Я - Товарищ Сталин 7 [Андрей Цуцаев] (fb2) читать онлайн

Я — Товарищ Сталин 7

Глава 1

Июнь 1936 года окутал Москву мягким теплом. Липы вдоль бульваров цвели так обильно, что их сладковатый аромат проникал даже в кремлёвский кабинет Сергея через приоткрытое окно. Он стоял у высокого окна, глядя на город, который дышал полной жизнью. Москва преобразилась, как и вся страна. Вторая пятилетка, начатая с трудностями, теперь шла с опережением. Заводы в Магнитогорске, Сталинграде и Челябинске выпускали сталь, тракторы и станки в невиданных объёмах. ГЭС питали новые предприятия, а колхозы давали устойчивые урожаи. Благосостояние народа неуклонно росло. Сергей, человек из XXI века, оказавшийся в теле Сталина, чувствовал глубокое удовлетворение. Его знания из будущего позволили скорректировать курс страны, избежать ошибок, которые он помнил из истории. Он видел, как Советский Союз крепнет, как люди начинают верить в завтрашний день. Но эта гордость смешивалась с тревогой. Внешние угрозы сгущались, словно тучи на горизонте. Германия, Япония, франкисты, Италия — враги сжимали кольцо, и его задача была ясна: оттянуть большую войну, укрепить страну, не дать противникам подобраться ближе.

Массивный стол из красного дерева, заваленный отчётами, и карты на стенах с красными и синими линиями, обозначавшими границы и армии, напоминали ему, что его работа никогда не заканчивается. Сергей затянулся трубкой, выпуская облако дыма, которое медленно растворялось в воздухе. Его мысли возвращались к недавнему докладу Судоплатова. Взрыв на заводе Круппа в Германии, смерть Санхурхо — всё это не было делом рук ОГПУ. Кто-то третий, с неизвестными целями, действовал с хирургической точностью, вмешиваясь в европейские дела. Это беспокоило его больше, чем явные враги. Гитлер, Муссолини, японцы — их намерения он понимал. Но этот «третий игрок» был загадкой, а в политике загадки опаснее открытой угрозы. Кто-то играл в ту же игру, что и он, но по своим правилам, и это не давало ему покоя.

Дверь тихо открылась, и в кабинет вошли Вячеслав Молотов и Борис Шапошников. Молотов, в строгом тёмно-сером костюме, с пенсне на переносице, выглядел, как всегда, сдержанным. Шапошников, нарком обороны, был спокоен, но его лицо говорило о бессонных ночах, проведённых над картами и докладами. Они поздоровались, и Сергей жестом указал на стулья у стола.

— Присаживайтесь, товарищи, — сказал он, садясь сам и выдохнув облако дыма. — Начнём. Вячеслав Михайлович, расскажите, что у нас с Западом. Как ведут себя наши «партнёры»?

Молотов раскрыл папку, перелистнул несколько страниц с аккуратно напечатанными донесениями. Его голос был спокойным, но в нём чувствовалась осторожность опытного дипломата, привыкшего взвешивать каждое слово.

— Товарищ Сталин, ситуация в Европе остаётся напряжённой и неоднозначной. Французы, как обычно, пытаются усидеть на двух стульях. Премьер Блюм симпатизирует левым, особенно республиканцам в Испании, но его кабинет раздирают противоречия. Правые во Франции боятся сближения с нами, видят в этом угрозу усиления коммунистов у себя дома. Они больше озабочены Германией, но действовать решительно не хотят. Наши агенты в Париже докладывают, что французская разведка усилила наблюдение за немецкими военными приготовлениями, особенно после ремилитаризации Рейнской зоны. Но никаких конкретных шагов они не предпринимают. Франция ждёт, пока кто-то другой сделает первый ход, чтобы не брать на себя риск.

Сергей нахмурился, постукивая пальцами по столу. Франция, как он помнил из своего времени, всегда была слабым звеном. Её нерешительность, внутренние распри и страх перед Германией делали её ненадёжным союзником. Он знал, что впереди маячит Мюнхенское соглашение, которое в его истории открыло Гитлеру путь на Восток, сдав Чехословакию и Польшу. Этого нельзя было допустить. СССР должен был стать достаточно сильным, чтобы не зависеть от колебаний Парижа.

— А британцы? — спросил он, затянувшись трубкой и выпустив ещё одно облако дыма. — Что делают наши островные «друзья»?

Молотов поправил пенсне, перевернул страницу в папке.

— Британцы сейчас сосредоточены на своих интересах, товарищ Сталин. Их разведка активизировала работу в Испании и на Ближнем Востоке, чтобы удержать контроль над Средиземноморьем. Наши источники в Лондоне сообщают, что британская разведка озадачена взрывом на заводе Круппа не меньше нас. Они пытаются выяснить, кто за этим стоит, но пока безуспешно. С нами британцы держат дистанцию. Они явно не хотят сближаться, пока не поймут, как повернётся ситуация в Европе.

Сергей кивнул, его глаза сузились. Британцы, как и в его времени, были мастерами двойной игры. Их империя, раскинувшаяся по всему миру, требовала хитроумной дипломатии, и Лондон умел играть на несколько фронтов. Но Сергей не собирался позволить им использовать Советский Союз как пешку в их игре. Он знал, что Британия будет тянуть до последнего, надеясь направить Гитлера против СССР, и его задача — не дать им этого шанса.

— Американцы? — спросил он, хотя ответ был предсказуем.

Молотов вздохнул, перелистнув ещё одну страницу.

— Американцы остаются в стороне, товарищ Сталин. Рузвельт занят внутренними делами — последствия Великой депрессии всё ещё дают о себе знать, и Конгресс категорически против вмешательства в европейские дела. Их изоляционизм — это стена, которую пока не пробить. Есть отдельные бизнесмены, которые интересуются Испанией, но официально Вашингтон нейтрален. Наши контакты в Нью-Йорке сообщают, что некоторые сенаторы начинают говорить о необходимости противостоять Германии, но их голоса тонут в общем хоре изоляционистов. Америка проснётся, только когда война постучится к ним в дверь.

Сергей хмыкнул, выпуская облако дыма. Американцы, как он помнил из своей истории, вступили в игру только после Перл-Харбора. Но он не собирался ждать, пока они очнутся. Советский Союз должен быть готов ко всем сценариям, полагаясь только на свои силы.

Он повернулся к Шапошникову. Нарком обороны сидел прямо, его руки лежали на папке с военными докладами. Сергей ценил его за ясный ум и способность видеть стратегическую картину целиком. Шапошников был одним из немногих, кому он доверял безоговорочно.

— Борис Михайлович, — сказал Сергей, постучав трубкой по столу, чтобы сбить пепел. — Что у нас на Востоке? Судоплатов упоминал японцев. Какова ситуация?

Шапошников открыл папку, достал карту Дальнего Востока, где красные и синие линии обозначали позиции советских и японских войск. Его голос был спокойным, но в нём чувствовалась сдержанная тревога.

— Товарищ Сталин, японцы наращивают давление. Наши разведданные подтверждают: Квантунская армия готовит крупное наступление на Китай, предположительно в июле. Они укрепляют гарнизоны в Маньчжурии, перебрасывают технику и войска к границе. Их цель — захватить Северный Китай, включая Пекин и Тяньцзинь, чтобы контролировать ключевые железные дороги и порты. Провокации на нашей границе участились: обстрелы пограничных постов, разведывательные вылазки. Вчера японский патруль попытался пересечь Амур, но наши пограничники их отогнали. Потерь нет, но напряжение растёт. Японцы явно тестируют нашу готовность.

Сергей сжал кулаки, его глаза сузились. Япония была серьёзной угрозой. Он помнил из своей истории, как их агрессия в Китае переросла в полномасштабную войну, а затем угрожала советским границам на Дальнем Востоке. Нельзя было допустить, чтобы они закрепились на континенте и начали диктовать свои условия.

— Наши силы? — спросил он, глядя Шапошникову прямо в глаза.

— Мы полностью готовы, товарищ Сталин, — ответил Шапошников с твёрдой уверенностью. — Дальневосточная армия оснащена всем необходимым. Пограничные укрепления вдоль Амура и Уссури модернизированы, войска находятся в полной боевой готовности. Мы отрабатываем сценарии возможных японских провокаций, включая удары по их тылам в Маньчжурии. Если японцы сунутся на нашу территорию, они получат жёсткий отпор. Но я рекомендую усилить разведку. Нам нужно знать их планы до того, как они начнут действовать. Это даст нам преимущество.

Сергей кивнул.

— Хорошо, Борис Михайлович, — сказал он, затянувшись трубкой. — Усильте разведку по японцам. Я хочу получать еженедельные отчёты о ситуации на Дальнем Востоке. Каждый их шаг должен быть под нашим контролем.

Шапошников кивнул, сделав пометку в блокноте.

— Будет исполнено, товарищ Сталин.

Сергей повернулся к Молотову, постучав пальцами по столу.

— Вячеслав Михайлович, что с Испанией? После смерти Санхурхо там, должно быть, неспокойно.

Молотов открыл другую страницу в папке.

— Ситуация в Испании накаляется, товарищ Сталин. Франко укрепляет свои позиции среди националистов, но без Санхурхо их единство остаётся шатким. Он активно договаривается с Муссолини о поставках оружия, хотя Италия, завязшая в Абиссинии, ограничена в ресурсах. Тем не менее итальянские корабли с винтовками и боеприпасами уже идут в Кадис, чтобы поддержать националистов. Республиканцы, напротив, разобщены. Социалисты, коммунисты, анархисты — все тянут одеяло на себя, и это ослабляет их позиции.

Сергей покачал головой.

— Тяжело с ними. Уже сколько месяцев мы пытаемся объединить левых в Испании, а воз и ныне там. Но Франко не должен победить. Республика должна выстоять, даже если нам для этого придётся действовать в два раза активнее.

Молотов кивнул, делая пометки в блокноте.

— Будет исполнено, товарищ Сталин. Мы сделаем всё возможное.

Сергей сидел, задумчиво постукивая пальцами по дереву. Его взгляд скользнул по карте, где красные линии обозначали советские границы. Он думал о том, какой нестандартный ход он мог бы сделать, чтобы переломить ситуацию в Европе и на Дальнем Востоке в свою пользу.

— Спасибо, товарищи, — сказал он, поднимая взгляд на Молотова и Шапошникова. — Продолжайте в том же духе. И докладывайте мне в любое время, если будет что-то важное. Можете идти.

Молотов и Шапошников встали, коротко кивнули и вышли, оставив Сергея одного. Он подошёл к окну, глядя на Москву, залитую солнцем. Город жил, строился, дышал надеждой. Но за горизонтом сгущались тучи. Германия, Япония, Испания — и этот неизвестный игрок, чьи действия могли изменить всё. Сергей затянулся трубкой, чувствуя, как ответственность за страну давит на плечи. Он не подведёт. Он сделает СССР ещё сильнее, сколько бы усилий для этого ни пришлось приложить.

* * *

Канцелярия рейха в Берлине в этот день казалась удушающе мрачной. Высокие окна кабинета Адольфа Гитлера пропускали яркий солнечный свет, но тяжёлые бордовые шторы с золотыми узорами приглушали его, отбрасывая длинные тени на полированный паркет. Гитлер стоял у окна, спиной к собравшимся. Его фигура в чёрном мундире казалась неподвижной, а руки, сжатые за спиной, слегка дрожали — едва заметный признак ярости, готовой вырваться наружу. Тишина в комнате была тяжёлой, почти осязаемой, нарушаемой лишь скрипом кожаных кресел, когда кто-то из присутствующих неловко шевелился, или лёгким шорохом бумаг, перекладываемых нервными руками. На длинном столе для совещаний, покрытом зелёным сукном, лежали свидетельства катастрофы: отчёты, фотографии дымящихся руин завода Круппа в Эссене, обугленные обломки металла с выгравированной маркировкой предприятия.

За столом собрались ключевые фигуры рейха. Генрих Мюллер, глава гестапо, сидел с непроницаемым лицом, его холодные глаза внимательно изучали документы, но пальцы, сжимавшие ручку, слегка дрожали, выдавая напряжение. Вильгельм Канарис, адмирал и глава абвера, сохранял спокойную осанку. Его прямой взгляд контрастировал с общей атмосферой тревоги, но глаза смотрели куда-то в пустоту, словно он пытался разгадать невидимую головоломку. Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС, восседал с другой стороны, его лицо выражало смесь высокомерия и раздражения. Он то и дело поправлял пенсне, будто этот жест помогал ему сохранять контроль. Герман Геринг, рейхсминистр авиации, занимал место во главе стола. Его массивная фигура в украшенном мундире казалась неуместно пышной в этой мрачной обстановке, а пальцы постукивали по столу, выдавая едва сдерживаемое раздражение. Йозеф Геббельс, министр пропаганды, сидел чуть поодаль. Его острые черты лица и внимательный взгляд выдавали человека, уже обдумывающего, как обратить катастрофу в пропагандистский триумф. Генералы вермахта и представители министерства экономики, присутствовавшие в комнате, молчали. Их лица были напряжёнными, а взгляды избегали встречи с глазами фюрера. Все ждали, когда он заговорит.

Гитлер резко повернулся от окна. Его лицо было бледным, глаза горели лихорадочным блеском, который заставлял всех в комнате внутренне сжиматься. Он шагнул к столу и с силой ударил кулаком по полированной поверхности, отчего бумаги подпрыгнули. Все вздрогнули, кроме Канариса, чьё лицо осталось невозмутимым, словно он привык к таким вспышкам.

— Это предательство! — голос Гитлера, хриплый и резкий, набирал силу с каждым словом, эхом отражаясь от высоких стен. — Завод Круппа, сердце нашей индустрии, обращён в руины! Танки, которые должны были сокрушить врагов рейха, превращены в груду металлолома! Наши планы в Испании под угрозой, Франко ждёт нашей помощи, а мы не можем её дать! Кто ответит за это? Кто посмел нанести удар в самое сердце Германии?

Тишина стала ещё тяжелее, словно воздух в комнате сгустился. Никто не решался заговорить первым, зная, что малейшая ошибка могла стать роковой. Гитлер обвёл взглядом собравшихся, его глаза задерживались на каждом. Наконец, он остановился на Мюллере, чьё молчание, казалось, только разжигало его гнев.

— Мюллер! — рявкнул он, указывая пальцем на главу гестапо. — Ваше гестапо должно было знать! Вы хвалитесь своей сетью шпионов и доносчиков, которые слышат каждый шёпот на улицах! Как вы могли пропустить диверсию такого масштаба? Вы спите, пока враги рейха рвут нас на части?

Мюллер медленно поднял взгляд. Его лицо оставалось бесстрастным, но пальцы сжали ручку чуть сильнее, выдавая внутреннее напряжение. Он кашлянул, чтобы выиграть секунду, и заговорил:

— Мой фюрер, гестапо уже проводит расследование. Наши агенты работают в Эссене, допрашивают рабочих, мастеров, охранников. Мы изучаем все улики, но пока у нас нет доказательств, указывающих на конкретных виновников. Взрыв был спланирован с исключительной точностью — это не работа любителей. Мы проверяем каждую деталь, каждый след.

— Не работа любителей? — Гитлер почти кричал, его лицо покраснело, вены на шее вздулись. — Это работа врагов рейха! Коммунисты, иностранные шпионы, предатели внутри нашей страны — кто-то из них стоит за этим! И вы, Мюллер, должны были их вычислить! Ваши доносчики, ваши отчёты — где они?

Мюллер слегка наклонил голову. Он знал, что открытое возражение только разожжёт гнев фюрера. Вместо этого он сделал пометку в своём блокноте.

— Мы работаем день и ночь, мой фюрер, — продолжил он. — Мы уже задержали несколько человек за подозрительные разговоры. Один из них упомянул странные ящики на складе, не учтённые в накладных. Мы выясняем, как они туда попали.

Гитлер сузил глаза, его голос стал тише, но от этого ещё более угрожающим.

— Ящики? — переспросил он, наклоняясь к Мюллеру. — Почему я слышу об этом только сейчас? Что это за ящики? Что вы скрываете?

Мюллер сохранил спокойствие, хотя его пальцы снова дрогнули.

— Это предварительная информация, мой фюрер. Мы пока не знаем, связаны ли они с взрывом, но мы изучаем склады и их содержимое. Если там было что-то необычное, мы это выясним.

Гитлер выпрямился, его взгляд переместился на Канариса, чьё молчание начинало его раздражать.

— А вы, адмирал? — рявкнул он. — Абвер, ваша хвалёная разведка, что можете сказать? Вы следите за нашими врагами за границей — или вы тоже ничего не заметили? Англичане, французы, русские — кто-то из них мог организовать это! Где ваши отчёты? Где ваши доказательства?

Канарис был спокоен, но в нём чувствовалась осторожность, словно он ступал по тонкому льду.

— Мой фюрер, абвер изучает возможность иностранного вмешательства. Мы проверяем связи между рабочими на заводе и потенциальными агентами иностранных держав. Однако я должен отметить, что взрыв такого масштаба требует не только внешней поддержки, но и внутренней подготовки. Кто-то на заводе, возможно, был завербован или подкуплен. Мы сотрудничаем с гестапо, чтобы выявить подозреваемых.

— Сотрудничаете? — Гитлер презрительно фыркнул, его голос дрожал от гнева. — Вы все сотрудничаете, но где результаты? Я вижу только отговорки! Завод Круппа был символом нашей мощи, а теперь он превратился в дымящиеся руины. Испания ждёт наших танков, Франко требует помощи, а мы не можем её дать! Это позор для рейха!

Канарис не дрогнул, хотя его пальцы слегка сжались на подлокотниках кресла. Он продолжил, тщательно подбирая слова:

— Взрыв был спланирован с использованием взрывчатки военного класса, мой фюрер. Это наводит на мысль об организации с серьёзными ресурсами — возможно, британской МИ6, французской разведке или советском ОГПУ. Но я не исключаю, что кто-то внутри рейха предоставил доступ. Завод Круппа был хорошо охраняем, и чтобы заложить взрывчатку в ключевые зоны, нужно было знать планировку и расписание смен. Это не могли сделать посторонние без помощи изнутри.

Гитлер резко повернулся к Канарису, его лицо исказилось от ярости.

— Внутри рейха? — прорычал он. — Вы намекаете на предательство в наших рядах? Назови имена, Канарис! Если ты знаешь что-то, говори сейчас, или я сочту, что ты покрываешь предателей!

Канарис сохранил спокойствие, его голос остался ровным.

— Я не делаю обвинений без доказательств, мой фюрер. Я лишь указываю на факты. Взрыв требовал внутренней информации. Мы работаем над тем, чтобы найти источник.

Гиммлер, почувствовав момент, подался вперёд. Его голос был мягким, но с едва скрытой угрозой.

— Мой фюрер, позвольте заверить вас, что СС не сидит сложа руки. Мы направили дополнительные силы в Эссен. Мои люди прочесывают город, проверяют каждого, кто имел доступ к заводу. Если там есть предатели, мы их найдём. — Он бросил взгляд на Мюллера, подчёркивая, что гестапо не справляется. — Мы также усиливаем охрану других заводов, чтобы предотвратить повторение. СС не допустит, чтобы враги рейха чувствовали себя в безопасности.

Гитлер кивнул, но его глаза всё ещё горели гневом.

— Хорошо, Гиммлер. Но я хочу результатов, а не обещаний. Если вы не найдёте виновных, я вышвырну вас всех за вашу некомпетентность.

Гиммлер слегка наклонил голову, его тонкие губы сжались, но он промолчал. Он знал, что его положение в рейхе зависит от того, как быстро СС сможет предъявить фюреру виновных — или хотя бы убедительных козлов отпущения.

Геринг, до этого молчавший, решил вмешаться. Его громкий голос с ноткой высокомерия заполнил комнату.

— Мой фюрер, позвольте доложить о масштабах ущерба. Главный цех полностью уничтожен, склады с деталями для танков утрачены. Химический цех сильно повреждён, и мы пока не можем точно оценить, что там хранилось — возможно, материалы для новых разработок. Производство остановлено на неопределённый срок. Четырёхлетний план, за который я отвечаю, теперь под угрозой. Я распорядился перебросить ресурсы с других заводов, но восстановление займёт минимум три месяца, чтобы вернуть хотя бы половину мощностей. Это если мы будем работать без перебоев.

Гитлер повернулся к Герингу, его глаза сузились, а голос стал ледяным.

— Три месяца? — переспросил он, делая шаг вперёд. — Вы думаете, Франко будет ждать три месяца? Вы думаете, наши враги будут ждать? Они смеются над нами, Геринг! Они видят нашу слабость! Ваша задача — обеспечить рейх оружием, а вы приносите мне отчёты о провалах! Найдите способ ускорить это. Перебросьте рабочих, материалы, всё, что нужно! Рейх не может позволить себе задержку!

Геринг кивнул, его лицо покраснело от напряжения. Он знал, что восстановление завода — не только вопрос ресурсов, но и морального духа. Рабочие в Эссене напуганы, слухи о диверсии распространяются быстрее огня, и удержать их на рабочих местах будет непросто. Он сделал пометку в своём блокноте, но его пальцы дрожали от раздражения.

— Я сделаю всё возможное, мой фюрер, — ответил он, стараясь звучать уверенно. — Мы мобилизуем дополнительные силы, увеличим смены на других заводах. Но я должен предупредить: если мы не найдём виновных, паника среди рабочих может усилиться. Они боятся новых взрывов.

Гитлер сжал кулаки, его голос стал ещё тише, но от этого ещё более угрожающим.

— Тогда найдите виновных, Геринг. Иначе вам всем придётся отвечать за ваш провал.

Геббельс, почувствовав, что напряжение нужно разрядить, поднял руку. Его голос был мягким, почти успокаивающим, но в нём чувствовалась хитрость человека, привыкшего манипулировать людьми.

— Мой фюрер, позвольте мне предложить решение. Мы можем использовать эту катастрофу в нашу пользу. Народ должен видеть, что враги рейха — внутренние и внешние — пытаются нас ослабить, но мы сильнее их. Я подготовлю серию статей, радиопередач, даже фильмов, которые покажут, как рейх восстаёт из пепла, как наши рабочие трудятся с удвоенной силой ради победы. Мы обвиним коммунистов и иностранных шпионов — это сплотит нацию. Мы сделаем из этой трагедии символ нашей несгибаемой воли.

Гитлер посмотрел на Геббельса, его гнев слегка утих, но не исчез. Он кивнул, но его мысли явно были где-то ещё.

— Хорошо, Геббельс. Сделайте это. Но подчёркивайте, что виновные будут найдены и наказаны. Народ должен знать, что мы не потерпим предательства. Они должны видеть нашу силу, а не слабость.

Геббельс кивнул. Он уже мысленно составлял заголовки: «Враги рейха наносят удар, но Германия непобедима!» Он знал, как повернуть историю, чтобы она вдохновляла, а не сеяла панику. Он также понимал, что его успех зависит от того, насколько быстро он сможет убедить народ в непобедимости рейха, несмотря на катастрофу.

— Я также предлагаю организовать митинги в Эссене, — продолжил Геббельс. — Мы покажем рабочим, что рейх поддерживает их. Мы дадим им надежду, чувство единства. Это предотвратит распространение слухов и успокоит умы.

Гитлер кивнул, но его взгляд вернулся к обломкам на столе. Он взял в руки кусок искорёженного металла, повертел его, словно пытаясь найти в нём ответы, затем швырнул его обратно на стол, отчего тот с лязгом ударился о дерево.

— Я хочу имена, — сказал он. — Я хочу знать, кто стоит за этим, и я хочу, чтобы они заплатили. Вы все слышали меня. У вас есть дни, а не недели. Не разочаруйте меня.

Тишина снова повисла в комнате, но теперь она была насыщена страхом. Генералы вермахта и представители министерства экономики продолжали молчать, понимая, что их вмешательство сейчас только усугубит ситуацию. Один из генералов, пожилой человек с седыми висками, кашлянул, но тут же замолчал, поймав взгляд Гитлера. Никто не хотел стать мишенью его гнева.

Мюллер решил добавить ещё одну деталь, надеясь смягчить давление.

— Мой фюрер, мы также проверяем возможность саботажа со стороны профсоюзов или подпольных коммунистических ячеек. В Эссене были случаи, когда рабочие выражали недовольство условиями труда. Мы уже задержали несколько человек за антиправительственные разговоры. Мы выжмем из них всё, что они знают.

Гитлер повернулся к Мюллеру.

— Недовольство? — переспросил он с сарказмом. — Вы хотите сказать, что наши рабочие, которых мы кормим, которым мы даём работу, осмеливаются жаловаться? Если они предатели, Мюллер, я хочу, чтобы они исчезли. Все до единого.

Мюллер кивнул, понимая, что любое уточнение сейчас будет воспринято как оправдание. Он сделал ещё одну пометку, но его мысли уже были заняты тем, как избежать обвинений в некомпетентности. Гестапо должно было найти виновных — или, по крайней мере, убедительных подозреваемых, чтобы успокоить фюрера.

Геринг, почувствовав, что разговор заходит в тупик, решил перевести его на практические меры.

— Мой фюрер, я также распорядился усилить охрану на других заводах, — сказал он. — Мы не можем допустить, чтобы подобное повторилось в Дортмунде или Дюссельдорфе. Я также привлёк инженеров для оценки ущерба. Мы можем восстановить часть производства, используя временные цеха, но это потребует дополнительных ресурсов. Я уже связался с руководством заводов в Рурской области, чтобы перераспределить заказы.

Гитлер кивнул, но его лицо оставалось мрачным.

— Делайте, что нужно, Геринг. Но помните: каждый день простоя — это удар по нашему престижу. В Испании сейчас не просто война, это наш шанс показать миру силу рейха. Если мы не сможем поставить танки, мы потеряем лицо.

Геринг кивнул, но его мысли были далеко. Он знал, что четырёхлетний план, за который он отвечал, уже трещит по швам. Взрыв в Эссене был не просто катастрофой — он угрожал всей экономической стратегии рейха. Геринг чувствовал, как его положение становится всё более шатким.

Совещание продолжалось ещё час, но атмосфера становилась всё более напряжённой. Гитлер задавал вопросы, требовал ответов, но никто не мог дать ему того, что он хотел — имя виновного. Мюллер обещал усилить допросы, Канарис говорил о необходимости проверки иностранных связей, Гиммлер настаивал на полном контроле СС над расследованием, а Геринг пытался сосредоточиться на восстановлении производства. Их слова тонули в потоке обвинений и угроз. Генералы вермахта изредка вставляли замечания о необходимости усилить подготовку к войне, но их голоса звучали неуверенно, словно они боялись привлечь внимание.

К концу совещания Гитлер вернулся к окну, глядя на Берлин, который сиял в лучах заходящего солнца. Его фигура казалась одинокой, но в его глазах горела решимость. Он знал, что этот взрыв — не просто удар по заводу, а вызов его власти. Кто-то бросил ему перчатку, и он не собирался оставлять это без ответа. Он повернулся к собравшимся, его голос был тихим, но полным холодной ярости.

— Вы все слышали меня, — сказал он. — Я хочу виновных. Я хочу, чтобы они стояли передо мной, чтобы я мог посмотреть им в глаза, прежде чем они исчезнут. Если вы не найдёте их, вы пожалеете о том, что родились. Убирайтесь и делайте свою работу.

С этими словами он махнул рукой, давая понять, что совещание окончено. Собравшиеся начали вставать, их движения были скованными, лица напряжёнными. Мюллер аккуратно собрал свои бумаги, Канарис поправил мундир, Гиммлер бросил ещё один взгляд на Мюллера, словно оценивая соперника. Геринг тяжело поднялся, его массивная фигура на мгновение закрыла свет от окна. Геббельс задержался, чтобы сделать последнюю пометку, его глаза сверкали от идей, которые он уже обдумывал для своей пропагандистской кампании.

За дверью кабинета Мюллер, Канарис и Гиммлер обменялись взглядами. Никто не произнёс ни слова, но каждый понимал, что время на исходе. Если виновные не будут найдены, полетят головы.

Когда кабинет опустел, Гитлер остался у окна, его взгляд был прикован к горизонту. Взрыв в Эссене был не просто катастрофой — он был предупреждением. Кто-то, где-то, бросил вызов его видению будущего Германии. И он поклялся, что отомстит.

Глава 2

Берлинский вечер был ясным и тёплым, будто город решил на миг отложить свои тревоги и вдохнуть аромат цветущих деревьев, разлитый в воздухе. Небо, усыпанное звёздами, отражалось в лужах на брусчатке Фридрихштрассе, а лёгкий ветерок мягко касался занавесок в открытых окнах кафе и ресторанов. Улицы, обычно полные звона трамваев и гомона голосов, в этот час казались притихшими, но не угрюмыми — скорее, город наслаждался редким моментом покоя, словно собираясь с силами перед новыми испытаниями. Взрыв на заводе Круппа в Эссене, прогремевший несколько дней назад, всё ещё гудел в умах, подобно далёкому грому. Слухи о саботаже, предательстве и гневе фюрера вились по городу, проникая в прокуренные пивные, элегантные гостиные и роскошные кафе, где даже самые сдержанные голоса обсуждали, что ждёт рейх впереди.

На углу Фридрихштрассе, где неоновая вывеска отбрасывала мягкие красноватые блики на асфальт, стояло кафе «Адлон» — жемчужина берлинской элиты. Его фасад, украшенный мраморными колоннами и витражами в стиле ар-деко, излучал утончённую роскошь, словно приглашая забыть о тревогах за его дверями. Высокие окна сияли тёплым золотистым светом, обещающим уют и убежище от внешнего мира. Внутри кафе было царством сдержанного великолепия: стены, обитые тёмно-зелёным шёлком, мерцали в свете хрустальных люстр, чьи подвески переливались, будто звёзды в ночном небе. Полы из полированного дуба отражали силуэты официантов, скользивших между столиками с бесшумной грацией. Столы, покрытые скатертями цвета слоновой кости, украшали серебряные подсвечники с тонкими свечами, чьи огоньки отбрасывали дрожащие тени. Аромат свежесваренного кофе смешивался с нотами ванили, корицы и дорогого табака, создавая атмосферу, в которой роскошь соседствовала с едва уловимым напряжением, будто каждый посетитель знал, что этот покой обманчив.

Гости «Адлона» были сливками берлинского общества: дипломаты в строгих смокингах, чьи манжеты поблёскивали запонками, дамы в вечерних платьях с жемчужными ожерельями, офицеры в парадной форме, чьи ордена сверкали в свете свечей. Разговоры велись вполголоса, заглушаемые нежной мелодией фортепиано, на котором пианист в углу исполнял Брамса. Музыка, задумчивая и меланхоличная, словно подчёркивала настроение города, где каждый чувствовал, что буря не за горами, несмотря на ясное небо за окнами. Официанты, одетые в безупречные белые рубашки и чёрные жилеты, двигались с выверенной точностью, подавая фарфоровые чашки с кофе и серебряные подносы с пирожными, чьи ароматы дразнили обоняние.

Мария Лебедева, известная в этих кругах как Хельга Шварц, сидела за столиком в дальнем углу, у окна, выходящего на Фридрихштрассе. Место было выбрано не случайно: отсюда она могла видеть вход, следить за движением на улице и оставаться незаметной для случайных взглядов. На ней было платье глубокого изумрудного цвета с длинными рукавами и скромным вырезом, подчёркивающее её стройную фигуру. Серебряная брошь в виде полумесяца, украшенная крошечным сапфиром, мерцала на груди. Тёмные волосы, уложенные в элегантный низкий пучок, были закреплены серебряной шпилькой с тонкой гравировкой. Перед ней стояла чашка чёрного кофе, от которой поднимались тонкие спирали пара, и тарелочка с миндальным пирожным, к которому она едва притронулась. Её осанка была безупречной, движения выверенными, но глаза, внимательные, скользили по залу, подмечая каждую деталь: жест официанта, поправляющего салфетку, улыбку дамы за соседним столиком, напряжённую позу офицера, который слишком часто оглядывался, словно ожидая незваного гостя.

Напротив неё сидел Эрих фон Манштейн, чья фигура в сером костюме с тёмно-синим галстуком излучала сдержанную властность. Лёгкий аромат сигары, которую он курил до входа в кафе, всё ещё витал вокруг него, смешиваясь с запахом кофе.

Мария сделала глоток кофе, её движения были неспешными. Манштейн, откинувшись на спинку стула, посмотрел на неё с лёгкой улыбкой, но его глаза оставались серьёзными.

— Хельга, — начал он, — ты ведь чувствуешь, как всё изменилось после Эссена. Берлин словно натянутая струна — ещё немного, и она лопнет. Фюрер в ярости, гестапо роет землю, а мы… мы все ждём, что будет дальше.

Мария кивнула, её взгляд был спокойным, но внимательным. Она знала, что он говорит открыто, насколько позволяет людное место, и его слова — это не загадки, а попытка выразить тревогу, не переходя опасной черты.

— Взрывы всегда будоражат, Эрих, — ответила она с лёгкой иронией. — Особенно когда они бьют по самому сердцу рейха. Но ты выглядишь так, будто ждёшь новых потрясений. Неужели всё так плохо?

Манштейн вздохнул, его пальцы слегка сжали край стола, но он быстро расслабился, словно напоминая себе, где находится. Он наклонился чуть ближе, понизив голос.

— Плохо — это мягко сказано, Хельга. Это был не просто завод, это символ нашей мощи. Фюрер видит в этом личное оскорбление и требует найти виновных. Гестапо, СС, Абвер — все бегают, как ищейки, но пока у нас ничего, кроме арестов простых людей и пустых отчётов. Это пугает. Если враг может ударить так точно и исчезнуть, что будет с нашей страной дальше?

Мария медленно поставила чашку на блюдце, звук фарфора был едва слышен за мелодией фортепиано. Она знала, что Манштейн доверяет ей, но в кафе, где каждый второй посетитель мог быть осведомителем, он не станет говорить всего. Ей нужно было направить разговор, чтобы узнать больше, не выдавая своей заинтересованности.

— Никто не знает, кто это сделал? — спросила она, её тон был лёгким, но глаза внимательно следили за его реакцией. — Такой взрыв — явно не дело рук одиночки. Кто-то должен был знать планировку завода, расписание смен. Это ведь требует внутренней помощи, правда?

Манштейн посмотрел на неё, в его взгляде чувствовалась осторожность. Он знал, что она права, но говорить об этом вслух, даже с ней, было рискованно.

— Ты задаёшь вопросы, которые сейчас задают все, — сказал он почти шёпотом. — Да, без внутренней помощи это невозможно. Канарис говорил то же самое на совещании. Завод охранялся как крепость. Кто-то знал, где заложить взрывчатку, чтобы нанести максимальный ущерб. Но кто? Рабочий? Инженер? Охранник? Мы не знаем, Хельга. И это самое страшное.

Мария почувствовала, как её пульс участился. Его откровенность была ценной, но она понимала, что он не скажет больше, чем считает безопасным. Она решила подтолкнуть его, но осторожно.

— А что, если это кто-то выше? — спросила она, её голос был мягким, почти заговорщическим. — Кто-то, кто знает, как работает система? Это ведь не первый случай, когда в рейхе происходят странные вещи.

Манштейн нахмурился, его пальцы замерли на столе. Он посмотрел на неё, его глаза вспыхнули, но он быстро взял себя в руки.

— Хельга, ты знаешь, что такие разговоры опасны, — сказал он. — Я солдат, а не шпион. Если бы я думал, что это кто-то из наших, я бы уже говорил с гестапо. Но у меня нет доказательств, а без них это просто слухи.

Мария кивнула, её лицо оставалось спокойным, но внутри она лихорадочно анализировала его слова. Его прямота подтверждала, что он доверяет ей, но он явно боялся говорить слишком много в таком месте. Она решила сменить тактику, чтобы он не сменил тему.

— Ты прав, Эрих, — сказала она тёплым, почти успокаивающим голосом. — Но ты ведь не можешь отрицать, что все на взводе. Гестапо, СС, Абвер — они кидаются друг на друга, вместо того чтобы искать настоящих виновных. Это не играет на руку рейху, не так ли?

Манштейн горько усмехнулся, его взгляд скользнул к окну, где звёзды сияли в ясном небе.

— Ты видишь всё как есть, Хельга, — сказал он. — Да, они подозревают друг друга. Мюллер думает, что это скрытые коммунисты, и арестовывает всех подряд. Канарис клянётся, что это иностранные шпионы — британцы или русские, но его отчёты не дают конкретики. Гиммлер видит предателей в каждом и хочет, чтобы СС взяло всё под контроль. А фюрер… он не слушает никого, кроме своих эмоций. Это бардак, и мы все в нём тонем.

Мария мысленно отметила его слова. Разобщённость между гестапо, Абвером и СС была слабостью, которую Москва могла использовать. Но ей нужно было больше — что-то, что указывало бы на виновников взрыва или хотя бы на их мотивы.

— А что говорят твои коллеги? — спросила она, её тон был нейтральным, но с лёгким намёком на доверительность. — Клюге, Вицлебен… они ведь тоже обеспокоены? Или они верят, что гестапо найдёт ответы?

Манштейн вздохнул, его взгляд стал тяжелее. Он явно не хотел упоминать имена, но их давнее знакомство позволяло ей задавать такие вопросы.

— Клюге зол, как и все мы, — сказал он, понизив голос. — Он считает, что гестапо слишком увлечено арестами. Вицлебен осторожнее, но даже он говорит, что фюрер слишком торопится с выводами. Они оба хотят, чтобы мы сосредоточились на укреплении армии, а не на этой охоте за призраками. Но фюрер требует крови, Хельга. И если мы не дадим ему виновных, он найдёт их сам.

Мария почувствовала, как её сердце забилось быстрее. Это было именно то, что она искала — намёки на разногласия в высших кругах Вермахта. Она сделала ещё один глоток кофе, чтобы скрыть свою реакцию, затем посмотрела на Манштейна с лёгкой улыбкой.

— Крови, — повторила она тихо. — Это слово, которое я слышу всё чаще. Но чьей крови, Эрих? Врагов рейха или тех, кто просто оказался не в то время не в том месте?

Манштейн вздохнул.

— Ты знаешь, о чём я, Хельга, — сказал он почти шёпотом. — Если мы не найдём настоящих виновных, фюрер найдёт тех, кто заплатит за наши промахи. И это могут быть не только рабочие в Эссене. Это может быть любой из нас. Гестапо уже рыщет по Берлину, ищет, кого бы обвинить. И я не хочу, чтобы это были мои люди.

Мария кивнула, её лицо оставалось спокойным, но внутри она ликовала. Его слова подтверждали, что рейх трещит по швам, и даже его элита боится стать жертвой гнева фюрера. Она решила рискнуть и задать ещё один вопрос.

— А что, если виновные — не те, кого ищет гестапо? — спросила она, её голос был мягким, но с лёгким намёком на провокацию. — Что, если это кто-то, кто знает, как работает система? Кто-то, кто может ударить и остаться в тени?

Манштейн замер. Он знал, что она права, но говорить об этом в кафе было слишком рискованно.

— Хельга, ты знаешь, что я не могу говорить об этом здесь, — сказал он. — Если бы я думал, что это кто-то из наших, я бы уже действовал. Но у меня нет доказательств. И я солдат, а не следователь. Моя задача — держать армию на плаву, пока гестапо и СС рвут друг друга за власть.

Мария кивнула, понимая, что дальше давить нельзя. Он был откровенен, насколько мог, и его слова уже дали ей достаточно для отчёта. Но Москва захочет больше, и ей нужно было найти способ продолжить этот разговор в более безопасной обстановке.

— Ты прав, Эрих, — сказала она, её голос был тёплым, почти успокаивающим. — Это работа гестапо. Но я знаю, что ты видишь больше, чем другие. Если кто-то и может понять, что происходит, это ты.

Манштейн посмотрел на неё, его взгляд смягчился, и в нём мелькнула лёгкая улыбка.

— Ты всегда умела задавать правильные вопросы, Хельга, — сказал он. — Но будь осторожна. В Берлине сейчас с каждым днём всё опаснее. И я не хочу, чтобы ты пострадала.

Мария улыбнулась.

— Я ценю твою заботу, Эрих, — ответила она. — Но я привыкла говорить с друзьями без утайки. И я знаю, что ты тоже. Может, нам стоит встретиться где-нибудь… где потише? Где можно говорить свободнее?

Манштейн кивнул, его взгляд стал задумчивым. Он явно понимал, что она предлагает продолжить разговор в более безопасном месте, и эта идея его не отталкивала.

— Может, и стоит, — сказал он. — Но сегодня нам лучше закончить этот разговор. Здесь слишком много глаз и ушей. А ты… ты слишком умна, чтобы быть просто светской дамой. Иногда я задаюсь вопросом, кто ты на самом деле, Хельга.

Мария рассмеялась, её смех был лёгким, почти игривым, но она знала, что он не шутит.

— Просто женщина, которая хочет понять, куда движется рейх, — ответила она. — Как ты сказал, мы на развилке. И я хочу знать, по какому пути мы пойдём.

Манштейн кивнул, понимая, что она сказала всё, что могла, в этом месте. Когда час стал поздним, кафе начало пустеть. Манштейн взглянул на часы и встал.

— Это был интересный вечер, Хельга, — сказал он. — У тебя острый ум, и я всегда рад нашим беседам. Но будь осторожна. Времена сейчас неспокойные.

Мария поднялась, поправляя платье.

— Мне бы хотелось продолжить, Эрих, — сказала она. — Надеюсь на нашу скорую встречу.

Он кивнул, его лицо осталось непроницаемым, но в глазах мелькнула искра интереса.

— Доброго вечера, Хельга, — сказал он, коротко поклонившись.

Мария осталась у столика, её взгляд скользнул к окну, где звёзды сияли в ясном небе. Она знала, что Москва будет довольна её отчётом. Но её работа была ещё далека от завершения.

* * *

Летний вечер в Эссене был тёплым. Улицы, днём полные голосов рабочих и стука трамваев, теперь затихли, и лишь редкие шаги припозднившихся прохожих да шелест листвы под лёгким ветром нарушали тишину. Взрыв на заводе Круппа, прогремевший несколько дней назад, оставил в воздухе тяжёлое предчувствие беды. Слухи о саботаже, шпионах и гневе фюрера вились по Эссену словно дым над домнами, проникая в пивные, тесные квартиры рабочих и редкие роскошные особняки, где шёпотом обсуждали, кто станет следующей жертвой гестапо.

Фриц Кельнер, 32-летний слесарь с завода Круппа, сидел за шатким деревянным столом в своей тесной квартире на третьем этаже рабочего дома в районе Альтенэссен. Комната была скромной: выцветший плед на старом диване, облупившийся шкаф, керосиновая лампа, чей слабый свет отражался на потёртых обоях. На столе стояла кружка с остывшим эрзац-кофе и кусок чёрного хлеба, к которому Фриц не притронулся. Его загрубевшие от работы руки нервно сжимали край стола, а взгляд, обычно спокойный, метался по комнате, словно искал выход из невидимых стен, сжимавшихся вокруг него.

Фриц не был на заводе в день взрыва. Официально он взял выходной из-за недомогания. Но правда крылась в другом: за день до взрыва он получил записку, написанную незнакомым почерком. «Не выходи на смену. Будь дома. Жди». Фриц, человек осторожный и далёкий от авантюр, решил не рисковать. Он остался дома, а на следующий день город потрясла новость о взрыве. Теперь гестапо рыскало по Эссену, допрашивая всех, кто мог быть причастен, и Фриц чувствовал, как невидимая петля затягивается вокруг его шеи.

Он не был саботажником. Не был шпионом. Он был просто рабочим, одним из тысяч. Но эта записка… Она жгла его, как раскалённый уголь. Кто её отправил? Почему выбрали именно его? Вопросы вихрем кружились в голове, не давая покоя. Он знал, что гестапо не станет разбираться, виновен он или нет. Для них он уже подозреваемый, а в эти дни подозрения хватало, чтобы исчезнуть навсегда.

Тишину ночи разорвал резкий стук в дверь. Фриц вздрогнул, его сердце заколотилось. Стук повторился — громкий, настойчивый, не терпящий возражений. Он встал, стараясь не издать ни звука, и подошёл к окну, осторожно отодвинув занавеску. Внизу, у входа в дом, стояли три чёрных автомобиля. Тёмные фигуры двигались быстро и целенаправленно, их шаги гулко отдавались на брусчатке. Гестапо.

— Кельнер! Открывай! — голос, холодный и резкий, прорезал тишину. За ним последовал ещё один удар в дверь, от которого задрожала тонкая деревянная рама.

Фрицзамер. Его мысли метались. Бежать? Но куда? Дверь была единственным выходом из квартиры, а за ней — они. Он знал, что гестапо не уйдёт. Они ворвутся, обыщут каждый угол, и тогда… Он не позволил себе додумать. Нужно было действовать. Сейчас.

Он метнулся к окну, выходившему во двор. Узкий карниз, ведущий к пожарной лестнице, был его единственным шансом. Фриц распахнул окно, тёплый летний воздух ворвался в комнату, принося аромат цветущих деревьев. Он перекинул ногу через подоконник, стараясь не смотреть вниз, где тёмный двор казался бездонной пропастью. Дверь за его спиной затрещала под ударами — гестапо не собиралось ждать.

Фриц выбрался на карниз, его ботинки скользили по пыльной поверхности. Он прижался к кирпичной стене. Шаг за шагом, цепляясь за выступы, он двинулся к пожарной лестнице. Сердце билось так громко, что казалось, его услышат даже внизу. Дверь в квартиру с грохотом распахнулась, послышались тяжёлые шаги и голоса, отдающие команды.

— Обыскать всё! — крикнул один из них. — Найдите его, живого или мёртвого!

Фриц добрался до пожарной лестницы и начал взбираться, ощущая, как металл скрипит под его весом. Лестница вела на крышу соседнего дома — старого, с покатой черепичной кровлей. Он перебрался через перила и, пригибаясь, побежал по крыше. Шум шагов и голосов снизу становился всё громче.

— Он на крыше! — раздался крик снизу. Луч фонаря полоснул по черепице, едва не задев Фрица. Он пригнулся ниже. Гестапо уже было внизу, их шаги гремели по пожарной лестнице. Фриц перебежал на соседнюю крышу, где низкий дымоход дал ему возможность присесть и перевести дух. Сумерки скрывали его силуэт, но он знал, что это ненадолго. Гестапо не остановится. Они будут прочесывать каждый угол, пока не найдут его.

Он выглянул из-за дымохода, пытаясь оценить обстановку. Внизу, во дворе, мелькали фигуры — гестаповцы разбились на группы, перекрывая выходы. Один из них отдавал команды, указывая на крыши соседних домов. Фриц метнулся к краю крыши, где узкий проход между зданиями вёл в переулок. Он спустился по ржавой водосточной трубе, цепляясь за её крепления, пока не оказался в тёмном закоулке, заваленном ящиками и мусором. Он прижался к стене, прислушиваясь. Шаги гестаповцев приближались, их голоса звучали ближе, резче. Лай собак разорвал тишину — они пустили ищеек.

Фриц побежал, петляя между домами. Он свернул в другой проход, где старые бочки и доски создавали подобие укрытия. Пригнувшись за бочкой, он попытался отдышаться. Его грудь вздымалась, пот заливал глаза, но он заставил себя думать. Куда бежать? Гестапо перекрыло главные улицы, вокзал и дороги из города. Ему нужно было место, где он мог бы затаиться, переждать ночь.

Он вспомнил о заброшенном складе на окраине города, где когда-то работал его отец. Полуразрушенное здание стояло на отшибе, вдали от любопытных глаз. Это был его шанс. Но до склада нужно было пробраться через лабиринт рабочих кварталов, минуя патрули. Фриц стиснул зубы. Он не был героем, не был борцом. Он был обычным человеком, попавшим в жернова, которые могли раздавить его в любой момент. Но сдаваться он не собирался.

Он выглянул из-за бочки. Переулок казался пустым, но где-то неподалёку послышался шум моторов. Гестапо прочесывало квартал. Фриц двинулся дальше, пригибаясь и держась в сумерках. Он перелез через низкий забор, оказавшись во дворе соседнего дома. Здесь было темно, только звёзды освещали путь. Он пробежал через двор, перепрыгнул через груду досок и оказался в другом переулке, где старые фонари едва горели.

Собачий лай становился громче. Фриц обернулся и увидел фигуры, мелькавшие в конце переулка. Два гестаповца с фонарями двигались в его сторону, их шаги были быстрыми, уверенными. Он метнулся за угол, прижавшись к стене. Его сердце колотилось, мысли путались. Он заметил узкий проход между домами, едва заметный в сумерках. Не раздумывая, Фриц протиснулся туда, чувствуя, как кирпичи царапают плечи. Проход вывел его к заброшенному двору, где стояли старые телеги и кучи мусора.

Он присел за телегой, пытаясь отдышаться. Лай собак был уже совсем близко, их тявканье смешивалось с голосами гестаповцев. Фриц понял, что они идут по его следу. Он огляделся, ища путь к спасению. В углу двора виднелась низкая стена, за которой начинался ещё один переулок. Он рванулся туда, перепрыгнул стену и оказался в лабиринте узких улочек, где дома жались друг к другу.

Фриц бежал, не оглядываясь. Его лёгкие горели, ноги подкашивались, но он не останавливался. Он свернул в очередной переулок и прижался к стене, пытаясь унять дрожь. Фриц заметил старую дверь в подвал одного из домов. Она была приоткрыта, словно приглашая его. Он не раздумывал — протиснулся внутрь и закрыл дверь за собой.

Подвал был тёмным, пол покрывали осколки кирпича и доски. Фриц присел, прислушиваясь. Снаружи послышались шаги, голоса гестаповцев звучали приглушённо, но он различил их слова.

— Он где-то здесь! — сказал один из них. — Прочесать каждый двор!

Фриц затаил дыхание, его пальцы вцепились в край доски. Он знал, что подвал — временное укрытие. Если они начнут обыскивать дома, его найдут. Но пока он был в безопасности. Он заставил себя думать. Склад на окраине оставался его целью. Если он сможет пробраться туда, у него будет шанс переждать ночь и понять, что делать дальше.

Шаги снаружи стихли, но Фриц не расслаблялся. Он знал, что гестапо не уйдёт далеко. Они будут патрулировать квартал, пока не найдут его или не решат, что он сбежал из города. Он осторожно выбрался из подвала, убедившись, что переулок пуст.

Он двинулся дальше, петляя между домами, пока не вышел к окраине города. Здесь дома редели, уступая место пустырям и заброшенным зданиям. Склад стоял вдали, его кирпичные стены поросли мхом, а окна, давно лишившиеся стёкол, зияли, как пустые глазницы. Фриц пробрался внутрь через боковую дверь, которую когда-то использовали рабочие. Внутри было темно, воздух был тяжёлым от пыли и старого дерева. Он зажёг спичку, её слабый свет осветил груды ржавых бочек и сломанных ящиков.

Фриц нашёл угол, где можно было укрыться, и присел, прижавшись спиной к кирпичной стене. Его дыхание всё ещё было неровным, но он заставил себя успокоиться. Его мысли вернулись к записке. Кто мог её отправить? Он перебирал в уме всех, с кем общался на заводе: мастеров, коллег, охранников. Никто не вызывал подозрений. Он был обычным рабочим, не лез в политику, не вступал в споры. Почему именно он? И почему гестапо пришло за ним так быстро? Ответов не было, но Фриц чувствовал, что записка — ключ к разгадке.

Он вспомнил обрывки разговоров на заводе. Кто-то из рабочих упоминал, что охрана завода в последние дни была усилена. Фриц тогда не придал значения этим словам, но теперь они казались важными. Может, кто-то изнутри знал о готовящемся взрыве? Может, записка была предупреждением от кого-то, кто хотел защитить его? Или, наоборот, это была ловушка, чтобы сделать его козлом отпущения? Мысли путались, но Фриц понимал, что должен найти ответы.

Он решил, что утром попробует связаться с Хансом, старым другом отца, который когда-то работал в профсоюзе, пока их не запретили. Если кто-то и мог помочь, то только он. Но Фриц понимал, что даже Ханс может быть под наблюдением. Он должен быть осторожен, как никогда.

Глава 3

Аддис-Абеба просыпалась под палящим солнцем, но в немецком консульстве царила ледяная тишина. Майор Клаус Вёлькнер стоял у окна своего кабинета, его холодные голубые глаза следили за оживлёнными улицами, где торговцы выкрикивали цены над грудами шафрана и инджеры, а телеги, запряжённые мулами, скрипели по пыльным дорогам. Утренний свет отражался от полированного стола красного дерева, заваленного картами, зашифрованными телеграммами и донесениями. Вёлькнер не спал всю ночь — весть о провале операции на складе обрушилась на него, как удар молота. Заложники были освобождены. Шесть наёмников, верных Абверу, погибли, а склад, служивший тайным пунктом, превратился в груду дымящихся обломков. Это был не просто провал — это было унижение, и Вёлькнер чувствовал, как ярость кипела в его груди, словно раскалённая лава.

Абвер, чья репутация строилась на скрытности и точности, выглядел теперь посмешищем. Вёлькнер знал, что Берлин не простит такого позора. Его пальцы нервно постучали по подоконнику, но в его взгляде не было сомнений. Он не отступит. Не сейчас, когда игра только началась.

Телефон на столе резко зазвонил, его пронзительный звук разрезал тишину кабинета. Вёлькнер медленно повернулся, его лицо осталось непроницаемым, но внутри он готовился к буре. Звонок из Берлина. Он снял трубку, поднеся её к уху.

— Майор Вёлькнер, — произнёс он твёрдым голосом.

На другом конце провода раздался голос оберста Ланге, холодный и властный, с лёгким прусским акцентом. Ланге был одним из столпов Абвера, человеком, чьё слово могло либо вознести карьеру, либо окончательно её разрушить. Вёлькнер слушал молча, его лицо не дрогнуло, но каждый мускул напрягся. Ланге говорил долго. Провал в Аддис-Абебе вызвал ярость в Берлине. Потеря заложников, уничтожение склада, гибель наёмников — всё это было цепью ошибок, недопустимых для офицера его ранга. Хуже того, открытая вражда, спровоцированная операцией, шла вразрез с политикой Берлина, который стремился избегать прямых столкновений, пока Италия не закрепится в Абиссинии. Ланге не скрывал раздражения: Вёлькнер должен восстановить контроль, но действовать скрытно, без эскалации. Берлин не хотел лишнего шума.

— Ещё один промах, майор, — закончил Ланге, — и вы будете отозваны. Навсегда.

Вёлькнер кивнул, хотя собеседник не мог его видеть.

— Я понимаю, господин оберст, — ответил он. — Ситуация будет исправлена.

— Исправлена? — Ланге издал короткий саркастичный смешок. — Вы уже потеряли заложников и людей. Исправление начинается с того, чтобы не допустить новых ошибок. Действуйте тихо. Это приказ.

— Да, господин оберст.

Ланге повесил трубку. Вёлькнер медленно опустил свою. Он не собирался сдаваться. Берлин мог угрожать, но Вёлькнер был не из тех, кто отступает перед давлением.

Он подошёл к карте Аддис-Абебы, висевшей на стене, и провёл пальцем по извилистым линиям старого квартала. Его мысли работали быстро, выстраивая план, дерзкий и опасный, но именно такие планы он любил. Прямой удар был невозможен — Берлин ясно дал понять, что открытая война недопустима. Но Вёлькнер знал, что хаос — его лучший союзник. Он заставит противников играть по его правилам, сея раздор и отвлекая внимание, пока Абвер не восстановит контроль.

Вёлькнер вызвал своего адъютанта, лейтенанта Ханса Дитриха. Молодой офицер вошёл через минуту, его очки слегка съехали на нос, а лицо было бледнее обычного. Дитрих чувствовал напряжение в воздухе, как перед грозой. Он остановился у стола.

— Господин майор, вы меня вызывали?

Вёлькнер повернулся, его глаза сузились, но голос оставался спокойным.

— Ханс, мы потеряли заложников и склад. Это удар, но не конец. Мы восстановим контроль, и я не позволю Берлину или кому-либо ещё диктовать мне, как вести игру. У нас три задачи.

Дитрих кивнул, вытаскивая блокнот, его карандаш замер над бумагой.

— Первая, — начал Вёлькнер, его пальцы постучали по карте, — мы посеем хаос. Распространи слухи на рынке, в тавернах. Иностранцы угрожают императору, подстрекают повстанцев, чтобы свергнуть его. Используй наших местных агентов — всех, кто на нас работает. Пусть народ поверит, что их враг — не мы, а другие: Советы, британцы. Это ослабит наших противников и даст нам время.

Дитрих записывал, его рука двигалась быстро.

— Вторая, — продолжал Вёлькнер, его голос стал тише, но в нём чувствовалась угроза. — Мы используем итальянцев. Я подготовлю зашифрованное письмо для их командира, полковника Бельтраме. В нём будут «доказательства» того, что их враги снабжают абиссинских партизан оружием по новому каналу. Поддельные документы, имена вымышленных агентов, маршруты поставок. Бельтраме амбициозен и недальновиден — он клюнет. Если итальянцы начнут действовать, это отвлечёт внимание и создаст нам пространство для манёвра.

Дитрих поднял взгляд, его брови слегка дрогнули.

— Господин майор, если итальянцы вмешаются, это может вызвать эскалацию. Берлин…

— Берлин не здесь, — оборвал Вёлькнер, его глаза вспыхнули яростью. — Я знаю, где провести черту. Итальянцы сделают грязную работу, а мы останемся в стороне. Третья задача — мы возвращаем инициативу. Надо найти новые цели. Не дипломатов, теперь это слишком рискованно. Подойдут торговцы, журналисты, кто угодно, чьё исчезновение создаст давление, но не спровоцирует немедленной войны. Они должны чувствовать, что мы не отступили.

Дитрих кивнул, его лицо напряглось.

— Я начну немедленно, господин майор. Но… наши противники усилили свои позиции. Их агенты на рынке, в старом квартале…

— Тогда будь умнее, — отрезал Вёлькнер. — Используй местных, подкупай, запугивай, если нужно. Мы не можем позволить им задавать темп. И ещё, Ханс, — он наклонился ближе, — если кто-то из наших людей дрогнет, ты знаешь, что делать. Предательство недопустимо.

Дитрих кивнул, поправляя очки.

— Да, господин майор. Я всё организую.

— Хорошо, — сказал Вёлькнер, возвращаясь к карте. — Иди. Время не ждёт.

Дитрих вышел. Вёлькнер сел за стол, допивая горький кофе. Он начал шифровать письмо для итальянского полковника Бельтраме. Документы, подделанные с ювелирной точностью, уже были готовы: списки «агентов», маршруты «поставок оружия», имена вымышленных повстанцев. Курьер должен был доставить их в итальянский лагерь к утру. Вёлькнер знал, что Бельтраме не устоит перед шансом укрепить свои позиции, особенно если это даст ему преимущество перед другими игроками в Абиссинии.

Он вызвал Абебе, своего лучшего связного. Абебе вошёл, его худощавое лицо было беззаботным, но глаза блестели, как у хищника.

— Абебе, — начал Вёлькнер, — слухи должны распространиться к вечеру. Британцы и Советы хотят использовать императора. Работай быстро, но незаметно. И найди мне цели для новой операции. Это могут быть торговцы, журналисты — кто угодно, чьё исчезновение создаст давление на иностранные миссии. Выискивай всех иностранцев.

Абебе кивнул, его губы растянулись в тонкой улыбке.

— Будет сделано, господин.

Вёлькнер откинулся на спинку стула, его пальцы сжали ручку. Он знал, что противники не дремлют, но он был готов. Аддис-Абеба была его полем битвы, и он не собирался проигрывать. Он сделает всё, чтобы выйти победителем, даже если придётся играть против воли Берлина. Вёлькнер был готов к войне — своей собственной.

* * *

Аддис-Абеба просыпалась под палящим солнцем, её улицы уже бурлили жизнью, несмотря на ранний час. Центральный базар, сердце города, гудел, словно растревоженный улей: торговцы выкрикивали цены на зерно, специи и ткани, их голоса сливались с ржанием мулов, скрипом телег и смехом детей, снующих между прилавками. Женщины в ярких платках несли корзины с инджерой, а запахи кофе, шафрана и жжёного хлеба пропитывали воздух, смешиваясь с пылью, поднятой копытами и колёсами.

Майор Клаус Вёлькнер стоял у окна немецкого консульства, его холодные голубые глаза следили за оживлёнными улицами. Провал операции на складе всё ещё жег его, как раскалённое железо. Его разум уже выстраивал новый план — дерзкий, жестокий, но необходимый. Рас Касса, герой Абиссинии, и его посыльный Йосеф Вольде должны были исчезнуть. Их смерть не только ослабит императора Хайле Селассие, но и посеет хаос, направив подозрения на самого Льва Иуды. Это был ход, достойный шахматного гроссмейстера, и Вёлькнер собирался сыграть его безупречно.

Он подошёл к столу, заваленному картами, зашифрованными телеграммами и донесениями. Карта Аддис-Абебы, испещрённая пометками, лежала в центре. Его пальцы пробежались по линиям старого квартала, задержались на центральной площади, где располагался главный базар. Чтобы подозрения пали на императора, Вёлькнер решил использовать слухи и тонкие намёки. Народ уже шептался о слабости Хайле Селассие, о его возможном бегстве в Лондон. Если Рас Касса, народный герой, погибнет на базаре, а слухи укажут на императора как на виновника, доверие к трону рухнет. План был рискованным, но Вёлькнер умел играть на грани.

Он вызвал Абебе. Тот был мастером скрытности, его умение растворяться в толпе и манипулировать людьми делало его незаменимым.

— Абебе, — начал Вёлькнер, — у нас новая задача. Рас Касса и его посыльный должны исчезнуть. Навсегда. Их смерть должна выглядеть как удар по врагам Абиссинии, но слухи должны указывать на императора. Мы устроим взрыв на базаре. Ты знаешь, как это сделать.

Абебе кивнул, его губы растянулись в тонкой улыбке.

— Взрыв, господин? Это привлечёт внимание. Как мы укажем на императора без улик?

Вёлькнер подошёл к окну, его взгляд скользнул по толпе на улице.

— Слухи, Абебе. Они сильнее любых бумаг. Народ уже сомневается в императоре. Распространи на базаре сплетни, что Хайле Селассие боится Раса Кассы, что его победы угрожают трону, что он готов устранить героя, чтобы сохранить власть. После взрыва твои люди должны усилить эти слухи. Пусть говорят, что видели дворцовых стражников неподалёку, что кто-то из приближённых императора подкупил торговцев. Мы дадим народу повод сомневаться, и они сами сделают выводы.

Абебе кивнул, его глаза загорелись пониманием.

— Взрывчатку я достану через наших людей в порту, — сказал он. — Есть склад с итальянскими боеприпасами, захваченные партизанами. Я могу взять динамит, достаточно для телеги. Человек, который поведёт её, не вызовет подозрений. Мы скажем, что он везёт зерно, и никто не проверит.

— Хорошо, — ответил Вёлькнер. — Выбери взрослого мужчину, которому можно доверять, но который ничего не знает. Он не должен выжить, чтобы не заговорить.

Абебе слегка прищурился, но кивнул. Он привык к таким приказам.

— Я найду подходящего. Когда нужно всё сделать?

— Завтра, — сказал Вёлькнер. — Рас Касса и Йосеф будут на базаре утром. Они встречались там дважды за последнюю неделю. Убедись, что всё готово. И ещё: слухи. Распространи их уже сегодня. Пусть на базаре шепчутся, что император боится Раса Кассы, что он готов на всё, чтобы удержать трон.

Абебе кивнул и вышел.

Вёлькнер вернулся к карте, его пальцы снова пробежались по линиям. Он знал, что этот ход изменит всё. Если план сработает, Абиссиния погрузится в хаос, а он восстановит своё положение в глазах Берлина. Если нет — он отогнал эту мысль.

На следующее утро солнце взошло над Аддис-Абебой, заливая город золотым светом. Базар уже оживал. Рас Касса и Йосеф въехали в город на лошадях, их фигуры выделялись среди толпы. Рас Касса, в своей белой шамме с золотыми нитями, выглядел величественно, словно воин из древних легенд. Йосеф, в потрёпанной шамме, ехал позади, его глаза шарили по толпе, выискивая угрозу.

Они спешились у центральной площади, привязав лошадей к деревянному столбу у лотка с манго. Рас Касса обменялся несколькими словами с торговцем, старым знакомым, который снабжал его информацией о настроениях в городе. Йосеф стоял рядом, его взгляд скользил по лицам в толпе. Он заметил мужчину лет тридцати пяти в выцветшей тунике. Тот толкал телегу, запряжённую тощим мулом. Телега была накрыта грубой тканью, из-под которой виднелись мешки, похожие на те, что использовались для зерна. Мужчина двигался уверенно, но его глаза были опущены. Он не кричал, не торговал, не оглядывался, как другие торговцы, и это насторожило Йосефа.

— Господин, — тихо сказал Йосеф, наклоняясь к Расу Кассе. — Этот человек с телегой… он странный. Не торгует, просто идёт к центру площади.

Рас Касса бросил взгляд на телегу, его брови слегка нахмурились.

— Возможно, просто занят делом, — ответил он, но в голосе чувствовалась настороженность. — Следи за ним.

Йосеф кивнул, его рука невольно коснулась кинжала. Он шагнул вперёд, пробираясь через толпу, чтобы лучше видеть мужчину. Тот остановил телегу в нескольких метрах от них, у лотка с тканями, где толпились женщины, выбирающие яркие платки. Мул нервно фыркнул, его копыта били по булыжникам, поднимая облачка пыли. Мужчина бросил поводья, его движения были быстрыми, почти паническими. Он оглянулся, его глаза на мгновение встретились с глазами Йосефа, и в них мелькнул страх. Затем он повернулся и быстро зашагал прочь, растворяясь в толпе, его фигура исчезла за лотком с фруктами, где мальчишки торговали манго.

— Господин! — крикнул Йосеф, его голос перекрыл шум базара. — Телега!

Рас Касса обернулся, его лицо напряглось. Он шагнул к телеге, но в этот момент раздался оглушительный грохот, словно небо раскололось надвое. Взрывная волна ударила, как исполинский кулак, разрывая воздух. Телега разлетелась в щепки, деревянные обломки, смешанные с металлом и горящей тканью, взметнулись в воздух. Пламя вспыхнуло, яркое и жадное, пожирая всё вокруг. Чёрный дым заклубился над площадью, застилая солнце, а едкий запах горелого пороха и палёной плоти наполнил воздух. Крики ужаса и боли разорвали утреннюю суету, смешиваясь с треском падающих лотков, ржанием перепуганных мулов и звоном разбитого стекла из окон близлежащих лавок.

Взрыв был чудовищным. Огненный шар, диаметром в несколько метров, вспыхнул в центре площади, мгновенно испепеляя всё в радиусе десяти шагов. Деревянные лотки с тканями и специями разлетелись в щепки, их обломки, объятые пламенем, падали на толпу, вызывая новые крики. Металлические осколки — куски гвоздей и болтов, спрятанные в телеге вместе с динамитом, — разлетелись во все стороны, как смертоносный дождь, впиваясь в тела людей, разрывая плоть и ломая кости. Телега с зерном, стоявшая рядом, вспыхнула, её содержимое превратилось в пылающий факел, выбрасывающий искры, которые поджигали соседние прилавки. Мул, запряжённый в телегу, был разорван на части, его останки смешались с обломками, а другие животные, обезумев от страха, рвались с привязи, топча раненых и добавляя хаоса.

Рас Касса, стоявший ближе к эпицентру, не успел среагировать. Взрывная волна ударила его в грудь, отбросив на несколько метров. Его тело рухнуло на булыжники, белая шамма с золотыми нитями теперь была пропитана кровью. Осколок, пробивший висок, лишил его жизни мгновенно, и его лицо, всегда суровое и решительное, застыло в вечном покое. Йосеф, находившийся чуть дальше, попытался броситься к своему господину, но взрыв настиг и его. Осколок металла вонзился ему в грудь, пробив лёгкое, и он рухнул, его рука всё ещё сжимала кинжал под шаммой. Кровь хлынула из раны, пропитывая ткань, и его глаза, полные ужаса и неверия, закатились. Жизнь покинула его тело, и Йосеф Вольде присоединился к своему командиру в ином мире.

Площадь превратилась в ад. Тридцать шесть человек лежали мёртвыми, их тела были разбросаны среди обломков телег, лотков и горящих тканей. Женщина в ярком платке, прижимавшая к себе ребёнка, была мертва, её лицо застыло в гримасе ужаса, а ребёнок, чья одежда была пропитана кровью, слабо шевелился, но его стоны становились всё тише. Торговец специями, чей лоток стоял ближе к эпицентру, был разорван на части, его яркие мешки с шафраном и куркумой теперь были пропитаны кровью и смешаны с землёй. Молодой парень с перевязанной рукой, которого Йосеф заметил ранее, лежал неподалёку, его грудь была пробита осколком, а глаза были широко открыты в пустом взгляде. Мальчишка лет десяти, продававший воду, лежал с оторванной ногой, его крики стихли, когда он истёк кровью.

Огонь распространялся, пожирая деревянные прилавки и ткани, выбрасывая в воздух искры, которые оседали на одежде выживших, вызывая новые ожоги. Дым, густой и чёрный, поднимался к небу, застилая солнце, а едкий запах пороха и палёной плоти душил всех, кто пытался вдохнуть воздух. Выжившие кричали, некоторые пытались помочь раненым, другие бежали в панике, спотыкаясь о тела и обломки. Мужчина, чья рука была оторвана взрывом, полз по земле, оставляя за собой кровавый след, его стоны заглушались общим хаосом. Женщина, чьё лицо было обожжено, бродила, ослеплённая, натыкаясь на лотки, пока не рухнула, потеряв сознание.

Солдаты Раса Кассы, прибывшие на место через несколько минут, замерли, увидев тело своего командира. Их лица выражали ужас, а руки сжали винтовки, но они не знали, что делать. Один из них, молодой воин по имени Алем, опустился на колени рядом с Расом Кассой, его глаза наполнились слезами, но в них уже загорался гнев.

Слухи, посеянные Абебе, начали распространяться, как пожар. Люди, потрясённые и напуганные, шептались, что это дело рук императора, что Хайле Селассие устранил Раса Кассу, чтобы сохранить трон. Кто-то утверждал, что видел дворцовых стражников неподалёку за час до взрыва, другие говорили, что слышали, как приближённые императора обсуждали угрозу, которую представляет Рас Касса. Эти шепотки, подогреваемые агентами Абебе, расползались по базару, словно яд, отравляя умы выживших и солдат. Алем, всё ещё стоя на коленях рядом с телом своего командира, сжал кулаки, его взгляд устремился к дворцу, возвышавшемуся над городом. Он не хотел верить, что император способен на такое, но сомнения уже укоренились в его сердце.

В немецком консульстве Вёлькнер получил сообщение от Абебе через зашифрованную записку, доставленную мальчишкой-посыльным. Взрыв сработал идеально. Рас Касса и Йосеф мертвы, площадь в хаосе, а слухи уже делают своё дело. Абебе доложил, что на базаре говорят о предательстве императора, и солдаты Раса Кассы, потрясённые его смертью, начинают сомневаться в Хайле Селассие. Вёлькнер откинулся на спинку стула, его губы тронула холодная улыбка. План сработал. Теперь, когда народ начнёт подозревать императора, а солдаты Раса Кассы повернутся против Хайле Селассие, Абиссиния ослабнет.

Он вызвал Дитриха.

— Ханс, — сказал он, — подготовь новое сообщение для Бельтраме. Пусть итальянцы усиливают давление на партизан. Мы дадим им ещё несколько «улик». А пока следи за настроениями в городе. Если народ повернётся против императора, мы должны быть готовы использовать это.

Дитрих кивнул, его глаза горели решимостью.

— Да, господин майор.

В тронном зале дворца Хайле Селассие сидел неподвижно, его тёмные глаза смотрели в пустоту. Весть о взрыве на базаре достигла его через несколько минут после того, как дым ещё клубился над площадью. Фитаурари Тадессе стоял перед ним, его лицо было мрачнее тучи.

— Ваше Величество, — сказал он, — Рас Касса мёртв. Йосеф тоже. Взрыв унёс больше тридцати жизней. Народ говорит… — он сделал паузу, словно слова жгли ему горло, — говорят, что это ваш приказ.

Император медленно поднял взгляд, его пальцы сжали подлокотники трона.

— Мой приказ? Кто смеет обвинять Императора в предательстве?

Тадессе опустил голову.

— Они шепчутся, мой господин. Говорят, что видели дворцовых стражников неподалёку, что ваши приближённые боялись популярности Раса Кассы. Это слухи, но они распространяются быстро.

Хайле Селассие замер, его глаза сузились.

— Слухи, — повторил он. — Кто-то хочет, чтобы мой народ повернулся против меня. Найди тех, кто это сделал, Тадессе. Найди, или Абиссиния падёт не от итальянских танков, а от собственных предателей и интриганов.

Тадессе кивнул, его кулаки сжались.

— Я найду их, мой господин. И они заплатят.

Император остался один, его взгляд устремился к расписанному потолку, где ангелы с огненными мечами охраняли древних воинов. Он знал, что враги близко, и их оружие — не только бомбы, но и слова, которые западают в сердца его народа. Лев Иуды не склонялся перед врагом, но теперь ему предстояло сражаться не только с итальянцами, но и с тенью заговора, нависшей над его троном.

На базаре хаос не утихал. Солдаты Раса Кассы, прибывшие на место взрыва, стояли в оцеплении. Абебе наблюдал за происходящим из тени узкого переулка. Его глаза блестели от удовлетворения. Взрыв сработал лучше, чем он ожидал. Тридцать шесть мёртвых, десятки раненых, и слухи уже делают своё дело. Он знал, что к вечеру они распространятся по городу, а к утру достигнут лагерей Раса Кассы. Абиссиния была на грани раскола, и Абебе чувствовал, что его господин, Вёлькнер, получил то, чего хотел.

Но в глубине души Абебе ощущал лёгкий холод. Он знал, что Вёлькнер не остановится. Следующей целью могли стать другие, кто знал слишком много. А затем, возможно, и он сам, если станет ненужным. Абебе стиснул зубы и исчез в толпе, его фигура растворилась среди торговцев и прохожих.

Глава 4

Утро в Токио выдалось душным, словно город накрыли влажной простынёй. Небо, серое и тяжёлое, едва пропускало солнечный свет, отчего улицы Гиндзы казались тусклыми, но оживлёнными. Толпы людей сновали между витринами, где блестели лакированные туфли, яркие кимоно и стеклянные флаконы с духами. Велосипедные рикши звенели колокольчиками, лавируя в потоке прохожих, а из открытых окон кафе доносились голоса радиодикторов, перемежаемые рекламой мыла, зубного порошка и нового сорта чая. Торговцы у ларьков громко зазывали покупателей, расхваливая свежие устрицы, жареные каштаны и сладости из бобов адзуки. Асфальт, ещё влажный от утреннего полива, блестел под ногами, а воздух пах угольным дымом и соевым соусом из ближайших забегаловок. Где-то вдалеке гудел трамвай, его звон вплетался в гул толпы, а запах свежесваренного рамена из уличной тележки смешивался с ароматом цветущих вишен, росших вдоль тротуаров.

Кэндзи Ямада шагал к редакции «Асахи Симбун», чувствуя, как пот пропитал воротник рубашки. Галстук, затянутый утром, казался удавкой, а портфель оттягивал руку. В нём лежали черновики статей: репортаж о забастовке в порту Иокогамы, заметки о новом театре кабуки в районе Асакуса и наброски о росте цен на рис, которые он писал с неохотой. Но мысли Кэндзи были заняты другим. Прошёл почти месяц с той ночи в доме Сато Харуки, агента Кэмпэйтай, где тот, напоив его саке, намекнул на раскол в армии и тайные встречи офицеров, выступающих против войны. Кэндзи отправил в Москву две шифровки, но ответа не получил. Это молчание тревожило, словно затишье перед бурей.

В редакции было шумно, как на рынке в базарный день. Журналисты стучали по пишущим машинкам, их пальцы мелькали над клавишами, создавая ритмичный стук, похожий на барабанную дробь. Кто-то спорил о заголовках, перекрикивая гул вентилятора, который, несмотря на усилия стажёра Такаси, только гудел, не принося прохлады. Пахло типографской краской, кофе, который варили на маленькой плитке в углу, и бумагой. Такаси, потный и раздражённый, сражался с вентилятором, бормоча что-то о сломанном моторе, а Макико, секретарь с усталыми глазами и аккуратно уложенными волосами, сортировала письма, бросая быстрые взгляды на журналистов. Кэндзи бросил портфель на стол, снял шляпу и вытер лоб платком, но не успел сесть, как Макико подняла голову:

— Ямада-сан, вас вызывает Исикава-сан. Немедленно.

Кэндзи напрягся, словно его окатили холодной водой. Исикава Таро, новый главный редактор, пришёл неделю назад, сменив редактора, ушедшего на пенсию по состоянию здоровья. Исикава был высоким, худощавым, с резкими чертами лица и привычкой говорить коротко, словно отрезая слова. Его репутация в журналистских кругах была неоднозначной: одни видели в нём гения, способного поднять тираж, другие шептались о его связях, намекая, что его назначение — не случайность. Кэндзи встречался с ним пару раз, и каждый раз Исикава смотрел так, будто пытался разобрать его на части, выискивая слабости.

— Иду, — ответил Кэндзи, поправляя очки. Он бросил взгляд на недописанную статью о ценах на рис, лежавшую на столе, и направился к кабинету редактора.

Кабинет Исикавы находился на третьем этаже, с окнами на шумную Гиндзу. Дверь была приоткрыта, и Кэндзи постучал, прежде чем войти. Исикава сидел за массивным столом, заваленным бумагами, старыми номерами газет и пачкой сигарет. На стене висела карта Японии, утыканная красными булавками, и фотография императора в золочёной рамке. Сам Исикава выглядел как всегда: чёрный костюм, идеально выглаженная рубашка, волосы зачёсаны назад. В руках он держал карандаш, которым постукивал по столу, словно отбивая ритм своих мыслей.

— Ямада, входи, — сказал он, не поднимая глаз от бумаг. Его голос был сухим, деловым, с лёгкой хрипотцой, как будто он слишком много курил. — Садись.

Кэндзи опустился на стул напротив, стараясь выглядеть спокойным, хотя внутри всё напряглось. Его пальцы невольно сжали край портфеля, который он держал на коленях. Исикава редко вызывал журналистов без причины, и его тон не предвещал ничего хорошего.

— Я прочитал твои последние статьи, — начал Исикава, наконец посмотрев на Кэндзи. Его глаза были холодными, но в них мелькала искра интереса, словно он оценивал собеседника. — Репортаж о забастовке текстильщиков в Осаке — неплохо. Чётко, без лишней воды. Но заметка о мосте через Сумиду, — он взял листок, пробежал глазами, слегка поморщившись, — скучно. Ты можешь лучше, Ямада. Я читал твои старые тексты — о наводнении в Кансае, о коррупции в порту Кобе. Там есть хватка, есть чутьё. Ты видишь то, что другие пропускают.

Кэндзи кивнул, не споря. Критика была привычной, но что-то в голосе Исикавы заставило его насторожиться. Он ждал продолжения, чувствуя, как пот скапливается под воротником, а сердце бьётся чуть быстрее обычного.

— Но я не для этого тебя позвал, — продолжил Исикава, откидываясь на спинку стула. Его карандаш замер в воздухе, словно указывая на Кэндзи. — У нас перемены. Хаяси ушёл, и я пересматриваю структуру редакции. Ты, Ямада, теперь будешь моим заместителем.

Кэндзи замер, чувствуя, как кровь прилила к лицу. Заместитель редактора? Он ожидал выговора, в лучшем случае — нового задания, но это было слишком неожиданно. Он поправил очки, пытаясь собраться с мыслями.

— Простите, Исикава-сан, — сказал он, стараясь скрыть удивление. Его голос дрогнул, но он быстро взял себя в руки. — Заместитель? Но… почему я? У нас есть старшие журналисты — Накагава, Танака. Они дольше работают, у них больше опыта.

Исикава улыбнулся — тонкой, почти зловещей улыбкой, от которой Кэндзи стало не по себе. Она была не дружелюбной, а расчётливой, словно редактор знал что-то, чего не знал Кэндзи.

— Потому что ты умеешь писать, Ямада. И умеешь думать. Твои статьи о Кансае, о Кобе — ты видишь детали, которые другие пропускают. Ты не боишься лезть туда, где жарко. Накагава пишет стабильно, но предсказуемо, как машина. Танака? Слишком осторожен, боится собственной тени. Мне нужен человек, который может копать глубоко и не ломаться под давлением. Это ты.

Кэндзи молчал, переваривая слова. Заместитель редактора — это не только повышение, но и ответственность. Больше власти, больше свободы в выборе тем, но и больше глаз, следящих за каждым шагом. Он подумал о Сато, о его намёках на раскол в армии, о шифровках, отправленных в Москву. Новая должность могла облегчить задачу — дать доступ к источникам, к информации, которую требовали кураторы. Но она же делала его уязвимее. Кэмпэйтай, даже коллеги — все будут следить. Один неверный шаг, и он окажется в пропасти.

— Я… благодарю за доверие, Исикава-сан, — сказал он наконец, слегка наклонив голову. Его голос был ровным, но внутри всё кипело. — Но это неожиданно. Мне нужно время, чтобы…

— Времени нет, — перебил Исикава, его голос стал резче. Он наклонился вперёд, положив карандаш на стол. — Завтра начинаешь. Будешь курировать отдел новостей, следить за качеством текстов, отбирать материалы. И ещё одно, — он понизил голос. — Я хочу, чтобы ты занялся военными. Ходят слухи о расколе в армии, о группах офицеров, которые против войны. Это большая тема, Ямада. Напишем первыми — тираж взлетит. Люди хотят знать, что творится за кулисами.

Кэндзи почувствовал, как холодок пробежал по спине. Раскол в армии. Та самая тема, которую Сато требовал осветить в статье. Совпадение? Или Исикава знает больше, чем говорит? Может, он сам связан с Кэмпэйтай? Кэндзи сжал пальцы под столом, стараясь не выдать волнения. Его мысли метались: если Исикава действует по указке Сато, то он уже в ловушке. Если нет, то это шанс добыть информацию для Москвы — но какой ценой?

— Это опасно, Исикава-сан, — сказал он осторожно, подбирая слова. Его голос был спокойным, но внутри он чувствовал, как напряжение сжимает грудь. — Без фактов нас раздавят. Военные не любят, когда лезут в их дела. Хаяси зарубил мою статью на эту тему, сказал, что это самоубийство.

Исикава кивнул, словно ожидал этого ответа. Его карандаш снова застучал по столу.

— Хаяси был трусом, — сказал он с лёгким презрением, его губы скривились. — Поэтому он и ушёл. Я не Хаяси. Я знаю, что это риск, но ты умеешь копать. Найди факты, Ямада. Найди имена, места, доказательства. Но будь осторожен. Если ошибешься, под ударом будем не только ты, но и вся редакция.

Кэндзи кивнул, хотя внутри всё кипело. Исикава давал ему карт-бланш, но в то же время подставлял под удар. Если он напишет статью, как хочет Сато, это может сработать на Москву — информация о расколе в армии была бы ценной. Но если он ошибётся, Кэмпэйтай не пощадит ни его, ни газету. И что, если Исикава действует по указке Сато? Кэндзи чувствовал, как паутина интриг затягивает его всё сильнее.

— Я понял, — сказал он, вставая. Его голос был твёрдым, но руки слегка дрожали, и он спрятал их за спиной. — Начну собирать материал. Постараюсь не подвести.

— Не подведи, — бросил Исикава, возвращаясь к бумагам. Его голос был холодным, и в нём звучала скрытая угроза. — Я не люблю, когда меня подводят.

Кэндзи вышел из кабинета, чувствуя, как пот стекает по вискам. Он вернулся к своему столу, где гул машинок и голосов журналистов казался теперь далёким, словно из другого мира. Заместитель редактора. Это меняло всё. Он мог направлять репортажи, выбирать темы, влиять на тон газеты. Но каждый шаг теперь был под микроскопом. Сато упоминал раскол в армии, но не дал конкретных имён, кроме намёков. Это была зацепка, но без деталей — пустая. Надо было найти источник, который знал бы больше, но не был связан с Кэмпэйтай. И при этом не выдать себя.

Кэндзи сел за стол, открыл блокнот и начал набрасывать план. Он подумал о Тэцуо, старом друге из университета, который теперь работал в министерстве. Тэцуо был осторожным, но мог знать людей, близких к военным кругам. Или, может, стоит выйти на кого-то из портовых профсоюзов, где слухи о военных циркулировали постоянно? Кэндзи сделал пометку: «Тэцуо — позвонить. Профсоюзы — проверить». Но времени на это сегодня было мало — новая должность означала гору работы, и он погрузился в проверку статей, распределение заданий и споры с коллегами о заголовках.

К полудню редакция бурлила, как улей. Журналисты спорили, стажёры бегали с кипами бумаг, а телефон звонил без остановки, требуя внимания. Кэндзи пытался сосредоточиться, но мысли всё время возвращались к Сато и Исикаве. Их требования совпадали слишком точно — раскол в армии, предатели, имена. Это не могло быть случайностью. Он решил, что поговорит с Тэцуо вечером, в забегаловке в Асакусе, где они иногда встречались. Но сначала надо было пережить день.

К обеду Кэндзи вызвали на совещание с другими редакторами. В комнате, пропахшей табаком и кофе, Исикава раздавал указания: увеличить тираж, сделать больше сенсаций, привлечь читателей. Кэндзи слушал, кивая, но его мысли были заняты другим. Он заметил, как Исикава бросил на него короткий взгляд, словно проверяя. Это усилило подозрения: был ли Исикава марионеткой Сато? Или он преследовал свои цели? Кэндзи чувствовал, как давление нарастает, словно воздух перед грозой.

После совещания он вернулся к работе, но не мог избавиться от ощущения, что за ним следят. Коллеги, казалось, тоже поглядывали на него с любопытством — новость о его повышении уже разлетелась по редакции. Накагава, старший журналист с вечно кислым лицом и привычкой жевать зубочистку, подошёл к его столу.

— Поздравляю, Ямада, — сказал он, но в его голосе была насмешка. Его уголки рта искривились в саркастической улыбке. — Заместитель, надо же. Не забывай нас, простых смертных, когда будешь сидеть в большом кресле.

Кэндзи улыбнулся, скрывая раздражение. Он знал, что Накагава завидует, но сейчас не время для конфликтов.

— Не забуду, Накагава-сан, — ответил он, стараясь звучать дружелюбно. — Работы хватит на всех.

Накагава хмыкнул, пожевал зубочистку и ушёл, но Кэндзи почувствовал, как напряжение в редакции растёт. Его новая должность делала его мишенью — для зависти, слухов, а может, и чего-то большего. Он вернулся к статьям, но мысли всё время крутились вокруг Сато. Надо было встретиться с ним, если тот появится, и выяснить, что он знает.

К концу рабочего дня редакция опустела. Журналисты разошлись, оставив на столах недопитый кофе, скомканные черновики и полные пепельницы. Кэндзи задержался, разбирая заметки и пытаясь составить план. Он решил, что поговорит с Тэцуо вечером. Кэндзи собрал портфель, надел шляпу и вышел на улицу.

Вечерний воздух был чуть прохладнее. Гиндза сверкала фонарями, витрины кафе манили тёплым светом, а из ближайшей забегаловки доносились смех и звон посуды. Уличные музыканты играли на сямисэне, их мелодия вплеталась в шум толпы, а торговец лапшой громко расхваливал свой товар, обещая «самый вкусный рамен в Токио». Кэндзи направился к трамвайной остановке, но не успел сделать и десяти шагов, как услышал знакомый голос:

— Ямада-сан. Поздравляю.

Кэндзи обернулся. У фонарного столба стоял Сато Харуки. Его чёрный пиджак был расстёгнут, шляпа сдвинута на затылок, а в пальцах тлела сигарета. Он выглядел расслабленным, но его глаза, холодные и цепкие, следили за Кэндзи, словно выискивая слабину. Его поза была небрежной, но в ней чувствовалась скрытая угроза, как у хищника, готового к прыжку.

— Сато-сан, — сказал Кэндзи, стараясь скрыть удивление. — Откуда вы…

— Знаю? — перебил Сато, выпуская дым, который растаял в вечернем воздухе. Его голос был низким, с лёгкой насмешкой. — Я всё знаю, Ямада. Заместитель редактора. Неплохо для парня, который ещё месяц назад боялся писать про армию.

Кэндзи напрягся. Сато знал о повышении — и, судя по его тону, это не было случайностью. Он сжал ручку портфеля, стараясь не выдать волнения. Его сердце забилось быстрее, но он заставил себя дышать ровно.

— Это неожиданно, — сказал он, стараясь звучать спокойно. — Я сам не ждал.

Сато усмехнулся, шагнул ближе.

— Не ждал? — сказал он, прищурившись. — А я ждал. Это моя работа, Ямада. Я поговорил с нужными людьми, намекнул, что ты — парень с головой. Исикава послушал. Теперь ты свободнее. Можешь писать, что хочешь. Но, — он ткнул сигаретой всторону Кэндзи, и пепел упал на асфальт, — ты знаешь, чего я жду.

Кэндзи почувствовал, как сердце забилось ещё быстрее. Сато устроил его повышение? Это объясняло внезапное решение Исикавы, но делало игру ещё опаснее. Если Кэмпэйтай стоит за его новой должностью, каждый шаг будет под их контролем. Он сжал ручку портфеля, но постарался сохранить лицо спокойным.

— Я благодарен, Сато-сан, — сказал он, подбирая слова. Его голос был ровным, но внутри всё кипело. — Но статья… Без фактов это самоубийство. Исикава тоже хочет конкретику. Имена, места, доказательства. Вы же знаете, как это работает.

Сато затянулся, дым растаял в воздухе. Он смотрел на Кэндзи, словно взвешивая каждое слово, и его улыбка стала жёстче, почти угрожающей.

— Факты? — сказал он наконец, его голос понизился до шёпота. — Я дам тебе факты. Но не здесь. Пойдём.

— Куда? — спросил Кэндзи, чувствуя, как напряжение сжимает грудь. Его голос дрогнул, и он проклял себя за это.

— В чайную, — ответил Сато, бросая окурок на асфальт и раздавливая его каблуком. — Там поговорим. Без лишних ушей.

Кэндзи кивнул, хотя внутри всё кричало об опасности. Он последовал за Сато, который шёл впереди, уверенно лавируя между прохожими. Они свернули в узкий переулок, где фонари горели тускло, а стены домов были покрыты облупившейся краской. Прохожие здесь были редкостью, только пара пьяных рабочих, смеясь, брели к ближайшему бару. Чайная, куда привёл Сато, называлась «Зелёный дракон» — маленькое заведение с деревянной вывеской, на которой иероглифы едва читались. Внутри было тесно: несколько низких столов, татами, запах зелёного чая и жареного риса. Хозяин, пожилой мужчина с редкими седыми волосами и морщинистым лицом, кивнул Сато, как старому знакомому, и указал на столик в углу, за ширмой с выцветшим узором из журавлей.

Они сели. Сато заказал чай и миску с жареными лепёшками, от которых шёл пряный аромат, смешанный с запахом соевого соуса. Кэндзи смотрел на него, пытаясь понять, что тот задумал. Сато был спокоен, но в его движениях чувствовалась скрытая угроза, как у кошки, играющей с добычей. Он сидел, слегка откинувшись, но его глаза не отрывались от Кэндзи, словно выискивая малейший намёк на ложь.

— Итак, Ямада, — начал Сато, когда хозяин принёс чай в глиняных чашках и поставил миску с лепёшками. Его голос был низким, почти вкрадчивым. — Ты теперь большой человек. Заместитель редактора. Можешь писать, что угодно. Но я хочу, чтобы ты написал про раскол. Про предателей в армии. Имена я тебе дам. Но взамен, — он сделал паузу, отхлебнув чай, — ты будешь работать на меня.

Кэндзи замер, держа чашку. Работать на Сато? Это было хуже, чем он ожидал. Москва требовала втереться в доверие, добыть информацию, но стать агентом Кэмпэйтай — это уже не игра, а предательство. Он поставил чашку, стараясь выиграть время, и поправил очки, чувствуя, как пот выступил на лбу. Его мысли метались: отказ означал бы конец, согласие — предательство. Он был на краю пропасти.

— Сато-сан, — сказал он осторожно, подбирая слова. Его голос был ровным, но пальцы слегка дрожали, и он спрятал их под столом. — Я журналист. Моя работа — писать правду. Если я начну работать на вас, это изменит всё. Люди перестанут мне верить. Редакция, читатели — они почувствуют, что я не свободен.

Сато рассмеялся. Его глаза блестели, но в них не было веселья, только холодный расчёт.

— Правда? — сказал он, прищурившись. Он взял лепёшку, откусил, но не сводил глаз с Кэндзи. — Не смеши меня, Ямада. Правда — это то, что мы говорим людям. Ты напишешь, что я скажу, и люди поверят. А я дам тебе имена. Например, генерал Накамура. Слышал о нём?

Кэндзи напрягся. Накамура — имя, которое мелькало в военных кругах. Говорили, что он выступал за мир с Китаем, против экспансии на континенте. Если Сато называет его, это не просто намёк — это мина, готовая взорваться. Кэндзи сделал глоток чая, стараясь выглядеть спокойным.

— Накамура? — переспросил он, притворяясь небрежным. Он слегка наклонил голову, как будто просто любопытствовал. — Он же герой войны.

Сато наклонился ближе, его голос стал тише.

— Герой? — сказал он с презрением, его губы скривились. — Он встречается с офицерами, строит планы против войны. Пьют, болтают, думают, что мы не видим. Но мы видим всё. Напиши про него. Напиши, что он предаёт Японию.

Кэндзи кивнул, запоминая каждое слово. Накамура, встречи, планы. Это была ценная информация, но лезть дальше было опасно. Сато смотрел на него, ожидая реакции, и Кэндзи понимал, что должен ответить так, чтобы не вызвать подозрений.

— Мне нужны доказательства, — сказал он, отхлебнув чай. Горячий напиток обжигал горло, но помогал держать голову ясной.

Сато усмехнулся, откинувшись назад. Он взял ещё одну лепёшку, пожевал, запил чаем. Его движения были медленными, почти ленивыми, но глаза оставались настороженными, как у хищника.

— Доказательства? — сказал он, ухмыляясь. — Будут тебе доказательства. Но ты должен быть с нами, Ямада. Не играй со мной. Я вижу, когда люди врут.

Кэндзи кивнул, скрывая волнение. Сато не шутил. Если он откажется, Кэмпэйтай найдёт способ избавиться от него — несчастный случай, арест, исчезновение. Но соглашаться — значит предать Москву, а это было равносильно самоубийству. Он был между двух огней, и каждый шаг мог стать последним.

— Я подумаю, — сказал Кэндзи, стараясь звучать убедительно. Он посмотрел Сато в глаза, стараясь не выдать страха. — Но без фактов я не смогу написать. Исикава не пропустит пустую статью, а я не хочу подставлять редакцию.

Сато посмотрел на него, прищурив глаза, словно взвешивая слова. Потом он кивнул, допил чай и бросил на стол несколько иен, звякнувших о деревянную поверхность.

— Хорошо, — сказал он, вставая. — Я дам тебе больше сведений. Но не тяни, Ямада. Моё терпение не вечно.

Кэндзи кивнул, чувствуя, как напряжение немного отпустило. Он встал, поправил шляпу, и они вышли из чайной. Сато повёл его на соседнюю улицу, где оставил автомобиль. Он довёз Кэндзи до ближайшего перекрёстка и остановил машину.

— Думай, Ямада, — сказал он, закуривая новую сигарету. Дым заклубился в свете фонаря. — И помни: я слежу.

Кэндзи кивнул и вышел. Машина уехала, оставив за собой облако выхлопа. Он смотрел ей вслед, пытаясь собраться с мыслями. Сато дал ему имя — Накамура. Это была зацепка, но слишком опасная. Надо было найти способ проверить информацию, не подставляясь.

Кэндзи направился в Асакусу, где они с Тэцуо договорились встретиться в небольшой забегаловке «Красный фонарь». Улицы Асакусы бурлили: уличные актёры выступали у театра, их яркие костюмы мелькали в толпе, торговцы предлагали лапшу, жареные осьминожьи шарики и сладости, а толпы туристов глазели на вывески, украшенные красными фонарями и иероглифами. Пахло жареным тестом, соевым соусом и саке, а издалека доносилась мелодия сямисэна, вплетавшаяся в гул голосов. Забегаловка была тесной, с низкими столами и пропахшими маслом татами. Дым от жаровни висел в воздухе, смешиваясь с запахом рыбы и риса. Тэцуо уже ждал, сидя у окна, где свет фонарей падал на его лицо. Он был таким же, как в университете: худощавый, с растрёпанными волосами и привычкой нервно теребить рукава. Его пиджак был слегка помят, а очки съехали на кончик носа.

— Кэндзи, — сказал он, широко улыбаясь, когда тот сел. Его голос был тёплым, но в глазах мелькала тревога. — Заместитель редактора? Серьёзно? Ты теперь большой человек. В университете ты был тихоней, а теперь — на тебе, правая рука Исикавы!

Кэндзи улыбнулся, заказав саке и миску с жареным тофу. Официант, молодой парень с усталым лицом, кивнул и ушёл, лавируя между столами. Кэндзи отхлебнул саке, чувствуя, как тепло разливается по телу, и постарался расслабиться.

— Неожиданно, — сказал он, пожав плечами. — Я сам не ждал. Но я не за этим, Тэцуо. Ты же в министерстве. Слышал что-нибудь о расколе в армии? Про офицеров, которые против войны?

Тэцуо напрягся, его улыбка потухла, как свеча на ветру. Он оглянулся, словно проверяя, нет ли лишних ушей, и поправил очки. Его пальцы нервно теребили край салфетки, лежавшей на столе.

— Ты что, Кэндзи? — сказал он шёпотом, наклонившись ближе. Его голос дрожал, а глаза бегали по сторонам. — Это опасно. Такие разговоры могут стоить головы. Ты же знаешь, как работает Кэмпэйтай. Они везде.

— Знаю, — ответил Кэндзи, понизив голос. Он наклонился к Тэцуо, стараясь говорить тихо, чтобы их не услышали за соседними столами, где пьяные рабочие громко обсуждали забастовку. — Но мне нужно. Для статьи. Исикава требует, а я не хочу лезть вслепую. Если я напишу без фактов, меня раздавят. Ты же знаешь, как это бывает.

Тэцуо вздохнул, отпил саке и снова оглянулся. Его лицо стало серьёзнее, а пальцы перестали теребить салфетку, словно он принял решение. Он наклонился ещё ближе, так что Кэндзи почувствовал запах табака и пота.

— Слухи ходят, — сказал Тэцуо тихо, почти шёпотом. — Есть офицеры, которые против Тодзио и его планов. Хотят мира с Китаем, боятся, что война нас разорит. Экономика и так трещит, а они толкают нас в пропасть. Но имена? Это самоубийство, Кэндзи. Если я начну называть имена, завтра меня найдут в канаве.

— Мне не нужны имена, — сказал Кэндзи, хотя это было ложью. Он старался говорить спокойно, чтобы не спугнуть друга. — Просто намёк. Что говорят? Кто замешан? Я слышал про Накамуру. Генерал, герой войны. Это правда?

Тэцуо замер, его глаза расширились. Он допил саке одним глотком, словно пытаясь успокоить нервы, и поставил чашку на стол с лёгким стуком.

— Накамура? — переспросил он, понизив голос до едва слышимого шёпота. — Откуда ты знаешь это имя? Кэндзи, ты влез в опасное дело. Да, слышал. Поговаривают, он встречается с офицерами, обсуждает переговоры с Китаем. Хочет остановить экспансию. Но это слухи, понимаешь? Никто не знает точно. Кэмпэйтай за ним следит, это точно. Если ты напишешь про него, они придут за тобой.

Кэндзи кивнул, запоминая каждое слово. Накамура. То же имя, что назвал Сато. Это подтверждало, что Сато не блефует, но и не давало ничего нового. Он решил надавить чуть сильнее, но осторожно, чтобы не отпугнуть Тэцуо.

— А кто ещё? — спросил он, понизив голос. — Не имена, просто… кто может быть замешан? Молодые офицеры? Или кто-то выше?

Тэцуо покачал головой, его пальцы снова начали теребить салфетку. Он выглядел так, будто хотел встать и уйти, но остался сидеть, словно долг дружбы перевешивал страх.

— Молодые офицеры, — сказал он наконец, глядя в стол. — Есть такие, кто недоволен. После инцидента в феврале, когда бунтовщики пытались захватить власть, многие затаились. Но они всё ещё говорят, шепчутся. Хотят реформ, мира, чего угодно, лишь бы не война. Но всё это слухи, Кэндзи. Я не знаю имён и не хочу знать. И тебе не советую.

Кэндзи кивнул, чувствуя, как информация складывается в мозаику, но всё ещё не хватает ключевых деталей. Он решил сменить тему, чтобы не давить слишком сильно.

— Понимаю, — сказал он, отхлебнув саке. — Спасибо, что рассказал. Я просто пытаюсь понять, во что влез. Исикава давит, хочет сенсацию, но я не хочу подставляться.

Тэцуо посмотрел на него, его глаза были полны тревоги, но в них мелькнула искра сочувствия.

— Кэндзи, — сказал он, понизив голос. — Ты всегда был упрямым. Помнишь, как в университете ты спорил с профессором о свободе слова? Все смеялись, а ты стоял на своём. Но это не университет. Это Токио, 36-й год. Кэмпэйтай не спорит, они убирают. Если Исикава толкает тебя на эту тему, спроси себя: кто стоит за ним? Будь осторожен.

Кэндзи кивнул, чувствуя, как слова Тэцуо подтверждают его собственные подозрения. Он решил перевести разговор на старую дружбу, чтобы успокоить друга. Они вспоминали университетские дни: как пили дешёвое саке в общежитии, как Тэцуо однажды проспал экзамен. Они смеялись, но Кэндзи всё время думал о Накамуре, о Сато, о том, как вывернуться из этой ловушки. Тэцуо, допив саке, расслабился, но перед уходом бросил:

— Если решишь копать, Кэндзи, найди кого-то, кто знает больше. Но не лезь слишком глубоко. Я не хочу читать о тебе в некрологе.

Кэндзи улыбнулся, но внутри всё сжалось. Он заплатил за саке и тофу, попрощался с Тэцуо и вышел на улицу. Асакуса всё ещё бурлила, но ночь становилась гуще, и фонари отбрасывали длинные тени. Кэндзи направился к трамвайной остановке, чувствуя, как усталость наваливается на плечи.

Кэндзи вернулся домой за полночь. Ноги гудели, саке кружило голову. Он зажёг свет, сел и достал записную книжку. «Сато Харуки. Генерал Накамура. Встречи офицеров, планы против войны. Требует статью. Тэцуо подтверждает слухи, но без деталей. План: добыть детали, использовать доверие, найти источник вне Кэмпэйтай». Он лёг на татами, но сон не шёл. Игра становилась всё опаснее, но отступать было некуда.

Глава 5

Сергей сидел за столом, заваленным шифровками, картами и донесениями. Его пальцы постукивали по краю папки, взгляд был прикован к тексту, но мысли опережали слова, выстраивая цепочки событий, которые могли изменить ход истории. Москва за окном жила своей жизнью, но здесь, в этом кабинете, решалась судьба не только города, но и целых стран. Дверь отворилась, и вошёл Павел Судоплатов. Его глаза выдавали напряжение — он знал, что приносит новости, требующие немедленных решений.

— Товарищ Сталин, — начал Судоплатов, — срочные новости из Абиссинии. Взрыв на центральном базаре в Аддис-Абебе. Рас Касса, герой сопротивления, и его посыльный Йосеф Вольде убиты. Тридцать шесть человек погибли, десятки ранены.

Сергей поднял взгляд, его брови слегка сдвинулись. Он кивнул, указывая Судоплатову на стул напротив.

— Садитесь, Павел Анатольевич. Рассказывайте всё.

Судоплатов сел, положив перед собой тонкую папку. Он не стал её открывать — всё, что нужно, было в его голове.

— Это работа Абвера, — сказал он. — Взрыв спланирован тщательно. Динамит спрятали в телеге под мешками с зерном. Человек, который вёл телегу, исчез за секунды до взрыва. Его никто не опознал. После взрыва начались слухи, что Хайле Селассие сам заказал убийство Раса Кассы, чтобы устранить конкурента за власть. Эти слухи не случайны. Их распространяют местные, завербованные Абвером. На базаре шепчутся, что за час до взрыва видели дворцовых стражников неподалёку, что приближённые императора боялись популярности Кассы. Это их тактика: посеять недоверие, расколоть народ, создать хаос, чтобы ослабить страну.

Сергей молчал, его разум анализировал ситуацию. Абвер играл дерзко, используя смерть Раса Кассы, чтобы подорвать власть императора и открыть дорогу итальянцам. Майор Клаус Вёлькнер, чьё имя всё чаще мелькало в донесениях, был не просто офицером — он был мастером интриг. Сергей знал, что этот взрыв — не просто теракт, а часть большой игры, где каждый ход мог изменить баланс сил в Абиссинии.

— Расскажите о последствиях, — сказал он. — Что это значит для Абиссинии? Для нас?

Судоплатов кивнул, его пальцы слегка сжали край папки.

— Последствия серьёзные, товарищ Сталин. Рас Касса был не просто военачальником — он был символом сопротивления итальянской оккупации. Его смерть — удар по духу народа. Абиссинцы напуганы, разгневаны, а слухи о предательстве императора усиливают недоверие. Солдаты Кассы, особенно его личная гвардия, на грани бунта. Они видели в нём героя, почти святого, и теперь их гнев может обернуться против Хайле Селассие. Если император потеряет контроль над армией, Абиссиния станет уязвимой. Муссолини ждёт такого шанса. Если итальянцы начнут действовать в момент разобщённости, хаос в Аддис-Абебе усилится, и Абиссиния падёт. Мы рискуем потерять доверие местных сил, которые смотрят на нас как на противовес Италии и Британии, если не сможем помешать Абверу действовать так нагло.

Сергей кивнул, его пальцы сжали край стола, выдавая внутреннее напряжение. Он видел, как нити заговора сплетаются в сложный узор. Вёлькнер играл на раскол, используя смерть Кассы, чтобы подорвать власть императора и создать условия для итальянского наступления. Но Сергей знал, что прямой удар сейчас был бы ошибкой. Абвер был опасен, но не всесилен, и любая поспешность могла обернуться катастрофой. Он откинулся на спинку кресла, его взгляд стал ещё более сосредоточенным.

— Ваши предложения? — спросил он, глядя прямо в глаза Судоплатову.

Судоплатов выпрямился, его голос стал твёрже, словно он уже видел план действий.

— Устранить Вёлькнера и его ключевых людей, — сказал он без колебаний. — Майор Клаус Вёлькнер — мозг операции. Он спланировал взрыв, слухи, подделку документов для итальянцев. Его помощник, местный агент по имени Абебе, отвечает за исполнение. Если убрать их, сеть Абвера в Аддис-Абебе развалится. У нас есть люди в городе — опытные, готовые действовать. Мы можем организовать операцию так, чтобы всё выглядело как несчастный случай: отравление в ресторане, авария на дороге, нападение, замаскированное под разбой. Без Вёлькнера и Абебе немцы потеряют контроль, а итальянцы останутся без их подсказок. Это даст нам время укрепить позиции и поддержать Хайле Селассие, чтобы он удержал трон.

Сергей покачал головой, его губы сжались в тонкую линию. Он понимал логику Судоплатова, но его знания из будущего подсказывали, что торопливость может привести к непредсказуемым последствиям.

— Не торопитесь, Павел Анатольевич, — сказал он. — Устранение Вёлькнера заманчиво, но слишком рискованно. После провала на складе Абвер усилил охрану. Наши агенты докладывали, что немецкое консульство в Аддис-Абебе теперь как крепость: новые охранники, проверки на входе, усиленный контроль над всеми, кто работает на них. Попытка убрать Вёлькнера или Абебе может провалиться, и мы потеряем наших людей. Это ослабит нашу сеть, а не их. К тому же, в нынешней обстановке Хайле Селассие может запаниковать и сбежать к англичанам. Он и так на грани — слухи подтачивают его власть, армия колеблется, народ сомневается. Если он решит, что его жизни угрожает опасность, он уедет в Лондон. А британцы, как вы знаете, мастера использовать таких, как он. Они сделают из императора марионетку, чтобы держать Абиссинию под контролем, а нас выставят виноватыми в хаосе, перестрелках, взрывах, которые происходят в городах. Нет, торопиться нельзя.

Судоплатов нахмурился, его пальцы сжали край папки, но он кивнул. Он привык к быстрым решениям, но понимал, что перед ним человек, который мыслит на несколько шагов вперёд.

— Тогда что? — спросил он, его голос был сдержанным, но в нём чувствовалось нетерпение. — Ждать, пока Абиссиния рухнет? Если итальянцы начнут наступление, мы потеряем все наши позиции в регионе. Это ударит по нашим планам в Африке и дальше.

Сергей встал, прошёлся по комнате, его шаги были размеренными, но в каждом движении чувствовалась скрытая энергия. Он остановился у карты мира, висевшей на стене, и провёл пальцем по контурам Африканского Рога, задержавшись на Абиссинии.

— Мы будем играть на их поле, — сказал он. — Абвер хочет хаоса? Пусть получат, но не тот, который им нужен. Наши агенты на базаре должны перенаправить слухи в другое русло. Пусть люди шепчутся, что взрыв — дело рук итальянцев, что Муссолини подкупил местных, чтобы убить Раса Кассу и ослабить Абиссинию перед новым наступлением. Это направит гнев народа на Италию, а Хайле Селассие получит шанс сплотить армию и народ. Одновременно мы должны следить за Вёлькнером. Не трогать его, но знать каждый его шаг: кто с ним встречается, какие письма он отправляет, какие приказы отдаёт. Если он ошибётся — а он ошибётся, — мы ударим. Но только когда будем уверены в успехе.

Судоплатов кивнул, быстро записывая несколько строк в блокнот. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах мелькнула искра одобрения. Он понимал, что план Сергея требует терпения, но в нём была логика, которая могла переломить ситуацию.

— Это возможно, — сказал он. — У нас есть люди среди торговцев и в старом квартале Аддис-Абебы. Они могут начать распространять слухи об итальянцах уже завтра. Мы можем подкупить нескольких местных, чтобы они говорили о поддельных итальянских деньгах, которые якобы видели на базаре, или о странных людях, замеченных перед взрывом. Это займёт несколько дней, чтобы слухи укоренились, но это сработает. Народ уже зол, и направить этот гнев на Италию будет проще, чем кажется.

Сергей кивнул, его взгляд стал ещё более сосредоточенным.

— Хорошо. Но этого мало. Нам нужно больше информации. Кто ещё работает на Вёлькнера? Какие у него связи в итальянском лагере? Сколько людей у него в городе? Я хочу знать всё: имена, маршруты, явки. И ещё: усилить наблюдение за британцами в Аддис-Абебе. Если Хайле Селассие решит бежать, он пойдёт к ним. Мы должны быть готовы перехватить его или хотя бы знать, о чём он будет говорить с их дипломатами.

Судоплатов записал ещё несколько строк.

— Понял, товарищ Сталин. Мы уже следим за британским консульством, но я прикажу усилить наблюдение. У нас есть человек среди их местных служащих — он может сообщать о любых встречах с императором или его приближёнными. Что до Вёлькнера, мы знаем, что он работает через Абебе и ещё нескольких местных, но их имена пока не установлены. Я прикажу нашим агентам копать глубже. Это займёт время, но мы найдём их.

Сергей кивнул, но его лицо оставалось суровым.

— Время у нас есть, но немного. Если император сбежит, что тогда?

Судоплатов помедлил, его взгляд стал острее.

— Если Хайле Селассие сбежит, это осложнит всё. Британцы будут использовать его как символ сопротивления, чтобы держать Абиссинию под контролем. Они могут даже организовать его возвращение с их поддержкой, чтобы укрепить своё влияние. Но он гордый человек, товарищ Сталин. Он не станет марионеткой без борьбы. Если он уедет, мы можем попробовать работать через его окружение — тех, кто останется в Аддис-Абебе. У нас есть контакты среди его военачальников, особенно среди тех, кто не доверяет британцам. Мы можем подтолкнуть их к сопротивлению итальянцам, даже если император уедет.

Сергей откинулся на спинку кресла, его пальцы снова постучали по столу. Он видел, что Судоплатов понимает сложность ситуации, но его план был слишком прямолинейным. Сергей знал, что игра в Абиссинии — это не просто борьба с Абвером или итальянцами. Это была борьба за влияние в регионе, где каждая ошибка могла привести к потере позиций на годы вперёд.

— Если он сбежит, — сказал Сергей, его голос стал тише, но в нём чувствовалась скрытая угроза, — мы должны быть готовы. Сильный император нам не нужен, но и полный хаос, в котором победят итальянцы, нам не выгоден. Работайте тонко, Павел Анатольевич. Слухи об итальянцах — это первый шаг. Но нам нужно больше: подкупайте местных вождей, усиливайте наших агентов в армии Кассы, ищите тех, кто готов работать на нас. И главное — следите за Вёлькнером.

Судоплатов кивнул. Он понимал, что Сергей играет в долгую игру, и эта игра требовала не только силы, но и хитрости.

— Так точно, товарищ Сталин.

Сергей кивнул, его взгляд скользнул к карте на стене. Он знал, что Абиссиния — лишь одна из точек на огромной шахматной доске, где каждый ход мог изменить баланс сил. Но он не собирался останавливаться на этом.

Сергей вернулся к столу, сел и скрестил руки.

— Испания, — сказал он. — Что там происходит? Расскажите всё, что знаете.

Судоплатов перевернул страницу в своём блокноте, его голос стал сдержаннее, словно он взвешивал каждое слово.

— В Испании ситуация напряжённая, но без резких перемен. Генерал Мола и Франко усиливают свои позиции. Мола действует в Наварре, его силы хорошо организованы, но пока не могут прорвать республиканские линии. Франко сосредоточился на юге, в Андалусии, и его войска медленно продвигаются к центру. У республиканцев есть успехи, особенно в Каталонии, где наша помощь даёт результаты. Но перевеса нет. Армия республиканцев разобщена, командование слабое, а внутренние конфликты между коммунистами, социалистами и анархистами мешают координации. Если мы не увеличим помощь, республиканцы могут потерять инициативу.

Сергей нахмурился. Испания была не просто гражданской войной — это был полигон, где великие державы испытывали свои силы. Он знал из своего времени, что исход этой войны повлияет на будущее, и каждая ошибка могла стать роковой.

— Усиливайте помощь, но осторожно, — сказал он. — Нам нужны не только победы, но и лояльность. Работайте с коммунистами, укрепляйте их позиции в республиканском лагере. Анархисты и социалисты — ненадёжные союзники, но пока мы должны использовать всех. Следите за немцами. Если они начнут перебрасывать больше техники или людей, я хочу знать первым. И никаких утечек — ни к англичанам, ни к французам. Через них информация может оказаться у Гитлера.

Судоплатов кивнул, записывая указания.

— Будет сделано, товарищ Сталин. Мы готовим новую партию оружия для Барселоны: пулемёты, артиллерия, боеприпасы. Наши советники работают над дисциплиной, но республиканцы не всегда следуют нашим рекомендациям. Они слишком разобщены, и это мешает.

— Заставьте их слушать, — отрезал Сергей. — Используйте наших людей в их штабах, подкупайте, если нужно. Испания не должна стать вторым провалом после Абиссинии. Мы не можем позволить немцам и итальянцам диктовать правила игры. А что с Японией?

Судоплатов помедлил, его взгляд стал ещё более сосредоточенным. Он перевернул страницу в блокноте, хотя явно знал всё наизусть.

— В Японии всё идёт по их плану. Через четыре недели они готовят нападение на Китай. Подготовка в разгаре: войска перебрасываются к границе, флот проводит учения, склады заполнены боеприпасами. Японский генералитет уверен в успехе, но между ними есть разногласия. Армия во главе с генералом Тодзио настаивает на быстрых ударах по ключевым городам — Пекину, Шанхаю. Флот, напротив, хочет более масштабной операции с десантами на побережье. Император Хирохито пока поддерживает армию, но флот не сдаётся. Есть напряжение между генералами и адмиралами, особенно из-за распределения ресурсов. Планов сворачивать операцию нет.

Сергей кивнул, его разум уже выстраивал новую стратегию. Япония была далёкой, но опасной угрозой. Он знал из своего времени, что японская агрессия станет одним из катализаторов большой войны, и его задача была — замедлить этот процесс.

— Используйте их разобщённость, — сказал он. — Японский генералитет — это клубок змей, каждый хочет власти. Через наших агентов в Токио подбросьте дезинформацию: например, что флот тайно договаривается с американцами о разделе сфер влияния в Тихом океане или что армия планирует захватить больше власти. Пусть спорят, тянут время, дерутся за ресурсы. Это замедлит их подготовку и даст Китаю время укрепить оборону. Нам нужно, чтобы Китай продержался как можно дольше.

Судоплатов кивнул, его рука быстро записала указания.

— Это возможно, товарищ Сталин. У нас есть агенты в окружении Тодзио и в морском штабе. Мы можем подбросить дезинформацию через них. Но это рискованно — нужны ресурсы: люди, деньги, время. Если японцы заподозрят наше вмешательство, это может ускорить их планы.

— Ресурсы будут, — отрезал Сергей.

Судоплатов закрыл блокнот, его лицо осталось непроницаемым, но в глазах мелькнула искра решимости.

— Всё будет сделано, товарищ Сталин.

Сергей кивнул, его взгляд скользнул к карте на стене. Его знания из будущего давали ему преимущество, и он собирался использовать его до конца.

— Ещё одно, Павел Анатольевич, — сказал он, его голос стал тише, но в нём чувствовалась скрытая угроза. — Усиливайте нашу сеть в Африке. Не только в Абиссинии, но и в Египте, Судане, Кении. Если итальянцы начнут наступление, мы должны быть готовы работать через другие страны. Найдите людей, которые ненавидят итальянцев, но не доверяют британцам. Они будут нашими глазами и ушами.

Судоплатов кивнул, снова открыв блокнот и записав указания.

— У нас уже есть контакты в Каире и Хартуме, — сказал он. — Мы можем расширить сеть, завербовать местных вождей, торговцев, даже некоторых британских сотрудников. Это займёт время, но мы сделаем.

— Время у нас есть, но немного, — сказал Сергей. — И ещё: я хочу ежедневные отчёты по Абиссинии. Каждое движение Вёлькнера, каждый слух на базаре, каждое слово в британском консульстве.

— Понял, товарищ Сталин, — ответил Судоплатов. — Я прикажу нашим людям отправлять отчёты каждые двадцать четыре часа.

Сергей кивнул.

— Идите, Павел Анатольевич. И держите меня в курсе.

Судоплатов встал, отдал честь и вышел, оставив Сергея наедине с его мыслями. Тот подошёл к карте, его пальцы снова пробежались по контурам мира: Африка, Европа, Азия. Каждая точка была частью огромной игры, где ошибка могла стоить всего. Он знал, что война близко, и его задача — изменить её ход, используя знания из будущего.

Он отложил перо, его взгляд устремился к окну, где Москва продолжала жить своей жизнью. Но он знал: настоящий бой идёт здесь, в этом кабинете, где каждое решение отражалось на мировых событиях. Абиссиния была лишь искрой, но эта искра могла разжечь пожар, который охватит всё.

Глава 6

Фриц сидел в углу заброшенного склада, прижавшись к холодной кирпичной стене. Догоревшая спичка оставила лишь тонкую струйку дыма, и тьма сомкнулась вокруг него. Тишина склада была обманчивой — снаружи Эссен жил своей тревожной жизнью, и Фриц знал, что гестапо не прекратит поиски. Слова, написанные незнакомым почерком, отражались в его памяти: «Не выходи на смену. Будь дома. Жди». Ждать? Чего? Кого? Ответов не было, а время утекало, как песок сквозь пальцы.

Он закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Склад был временным укрытием, но оставаться здесь дольше нескольких часов было опасно. Гестапо могло прочесать окраины, а заброшенные здания всегда привлекали их внимание. Склад был слишком очевидным выбором, и именно поэтому Фриц не мог чувствовать себя в безопасности. Ему нужно было двигаться дальше, но куда? Эссен стал ловушкой. Единственным выходом было покинуть город, но без денег, документов и связей это казалось почти невозможным.

Фриц решил, что попробует добраться до Ханса, старого друга отца, жившего в Штеле, рабочем районе на западной окраине Эссена. Ханс знал город, знал людей и, несмотря на запрет профсоюзов, сохранил связи, которые могли помочь. Путь до Штеля был рискованным: нужно было пересечь несколько кварталов, минуя патрули. Но выбора не было.

Он осторожно поднялся, стараясь не задеть груды ржавых бочек, окружавших его. Прислушался. Снаружи доносились лишь далёкие звуки. Фриц прокрался к боковой двери, через которую вошёл, и выглянул наружу. Пустырь перед складом был пуст, но вдалеке, у дороги, мелькнул свет фар. Он замер, сердце заколотилось. Машина медленно проехала мимо — чёрный «Мерседес» гестапо. Они всё ещё были здесь.

Фриц выскользнул из склада, держась в тени, и двинулся вдоль стены, стараясь не наступать на сухие ветки, усыпавшие землю. Его план был прост: пробраться через пустыри к железнодорожным путям, а оттуда — в Штель. Железная дорога была опасным путём, но там было меньше шансов наткнуться на патруль. Он перебежал через пустырь, пригибаясь, и оказался у забора, за которым начинались пути. Перелез через ржавую сетку, царапая ладони, и спрыгнул на гравий. Вдалеке гудел поезд, его огни мигали в ночи, словно маяк, обещающий спасение. Но Фриц знал, что вокзал — первое место, где его будут искать.

Он двинулся вдоль путей, держась в тени вагонов. Запах угля пропитал воздух, гравий хрустел под ногами, заставляя его вздрагивать от каждого звука. Вскоре он заметил фонари — не поезд, а патруль. У переезда стояли фигуры в длинных пальто. Гестапо проверяло документы у редких прохожих, их голоса доносились обрывками. Фриц присел за вагоном, дыхание сбилось. Назад пути не было — за ним был только склад, где уже могли ждать. Единственный путь был вперёд, через пути, в Штель.

Он заметил просвет между вагонами, ведущий к кустам на другой стороне. Фриц пополз, стараясь не задеть металлические края. Гравий впивался в колени, но он не останавливался. Добравшись до кустов, он затаился, наблюдая за патрулём. Гестаповцы закончили проверку и двинулись дальше. Фриц выждал, пока шаги стихли, и побежал через пути, перепрыгивая шпалы.

Штель встретил его тишиной. Узкие улочки, зажатые между серыми домами, были пусты. Фриц добрался до дома Ханса, старого кирпичного здания с облупившейся краской. Дверь в подъезд была приоткрыта, и он проскользнул внутрь. Поднявшись на второй этаж, он постучал в дверь — тихо, но настойчиво.

Он услышал шаги. Дверь приоткрылась, и Ханс, седой, с усталым лицом, посмотрел на Фрица с тревогой.

— Фриц? Ты чего в такой час? — Ханс говорил шёпотом, оглядываясь по сторонам. — Давай, заходи, быстро.

Фриц шагнул в квартиру, пахнущую табаком и сыростью. Стол, несколько стульев, старый шкаф — обстановка была как у него дома. Ханс закрыл дверь, задвинул засов и повернулся к нему.

— Рассказывай, что стряслось, — сказал он, садясь за стол и указывая Фрицу на стул. — И без недомолвок. Если ты здесь в такой час, значит, дело серьёзное.

Фриц выдохнул, стараясь успокоиться. Он сел, его руки нервно сжали край стола.

— Гестапо охотится за мной, Ханс, — начал он, его голос дрожал, но он старался говорить чётко. — Всё из-за взрыва на заводе. Я не был там, но… — он запнулся, — за день до этого мне подкинули записку, где было написано: «Не выходи на смену. Будь дома. Жди». Я послушался. А теперь они думают, что я причастен к взрыву.

Ханс нахмурился, его пальцы постукивали по столу.

— Записка? — переспросил он. — Кто тебе её прислал?

— Не знаю, — Фриц покачал головой. — Я никому не говорил, но гестапо уже приходило ко мне. Я сбежал через окно. Ханс, мне нужно выбраться из Эссена. Иначе… — он осёкся, не желая произносить это вслух.

Ханс встал, подошёл к окну и осторожно выглянул на улицу. Его лицо было напряжённым, но он кивнул, словно принимая решение.

— Плохо дело, Фриц, — сказал он, возвращаясь к столу. — Если гестапо охотится за тобой, они не остановятся. А записка… Это либо ловушка, либо кто-то пытался тебя спасти. Но разбираться некогда. Оставаться в Эссене нельзя.

— Я думал отсидеться на старом складе в Штеле, — сказал Фриц, — но…

— Забудь, — перебил Ханс. — Гестапо проверит все заброшенные места. — Он помолчал, потирая подбородок. — Есть один вариант. Дортмунд. Там меньше шансов нарваться на гестаповцев, и у меня есть человек, который может помочь. Но тебе нужны документы и деньги. Без них ты не пройдёшь и километра.

Фриц опустил взгляд.

— У меня нет денег, — признался он. — Только пара марок.

Ханс вздохнул, но в его глазах мелькнула искра сочувствия.

— Тогда слушай внимательно, — сказал он, понизив голос. — В Штеле есть человек, Курт. Делает документы. Не задаёт вопросов, но и бесплатно не работает. Я дам тебе адрес, но дальше — думай сам. И, Фриц, — он посмотрел ему в глаза, — если тебя поймают, тебя здесь не было. Понял?

Фриц кивнул. Он понимал, что Ханс и так сильно рискует, помогая ему. Ханс достал клочок бумаги, написал на нём адрес и протянул ему.

— Иди сейчас, — сказал он. — И держись подальше от главных улиц.

Фриц сунул бумагу в карман и вышел в ночь. Адрес вёл в другой конец Штеля, к старому пивному складу, о котором ходили слухи как о месте встреч подпольщиков. Это было опасно, но другого выхода не было.

Он двинулся через тёмные улочки, избегая фонарей. Город казался вымершим, но тишина была обманчивой. Вскоре он заметил свет фар и голоса. Гестапо. Их машины медленно проезжали по соседней улице. Фриц прижался к стене, сердце заколотилось. Он заметил узкий проход между домами и метнулся туда, стараясь не задеть мусорные баки. Проход вывел его к заброшенному двору, где стоял ржавый грузовик. Фриц присел за ним, пытаясь отдышаться.

Гестапо перекрыло главные дороги, а пивной склад был в полукилометре. Он решил идти дворами. Перелез через низкий забор, оказавшись во дворе соседнего дома. Здесь было темно, только звёзды освещали путь. Он пробежал через двор, перепрыгнул груду досок и оказался в другом переулке, где фонари едва горели.

Собачий лай раздался неподалёку. Фриц бежал, не оглядываясь, лёгкие горели, ноги подкашивались. Свернув в очередной переулок, он прижался к стене, унимая дрожь. Впереди виднелся пивной склад, его тёмный силуэт вырисовывался на фоне неба. Фриц прокрался к нему. Дверь была закрыта, но он заметил щель в стене, достаточно широкую, чтобы протиснуться. Внутри пахло пивом и сыростью. В углу горел слабый свет, и Фриц увидел мужчину лет сорока, с короткой бородой и внимательными глазами. Это был Курт.

— Кто ты такой? — спросил Курт, его голос был резким.

— Ханс меня прислал, — ответил Фриц, стараясь говорить спокойно. — Мне нужны документы. Хочу уехать.

Курт долго смотрел на него, словно оценивая.

— Документы стоят пятьсот марок, — сказал он. — Есть с собой деньги?

Фриц покачал головой.

— У меня ничего нет. Но я сделаю, что нужно, если поможете.

Курт хмыкнул, его глаза сузились.

— Есть работа, — сказал он. — Доставишь посылку в Дортмунд. Сделаешь — получишь новые документы на другое имя. Ошибёшься — не жди пощады.

Фриц замялся.

— Но если бы я мог уехать, то зачем бы я пришёл сюда?

Курт усмехнулся.

— Добраться до города без документов не проблема. Проблема — прожить без них. Как всё сделаешь, можешь сюда не возвращаться. Документы получишь прямо там, в Дортмунде.

Фриц кивнул, понимая, что влип в ещё большую беду. Курт протянул ему свёрток, завёрнутый в старую ткань, и назвал адрес в Дортмунде. Что в посылке, он не сказал, но Фриц догадывался, что это что-то опасное.

Он вышел из склада, сжимая свёрток. До вокзала было далеко, а без денег на билет пробраться на поезд было сложно. Фриц решил попытаться сесть на товарный состав. Он двинулся к вокзалу, петляя через пустыри и избегая патрулей. Путь был долгим, каждый шорох заставлял его замирать. Он вспомнил, как отец рассказывал о товарных поездах, которые ходили между Эссеном и Дортмундом, перевозя уголь и сталь. Если он сможет забраться в один из них, у него будет шанс.

На вокзале, несмотря на поздний час, было людно. Гестапо проверяло документы, их фонари освещали лица пассажиров. Фриц заметил товарный состав на дальних путях, прокрался к нему, прячась за ящиками, и забрался в вагон, заполненный углём. Поезд тронулся через несколько минут, и Фриц, прижавшись к угольной пыли, почувствовал, как Эссен остаётся позади.

Несмотря на небольшое расстояние, путешествие показалось ему долгим. Угольная пыль оседала на одежде, в горле першило, но Фриц не выпускал свёрток из рук. Он не решался заглянуть внутрь, боясь узнать, что несёт. Если это оружие или листовки, его участь будет решена в момент поимки. Ханс упомянул знакомого, который мог помочь, но Фриц не знал, можно ли доверять этому человеку.

Поезд замедлился, подъезжая к Дортмунду. Фриц выглянул из вагона. Пустырь у путей был пуст, но вдалеке виднелись огни города. Он спрыгнул, стараясь не шуметь, и двинулся к адресу, который дал Курт. Ночь была холодной, звёзды ярко горели над головой. Фриц шёл, прижимая свёрток к груди, и пытался не думать о том, что ждёт его впереди.

Город встретил его тишиной. Улицы Дортмунда были такими же серыми, как в Эссене, но здесь было меньше патрулей. Фриц держался подальше от главных дорог, петляя через рабочие кварталы. Адрес вёл к небольшому дому на окраине, окружённому низким забором. Он постучал в дверь, стараясь не привлекать внимания. Тишина. Затем дверь приоткрылась, и на пороге появился мужчина с одутловатым лицом и редкими волосами.

— Ты кто? — спросил он хриплым голосом.

— От Курта, — ответил Фриц, протягивая свёрток. — Это для вас.

Мужчина взял посылку, внимательно осмотрел Фрица и кивнул.

— Заходи, — сказал он.

Фриц вошёл в дом. Внутри было тесно и пахло табаком. Мужчина, представившийся как Вильгельм, указал на стул.

— Курт сказал, тебе нужны документы, — начал он, разворачивая свёрток. Фриц заметил, как его пальцы слегка дрогнули, но не стал спрашивать, что внутри. — Я могу помочь, но это не бесплатно. И не просто. Гестапо и здесь рыщет, хоть и меньше, чем в Эссене.

— У меня нет денег, — признался Фриц. — Но я могу работать.

Вильгельм хмыкнул, его взгляд стал жёстче.

— Работа найдётся, — сказал он. — Но сначала скажи, за что тебя ищут. И не ври — я всё равно узнаю.

Фриц рассказал всё: о записке, о взрыве, о гестапо. Вильгельм слушал молча, его лицо оставалось непроницаемым. Когда Фриц закончил, он кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Останешься здесь на ночь. Утром решим, что делать.

Фриц кивнул, чувствуя, как усталость наваливается на него. Он был в Дортмунде, но безопасность всё ещё казалась недосягаемой. Записка, гестапо, свёрток — всё это было звеньями цепи, которую он не мог разорвать. Но он был жив, и это давало надежду. Он лёг на узкий диван, на который указал Вильгельм, и закрыл глаза, пытаясь забыть о шуме погони и лае собак. Завтра будет новый день, и, возможно, он принесёт ответы.

Утро в Дортмунде пришло с серым холодным рассветом, словно город нехотя просыпался под тяжёлым небом. Сквозь щели в ветхих занавесках, покрытых пятнами сырости, пробивались слабые лучи, ложась на пыльный деревянный пол тесной комнаты Вильгельма. Фриц лежал на узком диване, укрытый колючим одеялом, пахнущим старой шерстью и табаком. Он почти не спал ночью, веки были тяжёлыми, но разум оставался настороже. Мысли о записке, свёртке и бегстве из Эссена кружились в голове, не давая покоя. Он чувствовал себя загнанным зверем, которому дали короткую передышку перед новой охотой.

Фриц приподнялся, стараясь не скрипеть ржавыми пружинами дивана, и подошёл к окну. Занавеска слегка колыхнулась под его пальцами, открывая вид на пустынную улицу. Где-то вдалеке прогремел грузовик, и Фриц замер, но улица осталась пустой. Тишина Дортмунда была обманчивой, как затишье перед бурей.

Он вернулся к дивану и сел, обхватив голову руками. Одежда, пропитанная угольной пылью из товарного вагона, всё ещё пахла Эссеном — городом, который стал для него ловушкой. Паспорт, деньги, новая жизнь — всё это казалось недосягаемым ещё вчера, но теперь, в этой тесной комнате, он чувствовал себя ещё более уязвимым. Курт, Вильгельм, свёрток — каждый шаг затягивал его в паутину, из которой он не знал, как выбраться. Кто-то спас его от взрыва, но кто? И зачем? Эти вопросы не давали покоя, но Фриц заставил себя отогнать их. Сейчас нужно было думать о выживании.

Дверь скрипнула, и вошёл Вильгельм. Его лицо, покрытое морщинами, выглядело ещё более одутловатым в утреннем свете. В руке он держал жестяную кружку, от которой шёл слабый аромат ячменя, смешанный с чем-то кисловатым. Онмолча поставил кружку на стол перед Фрицем, и деревянная поверхность скрипнула под её весом.

— Пей, — буркнул он. — Это не кофе, но лучше, чем ничего.

Фриц взял кружку, её холодный металл обжёг пальцы. Напиток оказался горьким, с привкусом жжёного зерна, но тепло разлилось по телу, принося краткое облегчение. Он сделал ещё глоток, глядя на Вильгельма, который сел напротив, опершись локтями на стол. Его глубоко посаженные глаза изучали Фрица с холодной настороженностью, словно он пытался понять, можно ли ему доверять.

— Ты выглядишь так, будто всю ночь ждал, что гестапо постучится в дверь, — сказал Вильгельм, его губы искривились в полуулыбке. — Расслабься. Здесь ты пока в безопасности. Но только пока.

Фриц не ответил. Он знал, что Вильгельм прав, но расслабиться было невозможно. Каждый шорох за окном, каждый скрип половицы казался предвестником конца. Он поставил кружку на стол и вытер руки о брюки, оставляя на них тёмные следы угольной пыли.

Вильгельм встал, подошёл к старому шкафу и достал небольшой свёрток, завёрнутый в мятую газету, а затем бросил на стол пачку купюр.

— Это твои документы, — сказал он, указывая на свёрток. — Паспорт, справки. Под другой фамилией. А здесь триста марок. Хватит на билет и пару дней, если будешь экономить. Но в Дортмунде оставаться нельзя — слишком близко к Эссену. Гестапо будет искать тебя здесь. Езжай в Кёльн.

Фриц развернул газету, стараясь не порвать её. Внутри лежал потрёпанный паспорт с фотографией другого парня, но похожего на него, пара справок с печатями, выглядевшими почти настоящими, и несколько мелких бумаг, сложенных пополам. Имя в паспорте гласило: «Карл Мюллер». Он перелистал страницы, чувствуя, как бумага липнет к пальцам. Это было его новое «я» — чужое, незнакомое, но единственное, что могло спасти. Он пересчитал деньги — ровно триста марок. Это было больше, чем ничего, но всё равно мало для того, чтобы начать всё с нуля. Он посмотрел на Вильгельма, чьё лицо оставалось непроницаемым.

— Почему Кёльн? — спросил Фриц.

Вильгельм откинулся на стуле, его пальцы постукивали по столу, выдавая лёгкое нетерпение.

— Потому что это большой город, — ответил он. — Там легче затеряться. Гестапо в Кёльне занято своими делами, и на одного беглеца им плевать, если ты не будешь лезть на рожон. Дортмунд слишком близко к Эссену — день-два, и они доберутся сюда. Уезжай сегодня. Это твой единственный шанс.

Фриц сжал паспорт и деньги в руке. Кёльн казался далёким миражом, городом, о котором он знал только из рассказов отца — шумные улицы, собор, чьи шпили пронзали небо, толпы людей, среди которых можно раствориться. Но мысль о новом побеге пугала. Он был один, без связей, без плана, с чужим именем и горсткой марок. И всё же это было лучше, чем ждать, пока гестапо постучит в дверь.

— Что мне делать в Кёльне? — спросил он, глядя на мятые купюры.

Вильгельм пожал плечами.

— Живи, — сказал он. — Найди работу, снимай угол, держись подальше от патрулей. Ты получил документы и деньги — это всё, что я могу для тебя сделать. Дальше сам. И запомни: если гестапо тебя найдёт, я тебя не знаю, а ты меня.

Фриц кивнул. Он понимал, что Вильгельм и так рискует, помогая ему. Он аккуратно сложил паспорт и деньги в карман куртки.

Вильгельм встал.

— Иди сейчас, — сказал он, указывая на дверь. — Поезд в Кёльн через два часа. Не опоздай. И держись подальше от главных улиц.

Фриц поднялся, его ноги казались ватными от усталости. Он посмотрел на Вильгельма, надеясь увидеть хоть намёк на сочувствие, но лицо мужчины было каменным. Он молча кивнул и направился к двери. Ручка, холодная и покрытая ржавчиной, скрипнула, когда он её повернул. Утро встретило его резким порывом ветра, пахнущего углём. Дортмунд был серым, а небо низко нависало, обещая дождь.

Фриц натянул капюшон, скрывая лицо, и ускорил шаг. Вокзал был в полукилометре, но путь казался бесконечным. Он обходил людные перекрёстки, нырял в переулки, где мусорные баки источали запах гниющих отходов. Один раз он услышал звук мотора и прижался к стене. Чёрный автомобиль проехал мимо, не замедляясь, но Фриц выждал несколько минут, прежде чем двинуться дальше.

Он добрался до вокзала. Здание, покрытое копотью, выглядело мрачно, его окна тускло блестели в утреннем свете. Люди сновали по перрону: рабочие в потрёпанных куртках, женщины с корзинами, солдаты в серых шинелях. Фриц старался не смотреть им в глаза, опустив голову. Он подошёл к кассе, где пожилая женщина с усталым лицом считала мелочь.

— Один билет до Кёльна, — сказал он тихо, протягивая несколько марок.

Кассирша посмотрела на него поверх очков, но ничего не спросила. Она выдала билет, и Фриц быстро отошёл, чувствуя, как её взгляд провожает его. Он нашёл тёмный угол перрона и сел, сжимая билет в руке. Поезд должен был прийти через полчаса. Он проверил карман — паспорт и деньги были на месте. Это было всё, что у него осталось.

Вокзал гудел, как улей. Громкоговоритель объявлял о прибытии поездов, голос был хриплым, искажённым. Фриц наблюдал за толпой, пытаясь заметить подозрительные фигуры. Два человека стояли у входа, их глаза скользили по лицам прохожих. Гестапо? Или просто случайные люди? Он не мог рисковать. Он отвернулся.

Поезд подошёл с тяжёлым скрежетом, пар клубился над платформой. Фриц поднялся, стараясь слиться с толпой. Он забрался в вагон, выбрал место у окна в дальнем конце и сел, прижавшись к холодному стеклу. Вагон был полупустым: несколько рабочих, старуха с вязальными спицами, молодой парень с чемоданом. Никто не смотрел на него, но Фриц чувствовал себя под прицелом.

Поезд тронулся, вагоны лязгнули, и Дортмунд начал растворяться за окном. Серые дома, фабричные трубы, пустыри — всё это исчезало, сменяясь полями и редкими деревьями. Фриц смотрел на пейзаж. Кёльн был впереди, город, где он мог стать другим человеком. Он представлял себе узкие улицы, шумные рынки. Но что потом? Найти работу, снять комнату, жить под чужим именем? Это было возможно, но казалось нереальным. Его жизнь в Эссене — завод, дом, родственники — всё это осталось в прошлом.

Он достал паспорт и снова открыл его. «Карл Мюллер», 30 лет, уроженец Дортмунда. Он закрыл глаза, пытаясь отогнать страх. Кёльн был шансом, но не спасением. Гестапо могло найти его везде, если бы захотело. А записка… Кто-то знал о взрыве. Кто-то хотел, чтобы он выжил. Но теперь это не имело значения. Он был один, и всё, что у него было, — это билет в Кёльн и чужое имя.

Поезд замедлился, проезжая через небольшой городок. За окном мелькнули красные крыши, церковный шпиль, толпа детей, бегущих вдоль путей. Фриц смотрел на них, чувствуя укол зависти. Их жизнь была простой, понятной. Кёльн приближался. Поезд вновь поехал быстрее, колёса стучали по рельсам, и Фриц чувствовал, как усталость наваливается на него, словно тяжёлое одеяло. Он не знал, что ждёт его в новом городе. Работа? Угол в дешёвой комнате? Или новая погоня? Он прижался к стеклу, чувствуя его холод на щеке. Дортмунд остался позади, Эссен — ещё дальше. Но тень прошлого всё ещё висела над ним, и он знал, что от неё не убежать. Кёльн был не концом пути, а лишь передышкой, и Фриц, сжимая билет в руке, готовился встретить новую неизвестность.

Глава 7

Зал муниципального здания Аликанте был переполнен. Высокие окна с тяжёлыми бархатными шторами, выцветшими от времени, пропускали лучи заходящего солнца, которые отражались на лицах собравшихся, создавая игру света и тени. Стены украшали плакаты Фаланги, их грубые буквы провозглашали: «¡España! ¡Unidad! ¡Grandeza!» — словно заклинания, призванные пробудить дух нации. В зале теснились мужчины в синих рубашках с вышитыми ярмами и стрелами, женщины в строгих платьях с горящими глазами и несколько подростков, чьи лица светились восторгом от близости к человеку, которого они считали героем. Потолок, украшенный облупившейся лепниной в мавританском стиле, отражал эхо голосов.

Хосе Антонио Примо де Ривера стоял у трибуны, возвышаясь над толпой. Высокий, тридцати трёх лет, с тёмными волнистыми волосами, аккуратно зачёсанными назад, и глубокими карими глазами, он излучал харизму, которая завораживала всех. Его чёрный костюм, сшитый на заказ, безупречно сидел на стройной фигуре, а синяя рубашка Фаланги, расстёгнутая у ворота, придавала ему вид одновременно элегантный и слегка небрежный.

— Братья и сёстры! — его голос раздавался в зале. — Республика гибнет, разъедаемая анархией и марксистским ядом! Они жгут наши церкви, грабят нашу землю, разрывают нашу страну на части. Мы, фалангисты, — душа Испании, её главная надежда на возрождение! Мы не склонимся перед предателями, которые продают нашу родину за иностранное золото! ¡Arriba España!

Толпа взорвалась криками «¡Viva el Jefe!» и «¡Arriba!».

Его сжатый кулак, поднятый в воздух, был символом несгибаемой воли, которую он внушал каждому в этом зале, от закалённых солдат до юных идеалистов.

Когда речь закончилась, зал наполнился шумом: голоса сливались в гул, кто-то аплодировал, кто-то выкрикивал лозунги, а кто-то уже обсуждал планы на будущее. Хосе Антонио спустился с трибуны, окружённый соратниками.

— Великолепно, Jefe! — говорил один, крепкий мужчина со шрамом на щеке. — Мы готовы идти за вами до конца, до Мадрида, если надо!

Хосе Антонио улыбался, его губы складывались в привычную, но искреннюю улыбку, хотя в глубине глаз затаилась усталость. Бесконечные поездки по Испании — от пыльных дорог Андалусии до суровых гор Наварры — изматывали его. Тайные встречи с генералами, споры с карлистами, слухи о готовящемся восстании и усиливающиеся репрессии республиканцев ложились на его плечи тяжёлым грузом. Он знал, что время уходит, а националисты всё ещё не могли объединиться под одним знаменем. Франко, Мола — каждый играл свою игру, и Хосе Антонио чувствовал, что Фаланга, его детище, должна сплотить их всех. Эти мысли крутились у него в голове.

И вдруг он заметил её. Она стояла у стены, чуть в стороне от шумной толпы, в платье цвета слоновой кости, которое подчёркивало её стройную фигуру. Длинные тёмные волосы, собранные в низкий узел, открывали тонкую шею. Её большие карие глаза с длинными ресницами смотрели на него с восхищением, но без той слепой фанатичности, которую он привык видеть в толпе. Кожа, слегка загорелая от средиземноморского солнца, казалась бархатистой, а губы, тронутые лёгкой алой помадой, изгибались в сдержанной, почти таинственной улыбке. Она выделялась, как жемчужина среди серых камней, — она была не частью этой воинственной толпы, а словно видением из другого мира, где царили утончённость и загадка. Её присутствие было словно лёгкий бриз в душном зале, и Хосе Антонио почувствовал, как его сердце на миг сбилось с ритма.

Он отмахнулся от соратника, который пытался заговорить о расписании следующего митинга, и направился к ней; его шаги были уверенными, но в груди зародилось странное предчувствие.

— Сеньорита, — начал он, его голос смягчился, приобретая тёплые, почти интимные нотки, — я заметил, как внимательно вы слушали мою речь. Вы из Аликанте?

Она повернулась к нему, её глаза вспыхнули, и улыбка стала чуть шире, обнажив ровные белые зубы.

— Да, Jefe. Меня зовут Изабелла Рамирес. Я работаю в городской библиотеке. Ваша речь… она тронула меня до глубины души. Вы говорите то, что все чувствуют, но боятся высказать вслух.

Её голос был мелодичным, с мягким валенсийским акцентом. Хосе Антонио улыбнулся, его усталость на миг отступила, словно присутствие Изабеллы было глотком свежего воздуха и придавало ему сил.

— Библиотекарь? Это неожиданно. Мои сторонники — обычно солдаты, крестьяне или рабочие, готовые взять винтовку. А вы… вы похожи на героиню из романа Сервантеса, Изабелла.

Она рассмеялась, её смех был звонким, как колокольчик, и он почувствовал, как напряжение дня растворяется в этом звуке.

— Вы мне льстите, Jefe. Но я всего лишь девушка, которая верит в Испанию. Расскажите, как вы пришли к идее Фаланги? Что вдохновило вас?

Они разговорились, стоя у стены, пока зал постепенно пустел, и соратники, бросая любопытные взгляды, начали расходиться. Изабелла поведала о своём детстве в маленькой деревне неподалёку от Аликанте, где её отец, убеждённый монархист, погиб в Марокко во время Рифской войны, оставив её с матерью, которая воспитывала её в духе строгих католических традиций.

— Я люблю книги — Кеведо, Лопе де Вега, Гонсало де Кордова… Но ваши слова, Jefe, — это лучше любой литературы. Это огонь, который зажигает сердца, пробуждает нас от сна.

Хосе Антонио был заинтригован. В ней сочетались ум, утончённость и какая-то природная грация, что было редкостью в его окружении. Он привык к восторженным поклонницам, чьи глаза светились слепой преданностью, или к холодным интриганкам, ищущим выгоды. Но Изабелла казалась другой — искренней, но с лёгкой аурой тайны, которая манила его, как свет маяка в бурю.

Он, сам того не ожидая, начал делиться с ней. Рассказал о своём юридическом образовании в Мадриде, о годах в адвокатской практике, о том, как основал Фалангу, вдохновлённый идеями национального синдикализма и мечтой об Испании, где нет классовой войны.

— Я хочу страну, где буржуа и рабочие — не враги, а братья. Мы все — часть одного целого, как тело и душа. Фаланга — это не просто партия, это идея, которая должна спасти нашу родину от хаоса.

Она слушала, слегка наклонив голову, её пальцы теребили тонкий серебряный браслет на запястье, и в её глазах мелькали искры интереса.

— Вы говорите, как поэт, но действуете, как воин, — сказала она тихо.

Он улыбнулся, чувствуя, как её слова находят отклик в его душе.

— Может, я и тот, и другой. А вы, Изабелла? Кто вы — поэт или воин?

Она рассмеялась, её щёки слегка порозовели, и она ответила уклончиво:

— Пока только читатель. Но с вами… кто знает?

Солнце клонилось к закату, окрашивая улицы Аликанте в тёплые оранжевые и пурпурные тона. Зал почти опустел, соратники ждали Хосе Антонио у выхода, перебрасываясь короткими фразами и поглядывая на часы. Он отмахнулся от них.

— Я присоединюсь позже.

Он предложил Изабелле прогуляться, и она согласилась без колебаний. Они вышли на набережную Эспланада, где пальмы качались на лёгком ветру, а море плескалось о каменный причал, где покачивались рыбацкие лодки с облупившейся синей и белой краской. Воздух был напоён ароматом апельсиновых деревьев, цветущих вдоль тротуара, и солёного бриза, доносившегося с залива. Прохожие узнавали Хосе Антонио: некоторые кланялись, бормоча «¡Viva España!», другие шептались за его спиной, но он игнорировал их, полностью поглощённый её присутствием.

— Вы рискуете, Jefe, — сказала Изабелла, когда они остановились у парапета, глядя на море, где солнце тонуло в воде, оставляя за собой огненный след, как кровавую рану на горизонте. — Республиканцы вас ненавидят. Я слышала в библиотеке, как люди шептались, что за вами следят, что вас называют угрозой их режиму. Они боятся вас.

Он рассмеялся, но в его смехе была горечь.

— Пусть боятся. Я не боюсь смерти, Изабелла. Боюсь только, что Испания падёт без борьбы, что мы не успеем её спасти. А вы? Не боитесь идти рядом со мной? Я — человек с мишенью на спине.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— С вами я ничего не боюсь. Вы — надежда Испании. Расскажите мне о ваших планах. Что ждёт Фалангу?

Он заговорил, увлечённо жестикулируя. Рассказал о сложных переговорах с карлистами, которые требовали возвращения монархии и упрямо держались за свои традиции, о встречах с генералами, которые пока не могли договориться, кто поведёт восстание. Она задавала всё новые вопросы.

— А что с генералом Франко? Я слышала, он в Бургосе, раздаёт приказы, будто уже единственный лидер. Он поддержит вас?

Хосе Антонио нахмурился.

— Франко — хитрый лис. Он ждёт, пока мы сделаем грязную работу. Он осторожен, как шахматист, который думает на три хода вперёд. Но без Фаланги у него нет шансов. Однако я думаю, что он присоединится к нам, но только когда увидит, что мы побеждаем.

Они сели за столик в маленьком кафе на набережной, окружённом горшками с геранями. Белые стены кафе были покрыты трещинами, но это только добавляло ему шарма. Официант, пожилой мужчина с седыми усами, узнал Хосе Антонио и поклонился, пробормотав: «¡Viva España!» Они заказали кофе; его аромат — крепкий, с лёгкой горчинкой — смешался с запахом цветов. Разговор становился всё более личным, и Хосе Антонио чувствовал, как её присутствие снимает напряжение, накопленное за день.

— Вы женаты? — спросила Изабелла, глядя на волны.

Он покачал головой, его улыбка стала мягче.

— Нет времени на личную жизнь. Испания — моя единственная любовь. А у вас, Изабелла? Есть кто-то, кто ждёт вас дома?

Она улыбнулась, её глаза загадочно блеснули.

— Никого. Только книги и море. Но… даже герои нуждаются в отдыхе, не так ли?

Вечер опускался на Аликанте, небо окрасилось в глубокие пурпурные и золотые тона, а звёзды начали проступать на горизонте. Хосе Антонио чувствовал прилив энергии от её присутствия.

— Давайте уедем отсюда, — сказал он, допивая кофе. — За город, где тихо. Я знаю отель у моря, маленький и уютный. Там можно говорить без посторонних глаз, без шума.

Изабелла секунду колебалась, её пальцы сжали край скатерти, но затем она кивнула; её щёки слегка порозовели, а глаза сверкнули азартом.

— Хорошо. С вами — куда угодно.

Его шофёр Пабло, крепкий фалангист с суровым лицом и коротко стриженными чёрными волосами, ждал у чёрного Ford, припаркованного у набережной.

— Куда, Jefe? — спросил он, бросив подозрительный взгляд на Изабеллу.

— В «Эль Мирадор», за городом. И без вопросов, Пабло.

Шофёр кивнул, но его глаза сузились, словно он чувствовал что-то неладное, но не смел возражать.

Машина мчалась по узкой дороге, ведущей из Аликанте на север. Мимо проплывали оливковые рощи, их серебристые листья блестели в свете фар, виноградники, где гроздья уже наливались соком, и редкие сосны, чьи ветви качались на ветру. Воздух был напоён ароматом смолы и цветов, который проникал в открытые окна. Изабелла сидела рядом с Хосе Антонио на заднем сиденье, её рука случайно коснулась его, и он почувствовал тепло её кожи сквозь тонкую ткань платья.

— Расскажите о вашем отце, — попросила она; её голос был мягким, и в нём чувствовалась искренняя заинтересованность.

Хосе Антонио вздохнул, его взгляд устремился к горизонту, где последние лучи солнца золотили вершины холмов.

— Он был великим человеком. Диктатор, но с сердцем. Он хотел спасти Испанию от бардака, от слабости, от врагов. Я продолжаю его дело, Изабелла, но порой кажется, что ноша слишком тяжела.

Она кивала, её пальцы слегка сжали его руку, и он почувствовал, как её тепло успокаивает его.

— Вы похожи на него. Такой же сильный, но… в вас есть что-то ещё. Поэзия, страсть, огонь.

Пабло молчал, сосредоточившись на дороге, но его взгляд то и дело скользил в зеркало заднего вида, словно он пытался разгадать её намерения.

Отель «Эль Мирадор» возвышался на утёсе над небольшой бухтой, где море билось о чёрные скалы, покрытые мхом и водорослями. Небольшое здание в мавританском стиле с белыми стенами и красной черепичной крышей утопало в саду из пальм, бугенвиллей и цветущих олеандров, чьи лепестки падали на землю, как розовый снег. Море внизу шумело, его ритмичный гул смешивался с криками чаек, круживших над водой. Хозяин отеля, пожилой мужчина с седой бородой, узнал Хосе Антонио и низко поклонился; его руки дрожали от волнения.

— Jefe, для вас лучший номер. С видом на море. Всё, как вы любите.

Хосе Антонио кивнул, сунув ему несколько песет.

— И принесите бутылку коньяка. Самого лучшего, что у вас есть.

Пабло остался в холле, получив приказ охранять вход.

— Если что — зови, — сказал он тихо.

Хосе Антонио отмахнулся, его мысли уже были заняты Изабеллой.

— Отдыхай, Пабло. Здесь безопасно.

Номер был уютным. Большая кровать с балдахином, покрытая белым льняным покрывалом, стояла у стены; её деревянные столбы были украшены резьбой в виде виноградных лоз. Деревянный столик у окна, выходящего на море, был покрыт кружевной салфеткой, на которой стояла ваза с одинокой веткой жасмина. Лунный свет проникал сквозь лёгкие льняные шторы, отбрасывая серебристые блики на пол из тёмной керамической плитки, потёртой временем. Хосе Антонио открыл бутылку коньяка; его аромат — глубокий, с нотами дуба, ванили и карамели — наполнил комнату. Он разлил напиток по двум хрустальным бокалам, их грани сверкали в лунном свете, как драгоценные камни.

— За Испанию, — сказал он, чокаясь с ней.

Изабелла улыбнулась.

— И за вас, Jefe.

Они пили, разговаривая. Коньяк был крепким, обжигающим горло, но его тепло быстро разливалось по телу, снимая напряжение дня.

— Расскажите о себе больше, Изабелла, — попросил он, откидываясь на спинку стула; его взгляд скользил по её лицу, отмечая каждую деталь: изгиб бровей, лёгкие веснушки на носу, мягкость губ, которые казались созданными для улыбок и поцелуев.

Она улыбнулась, её пальцы играли с бокалом, и в её движениях была какая-то кошачья грация.

— Я обычная девушка. Люблю книги, прогулки у моря… И мужчин вроде вас — смелых, с идеалами, которые готовы сражаться за то, во что верят.

Коньяк лился рекой, бутылка пустела, и Хосе Антонио чувствовал, как усталость смешивается с лёгким головокружением, как будто море качало его на своих волнах.

— Вы красивы, Изабелла, — сказал он. — Как морская нимфа из древних легенд, что заманивает моряков в пучину своим взглядом.

Она покраснела, но её глаза оставались игривыми, с лёгкой искрой озорства, которая манила его.

— А вы — как рыцарь, готовый сражаться с драконами. Но даже рыцарям нужен отдых, правда?

Он наклонился к ней, и они поцеловались — её губы были мягкими, тёплыми, с лёгким привкусом коньяка, который смешивался с ароматом её духов, цветочных и чуть терпких. Но алкоголь брал своё: веки тяжелели, мысли путались.

— Я… я чувствую сонливость, — сказал он, откидываясь на кровать; его голова коснулась мягкой подушки, а тело расслабилось. — Это коньяк. Давай ещё посмеёмся, расскажи что-нибудь.

Изабелла налила ему ещё бокал, пока он смотрел в окно. В этот момент её рука скользнула в маленькую сумочку, лежащую на столе; её движения были быстрыми, почти неуловимыми. Она достала ампулу с бесцветной жидкостью, её пальцы были уверенными, словно она делала это не раз. Вылив содержимое в его бокал, она размешала его, не отрывая взгляда от Хосе Антонио; её глаза следили за каждым его движением.

— Пейте, Jefe. Это взбодрит вас, — сказала она.

Он выпил, не подозревая ничего; вкус коньяка скрыл всё, и он улыбнулся ей, а веки становились всё тяжелее. Смех становился тише, его глаза закрывались, тело расслаблялось.

— Так хочу… спать… — пробормотал он и затих. Изабелла наклонилась к нему, её пальцы гладили его волосы, но её взгляд был сосредоточенным, лишённым прежней теплоты.

— Спите, милый. Отдыхайте, — прошептала она; её голос был почти материнским и заботливым.

Когда его дыхание стало ровным, а тело обмякло на кровати, она встала. Её лицо изменилось: исчезла нежность, глаза стали холодными. Она снова открыла сумочку и достала маленький шприц и ещё одну ампулу, на этот раз с цианидом — бесшумным, быстродействующим ядом, который не оставлял шансов выжить. Закатав рукав его рубашки, она обнажила вену на его руке; её пальцы двигались с профессиональной точностью, словно она репетировала этот момент сотни раз. Игла вошла легко, и она медленно ввела яд; её глаза следили за его лицом, ожидая малейшего движения. Хосе Антонио дёрнулся во сне, его лицо побледнело, дыхание стало прерывистым, как будто он пытался вдохнуть, но воздух ускользал. Его сердце забилось быстрее, затем замедлилось и через несколько секунд остановилось. Он умер тихо, не приходя в сознание; его тело осталось неподвижным, словно статуя, на белом покрывале, освещённом лунным светом.

Изабелла действовала быстро и методично. Она вытерла бокалы влажной салфеткой, убрала ампулы и шприц в сумочку, убедилась, что не оставила следов.

— Прощай, Jefe, — прошептала она спокойным голосом, лишённым эмоций. Спустившись вниз, она прошла мимо Пабло, который спал в кресле в холле. Ночь скрыла её следы, море продолжало шуметь, равнодушное к смерти, а звёзды над Аликанте сияли ярко. Для них это была всего лишь очередная ночь, такая же, как все.

Глава 8

Токио задыхался от нестерпимой жары, накрывшей город. Жители столицы, привыкшие к капризам погоды, в этот день сбрасывали формальности: мужчины в лёгких хлопковых рубашках расстёгивали верхние пуговицы, закатывали рукава до локтей и вытирали лица платками или просто тыльной стороной ладони. Пот лился градом по шеям и спинам, пропитывая тонкую материю одежды, делая её липкой от влаги. В районе Синдзюку, сердце коммерческой жизни Токио, кипела обычная суета: уличные торговцы устанавливали яркие зонты над прилавками с серебристой рыбой, свежими овощами, сладостями и глиняными горшками. Их голоса перекрывали гул толпы: «Свежая скумбрия из Токийского залива! Два сена за штуку, не пожалеете!» Рабочие с ближайших фабрик в пропотевших рубашках таскали тяжёлые ящики с рисом, солью и тканями. Их мускулистые руки блестели, спины изгибались под грузом, а лица, обожжённые солнцем, выражали упрямую выносливость. Группы извозчиков на тележках с продуктами пробирались сквозь пробки. Даже в чайных, где под низкими крышами собирались отдыхающие, жара не щадила: посетители в рубашках сидели на циновках, потягивая холодный ячменный напиток из высоких стаканов и обмахиваясь газетами или самодельными веерами из бамбука. Мастерские кузнецов и ремесленников работали на пределе — молоты стучали по наковальням, искры летели, а мастера, полуголые от пояса, обливались потом, вытирая лица перед каждым ударом.

Полковник Токугава Ёсинори шёл по одной из боковых улочек Синдзюку. Его тёмно-синяя форма Кэмпэйтай с золотыми погонами выделялась среди гражданских в их простых рубашках как символ власти и опасности. Он вернулся в Токио из Осаки всего два дня назад, чтобы координировать расследование убийства полковника Ясуда. Семья Ясуда была вырезана в собственном доме в районе Тэннодзи. Токугава лично осматривал место преступления, шаг за шагом восстанавливая картину. Он допрашивал соседей, тряс информаторов на чёрном рынке у реки Ёдо, проводил ночи над отчётами, выискивая связи с мятежниками 26 февраля или социалистами. Утром его секретарь, молодой лейтенант, передал записку, доставленную безымянным курьером на велосипеде. Она гласила: «Я знаю о Ясуда и пропавшей папке с секретами империи. Детали на встрече в забегаловке „Красный Фонарь“ в Синдзюку, ровно в полдень. Приходите один, без лишних глаз и с оружием на виду, иначе информация уйдёт к вашим врагам». Токугава сразу учуял подставу: слишком соблазнительно после недель бесплодных поисков. Но игнорировать — значит упустить шанс. Один он не пойдёт, разумеется. Он приказал двум надёжным охранникам переодеться в гражданское, спрятать оружие и следовать на расстоянии.

Рядом с полковником шагали сержант Ито и капрал Фудзи, идеально вписываясь в толпу. Ито, тридцати пяти лет, сменил форму на серую хлопковую рубашку и брюки, чтобы не привлекать внимания. Под одеждой, в потайном кармане на поясе, прятался пистолет Намбу модели 14 с полной обоймой на восемь патронов и запасным магазином в боковом кармане. Ито шёл слева, на полшага позади, его глаза методично сканировали каждого прохожего: пожилого торговца с корзиной серебристой рыбы на плече, группу молодых рабочих в пропотевших рубашках, спешащих на обед с онигири в руках, женщину средних лет с младенцем на руках. Фудзи, двадцати четырёх лет, худощавый и проворный, шагал справа. Его рубашка была расстёгнута на две верхние пуговицы от жары, обнажая шею, блестящую от пота, но пистолет Намбу и короткий нож в чехле на внутренней стороне бедра были на месте, готовые к бою. Оба охранника молчали, обмениваясь лишь взглядами, но Токугава чувствовал их напряжение — они знали о рисках анонимных встреч из недавних инцидентов в Осаке. Проходя мимо открытой чайной на углу, где посетители в рубашках сидели на циновках под навесом, обмахиваясь газетами и потягивая холодный чай из глиняных чашек с кубиками льда, полковник тихо произнёс, не поворачивая головы:

— Будьте начеку на каждом шагу, особенно в переулках. Никаких геройств, никаких выстрелов без моего прямого приказа. Если это ловушка, отступаем и вызываем подкрепление.

Ито кивнул, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони; его рубашка уже темнела большими пятнами на спине и подмышках. Фудзи тихо ответил:

— Понял, господин полковник, не подведём.

Они продолжили путь, петляя между лавками и толпами. Улица постепенно сужалась, стены двухэтажных деревянных домов с черепичными крышами смыкались ближе, создавая туннель, где жара отражалась от фасадов, нагревая воздух до состояния густого пара в бане. Торговцы на углу расхваливали свой товар громкими выкриками: «Веера из бамбука, спасут от солнца! Соломенные шляпы! Дёшево, не пожалеете!» Один из них, толстый мужчина в рубашке, протянул Токугаве бутылку с прохладной водой:

— Господин офицер, освежитесь!

Полковник отмахнулся резким жестом, его мысли были заняты запиской и возможными сценариями. Кто мог её отправить? Один из информаторов Ясуда, переметнувшийся из страха или жадности? Или враг из радикальной ячейки, стремящийся устранить следователя, подобравшегося слишком близко? Токугава мысленно перебирал детали дела: чистая работа убийц в Осаке — пуля в грудь Ясуда, нож в горло жене, выстрелы в детей; знание планировки дома, сейфа с четырьмя штифтами, распорядка семьи; пули 8 мм Намбу, стандартные для армии; отсутствие отпечатков, следов обуви, только крупицы гравия на дорожке. Это были профессионалы с доступом к информации внутри Кэмпэйтай, и если они охотятся за ним, ловушка будет хитрой.

Забегаловка «Красный Фонарь» располагалась в конце узкого переулка, в двухэтажном здании из потемневшего дерева с покосившейся вывеской, на которой красная бумажная лампа покачивалась на ржавой цепи, отбрасывая блики на стену. Ставни на окнах были распахнуты настежь в тщетной надежде на сквозняк, но внутри царил полумрак и удушливая духота — вентиляция не справлялась с жарой, воздух стоял тяжёлый, насыщенный парами от кухонной плиты, где жарили рыбу и готовили рис. Владелец заведения, кореец по имени Ким, старик с морщинистым лицом, редкими седыми волосами и хитрыми глазами, держал «Фонарь» для местных жителей: фабричных рабочих с ночными сменами, извозчиков, мелких торговцев фруктами и иногда подозрительных типов с чёрного рынка, ищущих укрытие. Ким переехал в Японию ещё в эпоху Мэйдзи, но его акцент и происхождение делали его постоянным объектом внимания Кэмпэйтай — его допрашивали по делам о корейских повстанцах и контрабанде. Токугава толкнул тяжёлую деревянную дверь, и волна горячего воздуха с улицы ворвалась в зал, смешавшись с ароматами жареного риса, рыбы, специй и человеческого пота от десятка посетителей. За стойкой из потрёпанного дуба, покрытого слоем жира и царапин, стоял Ким в пропотевшей рубашке с закатанными рукавами, полируя стакан тряпкой. Его маленькие глаза сразу узнали форму Кэмпэйтай, и он склонил голову в поклоне, но голос дрогнул от нервозности.

— Добрый день, уважаемый господин полковник. Вас ждут наверху, во второй комнате по коридору. Человек пришёл раньше, сказал, что он один, без свиты, и заплатил авансом.

Токугава подошёл к стойке медленным шагом, положил ладонь на потёртое дерево, пальцы сжались. Его взгляд впился в глаза корейца, пронизывая того насквозь.

— Опиши его подробно, Ким. Рост, телосложение, одежда, сумка, акцент, время прихода. Что именно сказал? Были ли с ним другие? И кто принёс первую записку?

Ким замялся, вытирая руки о фартук, пропитанный жиром и потом, его пальцы слегка дрожали.

— Худой, как палка, ростом примерно с вас, господин, в серой рубашке из дешёвого хлопка, широкополой соломенной шляпе, сумка через плечо, потрёпанная кожаная, с ремнём. Акцент… не чисто японский, тягучий, может, из Кансая или с севера, не знаю точно, говорил тихо. Пришёл час назад, сразу после полудня, заплатил авансом горстью монет — серебро и медь, сказал: «Жди полковника Кэмпэйтай, имя Токугава, проведи наверх во вторую комнату и не мешай нам, не подглядывай». Наверх он пошёл один, дверь закрыл плотно, с тех пор там тихо.

Токугава кивнул Ито и Фудзи, жестом приказав им рассредоточиться: Ито занял позицию у входной двери, прислонившись к стене; Фудзи встал у окна, спиной к залу, якобы разглядывая улицу, но сканируя лица прохожих. Полковник начал подниматься по лестнице. Коридор наверху был узким, освещённым тусклым светом из маленького окна с грязным стеклом; там были две двери по бокам, обитые деревом. Из первой доносились голоса троих мужчин: они играли в карты, был слышен стук фишек по столу, грубый смех, звон чашек с сакэ, обрывки разговора о ставках и проигранных монетах. Токугава толкнул вторую дверь без стука, рука инстинктивно легла на кобуру пистолета Намбу, пальцы сжали рукоять.

Комната оказалась абсолютно пустой: голые стены, простой деревянный стол с облупившейся краской и вмятинами от ножей, один стул у окна, выходящего на задний двор с кучами мусора, развешанным бельём на верёвках и силуэтами соседних домов. На столе лежала записка, приколотая обычной канцелярской кнопкой к дереву: «Вы опоздали — моё время дорого. Курьер с папкой Ясуда будет ждать вас в переулке за рынком, сразу за углом забегаловки. Идите один, без охраны, иначе он уйдёт с документами навсегда и продаст их китайцам». Почерк был идентичен первой записке. Токугава спустился вниз, жестом подозвал Фудзи, игнорируя любопытные взгляды посетителей.

— Ито, оставайся здесь. Охраняй Кима и допроси его ещё раз — подробно о первой записке, кто принёс, были ли посторонние у двери, видел ли кого подозрительного на улице. Если услышишь выстрелы или шум, вызывай патруль из ближайшего участка. Фудзи, ты идёшь со мной в переулок. Держи пистолет в руке под рубашкой, целься в ноги, чтобы взять курьера живым для допроса.

Они вышли на улицу. Переулок за рынком был настоящим лабиринтом хаоса: высокие ящики с апельсинами, дынями и овощами, брошенные телеги с пустыми бочками для воды, кучи мусора с гниющими фруктами, узкие проходы между стенами складов и жилых домов. С главного рынка доносились неумолкаемые крики торговцев, гул толпы — сотни людей в рубашках толкались у прилавков, торгуясь за копейки, покупая еду, напитки, ткани. Токугава и Фудзи петляли между препятствиями, проходя мимо групп рабочих, сидящих на перевёрнутых ящиках и жующих онигири с солёной рыбой, мимо мальчишек, играющих в шарики в пыли и кричащих от восторга. Жара давила на виски полковника, пот стекал по лицу ручьями, капая на воротник формы. Они отошли на двести метров от забегаловки, когда из бокового прохода, заваленного пустыми корзинами и ящиками, вышел мужчина в потрёпанной серой рубашке, широкополой соломенной шляпе, скрывающей верх лица, и с висящей на плече потрёпанной кожаной сумкой. Лицо его блестело от пота, как у всех в такую погоду, глаза были скрыты под полями шляпы.

— Полковник Токугава Ёсинори? — его голос был хриплым, с лёгким акцентом, возможно, подделанным под кансайский диалект. — Папка Ясуда у меня. Даю её только вам лично и надеюсь на слово и честь офицера, что наше общение останется в секрете, без преследований, арестов или пыток.

Токугава остановился в десяти шагах, рука легла на кобуру пистолета Намбу, большой палец незаметно откинул предохранитель.

— Открой сумку медленно, обеими руками, покажи содержимое страница за страницей.

Мужчина в шляпе потянулся к сумке дрожащей рукой, расстёгивая потрёпанную пряжку неторопливо, как в замедленной съёмке. Внутри мелькнули пачки бумаг, перевязанные грубой верёвкой, с печатями и каллиграфическим почерком — на вид это были официальные документы Кэмпэйтай. Но в этот миг из-за ближайших ящиков с фруктами и телег с бочками выскочили трое мужчин: все в лёгких рубашках, с пистолетами Намбу в руках. Первый выстрел прогремел, и пуля чиркнула по кирпичной стене рядом с головой Токугавы, осыпав его осколками штукатурки. Фудзи среагировал мгновенно, как на тренировке: выхватив свой Намбу из-под рубашки одним движением, он выстрелил в ответ. Первая пуля попала первому нападавшему в правое плечо — тот упал на колени с криком, схватившись за рану, кровь быстро пропитала рукав рубашки, капая тёмными каплями на землю.

— В укрытие, быстро, пригнись! — рявкнул Токугава, ныряя за массивный ящик с апельсинами, дерево которого треснуло от входящих пуль, сок фруктов брызнул во все стороны.

Фудзи осел рядом на корточки, продолжая стрелять короткими очередями из-за края ящика — его вторая пуля ранила курьера в бедро, тот с криком рухнул лицом в грязь, бумаги вывалились из сумки, разлетаясь по земле. Нападавшие не отступали. Вторая пуля одного из них пробила бедро Фудзи навылет, он зарычал от острой боли, кровь хлынула на брюки и землю, но капрал не сдался, перезаряжая одной рукой дрожащими пальцами и паля в ответ, попав в нападавшего и заставив его согнуться и выронить оружие.

Токугава высунулся из-за ящика на долю секунды, прицелился и выстрелил дважды: первый выстрел был мимо, но второй ранил нападавшего в ногу выше колена, заставив его упасть с воплем, корчась в пыли. Полковник рванулся вперёд на инстинктах, чтобы подобрать разбросанные бумаги, но из-за дальнего угла склада, скрытого штабелем бочек, появился четвёртый нападавший, вооружённый длинноствольной винтовкой Arisaka Type 38. Выстрел был мощным, гулким и предельно точным: пуля вошла в грудь Фудзи, пробив лёгкое и артерию, капрал дёрнулся всем телом в агонии, оружие выпало из ослабевших рук, кровь пузырилась на губах алым потоком, и он рухнул на землю и затих. Токугава развернулся с криком ярости:

— Фудзи, держись!

Он пытался выстрелить в нападавшего с винтовкой, но опоздал на миг — две пули из пистолетов остальных нападавших ударили в спину полковника почти одновременно. Первая пробила позвоночник в пояснице, вторая вошла под лопатку, разрывая лёгкое и сердце. Токугава упал лицом в пыль переулка, мир закружился в вихре боли и темноты, зрение слабело от быстрой потери крови, уши заполнились гулом. Последнее, что он услышал сквозь угасающее сознание, — топот ног убийц и их приглушённые голоса: — Собрать бумаги, поднять раненых, уходим к реке!

Нападавшие действовали молниеносно и слаженно, как единый механизм: четвёрка растворилась в толпе главного рынка за считанные секунды, где сотни людей в рубашках продолжали торговлю, торг и суету, не подозревая о бойне в соседнем переулке.

Сержант Ито, оставшийся в забегаловке, услышал пальбу — серию хлопков и криков — и выскочил на улицу, расталкивая посетителей плечом. Он увидел тела Токугавы и Фудзи в растущих лужах крови, поддельные бумаги, валявшиеся вперемешку с гильзами, пустыми ящиками и остатками фруктов. Сержант выругался сквозь зубы, достал свисток из кармана и подал сигнал тревоги — пронзительный, разрывающий шум рынка. Через несколько минут прибыли первые патрули Кэмпэйтай, район оцепили кордонами из вооружённых солдат, но убийцы уже исчезли в хаосе Синдзюку, оставив после себя только кровь, гильзы и новые жертвы в рядах Кэмпэйтай.

Вечер опустился на Токио, но жара не отступала. За окнами штаба Кэмпэйтай в районе Асакуса город дышал тяжёлым, влажным воздухом. Улицы, ещё недавно бурлящие суетой, затихали: торговцы сворачивали прилавки, извозчики скрипели тележками, завершая последние рейсы. Фонари на углах отбрасывали тусклые жёлтые пятна на мостовые. В кабинете полковника Мацуды Кэндзи, на втором этаже штаба, духота была почти невыносимой.

Мацуда, сорока двух лет, сидел за массивным деревянным столом, заваленным отчётами, картами и списками подозреваемых. Лампа с бумажным абажуром отбрасывала мягкий свет на стены, обшитые потемневшим деревом, и на его лицо, где морщины вокруг глаз казались глубже от усталости. Убийство полковника Токугавы и его охранника Фудзи, случившееся утром в переулке Синдзюку, тяжёлым грузом висело над ним. Мацуда знал, что это не случайное преступление, а часть заговора, угрожающего Кэмпэйтай. На столе лежали документы: листы с каллиграфическими записями, карта Токио с красными отметками мест нападений, донесения информаторов. Мацуда перечитывал отчёт сержанта Ито, выжившего в утренней засаде. Расстегнув верхнюю пуговицу формы, он вытер пот со лба и потёр виски.

Дверь скрипнула, и вошёл лейтенант Накамура. В руках он держал конверт из грубой серой бумаги, запечатанный воском без печати.

— Господин полковник, это лежало у входа, — сказал Накамура, протягивая конверт. — Постовой не видел, кто оставил. Я приказал патрулю проверить окрестности.

Мацуда взял конверт, его пальцы пробежались по шершавой поверхности. Сломав воск, он вытащил лист. Почерк был резким, угловатым: «Если вы не остановитесь, умрёте все».

Мацуда перечитал записку, его лицо осталось непроницаемым. Положив лист рядом с отчётом Ито, он посмотрел на Накамуру.

— Кто был на посту? Проверь всех, кто мог видеть, как оставили конверт. Допроси часовых у входа и на улице.

Накамура кивнул.

— Постовой сказал, что никого не заметил. Я отправил патруль к реке Сумида прочесать окрестности.

Мацуда жестом отпустил Накамуру, приказав доложить о результатах. Оставшись один, он уставился на записку. Его мысли кружились вокруг нападений: Синдзюку, Уэно, другие инциденты. Убийцы действовали профессионально. Это была не случайная банда, а группа с доступом к внутренней информации. Но кто? Предатель среди офицеров? Или внешний враг, использующий слабости системы?

Жара в кабинете была невыносимой. Мацуда вытер пот со лба, рубашка липла к телу. Он вызвал по телефону капитана Сато и лейтенанта Ямагути. Через пятнадцать минут они вошли.

— Сато, — начал Мацуда, не вставая, — бери пятерых и проверь склады у реки Ёдо. Там скрылись убийцы Токугавы. Ищи следы: кровь, гильзы, свидетелей. Ямагути, ты с тремя людьми прочешешь рынок в Синдзюку. Допроси торговцев, извозчиков, всех, кто был рядом с «Красным Фонарём». Будьте осторожны — они знают наши методы.

Сато, коренастый, с короткой шеей, кивнул.

— Понял, господин полковник. Начнём немедленно.

Ямагути, худощавый и молчаливый, добавил:

— Если позволите, я проверю чёрный рынок у реки Сумида. Там могут знать о пропавших документах.

Мацуда кивнул, его мысли были заняты запиской. Он отпустил офицеров, приказав доложить через два часа.Откинувшись на спинку стула, Мацуда закрыл глаза. Он прокручивал детали: засада на Токугаву, поддельные бумаги, слаженность убийц. После мятежа 26 февраля Кэмпэйтай провела чистку среди офицеров, подозреваемых в симпатиях к мятежникам. Некоторые исчезли, другие были арестованы. Возможно, кто-то из них мстит? Или это иностранные агенты — корейцы, китайцы? Список подозреваемых был бесконечным, но Мацуда чувствовал, что ответ близок.

Глава 9

Лето 1936 года в Берлине было тёплым, почти ласковым. Город, словно устав от весенней суеты, погрузился в мягкую июньскую негу. Улицы Шарлоттенбурга пестрели лёгкими платьями и белыми рубашками, а кафе на Унтер-ден-Линден заполняли смеющиеся компании, наслаждающиеся холодным пивом и клубничными десертами. Тиргартен оставался убежищем для тех, кто искал тишины. Его зелёные аллеи шелестели под лёгким ветром, а воздух был наполнен ароматом цветущих лип и свежескошенной травы. Ларс Эклунд, в лёгкой льняной рубашке и светлых брюках, шёл по одной из тропинок, чувствуя, как тёплый воздух ласкает лицо. Его шаги были размеренными, но в груди затаилось знакомое напряжение. Сегодня он должен был встретиться с Вильгельмом Канарисом.

Ларс остановился у небольшого мостика над ручьём, где вода лениво журчала, отражая солнечные блики. Он поправил шляпу, защищавшую от яркого солнца, и огляделся. Лес вокруг был густым, но не мрачным — кроны деревьев пропускали достаточно света, чтобы трава под ногами казалась изумрудной. Птицы щебетали, где-то вдалеке слышался детский смех, а в воздухе витал аромат сосновой хвои. Ларс пытался сосредоточиться на красоте момента, но мысли возвращались к его двойной жизни. Шифровки, отправляемые в Москву, становились всё рискованнее, а каждый разговор с Канарисом был подобен хождению по тонкому льду.

— Господин Эклунд, — раздался знакомый голос, спокойный, но с твёрдой ноткой.

Ларс обернулся. Вильгельм Канарис стоял в нескольких шагах, в лёгком летнем костюме из светло-серого льна. Его рубашка была расстёгнута у ворота, а шляпа, слегка сдвинутая набок, придавала ему непринуждённый вид. Но глаза — острые, внимательные, словно рентген — выдавали его истинную натуру. Он улыбнулся, но улыбка была сдержанной, почти формальной.

— Рад вас видеть, Ларс, — сказал Канарис, подходя ближе. — Лето в Берлине располагает к прогулкам, не правда ли?

Ларс кивнул, стараясь выглядеть расслабленным, хотя сердце забилось чуть быстрее. Канарис редко называл его по имени, и это настораживало.

— Да, господин Канарис. Тиргартен в это время года прекрасен, — ответил Ларс, поправляя шляпу. — Не ожидал, что вы выберете лес для разговора.

Канарис слегка рассмеялся, его смех был глубоким, но без лишней теплоты.

— Здесь, среди деревьев, мысли текут свободнее. И ушей… их тут гораздо меньше.

Они пошли рядом. Ларс заметил, как Канарис внимательно осматривает окрестности, словно проверяя, нет ли кого поблизости. Лес был тихим, лишь изредка слышались звуки далёких голосов или шорох листвы. Ларс чувствовал, как напряжение нарастает, но старался держаться спокойно. Он знал, что Канарис никогда не говорит просто так — каждое его слово, каждый вопрос был частью шахматной партии, в которой Ларс был фигурой с пока неясным положением.

— Как дела в посольстве? — начал Канарис, его тон был лёгким, почти дружеским. — Лето ведь не только для прогулок, но и для работы. Что нового в ваших… деловых кругах?

Ларс слегка улыбнулся, стараясь не выдать внутреннего напряжения. Он поправил рукав рубашки, чтобы выиграть секунду, и ответил:

— Работа идёт, как всегда. Торговля, отчёты, поставки. Лето или зима — для нас главное, чтобы дела шли гладко.

Канарис кивнул, его взгляд скользнул по деревьям, словно он искал что-то в их тени. Он замедлил шаг и сказал, понизив голос:

— Гладко — хорошее слово, Ларс. Но знаете, в Европе сейчас мало что идёт гладко. Германия, например, на распутье. Скажите, как человек, а не дипломат, — что вы думаете о том, куда мы движемся?

Ларс почувствовал, как пульс участился. Вопрос был опасно прямым, и он знал, что Канарис ждёт не просто ответа, а реакции. Он посмотрел на тропинку и ответил уклончиво:

— Как человек, господин Канарис, я думаю о простых вещах — о доме, о семье. Германия? Она строит своё будущее, это видно. Но я не политик. Моя задача — следить за интересами Стокгольма, а не гадать о больших планах других держав.

Канарис слегка прищурился, его пальцы коснулись шляпы, словно поправляя её. Он сделал паузу, словно взвешивая слова Ларса, и продолжил:

— Скромность — ваше оружие, Ларс. Но я вижу в вас больше, чем вы показываете. Вы наблюдательны, это заметно. В посольстве, должно быть, много разговоров о Германии. О том, что мы делаем, куда идём. Что говорят ваши коллеги?

Ларс почувствовал, как напряжение сжало грудь. Канарис явно прощупывал почву, но делал это так тонко, что каждый вопрос казался почти невинным. Он решил ответить с лёгкой шуткой, чтобы разрядить атмосферу:

— Мои коллеги, господин Канарис, больше говорят о ценах на шведскую сельдь, чем о политике. Мы дипломаты, а не… любопытные наблюдатели.

Канарис рассмеялся, его смех был искренним, но глаза остались внимательными. Он остановился у старого дуба, чьи ветви отбрасывали густую тень, и сказал:

— Любопытные наблюдатели — это моя работа, Ларс. Но знаете, в Берлине любопытство — не порок. Напротив, оно может быть полезным. Скажите, вы ведь замечаете, как город меняется? Люди, настроения, слухи…

Ларс кивнул, стараясь не выдать, как сильно его насторожили слова Канариса. Он поправил шляпу и ответил:

— Берлин живёт, это правда. Но я не слежу за слухами. Моя работа — это бумаги, отчёты. Если что-то и замечаю, то только красоту Тиргартена.

Канарис кивнул, его улыбка стала чуть шире, но в глазах мелькнула искра, словно он нашёл в словах Ларса что-то интересное.

— Тиргартен действительно прекрасен, — сказал он, возобновляя прогулку. — Но знаете, Ларс, даже в этом лесу есть свои опасности. Например, я слышал, что советская разведка в последнее время… оживилась. Их агенты, говорят, повсюду. Вы не замечали ничего странного в посольстве? Может, кто-то из коллег задаёт слишком много вопросов?

Ларс почувствовал, как горло сжалось. Канарис бросил фразу так небрежно, словно говорил о погоде, но её вес был ошеломляющим. Он знал, что любое напряжение в голосе или жесте может выдать его. Он остановился, сделав вид, что рассматривает цветущий куст, и ответил, стараясь звучать естественно:

— Советская разведка? — Ларс слегка рассмеялся, чтобы скрыть волнение. — В посольстве только и разговоров, что о торговле и поставках. Если кто-то и задаёт вопросы, то только о том, как получить побольше шведского масла. Вы же знаете, как немцы любят нашу еду.

Канарис улыбнулся, но его взгляд был словно рентген, проникающий в самые глубины. Он сорвал лист с куста и задумчиво покрутил его в пальцах.

— Вы правы, Ларс. Немцы любят хорошую еду. Но знаете, в Берлине сейчас не только еда вызывает интерес. Советские товарищи, похоже, хотят знать о нас побольше. Вы ведь общаетесь с коллегами. Никто не проявляет… излишнего любопытства?

Ларс почувствовал, как пот выступил на ладонях. Канарис явно пытался вывести его на чистую воду, но делал это так тонко, что каждый вопрос казался дружеским. Он решил ответить уклончиво, но с лёгкой долей смелости, чтобы не казаться слишком закрытым:

— Если кто-то любопытен, господин Канарис, то только потому, что Берлин — интересный город. Но в посольстве все заняты своей работой. Отчёты, встречи. Ничего, что могло бы привлечь… чьё-то внимание.

Канарис кивнул, его пальцы медленно размяли лист, и он бросил его на тропинку. Они продолжили идти, и лес вокруг становился гуще, а тени — длиннее. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в золотисто-розовые тона. Ларс чувствовал, как напряжение нарастает, но старался держаться.

— Вы осторожный человек, Ларс, — сказал Канарис, его тон был почти задумчивым. — Это хорошо. Но знаете, в Берлине осторожность иногда говорит больше, чем слова. Скажите, как человек, а не дипломат, — вы верите, что Европа останется спокойной в ближайшие годы?

Ларс остановился, его взгляд скользнул по деревьям. Вопрос был слишком прямым. Он глубоко вдохнул, чувствуя, как тёплый воздух наполняет лёгкие, и ответил:

— Как человек, господин Канарис, я хочу, чтобы Европа жила мирно. Но я не политик. Моя задача — следить за интересами Стокгольма. Будущее? Это вопрос для тех, кто имеет власть.

Канарис кивнул, его глаза сверкнули, словно он нашёл в словах Ларса что-то, что искал. Он замедлил шаг и сказал:

— Мир — хрупкая вещь, Ларс. И Германия сейчас на распутье. Некоторые люди — скажем, Гиммлер, Геринг — хотят большего, чем имеют. Они видят себя… лидерами нового порядка. Это создаёт напряжение. Вы ведь слышали об этом? В посольстве, в разговорах?

Ларс почувствовал, как кровь прилила к лицу. Канарис явно намекал на что-то большее, чем просто слухи. Он знал, что Гиммлер и Геринг борются за влияние, но упоминание их имён в таком контексте было опасным. Он решил ответить осторожно, но с намёком на осведомлённость:

— Слухи доходят, господин Канарис. Берлин полон ими. Но я не политик. Если Гиммлер или Геринг хотят власти, это дело Германии.

Канарис рассмеялся, его смех был глубоким и искренним. Он остановился, снял шляпу и провёл рукой по волосам.

— Вы мне нравитесь, Ларс, — сказал он, его голос был почти тёплым. — Вы умеете держаться.

Прогулка продолжалась ещё час, и разговор то и дело возвращался к опасным темам. Ларс отвечал уклончиво, стараясь не выдать своего напряжения. Солнце почти село, и воздух стал прохладнее. Когда они наконец вышли к опушке, где ждал автомобиль Канариса, Ларс почувствовал облегчение, но знал, что эта встреча — лишь начало.

— До новых встреч, Ларс, — сказал Канарис, пожимая ему руку. Его хватка была крепкой, а взгляд — словно рентген.

Ларс сел в машину, которую предоставил Канарис, и по дороге в посольство пытался собраться с мыслями. Встреча была игрой на грани, и слова Канариса о советской разведке звучали в голове как предупреждение. В посольстве он заперся в кабинете, достал лист бумаги и начал писать шифровку. Пальцы дрожали, но он заставлял себя быть точным. Берлин становился всё опаснее.

* * *

Лето в Нанкине было душным, пропитанным влагой и запахом цветущих магнолий. Город жил своей обычной жизнью: уличные торговцы выкрикивали названия товаров, рикши сновали по узким улочкам, а в правительственных зданиях гудели вентиляторы, тщетно пытаясь разогнать духоту. В одном из таких зданий, в строгом кабинете с деревянной мебелью и портретом Сунь Ятсена на стене, секретарь Чан Кайши, Ли Вэй, разбирал утреннюю корреспонденцию. Его пальцы, привыкшие к аккуратной сортировке бумаг, замерли, когда он наткнулся на плотный конверт без маркировки — ни адреса, ни имени отправителя, только чистый лист плотной бумаги, запечатанный сургучом без оттиска.

Ли Вэй нахмурился. Конверт выглядел подозрительно, но его простота настораживала ещё больше. Он осторожно вскрыл его острым ножом для бумаг, стараясь не повредить содержимое. Внутри лежали несколько листов, исписанных аккуратным, почти каллиграфическим почерком на японском языке с переводом на китайский. Ли Вэй бегло просмотрел текст, и его брови поползли вверх. Документы содержали подробные планы наступления японской армии, намеченного на июль. Указывались дислокации войск, их численность, имена командующих, маршруты продвижения и предполагаемые точки удара. Всё было изложено с пугающей точностью: 3-я дивизия должна была атаковать со стороны Шаньдуна, 5-я — двигаться через Хэбэй, а флот в Жёлтом море готовился поддерживать высадку десанта.

Ли Вэй отложил бумаги и вытер вспотевший лоб платком. Его кабинет вдруг показался тесным, словно стены сжимались. Он знал, что такие документы не приходят случайно. Вопрос был в том, кто их отправил — и зачем. Японский офицер, решивший предать своих? Или это ловушка, рассчитанная на панику в Нанкине? Секретарь собрал листы, аккуратно сложил их обратно в конверт и направился к кабинету Чан Кайши.

Чан Кайши, как всегда, был за своим массивным столом, заваленным картами и отчётами. Его тёмный костюм был безупречно выглажен, но лицо выглядело усталым, с глубокими морщинами, выдававшими бессонные ночи. Он поднял взгляд, когда Ли Вэй вошёл, и жестом указал на стул напротив.

— Что у вас, Вэй?

Ли Вэй положил конверт на стол, стараясь говорить спокойно, хотя его пальцы слегка дрожали.

— Господин генерал, сегодня утром среди корреспонденции оказался этот конверт. Без адреса, без отправителя. Внутри — документы. Планы японского наступления. Там всё расписано: войска, командующие, сроки.

Чан Кайши взял конверт, вытащил листы и начал читать. Молчание длилось несколько минут, прерываемое лишь шелестом страниц и далёким гудением вентилятора. Наконец он отложил бумаги и откинулся в кресле, постукивая пальцами по подлокотнику.

— Кто принёс это? — спросил он, не глядя на секретаря.

— Никто, господин генерал. Конверт был среди обычной почты. Я проверил — курьер ничего не знает, охрана тоже. Он просто… появился.

Чан Кайши нахмурился ещё сильнее. Его пальцы перестали постукивать, и он наклонился вперёд, уперев локти в стол.

— Это слишком легко, Вэй. Слишком точные данные. Японцы не разбрасываются такими планами. — Он сделал паузу, его глаза скользнули по карте, лежавшей на столе. — Это может быть дезинформация. Провокация. Они хотят, чтобы мы перебросили войска на север, ослабили другие участки. Или кто-то из наших играет свою игру.

Ли Вэй кивнул, чувствуя, как пот стекает по вискам. Он ожидал подобной реакции — Чан Кайши был не из тех, кто верит в случайности. Но документы выглядели слишком правдоподобно, чтобы отмахнуться от них.

— Я подумал то же самое, господин генерал. Но детали… они слишком точные. Имена офицеров, номера дивизий, даже маршруты снабжения. Если это подделка, то она сделана мастерски.

Чан Кайши хмыкнул, его губы искривились в лёгкой усмешке, но глаза остались холодными.

— Мастерство — это то, чего у японцев не отнять. — Он снова взял один из листов, пробежал глазами по строчкам. — Если это правда, мы должны готовиться. Если ложь — мы должны понять, кто и зачем нам её подсунул.

Он поднялся, подошёл к окну и посмотрел на сад, где под палящим солнцем покачивались ветви магнолий. Его голос стал тише, почти задумчивым:

— Проверьте всё. Кто мог иметь доступ к почте. Кто был в здании. И главное — найдите переводчика, не из наших. Независимого. Пусть проверит текст на японском. Если там есть хоть одна ошибка или несоответствие, мы будем знать, что это подделка.

Ли Вэй кивнул, записывая указания в небольшой блокнот. Его рука двигалась быстро, но мысли путались. Он понимал, что эти документы, будь они правдой или ложью, могут изменить ход событий. Война с Японией и так казалась неизбежной, но такие сведения могли либо спасти, либо погубить.

— И ещё, Вэй, — добавил Чан Кайши, не оборачиваясь. — Никому ни слова. Если это правда, мы не можем допустить утечки. Если ложь — тем более.

Секретарь поклонился и вышел. Вернувшись в свой кабинет, Ли Вэй закрыл дверь на ключ и опустился в кресло. Его взгляд упал на стопку бумаг, которые теперь казались такими же обыденными, как вчерашние газеты. Но конверт, оставленный у Чан Кайши, всё ещё стоял перед глазами, и Ли Вэй не мог избавиться от мысли, что этот клочок бумаги может изменить судьбу миллионов.

Он достал блокнот и начал составлять план действий. Первым делом — найти переводчика. Чан Кайши был прав: текст на японском нужно проверить, и сделать это должен кто-то, не связанный с правительственными кругами. Ли Вэй вспомнил о Чэнь Юймине, профессоре японского языка в Нанкинском университете. Чэнь был эксцентричным, но честным человеком, далёким от политики. Его страсть к японской поэзии и каллиграфии делала его идеальным кандидатом — он заметит любую неточность в тексте, если она есть. Ли Вэй записал: «Связаться с Чэнем. Сегодня».

Следующий пункт — проверка почты. Он вызвал помощника, молодого и нервного Хуанга, который отвечал за доставку корреспонденции. Хуанг вошёл, вытирая пот со лба, и сразу начал оправдываться, не дожидаясь вопросов:

— Господин Ли, я клянусь, я проверил все письма! Этот конверт… он был в общей стопке, я думал, это обычная почта. Охрана ничего не видела, клянусь!

Ли Вэй поднял руку, останавливая поток слов.

— Спокойно, Хуанг. Расскажи всё с начала. Кто принёс утреннюю почту? Когда? Было ли что-то необычное?

Хуанг замялся, его глаза бегали по комнате, словно искали спасения в узорах на обоях.

— Почту привёз курьер, как обычно, около семи утра. Я забрал мешки, всё проверил. Ничего странного… только этот конверт. Он лежал сверху, но я не придал значения. Думал, кто-то из наших забыл указать адрес.

Ли Вэй нахмурился. Это был тупик. Курьеры доставляли почту из центрального почтамта, а там её могли подложить десятки людей. Он отпустил Хуанга, велев молчать, и записал в блокнот: «Проверить почтамт. Кто дежурил?»

Солнце уже поднялось выше, и духота в кабинете стала невыносимой. Ли Вэй открыл окно, впуская тёплый ветер, смешанный с запахами уличной еды и цветущих деревьев. Он задумался. Если документы настоящие, то кто-то рискнул жизнью, чтобы передать их. Японский офицер? Перебежчик? Или это японская уловка, чтобы сбить Китай с толку? Ли Вэй чувствовал, как мысли путаются, и решил, что пора действовать.

Он вызвал машину и отправился в Нанкинский университет, где преподавал Чэнь Юйминь. Дорога через город была шумной: улицы кишели людьми, повозками и рикшами, а в воздухе висел запах жареных лепёшек и специй. Ли Вэй смотрел в окно, но видел не город, а строки из документов: «3-я дивизия… Шаньдун… генерал Ямада…». Если это правда, война начнётся раньше, чем они ожидали.

Университет встретил его тишиной — занятия ещё не начались, и двор был пуст. Ли Вэй нашёл Чэня в его кабинете, заваленном книгами и свитками. Профессор, худощавый мужчина с длинной седой бородой, выглядел так, будто жил в другом веке. Он поднял глаза от древнего томика японской поэзии и улыбнулся.

— Ли Вэй! Какая редкость! Что привело тебя ко мне? Хочешь обсудить хайку?

— Не совсем, — ответил Ли Вэй, закрывая за собой дверь. — Мне нужна твоя помощь. Это… деликатное дело.

Он протянул Чэню копию японского текста, заранее отделённую от переводов. Чэнь надел очки, пробежал глазами по строчкам и нахмурился.

— Это военные документы, — сказал он тихо. — Откуда они у тебя?

— Не спрашивай, — отрезал Ли Вэй. — Просто скажи, настоящий ли текст. Есть ли в нём ошибки? Что-то, что выдаёт подделку?

Чэнь кивнул и начал читать внимательнее, водя пальцем по строкам. Его лицо становилось всё серьёзнее, и Ли Вэй почувствовал, как напряжение сжимает грудь. Через час профессор отложил бумаги и посмотрел на секретаря.

— Текст безупречен. Язык — тот, что используют в японских военных приказах. Термины, структура, даже почерк — всё соответствует. Если это подделка, то её делал кто-то, кто знает японский лучше меня. Но есть одна странность.

Ли Вэй насторожился.

— Какая?

— В тексте упоминается генерал Ямада как командующий 3-й дивизией. Но, насколько я знаю из газет, Ямада сейчас в Маньчжурии, а не на Шаньдунском направлении. Это может быть ошибка… или намеренный намёк.

Ли Вэй записал это в блокнот, чувствуя, как сердце забилось быстрее. Ошибка в имени командующего могла быть ключом к разгадке. Или это была часть японской уловки? Он поблагодарил Чэня, попросив хранить молчание, и вернулся в машину. Жара на улице стала ещё сильнее, и пот пропитывал рубашку, но Ли Вэй не замечал дискомфорта. Его мысли были заняты документами и словами Чэня.

Ли Вэй решил проверить почтамт, не теряя времени. Центральный почтамт Нанкина находился в старом здании с облупившейся краской и широкими окнами, пропускавшими тусклый свет. Внутри было душно, пахло чернилами и пылью. Сотрудники, переговариваясь, сортировали письма и посылки, не обращая внимания на посетителя. Ли Вэй подошёл к старшему клерку, пожилому мужчине, и представился как сотрудник правительства, не уточняя должности.

— Мне нужно знать, кто доставлял почту в резиденцию сегодня утром, — сказал он, стараясь звучать властно, но не вызывающе.

Клерк, не отрываясь от сортировки писем, буркнул:

— Курьеров десятки. У нас нет списка, кто куда едет. Почта приходит, мы её разбираем, отправляем дальше. Что именно вы ищете?

Ли Вэй подавил раздражение. Он достал из кармана сложенный лист бумаги — не настоящий конверт, а похожий, который он заранее подготовил, чтобы не раскрывать деталей.

— Конверт вроде этого. Без адреса, без марки. Кто-то подложил его в утреннюю почту. Вы видели что-то подобное?

Клерк мельком взглянул на конверт и пожал плечами.

— Такие конверты — редкость, но бывает. Иногда важные лица присылают без маркировки. Я не слежу за каждым письмом. Спросите у курьеров.

Ли Вэй понял, что прямой подход не сработает. Он обвёл взглядом помещение и заметил молодого парня, который нервно перебирал бумаги в углу. Его движения были суетливыми, а взгляд то и дело скользил к двери. Ли Вэй решил рискнуть. Он подошёл к парню, представившись тем же тоном.

— Ты доставлял почту в правительственную резиденцию сегодня утром?

Парень вздрогнул, его руки замерли над стопкой писем.

— Я… да, господин. Но я ничего не знаю! Просто взял мешки и отвёз, как всегда.

— А этот конверт? — Ли Вэй показал ему поддельный конверт. — Видел такой? Кто его подложил?

Парень побледнел, его глаза забегали. Он явно что-то скрывал. Ли Вэй шагнул ближе, понизив голос:

— Говори правду. Это важно. Если будешь молчать, пожалеешь.

Парень пробормотал:

— Я не видел, кто подложил. Но… вчера вечером ко мне подошёл человек. Сказал, что работает на важных людей. Говорил на китайском, но с акцентом, как будто из северных провинций. Дал мне конверт и сказал, чтобы я положил его в почту для резиденции. Дал денег. Я… я думал, это просто письмо.

Ли Вэй нахмурился. Человек с акцентом из северных провинций? Это могло быть связано с Маньчжурией, где японцы укрепляли своё влияние. Он записал в блокнот: «Курьер. Человек с северным акцентом. Проверить связи с Маньчжурией».

— Как он выглядел? — спросил Ли Вэй. — Точно вспомни.

— Невысокий, в тёмной одежде. Лицо обычное, но глаза… колючие. Сказал только: «Положи в почту. Никому не говори». И ушёл.

Ли Вэй велел парню молчать, пригрозив последствиями, и покинул почтамт. На улице жара стала невыносимой, но он не замечал её. Его мысли кружились вокруг нового следа. Человек из северных провинций мог быть агентом японцев или их марионеток в Маньчжоу-го. Или это был кто-то из местных, недовольных политикой Чан Кайши? Ли Вэй чувствовал, что расследование становится всё опаснее.

Вернувшись в резиденцию, Ли Вэй решил проверить архивы корреспонденции за последние месяцы. Если подобные конверты появлялись раньше, это могло дать подсказку. Он провёл несколько часов, перебирая пыльные папки, пока не наткнулся на отчёт о странном письме, полученном три месяца назад. Оно тоже было без адреса, но содержало лишь обрывочные слухи о японских войсках в Маньчжурии. Тогда это сочли незначительным, но теперь Ли Вэй видел связь. Он сделал пометку: «Проверить старые письма. Сравнить почерк».

Жара в кабинете усиливалась, и Ли Вэй открыл ещё одно окно, впуская тёплый ветер. Он чувствовал, как время уходит. Если документы настоящие, то японцы уже готовят удар, и каждая минута промедления могла стоить тысяч жизней. Если это дезинформация, то кто-то мастерски манипулировал Нанкином, и Ли Вэй был намерен выяснить, кто.

Он вызвал своего помощника, Чжао, человека среднего возраста с репутацией дотошного следователя. Чжао вошёл, неся стопку бумаг, и сразу заметил напряжённое лицо Ли Вэя.

— Господин Ли, что-то случилось? — спросил он, положив бумаги на стол.

— Мне нужна твоя помощь, Чжао, — сказал Ли Вэй, понизив голос. — Это секретно. Проверь всех, кто работает на почтамте. Особенно тех, кто мог иметь связи с Маньчжурией или японцами. И найди старые письма без маркировки. Если что-то найдёшь, докладывай только мне.

Чжао кивнул, его лицо стало серьёзным. Он знал, что такие задания не даются просто так. Когда он ушёл, Ли Вэй откинулся в кресле, чувствуя, как усталость накатывает волной. Он понимал, что это только начало.

К вечеру Ли Вэй снова попросил аудиенции у Чан Кайши. Генерал был в своём кабинете, но теперь за столом сидел ещё один человек — генерал Чжан, доверенный военачальник, отвечавший за разведку. Его присутствие насторожило Ли Вэя: Чан Кайши редко собирал людей без веской причины.

— Докладывайте, Вэй, — сказал Чан Кайши, не отрываясь от карты.

Ли Вэй рассказал о визите к Чэнь Юйминю и его выводе о подлинности текста, упомянув странность с генералом Ямадой. Затем он перешёл к почтамту и словам курьера о человеке с северным акцентом, возможно, связанным с Маньчжурией. Наконец, он упомянул старое письмо без маркировки, найденное в архивах.

Чжан слегка прищурился, словно что-то в рассказе зацепило его.

— Маньчжурия? — переспросил он. — Это может быть связано с японскими агентами. Или с их марионетками в Маньчжоу-го. Они давно пытаются посеять хаос.

Чан Кайши кивнул, его пальцы забарабанили по подлокотнику.

— Если это японцы, то они играют тонко, — сказал он. — Заставить нас поверить в наступление, перебросить войска, ослабить юг… Или это кто-то из наших, кто хочет подорвать доверие к правительству. В любом случае, мы не можем рисковать. Вэй, продолжайте копать. Чжан, отправьте разведчиков в Шаньдун и Хэбэй. Проверьте, есть ли признаки подготовки японцев.

Он поднялся и подошёл к карте, где красными линиями были отмечены предполагаемые японские позиции.

— Если это правда, — сказал он, — мы должны укрепить север. Но не полностью. Оставим резервы на юге. Если это ложь, мы не дадим им заманить нас в ловушку. Вэй, найдите источник этих документов. Чжан, подготовьте разведку. И главное — ни слова никому.

Он повернулся к Ли Вэю.

— Вы понимаете, Вэй, что от этого зависит всё? Одна ошибка — и мы проиграем.

Ли Вэй кивнул. Он поклонился и вышел из кабинета, а Нанкин за окном продолжал жить своей жизнью. Но для Ли Вэя город превратился в лабиринт, где за каждым углом могли таиться шпионы и провокаторы. Он знал, что время уходит, и тучи над Китаем сгущаются быстрее, чем он мог себе представить.

Глава 10

Сергей сидел за массивным столом из красного дерева, просматривая отчёты о положении дел на Дальнем Востоке. Японцы продолжали усиливать свои позиции в Маньчжурии, и каждая их провокация на границе была словно пробный удар, проверяющий прочность советских рубежей. Он отложил папку, потянулся к трубке, лежавшей на краю стола, и уже собирался её раскурить, когда раздался голос секретаря через интерком.

— Товарищ Сталин, международный звонок. Премьер-министр Великобритании Стэнли Болдуин на линии. Соединить?

Сергей нахмурился, слегка удивившись. Личный звонок от Болдуина? Это было неожиданно. Прямой разговор с премьер-министром означал либо что-то крайне важное, либо попытку прощупать его намерения.

— Соединяйте, — сказал он.

Голос Болдуина был спокойным, но в нём чувствовалась тщательно скрываемая настороженность, как у человека, привыкшего взвешивать каждое слово.

— Товарищ Сталин, добрый день. Это Стэнли Болдуин, премьер-министр Великобритании. Надеюсь, я не отрываю вас от важных дел?

Сергей постучал пальцами по столу, его взгляд скользнул по карте на стене, где Абиссиния была отмечена небольшим красным контуром. Он уже чувствовал, что разговор будет непростым. Британцы никогда не звонили просто так, и Болдуин, опытный политик, наверняка преследовал какую-то цель.

— Добрый день, господин Болдуин, — ответил Сергей. — Неожиданный звонок, но я всегда рад обсудить дела с нашими британскими коллегами. Чем могу быть полезен?

Болдуин кашлянул, словно подбирая слова. Переводчик передавал его речь с лёгкой задержкой, но Сергей уловил тон — смесь формальной вежливости и скрытого давления.

— Товарищ Сталин, я хотел бы обсудить ситуацию в Абиссинии. Как вы знаете, итальянцы продолжают свою кампанию, и, несмотря на временное затишье, их наступление, по нашим данным, возобновится в ближайшие недели. Император Хайле Селассие планирует покинуть страну и отправиться в Лондон. Мы готовы предоставить ему убежище, но ситуация в регионе остаётся крайне напряжённой. Мы знаем, что ваши силы оказывают определённую поддержку абиссинцам. Я настоятельно рекомендую вам вывести войска, пока это ещё возможно. Итальянцы не остановятся, и их успехи могут создать для вас серьёзные осложнения.

Сергей слушал внимательно, его пальцы замерли на столе. Он чувствовал подвох. Предупреждение о выводе войск было слишком откровенным, словно Болдуин хотел отвлечь его внимание или спровоцировать на определённые действия. Но на какие именно?

Он затянулся трубкой и ответил, тщательно подбирая слова:

— Благодарю за информацию, господин Болдуин. Мы ценим вашу откровенность. Советский Союз, как вы знаете, всегда выступает за мир и стабильность. Мы внимательно следим за ситуацией в Абиссинии и примем все необходимые меры. Но позвольте спросить: какова позиция Великобритании? Вы ведь не собираетесь вмешиваться в конфликт напрямую?

Болдуин замялся на мгновение, и Сергей уловил эту паузу. Переводчик передал ответ с лёгкой заминкой, словно премьер-министр подбирал слова.

— Великобритания придерживается нейтралитета, — сказал Болдуин. — Наша задача — обеспечить безопасность императора Селассие и способствовать дипломатическому урегулированию. Мы не намерены вступать в военный конфликт с Италией. Это не в наших интересах.

Сергей улыбнулся. Нейтралитет — излюбленное слово британцев, за которым обычно скрывалось что угодно, кроме нейтралитета. Он знал из своей истории XXI века, что Лондон мастерски играл на противоречиях, поддерживая то одну, то другую сторону, чтобы сохранить своё влияние. Контроль над регионом давал доступ к Красному морю и Суэцкому каналу — ключевым артериям их империи. Но почему Болдуин так открыто заговорил о советских силах? Это было не в их стиле.

— Понимаю, — сказал Сергей, выдержав паузу. — Ещё раз благодарю за ваш звонок, господин Болдуин. Мы учтём ваши слова и продолжим следить за ситуацией. Надеюсь, наши страны смогут и дальше сотрудничать в интересах мира.

— Конечно, товарищ Сталин, — ответил Болдуин, и его голос стал чуть мягче. — Мы всегда открыты к диалогу. Всего доброго.

Раздался щелчок, и связь прервалась. Сергей медленно положил трубку. Британцы не просто так подняли тему Абиссинии. Это не было попыткой запугать — скорее, попыткой отвлечь или направить его внимание в определённое русло. Но в какое? Он чувствовал, что за словами Болдуина скрывается нечто большее, чем забота о советских интересах. Британцы всегда играли на несколько фронтов, и этот звонок был частью их сложной игры.

Он подошёл к окну, глядя на Москву. Город жил своей жизнью: по бульварам шли люди, звенели трамваи, где-то вдалеке слышался гул строительных работ. Но его мысли были далеко — в Абиссинии, где итальянские войска готовились к новому наступлению, и в Лондоне, где британцы, судя по всему, уже плели очередные интриги. Он вернулся к столу, нажал кнопку интеркома и сказал:

— Позовите товарища Молотова. Немедленно.

Через несколько минут дверь кабинета открылась, и вошёл Вячеслав Молотов.

— Товарищ Сталин, вы вызывали? — спросил он, присаживаясь на стул, указанный Сергеем.

— Да, Вячеслав Михайлович, — сказал Сергей, затянувшись трубкой. — Только что звонил Болдуин. Хотел поговорить об Абиссинии.

Молотов слегка приподнял бровь.

— Болдуин? — переспросил он, поправляя пенсне. — Это необычно. Что он сказал?

Сергей пересказал разговор, стараясь передать не только слова Болдуина, но и его тон, паузы, интонации. Он упомянул предупреждение о выводе войск, упоминание о скором наступлении итальянцев и отъезде Селассие в Лондон. Молотов слушал внимательно, делая пометки в блокноте. Когда Сергей закончил, он отложил трубку и посмотрел на Молотова.

— Что думаете, Вячеслав Михайлович? Британцы не просто так решили позвонить. Это не их стиль — предупреждать нас так открыто. Здесь есть подвох.

Молотов кивнул, его пальцы задумчиво постукивали по папке.

— Согласен, товарищ Сталин. Британцы никогда ничего не делают просто так. Их предупреждение о выводе войск — это не забота о нас, а попытка добиться чего-то своего. Я полагаю, они уже действуют в Абиссинии через местных вождей и аристократов. Пока Селассие будет в Лондоне, они, скорее всего, попытаются поставить своего человека, чтобы контролировать ситуацию в стране. Это их обычная тактика: поддерживать лояльных лидеров, чтобы сохранить влияние, не вмешиваясь напрямую.

Сергей кивнул. Он и сам это подозревал. Британцы, как он знал из своей истории, всегда предпочитали действовать через посредников, избегая прямых конфликтов, пока это было возможно. В Абиссинии они, вероятно, уже работали с местными элитами, чтобы обеспечить себе плацдарм на случай, если итальянцы захватят страну или если Селассие потеряет власть.

— Они не будут воевать с итальянцами, — продолжил Молотов, перелистывая страницы в папке. — И серьёзно помогать абиссинцам оружием тоже не станут. Их главная задача — эвакуировать Селассие и сохранить видимость нейтралитета. Но при этом они наверняка уже готовят почву, чтобы Абиссиния осталась под их влиянием, даже если итальянцы победят.

Сергей хмыкнул, выпуская облако дыма. Это подтверждало его собственные выводы. Британцы играли на долгую перспективу, стараясь удержать контроль над ключевыми регионами, не ввязываясь в войны. Абиссиния была для них важна из-за её положения у Красного моря, и они не собирались уступать её итальянцам без борьбы — пусть и косвенной. Но его беспокоило, что за словами Болдуина могло скрываться нечто большее. Прямолинейность премьер-министра была подозрительной. Это могло быть попыткой отвлечь его внимание от других их действий или спровоцировать на поспешный шаг.

— Они хотят, чтобы мы ушли из Абиссинии, — сказал Сергей, постукивая пальцами по столу. — Но я не собираюсь этого делать. Наша поддержка абиссинцам — это не только помощь Селассие, но и сигнал всем, кто смотрит на нас. Если мы отступим, это покажет нашу слабость. Итальянцы, немцы, японцы — все они только и ждут, чтобы мы дрогнули.

Молотов кивнул, его лицо оставалось непроницаемым.

— Согласен, товарищ Сталин. Но нам нужно быть осторожными. Если итальянцы возобновят наступление, а британцы действительно выведут Селассие, ситуация может осложниться. Наши силы в Абиссинии немногочисленны и не смогут оказать сопротивление, если абиссинские войска сдадутся.

Сергей задумался. Абиссиния была важным фронтом, а её потеря могла ослабить позиции СССР в глазах других стран.

— Мы не будем выводить наши силы, — сказал он наконец, твёрдо глядя на Молотова. — Пока. А что касается Селассие… Если он действительно уедет в Лондон, нам нужно подготовить план на случай, если британцы попытаются поставить своего человека. У нас есть контакты среди абиссинских командиров?

Молотов кивнул, делая ещё одну пометку в блокноте.

— Да, товарищ Сталин. У нас есть несколько надёжных людей среди абиссинских офицеров. Они лояльны Селассие, но понимают, что без нашей поддержки им не выстоять. Мы можем через них укрепить наши позиции, если ситуация начнёт меняться. Кроме того, у нас есть агенты, которые следят за действиями британцев в Аддис-Абебе. Они сообщают, что Лондон уже начал контакты с некоторыми местными вождями, но пока неясно, кто именно их главная ставка.

— Хорошо, — сказал Сергей, затянувшись трубкой. — Вместе с Судоплатовым усильте работу с этими агентами. Нам нужно знать, кого именно британцы пытаются продвинуть. Если они готовят своего человека, мы должны быть готовы либо нейтрализовать его, либо предложить абиссинцам лучшую альтернативу.

Молотов кивнул, записывая.

— Будет исполнено, товарищ Сталин. Я немедленно дам указания нашим людям в Абиссинии и Лондоне.

— Ещё одно, Вячеслав Михайлович, — добавил Сергей. — Нам нужно подготовить план на случай, если британцы действительно попытаются поставить своего человека в Абиссинии. Мы не можем позволить им взять регион под контроль. Если Селассие уедет, мы должны быть готовы поддержать того, кто сможет удержать страну от итальянцев и не поддастся Лондону.

Молотов кивнул.

— Я займусь этим, товарищ Сталин. Мы уже работаем с несколькими абиссинскими лидерами. Я поручу нашим людям усилить контакты и подготовить почву для такого сценария. Мы также можем усилить пропаганду среди абиссинских войск, чтобы укрепить их моральный дух и лояльность к нам.

— Спасибо, Вячеслав Михайлович, — сказал Сергей, глядя на Молотова. — Можете идти. И держите меня в курсе всех новостей по Абиссинии и британцам.

Молотов встал, коротко кивнул и вышел. Сергей остался один. Он подошёл к карте, внимательно разглядывая контуры Абиссинии. Он знал, что британцы не просто так заговорили о выводе войск. Это была часть их игры, и он должен был разгадать их намерения, чтобы защитить интересы Советского Союза.

* * *

Джеймс Уинтер проснулся от монотонного стука дождя по окнам своего дома в Кенсингтоне. Серое утро усиливало его внутреннее напряжение. Он встал, надел халат и спустился на кухню, где Элизабет, его жена, готовила завтрак. Аромат свежесваренного кофе смешивался с запахом поджаренных тостов. Их сын Томас сидел за столом, листая книгу о приключениях в джунглях.

— Доброе утро, дорогой, — сказала Элизабет, повернувшись от плиты. — Кофе на столе, тосты готовы.

— Спасибо, — ответил Джеймс, садясь и беря тост. Он взглянул на Томаса, поглощённого книгой, и почувствовал укол вины. Тайная миссия отнимала время, которое он мог бы проводить с семьёй, но слабость была непозволительной роскошью. Москва ждала новых данных, а ситуация в Абиссинии становилась всё напряжённее.

После завтрака он надел костюм, взял зонтик и вышел под дождь. Лондон встретил его привычным гулом. Джеймс шёл уверенно, но его взгляд скользил по отражениям в витринах — привычка, въевшаяся за годы работы. Убедившись, что слежки нет, он направился к офису MI6.

В офисе царила суета. Секретари стучали по пишущим машинкам, телефоны звонили, сотрудники сновали по коридорам с папками. Джеймс занял свой кабинет — скромную комнату с деревянным столом, заваленным бумагами, и узким окном, пропускавшим серый свет. На столе лежала телеграмма из Аддис-Абебы, расшифрованная за ночь. Он развернул её, пробежал глазами текст и почувствовал, как участился пульс. Император Хайле Селассие, теряя надежду на победу над итальянскими войсками, ускорил свои планы: если абиссинская армия не остановит наступление, он покинет страну в начале июля и направится в Лондон, ища убежища у британцев. Маршрут был подтверждён: пароход из Джибути под охраной Королевского флота.

Эта информация была взрывоопасной. Уход Селассие укрепил бы позиции Муссолини, а советские поставки оружия для абиссинского сопротивления оказались бы под угрозой. Джеймс знал: Москва должна узнать об этом немедленно. Он вытащил лист бумаги и, используя шифр на основе модифицированного квадрата Виженера, начал кодировать данные. Его пальцы двигались быстро, выводя ряды цифр и слов, замаскированных под отчёт о поставках хлопка в Порт-Судан. Шифр требовал точности: один неверный символ мог сделать сообщение нечитаемым, а промедление — поставить под угрозу советские операции. Закончив, он проверил текст, сложил лист и спрятал его во внутренний карман пиджака. Вечером он передаст сообщение через радиопередатчик, спрятанный в тайнике под половицами чердака.

Полковник Артур Кроу, его начальник, вошёл в кабинет, прервав мысли Джеймса.

— Уинтер, что по Абиссинии? — спросил Кроу, прищурившись. Его лицо с глубокими морщинами и тяжёлым подбородком выражало раздражение. — Советы суют туда оружие. Найдите их агентов, и быстро.

Джеймс сохранил спокойствие, хотя внутри всё сжалось. Кроу подозревал утечку, и его вопросы становились настойчивее.

— Пока ничего конкретного, сэр, — ответил он, глядя в глаза полковнику. — Телеграммы из Аддис-Абебы подтверждают наступление итальянцев. По советским поставкам данных мало. Я работаю над этим.

Кроу хмыкнул, бросил на стол папку и вышел.

— Это отчёт по Красному морю. Блокада советских грузов ослаблена. Проверьте, не пытаются ли Советы воспользоваться этим. Держите меня в курсе, Уинтер.

— Конечно, сэр, — кивнул Джеймс. Когда дверь закрылась, он выдохнул. Полковник был близок к подозрениям, но доказательств не имел. Джеймс открыл папку. Ослабление блокады в Красном море, по данным агентов, было не жестом доброй воли, а расчётом, чтобы затянуть конфликт и ослабить итальянцев, союзников Гитлера. Он добавил эти данные в шифровку, замаскировав их под торговые детали, и вернулся к анализу телеграмм.

Ещё одна телеграмма, из Джибути, подтверждала, что Селассие ведёт тайные переговоры с британскими представителями об условиях убежища. Это означало, что Лондон готовит почву для контроля над Абиссинией, возможно, используя Селассие как марионетку. Джеймс тщательно проверил шифровку, добавив детали о переговорах и сроках отъезда Селассие, затем спрятал лист в пиджак.

Утро он провёл за анализом отчётов. Телеграмма из Порт-Судана сообщала, что британцы усилили присутствие в Красном море, несмотря на ослабление блокады. Джеймс отметил это в шифровке, понимая, что Москва скорректирует маршруты поставок.

В полдень он спустился в кафетерий, где встретился с Эдмундом Греем, коллегой, которому доверял, но не полностью. Эдмунд, невысокий, с рыжеватыми волосами и рассеянным взглядом, помешивал чай.

— Джеймс, слышал новости? — спросил он, отхлебнув чай. — Итальянцы почти взяли Аддис-Абебу. Селассие, говорят, пакует чемоданы.

Джеймс кивнул, скрывая осведомлённость.

— Слышал. Британцы готовят ему приём в Лондоне.

Эдмунд хмыкнул, его взгляд стал серьёзнее.

— Они хотят держать его на коротком поводке. Если Селассие сбежит, Абиссиния достанется итальянцам. Но британцы не сдадут регион без боя — дипломатического.

— А Советы? — небрежно спросил Джеймс, помешивая кофе.

— Они дают много оружия, — пожал плечами Эдмунд. — Но их силы в Абиссиниинесравнимы с итальянскими. Если Селассие уедет, их влияние рухнет. А ты что думаешь?

— Думаю, они не сдадутся, — ответил Джеймс, сохраняя нейтральный тон. — У них свои интересы.

Эдмунд кивнул, допивая чай.

— Интересы есть у всех, Джеймс. Вопрос — кто переиграет остальных.

Разговор оставил неприятный осадок. Эдмунд знал слишком много, и его слова звучали как намёк. Джеймс вернулся в кабинет, ощущая давление двойной жизни. Он провёл часы за анализом телеграмм, каждая из которых добавляла деталей к картине. Сообщение из Каира подтверждало, что британцы отслеживают советские грузы, а телеграмма из Аддис-Абебы уточняла, что Селассие начал передавать полномочия приближённым, готовясь к отъезду. Джеймс записал это в шифровку, понимая, что Москва будет искать альтернативных лидеров.

После обеда он занялся отчётом для Кроу, тщательно подбирая слова. Он упомянул наступление итальянцев и ослабление блокады, но умолчал о планах Селассие. Отчёт был сухим, формальным, идеальным прикрытием. Затем он вернулся к шифровке для Москвы, добавив данные о британских контактах с абиссинскими вождями, которые могли стать их марионетками.

К концу дня поступила ещё одна телеграмма, уточняющая маршрут Селассие: пароход должен выйти через месяц, если армия не удержит позиции. Джеймс добавил это в шифровку, понимая, что Москва начнёт готовить план действий. Он провёл часы, анализируя дополнительные отчёты: сообщения из Порт-Судана, Каира, даже из Найроби, где британцы усиливали разведку. Каждая деталь усиливала его тревогу. Если британцы перехватят его сигналы, его жизнь и жизнь его семьи окажутся под угрозой. Но отступать было некуда.

Перед уходом он ещё раз просмотрел шифровку, проверяя каждую букву. Его пальцы слегка дрожали от напряжения, но он заставил себя сосредоточиться. Закончив, он покинул офис. Сумерки окутывали Лондон, фонари отбрасывали золотистый свет на мокрый асфальт. Он шёл домой по узким переулкам, избегая главных улиц. Дома его встретил аромат мясного пирога. Элизабет готовила ужин, её руки были покрыты мукой. Томас сидел в гостиной, рисуя джунгли из своей книги.

— Много работы? — спросила Элизабет, ставя тарелку.

— Как обычно, — ответил Джеймс, стараясь звучать непринуждённо. — Министерство не даёт скучать.

Они поужинали вместе. Томас рассказывал о своей книге, описывая выдуманные приключения в джунглях. Джеймс слушал вполуха, его мысли были заняты передачей шифровки. После ужина он помог Томасу с уроками, объясняя дроби, затем пожелал ему спокойной ночи.

Когда Элизабет и Томас легли спать, Джеймс поднялся на чердак. Он открыл тайник под половицами, достал радиопередатчик и надел наушники. Лампы аппарата засветились оранжевым светом. Его пальцы быстро отстучали шифровку: планы Селассие, сроки, маршрут, британские переговоры, ослабление блокады, усиление присутствия в Красном море, контакты с вождями. Передача заняла пять минут, каждая секунда казалась вечностью. Закончив, он спрятал передатчик и закрыл тайник.

Вернувшись в спальню, он лёг рядом с Элизабет. Её ровное дыхание успокаивало, но сон не шёл. Мысли о Селассие, британцах и Москве не давали покоя. Он знал, что его сообщение дойдёт до ОГПУ, и, возможно, завтра они начнут действовать. Но что, если британцы перехватят сигнал? Или если Кроу начнёт копать глубже? Джеймс закрыл глаза, пытаясь отогнать тревогу.

Глава 11

Солнце поднималось над Асмэрой, заливая пыльные улицы мягким золотистым светом. Столица итальянской Эритреи просыпалась медленно, словно нехотя отходя от ночной прохлады. Утренний воздух был наполнен ароматом свежесваренного кофе, доносившегося из маленьких кафе. Над крышами колониальных зданий с белёными стенами и красными черепичными крышами возвышались пальмы, а вдали, за городом, виднелись холмы, покрытые редкой растительностью и выжженной солнцем травой. Асмэра казалась оазисом порядка в хаотичном сердце Африканского Рога, но под этой идиллией скрывалась напряжённость войны. Поражение в Абиссинии, слухи о партизанах и присутствие советских советников создавали ощущение, что враг может ударить в любой момент.

Генерал Этторе Бастико, шестидесятилетний командир одной из итальянских дивизий, расквартированных в Эритрее, сидел в своём кабинете в штабе, расположенном в бывшем губернаторском дворце. Его фигура, всё ещё статная, но уже заметно согнутая годами, излучала властность, несмотря на усталость, проступавшую в глазах. Лицо Бастико, покрытое глубокими морщинами, рассказывало о годах, проведённых под палящим солнцем Ливии и в окопах Первой мировой войны. Седые волосы, аккуратно зачёсанные назад, и густые брови придавали ему суровый вид, но в его взгляде порой мелькала тень меланхолии — память о былых победах и надежда на новые триумфы. Закалённый в боях, он чувствовал, как последние новости из Рима подрывают его уверенность. Телеграмма от Муссолини, полученная накануне, лежала на столе. Её текст был лаконичен и суров: отменить планы контратаки, укрепить Асмэру, ждать подкреплений. Бастико сжимал лист бумаги, его пальцы слегка дрожали от сдерживаемого раздражения.

— Они хотят, чтобы мы сидели сложа руки, — сказал он, обращаясь к своему адъютанту, молодому капитану Флавио Альберико. — Ждали, пока абиссинцы перегруппируются, пока Советы пришлют ещё больше самолётов и миномётов. Это не война, Флавио, это позор.

Флавио, худощавый мужчина лет тридцати с аккуратно подстриженными усами, кивнул, но промолчал. Он знал, что генерал не ждёт ответа — ему нужно было выплеснуть гнев. Бастико бросил телеграмму на стол и поднялся, поправляя тёмно-зелёный китель с золотыми пуговицами. Его взгляд упал на карту Абиссинии, висевшую на стене напротив. Красные стрелки, некогда обозначавшие победоносное наступление, теперь казались насмешкой над его амбициями. Он подошёл к окну, за которым открывался вид на площадь перед дворцом. Солдаты маршировали, их шаги звучали ритмично, но в этом звуке не было прежней уверенности. Поражение в ущелье подорвало моральный дух армии, и Бастико ощущал это как тяжёлый груз на своих плечах.

— Я не могу весь день сидеть в этом кабинете, Флавио, — сказал он, поворачиваясь к адъютанту. — Поехали в «Санта Лючия». Мне нужен настоящий кофе, а не эта бурда, которую подают здесь.

Флавио улыбнулся, зная любовь генерала к маленькой кофейне в центре Асмэры. «Санта Лючия» была для Бастико убежищем — местом, где он мог на час забыть о войне, приказах из Рима и красных стрелках, которые больше не двигались вперёд. Это было скромное заведение с деревянными столами, выцветшими фотографиями Неаполя на стенах и ароматом свежесваренного эспрессо, напомнившего ему о далёкой Италии, где он когда-то был молодым офицером, полным надежд.

— Конечно, синьор генерал, — ответил Флавио, уже вызывая водителя. — Я распоряжусь, чтобы машина была готова.

Через несколько минут чёрный Fiat 508 Balilla, покрытый слоем красноватой пыли, стоял у входа в штаб. Бастико вышел на крыльцо, его китель был безупречно выглажен, а фуражка сидела ровно. За ним следовали Флавио и двое солдат охраны: коренастый сержант Джованни, чьё обожжённое солнцем лицо выражало суровую решимость, и молодой рядовой Марко, недавно прибывший из Италии. Марко, с ещё не загоревшей кожей и любопытным взглядом, держал винтовку Carcano с лёгкой неуверенностью, словно привыкал к её весу. Водитель, худощавый парень по имени Антонио, открыл дверцу машины, и Бастико сел на заднее сиденье рядом с Флавио. Джованни и Марко заняли места впереди, рядом с водителем.

Машина тронулась, поднимая клубы пыли, и направилась к центру города. Улицы Асмэры оживали: торговцы раскладывали фрукты, специи и ткани на деревянных прилавках, итальянские офицеры прогуливались в тени пальм, попивая лимонад, а дети в рваной одежде бегали между домами, выкрикивая что-то на смеси итальянского и тигринья. Бастико смотрел в окно, погружённый в мысли. Он вспоминал свои первые годы в армии, кампании в Ливии, где он командовал отрядами в пустыне, и мечты о великой Италии, которые вдохновляли его тогда. Теперь, в шестьдесят лет, он чувствовал, что время ускользает, а война в Абиссинии может стать его последним шансом оставить след в истории.

«Санта Лючия» находилась на узкой улочке, в двух шагах от центральной площади. Это было небольшое здание с белёными стенами и зелёными ставнями, над входом висела выцветшая вывеска с изображением святой Лючии, покровительницы Сиракуз. Когда машина остановилась, Бастико вышел первым, глубоко вдохнув аромат кофе, витающий в воздухе. Он любил это место за его простоту: никаких вычурных украшений, только деревянные столы с клетчатыми скатертями и пожилая хозяйка, синьора Мария, готовившая лучший эспрессо в Асмэре. Мария, итальянка, переехавшая в Эритрею ещё в молодости, была душой кофейни. Её тёплая улыбка и умение поддержать разговор делали «Санта Лючия» излюбленным местом офицеров.

— Доброе утро, синьор генерал! — воскликнула Мария, увидев Бастико. Её лицо, покрытое морщинами, осветилось улыбкой. Она вытерла руки о фартук и подошла к столику. — Как обычно? Эспрессо и корнетто?

— Да, Мария, — кивнул Бастико, снимая фуражку и садясь за столик у окна. — И добавь пару sfogliatelle, если есть. Сегодня мне нужно что-то сладкое, чтобы прогнать тоску.

Мария рассмеялась.

— О, синьор генерал, тоска не любит сладкого, и я сделаю всё, чтобы она вас покинула! — ответила она и поспешила на кухню.

Флавио и охранники сели за соседний столик, чтобы не мешать генералу, но оставаться рядом. Джованни заказал только кофе, его взгляд внимательно осматривал помещение. Марко, всё ещё с любопытством оглядывая кофейню, попросил то же, что и генерал. Антонио остался у входа, прислонившись к стене и закурив сигарету. Его тёмные глаза следили за прохожими, словно он ожидал чего-то необычного.

Мария вскоре вернулась с подносом, на котором дымились чашки эспрессо, лежали тёплые корнетто с хрустящей корочкой и пара sfogliatelle, источающих аромат ванили и рикотты. Бастико взял чашку, вдохнул горьковатый аромат кофе и сделал маленький глоток. Вкус был насыщенным, с лёгкой кислинкой, как он любил. Он разломил корнетто, намазал его апельсиновым джемом и откусил кусочек, запивая кофе. На мгновение ему показалось, что он не в Асмэре, а в Неаполе, сидит в кафе на набережной, слушая шум моря и крики чаек. Это воспоминание, яркое и живое, заставило его улыбнуться.

— Синьор генерал, — тихо сказал Флавио, наклоняясь к нему. — Вы уверены, что стоит так часто бывать здесь? После поражения в ущелье… слухи ходят. Абиссинские шпионы могут быть где угодно. Или даже советские агенты.

Бастико отмахнулся, не отрывая взгляда от окна. За стеклом мелькали прохожие: итальянские солдаты, местные женщины в ярких платьях, мальчишка, продающий газеты с заголовками о войне.

— Флавио, если я начну бояться каждого человека, как я буду командовать дивизией? — ответил он с лёгкой насмешкой. — Кроме того, Мария знает всех в этом городе. Если здесь появится кто-то подозрительный, она первая мне скажет.

Флавио кивнул, но его взгляд остался насторожённым. Он оглядел кофейню: несколько итальянских офицеров сидели за дальним столиком, обсуждая что-то вполголоса, пара местных жителей пила чай у стойки, а Мария о чём-то спорила с помощником на кухне. Всё казалось спокойным, но Флавио не мог избавиться от чувства тревоги. Поражение в ущелье подорвало моральный дух армии. Слухи о шпионах и диверсиях распространялись как пожар, и Флавио знал, что даже в Асмэре, вдали от линии фронта, опасность могла подстерегать за любым углом.

Бастико тем временем наслаждался завтраком. Он откусил кусочек sfogliatelle, хрустящее тесто рассыпалось во рту, а кремовая начинка оставила сладкое послевкусие. Он запил её кофе, закрыв глаза от удовольствия. Его мысли вернулись к телеграмме из Рима. Приказ Муссолини был ясен: никаких наступлений, только оборона. Но Бастико, как и многие командиры, ненавидел бездействие. Он знал, что его дивизия — одна из лучших в Эритрее — могла бы изменить ход войны, если бы ей дали шанс. Он представлял, как его солдаты маршируют к Аддис-Абебе, как танки снова врываются в бой, как красные стрелки на карте оживают, указывая путь к победе. Но приказ есть приказ, и он, как солдат, был обязан подчиниться.

— Синьор генерал, — снова начал Флавио, понизив голос. — Я получил сообщение от разведки. Говорят, что в окрестностях Асмэры замечены подозрительные группы. Возможно, это абиссинские партизаны или даже советские советники. Мы должны быть осторожны.

Бастико нахмурился, но не ответил сразу. Он допил кофе, поставил чашку на стол и вытер губы салфеткой. Его пальцы, слегка дрожавшие, аккуратно сложили салфетку.

— Разведка всегда видит шпионов, Флавио, — сказал он наконец, его голос был спокоен, но в нём чувствовалась усталость. — Если мы будем реагировать на каждый слух, то никогда не выйдем из казарм. Но… — он сделал паузу, его взгляд стал серьёзнее. — Усиль патрули вокруг города. Проверь склады с боеприпасами и госпитали. Если кто-то планирует диверсию, я хочу, чтобы мы были готовы.

Флавио кивнул и сделал пометку в блокноте. Бастико поднялся, оставив на столе несколько лир для Марии. Он надел фуражку, поправил китель и направился к выходу. Охранники и Флавио последовали за ним. Антонио, затушив сигарету, открыл дверцу машины, и группа снова села в Fiat. Бастико смотрел в окно, его мысли были далеко — в ущелье, где его товарищи попали в засаду, в Риме, где Муссолини ждал от него чуда, в Аддис-Абебе, которая оставалась недостижимой. Машина подпрыгивала на неровных дорогах, пыль оседала на стёклах, а солнце начинало припекать.

Когда они подъехали к штабу, Бастико внезапно почувствовал лёгкое головокружение. Он нахмурился, списав это на жару и усталость. Его возраст давал о себе знать — в шестьдесят лет сердце уже не то, что в молодости, а африканский климат только усугублял усталость. Он вышел из машины, но ноги неожиданно подкосились. Флавио, заметив это, подхватил его под руку.

— Синьор генерал, вам нехорошо? — обеспокоенно спросил он.

— Ничего, Флавио, — ответил Бастико, пытаясь улыбнуться. — Просто жара. Пройдёт.

Но с каждым шагом ему становилось хуже. Грудь сдавило, дыхание стало тяжёлым, словно кто-то сжимал его лёгкие. Он остановился, опершись на стену здания, его рука дрожала. Джованни и Марко подбежали к нему, их лица выражали тревогу.

— Генерал, вам нужно к врачу! — воскликнул Джованни, пытаясь поддержать Бастико.

Бастико хотел ответить, но слова застряли в горле. Его лицо побледнело, пот выступил на лбу, а глаза, ещё недавно горевшие решимостью, теперь были полны боли. Он схватился за грудь, пальцы судорожно сжали китель. Флавио закричал, зовя врача, который, к счастью, находился в штабе. Солдаты вокруг засуетились, кто-то побежал за носилками, кто-то требовал воды.

Бастико рухнул на землю, его дыхание стало прерывистым, хриплым. Он пытался вдохнуть, но воздух, казалось, не доходил до лёгких. Его взгляд метался между Флавио и небом над Асмэрой, где солнце поднималось всё выше, равнодушное к его страданиям. Флавио опустился рядом, держа его за руку.

— Держитесь, синьор генерал! Врач уже идёт! — повторял он, но его голос дрожал от страха.

Врач, пожилой итальянец по имени доктор Феррари, прибежал через минуту. Его лицо, обычно спокойное, стало мрачным, когда он приложил ухо к груди Бастико. Он быстро ощупал пульс, проверил зрачки и нахмурился.

— Отравление, — пробормотал он едва слышно. — Возможно, цианид. Нужно немедленно везти его в госпиталь.

Но было поздно. Бастико сделал последний хриплый вдох, его тело обмякло. Его глаза, всё ещё открытые, смотрели в небо, словно искали там ответы. Доктор Феррари закрыл их, перекрестился и тихо произнёс:

— Он мёртв.

Флавио замер, не в силах поверить в происходящее. Джованни и Марко стояли рядом, их лица были белее мела. Вокруг собирались солдаты, их голоса сливались в гул. Кто-то кричал, требуя найти виновных, кто-то шептался о шпионах. Доктор Феррари поднялся, его руки дрожали.

— Нужно сообщить в Рим, — сказал он. — И провести расследование. Если это яд, то он был в еде или кофе.

Флавио посмотрел в сторону «Санта Лючия», вспоминая безмятежные минуты, проведённые там час назад. Мысль, что кофе или выпечка могли быть отравлены, казалась дикой, но слова доктора не оставляли сомнений. Абиссинские шпионы? Советские агенты? Или, что хуже, кто-то из своих? Вопросы крутились в его голове, но ответов не было.

— Джованни, Марко, — резко сказал Флавио, поворачиваясь к охранникам. — Никому не выходить из штаба. Антонио, ты едешь со мной в «Санта Лючия». Мы должны проверить всё — еду, кофе, персонал. Если это яд, мы найдём, кто это сделал.

Антонио кивнул, его лицо было напряжённым. Машина снова тронулась, направляясь обратно в кофейню. Флавио смотрел в окно, сжимая кулаки. Смерть Бастико была не просто трагедией — она была ударом по итальянской армии, по их морали, по их надеждам. Он знал, что Муссолини будет в ярости и что кто-то должен ответить за это. Но пока он мог думать только об одном: найти виновных и сделать всё, чтобы смерть генерала не стала началом конца итальянской кампании в Абиссинии.

В «Санта Лючия» их встретила Мария, её глаза были полны слёз. Она клялась, что ничего не знает о яде, что никто не мог подойти к еде или кофе. Флавио внимательно смотрел на неё, пытаясь понять, говорит ли она правду. Он приказал обыскать кухню, проверить все продукты, допросить помощников. Но в глубине души он знал, что истина может быть гораздо сложнее. Война в Абиссинии только начиналась, и смерть Бастико была лишь первым зловещим знаком того, что враг ближе, чем они думали. Ночь опустилась на Асмэру, но в штабе никто не спал. Телеграммы летели в Рим, солдаты обыскивали город, а Флавио, стоя у тела Бастико, обещал себе найти тех, кто это сделал, даже если это будет стоить ему жизни.

Солнце клонилось к закату, окрашивая Асмэру багровыми и золотыми оттенками. Город, ещё утром казавшийся оазисом спокойствия, теперь гудел от тревожных слухов. Смерть генерала Этторе Бастико потрясла итальянский гарнизон, и штаб превратился в улей, где офицеры, солдаты и связисты метались, пытаясь понять, что произошло. Телеграммы в Рим отправлялись одна за другой, но ответов пока не было. Флавио Альберико, всё ещё бледный от шока, стоял у входа в «Санта Лючия», сжимая кулаки. Его взгляд скользил по узкой улочке, где толпились зеваки, привлечённые слухами о трагедии. Солдаты обыскивали кухню кофейни, переворачивая банки с кофе, вскрывая мешки с мукой, проверяя кувшины с водой. Синьора Мария, обычно полная жизни, сидела за стойкой, её лицо было мокрым от слёз. Она повторяла, что не понимает, как такое могло случиться, что никто не мог подойти к еде или кофе, приготовленным для генерала.

Флавио пытался сохранять хладнокровие, но его мысли путались. Слова доктора Феррари о возможном отравлении цианидом звучали в голове. Если это был яд, то кто-то в кофейне — или рядом с ней — был виновен. Помощник Марии, молодой итальянец по имени Луиджи, нервно вытирал посуду, избегая взгляда Флавио. Но внимание капитана привлекло другое — отсутствие одного из сотрудников кофейни.

— Мария, — резко сказал Флавио, подходя к стойке, — где твой уборщик? Тот эритреец, что подметает полы и выносит мусор?

Мария подняла заплаканные глаза.

— Ты про Йонаса? — спросила она, её голос дрожал. — Йонас Берхе, мальчик, что работает по утрам… Я не видела его с обеда. Он обычно уходит после того, как уберёт кухню, но сегодня… — Она запнулась, её глаза расширились. — Ты думаешь, он…

Флавио не ответил. Йонас Берхе был худощавым юношей с пугливыми глазами. Он был тих, молчалив, но работал усердно, никогда не вступая в разговоры с офицерами. Его присутствие в кофейне казалось таким привычным, что никто не обращал на него внимания. И теперь он пропал — в тот самый день, когда умер Бастико.

— Луиджи! — крикнул Флавио, повернувшись к помощнику. — Когда ты последний раз видел Йонаса?

Луиджи, вздрогнув, чуть не выронил тарелку. Его лицо покраснело, а руки задрожали.

— Я… я видел его утром, синьор капитан, — пробормотал он. — Он убирал на кухне, как обычно. Потом… не знаю. Он, наверное, ушёл домой. Он всегда уходит после обеда.

— Домой, — повторил Флавио, его голос был холоден. — И никто не заметил, когда он ушёл? В день, когда отравили генерала?

Луиджи побледнел, его глаза забегали. Мария вскочила, её голос стал резким.

— Флавио, ты же не думаешь, что Йонас… Он всего лишь мальчишка! Ему едва девятнадцать! Он работает у меня уже год и никогда… никогда ничего подобного!

— Тогда где он? — отрезал Флавио. — Если он невиновен, почему его нет? — Он повернулся к Джованни, который стоял у входа с винтовкой наперевес. — Сержант, возьми двух солдат и обыщи окрестности. Проверь его дом, рынок, все ближайшие улицы. Если Йонас Берхе где-то в Асмэре, я хочу, чтобы его нашли. Живым или… — Он замолчал, не желая заканчивать фразу.

Джованни кивнул, его обожжённое солнцем лицо не выражало эмоций. Он подозвал двух солдат, стоявших у входа, и они быстро исчезли в вечерней мгле. Флавио повернулся к Антонио, который всё ещё стоял у машины, нервно теребя ремень.

— Антонио, ты знаешь город лучше, чем кто-либо. Есть места, где мог бы спрятаться эритрейский уборщик? Может, какие-то заброшенные дома, склады, где собираются местные?

Антонио задумался, его тёмные глаза сузились. Он затушил сигарету и кивнул.

— Есть несколько мест, синьор капитан. На окраине, у старого рынка, есть заброшенные склады, где иногда собираются местные. Ещё говорят, что в горах за городом есть пещеры, где прячутся контрабандисты. Если Йонас сбежал, он мог направиться туда. Но… — он замялся, — он не похож на того, кто стал бы бегать. Слишком тихий.

— Тихие — самые опасные, — мрачно сказал Флавио. — Собери ещё одну группу. Возьмите Марко и проверьте склады. Я останусь здесь, пока не закончим с кухней.

Антонио кивнул и направился к машине, подозвав Марко, который всё ещё выглядел растерянным. Молодой рядовой, привыкший к спокойной жизни в Италии, явно не был готов к такой ответственности. Но война не спрашивала о готовности, и Марко, сжав винтовку, последовал за Антонио.

Флавио вернулся в кофейню, где солдаты продолжали обыск. Они переворачивали банки с кофе, вскрывали мешки с мукой, проверяли кувшины с водой и даже нюхали остатки выпечки, которую подавали утром. Но ничего подозрительного не находилось. Флавио чувствовал, как его раздражение растёт. Без улик расследование превращалось в погоню за призраком. Он повернулся к Марии, которая всё ещё сидела за стойкой, обхватив голову руками.

— Мария, кто имеет доступ к кухне? — спросил он, стараясь говорить спокойно. — Кто мог подойти к еде или кофе, приготовленным для генерала?

Мария покачала головой.

— Только я, Луиджи и Йонас, — ответила она. — Иногда я сама убираю, но Йонас всегда помогал с тяжёлыми ящиками. Он… он был таким добрым, таким тихим… Я не верю, что он способен на такое.

— Добрые и тихие тоже убивают, — холодно сказал Флавио. — Если он невиновен, мы найдём его, и он объяснит, где был. Но пока он — наш главный подозреваемый.

Мария заплакала ещё сильнее, но Флавио уже не слушал. Он вышел на улицу, где сгущались сумерки. Асмэра погружалась в ночь, и фонари на улицах загорались один за другим, отбрасывая длинные тени. Он чувствовал, как усталость и страх смешиваются в его груди, но гнев пересиливал всё. Бастико был не просто его командиром — он был символом итальянской решимости, человеком, который вдохновлял солдат даже в самые тёмные дни. Его смерть не могла остаться безнаказанной.

Тем временем Джованни и его группа обыскивали квартал, где, по словам Марии, жил Йонас. Это была бедная часть Асмэры с глинобитными домами и узкими переулками. Дом Йонаса оказался маленьким, с покосившейся дверью и единственным окном, закрытым деревянной ставней. Джованни постучал, но ответа не последовало. Он кивнул солдатам, и один из них, крепкий парень по имени Паоло, выломал дверь плечом.

Внутри было темно и пусто. Простая кровать, застеленная выцветшим одеялом, глиняный кувшин с водой и несколько старых газет на полу — вот и всё, что составляло жилище Йонаса. Никого не было. Джованни осмотрел комнату, его взгляд цеплялся за каждую мелочь. Под кроватью он заметил небольшой свёрток, завёрнутый в ткань. Развернув его, он нашёл несколько листов бумаги, исписанных на тигринья. Джованни не знал языка, но буквы и чернила выглядели свежими, а в углу одного из листов был нарисован символ — круг с тремя линиями, похожий на эмблему абиссинских партизан.

— Паоло, бери это и бегом в штаб, — приказал Джованни, передавая свёрток. — Пусть капитан посмотрит. И вызови переводчика.

Паоло кивнул и выбежал из дома, а Джованни продолжил осмотр. Он обошёл соседние дома, но никто из местных не видел Йонаса. Двери закрывались перед солдатами, лица жителей были насторожёнными, а ответы — уклончивыми. Казалось, квартал опустел, словно все знали, что Йонас исчез, но никто не хотел говорить. Джованни чувствовал, что Йонас не просто сбежал — он растворился, и этот свёрток мог быть единственным ключом к разгадке.

На другом конце города Антонио и Марко пробирались через старый рынок, где уже закрывались лавки. Заброшенные склады, о которых говорил Антонио, находились за рынком. Это были полуразрушенные здания, построенные ещё в начале колонизации, с провалившимися крышами и ржавыми воротами. Антонио шёл впереди, держа фонарь, а Марко следовал за ним, нервно сжимая винтовку.

— Синьор Антонио, — тихо сказал Марко, его голос дрожал, — вы думаете, этот Йонас — шпион? Или он просто сбежал, потому что испугался?

Антонио пожал плечами, не оборачиваясь.

— Война, Марко. Здесь каждый может быть шпионом. Или просто трусом. Но если он сбежал, то знает что-то, чего мы не знаем.

Они подошли к одному из складов. Ворота были приоткрыты, и изнутри доносился слабый звук — будто кто-то передвигал ящики. Антонио жестом приказал Марко замолчать и выключил фонарь. Они прижались к стене, вслушиваясь. Звук прекратился, но через мгновение послышались шаги — быстрые, лёгкие, словно кто-то пытался двигаться незаметно. Антонио кивнул Марко, и они ворвались внутрь.

Склад был тёмным, пахло сыростью и деревом. Лунный свет пробивался через дыры в крыше, освещая груды ящиков и старых бочек. Но никого не было видно. Антонио медленно двинулся вперёд, обходя ящики, его фонарь снова зажёгся, отбрасывая дрожащие тени. Марко держался рядом, его винтовка была наготове. Внезапно раздался грохот — кто-то опрокинул бочку, и она покатилась по полу, едва не сбив Марко. Антонио бросился к месту звука, но там никого не оказалось. Он выбежал через боковую дверь, но улица была пуста. Только пыль медленно оседала в лунном свете.

— Чёрт, — выругался Антонио, возвращаясь к Марко. — Кто-то был здесь. Может, Йонас, может, кто-то другой.

Марко, всё ещё тяжело дыша, посмотрел на него.

— Что теперь, синьор Антонио?

— Возвращаемся в штаб, — ответил тот. — Нужно доложить капитану. И взять больше людей. Если Йонас прячется здесь, мы его найдём.

Тем временем в штабе Флавио ждал новостей. Обыск кухни ничего не дал — ни яда, ни улик, только запах кофе и выпечки, который теперь казался зловещим. Доктор Феррари, вызванный снова, повторил, что без анализа нельзя точно подтвердить отравление цианидом, но симптомы Бастико указывали именно на это. Флавио чувствовал, как время ускользает. Смерть Бастико подорвала моральный дух армии, а пропажа Йонаса и отсутствие улик только усиливали хаос. Он вызвал переводчика, чтобы разобрать бумаги, найденные Джованни. Переводчик, пожилой эритреец по имени Йоханнес, внимательно изучил листы.

— Это письма, — сказал он. — Они написаны на тигринья. В них говорится о встречах в горах, о «друзьях издалека» и о «плане для Асмэры». Символ в углу — знак абиссинских повстанцев. Но имени Йонаса здесь нет.

Флавио сжал кулаки. Это могло быть совпадением, но он не верил в совпадения. Йонас пропал, кухня оказалась чистой, но эти письма указывали на связь с партизанами. Он приказал усилить патрули и отправил ещё одну группу в горы, куда могли направиться повстанцы. Ночь становилась всё темнее, но Асмэра не спала. Солдаты прочёсывали город, допрашивали местных, проверяли каждый угол. Флавио стоял у тела Бастико, глядя на его спокойное лицо, и обещал себе, что найдёт виновных. Йонас Берхе, тихий уборщик из «Санта Лючия», стал призраком, которого нужно было поймать, чтобы вернуть Асмэре хотя бы подобие порядка.

Глава 12

Рим окутывал вечерний сумрак, и узкие улицы старого города, ещё недавно полные дневной суеты, затихали под мягким светом газовых фонарей. Каменные фасады зданий, покрытые патиной времени, отбрасывали длинные тени на булыжники, а в воздухе витал аромат цветущих жасминов, смешанный с запахом свежесваренного кофе, доносящимся из открытых кафе. В тихом квартале, притаившемся неподалёку от Пьяцца Венеция, за массивными дубовыми дверями особняка XVIII века, укрытого тенью высоких кипарисов, завершилось собрание масонской ложи. Снаружи здание выглядело как один из многих аристократических домов Рима: облупившаяся штукатурка, резные карнизы, узкие окна с тяжёлыми ставнями, за которыми едва угадывался свет. Но за его стенами собирались люди, чьи имена значили многое в коридорах власти. Масонская ложа, официально запрещённая Муссолини, существовала в подполье, объединяя политиков, военных и интеллектуалов, чьё недовольство режимом росло с каждым днём. Сегодняшнее собрание было особенно напряжённым: в тёмном зале, освещённом дрожащим светом свечей, братья спорили о войне в Абиссинии, санкциях Лиги Наций, союзе с Германией и о том, как долго фашистский режим сможет удерживать власть. Шёпот голосов, пропитанный тревогой, отражался от высоких потолков, украшенных потускневшей лепниной, а запах воска и старого дерева создавал атмосферу тайны, словно само здание хранило секреты, способные изменить судьбу Италии.

Дино Гранди, советник Муссолини и одна из ключевых фигур в фашистской элите, вышел из особняка последним. Его высокая, слегка сутулая фигура, облачённая в тёмный шерстяной плащ, двигалась с привычной уверенностью, но в глазах, скрытых тенью фетровой шляпы, читалась усталость. Лицо Гранди с резкими чертами и глубокими морщинами выдавало человека, закалённого годами дипломатических интриг и политических манёвров. Собрание оставило тяжёлый осадок: масоны обсуждали не только войну, но и будущее Италии, раздираемой амбициями Муссолини. Пожилой сенатор с дрожащим голосом, чьи пальцы нервно теребили золотую цепочку часов, предлагал тайно связаться с британцами, чтобы смягчить санкции Лиги Наций. Молодой юрист из Милана с горящими глазами и резкими жестами говорил о необходимости готовить армию к крайним мерам, если режим начнёт рушиться. Третий, профессор из Турина, чей голос дрожал от сдерживаемого гнева, настаивал на создании тайного совета, который мог бы взять власть, если Муссолини потеряет контроль. Гранди, как всегда, был осторожен, предпочитая слушать, а не говорить. Он знал, что в Риме даже стены подслушивают, а слухи распространяются быстрее пожара, уничтожая репутации и жизни.

У выхода его ждал чёрный Fiat 514, блестящий в свете фонаря. Водитель, коренастый мужчина с густыми усами, молча открыл дверцу. Но прежде чем Гранди успел сесть, из темноты выступила фигура. Маршал Пьетро Бадольо, начальник Генерального штаба, стоял у стены, скрестив руки. Его форма с золотыми эполетами и выглаженным кителем контрастировала с измождённым выражением лица. В свои шестьдесят четыре года Бадольо выглядел старше: глубокие морщины, словно высеченные в камне, седые виски и тяжёлый взгляд выдавали человека, закалённого войной, но измотанного политикой. Герой Первой мировой, стратег, чьё имя ассоциировалось с победами, он теперь был поглощён тревогой за будущее Италии, разрываемой внутренними и внешними угрозами.

— Дино, — сказал Бадольо, его голос был низким, с лёгкой хрипотцой. — Нам нужно поговорить. Садись, поедем за город. Здесь слишком много любопытных глаз.

Гранди замер, его рука всё ещё лежала на дверце машины. Он знал Бадольо как человека прямого, но осторожного, и такой неожиданный визит после собрания ложи настораживал. Масоны только что обсуждали, как далеко зашёл Муссолини, и Гранди чувствовал, что Бадольо пришёл не просто так. Он кивнул, не задавая вопросов. Бадольо жестом указал на свой автомобиль — чёрный Lancia Augusta, припаркованный в тени кипарисов. Водитель Бадольо, молчаливый мужчина по имени Альберто с суровым лицом и шрамом на щеке, уже завёл двигатель, и фары машины прорезали сумрак, словно два жёлтых глаза. Гранди сел на заднее сиденье рядом с маршалом, и машина плавно тронулась, оставляя за собой узкие римские улицы.

Они ехали в молчании, пока городские огни не начали редеть, уступая место тёмным полям и оливковым рощам. В салоне пахло кожей сидений и лёгким ароматом табака, который Бадольо курил в редкие минуты раздумий. Гул мотора смешивался с шорохом шин по гравию, и этот ритм казался единственным звуком в ночной тишине. Бадольо смотрел в окно, его пальцы постукивали по подлокотнику, выдавая внутреннее напряжение. Гранди ждал, понимая, что маршал заговорит, когда сочтёт нужным. Он чувствовал, как тишина становится тяжёлой, словно воздух перед грозой. Наконец, машина остановилась на пустынной дороге, окружённой виноградниками. Лунный свет заливал поля, отбрасывая длинные тени от лоз, а звёзды мерцали над горизонтом, холодные и равнодушные. Альберто заглушил двигатель и вышел, его шаги хрустели по гравию, пока он не исчез в темноте, оставив их одних. Бадольо повернулся к Гранди.

— Муссолини слишком глубоко увяз в Абиссинии, — начал он без предисловий, его голос был твёрд, но в нём чувствовалась горечь разочарования. — Эта война — ошибка, Дино. Мы таскаем каштаны из огня для немцев, вступая в союзы, которые не принесут Италии ничего, кроме бед. Гитлер использует нас, его амбиции тянут нас в пропасть, а Дуче слепо идёт за ним, словно заворожённый речами о величии.

Гранди молчал, его лицо оставалось непроницаемым, но сердце забилось быстрее. Как советник Муссолини, он привык взвешивать каждое слово, но слова Бадольо задели его. Он знал, что союз с Германией вызывает всё больше вопросов в Риме, особенно на фоне затягивающейся войны в Абиссинии. Санкции Лиги Наций душили экономику, армия теряла боевой дух, а слухи о партизанах и шпионах, проникающих в колонии, только усиливали хаос. Гранди вспомнил собрание ложи: они спорили о том, как Муссолини теряет хватку, как его культ личности разрушает страну.

— Ты прав насчёт Абиссинии, — осторожно сказал Гранди. — Кампания истощает нас. Ресурсы тают, армия устала, а санкции бьют по каждому итальянцу. Фабрики простаивают, хлеб дорожает, люди начинают роптать. Но Муссолини видит в этом свою великую империю. Убедить его отступить — всё равно что просить солнце не вставать.

Бадольо фыркнул, его пальцы сжались в кулак, а в глазах мелькнула искра гнева.

— Великая империя! — с сарказмом повторил он, его голос дрожал от сдерживаемого раздражения. — Пустыня, полная партизан, и советские советники, которые снабжают их оружием. Муссолини обещает славу, а Италия тонет в долгах и теряет солдат. Эта война нас ослабляет, а Дуче делает вид, что всё под контролем, пока мы теряем всё, за что боролись. Я видел, как люди голодают в деревнях, Дино. Я видел, как солдаты возвращаются с фронта без надежды в глазах. Это катастрофа.

Гранди кивнул, его взгляд скользнул по тёмным полям, где лунный свет серебрил виноградные лозы, словно покрывая их тонким слоем инея. Он знал, что Бадольо не пришёл бы к нему без причины. Маршал был стратегом, человеком, который видел дальше парадов и речей о величии. Но Гранди был дипломатом, и его инстинкты подсказывали ему быть осторожным. Он вспомнил собрание ложи: лица братьев, их споры о том, как спасти Италию от саморазрушения. Один из них, генерал с орденами на груди, говорил о необходимости искать союзников за границей, чтобы ослабить давление Лиги Наций. Другой, банкир из Флоренции, предлагал тайно финансировать оппозицию, чтобы ослабить Муссолини изнутри. Гранди тогда промолчал, но теперь слова Бадольо звучали как продолжение тех споров.

— Есть ещё кое-что, — продолжил Бадольо, понизив голос до шёпота, словно боясь, что даже звёзды могут подслушать. — Америка. Штаты сейчас нейтральны, но вспомни Первую мировую. Они молчали до последнего, а потом их вступление решило всё. Если мы будем идти в фарватере Гитлера, США не останутся в стороне. Они уже смотрят на нас с подозрением из-за Абиссинии. Санкции — это только начало. Если Америка решит надавить, Италия не выдержит. У нас нет их ресурсов, нет их флота, нет их денег. Мы не можем позволить себе войну на два фронта, Дино. Гитлер этого не понимает, а Муссолини не хочет понимать.

Гранди кивнул. Он знал, что Бадольо прав. США, несмотря на свой изоляционизм, были силой, которую нельзя недооценивать. В 1917 году их вмешательство переломило ход войны, и теперь, когда мир снова балансировал на грани конфликта, Америка могла стать решающим фактором. Гранди вспомнил свои дипломатические поездки, встречи с американскими политиками, их холодную вежливость и скрытую угрозу в словах о «мировом порядке». Он знал, что санкции Лиги Наций, введённые против Италии за вторжение в Абиссинию, были лишь первым шагом. Если США присоединятся к давлению, Италия окажется в экономической и политической изоляции, и никакие речи Муссолини не спасут страну от краха.

— Ты предлагаешь разорвать союз с Германией? — спросил Гранди. — Это равносильно политическому самоубийству. Муссолини не простит такого, и ты это знаешь. Его гнев будет беспощадным, а ОВРА не дремлет. Они следят за каждым нашим шагом, Пьетро.

Бадольо горько усмехнулся.

— Я не предлагаю бунт, Дино. Пока. Но мы должны думать о будущем. Гитлер тянет нас в свою войну, а его антисемитизм… — Бадольо сделал паузу, его лицо помрачнело, словно он видел перед собой картины, которые хотел забыть. — Это мерзость. Я был в Германии, видел, что там творится. Еврейские магазины громят, людей выгоняют из домов, учёных и врачей лишают работы. Это не просто политика, это безумие. И Муссолини начинает перенимать это. Ты слышал его последние речи? Он заигрывает с этой ненавистью, чтобы угодить Гитлеру. Это не Италия, которую я защищал в окопах. Это не та страна, за которую я проливал кровь.

Гранди промолчал, но его сердце сжалось. Он не был антисемитом, и слухи о том, что режим Муссолини может пойти по пути Германии, вызывали у него отвращение. Он вспомнил еврейских друзей из Болоньи, где он вырос, — банкиров, юристов, профессоров, которые теперь жили в страхе, слыша о погромах в Германии. Идея, что Италия может скатиться к тому же, была для него невыносимой. Но он знал, как опасно открыто выступать против Дуче.

— А король? — продолжил Бадольо, его голос стал ещё тише. — Виктор Эммануил — трус. На словах он поддерживает Муссолини, кивает на каждом собрании, подписывает каждый указ. Но за глаза он его презирает. Я знаю, Дино. Я говорил с ним. Он боится сказать слово против Дуче, боится потерять трон. Но если мы не сделаем что-то, Италия рухнет, и король вместе с ней.

Гранди посмотрел на Бадольо, его глаза сузились. Слова о короле были опасными, даже здесь, вдали от Рима. Виктор Эммануил III был символом Италии, но его слабость была очевидна для всех, кто знал его лично. Гранди вспомнил свои встречи с королём: его тихий голос, уклончивые ответы, постоянное желание избежать конфликта. Король был марионеткой, тенью за спиной Муссолини, и это делало его одновременно бесполезным и опасным. Гранди чувствовал, как его собственные сомнения нарастают, но он был слишком опытным политиком, чтобы дать им волю.

— Ты говоришь о спасении Италии, — медленно сказал Гранди, его голос был ровным, но в нём чувствовалась напряжённость. — Но что ты предлагаешь? Свержение Дуче? Заговор? Ты знаешь, что это значит. Один неверный шаг, и мы окажемся в камере. Или на виселице.

Бадольо покачал головой.

— Я не говорю о заговоре, Дино. Пока. Но мы должны быть готовы. Если Абиссиния будет затягивать нас в трясину ещё сильнее, если Германия втянет нас в новую войну, если Америка и Британия объединятся против нас — Муссолини падёт. И кто тогда поднимет Италию? Король? Он спрячется, как будто его и нет. Фашистская партия? Она развалится без Дуче, и поделом. Мы, Дино. Ты, я, те, кто ещё помнит, что такое Италия. Мы должны быть готовы взять власть, когда придёт время.

Гранди почувствовал, как холод пробежал по спине. Слова Бадольо были не просто рассуждениями — это был намёк на измену. Он знал, что маршал не говорит таких вещей без причины. Бадольо был стратегом, человеком, который планировал на годы вперёд, и его слова были как шахматный ход, рассчитанный на будущее. Но Гранди был дипломатом, и его инстинкты подсказывали ему держаться в тени, пока ситуация не прояснится. Он вспомнил собрание ложи: лица братьев, их споры о крахе режима, о том, как санкции душат экономику, как война в Абиссинии истощает армию. Профессор из Турина говорил о необходимости создать тайный совет, который мог бы действовать, если Муссолини потеряет власть. Гранди тогда промолчал, но мысль о таком совете теперь казалась не такой уж безумной.

— Я подумаю, — наконец сказал он. — Но я не дам ответа сегодня. Нам нужно больше времени, чтобы понять, куда идёт Италия. Если мы ошибёмся, цена будет слишком высока.

Бадольо кивнул, его взгляд смягчился.

— Хорошо, Дино. Думай. Но не слишком долго. Время не на нашей стороне. Муссолини ведёт нас к пропасти, и если мы не найдём выход, Италия заплатит за его ошибки. Мы должны быть готовы.

Он подал знак, и Альберто вернулся к машине. Двигатель снова заурчал, и Lancia медленно двинулась обратно к Риму. Гранди смотрел в окно, его мысли были далеко. Он видел Италию, раздираемую войной, санкциями, внутренними интригами. Он видел Муссолини, стоящего на балконе Пьяцца Венеция, обещающего величие, которого, возможно, никогда не будет. И он видел себя — человека, который должен выбрать: остаться в тени или шагнуть в пропасть ради спасения страны. Виноградники за окном сменились городскими улицами, где фонари отбрасывали золотистый свет на булыжники. Рим спал, но Гранди знал, что этот покой обманчив.

Вечер перетёк в ночь, и Палаццо Венеция утопал в тусклом свете уличных фонарей. Просторный кабинет Бенито Муссолини дышал величием — стены украшали карты Африки и Средиземноморья. Огромный стол из красного дерева былзавален бумагами и телеграммами, рядом стояла наполовину пустая бутылка кьянти. В воздухе витал запах чернил и лёгкий аромат старой кожи от кресла, где сидел Муссолини. Его широкие плечи были слегка сгорблены, тёмные глаза впились в телеграмму, лежавшую перед ним. Слова были резкими, неумолимыми: генерал Этторе Бастико мёртв. Подозрение на отравление. Асмэра в смятении.

Муссолини стиснул челюсти, его крепкие пальцы смяли край бумаги. Весть о смерти Бастико ударила его как пощёчина — не только из-за потери опытного командира, но и из-за того, что она означала. Что-то рушилось. Его мечта о новой Римской империи, горевшая в нём, ускользала из рук. Он резко встал и начал мерить шаги по кабинету. Его тяжёлые шаги отдавались в тишине. Остановившись перед картой Африки, утыканной красными булавками и чёрными линиями, обозначавшими итальянские завоевания в Эритрее и Сомали, он замер. Абиссиния была центром его амбиций, суровой землёй, обещавшей славу, но приносившей лишь сопротивление. Кампания истощала Италию. Санкции Лиги Наций душили экономику, нехватка топлива подрывала флот, и теперь это — прославленный генерал мёртв. Муссолини с силой ударил кулаком по столу. «Бастико, — пробормотал он, — они посмели ударить по моим генералам?»

Он вернулся к телеграмме, перечитывая её, словно слова могли измениться. Налив себе бокал кьянти, он закружил тёмную жидкость, отражавшую свет. Вино было горьким на вкус, но он выпил его залпом, надеясь, что это успокоит нервы. «Империя, — сказал он вслух, его голос заполнил комнату. — Я получу свою империю». Африка была первым шагом, краеугольным камнем новой Италии, которая затмит Цезарей. Балканы — Албания, Югославия, Греция — последуют за ней, каждая страна станет частью великой мозаики его видения. Он видел себя на мировой сцене не младшим партнёром Германии Гитлера, а равным, современным Августом. Союз с фюрером был средством, не более. Губы Муссолини скривились в презрительной усмешке при мысли о немцах. Их высокомерие раздражало его. Когда империя Италии укрепится, он не позволит Берлину указывать ему. Он покажет, что значит быть римлянином.

Но смерть Бастико была трещиной в этом видении. Муссолини снова зашагал по кабинету, чувствуя, как тяжесть войны давит на него. Абиссинская кампания началась с фанфар, с обещаний быстрой победы. Его пропагандистская машина рисовала его непобедимым, Дуче, который возродит славу Рима. Но реальность была мрачной: армии увязли в суровых горах, их подстерегали партизаны, знавшие каждый перевал и долину.

Он остановился у окна, отодвинув тяжёлую штору, чтобы взглянуть на Рим. Город раскинулся перед ним. Пьяцца Венеция была тиха, лишь несколько охранников патрулировали внизу. Рим принадлежал ему, но сегодня казался хрупким. Он думал о Бастико, закалённом генерале, сражавшемся в Ливии и на полях Великой войны, о человеке, чья преданность не вызывала сомнений. Бастико верил в империю. А теперь он мёртв, его тело остывает в пыльном морге Асмэры.

Пальцы Муссолини сжали бокал так сильно, что тот едва не треснул. Ему нужны были ответы, и немедленно. Он вернулся к столу и нажал кнопку интеркома. «Клара!» — рявкнул он. Через мгновение дверь отворилась, и Клара Петаччи, его любовница, скользнула в комнату. Ей было двадцать четыре, тёмные волосы струились по плечам, глаза, полные обожания и лёгкой тревоги, смотрели на него. Её присутствие обычно успокаивало, её молодость и красота напоминали ему о собственной силе, но сегодня даже она не могла унять бурю в его груди.

— Дуче, — мягко сказала она, её голос слегка дрожал. — Что случилось? Ты выглядишь… встревоженным.

Он отмахнулся, хотя его взгляд на мгновение смягчился, встретив её глаза.

— Бастико мёртв, — сказал он прямо. — В Асмэре. Мои враги действуют, Клара. Они бьют по моим генералам, по моей империи.

Клара прижала руку ко рту, её глаза расширились.

— Но кто посмел бы…

— Кто не посмел бы? — огрызнулся он, прерывая её.

Он снова начал мерить шаги, всё ещё сжимая бокал.

— Может, это один из наших. Некоторые думают, что я не вижу, как они плетут заговоры и шепчутся за моей спиной.

Клара шагнула ближе, её рука легко легла на его плечо.

— Бенито, ты — Дуче. Никто не может тебя тронуть. Народ любит тебя.

Её слова были призваны утешить, но лишь подлили масла в огонь. Он стряхнул её руку, повернувшись к карте.

— Любовь — это ещё не всё, Клара. Любовь не выигрывает войны. Мне нужны люди, которым я могу доверять, генералы, которые не умирают в кофейнях. — Он ткнул пальцем в карту, указывая на Асмэру. — Бастико должен был удержать Эритрею, сокрушить повстанцев. Теперь он мёртв, а я остался с трусами и предателями.

Клара замялась, затем заговорила, её тон был осторожным.

— Что ты будешь делать?

Муссолини не ответил сразу. Он допил остатки вина, поставив бокал с нарочитой медлительностью. Его разум лихорадочно работал, выстраивая план. Он не позволит этой смерти сломить его. Утрата Бастико — удар, но её можно обернуть в свою пользу. Мученик может сплотить нацию, разжечь огонь мести. Он прикажет начать тщательное расследование, отправит лучших людей в Асмэру, чтобы выкорчевать всех предателей. Если это абиссинские партизаны, он спалит их деревни дотла. Если Советы, он потребует ответа от Москвы, даже если это приведёт к эскалации. А если это кто-то из своих… Его глаза сузились. Он затянет удавку, вырвет с корнем неверных, и это станет примером для любого, кто осмелится бросить ему вызов.

— Позови Галеаццо, — сказал он наконец, имея в виду Галеаццо Чиано, своего зятя и министра иностранных дел. — И найди Бадольо. Я хочу, чтобы они были здесь к рассвету. Мы отправим сообщение в Асмэру — нужно тщательное расследование, никакого милосердия. И я хочу, чтобы каждого офицера в Эритрее допросили. Если есть предатель, я получу его голову.

Клара кивнула, поспешив к двери, чтобы передать его приказы. Муссолини вернулся к карте, его пальцы скользили по границам Абиссинии. Он всё ещё видел это: империю, которая сделает Италию великой. Африка была его полигоном, местом, где он выкует наследие, затмевающее Цезаря. Балканы последуют за ней, а затем само Средиземное море. Германия была инструментом, не более. Гитлер мог мечтать о своём Тысячелетнем рейхе, но Муссолини не станет его лакеем. Как только Абиссиния падёт, он пересмотрит условия их союза. Италия — это слово будет звучать гордо, и ни один немец не посмеет говорить с ним свысока.

Он вспомнил Бастико, его лицо, его мечты о славе страны, теперь угасшие. Кулак Муссолини сжался. «Ты будешь отомщён, — прошептал он. — И Италия восстанет».

Глаза Муссолини горели решимостью. Он не дрогнет. Империя была в его руках, и ни предатель, ни иностранная держава не остановят его. Ночь окутала спящий город, а в Палаццо Венеция Дуче планировал свой следующий ход.

Глава 13

Аддис-Абеба просыпалась под палящим солнцем, её улицы бурлили жизнью, несмотря на ранний час. Центральный базар гудел, словно растревоженный улей: торговцы выкрикивали цены на зерно, специи и ткани, их голоса сливались с ржанием мулов, скрипом телег и смехом детей, снующих между прилавками. Пыль поднималась от копыт и колёс, смешиваясь с ароматами кофе, шафрана и жжёного хлеба. Но под этой суетой таилась тревога. Взрыв, унёсший жизни Раса Кассы и десятков других, висел над городом, как тёмная туча. Слухи о предательстве расползались по тавернам и переулкам, отравляя умы. Никто не знал их источника, но они уже пустили корни, подтачивая доверие к власти.

В немецком консульстве царила ледяная тишина. Майор Клаус Вёлькнер стоял у окна кабинета, его глаза следили за оживлёнными улицами. Взрыв на базаре был его триумфом, но провал на складе всё ещё жег, как раскалённое железо. Он знал, что хаос, вызванный смертью Раса Кассы и его посыльного Йосефа Вольде, был лишь первым ходом. Чтобы удержать контроль, нужны были новые союзники, новые интриги, новый риск. На столе перед ним лежала карта Аддис-Абебы, испещрённая пометками: красные кресты отмечали места операций, синие линии — маршруты итальянских войск, чёрные точки — позиции местных агентов. Рядом громоздились зашифрованные телеграммы из Берлина, каждая напоминала о цене провала. Вёлькнер чувствовал нарастающее давление, но его разум уже выстраивал новый план — дерзкий, жестокий, но необходимый.

Дверь кабинета скрипнула, и вошёл лейтенант Ханс Дитрих. Его лицо было бледнее обычного, очки слегка съехали на нос, а в руках он держал сложенный лист бумаги. Дитрих выглядел взволнованным, что было редкостью для сдержанного офицера, привыкшего скрывать эмоции. Вёлькнер повернулся.

— Что случилось, Ханс? — спросил он. — Ты выглядишь так, будто увидел привидение.

Дитрих поправил очки и шагнул вперёд, стараясь говорить уверенно, хотя его пальцы нервно сжимали лист.

— Господин майор, — начал он, — Абебе передал сообщение. Он сказал, что с нами хотят встретиться важные люди. Абиссинцы. Упомянул, что это связано с чем-то серьёзным, но не вдавался в подробности. Сказал, что предложение пришло через его знакомого, торговца из старого квартала. Я подумал, что это может быть ловушкой, но он настаивал на серьёзности.

Вёлькнер нахмурился, его пальцы замерли над картой. Абебе, их лучший связной, был человеком, чья преданность Абверу держалась на щедрых обещаниях и страхе, но даже он мог ошибиться — или предать. В Абиссинии каждый шаг был словно по минному полю, и Вёлькнер знал, что новая информация могла всё изменить. Он откинулся на спинку стула, его голубые глаза сузились, словно он пытался разглядеть в Дитрихе причину его беспокойства.

— Важные люди? — переспросил он с лёгкой насмешкой. — Абебе не сказал, кто они? Или чего хотят? Он мой главный связной, Ханс, а не мальчишка, передающий базарные сплетни.

Дитрих покачал головой, его пальцы ещё сильнее сжали лист.

— Нет, господин майор. Он упомянул, что это люди с влиянием, но не назвал имён. Сказал, что его знакомый передал предложение, и он не стал расспрашивать, чтобы не спугнуть их. Времена неспокойные, люди осторожничают.

Вёлькнер молчал, его мысли работали с молниеносной скоростью. Абиссиния кишела игроками: итальянцы, чьи танки и самолёты нависали над страной, британцы, чьи шпионы рыскали по базарам, местные вожди, готовые продать лояльность за оружие или золото, и даже СССР с его агентами. Это могла быть ловушка, попытка выманить его или одного из его людей, особенно после взрыва на базаре, всколыхнувшего город. Но это мог быть и шанс. Если местные лидеры искали союза, это могло дать Абверу новый рычаг против итальянцев или других сил, борющихся за контроль над Абиссинией. Вёлькнер чувствовал, как напряжение в груди нарастает, словно туго натянутая струна. Он ненавидел неопределённость, но в Абиссинии она была частью шпионской игры.

— Приведи Абебе, — сказал он. — Немедленно.

Дитрих кивнул и быстро вышел. Через несколько минут дверь снова скрипнула, и вошёл Абебе. Его худощавое лицо было бесстрастным, но глаза блестели, как у хищника, выслеживающего добычу. Он остановился у стола, слегка склонив голову в знак уважения, но в его позе чувствовалась уверенность, почти дерзость. Вёлькнер смотрел на него, не отводя глаз, ища малейший намёк на ложь или неуверенность. Абебе был его лучшим агентом в Аддис-Абебе, человеком, знавшим город как свои пять пальцев и умевшим растворяться в толпе, словно тень. Но даже лучшие агенты могли стать слабым звеном, и Вёлькнер знал это по опыту.

— Кто эти «важные люди», Абебе? — спросил он. — И почему ты не знаешь деталей? Ты мой связной, а не мальчишка с базара. Если это ловушка, ты знаешь, что с тобой будет.

Абебе слегка улыбнулся.

— Господин майор, — произнёс он, — я получил сообщение от человека, которому доверяю. Это старый знакомый, торговец специями из старого квартала. Он сказал, что есть люди с влиянием, которые хотят говорить с вами или вашим человеком. Они не назвали имён, но упомянули, что это важно. Я не стал задавать лишних вопросов, чтобы не спугнуть их. После взрыва на базаре все осторожничают, и любопытство может всё испортить.

Вёлькнер прищурился, его пальцы медленно постучали по столу. Ответ Абебе был уклончивым, но в Абиссинии это было неудивительно. Здесь никто не говорил открыто, особенно в делах, касавшихся политики или власти. Его интуиция кричала об опасности, но он не мог упустить возможность. Если это был шанс на союз, он мог получить союзников, способных ослабить врагов Абвера. Но если это была ловушка, он рисковал потерять Дитриха — и, возможно, больше. Вёлькнер не собирался рисковать собой: он был слишком важен для операции, чтобы ставить себя под удар. Дитрих, молодой и дисциплинированный, был подходящей фигурой для этой задачи.

— Хорошо, — сказал Вёлькнер, его голос стал тише, но в нём чувствовалась угроза. — Ханс поедет. Но ты, Абебе, будешь за это отвечать. Я не прощаю ошибок.

Абебе кивнул, его лицо осталось непроницаемым, но в глазах мелькнула тень — то ли страха, то ли расчёта.

— Я понимаю, господин майор, — сказал он. — Встреча будет через два часа у старого склада на окраине города. Я всё организую.

Вёлькнер повернулся к Дитриху, всё это время стоявшему у двери и молчаливо наблюдавшему. Молодой лейтенант выглядел напряжённым, его пальцы нервно теребили ремень кобуры, спрятанной под плащом. Вёлькнер заметил эту нервозность, но не подал виду. Дитрих был надёжен, но Абиссиния была для него чужой землёй, полной скрытых угроз, и Вёлькнер знал, что даже лучший офицер мог дрогнуть в таких условиях.

— Ханс, ты едешь на встречу, — сказал Вёлькнер твёрдым голосом, не терпящим возражений. — Узнай, кто они и чего хотят. Будь осторожен. Если почувствуешь неладное, уходи немедленно. Возьми оружие и не рискуй без необходимости. Держи меня в курсе.

Дитрих кивнул, хотя в его глазах мелькнула тревога. Он был опытным офицером, но такие встречи, особенно в Абиссинии, где каждый второй мог оказаться шпионом или предателем, заставляли его чувствовать себя уязвимым.

— Да, господин майор, — ответил он, поправляя очки, чтобы скрыть лёгкую дрожь в руках. — Я подготовлюсь.

— И ещё, — добавил Вёлькнер. — Не доверяй никому. Даже Абебе. Если что-то пойдёт не так, ты знаешь, что делать.

Дитрих кивнул, его лицо напряглось, но он был готов выполнить приказ. Он вышел вместе с Абебе, оставив Вёлькнера одного. Майор вернулся к карте, его пальцы сжали ручку на столе. Он чувствовал, как игра становится всё сложнее, но это только разжигало его азарт. Он начал мысленно прокручивать возможные сценарии: кто могли быть эти «важные люди»? Местные вожди, недовольные итальянцами или Императором? Или, возможно, это была уловка британцев, чтобы выманить его людей? Вёлькнер знал, что должен быть готов ко всему — к предательству, обману или неожиданным союзникам.

Через два часа Дитрих стоял у старого склада на окраине Аддис-Абебы. Улица была пустынной, лишь пара тощих собак бродила между грудами мусора, а ветер поднимал облачка пыли, кружившие в лучах полуденного солнца. Дитрих чувствовал себя не в своей тарелке. Абиссиния была чужой, дикой землёй, где правила игры менялись с каждым шагом. Он привык к чётким приказам и строгой дисциплине Абвера, но здесь всё было иным: взгляды торговцев на базаре, шёпот в тавернах, тени в переулках — всё казалось частью невидимой угрозы. Его пальцы теребили ремень кобуры под лёгким плащом, и он старался дышать ровно, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце.

Из-за угла появился долговязый абиссинец в потрёпанной тунике. Его лицо было худым, с резкими чертами, а глаза — цепкими, как у ястреба. Он двигался легко, почти бесшумно. Дитрих напрягся, его рука невольно скользнула ближе к кобуре. Он знал, что в Абиссинии даже самый невзрачный человек мог оказаться шпионом или убийцей.

— Ты Дитрих? — спросил абиссинец низким голосом с лёгким акцентом. Он говорил на амхарском, но Дитрих, изучивший язык за месяцы работы в Аддис-Абебе, понял его без труда.

— Да, — ответил Дитрих, стараясь сохранять спокойствие, хотя его сердце колотилось всё сильнее. — Ты от Абебе?

Мужчина кивнул, но его взгляд оставался насторожённым, словно он оценивал Дитриха, ища в нём слабину.

— Идём, — сказал он, указывая на телегу, запряжённую тощим мулом. — Они ждут.

Телега была старой, с облупившейся краской, но выглядела крепкой. Дитрих заколебался, но всё же последовал за абиссинцем. Он забрался на телегу, и мужчина молча протянул ему чёрный мешок.

— Надень, — сказал он, не глядя на Дитриха. — Так надо.

Дитрих нахмурился, его сердце забилось ещё быстрее. Мешок на голове был плохим знаком. Это означало, что его везут туда, где он не должен знать дорогу. Он понимал, что это стандартная мера предосторожности, но ощущение уязвимости не покидало его. Он взял мешок, натянул его на голову и почувствовал, как грубая ткань прилипла к лицу, мешая дышать. Абиссинец щёлкнул поводьями, и телега тронулась, её колёса заскрипели по неровной дороге.

Ехали около часа. Дитрих пытался считать повороты, прислушивался к звукам, но слышал лишь скрип телеги, фырканье мула и редкие голоса прохожих. Городской шум постепенно сменился тишиной, лишь изредка прерываемой криками птиц или далёким лаем собак. Они выехали за город, в пустынные земли, где дорога становилась всё более ухабистой. Дитрих чувствовал, как пот стекает по спине, а нервы натянуты, как струны. Он был готов к худшему, но надеялся, что интуиция Вёлькнера не подвела. Его мысли метались: кто ждал его? Что они хотели? И, главное, вернётся ли он живым?

Наконец телега остановилась. Абиссинец снял мешок с головы Дитриха, и тот заморгал, привыкая к яркому свету. Они были далеко от города, в окружении холмов, покрытых редкими кустами и сухой травой. Солнце стояло высоко, его лучи жгли кожу, а воздух был сухим и горячим. Перед ними стояла небольшая хижина, сложенная из глины и веток, с крышей из пальмовых листьев. Рядом паслись несколько коз, их блеяние нарушало тишину, а у входа в хижину стоял мужчина — высокий, широкоплечий, в традиционной белой шамме. Его лицо было суровым, с глубокими морщинами, а глаза смотрели так, что Дитрих невольно почувствовал себя не в своей тарелке.

— Входи, — сказал долговязый абиссинец, указывая на хижину.

Дитрих поправил очки и шагнул вперёд, стараясь держать себя в руках. Его рука невольно коснулась кобуры под плащом, но он заставил себя опустить её. Внутри хижина была скудно обставлена: деревянный стол, несколько стульев, глиняный кувшин с водой. За столом сидел мужчина лет пятидесяти, его шамма была вышита золотыми нитями, а на поясе висел кривой кинжал с резной рукоятью. Его лицо было спокойным, но в глазах читалась решимость, словно он привык командовать и не терпел возражений. Рядом стояли двое молодых мужчин с винтовками за плечами. Их взгляды были полны подозрения, и Дитрих чувствовал, как они следят за каждым его движением, готовые в любой момент схватиться за оружие.

— Ты из Абвера? — спросил главный, его голос был глубоким, с лёгким акцентом, выдававшим происхождение из народа оромо.

Дитрих кивнул, стараясь сохранять спокойствие, хотя его сердце билось быстрее обычного. Он чувствовал, как пот скапливается под воротником рубашки, но старался не показывать нервозности.

— Лейтенант Ханс Дитрих, — представился он. — Меня прислали, чтобы узнать, чего вы хотите.

Мужчина слегка улыбнулся, но в его улыбке не было тепла — она была скорее хищной.

— Я — Микаэль, сын Кэбэдэ, вождь оромо, — сказал он. — Мои люди устали от войны, но мы не хотим ни итальянцев, ни власти, которая нас угнетает. Мы знаем, что вы, немцы, играете свою игру в Абиссинии. И мы хотим знать, насколько вы готовы нам помочь.

Дитрих напрягся. Это был не просто разговор — это была проверка. Оромо были одним из крупнейших народов Абиссинии, их численность и воинственность делали их силой, с которой нельзя было не считаться. Их поддержка могла дать Абверу огромное преимущество, но их ненависть к иностранцам была хорошо известна. Дитрих понимал, что должен ответить осторожно, чтобы не спугнуть их, но и не обещать того, чего не мог выполнить. Его мысли метались: что он мог сказать? Как далеко он мог зайти, не связывая Абвер обязательствами, которые Берлин не одобрит?

— Абвер заинтересован в стабильности, — начал Дитрих, тщательно подбирая слова. — Мы не хотим, чтобы Абиссиния попала под власть итальянцев, но понимаем, что текущая ситуация неустойчива. Если ваши цели совпадают с нашими, мы можем обсудить сотрудничество. Но мне нужно знать, чего вы хотите и что можете предложить.

Микаэль наклонился вперёд, его глаза сузились, словно он пытался заглянуть в душу Дитриха. Его взгляд был тяжёлым, и Дитрих почувствовал, как по спине пробежал холод.

— Мы хотим свободы для оромо, — сказал Микаэль. — Нынешняя власть держит нас в узде, как и её предшественники. Она говорит о единстве Абиссинии, но её единство — это оковы для моего народа. Итальянцы обещают нам землю и автономию, но мы знаем, что их обещания — ложь. Они хотят сделать нас своими марионетками. Если Абвер поможет нам с оружием, деньгами и, возможно, советниками, мы можем изменить баланс сил. Но власть не должна достаться итальянцам. Мы хотим гарантий, что вы поддержите нас, а не Муссолини.

Дитрих молчал, обдумывая слова Микаэля. Это был опасный разговор. Абвер мог использовать оромо, чтобы ослабить противников, но поддержка повстанцев означала бы прямое противостояние с итальянцами, что шло вразрез с приказами Берлина. Вёлькнер предупреждал, что открытая эскалация недопустима — Берлин хотел, чтобы Абвер действовал скрытно, не провоцируя Муссолини. Но отказаться от такого предложения тоже было рискованно. Оромо могли найти других союзников — британцев, давно рыскавших по Абиссинии, или даже СССР, чьи агенты чувствовали себя здесь уверенно. Дитрих чувствовал, как его мысли кружатся, словно в водовороте. Он должен был выиграть время, не давая твёрдых обещаний.

— Я понимаю, — сказал он, стараясь говорить уверенно, хотя его голос слегка дрожал. — Но такие решения принимает не только мой начальник, но и Берлин. Я передам ваше предложение майору Вёлькнеру, и мы дадим ответ. Как скоро вам нужен результат?

Микаэль посмотрел на него, словно оценивая, насколько серьёзно его можно воспринимать. Его взгляд был тяжёлым, пронизывающим, и Дитрих почувствовал себя под прицелом.

— У вас есть неделя, — сказал Микаэль. — После этого мы найдём других, кто захочет говорить с нами серьёзно. Но запомни, лейтенант: мы не терпим предательства. Если вы решите играть против нас, вы пожалеете.

Дитрих кивнул. Его пальцы слегка дрожали, но он заставил себя держать руки спокойно, чтобы не выдать волнения.

— Я передам, — сказал он. — Как мне связаться с вами?

Микаэль кивнул одному из своих людей, и тот протянул Дитриху небольшой свёрток ткани, перевязанный верёвкой. Свёрток был лёгким, но Дитрих почувствовал, как его сердце забилось быстрее, когда он взял его в руки. Что там? Инструкции? Или что-то ещё?

— Здесь инструкции, — сказал Микаэль. — Передай их своему начальнику. И не пытайся нас найти. Мы сами найдём вас, когда придёт время.

Дитрих кивнул, сжимая свёрток. Он понимал, что этот момент был поворотным. Если оромо станут союзниками Абвера, это может дать Вёлькнеру преимущество, которого он так жаждал. Но если это была ловушка, он мог стать первой жертвой.

— Хорошо, — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно. — Я сделаю, как вы просили.

Микаэль кивнул, его лицо осталось непроницаемым. Он сделал знак долговязому абиссинцу, который привёз Дитриха. Тот вошёл в хижину, держа в руках тот же чёрный мешок.

— Пора, — сказал абиссинец голосом, лишённым эмоций.

Дитрих не сопротивлялся, когда ему снова надели мешок на голову. Он слышал, как Микаэль отдал короткий приказ на оромо, и почувствовал, как его вывели из хижины и усадили в телегу. Обратный путь был таким же долгим и молчаливым. Дитрих пытался запомнить звуки, но слышал лишь скрип колёс, фырканье мула и редкие крики птиц. Он чувствовал себя уязвимым, словно пешка, которую передвигают по доске, не спрашивая её мнения. Когда мешок наконец сняли, Дитрих оказался у того же склада на окраине города. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в багровые тона, а тени от акаций удлинялись, ложась на пыльную землю. Долговязый абиссинец молча указал ему на дорогу и исчез, словно растворился в воздухе. Дитрих поправил очки и глубоко вдохнул, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Он чувствовал, как усталость наваливается на него, словно тяжёлый груз, но знал, что должен немедленно доложить Вёлькнеру.

Дитрих вернулся в консульство к вечеру, его одежда была покрыта пылью, а лицо — напряжённым. Вёлькнер ждал в своём кабинете, сидя за столом с чашкой давно остывшего кофе. Его взгляд был прикован к карте, но он поднял глаза, увидев Дитриха. Майор сразу заметил тревогу в глазах лейтенанта, но его собственное лицо осталось непроницаемым.

— Рассказывай, — сказал Вёлькнер.

Дитрих положил свёрток на стол и начал рассказывать. Он описал дорогу, хижину, встречу с Микаэлем, его требования и угрозы. Он говорил быстро, но чётко, стараясь не упустить ни одной детали. Его голос дрожал от напряжения, но он старался держать себя в руках. Вёлькнер слушал молча, его лицо не выражало эмоций, но его пальцы слегка сжали ручку на столе, когда Дитрих упомянул оромо.

— Оромо, — сказал Вёлькнер, когда Дитрих закончил. — Это интересно. Они сильны, но ненадёжны. Их поддержка может дать нам преимущество, но Берлин не обрадуется. Итальянцы тоже будут недовольны, если узнают, что мы ведём переговоры за их спиной. Ты уверен, что Микаэль говорил от имени своего народа?

Дитрих кивнул, хотя в его глазах мелькнула неуверенность. Он всё ещё чувствовал тяжесть взгляда Микаэля, его холодную уверенность, заставлявшую чувствовать себя под прицелом.

— Он выглядел человеком, привыкшим командовать, господин майор, — сказал Дитрих. — Его люди подчинялись ему без вопросов. Но я не знаю, насколько велико его влияние. Он дал нам неделю на ответ. Если мы откажемся, они найдут других. Возможно, британцев.

Вёлькнер кивнул, его взгляд скользнул по карте. Он знал, что оромо были не просто повстанцами — они были силой, способной изменить ход войны. Но их требования — оружие, деньги, советники — означали, что Абверу придётся пойти на риск, который Берлин мог не одобрить. И всё же возможность была слишком заманчивой, чтобы её игнорировать. Вёлькнер чувствовал, как азарт и осторожность борются в его груди. Он был игроком, и эта партия была одной из самых сложных в его карьере.

— Это риск, — сказал он наконец. — Но и возможность. Мы не можем позволить британцам или Советам перехватить оромо. Я подготовлю сообщение для Берлина, но мы будем действовать осторожно. А пока, Ханс, следи за Абебе. Он знает больше, чем говорит. Если это ловушка, он первый, кто за неё ответит.

Дитрих кивнул, чувствуя, как усталость и напряжение сковывают его тело. Он всё ещё ощущал жар солнца на коже, скрип телеги в ушах и тяжесть взгляда Микаэля. Но он был солдатом, и его долг был выполнять приказы.

— Да, господин майор, — сказал он.

— И ещё, — добавил Вёлькнер. — Проверь свёрток. Если там что-то подозрительное, доложи мне немедленно.

Дитрих кивнул и вышел, сжимая свёрток в руках. Вёлькнер остался один, его взгляд вернулся к карте. Он чувствовал, как игра становится всё сложнее, но это только разжигало его решимость. Он начал составлять зашифрованное сообщение для Берлина.

Глава 14

Ночь опустилась на Аддис-Абебу, но в особняке фитаурари Тадессе, возвышавшемся на холме в северной части столицы, жизнь не замирала. Его резиденция была воплощением богатства и власти, редким даже среди элиты Абиссинии. Построенный из белого известняка, добытого в горах близ Гондэра, особняк сиял в лунном свете, словно жемчужина в море теней. Высокие арочные окна, обрамлённые витражами с изображениями древних царей, львов и ангелов с огненными мечами, отбрасывали разноцветные блики на мраморные полы внутреннего двора, выложенные мозаикой в виде солнечного диска, окружённого звёздами. В центре двора журчал фонтан, вырезанный из чёрного базальта; его струи переливались в свете масляных ламп, подвешенных на кованых бронзовых цепях, чьи звенья были украшены тонкой гравировкой в виде виноградных лоз. Стены двора покрывали резные панели из сандалового дерева, инкрустированные перламутром и золотом, с изображениями сцен триумфов Абиссинии: от легендарной победы при Адуа до коронации Менелика II, чья фигура в золотой мантии возвышалась над поверженными врагами. Над входом в главный зал висел герб Тадессе — золотой лев, держащий копьё, окружённый созвездием из девяти звёзд, выгравированных на массивной бронзовой плите, отполированной до зеркального блеска.

Внутренние покои особняка были шедевром роскоши, созданным, чтобы подчёркивать статус владельца. Зал для приёмов, где Тадессе встречал гостей, был устлан персидскими коврами ручной работы; их узоры переливались оттенками шафрана, кобальта, изумруда и глубокого кармина, создавая ощущение, будто пол оживает под ногами, словно поверхность озера, тронутого ветром. Потолок украшала мозаика из цветного стекла, изображавшая звёздное небо над пустыней Данакиль, с золотыми нитями, вплетёнными в стекло, чтобы имитировать мерцание звёзд в безлунную ночь. В центре зала стоял массивный стол из эбенового дерева, отполированный до зеркального блеска, на котором красовалась серебряная чаша, наполненная свежими фигами, гранатами, манго и редкими плодами личи, привезёнными из далёких восточных портов. Рядом стоял хрустальный графин с тэджем — медовым вином, чей сладковатый аромат, смешанный с нотами высокогорных трав, наполнял воздух, сливаясь с дымом сандаловых курильниц, расставленных в углах комнаты. Их бронзовые основания были украшены изображениями леопардов, а тонкие струйки дыма поднимались к потолку, создавая лёгкую дымку, словно в зале витал дух древних ритуалов.

Стены зала украшали трофеи, собранные предками Тадессе и им самим: копья с костяными наконечниками, отполированными до блеска, щиты из шкуры буйвола, усыпанные серебряными заклёпками, и старинный меч в позолоченных ножнах, принадлежавший, по слухам, одному из предков Тадессе, воевавшему при царе Теодросе. Над камином, выложенным чёрным мрамором с прожилками белого кварца, висела картина маслом — портрет самого Тадессе, изображённого в парадной шамме тёмно-синего цвета, расшитой серебряными нитями. Его орлиный взгляд и величественная осанка излучали власть, словно он был рождён править. Полки вдоль стен были заставлены книгами в кожаных переплётах, свитками с древними текстами на гээзе и арабском, а также бронзовыми статуэтками, изображавшими воинов в доспехах и львов с оскаленными пастями. В углу стояла резная ширма из красного дерева, расписанная сценами охоты на антилоп, где воины с копьями преследовали добычу на фоне золотых закатов. За ширмой скрывалась небольшая дверь, ведущая в личный кабинет Тадессе, где хранились его самые ценные документы и карты, запертые в сундуке из кедрового дерева, украшенном бронзовыми пластинами.

Тадессе стоял у окна, глядя на раскинувшийся внизу город. Его высокая статная фигура в тёмно-синей шамме, расшитой серебряными нитями, излучала уверенность и солидность. Смерть Раса Кассы, потрясшая Аддис-Абебу, не вызвала в нём ни малейшего волнения. Для Тадессе это было лишь очередное событие в шахматной партии, которую он вёл годами. Рас Касса был героем для народа, но для Тадессе — лишь фигурой, чьё падение открывало новые возможности. В тронном зале император Хайле Селассие поручил ему найти виновных в взрыве на базаре, но Тадессе видел в этом не приказ, а шанс — шанс укрепить свою власть, пока Лев Иуды слабел под тяжестью войны и заговоров, а слухи о его возможном бегстве в Лондон подтачивали его авторитет.

Дверь зала отворилась, и слуга — молодой парень в белой тунике с золотой каймой — низко поклонился.

— Господин, гость прибыл.

Тадессе кивнул, не отрывая взгляда от города, где огни факелов и масляных ламп мерцали, словно звёзды, упавшие на землю.

— Проводи его сюда. И принеси ещё тэджа. Пусть подадут тот, что из мёда с высокогорья, выдержанный три года.

Через минуту в зал вошёл мужчина, чья осанка и уверенные движения выдавали прирождённого лидера. Это был Зэудиту Вольде-Мариам, новый вождь народа тиграи, сменивший убитого Менгесху. Зэудиту был высок, худощав, с резкими чертами лица, напоминавшими хищную птицу. Его тёмные проницательные глаза словно пронзали собеседника, а тонкие губы, слегка изогнутые в полуулыбке, скрывали смесь уверенности и хитрости. Длинная шамма цвета слоновой кости, расшитая чёрными и золотыми узорами, подчёркивала его статус, а на поясе висел изогнутый кинжал в ножнах, инкрустированных бирюзой и яшмой, чьи камни переливались в свете ламп. Его имя, редкое и звучное, означало «коронованный» на языке тиграи и идеально отражало его амбиции, которые он не скрывал. Его появление в Аддис-Абебе было событием: лидеры тиграи редко покидали свои земли на севере, где горы и долины служили им крепостью, но хаос после взрыва на базаре и слухи о бегстве императора заставили его действовать.

— Фитаурари Тадессе, — произнёс Зэудиту. — Я пришёл, как ты просил.

Тадессе повернулся, его взгляд встретился с глазами Зэудиту. Он указал на кресло у стола, обитое тёмно-красным бархатом с золотыми кистями, чьи нити слегка покачивались от лёгкого сквозняка.

— Садись, Зэудиту. Нам есть что обсудить.

Зэудиту опустился в кресло, его пальцы небрежно коснулись рукояти кинжала, словно проверяя его наличие. Этот жест был почти бессознательным, но Тадессе заметил его, как замечал всё, что могло выдать намерения собеседника. Он сел напротив, наполнив два серебряных кубка тэджем. Аромат мёда с высокогорья наполнил воздух, смешиваясь с дымом сандаловых курильниц.

— Смерть Раса Кассы, — начал Тадессе, его голос был ровным, лишённым эмоций, словно он обсуждал погоду, а не трагедию, унёсшую десятки жизней. — Это ход в игре, которую кто-то ведёт против нас. Я вижу в этом руку иностранцев. Немцы, возможно, итальянцы. Они хотят, чтобы мы перегрызлись.

Зэудиту сделал глоток тэджа, его брови слегка приподнялись, а в глазах мелькнула искра интереса.

— Ты говоришь о врагах снаружи, но что насчёт врагов внутри? Народ неспокоен, Тадессе. Рас Касса был символом сопротивления, его победы над итальянцами в горах вдохновляли всех. Его смерть — не просто потеря, это сигнал. Император слаб, и ты это знаешь. Ходят слухи, что он собирается бежать в Лондон. Если это правда, кто удержит Абиссинию от падения?

Тадессе улыбнулся, но его улыбка была холодной, почти насмешливой, как у человека, который знает больше, чем говорит.

— Ты веришь в эти разговоры о бегстве, Зэудиту? Или просто используешь их, чтобы подтолкнуть меня к тому, чего хочешь ты и твой народ?

Зэудиту не отвёл взгляд, его глаза сузились, а полуулыбка стала чуть шире.

— Я верю в то, что вижу. Хайле Селассие говорит о сопротивлении, но его советники всё чаще говорят о Лондоне. Его трон шатается, и ты это видишь не хуже меня. Если он уедет, страна останется без лидера. И кто тогда встанет у руля? Ты, Тадессе? Или кто-то другой, кто воспользуется неразберихой? Мои люди в Тиграе уже говорят, что Абиссинии нужен новый вождь. Сильный. Тот, кто не боится ни итальянцев, ни предателей во дворце.

Тадессе знал, к чему клонит Зэудиту. Тиграи всегда были амбициозны, а смерть Менгесхи, их прежнего лидера, только разожгла их жажду власти. Зэудиту, с его силой, ресурсами и харизмой, был опасным союзником — и ещё более опасным врагом. Его слова были не просто предложением, а вызовом, проверкой, насколько далеко Тадессе готов зайти.

— Ты предлагаешь мне предать императора? — спросил Тадессе. — Захватить трон, пока Хайле Селассие ещё сидит на нём?

Зэудиту поднял руку, словно останавливая его. Его жест был уверенным, но не агрессивным, как у человека, привыкшего вести переговоры на грани.

— Это не предательство, Тадессе. Это реальность. Если император уедет — а он уедет, это лишь вопрос времени, — кто-то должен взять власть. Лучше это будешь ты, чем марионетка немцев или итальянцев. Но мои люди не поддержат тебя просто так. Тиграи — это сила, которую ты не можешь игнорировать. У нас лучшие воины, лучшие разведчики. Мы можем держать север, пока ты укрепляешь центр. Но за это я хочу гарантий.

Тадессе прищурился, его пальцы медленно вращали кубок с тэджем, отражая свет ламп. Он знал, что Зэудиту играет в сложную игру, где каждый шаг был просчитан.

— Каких гарантий? — спросил он, хотя уже предвидел ответ.

Зэудиту наклонился вперёд, его глаза горели решимостью, а голос стал твёрже.

— Ключевые посты. Мои люди должны занять места в новом правительстве: министр обороны, губернаторы провинций, командующие армией. Тиграи проливали кровь за Абиссинию, и мы не останемся в стороне, когда будет делиться власть. Если ты хочешь, чтобы мы стояли за тобой, дай нам то, что мы заслужили.

Тадессе молчал, его взгляд скользнул по мозаике на потолке, словно он искал ответ в звёздах, мерцающих в стекле. Предложение Зэудиту было дерзким, но ожидаемым. Тиграи всегда держались особняком, их лидеры видели себя равными императору, если не выше. Но Тадессе знал, что уступка Зэудиту означала бы раздел власти, а это могло привести к новым конфликтам. Амхара, Оромо, Сомали — все регионы захотят своей доли, и Абиссиния, и без того ослабленная, развалится на части.

— Ты просишь слишком многого, — сказал Тадессе. — Если я дам твоим людям ключевые посты, другие регионы взбунтуются. Мы не можем позволить себе раскол, Зэудиту. Не сейчас, когда итальянцы дышат нам в затылок, а немцы плетут свои интриги.

Зэудиту рассмеялся.

— Раскол? Он уже и так случился, Тадессе. Смерть Раса Кассы — не просто убийство. Это сигнал. Кто-то хочет, чтобы мы перегрызлись, пока итальянцы маршируют в сторону столицы. Если ты не дашь моим людям то, что они хотят, Тиграи может решить, что лучше договориться с врагом, чем сражаться за трон, который вот-вот рухнет.

Тадессе почувствовал, как гнев закипает в груди, но он сдержался, сохраняя маску спокойствия. Зэудиту играл жёстко, балансируя на грани угрозы и предложения. Он был прав в одном: Абиссиния была на грани. Смерть Раса Кассы лишила армию одного из лучших командиров, а слабость императора становилась всё очевиднее. Если Тиграи отвернётся, страна падёт, и Тадессе не собирался допустить этого — но не ценой своей власти.

— Хорошо, — сказал Тадессе. — Я подумаю над твоим предложением. Но я не дам обещаний, пока не увижу доказательств твоей лояльности.

Зэудиту кивнул, его улыбка стала шире, но в ней не было тепла.

— Умно, Тадессе. Ты хочешь, чтобы я доказал свою верность, прежде чем ты дашь мне власть. Хорошо. Я докажу тебе это, но взамен я хочу, чтобы ты начал готовить почву. Император уедет — это лишь вопрос времени. Когда это случится, ты должен быть готов взять трон. А мы, Тиграи, будем за тобой.

Тадессе посмотрел на Зэудиту, пытаясь понять, насколько тот искренен. Лидер тиграи был хитёр, как лис, и его слова могли быть ловушкой. Но выбора не было. Если император действительно покинет страну, Тадессе должен быть готов действовать — и не позволить Зэудиту или кому-либо ещё диктовать ему условия.

— Я услышал тебя, — сказал он. — Но знай, Зэудиту, если Тиграи предадут меня, я найду тебя. И ни один кинжал, даже украшенный бирюзой, не спасёт тебя от моего гнева.

Зэудиту рассмеялся, на этот раз искренне, его глаза загорелись весельем.

— Я верю тебе, фитаурари. Поэтому я здесь. Мы оба хотим, чтобы Абиссиния выстояла. Но выстоять она сможет только под сильным лидером. И я вижу его перед собой.

Тадессе не ответил. Он встал, подошёл к окну и снова посмотрел на город. Огни Аддис-Абебы мерцали внизу, словно звёзды, упавшие на землю. Он знал, что Зэудиту прав: время разговоров заканчивалось. Зэудиту допил тэдж и поднялся, его шамма слегка колыхнулась, отбрасывая тень на ковёр.

— Я жду твоего решения, Тадессе. Мои люди готовы. Дай мне знать, когда будешь готов назвать имена тех, кто займёт посты. Но помни: время не на нашей стороне.

Он поклонился и вышел из зала. Тадессе знал, что Зэудиту — человек, который может стать либо союзником, либо врагом. И в этой игре ставка была не только его жизнь, но и судьба Абиссинии.

Тадессе подошёл к столу, его пальцы пробежались по карте Аддис-Абебы, лежавшей среди бумаг, испещрённой его заметками. Он знал, что должен действовать быстро. Император Хайле Селассие был символом, но символы не выигрывают войны. Если слухи о его бегстве подтвердятся, Тадессе должен быть готов заполнить вакуум власти. Но он не собирался делить трон с Зэудиту или кем-либо ещё. Тиграи могли быть союзниками, но только до тех пор, пока их амбиции не пересекут его собственные.

Он вызвал слугу и приказал принести его личный дневник, хранившийся в резном сундуке из кедрового дерева, украшенном бронзовыми пластинами с изображениями орлов. Когда слуга вернулся, Тадессе открыл дневник, его страницы были испещрены записями о политических манёврах, военных планах и именах тех, кто мог быть полезен — или опасен. Он начал писать, его перо скользило по бумаге, оставляя чёткие уверенные строки. Он записал имя Зэудиту и рядом — вопросительный знак. Тиграи были силой, с которой приходилось считаться, но Тадессе не собирался отдавать им слишком много. Он должен был найти баланс: использовать их поддержку, но держать на расстоянии.

Он закрыл дневник, его пальцы задержались на кожаном переплёте, словно он пытался запечатлеть этот момент в памяти. Он подошёл к камину, где тлели угли. В этом зале, окружённый роскошью, он чувствовал себя королём без короны — пока без короны. Но корона была близко, ближе, чем когда-либо. Он взял кубок с тэджем, сделал медленный глоток и посмотрел на портрет над камином. Человек на картине смотрел на него с той же уверенностью, с какой он сам смотрел на мир. И в этот момент Тадессе понял, что его время пришло. Абиссиния падёт или возвысится — и это будет зависеть от него.

В то же самое время в Асмэре, столице итальянской колонии Эритрея, жизнь протекала в ином ритме. Улицы города, вымощенные булыжником, отражали свет газовых фонарей, а воздух был пропитан запахами жареного кофе и табачного дыма, витающего из таверн. В одном из таких заведений, «Il Corno d’Oro» — баре с низкими потолками, пропахшем ромом и специями, — жизнь текла своим чередом. Итальянские офицеры в выглаженных мундирах смеялись за столами, их голосасливались с мелодией аккордеона, на котором играл старик в углу. Стены таверны украшали рисунки местных пейзажей, а на полках за стойкой стояли бутылки граппы и арака, соседствующие с глиняными кувшинами, наполненными местным пивом.

За угловым столом, в тени, отбрасываемой медным канделябром, сидел полковник Витторио Руджеро ди Сангаллетто — фигура, чьё имя звучало как отголосок старой итальянской аристократии, но чья репутация была далека от благородства. Его загорелое лицо с резкими скулами и глубокими морщинами выдавало годы, проведённые в африканских кампаниях, а серые глаза хранили холодную расчётливость. Мундир, расшитый золотыми галунами, был слегка помят, а пуговицы расстёгнуты, обнажая шёлковую подкладку, пропитанную запахом дорогого одеколона. На столе перед ним стояла полупустая бутылка граппы и хрустальный бокал, в котором отражались блики свечей. Витторио был известен в Асмэре как человек, который всегда был открыт для сделок, особенно тех, что пахли золотом или властью. Его связи с контрабандистами и местными информаторами делали его незаменимым для итальянской администрации, но и мишенью для тех, кто искал рычаги давления.

К столу подошёл молодой эритреец по имени Йемане Теклемариам. Он был худощав, с гибкими движениями, как у пантеры. Одетый в потрёпанную льняную рубаху и выцветшие брюки, он выглядел как один из множества местных, слоняющихся по Асмэре в поисках заработка. В руках он держал поднос с кувшином арака, но его настоящая миссия была иной. Подойдя к столу полковника, он поставил кувшин и, словно невзначай, уронил сложенный лист бумаги, который скользнул к руке Витторио.

Полковник прищурился, его пальцы, унизанные перстнями, медленно развернули записку. В свете канделябра он прочёл лаконичное сообщение, написанное аккуратным почерком на итальянском: «Полковник ди Сангаллетто, есть возможность хорошо заработать. Встреча завтра в полночь у старого маяка на побережье. Не упустите шанс».

Витторио поднял взгляд, его губы искривились в саркастической усмешке. Он небрежно бросил записку на стол и сделал глоток граппы, не сводя глаз с Йемане.

— Кто тебя послал, парень? — спросил он. — И не вздумай лгать. Я чую ложь, как акула кровь.

Йемане встретил его взгляд, не дрогнув. Его лицо оставалось спокойным.

— Эта записка от одного выходца из Абиссинии, — ответил он тихо, так, чтобы его слова не долетели до соседних столов. — Он не назвал имени, но сказал, что вы поймёте. Сказал, что вы… человек, который видит возможности.

Витторио рассмеялся. Он наклонился ближе, его пальцы постучали по столу рядом с запиской.

— Выходец из Абиссинии, говоришь? — Он прищурился, словно пытаясь разглядеть в Йемане что-то большее, чем просто посыльного. — И что же этот твой абиссинец хочет от меня? Информацию? Или, может, пришёл за моей головой и просто заманивает меня?

Йемане слегка пожал плечами, его лицо оставалось непроницаемым.

— Он сказал, что вы узнаете всё на встрече. Но предупредил, чтобы вы пришли один, без ваших солдат. — Он сделал паузу, словно это могло придать словам больший вес. — Сказал, что это может стоить больше, чем всё золото в вашей казне, полковник.

Витторио откинулся на спинку стула. Он знал, что такие записки редко приходят без причины. Кто-то в Аддис-Абебе — или, может, ближе — искал союзников, и Витторио был именно тем человеком, который мог продать свою лояльность за правильную цену. Но он также знал, что такие сделки опасны. Один неверный шаг — и его голова может оказаться на пике, выставленная на всеобщее обозрение у ворот Асмэры.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я приду. Но передай своему абиссинцу: если это ловушка, мои люди найдут его. И ты, Йемане, тоже не спрячешься. Я знаю твоё лицо.

Йемане кивнул, его губы тронула едва заметная улыбка, словно он ожидал этой угрозы.

— Я всего лишь посыльный, полковник. Но я передам ваши слова.

Он повернулся и исчез в толпе, его фигура растворилась среди посетителей таверны. Витторио остался сидеть, глядя на записку. Его пальцы медленно скомкали бумагу, но он не выбросил её, а спрятал в карман мундира. В его голове уже крутились мысли о том, кто мог стоять за этим сообщением. Если за запиской стоит кто-то значимый, это может быть его шанс крупно разбогатеть.

Он допил граппу, чувствуя, как тепло алкоголя разливается по груди. Завтрашняя ночь у старого маяка обещала быть интересной. Витторио ди Сангаллетто не был человеком, который упускает возможности. Но он также не был глупцом, чтобы доверять неизвестному абиссинцу — или эритрейцу, который знал слишком много для простого посыльного.

Глава 15

Сергей сидел за массивным письменным столом, его пальцы медленно постукивали по зелёному сукну, покрывавшему столешницу. На столе перед ним лежали аккуратно сложенные папки с документами, бронзовый чернильный прибор и тяжёлый телефон с чёрной эбонитовой трубкой. Тишина в кабинете нарушалась лишь лёгким скрипом пера, когда он делал пометки в блокноте.

Дверь отворилась, и в комнату вошёл Глеб Иванович Бокий, начальник ОГПУ. Его худощавая подтянутая фигура излучала сдержанную энергию. Лицо с кругами под глазами говорило о бессонных ночах. Он остановился перед столом и положил папку на сукно.

— Товарищ Сталин, — начал Бокий, — у нас срочные новости. ОГПУ задержало двух армейских полковников, уличённых в работе на японскую разведку.

Сергей откинулся в кресле, его пальцы замерли. Он не выказал удивления, но взгляд стал острее, словно он уже просчитывал последствия.

— Назови фамилии.

Бокий открыл папку, пробежал глазами по верхнему листу и ответил:

— Полковник Григорий Ефимович Руднев, служил в Москве, в штабе Московского военного округа. Второй — полковник Пётр Семёнович Вельяминов, дислоцирован на Дальнем Востоке, в штабе Особой Краснознамённой Дальневосточной армии.

Сергей слегка прищурился. Он наклонился вперёд, положив локти на стол, и посмотрел прямо в глаза Бокию.

— Что они передали японцам?

Бокий выдержал взгляд, но его пальцы слегка сжали край папки, выдавая напряжение.

— Данные о численности войск, — ответил он. — Сведения о расквартировании частей, их численности, а также о видах вооружения. Руднев передавал шифрованные сообщения о бронетехнике и артиллерии Московского округа: количество танков, гаубиц, их техническое состояние. Вельяминов отправлял японцам данные о наших укреплениях вдоль границы, численности пехотных дивизий и расположении аэродромов на Дальнем Востоке. Пока это всё, что мы смогли подтвердить. Но, товарищ Сталин, мы уверены, что они действовали не одни. Сейчас ведём поиск их сообщников.

Сергей молчал, его взгляд скользнул по папке. В голове крутились десятки вопросов. Японская разведка славилась изощрённостью, и если два полковника — один в Москве, другой на дальних рубежах — оказались завербованы, сеть шпионов могла быть гораздо шире. Он знал, что японцы работают не одиночками, а паутиной, где каждая нить вела к другой, и где-то в центре скрывался организатор, которого ещё предстояло найти.

— Как их вычислили? — спросил Сергей. Его голос оставался спокойным, но в нём чувствовалась скрытая угроза, словно он проверял не только Бокия, но и всю систему ОГПУ.

Бокий перевернул страницу в папке.

— Руднев попался на перехвате шифрованных сообщений, — начал он. — Наши радисты в Москве засекли передачи с неизвестного передатчика в районе Замоскворечья. После анализа сигналов мы вычислили источник — квартиру, в которой никто не жил. При обыске нашли шифровальные книги и копии документов из штаба Московского округа. Вельяминова выдал его сослуживец. Тот заметил, что полковник слишком часто запрашивал отчёты о передвижении войск, не связанных с его прямыми обязанностями. Он сообщил в ОГПУ, и мы установили за Вельяминовым слежку. Три дня назад его поймали с поличным в Хабаровске, когда он готовил очередное шифрованное сообщение для передачи через курьера.

Сергей кивнул. Он знал, что ОГПУ действует эффективно, но даже их ресурсы не были безграничными. Если японцы завербовали двух полковников, их агенты могли проникнуть глубже, чем казалось. В его прежней жизни, в другом времени, он знал, как шпионаж может изменить ход истории.

— Что ещё? — спросил он. — Есть ли следы, ведущие к другим?

Бокий слегка кашлянул, словно собираясь с мыслями. Он понимал, что каждое слово сейчас взвешивается, и ошибка могла стоить ему доверия.

— Мы предполагаем, что они работали через сеть, — ответил он. — Руднев в Москве упомянул на допросе некоего «человека с востока», который передавал инструкции через шифрованные каналы. Мы пока не знаем, кто это. Вельяминов молчит, но его сослуживец сообщил, что видел, как полковник получал запечатанный конверт от неизвестного в штатском на железнодорожной станции в Хабаровске. По описанию — азиат, возможно, японец или кореец. Мы проверяем все контакты обоих полковников за последние полгода. Но, товарищ Сталин, это не всё.

Сергей поднял бровь, его взгляд стал ещё острее.

— Продолжай.

Бокий перевернул ещё одну страницу и вытащил лист с машинописным текстом, испещрённый пометками красным карандашом.

— У Руднева нашли зашифрованное письмо, — сказал он. — Оно отличается от его обычных сообщений. В нём упоминается некий «объект в горах», без уточнений. Мы думаем, это может быть связано с секретными разработками — возможно, с испытаниями нового вооружения или военными объектами. Расшифровать полностью пока не удалось. Наши криптографы работают, но японцы используют новый шифр, сложнее прежних.

Сергей почувствовал раздражение, но подавил его. Он знал, что Бокий делает всё возможное, но неполные ответы его не устраивали.

— Почему не выяснили больше? — спросил он, его голос стал холоднее. — Два полковника, оба на ответственных постах, и вы до сих пор не знаете, кто их завербовал? Кто их связные? Это недопустимо, Глеб Иванович.

Бокий выдержал взгляд, но его пальцы слегка дрогнули, закрывая папку.

— Мы работаем, товарищ Сталин, — ответил он. — Допросы идут круглосуточно. Руднев начал говорить, но осторожничает, пытается выторговать смягчение приговора. Вельяминов молчит, но мы усилили давление. Их сообщников мы найдём, это вопрос времени. Японцы действуют хитро, не оставляют явных следов. Мы проверяем всех, кто мог быть с ними связан. Уже задержаны трое подозреваемых в Москве и двое в Хабаровске. Их допрашивают.

Сергей встал и прошёлся по кабинету. Он остановился у окна, глядя на Кремль, окутанный утренней дымкой. Москва просыпалась, а здесь, в кабинете, решалась судьба страны. Японская угроза на Дальнем Востоке была реальной. Маньчжурия, оккупированная японцами, служила плацдармом для их амбиций, и СССР был следующей целью. Если полковники передали данные о войсках и вооружении, японцы могли готовить удар или провокацию, чтобы ослабить советскую оборону.

— Вы понимаете, что это значит? — сказал он, не оборачиваясь. — Если японцы знают о наших войсках, они могут ударить там, где мы слабее. Мы не можем позволить слабость, Глеб Иванович. Не сейчас.

Бокий кивнул, его лицо стало ещё серьёзнее.

— Я понимаю, товарищ Сталин. Мы удвоили усилия. Оперативные группы на Дальнем Востоке получили приказ усилить наблюдение за границей. Проверяем все шифрованные передачи, которые могут быть связаны с японцами. Но нам нужно больше времени, чтобы вскрыть сеть.

Сергей повернулся, его взгляд был тяжёлым, но не лишённым понимания. Он знал, что Бокий — один из лучших, но даже лучшие могли ошибаться.

— Время — это то, чего у нас нет, — сказал он. — Если японцы готовят удар, они не будут ждать. Я хочу, чтобы вы лично контролировали допросы. Мне нужны результаты: имена, связи, планы. Всё, что они знают. И ещё, Глеб Иванович, — он сделал паузу, его голос стал тише, но более угрожающим. — Проверьте всех, кто был рядом с Рудневым и Вельяминовым. Даже тех, кто кажется вне подозрений. Японцы не работают с одиночками. Если они добрались до полковников, то могли добраться и до других.

Бокий кивнул.

— Будет сделано, товарищ Сталин. Я доложу, как только появятся новые данные. Мы не дадим японцам шанса.

Он повернулся и направился к двери. Когда дверь закрылась, Сергей остался один. Он открыл одну из папок, но мысли были далеко. Кто-то проверял страну, её силу, её готовность. Он должен был ответить так, чтобы у любого отпало желание проверять СССР на слабость.

Он взял перо и начал писать в блокноте. Он записал имена — Руднев, Вельяминов, «человек с востока». Рядом с каждым поставил знак вопроса. Эта игра была непростой. Но он не собирался проигрывать.

* * *

Сергей отложил перо и потёр виски, словно пытаясь прогнать усталость, накопившуюся с каждым новым донесением. Он потянулся к телефону и снял трубку. Короткий звонок — и на другом конце послышался голос:

— Слушаю, товарищ Сталин.

— Судоплатова ко мне, — сказал Сергей. — Немедленно.

— Есть, товарищ Сталин.

Он положил трубку и откинулся в кресле. Его взгляд скользнул по папкам, каждая из которых была словно мина замедленного действия. Он знал, что японцы работают так, что каждая деталь — от шифрованных сообщений до подкупа офицеров — тщательно продумана. Чтобы противостоять им, нужно было не просто реагировать, а опережать, перехватывать инициативу. Он должен был повернуть игру в свою пользу, и для этого ему нужен был человек, способный мыслить так же хитро, как японцы.

Вскоре дверь кабинета отворилась. Вошёл Павел Судоплатов, начальник иностранного отдела ОГПУ. Он остановился в шаге от стола, держа в руках тонкую папку.

— Товарищ Сталин, — произнёс он. — Вызывали?

Сергей кивнул, указав на стул напротив.

— Садитесь, Павел Анатольевич. Есть разговор.

Судоплатов опустился на стул, положив папку на стол. Он выглядел как человек, готовый к любому вопросу, к любому испытанию. Сергей знал: Судоплатов не из тех, кто теряется под давлением. Это был человек, умевший держать эмоции под контролем, просчитывать ходы противника и находить решения там, где другие видели лишь тупик. Именно поэтому он и вызвал его.

— Что нового у японцев? — спросил Сергей. — Изменилось ли что-то в их планах?

Судоплатов открыл папку, но даже не заглянул в неё — он знал всё наизусть.

— Ничего не изменилось, товарищ Сталин. Наши источники в Маньчжурии и Токио подтверждают, что японцы готовят наступление на июль. Мы также перехватили сообщения, указывающие на то, что японцы пытаются завербовать новых агентов у нас, в Хабаровске и Владивостоке.

Сергей слегка прищурился, его пальцы начали медленно постукивать по зелёному сукну. Китай, раздираемый внутренними конфликтами и ослабленный японской оккупацией Маньчжурии, был ненадёжным союзником. Если японцы начнут наступление, китайцы вряд ли смогут оказать серьёзное сопротивление, что позволит японцам позже сосредоточить все силы против СССР.

— Китайцы готовы? — спросил Сергей, хотя ответ он предвидел.

Судоплатов покачал головой, его лицо стало ещё серьёзнее.

— Нет, товарищ Сталин. Чан Кайши поглощён борьбой с коммунистами и внутренними оппонентами. Его армия разрозненна, плохо вооружена и не готова к полномасштабной войне с японцами. Наши агенты в Шанхае и Нанкине сообщают, что японцы активно подкупают местных командиров, чтобы те не вмешивались в их планы. Некоторые китайские генералы уже получают деньги от японцев через посредников. Если японцы ударят в июле, китайцы, скорее всего, просто отступят или сдадутся. В лучшем случае они будут вести партизанские действия, но этого недостаточно, чтобы серьёзно отвлечь японцев.

Сергей нахмурился. Это был не тот ответ, который он хотел услышать, но именно тот, которого ожидал. Китай был слабым звеном, и японцы это знали. Их стратегия была ясна: нейтрализовать Китай, чтобы сосредоточить силы на советской границе. Если бы удалось отсрочить нападение, у СССР появилось бы время перебросить дополнительные дивизии и, возможно, подтолкнуть китайцев к более активному сопротивлению. Он наклонился вперёд, его взгляд впился в Судоплатова.

— Хорошо бы, чтобы японцы отложили нападение, — сказал он медленно, словно взвешивая каждое слово. — Нам нужно время, Павел Анатольевич. Что скажете?

Судоплатов на мгновение замолчал. Он понимал, что вождь не просто задаёт вопрос — он ставит задачу, требующую нестандартных решений. Заставить японцев отложить наступление было почти невыполнимой миссией. Японское военное руководство, как он знал, было одержимо идеей расширения империи, и их планы строились с холодной расчётливостью. Любое изменение требовало бы серьёзного повода, способного поколебать их уверенность.

— Это будет тяжело, товарищ Сталин, — ответил Судоплатов, тщательно подбирая слова. — Японцы действуют по строгому графику. Их генеральный штаб утвердил сроки, и они не станут их менять без веской причины. Чтобы заставить их отложить наступление, должно случиться что-то неординарное. Например, крупная провокация на границе, которая заставит их думать, что мы готовим контрнаступление раньше, чем они ожидают. Или внутренний кризис в Маньчжурии — диверсия, бунт, что-то, что отвлечёт их силы. Но даже в этом случае они будут искать способы минимизировать задержку. Их разведка слишком хорошо работает, чтобы мы могли просто обмануть их без подготовки.

Сергей кивнул. Он понимал, что Судоплатов прав, но также знал, что в разведке нет ничего невозможного, если правильно выбрать рычаги давления.

— Неординарное, говорите? — произнёс Сергей. — Тогда подумайте, Павел Анатольевич. Подумайте, что может стать таким «неординарным». Японцы не должны ударить в июле. Мы не можем позволить им диктовать нам сроки.

Судоплатов кивнул. Намёк был ясен. Вождь не просто просил придумать план — он требовал, чтобы Судоплатов нашёл способ переломить ситуацию. Это был вызов, который мог либо укрепить его репутацию, либо поставить её под удар. Судоплатов знал, что Сталин не терпит провалов, но также знал, что такие задачи — его стихия. Его мысли уже начали выстраиваться в цепочку возможных действий.

— Я понимаю, товарищ Сталин, — ответил он. — Мы можем рассмотреть несколько вариантов. Первый — провокация на границе. Мы можем инсценировать передвижение войск или ложный удар, чтобы японцы решили, что мы готовимся к наступлению. Это может вынудить их пересмотреть сроки. Второй — работа через наших агентов в Маньчжурии. У нас есть люди в Харбине и Мукдене, которые могут организовать диверсии на ключевых объектах — железной дороге, складах, портах. Это отвлечёт японские силы и создаст хаос. Третий вариант — дезинформация. Мы можем подбросить японцам ложные данные о том, что их планы раскрыты, и заставить их подозревать утечку в собственной разведке. Это посеет недоверие в их штабах и может замедлить подготовку.

Сергей кивнул, его взгляд был тяжёлым, но в нём мелькнула искра одобрения. Судоплатов говорил дело. Он не обещал невозможного, а предлагал реальные шаги, которые могли бы сработать.

— Дезинформация, — сказал Сергей. — Это интересно. Если японцы начнут подозревать своих, они могут замедлиться. Но этого мало. Нам нужно что-то, что ударит по их уверенности. Что-то, что заставит их думать, что июль — не их время. Подумайте, Павел Анатольевич. Подумайте о том, что может их напугать. Или… — он сделал паузу, его голос стал почти заговорщическим, — или заставить их поверить, что их планы обречены.

Судоплатов кивнул, его мысли работали на полную мощность. Он знал, что японцы чувствительны к любым угрозам их тщательно выстроенным планам. Если удастся создать иллюзию, что их разведка скомпрометирована или что СССР готовит неожиданный удар, это может заставить их пересмотреть сроки. Но как это сделать? Его агенты в Маньчжурии могли организовать диверсию, но это требовало времени и ресурсов. Провокация на границе была рискованной — она могла спровоцировать конфликт раньше, чем СССР будет готов. Дезинформация казалась наиболее перспективной, но для этого нужно было найти правильный канал и правильное сообщение.

— Мы можем использовать их же агентов против них, — сказал Судоплатов. — Если мы найдём одного из их ключевых связных, то сможем подбросить ему ложные документы. Например, отчёт о том, что мы перебрасываем дополнительные дивизии на Дальний Восток или готовим наступление через Монголию. Это заставит японцев задуматься. Они не любят действовать, когда не уверены в своих данных. Мы также можем инсценировать арест их агента, чтобы создать видимость, что их сеть раскрыта.

Сергей слегка улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Это уже что-то. Но я хочу больше. Я хочу, чтобы японцы не просто задумались, а почувствовали, что земля горит у них под ногами.

Судоплатов кивнул. Он знал, что эта операция станет одной из самых сложных в его карьере. Но у него были ресурсы, люди и опыт.

— Будет сделано, товарищ Сталин, — сказал он. — Я начну немедленно. Думаю, через неделю я смогу доложить первые результаты.

— Неделя, — сказал Сергей. — Это ваш срок, Павел Анатольевич. И помните: если японцы ударят в июле, мы должны быть готовы. Но лучше, чтобы они вообще не ударили. Найдите способ. Я верю в вас.

Судоплатов поднялся, кивнул и направился к двери. Он знал, что ему предстоит сложная работа.

Когда дверь закрылась, Сергей вернулся к столу. Он открыл блокнот и дописал ещё одно имя — «Судоплатов». Рядом с ним он поставил не знак вопроса, а точку. Эта игра становилась всё опаснее, но он был готов играть до конца. Он знал, что СССР не может позволить себе слабость. Не сейчас, когда враг уже у ворот.

Глава 16

Утро в Асмэре началось с привычной суеты. Солнце поднималось над горизонтом, заливая булыжные улицы золотистым светом. Пыль, поднятая копытами мулов и шагами прохожих, оседала на листьях акаций, росших вдоль узких аллей. Полковник Витторио Руджеро ди Сангаллетто сидел в своём кабинете в штабе итальянской администрации, но его мысли были далеки от рапортов и приказов, аккуратно разложенных на столе из красного дерева. Перед ним лежала записка, полученная вчера в «Il Corno d’Oro» — сложенный лист бумаги, который он теперь держал в руках, перечитывая лаконичные строки: «Полковник ди Сангаллетто, есть возможность хорошо заработать. Встреча завтра в полночь у старого маяка на побережье. Не упустите шанс».

Витторио откинулся в кресле, его пальцы, унизанные перстнями, постукивали по подлокотнику. Он был человеком, привыкшим к риску, но эта записка вызывала смутное беспокойство. Встреча в полночь у заброшенного маяка — это не просто деловое предложение, а игра, где правила неизвестны, а ставки могут быть смертельными. Его репутация в Асмэре строилась на умении находить выгоду в хаосе колониальной жизни и способности избегать ловушек. Записка от неизвестного абиссинца сулила богатство, но и опасность.

Он размышлял, идти ли одному. Инстинкты, отточенные годами кампаний в Африке, подсказывали, что брать с собой солдат рискованно. Лишний свидетель мог стать проблемой, особенно если предложение окажется таким, каким он его себе представлял: чем-то, что лучше держать в тайне. Витторио понимал, как быстро слухи распространяются по Асмэре. Один неосторожный разговор — и его имя могло дойти до ушей губернатора или, что хуже, до Рима. Если абиссинец действительно готов заплатить, как обещал Йемане, дело, вероятно, связано с чем-то, что не терпит лишних ушей. Один солдат, даже самый верный, мог стать слабым звеном. Он вспомнил, как однажды в Ливии его товарищ по оружию, поддавшись соблазну продать информацию о караване, оказался в яме с песчаными змеями — наказание, которое местные племена считали справедливым. Витторио не собирался повторять чужих ошибок.

Но идти одному тоже было опасно. Он не был новичком в таких делах. Абиссиния оставалась очагом сопротивления, несмотря на итальянскую оккупацию. Местные вожди и повстанцы не забыли поражения при Адуа и ждали момента для реванша. Полковник мог стать мишенью для тех, кто хотел нанести удар по итальянской администрации. Старый маяк на побережье, окружённый скалами и пустынными пляжами, был идеальным местом для засады. Если кто-то решил заманить его туда, лучшего места не найти. Он представил, как тени скользят среди скал, как блеск ножа мелькает в лунном свете, и его рука невольно сжалась в кулак. Но чутьё, отточенное годами, подсказывало, что идти надо одному. Если бы абиссинец хотел его смерти, он мог бы подослать убийцу прямо к таверне прошлым вечером. Нож в переулке, яд в бокале граппы — всё это было бы проще, чем устраивать встречу у маяка. Нет, тот, кто написал записку, хотел разговора. А разговоры Витторио умел вести лучше всех в Асмэре.

Он встал и подошёл к окну, выходившему на площадь перед штабом. Улицы кипели жизнью: торговцы в белых рубахах толкали тележки с манго и фигами, итальянские солдаты лениво прогуливались в тени пальм, а местные женщины в ярких платках несли корзины с рыбой. Витторио прищурился, наблюдая за этой картиной. Его мысли возвращались к Йемане, посыльному, чья спокойная уверенность вызывала подозрения. Кто он? Просто мальчишка, ищущий заработка, или чей-то агент, знающий больше, чем говорит? Витторио решил, что после встречи у маяка найдёт Йемане и вытрясет из него правду, если понадобится. Но сейчас главное — абиссинец и его предложение.

Он вернулся к столу и достал из ящика револьвер Webley, проверяя барабан. Все шесть патронов были на месте. Он сунул оружие в кобуру под мундир, решив, что, если дело пойдёт не так, он будет готов. Затем вызвал адъютанта, лейтенанта Альберто, и приказал подготовить лошадь к вечеру. Никаких эскортов, никаких лишних глаз. Альберто, молодой и рьяный офицер, попытался возразить, упомянув слухи о повстанцах, но Витторио оборвал его взглядом. «Делай, что сказано», — бросил он, и лейтенант поспешил выполнить приказ.

Остаток дня прошёл в напряжённом ожидании. Витторио перебирал в голове возможные сценарии. Если абиссинец действительно предложит что-то серьёзное, это может стать его билетом к богатству, о котором он мечтал, сидя в пыльных кабинетах Асмэры. Но он также понимал, что такие сделки всегда имеют цену, и не всегда она измеряется золотом. Он вспомнил кампанию в Ливии, где один неверный шаг стоил его другу жизни, и поклялся себе, что не позволит эмоциям или жадности затмить разум. Он провёл несколько часов, проверяя документы в кабинете, делая вид, что занят обычной работой. Но его мысли были далеко — у старого маяка, в тени скал, где его ждала неизвестность.

К вечеру он переоделся в более лёгкий мундир, оставив парадный с золотыми галунами в шкафу. Он выбрал тёмно-зелёную форму, которая лучше сливалась с ночью, и надел широкополую шляпу. Перед уходом ещё раз проверил револьвер и сунул в карман складной нож — на всякий случай. Затем вышел из штаба, сел на лошадь и направился к побережью, оставив позади шумные улицы Асмэры.

К полуночи небо над побережьем Эритреи усеяли звёзды, яркие, как россыпь алмазов. Старый маяк, заброшенный ещё с прошлых времён, возвышался на скалистом утёсе. Его облупившиеся стены, покрытые солью и лишайником, казались призраком ушедшей эпохи, а ржавый фонарь на вершине скрипел под порывами морского ветра. Витторио привязал лошадь к одинокому дереву у подножия утёса и начал подъём по узкой тропе. Его шаги были осторожными, а рука то и дело касалась кобуры. Он чувствовал, как адреналин пульсирует в венах, но лицо оставалось бесстрастным. Он не раз бывал в подобных ситуациях, и страх давно стал для него лишь сигналом к повышенной бдительности.

Ночь была тёплой, но морской бриз приносил прохладу. Волны бились о скалы внизу, а где-то вдалеке кричала ночная птица. Витторио достал золотые карманные часы — подарок отца из времён, когда семья ди Сангаллетто ещё гордилась своим именем. Стрелки показывали пять минут до полуночи. Он прислонился к стене маяка, его серые глаза внимательно осматривали округу. Скалы отбрасывали длинные тени, и каждый шорох заставлял его напрячься. Он понимал, что, если это ловушка, у него будет мало времени, чтобы среагировать. Но он также был уверен, что его револьвер и опыт — лучшие союзники.

Ровно в полночь из-за скал выступила фигура. Это был высокий худощавый мужчина, закутанный в тёмный плащ. Его лицо скрывал капюшон, но, подойдя ближе, он откинул его, и свет луны осветил его черты. Абиссинец, лет сорока, с резкими скулами и тёмными глазами. Его движения были плавными, но напряжёнными, как у человека, привыкшего быть настороже. Шрамы на лице говорили о битвах, а аккуратно подстриженная борода придавала ему вид человека, заботящегося о внешности, несмотря на обстоятельства.

— Полковник ди Сангаллетто, — произнёс он на итальянском с лёгким акцентом. Его голос был низким, почти мелодичным. — Я рад, что вы пришли.

Витторио слегка наклонил голову, его рука всё ещё покоилась у кобуры. Он изучал абиссинца, пытаясь понять, с кем имеет дело. Его осанка, манера говорить — всё указывало на человека, привыкшего командовать.

— Я здесь, — ответил Витторио, его тон был ровным, но с ноткой сарказма. — Назови своё имя и скажи, что тебе нужно. Я не люблю тратить время на загадки.

Абиссинец кивнул, его глаза не отрывались от лица полковника.

— Меня зовут Деста Алемайеху, — сказал он. — У меня есть предложение, которое может сделать вас богатым человеком.

Витторио прищурился. Имя ничего ему не говорило. Деста мог быть повстанцем, агентом вождя или даже одиночкой, преследующим свои цели.

— Говори, — сказал Витторио, скрестив руки. — И лучше, чтобы твои слова стоили моего времени.

Деста подошёл ближе.

— Нам нужна информация, полковник, — начал он. — Конкретная информация о маршрутах, местонахождении и передвижениях генерала Эмилио Де Боно. Мы знаем, что он планирует инспекцию войск в Эритрее и Абиссинии. Нам нужно знать, где он будет, когда и с каким эскортом.

Витторио почувствовал, как сердце забилось чуть быстрее. Это была не просто сделка — это была измена высшего порядка. Генерал Де Боно, один из ключевых военачальников итальянской армии в Восточной Африке, был фигурой, чья безопасность охранялась с особым рвением. Предоставить информацию о его передвижениях означало поставить под удар всю итальянскую администрацию в регионе. Витторио знал, что Де Боно планирует поездку по гарнизонам в ближайшие недели, и как старший офицер он имел доступ к этим планам. Но передача этой информации означала бы игру с огнём.

— Ты понимаешь, о чём просишь? — спросил Витторио, его голос стал холоднее. — Это не просто сделка. Это моя голова на плахе, если что-то пойдёт не так.

Деста кивнул, его взгляд оставался спокойным.

— Я понимаю, — ответил он. — Но я также знаю, что вы человек, умеющий считать выгоду. Мы готовы платить. Десять тысяч долларов в неделю за информацию о каждом передвижении Де Боно. А когда всё закончится, ещё пятьдесят тысяч — сразу, как только мы получим то, что нам нужно.

Витторио едва сдержал удивление. Сумма была ошеломляющей. Десять тысяч долларов в неделю — больше, чем он зарабатывал за год службы. А пятьдесят тысяч в конце могли бы обеспечить безбедную жизнь где-нибудь в Италии, вдали от пыльных улиц Асмэры и интриг колониальной администрации. Он представил виллу на побережье Амальфи с видом на море, где мог бы забыть о жаре и пыли Эритреи. Но он понимал, что такие деньги не платят просто так. Если его поймают, виселица будет самым мягким наказанием. Он вспомнил, как в Ливии одного офицера, уличённого в продаже информации, расстреляли без суда, а его семью в Италии лишили всех привилегий. Витторио не собирался повторять его судьбу.

— Допустим, я соглашусь, — сказал он. — Как ты собираешься получать информацию? И как я могу быть уверен, что ты не продашь меня своим людям или моим?

Деста слегка улыбнулся.

— У нас есть свои способы, — ответил он. — Посыльные, которые не задают вопросов. Места, где мы можем обмениваться информацией, не привлекая внимания. Я знаю, кто вы, полковник. Вы не из тех, кто работает за идеалы. Мы оба хотим одного — богатства. И мы оба понимаем, что для этого нужно молчать.

Витторио хмыкнул, но его разум уже просчитывал варианты. Он знал, что доступ к информации о передвижениях Де Боно у него есть. Подделать документы, передать их через посредника — всё это было в его силах. Он мог использовать Йемане или другого посыльного, чтобы избежать прямого контакта. Но он также понимал, что один неверный шаг — и он станет мишенью для итальянской контрразведки. Он вспомнил, как однажды в Триполи его чуть не поймали на сделке с контрабандистами. Тогда его спасло только то, что он успел подкупить нужных людей. Здесь, в Асмэре, у него тоже были связи, но риск был выше.

— Мне нужно время, — сказал он наконец. — И доказательства, что ты можешь заплатить. Принеси задаток, чтобы показать, что твои слова не пусты. Тогда мы продолжим.

Деста кивнул, словно ожидал этого ответа.

— Через три дня, — сказал он. — Здесь же, в полночь. Я принесу задаток. Десять тысяч долларов, чтобы показать нашу серьёзность. Но помните, полковник: время не на нашей стороне. Если вы откажетесь, я найду другого. Асмэра полна людей, любящих деньги так же, как вы.

Витторио почувствовал, как губы искривились в усмешке. Деста знал, как играть на его слабостях. Но он также понимал, что не позволит себя запугать. Он был мастером таких игр, и если абиссинец думал, что может манипулировать им, он ошибался.

— Хорошо, — сказал Витторио. — Три дня. Но если это ловушка, Деста, мои люди найдут тебя. И поверь, я умею заставлять людей говорить.

Деста слегка наклонил голову, его глаза блеснули в лунном свете.

— Я не ищу врагов, полковник, — ответил он. — Только партнёров. До встречи.

С этими словами он повернулся и исчез в тени скал так же бесшумно, как появился. Витторио остался у маяка, его пальцы сжимали рукоять револьвера. Он чувствовал, как адреналин пульсирует в венах, но разум оставался холодным. Это была не просто сделка — это был вызов, который мог либо вознести его к богатству, либо низвергнуть в пропасть. Он медленно спустился по тропе к лошади, его мысли были полны планов. Ему нужно было проверить, кто такой Деста Алемайеху и насколько далеко простираются его связи. Он решил, что завтра начнёт расспрашивать информаторов в Асмэре, но осторожно, чтобы не вызвать подозрений. Если это ловушка, он не собирался становиться её жертвой. Но если это шанс, он не упустит его.

Витторио вскочил в седло и направил лошадь обратно в Асмэру. Ночь поглотила его фигуру, а старый маяк остался позади, молчаливый свидетель разговора, который мог изменить судьбу полковника и, возможно, всего региона. Он понимал, что следующие три дня будут решающими. Нужно было подготовить план, проверить контакты и убедиться, что он на шаг впереди всех — и Десты, и своих начальников. В голове уже формировался список людей, которых он мог подкупить или использовать, чтобы обезопасить себя. Он также решил найти Йемане и выяснить, что тот знает. Посыльный мог быть ключом к разгадке намерений Десты.

Когда он въехал в Асмэру, город уже спал, лишь редкие фонари освещали улицы. Витторио направился к своему дому, чувствуя, как усталость накатывает волнами. Но спать он не собирался. Впереди ждали дни, полные интриг, и он был готов сыграть в эту игру до конца.

* * *

Ночь опустилась на Асмэру, укутав город тёмным покрывалом, усеянным звёздами. В резиденции итальянского командования, в нескольких милях от шумных улиц столицы Эритреи, генерал Эмилио Де Боно не спал. Его кабинет, освещённый тусклым светом масляной лампы, был погружён в тишину, нарушаемую лишь скрипом пера, которым он делал пометки на карте Абиссинии, разложенной на массивном столе из тёмного дуба. Карта была испещрена стрелками, кружками и линиями, обозначавшими гарнизоны, маршруты снабжения и предполагаемые позиции повстанцев. Де Боно был погружён в размышления. Его пальцы водили по карте, останавливаясь на ключевых точках. Его мечта — звание маршала Италии — была так близка, но требовала решительного шага: сокрушительной победы над императором Хайле Селассие и захвата Аддис-Абебы, столицы Абиссинии.

Де Боно откинулся в кресле, его взгляд скользил по карте, но мысли были устремлены к будущему. Он знал, что Селассие — не просто символ Абиссинии, а харизматичный лидер, способный вдохновлять своих людей даже в самые тёмные времена. Разведка доносила о повстанцах в горах Тигре, о растущем сопротивлении в провинциях, которые не желали подчиняться итальянской оккупации. Генерал понимал, что для победы нужно нечто большее, чем численное превосходство. Его план был сосредоточен на стремительном наступлении на Аддис-Абебу, чтобы одним ударом сломить дух сопротивления. Захват столицы стал бы не только военным, но и политическим триумфом, доказательством мощи Италии и его собственного гениального командования. Он видел перед собой заголовки римских газет: «Де Боно покоряет Абиссинию» — и представлял, как Муссолини вручает ему маршальский жезл на церемонии в Palazzo Venezia.

Его пальцы остановились на карте у Аддис-Абебы, обведённой красным карандашом. Это был центр, сердце империи Селассие, и его падение означало бы конец сопротивления. Но путь к столице был полон препятствий: горные перевалы, где повстанцы могли устроить засады, узкие дороги, уязвимые для атак, и непредсказуемая местность, где итальянская бронетехника теряла своё преимущество. Де Боно знал, что его войска превосходят абиссинцев в вооружении, но Селассие умел использовать ландшафт и преданность своих людей. Генерал вспомнил свои ранние кампании в Италии, когда он, будучи офицером, участвовал в подавлении восстаний на юге. Тогда он научился, что победа требует не только силы, но и хитрости. Теперь, на закате карьеры, он должен был превзойти самого себя.

Де Боно был не только стратегом, но и политиком. Он понимал, что его успех зависит от благосклонности Рима. Муссолини требовал быстрой и решительной победы, и генерал чувствовал давление. Его письма в столицу были полны уверенных слов, но в глубине души он опасался, что любая задержка или ошибка могут поставить крест на его амбициях. Он вспомнил, как в 1896 году поражение при Адуа стало позором для Италии, и поклялся себе, что не позволит истории повториться. Тогда он был уже опытным офицером, наблюдавшим за катастрофой издалека, и теперь, спустя десятилетия, он видел в Абиссинии шанс исправить прошлое, доказать, что Италия способна покорить эту землю. Звание маршала стало его obsesione, как он шептал себе в редкие минуты откровенности. Он представлял, как его имя войдёт в анналы, как будущие поколения будут изучать его кампанию как образец военного искусства.

Он встал и подошёл к окну, выходившему на тёмный двор резиденции. Он смотрел на звёзды, пытаясь успокоить мысли. Его план наступления на Аддис-Абебу был почти готов. Он решил сосредоточить силы на севере, в районе Адиграта и Мэкэле, чтобы создать плацдарм для главного удара. Оттуда его войска двинутся на юг, через перевалы, к столице. Он планировал использовать авиацию для разведки и бомбардировок, чтобы ослабить повстанцев, и бронетехнику для прорыва укреплённых позиций. Но ключевым элементом было время: наступление должно начаться до сезона дождей, иначе дороги станут непроходимыми, а его войска увязнут в грязи. Он знал, что Селассие тоже готовится, собирая силы в горах и, возможно, рассчитывая на поддержку местных племён. Де Боно должен был опередить его, нанести удар первым.

Его размышления прервал стук в дверь. Адъютант, молодой капитан по имени Лоренцо, вошёл с очередным рапортом.

— Господин генерал, разведка подтверждает активность повстанцев в районе Дессе, — доложил он, протягивая лист бумаги.

Де Боно нахмурился, беря рапорт. Дессе был важным узлом на пути к Аддис-Абебе, и активность повстанцев там могла означать, что Селассие укрепляет свои позиции. Генерал пробежал глазами строки: отрывочные сведения о передвижении небольших отрядов, о возможных складах оружия. Это было недостаточно, чтобы изменить план, но достаточно, чтобы усилить его беспокойство. Он приказал Лоренцо подготовить дополнительный отчёт о состоянии дорог к Дессе и удвоить разведывательные вылеты.

— Мы не можем позволить им застать нас врасплох, — добавил он.

Он вернулся к столу и снова склонился над картой. Его план требовал точности. Он решил лично отправиться на инспекцию гарнизонов в ближайшие недели, чтобы убедиться, что войска готовы к наступлению. Его маршрут был уже составлен: Асмэра, Массауа, затем южнее, к Адиграту и Мэкэле, и, наконец, к Дессе, где он надеялся получить более точные данные о силах повстанцев. Он знал, что его присутствие поднимет моральный дух солдат, но также понимал, что поездка сделает его уязвимым. Повстанцы могли воспользоваться этим, чтобы устроить засаду. Он приказал усилить эскорт, но не слишком, чтобы не привлекать внимания. Де Боно был осторожен, но не был параноиком. Он верил, что его опыт и преданность офицеров защитят его.

Его мысли вернулись к Селассие. Император был загадкой. Де Боно читал его речи, перехваченные разведкой, и не мог не восхищаться его умением вдохновлять. Селассие говорил о свободе, о древней славе Абиссинии, и его слова находили отклик даже среди тех, кто устал от войны. Генерал знал, что одолеть такого противника можно, только переиграв его в стратегии. Он решил отправить ложные сведения через своих агентов, чтобы заманить повстанцев в ловушку. Если Селассие поверит, что итальянцы сосредотачивают силы на севере, он может вывести свои войска из гор, и тогда Де Боно нанесёт удар с фланга, открывая путь к Аддис-Абебе. Это был рискованный план, но генерал любил риск. Он вспомнил, как в юности играл в шахматы с отцом, старым аристократом, который учил его, что победа требует жертв. Де Боно был готов пожертвовать многим, но не своей мечтой о маршальском жезле.

Он сделал ещё одну пометку на карте, обведя район Дессе. Здесь, по данным разведки, повстанцы могли готовить укрепления, и их уничтожение стало бы первым шагом к столице. Де Боно чувствовал, как время ускользает. Он знал, что Селассие тоже не сидит сложа руки.

Он дописал последние строки в своём дневнике, который вёл для потомков. «Аддис-Абеба будет нашей, — написал он, — или я не Эмилио Де Боно». Затем он закрыл тетрадь, погасил лампу и лёг спать. Он не знал, что где-то в эту же ночь плетутся интриги, которые могут поставить под удар его замыслы. Но его решимость была непоколебима. Он был готов вести свои войска к столице, к славе, к своей мечте.

Глава 17

Кэндзи Ямада пришёл в редакцию «Асахи Симбун»ещё до рассвета, когда улицы Гиндзы были окутаны предутренней тишиной, нарушаемой лишь скрипом колёс рикш и редкими голосами торговцев, раскладывавших товар. В помещении редакции было душно, несмотря на ранний час. Кэндзи занял свой стол, теперь чуть ближе к окну — привилегия нового заместителя редактора. На столе лежал черновик статьи, над которым он провёл бессонную ночь, и потрёпанный портфель, набитый записными книжками, старыми газетами и заметками, которые он собирал по крупицам, пытаясь сложить из них нечто связное.

Статья, которую требовал Сато Харуки, агент Кэмпэйтай, касалась раскола в армии. Кэндзи потратил последние дни на сбор информации. Он осторожно упомянул генерала Накамуру, как велел Сато, но избегал прямых обвинений, чтобы не навлечь беду. Текст был сырым, построенным на намёках, но достаточно острым, чтобы зацепить читателей и, возможно, поднять тираж. Каждое слово казалось шагом по минному полю: слишком смело — и Кэмпэйтай постучится в дверь, слишком осторожно — и Сато сочтёт это провалом.

Кэндзи раскрыл записную книжку, где хранились его наброски: «Накамура. Слухи о встречах. Асакуса, порт». Сведения были зыбкими. Он записал обрывки разговоров, намекавшие на недовольство офицеров, но без имён и дат. Кэндзи знал, что без твёрдых фактов статья останется пустой болтовнёй, но Сато требовал результата, и времени на поиски было мало. Он перечитал черновик, подчёркивая строки, которые казались слишком рискованными, и заменяя их более нейтральными. Его мысли путались: он должен был угодить Сато, но не подставить себя. Главный редактор Исикава, занятый контрактами с рекламодателями, не вмешивался, но Кэндзи знал, что слабый текст не пройдёт его фильтр.

Утро начиналось, и редакция ожила. Журналисты заполнили помещение, их голоса смешивались с треском пишущих машинок и звоном телефона. Стажёр Такаси, с вечно растрёпанными волосами, бегал с кипами бумаг, спотыкаясь о стулья. Макико, секретарь, раскладывала письма. Кэндзи пытался сосредоточиться, но шум редакции отвлекал. Он переписал вступление статьи, добавив намёк на «разговоры среди военных», но без конкретики. Затем он занялся рутинными делами: проверил статью о росте цен на рыбу, которую написал новичок, и исправил несколько корявых фраз. Он ответил на письмо читателя, возмущённого неточностью в репортаже о пожаре в Синдзюку, и отправил записку в типографию с просьбой ускорить печать. Эти задачи помогали отвлечься, но мысли о статье возвращались, как назойливый комар.

Кэндзи чувствовал, что Сато держит его на коротком поводке. Его повышение на пост заместителя редактора, которое казалось удачей, теперь выглядело частью плана агента Кэмпэйтай. Сато намекал на свои связи, но не раскрывал деталей, и это пугало. Кэндзи сделал ещё одну пометку в записной книжке: «Найти источник в Асакусе. Чайная?» Он понимал, что без независимого подтверждения слухов статья будет слишком опасной. Он решил, что вечером попробует выйти на кого-то из портовых рабочих, которые могли знать больше, но сама мысль о новых расспросах вызывала тревогу. Кэмпэйтай видела всё, и Кэндзи чувствовал себя пешкой в чужой игре.

К полудню редакция превратилась в улей. Журналисты спорили о заголовках, кто-то громко возмущался ошибкой в вёрстке, а телефон звонил без остановки. Кэндзи перечитал черновик ещё раз, внося правки. Он убрал упоминание о конкретном офицере, заменив его на расплывчатое «некоторые военные», чтобы снизить риск. Он добавил абзац о слухах в казармах, но без деталей, чтобы не привлечь внимания. Каждое слово он взвешивал, словно ювелир, проверяющий драгоценный камень. Он понимал, что статья должна быть достаточно смелой, чтобы удовлетворить Сато, но не настолько откровенной, чтобы вызвать гнев военных. Закончив правки, он отложил черновик, решив, что вернётся к нему позже.

Кэндзи переключился на другие задачи. Он проверил репортаж о новом мосте в районе Асакусы, внёс несколько правок, чтобы текст звучал живее, и отправил его в вёрстку. Затем он разобрал стопку писем от читателей, которые жаловались на всё — от качества бумаги до слишком мелкого шрифта. Он написал вежливые ответы, хотя мысли его были далеко. Он чувствовал, что Сато следит за ним, даже не находясь в редакции. Его слова о Накамуре, о расколе в армии, о необходимости «раскрыть правду» звучали в голове, как навязчивая мелодия.

Он снова раскрыл черновик, чтобы внести последние штрихи. Переписал второй абзац, сделав его более интригующим, но всё ещё осторожным. Добавил намёк на «встречи в чайных», но без указания мест, чтобы не дать Кэмпэйтай повода для действий. Он понимал, что каждая строка — игра с огнём, и старался не обжечься. Закончив, он отложил бумаги, чувствуя, как усталость наваливается на плечи. Взглянул на часы — уже вечер. Редакция начала пустеть, журналисты расходились, оставляя за собой мусор из бумаг и пустых кофейных чашек.

Кэндзи собрал портфель, надел шляпу и вышел на улицу. Гиндза сверкала фонарями, витрины кафе манили тёплым светом, а торговцы громко расхваливали товар: свежие устрицы, сладости из бобов адзуки, жареную рыбу. Воздух был прохладнее, чем утром, но всё ещё влажным, с запахом соевого соуса и цветущих вишен. Уличные музыканты играли на сямисэне, их мелодия вплеталась в шум толпы, а торговец лапшой громко обещал «самый вкусный рамен в Токио». Кэндзи направился к трамвайной остановке, но вдруг услышал низкий, хриплый голос, раздавшийся из тени узкого переулка.

— Ямада.

Кэндзи обернулся, сердце забилось быстрее. Сато Харуки стоял у стены, небрежно опираясь на неё плечом. Его тёмный пиджак был мятым, галстук болтался на шее, а в руках он вертел зажигалку, щёлкая ею. В слабом свете фонаря его лицо казалось усталым, но глаза блестели, выдавая, что он уже успел выпить. Он выпрямился, слегка покачнувшись, и кивнул в сторону чёрного автомобиля, припаркованного у обочины.

— Поехали, — сказал Сато с лёгкой насмешкой в голосе. — Надо поговорить. Не здесь.

Кэндзи подавил тревогу и кивнул. Он последовал за Сато к машине, где молчаливый водитель в потёртой кепке открыл заднюю дверь. Кэндзи сел рядом с Сато, ощущая слабый запах алкоголя и табака, исходящий от агента. Машина тронулась, лавируя между рикшами и пешеходами, оставляя позади яркую Гиндзу. Улицы становились всё уже, фонари — реже, дома — ниже, с облупившейся краской и деревянными вывесками вместо витрин. Воздух был тяжёлым от запаха угольного дыма, жареной рыбы и чего-то кислого, словно рядом работала фабрика. Кэндзи смотрел в окно, пытаясь понять, куда они едут, но район был ему незнаком — окраина Токио, где он никогда не бывал.

Машина остановилась у забегаловки с выцветшей вывеской, на которой едва читались иероглифы «Синий лотос». Сато вылез, споткнувшись о бордюр, и махнул Кэндзи, чтобы тот следовал за ним. Внутри было тесно: низкие столы, деревянные скамьи, пропахшие маслом и дымом, и стойка, за которой стоял хозяин — грузный мужчина с редкими усами. Несколько рабочих в мятых кепках ели лапшу и пили саке. Запах жареного риса, соевого соуса и дешёвого табака висел в воздухе, смешиваясь с дымом от жаровни. Сато выбрал столик в дальнем углу, за ширмой с выцветшим узором из карпов, и тяжело опустился на скамью, заказав саке и миску жареных лепёшек.

Кэндзи сел напротив, ощущая, как напряжение сжимает грудь. Это место, далёкое от шумной Гиндзы, вызывало тревогу. Сато, уже слегка покачиваясь, отхлебнул саке из глиняной чашки, которую принёс хозяин, и посмотрел на Кэндзи. Его взгляд был мутным, но всё ещё острым, словно он видел Кэндзи насквозь.

— Ну, Ямада, — сказал Сато. — Показывай, что написал. Давай, не тяни.

Кэндзи достал из портфеля черновик статьи, стараясь не выдать волнения. Он протянул листы Сато, который взял их, пролив немного саке на стол. Кэндзи наблюдал, как агент читает, попивая из чашки. Сато допил первую порцию и тут же заказал вторую, его движения становились всё более резкими. Он откинулся на скамью, листая бумаги, и хмыкнул, его щёки покраснели от алкоголя.

— Неплохо, Ямада, — сказал он, отложив листы. — Накамура, слухи, встречи — всё, как я сказал. Молодец. Публикуй. Пора людям знать, кто предаёт Японию.

Кэндзи кивнул, стараясь выглядеть спокойным, хотя внутри всё кипело. Сато был доволен, но его состояние беспокоило. Он уже допивал третью чашку саке, и его речь становилась всё более развязной. Кэндзи решил воспользоваться моментом, чтобы уточнить детали, зная, что Сато уже дал достаточно, но надеясь сделать статью убедительнее.

— Сато-сан, — сказал он осторожно, подливая ему саке из кувшина. — Я написал, как вы просили. Но редакция может спросить о конкретике. Вы упомянули Накамуру. Есть ли другие имена? Места?

Сато рассмеялся, его смех был громким, хриплым и разнёсся по забегаловке, заставив рабочих за соседним столом обернуться. Он схватил лепёшку, откусил, жуя с открытым ртом, и запил саке, пролив половину на рубашку.

— Конкретика? — сказал он, ухмыляясь. — Жадный ты, Ямада! Хочешь всё знать? Накамура — это только начало. Есть другие. Молодые офицеры, сопляки с горячими головами. Хотят мира с Китаем, реформ, всю эту чушь. Встречаются в чайных в Асакусе, в домах в Уэно. Думают, мы не знаем? Мы всё знаем, Ямада, всё!

Кэндзи запоминал каждое слово, стараясь не выдать интереса. Асакуса, Уэно — это были зацепки, которые могли сделать статью убедительной. Он кивнул, подливая Сато ещё саке, чтобы тот продолжал говорить. Рабочие за соседними столами продолжали есть, их ложки звенели о миски, а хозяин громко выкрикивал заказы. Запах жареного риса становился всё гуще, смешиваясь с дымом.

— Сато-сан, — сказал Кэндзи, стараясь звучать небрежно. — Вы упомянули Асакусу и Уэно. Какие именно места? Эти подробности сделают статью лучше.

Сато расхохотался, его голос заглушил гул забегаловки. Он махнул рукой, пролив саке на стол, и ткнул пальцем в Кэндзи, чуть не задев его.

— Лучше? — сказал он, его речь была невнятной, с запинками. — Ха! Хорошо, Ямада, слушай. Накамура встречался с полковником Ямаситой в чайной в Уэно, «Красный журавль». Три недели назад, ночью. Обсуждали, как остановить войну. Дураки! Думают, они умнее нас? Публикуй, Ямада. Пора показать этим крысам, что мы их видим!

Кэндзи замер, запоминая имя — Ямасита, и место — «Красный журавль». Это была новая ниточка. Он кивнул, подливая Сато ещё саке. Тот пил жадно, его рука дрожала, чашка чуть не выскользнула из пальцев. Хозяин забегаловки бросал на них косые взгляды, но не вмешивался, занятый другими клиентами. Шум в помещении нарастал: кто-то из рабочих громко спорил о ценах на уголь, другой требовал ещё лапши.

— Публикуй, — повторил Сато, ткнув пальцем в бумаги. Его голос был хриплым, почти невнятным. — Накамура, Ямасита — предатели. Напиши, и я позабочусь, чтобы тебя не тронули. Ты же не хочешь проблем, Ямада? Не хочешь, чтобы Кэмпэйтай пришла за тобой ночью?

Кэндзи почувствовал, как холод пробежал по спине, но сохранил спокойствие. Он понимал, что Сато пьян, но его угрозы были реальными. Он решил уточнить ещё немного, чтобы статья выглядела правдоподобно.

— Я понимаю, Сато-сан, — сказал он, стараясь звучать уверенно. — Но нужны ещё детали. Какие чайные в Асакусе? Кто ещё был на этих встречах?

Сато стукнул чашкой по столу, пролив остатки саке, и расхохотался так громко, что рабочие за соседним столом начали перешёптываться. Он заказал ещё саке, его движения были резкими, а голос — всё более путаным.

— Асакуса? — сказал он, ухмыляясь. — Чайная «Золотой дракон», вот где они собираются. Ямасита, Накамура, ещё пара офицеров. Лейтенант Окада, капитан Танака. Все они там, шепчутся, как крысы. Думают, они умнее Кэмпэйтай? Публикуй, Ямада. Напиши, и всё будет хорошо.

Кэндзи кивнул, запоминая каждое слово. «Золотой дракон», Окада, Танака — это были новые зацепки. Он подлил Сато ещё саке, наблюдая, как тот пьёт, проливая на стол. Сато был уже сильно пьян, его движения стали хаотичными, а речь — бессвязной. Забегаловка гудела: рабочие смеялись, кто-то громко рассказывал историю о неудачной рыбалке, а хозяин, вытирая стойку, крикнул, чтобы кто-то убрал пустые миски. Дым от жаровни поднимался к потолку, смешиваясь с запахом соевого соуса, а голос Сато становился всё громче, перекрывая шум.

— Ты понимаешь, Ямада? — продолжал Сато, его голос дрожал от опьянения. — Это не просто статья. Это война. Накамура, Ямасита, Окада, Танака — все эти крысы хотят сломать Японию. Но мы их остановим. Публикуй, Ямада. На следующей неделе. Не тяни!

Кэндзи чувствовал, как сердце бьётся быстрее. Сато был пьян, но его слова были полны угроз. Он понимал, что публикация статьи навлечёт неприятности, но отказ означал бы конец. Он решил уточнить ещё немного, чтобы укрепить текст.

— Сато-сан, — сказал Кэндзи, стараясь звучать твёрдо. — Я добавлю эти имена и места. Но если редакция спросит, как я узнал про чайные, что мне говорить?

Сато откинулся на скамью, чуть не свалившись, и расхохотался, пролив саке на пол. Он ткнул пальцем в воздух, словно указывая на невидимого врага.

— Что говорить? — сказал он, его голос был хриплым, почти неразборчивым. — Говори, что знаешь правду! «Красный журавль», «Золотой дракон», имена — этого хватит. Пиши, Ямада. Пиши, как я сказал. Публикуй, и всё будет хорошо.

Кэндзи кивнул, запоминая детали. Сато дал достаточно, чтобы статья выглядела правдоподобно, но Кэндзи знал, что должен быть осторожен. Он подлил Сато ещё саке, наблюдая, как тот пьёт, уже едва держа чашку. Сато начал бормотать, его голос становился всё тише, но угрозы в нём не убавилось.

— Ты же не дурак, Ямада, — сказал он, покачиваясь. — Ты знаешь, что будет, если не опубликуешь. Кэмпэйтай не спит. Мы следим. Публикуй, и я тебя прикрою. Не публикуй — и… — Он провёл пальцем по горлу, ухмыляясь, его глаза блестели в тусклом свете забегаловки.

Кэндзи кивнул, стараясь не выдать страха.

— Я подготовлю финальный вариант, — сказал он, складывая бумаги. — Завтра покажу в редакции. Если всё пойдёт, статья выйдет на следующей неделе.

Сато кивнул, допивая очередную чашку. Его глаза были мутными, он едва сидел прямо, но всё ещё смотрел на Кэндзи с подозрением.

— Не тяни, Ямада, — пробормотал он, его голос был почти неразборчивым. — Я не люблю ждать. И Кэмпэйтай не любит. Ты умный. Не подведи.

Кэндзи кивнул, убирая бумаги в портфель. Сато заказал ещё саке, но его рука дрожала так сильно, что он пролил половину на стол. Он начал бормотать о «предателях», о том, как «Япония должна быть сильной», но слова путались, превращаясь в бессвязный поток. Кэндзи смотрел на Сато, который уже едва держал голову, и понял, что разговор окончен. Он заплатил за еду и саке, помог Сато встать — тот цеплялся за стол, бормоча что-то невнятное, — и довёл его до машины. Водитель открыл дверь, и Сато рухнул на сиденье, пробормотав напоследок что-то о «крысах» и «войне». Машина уехала, оставив Кэндзи на тёмной улице.

Он вернулся домой за полночь, ощущая, как усталость наваливается на плечи. В квартире было тихо, только тикали часы на стене. Кэндзи зажёг лампу, сел за стол и открыл записную книжку. Он записал всё, что узнал: имена, места, чайные. Сато сказал достаточно, чтобы статья выглядела правдоподобно, но Кэндзи знал, что каждый шаг приближает его к пропасти. Публикация могла стать сенсацией, но также могла стоить ему жизни.

Глава 18

Солнце в Асмэре, едва поднявшись над горами, уже раскаляло каменные мостовые, и пыль, вздымаемая повозками и шагами прохожих, оседала на листьях эвкалиптов, которые росли вдоль узких переулков. В кабинете, пропахшем старым деревом и чернилами, полковник Витторио Руджеро ди Сангаллетто сидел за столом, уставившись на чистый лист бумаги. Его мысли были далеки от штабных дел. Встреча с Дестой Алемайеху, человеком, чьё предложение сулило богатство и опасность, занимала всё его внимание. Слова Десты — десять тысяч долларов в неделю, пятьдесят тысяч в конце — звучали в голове, как мантра, но заманчивая сумма таила в себе угрозу. Витторио знал: такие сделки редко обходятся без крови.

Он привык действовать в одиночку, полагаясь только на собственное чутьё и опыт. Доверять кому-либо, даже самому верному человеку, было равносильно самоубийству. Витторио решил, что всё сделает сам: соберёт информацию о передвижениях генерала Эмилио Де Боно, выяснит, кто такой Деста, и подготовится к возможной ловушке. Следующие три дня станут решающими, и он не собирался оставлять ничего на волю случая.

Первым делом он занялся данными о Де Боно. Как старший офицер, Витторио имел доступ к секретным документам, но добыть точные маршруты генерала было непросто. Планы его инспекций хранились под строгим контролем, и даже полковник не мог просто так войти в архив и взять нужные бумаги. Он знал, что расспрашивать о маршрутах у других офицеров или писарей слишком рискованно — любой вопрос мог вызвать подозрения. Вместо этого он решил использовать свои привилегии и действовать скрытно. В штабе был небольшой архив, где хранились черновики приказов, и Витторио знал, что иногда писари оставляли там незавершённые документы. Это был его шанс.

Он дождался полудня, когда большинство офицеров ушло на обед, и направился в архив под предлогом проверки старых отчётов. Помещение, пропахшее пылью, было пустым, если не считать молодого солдата, дежурившего у входа. Витторио отослал его с выдуманным поручением, и тот, не задавая вопросов, поспешил выполнить приказ. Оставшись один, полковник быстро перебрал папки, ища что-то, связанное с Де Боно. Через полчаса он нашёл то, что искал: черновик приказа, где упоминалась инспекция в Массауа через две недели. В примечании указывалось, что генерал планирует остановку в Адис-Абебе. Это было немного, но достаточно, чтобы показать Десте серьёзность намерений. Витторио запомнил детали и вернул папку на место, убедившись, что никто не заметит его вмешательства.

Следующей задачей было узнать, кто такой Деста Алемайеху. Витторио понимал, что без сведений о своём «партнёре» он действует вслепую. Асмэра была городом, где каждый знал каждого, но человек, способный предложить такие деньги, должен быть либо очень влиятельным, либо крайне осторожным. Полковник решил начать с рынка. Он направился к лавке старого купца по имени Гебре, который торговал специями и тканями, но больше был известен своей способностью вынюхивать чужие секреты.

Улицы Асмэры бурлили: торговцы выкрикивали цены на манго и фиги, женщины в цветастых платках торговались за рыбу, а итальянские патрули лениво наблюдали за толпой. Витторио шёл быстро, избегая любопытных взглядов. Лавка Гебре пряталась в узком переулке, зажатом между глиняными домами. Запах корицы и свежемолотого кофе ударил в нос, едва он переступил порог. Гебре, низкорослый старик с лицом, похожим на высохший пергамент, встретил его с привычной улыбкой, но глаза его были насторожены.

— Полковник, — сказал он, вытирая руки о фартук. — Чем могу помочь? Хотите кофе? Лучший в Гондаре.

Витторио оглядел лавку. За прилавком стояла молодая девушка, сортировавшая мешки с зёрнами. Он понизил голос, чтобы она не услышала.

— Мне нужно узнать про одного человека, — сказал он. — Деста Алемайеху. Высокий, худой, с бородой. Говорит по-итальянски. Может быть связан с чем-то серьёзным.

Гебре нахмурился, словно пытаясь вспомнить, но его лицо осталось непроницаемым.

— Деста? — переспросил он, пожав плечами. — Обычное имя. В Абиссинии таких сотни. Если он важный, он не станет светиться. А если мелочь — зачем он вам?

Витторио почувствовал, как внутри закипает раздражение. Гебре либо ничего не знал, либо играл в свои игры. Он достал несколько серебряных лир и положил их на прилавок.

— Если услышишь что-то, — сказал он, — знаешь, где меня найти. И не вздумай болтать.

Гебре сгрёб монеты и кивнул. Витторио вышел из лавки, понимая, что этот путь никуда не ведёт. Он провёл остаток дня, обходя других информаторов: владельца таверны, где собирались контрабандисты, уличного торговца, который знал всех местных бандитов, и даже одного продажного чиновника из колониальной администрации. Но имя Десты Алемайеху нигде не всплывало. Это было странно и тревожно. Человек, способный предложить такие деньги, должен был оставить хоть какой-то след, но Деста, похоже, был призраком, невидимым даже для самых осведомлённых людей Асмэры.

Вечером Витторио вернулся в свой кабинет, чувствуя усталость и досаду. Полковник задумался о Йемане, посыльном, который передал записку. Витторио решил, что найдёт его после встречи с Дестой, но сейчас это было слишком рискованно. Если Йемане работает на абиссинца, любой неосторожный шаг мог спугнуть Десту.

Второй день прошёл в напряжённой подготовке. Витторио решил вернуться в архив, чтобы проверить, не появились ли новые документы. Он снова дождался, когда помещение опустеет, и проскользнул внутрь, избегая дежурного солдата. На этот раз удача была на его стороне: он нашёл ещё один черновик, где упоминались возможные даты. Витторио запомнил информацию и покинул архив, убедившись, что его никто не видел.

Он также решил проверить свои связи в порту Массауа, где могли знать о передвижениях кораблей, которые могли быть связаны с поездкой Де Боно. Он отправился туда под видом инспекции складов, чтобы не вызывать подозрений. Порт бурлил: грузчики таскали ящики, рыбаки чинили сети, а итальянские офицеры проверяли документы. Витторио нашёл своего старого знакомого, портового смотрителя по имени Рафаэле, который за лишнюю бутылку вина был готов болтать о чём угодно. Но даже он ничего не знал о планах Де Боно, лишь упомянул, что в ближайшие недели ожидается прибытие нескольких военных судов. Это была ещё одна крупица информации, но она подтверждала, что генерал готовится к поездке.

К вечеру второго дня Витторио чувствовал, как напряжение нарастает. Его поиски сведений о Десте провалились, а информация о Де Боно оставалась слишком общей. Но отступать было поздно. Он решил, что на встрече отдаст то, что у него есть, чтобы получить задаток, а потом найдёт способ добыть остальное. Он провёл ночь, проверяя своё оружие: револьвер Webley, тщательно протёртый и заряженный, и стилет, спрятанный в рукаве плаща. Он также взял небольшой фонарь. В его голове роились различные сценарии того, что его может ждать на месте: засада, предательство, даже возможность, что Деста работает на итальянскую контрразведку, проверяя его лояльность. Но чутьё подсказывало, что абиссинец искренен в своём желании купить информацию. Вопрос был в том, кто стоит за ним.

Утро третьего дня встретило его жарой и чувством нарастающего напряжения. Витторио решил ещё раз попытаться добыть данные о Де Боно. Он вернулся в архив, но на этот раз ничего нового не нашёл. Документы были всё те же, и он понял, что точные маршруты появятся только ближе к дате инспекции. Он также попытался ещё раз проверить слухи о Десте, обойдя несколько таверн и рынков, но результат был тот же: никто не знал этого человека. Это настораживало.

К вечеру Витторио переоделся в тёмный плащ, надел широкополую шляпу и проверил свою амуницию: револьвер был в кобуре, стилет — в рукаве, фонарь — в кармане. Затем он оседлал лошадь и отправился к побережью, оставив позади шумные улицы Асмэры. Ночь была тёмной, безлунной, и звёзды сияли, как осколки стекла на чёрном бархате. Маяк на скалистом утёсе выглядел ещё более зловещим, чем в прошлый раз. Его облупившиеся стены, покрытые солью, казались призраком прошлого, а ржавый фонарь на вершине скрипел под порывами ветра.

Витторио привязал лошадь к сухому дереву у подножия и поднялся по узкой тропе, внимательно оглядывая окрестности. Скалы отбрасывали длинные тени, и каждый шорох заставлял его напрячься. Он чувствовал, как адреналин пульсирует в венах, но лицо оставалось бесстрастным. Он достал часы: до полуночи оставалось пять минут. Витторио прислонился к холодной стене маяка, его рука лежала на револьвере. Он был готов к любому исходу: сделке, драке или бегству.

Ровно в полночь из тени скал выступила фигура. Деста Алемайеху, в тёмном плаще, двигался с той же хищной грацией. Его лицо, освещённое звёздами, было абсолютно спокойным, будто он пришёл на рынок купить манго, а не получить важную информацию, подвергаясь опасности.

— Полковник, — сказал он, останавливаясь в нескольких шагах. — Вы не разочаровали меня и пришли. Это хорошо.

Витторио кивнул, не убирая руку с кобуры.

— Задаток, — произнёс он твёрдым голосом. — Покажи, что твои слова чего-то стоят.

Деста улыбнулся. Он достал из-под плаща кожаный мешочек и бросил его Витторио. Полковник поймал его, развязал шнурок и быстро осмотрел содержимое. Пачка долларов, аккуратно перевязанная, лежала внутри. Он прикинул на глаз: десять тысяч, как и обещали.

— Теперь твоя очередь, — сказал Деста, скрестив руки. — Что у тебя есть?

Витторио ожидал этого вопроса. Он решил отдать минимум, чтобы сохранить доверие.

— Де Боно едет в Массауа через две недели, — сказал он. — Эскорт из двух взводов и нескольких офицеров. Точные маршруты ещё не утверждены, но я могу их достать.

Деста нахмурился.

— Мало, — сказал он. — Я ожидал большего, полковник. Но я дам тебе время. Главное — не играй со мной.

Витторио сунул мешочек в карман, стараясь скрыть облегчение. Деньги были настоящими, и это означало, что Деста не блефует. Но его тон насторожил полковника. Абиссинец был не из тех, кто терпит проволочки.

— Я достану, что нужно, — сказал Витторио. — Дай мне неделю. И не пытайся меня обмануть, Деста. Я не из тех, кого легко провести.

Абиссинец слегка наклонил голову.

— Мы оба рискуем, — ответил он. — Через неделю встретимся здесь же.

Он повернулся и исчез в тени скал, словно растворился в ночи. Витторио остался один, сжимая мешочек с долларами. Он чувствовал, как сердце бьётся быстрее. Задаток был у него, но игра только начиналась. Ему нужно было добыть точные данные о Де Боно, не вызывая подозрений, и одновременно защитить себя от возможного предательства.

Вернувшись в Асмэру, Витторио спрятал деньги в тайнике под половицей в своём доме. Он знал, что следующие дни будут испытанием. Ему нужно было найти способ получить доступ к маршрутам, не привлекая внимания. Он также решил продолжить поиски сведений о Десте, хотя понимал, что это почти безнадёжно. Абиссинец был слишком осторожен, чтобы оставить следы.

На следующий день Витторио вернулся к своей обычной работе, делая вид, что ничего не происходит. Он подписывал отчёты, проводил смотры солдат и даже присутствовал на ужине у губернатора, где офицеры обсуждали последние новости из Рима. Но его мысли были далеко — у маяка, в тени скал, где он получил деньги, которые могли изменить его жизнь. Он знал, что должен действовать быстро и точно.

Асмэра спала, но для Витторио ночь была временем планов и расчётов. Он сидел в своём кабинете, глядя на карту Эритреи, и прикидывал, как обезопасить себя. Если сделка с Дестой сорвётся, он должен быть готов исчезнуть. У него были связи в порту Массауа, где можно было найти корабль до Италии. Но пока он не собирался бежать. Десять тысяч долларов в неделю были слишком большим соблазном, чтобы отступить. Он закрыл глаза, представляя виллу на побережье, где мог бы забыть о пыли Асмэры и вечных интригах. Но он знал, что путь к этой мечте будет усеян ловушками. И он был готов пройти его до конца.

* * *

Ночь накрыла Асмэру тёмным покрывалом. Улицы города затихли, и лишь редкие фонари бросали тусклый свет на булыжные мостовые. Таверна «Кебеле», притаившаяся в узком переулке за рынком, была островком жизни в спящем городе. Из её открытых окон доносились обрывки разговоров, звон глиняных кружек и смех. Запах пряного тэфа, смешанный с ароматом свежесваренного кофе, наполнял воздух.

Внутри таверны царил полумрак, разгоняемый лишь несколькими масляными лампами, висевшими на крюках и отбрасывавшими тёплые блики на лица посетителей. Деревянные скамьи, грубо сколоченные, были заняты местными: торговцами в белых рубахах, грузчиками из порта, женщинами в ярких платках. Они тихо переговаривались на амхарском и тигринья. В дальнем углу, за отдельным столом, расположилась группа итальянских офицеров — единственных чужаков в этом эритрейском оазисе. Их мундиры, расстёгнутые у ворота, были помяты, а лица лоснились от пота и вина. Пятеро мужчин, окружённые пустыми бутылками и глиняными тарелками с остатками инджеры, вели шумный разговор, который то и дело перекрывал гул таверны.

Капитан Лоренцо Марко, коренастый мужчина лет тридцати с густыми чёрными усами и покрасневшим от выпитого лицом, был в центре внимания. Его глаза блестели хмельной дерзостью, а руки, сжимавшие глиняную кружку с местным вином, размахивали так, будто он дирижировал невидимым оркестром. Напротив сидел лейтенант Альберто Росси, молодой офицер с тонкими чертами лица и нервным взглядом, который то и дело оглядывался на местных, опасаясь, что кто-то поймёт их итальянскую речь. Рядом расположились майор Паоло Вентури, худощавый и молчаливый, с глубокими морщинами на лбу; капитан Стефано Бьянки, светловолосый здоровяк с громким смехом; и лейтенант Джулио Карпи, самый молодой, с мальчишеской улыбкой.

— Я вам говорю, — Лоренцо стукнул кружкой по столу, отчего вино плеснуло на дерево, — нашей армии нужна новая кровь! Эти старики — Де Боно, Грациани, да и вся их римская клика — ничего не смыслят! Сидят в своих кабинетах, чертят планы, а мы тут в пыли и пекле таскаемся по их дурацким приказам!

Его голос, хриплый от выпитого, разнёсся по таверне, и несколько местных, сидевших неподалёку, бросили любопытные взгляды. Альберто наклонился ближе, его лицо напряглось.

— Лоренцо, тише, — прошипел он, оглядываясь на группу торговцев у соседнего стола. — Ты что, хочешь, чтобы нас услышали? Здесь не Рим, тут каждое слово могут донести до штаба.

Лоренцо отмахнулся, пролив ещё немного вина.

— К чёрту штаб! — рявкнул он, но тут же понизил голос, словно осознав, что зашёл слишком далеко. — Я прав, Альберто, и ты это знаешь. Де Боно — старик, ему за семьдесят! Он думает, что Абиссиния — это его личная шахматная доска, где он двигает фигурки как хочет. А Грациани? Тот вообще мясник, а не генерал. Помните, что он натворил в Ливии? И теперь они хотят, чтобы мы тут разгребали их ошибки, пока повстанцы ждут нас в горах!

Паоло Вентури, до этого молчавший, медленно поднял голову. Его тёмные глаза, усталые и цепкие, внимательно изучали Лоренцо. Он поднёс кружку к губам, сделал глоток и произнёс тихим голосом:

— Ты прав, Лоренцо, но Альберто дело говорит. Такие слова опасны. Если кто-то донесёт, ты не отделаешься выговором. Рим не прощает, когда офицеры болтают о начальстве.

Лоренцо хмыкнул, его усы дрогнули от презрительной усмешки.

— Рим? — переспросил он, наклоняясь ближе к Паоло. — Да Риму плевать на нас! Мы тут гниём в этой дыре, пока Де Боно пьёт кофе, а Грациани мечтает о новых орденах. Нам нужны молодые офицеры, которые знают, как воевать, а не как писать отчёты! Взять хотя бы тебя, Паоло. Ты же мог бы командовать дивизией, а не сидеть в этой пустыне, подсчитывая мешки с зерном!

Паоло слегка улыбнулся, но его взгляд остался холодным.

— Осторожнее, Лоренцо, — сказал он. — Амбиции — это хорошо, но они могут стоить тебе головы. Ты не первый, кто хочет перемен, и не последний, кто за это поплатится.

Стефано Бьянки, до этого громко смеявшийся над шутками Лоренцо, вдруг посерьёзнел. Он откинулся на скамье, скрестив мощные руки на груди.

— Паоло прав, — сказал он. — Я тоже не в восторге от Де Боно, но говорить такое вслух — всё равно что подписать себе приговор. Ты хоть понимаешь, что в Асмэре полно ушей? Вон тот старик у стойки, — он кивнул в сторону пожилого эритрейца, потягивавшего кофе, — может, он и не понимает итальянский, но кто-то рядом может понимать. А слухи доходят до штаба быстрее, чем ты допьёшь своё вино.

Лоренцо отмахнулся, но его взгляд на мгновение стал менее уверенным.

— Вы все трусите, — буркнул он, наливая себе ещё вина. — А я скажу, что думаю. Если мы не начнём действовать, эти старики угробят нас всех. Повстанцы уже подбираются к гарнизонам, а мы сидим и ждём, пока они нас перережут. Надо брать дело в свои руки! Молодые офицеры, вроде нас, могли бы перевернуть всё! Джулио, ты же со мной согласен?

Джулио Карпи, до этого молча теребивший пуговицу, поднял глаза. Его лицо, ещё мальчишеское, покраснело от смущения.

— Я… ну, я не знаю, Лоренцо, — пробормотал он, оглядываясь на остальных. — Конечно, перемены нужны, но… это же опасно. Если Рим узнает, что мы такое обсуждаем, нас всех отправят в Триполи или, хуже того, под трибунал.

Лоренцо расхохотался, хлопнув Джулио по плечу так, что тот едва не упал со скамьи.

— Трибунал? — переспросил он, его голос дрожал от смеха. — Да они скорее повесят нас прямо здесь, чтобы не тратить деньги на суд! Но я серьёзно, друзья. Нам нужно действовать. Взять хотя бы полковника ди Сангаллетто. Он не такой, как Де Боно. Хитрый, как лис, и знает, как выжать выгоду из любой ситуации. Вот кто мог бы встряхнуть эту богом забытую колонию!

Альберто побледнел, его пальцы нервно сжали кружку.

— Лоренцо, хватит, — сказал он, его голос был почти умоляющим. — Ты уже перешёл черту. Упоминание ди Сангаллетто в таком тоне — это уже не шутки. Если кто-то доложит, что ты хвалишь одного офицера и ругаешь другого, подумай, как это будет выглядеть.

Лоренцо прищурился, его лицо стало серьёзнее.

— А что, Альберто, боишься, что я прав? — спросил он, понизив голос до шёпота. — Ди Сангаллетто не сидит на месте, как эти старые клячи. Говорят, он в Ливии провернул пару дел, о которых до сих пор шепчутся. Если бы он был на месте Де Боно, мы бы уже задавили повстанцев, а не бегали за ними по горам.

Паоло Вентури медленно покачал головой, его пальцы постукивали по краю кружки.

— Ты слишком много болтаешь, Лоренцо, — сказал он. — Ди Сангаллетто — человек опасный. Не потому, что он умён, а потому, что он играет в свои игры. И если ты думаешь, что он станет твоим союзником, ты ошибаешься. Он продаст тебя за горсть лир, если ему это будет выгодно.

Стефано кивнул, поддерживая Паоло.

— Слушай майора, — сказал он. — Ди Сангаллетто не из тех, кто делится славой. И потом, Лоренцо, ты забываешь, что мы все под присягой. Если начнём говорить о «новой крови» и «молодых офицерах», это пахнет мятежом. А мятежников в Риме не жалуют.

Лоренцо откинулся на скамье, его лицо исказила гримаса раздражения.

— Вы все как бабки на рынке, — буркнул он. — Трусите, боитесь слова сказать. А я не собираюсь молчать. Если мы не начнём что-то менять, повстанцы сделают это за нас. Слышали, что было в Адуа на прошлой неделе? Два патруля пропали без следа. И что сделал Де Боно? Написал отчёт и запросил подкрепление. Подкрепление! А нам нужны мозги, а не лишние солдаты!

Альберто бросил взгляд на местных, сидевших у стойки. Один из них, пожилой мужчина с седой бородой, медленно пил кофе, но его глаза, казалось, следили за офицерами. Альберто почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Лоренцо, я серьёзно, — сказал он, понизив голос до шёпота. — Если кто-то из местных знает итальянский, ты уже дал им достаточно, чтобы донести. А если слухи дойдут до ди Сангаллетто, он использует это против тебя. Ты же знаешь, как он умеет выкручивать чужие слова.

Лоренцо хмыкнул, но в его глазах мелькнула тень сомнения.

— Пусть доносят, — сказал он, но уже тише. — Я не боюсь. Если ди Сангаллетто такой хитрый, как вы говорите, может, он и сам думает, как мы. Может, он уже что-то планирует.

Паоло сжал кулак, его лицо стало жёстче.

— Не смей даже думать об этом, — сказал он. — Ди Сангаллетто — не твой друг. Он играет за себя, и только за себя. Если ты начнёшь болтать о нём в таком тоне, он узнает. И поверь, он найдёт способ сделать так, чтобы ты пожалел.

Джулио, до этого молчавший, нервно кашлянул.

— Может, хватит об этом? — предложил он. — Мы же просто пьём, отдыхаем. Зачем говорить о таких вещах? Давайте лучше закажем ещё тэфа. Или кофе. Кофе здесь хороший.

Стефано рассмеялся, хлопнув Джулио по спине.

— Вот это правильно, малыш! — сказал он. — Хватит о политике. Давай лучше выпьем за нашу славную армию, даже если она полна старых кляч!

Лоренцо хмыкнул, но поднял кружку, присоединяясь к тосту. Альберто, всё ещё нервничая, последовал его примеру, но его взгляд то и дело возвращался к местным у стойки. Паоло остался серьёзен, его пальцы всё ещё постукивали по кружке, а мысли, казалось, были где-то далеко. Разговор на время затих, и офицеры принялись за новую порцию инджеры, которую принесла молодая официантка в ярком платке. Но напряжение, вызванное словами Лоренцо, осталось висеть в воздухе.

В таверне стало тише, местные начали расходиться, и только группа офицеров продолжала сидеть, допивая вино и обмениваясь редкими репликами. Лоренцо, немного успокоившись, всё же не удержался и вернулся к своей теме.

— Я не шучу, — сказал он, понизив голос. — Нам нужны перемены. Если не мы, то кто тогда? Повстанцы не будут ждать, пока Де Боно или Грациани придумают, как их остановить. А ди Сангаллетто… Может, он и есть тот, кто нам нужен.

Альберто закатил глаза, его терпение лопнуло.

— Лоренцо, ты пьян, — сказал он. — И ты несёшь чушь. Ди Сангаллетто — не герой из твоих фантазий. Он хищник, который сожрёт тебя, если ты встанешь на его пути. Хватит мечтать о революциях. Лучше подумай, как не попасть под трибунал.

Паоло кивнул, поддерживая Альберто.

— Слушай его, Лоренцо, — сказал он. — Ты можешь ненавидеть Де Боно, но такие разговоры не приведут ни к чему хорошему. Если хочешь перемен, делай это тихо, без громких тостов.

Лоренцо откинулся на скамье, его лицо исказила гримаса раздражения.

— Вы все трусы, — буркнул он. — Но я ещё увижу, как всё изменится. И не говорите потом, что я вас не предупреждал.

Разговор затих, и офицеры допили свои кружки в молчании. Таверна постепенно пустела, и только старик у стойки всё ещё сидел, потягивая кофе и глядя в пустоту. Его глаза, казалось, видели больше, чем он показывал. Когда офицеры наконец поднялись, шатаясь, и направились к выходу, он проводил их долгим взглядом, а затем достал из кармана клочок бумаги и что-то нацарапал.

Ночь поглотила Асмэру, и таверна «Кебеле» затихла.

Глава 19

Летнее солнце палило нещадно, превращая пыльную дорогу на окраине в раскалённую полосу, где воздух дрожал от жара, создавая мираж, будто асфальт плавится под колёсами. Генерал Ито, высокий и худощавый, с резкими чертами лица, сидел на заднем сиденье чёрного «Мицубиси». Тёмные очки скрывали его глаза, но взгляд оставался острым, цепким, привыкшим подмечать малейшие детали. Он ехал на осмотр войск в гарнизон — рутинная задача, но для Ито каждая такая поездка была частью большой стратегии. Японская армия готовилась к наступлению, и он, доверенное лицо высшего командования, должен был убедиться, что всё идёт по плану. Его длинные тонкие пальцы лежали на кобуре с пистолетом «Намбу», слегка постукивая по кожаной поверхности. Он не любил долгие поездки по пыльным дорогам Маньчжурии, где пыль забивалась в лёгкие, а жара выматывала сильнее долгого боя. Но долг требовал присутствия, и Ито никогда от него не уклонялся.

Рядом сидел адъютант, капитан Ямагути, молодой офицер с сосредоточенным выражением лица. Он перебирал папку с отчётами, страницы шуршали под его пальцами, которые выдавали лёгкое волнение — кончики слегка дрожали при переворачивании листов. Ямагути был старательным, но Ито замечал, что ему не хватало холодной уверенности, приходящей с годами службы. Капитан то и дело поправлял воротник мундира, словно тот его душил. Впереди, за рулём, находился сержант, чья задача сводилась к тому, чтобы вести машину ровно и молчать. Его руки крепко сжимали руль, костяшки побелели от напряжения, глаза были прикованы к дороге, где пыль клубилась под колёсами. Две машины сопровождения — по четыре солдата в каждой, вооружённых винтовками «Арисака», — следовали за «Мицубиси», их моторы гудели в унисон, поднимая ещё больше пыли. Дорога вилась между низкими холмами, поросшими жухлой травой, и редкими деревьями, чьи ветви свисали над обочинами.

— Ямагути, — произнёс Ито, — что с новобранцами? Сколько человек готовы?

Капитан поднял взгляд от бумаг, его пальцы замерли на странице.

— Господин генерал, два батальона укомплектованы полностью. Третий ещё на обучении, но к концу месяца будет готов. Проблема в артиллерии — снаряды задерживаются из Токио.

Ито нахмурился, его тонкие губы сжались в линию. Сняв очки, он потёр переносицу.

— Токио всегда медлит. Напомни мне поднять этот вопрос. Без снарядов мы не двинемся дальше.

— Так точно, господин генерал, — кивнул капитан, быстро делая пометку в блокноте.

Машина покачивалась на ухабах, пыль оседала на стёклах, создавая мутную плёнку, через которую мир казался размытым. Ито посмотрел в окно, его взгляд скользнул по пейзажу — холмы, трава, редкие деревья. Всё выглядело спокойным, но он знал, что в Маньчжурии спокойствие обманчиво. Его мысли занимали донесения разведки: слухи о странной активности, перехваченные шифровки, подозрительные перемещения на границе. Ничего конкретного, но достаточно, чтобы держать в напряжении. Он не любил неопределённость, а она следовала за ним, как тень. Пальцы снова коснулись кобуры, проверяя, на месте ли пистолет.

— Сержант, сколько до гарнизона? — спросил Ито.

— Минут пятнадцать, господин генерал, — ответил водитель, не отрывая глаз от дороги. — Мы уже близко.

Ито кивнул, откинувшись на сиденье, пальцы всё ещё на кобуре. Дорога сузилась, холмы по обе стороны стали выше, а деревья — гуще, их ветви почти касались крыши машины. Впереди показался поворот, за которым виднелся старый грузовик, припаркованный у обочины. Ито мельком взглянул на него — ржавый, с облупившейся краской, он казался обычным, одним из многих, брошенных на этих дорогах. Кузов покрывала пыль, одно колесо было слегка спущено, кабина выглядела пустой. Ничего подозрительного, но что-то заставило генерала задержать взгляд. Слишком ровное положение на обочине? Отсутствие следов вокруг, будто его поставили недавно?

— Господин генерал, — начал Ямагути, поднимая голову, — в отчёте указано, что…

Его слова оборвал оглушительный взрыв, разорвавший воздух и сотрясший землю. Бомба, спрятанная в грузовике, сдетонировала, выпустив оранжево-чёрный огненный шар, взметнувшийся в небо, словно солнце. Жар опалил воздух, обжигая лёгкие, а ударная волна подбросила «Мицубиси» в воздух. Машина перевернулась с ужасающим скрежетом металла, крыша смялась, колёса оторвались от земли, и она рухнула на бок, скользя по дороге с визгом, пока неврезалась в обочину, подняв облако пыли. Стёкла разлетелись вдребезги, острые осколки разлетались по салону, впиваясь в кожу, оставляя кровавые порезы. Едкий дым ворвался внутрь, заполняя лёгкие, вызывая удушающий кашель. Куски асфальта, металла и дерева разлетелись, как шрапнель, врезаясь в землю и машины сопровождения. Один обломок вонзился в землю в нескольких сантиметрах от «Мицубиси». Другой, раскалённый кусок металла, пролетел над машиной и рухнул в траву.

Машины сопровождения пострадали ещё сильнее. Одна, следовавшая за «Мицубиси», вспыхнула мгновенно, превратившись в пылающий факел. Пламя взметнулось вверх, пожирая кузов. Крики солдат, попавших в огненную ловушку, разорвали воздух, полные боли и отчаяния, но быстро затихли, заглушённые треском пламени. Вторая машина врезалась в придорожный валун с оглушительным ударом, её передняя часть смялась, как бумага, стёкла вылетели, а колёса беспомощно крутились в воздухе. Один из солдат, сидевший сзади, был выброшен через разбитое окно, его тело ударилось о землю, кости хрустнули, и он остался лежать неподвижно. Дым, густой и чёрный, с едким запахом горелого металла, резины и взрывчатки, застилал всё вокруг, превращая день в сумерки. Пыль, поднятая взрывом, оседала медленно, смешиваясь с дымом, создавая удушливую завесу, через которую едва пробивались лучи солнца.

Взрыв был не просто громким — он оглушал. Ударная волна подняла пыль, мелкие камни и обломки, которые с визгом разлетались, врезаясь в металл машин, оставляя вмятины и царапины.

В салоне «Мицубиси» творился кошмар. Ито, которого швырнуло на дверцу, почувствовал резкую боль в плече и груди, словно нож вонзили. Уши звенели, в глазах плясали чёрные пятна, кровь текла по виску от мелких порезов, оставленных осколками стекла. Он попытался вдохнуть, но дым заполнил лёгкие, вызывая удушающий кашель. Его мундир был изорван, пропитан пылью и кровью, а рука, сжимавшая кобуру, дрожала от боли. Ямагути, сидевший рядом, был в худшем состоянии — осколок стекла рассёк ему щеку, кровь хлынула по лицу, заливая мундир. Его левая рука висела безвольно, вероятно, с переломом, а глаза, полные ужаса и боли, были широко раскрыты. Он пытался говорить, но кашель и звон в ушах превращали слова в невнятный хрип.

— Господин генерал! — закричал Ямагути, его голос дрожал, едва пробиваясь сквозь шум. — Вы целы⁈

Ито с трудом кивнул, хватаясь за искорёженную дверцу. Мысли путались, но инстинкты, отточенные годами службы, взяли верх. Это была засада, спланированная с холодной точностью. Кто-то знал их маршрут. Его рука потянулась к «Намбу», пальцы сжали рукоять, несмотря на боль в плече, пульсирующую с каждым движением.

— Выбираемся! — рявкнул он, толкая дверцу, которая скрипела, но не поддавалась. Металл смяло, дверцу заклинило. — Через окно, Ямагути!

Сержант-водитель был мёртв — его голова лежала на руле, пробитая крупным осколком металла, вошедшим в висок. Кровь стекала на сиденье, образуя тёмную лужу. Ито стиснул зубы, перелезая через разбитое окно. Осколки стекла царапали кожу, впиваясь в ладони и локти, оставляя кровавые следы. Его мундир порвался, кровь сочилась из порезов, но он не обращал внимания на боль, цепляясь за покорёженный кузов. Ямагути, хрипя, последовал за ним, его движения были неловкими, кровь заливала лицо, мешая видеть. Он хватался за машину, оставляя кровавые отпечатки на металле, каждый вдох давался с трудом.

Снаружи их встретил хаос. Горящий грузовик пылал, выбрасывая клубы чёрного дыма, застилавшего небо. Огонь лизал обломки, треск дерева и шипение металла смешивались с криками солдат из машин сопровождения. Крики, полные агонии, быстро затихали, заглушённые треском пламени. Вторая машина, покорёженная, но ещё целая, была окружена тёмными фигурами, двигавшимися с пугающей скоростью. Их было около дюжины — в тёмной одежде, они действовали слаженно, как хищники. Короткие очереди из автоматов разрезали воздух, пули вонзались в металл и плоть, добивая тех, кто пытался выбраться из обломков. Пули свистели, выбивая искры из кузова «Мицубиси», врезаясь в землю с глухим стуком, поднимая фонтанчики пыли. Один солдат сопровождения, сумевший выбраться из горящей машины, попытался бежать, его мундир тлел, лицо покрывала сажа. Он сделал несколько шагов, прежде чем очередь из автомата срезала его, и он рухнул, тело дёрнулось в агонии, затем затихло.

— Ложись! — крикнул Ито, падая за перевёрнутый «Мицубиси». Он прижался к горячему металлу, обжигавшему кожу через мундир, оставляя красные следы на руках. Ямагути рухнул рядом, его лицо побледнело, кровь текла по шее, стекая за воротник. Он пытался держать пистолет, но рука дрожала, пальцы едва сжимали скользкую от крови рукоять.

— Кто они⁈ — прохрипел капитан, его голос был слабым, едва слышным в шуме огня и выстрелов. — Они знали, где мы будем!

Ито не ответил. Его взгляд метался по дороге, оценивая ситуацию. Нападавшие были профессионалами, маршрут был раскрыт заранее. Сердце колотилось, адреналин заглушал боль в плече, но он знал, что шансов мало. Он прицелился в фигуру, крадущуюся вдоль обочины, её силуэт мелькнул в дыму. Выстрел, но пуля ушла в дым, фигура исчезла. Ито выругался, рука дрожала, дым застилал глаза. Он перезарядил «Намбу», пальцы двигались быстро, несмотря на боль, пульсирующую в плече.

— Ямагути, прикрывай! — приказал он.

Капитан кивнул, подняв пистолет. Кровь заливала один глаз. Он выстрелил, целясь туда, где мелькнула тёмная фигура. Пуля ударила в землю, подняв фонтанчик пыли, растворившийся в дыму. Нападавшие ответили очередью, пули застучали по кузову «Мицубиси», выбивая искры. Одна пуля задела Ямагути, пробив грудь. Он захрипел, тело дёрнулось, рука безвольно упала, пистолет выпал из пальцев. Кровь хлынула из раны, образуя тёмную лужу на дороге. Его глаза остекленели, дыхание остановилось, лицо застыло в выражении боли и удивления. Капитан Ямагути был мёртв.

Ито стиснул зубы, сердце колотилось, словно разрывая грудь. Он остался один. Взгляд метался между дымом и обломками, ища укрытие, выход. Он знал, что шансов нет, но сдаваться не собирался. Прижавшись к машине, он сжимал «Намбу», дыхание было тяжёлым, каждый вдох отдавался болью в груди. Дым густел, огонь из грузовика распространялся, пожирая траву на обочине, выбрасывая искры. Крики из машин сопровождения затихли — выживших не осталось. Нападавшие приближались, их фигуры мелькали в дыму, автоматы изрыгали очереди. Ито выстрелил, целясь в смутный силуэт. Пуля ушла в пустоту, ударив в обломок металла с глухим звоном. Он выругался.

Нападавшие действовали с точностью, как будто отрепетировали каждый шаг. Один, высокий, в чёрной куртке, остановился у горящего грузовика, его силуэт едва различался в дыму. Он бросил что-то в огонь — небольшой предмет, вызвавший ещё один взрыв, меньший, но достаточно мощный, чтобы поднять новую волну пыли. Ударная волна прокатилась по дороге, подняв обломки, которые с визгом пролетели над землёй. Кусок металла ударил в кузов «Мицубиси», оставив вмятину в нескольких сантиметрах от Ито. Он пригнулся ниже, дыхание стало тяжелее, дым заполнял лёгкие, вызывая кашель. Он пытался прицелиться, но дым и огонь мешали, а пули нападавших свистели всё ближе.

Внезапно раздался одиночный выстрел — резкий. Ито почувствовал жгучую боль в виске, тело обмякло, и он рухнул рядом с Ямагути. Кровь хлынула из аккуратной дыры в голове, заливая землю. Его «Намбу» выпал из руки, звякнув о камень. Генерал Ито, один из ключевых командиров японской армии, был мёртв.

Дым стелился над дорогой, огонь трещал, пожирая остатки грузовика. Тела солдат сопровождения лежали среди обломков, их винтовки валялись рядом. Дорога, ставшая могилой для Ито, Ямагути и их сопровождения, молчала, храня тайну засады. Огонь горел, дым поднимался к небу, окрашенному багровым закатом, а запах крови и взрывчатки висел в воздухе, тяжёлый и удушающий.

В штабе Императорской армии, в массивном здании с серыми стенами и узкими окнами, царила напряжённая тишина. Весть о гибели генерала Ито и его адъютанта, капитана Ямагути, нарушила привычный ритм работы штаба. Телеграмма из Маньчжурии, лаконичная, но полная ужасающих деталей, лежала на столе в кабинете генерала Тодзио, её края были смяты от того, как он сжимал лист в кулаке. Смерть Ито, одного из ключевых командиров Квантунской армии, была не просто потерей — это был удар по сердцу японской военной машины, требующий немедленного ответа.

Тодзио стоял у окна своего кабинета. Он смотрел на двор, где маршировали солдаты, но его мысли были далеко — на дороге в Маньчжурии, где Ито и Ямагути нашли свою смерть. Тодзио знал Ито с юности: они вместе учились в военной академии, вместе пили сакэ в офицерских клубах, вместе строили планы покорения континента. Ито не был просто подчинённым — он был стержнем, на котором держалась армия. Его смерть была сигналом, что кто-то знает их планы, маршруты, слабости. Тодзио стиснул кулаки, его ногти впились в ладони.

Он повернулся к своему адъютанту, капитану Кобаяси, который стоял у двери, держа папку с документами. Кобаяси выглядел бледнее обычного, его пальцы нервно сжимали папку.

— Соберите генералов, — приказал Тодзио. — Всех, кто сейчас в Токио. Немедленно. И обеспечьте безопасность — я не хочу, чтобы кто-то знал о собрании, пока оно не начнётся.

— Будет сделано, господин генерал, — кивнул Кобаяси, низко поклонившись, и быстро вышел из кабинета.

Тодзио вернулся к столу, его взгляд упал на телеграмму: «Генерал Ито и капитан Ямагути убиты. Взрыв на дороге. Засада. Нет выживших». Он знал, что эта новость изменит всё. Наступление на Китай, которое они готовили месяцами и планировали начать через две недели, теперь стало невозможным. Ито был не просто командиром — он был архитектором плана, человеком, который знал каждый манёвр, каждую деталь. Без него армия была как корабль без капитана. Тодзио стиснул зубы, его пальцы пробежались по карте Маньчжурии, лежавшей на столе. Он видел эту карту сотни раз, знал каждый холм, каждую реку, но теперь она казалась чужой, полной скрытых угроз.

Через час зал совещаний был заполнен. Генералы, собранные по приказу Тодзио, сидели за длинным столом из тёмного дерева, их лица были мрачными, как грозовые тучи. Генерал Ямасита, коренастый, с широкими плечами и суровым взглядом, барабанил пальцами по столу, его терпение явно было на исходе. Генерал Умэзу, худощавый, с тонкими губами и острым носом, перелистывал документы, его глаза бегали по строчкам, словно ища ответы. Генерал Анами, моложе других, но уже с репутацией жёсткого командира, сидел неподвижно, его руки были сложены на груди, а взгляд был прикован к Тодзио. Ещё несколько старших офицеров, чьи имена не были столь известны, но чья роль в армии была не менее важна, заполняли оставшиеся места. В воздухе висело напряжение. Все знали, зачем их собрали, но никто не решался заговорить первым.

Тодзио вошёл в зал последним. Он остановился во главе стола, его взгляд медленно обвёл присутствующих, задерживаясь на каждом лице. Он не стал садиться — стоя, он выглядел ещё более внушительно.

— Господа, — начал он. — Сегодня утром я получил сообщение, которое меняет все наши планы. Генерал Ито мёртв. Его адъютант, капитан Ямагути, тоже мёртв. Их машина была взорвана на дороге в Маньчжурии. Засада была спланирована с профессионализмом, которому позавидовал бы любой из нас. Никто не выжил.

В зале воцарилась тишина. Ямасита перестал барабанить пальцами, его кулаки сжались. Умэзу отложил документы, его лицо стало ещё бледнее. Анами слегка наклонился вперёд.

— Ито был не просто командиром, — продолжил Тодзио. — Он был одним из важнейших генералов нашей армии. Его знания, его планы, его связи в Маньчжурии были краеугольным камнем нашего наступления на Китай. Мы планировали начать через две недели. Теперь это невозможно. Мы не просто потеряли генерала — мы потеряли время, ресурсы, уверенность. Наступление откладывается как минимум на месяц, а возможно, на более долгий срок.

Ямасита ударил кулаком по столу, его голос был хриплым от гнева.

— Месяц? Тодзио, вы понимаете, что это значит? Мы теряем инициативу! Китайцы не будут ждать, пока мы залижем раны!

Тодзио посмотрел на Ямаситу холодным взглядом.

— Я понимаю это, Ямасита, лучше, чем вы думаете. Но без Ито мы не можем двигаться вперёд, пока не разберёмся в ситуации. Его смерть — это не случайность. Это не партизанская вылазка. Это спланированное убийство, и я уверен, что за ним стоит предательство.

Слово «предательство» повисло в воздухе. Генералы переглянулись, их лица напряглись. Анами подался вперёд.

— Предательство? Вы хотите сказать, кто-то из наших выдал маршрут Ито?

Тодзио кивнул.

— Именно так. Никто, кроме узкого круга офицеров, не знал о его поездке. Маршрут был секретным, охрана — усиленной. И всё же кто-то знал, где и когда он будет. Кто-то передал эту информацию. И я намерен найти этого человека, даже если придётся перевернуть всю армию вверх дном.

Умэзу откашлялся, его голос был осторожным, словно он боялся сказать лишнее.

— Господин генерал, это серьёзное обвинение. Если предатель среди нас, это значит, что никто не в безопасности. Как мы можем быть уверены, что следующий удар не будет направлен на одного из нас?

Тодзио медленно обвёл взглядом зал, его глаза остановились на каждом генерале, словно он пытался заглянуть им в душу.

— Мы не можем, — сказал он. — Именно поэтому я требую, чтобы каждый из вас пересмотрел свои меры безопасности. С этого момента ни один генерал не покидает Токио без моего личного разрешения. Все маршруты, все поездки будут утверждаться мной. Охрана удваивается — никаких исключений. Если кто-то из вас думает, что это паранойя, вспомните Ито. Он был лучшим из нас, и всё же он мёртв.

Ямасита нахмурился.

— Это ограничит нашу мобильность, Тодзио. Мы не можем сидеть в Токио, как в клетке, пока враг разгуливает на свободе.

— Это не клетка, Ямасита, — отрезал Тодзио. — Это для вашей же безопасности. Мы не знаем, кто следующий. И пока мы не найдём предателя, мы будем действовать так, будто каждый из нас под прицелом.

Анами кивнул.

— А что с Маньчжурией? Если наступление откладывается, нам нужно укрепить позиции. Без Ито там будет хаос. Кто возьмёт командование?

Тодзио сделал паузу и заговорил снова.

— Я уже назначил временного командующего. Генерал Хасэгава примет на себя обязанности Ито, пока мы не найдём постоянную замену. Но это временное решение. Хасэгава — хороший офицер, но он не Ито. Нам нужно время, чтобы перегруппироваться, перестроить планы, убедиться, что Маньчжурия не станет нашей могилой.

Умэзу поднял взгляд от бумаг.

— А если это не предательство? Если это внешний враг? Китайцы? Или кто-то ещё? Мы не можем исключать, что у них есть шпионы, которые проникли глубже, чем мы думали.

Тодзио кивнул, его лицо стало ещё мрачнее.

— Это возможно. Но даже если это внешний враг, кто-то внутри армии дал им информацию. Маршрут Ито не лежал на столе в штабе для всеобщего обозрения. Кто-то передал его. И я хочу знать, кто. Мы начнём внутреннее расследование. Каждый офицер, каждый адъютант, каждый, кто знал о поездке Ито, будет проверен. Никто не избежит допроса — ни вы, ни я.

Генералы снова переглянулись, их лица выражали смесь тревоги и негодования. Идея, что кто-то из них может быть под подозрением, была неприятной, но никто не осмелился возразить. Тодзио был не просто генералом — он был фактическим лидером страны, человеком, чьё слово было законом в армии. Его репутация и влияние были непререкаемы, и даже самые строптивые офицеры знали, что спорить с ним бесполезно.

— Что мы делаем дальше? — спросил Анами. — Если наступление откладывается, нам нужно что-то, чтобы показать нашему народу. Мы не можем просто сидеть и ждать.

Тодзио кивнул, его пальцы сжали край стола.

— Мы укрепляем Маньчжурию. Усиливаем гарнизоны, удваиваем патрули, проверяем каждую дорогу, каждый мост. Если это внешний враг, мы не дадим им шанса ударить снова. Если это предатель, мы выкорчуем его, как сорняк. Я уже отдал приказ разведке — они начнут собирать информацию о возможных шпионах. Мы будем работать с контрразведкой, чтобы проверить каждого, кто мог иметь доступ к маршруту Ито. И мы не остановимся, пока не найдём виновных.

Ямасита откинулся на спинку стула.

— Это будет дорого нам стоить, Тодзио. Время, ресурсы, люди. Народ не любит задержек.

— Народ не любит поражений, — отрезал Тодзио. — И я не намерен давать повод для недовольства. Мы потеряли Ито, но мы не потеряем Маньчжурию. Мы не потеряем армию. Мы найдём тех, кто это сделал, и они заплатят любой ценой.

Зал снова погрузился в тишину. Генералы молчали, их взгляды были прикованы к Тодзио. Они знали, что он не бросает слов на ветер. Его решимость была заразительной, но в то же время пугающей. Каждый из них чувствовал, что теперь они не просто генералы — они мишени как для внешних врагов, так и для внутренних проверок контрразведки. И мысль об этом заставляла их сердца биться быстрее.

Тодзио обвёл взглядом зал, его глаза остановились на Ямасите.

— Ямасита, вы отвечаете за усиление охраны в Токио. Никто из офицеров не покидает город без двойной проверки. Умэзу, вы возьмёте на себя координацию с контрразведкой. Я хочу отчёты о каждом, кто знал о маршруте Ито, вплоть до писарей. Анами, вы отправитесь в Маньчжурию через неделю, когда мы убедимся, что ваш маршрут безопасен. Вы будете работать с Хасэгавой, чтобы стабилизировать ситуацию. Остальные — ваши приказы будут позже. Но запомните: никто не действует в одиночку. Никто не рискует без моего одобрения.

Генералы кивнули, их лица были мрачными. Они знали, что Тодзио не даст им расслабиться. Смерть Ито изменила всё, и теперь каждый шаг, каждое решение будет под микроскопом.

Тодзио замолчал, его взгляд снова обвёл зал.

— Разойдитесь, — сказал он. — И помните: мы под ударом. Будьте готовы к любому повороту событий.

Генералы начали покидать зал. Ямасита задержался, его взгляд встретился с взглядом Тодзио.

— Мы найдём их, Тодзио, — сказал он тихо. — Но если предатель среди нас, это будет очень кровавая охота.

Тодзио кивнул.

— Пусть будет кровь, Ямасита. Главное, чтобы мы избавили Японию от предателей.

Ямасита кивнул и вышел. Тодзио остался в зале один, его взгляд упал на карту Маньчжурии. Он знал, что впереди их ждут тёмные дни. Смерть Ито была не просто ударом — это был вызов, брошенный всей армии. И он, Тодзио, примет этот вызов и повернёт ситуацию в нужное для него русло любой ценой.

Глава 20

Солнце над Асмэрой вставало медленно, лениво заливая узкие улицы золотистым светом. Полковник Витторио Руджеро ди Сангаллетто, сидя в своём кабинете, прокручивал в голове новость, которая изменила всё. На третий день после встречи с Дестой Алемайеху, за ужином в офицерской столовой, молодой лейтенант, чей язык развязал лишний бокал вина, обмолвился о неожиданном решении генерала Эмилио Де Боно. Вместо запланированной через две недели инспекции генерал решил отправиться через четыре дня, чтобы застать гарнизоны врасплох. Маршрут начинался с Адди-Кайеха, затем вёл через Дэкэмхаре в Массауа, с минимальным эскортом — одним взводом и несколькими офицерами. Эта информация, добытая случайно, была золотой жилой, но срочность делала игру опаснее.

Витторио, сидя за столом с бокалом в руке, сделал вид, что не придал словам лейтенанта значения, но внутри всё кипело. Он понимал, что эта новость имеет как плюсы, так и минусы. Если передать Десте устаревшие данные, сделка сорвётся, а свежая информация, хоть и ценная, увеличивала риск разоблачения. Полковник решил использовать срочность, чтобы выторговать больше. Двадцать тысяч сейчас и пятьдесят тысяч по завершении — такова была его цена за риск, который он брал на себя. Он знал, что Деста, кем бы он ни был, не из тех, кто торгуется из-за мелочей, но и не из тех, кто прощает промахи.

Следующие дни Витторио провёл в напряжённой рутине, скрывая свои намерения за привычными делами. Он подписывал отчёты, проводил смотры солдат, выслушивал доклады о поставках продовольствия и боеприпасов, но его мысли были далеко. Он представлял, как передаёт Десте информацию, получает деньги и, возможно, исчезает из этой пыльной, пропитанной интригами колонии. Тайник под половицей, где лежали десять тысяч долларов, завёрнутые в промасленную ткань, он проверял каждый вечер, словно убеждаясь, что сделка с Дестой — не сон. Деньги были настоящими, их запах и тяжесть в руках напоминали ему о ставках в этой игре.

Накануне встречи с Дестой Витторио тщательно подготовился. Он понимал, что ночь у маяка станет поворотным моментом. В его голове роились вопросы: кто стоит за Дестой? Почему он платит такие суммы? И главное — как далеко зайдёт эта игра? Он не доверял абиссинцу, но чутьё подсказывало, что тот не блефует. Полковник надел тёмный плащ, проверил револьвер Webley — холодный металл оружия успокаивал, — спрятал стилет в рукаве и сунул небольшой фонарь в карман. Оседлав лошадь, он выехал из Асмэры.

Путь к маяку был уже знакомым, но ночь казалась особенно тёмной. Безлунное небо усыпали звёзды, яркие, как осколки стекла, а море у подножия скал шумело, разбиваясь о камни. Витторио привязал лошадь к сухому дереву у подножия и поднялся по узкой тропе, внимательно оглядывая окрестности. Ровно в полночь Деста Алемайеху появился со стороны скал. Его тёмный плащ колыхался на ветру, лицо оставалось спокойным, но глаза внимательно изучали полковника. Он двигался с той же хищной уверенностью, что и в прошлый раз.

— Полковник, — сказал Деста, останавливаясь в нескольких шагах. — Надеюсь, у тебя есть что-то стоящее.

Витторио кивнул.

— Де Боно изменил планы, — сказал он. — Едет через четыре дня по маршруту: Адди-Кайех, Дэкэмхаре, Массауа. Эскорт — один взвод и несколько офицеров. Это свежие данные, и за срочность я хочу двадцать тысяч сейчас и пятьдесят тысяч, когда всё будет сделано.

Деста прищурился, его губы дрогнули в лёгкой улыбке.

— Ты знаешь цену риска, полковник, — ответил он. — Хорошо. Завтра утром, в пять тридцать шесть, иди к старому рынку. Телега будет стоять под навесом, в сене будет свёрток с деньгами. Остальное получишь после дела, как договаривались.

Витторио посмотрел на Десту, пытаясь уловить малейший намёк на обман, но абиссинец говорил спокойно. Полковник понимал, что Деста не из тех, кто бросает слова на ветер, но его лёгкость в согласии на такие суммы настораживала. За ним явно стояли серьёзные силы.

— Я буду там, — сказал Витторио. — Но не пытайся меня обмануть, Деста.

Деста кивнул.

— Мы оба заинтересованы, — ответил он. — Не опаздывай.

Он повернулся и ушёл по тропе к скалам, его шаги были уверенными, без спешки. Витторио остался у маяка, чувствуя, как адреналин пульсирует в венах. Двадцать тысяч долларов за срочность — это подтверждало, что Деста серьёзен, но полковник знал, что игра становится всё опаснее. Он вернулся к лошади, сел в седло и направился в Асмэру, прокручивая в голове завтрашний план. Старый рынок был людным даже на рассвете, и ему, итальянцу, придётся действовать быстро, чтобы не привлечь внимания эритрейских торговцев и грузчиков.

В Асмэре он спрятал лошадь в конюшне и попытался уснуть, но мысли о предстоящем утре не давали покоя. Он лежал, глядя в потолок, и представлял, как забирает свёрток, проверяет деньги, готовится к следующему шагу. Возможность ловушки не исключалась, но чутьё подсказывало, что Деста пока играет честно. Полковник мысленно прокручивал каждый шаг: подход к телеге, быстрый взгляд по сторонам, свёрток под плащом, уход. Он знал, что малейшая ошибка может стоить ему всего.

На следующее утро, в половине пятого, Витторио был на ногах. Он надел простую холщовую рубаху и старый плащ, чтобы выглядеть менее приметно, хотя его европейская внешность всё равно выделялась среди эритрейцев. Револьвер был спрятан под поясом, стилет — в рукаве. Улицы Асмэры оживали: торговцы раскладывали манго, фиги и рыбу, женщины в цветастых платках торговались, а воздух наполнялся запахами свежего хлеба и жареного кофе. Старый рынок был в получасе ходьбы, и Витторио прибыл за несколько минут до назначенного времени.

Телегу под навесом он заметил сразу — заваленную сеном, рядом с которой возился пожилой эритреец, делая вид, что чинит колесо. Витторио оглядел рынок: торговцы были заняты своими делами, итальянские патрули ещё не появились. Он подошёл к телеге, кивнул крестьянину, тот молча отошёл. Полковник быстро запустил руку в сено, нащупал плотный свёрток, завёрнутый в грубую ткань, и сунул его под плащ. Не задерживаясь, он ушёл, держа голову опущенной, чтобы не привлекать внимания. Сердце билось ровно, но он чувствовал, как напряжение сковывало мышцы.

Дома он запер дверь, опустил шторы и вскрыл свёрток. Внутри лежали аккуратно сложенные пачки долларов — двадцать тысяч, как и обещал Деста. Витторио пересчитал их, пальцы методично перебирали купюры, убеждаясь, что всё на месте. Он спрятал деньги в тайник под половицей, рядом с первой суммой, и позволил себе лёгкий выдох.

Тем временем в штабе начиналась суета. Утром генерал Де Боно собрал офицеров и объявил, что инспекция начнётся завтра на рассвете. Витторио присутствовал на совещании, сохраняя бесстрастное выражение лица, хотя внутри всё кипело. Генерал был в приподнятом настроении, явно наслаждаясь мыслью о том, как застанет гарнизоны врасплох. Он упомянул, что маршрут останется секретным, но Витторио знал: его данные точны. Он мысленно отметил имена офицеров сопровождения, упомянутые Де Боно, и порядок передвижения — всё совпадало с тем, что он передал Десте.

Вернувшись в кабинет, полковник сел за стол, развернув перед собой карту Эритреи. Он провёл пальцем по маршруту: Адди-Кайех, Дэкэмхаре, Массауа. Каждая точка была потенциальной ловушкой — не только для Де Боно, но и для него самого. Он понимал, что балансирует на грани.

Витторио достал револьвер, проверил барабан, протёр его тряпкой и положил обратно в кобуру. Он чувствовал, как напряжение нарастает, словно туго натянутая струна. Следующие дни будут решающими. Ему нужно было убедиться, что Деста получит, что хочет, и что он сам останется в тени. Он закрыл глаза, представляя, как уходит на корабле из Массауа, оставляя за спиной жару, пыль и опасности. Но он знал: путь к этой мечте усеян ловушками, и он должен быть готов ко всему. Полковник встал, поправил мундир и вышел из кабинета, чтобы продолжить день, как ни в чём не бывало, зная, что игра только начинается.

* * *

Утренний свет лился через высокие окна кремлёвского кабинета, отражаясь на полированном деревянном столе, за которым сидел Сергей. Его лицо, обычно скрывавшее эмоции, сейчас было напряжённым, пальцы нервно постукивали по краю стола, выдавая внутреннее беспокойство. Тишина в кабинете, прерываемая лишь тиканьем настенных часов, казалась тяжёлой, словно перед грозой. Сергей только что закончил читать последние донесения из Маньчжурии, но ни одно из них не подготовило его к тому, что он услышал бы этим утром. Дверь кабинета скрипнула, и в комнату вошёл Павел Судоплатов.

— Товарищ Сталин, — начал Судоплатов, — есть срочные новости из Маньчжурии.

Сергей поднял взгляд от бумаг, его брови слегка приподнялись. Он кивнул, указывая на стул напротив.

— Садитесь, Павел Анатольевич. Что случилось? — Его голос был спокойным, но в нём чувствовалась настороженность. Он знал, что Судоплатов не приходит с пустяками, особенно в такое время.

Судоплатов сел, положив папку на стол. Его пальцы на мгновение задержались на папке, словно он собирался с мыслями, прежде чем открыть её.

— Вчера на дороге в Маньчжурии был убит генерал Ито, один из ключевых командиров Квантунской армии. Вместе с ним погибли его адъютант, капитан Ямагути, и всё сопровождение. Никто не выжил. Наши агенты в Токио сообщают, что японцы в шоке. Они уже отложили наступление на Китай, которое планировали начать через две недели.

Сергей замер. Его глаза расширились, а лицо, обычно скрывавшее эмоции, на мгновение выдало искреннее потрясение. Он откинулся на спинку стула, его взгляд метнулся к карте, висевшей на стене, где Маньчжурия была обведена красным карандашом. Ито был не просто генералом — он был правой рукой Тодзио, человеком, чья смерть могла перевернуть все планы японской армии. Сергей знал, насколько важен этот человек для японской стратегии, и новость о его устранении казалась почти невероятной. Он представил, как японские офицеры в Токио, обычно такие уверенные, теперь мечутся в панике, пытаясь понять, как такое могло случиться. Смерть Ито была не просто ударом — это был крах их планов, их амбиций, их уверенности в собственной непобедимости.

— Ито мёртв? — переспросил он. Его голос был тихим, но в нём чувствовалась смесь недоверия и восхищения. — Это блестящая работа, Павел Анатольевич. Я не думал, что ОГПУ способно так быстро провернуть такое. Устранить одного из ближайших людей Тодзио — это удар, который они будут ощущать годами. Вы превзошли мои ожидания. Это меняет всё.

Судоплатов покачал головой, его лицо стало ещё серьёзнее. Он открыл папку, вытащил лист с кратким отчётом и положил его перед Сергеем.

— Товарищ Сталин, это не наша работа, — сказал он голосом, в котором чувствовалась лёгкая растерянность. — ОГПУ не имеет к этому никакого отношения. Мы не планировали операцию против Ито. Наши агенты в Маньчжурии и Токио подтверждают, что никто из наших не был задействован. Кто-то другой организовал эту засаду. Мы не знаем, кто.

Сергей замер, его рука, потянувшаяся к отчёту, остановилась в воздухе. Его глаза сузились, а лицо, только что выражавшее удивление, теперь стало мрачным, почти встревоженным. Он медленно взял лист, пробежался глазами по строчкам. Не ОГПУ. Неизвестно кто. Это было хуже, чем он мог себе представить. Если это не его люди, то кто-то другой, с неизвестными мотивами и ресурсами, сумел нанести такой удар японцам. И этот кто-то действовал скрытно, не оставляя следов, не объявляя о себе. Сергей почувствовал, как в груди нарастает тревога.

— Не ваши? — переспросил он, его голос стал ниже, почти угрожающим. — Вы хотите сказать, что кто-то, не связанный с нами, сумел так точно спланировать и провести убийство одного из главных японских генералов? Это не партизаны, Павел Анатольевич. Это не случайность. Это уровень профессионалов, которых у нас самих не так много.

Судоплатов кивнул, его пальцы сжали край папки.

— Именно так, товарищ Сталин. Наши источники сообщают, что атака была проведена с хирургической точностью: бомба в грузовике, дистанционный детонатор, снайперы, которые не промахнулись. Это не работа местных банд или китайских партизан. Это кто-то, у кого есть ресурсы, информация и подготовка. Но мы не знаем, кто. Наши агенты в Токио сообщают, что японцы тоже в замешательстве. Они говорят о предательстве внутри армии, но у нас нет данных, чтобы это подтвердить или опровергнуть. Мы проверили все наши каналы — ничего. Это не наши люди, не наши союзники, не наши враги, о которых мы знаем.

Сергей отложил отчёт. Он чувствовал, как тревога перерастает в нечто большее — в страх перед неизвестным. Смерть Ито была удачей для Советского Союза: отсрочка японского наступления на Китай давала время укрепить границы, перевооружить войска, подготовить разведку. Но мысль, что это сделал кто-то другой, кто-то неизвестный, была как заноза в его разуме. Кто? Зачем? И главное — что они сделают дальше?

— Это не может быть случайностью, — сказал Сергей. — Кто-то знал маршрут Ито. Кто-то знал, где и когда он будет. Это не просто шпионы, Павел Анатольевич. Это кто-то, у кого есть доступ к японским планам на уровне, который мы сами едва ли могли бы достичь. Вы уверены, что это не наши? Ни один агент, ни одна ячейка, ни одна случайная операция?

Судоплатов встретил его взгляд, не отводя глаз.

— Абсолютно, товарищ Сталин. Я лично проверил все наши операции в Маньчжурии. Мы планировали наблюдение за Ито, собирали данные о его перемещениях, но устранение? У нас не было ни людей, ни ресурсов для такой операции в таком коротком сроке. Это кто-то другой. Возможно, китайцы, но их разведка не обладает такой точностью — мы знаем их возможности. Возможно, кто-то внутри японской армии, но это маловероятно: Тодзио держит своих людей на коротком поводке. Мы пытаемся выяснить, но пока у нас только вопросы и ни одного ответа.

Сергей встал, его шаги были медленными, но тяжёлыми. Он подошёл к окну, глядя на кремлёвский двор, где солдаты маршировали, не подозревая о том, что творится в этом кабинете. Его разум работал на пределе, перебирая варианты, как шахматист, просчитывающий ходы на доске. Если это не ОГПУ, то кто? Китайцы? Их разведка слишком слаба, их ресурсы ограничены. Американцы? Они далеки и не вмешиваются в Маньчжурию — их интересы лежат в Тихом океане. Британцы? Возможно, но зачем им это? Их цели в Азии не совпадают с такой операцией. Или это действительно предательство внутри японской армии? Но тогда почему нет ни намёка на того, кто это сделал? Каждый вариант казался тупиком, и это раздражало Сергея больше всего — он привык видеть картину целиком, но сейчас перед ним был только туман.

— Это плохо, Павел Анатольевич, — сказал он, не поворачиваясь. — Очень плохо. Мы не знаем, кто это сделал, и это значит, что мы не знаем, чего ожидать. Если это враг, то почему он не объявил о себе? Если это союзник, то почему он не связался с нами? А если это кто-то третий, с собственными целями… — Он замолчал, его пальцы сжали подоконник так, что костяшки побелели. — Мы слепы, а я не люблю неопределённости.

Судоплатов кивнул, его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах мелькнула тревога.

— Я понимаю, товарищ Сталин. Мы уже направили наших лучших агентов в Маньчжурию и Токио. Мы проверяем каждый канал, каждую ниточку, каждый контакт. Если там есть хоть малейший след, мы его найдём. Но я должен быть честен: мы имеем дело с противником, который знает, как прятаться.

— Времени у нас нет, — отрезал Сергей, повернувшись к Судоплатову. Его глаза горели, но он сдерживал себя, стараясь говорить спокойно. — Японцы отложили наступление, но это не значит, что они остановились. Тодзио не тот человек, который будет сидеть сложа руки. Он начнёт искать предателя, и если он найдёт его раньше нас, мы потеряем преимущество. Нам нужно знать, кто это сделал и почему. И нам нужно знать это сейчас.

Судоплатов кивнул, его пальцы сжали папку ещё сильнее.

— Мы сделаем всё возможное, товарищ Сталин. Я лично займусь этим. Мы проверим все наши контакты, все перехваты, все донесения. Мы будем копать, пока не найдём ответ. Но я должен предупредить: это может быть сложнее, чем кажется. Тот, кто это сделал, не оставил следов. Это не любители. Это кто-то, кто знает, как действовать незаметно, как раствориться после удара.

Сергей вернулся к столу, его взгляд упал на карту Маньчжурии. Смерть Ито дала им передышку, но она же открыла ящик Пандоры. Кто-то там, в Маньчжурии, или, возможно, в Токио, или даже где-то ещё, играет в игру, правила которой он не понимает. И это пугало его больше, чем он был готов признать.

— Хорошо, Павел Анатольевич, — сказал Сергей. — Вы знаете, что делать. Удвойте усилия. Найдите мне этого человека, эту группу, эту… силу, кем бы они ни были. И держите меня в курсе.

Судоплатов встал.

— Так точно, товарищ Сталин. Я начну выяснять немедленно.

Он направился к двери, но Сергей остановил его.

— Павел Анатольевич, — сказал Сергей. — Если это не наши, то кто бы это ни был, они опасны. Для японцев, для нас, для всех. Найдите их. И не дайте им запутать нас.

Судоплатов кивнул, его лицо было непроницаемым.

— Так точно, товарищ Сталин.

Он вышел, дверь тихо закрылась за ним. Сергей остался один, его взгляд снова упал на карту. Он чувствовал, как его сердце бьётся быстрее, чем обычно. Смерть Ито была победой, но победой, которую он не мог присвоить. И это делало её ещё более тревожной. Он знал, что эта неизвестность — как бомба замедленного действия. И если он не найдёт её вовремя, она взорвётся, уничтожив всё, что он пытается построить.

Сергей подошёл к окну, глядя на кремлёвский двор. Солнце поднималось выше, заливая Москву светом, но для него этот свет казался холодным. Он знал, что впереди их ждут тёмные дни. Кто-то там, за границей или, возможно, ближе, чем он думал, играл в игру, в которой он не знал ни правил, ни игроков. И он, Сергей, человек из будущего, должен был выиграть эту игру. Любой ценой.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Пожертвовать