Бывшие. Проверка на прочность. [Есения Светлая] (fb2) читать онлайн

Есения Светлая Бывшие. Проверка на прочность

1

Зажав рукой рвущиеся наружу рыдания, с ужасом смотрю на две полоски. Потом на свое отражение в зеркале и в панике прикрываю горящие щеки.

— Кать, с тобой все в порядке? — беспокоится муж, который ждет результата не меньше, чем я. — Кать?

Комкаю тест полоску и смываю ее в унитаз.

Беру новую из упаковки, сую ее под струю воды и еще полминуты жду реакции

А потом делаю скорбное лицо и выхожу из ванны.

Надежда на лице мужа моментально испаряется, и появляется привычная маска недовольства. Но он и ее быстро меняет.

— Не переживай, котенок. Мы найдем другую клинику.

Он выхватывает у меня лоскуток картона с отрицательным результатом и тоже отправляет его в унитаз.

Меня начинает трясти, но объяснить свое состояние я не могу, тем более мужу.

— Влад, прости. Мы можем пока отложить этот вопрос?

— Кать, тебе сорок два. На сколько ты его еще собираешься откладывать?

В его словах сквозит злость. А я не могу даже оправдаться и лишь обхватываю себя руками.

Пять лет брака, и все безуспешно. Причем я знаю, что могу родить. Я рожала. И у меня была дочь, но…

Слезы сами начинают катиться по щекам, Влада это как всегда бесит. Но он преодолевает свою брезгливость к женской слабости, обнимает меня и доводит до спальни.

— Отдохни. Поговорим потом. Я к маме, приеду после обеда. Не скучай, котенок.

Он уходит. Я дожидаюсь звука захлопнувшейся двери, а потом хватаю с тумбочки настольную лампу и с диким, раздирающим сердце на куски криком, швыряю ее в стену.

Осколки разлетаются в разные стороны. Кажется, моя жизнь тоже…

2

Ещё месяц назад я была бы безумно счастлива узнать, что беременна.

Мы с Владом так этого хотели, так долго ждали. Все не получалось, хотя видимых причин не было. Отличное здоровье, пять лет в браке и регулярный незащищенный секс. Желание мужа о ребенке настолько болезненно, что я сама предложила обратиться в клинику. Но там мне сказали, что все в порядке. Потом во вторую, и там тот же диагноз: и мой муж, и я абсолютно здоровы.

Тень недовольства поселилась в нашем доме, и как-то Влад даже высказал подозрение, что я тайно предохраняюсь. Перерыл все вещи, стал периодически проверять сумочку и даже один раз заявился на работу, чтобы провести ревизию в моей тумбочке.

Потом долго извинялся. И наша ссора продлилась больше, чем какая-либо до этого. Честно, я не могла понять, почему он мне не доверяет, почему на меня давит. Не разговаривала с ним почти месяц. Но потом все утихло. Постепенно мы вернулись к тому от чего ушли. Мы продолжаем жить и считать, что счастливы. Он безумно хочет ребёнка, а я не могу забеременеть.

Но теперь понимаю, что дело не во мне, а в нем, ведь я беременна.

Вот только не от мужа. Не от Влада…

Как же все запутанно…

И теперь еще больше.

3

Прошло всего две с половиной недели после нашей случайной встречи.

Я и бывший. Мы встретились спустя шесть с половиной лет после тех страшных событий…

Я смотрела на него, шли секунды, но время остановилось, вновь вышвырнув нас в прошлое, которое мы оба старались забыть.

Тогда мне казалось, что я не выживу. Мне казалось, что моя жизнь окончательно и бесповоротно катится в бездну.

Мы прожили со Егором пятнадцать лет, дружили со старших классов, у нас была прекрасная дочь Лика. Мы были счастливы, просто счастливы. Пока не произошла та страшная авария со школьным автобусом.

Лика уехала на соревнования одна. Впервые я отпустила ее, не поехала сопровождать. На работе был ужасный завал, а дочь уверяла, что она самостоятельная и справится. Чемпионка по художественной гимнастике, красивая моя куколка. В последний день, когда я ее видела, она порхала как бабочка, светилась ярче солнышка. А я просто ее отпустила.

Проклятый грузовой трал начал обгонять автобус на скользкой дороге, прицеп занесло, и многотонная железяка боковой опоры, откинувшись на проезжую часть, разрезала автобус практически пополам.

Я не знаю, как я не сошла с ума. Или сошла. Два месяца ада. На одних уколах и успокоительных, все было как в тумане, даже похороны. Ярче всего лишь запомнились жестокие слова любимого мужа, что я не должна была её отпускать одну. Не имела права!

Мне казалось тогда, что единственным правильным решением может быть только взаимоподдержка. Я понимала его боль, как и свою. Но мы должны были друг друга спасти. Обязаны были.

4

Я вернулась из больницы без предупреждения. Села в такси, доехала до квартиры. Знала, что пьет беспробудно, что не встретит. Но поразила не разруха в квартире, и не скопище стеклотары в прихожей, а какая-то голая баба в нашей постели. В моем халате.

Предательство Егора стало для меня последней каплей.

Из квартиры, не оглядываясь, вышла сразу. Подала на развод на следующий день. Наняла адвоката и уехала в другой город, благо филиалов в нашей фирме навалом по всей стране.

Все, о чем я желала, это просто забыть. Все забыть, и счастье, и горе. И самое главное его. Предателя. Который просто распял и меня, и нашу любовь. Смешал с грязью. А ведь когда-то мы клялись быть вместе. И в счастье, и в горе…

Не без помощи психотерапевта я смогла восстать из пепла. Еще полгода глубокого психоанализа и реабилитации. Я практически склеила себя по кусочкам и заставила себя жить. Оглядываться назад — подобно смерти. И я шла вперед, сжав кулаки, глотая слезы, но все равно шла.

О Егоре практически больше не слышала и старалась не вспоминать. Конечно, только условно, ведь в компании он не последний человек. По крайней мере в том городе, где мы жили.

Он не искал со мной встреч, подписал развод и честно разделил имущество пополам. Вернее, выплатил мне компенсацию, на которую собственно я и начала новую жизнь. Купила однушку, подержанную машину. И завела кота.

5

Влад

По иронии судьбы мы так же, как и с первым мужем, оказались сотрудниками. Он — начальник соседнего отдела. У меня должность, подобная той, что была раньше, только новый коллектив.

Я быстро сориентировалась в своих новых обязанностях, чем, наверное, и привлекла внимание начальства. Кажется, с самого первого дня, как только вышла на работу. О симпатии Корнеева мне сразу доложили ушлые до сплетен сотрудницы. Безусловно, он был привлекателен для любой женщины, ищущей отношений. Но сама я абсолютно никак и ни на что не реагировала. И своим безразличием еще больше раззадорила его интерес.

Влад был красив, состоятелен и холост. На тот момент был холост. Но быстро это исправил. Он ухаживал за мной настойчиво и при этом очень нежно. Дарил милые подарки, скромные и в то же время очень оригинальные букеты. Но главное, что совершенно не требовал близости. Мы много гуляли по городу, разговаривали, летом путешествовали и часто выезжали за пределы города, чтобы скрыться от излишней суеты. Мне это нравилось. Только с Владом я начала постепенно оттаивать и возвращаться к нормальной полноценной жизни.

Мне приходилось за нее цепляться, чтобы снова не утонуть во мраке своих воспоминаний.

Прошло восемь месяцев Корнеев сделал мне предложение. Я, не раздумывая, ответила согласием, надеясь, что жизнь дала мне второй шанс на счастье.

6

Две с половиной недели назад

Я скользнула под одеяло в холодную постель. Мне бы расстроиться, что рядом нет Влада, который всегда прижмет и отогреет. Но отчего-то сегодня меня его отсутствие даже обрадовало.

Его неожиданная командировка спасла меня. Перед глазами так и стоит в глазах календарь с обведенными в кружок числами — моими предполагаемыми днями овуляции. Обводил Влад, а я уже с содроганием представляла, как мы будем снова стараться. Если бы не эта условность, наверное, наша близость не была бы для меня испытанием. Но в последнее время я все меньше хотела этого.

Вчера он уехал расстроенный, а я притворялась уставшей и мучающейся мигренью. Мигрень действительно была. В последнее время на работе дурдом. Какие-то глобальные изменения в фирме, постоянные требования из столичного офиса. То им один отчет прислать, то другой. А ведь текучку никто не отменял. Мой непосредственный начальник на больничном, я замещаю, вот и отдуваться мне приходится за всех.

Взяла отчет домой, чтобы успеть доделать и просидела за ним до трех ночи. Через четыре часа вставать, а у меня ни в одном глазу. Непонятное волнение жмет сердце, словно что-то произойдет.

Снова тянусь к упаковке с успокоительным. Влад не одобряет, но иногда я действительно по долгу не могу заснуть, и без таблеток не обойтись. Конечно, только те, что одобрил врач. И даже не один. Муж строго следит за моим здоровьем.

Утыкаюсь в подушку, едва прикрываю глаза, и вот уже звонит будильник. Хотя нет, не будильник. Кажется, это кто-то звонит на сотовый.

Не открывая глаз, отвечаю:

— Алло, слушаю.

— Екатерина Александровна, — в панике верещит мой начальник. — Ты отчет доделала?

— Да! — окончательно просыпаюсь, смотрю на часы и сажусь в кровати. — Что-то случилось? Опять нужно другие показатели?

— Нет, типун тебе! Просят оригиналы. Срочно. Сегодня один из сотрудников из соседнего филиала летит к ним, в Москву. У нас будет проездом. Кать, отвезти в аэропорт документы, а? Сразу надо, к десяти там быть. На работу можешь не ехать, сразу к самолету. Я телефон скину, там встретитесь с человеком. Хорошо?

— Хорошо, Пал Егорыч, поняла. Отвезу.

— Номер смской скину. Позвони мне потом.

— Угу.

Кидаю телефон на подушку. Щурясь, рассматриваю рассвет за окном.

Еще бы поспать, но боюсь, потом будет хуже.

Слышу пиликанье телефона. Пришло смс. Беру, чтобы прочесть, но тут же загорается экран от входящего. Влад.

— Котенок, привет, я скучал.

— Доброе утро, дорогой, — шепчу сонно. — Как добрался?

— Нормально. В купе, конечно, был не один, пришлось потерпеть. Но в целом все хорошо. Сейчас еду в гостиницу.

— Прекрасно. Надеюсь, номер будет комфортный.

— Ты уже собираешься?

Снова смотрю на часы. Мне еще только положено один глаз открыть, а вторым досыпать. Вспоминаю про поездку в аэропорт, но отчего-то не спешу поделиться новостью с мужем.

— Почти. Никак не могу проснуться, полночи делала отчет. И еще не до конца.

— Устала?

— Еще как.

— Береги себя, любимка моя. Давай, пока. Не опаздывай на работу. Целую, в обед позвоню. Люблю тебя.

— И я.

Отключаю звонок, отбрасываю телефон. Совершенно забываю про смс, потому что во мне снова пробуждается какая-то непонятная злость на мужа. Постоянный контроль какие-то не-до-упреки. Намеки. Требование говорить постоянно слова любви. Да, когда любишь, слова не задерживаются. И мужа я люблю, но… Почему-то в последнее время эти важные слова мне даются с трудом.

7

Снова накатывает злость. Кажется, скоро мне опять понадобится помощь психолога.

Чтобы привести себя в чувства, срываюсь и бегу в душ. Горячая, холодная, снова горячая.

Кожа моментально становится упругой, энергия начинает в буквальном смысле бурлить во мне, и плохое настроение уходит прочь.

Я наношу легкий макияж, надеваю прямое теплое платье. Придирчиво осматриваю себя в зеркале. Худа, что, наверное, мне к лицу, черты лица кажутся излишне заостренными, и оттого выражение лица кажется слишком строгим. Улыбаюсь, но увы, не искренне. Я разучилась это делать нормально. Кажется, навсегда.

Накидываю плащ, понимая, что в нем все равно замерзну. На улице сегодня холодно, а тёплую одежду я, увы, на этот случай не приготовила. Обычно на работу меня отвозит муж, домой мы едем тоже вместе, поэтому нигде я не успеваю замерзать. А сегодня придётся перемещаться по городу самой на такси.

Но менять что-то уже слишком поздно. Вызываю автомобиль и выхожу на улицу.

Меня снова охватывает озноб. Списываю это на недосып. В самом деле за три с половиной часа после тяжелой рабочей недели невозможно выспаться. Смотрю на город, который мне так и не стал родным. Пытаюсь отвлечься от тягостных мыслей, но не на что. Возможно, Влад, действительно прав. Мне нужно еще раз родить. Испытать счастье материнства. Перезаписать то, что приносит мне боль…

Аэропорт встречает порывистым ветром. Кутаюсь в плащ и бегу к зданию. Парковка, к сожалению, находится вообще черти где. Поэтому успеваю замерзнуть так, что зуб на зуб не попадает.

Останавливаюсь в фойе, осматриваюсь. Огромный поток людей движется к терминалам и обратно, поэтому встаю у стойки справочной, чтобы никому не мешать. Достаю телефон и читаю смс с номером курьера, которому я должна передать отчет. Перед глазами от слез расплывается имя “Гаранин Егор Авдеевич”. Цифр уже не вижу, прикрываю глаза и пытаюсь восстановить дыхание, но спазм в горле настолько болезненный, что кажется сейчас потеряю сознание. Документы выпадают из рук.

— Девушка, вам плохо?

Оператор за стойкой вскакивает и пытается до меня докричаться, но мне действительно настолько плохо, что я боюсь даже на секунду открыть глаза. Медленно оседаю на пол, но тут меня подхватывают чьи-то сильные руки и с силой прижимают к себе.

Слышу сиплое:

— Боже мой, Катя!

8

От этих слов меня словно прошибает током. Жадно хватаю ртом воздух, пытаясь вырваться.

— Да тише же ты, тише! — вскрикивает тот, кого я бы сейчас хотела видеть меньше всего.

Он не отпускает меня. Смотрит жадно, нервно. В глазах и беспокойство, и удивление, и еще какое-то непонятное чувство, определения которому я не могла дать.

— Отпустите, Егор Авдеевич, — прошу еле слышно. — Со мной все в порядке.

Он отпускает нехотя, отступает буквально на полшага и подает знак зевакам, что все в порядке.

Я смотрю на листы, разлетевшиеся по полу, присаживаюсь на корточки и торопливо начинаю собирать.

Егор вторит, оказывается снова непозволительно близко. Пытается помочь. Пробегается по тексту документов и сдавленно говорит:

— Кажется, эти документы для меня?

— Совершенно верно.

Резко встаю. Злость придает сил. Поэтому решаю, что могу себе позволить маленькую дерзость. Просто оставить все как есть и уйти.

— В общем, я тебе их передала. Прощай.

Хочу сбежать, пока он занят бумажками, но он не позволяет этого сделать. Хватает меня за рукав и дергает на себя.

— Отпусти! — кричу ему практически в лицо. Слезы собираются огромным колючим комом в горле. Еще секунда и я сорвусь. Неужели он этого не видит!

Видит. Но продолжает стоять на своем.

— Нет. Пока мы не поговорим, ты никуда не уйдешь!

— Да не о чем нам разговаривать! — осматриваюсь и сбавляю тон, чтобы не привлекать внимания. Да, мне не просто, но никому этот спектакль не нужен.

— Есть, — обрывает он. — Кать, я не отпущу! Если будет нужно, взвалю на плечо и просто унесу отсюда! — добавляет серьезно, продолжая пожирать меня взглядом, отмечая для себя перемены, произошедшие за пять лет.

Хватаюсь за горло. Не реветь. Он никто. Не стоит из-за него, даже слезинки маленькой этот подлец не стоит. Чего он хочет? Разговора? Может, пусть уже выскажется? А потом выскажусь я. Возможно, станет даже легче.

Молча киваю.

Он смотрит по сторонам. Подзывает какого-то мальчишку носильщика, сует ему тысячную купюру в ладонь и приказывает:

— Собери бумаги, порви и в урну, ладно? Эти уже не пригодятся, новые распечатаем.

Мальчишка радостно забирает оплату и бросается исполнять приказ, а Егор, продолжая меня крепко держать за руку, отправляется в сторону эскалатора, ведущего на второй этаж к зоне отдыха и гостиничным номерам.

9

Я надеюсь, что мы просто присядем на какой-то диванчик и поговорим. Вернее он скажет то, что хотел, но не тут-то было. Он идет прямиком к гостиничным номерам, стеклянные двери разъезжаются в стороны, пропуская нас в отдельный холл.

— В мой номер еще никого не заселили? — рявкает он администраторше. Молоденькая девушка вскакивает, что-то блеет, что еще не успели.

— Ключи. И продли бронь еще на сутки.

Она испуганно кивает, сует брелок с ключами.

— Егор Авдеевич, а…

— Все потом!

Он тащит меня за собой, вышагивая метровыми шагами. Одним движением открывает дверной замок, вталкивает меня внутрь, захлопывает дверь. И вот я уже прижата к стене.

Слышу только как бешено стучит мое сердце и рваное дыхание Егора где-то над ухом. Мне хочется закричать, вырваться, расцарапать в кровь его наглую физиономию, прервать это безумие, но тело отказывается подчиняться. Все мои ощущения концентрируются на мягких подушечках мужских пальцев, которые осторожно скользят по моей щеке.

— Катя, — дрожащим голосом шепчет мой бывший. — Катенька… Любимая моя девочка.

Распахнув глаза, тону в черном омуте. В эту секунду все перестает существовать от слова совсем. Нет ни города, ни всего мира. Ни прошлого, ни будущего, ни настоящего. Только мы. По оголенным нервам бежит огонь. Этот огонь не дает здраво мыслить, выжигает все силы и попытки к сопротивлению. Только есть ли они вообще?. В такт тонкой венке на шее лихорадочно бьется одна единственная мысль, шальная, не признающая никаких условностей, никаких возведенных за эти годы барьеров и крепостей.

“Я скучала. Как же я безумно по нему скучала”.

В следующий миг, увидев ответ в моих глазах, он срывает с моих губ поцелуй.

Сжимает шею, вдавливает меня в стену всем телом, целует неистово, словно от этого зависит его жизнь.

В порыве отчаяния и в миг нахлынувшей страсти я цепляюсь за его слегка отросшие волосы и тяну на себя. Мне мало, мне безумно мало его и хочется еще.

Он срывает с меня плащ, покрывая лицо мелкими и торопливыми поцелуями. Шепчет, едва не плача:

— Катя, Катюша, девочка моя… не плачь.

Снимает губами с щек соленую влагу, обхватывает лицо широкими ладонями и снова впивается в губы. Его язык хозяйничает во рту, дыхание рвется, заставляя разум отключиться и сдаться в плен своим ощущениям.

Какие-то рефлексы, привычка, потребность обладать теперь выходят на первое место, заглушая и панику, и здравый смысл.

С моих губ в унисон ему срывается очередной стон. Он не дает мне опомниться, не дает даже на секунду отступить или прервать это безумие. Горячие руки забираются под свитер и с силой сжимают груди. Его ласки дерзкие, порывистые, даже болезненные приводят меня в какой-то животный экстаз.

Я плавлюсь словно воск, цепляюсь руками за его пиджак, но нетерпение мое становятся все сильнее и вот уже я сама срываю с него одежду. Крепкое, сильное тело. Еще более упругое, чем раньше. Он похудел и явно занялся спортом.

Пересчитываю пальцами кубики пресса, провожу по темной полоске волос на животе и снова слышу его мучительный стон. Стон раненого, истекающего кровью зверя.

А дальше все как в тумане. Как мы перемещаемся от порога к кровати, я не запоминаю. Весь мир для меня теперь — это мои ощущения. Я будто изголодавшаяся волчица жадно цепляюсь за его руки, волосы плечи, вжимаюсь в его тело и двигаюсь в такт. Это безумие сродни смерчу, смертоносному урагану, который невозможно остановить. И вся скопившаяся боль, отчаяние, неверие и неприятие реальности теперь, сцепившись в один тугой ком, сгорают в ярком пламени страсти, срываются криками с наших губ. Заключительным аккордом становится мой укус на его широком плече. Моя отметина, мое отчаяние.

Оглушительная тишина, и, как отсчет — наше рваное примиряющееся к действительности дыхание. Теперь оно становится тяжелее под грузом случившегося. Впервые не нахожу слов. Не могу даже описать то, что чувствую, потому что это адская смесь. Он предатель, но сейчас я предала сама себя. Предала свои убеждения, принципы и отдалась тому, кто когда-то предал меня.

Слабость, истерика, ненависть, боль, отчаяние.

Нет, любви, даже мелкой капли, как ранее, я не испытывала. Секс — это не любовь. Секс — это лишь диалог тел. В нашем случае точно. Потому что души, вопреки безумной вспыхнувшей страсти, остались закрытыми. Они молчали. Они в отчаянии смотрели на ту пропасть, что с каждой секундой становилась между нами все больше и больше. Я ткнула Егора в грудь и со слезами в горле хрипло отчаянно бросила:

— Отпусти.

Он со вздохом прижался лбом к моей груди, еще несколько секунд впитывал стук моего сердца. А потом, оторвавшись, резко откинулся на спину.

— Катя, нам нужно поговорить.

10

Нащупав покрывало, стыдливо прикрываю наготу. Конечно, мой бывший видел меня такой тысячу раз. Но в том то и дело, что он всего лишь бывший. А я? Я теперь такая же как и он, изменщица. У меня есть муж, который любит, который действительно рядом в любую сложную минуту. Влад не заслуживает всего этого.

Я прикрываю глаза руками, усмиряя пульсирующую боль.

Егор смотрит на меня, ждет ответа. Но что я могу ему сказать, банальщину?

— Кать, я не могу без тебя. Подыхаю. У меня нет никого. Жду тебя, когда ты наиграешься в эту семью.

Я подскакиваю с кровати как ужаленная.

— Наиграюсь в семью?

Его слова, словно насмешка, словно звонкая пощечина подтверждают то, о чем я думала ровно секунду назад. Разве тот, кто действительно любит, может вот так предать?

Я живу с мужем пять лет, только с ним, словно феникс, смогла восстать из пепла и научиться жить заново. Я обязана Владу своей теперешней абсолютно нормальной жизнью. И в то же время так легко предала. Словно перечеркнула за раз, не ценя, не любя, не чувствуя в его любви жизненной потребности.

— Да. Я слежу за тобой все эти годы. Понимаю, ты не смогла оставаться там, понимаю, что единственным верным решением увидела развод. Но я даже подумать не мог, что ты так быстро найдешь мне замену!

— Я искала тебе замену! Да я выжить пыталась, выжить!

Кричу. Кричу от боли и вбиваю слова кулаками в матрас. А Гаранин смотрит так, словно я с ним говорю на чужом языке.

— Кать, я следил за тобой. Я знаю о тебе практически все. Ты же не нужна этому пентюху. Не нужна. И ты не любишь его!

— Прекрати оскорблять моего мужа, Егор! И я нужна ему. И он нужен мне. Потому что мы любим друг друга!

— Это ложь! Это наглая ложь и я тебе это только что доказал. Между нами все, как и прежде. Сумасшествие, огонь, чувства! Неужели ты этого не ощутила?

— Гаранин, — с горькой усмешкой тянусь к свитеру и поправляю юбку, — это все ложь. Безумие, а не любовь. Нет никаких чувств, нет! Боль одна. А это какой-то завершающий аккорд порванной струны, не более. Не смей за мной следить. Не подстраивай встреч, я больше не поверю, что все это случайность. Ты предал меня. Предал нас. Я ничего не забыла, Егор. Старалась, но, слава богу, все еще помню каждый миг. И тебе бы стоило хорошенько освежить память.

Он вскакивает с кровати, впопыхах одевается, и пока я иду к двери и пытаюсь очистить плащ, кричит вдогонку:

— Кать, ты о чем. Это ты сбежала, ты! Я дал тебе время, считал, что так тебе будет легче. Но ты ведь…

Я хлопнула дверью. Ушла, не желая больше слушать его оправданий м каких-то нелепых обвинений. Господи, что же это! Что за безумие мы сотворили.

Срываюсь на бег, размазываю слезы по щекам и молюсь, чтобы он меня не догнал. Вместо лифта и эскалатора выбираю путь к пожарному выходу. Слава богу он открыт. С отчаянием толкаю огромную стеклянную дверь, вырываюсь наружу, мечтая лишь об одном, поскорее вернуться домой и принять душ. Смыть его прикосновения, смыть его поцелуи. Смыть отметины моего предательства.

11

Настойчивые телефонные звонки сознательно игнорирую. Знаю, что это звонит Гаранин. Знаю, что сейчас поставила и себя и его в дурацкое положение. Документы, которые он должен был у меня забрать, теперь в мусорке. А он не может без них уехать. Но говорить сейчас я с ним совершенно не готова. Да и просто скинуть файл с электронным отчетом не получится. Нужны подписи.

Свободное такси, слава богу, есть на стоянке. Торопливо сажусь в машину и называю адрес. Мне нужно время, передышка, пауза. Я не смогу с ним сейчас говорить, не смогу нормально, без слез. Воспоминания душат. Теперь они поднялись из пучины забытия и нависают огромной волной, а я рискую утонуть в них безвозвратно. Поэтому цепляюсь за мелочи, за простые вещи, которые могут отвлечь хоть на крохотную долю секунды. Вот ручка у дверцы с красивым металлическим блеском. Вот синий фонарь на повороте. Вот река, темная и холодная, широкой черной лентой вьется под огромным мостом, словно змея.

Слезы душат, и всю дорогу я гипнотизирую табло навигатора. Почему же так медленно…

В квартиру врываюсь так, словно за мной гонятся монстры. А они и гонятся, монстры прошлого. Скидываю плащ, обувь и всю одежду практически у порога и сразу в душ. Горячая вода не намного, но дает облегчение. Безжалостно скоблю себя мочалкой. Пытаюсь смыть свой грех, но тщетно. Он уже внутри, разъедает сердце и душу. И я скулю, кричу от боли, готова лезть на стену, все что угодно, лишь бы это все хоть немного перестало меня так мучить. Но это мой личный костер прямиком из ада. Причем, я сама на него пошла. Добровольно.

Влад. Разве он заслуживает такого отношения? Да, у нас в последнее время не все так гладко, но разве в семье бывает все всегда идеально? Нет и еще раз нет. Семья это каждодневный труд, и любовь делает этот труд посильным. Он хочет ребенка и я наверное тоже. Муж считает, что так я смогу навсегда перечеркнуть прошлое. Я не стремлюсь спорить. Перечеркнуть прошлое навсегда невозможно. Разводы, расставания — это одно. Но память о потерянном ребенке — она на коже, в сердце, выжженным клеймом на каждом органе. Забыть о дочери я не смогу никогда, хотя и воспоминания эти ранят мучительно больно. И любовь к малышу по всем канонам должна сделать эту боль терпимой, завуалировать ее и постепенно стереть. Возможно, я бы не пошла на этот шаг, если бы муж так рьяно не желал моей беременности. Это его мечта — чтобы я родила ему ребёнка. Не важно, сына или дочь. Он хочет этого больше всего на свете.

Наша семья. Теперь в свете моей измены, имеет ли она прежнюю ценность? Смогу ли я носить в себе груз этого предательства? Или я должна рассказать ему обо все честно. Заслуживает ли он этой горькой правды или лучше сладкая ложь? В любом случае наши отношения уже не будут такими, как прежде. Он не простит измены. И я ее себе не прощу. Даже если промолчу.

И смогу ли я промолчать?

Представляю, как расскажу об измене мужу. Как потемнеют его глаза от боли. Что он скажет, что сделает? Ударит? Промолчит?

Самый страшный судья это наша совесть. Ее ни удушить, ни убить. Она все равно поднимет свою голову и в самый неподходящий момент напомнит о той грязи, что спрятана внутри.

Снова и снова тру кожу мочалкой, смываю, тру…

Из этого зацикленного состояния меня выводит звонок телефона. По особой мелодии знаю, что звонит начальник. Наспех смываю мыло, заворачиваюсь в полотенце и иду искать телефон.

— Катюня, беда!

— Что случилось? — спрашиваю хриплым от слез голосом.

— Гаранин, черт бы его побрал, тот мужик, кому ты документы отвезла. Он, сволочь, умудрился кофе на них пролить.

Усмехаюсь.

— Точно сволочь.

— И не говори. Он сказал, что приедет прямиком в офис. Я уже всех обзвонил, все подпишут без очереди. Ты только распечатай и проконтролируй, пожалуйста. Ты сама-то когда там будешь?

— Минут через сорок. Пришлось вернуться домой срочно. Сейчас переоденусь и выйду.

— Катечка Александровна, ты уж давай, не подведи, пожалуйста. На тебя вся надежда.

Судорожно вздыхаю. Хочется зареветь в голос, но я только сиплю:

— Будет сделано.

Козел. Сволочь. Эгоист чертов! Он специально все. Не верю, что он ждал кого-то другого. Знал, что в аэропорт поеду именно я. Какой, к черту, из Гаранина курьер? Знал, определенно знал. По крайней мере, предполагал. Раз следил, значит подстроил эту встречу, не иначе!

Хочется расцарапать ему лицо, стереть это его победоносное самоуверенное выражение с наглой физиономии.

Как так! Как я могла попасться на его уловки? Почему пошла за ним, как безропотная овца!

И снова на меня волной накатывают воспоминания. Жаркие, сладкие, томные. Душат меня, обдирают колючей проволокой изнутри.

Из последних сил привожу себя в порядок. Макияж, строгий костюм с воротником под самое горло, тугой узел на затылке. Старательно причиняю себе боль, чтобы удержаться на грани. Все тело колотит нервная дрожь, стоит только представить, что меня с ним ждет еще одна встреча.

Снова заказываю такси. Проверяю в сумочке флешку, телефон, кошелек. Цепляюсь за мелкие суетливые дела, лишь бы не думать. Не думать, не думать о нем!

Но у меня ничего не выходит. Почему-то этот мужчина до сих пор для меня слишком важен…

12

Практически бегу по коридору, чеканя каждый шаг. Как же мне хочется все это быстрее завершить. А потом отпрошусь, скажу, что заболела. Хоть бы день никого не видеть, отлежаться. Уйти от чужих любопытных взглядов. Так было всегда, не умею я держать лицо. По мне сразу видно, если что-то случилось. А у меня случилось. Секс с бывшим в гостинице аэропорта. Спонтанный, незапланированный и нежеланный.

Распахиваю дверь в наш отдел. Справа закрытый кабинет начальника, слева широкий зал с выставленными в шахматном порядке столами, слава богу пустыми, ибо обе мои сотрудницы отсутствуют.

За одним из столов уже сидит Гаранин, в пальто, нога на ногу. Напряженный, но от этого еще более притягательный. И секретарша директора Светочка изгибается как лань рядом, активно демонстрируя свои крутые бедра, обтянутые коротенькой юбкой. Ловлю себя на жестоком, практически бесчеловечном желании убить их обоих.

Его за то что снова появился в моей жизни и за полдня успел вытрясти всю душу. А это за…

Осознание за что я взъелась на Светочку вообще вышибло весь дух. Нет, нет все в прошлом! Но только он уже не мой.

Гаранин встает и, игнорируя позывы секретарши, направляется ко мне. У меня, наверное, написано на лице, что я хочу испариться. Поэтому Егор вмиг преодолевает расстояние между нами и берет меня под руку.

— Екатерина Александровна, — пожирает меня глазами, — вы уж извините, что так получилось!

Я пытаюсь как-то не слишком резко и вежливо освободиться, но куда уж там. Он явно не собирается меня отпускать, и его близость бьет по оголенным нервам, заставляя задыхаться. Нервно облизываю губы и замечаю, как от этого темнеет его взгляд.

— Ничего страшного. Сейчас распечатаем. А Светочка вам поможет все подписать.

Светочка расцветает и тут же, призывно улыбаясь, щебечет:

— Конечно, конечно. Василий Борисович сказал, что сразу к нему, я потому и жду.

Мысленно фыркаю. Почему она ждет здесь, а не в приемной, даже ежу понятно. Но внешне не даю ни единого повода усомниться в моем безразличии.

Слегка прикасаюсь к руке Гаранина:

— Отпустите, пожалуйста, я сейчас распечатаю документы и вы их сразу же заберете. У вас, наверное, скоро самолет.

Егор кивает, смотрит на наши руки, отпускает и отступает ровно на полшага, не больше. Протискиваюсь в узкий проход и иду к своему столу.

Все приготовления, загрузка компьютера — все это происходит в тягостном гнетущем молчании. Кажется, что воздух в кабинете уже можно резать ножом. Но это чувствую только я, и никак не Светочка. Она крутит локон указательным пальчиком и кусает пухлые изрядно перекаченные губы. Но от этого больше нервничаю я, и никак не Гаранин. Когда последний напечатанный лист проверен и увесистый отчет заверен моей подписью, я протягиваю его секретарше.

— Нужно заверить у Короткова и Майнера.

— Разберемся, Екатерина Александровна. Не переживайте. Что-то вы сегодня бледная какая-то, неважно выглядите, — кисло осматривает меня она, пренебрежительно поджимая губы.

— Да, приболела, хочу отпроситься.

— Ну это к вашему начальнику отдела, и в кадрах предупредите.

Я киваю. Без тебя разберусь. На Егора даже не смотрю, хотя его взгляд ощущаю на коже получше прикосновений.

Когда эта парочка выходит из кабинета, со стоном откидываюсь на стул и прикрываю лицо руками. Ну почему мне так хочется разреветься?

13

Все приготовления, загрузка компьютера — все это происходит в тягостном гнетущем молчании. Кажется, что воздух в кабинете уже можно резать ножом. Но это чувствую только я, и никак не Светочка. Она крутит локон указательным пальчиком и кусает пухлые изрядно перекаченные губы. Но от этого больше нервничаю я, и никак не Гаранин. Когда последний напечатанный лист проверен и увесистый отчет заверен моей подписью, я протягиваю его секретарше.

— Нужно заверить у Короткова и Майнера.

— Разберемся, Екатерина Александровна. Не переживайте. Что-то вы сегодня бледная какая-то, неважно выглядите, — кисло осматривает меня она, пренебрежительно поджимая губы.

— Да, приболела, хочу отпроситься.

— Ну это к вашему начальнику отдела, и в кадрах предупредите.

Я киваю. Без тебя разберусь. На Егора даже не смотрю, хотя его взгляд ощущаю на коже получше прикосновений.

Когда эта парочка выходит из кабинета, со стоном откидываюсь на стул и прикрываю лицо руками. Ну почему мне так хочется разреветься?

Но медлить некогда, я больше чем уверена, что он сюда вернётся. И лучше я уйду раньше.

Звоню начальнику отдела, но не успеваю вставить даже слова:

— Катечка, что случилось?

— Ничего, хотела сказать, что все распечатала. Гаранину документы отдала, Света понесла на подпись.

— Фух, слава богу. Спасибо тебе за оперативность.

— Пал Андреич, я что-то плохо чувствую себя. Можно я сегодня на удаленку? Отлежаться хочу.

— Катечка, конечно, в чем вопрос! Ты главное в кадрах предупреди. И мой комп включи, чтобы если что-то кому-то нужно будет, удаленно подключиться.

— Спасибо, Пал Андреич.

Отключаюсь и иду открывать кабинет начальника. Сама вчера пожалела, что не оставила включенным. Ночью, пока делала отчет, поняла, что быстрее бы было свериться со старой базой, а она только в архиве у начальника. Пришлось потратить много времени, чтобы все пересчитать и провести анализ, ночью ведь не поедешь на работу.

Теперь же я могла себе упростить рутинный труд и, возможно, уйти на удаленку не на денек, а до конца недели отсидеться дома. Тем более нет Влада. А мне определенно нужно привести свои мысли в порядок перед нашей встречей.

Наклоняюсь к столу, включаю системник и слышу щелчок закрывающейся двери за спиной. Резко выпрямляюсь и смотрю на Гаранина. Он достает ключи из двери, машет ими и кладет в карман.

— Ты не выйдешь отсюда, пока мы с тобой нормально не поговорим.

14

Завороженно смотрю на него, словно на хищника. Он двигается медленно, плавно ступая по мягкому ковровому покрытию, удерживая мой взгляд. Его ноздри слегка подрагивают, и я понимаю, что он напряжен и… возбужден.

Его заводит мой страх?

Усмехаюсь и складываю руки на груди.

— Что тебе нужно от меня, Егор?

— Тебя. Всю, целиком и полностью. Я хочу тебя вернуть!

— Вернуть? Ты не обнаглел? Я что, вещь?

— Нет. Ты просто моя.

— Ошибаешься. Если забыл, то мы с тобой уже почти как шесть лет разведены. И я замужем.

Демонстрирую ему кольцо на безымянном пальце. Но с удовольствием бы показала другой.

— Неужели? — снова усмехается он. — Муж? Это под ним ты сегодня стонала?

Он потирает шею, и я замечаю кровавые отметины от моих ногтей. Черт! Прикрываю лицо руками.

Но он не дает мне укрыться и окунуться в свои переживаниях. Теперь уже очень бережно и нежно берет мои руки и сжимает их в своих ладонях. А потом склоняется и нежно целует в губы, словно пробуя, наслаждаясь каждым мгновением.

Мой судорожный вздох и отчаяние. Мне бы увернуться, оттолкнуть его, но я снова будто под гипнозом.

Ловлю каждое его прикосновение, наслаждаюсь тем, как скользит его кончик языка по моим губам.

Мучительный стон Гаранина снова срывает все оковы. Он прижимает ладонь к моему затылку, и теперь поцелуй переходит из разряда невинных в поглощающий, страстный, пламенный.

Хватаюсь за его пальто, чувствую, как в груди снова разгорается неуправляемый огонь. И корю себя, и одновременно нуждаюсь в нем. Теплые слегка шершавые пальцы пробираются к кружевному бюстгальтеру и рисуют болезненно-мучительные узоры на моей груди.

— Нет! — нахожу в себе силы и отталкиваю Егора. От неожиданности он едва не оступается, поэтому я снова хватаю его за лацканы пальто, а он меня за руки. — Перестань, не надо, Егор, пожалуйста.

— Катя, Катерина моя. Боже мой, как я скучал по тебе, девочка! Пожалуйста, не нужно бороться со своими чувствами!

— Егор! — уже почти кричу, потому что он снова тянется ко мне, нежно гладит волосы, слишком пристально, слишком внимательно рассматривает каждую черточку. И мне отчего-то становится неловко. Я постарела, изменилась. Горе никого не красит. И если раннюю выстраданную седину я умело закрашиваю, то морщинки все равно опутали уголки глаз.

— Она моложе, да? — выдаю с еле сдерживаемой обидой.

Егор замирает и губы его сжимаются, в узкую полоску.

— Кто она, Кать?

— Та, которая греет твою постель.

— Я же сказал, что не женился.

— Для этого разве обязательно…

— Да что ж ты заладила, Катя! У меня кроме тебя никого нет! И не было.

— Не ври!

Эти слова я почти выплевываю ему в лицо, и та ненависть, которая сидела во мне все эти годы, расправляет свои крылья. Гаранин видит это во взгляде и отшатывается.

— Что ты несешь, Кать!

— Я несу? Ну и наглец же ты, Гаранин!

Снова пытаюсь оттолкнуть бывшего, но Егор больно хватает меня за запястье, сжимает его и приподнимает руку так, чтобы мне приходится придвинуться ближе. Его глаза сужаются, и он зло, разделяя каждое слово, требует:

— Катя, это ты сбежала, ты! Это ты выскочила замуж, даже не дождавшись, когда пройдет год со дня гибели нашей дочери. Если уж кто и поступил с нами подло, так это ты! Но я, все же хочу знать, в чем все-таки ты меня обвиняешь.

Едва не задохнувшись от возмущения я снова пытаюсь вырваться, но тщетно. Кажется теперь мое запястье украсят отличные синяки.

Я вздергиваю подбородок и тем же тоном ему отвечаю.

— Обвиняю? Да нет, дорогой не обвиняю. Твою шлюху в нашей постели в моем халате я видела собственными глазами. И если твое высказывание в мой адрес по поводу того, что это только я виновата в гибели нашей девочки, еще можно как-то списать на безумие и горе. То вот измену, Егор, я тебе простить не смогла. Поэтому и подала на развод. И не смей меня обвинять в предательстве, понял, не смей! Это ты нас предал. Только ты!

Боль, недоумение, растерянность оседают на лице Гаранина. Его хватка ослабевает. Я вырываюсь. Толкаю его изо всех сил, лечу к двери. Тянусь к шкафу, где лежат запасные ключи. Трясущимися руками открываю замок и выбегаю из кабинета. Кто-то из сотрудников зовет меня, кто-то пытается остановить, но слезы душат и, ей богу, я сейчас готова убить любого, кто встанет на моем пути.

Побывав в своем личном аду я теперь готова на многое, лишь бы туда снова не возвращаться.

15

Гаранин уехал. Улетел. И больше не позвонил. Не стал искать встреч. Вообще пропал со всех радаров.

Я взяла три дня больничных. Отлежалась дома, наревелась так, что пришлось реанимировать изъеденную слезами кожу вокруг глаз, благо современная косметика творит чудеса. Скоро приедет Влад. Нужно взять себя в руки и жить дальше. Конечно, муж ничего не узнает. Не смогу рассказать, не смогу сделать ему больно. Он этого не заслуживает. Ну а чувство вины я схороню глубоко — глубоко. Не знаю, спасет ли это наш брак. Он теперь как надкушенное яблоко, сколько не прячь испорченный край, рано или поздно оно сгниет полностью.

Возможно, я просто трусиха и совершенно не хочу брать на себя ответственность за случившееся. Да, верно, так и есть, я виню во всем Егора. Его и свои неостывшие, так некстати возродившиеся чувства. Почему я думала, что между нами все кончено?

Влад приехал с огромным букетом цветов. Какие-то мелкие, душно пахнущие сиренью, они должны были меня порадовать, но я испытала лишь отчаяние и раздражение. Он до сих пор не знает, какие мои любимые цветы. Смешно предъявлять претензии через пять лет брака. Но все же, почему он так ни разу и не спросил?

Терплю порцию поцелуев. Страстных, надменных, клеймящих. Складывается ощущение, что мужа неделю коробило от разлуки и ревности. Возможно, он почувствовал мое предательство на расстоянии? Да нет же, нет. Он так целует всегда. Всегда, просто сейчас меня это стало отчего-то заботить.

Отчего-то… Самой смешно.

— Как ты? — он трогает мой лоб и внимательно рассматривает припухшие веки. — Кажется, у тебя грипп, дорогая. Марш в постель!

Я криво улыбаюсь и тащу букет на кухню. Ставлю в вазу на подоконник и на его вопросительный взгляд отвечаю:

— Пусть постоит здесь. У меня все равно насморк.

Влад соглашается, снова обнимает, клюет в щеку и на ходу заглянув в холодильник, говорит:

— Все же я сначала схожу в магазин. Ты совершенно ничем не питалась?

— Мне не хотелось.

Муж грозит пальцем, собирается и вновь уходит. А я, облегченно вздохнув, падаю на стул и роняю голову на руки. Не думала, что будет так тяжело. Не думала, что встреча с бывшим хоть как то повлияет на мое отношение с Владом. Но, кажется, я очень ошиблась.

16

В доказательство этому ночь, проведенная с мужем показалась для меня кошмаром. Он скучал, был и страстен, и нежен, но мне было плохо. Откровенно плохо. Не его поцелуев и ласк я жаждала. Да и стонать из притворства, увы, не умею. Наверное, что-то в моем поведении насторожило Влада. Потому что когда я попыталась закрыть глаза он больно схватил меня за волосы и приказал:

— Смотри на меня, дорогая. Смотри мне в глаза!

Ярость, которая плескалась в его взгляде, сбила меня с толку. Он никогда не вел себя со мной так грубо. Никогда не проявлял жестокости, тем более в постели.

Я повиновалась. Жесткий секс, синяки на запястьях. Неужели он что-то узнал? Нет, быть этого не может. Не мог узнать. Но тем не менее наши отношения с этого момента перешли в другую плоскость и стали похожи на битое стекло.

Деспотичность, которой я никогда и ни в чем не замечала, теперь проявлялась во всем. Он требовал. Распоряжался. Язвил, если я в чем-то ошибалась. И наказывал сексом.

Возможно, если бы это все было в качестве эксперимента или с обоюдного согласия, я бы не воспринимала это как насилие. Но именно изнасилованной физически и морально я чувствовала себя после каждой ночи.

— Я отвезу тебя на работу, — так теперь начиналось наше каждоеутро. — Сегодня мы обедаем вместе. Столик я уже заказал. Вечером будем дома. Ничего не планируй.

И все это очень нежно и одновременно зло.

Злобу эту я чувствовала кожей. Она жгла и царапала практически невидимо, но очень чувствительно.

Я не вытерпела и однажды спросила:

— Влад, что происходит? Мне кажется, наши отношения стали слишком…

— Разве ты не этого хотела, милая?

— Ты о чем?

— Неужели ты бы хотела видеть рядом с собой тюфяка, который даже не может защитить свою женщину. Позаботиться о ней? Я прекрасно понимаю, что тебе нужно. Забочусь, помогаю, люблю. Или тебя это не устраивает?

— Нет, я не об…

— Катя, сейчас тебе нужно позаботиться о своем режиме дня. Больше отдыхать, гулять и правильно питаться. Думаю, тебе пора уволиться с работы. И начать привыкать быть матерью.

Я мотнула головой, не ослышалась ли.

— Привыкать?

— Конечно. Ты уже забыла, что такое материнство. Отвыкла. Горе смазало все грани и воспоминания. Но я не хочу, чтобы наш ребенок страдал от недостатка твоего внимания. Конечно, если ты не будешь справляться, мы можем нанять няню. Но мне хотелось бы, чтобы в нашем доме не было чужих людей.

Я ошарашенно смотрела на него и не понимала, в какой момент и что именно я упустила. Где мой тот самый заботливый и любящий муж? Где его добрый характер, где его нежность и понимание? Или я все это сама для себя придумала…

17

С этого дня слова о том, что я должна бросить работу, я слышала каждое утро. Каждый совместный обед. Каждый вечер за ужином. И тонкое, очень циничное: “Ты же не хочешь совершить ошибку? Из-за неправильного режима и питания старородящая женщина может потерять ребёнка. Я бы не хотел, чтобы с тобой это случилось еще раз… “

Его слова растекались ядом по венам. И впитывались в благодатною почву. По утрам начало подниматься давление. Два раза, спускаясь по лестнице, я вдруг почувствовала, как бешеный пульс начинает душить и перед глазами стелется синева. Что это, старость? Может, Влад действительно прав, и в моем возрасте слишком опасно вынашивать ребенка? И нужна ли мне вообще эта беременность?

Я металась как загнанный зверь. С одной стороны измена, с другой непонятное отношение мужа, который вдруг начал превращаться в тирана. Нет, он не был таким раньше, это точно. Или я не замечала и пыталась видеть только хорошее там, где этого не было?

Мысли съедали меня, угнетали и без того подавленное настроение. И с каждым днем я все больше убеждалась, что больше не хочу рожать. От слова совсем. Кому на самом деле нужен ребёнок? Мне или Владу? Ответ должен быть “нам”, но я в этом теперь очень сильно сомневаюсь.

Рассматривая синяки на запястьях и приближающуюся дату месячных, обведенную в кружочек на кухонном календаре, я твердо решила сделать все от меня зависящее, чтобы не забеременеть впредь. А для этого мне нужно начать принимать таблетки. Но только так, чтобы этого не заметил муж. Ведь у нас уже был скандал из-за этого. Теперь нужно это учесть.

Да, будет непросто, но мир в семье с помощью ребенка тоже не наладить.

18

Когда я приняла это решение, мне даже стало как-то легче. И настроение Влада теперь уже на меня так не давило, как раньше. Я уже нашла способ, где и как втайне от мужа хранить таблетки, и сегодня вечером должна выпить первую.

Низ, как всегда перед месячными, немного тянуло, и когда утром, проснувшись, я потрогала живот и слегка поморщилась, на лице Влада тут же появилось недовольство. Он резко встал с кровати, накинул халат и ушел на кухню. Через минуту, почувствовав аромат кофе, я поняла, что у меня есть буквально пара минут, пока под присмотром Влада работает кофеварка, проскочить в туалет.

Я собиралась сделать тест, чтобы показать его мужу. Но увидев две полоски, поняла, что все мои планы рухнули. Да что планы, моя жизнь в очередной раз катится в пропасть на огромной скорости, а я, кажется, ничего с этим не могу поделать.

Тест я смыла в унитаз и сделала другой. По звукам поняла, что Влад ждет уже под дверью. Руки трясутся и хочется разреветься. Но, наверное, мой расстроенный вид очень даже в тему. Только меня все равно ждет очередной скандал, упреки и требования. Мне действие плохо. Мой мир за секунду перевернулся с ног на голову.

Муж уходит. Я дожидаюсь звука захлопнувшейся двери, а потом хватаю с тумбочки настольную лампу и с диким, раздирающим сердце на куски криком, швыряю ее в стену. Осколки разлетаются в разные стороны. Кажется, моя жизнь тоже.

Падаю на постель и зарываюсь с головой в подушку. Меньше всего сейчас мне хочется кого-то видеть и слышать. Слезы душат. Что мне теперь со всем этим делать?

Кажется, что разлетелось само мое существование. Что теперь я снова на краю пропасти. И любой выбор все равно это шаг вперед, в непроглядную тьму.

19

Мое материнство было полным, настоящим, счастливым. Когда родилась дочь, Егор оградил меня от всех проблем и даже по большей части домашних дел, чтобы я могла полностью посвятить себя малышке. Счастливые бабушки, дедушки, тети и дяди, все полюбили нашу дочь так, что им приходилось бороться за право ее понянчить.

Лика была нашим солнышком, звездочкой. Широте ее души можно было только позавидовать. Она любила всех открыто и без оглядки. Радовалась каждому дню, хотела успеть все и везде. Отличница, спортсменка, все соревнования только с медалями. В какой-то момент нам даже казалось, что она совсем не бывает дома. Но что удивительно, ее это не огорчало. Ликушке нравилось общение и активная жизнь.

Рядом с такой дочерью невозможно быть несчастливыми. Мы были. Радовались вместе с ней и стремились к новым победам. Егор постоянно нас баловал подарками и цветами, обнимал сразу обеих и каким-то особенным приглушенным от восторга тоном говорил ”мои девочки”.

Если бы не помощь психолога, то наверное я бы сошла с ума. Именно он убедил меня в том, что нужно отпустить нашу звездочку, чтобы отныне она сияла на небе. Мне казалось, что дыра теперь не только в сердце. Я сама и есть эта черная дыра. Не смогла уберечь мою девочку

Разве смогу я уберечь другое дитя? Я непутевая мать. Та, которая вдруг решила, что есть вещи важнее, чем собственные дети.

Свернувшись в комочек, с силой прижала кулаки к животу. Боль и отчаяние раздирали душу, и единственное, что я понимала, что совершенно не имею права мучить еще и этого ребенка. Влад ему не отец, и рано или поздно правда выйдет наружу.

Он не простит, да и я не смогу жить в вечной лжи.

А сама я не смогу его вырастить как должно. Не имею права. Я убийца, а не мать. Так лучше прекратить это все до того, как малыш начнет расти и развиваться, внутри меня. Слишком сильная связь с ребенком меня не восстановит, а разрушит.

Я не имею права рожать, не имею…

20

В следующие дни мне пришлось вести двойную игру. Расстроенный муж, жаждущий моей беременности и я, на самом деле беременная, создающая легенду, что в этот раз снова не получилось. Больше всего я боялась, что он залезет в трусы и проверит. Но видимо мое подавленное состояние было убедительнее всего. Только вот чем больше он меня успокаивал и целовал, тем больше я ревела и закрывалась.

— Катя, — не выдержал он в какой-то момент и сорвался. — Прекрати истерить. Я уже нашел нового врача. В соседнем городе, но это недалеко. Два часа езды на машине. Прекрасные отзывы и результаты работы. Мы снова пройдем обследование, с точностью выполним все предписания и я уверен, что все получится.

Он силком выдернул меня из кровати, поправил халат и причесал. Как безвольную куклу отвел на кухню, но видя, что я не проявляю никакого участия, сам разогрел обед, до этого заказанный в ресторане. Накрыл на стол и усадил меня есть.

— Ты правда так хочешь ребенка? — вдруг решилась спросить я. — Правда хочешь?

— Что за вопросы, Катя! Конечно, хочу! Иначе зачем это все?

— А если я не смогу родить? Никогда? Ты меня бросишь?

Влад напрягся и нервным движением поправил свою и без того идеальную прическу.

— Я считаю, что ребенок нужен. Он нам просто необходим. Понимаешь, Катя? Необходим! И не только мне, но и тебе!

— Мы могли бы взять малютку из детского дома?

Влада перекосило.

— Ты с ума сошла? Катя, что ты несешь? Какой детский дом? Они же там не пойми от кого!

— Сейчас можно попросить провести генетический анализ. Исключить редкие заболевания…

— Я об этом ничего даже слышать не желаю! Ты родишь и точка! Мы оба будем стараться, чтобы это произошло, как можно быстрее. Понимаю, что в этот раз виноват только я. Вернулся, когда уже овуляция закончилась и шансы забеременеть были практически равны нулю. Но через неделю мы с тобой снова начнём работу. Даже не смотря на то, что обследование еще будет не пройдено.

Я тяжело сглотнула и спросила:

— Ты уже записался на какое-то конкретное число?

— Да, у доктора довольно большая очередь. Он примет нас в конце месяца. Если быть точнее, то через двадцать семь дней, как раз к концу твоей следующей менструации. Если она вдруг снова начнется. Если нет, значит случится то, чего мы так оба хотим. Правда, любимая?

Улыбка на губах Влада почему-то мне показалась зловещей, а не счастливой или хотя бы наделенной светлой надеждой.

— Ты должна хорошо питаться, Катя. Не заставляй меня кормить тебя насильно. Чтобы это было в последний раз.

Он обвел пальцем стол и кухню, показывая, как ему не понравилась моя апатия и то, что ему пришлось кормить меня и смотреть за мной.

Я осторожно кивнула и опустила взгляд в тарелку. Смотря на аппетитные кусочки красной рыбы чувствовала искреннее отвращение. Нет, еще не тошноту но уже близко.

Нельзя тянуть, нужно решаться…

21

Сомнений быть не могло, я залетела от бывшего. К тому времени, когда вернулся муж из командировки, возможность забеременеть практически равнялась нулю. А вот с Егором этот шанс был. И мой организм этим решил непременно воспользоваться. Что за ирония судьбы? Влад хочет ребёнка, но я не могу забеременеть от него. И всего лишь одна встреча с бывшим — и на тесте две чертовы полоски!

Я снова металась как раненый зверь в клетке. Не радовало ничего. А еще я никак не могла решиться сделать то, что должна. Почему? Потому что в душе появился непонятный, необъяснимый парализующий страх. Влад узнает, поймет. Как все организовать, чтобы это не вызвало подозрений?

Во всех местных коммерческих клиниках нас уже знают, и тот факт, что мой муж никогда не скупится на чаевые и бонусы, теперь играет против меня. Хоть кто-то но ему непременно сообщит, что я пришла на аборт. Действительно, выглядит слишком странно, хотеть ребенка и тут же от него избавляться. Но доброжелателей так много, а врачебная тайна, как правило, существует лишь номинально.

Можно уехать в другой город, но к сожалению моя должность вообще не предполагает командировок. а с учетом того, что мы с мужем работаем в одной фирме, вообще было бы странным выпрашивать командировку у начальства — тоже доложат.

И скрывать свою беременность я долго не смогу. Токсикоз и прочие прелести не заставят себя ждать, да и тянуть нельзя.

Единственное что я могу — это взять внеочередной отпуск и съездить к отцу и мачехе. Да, мы практически не общаемся, после того, как умерла моя мать, а отец сразу же после похорон ушел к своей любовнице. Виделись за последние пятнадцать лет раза три, наверное. Но ведь может у меня возникнуть потребность увидеть родителя? Тем более, что он не молодеет.

Об этом я и сказала Владу вечером:

— Я хочу съездить к отцу.

— Мы созванивались буквально на прошлой неделе. У него все нормально.

— Ты общаешься с моим отцом? Вы ведь даже не знакомы!

Сказать, что я от его слов была в шоке, значит ничего не сказать.

— да, и этот факт меня очень огорчает, что за все время ты не удосужилась нас даже познакомить. Поэтому я все взял в свои руки. Он очень переживал за тебя. Когда я впервые позвонил ему и рассказал где ты и как себя чувствуешь, он был очень благодарен. Собственно, с тех пор мы периодически созваниваемся.

— Почему я об этом не знаю?

— С учетом того, что ты не стремишься с ним общаться, я решил, что не стоит об этом говорить. Судя по твоей реакции, был прав. Хотя несколько удивлен, что теперь ты захотела с ним увидеться

— да, теперь я хочу этого еще больше.

— Что же, поедем послезавтра. Как раз проведем у него выходные и успеем обратно.

— Я возьму отпуск и уеду к нему на неделю. Нам нужно пообщаться. И скорее всего это не выйдет так искренне и так сразу в присутствии чужого человека.

Влад сжал челюсти. Укол попал в самую цель, но я этого и добивалась. Мне тоже больно, черт подери. Шесть лет скрывать тот факт, что он общается с тестем за моей спиной. А такой ли на самом деле честны наши отношения?

— Я отвезу тебя сам.

— Да ради бога! Мне еще лучше, но имей ввиду, что я останусь там. Мне нужно это, понимаешь! Нужно!

Последние слова я буквально выкрикнула мужу в лицо, и он поднял руки, сдаваясь. Влад прекрасно понимает, что моя расшатанная нервная система может дать сбой и умеет вовремя остановиться. иначе, мне снова придется сидеть на успокоительных.

— Хорошо, договорились. Как только решишь вернуться, я отпрошусь и приеду за тобой сам.

— Спасибо. Это будет идеально!

22

Поселок, в котором теперь жил отец, находился в километрах сорока от моего прошлого места жительства. Возможно, этот факт как-то успокаивал Влада, и он действительно отпустил меня, как и договаривались. Отвез, конечно, сам. И даже сам предварительно позвонил и предупредил о приезде.

Все это липким, каким-то неправильным болезненным ощущением ложилось на мои оголенные нервы, но я выбрала тактику, которая меньше всего давала подозрений. Ушла в себя, постоянно проваливаясь в дремоту и поддерживала апатию ко всему окружающему.

Конечно, это тоже вызывало у супруга беспокойство. Но не так, как если бы я рвалась куда-то из дома и требовала самостоятельности.

Отец встретил меня так, словно мы виделись буквально вчера. Да, он постарел и сильно сдал. Но общался со мной обыденно. Чай, потом обед и вечером шашлыки во дворе, благо погода позволила. Он мало говорил и если общался, то больше с Владом, что не могло меня не беспокоить. Но я не подавала виду. Его новая жена, та самая, которая практически всю жизнь была его любовницей, и ждала, когда он уйдет из семьи, оказалась хорошей хозяйкой. Но главное, она не лезла в душу и не пыталась породниться.

Нам с мужем постелили в отдельной комнате, но неожиданно Влад выпил и даже немного лишнего, что с ним вообще практически не случалось. Уснул на диване в гостинной не раздетым. Я попросила его там и оставить, лишь укрыв одеялом. Сама же ушла в выделенную для нас комнату.

Мне не спалось. Думалось о детстве, о матери, о самопожертвовании отца и этой совсем чужой для меня женщины. Она ждала, значит любила. А он не мог уйти из семьи, хотя я давным давно выросла, и уж причина была точно не в детях. Получается, отец тоже любил мать? Или просто так сильно жалел?

Когда на часах засветилась двойка с одинаковыми ровненькими нулями, я все еще не спала. Решила сходить за водой, а заодно заглянуть в гостиную и проверить супруга. Он сладко похрапывал, свесившись наполовину с края. Отринув желание его укрыть, отправилась на кухню. Но оказалось, что бессонница не только у меня. Отец сидел в углу на табурете и неторопливо затягивался сигаретой. Их запах был до сих пор для меня легко узнаваем, он редко менял свои привычки.

— Не спишь? — спросила я и присела напротив.

— Как видишь. Тебя ждал, знал что придешь.

— Откуда?

— На мать ты похожа, Кать. Мимика, эмоции на лице — все одно. Думаешь, не понял я, что у тебя проблемы?

— Да нормально у меня все, пап.

— Я помогу, — ответил он, словно не услышал моих слов вовсе. — Чем смогу, помогу, только скажи. И этот, — он кивнул в сторону гостиной, — ничего не узнает, клянусь. Главное, не бойся, дочка. Вместе мы всегда сила.

Его слова мне по сердцу бритвой. Действительно, вместе сила. С матерью он был до последнего вздоха. Могу ли я доверять ему? Столько лет он общался с Владом, а мне не слова. Хотя я ведь и сама не искала встреч.

— Пап, можно я у тебя недельку поживу? — спрашиваю осторожно, чтобы не выдать своих чувств.

Отец затянулся, крякнул по-старчески и радостно улыбнулся.

— Это конечно же можно. Надеюсь, одна останешься?

— Да, Влад уедет. Ему на работу, я отпуск взяла.

— Хорошее дело. Оставайся, конечно, дочка, отдыхай. Потом и поговорим, без свидетелей. Ну что выпьем?

Я посмотрела на красный маячок только что закипевшего чайника. Отец действительно меня ждал. И это его шутливое “выпьем” однозначно не про алкоголь, отец вообще никогда не употреблял.

— Выпьем, — улыбнувшись, ответила и почувствовала, как груз прошлых дней неожиданно перестал давить на плечи, словно испарился. — Пап, там клубничное еще осталось?

— Осталось. Нинка его тоннами готовит. Внукам.

— У вас внуки? — я осеклась на полуслове. Не знала, что у отца есть кто-то кроме меня.

— Есть. Сережка Нинкин второй раз женился. Уж ему за сорок, а вот детей только наклепал с молодухой-то. В первом браке у него не получалось отчего-то, да кто их разберет отчего. Так он сначала нос задирал, мол сами воспитывать будем, а теперь привозят. И по выходным и на каникулах были. Вот на той неделе уехали.

Я опустила взгляд. Стыдно. И за мысли внезапные, что у отца еще есть дети кроме меня. И за то, что я — непутевая мать.

— Пап, а ты ходишь к ней на могилку? — спросила и не смогла сдержать слез. У дочери не была почти пять лет. С тех пор, как уехала из родного города.

— А как же, обязательно. И к матери, и к Ликуше. Егор там облагородил все, памятник и фото в полный рост. Такая, знаешь, как в танце. Кажется, это то фото, где она золотую выиграла. Цветы всегда хорошие, венки. А по родительским субботам когда приезжаем, у Лики все там в живых цветах. Помнят ее, любят. Парнишка тот, который все ходил, сумку носил ей все, он из армии вернулся. Тоже я его там встречал. Плачет. Говорит, что все еще любит. Ну мы посидели, значит, на скамеечке. Я объяснил, что отпустить пора. Жить надо дальше. У каждого свой путь. И у матери бываем. Все по чести, ухаживаем за всем. Там наискосок через два ряда и Нинкин брат лежит, и отец неподалеку. Ходим, Кать, обязательно ходим.

Я утерла слезы рукавом, резко встала и принялась разливать душистую, настоянную на травах заварку по чашкам.

— Чувствую себя сволочью, пап. Знаю, что надо съездить к ней, но не могу.

— Брось, Катюха ты это всякое “надо”. Надо живым, а не мертвым. Им там вообще все равно. Могила ухожена, не брошена. А ты, слава богу, сама за ней туда не шагнула, и на том спасибо. Думал, не выдюжишь. Ты мне кипятку до краев, а то как будто жалеешь.

Я усмехнулась над отцовской привычкой наливать чай всклянь, долила кипяток и, вздохнув, села к нему поближе. Он накрыл мою руку своей и тихо, едва слышно пробормотал:

— Ты прекрасная мать, Катька, о плохом даже не думай. Нет на тебе никакого греха. Это судьба. От нее не убежишь. Хорошо бы бог тебе послал малыша, ты бы вспомнила, каково это быть счастливой.

23

Наш разговор прервался, на кухню неспешно, немного вразвалочку, вошла полноватая Нина. Она была старше меня примерно лет на пятнадцать. И почти на столько же младше отца. Русые волосы с простым узелком на затылке. Большие глаза с рыжеватыми пушистыми ресницами и лицо в ярких и крупных веснушках. Если сравнивать с моей матерью, то Нина была по сравнению с ней обычной простушкой.

— Проголодались, касатики, — ласково улыбнулась она.

— Да нет, мы просто чаю. Не спится.

— И мне не спится. Думаю, зря столько всего с вечера тяжелого съела. Уж больно шашлык у Сани получается хороший. Мы как-то давно не делали. Сейчас, я вас чем вкусненьким угощу.

Нина подставила табурет и полезла в шкаф, доставать с самой верхней полки баночку, бережно обернутую пергаментом.

Отец подскочил тут же, приобнял ее за ноги, чтобы подстраховать, за что получил по плечу.

— Санька, охальник, напугал!

На что он тихо рассмеялся, но не отступился и Нине спуститься помог.

В баночке оказалась свернутая плотными рулетиками фруктовая пастила. Каждый кусочек был размером не больше рублевой монетки, но хранил в себе вкус настоящего солнечного лета.

— Господи, как же это вкусно! — я смаковала уже третий кусочек, каждый раз пытаясь разгадать, из каких ягод или фруктов он сделан. — Нина, вы просто волшебница!

Хозяйка засмущалась, в ту же секунду покраснела и махнула рукой:

— Вот и хорошо, что понравилось, с собой еще баночку дам. Мне не жалко.

Я смотрела на маленькие кусочки и вдруг откуда-то всплыло яркое воспоминание. Отец вернулся из командировки, развернул мне бумажный, слегка примятый кулек и оттуда высыпал на ладонь тонкие идеально ровные полоски пастилы. Закрути их в улитку, и получаются точно такие же рулетики. Дыхание сбилось и аппетит как-то сразу пропал. Сколько мне тогда было? Шесть, семь?

— А я помню. Я такое уже ела, да, пап?

Я украдкой взглянула на побледневшую Нину и хмурого отца.

— Было дело, — вздохнул он. — Я тогда с командировки возвращался. А поздно уже. Магазины закрыты. К Нинке заскочил сказать, что все в порядке, что сломались, да наладились и авария не такая уж страшная была. Посетовал, что дочери ничего не купил. Вот она и дала мне пригоршню, помнишь, Нин?

— Помню. Как не помнить? Связи не было. Ты три дня как уехал, а должен был в первые сутки вернуться. У вас тогда машину в кювет стащило. Лида тогда мне в первый раз позвонила, сообщила, что ты весточку с кем-то прислал. Что жив, все хорошо.

— Мама звонила вам? Сама?

Теперь я уже совсем перестала что-то понимать. Моя мать знала о любовнице мужа?

— Да. Сама. За мужа переживала, но понимала, что и я места не нахожу.

— Вы знали друг друга, были подругами? — смело предположила я.

— Нет, конечно, — Нина махнула рукой. — Сань, ну что она все клещами вытаскивает да догадки строит. Расскажи уже.

24

Отец снова крякнул, схватился за пачку сигарет, помял и бросил, так и не закурив.

— Ладно, что уж теперь. Лида знала о нас, Кать. Всю жизнь знала. Она тебя родила и что-то там не так пошло. Вырезали ей все под чистую. А потом еще раз и еще. Как жива осталась, не понятно. Мы еще первое время как-то справлялись. Но отсутствие вот ентого-самого… Тяжело, в общем. Она какие-то гормоны пила и потребности особой не ощущала. А я мужик молодой, здоровый, мне хоть на стену лезь. Лида сама предложила сыскать полюбовницу. Но с условием, что одну и на всю жизнь. Чтоб никаких побегушек. И чтоб детей на стороне не рожал. Катьку, мол, поднять еще надо. Вот и нашел я себе такую, Нина у нас на автоколонне диспетчером работала. Виделись. Знал, что муж у нее погиб, сына воспитывает одна.

— А он мне нравился всегда, — подхватила Нина, погладив меня по руке, успокаивая. — Красивый. Но женат. А я не смела даже подумать. И он как-то приходит после работы. Подвыпил, шапку снял и давай мне душу изливать. Мол так и так. Нравишься, хочешь — прогони. Или жить будем на две семьи. Я вытяну, обеспечу. Так вот и порешили.

— Мама, значит, сама одобрила? — хриплым от волнения голосом спросила я.

— Одобрила, да. Но я, видел, как ей тяжело. И Лиду я очень любил, дочь. Очень. Потом и Нину полюбил, сама понимаешь, тут само собой все. О ком заботишься, того и любишь. Потом привыкли все. Лиду я вниманием не обделил ни разу. Нина тоже не в обиде была. И так вот и жили.

— Не в обиде. Я молодая, да бедная, как церковная мышь. Саня помог сына на ноги поднять, как родного любил. И меня не обижал, хоть и видно было, что рвется и в семью больше. А я и не настаивала. Правильно отец твой говорит, привыкли. Когда сразу знаешь правила, ничего лишнего себе не придумываешь.

Я спрятала лицо в ладонях и сделала медленный вдох. Мамочка моя, бедная девочка. Столько страданий выпало на ее долю, и ушла ведь она от тяжелой болезни. И отец, он ведь жил с нами, с ней, до последнего ее вздоха. А я же его посчитала тогда предателем. Не стало матери, и он практически сразу уехал жить к любовнице.

— Прости пап, — со слезами потянулась к нему, чувствуя, как разрывает грудь от переполняющих чувств. И он понял, крепко обнял, чмокнул в висок.

— Это ты дочь прости. Жизнь она вообще не простая, все норовит нас в бараний рог согнуть. Лида она меня выгоняла, правда. Много раз, особенно в последнее время. Но я её бросить не мог. Любил я ее, Кать. Очень. И Нину люблю. И не разделишь, понимаешь?

Я шмыгнула носом, кивнула. Как не понять? Вон, на диване лежит муж, которому все пять лет почти каждый день говорила “люблю”. А сердце болит о другом. Скулит, рвется. Окажись Егор рядом и я, наверное, рванула бы к нему без оглядки.

— Ты знаешь, пап, — неожиданно призналась я. — А Егор ведь мне изменил. Поэтому я уехала тогда.

— Уверена?

— Да. С работы бабешка. Я вернулась с больницы, а она голая, в моем халате, в нашей постели. Егор на кухне спит пьяный. Можно было конечно подумать, что подставили его. Но нет. Все там было по-настоящему. Чувствовалось во всем. Не случайность, это точно.

— И ты конечно, не простила. Ну и правильно, да, Кать? В таком состоянии, как вы были тогда, какой здравый разум.

— Пап, ты о чем? — моментально взвилась я. — Ты что его жалеешь?

— Нет, не жалею. Рассуждаю.

— Пап, он же… Он предал нас, понимаешь?

— Я-то, Кать, понимаю. Но он тогда, как считаешь, о чем думал? И думал ли вообще? Вот ты говоришь, пил. Много пил, долго. Что-то мне подсказывает, невменяем он был, вот и все. А ты говоришь, измена. Измена, это когда тебя в его сердце нет, пошел и переспал, ради утехи. Я вот себя всю жизнь изменником считаю, а Лида так не думала. И всегда мне об этом твердила. Вот где правда, а?

От слов отца в груди все болезненно сжалось. Примеряя на себя ситуацию матери, ее чувства, задавала себе вопрос, смогла бы я так?

И тут наш разговор снова вмешалась Нина.

— Я так считаю, что это лишь сердце решает, простить или нет. Мать твоя, Катюша, была настоящей любящей женщиной. И отца твоего уважала, и понимала. И простить смогла, хотя я думаю, ей тоже было больно.

— Нина, причем здесь я и Егор? У нас ведь все по другому! У нас дочь погибла, я в больнице еле живая, а он…

— А он, наверное, тоже чуть не сдох от боли. Думаю так. И измена там где-то в какой-то параллели. Он думаешь, понимал, что творил?

— Да что же вы за него заступаетесь, — вскрикнула, ощущая негодование на Нину и на отца.

— Да не заступаемся мы, — ответил расстроенно родитель. — Объяснить хотим. Думаешь, считаем, что он прав? Да нет, конечно. Нет у вас правых. Никого. Ты уехала, бросила. Как пить дать, даже не объяснила. А через полгода вообще замуж выскочила за этого хлыща. Тоже, скажешь, права была?

— Пап, да я же…

— Что, чуть не сдохла? Или едва не сошла с ума? На краю бездны срабатывают только инстинкты, Катя. Их не так много. Но только они нами и управляют. Страх, страсть, желание жить, дышать, размножаться, возможно, убивать. У кого как. И разума там нет. И тем более принципов. Так что не надо, дочка, судить. Не надо.

25

Наш разговор неожиданно прервался. Жаль, я бы поспорила о том, что говорили мне Нина и отец. Но пришел Влад, заспанный и злой.

Но рассмотрев нашу компанию, слащаво улыбнулся и попросил:

— А водички мне можно?

Нина вскочила и принялась за ним ухаживать. А я, посмотрев на отца, горько вздохнула. Снова мой муж словно закрывает меня от прошлого. Не дает окунуться в него и, возможно, разобраться как оно бы того стоило.

Конечно, посидеть на кухне больше никто не захотел, и все разошлись спать. Влад поплелся за мной в спальню, не забыв захватить с дивана подушку и одеяло. Я боялась, что муж захочет внимания и ласки. Но пьяный сон сморил его быстро, давая мне возможность все еще раз хорошенько обдумать.

Вспоминая свою жизнь с Владом, я вдруг отчетливо осознала, что ни разу не чувствовала себя полной, целостной и, свободной. Раньше я бы все это списала на раны, оставшиеся в наследство от прошлой жизни. Но теперь начала понимать, что подсознательно боялась открываться полностью.

Каково так жить, если боишься дышать полной грудью, боишься смеяться от чистого сердца или выискивать свои сокровенные желания в потемках души?

Могу однозначно сказать, что это жизнь в полуобморочном сне. Она неполноценна. Она не приносит нужного удовлетворения. И она обязательно будет искать виноватых.

Сначала во всем виноватым для меня был мой бывший муж. Теперь вдруг неожиданно стал нынешний.

Но это неправильно. Неправильно! Жить — и бояться жить.

Именно сейчас я захотела попробовать что-то исправить. Сделать хоть что-то маленькое для себя, услышать свое настоящее желание!

Шли секунды, я слушала похрапывание Влада, долго смотрела на темные скачущие тени на стене. Их отбрасывали деревья за окном. Они там, тень здесь. Как и я…

Аккуратно выбравшись из-под тяжелой мужской руки, я тихо встала, забрала подушку и ушла на диван. Да это совсем маленький шаг, но это действительно мое желание — отдалиться от мужа. Сейчас мне с ним слишком тяжело находиться рядом.

Укрывшись покрывалом, сразу заснула. Впервые за долгое время почувствовав пьянящий вкус личной и такой необходимой свободы.

Влад уехал после обеда. Остался недоволен тем, что я валялась на диване и смотрела с отцом футбол. Ревность, хоть муж и пытался ее скрывать, явно прослеживалась в каждом его движении и взгляде. Нина, как радушная хозяйка, желая смягчить ситуацию, совала угощения и подарки, но он ничего не взял. Вдруг перестал быть тем самым “своим парнем” и любимым зятем. Поцеловал меня на прощание, попросил не провожать, чтобы не мерзнуть. Но дверью напоследок все же хлопнул.

Отец прокомментировал короткой фразой:

— Как же тебя так угораздило, Кать.

Я промолчала. Ну что я ему скажу? Сама не понимаю, как за столько лет не сумела в своем муже разглядеть эту темную сторону.

26

Если взять в совокупности все терапевтическое лечение и психоанализ у специалиста за несколько месяцев к ряду и поставить на чашу весов, а в противовес — простое общение с родителем после долгой-долгой разлуки, то второе неизменно выиграет.

Почему-то вся обида, глупые вопросы и недоверие улетучивается в один миг. Ты смотришь в глаза старости, мудрости, безграничной родительской любви и понимаешь, что все твои принципы — это просто нелепые шипы беспризорной полевой колючки.

Хотелось свободы — и ты их упорно отращивала.

Поняла, что родительский дом, где бы он ни был, — твой личный Эдем, и колючки сами собой отпали.

Вот и мои колючки растворились. Было столько вопросов, претензий, каких-то мелких обид, накопившихся, словно мусор за все мои годы жизни. Но увидев отца, я вдруг поняла, что они не имеют абсолютно никакого значения. Теперь не имеют. Для меня было важно сидеть с ним рядом. Слушать хриплое дыхание, искоса наблюдать за тем, как он внимательно смотрит за игрой, и смеяться над его виртуозной бранью.

Папка это папка. Он весь из противоречий, углов, крепкого табака и острого словца. Его морщины испещряют не только лицо, но и шею, и натруженные руки.

Господи, да какие могут быть к нему претензии? Он жил свою жизнь как мог. Не хуже, не лучше, просто делал что умел, стоял на своих принципах и неважно, понимал ли их кто-то или нет. Он не бросил мать. Не остался с ней из жалости. Он жил с ней, как настоящий друг, муж, любимый. Какие могут вообще быть претензии? Я сама со своей жизнью разобраться-то не могу. Зачем полезу в их, уже практически прошедшую?

Вопросов у меня не осталось. Тоска по прошлому? Да.

— Пап, а давай завтра съездим в наш двор?

Отец оторвался от экрана и внимательно посмотрел на меня.

— Только во двор?

Я опустила глаза и тяжело вздохнула.

— Туда тоже… тоже поедем. И к маме, и к моей девочке. Только сначала во двор.

Отец кивнул молча. Добро. Он вообще не особо разговорчив. Только вопросы и любит задавать. Точные, правильные.

Вот вроде и не осудил, а как бы спросил: “ Сколько ты, Катька, еще дурью маяться будешь? “

Я не знаю. Решиться посмотреть в глаза своему прошлому нужно. Хоть и больно. И наверное, стоит попросить у моей девочки прощения. Принять до конца все то, что произошло.

Принять по-настоящему.

27

Тополя, подпирая серое хмурое небо, неизменно стояли исполинами в ряд. Где-то между ними все также скрипели качели, воробьи скакали по веткам в ожидании хлебных крошек, и окна двухэтажного дома, расположенного недалеко от завода, радовали пестрыми занавесками и теплым душевным светом.

— Кто там живет сейчас? — спросила я, растирая руки от холода. Холодный ветер трепал подол моего тонкого пальто, словно злился на нежданных гостей и не мог решиться, пустить их в дом или прогнать со двора.

— Молодые какие-то. Из стариков Васильевы только с восьмой, все тут так и живут, видимся раз в год, иногда и чаще выходит.

Отец, затянувшись, выпустил сизый дым, прислонился к тополю плечом и посмотрел вверх.

— Представляешь, Кать. Даже когда я был молодым, тополя уже взрослыми были. И ведь стоят до сих пор. Все пережили с нами, все видели.

Я достала телефон из кармана и сделала фото, а потом показала его отцу.

— У меня есть такое же где-то. Но там я с тобой рядом маленькая еще. Реву. Помнишь?

— Помню. Я тогда с командировки вернулся. А на утро опять уезжать на работу. Ненадолго, но ты решила, что снова меня не увидишь.

— Правда? Не помню этого. Помню только кулечки с подарками от зайчика и лисички. С конфетами, вареными яйцами и неполными пачками печенья.

Я улыбнулась, подошла ближе и обняла отца. Что-то важное хотелось сказать, но все казалось таким банальным. Поэтому со слезами на глазах я просто призналась:

— Пап, я тебя люблю.

— И я тебя очень сильно люблю, Кать. Правда.

Я шмыгнула носом, рассмеялась и утерла слезы.

— Какая то я сентиментальная сегодня.

Он задумчиво посмотрел вверх, вздохнул и спросил:

— Может, все-таки оставишь?

Его слова заставили меня вздрогнуть и задохнуться от внезапно возникшей боли. Мне казалось, что я все уже для себя решила.

— Что оставлю, пап?

— Ребенка. Ты ведь за этим приехала? Не хочешь от него рожать?

— Пап, с чего ты взял, я…

— Катька, Катька… Большая дура выросла, а врать так и не научилась.

Он махнул рукой и пошел в сторону раскинувшихся за домом, покрытых первым легким снежком огородов, а я вдруг почувствовала, что сейчас незаслуженно оттолкнула отца. Обидела.

— Пап, прости, — крикнула дрожащим голосом. — Я правда не знаю, что делать. И я не знаю точно, чей это ребёнок.

Он остановился, приосанился, дернул локтями и довольно крякнул.

— Даже так? — ответил не оборачиваясь. — А я думал, живешь скучно. Значит, еще не все потеряно.

Я догнала его вмиг и встала рядом.

— Что ты имеешь ввиду?

— Раз появился в твой жизни, человек, который смог встряхнуть, разбудить, вытащить на свет ту самую настоящую живую Катьку, значит, все хорошо будет. Кем бы он ни был, да и не о нем речь. О тебе. Главное, разбудил!

Я шумно выдохнула и прикрыла глаза. А потом созналась.

— Это Егор. Он приезжал в наш город пару недель назад. Встретились случайно и…

— С Егором? Случайно? Ну-ну… Все-таки послушался, значит. Дошло до него…

— Чего послушался? Пап? Пап, это ты? Пап!

От возмущения я снова остановилась.

— Было дело, да. На кладбище его видел полгода назад, наверное. Пьяного вдрызг. Весь как бомж, опухший, помятый, сидит там, скулит, себя жалеет. Ну я и отругал. А он давай ерундень всякую нести, что ты его разлюбила и замужем.

Ну я и ответил. Чтобы убедиться, говорю, проверь сам. И поставь точку. Чтобы вот так не растрачивать свою жизнь понапрасну. Ну вот, он, видимо, все правильно понял.

— Пап, ну зачем… — заскулила я. — Ничего из этого хорошего не вышло, понимаешь? Чужие мы уже друг другу. И столько всего…

— Дура ты, Кать. Вот как есть малолетняя дура. Ничего хорошего, говорит, не вышло. Бог ребёнка вам дал. Шанс, считай. Тьфу на тебя.

Отец потушил окурок носком сапога и скомандовал:

— Поехали!

28

— Пап, я все понимаю, — попыталась объясниться, сев на переднее сиденье старенькой, но вполне жизнеспособной “Лады”. У отца поистине золотые руки. До сих пор машина, несмотря на преклонный возраст, была в отличном состоянии. — Но и ты пойми. Между нами ведь… Ну это не просто ссора, развод. Мы в разных мирах с ним живем теперь. Я замужем, в конце концов! Мой настоящий муж совершенно другой человек, я с ним живу, сплю в одной постели! — Угу. Но не любишь, — отец снова решил поставить точку в нашем разговоре. — Возможно. Возможно ты прав, я не знаю, честно. Я запуталась. — В чем, Кать? Машина выехала на трассу, я перестала смотреть на знаки и светофоры и откинувшись на спинку кресла, попыталась объяснить. — Понимаешь, мы жили с Егором. С Ликой. Это была совсем другая жизнь. Другие привычки, режим дня, отношения, чувства, все другое. А потом я все это постаралась забыть. Стереть из памяти. Чтобы научиться жить заново, приходится избавляться от старого. В моем случае это было просто необходимо. А с Владом все произошло само собой. С ним я другая. Всё другое. Мы живем по другому, понимаешь? А теперь ты говоришь, что все это нужно перечеркнуть и вернуться назад. В прошлое! — Я такого не говорил! От его слов я едва не задохнулась в возмущении. — Да как же не говорил, пап! Ты же сам сказал… — Я сказал, что бог вам дал шанс. Разве я говорил о прошлом? Шанс, Катька, это всегда про будущее. Ты вот мне говоришь тут, что жизнь у тебя с Владом другая. И привычки, и чувства, и каждодневность вот эта вот… То есть ты себя изменила ради чего-то. Ради какой-то цели. Подстроилась, оперилась, стала как будто иной. Смотрю на тебя, не вижу ничего нового. Ты все та же, только потерялась. Себя потеряла, во всей этой шелухе сама себя не видишь, понимаешь? — Неправда! — Правда. Иначе бы ты эту свою новую жизнь приняла целиком и полностью. Вросла бы в нее корнями, растворилась, не отделяя свое и чужое. А у тебя, Кать, не так. Задыхаться стала, вот и бежишь. Сама не понимаешь отчего. Одна мысль — надо бежать. А все почему, потому что нет там тебя настоящей. Спишь ты там мертвым сном. Не ожила ты с ним, Катя, а умерла! И воскреснешь ты только… — Не надо. Не воскресну. Мы чужие. Ничего не будет как раньше. — И правильно! И правильно, Кать! Не должно же быть как раньше! То что раньше, уже ведь не вернешь. Надо новое строить. Жизнь будущую заново по кирпичикам выстраивать. Но не торопясь, понимаешь. Не торопясь, не опрометчиво. Не для того, чтобы сбежать или что-то перевернуть с ног на голову. Это как скульптура. Очень осторожно надо. — Я боюсь, — снова призналась честно, без обиняков и, кажется, больше всего самой себе. — Я боюсь, что ничего не получится. Нигде. Ни с Егором, ни с Владом. — С Владом уже не получилось. — Так и с Егором тоже! — Глупая ты, Катьк. Мелкая. Вот баба выросла, а душа как у девочки. С Егором у тебя не было еще ничего. Не было. Ты думаешь что, он не изменился? Он ничего не потерял? По нему так же танком жизнь прокатилась и туда, и обратно. Разве ты этого не понимаешь? Нельзя после такого остаться прежним. Вот и Егор совсем не тот, что раньше. А нового его ты и не знаешь. — Не собираюсь я его узнавать! — Вот упрямая, честное слово. Все равно придется. Как раз вот сейчас и начнешь. — Что? Что ты имеешь ввиду, пап? Я осмотрелась. Мы практически подъехали к южным воротам огромного городского кладбища. Широкая, рассеченная низкими заборчиками парковка, забита автомобилями почти полностью, несмотря на будний день. Отец остановил жигуленок у самого края дороги, вышел из машины и снова закурил. Я выскочила следом. — Пап, ты ответишь? О чем ты… — Вон, машина его стоит. Здесь он. Я посмотрела на черный огромный джип, на который только что указал отец. Конечно, это могла быть чья угодно машина, но я чувствовала, что отец не ошибся. Да и вкус у мужа остался, наверное, прежним. Егор действительно приехал на кладбище. Причем в тот же день и час, что и мы. — Это ты? Это ты ему сообщил? Это ты все подстроил? — возмущению моему не было предела, и единственным желанием было поскорее отсюда сбежать. Но слова отца остановили. — Нет, Кать. Не я. Он тут практически каждый день. Поэтому смирись. И открой, наконец-то, глаза.

29

Мне бы сбежать, мне бы голоса лишиться от крика, но я молча иду к месту собственной казни.

Могила дочери утопает в цветах, больше половины которых живые.

Столько лет прошло, но о Лике помнят. Ее любили, если не все, то большинство из окружения.

Губы немеют, пальцы перестают слушаться. Я цепляюсь за острые шпили оградки. Моя девочка смотрит на меня все так же, как и раньше. Глазами ясного весеннего неба. Кажется, все еще слышу ее смех. И последние слова, брошенные на прощание: "Не переживай, все хорошо будет, мам!"

А потом снова перед глазами страшные фотографии из сети с перекореженным автобусом, лежащим на обочине.

В глазах темнеет, чувствую, как начинаю оседать, и тут же меня подхватывают сильные руки. Господи, его запах, его теплоту я узнаю даже если останусь совсем без чувств. Егор прижимает меня к себе.

И я срываюсь. Вся боль, что не вышла тогда, теперь взорвалась в груди.

Я кричала. Я рыдала по-настоящему, осознав. Только теперь осознав все до последней капли. А до этого будто в тумане была, будто под какой-то броней, не дающей ни свободно дышать, ни мыслить, ни принимать все так, как есть.

Я рыдала, глубоко и истошно, цепляясь за лацканы его пальто. И боялась отпустить. Потому что именно этот момент я тогда, пять лет назад, не прожила — не разделила горе с тем, кого оно убивало не меньше, чем меня.

Он целовал меня, обнимал, стирал слезы и успокаивал. Вперемешку были и слова прощения, и слова любви, и все то, что мне было так жизненно необходимо.

Я не знаю сколько прошло времени, прежде чем Егор меня отпустил.

Вцепилась в крохотную калитку, рванула ее на себя и шагнула к надгробной плите. Прижалась щекой к холодному мраморному изображению, кожей ощутила всю ту правду, которой не избежать. Ее больше нет. Нет моей девочки и никогда больше не будет.

Я осела на землю, не боясь, что на руках и одежде останется грязь. Теперь мне стало жизненно необходимо до конца прочувствовать эту безысходность. Иначе не имеет смысла ни новая жизнь, ни вся эта психотерапия за бешенные деньги. Горе должно пронять до самого позвоночника. Выжечь тебя изнутри, дотла. И только потом можно понять и принятьто, что произошло. Осознать неизбежность и, наверное, попробовать научиться жить заново.

— Тю, — услышав голос отца и приближающиеся шаги, я открыла глаза. — Егор, ты ее так заморозишь. На пять минут вас оставить нельзя. Катька, а ну встань с земли, зад застудишь! Чего стоишь, как увалень, поднимай ее давай! Видишь, окоченела.

Я снова почувствовала сильные руки Егора. Он подхватил меня под мышки и резко поднял с земли, а потом усадил на скамью. Тут же отец сунул мне под нос стаканчик. Резкий запах клопов отрезвил, и я дернулась.

— Пей, — вместо отца строго сказал Егор. — Иначе, действительно, заболеешь.

Я послушно залила содержимое стакана в рот. Горло обожгло, заставив закашляться. Шумно вдыхая воздух, спросила Егора:

— Зачем ты здесь?

— Не помнишь, разве? Сегодня ее первая золотая медаль. На юношеских в сборной. С утра приезжали друзья и тренер. Звонили, разговаривали. В общем, я и так тут часто. Сегодня особый случай.

Я опустила голову. Стыдно. Все даты будто стерлись, и это я, к сожалению, поняла только сейчас. В памяти осталось далекое прошлое. Там, где Лика еще совсем кроха, где мы с Егором счастливы. И, спустя огромную пропасть из пустоты, нынешняя, какая-то однобокая, как кусок пресного хлеба, обыденная жизнь.

Шокированная своим открытием, я призналась:

— Не помню, представляешь? Совсем ничего не помню. Разве так должно быть?

— Нормально это, — присев рядом на лавочку, произнес отец. — Правильно даже. Себя же ты помнишь, правда? Егора, меня. А Ликуша наша, она ушла. И все что с ней связано, тоже уходит. Так правильно.

Я подняла взгляд на Егора и, словно впервые увидев его, долго рассматривала лицо. Знакомое и одновременно чужое. С бороздками новых морщинок, поседевшей щетиной и непривычной худобой. Он действительно стал иным. Чужим, непонятным. Но сердце все равно тянулось, трепыхалось где-то под ребрами при каждом вздохе.

— Как прошла поездка в Москву? — спросила я, чтобы перебить неловкое молчание.

— Все в порядке. Спасибо.

— Говорят, тебя снова повысили?

— Есть немного. Пока заместитель.

— Поздравляю, — тихо выдавила я и поежилась от холода и неприятных чувств. Простых, личных, без отголосков на великое и вечное. Теперь, когда пустота внутри стала необходимостью, мне не хотелось оставаться здесь, у могилы дочери, ни секунды.

— Странное чувство, — тихо проговорила я, — так долго шла сюда. И теперь снова хочется сбежать.

— Наверное, так и должно быть, — глядя куда-то в пустоту, ответил Егор. — Я также каждый раз борюсь с этим ощущением, одновременно испытывая чувство вины. Прихожу снова и снова сбегаю.

— Все правильно, Егорка, все правильно, — вздохнул по-стариковски отец и погладил меня по спине. — Здесь место для покоя. И нечего этот покой тревожить. И вам нужно отвыкать сюда бегать. Нет ничего страшнее, чем забывать о том, что каждому жизнь дается свыше. Прозябать ее здесь бессмысленно и неправильно. Так что, выберете для себя несколько важных дат и приезжайте только по ним, не иначе. Нет смысла хоронить себя рядом с теми, кому эта жизнь уже недоступна. У них другое — светлое, вечное.

Я согласно кивнула.

— Пап, я замерзла что-то. Поедем?

— Может ко мне? Посидим, чаю попьем. Переоденешься сразу. До меня ближе.

— Переоденусь? Во что?

— Твои вещи все на месте, Катя. Ты не изменилась, если только слегка похудела.

— А что? Идея хорошая! Заодно и помянем Ликушу, раз повод такой. Дома-то к чаю что есть? — потирая озябшие руки, отец поднялся со скамьи и, шагнув к памятнику, поправил покосившийся венок.

— Есть, дядь Саш, все есть. Поедете?

Спрашивал он у отца, а с надеждой смотрел на меня.

— Ты живешь в той же квартире? — удивленно спросила я. До сих пор считала, что она уже продана. А мой бывший нашел себе жилье в более престижном районе.

— Конечно. Меня все устраивает.

В его голосе послышался легкий упрек. Отец невзначай показал за спиной Егору кулак. Я же решительно встала и заявила:

— Поехали. Тем более, если есть во что переодеться.

30

Раньше я бы этого ужасно испугалась — вернуться в прошлое. Сейчас настойчиво хотела это сделать. Словно какая-то лавина протеста рвалась наружу, требовала выхода и управляла мной.

Мы приехали в наш старенький двор. Четыре пятиэтажки стоят лицом друг к другу, образовывая закрытую территорию, защищая людей от внешнего мира. За пять лет будто бы ничего и не изменилось: ребятня на качелях, старушки бессменно вздыхают на лавочках, обсуждают последние новости.

Мы останавливаемся практически возле самого подъезда. Егор припарковывает свой джип, следом отец свой жигуленок.

Я в коконе отрешенности и какого-то пока непонятного для меня умиротворения.

Отец не спешит выходить из машины. Смотрит на меня внимательно.

— Мне идти? А то может я это, того… Поеду?

Смотрю на окна многоэтажки. Где-то даже шторы все те же. Время остановилось? Или ждало меня, чтобы вместе пуститься в бег.

— Не надо, пап. Не уезжай, пожалуйста. Мы долго не будем.

— Как скажешь, — вздыхает он и, кажется, расстроенно.

Егор встречает возле подъезда. На мое счастье никто из соседей нам не встретился. Не хотелось бы… Пока я к этому не готова.

Поднимаемся на третий. Задыхаюсь от нахлынувших чувств. Разве это возможно? Будто ничего не изменилось…

Та же дверь. Практически тот же запах в квартире. Мебель. Мой старый плащ на вешалке.

Оборачиваюсь на Егора, смотрю как на сумасшедшего. Понимаю, не только что он его повесил. Плащ выцвел, а значит долго он здесь висит. Все эти пять лет висит…

Егор опускает глаза.

— Прости, Кать. Я не смог.

Провожу по ткани рукой, помят. Ощущение что его слишком часто терзали в руках.

Делаю глубокий вздох. Больно. Но нужно сделать еще один шаг. Я ведь сама так решила, сама этого захотела.

Скидываю перепачканное пальто, иду мыть руки. Следом отец. Возле раковины возникает небольшая толкотня и меня это немного отвлекает, успокаивает.

Егор бежит на кухню ставить чайник, я прохожу в зал. Здесь, слава Богу, можно слегка поиграть в “Найди десять отличий”. Но это скорее всего не колоссальное желание изменить интерьер, а печать холостяцкой жизни. Минимализм. Во всем, даже в уюте. Слева от зала Ликина комната. Туда открыта дверь и я вижу, что и там все, как и прежде. Справа вход в нашу бывшую спальню. И я иду сразу туда. Чтобы переодеться. Чтобы снять с себя мокрое, перепачканное в земле. Егор входит следом.

Я замираю в нерешительности. На тумбочке слева мое фото в красивой рамочке. На нем я уставшая без косметики, сонная и растрепанная.

Фыркаю:

— Лучшего не нашел?

Он улыбается. Молчит. Правильно. Его лесть или слова любви сейчас мне не нужны. Они только спутают все, заклеят одноразовым пластырем мои раны, но это же ненадолго. Егор открывает шкаф. С верхней полки достает огромный вакуумный пакет с моей бережно сложенной одеждой.

Меня начинает трясти. Трясти от этого всего. Это же сумасшествие. Вот эта забота о старом. О том, чего уже не вернуть.

— Зачем? — спрашиваю тихо, надеясь, что он поймет.

Он молчит. Долго смотрит на меня.

— Ты смогла начать все заново, Катя. Я не смог, прости.

А потом он разворачивается и уходит. И я понимаю, что в этом, наверное, есть и моя вина. В том, что Егор остался, буквально застрял в этом прошлом.

Я сбежала, оставив любимого человека с этим всем. Я проявила слабость, имея на это право. Он, как мужчина, на эту слабость прав не имел.

Но как же это все неправильно…

31

Выбрав теплую водолазку и домашние трикотажные брючки, я быстро переоделась. Упаковала вещи обратно и сама засунула в шкаф, но уже на нижнюю полку. Без какого-то умысла, просто близость Егора меня волновала как-то особенно сильно.

Меня влекло к нему, влекло так, словно нет для меня в мире других мужчин. Есть только он один.

Но это тоже неправильно. Это всего лишь желание вернуться в прошлое. Еще раз ощутить былое счастье. Только нет ничего уже, нет.

Выхожу из комнаты и иду прямиком на кухню.

Ложки, чашки, все на прежних местах. Даже передвигаемся мы по кухне слаженно, не мешая друг другу. Его рука несколько раз привычным жестом прикасается к моей пояснице. В какой-то момент Егор даже хочет наклониться, чтобы чмокнуть в макушку. И замирает, не завершив.

Все это еще больше создает напряжение. Воздух вокруг становится настолько густым, что трудно дышать.

Отец тихо сидит в углу и смотрит на нас удивленно. Будто мы глупые, неразумные птенцы, которым бы полететь, а мы только неумело машем крылышками и топчемся на месте.

Пироги нарезаны, чай разлит по чашкам. Тесная кухонька давит на меня стенами. От сидящего рядом Егора кидает в жар. Состояние нестабильности сжимает желудок. Я едва успеваю откусить от куска пирога пару раз и выпить треть чашки чая, как понимаю, что еще немного и все это резво попросится наружу. Зажимаю рот рукой, вскакиваю и бегу в туалет.

Желудок выворачивает наизнанку настолько, что темнеет в глазах. Прихожу в себя лишь спустя несколько минут и слышу тихий стук в дверь. Я, конечно же, не закрылась, не об этом думала, лишь бы успеть. Почему-то решила, что это беспокоится отец, но за дверью услышала голос Егора:

— Кать, ты как? Нужна помощь?

Чертыхнувшись про себя быстро умываюсь и ополаскиваю рот.

— Все в порядке, я сейчас вернусь.

Вытираюсь полотенцем. Осматриваю потекший макияж, размышляю над тем, как насмешлива злодейка-судьба.

Дверь открывается резко. Егор преодолевает расстояние между нами за один миг, хватает меня за плечи и разворачивает к себе.

— Только не говори, что отравилась печенькой, ладно?

Смотрит пристально, пытливо.

Я усмехаюсь.

— А я и не говорю. Только тебе какое до этого дело?

Борьба чувств отражается на лице. В итоге какая-то мысль оставляет отпечаток боли и смирения. И Егор, отметая все, достает до самого сердца:

— Кать, я надеюсь, ты собираешься рожать? Я надеюсь, ты не станешь…

Вырываюсь, но он снова хватает меня и крепко стиснув руки, прижимает к себе.

— Кать, не дури. Одумайся. Не совершай ошибку. Кать, если у тебя с Владом все плохо, просто уходи. Мы воспитаем малыша вместе. Какая разница, от кого он, только не убивай.

Я так больше не могу. Не могу и все тут…

Почему они все знают как лучше? Почему для них все кажется, что все легко и просто?

Превозмогая боль, вырываю руки. Срываюсь с места и буквально на ходу хватаю пальто и сумку, сую ноги в уличную обувь, не застегивая.

За спиной Егор, но я не оборачиваюсь. Открывая входную дверь, кидаю на ходу:

— Скажи отцу, что я буду ждать его возле машины.

32

Мы едем молча. Отец изредка жует неприкуренную сигарету, вздыхает украдкой, но не учит. Не пытается объяснять, как жить. И я ему за это молчание благодарна. Хотя понимаю, что он переживает, и, наверное, я как-то перед ним виновата. Просто хотя бы за то, что повела себя как ребёнок.

Но мне было невыносимо оставаться там даже минуту…

Егор не понимает. Он думает, что все только из-за Лики. Что я, похоронив дочь, теперь не хочу детей.

А я же не…

Или да? Или все действительно так и есть?

Нет, конечно же не так. Я беременна от Егора, а Влад, он…

Господи, кому я вру. Мне страшно. Мне действительно страшно. Страшно, что все повторится. Не важно когда и по какой причине. Важно то, что я не хочу этой боли снова. Именно эта потребность — не испытывать больше подобного — гнала меня столько лет от могилы дочери. Вот он ответ, как на ладони, простой и эгоистичный до безобразия. Я больше не хочу этой боли. Не вынесу, не переживу.

Наверное, это естественный защитный рефлекс, инстинкт самосохранения.

Вечером я засобиралась домой. Предупредила отца, что позвоню Владу и уеду, как только он сможет меня забрать. Мою новость отец снова принял молча. Без осуждающих взглядов. Просто услышал, кивнул и все.

Хотелось крикнуть: ” Пап, ну что ты молчишь? “

Но я понимала, к чему снова выведет наш разговор. И наверное, он просто не хочет ссор. Мне их тоже не хотелось. Хотелось уюта, домашнего тепла. И пусть уже не как в детстве, но теперь хотя бы так, с Ниной и отцом.

Нина быстро поняла, что нужно разгонять набежавшие тучи. Замесила таз теста и усадила нас всех помогать ей, стряпать пирожки.

Было весело, было снова легко и спокойно. Мы провели этот вечер как большая дружная семья.

А утром приехал Влад и увез меня в нашу квартиру.

33

Дома меня ждут горячие поцелуи. Требовательные ласки. Неизбежный секс с мужем. Никакие отговорки не помогают. Он соскучился. Он хочет, чтобы я забеременела, он срывает на мне свою тревогу, ревность, наказывает собой.

Все это граничит с жестокостью. Нет, Влад еще не переступил черту. Все еще пытается быть любящим. Но уже не таким заботливым.

Он терзает меня, не принимая моих просьб. И чем больше я, сопротивляюсь, тем больше распаляется он.

Остается только смириться и ждать, когда его запал утихнет.

А после нападает странная апатия. Она граничит с полным безразличием и очень похожа на то состояние, когда я принимала сильнодействующие препараты. В итоге головная боль уносит меня от реальности. И я проваливаюсь в какой-то тяжелый беспробудный сон, который меня отпускает поздно утром.

Снова рвота и состояние, будто я чем-то слишком серьезно отравилась.

Слава Богу, мой оставшийся отпуск позволяет сделать передышку и отлежаться. Влад на работе, и большую часть времени я нахожусь дома одна. Мыслей нет. Чувств тоже. Пытаюсь понять, что делать, как дальше жить. Но не понимаю. И находиться в нашей квартире больше не могу. Смотрю на вещи и они мне теперь кажутся чужими. Словно до этого жила здесь не я.

Будто не я своими руками создавала уют. Не я строила свое уютное гнёздышко, и все эти вещи принесли в дом совершенно чужие и незнакомые люди. Это все не моё!

Даже вещи в отцовской квартире казались мне более близкими и родными, чем все то, что окружало сейчас.

Прав отец, я будто бы ото сна очнулась. Из комы вышла, а вместо меня здесь кто-то мою жизнь попытался прожить.

Нет, нет, не может же так быть, чтобы “до” и “после”. И муж мой не Егор, а Влад. Мне ведь с ним хорошо было! Все у нас получалось! Хватаю с тумбочки фоторамку, листаю эпизоды нашего счастья. Везде улыбки, красивые позы. Но я смотрю на себя. В свои глаза. Мне хочется узнать правду. Ведь так не может быть, чтобы я не отдавала себе отчет…

В глазах пустота. Нет чувств. Ничего. И улыбка так не похожа на мою настоящую.

В груди с огромной скоростью разрастается кусок льда. Мне кажется еще чуть-чуть и остановится сердце. Замерзнет от ужаса, от осознания того, что все это происходило не со мной. Все словно в тумане или каком-то наркотическом сне.

Срываю с себя одежду, бросая ее на пол по пути к ванной. Долго стою под холодным душем, пока зубы не начинают отбивать хорошую такую, качественную дробь. Все мышцы напряжены, но зато мозг начинает работать по полной.

Не может быть так, не может. Все же я здравомыслящая, взрослая женщина. Хожу на работу, выполняю свои обязанности, общаюсь с людьми. Ни разу я не увидела косых взглядов, ни разу не почувствовала за собой какую-то странность, отклонения в поведении.

Снова иду в спальню и вместо полотенца заворачиваюсь в покрывало. К ногам падает фоторамка с застывшим кадром. На ней мы с Владом в Испании. Летали буквально на пару дней, хотя путевку брали на неделю. На кадрах наши первые дни и мы там снова “счастливые”. А потом мне стало неожиданно плохо. Тоже рвало и сильно болела голова. И Влад настоял на том, что нам нужно вернуться…

Я осела, почувствовав, как ноги перестают держать. Медленно подняла фоторамку и снова всмотрелась в свое лицо. Искусственное, не мое.

Ощущение того, что я, словно бабочка, со всех сторон окутана липкой паутиной, лишь усилилось. Страх перебрался выше, сжав горло мертвой хваткой.

Я осмотрелась по сторонам, а потом с каким-то особым остервенением начала искать.

Не зная конечной цели, я просто открывала все ящики, выкидывала из шкафа белье, перебирала книги и документы.

Ничего не приносило мне удовлетворения и понимания, ничто не помогало понять.

Схватившись за волосы я посмотрела на себя в зеркало. Перепуганная, бледная, обнаженная. Я так была похожа на сумасшедшую, что наверное, увидев меня кто-нибудь, сразу бы вызвал скорую. А Влад…

Влад бы просто обнял меня и напоил водой…

Водой…

Он каждый вечер обнимает меня перед сном и приносит стакан с водой…

Простой, чистой, питьевой. У нас отличные дорогущие фильтры и воду мы пьем из-под крана.

Но этот ритуал… Я ложусь спать и он приносит мне воду, зная, что я всегда ее пью перед сном. А если нет? Значит он делает мне утром кофе или чай. Сам. Или сок, не важно.

Каждый день я вижу, как зациклившийся кадр на старой кинопленке. Он протягивает мне стакан. Он протягивает мне чашку…

И я пью…

34

Хватаю футболку, натягиваю на голое тело. Трусы, джинсы. Кучи белья под ногами просто спихиваю в сторону.

Хватаюсь за голову. Мокрые волосы просто безжалостно деру массажкой и стягиваю в хвост. Открываю шкаф, где обычно лежат основные документы и смотрю на пустую полку. В неверии провожу ладонью, но там действительно пусто. Нет ничего, кроме тонкого слоя пыли. Но я прекрасно помню, как вчера вытащила из своей сумочки паспорт и положила его сюда.

Сердце пропускает удар. Потом еще один. Горло горит огнем от непроходящего спазма. Мне кажется, еще чуть-чуть и я потеряю сознание.

Бегу в душ и снова сую голову под струю с ледяной водой.

Пять минут и мне становится легче.

Ужасно тошнит, но желудок пуст, а желание спать — единственное и слишком явное для того, чтобы быть естественным и нормальным.

Следующий мой пункт — это кухня. Все содержимое из шкафов я тоже выгребаю на пол.

На глаза попадается банка с витаминами, которые ежедневно принимает Влад. Какие-то очень дорогие, которые ему привозят из-за границы. Рука сама тянется к черной продолговатой баночке с золотистым и очень красивым лейблом.

Я осторожно беру банку, чем-то похожую на простую кофейную, только более стильную. Слышу звук перекатывающихся крупных пилюль, и кажется что может быть странного? Но какое-то внутреннее чутье заставляет меня повернуть широкую ребристую крышку.

Смотрю на неровное жерло, на золотистые овальные капсулы. Не сразу понимаю, что меня царапает, и только спустя минуту беспрестанного разглядывания внутренностей банки, до меня доходит, что сбоку есть небольшой карман с крышкой на защелке. Слишком узкий, чтобы туда влезли капсулы. И явно предназначенный для хранения инструкции. Крышечка отщелкивается, легко отскакивает в сторону от легкого прикосновения, потому что крохотный зубчик замочка уже стерт.

Изнутри на меня смотрит многоразовая пластиковая пипетка. Аккуратно вынимаю ее и кладу на ладонь. Внутрь, за полупрозрачными стенками плещется бесцветная жидкость. Но у меня нет никакого желания проверять ее.

Я забираю ее и закрываю банку. Пипетку осторожно перекладываю в зип-пакетик. С трясущимися руками иду в прихожую, там где должна стоять моя сумочка и лежать сотовый. Но их тоже нет на месте. В ящике нет карт и кошелька, наличных.

В глазах темнеет от ужаса. Хватаюсь рукой за висящий плащ. Лихорадочно соображаю, что дальше делать. Никаких путей к отступлению нет, но единственное, что я отчётливо понимаю, нужно бежать. И как можно быстрее.

35

Снова осматриваю квартиру. Стрелки часов показывают практически полдень. Обычно, впадая в такое аморфное состояние я могла проспать больше суток, но сегодня что-то случилось. Возможно, мой организм, перестроившись, включил дополнительные защитные функции. Вспомнив, как меня выворачивало все утро наизнанку, содрогнулась. Нужно что-то придумать. Найти способ выбраться отсюда. Одиннадцать этажей снизу и еще четыре сверху. Через балкон не выйти, разве что устроить пожар.

Точно! Пожарная лестница. На нашем этаже она есть! Правда она в нашем случае находится за пределами остекленного балкона. Но, в принципе, я могу на не забраться, если разбить стекло.

Дальше мозг, пристегиваемый бешеной дозой адреналина, окончательно отбросил сонливость. Я вытащила из гардеробной куртку. В карман засунула золотые украшения, которые когда-то привезла из прошлой жизни. Там был мамин перстень и обручальное кольцо. И мне эти вещи были дороги, как память. Аккуратно положила пакет с найденной жидкостью. Еще раз проверила документы. Часть тех, что лежали в огромной коробке наверху в шкафу, засунула в рюкзак. Туда же положила новую бутылку воды из холодильника, таблетки. Вот, в принципе, и все, что я хотела забрать с собой. Остальное не мое. И жила здесь не я, а моя копия.

Натянув на ноги кроссовки, дошла до кухни и взяла отбивной молоток для мяса. Вернувшись в комнату, сначала разбила зависшую фоторамку, потом открыла балкон и расколотила боковое стекло, освободив проход к пожарной лестнице.

Вниз или наверх, этот вопрос был решен, как только я поняла, что лестница заканчивается на уровне третьего этажа. Поэтому я уверенно протянула руку к мокрым прутьям. Ледяной металл обжег ладони. Выдохнув, я аккуратно перелезла с балкона и начала подниматься на крышу.

Только бы там была открыта дверь!

Мне повезло. Перед крышей пожарная лестница имела ответвление в общий коридор на пятнадцатом этаже.

Чем руководствовались проектировщики и службы безопасности, я не знала, но меня сейчас это очень выручило. На вторую, приваренную к основной лестницу пришлось буквально заползать на корячках, но я не чувствовала ни опасности, ни страха, ни сожаления. Даже если сорвусь… назад ни ногой.

36

Выход к жилым помещениям был открыт. Я спустилась вниз на пару этажей и вдруг на ходу остановилась. Уверенно подошла к соседской квартире и нажала кнопку звонка.

Надежда Дмитриевна, бывший педагог, частенько гуляла во дворе со своей собачкой по утрам. Мы иногда мило беседовали и обсуждали жизнь нашего двора. Она, в отличии от других, без сомнений откроет мне дверь и согласится помочь. По крайней мере в телефонном звонке не откажет.

Так и случилось. Через минуту я уже мило улыбалась удивленной соседке:

— Надежда Дмитриевна, здравствуйте! Вы извините, пожалуйста. Вышла и захлопнула дверь. Дошла до первого, поняла, что телефон и ключи в плаще остались. А я сегодня решила куртку надеть.

Вы позволите от вас позвонить?

— Катерина, конечно! Здравствуй, заходи. Тебе простой или сотовый? Наверное, мужу будешь звонить? Если нужно, можешь переждать у меня. Он ведь у тебя к часу приезжает на обед? Как раз полчаса осталось.

Сердце ухнуло в пятки. Но я снова непринужденно ответила:

— Спасибо огромное! Можно с простого? И не переживайте, я пока прогуляюсь. Вышла ведь до магазина пройтись. Просто ради того, чтобы подышать. Голова, знаете ли, болит.

— Ой, да, — протягивая мне трубку стационарного телефона, согласилась старушка, — такая погода и ветер. Я сегодня тоже мучаюсь с давлением. Даже Бася мой вон, после прогулки, дрыхнет у батареи.

Я кивнула. Три гудка. Еще три. Сбрасывают.

— Наверное, занят, — улыбаюсь натянуто. И пробую во второй раз.

Ну, пожалуйста, подними трубку, это же я!

Он отвечает коротко и сухо.

— Забери меня из магазина, пожалуйста. Я без телефона и ключей.

— Катя? Что случилось?

— Дорогой, ты ведь помнишь ту картину, что у нас висела на кухне. Хочу такую же. Она есть в магазине. Но одна я ее не донесу. Жду.

Отключаю трубку и набираю номер кондитерской за углом. Девочки там приветливые, часто принимают заказы по телефону. Поэтому и сейчас заказываю набор пирожных. Обещаю забрать через сорок минут. Отключаю трубку и проверяю предыдущий номер. Он все еще числится в списке вызовов, поэтому я уверенно нажимаю “удалить”.

— Надежда Дмитриевна, вам моя огромная благодарность. Вы меня так выручили!

Протягиваю трубку хозяйке.

— Да обращайтесь, Катенька, в чем вопрос. Мы же соседи. Кстати, пирожные у нас самые вкусные в районе.

— Согласна. Влад их очень любит, хочу его порадовать. До свидания, спасибо огромное еще раз!

Выхожу и спускаюсь до десятого. На десятом есть общий переход между всеми подъездами. Очень удобно, особенно в зимнее время, пройти до первого подъезда и войти в кафе с внутреннего входа.

Но сегодня я прохожу мимо. Выбегаю на улицу, лишь мельком взглянув на часы, висящие возле витрин.

12.50.

У меня всего двадцать минут, чтобы уйти подальше. Без денег сложно будет перебраться на другую сторону города, но именно туда лежит мой путь.

В старой части еще сохранилось старое здание, переделанное под универсам. Магазин современный, но вывеску на здании решили оставить старую. “Рассвет” — большие световые буквы были больше необходимостью, чем уважением к прошлому. Магазин находился на возвышении, и красную подсветку названия было видно за несколько километров вокруг.

Картина с таким же простым названием “Рассвет” много лет висела на нашей кухне. Ее нарисовала какая-то родственница мужа, но очень искусно и мило. Потом, когда мы сделали более современный ремонт, она переселилась жить на балкон. Но я была уверена, Егор о ней помнит.

37

Через пятнадцать минут, практически пробежав два квартала в сторону реки, я решила спрятаться от дождя на остановке. Снег вперемешку с холодными каплями забарабанил по крыше. Ветер рвал деревья, рекламные вывески и швырял разлетевшийся мусор.

Меня начало трясти, но не от холода, а от шока, который наконец начал отходить.

Пытаясь унять дрожь, я обхватила себя руками и прикрыла глаза. Нет, нельзя отключаться, нельзя. Усилием воли я попыталась встать, но снова рухнула на скамью.

Молодой человек, стоящий рядом, покосился на меня и участливо спросил:

— Вам плохо?

Я отрицательно мотнула головой, но потом вдруг выпалила:

— Нет, да… плохо. Таблетки дома забыла. А на работе карточку и телефон. Вылетело из головы, что оставила все в ящике стола. Спешила. Решила не возвращаться, подумала, что быстро дойду до дома пешком, но что-то мне совсем плохо.

— Может, скорую?

— Н-нет. Если можно, оплатите мне проезд. Мне до “Рассвета”. Скорая, все равно не поможет.

Парень согласно кивнул.

— Я тоже в ту сторону. На пятнадцатом сейчас поедем. Я оплачу.

Буквально через минуту подошла “пятнашка”, молодой человек помог мне зайти в салон и усадил на сиденье, а сам оплатил проезд за двоих.

Четыре остановки — и он вышел, пожелав удачи. Я вышла на следующей и прямиком отправилась к самому известному в городе универсаму.

Все на что я надеялась, это только на удачу. Без денег и телефона я долго не продержусь. Не то время, когда можно просить помощи у прохожих. Сейчас все уж если не озлобились, то закрылись. Дойдя до универсама, я вдруг поняла, что Егор приедет нескоро. Между нами расстояние часа на три уверенной езды минимум.

А Влад уже скоро начнет искать. Он все поймёт. И погром в квартире может обернуться против меня. В полицию он не заявит. Но вот подключить “нужных людей” сможет. Не погнушается воспользоваться любыми связями, которыми он так любит хвалиться при каждом удобном случае.

Универсам отпадает, он весь утыкан камерами, и шанс встретить кого-нибудь из знакомых тоже велик. Но Егор должен приехать именно сюда, если он все правильно понял.

Я снова на перепутье. Внимательно осматриваю площадь перед магазином. Взгляд цепляется за вывеску дорогого и очень известного салона красоты. Его часто рекламируют, но это лишь увеличивает стоимость услуг и никак не прибавляет клиентов.

Наверное, там будут рады обслужить новую посетительницу. Все же благополучная жизнь и хорошая одежда в целом создают достойный образ. Надеюсь, мои джинсы, кроссовки и куртка не введут в заблуждение девочек.

38

В салоне меня встретили настороженно, но учтиво. Я узнала цены на услуги, спросила, есть ли свободные места, а потом, записавшись на маникюр и стрижку. И только после всего попросила телефон, чтобы позвонить мужу.

Номер Егора я почему-то запомнила наизусть. Слава Богу, он поднял трубку сразу и первый спросил:

— Катя? Катя, это ты?

— Да, милый. Я уже в салоне, напротив “Рассвета”, — ворковала я. — Пока ты едешь, я маникюр сделаю и небольшую стрижку. Ты не против?

— Катя, там безопасно? Ты уверена?

— Думаю, да.

— Я буду через два с половиной часа.

— Милый, ты сможешь перечислить девочкам предоплату? Я тебе скину смс, хорошо?

— Катя, сделаю, что угодно. Не уходи только оттуда никуда. Ты слышишь?

— И я тебя люблю, милый. Жди смс на оплату.

Отключаю трубку сотового и передаю администратору.

— Лизочка, на тот номер, на который я сейчас звонила, можете скинуть данные для оплаты. Муж в дороге, приедет часа через три. А я и карту, и телефон в плаще оставила. И сумку, как назло не взяла, там обычно наличка.

— Не переживайте, Екатерина. Сейчас все сделаем. Маникюр две с половиной тысячи, стрижка и оздоравливающие процедуры со скидкой будет семь. Значит итого девять пятьсот. Отправляю счет?

— Да-да, спасибо огромное. Подождем подтверждения, хорошо? Чтобы я была уверена, что все оплачено.

— Без проблем. Мастер все равно освободится только через двадцать минут. Может, выпьете чашечку кофе или чая?

— С удовольствием, кофе, если можно.

Лизочка кивнула и провела меня в зону отдыха. Я расположилась на огромном диване, и через пару минут мне подали кофе и вазочку с печеньем.

От голода я не умру, это хорошо. И даже согреюсь. Хотя руки уже почти не дрожат. Только внутри все леденеет от страха и понимания, что я пока все еще не в безопасности.

39

Как-то услышала фразу, что если женщина не сменила прическу, не сделала стрижку и не покрасилась, то это у нее не проблемы. Это она просто жалуется, чтобы поныть.

Сделав лёгкий маникюр, через сорок минут я оказалась в кресле парикмахера. И когда посмотрела на себя в зеркало, поняла, что не хочу больше видеть этот образ. Он застыл в моей голове уродливой маской, изображением с фоторамки, где я стою в обнимку с Владом и счастливо улыбаюсь.

— Короткую стрижку. И покраску. В темный.

— А, простите, кажется, вы только на стрижку записаны.

Я грозно взглянула на молоденького мастера.

— Стрижку и покраску. Сейчас. Я доплачу с чаевыми.

Когда вопрос касается денег, многие проблемы решаются быстрее.

Через пять минут на пол посыпались длинные светлые локоны, забирая с собой мой страх, боль и непонимание. Теперь я отчётливо знала, что делать. И я окончательно проснулась, очнувшись от тяжёлого многолетнего сна.

Последние штрихи укладки. Короткий гарсон и темные локоны прекрасно сочетались с моей бледной кожей и узким лицом. Признать, рука мастера чувствовалась, и как любая женщина, довольная результатом, я вышла из зала парикмахерской удовлетворенной, с улыбкой на лице, чувствуя себя так, словно за час с меня свалилась тонна проблем, а впереди ждёт только светлое будущее.

Я успела лишь сделать пару шагов, как меня чуть не снесло ураганом. Оказавшись сжатой в крепких объятиях и почувствовав родной запах, я лишь тоненько пискнула.

Подняла голову и посмотрев в родные глаза, спросила:

— Дорогой, кажется, я сегодня переборщила. Доплатишь?

Егор с тревогой посмотрел в мои глаза, потом окинул взглядом новый образ и, аккуратно поцеловав в уголок губ, сказал:

— Тебе невероятно идет. Одевайся! Поехали.

Пока я надевала куртку и осматривала себя в огромном зеркале, он расплатился с администратором, оставив щедрые чаевые. Перехватил из рук мой рюкзак и, попрощавшись, притянул к себе за талию.

Мое сердце бешено билось в груди, пока мы медленно и степенно шли до его джипа. Город жил своей жизнью, и на нас никто не обращал никакого внимания.

Но расслабиться я смогла только тогда, когда оказалась в салоне авто. И вот тут уже Егор скинул все маски и строго спросил, снова осмотрев меня с ног до головы:

— Катя, ты точно в порядке? Может в больницу? Что он сделал, Кать? Я убью его!

Испуганно прижав ладонь к его губам, мотнула головой. На глазах неожиданно накипели слёзы.

— Я к нему не вернусь. И еще я очень голодная. И нищая, — усмехнувшись, зачем-то добавила я. А в ответ лишь почувствовала легкое прикосновение губ к своим пальцам.

— Мечта, а не женщина, — немного истерично ответил Егор, дотронулся до моей щеки а потом рывком притянул к себе и впился в губы. Жадно. Жарко. Бескомпромиссно.

Мы так и целовались, как сумасшедшие, неизвестно сколько времени. И только когда дыхание сбилось совсем, а мой желудок напомнил о том, что чашка кофе и пара печенек не предел мечтаний, мы остановились. Егор перевел дух и снова прикоснулся к моим губам легким, практически невесомым поцелуем.

— Домой? Пообедаем за городом, ладно? Здесь примерно полчаса до хорошего кафе.

Я согласно кивнула. Главное, что домой.

40

Химический анализ сданной жидкости, содержащейся в той пипетке, которую я нашла, показал наличие в ней очень редкого вещества, которое присутствует в некоторых тропических цветах. Его использование в больших количествах может привести к отравлению и летальному исходу. В микродозах оно подавляет волю, не нарушая мозговую активность. Все это я прочитала из заключения независимой лаборатории, куда мы сразу же отдали раствор, как только вернулись в свой город.

Доказательств того, что этой дрянью на протяжении пяти лет меня опаивал мой муж, у меня не было. Да и в полиции пояснили, что все это больше похоже на клевету, чем на реальные доказательства. И потом, этот раствор принесла я, а мужа никто с поличным не поймал.

Как только я убедилась, что с моим здоровьем и здоровьем малыша все в порядке, то решила, что никаким образом больше не хочу связываться с Владом. Справедливость рано или поздно восторжествует. И за меня ему еще аукнется.

Я подала на развод через месяц. Как только восстановила документы. К тому времени уже стало понятно, что к ответственности Влада привлечь практически невозможно. Хорошо, что он не сопротивлялся и никак не препятствовал бракоразводному процессу. Развели нас сразу, после первого слушания. Правда, всеми вопросами занимался адвокат, и я не стала требовать раздела имущества. Не хочу ничего от него, не хочу о нем ни думать, ни вспоминать.

Еще через месяц мы с Егором продали квартиру и переехали в Москву. Ему предложили хорошее место с повышением в главном офисе, а я не захотела оставаться там, где меня будут преследовать воспоминания.

Все что ушло, осталось в прошлом. Судьба нам дала еще один шанс, и я не стану его упускать.

А еще я поняла, что любовь никуда не уходит. Если она есть, то никуда не исчезнет, не растворится, не умрет. Уснет, затаится, спрячется от чужих взглядов, но все равно будет жить в душе.

Так случилось и с нами. Наша любовь, спустя столько лет разлуки, стала только крепче. Все чувства обострились, и мы с Егором, как подростки, заново проходим этапы передоза ревности, чувства собственничества и желания находиться ежесекундно рядом.

Егор окружил меня заботой, о которой я даже не мечтала. Наш сын появился на свет летом. Он родился абсолютно здоровым, в положенный срок. И первым, кто его взял на руки, был мой муж и самый счастливый папочка на свете. Егор сам решил присутствовать на родах и всячески мне помогал в процессе.

И нет, это не разрушило наши отношения, а сделало их только крепче. И влечение никуда не пропало. Когда двоих объединяют не только общие интересы, а настоящие чувства, союз становится прочнее с каждым днём. Вот и нас жизнь испытала на прочность. Но мы, слава Богу, не сломались. Потерялись, запутались, но все равно отыскали друг друга заново.

Через месяц после рождения малыша я сделала тест ДНК. Я на все сто была уверена в результате, но хотела, чтобы был уверен Егор. Да, он принял ребёнка безусловно. Даже речи ни разу не завел о том, чей это малыш. Но я знала, что это станет для него подарком.

Результат оказался положительным. Я положила конверт с заключением в коробочку и подарила ее мужу на день рождения.

Прочитал он молча. А потом рыдал у меня на коленях, зачем-то просил прощения и целовал руки. Мы плакали вместе от счастья, вместе избавляясь от боли, которая столько лет разрушала нашу жизнь. И навсегда оставили все недосказанности в прошлом. Это наш выбор. Жить дальше, несмотря ни на что. И любить, пока мы на это способны.

Конец

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

Пожертвовать