Ника Ракитина
Архангелы. Пачатак
Глава 1
Днём, і ўначы, і ранкам
Пошчак падкоў над зямлёй.
Гэта конныя скачуць архангелы
Па дарогах планеты маей…
У. Караткевiч
Двое мужчын няпэўнага веку йшлі па вузкай сцяжынцы сярод чорналесся спякотным жніўнем. Былі яны апранутыя, як грыбнікі ці, хутчэй, рыбакі: у камуфляж ды высокія боты да сярэдзіны клубоў. З чорных вялікіх заплечнікаў тырчалі вуды.
Да заплечніка таго, што ніжэй, было прымацавана вядро, якое гойдалася і звінела пры кожным кроку. А карыматы паўзверх паклажы абаранялі ад камароў патыліцы.
Камар’ё лютавала. Яго заўсёды найбольш у чорналессі, калі сцежка спускаецца ў балота і тлуста ўздрыгвае пад нагамі. Ні палуднёвае сонца, ні спякота не дапамагалі.
Ніжэйшы сцягнуў камуфляжную панаму і абцёр ад поту аблічча.
Былі мужчыны зусім рознымі. Адзін нізенькі, крэпкі, быццам баравічок, шэры ці амаль сівы. Разумныя блакітныя вочкі цікаўна вызіралі з-пад разлапістых брывоў, а шчокі цвілі румянцам, як у дзяўчыны.
Другі быў рослы, мажны, русявы — лічы што помесь варага з неандэртальцам, шырокія плечы, далоні-лапаты і разам кплівая й сарамяжлівая ўсмешка.
Больш за камароў ён лаяў зараз айчынную кінастудыю.
— Там што ангары, Адась, гэтыя… здымачныя павільёны, што калідоры — катакомбы натуральныя. Ледзьве не заблукаў! І тут насустрач мажная такая панна плыве, ну кроў з
малаком. Як флейт пад поўнымі ветразямі.
Ён узвеў вочы гары.
— А за ёй у кільватэры боўтаецца шлюпкай на буксіры нешта невыразнае, горкае
такое дзяўчо. «Я Ганнуся, — красуня кажа, — рэжысёрка. Будзем з вамі работаць». А імя той другой я нат не пачуў.
Завялі яны мяне ў кабінет. Там на стале і кава, і гарбата, і да кавы. Варэнне, малінавае.
I тут пачалося. «У вас такі сцэнар, такі сцэнар… Я ў захапленні!»
Сяжу ў мяду ды патацы, абцякаю, варэнне ем. А Ганнуся разліваецца:
«Ды мы вас… мы вас у чаргу ўжо паставілі. За Мікалаем Iванавічам. Ён першы, вы другі. Толькі трэба да саюзу пісьменнікаў уступiць…»
— Не, — кажу.
— А яна, Валодзя? — спытаўся Адась.
— Ды ледзьве лыжку з варэннем ў мяне не выхапiла!
«Ну, вы же понимаете… — з едкай кпінай перадражніў ён. — Творы вашыя не адпавядаюць часу». А ці настане некалі той час, калі будуць адпавядаць?
— Ну й уступiў бы ты ў той Саюз, — целяпнуў плячыма Адась. — Чаму не?
— Памятаеш тую бiблiятэкарку, да якой мы на лiтаратурны салон хадзiлi?
— Ну!
— Сустрэў я неяк яе. Яна й пытаецца: «А чаму вы не ў саюзе пiсьменнiкаў? Аўтобусамi ж прыймалi! Усе дурнi ўступiлi, ўсе графаманы ўступiлi! Чаму вы не ў саюзе пiсьменнiкаў?!»
— Годная жанчына, дасведчаная… — прамармытаў Адась праз рогат.
—
Не пляміў маною песню і словам здрадніцкім рот. І не буду. Пайшлі яны… ўсе. Злей вады на рукі, бо ўпэцкаўся… аб тое.
Адась цадзіў ваду з бутэлькі таненькім струменьчычкам, Уладзімір мыў ліцо, рукі, шыю, фыркаў і крыху супакоіўся нарэшце.
За гутаркай з маханнем рукамі неўпрыкмет яны спусціліся да рачулкі. Некалі тут было шмат такіх: ціхмяных, празрыстых, поўных водарасцяў і рыбы, з берагамі, зарослымі чаротам, гарлачыкамі, аерам… Тут клявалі ўюны і стронга. Але бязглуздая меліярацыя заліла ўсё вялікімі гнілымі азёрамі, панішчыла. І толькі ў зусім глухіх кутках нешта засталося.
Вербалозы хіліліся над вадой, шапацелі лістотай, пахлі кіслым яблыкам.
На беразе ляжала старое закарэлая бервяно. Перш чымся распакоўваць снасці й снедаць, мужчыны прыселі адпачыць на ім. Меншы правёў па кары далонню, на далоні застаўся слізкі след.
— Бы на цмока ўсеўся, — пакрывіўся ён, старанна выціраючы руку.
— А тое не сукі, а лапкі, — падхапіў сябра з усмешкай, — ён зараз як зачне імі перабіраць ды нас у раку й сцягне.
— Вечна ты са сваімі жартамі, Валодзечка. Літаратар! — скандальным высокім голасам азваўся сівы. — І буйной фантазіяй. Чакай!
Нешта закрычала ў хмызах: ці то птушка, ці заяц. Таненькім галаском, бы дзіцё заплакала. Вецер прабег па чубках вербалозу, а на сонца насунулася хмара.
— Што за чорт, Адась? Абяцалі вёдра.
— Вядро. Сіноптыкі памыляюцца адзін раз, але кожны дзень…
Тут у ружовашчокага Адася, пэўна, перахапіла горла. Быццам цмок пад імі сапраўды дрыгнуў лапкамі і папоўз напіцца да ракi. Ці насустрач другому цмоку, што ўсплываў са дна. На чорнай шыі віселі ціна і водарасці. А яна, парэпаная, доўгая, усё ўздымалася і ўздымалася, стаючыся вышэй пахілёных дрэў. І адное агромністае вока ў галаве паварочвалася і блішчэла, прыцягваючы позіркі і скамяняючы назіральнікаў.
* * *
Днём, и ночью, и утром
Перестук копыт над землёй.
Это конные скачут архангелы
По дорогам планеты моей…
В. Короткевич
Двое мужчин неопределенного возраста шли по узкой тропинке среди чернолесья знойным августом. Были они одеты как грибники или, скорее, рыбаки: в камуфляж и высокие сапоги до середины бедер. Из черных больших рюкзаков торчали удочки.
К рюкзаку того, что пониже ростом, было прицеплено ведро, оно покачивалось и звенело при каждом шаге. А карематы поверх поклажи защищали от комаров затылки.
Комарье лютовало. Его всегда больше всего в чернолесье, когда тропинка спускается в болото и жирно вздрагивает под ногами. Ни полуденное солнце, ни зной не помогали.
Тот мужчина, что ниже ростом, скинул камуфляжную панаму и вытер пот с лица.
Спутники были совсем разными. Один — низенький, крепкий, будто боровик, почти седой. Умные голубые глаза с любопытством выглядывали из-под густых бровей, а щеки горели румянцем, как у девушки.
Второй был высокий, мощный, русоволосый — можно сказать, смесь варяга с неандертальцем, широкие плечи, ладони-лопаты и разом издевательская и стеснительная улыбка.
Сильней комаров сейчас он ругал отечественную киностудию.
— Там что, ангары, Адась, эти… съемочные павильоны, что коридоры — катакомбы натуральные. Чуть не заблудился! И тут мне навстречу плывет пышная такая панна, ну кровь с молоком. Как флейт под полными парусами.
Он закатил глаза к небу.
— А за ней в кильватере шлюпкой за буксиром тянется что-то невнятное, горькое такое дитё. «Я — Аннушка, — красавица говорит, — режиссер. Будем с вами работать». А имя той второй я и не услышал.
Завели они меня в кабинет. Там на столе и кофе, и чай, и к чаю. Варенье, малиновое.
И тут началось. «У вас такой сценарий, такой сценарий… Я в восхищении!»
Сижу в меду и патоке, обтекаю, варенье ем. А Аннушка разливается:
«Да мы вас… мы вас уже в очередь поставили. За Николаем Ивановичем. Он первый, вы второй. Только надо в союз писателей вступить…»
— Нет, — говорю.
— А она, Володя? — спросил Адась.
— Да чуть ложку с вареньем у меня не вырвала!
«Ну, вы же понимаете… — с едкой иронией передразнил он. — Ваши произведения не соответствуют времени». А настанет ли когда то время, когда будут соответствовать?
— Ну и вступил бы ты в тот Союз, — пожал плечами Адась. — Почему нет?
— Помнишь ту библиотекаршу, к которой мы на литературный салон ходили?
— Ну!
— Встретил я её как-то. Она и спрашивает: «А почему вы не в союзе писателей? Автобусами же принимали! Все дурни вступили, все графоманы вступили! Почему вы не в союзе писателей?!»
— Толковая женщина, опытная… — пробормотал Адась сквозь хохот.
—
Не пачкал я ложью песни и словом предательским рот. И не буду. Пусть идут они… все. Слей воды на руки, потому что испачкался… в это.
Адась лил воду из бутылки тонкой струйкой, Владимир умывал лицо, руки, шею, фыркал и немного успокоился наконец.
За разговором с маханием руками незаметно они спустились к речушке. Когда-то здесь было много таких: тихих, прозрачных, полных водорослей и рыбы. С берегами, поросшими камышами, кубышками, аиром… Здесь клевали угри и форель. Но бессмысленная мелиорация затопила всё большими гнилыми озерами, уничтожила. И только в самых глухих уголках что-то осталось.
Ивы склонялись над водой, шелестели листвой, пахли кислым яблоком.
На берегу лежало старое закорелое бревно. Прежде чем распаковывать снасти и завтракать, мужчины присели отдохнуть на него. Адась провел ладонью по коре, на ладони остался скользкий след.
— Будто на змея уселся, — поморщился он, тщательно вытирая руку.
— А это не суки, а лапки, — подхватил товарищ с усмешкой. — Он сейчас как начнет ими перебирать да нас в реку и стянет.
— Вечно ты со своими шутками, Володечка. Литератор! — скандальным высоким голосом воскликнул седой. — И богатая фантазия у тебя. Тихо!
Что-то закричало в кустах: то ли птица, то ли заяц. Тонким голосом, будто дитя заплакало. Ветер пробежал по верхушкам ив, а на солнце надвинулась туча.
— Что за черт, Адась? Обещали вёдро.
— Ведро. Синоптики ошибаются один раз, но каждый день…
Тут у розовощекого Адася, видимо, перехватило горло. Будто змей под ним действительно дёрнул лапками и пополз напиться к воде. Или навстречу другому змею, что всплывал со дна. На шее змея висели тина и водоросли. А она, изуродованная, черная, всё поднималась и поднималась, становясь выше наклоненных деревьев. И одно огромное око в голове поворачивалось и блестело, притягивая взгляды и обращая наблюдателей в камень.
Глава 2
Ззянне агарнула іх, выціскаючы слёзы і прымусіўшы заплюшчыць вочы. А калі мужчыны ачомаліся ды адплакаліся, то ўбачылі незнаемага хлапца. І адкуль ён раптам узяўся, чорт яго ведае. Не хрусцелі галінкі пад нагамі, не шалахцела трава. І бервяно ляжала, як сабе ляжала, на тым жа месцы.
— А ўсё жарты твае, — буркнуў пан Адась.
— Мужыкі! Вы жывыя! — кінуўся да іх хлапец абдымацца.
— А былі сумневы? — прагудзеў пан Уладзімір сакавітым барытонам. А пан Адась проста адскочыў: ён баяўся вар’ятаў.
— Родненькія! — лемантаваў незнаёмец. — Жывыя! Як я вам рады! Як дайсці да чыгункі?
— Дзякуй, што не да бібліятэкі. Ты заблукаў ці што?
— Ці што! — хлапец перастаў дрыгаць рукамі і нагамі, пачырванеў і апусціў павекі з даўгімі веямі.
— Вы гэта таксама бачылі?
— Бачылі што?
Мужчыны падхапілі заплечнікі, адчуваючы, што рыбалкі не будзе.
— Вось сцежка да чыгункі, — пачаў Уладзімір.
— Толькі сляпы яе не пабачыць, — едка заўважыў Адась.
— Яго. Нешта, — хлапец стусянуў плячыма. — Цмока. Схадзіў сабраў фальклор. Рымша Раман, студэнт-філолаг, — ён моцна паціснуў працягнутыя далоні, узрадваўся, яшчэ раз упэўніўшыся, што мае справу не з прывідамі. — Казалі мясцовыя, у рэчцы цмок жыве.
— Гэта бервяно, — зыркнуў Адась, але мыском бота пінаць тое перадумаў. Зняў і вытрас пакецік, на якім сядзеў.
— Бачу, — пасміхнуўся Раман. — Не, я аб тым, з доўгай шыяй і адным вокам. Ці пражэктарам. Як пабачыў, аслеп, а пасля нешта пачало рабіцца.
— Вар’ят нейкі, — шапянуў Адась сябру. Нарваліся, рыбакі лавілі рыбу, а паймалі жорава…
— Не магу выйсці адсюль. Не, я не п’яны і не вар’ят. Пападанец, пэўна. Папаў ды й трапіў. Марыў, як у кніжцы, пабачыць чужыя міры, стаць нобілем.
— Стаў? — Адась расчырванеўся, ці то ўзрушаны, ці то злы.
— Стаў, — уздыхнуў хлапец. — Але неяк не так.
— Пайшлі, мы цябе праводзім да чыгункі, — Уладзімір узяў Рамана за плячо.
— Ён вар’ят. Ці маньяк.
— Ціху. Ну, галэмуса якога перачытаўся. Ідзём.
І яны пайшлі.
— Усадзіць ён нам нож у спіну, — не спыняўся Адась. — Шалёны нейкі… Да цябе падобны…
Сапраўды, было ў Рамана падабенства з Уладзімірам, як у сына з бацькам: і позірк такі ж шчыры, і вочы ясныя, і рамёны шырокія. Весь узрушаны. Бачылася, што ён вельмі рады:
— Дзядзечкі, як добра, што я вас знайшоў. Можа, выберуся нарэшце!.. Не магу я так жыць! Замак халодны, куча каменю і цэглы, партрэты продкаў пырацца, куды ні пойдзеш. А пойдзеш са свечкай ці лямпай газавай. Электрычнасці няма. Кажуць, дзесьці ёсцека, а тут няма. Вада халодная са студні, прыбіральні нармалёвай нямашака, дырка ў падлозе. Слугі бязглуздыя і крадуць усё, што не прыкалочана. І мяне баяцца. А селюкі… упёртыя цемрашалы! Шапкі мнуць, у пояс кланяюцца, а вочы такія — гэна б забілі. Спіной павярнуцца страшна.
Ён узмахнуў рукамі, задзеўшы галінкі паабапал сцежкі.
— Ты ж сам таго хацеў, — пакпіў Уладзімір.
— Таго, ды не гэнага! Ой дзядзечкі, вы нармалёвыя, вы мяне ўратавалі.
Раман запнуўся за корань, але Ўладзімір падхапіў хлапца пад локаць, не даўшы ўпасці.
— Куды вы бяжыце? — адсопся Адась, пачырванеўшы ад бегу. — За павароткай чыгунка, а цягнік аж а шостай гадзіне. Маглі парыбаліць хоць колькі. Самы клёў, — ён зірнуў на захутанае аблокамі неба, вось-вось мог распачацца дождж, і рыба сапраўды б хапала, як праклятая.
Адась прытуліўся да асіны і спытаў з цікавасцю:
— Але ж нобілем ты стаў?
— Напалову, — заміргаў Раман. — Кузенам Яноўскай Надзеі.
— Што?!
— Нешта мне гэнае прозвішча нагадвае, — працягнуў Адась. — Твае жарты, Валодзю?
— А тваё прозвішча не Свеціловіч? — спытаўся Уладзімір Рамана з падазрэннем.
— Рымша, я казаў!
— Твой аматар, — гыкнуў Адась. — Зараз з-за дрэў выскачаць аператары з камерамі і закрычаць: «Сурпрыз!» Пісьменнік, гэх!
— Няма тут камер, ну, апроч турэмных. Ні кіно. Мо далей дзе ёсць, — Раман узлахмаціў аберуч светлыя валасы. — А тут нешта дзіўнае творыцца. І з часам, і з прасторай. Быццам дрот звярнуўся ў колы, як змяя, і то сціскаецца на шыі, то прыпускае, тады можна крыху далей ад замка адыйсці. А яшчэ сяляне дзікія. І балотныя паны.
— А не шмат ты на сябе бярэш: людзей, што цябе кормяць, дзікунам зваць? — уззлаваўся Уладзiмiр.
Раман нат адступiў:
— Дзядзечка, вы не так мяне зразумелi! Не дзікуны. Проста павоздзяць сябе неяк… што спіну хочацца пільнаваць.
— А што цябе здзіўляе, калі ты ім пан?
— Не Дзікае паляванне? — перакрычаў абодвух Адась.
— Не, такіх не бачыў, — палыпаў вачыма Раман. — А гэтыя, балотныя паны, носяцца хеўрай ды жартачкі дурныя кнуюць. То карову загоняць у дрыгву, то пьяненькага схопяць ды ганяюць ноч па галявіне… І гэта не найгоршая з тутэйшых легенд.
— А якая найгоршая?
Хлопец прыціснуў указальны палец да ілба.
— Горшая — гэта архангелы. Пайшлі, дзядзечкі, хутчэй. Мо вы мяне выведзеце, бо далей тут не магу.
Нейкі час яны маўчалі.
— Дзядзечкі, родненькія, я ж думаў, што ўграз тут навечна, — Рымша бег спіной наперад, і Ўладзімір мусіў хлопца лавіць, каб не бразнуўся аб зямлю. І са здзіўленнем бачыў, што лес неяк змяніўся, і волглае лісцё асін ды вольхаў падае з галінак, а неба зусім занурылася аблокамі, шэрымі, як лістападаўскія дні. І вецер назоліста лезе пад вопратку.
Чыгунка, якая павінна была паказацца дзесяць разоў, некуды знікла, хоць сцежка не раздзялялася і з яе не сыходзілі ні разу. Пад нагамі чвякала твань. І ачомаліся яны ля таго ж цмока-бервяна, расшчаперыўшага лапкі-сукі.
Рака ціхенька шалахцела, круціла ў зморшчынках вады бярозавыя лісточкі, падобныя да залатых манетак.
— Што за трасца?
— Святыя балеснічкі!
— Як вядзьмак воздзіць!
— Тут ведзьмака нямашака, только ведзьма, — уздыхнуў-усхліпнуў Раман. — Ездзіць конна ды людзей зводзіць. А хто не пойдзе — чорнымі стрэламі страляе, каб ішлі.
— Ты яе бачыў? — спытаўся пан Уладзімір, гледзячы на бледнага, як палатніна, Адася — у таого толькі шчокі гарэлі снегірынымі пузамі — хоць залівай.
— Не.
— То й маўчы. Фалькларыст! Вельмі ты пабегаешь, калі стралой прыкладуць паніжэй спіны… — бурчэў ён.
Здэцца, кпіў, сердаваў, але вочы лагодна пасміхаліся.
— Што, нам цяпер тое аднавокае не паймі што чакаць, каб выйсці?
— Спрабуйма яшчэ.
За дзень яны накруцілі вёрст дзесяць з гакам, дый гак быў той яшчэ, беларускі, што даўжэй за саму дарогу. Ногі збілі, цяжка дыхалі, сцяжынку вывучылі ледзьве не да кожнай зёлкі, кожнай галінкі, — і стаптаўшы яе наперад, неадменна вярталіся да кропкі, дзе пабачылі пачвару.
Адась не проста ўссеў на бервяно, зваліўся, не сцяміў і пакецік пад сябе падкласці.
— Не магу, усё.
— Можа, нам заплечнікі тут прыхаваць? — пан Уладзімір зірнуў на сонца, што пялілася савіным вокам, вызірнуўшы з лахмановых хмар.
— А ты паручышся, што мы выйдзем на тое ж самае месца?
Сонца не збіралася ныраць у раку. Насуперак жыццю, кароткаму, як захад, вісела, ледзве здвінуўшыся з палудня.
— Лепей не пакідаць. Тут рухаецца ўсё, — сказаў Раман. — Акрамя маста.
— Есці хочацца, — Адась палез у заплечнік па бутэрброды. — Можа, спыніцца, рыбкі палавіць, вуху зварыць на вогнішчы?
Уладзімір тузануў плячыма. Спытаўся ў Рамана:
— Тут карчма ёсць? Ці шынок? Лепей карчомка, есьці хочацца!
* * *
Сияние окутало их, выжимая слезы и заставляя зажмуриться. А когда мужчины пришли в себя и протерли глаза, то увидели незнакомого парня. И откуда он взялся — черт знает. Не хрустели ветки под ногами, не шуршала трава. И бревно лежало, как лежало, на том же месте.
— А всё шутки твои, — проворчал пан Адась.
— Мужики! Вы живые! — кинулся к ним парень обниматься.
— А были сомнения? — прогудел Владимир сочным баритоном. Адам же просто отскочил: он боялся сумасшедших.
— Родные! — рыдал незнакомец. — Живые! Как я вам рад! Как дойти до железной дороги?
— Спасибо, что не до библиотеки. Ты заблудился или где?
— Или где! — парень перестал дрыгать руками и ногами, покраснел и опустил веки с длинными ресницами.
— Вы это тоже видели?
— Видели что?
Мужчины подхватили рюкзаки, чувствуя, что рыбалки не будет.
— Вот тропинка к железной дороге, — начал Владимир.
— Только слепой ее не заметит, — едко заметил Адам.
— Его. Что-то, — парень дернул плечами. — Змея. Сходил собрал фольклор! Римша Роман, студент-филолог, — он сильно пожал протянутые ладони. Обрадовался, еще раз убедившись, что имеет дело не с призраками. — Говорили местные, в речке змей живет.
— Это бревно, — зыркнул Адам, но пинать бревно носком сапога передумал. Снял и вытряс пакетик, на котором сидел.
— Вижу, — усмехнулся Роман. — Нет, я о том, с длинной шеей и единственным глазом. Или прожектором. Как увидел, ослеп, а после что-то стало происходить.
— Псих какой-то, — шепнул Адась другу. Нарвались рыбаки: ловили рыбу, а поймали журавля…
— Не могу выйти отсюда. Нет, я не пьяный и не сумасшедший! Попаданец, видимо. Ой, я попал! Мечтал, как в книжке, увидеть чужие миры, стать боярином.
— Стал? — Адам раскраснелся: то ли от восторга, то ли от злости.
— Стал, — вздохнул парень. — Но как-то не так.
— Идем. Мы тебя проводим до железной дороги, — Владимир взял Романа за плечо.
— Он псих! Или маньяк.
— Тихо. Ну, фигни какой начитался. Идем.
И они пошли.
— Всадит он нам нож в спину, — не унимался Адась. — Сумасшедший какой-то… Да ты на него похож…
И правда, было у Романа сходство с Владимиром, как у сына с отцом: и взгляд такой же искренний, и глаза ясные, и плечи широкие. Весь восторженный. Было заметно, что он очень рад:
— Дядечки, как хорошо, что я вас нашел. Может, наконец выберусь!.. Не могу я так жить! Замок холодный, куча камня и кирпича, портреты предков пырятся, куда ни пойдешь. А пойдешь со свечкой или лампой керосиновой. Электричества нет. Говорят, где-то есть, а тут нет. Вода холодная из колодца, уборной нормальной нет, дырка в полу. Слуги бестолковые и крадут всё, что не приколочено. И меня боятся. А селюки… упрямые мракобесы! Шапки ломают, в пояс кланяются, а глаза такие — взяли б да убили. Спиной повернуться страшно.
Он взмахнул руками, задев ветки по обе стороны тропинки.
— Ты ж сам того хотел, — подколол Владимир.
— Того, да не этого! Ой дядечки, вы нормальные, вы меня спасли.
Роман споткнулся о корень, но Владимир подхватил парня под локоть, не давая упасть.
— Куда вы бежите? — отдышался Адась, покраснев от бега. — За поворотом железная дорога, а поезд аж в шестом часу. Могли порыбачить хоть немного. Самый клёв, — он посмотрел на затянутое облаками небо, вот-вот мог начаться дождь, и рыба действительно бы брала, как проклятая.
Адась прислонился к осине и спросил с интересом:
— Так боярином ты стал?
— Наполовину, — заморгал Роман. — Кузеном Яновской Надежды.
— Что?!
— Что-то мне эта фамилия напоминает, — продолжил Адась. — Твои шутки, Володя?
— А твоя фамилия не Светилович? — спросил Владимир Романа с подозрением.
— Римша, я же сказал!
— Твой почитатель, — хмыкнул Адась. — Сейчас из-за деревьев выскочат операторы с камерами и закричат: «Сюрприз!» Писатель, эх!
— Нет тут камер, ну, кроме тюремных. Ни кино. Может, дальше где есть, — Роман взъерошил рукой светлые волосы. — А тут что-то странное происходит. И со временем, и с пространством. Будто проволока скручивается в кольца, как змея, и то сжимается на шее, то приотпускает, тогда можно чуть дальше от замка отойти. А еще крестьяне дикие. И болотные паны.
— А не много ли ты на себя берешь: людей, что тебя кормят, дикарями звать? — рассердился Владимир.
Роман отступил:
— Дядечка, вы не так меня поняли! Не дикари. Просто ведут себя как-то… что аж спину защитить хочется.
— А что тебя удивляет, если ты им пан?
— Не Дикая охота? — перекричал обоих Адась.
— Нет, таких не видел, — похлопал глазами Роман. — А эти, болотные которые, носятся кодлой да глупые шуточки творят. То корову загонят в трясину, то пьяного схватят и гоняют ночь по полю… И это не самая худшая из местных легенд.
— А какая самая худшая?
Парень прижал указательный палец ко лбу.
— Самая худшая — это архангелы. Пойдемте, дядечки, скорей. Может, хоть вы меня выведете, потому что дальше тут не могу.
Какое-то время они молчали.
— Дядечки, родные, я ж думал, что застрял тут навечно, — Римша бежал спиной вперед, и Владимир должен был ловить его, чтобы не упал. И с удивлением замечал, что лес как-то изменился, и волглые листья осин и ольх падают с веток, а небо совсем погрузилось в облака, серые, как ноябрьские дни. И ветер назойливо лезет под одежду.
Железная дорога, которая должна была показаться десять раз, куда-то исчезла, хотя тропинка не разделялась и с нее ни разу не сходили. Под ногами чавкала трясина. И очнулись они у того же змея-бревна, расставившего лапки-сучки.
Река тихонько шелестела, крутила в морщинках воды березовые листочки, похожие на золотые монетки.
— Что за хрень?
— Святые угоднички!
— Как ведьмак водит!
— Тут ведьмака нет, только ведьма, — вздохнул-всхлипнул Роман. — Ездит верхом и людей сводит. А кто не пойдет — черными стрелами стреляет, чтобы пошли.
— Ты ее видел? — спросил пан Владимир, глядя на бледного, как простыня, Адася — у того только щеки горели пузиками снегирей — хоть заливай.
— Нет.
— То и молчи. Фольклорист! Очень ты побежишь, если стрелой приложат пониже спины… — бурчал он.
Казалось, издевался, сердился, но глаза ласково улыбались.
— Что, нам теперь то одноглазое не пойми что ждать, чтобы выйти?
— Попробуем еще.
За день они накрутили верст десять с гаком, да гак был тот еще, белорусский, что длинней самой дороги. Ноги сбили, тяжело дышали, тропинку выучили едва ли не до каждой травинки, каждой ветки, — и стоптав ее вперед, неизменно возвращались к точке, где увидели чудовище.
Адась не просто сел на бревно, свалился, не сообразив и пакетик под себя подложить.
— Не могу, всё.
— Может, нам рюкзаки тут спрятать? — пан Владимир посмотрел на солнце, что пялилось совиным глазом, выглядывая из лохматых туч.
— А ты поручишься, что мы выйдем на то же место?
Солнце не собиралось нырять в реку. Вопреки жизни, короткой, как закат, висело, едва сдвинувшись с полудня.
— Лучше не оставлять. Тут движется всё, — сказал Роман. — Кроме моста.
— Есть хочется, — Адась полез в рюкзак за бутербродами. — Может, остановиться, рыбку половить, уху сварить на костре?
Владимир пожал плечами. Спросил у Романа:
— Тут корчма есть? Или шинок? Лучше корчомка, есть хочется!
Глава 3
Карчомка была нягеглая: куродым вісеў у паветры, сажа захінала столь, чорная, тлустая, а па кутах вісела стогадовае павуцінне.
Адась, заняўшы кут, стал сурвэткай праціраць брудны стол:
— Антысанітарыя!
— Затое паспрабаваць можно экзатычныя блюды! Уяві сабе: малочны парасёнак у клюкве, ласіныя губы ў воцате, пражаная зайчаціна…
— Лінь з валнушкамі, — падхапіў Раман.
— А плаціць чым?
— Ну, — Уладзімір паціснуў плячыма. — Мабільнік аддам.
— А навошта казе баян? Разрадзіцца заўтра, і проку з яго будзе менш, чым з цагліны.
— Але аднойчы нашўчадкі карчмара знойдуць чатырохсотгадовы артэфакт, уторкнуць у разетку…
Раман нервова зарагатаў, скідаючы напружанне.
— Стогадовы… Дзядзечкі, я заплачу. Я ж такі-сякі нобіль.
— Можна вудамі аддаць, — меркаваў Адась. — Яно практычней за тваю тэхніку.
— Ні за што!
— А за ласіныя губы?
Карчмар зіркнуў змрочна:
— Толькі яечня засталася. Балбатуны!
— А трыс-дзівінірыс? — павярнуў да яго голаў Уладзімір.
— Піва.
— Ну хоць салёныя свiныя вушы ёсць?
Карчмар зiрнуў на яго, як на вычварэнца:
— Калi пану шляя пад азадак трапiла, дык што я, павінен свінням сваім вушы адрэзаць, каб да піва салоных падаць?
— Бач ты лізунчык, малімончык, гарэлку яму падай на дваццаці сямёх травах, — тузануў губамі Адась. — Пі ды еш, што даюць. А мне вады, даражэнькі.
Кармар вочы падвёў пад лоб, ацэньваючы досціп наведвальніка.
— Тут ваду піць не варта, мала якую пошасць падчэпіш, — параіў Уладзімір. І звярнуўся да гаспадара:
— Нясі, даражэнькі. Есці вельмі хочацца.
Скаварада была такая ж парэпаная і чорная ад смуроду, як і столь, печ і далоні карчмара. Тры жаўткі ўздымаліся над прыгарэлым, тры кавалкі наздраватага чорнага хлеба на талерцы прыкладаліся да яечні. Тры брудныя лыжкі і адзін нож грукнуліся на сталешніцу.
— Санстанцыі на іх няма, — зморшчыўся Адась, адламаўшы акрайчык і спрабуючы жаваць. — Зубы зламаеш! Што яны ў яго кладуць?
— Што ёсць, тое й кладуць, — Раман уздыхнуў. — Не муку точна. Трэба было адразу да замку, там з ежай лепей.
— Не спяшайся. Не хацелася б з гераіняй уласнага аповеду гэтак знянацку.
— А можа, супадзенне? — Адась адшкроб кавалак яечні і рызыкнуў пакаштаваць. Грэбуючы, але голад не цётка, прымусіў есці, запіваючы півам для дэзынфекцыі. Ды й піва аказалася не горшае. — Не адзін Гаўрыла ў Полацку.
— Найшоў Гаўрылу! Надзейка яна!
— Прызнайся: ты ў яе закаханы! — узмахнуў лыжкай Адась.
— Было б дзіўна, каб пісьменнік не любіў сваіх герояў.
— Дзядзькі, вы аб чым? — узблагаў Раман.
— Ямо давай.
— І вы мне ўсё раскажаце?
— Ты нам раскажаш, — Уладзімір працёр лыжку праспіртаванай сурвэткай. — Хочацца ведаць, што тут дзеецца і як адсюль выбрацца.
І пацягнуў шмат яечні да рота.
— Я мала што ведаю, — уздыхнуў Раман, заглушыўшы першы голад. — Вы жартаваць і кпіць не будзеце? Фалькларыстам абзываць?
— Не будзем, — разам паабяцалі мужчыны. — Толькі й ты кідай сваё «дзядзечкі». Мы ў адной лодцы з табой.
— Як я й казаў, — хлопец склаў кулакі на стале, — тут нешта дзіўнае з прасторай і часам творыцца. То сціскае за горла, то прыадпусціць. Ідзеш у адно месца, трапляешь у другое. Гак па ілбе як дасць, ды з адцягам! То паны ўдваццацёх на адной свірэпе едуць, то барочныя касцёлы самі сабой будуюцца. У пушчы блукаць не даблукацца, а тут ЛЭП і здаля горад электрычнасцю свеціцца, экзатычныя расліны растуць.
— Чазенія? — перабіў Уладзімір.
Раман тузануў плячыма:
— Мо й чазенія. Я ніколі яе не бачыў. А што гэта?
— Ай, не прыпыняйся, — Адась паказаў сябру вялікія вочы.
— Але да гораду дайсці ніяк. Ён як міраж. Замак Яноўскіх ёсць, колькі вёсак, дарогі, што ў сябе зварочваюць, ну, як бутэлька Клейна.
Цяпер настала чарга дзядзькаў перапытваць. Абмеркаваўшы тапалогію і тэссеракты, яны замовілі яшчэ піва.
Пан Адась утаропiўся ў чорную ад куродыму столь, скiдаючы павука с пляча:
— Не карчма, а апраметная.
— А гэта Люцыпар у дзіравым фартуху?
— Люцыпару было б сорамна за такі фартух. Дэзынфекцыя! Тараканы ёсць? А пасюкі?
— Няма! Далібог, нямашака! — змрочны позірк гаспадара не адпавядаў прыніжана-ласкаваму тону.
— Iдзi сабе, дорбы чалавек, — параiў пан Уладзiмiр змрочна й нахiлiўся да Рамана:
— Ну, кажы хiба пра мясцовы фальклор. Толькi не прапускай нiчога. Што тут коiцца?
Раман цяжка ўздыхнуў:
— Мясцовыя не вельмі ж мяне жадалі знаёміць з тым, што тут адбываецца. Надзейка таксама не была красамоўнай. Благала толькi трымацца падалей, каб не страцiць жыцця. Усе маўчаць. Акрамя лясніка Яноўскіх, ці егера, Рыгора. Вельмі напужаныя ўсе. Ну, ні да аднаго вялікага гораду ці нат мястэчка дабрацца немагчыма. Ёсць Яноўская пушча, я казаў ужо, ёсць Прорва, гэтае, старажытнае балота. Колькі вёсак ды хутароў…
— Карту ты намаляваць спрабаваў?
Раман адмахнуўся:
— Ат, дурное! Усё мяняецца, стоіць адвесці вочы. Як вядзьмак ці лесавік водзіць. Усе ад поля і лесу да хаты, адзін маршрут. Сярод пушчы яшчэ замак ёсць. Днём разбураны, мясцовыя там цэглу бяруць печы залатаць, што якое. А ноччу — велічны і страшны. Бачыў здаля, баяўся бліжэй падысці. Ноччу страляюць.
— Хто? — ускінуўся Адась. Уладзімір прытрымаў яго за руку.
— У каго стрэльба ёсць, той і страляе. Пэўна.
Звярнуўся да Рамана:
— Не адхіляйся. Дык што замак?
— Ноччу цэлы, днём аж грук стаіць. Нясуць адтуль усё, што не прыкалочана. Раз дзяўчына нейкая рыжая лаялася, што знішчаюць культурную спадчыну. Можа, як я, сюды трапіла? Але дабегчы не паспеў, абшукаў потым кожны куст — няма яе.
— Дык мо прывід?
— Што за спадчыну заступаецца? — хлопец змаргнуў. — Болей бы нам такіх прывідаў!
Яны пасмяяліся.
— Давай далей, — загадаў Уладзімір, пэўна, зрабіўшы высновы.
— Мяшканцы нейкія дзіўныя, — вёў Раман. Крыху адкаснуўся ад суразмоўцаў. — Я не каб прынізіць! Некаторыя людзі як людзі, толькі страх у вачах непазбыўны. Ды й вочы не кажуць, таропяцца ў зямлю. Нават дзеці. А некаторыя — як зомбі. Гэтых цураюцца, баяцца. А яны сваіх не пазнаюць. І на заходзе не да хаты бягуць, не ў полі начуюць, каб працаваць зрання — брыдуць да маста.
— Другі раз ты памінаеш мост, — сказаў Уладзімір незадаволена. — Што за мост? Да якога моста?
— А які надарыцца, была б вада. Хоць там кладка праз ручаіну. І знікаюсь.
Пан Адась тузануў сябра за рукаў:
— Ну ты й вушы развесіў. Ён расказвае, а не паказвае, фалькларыст.
І працягваў хуценька, пакуль хлапец адыйшоў за півам.
— Можа, ён пранкер які?
— Так тут не літаратура. Трэба пачуць, у што мы ўліплі, і высновы зрабіць. Думаеш, пранк? А каму яно трэба?
— Апалагетам тваім. Павесяліць любімага пісьменніка. Ці кінастудыя да цябе гэтак падкатвае. Нанялі артыста-маладзёна.
— І карчму пабудавалі?
— А што тады? Налавілі рыбы і спім? Ці мухаморамі атруціліся і супольны сон бачым?
— А чаму не? З глузду разам з’ехаць можна, чаму б агульны сон не сніць?
Адась адпіхнуў парэшткі яечні:
— Смак у яе сапрауды якісь, мухаморысты.
Прыветна аклікнуў Рамана:
— Дык што там з замбямі?
— На ўсё забываюцца, на хату, на дзетак, працуюць з мёртвымі вачыма ад світання да закату да скону, знікаючы ноччу. Адна жонка не змірылася, зацягнула мужа ў ёўню ды паклікала вядзьмарку адгаварыць.
— І што? — наваліўся грудзямі на стол пан Адась, мармычучы: «Трудаголікі японскія нейкія, не веру».
— Тая ўбачыла, што да мужыка проста ў сэрца праз спіну цягнецца павуціна, а ў сэрцы іржавы наканечнік балта. А другі канец павуціны знікае за мостам, у горадзе з павуціння і попелу.
— Вось каму кніжкі пісаць трэба, — шапянуў Адась. — Вядзьмарцы гэнай. У цябе, Валодзю, фантазіі замала.
— Цягнецца да нечага жахлівага ў сярэдзіне, сканцэнтраванага зла. Але так вядзьмарцы вочы адвяло цемрай, туманамі, што ўбачыць тое яна не змагла. Ледзь сама выкараскалася. Прыпаліла павуцінку лучывам ды загадала жонцы мужыка ў пуні замкнуць. А як сонейка ўзышло — яго там не было ўжо. Толькі тлустая пляма сажы з павуцінай ды іржавы адломак балта.
— А вопратка?
— Цьху на вас, — вызверыўся Адась. — Мне выйсці трэба праветрыцца, піва наружу просіцца.
Пастаяўшы некаторы час пад хмызамі, вярталіся яны з Уладзімірам да карчмы.
— Пранкі-дыранкі, — соп і злаваўся Адась. — Ты ж нармальны чалавек. Адукаваны, абазнаны! Інтэлігентны, бадай! А хіба такі чалавек на нізкапробшчыну купіцца? Трыллер нейкі, паршывы беларускі, бабкі вясковыя не павераць. А ты сядзіш вушы развесіўшы.
— А няблагі сюжэт. Цікава толькі, што там сядзіць у сярэдзіне. І Надзейка Яноўская тут прі чым?
— Твой крытык сядзіць, — чмыхнуў Адась. — Узнаўляе твой сусвет, як ён яго разумее, і глядзіць на рэакцыю. А можа, цёмны ўладар які, Кашчэй. Здыхлік Неўміручы.
— Тады як у гэтае асяроддзе трапіў Раман? Ён мяне не чытаў нават.
— Прыкідваецца. Артыст!
Уладзімір узяўся за клямку:
— Ну, а калі яно сапраўды?
— Ну, ты ж тут рыбку лавіў, мроіў, — пакпіў Адась, — сюжэты абдумваў… Сядзеў часамі ў аблокі таропіўся. Яно слухала, а пасля матэрыалізавала.
— Яно — што?
— Штучны розум, разумны павук, іншапланетны зоркалёт, чорт з кікімарай, кіношнікі — выбірай, што падабаецца.
— Ага ж, высунула з рэчкі перыскоп, а па дне падводны човен поўзае.
Яны переглянуліся і зарагаталі. Калючы дрот страху і адбываючагася непаразумення распаўся асклепкамі.
— Пайшлі далей слухаць. Хлопец, пэўна, зачакаўся ўжо.
І не памыліўся. Карцела Раману падзяліцца хоць з кім.
— …Жонка сумавала, у папа адмаўляла, плёткі папаўзлі, а потым сама раптам знікла. Пустую хату сёмай дарогай абыходзяць.
Хлапец уздыхнуў.
— Такіх, кранутых мрояй, забвеннем усяго, больш і больш.
— Каб стаць манкуртам, знешні ўплыв не абавязковы, — пасупярэчыў пан Уладзімір.
— Ну так, — Раман замовіў яшчэ піва. — Некаторыя злу аддаюцца самі, наўперадкі бягуць. Самастрэлы носяць пры боку, чорныя балты, і цемру ў сэрцы. Тыя не забываюць, але грэбуюць святлом, лічаць сябе ўладарамі. Як Мураўёў-вешацель, тлустая азызлая жывёліна.
— Ты гаварыш аб ім, быццам ён не памёр больш веку таму? — Уладзімір пакруціў галавой, быццам ворат стаўся занадта тугі. — Быццам ты на ўласныя вочы яго бачыў?! А каб яго! І ён тут?!
— Апісаў вычварэнца, пісьменнік! — папракнуў Адась.
— Тады і Кастусь побач быці мусіць.
Раман уздыхнуў:
— На свае вочы Мураўёва не бачыў. Але ж столькі чуў… Так, так, са мной не вельмі дзяліліся, — Рымша пачырванеў. — Але ж і падслухаць плёткі можна! Ён адзін з… Гэная ўлада заве сябе архангеламі. Яны забойцы, такая ж частка цёмнага гораду, як рабы.
— Не арханёламі? Гэта хіба твае? — сівы Адась зірнуў на сябрука.
Пан Уладзімір пахіліў галаву, прачытаў ціха:
—
Днём, і ўначы, і ў ранку
Пошчак падкоў над зямлёй.
Гэта конныя скачуць архангелы
Па дарогах планеты маёй…
— Вось так адзін напіша… — бурчэў Адась. — Вось разграбай цяпер.
— Можа, яно ўсё уяўнае?
— Не, — проста адказаў Раман. Пан Уладзімір узнёсся, абапіраючыся аб стол далонямі:
— Я гэтае зло за вухі адцягаю за такое ўвасабленне. Будзь яно хочь штучны інтэллект, хоць што, — паабяцаў ён. — Няма вушэй — прыш’ю і адцягаю ўсё адно! Калі гэта не сон і не дурныя жарты. Давай, расказвай далей. Як трапіць у гэтае чортава месца?
— Жывым — ніяк.
* * *
Корчомка была убогой: в воздухе висел чад, сажа покрывала потолок, чёрная, жирная, а по углам свисала вековая паутина.
Адась, заняв угол, стал салфеткой протирать грязный стол:
— Антисанитария!
— Зато можно попробовать экзотические блюда! Представь себе: молочная поросятина в клюкве, лосиные губы в уксусе, печеная зайчатина…
— Линь с волнушками, — подхватил Роман.
— А платить чем?
— Ну, — Влади́мир пожал плечами, — отдам мобильник.
— А зачем козе баян? Завтра разрядится, и пользы от него будет меньше, чем от кирпича.
— Но однажды потомки трактирщика найдут четырёхсотлетний артефакт, включат в розетку…
Роман нервно рассмеялся, сбрасывая напряжение.
— Столетний… Дядечки, я заплачу. Я ведь такой-сякой боярин.
— Можно отдать удочками, — предположил Адась. — Это практичнее твоей техники.
— Ни за что!
— А за лосиные губы?
Трактирщик зыркнул мрачно:
— Осталась только яичница. Болтуны!
— А трис-дивинирис? — повернулся к нему Владимир.
— Пиво.
— Ну хоть солёные свиные уши есть?
Трактирщик посмотрел на него, как на извращенца:
— Коли пану шлея попала под хвост, так я, что ли, должен своим свиньям уши резать, чтобы к пиву солёными подать?
— Вот лизунчик, молимончик, подай ему горелку на двадцати семи травах, — дернул губами Адась. — Пей и ешь, что дают. А мне воды, милейший.
Трактирщик поднял глаза под лоб, оценивая интеллект посетителя.
— Здесь воду пить не стоит, мало ли какую заразу подцепишь, — посоветовал Владимир. И обратился к хозяину: — Неси, дорогой. Очень есть хочется.
Сковорода была такая же поцарапанная и чёрная от копоти, как и стол, печь и ладони хозяина. Три желтка вздымались над пригорелым, три куска чёрствого чёрного хлеба на тарелке прилагались к яичнице. Три грязные ложки и один нож грохнулись на столешницу.
— На них санстанции нет, — поморщился Адась, отломив краюшку и пытаясь жевать. — Зубы сломаешь! Что он туда кладёт?
— Что есть, то и кладёт, — вздохнул Роман. — Не муку, точно. Надо было сразу в замок идти, там с едой получше.
— Не спеши. Не хотелось бы с героиней собственной повести так внезапно.
— А может, совпадение? — Адась отскреб кусок яичницы и рискнул попробовать. Гадость, но голод не тётка, заставил есть, запивая пивом для дезинфекции. Да и пиво оказалось не худшим. — Не один Гаврила в Полоцке…
— Нашёл Гаврилу! Наденька она!
— Признайся: ты в неё влюблён! — взмахнул ложкой Адась.
— Было бы странно, если бы писатель не любил своих героинь.
— Дядьки, вы о чём? — вскричал Роман.
— Ешь давай.
— И вы мне всё расскажете?
— Ты нам расскажешь, — Владимир протёр ложку спиртовой салфеткой. — Хочется знать, что здесь происходит и как отсюда выбраться.
И потянул кусок яичницы в рот.
— Я мало что знаю, — вздохнул Роман, утолив первый голод. — Вы шутить и издеваться не будете? Не будете называть фольклористом?
— Не будем, — хором пообещали мужчины. — Только и ты брось своё «дядечки». Мы в одной лодке с тобой.
— Как я и говорил, — парень сложил кулаки на столе, — здесь что-то странное с пространством и временем творится. То горло сожмет, то приотпустит. Идёшь в одно место — попадаешь в другое. Гак по башке как даст, да с оттяжкой! То двадцать панов на одной кляче едут, то барочные костёлы сами собою строятся. В пуще блуждать не наблуждаешься, а тут ЛЭП и вдалеке город электричеством светится, экзотические растения растут.
— Чазения? — перебил Владимир.
Роман пожал плечами:
— Может, и чазения. Я их никогда не видел. А что это?
— Ай, не останавливайся, — Адась показал другу большие глаза.
— А до города никак добраться. Он как мираж. Есть замок Яновских, несколько деревень, дороги, которые сворачивают сами в себя, ну, как бутылка Клейна.
Теперь настала очередь дяденек задавать вопросы. Обсудив топологию и тессеракты, они заказали ещё пива.
Пан Адась уставился в чёрный от копоти потолок, сбрасывая паука с плеча:
— Не корчма, а преисподняя.
— А это Люцифер в дырявом фартуке?
— Люциферу было бы стыдно за такой фартук. Дезинфекция! Тараканы есть? А крысы?
— Нету! Клянусь богом, ни единого! — мрачный взгляд хозяина не соответствовал раболепно-ласковому тону.
— Иди себе, добрый человек, — посоветовал пан Владимир мрачно и наклонился к Роману: — Ну, рассказывай уже про местный фольклор. Только ничего не пропускай. Что здесь творится?
Роман тяжело вздохнул:
— Местные не очень-то хотели знакомить меня с тем, что здесь происходит. Наденька тоже не была красноречивой. Только молила держаться подальше, чтобы не потерять жизнь. Все молчат. Кроме лесника Яновских, или егеря, Рыгора. Все очень напуганы. Вообще, до большого города или хоть до местечка добраться невозможно. Есть Яновская пуща, я уже говорил, есть Прорва, это, древнее болото. Несколько деревень и хуторов…
— Пробовал нарисовать карту?
Роман махнул рукой:
— Ай, глупость! Всё меняется, стоит отвести глаза. Как ведьмак или леший водит. Из поля и леса в хату, один маршрут. В середине пущи ещё замок есть. Днём разрушен, местные там кирпич берут, чтобы печи залатать, всякое такое… А ночью — величественный и страшный. Видел издалека, боялся ближе подойти. Ночью стреляют.
— Кто? — вскочил Адась. Владимир придержал его за руку.
— У кого ружьё есть, тот и стреляет. Видимо.
Обратился к Роману:
— Не отвлекайся. Так что с замком?
— Ночью целый, днём — только грохот стоит. Оттуда несут всё, что не приколочено. Раз какая-то рыжая девушка ругалась, что уничтожают культурное наследие. Может, как я, сюда попала? Но добежать не успел, потом обшарил каждый куст — нет её.
— Так, может, призрак?
— Который за наследие заступается? — парень сморгнул. — Побольше бы нам таких призраков!
Они рассмеялись.
— Дальше давай, — приказал Владимир, видимо, сделав выводы.
— Местные какие-то стрёмные, — продолжил Роман. Немного отстранился от собеседников. — Я не то чтобы унизить! Некоторые — как люди, только страх в глазах непреходящий. Да и глаз не поднимают, пялятся в землю. Даже дети. А некоторые — как зомби. Их сторонятся, боятся. А они своих не узнают. И на закате не домой бегут, не в полях ночуют, чтобы утром работать — бредут к мосту.
— Во второй раз ты упоминаешь мост, — сказал Владимир недовольно. — Что за мост? К какому мосту?
— К какому попадётся, была бы вода. Хоть бы кладка через ручей. И исчезают.
Пан Адась дёрнул товарища за рукав:
— Ну, ты и уши развесил. Он рассказывает, а не показывает, фольклорист.
И быстро продолжил, пока парень ушёл за пивом:
— Может, он какой-то пранкер?
— Да тут не литература. Надо послушать, в какую передрягу мы попали, и сделать выводы. Думаешь, пранк? А кому это нужно?
— Твоим апологетам. Повеселить любимого писателя. Или киностудия к тебе так подкатывает. Наняли молодого артиста.
— И корчму построили?
— А что тогда? Наловили рыбы и спим? Или мухоморами отравились и видим общий сон?
— А почему нет? Вместе с ума съехать можно, почему бы не снить общий сон?
Адась отодвинул остатки яичницы:
— Вкус у неё действительно какой-то, мухоморный.
Вежливо окликнул Романа:
— Так что там с зомбями?
— Обо всём забывают, о доме, о детях, работают с мёртвыми глазами от рассвета до заката, пока не умрут, исчезая ночью. Одна жена не смирилась, затянула мужа в амбар ипозвала ведьму, чтобы отговорила.
— И что? — навалился грудью на стол пан Адась, бормоча: «Трудоголики японские какие-то, не верю».
— Та увидела, что прямо в сердце мужика, через спину, тянется паутина, а в сердце — ржавый наконечник болта застрял. А другой конец паутины исчезает за мостом, в городе из паутины и пепла.
— Вот кому книги писать надо, — прошептал Адась. — Той ведьме. У тебя, Володя, фантазии маловато.
— Тянется к чему-то ужасному внутри, к концентрированному злу. Но ведьме глаза заволокло тьмой, туманами, так что увидеть это зло она не смогла. Едва сама выкарабкалась. Подпалила паутинку лучиной и велела жене запереть мужа в овине. А как солнышко взошло — его там уже не было. Только жирное пятно сажи с паутиной и ржавый обломок болта.
— А одежда?
— Тьфу на вас, — вызверился Адась. — Мне выйти надо проветриться, пиво наружу просится.
Постояв какое-то время под кустами, возвращались они с Владимиром к корчме.
— Пранки-дырянки, — фыркал и сердился Адась. — Ты же нормальный человек. Образованный, осведомлённый! Интеллигентный, почти! А разве такой человек на дешёвку купится? Триллер какой-то, паршивый белорусский, бабки в деревне не поверят. А ты сидишь, уши развесил.
— А сюжет неплохой. Интересно только, что там сидит в середине. И при чём здесь Наденька Яновская?
— Твой критик сидит, — хмыкнул Адась. — Воссоздаёт твой мир, как он его понимает, и смотрит на реакцию. А может, какой-то тёмный властелин, Кощей. Дистрофик Бессмертный.
— Тогда как в это окружение попал Роман? Он меня даже не читал.
— Притворяется. Артист!
Владимир взялся за ручку двери:
— Ну, а если это правда?
— Ну, ты же тут рыбку ловил, мечтал, — подтрунивал Адась, — сюжеты обдумывал… Сидел часами в облака пялился. Оно слушало, а потом материализовало.
— Оно — что?
— Искусственный разум, разумный паук, инопланетный звездолёт, чёрт с кикиморой, кинематографисты — выбирай, что нравится.
— Ага, выставило из речки перископ, а по дну подводная лодка ползёт.
Они переглянулись и рассмеялись. Колючая проволока страха и непонимания происходящего распалась осколками.
— Пойдём дальше слушать. Парень, наверное, уже заждался.
И не ошибся. Роману хотелось поделиться хоть с кем-то.
— …Жена тосковала, у попа отговаривала, пошли сплетни, а потом сама вдруг исчезла. Пустую хату седьмой дорогой обходят.
Парень вздохнул.
— Таких, тронутых мроей, забвением всего, всё больше и больше.
— Чтобы стать манкуртом, внешнее воздействие не обязательно, — возразил пан Владимир.
— Ну да, — Роман заказал ещё пива. — Некоторые сами отдаются злу, наперегонки бегут. Носят при себе самострелы, чёрные болты, и тьму в сердце. Те не забывают, но гнушаются света, считают себя властелинами. Как Муравьёв-вешатель, толстая отекшая скотина.
— Ты говоришь о нём, будто он не умер больше века назад? — Владимир дернул шеей, будто ворот стал слишком тугим. — Будто ты его собственными глазами видел?! А чтоб его! И он здесь?!
— Описал извращенца, писатель! — упрекнул Адась.
— Тогда и Кастусь рядом должен быть.
Роман вздохнул:
— Самого Муравьёва не видел. Но столько слышал… Да, да, со мной не очень делились, — Римша покраснел. — Но и подслушать сплетни можно! Он один из… Та власть называет себя архангелами. Они убийцы, такая же часть тёмного города, как рабы.
— Не "арханёлами"? Это разве твои? — седой Адась посмотрел на товарища.
Пан Владимир наклонил голову, тихо прочитал:
—
Днём, и в ночи, и утром
Перестук копыт над землёй.
Это конные скачут архангелы
По дорогам планеты моей…
— Вот так один напишет… — бурчал Адась. — Вот разгребай теперь.
— Может, оно всё воображаемое?
— Нет, — просто ответил Роман. Пан Владимир вознесся, опираясь на стол ладонями:
— Я это зло за уши оттаскаю за такое воплощение. Будь оно хоть искусственный интеллект, хоть что угодно, — пообещал он. — Нет ушей — пришью и всё одно оттаскаю! Если это не сон и не глупые шутки. Давай, рассказывай дальше. Как попасть в это чёртово место?
— Живым — никак.
Глава 4
Выйшлі яны з карчмы ўжо добра нападпітку. Жнівеньскія дні кароткія, заход адзіхацеў, сутонне ўкрыла зямлю.
Карчмар з ліхтаром праводзіў гасцей за парогу. Лісліва ўсміхаўся, гнучыся ў поясе, прапанаваў начлег з ложкамі з сёлетнега, духмянага, наймякчэйшага сена ў пуні.
— Нічога, — адмахваўся Раман, — нічога, у замку пераначуем, не заблукаем.
Карчмар наўздагон пужаў балотнымі панамі, што падхопяць пьянюкоў ды будуць гойсаць па балоце да свету, патопяцца ў дрыгве, як каровы, ці павіснуць на шуле варот на смех усяе акрузе.
Але хутка яго прароцтвы занурыліся ў далечы.
Ноч шапацела, адзывалася салоўкамі, пяшчотна пахла шыпшынай, якая тут цвіце аж да верасня. Ноч, не зваджаная ліхтарамі, круціла на Зорным Коле неабсяжнае неба.
Але раптам і салоўку, і рыпенне цыкад, і шалахценне вільготнай роснай травы змянілі дзіўныя гукі, быццам у тумане, што курыўся на поплавах, бразгала і лязгатала нешта неадпаведнае.
— Цягнік? Танкі лязгочуць?
— Вусенямі, — зарагатаў Уладзімір. Адась пастукаў сябе па ілбе. Раман няўцямна перавёў позірк з аднаго на другога і прыслухаўся.
Нешта сапраўды кацілася да іх, пэўна, вялікае і варожае. Трава хрумсцела. І раптам з туманоў вылануўся вялікі мажны заяц, абцяжараны мехам, вялікай драўлянай лыжкай і пустым чорным саганом. Заяц ляцеў, ускідаючы азадак, як напужаны конь, цяжка дыхаў, і вушы віліся за ім, як харугвы.
А далей з галёканнем, са смачным чвяканнем капытоў, узрываючых траву, неслася шляхетная хеўра. Чугі, вялеісы, вырачанныя вочы вершнікаў… конскія храпы, з якіх ападала пена… Усё было дастойна пэндзля Босха ці Брэйгеля-старэйшага, а то й абодвух разам.
— Сто-ой!
Заяц схаваўся за пана Адася, той — за Ўладзіміра, а капыты стаўшых дыбарам коней узляцелі ў непасрэднай блізасці ад яго галавы.
— Стой, кажу!
Капыты апалі, ўзараўшы зямлю, разам з імі ачахлі агеньчыкі, што прабягалі па плашчох і грывах, азорвалі вершнікаў, блакітная і зялёнае балотнае святло знікла. Вочы коней перасталі палымнець чырвоным.
Жарабец галоўнага лыцара спрабаваў укусіць Уладзіміра за плячо, але атрымаў па пысе і цяжка, сарамяжліва уздыхнуў.
Вершнік ягоны — небывалай красы мужчына, у светлых валасах якога блытаўся месяц, а вочы былі сіней беларускіх азёр, — целяпнуў доўгімі веямі, нацягваючы повад. Яго бровы ўзляталі да скроняў, плечы былі шырокія, а клубы вузкія. Седзячы верхам, ён здаваўся амаль волатам, а й так аказаўся не ўломкам, ростам хіба крыху ніжэй пана Ўладзіміра.
Хеўра цягнула з похваў шаблі. Чарнявы, худы, схожы с цыганам замахнуўся.
— Іра, стой! Гэта наш заяц.
Уладзімір нахабна нахіліў галаву да пляча:
— А чым дакажаш?
— Ён нам піва варыць абяцаўся! Саган узяў, мех ячменю ды соладу ўзяў, дык яшчэ й лыжку слямзіў, крахабор!
— Твой саган?
— Анягож! На ім і клейна ёсць. Паходню, Іра!
Яны ўтрох утаропіліся ў дно сагана. Рымша прытрымаў зайца.
— Ну добра, на сагане клейна ёсць, — пагадзіўся Ўладзімір. — А на зайцы?
Падцягнуў таго за доўгія вушы. Заяц звесіў лапкі і замружыўся, прыкідаючыся нябожчыкам.
— Ну? Дзе на ім клейна?
Хеўра чухала патыліцы. Ляскат ад шаломаў несся, як ад званоў у Вільні на Вялікдзень ці яшчэ якое вялікае царкоўнае свята.
— Значыць, нічый заяц. То будзе наш. А саган ды мех з зернем забірай, мы сабе новыя справім.
Курэлі туманы, дастаючы ўжо добра да поясу пешым і коням па жывот.
— Заяц істота вольная. Сам можа выбраць, з кім ісці.
— Ён вінен мне піва, — цяжка зірнуў рыцар.
— А сярнічкі ты яму даў, Гера?
Раман рассмяяўся.
— Даў — што?.. Як ты мяне назваў? — уздыбіўся светлавусы прыгажун.
— Гервасій з Вылівах, герб «Чапля», адарвірог, бабнік, гумарыст чортаў, рагачоўскую раду з хеўрай сваёй перетварыў у статак галінастых аленяў, мог бы і сам, не на шмат болей часу б адняло… — здзекваўся Ўладзімір. — да дзевак і коней ласку маеце, а яшчэ…
Ён зрабіў эфектную паўзу.
— Са Смерцю ў шахматы згуляеш і каня ў яе… хм… пазычыш. Шахматнага, зразумела.
— Адкуль ты ведаешь ўсё? Ты чаклун?
— Бяры вышэй, — Уладзімір узняў падбародак. — Я твой бацька!
Тут Раман зарагатаў так, што заяц заенчыў і шуснуў у траву. Только вушы трымцелы, тырчучы над быльнягом. Адась штурхнуў Рымшу кулаком у бок.
— Дык ты ж памёр, — разгублена сказаў Гервасій.
Уладзімір развёў рукі:
— З кім не бывае!
— Дык цябе адпусцілі?!
— Ну…
— Ты б маніў ды не завіраўся, — страшэнным шэптам звясціў Адась, прыўстаўшы на мыскі, каб пэўна дацягнуцца да сябрава вуха.
— Чыстую праўду кажу! Я ж яго нарадзіў… некаторым чынам.
Ён паляпаў Гервасія па плячы:
— Звыкай.
— Бацька… э… мну…
Хеўра прыгаломшана маўчала.
— А як ты ўцёк?
— Мяне выгналі! І казалі, каб я цябе перавыхваў, бо як памрэш, ад цябе ў апраметнай усім млосна будзе. Па-першае, шыпшыну туды пранясеш, і яна азорыць месца, дзе толькі цемра і скрыгат зубоўны… Па-другое, не даш павесіць насы спадарожнікам, чым перавозчыка законнай ежы пазбавіш. Па-трэцяе, абразіш вялікага расейскага цара Івана, што з атручанымі жонкамі на хрыбціне там лётае, сваімі прыязнымі да слабога полу стасункамі. Ну й дзе шчасце й смех, там Смерці млосна.
— Дык ты мяне агнусекам Божым парабіць хочаш ці дэвоткай касцёльнай?
Уладзімір зароў:
— Я што, дурны?!
Палашчыў зайца па доўгіх вухах.
— Абнімемся, сыне!
Яны з Гервасiям доўга мялі адзін аднаго ў абдымках так, што трашчалі рабрыны. Хеўра замілавана рохкала, гэхкала й уздыхала. Мелкі чарнявы багемец Іра нават слязу пусціў з вачэй.
— Дык ты жывы! — шчасліва ўскрыкнуў Выліваха. — Я думаў, прывід, як папы страшылі! Цьху, анягож.
Ён паляпаў Уладзіміра па спіне.
— Але зайца аддай!
— Не аддам. У мяне ні кала, ні двара, голаў прытуліць некуды. Піваварню адчыню.
— Дык дамоў едзь, у камяніцу.
— А дзе яна? Забыў.
Выліваха ўладна ўзмахнуў рукой, трое з хеўры спешыліся, саступая ўдаванаму бацьку з сябрамі коней.
Кабыла Іры ўкусіла пана Адася.
— Я да гэтай пачвары і на крок не падыйду! — узбурыўся той, трэсучы далонню. — У-у, свірэпа!
Неяк уладкавалі яго за спіной Уладзіміра. Раман, як асоба нейтральная, павёз зайца з прыладамі, нагадаўшы канюшынай, каб больш не ўцякаў.
— Няма там камяніцы ніякай, — бурчаў Уладзімір. — Спярша была, а пасля на «гаспадарчыя патрэбы» разабралі. Каб помнік гісторыі знішчыць, абавязкова «гаспадарычя патрэбы» ўсплывуць!.. уласных гаспадарак. Рупліўцы. Што не іх — разбяруць не пагрэбуюць.
Яны скакалі ў цішы пад поўняй. Не бразгалі цуглі, не грымелі падковы, туман абцякаў павуціннем ногі коняў. Шлях здаваўся бясконцым.
— Звязаўся з балотнымі панамі, татка! Завязуць невядома куды, — ёрнічаў у плечы Ўладзіміру Адась, мяшком гойдаючыся на конскай спіне.
Ці каня сапсуе, ці азадак.
Паступова з цемры выланілася, паднялася з туману вежычка, аблямаваная гаспадарчымі будынкамі, дрэвамі, агароджамі…
— Такога не можа быць, — выдахнуў пан Уладзімір. — Я сам бачыў, як яе разбураюць…
— Ну вось, — азваўся Гервасій, — мы дома.
Працягнуў звязку ключоў:
— Ладкуйцеся.
— А ты куды?
— Да Іры хіба паеду. Ці ў Азярышчанскі манастыр.
— Жаночы?
Уладзімір пасміхнуўся:
— Ну, каб табе з тое прычыны не было нічога, акрамя радасці. А заяц?
Выліваха развёў рукамі:
— Ігумення піва не ўхваляе.
І хутка перастук капытоў занік у далечыні. А пападанцы-траплёнцы ўвайшлі ў дом. І свет каганца замігцеў у цемры нягаснучай зоркаю.
* * *
Вышли они из трактира уже порядком подвыпившими. Августовские дни коротки, солнце садилось, сумерки накрыли землю.
Хозяин трактира с фонарём провожал гостей за порог. Ласково улыбался, кланялся в пояс, предлагал ночлег с кроватями из свежескошенного, душистого, самого мягкого сена на сеновале.
— Ничего, — отмахнулся Роман, — ничего, в замке переночуем, не собьёмся с пути.
Хозяин вдогонку пугал болотными панами, которые схватят пьяниц и будут катать их по трясине до утра, утопят в болоте, как коров, или подвесят на перекладине ворот — на потеху всей округе.
Но вскоре его пророчества канули вдали.
Ночь шептала, отзывалась соловьями, ласково пахла шиповником, что цветет здесь аж до сентября. Ночь, не испорченная фонарями, вращала на Звёздном Колу безбрежное небо.
Но вдруг соловьиные трели, стрёкот цикад и шелест влажной росистой травы сменились странными звуками — будто в тумане, стелившемся над плавнями, гремело и лязгало что-то чуждое.
— Поезд? Или танки лязгают?
— Гусеницами, бабочки которые, — захохотал Владимир. Адась постучал себя по лбу. Роман ошалело перевел взгляд с одного на другого и прислушался.
Что-то и правда катилось к ним — возможно, большое и враждебное. Трава хрустела. И вдруг из туманов, стелющихся над заливными лугами, вылетел здоровущий заяц, нагруженный мешком, большой деревянной ложкой и пустым чёрным котлом. Заяц несся, задрав зад, как напуганный конь, тяжело дышал, а уши его вились позади, будто знамёна на ветру.
А следом — с криками, с сочным чавканьем копыт, вспарывающих траву, — мчалась шляхетская кодла. Кафтаны, плащи, выраченные глаза всадников… конские морды, с которых падала пена… Всё это было достойно кисти Босха или Брейгеля-старшего — а то и обоих разом.
— Сто-ой!
Заяц юркнул за пана Адася, тот — за Владимира, а копыта вскинувшихся коней взвились в считанных сантиметрах от головы последнего.
— Стой, говорю!
Копыта рухнули вниз, вонзаясь в землю. Вместе с ними зачахли огоньки, бегавшие по плащам и гривам, озаряя всадников. Голубой и зеленый болотный свет исчез. Глаза коней перестали полыхать красным.
Жеребец главного рыцаря попытался укусить Владимира за плечо, но получил по морде и тяжело, стыдливо вздохнул.
Всадник его — небывалой красы мужчина, в светлых волосах которого запутался месяц, а глаза были синее белорусских озёр, — телепнул длинными ресницами, натягивая повод. Его брови взлетали к вискам, плечи были широки, бёдра узки. Сидя в седле, он казался почти великаном, а и так оказался не малявкой, ростом чуть пониже пана Владимира.
Кодла уже тянула из ножен сабли. Один — чёрный, худой, похожий на цыгана — замахнулся.
— Ира, стой! Это наш заяц!
Владимир нагло склонил голову к плечу:
— А чем докажешь?
— Он обещался нам пиво сварить! Взял котел, мешок ячменя и солода. Да еще и ложку стащил, крохобор!
— А котел твой?
— Еще бы! На нём клеймо есть. Факел, Ира!
Они втроём впились глазами в дно котла. Римша придерживал зайца.
— Ладно, — признал Владимир, — на котле клеймо есть. А на зайце?
Он притянул того за длинные уши. Заяц свесил лапки и закрыл глаза, притворяясь мёртвым.
— Ну? И где на нём клеймо?
Кодла скребла затылки. Лязг шлемов разносился, как перезвон колоколов в Вильно на Пасху или какое-нибудь другое великое церковное празднество.
— Значит, ничейный заяц. Тогда будет наш. А котел с мешком зерна забирай — мы себе новые справим.
Туманы густели, уже доставая пешим по пояс, а коням — по живот.
— Заяц — существо вольное. Сам может выбрать, с кем пойти.
— Он должен мне пиво, — мрачно глянул рыцарь.
— А спички ты ему дал, Гера?
Роман рассмеялся.
— Дал — что?.. Как ты меня назвал? — вскинулся светлоусый красавец.
— Гервасий из Выливах, герб «Цапля», оторвирог, бабник, юморист чертов, из рогачёвской рады с кодлой своей сделал стадо рогатых оленей — мог бы и сам, не на много бы больше времени отняло… — насмехался Владимир. — Да и к девкам вы добрые, и к коням… А еще…
Он сделал эффектную паузу.
— С самой Смертью в шахматы сыграешь и коня у неё… хм… одолжишь. Шахматного, понятно.
— Откуда ты всё это знаешь? Ты чародей?
— Бери выше, — Владимир приподнял подбородок. — Я твой отец!
Тут Роман заржал так, что заяц взвизгнул и метнулся в траву. Только уши дрожали, торча над бурьяном. Адась толкнул Римшу кулаком в бок.
— Так ты же умер, — растеряно сказал Гервасий.
Владимир развёл руками:
— Ну, с кем не бывает!
— Так тебя отпустили?!
— Ну…
— Ври да не завирайся, — страшным шёпотом предостерёг Адась, встав на цыпочки, чтобы точно дотянуться до уха товарища.
— Чистую правду говорю! Я же его породил… в некотором роде.
Он похлопал Гервасия по плечу:
— Привыкай.
— Отец… э… мну…
Кодла потрясённо молчала.
— А как ты сбежал?
— Меня выгнали! И сказали, чтобы я тебя перевоспитал, потому что когда ты помрешь, в преисподней от тебя всем хреново станет. Во-первых, ты шиповник туда принесёшь, и он озарит место, где только тьма и скрежет зубовный… Во-вторых, не дашь повесить носы попутчикам, чем лишишь перевозчика положенной пищи. В-третьих, своими нежным отношением к слабому полу оскорбишь великого русского царя Ивана, что с отравленными жёнами на хребте там летает… Ну и где счастье и смех — там Смерти тошно.
— Так ты хочешь сделать из меня ягненка Божьего или церковную прислужницу?
Владимир взревел:
— Я что, дурак?!..
Погладил зайца по длинным ушам.
— Обнимемся, сын!
Они с Гервасием долго мяли друг друга в объятиях, так, что хрустели рёбра. Кодла трогательно хрюкала, фыркала и вздыхала. Маленький чёрный богемец Ира даже пустил слезу.
— Так ты живой! — счастливо вскричал Выливаха. — Я думал, привидение, как попы пугали! Тьфу, чепуха.
Он похлопал Владимира по спине.
— Но зайца отдай!
— Не отдам. Ни кола, ни двора, голову приткнуть негде. Пивоварню открою.
— Так поезжай к нам, в каменицу.
— А где она? Забыл.
Выливаха повелительно взмахнул рукой — трое из кодлы спешились, уступая фальшивому отцу с товарищами своих коней.
Кобыла Иры укусила пана Адася.
— Я к этому чудовищу и на шаг не подойду! — возмутился тот, потирая ладонь. — У-у, кляча!
Как-то устроили его за спиной у Владимира. Роман, как лицо нейтральное, повёз зайца с припасами, накормив его клевером, чтобы больше не убегал.
— Нет там никакой каменицы, — бурчал Владимир. — Сначала была, а потом на «хозяйственные нужды» разобрали. Чтобы памятник истории уничтожить — обязательно всплывут «хозяйственные нужды»… собственных хозяйств. Радетели! Хапуги. Что не их — разберут, не погнушаются.
Они скакали в тишине под полной луной. Не звенели стремена, не гремели подковы, туман обтекал ноги коней, как паутина. Дорога казалась бесконечной.
— Связался ты с болотными панами, батя! Везут — незнамо куда, — ерничал в спину Владимиру Адась, мешком болтаясь на конской спине.
То ли коню спину отобьет, то ли собственный зад.
Постепенно из темноты проступила, поднялась из тумана низенькая башенка, обрамлённая хозяйственными постройками, деревьями, заборами…
— Не может такого быть, — выдохнул пан Владимир. — Я сам видел, как её разрушили…
— Ну вот, — сказал Гервасий, — мы дома.
Протянул связку ключей:
— Устраивайтесь.
— А ты куда?
— К Ире, что ли, поеду. Или в Озерищенский монастырь.
— Женский?
Владимир усмехнулся:
— Ну, чтобы тебе по этой причине не было ничего, кроме радости. А заяц?
Выливаха развел руками:
— Игуменья пиво не одобряет.
И вскоре стук копыт затерялся вдали. А попаданцы — вошли в дом. И свет масляной лампы замерцал во тьме, как неугасимая звезда.
Оглавление
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Последние комментарии
3 часов 54 минут назад
4 часов 46 минут назад
16 часов 11 минут назад
1 день 9 часов назад
1 день 23 часов назад
2 дней 2 часов назад