шаги, и прищурился.

— Высокорожденный писарь опять решил вспомнить, что живёт в каменном мешке, а не в библиотеке? — усмехнулся кузнец. — Или жезл твой треснул от бумажной работы?

— Жезл в порядке, — ответил Таэлис, останавливаясь у кромки света. — А вот остальные части тела хотелось бы сохранить такими, какие они есть.

Мастер фыркнул, вытирая ладони о замызганный фартук.

— Ты уже ходишь в кожанке получше, чем стража, — заметил он. — Что ещё надо? Пластинчатый панцирь? Латы? Не обижайся, но ты развалишься под их весом после трёх пролётов по Маркрафту.

— Латы мне ни к чему, — эльф покачал головой. — Я не воин и не хочу им выглядеть. На заседаниях магистрата люди плохо реагируют на того, кто явился в доспехе, которым можно проломить голову.

— А если её проломят тебе? — резонно заметил норд. — Начальство твоё любит делать вид, что мир безопасен, пока не видит кровь на ступенях.

— Именно поэтому я здесь, — сухо отозвался Илвасион. — Мне нужно что-то… незаметное. То, что можно надеть под обычную одежду. Чтобы никто не понял, что это защита. Я всё чаще оказываюсь в местах, где копьё или болт могут прилететь быстрее, чем добегут стражники.

Кузнец хмыкнул, отложил молот и, облокотившись на наковальню, посмотрел на эльфа внимательнее.

— Под одежду… Значит, хочешь быть вроде тех магов, что ходят как учёные, а внутри у них кольчуга да руны на каждой косточке. Знаю этот тип. — Он прищурился. — Кольчугу под халатом ты не утаишь. Звякать будет, рубаху тянуть, шрамы натирать. Да и арбалетный болт хорошую кольчугу прошьёт, если прицелиться.

— Кольчуга не подойдёт, — согласился Таэлис. — Я думал о другом. Мне нужно что-то лёгкое… гибкое. Как обычная рубашка. Но чтобы держало удар. Не идеальный, не весь — но чтобы у меня был шанс уйти.

— Ты хочешь, чтобы плоть перестала быть плотью, — проворчал кузнец. — И стала металлом, который ведёт себя как ткань. Маги, маги… У вас всё просто на словах.

— Я видел вещи, которые делают двемеры, — тихо сказал эльф, и в голосе его прозвучало то, чего раньше кузнец в нём не слышал: холодное знание, не книжное. — Металл, который гнётся, когда нужно, и каменеет под нагрузкой. Конструкции, которые несут вес, в два раза превышающий их собственный, и при этом остаются гибкими. Если они смогли, значит и мы можем взять хотя бы идею.

Норд посмотрел на него чуть внимательнее.

— Залез ты туда, куда смертные головы совать не любят, да? — буркнул он. — Ладно. Теоретиков слушать не люблю, но ты хотя бы иногда приносишь интересные заказы. Чего хочешь конкретно?

Илвасион задумчиво провёл пальцами по краю стола с инструментами.

— У нас есть крепкие ткани. Лён, шерсть, даже та проклятая импортная нить, которую носят богачи. Но всё это держит нож, если удар слабый, и разрывается, если немного постараться. Есть кожа, но она тяжёлая и сырая для постоянного ношения. Есть металл, который хорошо держит удар, но он шумит, виден и стягивает движения. Мне нужно… третье. Что-то между.

— Между — это всегда хуже обоих, — проворчал кузнец, но в глазах у него уже зажёгся рабочий огонёк. — Хотя… — он почесал щёку, размазывая сажу, — есть одна мысль.

Он ушёл в дальний угол кузницы, порывшись в ящиках. Вернулся с небольшим мотком тусклой желтоватой нити. На вид — ничем не примечательная, чуть толще волоса, но тоньше обычной пряжи.

— Тут эксперимент был, — сказал норд, раскручивая моток. — Один алхимик притащил мне связку волокон. Сказал, что это трава какая-то, обработанная его мерзкими зельями и ещё чем-то, о чём лучше не знать. Просил попробовать вплести её в верёвки. Верёвки вышли… странными. Лёгкие, как обычные, но их ни ножом, ни клыками не раздерёшь. Я ему сказал, что людям такое в руки давать опасно, и убрал остаток. Он назвал это «арамит». Слово дурацкое, но нить — крепкая.

Таэлис взял кончик между пальцами, осторожно потянул. Нить не дрогнула. Он усилил давление. Та же твёрдая, гибкая устойчивость.

— Если вплести её в ткань? — тихо спросил эльф.

— А вот этого мы не пробовали, — признался кузнец. — Ткачихи жалуются, что она портит станок, скользит, петли рвёт. Она же не для одежды придумывалась. Её хотели сунуть в оснастку рудников — канаты, страховки, вот это всё. Но алхимик мой так и не прожил до конца эксперимента. То ли сам себя отравил, то ли кто помог. Нить осталась у меня.

Писарь рассматривал моток, как рассеянный ученик — новую формулу.

— Если взять хорошую плотную рубашку, — заговорил он медленно, — и добавить к ней второй слой — из более грубой ткани. Между ними пропустить эти нити… не просто по прямой, а плетением… вроде сетки. Чем ближе плетение — тем лучше распределяется нагрузка. Удар копья не уйдёт всё в одну точку, а разойдётся по всей площади. Кость всё равно будет болеть, но кожа может остаться целой.

— Ты говоришь как человек, которому уже пробовали проткнуть грудь, — мрачно заметил кузнец.

— Грудь пока цела, — ответил Илвасион. — Но желание проверить на ней чью-то точность у меня с каждым днём меньше.

Норд задумался, почесал шею.

— С копьём, может, и сработает, если удар не из всех сил. Но болт… — он взял гаечный ключ, ткнул им в воздух, как стрелой. — Болт идёт плотной массой. Он не просто колет, он пробивает. Нужен не только слой, который разнесёт силу, но и тот, который частично «съест» её. Что-то мягкое. Но не простая вата — иначе толку будет как от подушки.

— Есть алхимики, умеющие пропитывать ткань составами, которые делают её вязкой при ударе, — задумчиво сказал эльф. — В статике она остаётся мягкой. Но при резком усилии… застывает. Как болотная жижа, в которую бросили камень.

— Ты ходишь по очень тонкому льду, юноша, — фыркнул кузнец. — Если слишком усердно будешь полагаться на эти штуки, забудешь, как вообще уклоняться. Но раз уж мы об этом говорим…

Он вытащил из-под стола старый, но чистый холщовый колет — что-то среднее между рубашкой и поддоспешником.

— Можно сделать так, — заговорил норд, уже переходя на деловой, почти мягкий тон. — Берём хорошую основу из плотно сбитой ткани. Вторая прослойка — тоже ткань, но пропитанная твоими алхимическими штучками. Между ними, крест-накрест, прошиваем арамитной нитью. Не по всему полотну сплошняком — иначе ты просто не сможешь двигаться, будешь как в доске. А полосами, зонами. Грудь, бок, низ живота, спина над почками. Руки — по минимуму, иначе рукава станут жёсткими.

— Шея? — спросил Илвасион.

— Шея — это то, что ты будешь убирать из-под удара, если жить хочешь, — отрезал кузнец. — Иначе никакая рубашка не спасёт. Можно сделать воротник чуть плотнее, но не более. Если начну укладывать туда нити, ты голову не повернёшь.

Эльф кивнул. Логика была ясна.

— И магия? — тихо добавил он.

— Магия — это к жрецам, — отмахнулся норд, но, придирчиво глядя на нить, всё же добавил: — Хотя… если арамитная дрянь плохо принимает на себя зачарование, можно сделать наоборот. Обычную основу — с лёгким защитным заклинанием. Без фанатизма, чтобы не светиться, но достаточно, чтобы часть силы заклятья ушла в ткань. А нить пусть держит физику. Болт, нож, копьё. Если кто шарахнет по тебе чем-то серьёзным, ни рубашка, ни плащ не помогут. Зато от мелкой пакости и случайного ударчика — спасёт.

Таэлис помолчал, прикидывая. В его голове уже складывалась схема: рубашка, которая выглядит как обычная одежда чиновника, но внутри у неё — скрытая сетка, связанная тонкими линиями в единый контур. Не броня героя. Страховка для того, кто привык выживать между строк.

— Чтобы это выглядело как что-то, что я мог купить на жалование писаря, — добавил он наконец. — Без золота, без вычурных деталей. Цвет — обычный. Серый, тёмно-зелёный, что угодно, лишь бы не бросалось в глаза.

— Ты требуешь чудес, — протянул норд, но в голосе у него уже слышалась жёсткая заинтересованность. — Лёгкий, гибкий доспех, который никто не увидит, который держит копьё, болт и немного магии. И чтобы выглядел как тряпка.

— А ты разве не для этого родился в городе двемеров? — сухо спросил эльф.

Кузнец расхохотался, коротко, хрипло.

— Ладно, ладно. Умеешь сказать гадость, чтобы мастер проснулся. — Он бросил моток нити на стол. — Оставь её мне. Принеси через день ткань, какую сам захочешь носить сверху — я под неё буду подгонять. Сделаем тебе рубашку. Не бессмертие, но шанс, что после первой стычки тебя не понесут к жрецам в тряпке.

— И стоимость? — деловым тоном уточнил Илвасион.

— Стоимость… — кузнец прищурился. — За такую работу с тебя взяли бы тройную цену. Но ты приносишь мне повод подумать. А в этом городе это роскошь. Пусть будет как за хороший поддоспешник и ещё услуга в долг.

— Опасно брать долги у людей с молотами, — заметил писарь.

— Опаснее — ходить по Маркрафту без защиты, — парировал мастер. — Иди. Я не люблю, когда над ухом дышат, пока я думаю. И не вздумай умирать раньше, чем примеришь это чудо. Мне интересно, сколько оно выдержит.

Илвасион поднял жезл, кивнул и развернулся к выходу. У двери он на мгновение задержался и посмотрел на кузнеца, который уже проверял нить на натяжение, шепча себе под нос формулы измерений и креплений.

В подземном городе механизмы работали без лиц и имён. Здесь, наверху, этот норд, ругающийся и пахнущий углём, тоже был частью системы — только живой. И если объединить то, что он видел внизу, с руками тех, кто ещё не стал частью бездушного механизма наверху… у него может получиться своя, очень узкая, но реальная форма защиты.

Лёгкая рубашка, впитавшая в себя арамитные нити и упрямство одного кузнеца.

Между голой плотью и копьём.

Между писарем и могилой.

Они приехали в Маркрафт тихо, без фанфар и объявлений, как приезжают те, кому не нужно представляться.

Илвасион заметил их не сразу. День был серым и вязким, над городом висела низкая мертвая туча, словно кто-то прикрыл дыру в небе грязной тряпкой. Писарь возвращался из магистрата к лавке зачарованных свечей, думая о реестрах, нижних складах и новой рубашке, которой ещё только предстояло стать доспехом. Он уже почти свернул в переулок, когда почувствовал, как пространство впереди слегка сжалось.

На площади перед лестницей к крепости стояли люди в одинаковых плащах — тяжелых, светлых, с золотистыми обводами по краям. На груди у каждого — знак Стендара: круглый медальон, разделенный внутренними линиями, будто солнце, нарисованное рукой фанатика. Это были не местные. Стражи Стендара, прибывшие из других краев. Гости, которых никто не звал, но всем теперь приходилось терпеть.

Они разговаривали с городской стражей, с каким-то помощником магистрата, с парой торговцев. Спокойно, без крика, без угроз. Но каждый, кто стоял рядом, выглядел чуть ниже ростом, чем был на самом деле. Рядом с ними воздух становился уже.

Илвасион почти прошёл мимо, привычно опустив взгляд, как делает любой разумный человек, оказавшийся рядом с группой людей, уверенных, что их бог любит только их. Но вдруг почувствовал, как что-то упёрлось в него взглядом.

Он поднял глаза.

Один из стражей смотрел прямо на него. Высокий, светловолосый, с лицом, которое могло бы быть добрым, если бы не глаза. В них была не ярость, не горячая ненависть, а что-то холодное, тяжёлое, как каменная глыба на краю обрыва. За ним повернулись ещё двое. И все трое прожигали его так, будто он уже стоял с петлёй на шее.

Эльф невольно сбился с шага. Плечи чуть напряглись, пальцы сами нашли рукоять жезла под плащом. Он не сделал ничего вызывающего — просто шёл по площади, как сотни таких же. Но эти люди смотрели на него так, словно узнали. Не внешность. Не одежду. Что-то под кожей.

Он отвёл взгляд, прошёл мимо, стараясь не ускорять шаг. Спиной чувствовал их взгляды, как горячие иглы. В переулок свернул слишком резко и только там позволил себе вдохнуть поглубже.

«Показалось», — решил он через минуту, когда сердце перестало отбивать тревогу. Новая группа ревнителей, нервные, подозрительные, увидели эльфа в городе, где их бог не слишком популярен. Что с них взять? Они ненавидят всё, что не соответствует их картине мира. Сегодня посмотрели на него, завтра забудут.

Он сам почти в это поверил. Почти.

На следующий день они стояли у ворот магистрата. Опять он вышел позже обычного, прижимая к боку папку с жалобами и отчетами. И опять почувствовал это давление, прежде чем увидел их. Стражи разговаривали с городской стражей, обменивались короткими фразами. Один что-то записывал в свиток. Другой проверял знаки на груди входящих. Никто не задерживал его взгляд дольше пары мгновений. Кроме них.

Как только Таэлис ступил на лестницу, трое словно одновременно повернули головы. Взгляды упали на него, как ножи. Никаких слов. Никаких обвинений. Только взгляд. Слишком долгий, слишком плотный, чтобы быть случайным.

Он почувствовал, как будто ему в грудь положили горячий камень.

Сделал вид, что не заметил. Пр прошёл мимо. Один из стражей качнул головой чуть-чуть, еле заметно, как человек, увидевший в толпе знакомую метку. Не друга. Вещь.

Так повторилось ещё дважды. В разных частях города. У рынка. На мосту. Один сменялся другим, но реакция была одинаковой: как только он попадал им в поле зрения, один или несколько представителей ордена замирали и смотрели на него так, как смотрят на преступника, которого пока нельзя арестовать, но уже можно мысленно повесить.

Сначала было раздражение. Потом — настороженность. Потом — холодный, хищный интерес.

На третий день эльф зашёл к сторожам, но не к городским, а в трактир, где любили сидеть те, кто знал, что в городе происходит на самом деле, а не по отчётам. Там он нашёл одного из стражников, с которым иногда обменивался нехитрыми услугами: тот приносил слухи и имена, взамен получал советы и кое-какую помощь с документами.

— Эти новенькие… — начал Илвасион, усевшись напротив.

— Стендаровцы? — стражник поморщился, закатил глаза. — Как будто нам мало своих фанатиков. Приперлись, ходят, смотрят на всех, будто мы тут демонам свечки ставим.

— На всех? — тихо уточнил маг. — Или на кого-то в частности?

— На тебя они смотрят, — откровенно сказал тот. — Не слепой же я. Как только проходишь — у них глаза в щёлки. Будто в тебе что-то такое видят, чего остальным не показывают.

Эльф почувствовал, как кожа между лопатками становится холодной.

— Говори, что слышал, — сказал он, не меняя выражения лица.

Стражник пожал плечами, сделал вид, что просто пьёт.

— Ходят слухи, — начал он неохотно, — что их жрец в дороге получил какое-то «видение» или знак. Мол, в этом городе есть тот, кто поднял руку на их брата. Не на жреца, не на идола, а на самого стража Стендара. А у них с этим… строго. Очень строго. Вроде как, по их словам, каждый, кто убил одного из их своих, получает… отметину. Не простую рану, не клеймо. Какую-то духовную дрянь. Обычные люди её не видят. А они — видят.

Внутри у Илвасиона всё на секунду провалилось.

Пыльная, темная комната, запах крови и железа, вязкий шёпот Молаг Бала, ловушка, в которой стены смыкаются не из камня и металла, а из выбора. Эйрик, стоящий напротив с поднятым мечом и виноватой, обречённой усталостью в глазах. Удар, выверенный, как в учебнике. Горячая кровь на руках. Тишина после.

«Страж Стендара должен умереть здесь, чтобы ты вышел», — сказал тогда безликий голос. Эльф зажал совесть и сделал то, что требовало выживание.

Он думал, что всё осталось там, в той комнате, которую он сам закрыл за собой. Но боги — особенно те, чьи жрецы молятся громко — редко позволяют таким вещам раствориться.

— Откуда ты знаешь про отметину? — ровным голосом спросил писарь.

Стражник скривился.

— Слышал, как один из них шептался с другим у ворот. Думали, что никто не рядом. Говорил: «Он помечен. Меч прошёл через нашего, значит, он носит знак. Мы видим его как уголь на светлой ткани». Ещё что-то про «бремя, которое нельзя нести в святом месте». Я не всё понял, если честно. Но глянут они на тебя охотно, это точно. Не на бандитов. Не на тех, кто по ночам людей режет. На тебя.

Эльф молчал. В горле сухо. В голове — тишина. Даже привычный внутренний циник не спешил комментировать.

— Скажу тебе честно, — продолжил стражник, понизив голос, — если у тебя правда был какой-то… случай… с их братством, лучше не шляться рядом. Они, может, и не могут ничего пока официально сделать, но такие типы умеют доводить дело до конца. Сегодня смотрят. Завтра начнут задавать вопросы. Послезавтра будут ждать, пока ты оступишься.

Илвасион медленно кивнул.

— Спасибо, — коротко бросил он и поднялся.

По дороге назад он поймал себя на том, что машинально держит руку чуть выше сердца. Всякий раз, когда вспоминал взгляд тех троих на площади, ощущал лёгкое покалывание именно там, в глубине груди, под кожей и рубашкой. Не боль. Больше похоже на едва заметный зуд.

Он остановился в переулке, прижался лопатками к холодной стене. Расстегнул верхние пуговицы, едва не разорвав их, стянул ткань вниз. Никаких знаков. Никаких шрамов, кроме старых. Кожа — обычная, бледная, с синеватыми прожилками вен.

Но когда он закрыл глаза, в воображении вспыхнуло другое. Не картинка, а ощущение. Как будто прямо над сердцем у него лежит чёрное пятно. Нечто вроде кляксы, впитавшейся в саму суть. Не символ, не руна, не знак. Позорный фрагмент чужой воли.

«Каждый убийца стража…»

Он сжал рубашку кулаком, чувствуя, как тянет ткань.

В ловушке Молаг Бала не было выбора, который можно было бы назвать правильным. Или они оба погибали там, превращаясь в игрушки даэдра, или один выходил, ступая по горлу другого. Стендар бы не одобрил ни один вариант, кроме третьего — умереть вместе, но красиво. Это было не в стиле Илвасиона. Не тогда. И не теперь.

Теперь за ним ходили люди, которые видели то, чего он сам видеть не мог.

Это был не просто риск. Это было напоминание. О том, что в этом городе у него уже есть долг: перед мёртвым стражем, перед богом, которого он не молился, перед теми, кто теперь смотрит на него глазами обвинителей.

Он поправил одежду, застегнул ворот так тщательно, будто мог спрятать отметку под плотной тканью. Вздохнул и пошёл дальше, в привычный маршрут — лавка, комната, бумаги, магистрат.

Но теперь всякий раз, проходя по площади или мимо ворот, он ловил взгляд очередного стража Стендара. И в этих взглядах была особая разновидность ненависти — не к эльфу, не к магу, не к талморцу. К тому, кто однажды уже доказал, что способен перешагнуть через их брата.

Для них он не был писарем.

Для них он был меткой.

Их меткой.

Живой мишенью, которая ходит по Маркрафту и делает вид, что всё ещё принадлежит только этому городу, а не чужому, жадному богу с железными руками.

В Маркрафте было то странное время суток, когда свет ещё не стал днём, но тьма уже перестала быть ночью. Сырой серый полумрак висел между домами, как промокшая ткань, и город выглядел не бодрым и не спящим, а выжатым. Эльф шёл вниз, к кузнице под крепостью, и каждый его шаг отзывался в камне привычным глухим эхом.

Он старался идти обычным шагом писаря, которому нужно «просто кое-что забрать по дороге». Но внутри всё было натянуто, как тетива. После появления в городе новых стражей Стендара он слишком остро чувствовал на себе любой взгляд.

У ворот крепости толпились люди: торговцы с документами, стража, несколько чумазых рабочих с подземных складов. Среди них — светлые плащи с медальонами, ненавистный символ, слишком чистый для этого города. Стендаровцы. Пара из них стояла чуть в стороне, обсуждая что-то с офицером стражи.

Таэлис опустил взгляд, как делал уже не раз, но чувствовал, что его заметили ещё до того, как он подошёл ближе. В воздухе что-то словно повернулось ему навстречу, как стрелка компаса к северу.

Он прошёл мимо, не меняя скорости.

Одно мгновение позволил себе поднять глаза.

Один из стражей смотрел прямо на него — тот же светловолосый, с каменным лицом и глазами, в которых не было ни тени сомнения. Ненависть там не полыхала, она лежала глубоко, холодная, как металл на дне колодца. Взгляд коротко скользнул по нему сверху вниз и задержался там, где под плащом билось сердце. Затем жрец отвернулся, будто отметил для себя уже известное, и вернулся к разговору.

Писарь прошёл, будто ничего не произошло. Но пальцы под складками плаща сами сжались вокруг рукояти жезла. Пока что это были только взгляды. В Маркрафте всё всегда начиналось со взглядов.

Кузница встретила его жаром, как всегда. После утреннего холода это было почти ударом. Горн полыхал ярко, раскладывая огнём тени по стенам, и казалось, будто сама крепость изнутри горит медленным, терпеливым пламенем.

Мастер был на месте. Как и положено шмату старого железа, он почти не менялся: тот же седой норд с руками, как из камня, и лицом, на котором вечный слой копоти давно стал второй кожей. Он стоял к входу боком, что-то подправляя в тисках.

— Жив, писарь? — не оборачиваясь, спросил он. — Я уж начал думать, что твой заказ придётся продавать кому-нибудь, кто хотя бы умеет ценить хорошую работу.

— Удивлён, что ты ещё жив, — ответил эльф, подходя ближе. — В таком количестве дыма и с твоим характером воздух должен был сгореть первым.

Кузнец хмыкнул и только после этого повернулся.

— Воздух — дело наживное, — отрезал он. — Вот арамит — другое дело.

Он провёл рукой по столу, отодвигая какие-то железки, и вытащил свёрток. Развернул.

На стол легла обычная на вид рубашка. Тёмно-серая, без украшений, без вышивки, без швов, кричащих о богатстве. Плотная ткань, аккуратный крой. Ничего особенного для любого глаза, привыкшего видеть под крепостью дорогих вельмож.

Но эльф ещё не успел коснуться её, а уже почувствовал разницу. Воздух вокруг рубашки был чуть тише, чем вокруг остального стола. Словно ткань не просто лежала, а занимала пространство осознанно.

— С виду — как хотел, — сказал кузнец. — Для чужих глаз — обычная одежда. Для местных — писарь, который не боится угольной пыли. Но внутри…

Он потрепал подол рубашки, выворачивая её частично наизнанку. Илвасион увидел второй слой ткани — более грубой, чуть темнее — и между ними редкую, но постоянную сетку тонких, почти неразличимых нитей. Если не знать, что искать, можно было принять их за случайные утолщения шва.

— Арамит, как договаривались, — пояснил норд. — Прошит в два слоя, крест-накрест, в нужных местах. Грудь, бока, ключицы, верх спины, низ живота. Плечи — немного, чтобы совсем не резало. Руки мало трогал, будешь ещё чернила проливать без моих инноваций.

Писарь провёл пальцами по внутренней сетке. Нити не кололись, не царапались. Они не ощущались как металл. Скорее как тонкая, упругая жила под тканью.

— И… алхимическая прослойка? — спросил он.

— Есть, — прищёлкнул языком кузнец. — Затащил одного знакомого варева-мешателя, заставил работать головой, а не пузом. Пропитал средний слой составом. В обычном состоянии — мягкий, гнётся. При ударе — схватывается и жестчеет. Не на вечность, на миг. Но этого часто достаточно, чтобы не умереть красиво.

Он хитро посмотрел на эльфа.

— Не проверял магией, — честно добавил. — Я в этих ваших искрах и светящихся шариках не разбираюсь. Но тот, кто пропитывал, шепчет, что слабые заклинания тоже чуть рассасываться будут. Сильные — прошибут, как молот стекло. Но от слабого огненного шара или ударной волны в упор, говорят, рубаха спасёт — ну, хотя бы кожу.

Илвасион взял рубашку целиком. На вид лёгкая. На деле — чуть тяжелее обычной, но не настолько, чтобы мешать. Вес был странно равномерным, будто ткань не имела центра тяжести.

— Примеряй, — распорядился кузнец. — Если сдохнешь от неудобства, лучше сделать это здесь, чем на совещании.

Эльф фыркнул, но послушался. Скинул верхний плащ, расстегнул свою старую рубаху, переоделся. Холод кузницы сменился теплом ткани. Рубашка села плотно, как будто его мерили под неё по костям. Ничего не давило, не тянуло, не поднималось комьями. Линии плеч, грудь, талия — всё легло странно точно.

Он поднял руки. Повернулся. Наклонился вперёд. Разогнулся.

— Поначалу будет тянуть в плечах, — предупредил кузнец, наблюдая. — Тело должно привыкнуть, что на нём сидит не просто тряпка. Но через пару дней перестанешь замечать.

— Сколько весит? — спросил эльф, больше по привычке, чем из нужды.

— Меньше, чем меч стражника, — отрезал норд. — Больше, чем твои надежды на мирную жизнь.

Он отошёл к стойке с оружием, взял копьё. Повернулся к эльфу с этим взглядом, от которого у обычных людей включается инстинкт бежать.

— Не вздумай, — заранее сказал Таэлис.

— Если я не попробую, ты всё равно найдёшь того, кто попробует, — спокойно ответил кузнец. — Лучше, если это буду я, а не кто-то, кто целится в печень.

Эльф хотел возразить, но остановился. Было в этом доводе болезненное, но честное зерно. Он сжал зубы, кивнул.

— Только не в сердце, — сухо сказал он.

— Не в сердце, — неожиданно серьёзно подтвердил норд. — Поворачивайся боком.

Илвасион встал полубоком, напряг мышцы. Мастер не стал размахиваться, как на войне. Удар был резким, коротким, намеренно злым, но не убийственным — как у человека, который точно знает границы. Копьё врезалось в бок рубашки с глухим звуком.

Мир на миг сжался в одну точку.

Ткань под ударом словно ожила: арами́тная сетка приняла силу на себя, перераспределила, алхимический слой поймал момент и стал твёрже. Эльф почувствовал, как удар не пробивает тело, а разливается по всему боку тупой, распластанной болью. Воздух вышел из лёгких рывком, но ноги удержались.

— Жив? — спокойно спросил кузнец, отводя копьё.

— Хотел бы сказать «нет», — выдохнул писарь, держась за место удара, — но, похоже, пока да.

Он осторожно прощупал бок. Кожа горела, как после сильного синяка. Но не рвалась, не хлюпала кровью.

— Кожа цела, — констатировал он.

— Рёбра будут петь, — согласился мастер. — Но лучше пение, чем дырка.

Норд провёл пальцами по ткани в месте удара. На поверхности был едва заметный след — не прореха, не разрыв, а чуть смятое пятно. Как след от пальца на глине.

— Видишь? — сказал он почти удовлетворённо. — Сработало. Ткань схватилась, нить держала, состав — тоже. Ещё два-три таких удара подряд — и придётся менять и рубашку, и тебя, но один-единственный… выдержит.

— А болт? — всё-таки спросил эльф.

— Болт я здесь проверять не буду, — резко отрезал кузнец. — У меня кузница, а не тир для самоубийц. Но по расчётам проткнуть насквозь будет сложнее. Остановить — не обещаю. Замедлить и ослабить — да. Иногда этого достаточно, чтобы ты добрался до укрытия, а не до алтаря.

Таэлис кивнул, медленно привыкая к тяжести нового ощущения на теле. Рубашка грела иначе, чем обычная одежда. Не согревала, а будто держала его в сетке, не давая распасться.

— В ней можно сидеть за столом, — сказал он, перекидывая плащ поверх. — Не выглядит странно?

Кузнец окинул его взглядом.

— Выглядишь как писарь, который перестал доверять людям, — усмехнулся норд. — В Маркрафте это называется «вошёл в возраст». Если никто не будет щупать тебя руками, ничего не заподозрят.

— Меня и так достаточно щупают взглядами, — мрачно заметил эльф.

— Про этих святош слышал, — с отвращением сказал мастер, углядываясь в угли. — Ходят, смотрят, считают, кому жить можно, а кого Стендар разлюбил. Если у тебя теперь есть рубаха, которая добавит пару лишних вдохов, когда они решат, что ты лишний… я своё дело сделал.

Он замолчал, вертя в пальцах молоток.

— Слушай, писарь, — неожиданно добавил норд, не поднимая глаз, — ты когда в следующий раз начнёшь лезть туда, где камень начинает думать, не забудь, что тело у тебя одно. Молиться ты, я вижу, не любишь. Хоть железо уважай.

— Я уважаю, — тихо ответил Илвасион, поправляя плащ так, чтобы рубашка не выделялась. — Не сомневайся.

Он достал мешочек с монетами, положил на край стола. Кузнец приподнял бровь.

— Мы же договаривались: как за поддоспешник и услуга, — напомнил он.

— Это и есть оплата за поддоспешник, — сказал эльф. — А услугу ты уже сделал. Просто ещё не знаешь какую.

Норд усмехнулся, но спорить не стал.

— Ладно, — коротко бросил он. — Уходи, пока я не решил проверить, как эта тряпка держит удар молота. Для чистоты эксперимента.

Таэлис только качнул головой и пошёл к выходу.

На границе жара и каменного холода он остановился на секунду, прислушиваясь к ощущениям. Рубашка сидела на нём как вторая кожа. Тяжеловато. С непривычки. Но ощущение уязвимости стало тише. Не исчезло — и не могло исчезнуть — но отступило на шаг.

Снаружи его снова встретил серый, сдавленный Маркрафт. Где-то наверху по лестнице поднимались те самые светлые плащи. Он заметил их краем глаза, поправил плащ, выпрямил спину и двинулся вперёд, как человек, на котором сегодня чуть больше стали, чем вчера.

Город по-прежнему хотел его смерти.

Но теперь между ним и этим желанием была тонкая, упрямая, арамитная рубашка.

Иногда вся разница в выживании — именно в таких мелочах.

Проулок был из тех, куда заходят либо по большой ошибке, либо по очень конкретному делу. Узкий, втиснутый между подпорной стеной и глухими задними стенами лавок. Камни под ногами скользили от вечной сырости, где-то в глубине журчала вода, не решаясь называться рекой. Илвасион шёл не спеша, держа папку под мышкой, жезл под плащом, а мысли — нарочно рассеянными. Слишком много глаз наверху, слишком много слухов вокруг. Иногда безопаснее выглядеть уставшим, чем настороженным.

Он услышал их раньше, чем увидел. Никакого шороха, никакого театрального звона металла. Просто знакомое до зубной боли ощущение, когда пространство сзади становится плотнее, шаги на долю секунды сбиваются с ритма, а воздух начинает делить людей на «прохожих» и «свидетелей». Здесь свидетелей не было.

— Илвасион Таэлис, — голос прозвучал ровно, без злобы, как начало молитвы. — Остановись.

Эльф не ускорился и не дёрнулся. Он сделал ещё два шага до того места, где проулок чуть расширялся, давая хотя бы намёк на свободу движения, только потом медленно обернулся.

Их было трое. Двое впереди, один перекрывал выход сзади, у поворота. Светлые плащи, медальоны Стендара, лица без лишних эмоций. Только цель. Тот самый светловолосый жрец, которого Илвасион уже приметил раньше, — теперь без маски вежливости. Рядом с ним — более молодой, с резкими чертами. Третий держался в тени, но руку на рукояти меча не прятал.

— Если это попытка обратить меня в веру, — тихо сказал писарь, — вы выбрали очень плохое место для проповеди.

— Ты помечен, — ответил светловолосый, будто не услышал. — Мы видим знак на твоём сердце. Ты убил стража Стендара. Ты несёшь бремя, которого не можешь понять, и продолжаешь ходить по городу, будто ничего не изменилось.

— Ваш бог не был в той комнате, — отрезал Илвасион. — И не он платил за выход.

— Ты мог умереть вместе с ним, — спокойно заметил молодой. — Ты выбрал жить. Значит, ты выбрал против нас. Ты знаешь, как это называется.

В его голосе не было истерики, только жёсткая, отточенная ненависть человека, у которого внутри осталась одна идея и ни капли сомнения.

Илвасион почувствовал, как внутри поднимается знакомый холод. Пальцы под плащом легли на жезл. Арамитная рубашка чуть натянулась на плечах, будто напоминая: к этому моменту он готовился, хочет он того или нет.

— Вы пришли арестовать меня? — уточнил эльф. — Или сразу судить и казнить?

— Кровь за кровь, — ответил светловолосый. — Это не суд, это равновесие. Стендар видит всё.

Молодой жрец шагнул вперёд. Движение было резким и выверенным. Лезвие сверкнуло из-под плаща, целясь ровно в грудь, туда, где, по их мнению, сидит метка. Илвасион дёрнул жезл вверх инстинктивно. Удар пришёлся прямо в рубашку. Ткань схватилась, нити приняли на себя сталь, арамитная сетка разнесла силу. Боль оказалась тупой, хлёсткой, как удар молотком, но не смертельной. Высокорожденного качнуло, но он устоял.

Этой доли секунды хватило, чтобы жезл оказался в руках.

Он ударил не заклинанием, а импульсом: короткий, плотный выброс силы, направленный в упор в атакующего. Магомеханический жезл коротко пискнул, внутри что-то щёлкнуло. Воздух между ними стянуло в тонкую линию, и молодого стража швырнуло назад, в стену. Тот ударился затылком о камень и съехал вниз, пытаясь поймать воздух, но пальцы скребли пустоту.

Они пошли одновременно. Один — с мечом, второй — с коротким топором, совсем не жреческим оружием. Металл свистнул в тесном воздухе. Илвасион отбил первый удар жезлом, чувствуя, как от вибрации звенят пальцы. Второй удар едва не достал шею — он ушёл вниз, подставляя плечо. Лезвие чиркнуло по плащу, не доставая плоти.

Он не был воином. Не умел красиво. Он умел жить.

Удар жезлом по колену — боковой, жёсткий, с упором. Коленная чашечка поддалась, светловолосый дёрнулся, теряя устойчивость. В этот момент второй подмёл уже ноги самому эльфу. На миг они все трое сплелись, как сломанный механизм. Илвасион не стал удерживаться, ушёл в падение сам, контролируя движение. Камень встретил бок болью, грудь отозвалась вспышкой там, где рубашка приняла первый удар. Но жезл он не выпустил.

Страж с топором рванул вперёд, замахиваясь сверху. Эльф не поднялся, вместо этого перекатился ему навстречу, ударяя жезлом по запястью. Хруст. Топор вылетел из пальцев, врезался в стену, сыпанули искры, будто и камень остался недоволен происходящим.

Пальцы эльфа нашли рукоять ножа на поясе второго стража раньше, чем тот успел сориентироваться. Лезвие вышло из ножен легко, как вытаскивают давно принятое решение. Удар был ближе к инстинкту, чем к мысли: снизу вверх, под рёбра, туда, где плащ не закрывал зазора в защите. Илвасион почувствовал сопротивление кожи, тонкий скрип металла о кость, горячий рывок. Страж всосал воздух, будто его ударили изнутри, глаза расширились. Эльф выдернул нож, не давая клинку застрять, и отпустил тело. Тот повалился на бок, зажимая рану, но уже слишком поздно.

Светловолосый поднялся. На лице у него не было шока. Только ярость, наконец прорвавшаяся сквозь камень.

— Ты повторяешь свою ошибку, — прохрипел он. — Сколько ещё ты надеешься пережить?

Илвасион не ответил. Во рту стоял вкус металла, хотя кровь была не его. Жезл дрожал в руке, просясь выдать новый импульс, но маг понимал: заряд не бесконечен, а этот человек не бросится, как тупой фанатик. Этот будет думать.

Сзади, у входа в проулок, зашевелился третий. Молодой, которого швырнуло в стену, пытался подняться, опираясь рукой о камень. Кровь стекала по волосам, но сознание ещё держалось.

«Если оставлю двоих, меня не оставят», — холодно мелькнуло в голове.

Светловолосый рванул вперёд без лишних кругов. Удар мечом был прямым, рассчитанным. Эльф ушёл в сторону, но не до конца: узость проулка оставляла мало места. Сталь скользнула по рукаву, цепляя кожу. Боль полоснула, но неглубоко. В ответ он ударил жезлом по руке, держащей меч. Снова хруст — на этот раз не перелом, а сорванная связка. Страж зарычал, перехватывая клинок другой рукой.

Дальше всё стало быстрым и грязным. Они сцепились почти вплотную. Плащи мешали, стены давили. Илвасион сам шагнул ближе, намеренно сокращая дистанцию: в тесноте длинный меч терял преимущество. Светловолосый понял это, попытался оттолкнуть его плечом, но эльф уже был внутри обороны.

Нож, украденный у второго, снова нашёл цель — на этот раз в шее. Не красивым дуговым взмахом, а прямым, злым уколом в гортань. С той техничной, хладнокровной решимостью, которая приходит к тем, кто уже раз выбирал между собой и чужой жизнью.

Жрец попытался уйти, но поздно. Лезвие вошло неровно, зацепив край позвонка. Горло хрипло захлюпало, кровь рванула наружу густой тёмной струёй. Страж захрипел, пытаясь вдохнуть, но вместо воздуха в лёгкие пошёл собственный голос. Глаза смотрели прямо в лицо эльфа — не с проклятием, а с потрясением. Затем потухли, как гаснет свеча под пальцами.

Илвасион оттолкнул тело, позволив ему рухнуть на камень.

Оставался третий.

Молодой у входа наконец поднялся на ноги. Шатаясь, держась за стену, но уже тянулся рукой к арбалету за спиной. В глазах — смесь шока, ярости и фанатичного огня. Арбалет выдернули, взвели почти автоматически. Илвасион увидел это движение, и в голове всё стянулось в одну линию: расстояние, скорость, угол. Арамитная рубашка могла выдержать болт. Могла. Но не обязана.

Страж поднял арбалет, целясь. Пальцы эльфа нашли на жезле нужный сегмент. Он дёрнул, переводя механизм в режим мощного выброса.

Они выстрелили почти одновременно.

Болт успел сорваться, но жезл сработал быстрее. Магомеханический импульс ударил в грудь стражника, подбросив его назад. Арбалет дёрнулся, стрелу унесло выше. Болт вскрыл каменную кладку над головой, осыпав писаря пылью и осколками. Грудь стража вдавило внутрь, как если бы её сжали гигантской рукой. Он ударился о стену и стек по ней, оставляя тёмную полосу.

Тишина в проулке наступила не сразу. Сначала звенела кровь в ушах. Потом на камень капала чужая жизнь. Потом стихло и это.

Илвасион стоял, тяжело дыша, чувствуя, как каждая мышца напоминает о себе болью. Арамитная рубашка жгла бок, словно её приложили к разогретому металлу. Рука, сжимавшая нож, мелко дрожала не от страха, а от перегруженной концентрации.

Шум города докатывался сюда глухим фоном. Но сквозь этот фон уже пробивалось другое: командные окрики, звуки шагов, тяжёлый ритм строя. Городская стража шла по соседней улице — то ли по своим делам, то ли на вызов, который он ещё не слышал, но который уже нависал над этим местом, как топор.

Он быстро оценил ситуацию. Трое людей в плащах с медальонами, с оружием. Двое с явными ножевыми ранами, третий — со сломанной грудной клеткой от магии. Три мёртвых стража Стендара в глухом проулке рядом с местом, где и без того уже слишком много шепчутся. Если их найдут здесь, а он будет стоять над ними, метка на сердце перестанет быть мистикой и превратится в приговор.

Эльф заставил себя двигаться.

Сначала подошёл к тому, кого ударил в живот. Рывком перерезал ремни, стянул плащ, свернул, отшвырнул подальше к стене. Рука сама потянулась к медальону, но он остановился. Не брать. Лишний трофей — лишняя улика. Нужно только убрать то, что кричит о принадлежности.

Потом он метнулся к светловолосому. Плащ слетел с тела, как лишний слой кожи. Лицо по-прежнему смотрело в никуда, рот приоткрыт, кровь застыла чёрной коркой на подбородке. Илвасион на мгновение задержался над ним. В этих остекленевших глазах вопросов больше не было, только застывшая уверенность человека, который не ожидал умереть в грязном маркрафтском проулке, как обычный бандит.

— Ты первый начал, — ровно сказал эльф, сам не понимая, кому именно он говорит — мёртвому, себе или тому, кто поставил метку. — И твой бог не пришёл.

Он оставил медальон на груди и перешёл к делу.

Внизу, у подножия стены, за гнилыми досками скрывался люк: узкая чугунная решётка, ведущая в канализацию. Илвасион замечал её раньше, по другим поводам. Тогда — как возможный путь отхода. Теперь — как яму для трупов.

Решётка поддалась не сразу. Ржавчина держала её упрямо, как старый приказ. Эльф вложил в рывок всё раздражение, всю усталость, всю ненависть к чужому богу, слишком уверенно лезущему в его решения. Металл скрипнул и вырвался, открывая тёмную дыру, откуда пахнуло гнилью, тухлой водой и давно смытой вниз жизнью.

Первым он подтащил того, кого ударил ножом в живот. Тело было тяжёлым, ещё тёплым, как плохо остывшее железо. Пальцы автоматически проверили пояс — ничего лишнего. Медальон он оставил. Страж Стендара уйдёт вниз со своим богом на шее. Тело с глухим всплеском исчезло в черноте. Вонь усилилась.

Вторым пошёл светловолосый. Лицо всё так же застыло в неверии, рот приоткрыт. Илвасион почти аккуратно протащил его к люку. На секунду его плечо дёрнулось — не от жалости, а от осознания: если бы тогда, в ловушке Молаг Бала, он сделал другой выбор, здесь сейчас лежал бы кто-то другой. Или никто.

Он столкнул тело вниз.

Молодого, с продавленной грудью, пришлось почти вталкивать, поднимая ноги, чтобы он прошёл в узкий проём. Когда тот исчез в провале, Илвасион на миг представил, как трое плавают внизу в нечистотах, цепляясь медальонами друг за друга. В голове холодно мелькнуло: «Вот твой жертвенник, Стендар. Маркрафтский».

Шаги стражи были уже близко. Голоса, смех, ругань. Они проходили неподалёку, не зная, что в двух шагах от них недавно пытались восстановить «равновесие». Илвасион вернул решётку на место, придавил её пяткой. Следы крови на камне он размазал подошвой, смешивая с грязью, пока они не стали частью старых, давно засохших пятен.

Он выпрямился, пригладил плащ, поправил ворот. Нож исчез в ножнах. Жезл занял привычное место в рукаве. Лицо приняло маску усталого писаря, которого вроде бы не касается ни политика богов, ни канализационная яма под городом.

Когда он вышел из проулка на улицу, отряд городской стражи уже миновал этот квартал. Один из солдат бросил на него беглый взгляд, увидел эльфа с папкой под мышкой, кивнул самому себе и забыл. Для них он по-прежнему был никем: писарь, магистратский червь, человек бумаг. Не тот, кто только что отправил трёх служителей Стендара в маркрафтскую канализацию.

В груди жгло от удара, рёбра ныли. Рубашка сделала своё дело, но тело не стало железом. Метка под кожей пульсировала тяжелее, чем раньше. Теперь к ней добавилась новая тяжесть: не только чужая кровь, но и понимание, что от Маркрафта ему теперь нужно не только укрытие, но и убежище.

Город шумел, жрал, дышал, как всегда. Просто теперь, помимо двемерского механизма под ним, в нём появилось ещё одно скрытое место, куда богам и людям лучше не заглядывать.

Глава 9

Бумаги были понятнее людей. Для Илвасиона цифры, печати, подписи следовали своей тупой, но честной логике. В отличие от магии. Магия в этих краях жила как будто по чужой прихоти, а высокоэльф должен был делать вид, что давно с ней на «ты».

Днём писарь сидел за столом, исправно подшивал отчёты, переписывал донесения, выверял формулировки распоряжений магистрата, не забывая держать лицо высокородного эльфа, который давно выше всего этого. Пальцы сами выводили витиеватые знаки, тело помнило движения. Память — нет. Когда взгляд чиновника цеплялся за незнакомый термин в докладе о перераспределении магических квот или приписке про учебный курс для послушников, внутри сжималось то самое человеческое «я», которое привыкло к подобным словам только в виде фанатских вики и меню навыков.

Снаружи маг-писарь оставался спокоен. Внутри — нет.

Настоящая работа начиналась, когда Маркрафт немного выдыхал, плесень вечернего тумана ложилась на камни, а коридоры крепости пустели. Сторожевая смена менялась, писари разбредались по своим комнатам, маги зажигали свечи в личных лабораториях или спускались в трактиры осторожно напиваться. Илвасион же оставался. Формально — чтобы закончить срочный сводный отчёт. С тем, кто добровольно остаётся за бюрократическим столом до ночи, не спорят. Его боятся и немного презирают.

Как раз то, что ему было нужно.

Когда очередной начальник покидал канцелярию и дверь за ним глухо захлопывалась, эльф сидел неподвижно, считая удары сердца. Потом поднимался, медленно, без спешки, как человек, который просто решил размяться и пройтись за очередной папкой. Стражники у дверей лениво скользили по нему взглядом, даже не всматриваясь. Высокоэльф-писарь. Свой. Скука. Никакой угрозы.

Он шёл не в спальню, а выше, по узкому винтовому проходу, где пахло пылью, затхлой известкой и старой бумагой. Там находился архив магических трактатов. Официально доступ туда имели только те, у кого в списке обязанностей слово «маг» значилось крупнее, чем «писарь». У Илвасиона — нет. Зато у него был ключ.

Не по рангу, разумеется. Просто человеческая привычка: если хоть немного разбираешься в системах, рано или поздно понимаешь, что любая система держится на ленивых руках. Архивариус, старый альтмер с вечно слезящимися глазами, однажды попросил эльфа «по доброте» переписать жалобу на неграмотного подмастерья. Илвасион переписал. Красиво, логично, с такими оборотами, что жалоба превратилась в маленький шедевр бюрократического садизма. Заодно писарь незаметно помог заполнить пару реестров. Под конец старик сам предложил: «Если понадобятся книги или доступ — обращайся. Я не молод, ступеньки даются тяжело». В какой-то момент архивариус перешёл на «ты». Ещё в какой-то момент один маленький, неприметный ключ в его связке стал сделанной копией в рукаве Илвасиона.

Дверь в архив открывалась тяжело, с раздражённым скрежетом, словно ей было неприятно пускать внутрь кого-то ещё. Внутри висел густой запах старой кожи, чернил и чего-то металлического, едва уловимого, как статическое напряжение перед грозой. Стеллажи уходили в темноту, лампы-пеналы горели тускло, по-двемерски рационально, ровным жёлтым светом.

Эльф закрывал за собой дверь, накидывал засов, проверял его руками, как человек, привыкший к замкам и кодам, а не к заклинаниям охраны, и только тогда позволял себе выдохнуть. Не вслух. Просто чуть глубже.

Полки были забиты томами в переплётах разной степени живучести. Сверху — свежие, аккуратные, с одинаковыми хребтами. Ниже — потёртые, с лопнувшими корешками, с выцветшими тиснёными символами школ: разрушение, изменение, изменение, изменение. Эта школа повторялась слишком часто, как многолетняя мания.

Илвасион уже знал, чего искать. Не трактаты для мастеров с формулами на десять строк и самодовольными предисловиями о «предполагаемом знании читателем базиса». Базиса у него не было. Было тело, помнящее, как держать перо и чашу с вином, и мозг, который помнил школьную физику и банальные фэнтези-клише. Поэтому таморец искал то, что сами маги считали недостойным серьёзного внимания: учебники для младших. Базовые курсы для тех самых послушников, на которых взрослые смотрели, плохо скрывая скуку.

Тумбочка в углу, почти рядом с ведром и тряпкой. Там держали «вспомогательные материалы». Туда никто не лез. Стыдно.

Маг вытащил очередной том, обтёр пыль о рукав, посмотрел на название: «Начальные упражнения по фокусировке потоков для одарённых при магистрате Маркрафта». Скучно оформлено, без картинок, с маленьким, стремящимся экономить место шрифтом. Идеально.

Он вернулся к столу, зажёг ещё одну лампу, сдвинул папки так, чтобы при внезапно открывшейся двери любой увидел сверху отчёты, а не магический текст. Книга легла между ними, как ещё один скучный реестр, только вместо цифр — схемы колец, спиралей и стрелок.

Алфавит тело «читало» легче, чем мозг понимал. Глаза эльфа бежали по строкам, выхватывая знакомые, но всё ещё чужие конструкции. «Поток», «опора», «сопротивление среды». В другом мире это звучало бы как что-то из учебника по электротехнике. Здесь — серьёзная магическая теория. Илвасион невольно усмехнулся, поймав мост между двумя вселенными, и тут же подавил едва заметное движение губ. Если бы кто-то сейчас вошёл, ему хватило бы и этого, чтобы начать задавать неправильные вопросы.

Писарь читал про себя, без звука, едва двигая губами. Это было почти унизительно: высокоэльф, который шепчет буквы. Он заставлял себя делать вид, что просто сверяет формулировки. Внутри же по привычке переводил на свой язык: «Сначала нужно научиться чувствовать разницу между своим телом и тем, что течёт вокруг. Между собственным теплом и тем, что остаётся в камне, в воздухе, в чужих руках». Прекрасно. Медитация уровня «вдохните, выдохните и представьте, что вы — дерево».

Он закрыл глаза и положил ладонь на холодный деревянный стол. В Маркрафте влажность вползала во всё: в стены, в бумагу, в кости. Под пальцами дерево было шероховатым, занозистым. Илвасион пытался почувствовать то, о чём писал автор: «естественный фон». Без называния. Просто как шум в старой офисной проводке. Сначала — ничего. Потом — слабое жжение где-то у запястья, будто он долго опирался на край стола. «Это ты, идиот», — сухо отметил про себя бывший человек. Но вместе с этим появилась ещё одна нота. Не тепло и не холод. Напряжение.

Таморец сосредоточился, отметая привычку анализировать. Не думать словами. Просто фиксировать. По нервам прошла странная вибрация. Не боль, не озноб. Скорее, как будто в крови зашуршал мелкий песок.

Так. Значит, тело помнит. Или мир слишком настойчив, чтобы его можно было игнорировать.

Он открыл глаза, ещё раз пробежался по строкам: «Не пытайтесь сразу менять мир. Прежде чем управлять, нужно научиться не тонуть». Прекрасный совет. Для всего.

Первое упражнение было банальным: свет. Маленький, контролируемый шарик, который послушные ученики вызывают на ладони, чтобы порадовать наставника. В его прежнем мире это выглядело бы как дешёвый фокус со светодиодом. Здесь — первая ступень. Илвасион поджал губы, посмотрел на свою руку. Тонкие пальцы, длинные, нервные. Эльфийская эстетика. Внутри — человек, который последний раз держал в руках что-то «магическое» только в виде настольной игры.

Маг вытянул ладонь над столом, убрал в сторону бумаги, чтобы не поджечь пометки, если вдруг что-то получится слишком хорошо. Вдох. Выдох. Книга советовала представить, что поток собирается в центре ладони, как вода в чаше. Илвасион представил не воду, а свет диода, короткое замыкание, которое нужно удержать, чтобы не сорвало всю сеть. Образ оказался ближе.

Где-то в груди что-то дрогнуло. Он попробовал чуть-чуть подтолкнуть это вниз, к плечу, к локтю, дальше. Песок в крови ожил. По коже пробежали мурашки. Пальцы слегка задрожали. На ладони ничего не происходило. Тишина. Пустота. Только возбуждённое сердце и странное ощущение, что рука нависла над пропастью.

— Ну же, — шепнул эльф, забывшись, и тут же прикусил язык.

В этот момент над кожей вспыхнул слабый, грязно-жёлтый огонёк. Не шарик. Скорее, пятно света, колеблющееся, как лампа с почти прогорающей нитью. Оно держалось пару секунд, дрожало и с тихим, оскорблённым шипением рассыпалось в воздухе, оставив в ладони тупую боль.

Илвасион медленно выдохнул, чтобы не закашляться. Пальцы ломило, как после долгой работы за клавиатурой. В глазах чуть плыло. Но факт оставался фактом: оно сработало.

Первый инстинкт мага — обрадоваться. Второй, более полезный для выживания писаря, — оценить риски.

Если он будет прогрессировать слишком быстро, кто-то спросит, почему до этого «талантливый молодой маг» не демонстрировал подобного. Если слишком медленно — спросят, почему его вообще держат в магистрате. Значит, развитие нужно было встраивать в уже существующую картину. Будто он игнорировал часть учебной программы, а теперь, после пары громких дел, вспомнил, что магия — не только для записей в отчётах.

Илвасион вернулся к книге. Поля были пустыми, девственно аккуратными. Это раздражало. Таморец взял перо, обмакнул в чернильницу и начал делать пометки мелким, почти невидимым почерком между строк. Не заклинания. Ассоциации. Стрелочки, привычные схемы: «поток — как ток», «опора — как сопротивление». Если кто-то и заглянет в эту книгу, он увидит странные, сухие комментарии и решит, что их оставил очередной маг-интеллектуал, которому скучно от «простых упражнений».

За дверью послышались шаги. Глухие, тяжёлые, с металлическим акцентом доспехов. Эльф ловко задвинул книгу под стопку реестров, сверху сдвинул ведомость о потреблении свечей и песка в канцелярии. Лампу повернул так, чтобы свет падал именно на неё. Сам выпрямился, принял позу скучающего писаря, который умирает над цифрами.

Ключ в замке не повернулся. Шаги просто прошли мимо. Тяжесть стихла. Где-то далеко хлопнула другая дверь. Илвасион заметил, что кисть всё ещё напряжена, пальцы впились в перо так, что костяшки побелели.

— Паранойя, — тихо сказал маг уже осмысленно. — Хорошо. Значит, жив.

Он позволил себе ещё пару минут на чтение: раздел о том, как не оставлять лишних следов при использовании магии в закрытых помещениях. Особенно — следов в эфире, которые чувствуют опытные мастера. Здесь теория была едкой, честной: «Не думайте, что вас не заметят. Вас заметят. Вопрос в том, посчитают ли достойным внимания».

Илвасион дочитал абзац, запомнил формулировку и усмехнулся. Это было не только о магии. Это была идеальная инструкция по выживанию в любом бюрократическом аду.

Когда эльф наконец вернул книгу на место, тщательно поставив её ровно туда же, откуда взял, и вышел в коридор, ночь уже плотно обняла Маркрафт. В узких бойницах чернели пустые лезвия неба, внизу гудел город: ругань, смех, звон металла, короткие вспышки факелов. Таморец шёл по каменному проходу, чувствуя под пальцами слабое послевкусие света, который появился и умер на его ладони.

Магии он по-прежнему знал меньше, чем любой сопливый ученик на первом курсе. Но теперь у Илвасиона была ещё одна линия в личной бухгалтерии: «первый шаг сделан». И ещё одна задача: учиться так, чтобы никто не догадался, что внутри высокомерного эльфийского черепа сидит человек, который всего лишь не хочет в этом мире сдохнуть преждевременно и без смысла.

У дверей в канцелярию писарь автоматически поправил мантию, выровнял складки, вытер с пальцев невидимые чернильные пятна и вернул на лицо маску лёгкой, уставшей от всех и вся надменности. Когда стражник поднял взгляд и кивнул ему, Илвасион ответил так, как должен был ответить любой уважающий себя таморец: коротким, холодным движением подбородка.

Внутри, под кожей, продолжал шуршать песок. И это был единственный звук, которому он сейчас доверял.

Маркрафт сам подсовывал людей тем, кто умел смотреть. Большинство предпочитало не смотреть: так легче жить. Илвасион же привык считать. Если в уравнении слишком много неизвестных, всегда найдётся кто-то, кого можно превратить в переменную.

Первым был мальчишка у ворот. Сутулый, грязный, лет десяти, хотя по глазам было видно, что жизнь успела пройтись по нему так, что и на пятнадцать потянет. Он бегал между повозками, хватал за поводья лошадей, предлагал «подержать», пока возница расплачивается с пошлинами. Воровать не смел — здесь за это били быстро и громко. Но постоянно был рядом со стражей, с писарями, с теми, кто говорит, ругается, жалуется. То есть там, где сходятся потоки информации.

Эльф заметил его не сразу. Сначала — по привычке, как движущуюся помеху. Потом — как помеху, которая повторяется ежедневно. Через неделю таморец уже знал, во сколько мальчишка появляется, когда исчезает, как часто меняет тряпьё, чтобы не так бросаться в глаза.

В один из дней писарь задержался у ворот нарочно. Сделал вид, что застрял с каким-то путаным документом о доставке угля, задавал стражнику уточняющие вопросы, от которых у того краснели уши. Мальчишка мельтешил рядом, как обычно, пока не заметил, что высокоэльф никуда не спешит. Потом подскочил к нему, как к любому, на ком мантия сидит чуть лучше, чем на среднем горожанине.

— Господин, — тон у пацана был выученный, без заискивания, но с нужной долей податливости. — Лошадь подержать? Бумаги донести?

Илвасион посмотрел на него так, как полагается смотреть высокоэльфу на человека, которому не положено смотреть ему в глаза. Сверху вниз, медленно, с лёгким оттенком скуки. Под пальцами шуршала папка, в голове складывалась схема.

— Ты здесь каждый день? — спросил писарь.

Мальчишка смутился, чуть отступил, не понимая, к чему это.

— Почти, господин.

— «Почти» — это когда?

Тот замялся, потом честно выдал:

— Когда не болею. И когда не гонят.

Честность — не от хорошей жизни. От того, что врать высокоэльфу страшнее, чем сказать правду. Илвасион кивнул.

— Будешь держать лошадь у тех, кто въезжает с востока, и запоминать, кто ругается громче всех. Особенно если ругань про налоги, про стражу или про магистраты.

Мальчишка моргнул, не поняв.

— Зачем запоминать, господин?

— Затем, что я буду спрашивать, — спокойно ответил эльф. — И иногда давать тебе за это деньги. Или еду.

Слово «еда» сработало лучше любого заклинания. Глаза дернулись, зрачки расширились. Паренёк попытался спрятать реакцию, но в таком возрасте это почти невозможно.

— Не нужно никуда бегать, — добавил писарь, заметив, как тот уже мысленно готовится к поручениям. — Просто делай то же самое, что делал, и немного внимательнее. Справишься?

Мальчишка решился на полушаг вперёд.

— Да, господин.

Илвасион достал из рукава небольшую чистую монету и положил ему в ладонь так, чтобы стража не увидела. Их глаза были направлены на повозки, не на грязных пацанов.

— Это за вчера, — сказал маг. — Завтра посмотрим, стоит ли платить за сегодня.

Мальчишка кивнул слишком часто, слишком резко, прижимая монету к груди, как талисман. Эльф уже шёл дальше, когда услышал за спиной шёпот:

— Спасибо, господин эльф.

Не потому, что благодарность была важна. Потому, что он сам придумал, как называть его за глаза. Это было полезно знать.

Таких, как этот мальчишка, в Маркрафте было много. Город слоился не только по этажам, но и по людям. Наверху — чиновники, маги, торговцы. Ниже — ремесленники. Ещё ниже — те, чьи имена никто не записывал. Дети, бродяги, те, кто живёт возле стен и под ними.

В подворотне у рынка всегда сидела женщина с платком, который давно превратился в серую тряпку. Она просила не деньги, а хлеб, иногда — объедки. Люди бросали ей крошки совести, отворачивались и шли дальше. Илвасион проходил мимо три дня, прежде чем заметил главное: она слушала. Глаза у нищенки были мутные, но не слепые. Она слышала разговоры, шёпот торговцев, ругань стражи, новости о прибытии караванов.

На четвёртый день эльф остановился, бросил ей в чашку пару монет. Не слишком много, чтобы не привлекать внимания, но достаточно, чтобы металлический звон прозвучал громко.

— Благодетель… — начала она стандартной песней, но писарь поднял руку.

— Сколько сегодня было людей в чёрно-красных плащах? — спросил он. — С эмблемой молота на пряжке.

Женщина моргнула. Секунда — и память включилась.

— Трое с утра, господин, — хрипло ответила она. — Двое к полудню. Ещё четверо ближе к вечеру. Те, что к вечеру, заходили к мяснику. Брюзжали, что мясо не свежее. Один говорил, что «с такими поставками культа не прокормить».

Нищенка смолкла, осознав, что сказала что-то лишнее. Илвасион будто бы не придал значения последней фразе, хотя внутри ворочалось неприятное узнавание: слово «культ» в Маркрафте никогда не было нейтральным.

— Ты хорошо слышишь, — заметил таморец.

— Города не видно, — спокойно ответила она, коснувшись рукой платка. — Хоть слух пригодится.

Эльф положил ещё одну монету. Тяжелее.

— Если услышишь, что кто-то ищет меня, — Илвасиона, писаря магистрата, — сообщишь мальчишке у восточных ворот. Мальчишку зовут как?

— Дан, господин, — не задумываясь ответила она. — Его все гонят. Он вечно под ногами.

— Вот и пусть будет под ногами дальше, — сухо сказал маг. — А ты слушай. Я не буду приходить каждый день. Но если приду и услышу что-то полезное, монет будет больше.

Она коротко кивнула, прижимая чашку к груди. Простая сделка. Нищенка даже не поняла, что с этого момента у неё появился хозяин. Ей казалось, что это просто удачный день.

Дальше всё выстраивалось само. Одно решение цеплялось за другое, как шестерёнки в двемерском механизме. Эльфу нужно было лишь дать системе пару толчков.

В переулке между трактиром и лавкой травника тусовалась стая подростков: слишком взрослых для детской жалости, слишком молодых для серьёзной работы. Они бегали курьерами, носили воду, иногда чистили сапоги. Вечером дрались друг с другом из-за места у кухни. Илвасион выбрал самого дерзкого: худощавого парня с острым лицом и шрамом через бровь. Тот слишком громко смеялся, слишком резко двигался. Таких часто либо ломают, либо покупают.

Таморец сел за столик у окна трактира, заказал чашу дешёвого вина и сделал вид, что погружён в бумаги. На самом деле он смотрел на отражение в мутном стекле. Ждал, пока парень сделает то, что делают все такие: попытается заработать лишнюю монету на «случайной услуге».

Тот не подвёл.

— Господин, — голос у подростка был сиплый, сорванный. Курил, пил, кричал. — Что-то принести? Передать? Тут иногда запирают не вовремя…

Илвасион поднял взгляд. Их глаза встретились в отражении. Мальчишка чуть дёрнулся: не ожидал, что эльф смотрит на него уже давно.

— Можешь передавать? — уточнил писарь. — Быстро?

— Быстрее всех, — самоуверенно отрезал тот.

— Тогда принесёшь мне нечто другое, — сказал маг. — Список.

Подросток прищурился.

— Какой список?

Илвасион достал из папки чистый лист, быстро начертал несколько колонок, как привычно делал в отчётах: «Имя», «Где бывает», «С кем говорит», «Что пьёт». Подвинул лист к нему.

— Сегодня вечером запомнишь тех, кто садится ближе всего к этой стене, — эльф указал на участок зала. — Завтра утром расскажешь мне, что сможешь о них сказать. Они часто здесь? С кем приходят? Уходят ли трезвыми? Если не справишься — скажешь честно.

Парень фыркнул.

— Это легко.

— Легко — покажешь, — Илвасион пододвинул ему маленький мешочек с монетами, но не отпустил. — Только одно: ты не говоришь никому, что работаешь на кого-то из магистрата. Если спросят, скажешь, что просто подслушиваешь ради интереса. Ты ведь и так это делаешь.

Подросток смутился, но кивнул. Эльф отпустил мешочек.

— Как тебя зовут? — спросил писарь.

— Тар, — буркнул тот.

— Хорошо, Тар. Завтра в это же время. И не пытайся придумать, чего не было. Я отличаю.

Сеть росла не за счёт больших шагов, а за счёт множества маленьких. Женщина у рынка слушала базар и ворчание стражи. Дан крутился у ворот, ловя ругань возниц и купцов. Тар подслушивал тех, кто считал себя достаточно осторожным, чтобы говорить в трактире громче шёпота. Ещё пара нищих возле храма Стендара знали, как часто заходят новые стражи и с каким лицом выходят. Один бродяга у канализационных люков слышал, кто и когда поздно ночью ходит «облегчаться» ближе к воде, чем к отхожему месту. Никто из них не думал, что работает на кого-то. Они просто хватались за любую возможность получить кусок хлеба, монету, тёплый угол.

Высокоэльф никогда не говорил им: «Ты мой человек». Не давал клятв, не требовал. Он просто задавал вопросы и платил. Иногда даже за то, что его не устраивало. Небольшая переплата за честность формировала привычку говорить правду. Ложь маг наказывал без демонстративной жестокости: просто переставал давать задания. В городе, где каждый день нужно искать, чем наполнить желудок, забытый благодетель становился наказанием сам по себе.

В магистрате всё оставалось прежним: Илвасион приносил отчёты, проверял сводки, разбирался с жалобами. Когда к нему приходили с очередной просьбой «повлиять» на чей-то налог или разрешить кому-то торговлю на удобном месте, писарь вчитывался в имена, а в голове двигались уже знакомые фигуры. Купец, которого вчера обматерили у восточных ворот. Стражник, который слишком громко смеялся в трактире. Полукровка, которого выгнали с шахты и который теперь шатался у рынка.

Иногда эльф незаметно менял формулировки. В одном месте задерживал подпись. В другом — ускорял. В третьем — добавлял одну безобидную строчку: «при участии наблюдающего писаря». Так у него появлялся формальный повод оказаться там, где уже были его «случайные» свидетели.

Они привыкали к Илвасиону, как к части городского пейзажа. Высокий эльф с вечной папкой, который иногда задаёт странные вопросы и иногда платит. Никто не складывал эти эпизоды в целое. Слишком мелкие куски, слишком разрозненные. Чтобы увидеть узор, нужно было смотреть сверху. Этим занимался маг-писарь.

Вечером, вычерчивая очередные линии в собственных заметках, он видел, как город на бумаге постепенно превращается в сеть. Улицы, рынки, трактиры, ворота, храм, шахты. Маленькие кресты там, где сидели или ходили его немые свидетели. Кружки — там, где часто пересекались люди, о которых Илвасион слышал из разных источников. Линии — возможные пути.

Это ещё не была полноценная шпионская сеть. Пока нет. Скорее, система датчиков, вынесенных в разные углы. Они не понимали, что подают сигналы одному центру. Им и не нужно было понимать.

Однажды Дан, запыхавшийcя, влетел к нему в канцелярию, забыв, что сюда обычно не бегут, а входят.

— Господин! — выдохнул мальчишка, чуть не налетев на стол. — Простите… только что у ворот люди Стендара… они спрашивали…

Стражник у двери уже собирался прогнать его, но Илвасион поднял руку.

— Пусть говорит, — бросил писарь. — Чем быстрее, тем меньше помешает работе.

Стражник недовольно скривился, но отступил. Дан пересказал коротко, скомканно, но по сути: новые стражи интересовались «странным эльфом, слишком часто шаставшим по ночам». Описания было недостаточно, чтобы связать их с конкретным таморцем. Но достаточно, чтобы Илвасион понял: круг сжимается.

— Хорошо, — сказал маг и бросил мальчишке монету. — Если будут спрашивать ещё, слушай, но не отвечай. Ты меня не знаешь. Ты просто мальчишка у ворот.

Дан кивнул, сжал монету и исчез, как мышь в щели. Стражник фыркнул.

— Зачем вы их терпите, господин? — пробормотал он. — Воняют, мешаются…

— Они дешевле, чем дополнительные патрули, — спокойно ответил писарь, не поднимая глаз от бумаги. — И иногда полезнее.

Стражник не понял. Это было к лучшему.

По ночам, возвращаясь в свою комнату, Илвасион иногда думал о том, насколько далеко можно зайти, выстраивая такие сети. В мире, откуда он пришёл, подобным занимались спецслужбы, корпорации, те, кто привык считать людей ресурсом. Здесь он делал то же самое, только вместо камер наблюдения — глаза голодных детей. Вместо архивов прослушки — память тех, кому больше не о чем помнить.

Разницы, по сути, не было.

Высокоэльф не испытывал по этому поводу ни особого восторга, ни особой вины. Был лишь холодный расчёт: у него нет клана, нет своих людей, нет армии. Есть только мозг, пара технологий и несколько монет в кошеле. Если мир вокруг настроен на то, чтобы тебя сожрать, глупо отказываться от зубов, которые сам же мир подставляет.

Когда через пару недель женщина у рынка вполголоса сказала:

— Твои друзья в плащах сегодня ругались. Говорили, что в городе появились «уши», о которых никто не знает. Кто-то им мешает.

Илвасион лишь кивнул.

— В Маркрафте у всех есть уши, — спокойно заметил эльф. — Просто некоторым они достались чуть лучше.

Глава 10

Боевая магия в учебнике называлась осторожно: «прикладные защитно-ударные конструкции». Илвасиона это формулировка только раздражала. В отличие от местных, он слишком хорошо понимал, что все аккуратные слова рано или поздно сводятся к одному: кого-то будет рвать, ломать и жечь, а кто-то останется стоять.

Писарь сидел за столом в своей комнате и в третий раз перечитывал раздел о простейших щитах. Текст был сухим, почти канцелярским: «Сфокусированная плоскость сопротивления, формируемая перед телом мага, принимает на себя удар, перенаправляя или рассеивая его». На полях уже появились его мелкие пометки: «вектор», «угол», «опора в корпусе, не в локтях», «не пытаться держать весь удар руками». Высокоэльф не любил, когда сила проходила через слабое звено.

Тело в этом мире помнило другое: театральные жесты, плавные линии, заложенные в эльфийскую школу как часть эстетики. Илвасиону эстетика была не нужна. Ему нужно было, чтобы печати превращались в автоматические реакции, как когда-то пальцы сами находили нужные клавиши.

Он поднялся, отодвинул стул, проверил щель под дверью. Свет не должен был бросаться наружу слишком резко. Таморец задул одну свечу, оставил только лампу у стены и маленькую двемерскую капсулу на столе, дающую ровный, тусклый свет. Этого хватало, чтобы видеть собственные руки.

На странице было нарисовано несколько вариантов печати щита: классическая — ладони вверх, пальцы сомкнуты; вариант для продвинутых — одна рука перед собой, другая у груди; боевой — когда маг держит воображаемую грань чуть под углом, чтобы удар скользил, а не ломал.

Илвасион выбрал последний. Остальное было пустой тратой времени.

Он встал так, чтобы между ним и стеной оставалось пару шагов, и вытянул руку вперёд. Пальцы эльфа лёгко дрогнули, пытаясь сложиться в привычное эльфийское движение — плавное, изящное. Маг заставил их слушаться себя, а не чужую память. Большой палец лег к основанию мизинца, указательный и средний чуть выпрямились, безымянный зацепил воздух по диагонали. Вторая рука встала ближе к груди, как дополнительный упор.

Он несколько раз повторил движение всухую. Без потока. Только печать. Медленно. Быстро. С закрытыми глазами. Память тела буксовала, путалась, пыталась вернуться к заученным, но не прожитым эльфийским фигурам. Каждый раз, когда пальцы скользили в сторону красоты, а не функциональности, Илвасион останавливался и начинал заново.

В мире, откуда он пришёл, ему уже доводилось переучивать моторные привычки. Руки помнили одно, мозг требовал другого. Ничего нового. Только теперь за ошибка могла стоить не сорванного проекта, а вылетевшего ребра.

Когда жест стал устойчивым, маг прикрыл глаза и осторожно подтянул к ладони тот же хрупкий поток, что недавно превращался в свет. В груди снова шевельнулся песок, кровь отозвалась вибрацией. Таморец представил не сферу, а плоскую поверхность, тонкую, как лист металла, поставленный на ребро. Не перед собой и не вплотную к коже, а чуть в стороне, под углом, как бы между ним и воображаемым ударом.

Воздух дрогнул. Ничего не вспыхнуло, не засветилось. Но когда Илвасион попытался осторожно ткнуть в пустоту пальцами левой руки, там, где видел щит, они встретили слабое сопротивление, как натянутую паутину. Плёнка тут же лопнула, разошлась, оставив в пальцах знакомое онемение.

— Слабо, — вполголоса произнёс он, уже не по привычке, а как сухую констатацию.

Эльф повторил печать. Ещё. И ещё. В какой-то момент руки начали гореть тупой, вязкой болью, как мышцы после слишком долгого письма. Он остановился, встряхнул кистями, прошёлся по комнате, чтобы кровь разошлась, потом вернулся к столу, посмотрел на страницы о «перераспределении усилия через корпус».

Книга советовала «откликаться всем телом». Сказано красиво, написано дурно. Илвасион мысленно вычеркнул пафосные обороты, оставив суть: не держать щит на одной руке. Включать плечи, спину, ступни. Стоять так, чтобы удар не свалил, даже если магия сорвётся.

Он отодвинул коврик, оставив голый каменный пол, и встал шире, как в стойке, которую когда-то показывали в банальном ролике про самооборону. Правая нога чуть впереди, левая на полшага сзади, носки врозь. Тяжесть не на пятках, не на пальцах, а в центре. Теперь печать ложилась иначе: тело уже было готово к толчку.

Когда в очередной раз перед ним возник невидимый, но ощутимый слой сопротивления, эльф, не разжимая пальцев, резко толкнул его плечом, будто пробуя на прочность. Волна «плёнки» дрогнула, как натянутая ткань. На секунду показалось, что она выдержит, потом щит снова развалился, ударившись о него же слабым откатом.

— Ладно, — сухо выдохнул он. — На сегодня щит — до уровня не умереть с первого удара.

Боевой раздел дальше предлагал «начальную репульсию» — короткий толчок силой, чтобы сбивать противника с ног или отбрасывать оружие. Илвасион отложил этот пункт в сторону. Бить силой, которую не умеешь держать, — лучший способ улететь вместе с врагом.

Он перелистнул страницу и остановился на простейшем боевом импульсе. Не «огненный шар», не показательное зрелище, а концентрированный, короткий сгусток силы, способный отбросить или проломить. В рисунках печат это выглядело как комбинация уже знакомых элементов: направление, опора, точка выхода.

Писарь подошёл к стене. Камень был шершавым, с мелкими трещинами. Он нашёл участок, где раствор и так пошёл сеточкой, и на всякий случай тихо провёл по линии ногтем, запоминая, где можно позволить себе ошибку.

Боевой жест требовал одной руки. Пальцы складывались иначе: три собраны, два — как прицельная направляющая. Илвасион несколько раз повторил печать в воздухе, пока движение не стало прямым, строгим. Без грации. Напоминало скорее сухой указующий жест, которым недовольный начальник отправляет подчинённого вон.

Он подтянул поток. На этот раз не к ладони, а к линии от локтя до кончиков пальцев. Внутри словно включили короткий гудящий провод. Эльф задержал дыхание, удерживая напряжение, и в последний момент, когда казалось, что силу начинает ломать внутрь, рывком «выстрелил» в камень.

Никакого света. Никакой эффектной вспышки. Только глухой, странный звук, как будто воздух хлопнул сам по себе. На стене осталась едва заметная вмятина, а по руке от запястья до плеча прошла хлёсткая боль. Пальцы на мгновение свело, пальцы сжались сами собой.

Илвасион принял эту боль спокойно. В другой жизни он ощущал похожее после ударов током от неисправной техники. Здесь добавлялся только привкус чуждой силы, режущий внутренности, как холодный нож.

— Слишком много, — отстранённо отметил маг, массируя предплечье. — Слишком резко.

Он повторил печать, на этот раз собрав поток не до конца, почти в половину. Импульс получился слабее, но уже управляемый. Камень лишь чуть осыпался пылью, зато рука выдержала.

Так и шло: шаг вперёд, полшага назад. Писарь старательно ловил момент, когда сила ещё слушается его, а не пытается прорваться через кости. В какой-то момент пальцы начали сами находить нужный угол, запястье — выбирать правильную линию. Тело, привыкшее к перу и жезлу, осторожно принимало новую задачу.

В какой-то момент Илвасион поймал себя на том, что перестал смотреть на страницу. Печать закрепилась где-то глубже, в связке мышц, в памяти ладони. Он несколько раз выстрелил вслепую, в разные точки стены, меняя расстояние. Каждый раз камень отвечал новым рисунком трещин.

Когда плечо окончательно заныло, эльф остановился. Этого было достаточно, чтобы в бою не выглядеть полным дилетантом. Этого было мало, чтобы выжить, если на него всерьёз пойдут те, у кого за спиной годы тренировок.

Закреплять печати только в комнате было глупо. Тело должно было учиться держать их в движении, с другой позицией, с другим воздухом. Илвасион заранее знал, где продолжит.

Ночью, когда крепость затихла, писарь спустился в технические тоннели. Дежурный страж при входе лениво махнул рукой, увидев знакомого эльфа с папкой и лампой.

— Опять эти ваши перепроверки, господин? — пробурчал он.

— Если кто-то рухнет в шахту из-за плохо закреплённого люка, виноваты будем мы, — ровно ответил Илвасион. — Я предпочитаю, чтобы падали только те, кто действительно заслужил.

Страж усмехнулся, не пытаясь понять, что именно имел в виду маг, и отвернулся.

Внизу тянуло сырым железом и камнем. Вентиляционные ходы двемерского узла дышали слабым, равномерным теплом. Илвасион шёл по узкому коридору, пока не нашёл небольшое расширение, где стену давно подмыло влагой. Здесь его импровизированный тир никого не заинтересует.

Он поставил лампу на выступ, бросающую тусклый круг света, и встал так, чтобы под ногами не было рыхлого мусора. В тоннеле урчали где-то глубже механизмы двемерских конструкций, отдаваясь в камне глухой вибрацией. Это даже помогало: тело включалось иначе, когда рядом шла чужая, огромная машина.

Эльф начал с печати щита. Сначала — плавно, медленно, прислушиваясь, как вибрация узла пересекается с его собственным потоком. Затем — быстрее, с шагом вперёд, с поворотом корпуса, как если бы удар летел сбоку. Щит вставал не идеально, но уже в нужном месте, не закрывая ему обзор и не мешая движению ног.

Он шагнул влево, поднял руку, дал импульс в воображаемое плечо противника. Камень послушно принял удар. Воздух снова глухо хлопнул, на полу посыпалась пыль. Илвасион чуть сместился, представляя, как щит скользит с линии удара меча, а импульс выбивает почву из-под чужих ног.

Печатей становилось всё больше. Простые — на свет, щит, толчок — переплетались с телодвижениями. Маг-писарь раз за разом повторял связки: шаг, щит, шаг, импульс. Иногда он добавлял в рукав представление о жезле, хотя самого жезла с собой не взял: тело должно было учиться работать и с голыми руками, и с оружием.

Пару раз сила уходила не туда. Щит вставал слишком близко, удар отдавал болью в плечо. Один импульс сорвался, ударив по воздуху так, что в ушах зазвенело. Илвасион стиснул зубы, пережидая звон, и только после этого позволил себе коротко выругаться шёпотом. Это было на удивление отрезвляюще.

Он не торопился. Между подходами таморец останавливался, облокачивался о стену и заставлял себя проговаривать связки в голове, как когда-то проговаривал алгоритмы: «стойка — печать — поток — направление — выход». Каждый элемент должен был занять своё место, иначе в нужный момент всё рассыплется как плохо составленный отчёт.

Когда в тоннеле раздался тихий, но отчётливый щелчок — где-то далеко автомaton сменил режим, — Илвасион поймал себя на том, что невольно сверил ритм своих движений с этим звуком. Двемерский узел жил своей жизнью, его механическая дисциплина была почти успокаивающей. Здесь не было богов, фанатиков, бюрократов. Только металл, камень и сила, текущая по заданным линиям.

Высокоэльф выпрямился, провёл ладонью по влажному камню, чувствуя, как в пальцах ещё шевелится остаточное напряжение. Печати щита и импульса уже не требовали напряжённого внимания. Они перестали быть «магией» и превратились в движения, которые тело готово было повторить без лишних вопросов.

Илвасион позволил себе последнюю проверку. Он встал боком к стене, представил, как из темноты на него выскакивает человек с ножом. Левая нога ушла назад, корпус чуть развернулся, правая рука поднялась, печать щита встала под углом. Почти одновременно левая ладонь сложилась во вторую печать — короткий толчок вперёд.

Воздух дрогнул, будто через него пронесли невидимую плиту. Щит поймал воображаемый удар, импульс ушёл поверх него, в ту точку, где могло быть горло противника. Камень тихо треснул, оставив на себе новый след.

— Уже лучше, — тихо сказал маг.

Он погасил лампу и на мгновение остался в полной темноте. Внутри, в груди и ладонях, всё ещё шуршал песок, отзываясь на движение мысли. Илвасион позволил себе короткий вдох, представляя, как однажды эти печати сработают не в пустой шахте и не по безответной стене, а по тому, кто действительно захочет его убить.

А затем, как и полагается писарю магистрата, поднялся наверх, вернул на лицо спокойную, немного уставшую маску чиновника и прошёл мимо стражи так, словно всю ночь занимался исключительно тем, что подшивал очередные сводки.

Двемерский люк под крепостью принимал Илвасиона как старого, но нежеланного знакомого. Кольцо холодного металла, шершавый ржавый обод, запах сырости и старого масла, который ударял в лицо сразу, как только крышка поднималась хотя бы на ладонь. Высокоэльф задержал её плечом, просунул внутрь лампу, позволил свету расползтись по лестнице вниз, по каменным ступеням, съеденным временем и сапогами тех, кто когда-то ходил сюда до него. Потом уже спустил туда себя.

Талморец выбрал не парадный путь: не тот тоннель, через который его вели в первый раз, а боковой, вспомогательный. На это было две причины. Первая — привычная паранойя: если вдруг наверху начнут задавать вопросы к пути, который используют «по инструкции», у него будет собственный, неучтённый лаз. Вторая — желание увидеть узел двемеров не только с «лицевой» стороны, которую они когда-то показывали друг другу, но и изнутри, через сервисные кишки, куда загоняли обслуживающие механизмы.

Маг-писарь поправил ремень с ножами, проверил, как сидит под простой туникой арамитная рубашка, тронул пальцами жезл. Магомеханический посох лёг в ладонь привычно, как ещё один сустав. Вес выверен, баланс смещён чуть вперёд: ударить им по голове было не менее убедительно, чем дать импульс. Эльф задержался на последней ступени, прислушиваясь.

Двемерский узел жил. В глубине гудели потоки, щёлкали реле, монотонно мерцали кристаллы. Звук не был похож ни на что живое: чистая механика, равнодушная, как табличка с цифрами. Илвасион поймал ритм, отделил фон от редких, более звонких звуков — шагов автоматонов, царапанья металлических лап по камню.

В этот раз он пришёл не смотреть. Охота предполагала расчёт.

Маг прошёл по узкому коридору, туда, где стены постепенно переставали быть просто камнем и начинали покрываться встроенными панелями. Металл вплавлялся в породу, переходы были почти незаметными, словно кто-то изначально отливал всё это как единое целое. На уровне ног уже попадались тонкие канавки — желобки для стока чего-то, похожего на масло или конденсат. Где-то в глубине ухнул воздух, затем сухо щёлкнул клапан. Узел дышал.

Первую цель Илвасион заметил не глазами, а слухом. Ритмичный перестук, слишком ровный для шагов человека. Паукообразный автоматон, судя по звуку, был один. Лёгкий, разведывательный или ремонтный. Именно то, что нужно для начала: если ошибётся, не подтянется сразу весь двемерский «гарнизон».

Высокоэльф потушил лампу, оставив только слабое свечение кристалла на навершии жезла. Свет едва раздвигал тьму, зато не слепил. Писарь плавно сместился к стене, давая механизму возможность пройти мимо. Вскоре из-за поворота выкатилось что-то низкое и угловатое, напоминающее огромного бронзового паука, урезанного по высоте. Шесть лап, тело-короб, небольшая «голова» с линзами. Одна из них светилась тускло-голубым, другие были погашены.

Автоматон не увидел эльфа: датчики были повернуты к полу и стенам, сканируя повреждения. По корпусу бегали тонкие линии света — рабочие контуры. Илвасион отметил про себя, где они сходятся, где вспыхивают ярче: приблизительные пути энергии.

Ждать он не собирался. Чем дольше паук ходил по маршруту, тем выше шанс, что рядом появится кто-то покрупнее.

Талморский маг позволил автоматону пройти мимо, почти задев его полами мантии. Удержать себя, не вздрогнуть, когда холодный металл прошуршал в сантиметре от бедра, было отдельной тренировкой. Когда механизм поравнялся с загрузочным люком в стене, Илвасион шагнул следом, поднял жезл, одновременно складывая в левой ладони печать импульса, не смертельного, но ломкого.

Жезл ударил по корпусу в то место, где сходились три линии света, а следом из пальцев в ту же точку пришёл магический толчок. Металл взвыл. Паукообразное тело дёрнулось, лапы сбились с ритма, несколько суставов перегнулись под неправильным углом. Механизм упал, заскрежетал, ещё пытаясь подняться, но Илвасион уже оказался сбоку и вторым коротким импульсомврубил поток в основание «головы», туда, где голубая линза вспыхнула резче.

На этот раз удар был точнее. Линза треснула, свет погас. Автоматон затих.

Эльф слушал ещё пару ударов сердца, проверяя, не отозвался ли где-то в глубине узла сигнал тревоги. Ничего, кроме привычного гудения. Значит, либо такие сбои здесь не редкость, либо сеть слишком занята чем-то другим. Талморец присел на корточки, провёл пальцами по корпусу механизма.

Металл был тёплый. Это радовало: энергия здесь работала на теплопотоке, а не на чём-то совсем чуждом. В толстых сегментах чувствовалось остаточное напряжение, как в недавно выключенном трансформаторе.

Писарь достал из-за пояса короткий, но прочный инструмент — что-то среднее между ножом и ломом, рассчитанное на поддевание скоб и заклинивание крышек. Сделал надрез вдоль одной из панелей, нащупал щель между листами и аккуратно поднял пласт.

Внутри открылась пугающе аккуратная начинка. Никаких пучков проводов, никакой мешанины. Линейки шестерён, цилиндры, тонкие стержни, от которых веяло слабым жаром. Между ними — продольные каналы, по которым струился слабый свет. Илвасион задержал дыхание, чтобы не дёрнуться, не задеть случайно что-то хрупкое.

Его человеческий мозг отчаянно пытался натянуть знакомую терминологию на чужую конструкцию. «Питание, привод, управляющий блок». Подобрать слова было проще, чем признать, что до конца он не понимает ничего. Эльф нащупал глазами «ось» — массивный вал, через который распределялся момент на лапы, и «сердечник» — небольшой, странно гладкий кристалл, буквально висящий внутри гнезда, не касаясь стенок. По периметру сидели кольца из металла, похожего на смесь золота и стали. По ним и шёл свет.

— Индукция. Или то, что эти безумцы называли бы иначе, — пробормотал талморец, сам не заметив, что произносит слова вслух.

Доставать кристалл он не стал. Не сейчас. Так можно было убить то немногое, что ещё работало в узле. Зато вытащил одно из крайних колец, там, где свет мерцал слабее всего. Кольцо пару секунд жгло пальцы, потом остыло. На внутренней поверхности обнаружились микроскопические насечки. Не просто гладкий металл. Сложная, кодированная геометрия.

Маг-писарь положил находку в отдельную тканевую сумку. Для начала было достаточно.

Дальше нужно было проверить, насколько узел реагирует на изъятие целых единиц, а не только деталей. Одна разведывательная «блоха» вряд ли нарушит систему, но несколько выдернутых элементов могли проявить скрытую логику. Илвасион прикинул маршрут, вспоминая схему, которую вырисовывал при первом спуске. Пауки патрулировали не хаотично. У каждого был свой «участок».

Высокоэльф двинулся дальше, углубляясь в город двемеров. Там, где коридоры расходились, он менял высоту, выходя то на верхние мостики, откуда просматривались уровни, то на нижние платформы. Внизу, под ним, один за другим проплывали механические силуэты: крупные сферы-стражи, блуждающие по своим орбитам, тяжёлые коробчатые механизмы, ползущие вдоль стен, устройства, похожие на безголовых жуков с инструментами вместо лап. В эти конструкции маг сегодня не лез: не его масштаб.

Его целью стали ещё два паукообразных автоматона и один небольшой «жук», который явно отвечал за смазку и мелкий ремонт. С ними писарь разбирался уже быстрее, учитывая опыт. Один паук был выведен из строя за счёт «пустого» щита, подставленного под его прыжок: механизм, ударившись о невидимую плоскость, перевернулся, раскрыв нижнюю часть, где соединения были тоньше. Туда и ушёл импульс с жезла. Второго пришлось глушить в тесном коридоре, раз за разом сбивая лапы, пока тот не перестал шевелиться.

Жука Илвасион подцепил на отдалённой площадке, когда тот остановился у какого-то клапана, чтобы проверить его состояние. Лёгкий магический толчок в том месте, где сходились суставы, — и механизм просто осел.

Каждый из трофеев получал ту же процедуру: вскрытие панелей, осмотр, изъятие пары деталей. Эльф помечал в блокноте, где именно находился, когда вытаскивал то или иное кольцо или шестерню. Схемы узла ещё были туманными, но кое-что уже начинало повторяться. Пауки и жук использовали похожие принципы питания, просто масштаб был разным.

Иногда талморский маг отвлекался не на механику, а на окружение. Настенные панели с рельефами, напоминающими то ли схемы, то ли карты. Гладкие двери без ручек, которые не реагировали ни на жезл, ни на магию. Двемеры оставили за собой не только машины, но и идею, которая просачивалась в каждую деталь. Организованный, завершённый мир, который больше не нуждался в создателях.

У края одной из платформ Илвасион задержался, глядя вниз. На нижнем уровне, в тумане пара, шелестел какой-то гигантский механизм. Силуэт был размытым, но по характеру движений маг догадался: то ли заготовка для центуриона, то ли спящий собрат. Туда он не полез. Пока что. Бросаться на такую махину без понимания принципов — глупость, которая лишит Маркрафт одного писаря и подарит двемерскому узлу бесхозный труп.

Зато на полпути обратно эльф заметил ещё одну важную деталь. В нише между панелями стояла, казалось бы, обычная опорная колонна, но от её основания отходили сразу три канала с едва заметным свечением. Где-то он уже видел такой тип распределения. В голове щёлкнуло: в корпусе первого паука был похожий узел. Маленький, локальный, а здесь — системный.

Илвасион приложил к колонне ладонь, на миг потянулся потоком, не пытаясь ломать или вмешиваться, а просто «слушая». В ответ по нервам пробежал знакомый, уже уловимый ритм: импульсы шли по кругу, возвращались, перенаправлялись. Никакого хаоса. Чистая, ритмичная работа.

— Нейросеть на шестерёнках, — издевательская мысль мелькнула сама. — Великолепно. Я умер, чтобы в итоге любоваться на механический мозг без операторов.

Улыбка не прорвалась наружу, осталась где-то под кожей. Талморский писарь убрал руку, ещё раз зафиксировал в памяти рисунок каналов и вернулся к своим трофеям.

Когда путь наверх снова встретил его влажным воздухом маркрафтской канализации, сумка оттягивала плечо куда заметнее. Внутри тихо позвякивали кольца, шестерёнки, пара линз, одна тонкая пластина с гравировкой, похожей на схему зарядки. Каждый из этих кусочков был больше, чем просто металлом. Каждый — маленьким ключом к пониманию того, как узел живёт без хозяев.

Молча выбрался из люка, тихо опустил крышку на место и прислушался к крепости. Сверху доносились обычные звуки: шаги стражи, далёкий смех, глухие голоса. Никто не ждал писаря, вернувшегося из чрева города с сумкой чужой инженерной философии.

Маг-писарь поправил мантию, спрятав под складками ремень с сумкой, и двинулся по коридору к своим бумагам. Днём он будет писать привычные формулировки вроде «о перераспределении ресурсов» и «об оптимизации потоков», а ночью — перебирать двемерские детали, пытаясь сложить из них модель одного-единственного принципа: как сделать так, чтобы система работала сама, не спрашивая богов и начальство.

В этом двемеры явно преуспели. А Илвасион намеревался украсть у них хотя бы часть этого успеха.

Глава 11

Работа навалилась сразу, как только талморский писарь перестал спускаться в руины и несколько дней честно провёл наверху. Магистрат не любил вакуума: стоило Илвасиону задержаться в канцелярии до обеда, как на его стол легли три новые кипы бумаг, каждая с пометкой «срочно» и чужим раздражённым почерком.

Чернила в чернильницах быстро кончались. Чернила в людях — нет.

Высокоэльф сел, привычно разложил документы по кучкам: налоги, шахты, поставки, жалобы. Сбоку — особая стопка, куда уходило всё, что касалось полукровок и подземных объектов. Её никто не просил вести. Она просто возникла сама, как осадок.

Первой сверху оказалась жалоба мелкого лавочника на «невыносимый побор». Стандартный вой о жизни, ничего примечательного. Талморец уже хотел отложить лист, когда взгляд зацепился за строку: «…и сверх того — особый сбор по имени Бьёрна Рыжего, без расписок, без печати, под угрозой закрытия лавки». Имя не значилось ни в одном из официальных реестров.

Писарь взял следующую жалобу, старую, из нижней части стопки, уже подпожелтевшую по краям. Там была другая рука, другой почерк, но в середине текста всплыло: «…сказали платить Рыжему, иначе смену в шахту не допустят».

Илвасион чуть откинулся на спинку стула, вытянул шею, чтобы размять мышцы, и потянулся к ящику. Из глубины выехала аккуратная картонная коробка с небольшими ярлычками. Все жалобы с примесью странностей он складывал туда. Писарю было безразлично, что именно раздражало людей: лишний сбор, несуществующий приказ, «по-тихому» меняющиеся правила. Главное — повтор.

Ящик щёлкнул, открывая старые слои. Кто-то ещё жаловался на «Рыжего». Костяшки пальцев коротко стукнули по столу; эльф вытащил сразу три листа, разнесённых по датам. Один — от трактирщика у шахт, второй — от поставщика инструментов, третий — от группы полукровок-носильщиков, которым отказали в смене, «пока не разберутся с долгом Рыжему».

Имя само по себе ничего не значило. Пол-Маркрафта рождалось рыжим и глупым. Но внизу, под текстами, шли подписи стражей, заверявших жалобы как «полученные». Везде стояли одни и те же два имени.

Эльф медленно вывел их у себя на черновике, затем поднялся и, как ни в чём не бывало, подошёл к общему реестру кадров городской стражи. Толстый фолиант, который никто толком не любил листать: слишком много мелкого текста.

Пальцы быстро нашли нужные строки. Оба стража значились в смене, курировавшей шахтный район и восточные склады. В графе «подчинение» стояла фамилия «Йорунд». В графе «надзор за безопасностью» — ещё одна, знакомая по разговорам в трактире: «Торвальд Тирсен».

Талморец тихо хмыкнул. Торвальд уже всплывал в его внутренних пометках. Норд-чиновник с хорошим, чуть потёртым клинком, заведующий распределением смен на шахтах и выдачей разрешений на использование городской охраны «по особым случаям». Официально — никто. Не магистрат, не ярл, даже не формальный управляющий. Просто один из администраторов, который слишком уверенно держится на заседаниях.

Илвасион вернулся к столу, положил рядом ещё одну стопку: отчёты по добыче руды за последние месяцы. Там не было громких фамилий, только цифры. Цифры были честнее.

Поначалу ряды строк плыли перед глазами: даты, количество вагонеток, графы «потерь при транспортировке». Усталый писарь механически сверял числа, отмечая несоответствия. Примерно через полчаса в голове щёлкнуло: потери «случайно» увеличивались только в смены, когда дежурили люди из группы Йорунда.

Кто-то мог бы списать это на совпадение. Илвасион не верил в совпадения. Особенно когда они упорно повторяются.

Он достал чистый лист и начал выстраивать свои таблицы, поперёк привычных городских форм. В одной колонке — смена. В другой — фамилии дежурных стражей. В третьей — процент «потерь». В четвёртой — пометки по жалобам. Отдельной строкой — кто визировал отчёт и какую формулировку использовал.

К середине дня бумага превратилась в простой, злой рисунок: когда в смене были «свои» стражи, потери подскакивали до шести — семи процентов. Когда стояли другие — падали до полутора. Те же лица всплывали и в «сборе дополнительных плат» с лавочников. И все бумаги проходили через один и тот же кабинет в администрации, где сидел добродушный, постоянно смеющийся норд по имени Сигурд Халварсен, заведующий «учётом и согласованием поставок».

Сигурда Маркрафт любил. Он платил за выпивку, держал хорошую компанию, любил рассказывать истории и всячески демонстрировал, что ему до простых людей «не всё равно». Илвасион видел его пару раз в трактире и уже тогда отметил: слишком ровное обаяние.

Писарь убрал лист с таблицей к другим личным заметкам. Формально из всего увиденного пока ничего не следовало. Нужны были не только цифры, но и реальные следы.

Вечером талморский маг отправил Данa, мальчишку у ворот, с коротким поручением: задать «своим» лавочникам и возницам простой вопрос — кто сейчас «держит» шахтный район. Одновременно он поднял старые жалобы полукровок из своей отдельной стопки. Там тоже повторялись одни и те же фамилии. Те, кто жаловался громче всех, потом исчезали из бумажного поля: ни увольнений, ни переводов. Просто тишина.

Ночью сеть «датчиков» начала работать.

Слепая женщина у рынка рассказала, что у мясника стали чаще появляться люди Йорунда и что туда, на склад, теперь по ночам гонят телеги с мешками, которые пахнут не только мясом. Тар, подросток из трактира, принёс историю о том, как один из стражей в пьяном виде хвастался: «семью лет выводишь из грязи — и никто даже не знает, сколько из шахты ушло мимо ярла». Дан сообщил, что в последнее время повозки с рудой всё чаще пытаются проехать ночью, когда окошко в караульной чуть приоткрыто «для своих».

Каждый из этих кусочков сам по себе был ничего не стоящей сплетней. В руках эльфа они цеплялись за цифры.

На следующий день талморский писарь рано появился в магистрате. Обычный клерк мог бы сослаться на усталость и отложить часть работы. Илвасион предпочёл утонуть в ней глубже. Так было надёжнее скрываться.

В архиве, где пахло пылью и старой кожей, он запросил у архивариуса доступ к сводным отчётам о поставках металла для городской стражи и ремонтников укреплений. Предлог был простой: «проверка соответствия между добычей и расходом». Старый альтмер только всплеснул руками: как приятно, что хоть кто-то относится к делу серьёзно. Ключи загремели, двери приоткрылись.

Стол в углу постепенно покрылся картой чужих грехов. Здесь лежали документы с печатями Торвальда Тирсена, рядом — ведомости с подписями Сигурда. Чуть дальше — распоряжения о выделении дополнительных средств на «ремонт шахтного оборудования» и «усиление охраны». Илвасион карандашом отмечал совпадения: одна и та же дата, одни и те же фамилии, разные направления движения. В один день из шахты «потерялась» часть руды, а в тот же день склад оружия внезапно получил новые клинки из неизвестного источника. В другой день резко выросли расходы на «питание подземных работников», и ровно в этот период трактир возле шахт обновил вывеску и купил новые бочки лучшего эля.

Талморец не верил в чудеса. Он верил в связи.

К вечеру у него на руках было достаточно, чтобы внутренне признать: это не случайная мелкая вороватость, а цепочка. На нижнем уровне — стража Йорунда и пара мелких надсмотрщиков шахт. Выше — Торвальд со своей властью над сменами. Ещё выше — Сигурд, оформляющий бумаги так, чтобы всё выглядело рваным, но законным. Над ними маячили ещё несколько имён из городской администрации — норды, сидящие в комитетах по снабжению и обороне, вроде бы далёкие от «грязной» работы.

Илвасион отметился и там. В протоколах заседаний, где они «с некоторой озабоченностью» обсуждали нехватку руды и необходимость «поддержать добросовестных поставщиков», эти фамилии ставили последние визы, словно случайно.

Щелчок в голове стал почти слышимым. Талморский маг откинулся, провёл ладонью по лицу, смывая усталость. Такая конструкция не могла держаться без согласия минимум десятка человек. Столько же можно было взять за горло.

Но лезть в лоб было самоубийством.

Документы он сложил в аккуратные, привычные стопки, однако часть бумаг ненавязчиво перекочевала в отдельную кожаную папку. Никакой магии — одна механика. Если кто-то захочет проверить, не унёс ли писарь чего лишнего, увидит стандартные отчёты. Чтобы добраться до настоящего, нужно знать, какую вкладку сдвинуть и за какой кончик бумаги ухватиться.

Ночью, в своей комнате, высокоэльф разложил улики уже по другому принципу. Не «дата — смена — потери», а «фамилия — зависимость — слабое место». Йорунд, у которого младший брат недавно был пойман на драке с полукровками. Торвальд, тайно финансирующий небольшой храм местного бога войны, чтобы иметь опору среди фанатиков. Сигурд, по словам Тара, любящий играть в кости на крупные суммы в задней комнате трактира.

У каждого из этих людей было то, за что можно было щёлкнуть, как за выключатель. Этого уже хватало.

Холодная часть сознания тщательно отделяла эмоции. Коррупция в этом городе не была откровением. Для большинства нордов в магистрате «поделиться» с нужными людьми считалось частью традиции. Но цепочка, которую увидел Илвасион, имела особенно неприятный привкус: на нижнем конце висели те самые полукровки, которых он пытался вытянуть из грязи с помощью бумаг. Их не допускали в смены, когда нужно было «подстраховать» лишний доход. Их бросали на самые тяжёлые участки, а потом записывали как «неспособных выдержать нагрузку». Их жалобы гасли на столе у Сигурда.

Эльф внимательно посмотрел на написанное слово «Сигурд» и обвёл его тонкой линией. Воронка сходилась на нём.

Несколько следующих дней писарь провёл так, как и должен был проводить честный чиновник: проверял отчёты, задавал вопросы, просил пояснений. По мелочи. Где-то требовал принести дополнительные расшифровки потерь. Где-то «по глупости» неправильно заполнял форму, заставляя всё переделывать. На одном из заседаний магистрата вежливо поднял тему «неэффективного использования ресурсов в шахтном районе» и сразу утонул в потоке общих слов. Дальше слушать его не стали. Зато двое из тех самых нордов переглянулись. Этого было достаточно.

Во второй половине недели к нему в кабинет заглянул сам Сигурд. С порога — широкая улыбка, рыжая борода, запах пива и копчёного мяса. Он сел без приглашения, облокотился на стол, словно на кухонный.

— Говорят, ты копаешься в наших бумагах, как в чужой картошке, эльф, — без злобы произнёс чиновник. — Радует. Значит, не зря мы тебя держим.

Илвасион поднял взгляд от аккуратно сложенных кип документов, изобразил лёгкое удивление визитом.

— Я просто делаю свою работу, господин Халварсен, — ровно ответил талморец. — Цифры требуют уважения.

Норд хмыкнул:

— Цифры требуют, чтобы их понимали. В шахтах всегда были потери. Камень отваливается, руду портит вода, люди воруют. Но пока город стоит, всем хватает. Зачем тревожить то, что и так держится?

Писарь чуть наклонил голову, изучая собеседника как очередной документ.

— Тревожить — не моя цель, — сказал маг. — Мне нужно, чтобы бумага не врала. А бумага, к сожалению, не умеет лгать сама. За неё это делает кто-то другой.

Улыбка на лице Сигурда стала жестче, углы губ опустились.

— Аккуратнее, — мягко посоветовал норд. — Здесь не Саммерсет, эльф. В Маркрафте ценят тех, кто умеет закрывать глаза. А не тех, кто лезет туда, где будут только грязные руки и пустой кошель.

Талморский маг бросил короткий взгляд на папку с личными пометками. Пальцы едва заметно скользнули по краю, там, где были спрятаны сразу несколько подписанных самим Сигурдом распоряжений с аккуратно подсвеченными несоответствиями.

— В Саммерсете, — спокойно ответил он, — ценят тех, кто умеет считать до конца. Здесь, похоже, предпочитают останавливаться на цифре, которая больше нравится.

Сигурд некоторое время молча смотрел, потом вдруг расхохотался. Смех вышел громким, щедрым, как у человека, привыкшего смеяться вместо ответа.

— Ладно, — сказал он, поднимаясь. — Не я тебя сюда посадил, не мне тебя вытаскивать. Только помни: если начнёшь ковырять слишком глубоко, под твоими ногами тоже может сдвинуться подпорка. Маркрафт стоит на трещинах. Не стоит проверять каждую на прочность.

Норд ушёл, хлопнув дверью чуть сильнее, чем нужно. Звук гулко прокатился по коридору. Илвасион позволил себе короткий, бесцветный выдох. Предупреждение было ожидаемым. И опоздавшим.

К вечеру все собранные документы уже превратились в аккуратно прошнурованную папку с сухим, безликим заголовком: «Сводное исследование потерь в шахтном районе». Сверху — нейтральная аналитика, которую можно было показать хоть ярлу. Внутри — дополнительные листы, вложенные так, чтобы их увидел только тот, кто знает, куда смотреть. На этих страницах лежали подписи десятка влиятельных нордов, каждый раз — в связке с той самой «лишней» строкой, которая раздевала их до костей.

Теперь у талморского писаря были не просто подозрения и слухи. У него появились рычаги.

Вечером он долго сидел у окна своей комнаты, глядя на то, как Маркрафт проваливается в сумерки. По мостовой ползли огни, вдалеке слышался смех, где-то бряцали кувшины, ругались возницы. В этом шуме город оставался прежним. Ничего не изменилось.

Изменилось только одно: десять человек в городской администрации ещё не знали, что то, что они считали привычной «долей» и «традицией», теперь оформлено в чёткую, холодную схему. Схему, которую талморец мог в любой момент положить на стол тому, кто захочет качнуть власть. Или тому, кто решит, что пару гнилых балок пора выломать, чтобы дом не сложился всем на голову.

Высокоэльф провёл пальцем по корешку папки, лежащей на столе. Внутри шелестела не бумага. Внутри шуршали будущие решения.

Пока что маг-писарь просто подшил её в свой личный архив, спрятанный за скучными отчётами. Драться с десятком нордов сразу было бы глупостью. Управлять ими, имея на руках их слабости, — куда более двемерский подход.

Этот подход Илвасион понимал. И собирался довести до совершенства.

Незримая власть не падает на голову. Она заводится, как ржавый механизм: с тихого скрипа, с первых, почти незаметных оборотов. В Маркрафте это началось с того, что талморский писарь один раз сказал «нет» там, где все привыкли слышать равнодушное «как скажете».

В тот день в канцелярию явился очередной «уважаемый» норд из городской верхушки. Широкие плечи, меховой воротник, печать на шнуре, запах дорогого пива и дешёвого табака. На лице — уверенность человека, который привык, что бумаги подстраиваются под него, а не наоборот. Он положил перед Илвасионом короткий, аккуратно написанный запрос: «перераспределить охрану» в пользу шахтного района, снять патруль с квартала полукровок и отправить людей Йорунда «для стабилизации обстановки».

Талморский маг прочитал текст дважды. Один раз глазами чиновника, второй — глазами того, кто видел карту потерь и жалоб. Потом медленно поднял взгляд и, не меняя тона, произнёс:

— Оснований недостаточно. Полукровки за последние три недели не создавали беспорядков. Зато в шахтном районе отмечен рост потерь. Усиление там может быть истолковано двояко.

Чиновник моргнул, не сразу решив, расслышал ли правильно.

— Ты, эльф, предлагаешь мне, члену совета, расписать тебе ещё и «основания»? — в голосе уже зазвенело раздражение.

— Я прошу только то, что требуется по инструкции, — мягко ответил маг-писарь. — Если распоряжение будет выглядеть нечётко, ответственность ляжет не на вас, а на канцелярию. Я не намерен отвечать за чужие игры с охраной.

Высокоэльф говорил без вызова, спокойно, с тем самым сухим уважением к процедуре, за который его формально и держали. Но в ящике стола лежала прошнурованная папка, где фамилия этого норда уже была обведена тонкой линией. Человек на той стороне стола этого не знал. Чувствовал — да. Неосознанно.

После короткой паузы норд сунул в карман маленький мешочек, который собирался «случайно забыть» на краю стола, и скривился:

— Ладно. Я принесу подписи. И дополнительные пояснения. Раз уж ты у нас тут любитель порядка.

Он ушёл, бормоча себе под нос. На следующий день вернулся — уже с корректно оформленным распоряжением, где распределение охраны было выписано так, что патруль в квартале полукровок формально оставался, а у Йорунда сокращалась свобода движения. Бумага легла в дело, как будто так и должно было быть.

С этого и началось.

Талморец не выходил на площадь с громкими речами, не стучал кулаком по столу на заседаниях. Он просто начал систематически не пропускать через себя явную глупость. Там, где остальные писари торопливо ставили подпись под сомнительным распоряжением, чтобы не злить нордскую верхушку, маг-писарь требовал ещё одну строку, ещё одно обоснование, ещё один отчёт. Спросить эльфа, зачем ему столько бумаг, никто не решался: слишком удобно было сваливать ответственность на того, кто «сам всё любит перепроверять».

Там, где надо было протолкнуть особенно грязное решение, чиновники постепенно привыкли идти не к начальнику канцелярии, а в кабинет к Илвасиону. Просто потому, что без его вежливого «подтверждаю» бумага начинала вязнуть, теряться, возвращаться назад с комментариями «не хватает внутреннего согласования». А это уже били по чужим срокам, премиям и нервам.

Высокоэльф не злоупотреблял этим сразу. Поначалу он пропускал то, что нельзя было остановить, и тормозил лишь то, что могло сломать его собственную сеть: особенно глупые набеги стражи на полукровок, попытки перекрыть доступ к подземным проходам, рискованные «перенаправления» ресурсов в районы, где он не успел ещё накидать своих датчиков.

После пары таких случаев люди вроде Йорунда и меньших надсмотрщиков шахт начали относиться к нему, как к погоде: неприятной, но неизбежной. Хочешь провернуть своё — учитывай, как это пройдёт через стол эльфа. Не учитываешь — получаешь задержку.

Сигурд понял это первым. Рыжий любитель костей стал чаще заглядывать к талморскому магу «просто поговорить». В разговорах, прикрытых шутками и байками, норд осторожно зондировал границы.

— Ты мог бы иногда закрывать глаза, Илвасион, — как-то сказал он, налив себе в кружку привезённого из таверны эля. — Все от этого выиграют. Город, люди… ты сам.

— Я закрываю глаза, — спокойно ответил маг, не отрываясь от реестра. — Просто не на всё подряд. У каждой сделки должен быть предел риска. Твой подход с шахтами давно его перешагнул.

— Город же не рухнул, — ухмыльнулся Сигурд.

— Пока что, — уточнил талморец, поднимая взгляд. — Я не собираюсь стоять под обломками только потому, что кто-то наверху решил сэкономить на подпорках.

Ничего конкретного он не обещал. Ничем не угрожал. Но в папке с исследованием потерь лежала копия распоряжения самого Сигурда о «временном перераспределении запасов» и список тех, кто его визировал. Норд это знал. Делать вид, что не понимает, было удобнее.

Чуть дальше, за пределами эльфийского надзора, происходили более тихие вещи.

Лавка, которая раньше платила дань «Рыжему», внезапно получила выгодный контракт на поставку расходников для подземных работ. В договоре стояла формулировка «по итогам рассмотрения жалоб на несправедливое отношение». Внизу — подпись Илвасиона как ответственного за обработку. В другом месте группа полукровок получила право на официальное формирование «рабочей бригады при магистрате». Смены для них распределялись через ту же канцелярию, но графики почему-то утверждались именно талморским писарем.

Эти изменения были слишком мелкими, чтобы вызвать интерес коллег-эльфов. Для них все норды были одинаково неприятной массой, а полукровки — статистическим шумом. Главное, чтобы отчёты по городу вовремя уходили в Талмор и цифры в них выглядели прилично. Илвасион следил за цифрами. И за тем, чтобы шум постепенно превращался в инструмент.

Сеть «слепых» и мальчишек тоже изменилась. Теперь их шёпот не только приносил слухи, но и оборачиваился конкретными решениями.

Если женщина у рынка говорила, что люди Йорунда начали чаще шляться к храму Стендара и слишком громко обсуждать «нечистых» в городе, через пару дней в канцелярию приходило распоряжение о «временной проверке полномочий стражи в связи с жалобами на превышение». Формально — инициатива не Илвасиона, а одного из более осторожных нордов, который не хотел, чтобы фанатики стянули на себя лишнее внимание богов и магистрата. По факту текст писал талморец, подсовывая нужные формулировки тому, кто — из страха или расчёта — соглашался их подписать.

Если Дан сообщал, что через восточные ворота в город вошёл новый купеческий караван, связанный с кем-то из «его» коррупционной цепочки, в течении недели именно этот купец получал неожиданную проверку складов «по линии снабжения магистрата». Проверка могла завершиться ничем, если не было смысла давить. Или находила «случайные нарушения» — в зависимости от того, насколько полезным или опасным Илвасион считал очередное имя.

Он не высовывал себя в первую линию. Клерки-люди даже не всегда понимали, откуда берутся те или иные акценты в текстах. Один писал, другой правил, третий визировал. Маг-писарь просто становился тем местом, через которое эта смесь неизбежно проходила. И чуть-чуть менялась, если было нужно.

На фоне этого эльфийские коллеги видели лишь то, что хотели видеть: прилежный, педантичный талморец, который держит бумаги в идеальном порядке, вовремя отправляет отчёты и не устраивает скандалов. Когда кто-то из них мельком интересовался, почему у этого конкретного писаря такие хорошие показатели по срокам, ответ находился сам собой: «любит порядок, в отличие от местных».

Иногда кто-то из магов, привыкших считать себя над всеми этими человеческими играми, задавался вопросом:

— Илвасион, зачем ты столько времени тратишь на их мелкие споры и жалобы? Всё равно через десять лет здесь от половины этих нордов останутся только имена в списках.

Талморский маг улыбался одними уголками губ:

— Тем ценнее, что пока они живы, они могут сделать город либо удобнее для нас, либо опаснее. Мне нравится, когда удобнее.

Коллеги воспринимали это как очередную форму профессиональной дотошности. Никто не видел, что в его личных заметках давно исчезла граница между «для нас» и «для меня».

Настоящая проверка пришла из совсем другого угла.

Однажды ночью к нему в комнату, минуя все принятые вежливости, постучали стражники. Без суеты, но настойчиво. За ними — посыльный от магистрата с короткой фразой: «ваше присутствие требуется». Привычная формулировка для тех случаев, когда кто-то наверху решает, что пора напомнить эльфам, кому принадлежит город.

Илвасион быстро переоделся, спрятал лишние бумаги в тайник за задней стенкой шкафа и последовал за ними в зал, где собирался узкий круг: несколько нордских чиновников и двое его соплеменников. Один — эльф из старой школы, с холодным, вымеренным взглядом, представляющий интересы Талмора. Второй — маг-теоретик, каждое появление которого в Маркрафте было маленьким экзаменом для местного аппарата.

На столе лежала знакомая папка, но не та, где хранились улики. Обычная, с реестрами поставок. Кто-то пытался устроить разбор, опираясь на «нестыковки».

— Здесь, — маг-теоретик постучал длинным пальцем по цифрам, — указано, что добыча руды возросла, а отгрузка в порты осталась на прежнем уровне. Почему?

Нордские чиновники замялись почти синхронно. Сигурд сжал губы, Торвальд потёр шею. Слишком ясно. Илвасион понял: кто-то решил сыграть против цепочки, но сыграл неуклюже, пожаловавшись «старшим товарищам».

Талморский писарь медленно шагнул вперёд.

— Разрешите, — вежливо произнёс он и подвинул к себе папку. — Здесь ошибка в формулировке.

Коллега-маг прищурился.

— Ошибка?

— В отчёте совмещены разные периоды, — пояснил эльф, раскладывая бумаги так же спокойно, как раскладывал внутренние схемы. — Часть данных относится к кварталу до ремонта шахт, часть — после. Если разделить их корректно, картина будет другой.

Он не стал защищать нордов. Не стал их сдавать. Просто аккуратно переписал историю.

Пара быстрых поправок, пара ссылок на дополнительные ведомости, которые он сам и составлял, — и графики начали сходиться. Да, потери местами выглядели подозрительно, но уже не так кричащие, чтобы вызвать мгновенный гнев талморских надзирающих. Выглядело это как типичная человеческая небрежность, а не как слаженная схема хищений.

— Вы заранее держали это под контролем? — спросил маг-надзиратель, в упор глядя на собрата.

— Я держал под контролем документы, — безупречно ответил Илвасион. — Любые попытки людей играть с цифрами неизбежно проявляются в отчётах. Я считал, что внутренними методами мы справимся быстрее, чем если поднимать вопрос на более высокий уровень.

Фраза была выверена так, чтобы каждый услышал в ней своё. Эльфы — заботу о репутации Талмора. Норды — обещание не вытаскивать их грязное бельё наверх, пока они не доводят ситуацию до полного абсурда.

Маг-теоретик ещё какое-то время изучал бумаги, потом кивнул.

— Впредь — чётче, — бросил он нордам. — Если ваши люди воруют, делайте это аккуратнее. Нам не нужны скандалы. И следи за этим дальше, Илвасион. Ты это умеешь.

В этих словах, сказанных почти небрежно, прозвучало то, чего не услышал никто, кроме самого писаря: ему официально поручили то, что он и так делал. Контроль. Без прописанных границ. Без инструкции. С высказанным вслух доверием.

Когда всё закончилось, нордские чиновники расходились по одному. Кто-то отводил глаза, кто-то благодарил косвенно, не произнося имени. Сигурд лишь коротко кивнул талморцу:

— Были бы у нас все такие «любители порядка», город давно бы перестал шататься.

Илвасион не ответил. Ему больше не требовалось ничего подтверждать словами. В этот момент он чётко видел, как его собственные нити проходят через весь зал.

Наверху — два эльфа, считающие, что держат город, потому что на их стол ложатся итоговые отчёты. Ниже — десяток нордов, привыкших тянуть из системы всё, что можно, пока это не разрушает каркас. Под ними — стража, лавочники, полукровки, дети, нищие. А где-то между всеми слоями — он, скромный маг-писарь, который сидит в точке пересечения и видит, как информация течёт по всем этим жилам.

Он не был ярлом, не командовал войском, не носил символов власти. Его власть была другой: если талморец сегодня решил, что какое-то распоряжение не должно пройти, оно начинало тонуть. Если эльф посчитал, что какой-то человек должен подняться чуть выше, тот внезапно получал выгодный контракт, благосклонный отзыв или нужную рекомендацию. Если Илвасион приходил к выводу, что чья-то фамилия стала слишком опасной для баланса города, на неё постепенно навешивались проверки, ревизии и неприятные вопросы, пока человек сам не начинал ошибаться чаще обычного.

Эльфийские коллеги этого не замечали. Для них он был всего лишь ещё одним инструментом власти Талмора над людьми. Маркрафт видел чуть больше, но тоже не до конца: таморца воспринимали как странного чиновника, который умеет «решать вопросы бумагами» и почему-то иногда встаёт на сторону тех, кто обычно никого не интересует.

Незримая власть тем и удобна, что её можно отрицать. Но каждый раз, когда в городе происходила маленькая «случайность» — сменяли надсмотрщика, закрывали особенно грязную лавку, переносили патруль, давая кварталу полукровок лишнюю ночь без облав, — в чьих-то руках тихо шелестела бумага с аккуратным, холодным почерком талморского писаря.

Илвасион не обольщался. Любую сеть можно разорвать, любую власть — отнять. Но до тех пор, пока эльфийский надзор был занят общими сводками, а нордские чиновники — собственными карманами, у него оставалось пространство между слоями. Полоса тени, где можно выстраивать свой порядок, не называя его вслух.

В этом промежутке маг-писарь и поселился. И город, сам того не замечая, понемногу начинал дышать в такт его решениям.

Глава 12

Ночью Маркрафт становился проще. Наверху оставались только смех, ругань и пьяные песни, а всё, что имело значение, сползало вниз: вода, грязь, тепло и талморский писарь, который уже знал каждую неровность на лестнице к двемерскому люку.

Крышка поддавалась под рукой почти без скрипа. Илвасион заранее смазывал петли чем-то, что на рынке продавали как «масло для дверей», а в его голове значилось как «снижение шума системы». Лампа опускалась первой, отбрасывая на стены тусклое пятно. Следом спускался тонкий силуэт эльфа, завернутый в неприметную тёмную ткань, без талморских украшений, без эмблем. Внизу талморцу не нужно было ничьё знамя.

Тоннель встречал привычным запахом металла, сырости и древнего, неумирающего тепла. Где-то глубоко внутри узла гудели потоки, ритмичные, как сердцебиение чужого, слишком большого организма. Эльф останавливался на нижней ступени, давал себе несколько ударов сердца, чтобы подстроиться под этот ритм, и только потом шел дальше.

Сначала — по коридору, вырубленному людьми, грубо, с видимыми следами кирок. Затем стены начинали плавиться в нечто другое: камень сменялся панелями, швы исчезали, углы становились слишком правильными, чтобы быть ручной работой. Двемеры не строили. Они собирали.

Узкие мостики, платформы, круговые галереи — за прошедшие недели талморский маг выучил половину доступного ему уровня наизусть. Знал, где патрулируют пауки, где проходят тяжёлые механизмы, где стоит лучше не дышать слишком громко. Знал, какие панели можно трогать, а какие отвечают молчанием, как оскорблённые боги.

Каждую ночь он приносил с собой одну и ту же сумку: инструменты, несколько чистых платков, пару двемерских деталей из вчерашних трофеев, блокнот. Уносил всегда разное. Иногда — новые шестерёнки. Иногда — схемы. Иногда — чужую ошибку, пойманную в металле.

Первым делом талморец всегда искал «подопытного». Сегодня выбор пал на небольшую сферу-наблюдателя, тихо плававшую под потолком над одной из галерей. Линзы мерцали мягким светом, корпус был гладким, без явных швов. Илвасион уже пару дней за ней следил. Эта машина реже других уходила в глубины и дольше задерживалась на периферии узла.

Маг-писарь затушил лампу, оставив только кристалл на жезле, и замер в тени под аркой. Сфера неспешно проплыла мимо, повернув линзу в сторону одной из панелей и задержавшись, будто считывая состояния. Талморец дождался, когда механизм окажется как раз над участком пола, где в углублении проходил сервисный желоб, и действовал.

Левая ладонь сложилась в уже привычную печать. Импульс ударил не в корпус, а в воздух чуть ниже, сбивая траекторию. Сфера дёрнулась, потеряла устойчивость и рухнула под собственным весом в желоб, с глухим, почти обиженным звуком ударившись о металл. Вторая печать, направленная точно в стык между половинками корпуса, разорвала внутреннюю синхронизацию, не разбив оболочку.

Узел не тревожился. Ни один крупный страж не изменил маршрута. Где-то в глубине чуть изменился рисунок гулов, но быстро вернулся к прежнему. Мёртвый элемент здесь был статистикой.

Илвасион спустился в желоб, перетащил сферу в нишу, которую уже превратил в свой ночной «стол». Валяющаяся рядом груда двемерских останков выглядела как свалка, но для него была библиотекой: каждую шестерню он уже перебирал, каждую пластину рассматривал при свете кристаллов, выискивая закономерности.

Шар поддался не сразу. Гладкий металл не хотел пускать внутрь чужие лезвия. Эльф не торопился: аккуратно провёл ножом вдоль тончайшей линии, едва заметной, пока не коснулся чем-то похожего на невидимую блокировку. Где-то внутри щёлкнуло. Панель отошла с мягким, почти живым звуком.

Под оболочкой скрывалась сложная, но уже знакомая архитектура: кольца, штифты, каналы, кристалл в центре, удерживаемый сразу несколькими рамами. Разница была в другом: здесь вокруг «сердечника» стоял дополнительный слой — сложная, многослойная сетка тонких пластин, покрытых теми самыми микроскопическими насечками, которые он уже видел на кольцах пауков.

— Фильтр, — тихо сказал Илвасион себе. — Или… интерпретатор.

Кристалл, если верить его собственным предположениям, был источником и приёмником энергии одновременно. Но кто-то же должен был решать, как именно поток в нём «собирается» в команды для механизма. Эти пластины вполне на это походили.

Талморский маг достал блокнот, быстро набросал схему расположения пластин. Подрисовал, где уже видел подобное. Один узор совпадал с деталями из ремонтного жука, другой — с кольцом распределения от паука. Третий был новым.

Руки работали почти автоматически. Аккуратно, чтобы не обломать тонкие края, он снимал пластины одну за другой, раскладывая рядом в том порядке, в каком они стояли внутри. Каждый ряд помечал цифрами и короткими заметками. Где-то поток, если верить тусклому свечению, шёл быстрее, где-то задерживался. Двемеры не тратили металл впустую. Если они добавляли ещё один слой, значит, он решал отдельную задачу.

Маг-писарь позволил себе минуту, чтобы просто смотреть. Не на детали, а на целое. В голове выкристаллизовывалась знакомая модель: вход, обработка, выход. Машина чувствовала среду через линзы, преобразовывала сигнал в внутренний код, фильтровала через пластины и уже потом выдавала команду двигателям.

— Входной блок, — сухо констатировал он. — Локальный мозг.

Кто-то из магов наверху, увидев подобное, начал бы говорить о «душе машины» или «чудесах древней инженерии». Илвасион предпочитал более холодные слова. Ему было проще уважать механизм, чем богов.

Время стекало вместе с теплом. Узел тихо гудел, поддерживая постоянный режим. Эльфу приходилось считывать этот фон, чтобы видеть, когда в нём происходили отклонения. Несколько раз он замирал, прислушиваясь, — крупный автоматон проходил выше, тяжелыми шагами перегружая конструкции. Как только вибрация уходила, маг возвращался к своему «пациенту».

Ночь за ночью картина становилась плотнее.

Вчера он выяснил, что пауки делятся на минимум три типа по внутренней конфигурации: обследователи, ремонтники и охранные. Отличались не лапами, а «мозгами»: набор пластин вокруг кристалла был разный, как если бы их «обучали» для разных задач.

За два дня до этого разобрал часть механизма, отвечающего за перераспределение энергии при перегрузке. Оказалось, что двемеры закладывали в систему приоритеты: при нарушении баланса в узле мощность автоматически снималась сначала с периферийных датчиков, потом — с второстепенных ремонтников и только в самом крайнем случае — с основных несущих опор и стражей.

По-человечески это выглядело так: «плевать на глаза и уши, главное — чтобы стены не рухнули». Весьма разумный подход.

Ещё раньше он нашёл в одном из коридоров мёртвый, застрявший в полу механизм. Когда-то тот должен был перемещаться по рельсу, как грузовая платформа, но зациклился и заклинил. В его «кишках» Илвасион нашёл отдельный блок, отвечающий за связь: длинную, протяжённую структуру, напоминающую нервный ствол, проходивший через полузал. Потоки в нём шли не так, как в остальных элементах, — быстрее, ритмичнее, почти как импульсы в живом теле.

Каждый такой фрагмент записывался. Не в идеальном, вычерченном виде, как любят делать талморские учёные на Саммерсете, а коряво, с помарками, но суть сохранялась. Маг-писарь постепенно собирал свой собственный «словарь»двемерской логики: как они балансировали энергию, как ставили приоритеты, как отделяли одно от другого.

Сегодняшняя сфера добавила к этому словарю понятие: «локальный анализ».

Илвасион осторожно вернул часть пластин на место, на кристалл ставить не стал. Оставил несколько «пустыми», чтобы позже попробовать подать туда слабый поток с жезла, минуя прежнюю систему. Проверить, как механизм отреагирует на «ложный» сигнал. Понимал, что шанс мал, но в этих руинах его устраивали даже малые вероятности.

Кристалл светился ровно, почти равнодушно. Для двемерской системы он был всего лишь элементом схемы. Для талморца — напоминанием, что и люди наверху, и эльфы в магистрате на самом деле устроены так же: кто-то подаёт сигнал, кто-то фильтрует, кто-то выполняет команду, даже не понимая, зачем.

Маг-писарь усмехнулся уголком губ. Слишком очевидная метафора, чтобы от неё не отвернуться.

Он перевёл дыхание, отложил сферу и потянулся к другой куче деталей. Там лежали уже не просто трофеи, а заготовки. Две пары лап от паука, пара шестерён из платформы, два кольца распределения, пару дней назад вытащенные из разных механизмов. Эльф уже пытался соединить их в нечто цельное, но каждый раз упирался в отсутствие связующего звена. Механика была понятна, логика работы — тоже, но чего-то не хватало.

Снова и снова приходил к тому же: двемеры не собирали конструкцию «по кускам», как дети игрушку. Они проектировали всё сразу как систему, в которой каждый элемент вписан в общий поток. Вырванные фрагменты были как вырезанные словосочетания из книги — по ним можно догадываться о стиле, но не о сюжете.

Он давно догадался, что этот узел — не одиночный город, а часть цепи. Где-то глубже, недоступно ему, ползли магистрали, связывающие местные автоматы с другими, столь же древними и равнодушными. Из-за этого любые слишком резкие вмешательства могли вызвать реакцию не только здесь, но и в соседних узлах. Илвасион не собирался проверять, как именно.

Ему хватало пока другого: научиться подстраиваться под чужую систему, не разрушая её.

Каждую ночь, когда руки начинали неметь от мелкой работы, а глаза — резать от мельтешащих линий, талморец делал одно и то же упражнение. Откладывал инструменты, ставил жезл стволом на пол, упирал в него ладони, закрывал глаза и слушал.

Гул узла шёл снизу вверх, через ступни, голени, позвоночник. Стихийная магия, которой пользовались местные деревенские колдуны, была хаотичной: как ветер, как огонь. Двемерская — наоборот: зажатый в колодцы поток, заставленный идти по нужным линиям. Эльф уже мог различать, где проходят главные магистрали, где второстепенные, где узел жалуется сам себе на перегрузку и перераспределяет силы.

Он подстраивал своё дыхание и свой внутренний поток под эту механику. Не под богов, не под чужие ритуалы, а под гудение древнего города. Это занятие не сделало бы его двемером, но уже изменило то, как шла его собственная магия: импульсы стали короче, точнее, щиты — легче, без лишних потерь.

В какой-то момент Илвасион поймал себя на том, что воспринимает руины не просто как набор интересных механизмов, а как учебник по построению системы. Наверху он уже делал то же самое с людьми, но именно здесь, под сырой каменной тушей Маркрафта, видел, как это должно работать правильно: чётко, без истерики, без «чуда» и без надежды на милость богов.

Иногда руины отвечали.

Однажды, когда талморский маг слишком сильно потянулся потоком к одной из колонн, где сходились три канала, в глубине что-то щёлкнуло, и в дальнем коридоре вспыхнул и тут же погас ряд кристаллов. В другой раз, после особенно удачного «операционного вмешательства» в паука, здесь, на его уровне, погас один из маячков, освещавших технический мостик, а где-то выше вместо того загорелся другой.

Узел придерживался своего баланса. Он реагировал не как храм, где нарушителя ждёт кара, а как сложная машина, старающаяся сохранить равновесие. Любое воздействие воспринималось не как грех, а как ошибка в системе, которую надо компенсировать. Это было почти… честно.

В очередную ночь, закончив с очередной сферой, Илвасион задержался дольше обычного. Сидел в нише, прислонясь спиной к тёплой панели, и рассматривал три пластины, уложенные перед ним.

Одна — классический образец фильтра из ремонтного жука: насечки повторяли мотивы «прочности» и «возврата». Вторая — из охранного паука: узор больше напоминал радиальную схему с акцентом на периметре. Третья — новая, из сегодняшней сферы. Насечки шли иначе: спиралями, ветвились, иногда обрывались, потом вновь продолжались под другим углом. Если бы это были слова, он бы назвал узор не инструкцией, а вопросом.

— Обработка. Сравнение. Решение, — медленно произнёс талморец, проводя ногтем по линии. — Вы видели мир, переводили его в свой язык, решали, что важно.

Никто не ответил. Только где-то далеко, на одном из нижних уровней, скрипнул крупный механизм, как старик во сне.

Илвасион сгреб пластины в ладонь и очень аккуратно, почти бережно, убрал их в отдельный мешочек. Эти куски он не разбирал на металл, не шлифовал и не подпиливал. Такие детали были не просто сырьём. Это были чужие мысли, застывшие в бронзе.

Лампа, долго стоявшая в стороне, едва мерцала. Маг прикинул время по внутреннему ощущению: наверху уже начинал светлеть небосвод. Стража сменялась. К рассвету талморец должен был снова сидеть за столом в канцелярии, с той самой холодной, чуть уставшей мимикой чиновника, который всю ночь «проводил сводки».

Он поднялся, собрал сумку, на ходу привычно осматривая площадку: ни следа, ни обломка, который мог бы выдать постороннее вмешательство. Двемерский металл сам плохо рассыпался, но всё равно иногда оставались стружки, царапины. Их Илвасион тщательно стирал, как вычищал бы ошибку в отчёте.

На обратном пути талморец ещё раз остановился у той самой опорной колонны с тремя каналами. Приложил к ней ладонь, позволил собственному потоку чуть-чуть коснуться чужого, не пытаясь ломать, просто отмечая.

— Вы построили мир, который живёт без вас, — тихо сказал эльф тем, кого давно не было. — Не уверена, что это победа. Но признаю, это лучше, чем ждать милости богов.

Колонна ответила тихим, ровным гулом. Узел продолжал работать. Ему было всё равно, кто по нему ходит. Люди, эльфы, боги, призраки. Он делал то, для чего был собран.

Наверху, в городе, всё было иначе. Там приходилось постоянно договариваться с чужими амбициями, страхами, глупостью. Здесь минимум лишнего шума. Только конструкция, служащая собственной логике.

Илвасион поднялся наверх незадолго до рассвета. Камень лестницы под ногами сменился шершавой поверхностью крепостного пола. Люк тихо опустился, как будто никакого спуска не было вовсе. На поверхности встречали сырая прохлада и запах дыма.

Маг-писарь выпрямился, накинул на сумку плащ, прикрыв выпирающие углы деталей, и направился в сторону канцеляpии. Днём его ждали бумаги, норды, полукровки, стража, талморские отчёты. Ночью — двемерская логика.

С каждым спуском в руины пропасть между этими мирами становилась для него не глубже, а понятнее. Наверху он учился управлять людьми как элементами системы. Внизу — учился у тех, кто однажды сделал это настолько хорошо, что исчез, оставив после себя только работающий механизм.

Талморец не собирался повторять их путь до конца. Но несколько их принципов намеревался забрать с собой наверх.

Кто сказал, что у двемеров нельзя украсть будущее, если уж они оставили прошлое на виду.

Мастерская у него так и не появилась. Слово «мастерская» предполагало табличку на двери, сложенные по рангу инструменты, право официально ломать и собирать. У Илвасиона был заброшенный подсобный склад возле нижних казематов, куда раньше сваливали списанное железо, прогнившие бочки и сломанные телеги. Теперь там хранили туман, пыль и то, что талморец потихоньку вытаскивал из двемерского узла.

Дверь запиралась на обычный засов. Снаружи — жалкая печать «служебное помещение, не входить», на которой уже никто не заострял внимание. Внутри — четыре крошечных светильника, один двемерский кристалл в металлической рамке, горящий ровным жёлтым светом, и стол, который когда-то был разрубленным пополам при перевозке. Эльф просто стянул половинки вместе и подпёр ящиками.

Металл лежал на этом столе плотным слоем. Лапы пауков, обломки сфер, кольца, пластины, шестерни, кристаллы, блоки с насечками. Никакой красоты, никакой «эльфийской эстетики». Груда чужой логики, разрезанной на куски.

Сначала Илвасион не собирался делать ничего подобного. Ему нужен был один-единственный автоматон: помощник, таскающий бумаги и прикрывающий спину в узких местах. Идея экзоскелета возникла не как вдохновение, а как раздражение: однажды слишком тяжёлая коробка документации к шахтному району сорвалась с полки, и маг-писаря чуть не сложило пополам, когда он попытался её поймать.

Человеческое тело под эльфийской кожей напомнило о себе: хрупкие кости, мышцы без должной подготовки, спина, на которую навесили слишком много.

Он долго сидел на ящике, потирая ноющее плечо, и смотрел на металлический хлам. В голове медленно складывалась простая формула: у двемеров каждый слабый элемент получает опору. У него, в отличие от двемеров, слабый элемент был один и довольно очевидный.

Экзоскелет в его прежнем мире обычно рисовали как блестящие доспехи, броню героя. Здесь, под камнем, слово «герой» вызывало только нервный смешок. Илвасиону нужен был не парадный корпус, а усиленный каркас, который никто не заметит под тканью, пока он сам не решит показать.

Самой сложной частью оказалась не механика. С этим двемеры уже проделали половину работы. Талморец нашёл в груде деталей несколько одинаковых «суставных рам» из легкого, но прочного металла, похожих на ребра. В исходной конструкции они служили опорой для лап автоматонов, принимая на себя нагрузку и передавая её дальше. Эльф несколько ночей примерял эти элементы к себе, сначала на бумаге, потом — на собственной руке.

На запястье рамка ложилась почти идеально: охватывала кость, не зажимая кожу. Нужно было добавить несколько шарниров и стягивающие ремни — и уже получалась внешняя «кость», которая могла взять на себя часть нагрузки. Для плеч, спины и бёдер пришлось долго подбирать комбинации. Ногти оббил о холодный металл, пока подгонял.

Он не торопился. Сначала собрал на столе грубую схему: плоский человечек из двемерских «костей», разложенный на доске. Затем переносил элементы на себя: примерял, снимал, подпиливал, снова примерял. Каждый раз проверял в движении: шаг, присед, поворот корпуса. Если металл впивался, значит, это плохой узел. Талморский маг не собирался жить внутри пыточного орудия.

Через пару недель в тесной кладовке появился каркас. Тонкие пластины, охватывающие плечи и спину, спускались по позвоночнику, делились на две дуги на пояснице и уходили по бёдрам к коленям. На руках — полудуги от ключицы до локтя и от локтя до запястья. В узлах стояли двемерские шарниры, выигранные у мёртвых пауков. Всё это притягивалось к телу ремнями, мягкую подкладку пришлось вырезать из старого магистратского плаща.

Без питания эта конструкция была просто дополнительным весом. Чуть уплотнённый скелет, который скорее мешал, чем помогал. Илвасион терпеливо ходил в нём по комнате, привыкая к изменившемуся центру тяжести. Стоило только усилить нагрузку — поднять ящик, упереться в стол, — как в мышцах вспыхивала знакомая тупая боль. Каркас лишь перераспределял её, но не снимал.

Нужно было включить двемерскую часть.

Питание он украл не у пауков. Те были слишком мелкими. В одном из боковых туннелей узла талморец нашёл механизм, похожий на стационарный насос: массивный цилиндр с несколькими подключёнными к нему магистралями. Внутри его металла жил тот же кристаллический «сердечник», только крупнее, чем в мелких автоматонах. Вырезать его целиком было выше его компетенции и ниже инстинкта самосохранения. Зато с краю стоял отдельный, явно сменный блок — нечто вроде буфера.

Эльф вытащил этот блок. Тонкий, вытянутый, с множеством насечек на боковой поверхности. Что-то среднее между аккумулятором и переводчиком, если использовать его язык.

Теперь в мастерской, среди остатков чужого города, этот блок стал сердцем конструкции. Илвасион осторожно вмонтировал его в пластину, которая ложилась поперёк лопаток. От неё пошли тонкие гибкие линии — полосы металла, заимствованные у контактов в корпусах автоматонов. Они спускались вдоль дуг каркаса, туда, где стояли шарниры.

Он не собирался превращать себя в ещё одну двемерскую машину, полностью зависимую от чужой логики. Питание на узлах должно было лишь чуть-чуть «подталкивать» его движение, усиливать толчок, помогать держать стойку. Как если бы кто-то невидимый подставлял плечо в нужный момент.

Первые попытки были… неприятными.

В ту ночь талморец впервые в полной сборке встал в жёстком металлическом коконе. Пластины холодом прижимались к коже, ремни впивались, под коленями уже чесалось от непривычного давления. Он проверил все крепления, подтянул ремень на груди, привычно проверил, где спрятаны нож, жезл и сумка с инструментами. Затем пальцами коснулся тонкого диска на пластине между лопаток. Там скрывался маленький управляющий блок — двемерский аналог выключателя, к которому он вывел доступ.

Внутри метала что-то щёлкнуло. Тепло почти сразу поползло по линиям, напоминая размотавшийся по телу провод. Суставы отозвались лёгким зудом. Эльф инстинктивно напряг плечи, будто на них только что навесили новый груз. Но тяжесть не упала, а, наоборот, странно рассеялась.

Он сделал шаг. На мгновение ноги словно огрубели, движения стали слишком прямыми. Каркас пытался помочь, но помогал по-своему, резковато. Писарь чуть не врезался плечом в стену, вовремя вцепился пальцами в край стола. Жезл с глухим стуком упал на пол.

— Впечатляюще, — сухо подумал он, — ещё пара улучшений, и можно смело ломать себе шею об порог.

Пришлось подстраиваться, как подстраивался под двемерский узел. Снимая броню, он анализировал, какие шарниры «перетягивают», где ток идёт слишком резко, где оставляет суставы без поддержки. Питание пришлось ослабить, встроив между блоком и основными линиями ещё один, самодельный «фильтр» — из пластин с насечками, которые в оригинале отвечали за стабилизацию механизмов в режиме перегрузки.

Комбинации менялись ночь за ночью. В одни дни он возвращался наверх с перебитыми мозолями и синяками от собственных конструкций. В другие — с чувством, что сделал шаг вперёд: каменная лестница давалась легче, тяжёлый ящик с бумагами поднимался без того мерзкого жжения в позвоночнике. В какой-то момент поймал себя на том, что больше не боится согнуться лишний раз за упавшей ручкой.

Через месяц каркас перестал быть чужеродной конструкцией. Стал вторым слоем, который тело воспринимало не как врага, а как доступный ресурс. Наклон — и где-то в плечевом узле включался мягкий толчок, помогая выпрямиться. Поворот, шаг, рывок — двемерская система аккуратно подбирала те мышцы, которые в прежней жизни вылетали бы первыми.

Талморец тестировал экзоскелет не в бою. Пока не в бою. Он проверял его в том, к чему привык: в повседневных мелочах. Передвигал по одному тяжёлые сводные отчёты, носил связки свитков, сам таскал к себе в кабинет мешки с образцами руды вместо того, чтобы ждать ленивых носильщиков. Стража посмеивалась: «эльф решил вспомнить службу в полку, причём сразу всю». Его это устраивало. Пусть думают, что причина в эксцентричности.

Настоящая проверка пришла, когда пришлось спуститься в двемерский узел не налегке, а с полной выкладкой. Маг держал на себе и жезл, и сумку с инструментами, и ещё мешок с разобранными деталями, которые хотел сравнить с найденными в глубине. В прошлые разы такая нагрузка оборачивалась тем, что ступени вызывали желание сесть и ползти. Теперь, когда он наклонился, чтобы пролезть в узкий люк, металл по дуге позвоночника только мягко подтолкнул его, помогая выровняться.

Там, в тепле двемерского города, стало ясно: идея работает. Он мог дольше стоять, дольше лежать в неудобных позах над разбираемыми корпусами, не чувствуя, как спина превращается в сплошной узел боли. Пальцы по-прежнему оставались человечески уставшими, но плечи и ноги держали.

Экзоскелет решил только половину задачи. Вторая напрашивалась сама: раз он таскает на себе каркас, почему бы этот каркас не заставить таскать за себя ещё кое-кого.

Примитивные роботы родились из лени, как и многое полезное.

В одну из ночей талморец поймал себя на том, что в десятый раз за вечер протягивает руку за одним и тем же инструментом, лежащим в неудобном углу стола. Подсознание, измученное мелкими рывками, плохо отзывалось. В этот момент взгляд зацепился за кучу коротких лап от пауков. Тот самый момент, когда мозг, устав от точной работы, находит простейшее решение.

Сначала он просто собрал «руку». Пара шарниров, три сегмента, маленький захват на конце — две изогнутые пластины, способные сжиматься и удерживать предмет. Привинтил к основе, посадил на подставку, подсоединил к маленькому кристаллу питания и блоку с насечками, отвечающими за повторяющиеся движения.

Программа была примитивной: двигайся по дуге туда-сюда. В старом мире это назвали бы маятником. В двемерской логике — узлом, снимающим нагрузку с основного оператора.

Рука зажила. Лёд внутри металлической конструкции дрогнул, суставы синхронно прокрутились. Механический отросток начал лениво описывать полукруг, как маятник часов, и каждый раз возвращался в исходное положение.

Илвасион стоял, прислонившись к стене, и наблюдал. Подставка, по сути, была отдельной маленькой машинкой, выполнявшей одну идиотски простую задачу. Но если вместо пустоты в диспозиции «туда» поставить ящик с инструментами, а в точке «сюда» — край стола, рука могла таскать ему всё, что было нужно.

Дальше — больше. К первой руке добавилась вторая. За них закрепились разные зоны: одна собирала и подавала мелкие детали, другая оперировала с более тяжёлыми. Между ними начал циркулировать металлический мусор, уходящий на отбраковку. В какой-то момент маг заметил, что руки синхронно обходят друг друга, ни разу не столкнувшись, хотя он не программировал такого поведения. Просто поставил им немного отличающиеся по частоте циклы. Остальное сделал двемерский «мозг» внутри блока.

Примитивные роботы становились менее примитивными с каждым новым «почему бы и нет».

Один паук, лишённый боевых функций, получил урезанную систему движения и блок, допускающий только команды от отдельного контрольного кольца, которое эльф носил на пальце. Теперь эта железяка могла ползать по мастерской и искать заданную деталь по заранее прописанным признакам: размер, разъём, насечки. Другой механический «жук» с минимальной начинкой отвечал за свет: двигался вдоль стены и нужной точки потолка, переставляя кристаллы, чтобы работать было удобнее.

Когда крошечный автоматон впервые бесшумно взобрался по стене и протянул светильник туда, куда смотрел его хозяин, что-то внутри Илвасиона неприятно шевельнулось. Это было слишком похоже на жест послушного слуги. В этом мире и так слишком много тех, кто привык к рабству.

Талморец отрезал себе эту мысль, как отрезают лишний провод. Машины двемеров были инструментами. Он тоже.

Со стороны всё выглядело бы пугающе: эльф в полускрытом металлическом каркасе, в тесном помещении, где по стенам и потолку ползали безымянные механизмы, перетаскивая металл, подстраивая свет, подавая нужные детали. К счастью, со стороны никто не смотрел. Стража в этот угол не совалась: зачем, если тут официально только списанный хлам.

В один из вечеров он тестировал полный комплект. Экзоскелет включён, ремни затянуты, руки-манипуляторы жужжат по своим траекториям, паук-искатель шуршит где-то у пола. Маг держал в руках очередную пластину, пытаясь вписать её в схему управляющего блока, и вдруг поймал себя на мысли: ещё чуть-чуть — и можно вообще не прикасаться к металлу. Всё будут делать машины. Ему останется только думать и отдавать команды.

Мысль была опасной. Слишком соблазнительной.

Илвасион резко выпрямился, отключил одну из манипуляторных рук простым ударом по контрольному кристаллу, потом вторую. Паук застыл, лишённый команды. В мастерской наступила тишина, которую нарушало только далёкое, едва слышное гудение двемерского узла под ногами.

— Не торопись превращаться в ещё одного двемера, — сказал он себе. — Они уже проверили, чем это заканчивается.

Экзоскелет он оставил включённым. Эта система работала на границе: усиливала его тело, но не подменяла волю. Каркас не мог двигаться сам, не мог пойти против мышц, не мог поднять руку против хозяина, если тот не дал толчок. В этом была принципиальная разница между ним и теми, кто умер в бронзе.

Вскоре, вернув манипуляторы к жизни, писарь продолжил работу — осторожнее, чем прежде. Теперь, когда очередной маленький робот двигался к нему по стене, он видел не бездушное чудо двемерской инженерии, а ещё одну линию в общей схеме: «кто обслуживает кого».

Ночью, возвращаясь в свою комнату, талморец поднимался по лестнице уже почти без усилий. Каркас мягко поддерживал колени, бёдра, спину. На поверхности его встречали холодный воздух, запах дыма и редкие, усталые фигуры стражей у костров. Никто не замечал, что писарь, проходящий мимо с очередной папкой, двигается чуть иначе, чем раньше. Чуть более устойчиво, чуть более уверенно.

Город наверху пока не знал, что под его каменным брюхом человек, выдающий себя за эльфа, собрал себе вторую опорную систему. И что вместе с этой системой медленно заводятся маленькие, почти незаметные механизмы, которые однажды начнут выполнять приказы гораздо быстрее, чем ленивые живые руки.

Маркрафт считал себя древним. Двемерский узел снизу был старше и умнее. Илвасион собирался стоять ровно посередине. В достаточной броне, чтобы не сломаться, и с достаточным количеством чужих «рук», чтобы не тратить свои на то, что можно поручить железу.

Глава 13

Дверь в нижние уровни не была дверью. Не аркой, не люком, не привычной створкой с замком. Это был монолит: кусок двемерского металла, влитый в стену так, будто его сюда не ставили, а вырастили вместе с породой. Ни швов, ни петель, ни контура, за который можно зацепиться. Только гладкая, тускло поблёскивающая поверхность с едва заметным рисунком концентрических кругов.

Илвасион стоял напротив неё уже не первый раз. Маг-писарь давно выучил её глухой, мокрый блеск, как другие запоминают черты лица. Пробовал простое: магический импульс, удар жезлом, тонкий поток, пытающийся «подслушать» структуру. Пробовал сложное: лез в ближайшие панели, искал, где проходят магистрали, пытался отключить питание участка. Ответ всегда был один: плита оставалась плоской, равнодушной, как эльфийский советник, привыкший смотреть сквозь людей.

Это был не просто выход. Это был заглушённый узел. Ни одно ответвление магии вниз не уходило. Ни одна сервисная дорожка от него не шла. Всё, что пыталось проникнуть через металл, возвращалось обратно, как вода с плотины. Ни трещины, ни слабого места.

Он ушёл от неё только когда понял: ломать эту вещь «по-человечески» бессмысленно. Её надо перезаписать.

В мастерскую Илвасион вернулся уставшим, но не опустошённым. Усталость стала давно привычным фоном, вроде шума двемерского узла. Он сбросил плащ на спинку ближайшего ящика, проверил ремни экзоскелета, привычно тронул пальцами блок питания на спине и только после этого подошёл к столу.

На столе, как на алтаре, лежали три вещи.

Первая — массивное кольцо из двемерского сплава, снятое с одного из передаточных столбов глубоко в узле. Однажды талморец рискнул отсоединить его на несколько секунд; узел глухо взвыл, свет в туннелях мигнул, но система сама перекинула нагрузку, а он успел убедиться: через это кольцо шли сильнейшие импульсы поля. Электромагнитные, если пользоваться памятью прошлого мира.

Вторая — крупный кристалл, больше похожий на сросшийся пучок мелких. Такой он вытащил из корпуса полуразрушенного центуриона: не сердечный, нет, тот он трогать не стал, а боковой, отвечающий за перераспределение сил на конечности. По сути — мощный буфер, терпеливо запасавший энергию, а потом отдававший её рывком.

Третья — набор пластин с замысловатыми насечками, которые он снимал с управляющих блоков охранных сфер и «мозгов» ремонтников. Эфирная логика двемеров, зажатая в металле. Фильтры, протоколы, приоритеты.

Он долго смотрел на этот набор, как смотрят на фразу из неправильных слов, зная, что из неё можно сложить ещё что-то.

Эльф не собирался изобретать полноценную двемерскую пушку. Для этого нужно было быть двемером. Но сделать нечто, что использовало бы их приёмы, он уже мог.

Мысленная схема появилась задолго до железа. Каркас, внутри которого стоит кольцо-индуктор, вокруг — обмотка и пластины-фильтры, формирующие нужный режим, в центре — кристалл-накопитель. По периметру — несколько тонких каналов для связи с его собственной магией. Если запитать систему от двемерского узла, а затем «дотолкнуть» её эфиром, которого в этих руинах было слишком много, можно получить направленный удар: срыв поля, удар волны, способной не просто прожечь металл, а сдвинуть его на уровне структуры.

Примитивная, варварская электромагнитная пушка, собранная из чужого будущего и чужого прошлого.

Илвасион взялся за каркас.

За основу он взял обрезок старой двемерской балки, когда-то бывшей частью рельса. Металл был упрямым, жёстким, но уже с трещинами; он аккуратно вырезал из него продолговатую «шину» — будущий ствол. К внутренней стороне прижал индукторное кольцо, прикидывая, как оно ляжет: ближе к началу или к середине. В итоге выбрал середину: так удар поля можно было сделать чуть длиннее, дать ему «разогнаться» вдоль ствола.

Кольцо пришлось подпиливать, подгонять, но металл сдался. Илвасион закрепил его при помощи двемерских же скоб, которые вытащил из креплений в одном из коридоров. Между кольцом и стволом вставил тонкие пластины-изоляторы из белёсого сплава, который плохо проводил магию. Не хватало только подписать: «не дай бог замкнуть всё на себя».

Следующим слоем пошла обмотка. В обычном мире он взял бы медный провод. Здесь ему пришлось изощряться. Он разобрал пару блоков связи, вытащил тонкие полосы металла, которыми двемеры оплетали свои кристаллы, и свил из них плоские «жгуты». Обмотал ими индукторное кольцо, в несколько витков, выводя концы к площадке, где должен был стоять накопитель.

Кристалл он посадил в массивную рамку из того же сплава, что и экзоскелет. Рамка крепилась к верхней части ствола, словно горб. От неё вниз шли короткие соединители к обмотке и ещё один, отдельный канал к рукояти, которую он вытачивал из старой двемерской трубы. Через этот канал он собирался подсаживать в систему свою магию — не как основное питание, а как управляющий импульс и катализатор.

Самое сложное началось там, где пришлось соединять двемерскую и человеческую логику.

Пластины с насечками он не мог просто вставить «как есть». Каждая отвечала за конкретный режим. Одна, если верить наблюдениям, стабилизировала поток при перегрузке, другая — задавала приоритет окружения, третья — формировала задержку. Для пушки нужно было другое: краткий, максимально жёсткий импульс без попыток системы «спасти» себя.

Илвасион разложил пластины на столе, как гадалка раскладывает карты. Пальцем проходил по каждой насечке, вспоминая, в каком механизме находил подобный рисунок. В итоге он собрал из них новый блок: внизу — стабилизатор, но урезанный, с вырезанными «страхующими» линиями; над ним — пластина, отвечающая за ускорение потока; замыкающий слой — фильтр, обрезающий всё лишнее, кроме одного направления.

В готовом виде блок напоминал небольшой, плоский прямоугольник с трёхслойной структурой. Он вставил его между кристаллом и обмоткой, закрепил так, чтобы при желании можно было вытащить и заменить.

— Если ты рухнешь, — негромко сказал маг-писарь, глядя на конструкцию, — я хотя бы буду знать, где именно ошибся.

Сердце конструкции заработало не сразу. Когда он впервые задействовал блок питания, тепло лишь лениво поползло по линиям, индукторное кольцо чуть дрогнуло, но ничего не произошло. Это было логично: система не знала, что от неё хотят. Двемеры привыкли к чёткому, однозначному коду.

Талморец, сжав рукоять, закрыл глаза, вытягивая кристаллический поток.

Он уже научился ловить в узле те места, где энергия скапливалась, как вода за плотиной. Сейчас ему нужно было не «подслушать» их, а синхронизировать. Он нашёл в глубине знакомый ритм магистрали, в которой сидело снятое им раньше индукторное кольцо, и аккуратно потянул оттуда тонкую нить. Дал её кристаллу, позволил двемерскому блоку распознать «свой» паттерн. Только после этого ударил по нему коротким, концентрированным магическим импульсом — не силой разрушения, а командой: «срывай».

Ответ пришёл сразу.

Кристалл загудел низко, так что вибрация прошла через рукоять в кости. Обмотка вокруг кольца взялась слабым сиянием, воздух вокруг ствола будто потяжелел. В волосах на затылке шевельнулось, как перед молнией. Талморский маг резко отвёл пушку в сторону и, почти не целясь, направил на каменный угол склада.

Удар не напоминал привычные заклинания. Не было ни вспышки пламени, ни снопа льда. Впереди просто что-то случилось с воздухом: пространство на мгновение сжалось в тугой узел и развернулось, выстрелив невидимой волной. Там, куда она пришлась, камень громко хлопнул, как если бы его ударили гигантским молотом изнутри.

Стену повело. По камню побежали трещины, верхний край посыпался крошкой. Где-то в глубине склада жалобно скрипнуло, медленно опускаясь, старое перекрытие.

Илвасион едва удержался на ногах. Не от отдачи — та, наоборот, ушла в экзоскелет, в закреплённые на плечах и позвоночнике пластины. Внутри же тела что-то коротко перегорело: магический поток, сросшийся с двемерским контуром, выжал из него слишком много. Сердце скакнуло, ладони обожгло изнутри.

Он отстранился, выдохнул, давая речи вернуться.

— Работает, — только и смог констатировать маг-писарь.

Пушка, казалось, тоже задышала. Металл чуть поскрипывал, кристалл утихал, возвращаясь к равномерному мерцанию. Двемерская система, даже после такого насилия, пыталась стабилизироваться, как привыкла.

Он не стал стрелять второй раз. Не в этом помещении. Складывались два риска: рассыпать на голову полкрепости и привлечь лишнее внимание, когда кто-нибудь из ночной стражи решит проверить, откуда «земля подрагивает».

Талморец занялся доработкой.

Он усилил крепления, добавил дополнительный упор, который крепился к экзоскелету: короткую дугу, фиксирующуюся на правом плече. Так пушка переставала быть просто «оружием в руках» и становилась продолжением каркаса. Её вес распределялся по спине и груди, а не ломал кисть. К рукояти вывел ещё один, дуговой контакт, чтобы в случае слабости можно было подавать управляющий импульс не рукой, а через блок на спине.

Второй тест он провёл уже в узле.

Добраться до глухой плиты и притащить туда конструкцию было отдельной задачей. Пушка весила больше, чем хотелось бы, и даже с экзоскелетом идти по узким двемерским мостикам было мерзко. Внизу, под ногами, шевелился город: где-то ползали пауки, где-то лениво проходили крупные механизмы. Узел, казалось, чуял чужую деятельность, но пока не считал её критичной.

У заглушенного узла, у самой плиты, было тихо. Слишком тихо. Ближайшие магистрали обходили этот кусок, как если бы он был раной, залитой свинцом.

Илвасион поставил пушку на импровизированную опору — каменный выступ, когда-то бывший частью лестницы. Проверил крепление к экзоскелету, защёлкнул упор на плече. Ладонь легла на рукоять, другая — на ствол, дальше от кристалла, чтобы чувствовать вибрацию.

Внутри чего-то взыграло знакомое сопротивление: организм не хотел повторять только что пережитый фокус. Талморец проигнорировал. Зажмурился на миг, отстранился от собственного дыхания и потянулся к узлу.

Отсюда, с этого уровня, поток ощущался особенно ярко. В глубине двемерского города шли мощные магистрали, как артерии. Далеко внизу, за толщею камня и металла, что-то гудело особенно сильно — нижние уровни жили своей жизнью. Между ними и ним стояла плита, гасящая всё. Даже здесь он чувствовал, как поле ломается, наталкиваясь на неё.

Маг потянул тонкую нить из одной из сильнейших магистралей, провёл её в кристалл, дал системе «узнать» источник. Затем подключил свою магию: эфирный поток, не привязанный к стихии, а к структуре. Отточенная за недели работа в узле позволяла ему не расплескать всё по дороге.

Когда контуры совместились, он ударил командой.

Внутри пушки всё включилось одновременно и неправильно. Кристалл завыл, индукторное кольцо, словно почувствовав родную нагрузку, вспыхнуло внутренним светом, обмотка зашипела. Воздух вокруг ствола загустел, запахло озоном. В теле эльфа встали дыбом те места, которых не должно было существовать: память о нервной системе из другого мира.

Взрыв не был громким. Он был глухим. Мир на мгновение свёлся к одному, сжатому в точку ощущению: всё поле в этом участке завелось, как сорвавшийся генератор, и рухнуло вперёд с яростью, на которую двемеры, возможно, никогда его не настраивали.

Плита, до этого казавшаяся вечной, ответила вскриком.

Металл не рассыпался и не расплавился. Это было не пламя. Концентрические круги на её поверхности на миг загорелись тусклым светом, как если бы кто-то разбудил древнюю схему. Затем рисунок сорвался, линии побежали, ломаясь, и в следующий миг по плите прошли волны деформации. Она не выдержала: сначала хрустнул правый нижний участок, потом левый верхний. Внутри раздался звук, от которого хочется зажать уши: хрустнула не поверхность, а структура.

Часть плиты ушла внутрь, словно провалилась. По её краям чёрными трещинами разошлись швы, которых до этого не было видно. В нескольких местах металл даже разошёлся, показав узкую, тёмную щель.

Илвасион едва не рухнул вслед за ней. Экзоскелет удержал его, приняв на себя дрожь мышц. Ладонь, державшая рукоять, не чувствовала пальцев: всё обожгло изнутри, как будто он схватил голой рукой грозовой разряд.

Пушка, казалось, хотела вырваться. Металл под руками дрожал, кристалл ещё продолжал отдавать остаточное сияние, блок пластин нагрелся так, что воздух над ним дрожал. Маг-писарь, скрипя зубами, отключил подачу, с силой ударив по управляющему диску на спине. Контуры разорвались, гул в стволе начал стихать.

Узел отреагировал.

Где-то далеко в глубине двемерского города зазвучали новые, непривычные ноты. Одновременно погасли и вспыхнули сразу несколько линий света. В одном из соседних коридоров вспыхнули аварийные кристаллы, давно не горевшие. По мостикам прошёл глухой, катящийся шоук — словно кто-то проверял, на месте ли ещё все элементы.

Илвасион успел только подумать, что, возможно, это была не лучшая идея, прежде чем снова посмотрел на плиту.

Там, где раньше была гладкая, нечеловечески цельная поверхность, теперь зиял рваный, тёмный проём. Металл по краям был выгнут и закручен, как мягкая глина, попавшая под чудовищный пресс. Внутри, в глубине, блеснуло что-то: не ровная лестница, не нормальный коридор. Скорее, шахта с остатками платформ и рёбер.

Он сделал шаг ближе, осторожно коснулся края. Металл был горячим, но не расплавленным. Внутри ещё шевелилось слабое, изменённое поле. Плита теперь была не заглушкой, а поломанным узлом.

— Сработало, — хрипло выдохнул талморец.

Каждая клетка в теле спорила с ним: боль, дрожь, шум в ушах. Пушка оказалась не просто инструментом, а ударом по нему самому. Но проход был открыт. Не до конца, не чисто, но достаточно, чтобы через него пролез человек в экзоскелете.

Вопрос был только в том, кто первым воспользуется новой дырой: он или что-то снизу.

Узкая, наконец-то прорезанная щель смотрела на него чёрным глазом. Из глубины тянуло другим воздухом — плотным, сухим, как в запечатанном сундуке. Талморский маг понимал: дальше будет хуже. Двемеры не закрывали нижние уровни просто так. Если там сидит что-то, что заставило их поставить сюда такую заглушку, эфирная пушка может понадобиться ещё раз. Возможно, не один.

Илвасион посмотрел на своё творение.

Пушка стояла, опираясь стволом на край выбитой плиты. Металл на её корпусе покрылся тончайшей сетью трещин, блок пластин почернел по краям. Накопительный кристалл светился тускло, как человек после лихорадки. Жила ли система после такого удара, он ещё не знал.

— Если выживет, — устало подумал эльф, — будем считать, что это был не выстрел, а первый протокол.

Он снял упор с плеча, аккуратно отцепил конструкцию от экзоскелета. В руках она казалась тяжелее, чем прежде. Отнёс на пару шагов в сторону, прикинул, сколько времени потребуется на ремонт и доработку. Поток ещё долго будет сопротивляться повторам. Да и его собственный — тоже.

Нижние уровни ждали. Путь был открыт. Слишком шумно, слишком грубо, но иначе нельзя.

Талморский писарь ещё раз посмотрел вниз, в темноту, и почувствовал, как где-то далеко внизу, под слоями камня и металла, что-то отвечает ему. Не голос, не звук. Просто изменение ритма в узле.

Двемерский город понял, что кто-то всё-таки нашёл способ тронуть то, что они когда-то решили сделать недоступным.

Что ж. Теперь у них была общая проблема.

Нижний уровень встретил его не тьмой, а тишиной. Такой плотной, что каждый шаг отзывался не звуком, а почти физическим ощущением, будто по суставам проводили металлической линейкой. Экзоскелет глухо поскрипывал на изгибах, но даже это здесь глушилось. Воздух был сухим и холодным, без привычной сырой гари двемерских машин. Пахло железом, пылью и чем-то ещё… вымершим.

Илвасион спустился по узкому шахтному колодцу, пользуясь старой лестницей, чьи перекладины едва выдерживали его вес вместе с каркасом и пушкой. Когда наконец ступни коснулись твёрдой площадки, он несколько секунд стоял, привыкая к пространству. Здесь не было привычных уровней и мостиков. Зал уходил в темноту, действительно огромный, но глухой. Ни одного движущегося автомата, ни одного светящегося кристалла. Только редкие, мёртвые каркасы колонн, вросшие в пол, как давно высохшие стволы.

Свет от кристалла на жезле выхватил впереди нечто непривычное для двемерской архитектуры: цилиндрический блок, утопленный в пол и стену одновременно. Не как их привычные машины, изломанные, угловатые, с шестернями и суставами. Это было гладкое, почти органично закруглённое тело из бледного металла, охваченное кольцами. Вдоль боков шли толстые трубки и кабели, уходящие в стены. В центре — овальное стекло, сейчас абсолютно чёрное.

Криокамера.

Слово всплыло в голове не как знание этого мира, а как осколок прежнего. Илвасион даже не сразу понял, что думает не по-таморски, а по-человечески. Сердце неприятно толкнуло грудную клетку. Он медленно приблизился, чувствуя, как холод густеет, будто воздух сжимают вокруг него.

Поверхность капсулы была покрыта тонкой сеткой рисунка: не руны и не двемерские насечки. Скорее, схемы. Чёрные, почти выжженные в металле линии, сходящиеся к контуру окна. Редкие кристаллы по ободу были мертвы. Ни света, ни звука. Единственное, что выдавало в этой штуке живую систему, — лёгкое, ровное шипение где-то глубоко внутри.

Талморец сделал ещё шаг, поднял пушку, больше инстинктивно, чем осознанно. В такой тишине любое движение казалось нарушением. Ствол, утяжелённый индуктором и кристаллом, врезался в плечевой упор экзоскелета. Он собирался сначала посмотреть, найти панель, понять структуру. В крайнем случае — вскрыть по-своему.

Он сделал второй шаг.

В тот же миг воздух в зале хрипло втянулся, как грудь давно не дышавшего человека.

По поверхности капсулы разом вспыхнули тонкие, призрачные линии. Рисунок ожил, пробежал по металлу, как молния по туче. Кристаллы на ободе рвано зажглись, обдавая зал мертвенно-голубым светом. Илвасион едва не зажмурился: глаза, привыкшие к мягкому жёлтому свету его кристалла, дёрнуло от резкого контраста.

Из глубины капсулы донёсся тяжёлый, вязкий звук — словно что-то очень старое и очень плотное вырывали из льда. Стекло, до того чёрное, изнутри залило слабым зеленоватым сиянием. На мгновение там промелькнули только хаотичные тени, затем контуры стали складываться.

«Поздно», — мелькнула сухая мысль. — «Ты уже запустил протокол».

Он чуть отступил в сторону, поднял пушку до уровня груди, чувствуя, как кристалл внутри неё откликается на всплеск чужой энергии. Пульс в висках совпал с чужим ритмом. Двемерский узел, казалось, проснулся вместе с этим блоком: где-то далеко, над головой, чуть дрогнули магистрали.

Капсула вздохнула.

Что-то щёлкнуло в районе креплений. С боков в потолок ушёл пар, густой, белый, с хриплым шипением. В зале резко похолодало, кожу обдало морозной болью. Илвасион почувствовал, как на ресницах тут же собираются крошечные кристаллики льда.

Стекло изнутри затянуло молочным туманом. А потом в этом тумане, совсем близко, упёрлись две руки.

Тяжёлые, широкие ладони с короткими пальцами и мощными фалангами. Кожа под стеклом казалась белее самого инея, жилы на тыльной стороне проступали тонкими синими линиями. Ладони толкнули — неторопливо, уверенно. Стекло дрогнуло. Замки по бокам клацнули один за другим, как щёлкают замёрзшие пружины. Передняя панель капсулы поползла в сторону, выпуская облако ледяного пара.

Из холодного нутра вывалился сначала пар, потом силуэт.

Он был крупнее, чем любой норд, которого Илвасион видел в Маркрафте. Не по росту даже, а по плотности. Белокожий, словно его только что отлепили от льда. Бритый череп отливал матовым блеском, будто ледяной камень. На глазах — массивные сварочные очки с тёмными стёклами, врезавшиеся в кожу грубыми бороздами. На губах — ни усмешки, ни гримасы. Пустое, спокойное лицо человека, которого вытащили из сна и не спросили мнения.

Он стоял, покачиваясь, выдыхая пар, как только что растопленный голем. На плечах висели остатки странного, незнакомого комбеза — материал, которого Илвасион не узнавал ни как местную ткань, ни как двемерскую броню. Плотные ремни, ржавые застёжки, едва уловимый запах машинного масла и чего-то химического.

Пушку он заметил почти сразу.

Голова чуть повернулась, тёмные стёкла очков уткнулись в направленный на него ствол. Илвасион успел развести по системе первые команды, собираясьдёрнуть поток. Внутри кристалла зашевелилась энергия, обмотка застонала, индукторное кольцо отозвалось отдалённым гулом.

Человек из капсулы просто шагнул в сторону.

Движение было настолько простым и естественным, что сознание писаря на мгновение отказалось считать его угрозой. Ни стойки, ни бравады, ни треска магии. Просто шаг. Корпус сместился, поле выстрела, которого ещё даже не случилось, уткнулось в пустоту.

В следующую секунду он исчез.

Не магия. Не телепортация. Скорость.

Илвасион успел только заметить, как тяжёлая тень смазывается набок, и тут же поймал кулаком в челюсть.

Удар шёл снизу, с минимальной амплитудой. Чистый, выверенный хук. Не нордский размашистый замах, не городская драка. Жёсткая школа, где людям отбивали мозги и лишние эмоции одновременно. В челюсти что-то хрустнуло, мир рванулся вбок и вверх, как если бы зал на миг опрокинуло.

Экзоскелет принял часть нагрузки, но голову он защищать не умел. Череп отозвался звоном, в глазах чисто физическим светом взорвались зигзаги. Колени подломились. Пушка ушла из линии, ствол полоснул по воздуху, чуть не выбив ему плечо.

Палец, всё ещё пытающийся сжать спуск, не успел. В мозгу всё перекосилось: поле, магия, боль.

Там, где должен был быть пол, внезапно оказалась грудь. Илвасион осознал, что лежит, только когда чужой ботинок прижал его плечо к металлической плите. Экзоскелет скрипнул, упираясь в давление.

Бритоголовый не стал добивать. Просто коротко глянул вниз — без особого интереса, скорее оценивая функциональность конструкции, чем личность внутри. Затем ногой, почти лениво, отбросил ствол пушки в сторону, чтобы не мешалась.

— Подъём, — сипло хмыкнул он.

Илвасион попытался собрать поток, хоть что-то. Щит, толчок, вспышка. Вместо этого пальцы на миг дёрнулись, вытягивая слабый, дрожащий эфир, который развалился ещё на уровне запястья. Голова не слушалась, язык не находил заклинания.

Человек схватил его за грудные дуги экзоскелета, как за ручки, и рывком поднял. Тело писаря, не успев договориться с силой тяжести, болтнулось, почти теряя вертикаль. Мир качнулся. Криокамера оказалась совсем близко.

«Нет», — успела выдать холодная часть сознания. — «Туда не…»

Подсечка пришла так же просто, как и первый удар. Один шаг, движение бедром — и ногу талморца, с зажатыми в шарнире суставами, выбили из-под него. Экзоскелет сопротивлялся, но человек знал, куда бить: не по металлу, а по тому, что внутри. Илвасион едва не срыгнул воздух от удара спиной о край капсулы.

В следующее мгновение его уже вкатывали внутрь.

Внутро камеры было обманчиво мягким. Плотный, податливый материал, реагирующий на тело. Запах чистого холода, запах химии, похожей на те, что он едва помнил из прошлого мира: стерильный, ненормальный. Плечи упёрлись в стенки, экзоскелет заскрежетал, не желая влезать. Руки человека работали быстро, без лишних движений. Он утапливал эльфа глубже, пока тот не застрял между полукруглыми подпорами.

Илвасион попытался дёрнуть ногой. Не получилось. Пластины каркаса, только вчера казавшиеся опорой, теперь играли роль стяжек, фиксируя его в идеальном, удобном для камеры положении. Дзынкнули внутренние защёлки, незаметные до этого. Пара дуг поднялась с боков и с хрустом схлопнулась, прижимая его к мягкому ложу, как насекомое между страницами.

Он закашлялся, пытаясь выдавить из себя хоть слово. Хрип вышел бесформенным. Инстинктивно, через боль, эльф вытянул руку вперёд, к выходу, но чужая ладонь просто перехватила запястье и впечатала его обратно.

Мир сузился до овала стекла над лицом.

Сооружение над ним склонилось, закрывая собой половину обзора. Бритоголовый бугай, всё в тех же сварочных очках, на этот раз смотрел внимательно. Словно проверял, правильно ли вставлен очередной элемент в незнакомый ему механизм. Лёгкий пар всё ещё шёл от его кожи, как от размороженного мяса.

Он что-то сказал, язык был странным, с твёрдыми, короткими ударениями. Илвасион почти не разобрал смысла, только интонацию: удовлетворённое «годится». Потом голова исчезла из поля зрения, за ней — плечи.

В боковом поле зрения мелькнуло родное.

Пушка лежала на полу, чуть поцарапанная, с едва заметно потрескавшимся блоком пластин. Кристалл ещё дышал тусклым светом. Бугай подошёл, наклонился, взял её, как берут старый, знакомый инструмент. Не проверяя, не удивляясь. Пальцы легко нашли рукоять, упор, баланс. Одно короткое движение — и громоздкая конструкция уже сидела у него на плече, как будто он с детства таскал такие по заводу.

Где-то глубоко в сознании у Илвасиона щёлкнуло: это не он придумал эту систему. Он только собрал её по памяти чужих принципов. И этот человек слишком естественно держит то, что эльф считал своим изобретением.

Стекло над лицом зловеще зажужжало.

Передняя панель капсулы поползла вниз, возвращаясь на место. По периметру едко блеснули разогревающиеся контуры: система закрывала контур. Мир над ним с каждым сантиметром становился уже. Плечи сильнее вдавило в мягкий материал, дуги прижались к груди и бёдрам. Дышать стало ощутимо тяжелее: воздух внутри был холодным, вязким, словно уже наполовину льдом.

Через щель, что ещё оставалась, он успел увидеть, как незнакомец, закинув пушку за плечо, даже не оглянувшись, идёт к лестнице. Спина широкая, неторопливая. Уверенный шаг человека, который точно знает, куда идти. Силуэт растворялся в голубоватом полумраке нижнего уровня. В руке — его труд, его оружие, его шанс.

Стекло щёлкнуло, окончательно встав на место.

Мир превратился в овальный, ограниченный контуром. Снаружи ещё были слышны отголоски шагов, шорох, далёкий гул двемерского узла. Внутри — уже ничего, кроме собственного дыхания.

Первый холод ударил не в кожу. Внутрь.

Система не стала мучиться. Где-то под ним, в основании капсулы, сработали насосы. В тело рванулся ледяной туман — не вода, не воздух, что-то среднее. Лёгкие сжались, пытаясь оттолкнуть чужое, но оно было вездесуще. Кожа начала покрываться инеем изнутри: каждое дыхание превращалось в крошечные, жгущие иглы.

По стеклу сверху поползли белые веточки. Сначала тонкие, как царапины ногтем, потом они разрастались, ветвились, переплетались. Иней рисовал замысловатый, почти красивый узор, скрывая от него всё, что было снаружи: силуэт лестницы, темноту зала, следы чужих ног.

Он попытался ещё раз пошевелиться, но мышцы уже не слушались. Экзоскелет сохранял форму, в которой его зафиксировали, и ледяное ложе идеально подстраивалось под тело. Всё, что оставалось живым, — глаза и мысль.

Илвасион впервые за долгое время ощутил не контролируемый, привычный страх, а чистый, тяжёлый ужас. Не перед богами, не перед культом, не перед талморским судом. Перед идеей застыть здесь, в двемерской машине, чужой конструкции, сделанной не для него, не для этого мира.

В голове ещё мелькнуло: «Наблюдатель. Эксперимент. Ты стал элементом системы, которую хотел взломать».

Холод аккуратно оборвал и эту мысль.

По стеклу сверху окончательно сомкнулся узор. Белые ветви инея закрыли последние просветы, превратив весь мир в размытую, молочную толщу. Звук ушёл первым, цвет — следом. Тело не болело. Оно просто перестало быть чем-то отличным от окружающего льда.

Где-то наверху двемерский узел продолжал гудеть, город дышал, бритоголовый в сварочных очках, закинув на плечо электромагнитную пушку, поднимался всё выше. Здесь, на самом дне, оставалась только капсула и фигура в ней, застывшая между вдохом и выдохом.

Миг — и всё замёрзло.

На стекле остался узор инеем.

КОНЕЦ.

Лысый мужик имеет свой фанфик.

https://author.today/work/453396

Тг автора с анонсами

-

https://t.me/GRAYSONINFERNO

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Пожертвовать