Джунгли. Том 3 (СИ) [Focsker] (fb2) читать онлайн

Джунгли. Том 3

Глава 1

Месяц спустя.

Имперский дворец. Спальные покои императрицы Гертруды Алесей.

Императрица, игнорируя непокорных слуг, кричащих на неё дочерей, рыдающего мужа, сама паковала свой чемодан.

— Маменька, одумайтесь, на кого вы империю бросаете⁈ — пищала младшая из дочек.

— Хозяюшка ты моя, луна моей жизни, моё солнышко, это безумие, — мешая императрице ходить, ползая на коленях, уговаривал её остаться у трона Император. — Ты погибнешь, и мы все без тебя пропадём, не уходи… Стража, стража, вразумите Императрицу!

Гертруда кинула гневный взгляд в сторону женщин в позолоченных доспехах. Ни одна, несмотря на просьбу императора, даже шевелнуться в сторону императрицы не посмела. Рядом с ними, шевеля недовольно губами, прожигала мать взглядом молчаливая старшая дочь. Та, которой предстояло занять престол вместо Гертруды, «А ведь у меня свадьба на носу! Что же ты творишь, полоумная старуха!» — кричала про себя негодующая наследница. Теперь, когда враги узнают о пропаже Императрицы, когда станет понятно, что она покинула свою неприступную цитадель и отправилась черт знает куда, нападки на имперскую семью вновь возобновятся. Возможно, воспользоваться случаем захочет и коалиция, развязав через посредников очередной конфликт или устроив мятеж. Больше всего на свете старшая дочь боялась перехода власти в её руки. Сейчас она намеревалась укрепить единство с самыми крупными семьями, заключив крайне важный династический брак, который с зачатием ребёнка полностью породнит её со вторым по богатству домом империи. Очень важный момент для всей страны, определяющий, можно сказать, будущие сотни лет, и мать внезапно сходит с ума… Скидывая на голову старшего ребёнка не только проблемы, связанные с подготовкой свадьбы, но и государственные, а в обозримом будущем и военные. Хотя дочка и мечтала подвинуть мать с трона, но именно сейчас она даже не представляла, как в одиночку ей решить все грядущие проблемы. Поэтому, двинувшись вперёд, решительно заявила:

— Давай, я отправлюсь вместо тебя. Уж своего брата я…

— Нет. — Тут же ответила Гертруда.

— Императрица, мама, я смогу распознать брата, ведь все мы обладаем исключительными чертами внешности, все мы…

— Я сказала нет! — Почему-то в первую очередь взглянув на Императора, крайне разозлилась Гертруда. Дочь тут же заподозрила неладное, и мать это почувствовала. — Все вон, оставьте меня с наследницей, живо!

Говорить в подобном тоне с Императором могла лишь Императрица. Прислуга и стража тут же вылетели из покоев, опасаясь гнева, и лишь пухлый, низкий мужчина шестидесяти лет, носом гоняя сопли и пуская слёзы, со злобой крикнул:

— А я знал, что он был не от меня! — Мужчина рыдал, сопли пузырями вырывались из его носа. — Знал, что он не от меня, и всё равно поклялся любить! Он погиб, Гертруда, его убили, и ты, ты тоже погибнешь, если бросишь меня сейчас! А-а-а-а-а!

Разрыдавшись, с красным лицом, с трудом переставляя ноги, утишаемый младшей дочерью, Император покидает комнату, оставляя Императрицу и наследницу наедине.

— Мужское сердце не обмануть, всё так, как сказал твой отец. Наш сын родился от моих связей с приезжим слугой из западной державы. — Сев на край кровати, императрица, вспоминая тот день, с придыханием говорит: — Он был так красив, черные волосы, слегка загорелая кожа, носик, ха-ха, такой, чуть-чуть приподнятый, белоснежная улыбка, сильные руки, что обняли меня так, как никогда не обнимал твой отец. И… только, только его глаз я не помню, но всем телом ощущаю так как он, на меня не смотрел ни один из живых мужчин. А переебала я много кого, и в походах, и на войне, сильных и слабых, красивых и не очень, много кого попробовала. И только он, тот, кто не боялся меня, знал, что не может мне отказать, зная, что нужно делать, умело исполнил все мои прихоти, посмев отказать в одной…

— Какой же? — Впервые слыша историю, спросила дочь.

— Остаться со мной в империи. — Горько протянула мать. Он был верным своей стране мужчиной, тем, кто по пятам следовал за той дурой королевой. И погиб из-за этого. На границе наших стран на них напали наёмники, всех, включая королеву, её мужа, слуг, зарубили, а их головы на пиках подняли в столице королевства.

— Ты о Замзумах? — Припоминая подобное, вспомнив, с какой жестокостью империя уничтожила мятежную Замзумию и всю её аристократию, спросила дочь, и мать кивнула. Наконец-то ответив за что она тогда приказала казнить несколько сдавшихся знатных семей.

С десяток минут женщины сидели в тишине. Мать, что при помощи магии уже прожила не одно столетие, и её молодая дочь, которой всего тридцать лет.

— Я прожила слишком долго для правительницы. — Поднявшись, прервала молчание Гертруда. — Все мои предшественницы не удерживались на троне и десяти лет, когда я уже пятый десяток лет управляю этой страной. До того момента, как вернулась Марис, мне казалось, смысл моей жизни — страдать в обществе лизоблюдов, присмыкающихся передо мной, слуг, детей, робкого мужа, учавствовать в войне, конца и края которой не видно. Мне казалось, мечта моей жизни — объединить весь мир под своим знаменем, вылить на землю всю кровь моих врагов и увидеть восход нового дня, где я — абсолютная власть и сила.

— По-моему, это достойная императрицы, правильная цель! — Поддержала её наследница.

— Ну, а что тогда останется тебе? — Заглянув в глаза дочери, говорит императрица. — Кроны моих успехов и побед заглушат твой рост, лишат славы, величия, вынудив гнить в моей тени. Дочка, — положила той руку на голову императрица, — думаешь, я не вижу, с какой завистью ты смотришь на мой трон? Думаешь, мать не способна распознать, чего по-настоящему хочет её дитя? Агтулх Кацепт Каутль, кем бы он ни был, одним лишь своим именем пробудил в душе моей очень далёкое, давно забытое воспоминание, напомнив о тех днях, когда я по-настоящему была счастлива. Я устала от войн, меня тошнит от этого места, этих стен и тех, кто в них скребётся по ночам. Меня достало абсолютно всё, включая вас и вашего отца.

— Ты… меня ненавидишь за… за то, что я завидовала тебе? — С дрожью в голосе спрашивает дитя у матери.

— Дурочка… Я люблю тебя, люблю твою младшую сестру и плаксу папеньку. И именно поэтому вверяю в ваши руки ваше же будущее. Ранее ты завидовала моим победам и успехам? Ха-ха-ха! Ну, дочь, теперь ты сама во всём и за всё будешь в ответе. Теперь весь гнев наших врагов, внимание завистников, предателей, друзей и тех, кто ещё неопределился, будет исключительно на тебе. Я оставлю тебе всё и временно вручу в руки твои полномочия императрицы.

— А что… если я не справлюсь, что если моих знаний не хватит, мама⁈

— Дочка, — ухмыльнулась императрица, — ты даже не представляешь, как мало надо ума, чтобы править страной. Ну, а если запоришь всё, войну какую проиграешь, то знай, я не собираюсь умирать на том полуострове. Всего лишь заберу этого мальчишку, вернусь, после выпорю тебя за неудачи, и мы вновь, вместе вернём всё на круги своя.

Наследница поднялась со своего места, сделала шаг навстречу матери и, впервые за последние пятнадцать лет, позволила себе обнять её, носом уткнувшись в большие, подтянутые груди матери. Действие ребёнка по-настоящему удивило Гертруду, считавшую, что во дворце более никто и никогда её по-настоящему не полюбит. Младшая дочь, вся в отца, плаксивая, из кровати папочки не вылазит. Старшая — Гертруде казалось, что она давно упущена, связалась с шайкой тупорылых аристократов, что возвели её чуть ли не в ранг всемогущей святой, а по факту старшая дочка, как и все во дворце, плясала под дудку императрицы, просто не понимая этого. «Всё же, хоть немного, но вы меня ещё любите»… — Улыбнувшись искренней, белоснежной улыбкой, женщина обняла дочь, прижав её к себе ещё сильнее.

— Мам, мне кажется, они стали ещё больше… — ревниво поглядывая на грудь женщины, буркнула старшая, лишённая таких прелестей дочь.

— Через лет сто и у тебя такие будут, так что тренируй плечи и спину. Большая грудь, как и долг перед семьёй, перед страной — штука очень и очень тяжёлая…

В то же время, столица Федерации.

— Да… да… О дааааа! — кричала Оксана в тот момент, когда Катька заканчивала делать ей массаж стоп. Последние дни для моих девочек выдались особенно сложными. Уход за детьми, ранеными, пленными, контроль за огородами и обучение письменности новых работниц, тех, кто уже в ближайшие дни заменит их в яслях. Девушки показывали отличные результаты в области наук и контроля информации. Письма, посылаемые Добрыней с фронта, а после последующая передача приказов из столицы во все стороны, очень хорошо влияли на контроль за линиями боестолкновений. Умение писать, излагать свои мысли на бумаге и без отрыва от военного ремесла, через других посылать свои слова оказалось крайне полезным для старшего офицерского состава Кетти и Пантер. Которые уже как две недели пытались разобраться с происшествием в старом Могильном склепе. Огромное число трупов республиканок, конечно, радовало, но вместе с ними погиб и передовой отряд Федерации, а это пятьдесят верных, обученных, сильных и смелых женщин. С момента высадки Республики это была величайшая однодневная утрата, которую понесла Федерация, и разобраться в случившемся было поручено нашим смышленым барышням.

В детективов поиграть решила Оксана, помочь ей в этом грозилась Жанка, девочка-стесняшка, что дольше остальных проходила этап «принятия» нашего нахождения в другом мире. С ней я общался, пожалуй, меньше, чем с кем-либо другим из выживших. Порой мне казалось, что она вообще немая, но всё дело оказалось в стеснении, а ещё в необычном навыке, именуемом «подавление». Каким-то образом одна из самых младших волейболисток научилась влиять на собственное сознание. Сначала, когда наступала ночь Агохлу и Оноха, она, сгорая от стыда, думала повеситься, но к счастью струсила. Увидев как дрочат другие, подрочив, впервые в жизни почувствовав удовольствие, благополучно решила от суицида отказаться, понимая — это того не стоит. За что я хвалил, хвалю и буду хвалить её сколько смогу, жизнь — бесценна! Хоть она и сделала «это», желание никуда не пропало, лишь отступило, на время. Косясь на меня издали, она отмучилась целых пять дней, а на шестой получила силу и навык, использовать который могла исключительно на себе. Этакая очередная бесполезная сила. Короче, Жанна умудрялась при помощи своего навыка вырубать себя на ночь, а с утра, чуть-чуть поигравшись с собой, полностью брать своё женское «я» в руки. Так продолжалось до двадцатого уровня. Борясь с собой, с похотью, как и другие, преодолевая непреодолимое, она развила свою силу и теперь могла воздействовать на других. На считанные единицы, но это уже очень сильно помогло нам. Сейчас, при помощи «подавления» мы с лёгкостью обезболивали самых тяжело раненых, проводили операции, какие могла себе позволить Мария, а после ждали, когда Яна отдохнёт, и всё повторялось вновь. Не было и дня, когда её сила, после обретения новой формы, получения возможности помогать другим, не была бы задействована. Стесняшка старалась, с ног от усталости валившись, да только результат её трудов — 2–3 использования за день. Поэтому-то и решила она, в свободное от отдыха и восстановления сил время, помочь детективу Оксане, что извилинами особо не блистала.

Могильник находился на нашей территории, его взяли в кольцо, выставили дозоры, даже кое-какие укрепления возвели вокруг. После совет старейшин вместе с Оксаной и Яной начали исследование странного места.

Сегодня уже прошла вторая неделя расследования, мы так и не получили ни одной жизнеспособной теории, объяснения, кто или что могло устроить подобное. Сначала все думали на Рабнир, мол, её демоническая форма, которую почти никто не видел. Однако пузатая медоед всегда была со мной и в момент начала боёв являлась моей телохранительницей. Потом все стали считать, что это новое, загадочное оружие Республики. Добрыни передали это известие, старик принялся проверять, пытать и вытаскивать из пленных Республики любую информацию о мифических штуках, артефактах и прочем — ничего. Нечто неизвестное — третье лишнее, вмешалось в ход дел, загадочной силой убило всех, а после так же загадочно исчезло.

Добрыня неоднократно в письмах высказывал своё беспокойство. Его разведчицы и днём, и ночью прочёсывали джунгли, искали ДРГ такого размера, которое могло устроить западню, добить тех, кто выжил в стычке у могильника. И в поисках его, в стараниях старика, он тоже, как и мы все, потерпел фиаско. У нас в землях и вправду рыскало несколько отрядов: одни из уцелевшего войска какой-то крысы, другие из республиканских «рейнджеров», как прозвал их батя. Именно последние доставили нам позапрошлой ночью кое-какое неудобство, а именно забрели в капканы для диких животных, сорвали сигнальные ловушки, подрались с охотницами, кто-то из «рейнджеров» даже погиб. В итоге все уцелевшие оказались в плену. Тьфу-тьфу-тьфу, с нашей стороны обошлось без жертв — лишь пара ножевых ран и синяков, которые подправила своей силой Мария. Хуй знает, что бы местные вообще без этой целительницы делали, да и я тоже, не знаю. В прошлую ночь Агохлу и Оноха не по просьбе, а по требованию старейшин и самой Кисунь, я был отдан Марии на заклание. Помня свои прошлые ошибки, используя момент, пока армия Добрыни перегруппировывалась и не вела активных боевых действий. Мы хорошенько с Марией потрахались: сначала ночью, потом утром, днём, а затем опять следующей ночью и явно бы пошли на третью ночь, но тут уж подключилась приревновавшая Кисунь, а ещё те, кто по-прежнему стоял в очереди, ожидая «семя жизни».

Двух дней в моих объятиях хватило, чтобы стюардесса перестала ревновать, хорошо отдохнула, выпустила пар, попутно рассказала о том, как обстоят дела у «моих жонушек». А рассказать там было о чём. Физиология местных незначительно отличалась от нашей. Матка у них находилась ниже, в зависимости от вида, изменялась в размерах и сама матка, а с ней — время созревания плода. Старшая из кошек, самая вредная и противная, которую не любили многие из иномирцев (так я нас прозвал), имела реальный срок около трёх-трёх с половиной месяцев, а живот и её готовность к родам говорили о сроке беременности с примерно восьмым месяцем. Иными словами, у местных жизнь проходила в разы быстрее, чем у нас. Они быстрее регенерировали, легко беременели, быстрее вынашивали потомство и, по предположению Марии, даже жили в разы быстрее, чем мы. Как она это поняла, разобралась ли в этих треклятых сезонах и когда они меняются, я не знаю. Неизменным оставалось одно: я стану папкой гораздо раньше, чем планировал. Вот житуха то пошла… ебанёшься.

Ещё и Аукай в последнее время что-то как-то стала держаться от меня подальше. Может, забеременела случайно? Помнится, в момент передачи рыбы я так знатно её отблагодарил, что уходила она на дрожащих ногах. Хотя, это конечно вряд ли бы сказалось негативно, на нашем с ней общении. С слов той же Путьчитвай, уже через две недели- максимум месяц должна прибыть загадочная эскадра кораблей. От настроя командующей которой и будет зависеть, кем мы придёмся для Империи.

Сидя в главном шатре, доме Олай, в который после отбытия старухи меня насильно переселила Кисунь, я по сотому разу перечитывал все имевшиеся письма. Донесения с фронта, просьбы к поселению, сводки о том, что нужно и чего не хватает. Глазу моему не было позволено упустить любую, даже самую маломальски важную просьбу, ведь от неё тоже могли зависеть чьи-то жизни. Под мурчания Кисунь, её ленивые попытки подразнить меня или навязчивые предложения мне «отсосать», кое-как, мозгом усталым и затуманенным в очередной раз пробежался по отчёту с излишком сухой-солёной рыбы. Все так устали от неё, а ведь именно морепродукты наш главный ныне рацион. Многие отказывались от «ебучей воблы», как один раз назвал её Добрыня, прося именно у меня любого мяса. Многие целыми семьями отказывались от неё, умоляя хоть о какой-нибудь зелени.

Как и другие, я тоже не знал, куда её деть, разве что на хуй выкинуть и не думать об этой дряни, от которой уже и у самого язык сильно пострадал. Короче, выбора нет, вновь придётся давить на Аукай, вызывать к себе, всучить ей бесполезное, никому не нужное дерьмо и взять обещание, что она с приходом кораблей сможет «воблу» обменять на полезные нам продукты и предметы.

На автомате я вытаскиваю лист местной, изготовленной по рецептам Добрыни, очень хреновой бумаги. Чернил кальмаров хватает, а вот листы блокнотов с донесениями мы уже почти все исписали, приходилось использовать всё имеющееся. От деревянных табличек и до вот таких вот серых, некрасивых, хрупких, самодельных листов бумаги.

Время было позднее, измарав лист, почти закончив писать послание, внезапно вспомнил, кому я писал, вспомнил — она не умеет читать на нашем, и, сообразил, что Аукай просто нужно позвать, и та примчится. Без бумажек и прочей хуеты.

— Бля-я-я-я-я… — отложив лист, понимая, что зря перевёл бумагу и чернила, собираюсь отойти ко сну, упав рядом со своей Кисунь, как тут же у входа в шатёр замечаю, как отодвинулась шторка. Внутрь промелькнула тень. Некто, едва не перейдя на бег, приближался ко мне. В последнее мгновение от испускаемого свечами света замечаю, как нечто блестнуло в правой руке незнакомки.

Кинжал занёсся над моей головой!

— Стража! — схватив кипу листов, на автомате, как щитом, закрылся от удара я.

Глава 2

Сильный удар сверху. Толща бумаги встречает лезвие; от давления противника я опять падаю на стул, и в ту же секунду нож разрезает макулатуру, скользнув лезвием по моей правой руке.

— Стра!.. — Едва я пискнул, вновь попытавшись встать, мне в челюсть прилетает ахуенно быстрый удар с ноги. Кувыркнувшись через стол, падаю на шкуру, задираю голову и вижу… в глазах троится… Три убийцы с ножами борются против троих, кинувшихся мне на помощь Кисунь. Убийца чудовищно сильна; с трудом поднявшись, хочу было дать дёру, но вижу, что малая проигрывает. Подсечкой её сбивают с ног; сейчас зарежут!

С места, в прыжке, кидаюсь на убийцу, заваливаю на стол, получая несколько режущих, обжигающих тычков в лицо.

— Агтулх!

В шатёр врывается Рабнир. Лежа на противнике, я вижу её испуганное лицо, чувствую, как удар за ударом в меня втыкают нож. То были лишь мгновения: пара пропущенных ударов, заплывшие кровью глаза, пылающее лицо, плечи и шея, спина… Прошло всего несколько секунд — с десяток не больше. Тварь подо мной обезоружили, скрутили, а я… ощущая, как тело покрывается чем-то влажным, просто сполз на пол, лежал и хватал кубами воздух. Глаза… я ничего не видел; щиплет и горит всё: от шеи до плеч и спины. Вот, блять… как так-то, за что? Кисунь, ты же цела… да?.. а малыш, я ведь спас вас, поступил как мужчина?..

— Мария, Мария! — Верещит испуганно Кисунь.

— О святые духи, защитники… — Сев надо мной испуганно запричитала Рабнир. Медоед испугалась? Вот это новость! Мой мозг постепенно прекращал работать; я засыпал и, по испугу, по голосу медоеда, мог с уверенностью сказать: дела мои пиздец как плохи.

Несколько дней спустя.

Сидя у костра, разведённого вблизи от дома Марии, Рабнир точила клинок. Хмурая и злая, она отозвала с фронта и лагерей всех своих сестёр и подопечных, кто хоть сколько-то её слушался. Пусть в стае её родной и оставалось чуть больше двадцати самок, на зов откликнулось почти что пятьдесят воительниц племени медоедов, что, по праву, считали Рабнир своим Вождём. Молодые и старые, охотницы и воительницы, они, оставив посты, бросив Добрыню и армию, тут же слетелись на её зов, окружили Агтулх, и теперь, постоянно, ночью и днём, вместе с Рабнир следили за ним и каждым, кто входил в его покои.

Рядом с подругой, будучи такой же хмурой, сидела Гончья. Она знала, что одна из Чав-Чав, воспользовавшись доверчивостью Рабнир, использовала имя Гончьей и увела медоеда в сторонку, позволив другой женщине, убийце из племени Пантер проскользнуть внутрь и убить Агтулха. От начала до конца Рабнир во всём случившемся винила исключительно себя, и в чувстве вины не уступала ей и сама, не так давно оправившаяся от всех ран Гончья.

— Ту суку уже убили? — Сидя вместе с подругой у огня, разглядывая нож, искры, спрашивает Рабнир.

— Нет, схватили, связали, допросили. Действовала она по указке Крысинии; та, в свою очередь, служит Республике. В дальнейшем шестерки Олай хотят использовать эту мразь для давления на пленных, чтобы выставить республику врагом для всех.

— Хуйня какая-то, — комментирует Рабнир. — Если передумают, дай знать; я её, эту мразь, ударившую Агтулх, по кусочкам, пока ещё живую, рвать и пожирать буду. Они у меня лёгкой смертью не умрут; клянусь, я отомщу, убью сук… порву! — Выронив нож, сжимая кулаки так, что когти в ладони впились и прошли на сквозь плоти, с безумно светящимися ярко-желтыми глазами прошипела медоед.

— Обязательно. — Пытаясь разжать кулаки подруги, ответила Гончья. Крови было немного, но та переживала, чувствуя ответственность за случившееся, хотела хоть чем-то помочь. — Как с твоей трансформацией? Поговаривают, ты утратила силы к перевоплощению.

— Ай, ну сестра, не напоминай мне! И так тошно! — Раздосадованно, едва ли не скорчив слезливую морду, ответила Рабнир и, ногой со злости, развернула кучу охваченных пламенем дров. — Я ничего не понимаю, ничего не могу, всё из рук вон плохо, и эта беременность. Может, если бы я могла трансформироваться, если бы ребёнок не отнял силы, успела бы и…

— Эй, — дернула медоеда за плечо Гончья, — дитя ни в чём не виновато. Это всё Республика.

Медоед шмыгнула носом, сверкнув в ночи печальными, золотыми глазами, отвернулась, тихо выплюнув: «Какая же я жалкая…». Вскоре к медоеду, Гончьей присоединились Кисунь, а с ней тётя Вера и Катя. Потом, ближе к полуночи, появились Лея и Аукай, что-то тихонько обсуждая между собой. Они собрались вокруг костра; к ним, одна за другой, также стали сползаться многочисленные жители столицы. Они не молились, не взывали к богам, не плакали и не кричали. Женщины молча смотрели каждая в свою сторону, бдительно наблюдая за всем происходящим вокруг. Все они почувствовали: с ранением Агтулха Кацепт Каутль каждая из них тоже получила рану. И чем дольше они не видели его на улице, чем дольше лик Благославленного небесами самца скрывался за стенами, тем тяжелее им было встречать каждый новый рассвет.

Несмотря на старания воспитательниц, дети в яслях, чувствуя царящую в поселении атмосферу, постоянно плакали. Охотницы все реже стали приносить из леса дичь, и на фронте всё острее поднималась тема проблем с моралью и готовностью кошек сражаться. Одним ударом простого ножа враг ранил Федерацию прямо в сердце, и многие были на грани. Готовые взорваться, кинуться мстить, убивать, рвать, они косо поглядывали на невиновных Рагозских пленниц, пытавшихся добиться их расположения, старательно забывая, что не Рагозцы нанесли удар, а их собственные сородичи.

Когда луны стали опускаться, на третий день стараний и трудов из дома наконец вышла Мария. Бледная как смерть, похудевшая, с огромными мешками под глазами и высохшими губами. Лишь завидев её, кто-то из местных заплакал, испугавшись самого худшего:

— Жить будет… — С трудом улыбнувшись, двумя словами вернула в поселение радость Мария. Трое суток она не смыкала глаз, боролась за жизнь Алексея, пропустившего четырнадцать ножевых ударов. Его лицо, шея, плечо, спина, ребра, правая и левая руки были изрезаны. Враг так и не смог ни разу поразить жизненноважные органы, но зато изрезал его, оставив парня истечь кровью.

Вены и артерии были повреждены, также было несколько глубоких уколов, и остановить кровь там оказалось очень сложно. В первый день Марии казалось, что Лёша обречён, но храбрец упорно боролся за свою жизнь, казалось, его тело буквально отказывалось умирать. Его спасала собственная регенерация, да такая, что к третьей ночи маленькие порезы уже почти затянулись, оставшись свежими, яркими рубцами на теле. Всё, чего удалось добиться Марии, — это исцелить порезы на артериях и венах, остановить потерю крови, не дать парню «вытечь…». Все остальные процедуры проводились по остаточному принципу. «Чудо… да такое, какое не в каждом фильме увидишь» — вот что произошло за эти три ночи. На смену Марии, не позволяя оставаться Агтулху в одиночке, внутрь входит Рабнир; с ней ещё два медоеда и старуха знахарка, отдыхавшая после утренней и дневной помощи Марии. Самой иномирке-целительнице помогают разместиться у костра, угощают стрепнёй тёти Веры, затем, прикрыв шкурой, веерами, отгоняя от неё мошку, дают наконец-то поспать.

— Она сотворила чудо, — озвучивая то, что все в Федерации и без неё знали, сказала одна из молодых Чав-Чав.

— Заткнись, не мешай ей спать. — рыкнула на ту Гончья, а после, более не доверяя собравшимся соплеменницам, отползла спиной к входу, села и принялась ждать, стеречь.

Ночь пролетела в одно мгновение. Не сомкнув глаз и просидев всю ночь у входа, Гончья дожидается, когда выйдет Рабнир, затем вновь готовится заступить на охрану. Когда медоед выходила, взгляд её был опущен, белые волосы прикрывали загорелое лицо, прятали глаза, но на подбородке подруги она увидела её… слезу. Зайдя внутрь, подойдя к кровати, Гончья в приступе гнева, накатившей злобы, до хруста собственных зубов сжала челюсть. Внутри неё всё сжалось, а сердце было готово вырваться из груди. Левый глаз Агтулха Кацепта Каутля был перетянут белой тканью, бинтом, который в последние берегли для самых знатных особ. Через нос, через лоб, вокруг его головы проходили так же белые тугие бинты. Пусть он и спал под покрывалом, на шее, плечах, запястьях также повсюду виднелись повязки.

— О, небо… — Сжала кулаки Гончья. — Я лично порву этих сук…

— Если не можешь сдержать эмоций, лучше покинь его, — пробормотала старуха. — Сейчас Агтулх Кацепт Каутль в мире духов, общается с предками и теми, кто придёт после нас. Ему нужен покой, тишина, спокойствие и защитница, а не глупое крикливое дитя у его кровати.

Гончья тут же взяла эмоции под контроль; извиняясь, поклонилась старой знахарке, затем молча поклонилась без сознательному Алексею и встала у его изголовья. Гончья мучилась; ей было тяжело от собственных мыслей, от бессонной ночи. Так же, как она, мучилась снаружи Рабнир, а с ней ещё почти двести женщин, окруживших шатёр, не подпускавших к нему ни детей, ни рабов, ни птиц, ни даже насекомых. Мир замер в ожидании выздоровления Агтулха, и, вернувшийся с вопросами Добрыня, увиденному зрелищу был очень и очень не рад.

Накал боёв в последние дни стих, враг установил полный контроль над береговой выжженной линией, соединил и обеспечил безопасность на территории между двумя фортами. Враг укреплялся, готовился к длительной обороне, и им, Федерации, именно сейчас, как никогда ранее, следовало готовиться к наступлению, к новым диверсиям, атакам. Но ранение мальчишки, известие о том, что Агтулх при смерти, буквально уничтожило мораль в войске. Суеверные Кетти верили, что во всех их победах и удачах причастен Агтулх. Теперь, когда он ранен и не способен молиться за их тела и души, многие дезертировали. Не предали или вообще убежали из армии, а самовольно покинули подразделения, неся ахинею вроде: «Мы должны защитить нашего бога!» Добрыня предвидел подобный исход, много раз думал, что произойдёт, если Лёша заиграется, и ему придётся с ним что-то делать. Теперь он получил ответ, и результат его не на шутку обеспокоил. На фронте остались лишь немногочисленные персоны Кетти и новоприбывшие племена, которых хер Алексея ещё не тронул.

Оценив ситуацию, Добрыня делает следующие выводы: За Лёху добрые пятьдесят семь процентов всей армии. За самим Добрыней процентов тридцать, и то, если узнают, что придётся идти против воли Агтулха, будет в разы меньше. Оставшиеся тринадцать — либо молокососы из мелких, только присоединённых племён, либо слуги Оукай и тех, кто присмыкался исключительно перед главами других семей. Чтобы по-настоящему править и побеждать, не оглядываясь на малых старейшин, Добрыни требовался контакт с Империей. Ему нужны были наёмники, солдаты, сражающиеся за деньги, которым плевать на религию и чужие нравы. Личная гвардия Добрыни хорошо подчистила старый могильник. Второй отряд, который якобы должен был защищать наследие Кетти, тоже направлялся в склеп за богатствами, и… гибель его, а также пропажа остатков драгоценностей, очень огорчили старика. С золотом он мог как подкупить республиканок, дав им золото, земли, и обещания о безопасности в обмен на помощь, так и, в случае надобности, закупиться боеприпасами, обновить арсенал торгуя с империей. Теперь же кто-то бесцеремонно спиздил добрую половину всего золота, и для воплощения собственных идей в жизнь ему предстояло вычислить, кто это сделал. А после так же взять и ограбить «грубияна». Добрыня собирался использовать свой личный, верный отряд, поступить так же, как поступили слуги Крысинии, в чужие земли заслать диверсионную группу, с которой он хотел отправиться и сам. Его не устраивало положение, где бабье войско, обоссав колени от одного ранения своего «короля», тут же бросило оружие. Пока они бездействовали, враг мог обрести веру в себя; он укреплялся, готовился к новой битве, а племя…

— Гребанные бабы, — Выгуравшись, подозвал к себе возрастную Кетти старик. — Соберите наших. Возьмите рагосскую форму, их оружие, мешки; в одни напихаем пороха, во вторые спрячьте луки и колчаны со стрелами.

Старая воительница Кетти, хоть и была до конца верна Добрыни, но, как и другие, чуть-чуть да верила в Агтулха и в то, что его раны могут лишить отряд удачи и благословения.

— Главнокомандующий, я исполню любой ваш приказ, только прошу, услышьте, действовать сейчас, вести разведку у врага слишком опасно. Врагу улыбнулась удача; он нанёс удар по столпу веры всей федерации.

Добрыня, переоценив верность своей подопечной, замер. Фраза: «Приказы не обсуждаются» тут была бы слишком грубой. Всех волновал Агтулх, поэтому старик и собирался сыграть на «повесточке дня».

— Разведка? — Нахмурив брови, сжал кулаки Добрыня. — Какая на хрен разведка! — Во всеуслышанье, рявкнул он на подопечную, а после гневно окинул взглядом всех, кто ещё был рядом. — Они попытались убить Агтулха Кацепта Каутль; они подняли руку на моего СЫНА!

Добрыня ревел, словно разъярённый медведь, хрипящим голосом он пробудил в сердцах поникших воительниц интерес.

— Я иду не разведовать, не взрывать, поджигать или рушить. Я охвачен праведным гневом, иду убивать, резать, топтать и калечить всех, кто, прикрываясь личиной Кетти и Чав-Чав, как истинные крысы, ударил из-подтишка. Вдумайтесь, самки федерации, до чего докатился наш враг. Они пытались убить не вас, не меня, не какую-то знатную суку из старейшин… Они пытались убить Агтулха!

Именем своим, именем Главнокомандующего войск Добрыни, я клянусь, что не отступлю и отомщу Республике! И вы… сёстры, матери и дочери… Пусть ярость в ваших сердцах, ярость благородная, вскипает как вода; сейчас нам объявлена новая война, война народная, священная война!

Слушая Добрыню, с лицами, на которых читалась жажда мстить, женщины берутся за оружие. Поднимаются с земли даже те, кто не так давно высказывался о желании также отправиться в столицу. Имя Агтулха Кацепта Каутля священно. Все об этом говорили, и теперь, когда кто-то посягнул на их святыню, когда попытался отнять будущее целой страны, позиция Добрыни в этом вопросе вызвала нужные ему чувства и эмоции у аборигенов. Никто более не повернулся к нему спиной; после этой речи подобное могло объясняться лишь одним — трусостью. Как самка не могла не отомстить за своего раненого, растерзанного другой самкой самца, так и Федерация не могла позволить кащунственным действиям Республики остаться безнаказанными.

Добрыня знал, что почти все любят Агтулха, и теперь, используя эту любовь, старик объединил войско, дал ему новую причину для битвы, убийства и своего собственного омоложения. Как наркотик, вызывающий привыкание и зависимость, так собственная сила, чувство лёгкости, радости, уверенности в себе и своих руках всё сильнее дурманила разум Добрыни. И чем выше становился его уровень, тем больше жизней приходилось отбирать ради достижения заветного уровня. Для Добрыни уже давно прошёл тот день, когда он жаждал полной победы и спокойного мира. Теперь именно война, её продолжение и бесконечные битвы с Республикой, а в дальнейшем, быть может, и с Империей, стали его главной целью.

«Убей или умри… старик», — не соглашаясь умирать от старости просто так, смертью какого-то ничтожества, повторял про себя Добрыня.

— Главнокомандующий! — Встав перед Добрыней по стойке смирно, кошка докладывает: — пять сотен воительниц будут готовы выдвинуться в течение десяти минут.

— Слишком много, — говорит дед, — отберите сотню лучших; остальных разместите вдоль линии вражеских укреплений. Я отправлюсь к врагу в тыл, а ты останешься здесь командовать. Постарайся сделать так, чтобы все, кто сейчас будет сторожить границу вдоль укреплений, не забыли, что Республика сделала с Агтулхом.

Лицо Кетти исказилось в гримассе отвращения к республике и личной злобы.

— Пленных не брать? — спросила она.

— Берите, — ответил дед. — Но не забывайте, что было с Агтулхом, — напоследок намекнул, что закроет глаза на все зверства, Добрыня.

Глава 3

Сон… я определенно находился во сне. Ведь сверху, вместо стен и потолка — чистое, светлое небо без солнца, а подо мной ровная, как стеклышко, голубая морская гладь. Сверху небо без звёзд, снизу — глубинное море без дна, а подо мной стул, деревянный, как в школе…

— Алексей, опять решил прогулять! — За спиной послышался громкий голос классного руководителя. Обернувшись, никого не вижу, лишь небо и появившаяся на воде легкая рябь. — Алексей! — Голос стал грубее, теперь он звучал с другой стороны, и я вновь оборачиваюсь.

Сердце сжалось: во сне я испуганно встретился лицом к лицу с существом, вроде человека, а вроде нет. Женщина в сером балахоне, нависавшем, прятавшем её глаза капюшоне, с кожей лица белой, как снег, и зубастой пастью, словно рот акулы. Она застыла всего в десятке сантиметров от моего лица, и трепет, который я испытал, страх, отразился на взмокших ладонях и спине.

— Ну здравствуй, мой фаворит. — Лицо женщины изменилось, приняв знакомый лик моей матери, затем сестер, потом девочек из самолёта, Рабнир…

— Богиня плодородия, прошу, хватит… — От вечных её изменений мне поплохело.

— Оу, узнал, я рада. — Приняв старый лик, божество заходит мне за спину. — Милый мой избранник, скажи, как ты мог так легко позволить себе убить?

Значит, всё-таки убили.

— Я защищал девушку и своего ребёнка.

В море стало чуть неспокойнее, а в небе, отражая настроение божества, появились первые темные тучки.

— Это было похоже на акт самопожертвования, а не защиту, — недовольно заявляет божество. — Хотя, глупо винить человека из другого мира за поступок, нелогичный в этом мире. Я, наверное, должна перед тобой извиниться, не привыкла, чтобы мальчики в нашей реальности умирали так глупо.

Небо вновь стало ясным, а водная поверхность — зеркальной.

— Я мёртв? — Этот вопрос беспокоил больше всего, хотя, в душе, казалось, я уже знаю ответ.

— Да, мёртв, но пока только в твоём мире. — Внезапно, она рассказала о том, о чём я меньше всего планировал узнать. — Ваш самолёт разбился, никто не выжил. И если в дальнейшем кто-то скажет вам обратное, предложив вернуться, знай — это ложь, смертельная ловушка. Возвращение в ваш мир есть ничто иное, как самоубийство — возвращение в могилы, где ваши перепутанные по кускам тела разбросаны по разным концам света. Так что советую не делать глупостей.

Вот оно как значит. Уже похоронили, бедные родственники, сложно представить, как им сейчас там.

— Можно как-то увидеться с ними, с семьёй, хотя бы в последний раз? — Затаив надежду лишь для того, чтобы освежить в памяти их лица и узнать, как они, спросил я.

— Нет. — Категорично отрезало божество. — Твоя семья осталась в том мире, за высокими дверями, в которые сейчас не сможет пройти даже бог. Само ваше попадание сюда — случайность, которая всё сильно усложнила.

— Ну, мы не выбирали, куда нам попадать. — Кое-как смирившись, понимая, что от меня уже ничего не зависит, с некой ноткой облегчения наконец-то смог принять, что домой не попасть, к семье не вернуться. Неприятно, досадно, порой я даже мечтал, как зацеплю своих кошечек из этого мира и, на удивление всем учёным и биологам нашего, притяну их за хвосты туда. Увы, мечты так и остаются мечтами.

— Понимаю, но от того груз, возложенный на твои плечи, ответсвенность за благополучие этого мира, не становится меньше. — Вновь зайдя мне за спину и положив руки свои мне на плечи, выдает богиня.

— Чего, блять? — Глаз мой нервно дернулся. — Какой ещё, на хрен, груз? Не-не-не, уважаемое божество, прошу, не говорите этого…

— Ты избранный!

Да ну нахер, в пизду, не хочу, бля… я знаю, чем это всё кончится! А кончится тем, что меня опять будут пытаться убить, ещё и как в сказках — не какие-то простые залётные убийцы, а демоны там, не дай бог, ещё боги…

— И Бог смерти сделает всё, чтобы тебя убить!

Да, блять, молчи, замолчи и не продолжай!

Словно сожрав несколько кислых лимонов, с трудом сдерживаюсь, чтобы не заверещать, как дитя малое. С одной стороны — «избранный» — это, ебать, как круто звучит! С другой Бог смерти звучит — ебать, как страшно!

— Слушайте, уважаемая богиня, а вам не кажется, что взваливать на мои плечи борьбу с целым богом, это, мягко сказать, не честно?

— Ты будешь не один. — Рисуя образы и выстраивая в ряд манекены с лицами и телами, с полностью обнаженными, открытыми мне физическими данными, говорит божество, — все они будут служить тебе и помогут, если, конечно же, ты подберёшь к их сердцам правильный ключ.

Количество знакомых и незнакомых женских лиц уходило далеко-далеко к горизонту; столько голых женщин я в жизни не видел, сколько сейчас стояло тут, передо мной.

— Это что… я, типа, с каждой, дол… должен? — Глаз мой нервно дернулся.

— Именно. Ведь это кратчайший путь к снятию цепей с их сердец и завоеванию доверия. Ты Уравнитель Алексей, и перед тобой, что грязная нищенка, что жрица бога или само божество — все ровны. И именно поэтому Бог смерти будет искать возможность тебя уничтожить. Ибо только властитель навыков истребитель Ереси и Уравнитель способны сделать его слугу такой же, как все, а затем изгнать тьму из души моего ребенка.

— Богу Смерти служит ваше дитя, и вы хотите его спасти моими руками? — В голове всплыло воспоминание. Раненая Гончья, когда я её навещал, рассказывала о каменных фрезках, где видела женщину с младенцем на руках.

— Верно. — Ответила богиня.

— Ну, это дело, конечно, благородное, но как я её узнаю, хватит ли у меня сил?

Божество повернулось ко мне боком, добрая улыбка пропала с её лица.

— Среди всех других известных мне жителей этого мира её скорее сложнее будет не узнать, не заметить. Ведь нрав её испорчен Темным богом, а тело, как и душа, неразрушимы. Она носит символ самого продолжения жизни и по праву называется Бессмертной.

— А… что блять… подождите, а как я должен победить ту, кто бессмертен⁈

Пространство вокруг стало уменьшаться, исчезли все женщины и божество, небо стало темнеть, и море подверглось налёту внезапной огромной волны, готовой поглотить меня.

— Это тебе и придётся выяснить. Ступай, Алексей, и помни, если проиграешь, все, включая тех, кого ты любишь, умрут!

Огромная волна, подхватив моё тело, погребает под толщей холодной, липкой жидкости, и я тут же открываю глаза. Сверху, у стены, горит свеча, вижу её я как-то очень и очень странно. Приподняв руку, касаюсь левой щеки, бинты? Мне что, глаз выбили? Ой… А руки-то… точно, мне ж ножом по рукам прошлись, вроде и по горлу. Начинаю себя ощупывать и тут же замечаю поднявшийся с места, прячущийся во мраке силуэт. Блин, только не говорите, что эта Бессмертная уже…

— Лёшка, слава богу, ты очнулся! — Из тени вышла Мария.

От её появления сердце моё забилось спокойнее, страх отступил.

— Ты меня так до инсульта доведёшь, — говорю я.

— Это ещё кто кого доведёт? Какого хрена без разрешения моего здохнуть решил? Ты хоть понимаешь, как все волновались, как, как… — Женщина разрыдалась, упала на колени, положив голову возле моей правой руки. Она не просто плакала, а всерьёз рыдала, позволив мне сделать то, что я много раз видел в фильмах о крутых парнях.

— Глупая, — положив руку ей на голову, — как я мог умереть и бросить тебя одну?

Обхватив мою руку своими ладонями, с ручьями на щеках, трясущейся нижней губой, Мария прям заскулила, словно собачка или школьница. Так не ведут себя женщины, которым плевать на мужчин рядом, так… так могла вести себя только та, кто по-настоящему тебя любит и волнуется за тебя.

— Ну всё… Всё, успокойся и других успокой. Скажи, я очнулся и скоро…

— Никаких скоро! — Послышался голос Рабнир. Блин, да что за нарния у меня за спиной, откуда они все берутся? — Останешься в шатре до полного исцеления. Ведь твоё лицо… как… как… я… я не представляю, как ты это переживёшь.

Моё лицо? А, она о повязках. Хз, живой и слава богу, а левый глаз, конечно, жалко, если выбили, но вроде ж не болит он? Да и если повязочку приподнять, ай-ай-ай… сука, присохла, блин!

— Я сделаю компресс и поменяем повязки! — Подскочила Мария в тот же момент, как я с облегчением выдохнул. Пусть глаз и заплывший был, всё смутно, но что-то отдельно я видел, а значит, с помощью Марии любая болячка рано или поздно нам поддастся. Главное, глаз на месте и видит!

Успокоив Рабнир, признавшую свою тупость и факт, что её обманули, позволяю себя помучаться и даже немного покричать, когда Мария принялась менять повязки. Боль какая-то дикая, казалось, болело ещё сильнее, чем когда меня в тот раз ножом резали. В общем, кое-как всё пережив, выслушав рассказ стюардессы-целительницы о том, как хорошо регенерирует моё тело, я сам берусь рассказать о боге, нашем с ней диалоге и некой Бессмертной. Расспрашивать Рабнир бесполезно, Мария ничего не знала, тогда мы позвали Кисунь. Она, как и две другие девушки рядом, чуть-чуть поплакала, облизала мне щёку, потом, выслушав о Бессмертной, отправилась к матери. Никто не знает, что это за существо и откуда оно взялось. Подобное говорило либо одревности Бессмертной, либо о том, что мой сон — просто бред. Хотя в последнее я более не верил. Происходящее — реально. И на случай, если нам придётся в открытом бою столкнуться с кем-то, кого не убить, нам предстояло разработать план. А в планах по убийству и победам над непобедимыми лучше всего кто? Конечно же, Добрыня! Старый вояка, которого, как назло, никогда нет рядом, когда он так сильно нужен. Поговорив немного с Рабнир, мне становится известно, что батя, использовав покушение на меня как предлог, решил ещё сильнее сплотить местных с целью выбить захватчиков. Мои раны сильно сказались на боеспособности кошек, да и всей Федерации в целом. Именно поэтому, чтобы не ждать моего выздоровления и не дать Республике время на передышку, он вновь отправился устраивать беспорядки на вражеских территориях. Умно… очень умно, и, как мне кажется, правильно, только не обязательно было называть это «святой войной» — тут батя точно перегнул палку.

Обсудив все детали происходившего в деревне в последнее время и позволив накормить меня вкусной едой, внезапно удивляюсь времени, которое я был в отключке. Почти две недели! Хотя для меня казалось, что ещё вчера меня кинули через стол и затыкали как подушечку для булавок. Вот те на… Так, стоп… подождите, как две недели? Я ж не мог это проспать⁈

— Мария! Аукай, и флот Империи⁈

— А?.. А-а-а-а… — Убирая посуду, посмеялась с моего перекошенного лица целительница. — Нет, они ещё не прибыли. Хотя Аукай вчера говорила, что вроде как скоро должны появиться. Там ведь многое зависело от Дворца, включая число кораблей, товары, сам понимаешь, логистика — штука сложная.

— Да я просто так, из любопытства… — И без пояснений Марии я всё прекрасно знал. Только вот инстинкты, интерес к тому, кто населял империю и как они выглядели, были крайне высоки. Особенно после того, что я во сне видел… Там местами такие горячие особы проскакивали, что можно было любоваться часами, не говоря о…

— Только проснулся и уже о всяких пошлостях думаешь! Ну ты и животное, Лёша… — Словно прочитав мои мысли по лицу, хмыкнув, Мария отворачивается к выходу, — Вижу, ты уже пошёл на поправку, дальше о тебе позаботятся знахарки.

— Старухи? — Вспомнив, как хихикая и облизываясь, они пару раз в прошлом меня осматривали, с недовольством спросил я.

— Старухи-старухи… — Словно наказывая меня, коварно ухмыльнулась Мария и покинула домик, кстати, свой собственный домик.

— Ох, ну и настрадается она из-за своей ревности, — вдруг решила сумничать Рабнир. — Я вот, между прочим, тебя ни к кому не ревную.

— Потому что ты почти всегда со мной.

— Ну так я же одна из сильнейших матерей, если есть другие готовые у меня этот титул забрать, то пусть попробуют! — Ещё минуту назад она говорила, что не ревнует, а как речь зашла о том, что кто-то будет рядом со мной больше, чем она, так уже вон, аж шерсть дыбом встала. Мда, медоед как всегда, сама себе на уме. Да и Гончья, навестившая меня, не лучше. В последнее время все шишки сыплются ей на голову, нужно будет чутка порадовать ушастую, а то на ней лица нет. О, кстати, об этом. Поводов хвалить её крайне мало, но один-то есть! Проснувшись утром, уповая на то, что мне трудно ходить (а это было правдой, дура с ножом мне и ляжку пробила), я попросил принести тот загадочный золотой посох, и сделать это потребовал именно Гончью. Естественно, та не стала отказываться и принесла свой «костыль», который я в последующем принялся активно хвалить.

— Всё же как хорошо, что ты его прихватила. Такой красивый, величественный, не то что какая-то простая палка. Как думаешь, Гончья?

— В… в ваших руках и простая палка, красивее самого прекрасного дерева, — склонив голову, отвесила мне комплимент женщина.

— Вот как… — Усмехнувшись, перенял железку. — Знаешь, моя правая рука ещё не может держать столь тяжёлый предмет. Поможешь мне немного пройтись, хотя бы по комнате?

— Если хочешь, я помогу… — Тут же подала голос Рабнир.

— Я с радостью, Агтулх! — Улыбнувшись, тут же подскочила Гончья, на что медоед недовольно проворчала: — Битая битого ведёт.

Гончья приобнимает меня очень неуверенно, за ребра, и я, скривившись от реальной боли, опускаю её руку чуть ниже, ближе к бедру, настоятельно прося держать покрепче (чтобы не упадал, естественно!). Едва сдерживая улыбку, с румянцем Гончья помогает мне добраться до стола. Чтобы всё не выглядело слишком наигранно, и она могла ощутить всю пользу от своих действий, со стола беру бумагу, случайный отчёт, предоставленный за пару дней, перечитываю, кривлюсь… Кладу на стол, после чего наливаю себе стакан воды и выпиваю залпом.

— Что-то случилось, Агтулх? — Прижимаясь ко мне, нежно проговорила Гончья.

— Да, пока отдыхал, много бумажной работы накопилось. При чём у Марии. Ты уж извини, но придётся тебе меня ещё немножко пообнимать… Надо расходиться, всё тело затекло.

— Да, это я запросто, мне в радость! — Искренне заулыбалась женщина. Размявшись, прочувствовав всю «любовь» убийцы, все её оставленные на моём теле подарки, указываю на кровать. Словно не замечая, присаживаясь, локтем проваливаюсь в её груди, а рукой прихватываю область у самой-самой киски.

— Извини, что-то повело, и чуть не упал.

— Вам не за что извиняться! — На секунду сжав ляшками мою кисть, тут же расслабила свои ноги, отказалась от задуманного и помогла мне улечься на кровать Гончья. — Агтулх Каце́пт Кау́тль, в моём племени для помощи мышцам после долгих болезней использовали одну технику для усиления стоп и ног… если хотите.

— Массаж? — Удивился я. — Конечно, хочу, только давай без боли, а то я чутка не готов к…

— Конечно! Сделаю лёгкий, разминочный! Рабнир, сестрица, принеси тёплой воды для Агтулха.

— Ладно! — Зевнув, встала с места медоед, — но вы тут без меня не смейте заниматься сексом, ясно?

Гончья смутилась, я усмехнулся.

— Тебе всё равно уже нельзя, кстати, Гончья, а вам можно?

Медоед фыркнула, Гончья закивала головой, поглядев на меня глазами, словно ангела увидела.

— Вот же, тупая беременность… сколько ты там ещё прохлаждаться будешь, когда уже вылезешь! — Бубня, тыкая пальцем в свой живот, у выхода Рабнир сталкивается с появившейся Аукай Путьчитвай. В компании двух загорелых от стоп до головы медоедов, она выглядела «приемной». На фоне двух беловолосых её черно-белые волосы и странный загар выглядели весьма забавно.

Флот империи показался на горизонте.

Аукай, исполнившая все свои обещания, пришла просить меня, чтобы я вскоре исполнил своё: заступился, а также позволил ей остаться в нашем селении. Это её условие, и, в дальнейшем, моё требование-обращение к Империи наверняка создаст нам множество проблем. Однако мы своих не бросаем, я дал слово, и я его сдержу, чем бы всё это для нас не кончилось.

Глава 4

С сегодняшнего дня, с момента, когда, волнуясь за меня и со стыдом, Аукай Путьчитвай напомнила об договорённостях, она стала «Первой Верной» из Империи. В дальнейшем, когда прибудут её хозяева, я требовал вести все дела исключительно через неё. Уповая на то, что Аукай заслужила моё уважение, помогла племени и даже (чего не было) в защите моей жизни, я назвал её «Первой Веной», даже не зная, что это может значить. Просто слова. Сам трактовал это как «первый друг, союзник, помощница и товарищ», а как поймут другие — хз… да и плевать мне на других. Просто потребовал предупредить будущего Наместника, что веду дела исключительно с проверенными личностями, и Аукай — единственная в этом плане имперка, которой мы доверяли. На первое время эта отмазка должна сгодиться, а дальше что ещё придумаем. Пиздеть-то я умею…

Зебрачка мне поверила, ещё раз извинившись за то, что не смогла мне хоть чем-то помочь в момент опасности, рассказала о Галеоне и о том, кто мог находиться на нём. Галеонов в империи насчитывалось только два, флот активно строился, увеличивался в числе, но от этого новых Галеонов почти не появлялось. Галеоны считались сильнейшими морскими единицами империи, страшнейшими врагами галер на большой воде и длинной дистанции, и управляли ими не абы кто, а лучшие, сильнейшие и опаснейшие вице-адмирал и адмирал.

По предположениям Аукай, по тем далеким силуэтам кораблей, к полуострову шла именно вице-адмирал. Судов было не много, они шли галсами, часто меняя направления, словно боясь налететь на рифы, которых за хребтом уже не было, и адмирал, с легкостью это поняла бы. Но вице-адмирал отличалась осторожностью и тем, что не особо заботилась об усталости матросов, при нужде не опасаясь загонять их до полусмерти.

— Если здесь Галеон, значит, будет и войско, думаю, гарнизон увеличат до тысячи. И это без торговцев, ремесленников, разведчиков — просто солдаты, маги и офицеры, — предупреждая, чтобы с Империей мы не расслабляли булки и, уж тем более, не позволяли мне покидать столицу (как будто я бы сейчас смог), — сказала Аукай, а после покинула нас уже спустя несколько часов после своего визита. Её работа, тайная игра на два лагеря, только начиналась, а моя… хе-хе, сука, да она чуть случайно не закончилась, бля… Капец, чувствую себя Че Геварой или Кастро, пережив это ебаное покушение. Почему-то набрался храбрости, грудь колесом, уверенно-хромая походка. Эй, бля, где там моя кубинская сигара, красный берет и горячая шлю… В принципе, последних тут в изобилии.

Не знаю почему, с прибытием имперских кораблей на душе моей стало спокойнее, веселей. Я верил, Стелле Марис можно доверять. Зря я ей чё ли заколку подарил? Пускай отрабатывает! Пока кокетничал с Гончьей, лялякал с Рабнир, ещё и по комнате передвигался, порядком утомился: настолько, что, упав на кровать и пропустив ужин, проснулся только на следующий день. Голодным, всё так же вялым, с ещё более ноющим, болящим, зудящим телом и членом на полшестого. Всё моё мужское с кровью что ли вытекло… Кое-как раскочегарившись, пережив ебучую смену повязок, бубнёж Марии, наведавшейся ко мне с утра пораньше. С закатом, переступая через все «нельзя», попробовал выйти на улицу. Встречавших оказалось много, некоторые, при виде меня, словно не веря, бормотали: «Всё-таки живой». Конечно, живой, бля, что думали, я лох какой-то — после первого покушения откисну⁈ Хер, всем нашим врагам на зло, выживу! Верну эту божественную дрянь, попавшую под дурное влияние, а после заживу жизнью шейха в блядо-гареме! Теперь, когда я знаю, что домой нам не попасть, что мы там все уже мертвы, можно отказаться от большей части мыслей и фантазий. Поговорить с девчатами, предупредить и, как-то вместе, уверенно двигаться вперёд. Мне, как правителю, ещё предстояло для каждой из них по мужу личному откопать, желательно молоденькому. Как устаканится эта возня на полуострове, через рынок куплю им мужиков-рабов и пусть ебутся! Сами себе выберут, воспитают, а дальше хоть трава не расти… и хуй тогда мужу-рабу скажут, что «я на тебя все лучшие годы жизни потратила»!

Поприветствовав толпу, рассказав о своём добром здравии и «хороших видениях», выразил всем ожидавшим рядом свою благодарность и разогнал к чертям собачьим по своим рабочим местам. Бездельники! У нас тут скоро торговцы Империи появятся, а на рынке всего пять палаток, в поселении не прибрано, в детском саде черти что, на кухне шаром покати! Беспредел и расхлябанность, товарищи, я требую реформ!

Короче, во все щеки, напихав всем, кому не попало, «добрых слов» за разгильдяйство и «лень», возвращаю поселение к привычному образу жизни. Чуть ли не матом гоню арию на защиту наших земель, на баррикады и помощь своим же товарищам. Слова мои оказались для многих в разы убедительнее слов Добрыни, хотя медоеды явно подняли бунт или объявили ему бойкот. Ни одна из них и с места не сдвинулась. Рабнир — их вождь, вождь оставался на месте, спокоен, и племя его пребывает в том же спокойствии. Со слов Гончьей, подобное поведение для медоедов почти не свойственно, мол, многие из них «совсем того» и опасны для общества. Да только рядом со мной и со своей хозяйкой Рабнир вели себя они тише воды, ниже травы.

И именно их спокойствие, предвзятость к ним федерации я использовал для наведения на улицах порядка, оживления рынка и проверки строительства своего будущего борделя. Пока мучился с бюрократией, потом валялся в постели с ножевыми, стройка успешно завершилась. Огромное по местным меркам здание с кухней, которую уже заняла тётя Вера, залой, в которой с радостью на скамейках и столах дрыхли кошки, а также с множеством комнат, в которых поселились наши десятники и сотники, было полностью построено и сдано в эксплуатацию. Оставался только один вопрос, какого хера они все там делали!!!

Почти вся федерация, в один голос твердила: «Таверна нам не нужна, отдельные комнаты лишь посеют раздор, семья должна жить в одном месте!» Ага, да, конечно, всё точно так, да только наоборот и случилось. Едва на горизонте стройки замаячили свободные комнаты, отделявшие старших детей от старых ворчливых бабок, как те под любым предлогом начали сваливать из дому. Занимать то, значение чего толком и не понимали. «Кровать есть, комната есть, даже шкаф есть… Я пришла первая — значит, и моё!» — утверждали самые тупые, но при этом сильные и гордые воительницы федерации, вынуждая меня прибегнуть к запрещённому приёму.

При помощи таланта к убеждению медоедов, собрав всех незарегистрированных жителей моей таверны, усаживаем их в столовой. После начинаю свою разъяснительную проповедь. В которой первый этаж называется этажом дружбы, этажом принятия (пищи) и знакомства (ну, тут без подтекста). Далее следовало объяснение по кухне, примыкавшей к первому этажу и той, кто больше других была достойна занимать все свободные помещениями на этом этаже. В отличие от второго этажа, стоило лишь мне заикнуться о тёте Вере и её комнате на первом — все, словно воды в рот набрали, единогласно, молча одобрили моё решение передать ей свободные помещения. Повар в этом поселении — вторая святая, и, что самое удивительное, даже двое старых седых и сморщенных самцов кетти и Чав-Чав, поселившихся на втором этаже, полностью поддержали моё решение. Сказав что-то типа «Наша хозяюшка достойна лучшего!» Я сначала это принял как мятеж, но тётя Вера, подойдя к двум старым, готовым её целовать во всех местах сморщенным старикам, быстро всё взяла под свой контроль и успокоила «горе-любовников». И без меня она их быстро выселила, кажется даже отшила.

«Вот это самка, ты видела, как она с ними!» — шушукались между собой молодые, косо поглядывая на меня.

А я-то что? Мне и лучше, что старики нашли себе забаву, отдушину, да и наша повариха могла много чему хорошему научить подрастающее поколение. Особенно в плане хранения продуктов, готовки, да и жизненных премудростей.

Короче, когда начался разговор о втором этаже, тут же появились недовольства, исходившие в основном от тех, кто не понимал причины, по которой они не могли занимать комнаты, которые и так пустуют. Для этого я и выдумал кое-какие «небесные правила». Первое — главное — на второй этаж могут подняться только те, кто исповедует чужую веру. А второе — это правило для меня и тех, кто меня защищает, и делает это лишь для того, чтобы я мог неверных перевоспитать, поставить на путь истинной веры и вые… кхм. Обучить тому, как вести себя в «цЫвилизованном» обществе кетти.

Короче, весь второй этаж отходил под «неверных», к которым я поспешно так же прикрепил ярлык гостей, уважаемых послов, их командиров, и ещё с добрые полсотни всякого рода слов, понятия которых частично не знал и сам. Дальше, по мере заселения, всё и всем понятливо обосную (выдумаю), а пока главное, чтобы жил площадь освободили, и мы убраться успели за ними. Всё же, по словам Аукай, столичная пташка к нам пожаловала весьма и весьма пухлая, значимая. Потому стоит и едой хорошей запастись, и тётю Веру предупредить, ну и, конечно же, алкоголь, вернее, его остатки к кухне подтянуть. Вскоре нам придётся начать работать с местными монетами, деньгами, изучать их ценность и начать создавать запас. Пусть он и будет умеренным, не большим, на случай, если нас решат кинуть, но всё же, он должен быть. Хотя бы на время, пока мы с империей якобы «друзья».

Закончив с разъяснением, поужинав со всеми, на этом решаю закончить. Вернувшись к себе падаю на кровать. Раз-два, открываю глаза и на улице уже во всю светит солнце, пора опять браться за работу. Ковыляя по дороге в сопровождении медоедов, возвращаюсь к вчерашней теме, быстро нахожу тётю Веру, окружённую уже тремя старыми самцами и множеством молодых самочек. Как не сложно догадаться, многие, включая дедков, набивались к ней в помощники, на кухню и в качестве официантов. В этот момент я её и подловил, подозвал, рассказал о начальной важности контроля цен и их регулирования. Скоро сюда может хлынуть толпа «работяг-матросов», и любой самец может вызвать проблему (но только, конечно же, не я), потому и в персонале мужчин быть не должно. В этом плане мы с тётей Верой сошлись единогласно, да и подметила она, что эти старые «пердуны» всё равно ни на что не способны. Потом мы перешли к плате за еду. На первое время, пока я не разберусь со значимостью и стоимостью денег Империи, пока не сопоставлю их стоимость с республиканскими монетами, плату стоит принимать чем угодно, но только не деньгами.

На резонный вопрос «Что именно я хочу получить?» отвечать пришлось размыто и невнятно.

— Вот смотрите, вы же уже примерно знаете, как часто на стол нам попадает свинина, другая живность? Используйте эти знания. Пришла, к примеру, какая-то баба разодетая, как павлин, значит, богатая, значит, можно доить. Вот нет у вас на кухне котелка, ножа какого-то хорошего, ещё чего-то, что нужно на кухне — ну, вы и лицом кривите, когда та на стол монеты выложит. Просите то что нужно. Торгуйтесь, обесценивайте их валюту и подчеркивайте готовность вести торговлю. Ну и, пожалуйста, по еде гостям не скупитесь. Может, наши и приезжие будут вносить плату одинаковую, но вы это, так, с барского плеча, киньте гостям добавки. Их полные желудки — гарантия того, что у нас они задержатся подольше, а значит, товаров, нужных селению, дадут больше.

— А деньги? — Между делом, став свидетелем наших разговоров с тётей Верой, спросила Катя.

— А что деньги? — усмехнувшись, кивнула мне повариха. — Деньгами управляет тот, кто устанавливает цену. Сегодня цена пятнадцать медяков за лимонад, а завтра и тысячи не хватит.

— Это как… — удивилась такой деноминации Катя. — … какие ещё медяки?

— Как-как, как при развале. — Целкнув ту по носу, рассмеялась тётушка. — Ладно, поняла я тебя, Лёшка, пойду обед готовить. Ты это, приходи со всей своей большой семьёй. Они рядом с тобой, как сторожевые собаки на подножном корме. А деткам растущим витамины нужны!

— Будем со всеми, кого соберём. — Усмехнувшись добродушной женщине в ответ, перевожу взгляд на растерянную Катю.

— Лёш, а что мы уже развалили, и что за медяки?

О… Хороший вопрос и, самое главное, к месту, как раз поднял мне самооценку. Помнится, что-то подобное в начале нашей истории мы уже проходили!

Поржав с старшей, напомнив, что у нас с тёткой общая история, приняв смущение Кати, потом её оправдания «я знала, но не поняла», мы перемещаемся вновь к дому Марии. Настроение у всех царило боевое, приподнятое. В кости рубились Рабнир и Гончья, рядом меряясь силой, мол, кто более быструю подачу примет, страдали от подач Оксаны пятеро молоденьких девчушек. Пауза, которую взяла Империя, позволила не только мне подлечиться, но и простым, обычным жителям слегка расслабиться, а детям — опять испытать удовольствие от простых игр. Упрекнув «тренера» Оксану, что игра идёт в одни ворота, предложил ей натянуть самодельную сетку и «проверить местных детишек на ловкость и прыть», а также чему они успели научиться. Та, кто чуть старше меня, соображала на порядок дольше мелких, рванувших созывать вокруг себя сверстниц кетти, Чав-Чав, Медоедов, Беа, Пантер и первых из прибывшихся к нам Пандцу. Вскоре у площадки, вытоптанной у дома Марии, собралось семнадцать полноценных команд. Число нечётное, потому самым уверенным в себе было предложено начать первыми игру, в турнире на выбывание, где главным призом являлась стрепня тёти Веры, а дополнительным — общение с Агтулх, возможность высказать ему все свои пожелания, просьбы и много чего детского, того, что я не мог принять близко к сердцу.

Турнир вызвал не малый резонанс в местном обществе. Разумеется, мы не могли и не собирались оставлять голодными тех, кто проиграл. Катюшка позаботилась об этом, многие семьи, закончив с делами, поспешно шли к Теть вере, закидывая часть своей добычи в общий котёл. С замиранием, отслеживая подачи, блоки, прыжки и удары своих дочерей, охотницы с горящими глазами наблюдали за их победами, со слезами принимали поражения. Подбадривали, разочарованно стонали в моменты ошибок и эмоционально кричали в моменты успехов своих детей. Они были счастливы, наблюдая за их игрой, вместе с детьми переживали накал страстей, и эта связь, химая, возникавшая в момент матчей, делала общество сплоченнее, а семьи, крепче.

Сейчас, вспоминая откровение одной грубиянки, той, кто после очередной беременности просто закинула все дела, службу, отказалась от старшей дочери, отдалилась от всех и занялась собой в надежде хоть для кого-то стать достойной матерью… Я думал о ней, размышлял, через других пытался заставить её относиться к новой жизни серьёзней, и кажется, старания мои не были напрасными. «Выживает сильнейший», — ранее именно эти слова звучали каждый раз, когда у кого-то из маленьких деток более взрослых забирали еду. А сейчас…

Из общего котла, на который скидывались тёте Вере все взрослые матери, в первую очередь кормились проигравшие, потом середнячки, затем будущие чемпионы, которым на десерт из моих личных запасов, подаренных мне Беа, каждой в деревянной кружке дали по стакану дикого мёда. Только Беа могли собрать его без специальных защитных костюмов, коих у нас не было, и только их щедрость и любовь ко мне позволили разжиться столь драгоценным товаром, за который одна из весьма симпатичных самочек до сих пор ожидала оплаты.

Кстати, её я тоже видел на игре детей, но не в качестве шантажистки, желавшей исключительно меня, а в качестве старшей сестры, болельщицы, поддерживавшей младшую блокирующую у сетки. Всё же Беа и другие появились в племени не так давно, обучаться игре стали гораздо позже, чем полные фавориты — быстрые, верткие, молодые Кетти. Их команда с гордо задранными носами с лёгкостью разгромила всех претендентов на первое место, однако мелкие кошки, впервые столкнувшиеся с высокими, плечистыми Беа и Пандцу, таки ощутили угрозу, исходящую от роста, а также той силы подачи и блока, которой обучила их Катя.

Скорость и ловкость столкнулись с ростом и силой подачи; баланса в командах не было, и в молодежке занять абсолютное первое место могли лишь те, кто первыми создадут «интернациональную команду». Сидя рядом со мной, старательно наискивала не Беа, и даже не Кетти, а Пантер, добрая, заботливая, положившая на их взрослого самца глаз, тётушка Вера.

Глава 5

В предвкушении скорого визита разношёрстной имперской банды, я четвёртый день бродил у рынка в окружении медоедов, проверяя торговые прилавки и ассортимент. Посуда исключительно деревянная, в основном тарелки разных размеров, ложки и вилки, где-то даже ножи, сделанные из кусков трофейного железа. Тут же за этим прилавком было несколько очень тяжелых деревянных ведер, прищепки для белья, которыми местные почти не пользовались, ещё тапочки, типа сланцев, и что-то наподобие лаптей. Также, по моему требованию, была подготовлена кое-какая мебель. Стулья, столы в разобранном виде, кроватные койки. А к ним постельное, или что-то отдалённо его напоминающее.

Дальше, рядом со всякой всячиной, с нашей, земной женщиной за прилавком, был магазинчик бижутерии (сувенирный). Вот тут-то во всяких украшениях, безделушках и побрякушка, мы проявили фантазию. Заколки из костей, кольца из «невидимо редких древесных пород», ожерелье из зубов тигра, макаки, мамонта. Короче, глупому матросу, которому зарплата будет жать карман, всегда найдется, на что её потратить. В принципе, на некоторые украшения даже наши местные засматривались, только позволить себе их пока не могли. Сейчас на всё это цены специально завышены, дабы прилавки не опустели раньше времени. А потом уже, как пойдёт…

С бижутерией рядом — что-то типа маленького арсенала. Здесь мы собрали устаревшее оружие: копья, старые топоры, то, чем ещё не так давно пользовались наши солдаты, и успешно заменили трофейным вооружением. Среди всякого мусора имелись и вполне пригодные луки и стрелы, хотя цена на них также была явно сильно завышенной.

Далее, торговые ряды с продуктами, вот тут-то торговля и не останавливалась. У кого-то вяленое мясо, у кого-то фрукты, у кого-то овощи, у кого-то травы, каждый мог прийти, стать у столика или сесть на землю и разложить съестные товары. А после, назначив свою цену определёнными вещами или товарами, ждать покупателя. Сейчас в оборот постепенно входило мыло, созданное республиканками и, с помощью наших девочек, усовершенствованное. Они добавляли в вонючее мыло сок какого-то дерева и цветов. Не знаю, что там за реакция происходила и как оно работало, но запах получался очень ароматный. Хоть, со слов наших, после мытья держался не так уж и долго. Хули, мы иномирцы, в этом плане зажрались, нам дезики на двадцать четыре часа подавай, а не какое-то допотопное мыло. В том же ларьке, «крышующемся» волейбольным кружком, продавались излишки животного жира, соль, полученная при помощи выпаривания, а также специи. Язычки кошек, носы Чав-Чав, были очень чувствительны к резким изменениям вкуса, потому многие пренебрегали сухими специями, хотя еду предпочитали подсоленной. Зная о том, как дороги и ценны специи, наши прайдохи, между курятниками и огородами, высадили несколько рядков со специями, разными травами. (Так, на всякий случай) — отшучивались они, когда местные спрашивали «зачем». Если имперцам местные специи придутся по вкусу, первыми в эту золотую жилу войдут наши, и вот тогда в моём покровительстве и защите более не будет надобности. Ведь я считаю, что именно за солью и специями торговое будущее этого места.

— Агтулх! — позвала меня тётя Вера. Стоя возле волейболисток она что-то клала себе в корзинку.

— О, тёть Вер, и вы тут. — Подхожу со своей беловолосой бандой. — Скоро ведь обед, не ожидал вас увидеть.

— И без меня есть кому готовить. Зря что ли учатся. Уважаемый Агтулх, может, тебе тоже яиц, ну если захочешь, сам попросишь свиту, чтоб яишенку или варёных… вон, какой бледный, ещё ведь не оправился?

Глаз мой по-прежнему прикрывала повязка, то же с головой, телом и ногой. Будучи в доме, я то и дело стягивал «бандану с головы», чтобы проморгаться или до боли на лбу хоть как-то почесаться. Регенерация работала, я действительно очень быстро восстанавливался, то ли сказывалась моя «божественная роль» во всей этой ерунде, или что-либо ещё, не знаю. Я просто быстро поправлялся, и это радовало, хотя выглядел при этом действительно хреново.

— Яйца нынче роскошь. Оу… — заглянув в корзинку, прикрытую полотенцем, удивился, она была до верху забита. — Откуда столько?

— Места знать надо. — Покосившись на довольных девочек, хихикнула тётушка, а после наклонившись, на ушко шипнула: — Во втором форте Добрыни большую птицеферму делают, Маруська, та что за прилавком слева, им в этом помогает. А ещё, пока ты отдыхал, у нас две пташки заквахтали и цыплят удивительно быстро вывели. Девятнадцать штук, правда половину как отрастим, зарезать придётся…

— Зачем? — не понимая, спросил я.

— Петушки яйца не несут. Откормим и на суп.

Короче, всучили мне пяток яиц. Взяв у девчат немного соли, не бесплатно, конечно, а за мелкую шкурку (дополнительную валюту поселения), попросил медоедов вечером отварить мне их в солёной воде, а сам проверил ларёк с бумагой и чернилами. Товар очень плохой, но жизнь мне спас. Велев купить немного бумаги для отправки писем и посланий, попросил торговку всегда держать немного чернил в запасе для нужд государственных. Та одобрительно кивнула, уведомив о том, что наши мысли с батей в этом плане очень похожи. У старика тоже был свой неприкосновенный запас, теперь он был и у меня. Чутка пообщавшись с торговцами, в предвкушении оживления местной торговли, замечаю у ворот знакомые синие мундиры. Много — человек двадцать, рядом с ними взволнованная Аукай, ещё замечаю капитана Стеллу, что так же, как и зебра, кого-то выглядывала, наверное, меня. Ну а рядом с ним… какое-то убожество, коих подобной, в этом мире, из местных, я ещё никогда не видел. Толстая, словно шесть поросят, сшитых вместе, на носилках, которые несла половина из числа синих мундиров. Пусть женщины, тащившие «свинку» по джунглям, и выглядели телосложением даже крепче Беа, но, по красным мордам — по тяжёлому дыханию с уверенностью мог сказать — заебались они знатно. Кому-кому, а им помощь моя сейчас была так же необходима, как помощь, которую ждала от Империи наша федерация.

Избавляя гостей от ненужных телеперемещений, с отрядом медоедов в окружении, направляюсь встречать долгожданных гостей. Завидев нас, Стелла ужаснулась, Аукай склонила голову, а свинья, сощурившись, хрюкнула, прогнав по глотке сопли сплюнула на землю.

— Я…

— И-и-м-м-я-я, мне Хго-ру-хря-гу-са, я новая на-ме-стни-ца… — тяжело дыша, где по складам, где целыми словами, мерзким голосом прохрюкало существо. Свинья была ростом добрые два метра и весом полтонны. Волосы светлые, длинные, четыре подбородка, глазки — бусинки, щеки обвисшие, до плеч, здоровенные растопыренные уши. Выглядела как кусок покрывшегося потом дерьма, собственно, как я смотрел на неё, так и она смотрела на меня.

— Юродивый, — обратилась свинья ко мне, — где нам найти Агтулх Кацепт Каутль.

От обращения свиньи в столь призрительной форме, Стелла и Аукай изменили лице, отойдя от шока, кинулись к Хго-ру-хря-ге, принявшись лепетать что-то на вежливо-подчинительном языке.

— Босс… — подошла ко мне одна из медоедов, — что такое юродивый?

— Она сочла меня не красивым. — ответил я, наблюдая за тем, как свинья, косо поглядывая на меня, прикрыв рот веером, что-то обсуждала с Аукай и Марис.

Трое медоедов, выпучив на меня глаза, в стиле «ты шо ебнутый?» или «в смысле не красивый?» синхронно повернули голову на Хго-ру… как-то там.

— Нихрена себе… — выдала одна из медоедов.

— Да… извращённые у этих имперцев вкусы о красоте самцов. — протянула вторая.

— И не говорите… — почесывая затылок, так же глядя на свинью, выдала третья, Рабнир.

Конфликта из-за оскорбления, кинутого в мою сторону по незнанию, как мне казалось, удалось избежать. С трудом сделав ко мне на встречу пару шагов, свинья с почтением приклонила голову и произнесла:

— Прошу простить мне мои слова. Я думала, вы выглядите немного иначе, или, хотя бы не истекаете кровью, как простые смертные. — Веером указала на мою ногу и пару красных проступивших на ней капелек хрюшка. Из-за моей активности, неусидчивости, именно это место заживало хуже всего.

Что ж, меня подкололи, назвали юродивым, косвенно намекнули на то, что я лжец, и наверняка попытались пристыдить. Ладно-ладно, раз эта высокомерная свинья решила сыграть со мной в такую игру, то сыграю по её правилам.

— Ничего страшного, вы меня тоже извините за мои грубые мысли… — чуть приопустил голову я.

— За мысли? — правая бровь Хго-ру вопросительно приподнялась.

— Да, исходя из общения с Аукай Путьчитвай и Капитаном Стеллой Марис, у меня сложилось впечатление, что все женщины империи так же красивы, воспитаны и вежливы с мужчинами. Озвучу свои мысли: вы и ваши слова меня сильно разочаровали. Скажите, уважение к «слабому полу» в империи не в чести?

Ох и скривила же ебальник свой эта тупая, обиженная свинья. По тому, как она, выгибаясь, похрюкивая набычилась, как облизывая губы, хотела что-то сказать и не могла, понимаю, следует продолжить диалог в другом месте. Беседа будет долгой, она не послала меня в ответ за грубые слова, значит, всё ещё чего-то от меня хотела, в чем-то нуждалась и просто не могла послать или говорить со мной как с «ничтожеством». У неё была миссия, и она напрямую зависела от меня. Отлично, значит, сегодня фортуна на нашей стороне!

— Прекрасные дамы, — обернулся я к медоедам и любезно попросил: — проводите гостей в дом собраний, пусть отдохнут после долгого перехода.

— Вы не пойдёте с нами? — спросила свинья.

— Мы рады приветствовать гостей, — ещё раз чуть приклонил голову, — но положение вождя требует от меня решения множества задач, в приоритет которых вы теперь не входите. — На слове «теперь» я акцентировал внимание специально, в надежде дойти до предела терпимости свинки и, если что, извиниться, дать задний ход. Я искал придел дозволенного и пока ещё его не нашёл. Гостья смолчала, кажется, почувствовала, к чему я клоню, и смиренно вернулась к своему «корыту», в котором её понесли по нашему поселению. «Синие пиджачки» двинулись следом за одной из медоедов, провожаемые пристальными взглядами недовольных горожан.

— А какие у вас дела, Агтулх? — Когда те были достаточно далеко и не могли услышать, спросила Рабнир.

— Да хрен его знает, что-то придумаем. — Приобняв ту, с улыбкой надменной, повис у неё на плече. — О, точно, Гончья, красавица моя, попроси тётю Веру, пусть приготовит синим что-то перекусить. Но только так, с рыбой, и без особых изысков.

— К-красавица? — Гончья обернулась, удивлённо пальцем тыкнув себя в грудь.

— Ты-ты, забыла, как тебя зовут, что ли? — Добившись нужной реакции, посмеявшись с неё, добавляю: — Стелле, Аукай и этой свинье порции приготовит пусть отдельные, получше, чем у других. Исполнять.

— Есть! — Довольная, как слон, тут же кинулась за работу Гончья.

Ох, ё-моё, чувствую, сейчас начнётся у меня весёлая жизнь с этими имперскими свинками. Блядь, ну хоть убейте, не понимаю, неужели в такой здоровой, мощной стране не нашлось кого-то на роль посла поинтереснее? Где они взяли эту тушу, это у них типа признак достатка? Я нигде, вообще нигде, не видел таких чудовищ: четыре подбородка, сука — четыре! Да её, если на диету посадить, маленькую деревню на излишек еды накормить можно. Бля… а вдруг это болезнь какая, сахарный диабет там, и не… по морде этой твари видно, единственное, чем она болеет, так это излишком собственного величия, во всех смыслах этой фразы.

С большой радостью скинул бы эту перекормленную тушу, а также все торговые сделки с ней, на Батю. Блядь, ну и где его черти носят, когда он так нужен?

В то же время.

Северо-восточнее Столицы Федерации.

Уничтоженное поселение предателей.

Ступая по пепелищу и переступая трупы, Добрыня внимательно рассматривал следы произошедшего накануне побоища. Кто-то добрался до предателей раньше его войска и этот кто-то был явно очень и очень силён. В перемешку, одна на другой, валялись кетти и Рагозские воительницы. Повсюду виднелись разбросанные тела, разорванные и при этом не разрубленные. Добрыня в жизни своей много видел, но то, что предстало ему сейчас, в корне отличалось от всего, что он когда-либо переживал.

— Может, они друг друга перестреляли? — Глядя под ноги, спросила помощница Добрыни.

— Из чего? — Пальцем старик ткнул в рану на плече убитой кетти, надавил, и палец прошёл насквозь. Такую же рану Добрыня видел и на теле валявшейся рядом Рагозской наёмницы, которую в области груди прикрывала высококачественная кираса. — Посмотри, в кетти попали трижды: плечо, голова, живот — всё сквозное. В эту попали один раз, между грудей, и насквозь, даже позвоночник пробило. Ядер такой формы я вокруг не вижу, и воронок, которые они могли оставить, тоже. Выходит, огнестрел тут не при чём, их всех убивали из одного оружия. Хоть следы борьбы налицо, но не видно, чтобы они сражались друг с другом. Оглянись, их мечи, если и заляпаны кровью, то только той, что вытекала на землю из других. При этом нет ни у кого ни ссадин, ни пулевых, ни порезов от оружия, которым они владели.

— Ну… — протянула кетти, — я видела парочку от пуль.

— Скорее всего шальные. — Отказался верить в теорию, что Республика в ответ на неудачу решила вырезать предательниц, чьим знаменем в войне она могла прикрываться. Следующей целью для изучения стала разорванная пополам женщина с очень выразительной деформацией плечевого и тазобедренных суставов. На запястье у той виднелись синяки, словно нечто, то ли кандалы, то ли верёвки обвились вокруг… Задрав на ноге плотную ткань республиканских красных штанов, Добрыня видит аналогичные отметины.

— Будто её привязали к двум быкам и погнали их в разные стороны, разорвали… — проговорил старик, изучая почву, но следов копыт не обнаружил. До ближайшего дерева далеко, веревок вокруг не видно, следов волочения тоже, а подобных разорванных тел слишком много. — Ну не могли же верёвки сами по себе летать по воздуху и рвать людей на части. — Ничего не понимая, пробормотал старик, и тут же на соседней возвышенности, на фоне листвы и неба, заметил одиноко стоящий силуэт. В красных рваных одеждах, похожих на республиканскую форму, это была девочка или скорее подросток. Добрыня кивнул в сторону загадочной особы, его кошки тут же приметили цель и рассредоточились, рассыпаясь вокруг.

— Дитя, ты из Республики⁈ — Крикнул Добрыня. — Не убегай, мы хорошие, мы тебе ничего не сделаем, даю слово! — Надеясь заполучить хоть одного свидетеля, кричит старик и с облегчением выдыхает. Девочка села на пенёк, словно ожидая, когда тот подойдёт.

Торопясь, переступая и перепрыгивая через множественные тела, дед стремится к свидетельнице. Надежда разобраться, что же тут произошло, надежда на то, что перед ним свидетель, заставила его сердце биться чаще.

— Не пугайте её, стойте где стоите! — требует Добрыня от кошек держаться подальше, примерно на расстоянии пятидесяти метров. Шагами уверенными старик начинает взбираться на горочку, ему тяжело, малышка выбрала не самое удобное место для разговора, но он готов стараться и терпеть.

— Здравствуй, — едва тот заполз на холм, словно общаться со старыми самцами и видеть горы трупов снизу — для неё это норма, спокойно проговорила голубоглазая, серебровласая девочка. Зубы её были звериными, острыми, как у хищницы, а вот на голове старику не удалось заметить звериных ушей или за спиной хвоста.

— Здравствуй, девочка, — слегка запинаясь, Добрыня спрашивает, — скажи, ты знаешь, что здесь случилось? Что произошло со всеми этими женщинами внизу?

— А ты не видишь, старик? Они все умерли. — Наклонив голову на бок, спокойно ответило дитя, от чего по спине мужчины пробежал холодок.

— И ты… знаешь, кто их всех убил?

Девочка улыбнулась, показав острые ряды зубов.

— Конечно, знаю. Их всех убила я.

Глава 6

Сидя в просторном шатре, в котором ранее собирался Совет Федерации, свинка, хлопая своими мелкими, мерзкими глазками, пристально оценивала местные убранства и изыски. Это место готовилось для данной церемонии, использовав сокровища из магильников, было украшено разными золотыми безделушками. Тут были и светильники, и какая-то посуда, даже стражу мы одели более или менее прилично. Никаких голых писюх и задниц на показ, всё скромно, сдержанно: лифчики и шортики.

Затягивая время, откладывая встречу, я тоже чутка приоделся. Та странная белая ряса, которую украли из склепов Рабнир с Гончьей, а также золотой посох, хорошо сочетались. Можно сказать, в них я выглядел как фараон, правда, из-за множеств ран и бинтов скорее как мумия-фараона.

Усаживаясь как царь, на полную используя помощь моих медоедов, внезапно, у себя же в поселение, ощущаю «численное меньшинство». Стол внутри шатра огромен, из делегации Империи напротив — трое, с ними две высокие, плечистые стражницы. А с нашей стороны… ой боже-боже… Старейшины сейчас во всю занимались проблемами склепа, изучением древних фрезок на стенах, проверкой пограничных фортов и зачисткой территорий от республиканских налётчиков и дезертиров. Добрыня тоже свалил, более того, даже вечная соглядатая, агентка Олай, следившая за мной, сейчас была занята «охотой на ведьм». Разыскивала и проверяла поселение на наличие других «спящих агентов республики». В сегодняшнем политическом противостоянии меня бросили с глупенькой Гончьей и тупенькой Рабнир.

Велев медоеду из стражи покинуть шатёр вместе с имперскими пиджачками, дождавшись, когда гости пообедают и после отведают вина, я издали инициирую начало переговоров.

— Дамы, могу ли я узнать, как вам блюда, поданные нашим шеф-поваром?

— До имперской кулинарии им ещё далеко, в следующий раз я непременно покажу вам, на что способны настоящие повара. — Утирая пот и жир со своей морды, говорит Хря… хрю… боже, жаба ебучая, или вообще не жаба, а Джабба! Хоть и высказала недовольство, а всё же без остатка захомячила. Уверен, не будь тут посторонних, ещё бы и корытце, вернее, большую тарелку, поданную ей, вылизала.

— Всё было великолепно. — Единогласно согласились старпом и пристально разглядывавшая мои раны Марис.

— Это лишь доказывает, что мелкая аристократия и моряки напрочь лишены чувства прекрасного. — Кинула в сторону подопечных заносчивая свинья. Да уж, она точно, и задницей, и статусом, и дерьмом, которого в ней предостаточно, персона в разы «более весомая», чем эти две миловидные, сногсшибательно красивые женщины.

— И так, уважаемый Агтулх Кацепт Каутль, перво-наперво, я хочу знать, есть ли у вас ещё творения великого ювелира Алиэкспрессо, либо же писания, в которых он оставил хоть дольку своих таин. Эта задача сейчас приоритетна, кольцо, предоставленное вами, оказалось хорошего качества и принято во дворце…

Хорошего качества? Серьёзно? Ты забыла поблагодарить за обед, за приём, за… за то, что мои медоеды не разорвали тебя лишь за одно слово «юродивый». А теперь говоришь «хорошее качество» на то, что в этом мире не имеет аналогов?

— Знаете, если во дворе его назвали «хорошим», то, думаю, для империи у нас более драгоценностей нет. Ибо это творение не просто хорошее и не какая-то там безделушка. Это ювелирный шедевр, гордость китайского народа, отлитая из стараний и трудов тысяч работников, десятков профессионалов и специалистов разных областей! Мы отдали его вам исключительно потому, что нуждались в помощи, в оружии, порохе, и, если ваши мастера ещё не поняли ценности этого, не побоюсь слова, уникального творения, то!..

— Прошупростить, я, должно быть, не так выразилась. — Когда я нарочно взял паузу, чтобы побольше набрать в лёгкие воздуха, прервала меня свинья. — Конечно же, мы всё оценили, потому то я и сейчас здесь с вами. Я не стремлюсь приуменьшить значимость работ Алиэкспрессо и его последователей, поверьте!

Отлично, она дала заднюю. Сев, кинув показушно гневный взгляд на свинку, перевожу на Стеллу, и опа… а где заколка? Хотя чего удивляюсь, либо продала, либо отобрали в пользу казны, империи, свиньи. В принципе, заколка свою задачу выполнила, оказала на капитана хорошее влияние и теперь я говорю вот с этим существом из звездных войн. Может, стоило поискать что-то менее броское? Чтобы не такую «большую шику» кинули на мою многострадальную голову.

Щелкнув пальцами, как репетировал не один день до этого, вызываю служанок из медоедов. Тех, кто из воинов превратился в мою личную прислугу и очень-очень этим гордился. Задрав носы, в юбках из листьев и таких же бикини, сделанных Катей, они высоко задрав головы, на серебряных подносах выносят три шкатулки. Начинается ток-шоу «Поле чуд… Джунгли чудес».

Три шкатулки кладутся на стол. Всё так же, с гордо поднятыми головами, провожаемые пристальными взглядами гостей, медоеды покидают нас, и я перехожу к сегодняшним призам.

— Это три величайших шедевра, которые федерация готова продать или обменять на оружие, порох, наёмников и много чего другого. — Взяв первую шкатулку, поворачиваю к гостям, медленно, театрально отщелкиваю замочки и открываю, заставив свинью аж приподняться на стуле.

— Какая красота… — глядя на множество камней, стразов, стекляшек, разные узорчики и размер ожерелья, пропищала свинка. Да, это хуйня и вправду по размерам была самым большим и щедро украшенным камнями ожерельем. Детским, дешёвым, скорее всего, принадлежало какой-то несчастной семье с ребенком, чей чемодан, как и множество других, мы давным-давно подобрали у моря.

— Ожерелье королевы Елизаветы Второй. Времён, когда она была ещё ребенком. — Уверенно, глядя в глаза собеседнице, лгу я.

— Никогда не слышала о такой королеве. — Протянув руку вперёд, говорит свинья.

— И не услышите. — Захлопываю крышку я. — Прошу простить, это украшение обладает эффектом, способным у увидевшего вызывать приступ зависти и жадности. Оно символ абсолютной монархии, и лишь настоящая, сильная и по-настоящему властная женщина способна контролировать силу ожерелья. Кстати, есть легенда, что не существует мужчины, который бы смог устоять перед этим ожерельем и той, которая его носит. (Конечно же, не сможет, ебать, если эту хуйню кто-то купит за такие деньги за которые я хочу его сбагрить, то и любого мужика в этом мире одним лишь размером своего кошелька такая дура сможет купить!)

— И вправду мощная штука… — Сглотнула Стелла Марис. — Госпожа Хгорухрягуса, я чуть не ослепла от изобилия камней и количества прекрасных узоров.

— Да-а-а… — Усевшись обратно, пододвинула к Путьчитвай свой кубок свинья, тем самым требуя, чтобы её обслужили. — И вправду дивная вещица, я буквально ощутила, как её блеск влияет на разум. Гений Алиэкспрессо и вправду непостижим, велик и недосягаем нашим мастерам. Увидев его, страшно даже представить, что в двух других шкатулках.

— Ничего особенно, — говорю я, переходя ко второй шкатулке. — Я специально показал вам сразу самое лучшее, чтобы вы смогли отдышаться и здраво оценить другие изделия. Как и говорил, ожерелье королевы Елизаветы оказывает дурное влияние, потому, чтобы его снять, предлагаю вам следующий мужской лот… Золотистые четки Наполеона Бонапарта, императора, что некогда почти одолел великую Русь, но едва не сгорел в всепожирающем пламени Москвы. Говорят, ужас от того поражения затуманил ему разум, он собирался повеситься, но гений Алиэкспрессо, разгадав ключ к сознанию императора, подарил ему эти четки. Именно перебирая их, двигая вот так, по одной, Наполеон смог сосредоточиться, отказался от мыслей о суициде и ещё, пусть и с трудом, вывел своё войско из смертельной, ледяной западни.

— Мужчина выводил войско? — Глядя на то, как я двигаю крашенную пластмассу, спросила свинья. Блять, забыл совсем, что тут с мужиками в мире проблемы!

— Именно, ведь императрица его погибла в огне! А он выжил, и не просто выжил, но как истинный император ныне погибшей империи продолжил её дело и спас множество чужих жизней.

— И вправду, достойный мужчина, думаю не хуже нашего императора. — Подала голос Марис.

К этому лоту свинья подошла максимально скептически. Положив руку на подбородок, не увидев и частички того же шарма, что и в прошлом лоте, закивала головой.

— А что в третьей? — Спросила она.

— А это пусть пока останется в секрете. — Вырвав у «ребёнка» конфетку из рта, щелкнул пальцами, вызывая белохвостую прислугу. — Я и так показал вам достаточно много, утолил ваш интерес и продемонстрировал платежеспособность Федерации, или я не прав? — Поглядев на свинью, получаю очередную порцию недовольства, всплывшего на жирном лице.

— Конечно же, вы правы, Агтулх Кацепт Каутль. — Говорит хрюша. — Сейчас трюмы наших кораблей забиты оружием, порохом, инструментами всех видов, что могли бы помочь молодой Федерации в развитии и защите. Также Империя предвидела ваше возможное желание взять наёмников.

Оу… а вот это интересно!

— Я весь во внимании.

— Двести лесных Ястоуб, в полном обмундировании, готовы встать под знамя Федерации за умеренную плату.

— Ястоуб? — Спросил я, и свинья кивнула Марис, мол, рассказывай, а я пока выпью.

Ястоуб — девочки-ястребы, отличные егеря и охотники, хорошо зарекомендовавшие себя в партизанской войне на континенте. Они не чурались даже самой грязной работы. Исполняли роли налётчиков, бандитов, браконьеров, а когда за ними увязывался отряд какого-то знатного покровителя, устраивали засаду и ликвидировали. Спецификой их работы являлись исключительно ловушки и засады, они отлично подходили для сражений в джунглях, однако, будучи профессионалами, стоимость их услуг была крайне высока. Сейчас Ястоуб исполняли роль защитников Империи, и, по контракту, который предлагалось передать нам, должны были защищать прибрежный форт от налётов Республики, а также обеспечивать безопасный доступ к источнику пресной воды. Зоркие барышни, настоящие ветераны, можно даже сказать элита, которую в случае затянувшегося конфликта, либо же разрыва торговых договоренностей с Империей, я не смогу вернуть домой, либо же оплатить золотом их труд. Не сложно догадаться, что может сделать наёмный убийца, ещё и ветеран, если ему не заплатят. Не, пожалуй, это слишком дорого, ненадёжно и опасно, ведь в определённый момент они не просто могут меня убить, но и оказаться засланцами, что в самый неподходящий момент переметнутся на сторону более богатого хозяина. Хотя, исходя из такой логики, любой мог взять и просто предать нас.

Предвидев вариант, в котором нам может быть нужно лишь пушечное мясо, следующей, в качестве мясо-рабочих рук, в продажу предложена Волчья свара (сотня баб, внешне по описанию походивших на Чав-чав). Выходцы из трущоб, с не самым хорошим послужным списком, с опытом выживания в трущобах, работе за еду, и, конечно же, в битвах, где чернь использовали как живой щит или отвлекающий маневр. Из рассказа Марис, состав Волчьей свары от битвы к битве обновляется на восемьдесят пять, девяносто процентов, неизменным остаётся лишь костяк вербовщиков и офицеров, находящихся в неглубоком тылу. Хотя и у офицеров там текучка тоже большая. Периодически, после очередного обнуления сотни, кто-то из «списанных» нет-нет да выживал, ну и мстил своему начальству. Проходило время, в трущобах опять формировалась очередная Волчья свара, что, унаследовав такое незамысловатое имя, вновь вставала на службу Империи. Иными словами, «Волчицы» — это не подразделение, это просто сброд наёмников, знавших, что с ними будет и на что они подписываются. Наверное, именно такие сейчас нам и нужны. Батя хорошо умел наводить порядки в своих боевых частях, строил дисциплину, делился навыками и знаниями, а значит, и из этой «свары» сможет сделать полноценную, гордую, боевую сотню. Ну и я, конечно же, к ним руку, а может, даже и не её, приложу. Там глядишь, из наёмников в гражданки Федерации решат перейти, у нас-то условия хорошие, и мужичками тоже делимся. Кстати о них!

— А самцы-рабы у вас есть?

Свинья, удивившись моему вопросу, рассмеялась.

— А как же, конечно, есть, но это удовольствие очень и очень дорогое. Позволите узнать, зачем они вам?

Она так надменно давила лыбу, что мне аж поплохело.

— Для генофонда. — Отвечаю я. — Разбавить кровь, придать Федерации новой жизни и сильного, здорового потомства. У нас все равны, каждому дан шанс быть счастливыми, иметь потомство, независимо от сословия и уровня доходов.

— А-а-а… — Протянула задумчиво свинья, а женщины, сопровождавшие её, заулыбались. Все ждали чего-то типа для борделей, для утех, в подарок кому-то, а вот хуй! Хуй я в таком признаюсь… конечно же я хотел их подложить под наших молоденьких девочек, чтобы у каждой была полноценная семья. Но блин, не мог же я это сказать в лоб! Пока «многочленам» придётся поработать на благо нашей семьи, под названием Федерация, а потом, когда разовьётся капиталистическая система, можно будет думать о «шедских» семьях.

— Хорошо, думаю, в дальнейшем, когда больше наших кораблей причалит к берегу, мы сможем ещё раз обсудить и вопрос мужчин. А пока… Агтулх Кацепт Каутль, — Голос свиньи стал внезапно жёстче и серьезнее. — У Империи возник вопрос, что это за звание «Первой Верной», которое вы дали старпому Аукай Путьчитвай, и какими такими должностями наделили, из-за которых наш старпом теперь обязан находиться в ваших землях? Вы меня, конечно, извините, но старший помощник — это не ваша собственность, а воин и офицер, заменить которого на её судне способен далеко не каждый. Стелла Марис, а также её старпом Аукай Путьчитвай, должны находиться в море, защищать нас, и вас в морских сражениях. Они не должны прохлаждаться на суше. И тем более, безродная чернь, не имеет права занимать должности консулов и послов! Аукай Путьчитвай просто офицер, я не позволю ей остаться в поселении, и тем более представлять интересы нашей страны. Для этой должности полно других, подходящих по статусу аристократок! — Пошла в нахрюк свинья, и её высокомерие, тон, ой как не понравились Рабнир с Гончьей.

— Слышь, «холодец», следи за тоном, пока я тебе язык не вырвала. — Набычилась беременная Рабнир, приподнявшись на своём стуле.

— Не знаю, как у вас, а у нас в таком тоне разговаривать с Агтулх никто не имеет права. — Выпустив когти, оскалилась Гончья.

Зеркально отвечая на поведение моей свиты, за оружие берутся Аукай и Стелла, хотя по лицам видно, что они не хотят. Не хотят, но должны. Сука, хуево, и конфликт на ровном месте таки произошёл.

— Довольно. — Повысил я голос, и все, от гостей до защитниц моего имени, тотчас с облегчением вздохнули, вернувшись на свои места. Пора показать решимость и позицию Федерации!

— Первая Верная — это та, кому мы доверяем, признали своей, равной в правах. Хоть я сейчас и сижу с вами, уважаемая новая наместница, за одним столом, это ещё не значит, что я вам доверяю или считаю вас другом. Позвольте напомнить, земля, на которой стоит ваше селение, корабли, находящиеся у берегов — всё это наша земля и вода, и вы здесь, на ней, лишь потому что мы так захотели. Мне понятна та система, которой ваша страна назначает на должности и управляет своими слугами, однако, за собой я оставлю право выбора. Род, чин, состояние — всё это осталось на вашей, большой земле, здесь вы гости, и именно я буду решать, с кем мне говорить, с кем вести дела, кому доверять, а кого гнать ссаной тряпкой со своей земли. Я понятно объясняюсь?

Говорил я грубо, со всей присущей мне серьёзностью и злобой в голосе. Время нежностей прошло, меня не хотят слышать, хотят контролировать, в тот же момент, когда у меня, перед моими друзьями и избранницей, есть договоренность, обещание.

— Вы сейчас угрожаете Империи? — От лица всей страны обидчиво хрюкнула посол и поднялась с места.

— Сегодня я увидел две Империи. Одну представляли Аукай Путьчитвай и заботливый, сильный капитан Стелла Марис, нашедшая путь в наши земли. Вторую представляли вы. С первой Империей я готов вести торговлю, диалог, готов помогать и в случае нужды защитить, как отец дитя защищает. А вот вторую… ту что ничем не лучше Республики и пришла ко мне в дом диктовать свои условия, я готов скинуть обратно в море. Подумайте дважды, уважаемая гостья, стоит ли ваша гордость разрыва дипломатических связей и заключённых ранее с капитаном Стеллой и старпомом Аукай договоренностей.

— Мальчишка, как ты смеешь… а, я поняла, эта безродная сука, она предала страну, что она вам пообещала? — Прошипела свинья, а я, едва сдержался, чтобы не приказать её выпороть за длинный язык. Выдыхаю и спокойно произношу:

— Она спасла мне жизнь. А сейчас, из уважения к ней, я пощажу вашу. Уходите и запомните: без Аукай Путьчитвай ни один посол, ни одна торговая миссия не получит ни камня, ни песчинки, ни зёрнышка с нашей земли!

Свинья, очень обидевшись, толкнув пузом стул с Аукай, прошагала к выходу и мерзко, напоследок хрюкнула:

— Вы не выиграете войну на два фронта.

— А вы? — Вслед, в точно такой же, пренебрежительной манере, кинул я.

Глава 7

«Глупость и отвага», — подумала она, слушая доклад Хгорухрягусы. Как подло с ней обошлись, как посмели угрожать ей и всем в империи! Императрица, сохраняя каменное, обеспокоенное лицо, едва сдерживала смех. Хго являлись слугами дома Алесей столько, сколько императрица помнила себя в сознательной жизни. Внешне мерзкие и толстые, жадные до денег, изысков и вкусностей. Они на настолько жадны, что за ложку супа, вырванную из их тарелки, руку по локоть готовы откусить. Когда-то, будучи ребёнком, только познакомившись с Хго, она спросила у тогдашней императрицы, как можно держать такое безобразие в своём дворе, доме. А мать ей ответила: «Именно такой должна быть настоящая женщина: хозяйственной, жадной, берегущей каждую копейку и вечно жаждущей мужчину». Прошлая императрица позиционировала себя как благочестивую, светлую личность; ей при дворе была необходима женщина, которая станет её тёмной стороной, кардиналом, которого будут все ненавидеть. Хго не искали чужой любви, лишь удовлетворения собственных желаний, поэтому Алесей после смерти матери и оставила их у «имперской кормушки». Отличные казначеи, скупые торговцы, собственники, в переговорах они сыскали лишь дурную славу. И в этот раз подтвердили слухи, ходившие о них в империи — Хго не любит никто, а вот императорскую семью…

— По-хорошему, их бы всех с лица земли стереть, а этого калеченного мальчишку… извините за прямоту, в бордель! — сказала Хго. Она не знала истинных мотивов своей императрицы, не знала её планов касательно Агтулха, и своими словами слегка поддела ту.

— Если бы я убила всех, кто не нравится Хго, то вы были бы не аристократами, а земледельцами, самостоятельно обрабатывающими свою землю, — тон Гертруды стал чуть гневным, и Хгорухрягуса, привыкшая чувствовать настроение своей госпожи, тотчас извинилась, поклонилась, высказав желание услышать план своей хозяйки.

— План прост: ты показала им кнут, показала готовность к началу войны, хотя все прекрасно знают, что им нужна наша помощь, а я покажу пряник. Знаю, вашему роду сложно вести деликатные переговоры, поэтому надеюсь, когда-нибудь вы обретёте этот навык, — проговорила императрица, получив благодарность от советницы. — Я лично отправлюсь к нашему новому соседу. Выстроим войско на берегу, пусть они видят, чувствуют нашу силу, после чего, пока я буду идти к ним, пусть думают и размышляют, хотят ли они с нами сражаться.

Конечно же, императрица не собиралась вести себя так хамски с хозяевами местных земель, как это делала Хго. Но также она и не собиралась позволять в таком ключе разговаривать и диктовать условия империи. Целенаправленно посадив Аукай под замок, императрица, имевшая помимо плана Б ещё и план В и Г, идёт в столицу Федерации без Путьчитвай. Сейчас, когда она и её двойник предстанут перед этим загадочным Алексеем, кто бы он ни был, кому бы не служил, лишь услышав её имя, ему придётся изменить тон!

Три дня спустя.

— Кто⁈ Гертруда? Ха, да хоть Папа… Эт-Римский! Агтулх Кацепт Каутль, наш правитель, чётко произнес: мы вам не доверяем, и без Первой Верной ни о каких переговорах и речи быть не может!

Стоя у ворот, в сопровождении элитного отряда, выпучив глаза, императрица глядела на стены и на тех, кто их защищает. Такого хамства, того, что кто-то не знает её имени, она в жизни ещё не испытывала. «Дикари, они и вправду все поголовно дикари!» — прячась под маской воительницы гвардии, императрица тайным жестом велит двойнику продолжать общение, требовать появиться того самого Агтулха Кацепта Каутля.

Теперь уже двойник, во всеуслышание объявляя себя императрицей, расписывает титулы, достижения, размер армии и, едва заикается об угрозах, как у ног её тут же кучно кладётся пара стрел. Существа на стене принимают боевую трансформацию, что является в империи показателем последней ступени в развитии военного мастерства и называется «Душой воина». Воительницы со средней длины белыми волосами и хвостами, все поголовно обладали силой, которой владели даже не все гвардейцы её величества. Помимо этого, на стенах были ещё и другие расы, виды, племена, которые и размерами, и вооружением не сильно уступали элите империи. Были замечены императрицей и пушки, с хорошо спрятанными бойницами в стенах.

На данном этапе слова Агтулха, озвученные Хго о готовности за «свои убеждения и договоренности» вести войну на два фронта, теперь более не казались пустым трёпом. В открытом противостоянии или в сражениях в этих зарослях империи действительно придётся не сладко. И, естественно, без вмешательства третьих лиц империя победит, пусть и через десять лет или двадцать, хотя вопрос ведь не в том. Императрица пришла сюда не с целью уничтожить Федерацию и тем более убить того, кто её возглавляет. Она пришла увидеть его, узнать, кто же такой этот Алексей.

Очередной жест двойнику, и та, прося об уважении, как правитель правителя, просит Агтулха показаться. Она не просит ни о переговорах, ни о милости, только лишь увидеть того, кого оскорбила её слуга. И в качестве извинения притащила кое-какие подарки: алкоголь, сладости в виде леденцов и шелка. Когда речь пошла об извинениях, принятии ошибок, гордые дикари таки наконец-то позволили себе перестать грубить. По лицам их, решимости отстаивать имя Агтулха императрица чувствовала, насколько сильно они верны своему господину. Ни чинами аристократа, ни деньгами такую любовь, такое уважение купить не удастся. Только истинный, сильный мужчина, как тот, которого она когда-то повстречала, мог собрать вокруг себя таких же, как она, сильных и решительных женщин.

Отряд оставляют ждать у ворот, и вскоре на стене в белой рясе, но без повязок показывается он. Молодой, плечистый мужчина, прикрываемый сильными телами десятка окруживших его воительниц.

«Слишком далеко…» — жмурясь, пытаясь хоть как-то разглядеть его лицо, думает императрица. Парень в разговоре с двойником учтив, вежлив, и когда ему в качестве извинения предложили забрать дары, внезапно отказался. Он счёл это откупом, словно ему пытаются предложить продать друга и дружбу, а после, наблюдая за поведением двойника, внезапно удивил императрицу:

— Вы ведёте себя не как императрица, а как безвольный попугай, повторяющий чьи-то слова. Я не хочу уподобляться вам, но ради нашей будущей дружбы повторю: захотите поговорить, даже лично, с глазу на глаз, приходите с Аукай Путьчитвай. На этом аудиенция окончена… и… — Уходя со стены, парень громко, чтобы все слышали, крикнул:

— Тот парад, устроенный вами на берегу, жалкое зрелище.

Двойник смолчала, в тот же самый момент, слышавшая это императрица, сначала возмутилась, едва не скинув с себя шлем, с трудом сдержалась, чтобы промолчать. Переговоры, её план Б, провалились. Над её страной, результатами трудов всей её жизни посмеялись, её попытку сыграть на двойнике раскусили, ещё и в некультурной форме послали куда подальше. И всё из-за какой-то безродной дворянки… «Или же, может, тут есть нечто другое? Кто станет рисковать всем ради того, кого знает считанные месяцы? Мелкий засранец, он что, показывает, насколько они принципиальны в плане политики и несгибаемости своих решений?» Возвращаясь обратно, императрица весь путь провела в своих доспехах, рассуждая о «деревянности политики местных», осуждая столь резкие высказывания и в то же время вспоминая ледяного слугу, что взглядом и своими холодными речами сбил пламя её сердца. Внутренне, как мать, она ощущала, что тот, кто на стенах, не может быть её сыном. Однако некая неведомая сила тяготения толкала её к нему. На стене, пусть и мельком, она подметила его хорошее телосложение, довольно редкое для избалованного слабого пола. Также почувствовала его излишнюю храбрость, а также проскакивающие в голосе нотки слабости. Он молод, выполняет женскую работу, и пусть сердце храброе, внутри он ещё совсем ребёнок.

Рассуждая о Агтулхе как о дитя, Алесея внезапно ощущает в себе умиление, а также восхищение тем, кто так старается казаться более значимым и зрелым оставаясь мальчиком. Ей очень сильно захотелось с ним личной встречи, поэтому и решила прекратить эти глупые, бессмысленные баталии с ребёнком. Желание уступить, с барского плеча, за смелость и за отвагу наградить загадочного мальчика, внезапно перемешалось с чем-то ещё. Гертруде захотелось его порадовать, посмотреть на реакцию и то, каким он может быть, если с ним говорить ласково, как того любят все мужчины.

— Как прошёл поход? Как вам эти варвары, моя императрица⁈ — встретила ту в секретной комнате Хго. — Теперь вы поняли?

— Поняла-поняла… — саркастично отвечает Алесея. Скинув с себя доспехи, подкладки, одежду, императрица через личную слугу требует принести прохладной воды, чтобы умыться. Местная жара угроза для любого в кирасе. И угроза, что более реальна, чем нападение Федерации или Республики. В сапогах ноги очень сильно прели из-за влажности, и даже подкладка самого высокого качества превращалась в наполненный водой, натирающий кусок вонючей ткани. Униформа её армии совершенно не годилась для боёв и могла привести к множеству болезней, травм, из-за чего количество небоевых потерь сильно ударит по поселению и форту. Императрице было приятно думать о мальчишке, но в то же самое время она была обязана думать и о своей армии.

— Подготовь приказ: с завтрашнего дня солдатам разрешается в свободное время, и во время тренировок, маршей и построений прибывать в одном исподнем, форму надевать исключительно в боевых миссиях или перед боем. Большинство аборигенов, увиденных мной, пребывали в чем мать родила. В повседневности это очень удобно, хотя с прибытием мужчин, будет разлагать наше общество. Стоит найти альтернативу: одежду лёгкую, дышащую, продуваемую и которая будет быстро сохнуть. То же и с обувью. Наши сапоги слишком толстые, тяжёлые, рассчитанные на ношение осенью, весной и летом, здесь они хоть и пригодны, но чересчур тёплые. Нужно удалить подкладываемый мех, заменить лёгкой тканью и проверить на солдатах.

— А… а как же торговля, Агтулх? — спрашивает Хго.

— А? — уже думая о том, «как было бы хорошо пообщаться с аборигенами на тему погоды и сезонности одежды», отвлеклась Алесея. — А что с ним?

— Ну, он ведь и вам, наверное, тоже нагрубил?

— А… нас открытым текстом послали за Аукай и отказались принимать. Я надеялась, что он меня не разочарует и, собственно, получила то, что хотела.

— Вы хотели, чтобы вас послали? — глаз Хго нервно дернулся; ещё никогда и никто не смел посылать её госпожу.

— Ну… не совсем так. — Взяв со стола веер, Алесея садится на кровать, раздвинув ноги, быстрыми взмахами принимается тушить пожар между ляжек, а также проветривать свою златогривую «Матильду». — Я просто хотела увидеть достойного мужчинку, — соврала она, — а нашла загадочного, интересного мальчика. Пригласи ко мне целительницу, отпусти Аукай Путьчитвай, велите ей умыться, хорошо накорми, одень, а также оповести, что именем Императрицы Гертруды Алесии за достижения перед короной ей присуждается аристократический титул и звание Баронессы с наделом земли, который Агтулх Кацепт Каутль готов или предоставит ей на своей территории.

— Че-го-го-го⁈ — В длинном, вопросительном прохрюке, сделав пару шагов назад и спиной уперевшись в стену, не веря услышанному, переспросила Хго.

— Чего-чего… ну, не устраивать же мне войну из-за мальчишки, решившего завести дружбу с той, кто его спас? Он поступил логично, за помощь, оказанную ему, вступился за свою спасительницу. Возможно, у них даже была интрижка, или спали вместе, вот и пытается теперь всеми доступными ему силами сохранить в живых своего нового союзника. Очевидно же, парень показывает свою верность, преданность слову и несгибаемость в делах, касающихся обещаний. Это позиция не короля, не торговца и не аристократа, это… что-то детское, потому я не стану ссориться с мальчишкой, рисковать кораблями, гробить армию на чужой земле из-за какой-то ерунды. Если вся проблема заключалась исключительно в её происхождении и титуле, то с обретением его проблема полностью исчерпана. Мы уступим Агтулху Кацепту Каутлю, показательно восхитимся его храбростью, преданностью дружбе или тому, что он там себе надумал, а после поступим как и с остальными: будем использовать на благо империи.

В своих последних словах императрица не лгала. Из этих земель, тех, кто их населяет, она собиралась извлечь всё для себя и своей страны. А мальчик… «Он и так будет моим». — устало завалившись на кровать, глядя в потолок, осточертевшей за плавание каюты, императрица говорит:

— Хочу опять в поход…

Где-то в подземельях Джунглей.

Скованный цепями, подвешенный к потолку за руки, Добрыня, с синяками по всему телу, полностью голый и без сознания, уже который день ожидал наступления конца. Ребёнок, встреченный им, оказался исчадьем ада, ручным цербером самой смерти, которую дед ждал всю свою жизнь. В битвах, перестрелках, даже лежа в своей кровати, он часами ждал смерти, но она отказывалась приходить, и нагрянула именно тогда, когда он хотел встречи меньше всего. Существо, именуемое Бессмертной, оказалось истинно таким, каким себя и звало. Вместе со своими воительницами он ранил её, в неравной схватке калечил, потрошил, ломал кости и даже один раз они смогли снести с плеч голову, но дитя тьмы, используя волосы как нити, тотчас вернуло свою голову на плечи.

Пять десятков храбрейших женщин сложили свои головы прежде, чем он взмолился перед непобедимым существом, попросил пощадить его солдат, и ещё тридцать женщин погибли, пока ему удалось её убедить остановиться.

Бессмертная — истинная властительница этих земель, знала, кто такой Добрыня. Знала, что он, как и Ведьма, Шлюха и Здоровенный самец с развращённой натурой, из одного мира, а также обладает исключительно полезными навыками, даром — долгой жизни. Бессмертная называла себя слугой Мертвого бога или же Бога смерти. В прошлом, в сражении с другими избранниками богов, бог смерти одержал победу, и как казалось Бессмертной, теперь именно смерть будет править всеми землями. Однако, когда все разумные погибли, Бессмертная оказалась без знаний и сил, чтобы выбраться из этих мест. Околдованная другими богами, она оказалась обманутой и заточенной на полуострове. Следуя замыслу бога Смерти, она собрала всё золото и драгоценности в склепе, ожидая тех, кто пробудит её, забрав то, что принадлежит богам, и принялась ждать, когда алчность, жестокость и чужая кровь вновь пробудят её от сна.

Как Мертвый бог сказал, так оно и случилось. Жадность до чужих богатств, а также кровь, пролитая в священном месте, пробудили Бессмертную. Что теперь, сделав выводы из прошлой неудачи, более не стремилась уничтожить всех и вся. Наоборот, как и смертные, она стремилась собрать вокруг себя верных слуг и при помощи их разрушить сдерживавшее её на полуострове проклятие. А вместе с этим вырваться на свободу, попасть на большую землю! Туда, куда так стремилась попасть её бог-покровитель. Лишь одно удручало Бессмертную, сдерживало её, украденный артефакт.

Из всех сил Добрыня сопротивлялся, противостоял темной сущности, что уже троих иномирцев подчинила своей воле. Но, в конце концов, его разум, сердце и душа проиграли демону. В самом начале, испытывая страх за гибнущих товарищей, желая помочь тем, кто верой и правдой ему служил, у него ещё был шанс избежать темных пут, убив себя. Однако старик слишком сильно полюбил дарованную ему силу, новую жизнь, а с ней мысль о возможности обрести бессмертие.

Отряд его уже как сутки перестал существовать; он присягнул Темному богу, и теперь, находясь в цепях, избитым, замученным до полусмерти, ожидал, когда завершится кровавый ритуал подчинения, и, ведьма, ставшая правой рукой Бессмертной, нанесёт заветное клеймо. По иронии судьбы, та, кто ближе всех в прошлом была к богу, сестра церкви, обрела силу от лукавого. Управляя и правя, контролируя чужие умы так, что они даже не подозревали о нахождении под чужим контролем. Совесть, честь — всё это не имело смысла, когда Светлана начинала влиять на чужой разум. Сначала она заставляла пленных выполнять приказы злобной Крысы, после, когда та снюхалась с Наташей, дала им золото, еду, защиту — появился неизвестный враг. Неведомый Агтулх Кацепт Каутль, величайший враг всех и вся в республиках, тот, кто жрал детей на завтрак, сводил всех с ума, порабощал так, как не могла Светлана. Порождение ада, он стал первым, кого Свете пришлось приказать убить, и первым, кого её магия не смогла поразить. Семь групп, по две местные, убивали старейшин, их помощниц и советниц, и лишь три группы, посланные за Агтулхом, одна за другой потерпели неудачи. Существо, что со слов Крысы имело силу схожую с силой Светланы, и вправду оказалось по-настоящему ужасным, ведь оно умудрилось не просто разбить Крысинию. Но и обзавестись неким посохом — оружием, за которым охотилась, и которого так боялась истинная правительница этих земель, щедрейшая и добрейшая по мнению Светланы, Бессмертная. Божество, лишь появившись в этом мире, поставило на место Крысинию, освободило их из золотой клетки и тотчас дала Натали желаемое — титул королевы и право править и управлять всеми уцелевшими. Вслед за Наташей, Джордж получил титул служителя веры, помощника Светланы, а сама Света и её сила наконец-то стали служить истинному богу, к которому всю свою сознательную жизнь тянулась девушка. Едва Бессмертная появилась в их жизни, как все мечты тут же исполнились, и теперь лишь Агтулх и его злая магия стояли на пути истинного бога.

И именно для того чтобы раздобыть этот посох, уничтожить «врага всех святых», Бессмертная поручила Светлане подчинить разум Добрыни — мужчины, звавшего Агтулха сыном.

— Я освобожу тебя от дурных мыслей, Добрыня! Ты, как и все мы, обретёшь счастье в служении истинному Бессмертному богу! — твердила она, завершая своё сильнейшее заклинание.

Глава 8

Сидя в своём немаленьком убежище столичного типа и вспоминая прошлый визит «якобы императрицы», мучился в сомнениях и предположениях. «А не переборщил ли я? А вдруг она и в правду была императрицей? А вдруг они готовятся продемонстрировать силу… а вдруг ещё тысяча „вдруг“?» Вчера пришло донесение о одновременной попытке убийства сразу нескольких старейшин. Сегодня после полудня пришла информация о том, что со связными Добрыни потеряна связь. Миссия деда затягивалась, и самым пугающим в этом было то, что раньше он никогда не уходил так далеко, не подстраховавшись или на худой конец не предупредив. Не назову себя гадалкой или оракулом, да только чуйка прям кричала — не к добру всё это. Такой подход, не оставляющий связи с союзниками, — это не подход деда. Ещё и этот инцидент у могильника, а с ним чувство дежавю, тревоги, сроднённое с тем, когда я потерял связь с Гончьей и Рабнир.

— Тревожно, да? — Сегодня вечером тётя Вера в таверне обслуживала «спецгостей». Меня, старших воительниц племён, а также немногочисленных старейшин, вернувшихся с информацией о склепе.

— Есть немного. — Выпив отвара на успокоительных травах, вглядываюсь в дно кружки, вспоминая пришедшую женщину, назвавшуюся Гертрудой. Она императрица? Смех, да и только. С ней солдат разве что в два раза больше, чем со свиньёй, никакой аристократии, изысканных одежд, и… к чему, зачем, блять, императрице всея Империи приходить к нам, ко мне, ещё и унижаться? Бред бредом, рассчитанный на моё раздутое ЧСВ, и то, что я раскрыл их, почти никак не повлияло на поведение той светловолосой женщины. С таким отношением, поведением, тем, как она держалась в рядах своих же, любая баба из республики могла снять шлем и назваться императрицей, требуя от меня всё что угодно. Пруфы! Мне были необходимы пруфы, которые я не получил, и вот теперь мучаюсь в сомнениях.

— Самогоночки подлить?

— А… чего? — Внезапный вопрос тёти Веры отогнал все прошлые мысли. — А есть?

— Не было б и не спрашивала. — Доставая из-под фартука небольшой кожаный бурдюк, тётушка ставит рядом со мной вторую кружку и наливает грамм сто-сто пятьдесят.

— Я это… не то чтобы питок сильный. Просто попробовать хотел.

— Да-да, пей давай, и лицо попроще сделай. А то, кажется, не видишь, не замечаешь…

— Чего? — спросил я, взяв в руки стакан.

— Того, как твоё волнение на окружающих влияет. — Ответила тётушка и я поднял глаза, оглядев столовую.

Все таращились на меня, не боялись, не стеснялись и не отводили взглядов. Они все что-то от меня хотели, спрашивали, взглядами требовали сделать то, чего я не понимал. Олай где-то проёбывается, перестали проводиться сборы с старшими семьями, практически парализовалась стройка внутри города, ещё и армия встала по линии боестолкновения, не зная, как быть дальше. Ранее моей главной проблемой оставалось не допустить ссор, конфликтов внутри поселения. Сберечь рабынь, интегрировать в общество переметнувшихся на нашу сторону наёмных тигриц, а сейчас… «Взглядами от меня буквально требовали невозможного!»

Алкоголь с сильным запахом опалил горло. Зажмурившись, запиваю его теплым, сладким чаем, и от этого лицо моё кривит ещё сильнее. Спрятав ебло своё побитое рукавом, случайно тронул рубец на щеке. Больно… С чувством тепла в горле и с отступающей от щеки болью, набравшись храбрости, решаю начать собрание.

— Храбрые воительницы Федерации, сейчас мы столкнулись с множеством проблем, решить которые в одиночку никому из нас не под силу. Враги повсюду, необъяснимые явления вносят сумятицу, и, к сожалению, исходя из своих мыслей, могу утверждать о пропаже Главнокомандующего Добрыни. Наши потери, с учётом той армии, ушедшей с Главнокомандующим, крайне велики, и я хотел бы узнать, что вы все об этом думаете.

Едва сдержав дрожь в голосе, сажусь обратно, пробегаюсь по всем глазами и вижу, как тётя Вера вновь подливает мне, но в этот раз гораздо меньше.

В первую очередь тема заходит именно за деда и за девушек, пропавших с ним. В числе солдат были несколько знатных дочерей, которых, если улыбнётся удача, старейшины Федерации хотели бы обменять на наших рабов или, при случае, обсудить их обмен с Республикой. Данную просьбу поддерживаю. Пока ещё рано говорить, погибли ли все или разбежались в джунглях, потому, обратившись к Гончьей, прошу отобрать по несколько самых быстрых женщин и разослать их по всем прибрежным фортам. Там, где могут появиться республиканские послы или же выжившие из отряда Добрыни. В то же время зашлем на вражескую территорию малые разведывательные отряды, будем искать наших. В случае, если в течение десяти дней мы не получим каких-либо известий или информации о том, что же произошло у старого склепа или с Добрыней, я собираюсь отправить делегацию к республике. В том числе и для того, чтобы вернуть наших воительниц и командира, обменяв их на воительниц врага или же какие-то иные уступки. Добрыня слишком дорог, и сердцу, и в качестве командира, друга… Батя столько раз выручал нас, пусть в последнее время мне стало сложнее его понимать, я не собирался его бросать. Как и ранее в мыслях о нём, пока своими глазами не увижу его труп, не поверю в его гибель.

И вновь решение единогласно. Далее следует тема менее значимая, а именно административная. К решению проблем всей Федерации Олай ранее меня не подпускала. Её должность исполняла и делала это очень хреново молодая Кисунь. Споры у молодой двуххвостой и старых, привыкших давить молодых своим авторитетом глав семей, вспыхивали по поводу и без. Это давление требовалось скорейшим образом прекратить. Не в укор малой, но ей скоро рожать, нужно огораживаться от стрессов, ещё и бабушка так нехорошо устроила себе детективный отпуск. Я просил старух войти в положение, принять во внимание молодость Кисунь, а также оказать влияние на Олай, вынудив ту вернуться в столицу.

Когда одна из Беа попыталась уколоть двуххвостую словами «А что, не справляется без мамочки?» с сарказмом спросил:

— А я что-то среди старейшин и их замов будущих мамочек не вижу. Или вы хотите заставить её рожать, править, ещё и с мечом в руке защищать нас всех? Если да, то вы тогда все тут на кой хер⁈

Ох, не любил я, когда задевали моё, и тем более ту, которая не меньше других упахивалась. Не дай бог с ребенком ещё чего случится. В общем, бесили меня эти задиры, знатно бесили, и давать в обиду свою дурочку я был не намерен.

— Хорошо сказано, Лёшка. — Шепнула мне на ухо тётя Вера. — Только кричать было не обязательно.

— А я кричал? — Тихо спросил я у той, опять оценивая собравшихся, их лица. Даже у старух на гримасах морщинистых читается стыд. Ебать, алкоголь по мозгам ударил. В последнее время словно не Кисунь беременна, а именно я в предродовом состоянии. Злой, крикливый, резкий, сам не свой…

Итогом, в административном плане, в ближайшее время мы получаем передышку. Старейшины и их замы обещают самостоятельно уладить некоторые малозначимые вопросы, при этом оставляя несколько просьб о строительстве домов, похожих на этот трактир. Дети больших семей просили свободы, матери хотели их контролировать. Всё это решалось строительством большой общаги с общей столовой и комнатушками, где молодёжь без храпа и пердежа стариков могла вдоволь надрочиться или потрахаться. Землю я сразу пообещал выдать, а вот со стройкой предупредил, придётся ждать. Открытым оставался вопрос дел с Империей, и здесь кто-то из самых смелых, из немногочисленных Пандцу, всё же решился меня упрекнуть:

— А что если они больше не придут⁈ Вы нагрубили их Триперице! Самой-самой!

— Императрице, — поднявшись с места на возглас Пандцу, внезапно сумничала и отозвалась Рабнир. Здоровенная, чернобелая панда тут же заткнулась и села. Ни рост, ни комплекция, ни размер груди или объём мышц не имели какой-либо значимости, когда разговор шёл с медоедом, тем более с Рабнир. — Если Агтулх сказал, что это лжеимператрица, значит так оно и есть. Агтулх видит этих сук на сквозь, чует, чего те хотят и чего хотим мы все. Он знает, и уверен, они придут снова и в этот раз будут извиняться и умолять его их принять!

«Боже, Рабнир… перестань рыть мне могилу и зарывать ещё сильнее, ни хуя я не знаю!» — Сгорая со стыда, вижу, как тётя Вера подливает мне ещё стакан. Теперь почему-то половину. Залпом выпив, не позволяя медоеду и дальше закапывать себя, грозно произношу:

— Империя — не проблема!

Все охнули, и медоед, думая, что я её поддерживаю, радостно подняв кулак, воскликнула:

— Вот так! Поняли⁈ Империя — не проблема!

Блять, а я ведь хотел сказать совершенно не то. Хотел сказать, что решу проблемы с империей позже, что… ладно, нужно сохранять уверенность, казаться сильным лидером… я… а чего я должен делать? Все смотрят, может, добавить чего? Слова не связывались, уже и так слишком много сказано, я…

Тётя Вера хлопнула в ладони. Краем глаза вижу, как она плечом толкнула кого-то из своих, и те также стали повторять за ней, пока овации не прошлись по кругу, стали быстрее и чаще.

— Вот это настрой! — Внезапно взревела Пандцу, вскочив со своего места.

— Именно, если наш Агтулх так уверен, значит и мы должны верить! — Вторила ей Беа.

— Агтулх! Агтулх! Агтулх! — Скандировали десятки женщин за столом. — Агтулх! Агтулх! Агтулх! — Поддерживали их все местные работницы, те, кто были на страже или просто каким-то магическим образом оказались внутри. В момент, когда казалось, меня ждал провал, всё внезапно перевернулось. Люди, окружавшие меня, те, над кем я про себя иногда глумился, не замечал их, оказались самыми полезными, самыми уместными. Теми, от кого не ждал, а они пришли и протянули руку помощи. Слыша, как скандируют титул уже даже за пределами таверны, вспомнил маму, её слова: «Относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе». В прошлой жизни, среди настоящих людей, это скорее тянуло меня на дно, позволяя пользоваться моей добротой всем, кому ни поподя. В этой же жизни, когда довелось столкнуться с «полулюдьми», внезапно в них мне встретилось больше «человечного», того, о чём говорила мама.

Закончив в таверне, ощутив радость от пережитого и чувство «что хочу ещё», дожидаюсь, когда все знатные гости разойдутся, а потом, подойдя к тётушке, крепко-крепко её обнимаю.

— Спасибо, тётя Вера! За всё вам огромное спасибо, вы… такой замечательный человек!

— О хо-хо-хо, да вы, как погляжу, Агтул, на веселе.

— Я? Да… скажите, а у вас ещё чуть-чуть осталось? — Тётушка ждала этого вопроса и расплылась в улыбке.

— Ну, может, и осталось, — хитрица на её лице мне уже была до лампочки, за сегодня, за зелье храбрости, за поддержку, я был готов даже руки ей целовать! Или стоп… может, не готов, в башке всё чёт-как-то перемешалось. — Рабнир, забирай Агтулха, я через твоих всё передам, но ты и Кисунь пить не смейте, поняла?

— А? — напряглась Медоед. — Но почему?

— Потому что детям вашим это вредно! — Повысила голос тётушка. — Лучше найдите, кто сегодня поможет Агтулху Кацепту Каутлю хорошо провести время. О, Гончья, вот она подойдёт, ты же доверяешь Гончьей, а Рабнир?

— Она побежала отдавать своим приказы, но я пошлю кого-нибудь за ней. Хорошо, Главный, лучший, самый крутой шеф, повар Вера. Я послушаюсь вас, хоть и несчитаю сильной и умной! — Показав фак вместо большого пальца, заставив женщину робко усмехнуться, проговорила Медоед. Хоть повариха и стерпела, я решил за неё вступиться и, обхватив руки Медоеда своими, сложил пальцы в правильной форме.

— Так показывать надо. — Показываю класс, вытянув руку. — А вот так показывать можно, но только врагу. — Изменив жест на фак, поясняю Рабнир за случившееся, и та, с многозначным «По-ня-ла…» показала класс сначала мне, а потом и тётя Вере. Отлично! Хотя, кажется, я её этому уже учил…

Утро следующего дня.

Звон в ушах, сушняк, страшнейший, а после чья-то заботливая рука протянула мне стакан с холодной, вкусной, словно она только с ледника, водой. Пил жадно, ощущал, что не хватит мне этой кружки, и тут же на смену первой пришла вторая. Е-б-а-а-а-ть… Выпив столько, что аж пузо приподнялось, падаю обратно на кровать и ощущаю, как Ми-8 собирается идти на взлёт.

— Милый Агтулх, вы как? — хлопоча рядом, спросила полностью голая Гончья. Что она вообще здесь делает? Где Рабнир или Кисунь? — Агтулх, вам плохо, прикажете позвать Марию?

— А… нет, всё хорошо, — от трёх слов и одного звука вырвавшихся из моего рта, двигатель Ми-8 взревел, в висках кольнуло, и я зажмурился. — Хотя нет, не хорошо.

— Главный повар селения, тётушка Вера предупреждала вас, и после даже отказалась давать вам новый алкоголь… Тогда, вернувшись в ваши покои, вы потребовали вина, и Рабнир с радостью согласилась его принести, и вместе со мной, вами, Кисунь, даже немного выпила.

Ой бля… догонятор включился. Теперь понятно, почему так хреново: вино с самогонкой по новому внутри бродить начало. Ой-ой, дурная голова и самогон этот дурной. Вчера меня спас, а сегодня убить хочет!

— Слушай, я надеюсь, ничего плохого вчера тебе не сказал?

— Ну что вы! — Расплылась в добродушной, честной улыбке Гончья. — Напротив, ваша ночная искренность заставила меня и других самок лить слёзы. То, как искренне вы клялись нам в любви, в любви федерации и тем, кто её населяет… — Гончья охнула. — А ещё ваши слова о готовности пожертвовать собой ради каждой из нас!..

Ой бля…

— Вы были невероятны, Агтулх! Теперь я люблю вас ещё больше! Хотя факт, что ваш цветок завял немногим раньше, чем мы приступили к сношению, слегка расстроил.

Расстроил? Я удивлён, что после того авиационного топлива от тёти Веры, а потом ещё и вина, он вообще встал! Нихуя се, может божественная сила сработала? Кое-как приподнявшись в кровати, руками хватаю Гончью за плечи и заваливаю в постель.

— Агтулх!.. — Пискнула она и тут же, перекинув через меня ногу, застыла.

Я чмокнул её в лоб, и женщина приподняла голову, после чего я поцеловал её в губы. Раз-другой, она уже с ногами была под моей простынёй, а рука её осторожно касалась члена.

— Агтулх… он уставший, может, подождём Агохлу и Оноха?

— Об технике рта Рабнир и покусываниях Кетти чего знаешь? — Спросил я.

— Конечно знаю! — С округлившимися от счастья глазами, женщина подныривает, сползая по кровати, опускается на уровень бёдер, пряча свою голову под покрывалом. Я чувствую, как руки её упираются мне в ноги, как она ложится поудобнее, как её язык, косаясь случайных мест, начинает извиваться. Её пальцы шалят у камушков, иногда причмокивая губками и кончиком, смачивая слюной головку, та удивительно умело пробуждает мужское либидо от сна. С действиями её, на выручку, ускоряя процесс «восстания», приходит внезапное желание сходить в туалет. Блять… Всё снизу стало колом.

— Он и вправду расцвел от меня! — Восторженно запищала под покрывалом Гончья. — И так быстро⁈ Невероятно!

Ага… невероятно стянув покрывало, желаю перейти в более естественное положение. Если буду дергаться, голова моя взорвётся; если ничего не сделаю, то через пятнадцать-двадцать минут может случиться нечто плохое. Плохое случится и если я сейчас внезапно со стояком сбегу от Гончьей, так давно ждавшей моего внимания и ласки.

— Гончья, сможешь доставить себе удовольствие за пятнадцать минут? — спросил я.

— Мне хватит и десяти, а вот на счёт вас не знаю… — Пристраиваясь верхом на члене, глядя на мой пах голодными глазами, утвердительно заявляет Гончья.

— Нет у вас десяти минут! — Внезапно подала голос Мария. — К нам идёт с личным визитом Императрица Алесия, с ней три сотни солдат, наместница свинья, Аукай Путьчитвай и ещё с десяток важных офицеров. Они прибудут через несколько часов, а перед этим тётушка Вера попросила меня привести вас, Агтулх Кацепт Каутль, в подобающий правителю вид.

Мария гневно смотрела на меня и Гончью, а хвостатая, усмехнувшись, словно восприняв вызов, плюхнулась на мой член и, хихикая, заявила:

— Тогда заставлю вас кончить в меня за пять минут!

Глава 9

Стоя на воротах, в компании Кисунь, Рабнира и Гончьей, щурясь, с бодуна вглядывался в ту, кто вместе с внушительным войском ожидала у наших врат. Это пиздец, да она точь-в-точь как та баба, которую я отшил шесть дней назад.

Женщина на белом коне (хрен знает, как она его сюда по джунглям тащила), выходит вперёд своего войска.

— Имя мне Гертруда Алесей, я предводительница этого войска, хозяйка флота и правительница великой империи, что раскинулась на северо-западе от этих земель! — воинственно прокричала озлобленная женщина с золотистыми, хорошо уложенными волосами, карими глазами, светловатой кожей и разодетая во всё блестящее. Блять… если приглядеться и нацепить на неё все те доспехи, грязную одежду… Да ну нах, неужели это и вправду была она? Неужели я послал императрицу⁈ Меня ж за такое кастрировать могут!

После приветствия женщина уставилась на меня, как змея на мышь, повисшую на ветке. Вот-вот и сожрёт! Нужно придумать, как оправдаться, как слиться с той хернёй, грубостью… тем, как мы её послали.

Тем временем пауза затягивалась, лицо императрицы становилось всё более хмурым, и её солдаты, должно быть, тоже начали нервничать.

— Рад видеть вас, Императрица Гертруда Алесей, а также вас, Аукай Путьчитвай. Надеюсь, путь для друзей Федерации выдался несложным! — Ничего не придумав, я чуть приклонил голову, и за спиной моей тотчас послышалось громкое: — «открыть врата»!

Императрица высокомерно одернула поводья, конь под ней дернулся, а ветер, ударивший ей в лицо, растрепал шелковистые длинные волосы. Сногсшибательная блондиночка, но нас такими не удивишь. Та же Аукай с её чарующим загаром на фоне Алесей выглядела более экзотично и привлекательно.

— Привал, — подняв руку, скомандовала императрица, и внутрь поселения, вслед за ней, зашли десять разношерстных, разнорасовых персон. Среди них Стелла из непонятного племени, потом зебрачка, ещё пара женщин с короткими волосами, выступающими к носу полумесяцами с бакенбардами, с ними баба-горилла, Хго из свинорылов, а ещё… матерь божья, кормилица всех голодающих, женщина с большой буквы Ж. Воительница с сиськами, которыми можно махать как молотами, и жопой, которую не в каждом фильме для взрослых увидишь. Если бы она была ростом до метра восемьдесят, то выглядела бы несуразно, ботоксо-резиново-хуёво. Но, сука, она была одной из самых высоких женщин в мире. Не знаю, носила ли она какие-то каблуки (судя по тому, что я видел — нет), но рост её был далеко за два метра сорок. Просто машина, с бронелифчиком как ебучий казан на каждую сиську. Я не знаю, что там у неё между ног, но чтобы с такой спать, нужен член не меньше чем у лошади или быка.

Императрица, пройдя со свитой внутрь, проходится с приветствиями, рассказывая, кто прибыл, какой пост кто занимает и чем занимается. Глядя на эту гиганшу, я нихуя не слушал и лишь опомнился, когда Императрица принялась представлять именно её:

— Герцогиня Мудрогорна, наш лучший генерал, специализирующийся на лесистой местности. Уже сейчас она командующая пехотными подразделениями, ступившими на вашу землю.

Мудрогорна склоняет голову, грудь её прижимается к этому огромному стальному бронелифчику, и тут же я вижу красные, только появившиеся ожоги от нашего палящего солнца.

— Рад знакомству, Мудрогорна, — лишь её я поприветствовал после императрицы и Аукай. — Не сочтите за грубость, но для вашей же безопасности предупрежу. Вам стоит как можно скорее избавиться от темной стали на вашем теле, либо прикрыть от света вырез и голову. Ваша кожа белая и, как я заметил, нежная, а солнце здесь жгучее и опасное.

Мудрогорна удивлённо покосилась на свой вырез, чуть сжав плечи, между молочной долиной, заметила яркое покраснение, сродни лесному пожару, и так же удивлённо поглядела на свою императрицу. Та лишь пожала плечами.

— Это не попытка разоружить великого воина, — поясняю я, — лишь… жест ответный в благодарность за то, что мудрая императрица услышала мою просьбу касательно друга-посланника Аукай Путьчитвай.

— А… конечно, — улыбнулась Алесей, — мы и не думали, что вы можете нам навредить. Кстати, если позволите, в первую очередь я бы хотела обсудить именно здешний климат, морские явления, ураганы, тайфуны, землетрясения… всё, чего нам стоит опасаться!

Забыв обо всём, сразу перешла к делу высокая, стройная, пусть и гораздо более взрослая, чем я, но от того не менее привлекательная Гертруда.

— Конечно, я отвечу на все возможные вопросы, только давайте сначала перейдем в зал собраний, солнце сегодня опасно не только для вашей светлой кожи, но и для моей.

Женщина, старательно пытавшаяся игнорировать все мои шрамы, вновь заострила внимание на лице. Не на глазах, нет, она смотрела не на них, а на шрамы. Едва затягиваясь, сходясь вместе, два огромных шрама, как у брутального красавчика из компьютерной игры, разукрасили моё лицо. Левый глаз, прямо по центру его от лба и до бороды, а рядом проходящий горизонтально, через щеки и нос, второй. Мария говорила, что если бы не её загадочная магия, я мог бы и носа лишиться. Как же мне с ней повезло! Спасибо боже! Хотя и в ней есть одна проблемка — очень уж ревнивой от своей важности стала. На столько, что, скинув кончившую раньше времени Гончью, сама запрыгнула на мой член и доделала всё, начатое. И ни о каких пяти минутах и речи не шло, мы трахались почти два часа, почти до самого прибытия делегации, она стонала и попискивала на мне, пока Гончья с недовольством бубнила что-то о «честности».

В очередной раз, под пристальным взглядом теперь уже не только свиньи с длинным именем, но и императрицы, которую я в прошлый раз послал куда подальше за Аукай, возвращаюсь в шатёр собраний, зал страданий, туда, где моя жопа опять будет вся мыльная и потная.

Всю дорогу гости крутили головами, пытаясь изучить селение, которое, к их сожалению, сейчас в большинстве своём было заставлено и завалено строительными материалами. Вчера вечером, по пьяне, естественно, с дури, я через Гончью неуместно пошутил про Чав-Чав, которым нужны были материалы на строительство дома. «Сколько срубят за ночь, столько и их!» — произнес я, говоря о пальмах и многочисленных старых деревьях, указав рукой в сторону лагеря федерации. Наебашили они за ночь знатно, теперь вот всё утро и день довольные тягали, хвастаясь «честью строиться вторыми после меня» перед другими племенами. Мда, леса тут куда ни плюнь, потом, как разберусь с Империей, стоит немного подрезать, а то, через кусты да пальмы, до самой крепостной стены добраться можно.

— Уважаемый Агтулх, — когда все уселись и подали прохладительные напитки из погреба, отказавшись, императрица поднимается, инициируя начало переговоров, — от лица Империи, ещё раз благодарю вас, Агтулх Кацепт Каутль, за подаренную возможность быть сегодня здесь, на этой прекрасной земле, среди прекрасных женщин… — Императрица умело орудовала языком, оценивая несколько сторон, Кисунь, Рабнира и Гончью, присутствовавших сейчас на переговорах. И чем дольше она говорила, тем четче мне удавалось понять изменения в её настроении. Она сочла себя настолько важной, что могла говорить долго ни о чём, и никто не смел и пискнуть против неё.

— Благодарю. — В одну из искусственных пауз, которыми я тоже периодически пользовался, давая местным нафантазировать всякого и встрять в разговор, я перебиваю императрицу. — Теперь давайте откинем лесть и поговорим о главном.

Императрица скупо улыбнулась, в глазах её я прочёл фразу «наконец-то», вот только помимо неё, тут были и другие.

— Невежливо перебивать тех, кто выказывает вам своё почтение и уважение, — говорит одна из командиров императрицы. Возразить ей собирается Рабнир, но я, выставив руку, вернув ту на место, парирую замечанием:

— Невежливо называть вождя племени Юродивым.

Неместная баба-шишка тотчас скривилась, как скривилась и свинья. Лишь Императрица, сидя на своё месте, всё так же загадочно улыбалась. Алесей не требовалось много говорить, очернять себя высказываниями, криками, для подобного было предостаточно слуг, которых она могла использовать, отчитать, а после, якобы наказать, обелив тем самым своё имя. Хороший ход, да только не новый, я с Рабнир так же обходился (да простят меня наши будущие дети). Окей, Императрица, решила поиграть в добрую хозяйку, давай поиграем!

— Императрица, мне бы хотелось знать, почему наша просьба, касающаяся Аукай Путьчитвай, моей спасительницы, внезапно встретила столь жёсткий отпор и что было с той, кого я назвал Первой Верной, после переговоров? — Императрица хотела заставить говорить Аукай, но я тут же добавил, — если можно, хочу услышать ответ от вас.

Зебру арестовали, подозревая в измене, и, конечно же, после того, как умная императрица во всё вмешалась, отпустили, восстановили в правах.

— Теперь она Баронесса, знать империи. И, раз уж мне позволено говорить за неё, в связи с её заслугами, помощью и спасением вас как правителя, наверняка Аукай хотела бы знать, как вы её отблагодарите.

— Аукай хотела бы знать или вы? — спрашиваю я у императрицы, и та вновь загадочно улыбается, молчит. Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка! Раз уж нам всё равно придётся распрощаться с частью земли, то сделаю это красиво. — Первой Верной, за заслуги, считается равной нам, потому и единственной из всех обладает полномочиями иметь землю на нашем полуострове. Потому те воды, в которых стоят ваши корабли, то поселение, в котором разместились ваши воины, и даже джунгли, где гадят все, от моряков до торговцев и солдат, я вручаю в руки Аукай Путьчитвай, ей и никому более. Она знает границы жизни и смерти.

От слов моих удивилась даже Императрица, не говоря уже о побледневшей, а после и покрасневшей свинье, с трудом сдерживавшей свои эмоциональные порывы. И что бы позлить ту, я добавил:

— Защищай земли, которые я даровал тебе. Пользуйся, как сочтёшь нужным, и береги тех, кто их населяет.

— А… Правитель Агтулх, но… э… А по конкретнее нельзя? — встав с места, растеряно заверещала свинья, когда я с восторгом наблюдал за растерянностью Алесей. — Или есть… другие, кому вы можете доверить земли, к примеру, мне порт, а ей — землю возле вашего поселения?

Ха-ха-ха, в самое яблочко, в ахуе даже императрица, стоит дожимать.

— А что конкретнее вы хотите от меня получить? — глядя на хрюшу и её хозяйку, спрашиваю я. — «Первая» означает черед получения иноземцами наших угодий. «Верная» — значит готовность защищать не только себя, но и нас. Аукай Путьчитвай, и благородная Стелла Марис, приведшая вас сюда, достойнейшие женщины, однако, капитана Стеллу я знаю чуть менее. Личину её ещё мне предстоит распознать.

На мои слова Стелла, состроив печальную гримассу, коснулась волос там, где должна была быть заколка, и отвела взгляд в сторо́нку.

Переговоры внезапно свернули не туда, перешли на личности. И всё исключительно из-за того, кто «де юро» будет являться главным на колониальных землях империи. С одной стороны, молчание императрицы обусловлено тем, что мы, как бы, дали им земли, много земель, разрешили ставить порт и жить здесь, используя ресурсы на этих землях. С другой стороны, та, кто теперь являлась властительницей всего этого, стала аристократкой, хз… сколько точно, но очень не много дней назад. Аукай до этого прибывала в цепях, а значит, подозревалась в связях с нами и вполне возможно, уже обо всём и во всём созналась. Простыми словами, под имперское заселение на полуостров я подложил свинью, которая по одной моей просьбе может начать гнить, заявить о независимости, угнетении, прочей хуйне и при этом, в дальнейшем, если Федерация выживет, будет иметь существенную поддержку на континенте.

— Щекотливая ситуация, — после часа обсуждений, мелких споров и расприй, наконец-то подала голос императрица. — Уважаемый Агтулх Кацепт Каутль, вам не кажется, что риски ложатся исключительно на империю?

— Вы просите Федерацию повернуться к вам спиной, пытаетесь заставить уверовать нас в том, что наш враг исключительно Республика. При этом, намереваясь построить форт на нашем берегу за наши ресурсы, ещё и подарив землю той, кого мы не знаем? — Спрашиваю я. — А есть ли хоть одна гарантия, хоть одна вещь или существо, которое может гарантировать, что вы и империя не ударите нам в спину, как только почувствуете кровь? Именно мы будем лить свою кровь, мы отдадим вам наши земли, сокровища, и, не взывая к вам, не моля о помощи, а покупая её, будем сражаться за нашу свободу. Федерация племен рискует всем, позволяя чужеземцам обосноваться и укрепиться, признавая одну из вас своим другом. Так скажите, найдётся ли у вас что-то, равноценное тому, что готова поставить на чашу весов Федерация?

Недолго думая, императрица заявляет:

— Есть, моя жизнь.

Стражи её охнули, в ахуе были и Аукай со Стеллой, свиньей. Их возгласы, визг, казались настолько реалистичными, что так правдоподобно не сыграл бы ни один актёр драматического театра.

До сих пор меня не покидало чувство, что эта женщина — подсадная утка. Что появление этой императрицы — дичь дичьей, ибо какого хрена ей тут делать⁈ Однако игра её слуг не могла быть ложью. Или мне казалось, что не могла. В любом случае эту проблему, эту Алесей, следовало отгородить от нашего поселения, вернуть тему разговора в русло, по которому мы должны были спуститься к пункту обоюдно выгодной торговли.

— Гертруда Алесей, — прервав переговоры напротив стола, глядя в глаза златовласой львице, заявляю, — ваша жизнь принадлежит исключительно вам и вашему народу. Федерация не станет брать на себя обязательства по вашей защите. Если присмотритесь ко мне, по лицу моему, поймёте почему, вам здесь оставаться не следует.

Женщины напротив смолкли.

— Наш враг очень изобретателен, внезапный удар могут нанести как союзники, так и те, кто стремится ими стать.

— Вы сейчас говорите о Рагозских рабынях, что щеголяют по вашему поселению без кандалов? — спросила императрица.

— Именно, — утверждаю я.

— Тогда вы глупец, что сам для себя роет яму, допуская подобных вольностей для своих врагов! Вы обречены и непременно будете убиты за подобное разгильдяйство, доверчивость и глупость.

Говорила Алесей уверенно, не как подсадная утка, а как кто-то с приличным багажом прожитого опыта и уверенностью. Я опять засомневался, вспоминая, её ли я прогнал не так давно или нет.

— Почему вы улыбаетесь, Агтулх? — уголок её губ недовольно скривился, и я наконец-то увидел на лице её искреннюю раздражённость.

— Потому что вы полностью правы. Меня непременно убьют. — Откинулся в кресле, спокойно принял неизбежное я. — Либо вы с вашими слугами, либо рагозцы, либо Кетти или Чав-Чав, либо боги, но своей смертью я точно не умру.

— Мне незачем вас убивать. — Внезапно, словно сковородкой по ебальнику дали, заявляет императрица. Оу… не, ну с таким уверенным лицом ей только в покер играть. Серьёзно, на что эта идиотка рассчитывала, говоря такие слова? Типа я её приму, завтра назову Второй Верной, женюсь, отдам территории, потом она в постели меня прирежет и… извинится за то, что соврала?

— Уж простите, уважаемая императрица, или кем вы там пытаетесь прикидываться, но моё умственное развитие чуть выше развития рыбы, жабы или тех, с кем вы до этого имели дело. — Задница моя знатно прикипела. Говорил я быстро, грубо, резко и жестко, от чего все приспешницы Алесей в креслах своих приподнялись. — Сейчас для меня вы то же что и Республика, разница лишь в том, что они причалили раньше, и раньше вас показали свою истинную личность, когда вы, ваш флот и вся страна только-только прощупываете пути к тем, до кого ранее не могли дотянуться. Вы хотите нас использовать — хорошо, используйте, но и будьте готовы к тому, что мы тоже будем использовать вас. Мы здесь для заключения сделки, торговой. Не свадьбы, не дружбы, не чаепития или дружественной игры в волейбол, хоть вы и не знаете, что это такое. Мы на переговорах, и я попрошу вас вести себя так, как полагается даме вашего уровня. Мы договорились⁈

Выговорив всё это, я с трудом контролировал дыхание. В то же время, закипая от злости, с трудом сдерживали свои ебальники закрытыми защитницы императрицы.

— Все вон! — рявкнула Алесей.

— Госпожа, — последней осталась с ней за столом, воспротивилась, огромная рогатая, переносная молочная ферма.

— Вон! — вновь рявкнула императрица, и та вышла.

Ха-ха-ха, ну театр, ну постановка, ей богу блять! В отличие от императрицы, на подобный шаг я не согласился, да и не собирался. Она меня минимум на килограмм двадцать тяжелее, ещё и длиннее и наверняка быстрее. Она точно воин, когда я, даже по классу ММО ебучей, бесполезный, настакивающий ещё в поселении бафы Бард.

Я прошу старейшин удалиться, но Гончью, Рабнира и Кисунь оставляю.

— Извините, но они останутся. — Глядя в глаза львице, ожидая худшего, едва ли не объявления войны, громко и серьёзно заявляю я.

Расплывшись в улыбке, расслабившись до предела и повиснув грудью на столе, женщина напротив, лениво произносит:

— Не извиняйся, сы-ночек.

Глава 10

«Сыночек?» — сначала попытка навязать мне свою волю и желание втиснуть в наши земли своих шестерок, теперь «сыночек?» Меня захлестнула волна негодования, казалось, её должны поддержать и Рабнир с Кисунь, но…

— Ха-ха-ха-ха! — Ударив кулаком по столу, в голос заржала медоед.

— Пф… — Опустив голову, пырскнула в кулак Кисунь.

— Мда… — Подперев кулаком голову, уперлась локтем в стол Гончья.

Ехидная улыбка пропала с лица Алесей. Её слова, как жителя двадцатого века, меня сильно зацепили. Ведь звучали, как насмешка, как прямая издевка типа: «ты ничего не можешь, ты ноль, потому завали ебальник и слушайся мамочку, сынок». Как-то так я воспринял её слова, когда местные отнеслись к этому более спокойно, с юмором и спокойствием. Хорошо, что эти в большей степени бесполезные в переговорах женщины оказались рядом.

Глядя на императрицу, рассерженную поведением моих дам, тоже улыбнулся. Наверняка она пыталась спровоцировать меня, а сейчас и сама бесилась из-за того, что над её потугами ржали даже дикари. Императрица сверлила меня взглядом, злилась. Человеку или львице, не знаю, кто она, с её статусом, подобное поведение со стороны черни сродни смертельному оскорблению. И хоть я пытался успокоить хохотавших, видел, как ей неприятно, но она всё еще просто молчала, сдерживалась. Гертруда, настоящая хозяйка огромной страны, никогда бы не выгнала прислугу, рискуя своей жизнью, тем более не стала бы терпеть прямых насмешек. Двойник или же кто-то под её именем, уверен, на девяносто девять и девять десятых процента, ни одна императрица, ни какая королева не позволила бы подобного в отношении своего имени. Хотя, даже если это и двойник, она ведь человек, живая, и издеваться над её храбростью, попытками лгать, когда ту раскрыли, слишком невежественно. Видя, как женщины пытаются что-то рассказать, таки сам сумел заткнуть своих болтушек, сам извинился перед собеседницей, а после предложил кукле выдать запланированную ранее речь. Теперь, когда я воспринимал её как такую же, как и я, некогда пешку, волнение спало, да и говорить стало гораздо легче.

Моя готовность слушать, а также простодушное, доверчивое лицо снискали на личике собеседницы благодарный кивок, затем Алесей затянула:

— Другого выбора у меня нет. Потому раскрою вам тайну дворца, при этом, попросив сдержать её исключительно между нами. Когда-то, давным-давно, к нам из далёких земель прибыла одна аристократка…

История и вправду началась с очень далёких для императрицы времён. Те временные рамки, которые она затрагивала, о чём говорила, подводили к мысли, что этой женщине уже не сорок и даже не шестьдесят лет, хотя с лица она выглядела чуть старше стюардессы. Высокая и сильная, с её слов пережившая не один десяток походов и смертоносных битв, она обладала физически крепким, здоровым телом, её лицо не имело шрамов, морщин или прыщей, волосы длинные и шелковистые. И её руки, кисти, пальцы были покрыты большими, хорошо заметными мозолями. «Это не руки императрицы», — плотника, кузнеца, мечника профессионального, но точно не того, кто правит самой большой страной в здешнем мире.

Когда непонятная предыстория о империи, её союзниках, врагах стала закругляться, мы внезапно подошли к какому-то рандомному (случайному) слуге, в которого влюбилась императрица, с которым переспала и… Нихуя себе, залетела! Далее было слезливое прощание, история о «чести, родине, долге», затем трагическая смерть любимого, война, роды и… убийство младенца. Алесей, в дальнейшем отомстила всем, кто считался причастными, превратила пару стран в пепел, прошли годы, и тут Стелла Марис, из далёких земель, приносит байку о каком-то Агтулхе с именем Алексей. Гертруду переклинило, внутри она знала, её дитя мертво, но надежда ещё томилась в её сердце. Потому-то она тайно отбыла к далёким, враждебным берегам, устроив себе «смертельно опасное приключение» в погоне за несбыточной мечтой и надеждой встретить его, своего ребенка. Двойник императрицы говорил спокойно, уверенно, словно готовилась к этому разговору и десятки раз репетировала у зеркала каждую свою фразу. И сынком она меня тогда не от злости или желания уколоть назвала, а потому что лишь на мгновение ей хотелось, чтобы мертвый сын воскрес в моём лице, расплакался и раскинул руки, обнял её, назвав «мамой». Слышать подобную печальную историю оказалось не так-то уж и легко. С одной стороны, эта женщина казалась жертвой, с другой — одним лишь её решением мстить огромное число женщин, мужчин, стариков и детей лишилось своих земель, домов, родных и близких.

Политика, победа или поражение, победитель или проигравший. У любого принятого решения, будь то заказное убийство ребенка или объявление войны, будут огромные политические последствия, жертвы. Те, кто устроил всё это, знали о возможном исходе, и императрица, в горе своём, поступила так, как считала нужным. И это точно не делает из неё, для меня, белого и пушистого «мстителя», которому можно доверять. Она жестока и опасна.

— Я не ваш сын. — Не став играть на чувствах женщины, даже заискивать с ней, прикрываясь трагической историей младенца, честно ответил я. — и не могу им быть, так как хорошо и чётко помню свою мать, свою семью. Мне жаль вашего сына, и жаль, что вы проделали столь долгий путь зря.

Императрица или же её копия, застыв с каменным лицом напротив, едва заметно закивала головой. Тоска, грусть чувствовались в том взгляде, с которым она смотрела на меня.

— Ты ведь ещё можешь попробовать мне солгать? — Словно хочет, чтобы её обманули, говорит Алесей. И от слов её, наполненных болью, в лице скривились, опечалились даже Рабнир с Гончьей и Кисунь. Они больше не шутили, сидели молча, вслушиваясь в историю неизвестной женщины.

— Мог, но не стану. Потому что знаю, как больно верить, иметь надежда, а потом, встретившись с богами, взять и окончательно её потерять. — Заявляю я.

Императрица поднялась с места, и отвечая на её действия, встают и мои дамы, и сам я. Мне жаль Алесей. Если только из-за мелкого совпадения, схожести её фамилии и моего имени, а также несбыточной мечты, дама проделала столь долгий путь. Сложно представить, на сколько рутинной и обыденной является её повседневная жизнь.

— Странный ты, Агтулх Алексей. — Перед тем как выйти, говорит златовласая, — о богах лжёшь с таким честным лицом, а матери, ищущей ребенка, подыграть не хочешь. Очень странный.

Она не поверила? Хотя, это логично.

— Вашего ребенка здесь нет, но есть Агтулх Кацепт Каутль — я. И мы всегда можем с вами встретиться вновь, поговорить не как мать и её дитя, а как друзья, партнёры, или хотя бы, пока ещё не враждебные к друг другу личности. Гертруда Алесей, Федерация племен считает, что мир между нашими народами возможен, и станет полезным обеим странам, не отворачивайтесь от нас.

Императрица оглянулась, ничего не сказав, с лицом полным безразличия, махнула рукой и ушла. Сложно сказать, какие мысли сейчас в её голове, о чём она думает, ведь я тоже в замешательстве. Торговля? Какая к чёрту торговля — сейчас как бы до войны дело не дошло. Стоит попозже послать им какой-то подарок, либо пригласить на ужин… Хотя кто, нахуй, в здравом уме, трое суток будет переться по джунглям ради ужина? Ебанько. Может, и вправду стоило ей соврать? Раз она так хотела…

Девчонки смотрели на меня, я на них. Говорить дальше не о чём и не с кем. Будем ждать, пока Алесей успокоится, остудит голову и вновь решит сделать свой ход.

— Гончья, — поднявшись из-за стола, направившись к выходу, предлагаю, — давай осмотрим отряды разведки, карты местности, что оставил Добрыня, и обсудим маршрут, каким бы он мог пойти. Думаю, стоит удвоить количество разведотрядов. Самых опытных пошлём подальше, а молодежью перекроем все тропы и наблюдательные посты. О, и с императрицей пошлём тройку наших.

— Сделаем это! — Выдала она, двинув за мной к выходу. Наверное, Гертруду я ещё долго не увижу, да и напрягать её лишней морокой, нашим общение не стоит. Путь занимает примерно три дня, отправлю с ней троих наших, чтобы в случае чего, доклады о творящемся в их лагере каждый день приходили. Троих отправлю сейчас, в открытую, троих потом и скрытно. Вдруг они там на каверзу какую решатся, да и свои лишние источники информации не повредят. За Гертрудой Алесей нужен глаз до глаз, кто знает, что эта баба…

— Ой… — Выходя, лицом ткнулся в женские груди, находившиеся мне на уровне глаз. Кто-то перегородил проход, внезапно решил зайти, а я… Как всегда, повесив нос и растворившись в мыслях, этого не заметил.

— Алексей… — Холодным голосом обратилась ко мне императрица. Это она заняла проход.

— Слушаю вас, Гертруда Алесей.

— Я останусь в вашем поселении. — Говорит она, глядя на меня сверху вниз.

Что-о-о-о-о⁈ Но зачем, с кем, кто её вообще охранять будет?

— Я считаю это небезопасно. Да и в вашем лагере могут поползти слухи. Что будет, если ваши подданные подумают, что Федерация вас пленила?

На мои вопросы женщина, так же пристально глядя мне в глаза, отвечает:

— Со своими слугами я разберусь как-нибудь сама. — Гертруда протянула руку к моей щеке и едва не коснувшись пальцами шрама, одернула. — Если посудить, то мы на вражеской территории, в стране, где идёт война. Сейчас нигде не безопасно, и, как я ранее уже говорила, я готова поставить на кон свою жизнь ради достижения своих собственных целей.

— И каких же? — Что замышляет эта странная женщина?

— А вот этого вам, молодой Агтулх Кацепт Каутль Алексей, знать не нужно. — Словесно щелкнув меня по носу, позволила себе скорчить усталую улыбку Гертруда. — Я оставлю с собой тридцать… нет, двадцать воительниц и слуг. В лагерь вернётся новая Властительница побережья Аукай Путьчитвай, а с ней мой доверенный зам и казначей с капитаном Стеллой.

— Госпожа, позвольте остаться на вашей страже. — Обратилась та высокая, грудастая женщина-командир.

— Разумеется, передай полномочия заму, отберите лучших, и… Уважаемый Агтулх, у вас найдутся более или менее приемлемые для ночлега императрицы и её слуг спальни?

Так, видимо, она уже всё решила для себя. Ладно, хорошо, Алесей останется у нас под крылом, значит, как минимум прямого штурма со стороны Империи не последует, и я, возможно, смогу её как-нибудь подцепить при помощи своих навыков. Лучшего шанса в дальнейшем может не представиться, да и таверна начнёт работать с самого своего старта… Точно!

— Только, уважаемая императрица, я спешу предупредить, еда у нас не как в империи, и за просто так вас никто кормить не станет. В здешних местах она не сыплется с неба, и накормить двадцать ртов — задача не самая простая, даже для меня.

— Обычно правители стран не рассказывают о подобных проблемах правителям других стран. — Улыбнулась чуть честнее Гертруда.

— Учту в будущем. — Спокойно ответил, сделав улыбку императрицы ещё шире. Да что ей, блять, от меня надо? Решила прилюдно позаебывать⁈

— Принятие наставлений со стороны потенциального врага — хорошее решение. Мне нравится ваша готовность учиться, думаю, в будущем вам предстоит усвоить ещё очень много уроков. Я заплачу за свою еду знаниями, а у остальных есть собственные кошельки, знания и, на худой конец, сухой пайок. Итак, позвольте ненадолго оставить вас, уважаемый Агтулх Алексей, и разобраться со своим войском. Позже, надеюсь, вы покажете мне мои «хоромы», — говоря о последнем, женщина явно стебалась. Вот зараза!

Пока Гертруда разбиралась со своими бойцами, мы с Гончьей быстренько решили вопрос с усилением и увеличением числа разведки. Так же, я не отказался от идеи увеличить число наблюдателей за Имперским портом. Мне до сих пор не особо верится, что передо мной та самая, настоящая императрица, а не играющая её роль актриса. Помочь с решением этого вопроса могла Стелла, по идее, она должна была знать, кто есть кто, да только свинья держала её подле себя вместе с Аукай. Не давая даже шагу в сторону ступить. Видно было, как по её указке дамочки даже рта открыть боятся. Тупая, вонючая, грязная свинья, сука! Мне она сразу не понравилась и до сих пор вызывала исключительно личную неприязнь и отвращение.

То ли заметив, как я таращусь в сторону бывших друзей, то ли, добавляя себе возможности покрасоваться передо мной своей властью, Гертруда рукой подзывает к себе обеих женщин. Лишь с команды императрицы обеих спускают с поводка, после чего они тут же устремляются к хозяйке, а после, ко мне.

Хгорухрягуса, задержавшись рядом с Гертрудой, ехидно похрюкивая, кинула им в след:

— Можете пообщаться Агтулх, а то так и улетят ваши ласточки, не попрощавшись. — Радовалась возможности уколоть и оскорбить, жирная Хго. Вот же свинья!

— Агтулх! — Собираясь чуть ли не обнять, заметив, как пристально за нами глядит хряк, Путьчитвай вовремя остановилась. — Огромное вам спасибо за дарованную милость. Уже в ближайшее время я постараюсь начать строительство порта, начнём расчистку земель под посевы, и кстати… плуги, один привезли. Я с вами непременно поделюсь. — Прошептала в полголоса Путьчитвай, вот же молодец, она всё помнила!

— Агтулх… прошу, простите меня. — Когда закончила тараторить Аукай, склонила голову Стелла. — Ваша заколка, сначала имперский ювелир хотел её купить, но потом, как и кольцо, её отняли. Мне очень жаль. Всё, чего мне удалось добиться, так это новых для вас проблем. В виде самой Императрицы, Хго… и множества наёмников, что уже прибыли, и будут прибывать в дальнейшем.

— Что ты сказала? — Она без колебаний назвала её императрицей.

— Это далеко не секрет. — Говорит Стелла. — Теперь, когда империи известно о вторжении республики, вся страна обратит внимание на эти земли. То войско и корабли, что прибыли, лишь песчинка в пустынном море. В адмиралтействе поговаривают, из империи в страны альянса, ещё до нашей повторной отправки были высланы десятки гонцов. Империя осудила захватнические действия коалиции в отношении Федерации. Это говорит о скором начале новой торговой войны с Коалицией у здешних берегов. То, что сейчас происходит, включая визит Императрицы Гертруды — это не конец вашего конфликта, а лишь начало нового. Скоро в здешние земли придёт буря, которой ещё не знала эта земля.

Под слова Стеллы Марис, закончив с делами, к нам с её телохранителями подошла императрица. Став свидетельницей последних слов капитана, она утвердительно кивнула, пояснив:

— Всё, что представляет интерес для Республики, представляет встречные интересы и для нас. — Заявляет она. — И если они чего-то хотят, мы должны первыми забрать это себе. Республика, почти уничтожена, коалиция считает, что сможет её защитить, в то же время, даже не догадываясь, что Рагозия уже пала. Скоро она сожрёт сама себя, начнётся революция, часть их земель отхватит альянс, часть монархисты, которых Империя возьмёт под своё крыло. Прямое столкновение за скальной грядой маловероятно, а вот в море, под чужими парусами, точно начнётся война. И победит в ней тот, у кого окажется на полуострове больше фортов, безопасных бухт и мест, где корабли смогут укрыться от непогоды или своего врага. Иными словами, Империя здесь, не для того чтобы «не дать Федерации проиграть», она здесь для того, чтобы разбить Коалицию в море, которое до последних лет практически полностью ей принадлежало.

Значит, всё это только начало? Нет, дальнейшего пиздеца на нашей территории можно и нужно избежать!

— А если мы вышвырнем Республику с полуострова, вернём себе контроль над всей территорией, тогда нам удастся избежать ненужных битв?

— Слишком поздно, молодой Агтулх, — говорит львица. — С тех пор, как одна из ваших самок одела красные штаны, а другая согласилась драться за Федерацию, всё было решено. Эту войну не удастся остановить, и не будет здесь мира, как не может быть мира между львицей и паршивой овцой. Всё будет продолжаться до тех пор, пока одна из них, львица, голодна, а другая, паршивая овца, ещё есть и дышит.

Глава 11

Отправив войско Её величества Гертруды туда, откуда оно прибыло, по просьбе гостьи устраиваю дневное туристическое турне. Особых достопримечательностей у нас нет. Да и само это поселение из пары палаток и переездных шатров в городок превратилось совсем недавно. Были у нас дубильни, где местные обрабатывали кожу, шили колчаны, кое-какие доспехи и редкую одежду под заказ. Была одинокая, мало используемая кузня. Здесь рагозцы чинили оружие, клинки, делали стрелы и отливали пули. К сожалению, доступа к руде, как и к углю, у нас нет. Потому и работы у них пока маловато.

— А это что за ряды? — Когда мы вдоль частокола приблизились к «особой зоне», спросила императрица.

— Общественные туалеты. — Ответил я. — В селении запрещено справлять нужду там, где приспичило. Здесь находятся ряды общественных туалетов; неподалёку селятся те, кто статусом не выше чернорабочего. Потом идут рабочие мастерские.

— И что, если кому-то на том конце приспичит, она через весь город сюда должна бежать? — Дельно спросила императрица, от чего я рассмеялся.

— Нет, вовсе нет. Туалеты у нас строятся повсеместно. Да и в домах, шатрах, комнатах никто не запрещает держать ведро. Если «приспичит», как вы сказали, то можно сходить на него, но потом обязательно в общую яму. Потом часть пойдёт на удобрения, а часть в выгребную яму за поселением. Ну а там, дальше и до полезных ископаемых как-нибудь доберемся.

— Вы о селитре? — спросила императрица, очень удивив знанием этого слова. Хоть я и думал сейчас больше о стали и угле, но и не скажу, что о селитре никогда не думал. Добрыня наверняка всё это учёл; лишь я, чутка заторможенно, вернулся к этой теме.

— Пожалуй, и о ней тоже. — В ответ на хитрую улыбку императрицы отвечаю своей, беззубо-глуповатой.

Далее у нас были бараки рагозцев и дополнительный медпункт, построенный после боёв у первого форта. Раненых была так много… я даже очередей ни в одной из наших поликлиник столько не видел. Хотя, скорее всего, в разы меньше, чем в какой-то крупной больнице; просто у страха глаза велики, и как там точно было, уже и не скажешь. Строение сейчас также не пустовало. Часть было отдана под склад с продукцией, которую мы собирались предложить гостям, а во второй плотники и умельцы распускали бревна на доски, готовили мебель — те же кровати, стулья, столы и особенно стеллажи под всякое разное. Всё это расходилось на ура и пользовалось спросом. За бывшим лазаретом, рядышком, готовились, обтесывались и сушился брус под будущие дома. Тут же, с обрубленных листьев подготавливались плотные пучки под крыши, а ещё местные, с перепугу, когда меня ранили, начали из дерева изготавливать статую. Несколько досок были скреплены смолой или древесным клеем (я в этом не силён — не знаю). Ножиками и топориками местные мастерицы потихоньку выскубливали, удаляли лишнее, придавая фигуре в полный рост очертание меня любимого. Я, конечно, знаю, что при жизни никому памятники не делают, но, честно говоря, даже и не пытался их остановить. Тем более, что их за работу кормят свои же соплеменники, и вечерами, а иногда ночами, помогают целыми семействами. Стучат, что-то натирают. Хотя, судя по тому, что изначально из дерева выдолбили мою паховую область, и только сейчас доделывают торс, планируя лицо оставить на потом, я догадываюсь, каким образом могло использоваться это полено.

— Чтоб никаких торчащих деталей, пальцев или члена! — Представив, как кто-то совокупляется с моей деревянной копией, а после случайно ломает ей член или пальцы, невольно колотнулся. Верят они в своего Агтулха — ну и пусть верят, главное, чтобы статуя не стала причиной падения морально-нравственных ценностей, и чтобы моих самых ярых фанаток от статуи гонять не пришлось. Сука… так и слышу в голове, как охранница бежит с кнутом и кричит: «Отдай член Агтулха», и плетью её… А убегающая такая… «О да, накажите меня, ну и член с заднего прохода торчит или…»

— Пх-ха-ха… — Отойдя, не сдержавшись, рассмеялся.

Естественно, императрица поняла, к чему была моя прошлая просьба.

— Вас забавляет, что над вашей статуей могут надругаться?

— Да пусть хоть сгорит, главное, чтоб никто не поранился. — Представляя, как кто-то из задницы или пизды достаёт занозы, едва сдерживаюсь, чтобы не заржать в голос.

Потом, чтобы не делать круг по стройке, полупустырю, змейкой заворачиваем и идём ближе к центру через «театральную площадь». Это место, наверное, самое приятное и милое из всех, которые только существовали в этом городке. Неподалёку от площади ясли, где днём бесили воспитателей дети; там же, раньше, да и теперь, обедало всё поселение, а уже под вечер устраивались театральные постановки, а с ними совместный ужин, танцы, конкурсы, игры на ловкость или силу. Много эмоций связано с этим местом,а ещё, сколько бы раньше не ходил, мне казалось, что тут был плотно утрамбованный песок. Хотя сейчас под ногами мелкий камень. Он не везде, но видно, что где-то старый, вошедший в грунт, а где-то свежий, только-только подсыпанный. Видимо, и до этого места добрались приказы Бати, его далёкие мысли. Эх, старый, на кого ж ты нас оставил, где ты сейчас, что с тобой и как мне тебе помочь…

Все печальные мысли улетучились, когда к нам в погоне за мячом подлетела мелкая девчушка. Нервные стражи Гертруды чуть не рубанули (волейбольный мяч), а я еле-еле успел выйти вперёд и схватить его в руки.

— Что это? — Императрица тут же стала серьёзной; произошедшее приняла едва ли не за нападение на себя.

— Детская игрушка. — Подачей снизу, с характерным звуком, отправляю мячик подальше, малышам на потеху. — У нас он последний остался; других таких уже не будет.

— Какие необычные яркие цвета. Это игрушка из другого королевства, с вашей родины?

Мячик был оригинальным, очень качественным, японским. Не совсем из нашей страны, хотя чего стесняться:

— Ну, можно сказать и так. — Проводив детишек взглядом, от греха подальше прошу стражу императрицы не обращать внимания на наши ясли. То был недогляд со стороны наставницы и её помощников. Обычно дети шастали ближе к центру, да только шальная подача всё усложнила. Вместо моего желания держаться от детских игрищ подальше, императрица напротив, просит отвести её в эти «Общественные ясли». И вот тут она по-настоящему, всерьёз удивилась. Да… там и вправду было чему удивляться. Самые маленькие, слабенькие, которые только-только от сиськи материной оторвались, были под чутким присмотром одной из наших женщин. Ей в этом помогали ещё пятеро взрослых и трое молодок из племени. Мелких детей в поселении стало так много, что справиться со всеми исключительно своими силами было бы очень проблематично. Далее, но также рядом были карапузы от где-то четырёх и до восьми лет. Они игрались с деревянными кубиками, баловались с пирамидками; кто-то вообще облизывал какую-то пластиковую игрушку, напоминавшую виноградную лозу. Да, детские игрушки, сложные, из нашего мира у нас тоже были, когда-то давно. Их разобрали на составляющие, на винтики и болтики довольно быстро. Так и остались только те игрушки, которые нельзя съесть, разбить, утопить или разобрать на компоненты. Рядышком с самыми подвижными непоседами, зарывшись во множество подушек сделанных из ошметков чьих-то вещей, набитых перьями птиц, наделав берлог, умиротворённо похрапывали самые спокойные. Детей от четырёх и старше было меньше самых маленьких в разы, а тех, кто шёл от восьми и выше, ещё меньше. Много раз я был свидетелем того, как мамки всех видов восхищались терпением Кати и Осканы. Как чуть ли не молились за успешное лечение Марии, спасавшей их детей от неизлечимого недуга.

Глядя на огромное количество малышей и на то, как с возрастом выживших становится всё меньше, я понял одно — наша гибель в том мире выровняла, а быть может, и увеличила количество выживших детишек в этом. Да, взрослые гибнут и будут гибнуть дальше, ведь идёт война. А дети… их мы будем защищать до самого конца. Как будущий папка, как тот, кому подарила богиня плодовитости один лишь шанс на такую незамысловатую, местами ленивую жизнь, я буду бороться. Как умею, как могу и где могу. Пусть даже весь мир придётся переебать, с такими как та свинья трахаться ради тишины, спокойствия, мирного неба над головой, я сделаю и это. А если надо… сделаю то что надо.

Так, миновав театральную площадь, ясли и торговые ряды, мы подошли к таверне, месту, где и предстояло расположиться императрице. Охрана её нормально восприняла кабак на первом этаже, затем и свои комнаты. А вот императрица от своих покоев носиком поворотила и даже позволила себе грубое:

— В имперских конюшнях и то изысков больше.

Блять… комната, предложенная мной, почти ничем не отличалась от той, в которой я жил. Тут и ковры из шкур убитых животных, и вода, и поднос с фруктами, копченым мясом, какое-то пойло в бочонке, ещё золотая, спиженная из могильника посуда. Сучка, да что тебе не нравится⁈ Или это для понтов? Ладно, хер вы меня от ответки удержите!

— Уж простите, у нас в канюшне гостей не принято селить. Да и нет их у нас. — С самодовольной рожей, улыбаясь, гляжу на женщину, слышу протяжное:

— Хо-о-о, ха-ха, — вот эту колкость императрица оценила. Задрав нос, гордясь своим ростом, смотрит на меня как породистый чемпион на прибившуюся к нему дворнягу. — Язык у вас длинный, Агтулх. Интересно, длиннее ли он члена?

— Ещё никто не жаловался. — Расценив переход общения к столь низменным шуткам как свою победу, приглашаю императрицу спуститься вниз отведать еды, которой ей придётся питаться в грядущие несколько дней. Именно от стрепни тёть Веры, а также вкусовых рецепторов Гертруды зависело, окончательно ли меня и это место будут мешать с дерьмом, или же хоть где-то пощадят.

Усадив нас на специальный столик отдельно от больших обеденных столов, нам подали позолоченную (естественно, из могильника) посуду. Потом было как в столовой — советской, наверное, качественной, той, которую двадцатилетний я не застал: первое — суп, бульон, наваристый, с мяском; второе — что-то очень напоминающее картофель, редис, нечто стручковое тушёное, а рядом свиные рёбрышки. Кусал я их и чуть ли не плакал — они просто таяли во рту, чутка подсушенные, соленоватые, м-м-м-м… запивать их каким-то компотом казалось расточительством, но едва я сделал глоток, и тут же охренел. Когда-то давно, когда я пешком под стол ходил, бабушка делала квас, так вот, вкус у напитка был очень похожим… так, бля, погодите, а это случаем не бражка?

Я поглядел на тётю Веру вопросительным взглядом, та, улыбнувшись мне, показала большой палец и движением головы мол сказала «не на меня, а на собеседницу смотри!» И я тут же перевёл взгляд на императрицу. Запивая ребрышко, та едва звучно издала «отрыжку», затем, заметив, что я повернулся, рукой прикрыла рот и чутка скраснела. Значит, чувство стыда ей тоже не чуждо?

— Я так понимаю, наша еда лучше, чем жильё, да?

Женщина кивнула, опустив взгляд, впервые показав нежелание продолжать диалог, принялась за обе щёки уплетать всё то, что было на её тарелке. Мясо и «пюрешку» она запивала супом, затем, с аппетитом вечного голодного человека, вырывая куски мяса с рёбер, с текущим по подбородку жирком, запивала всё это брагой, тяжело вздыхая. Лишь когда её тарелки уже блестели, а мои опустели лишь на половину, утерев бороду своим платком, императрица позволила себе заговорить:

— Давно мой желудок так не радовали. Еда простая, однако, в ней всего в меру, сбалансирована. Чувство вязкости от каши можно прогнать сытным бульоном, затем заесть всё восхитительным, дорогостоящим мясом, а после запить лёгким алкоголем. Идеальный баланс для набора сил, ещё в желудке не стоит, что говорит о свежести продуктов и мастерстве повара. Уж простите, Агтулх, создаётся впечатление, что ваш повар обладает какой-то кулинарной магией.

— Так оно и есть. — Подтверждаю догадки императрицы. — Верьте или нет, сейчас вы ели почти то же самое, чем питается большинство рабочих нашего поселения. А если убрать рёбрышки, то, собственно, тем же, что едят все.

— Я не верю. — Улыбнувшись, откинулась на спинку стула Гертруда и подозвала тётю Веру. — Скажите, могу ли я рассчитывать на добавку?

Женщина скрестила руки на груди и категорично заявила:

— Согласно договору, с которым меня ознакомили, у вас трёхразовое питание. Завтрак, обед, ужин. Уж простите, Императрица, здесь у нас столовая, а не пункт выдачи бесплатных обедов для малоимущих. Хотите добавки, платите вы или попросите Агтулха. Бесплатно, только по договорённости с вождём. — Заявляет категорично тётя Вера. Бля, как бы грубо умоляющее я на неё не смотрел, она отмахнулась от меня как от дормаеда. У них с императрицей возникла какая-то дуэль взглядов, в которой златогривая вышла проигравшей.

— Алексей, вы уж простите, у вас тут все такие наглые? — Спросила императрица почему-то у меня. После, вернув взгляд на тётушку, достала серебряную монету и спросила:

— Этого хватит?

Никто не знает, чего хватит, а чего нет. Я бы лично впал в ступор, но тётушка не растерялась, обратилась к телохранительнице императрицы.

— Сколько у тебя жалованья в этих монетах?

Стражница, удивлённая, что её приплели к разговору, поглядела на серебряник.

— Ну… таких три, если брать чешуйки, то под три десятка…

— У меня нет для вас сдачи. — Беря монету, сует ту промеж сисек, под фартук, в бюстгальтер тётя Вера. — И это, если что, — это не наглость, а рабочий подход. Наглость я в девяностых на колбасах оставила.

Пошутив на каком-то своём, допотопном, тётя Вера удалилась, и уже спустя пару минут к нам, вернее к императрице, прибывает добавка. Какое-то время она изумлённо глядела в сторону стойки, о чём-то думает, и лишь спустя пару минут возвращается к еде.

— Поведение нашего шеф-повара вас оскорбило? — Доедая свою первую порцию, между делом спросил я.

Взгляд императрицы был слегка растерянным, собственно, как и выражение её лица. В очередной раз доев свою порцию, отвернув лицо и старательно, как можно тише, отрыгнув в кулак, она проговорила:

— Я тоже хочу себе такого шеф-повара.

Мои опасения оказались ложными. Гертруда отзывалась о тёть Вере как о настоящей «валькирии», истинной хозяйке кухни, а не тех, кто лизоблюдствовал в её дворце. Со слов императрицы только сильная, смелая, решительная на кухне, как на войне, женщина могла добиться победы как в битве, так и в готовке.

— Ваш шеф-повар знает цену продуктам, — сказала Алесей, — потому вы, не знающий им цену, взглядом умоляли женщину уступить, а она, осознающая стоимость своего труда и труда охотника, отказалась. Спасибо за попытку угодить моим пожеланиям, но правда, не стоило, уж чего-чего, а серебра и золота у меня хватает.

— Это не повод разбрасываться ими. — Когда пустую посуду унесли и взамен её поднесли алкоголь с фруктами, проговорил я. — О, и не беспокойтесь, это за мой счёт. — Заметив, как вновь удивлённо на меня смотрит императрица, поспешил успокоить ту.

— Да… я не о еде сейчас. Удивилась другому.

— Чему же? — спросил я.

— Ну… мужчина, считающий и призывающий женщину беречь деньги… это дико. Вы же не считаете меня нищей? — Ебальничек у Гертруды скривился прилично. Она выглядела даже более недовольной, чем тогда на переговорах, и недовольство продолжало усиливаться. Нужно спасать ситуацию.

— Нет, вовсе нет, я бы никогда такого не сказал!

— Тогда к чему был этот упрёк?

— Какой упрёк? Я просто хотел оказать вам ответную любезность.

— Платить за женщину, мало того, Императрицу — это любезность⁈ — Наколив ситуацию, хер пойми, из-за чего взбесилась, поднялась со своего места Гертруда.

Ебаный в рот, да чё с ней блять не так⁈

— Подождите, не кричите, давайте всё оговорим ещё раз, мы, наверное, просто не поняли друг друга… — Сидя на своём месте и стараясь держать голос под контролем и защитниц своих на дистанции, умоляюще смотрю на Гертруд и кидаю косые взгляды на перешедших в боевую трансформацию медоедов.

Успокойся, дура… просто заткнись и успокойся, тебя ж сейчас на куски разорвут! — Видя, как та при вдохе набирает в лёгкие побольше воздуха, взмолился всевышнему я.

Глава 12

— Ой… кажется, рожаю! — пискнула Кисунь. И все, включая набычившуюся на меня за что-то императрицу, оглянулись на двуххвостую.

— Ты серьезно? — Удивилась Рабнир, и тут глаза её внезапно округлились, она опустила голову на свой живот, по ногам её потекла жидкость. — Чё… слушай, я тоже, наверное.

Я в ахуе, императрица в ахуе, подошедшая тётушка Вера, глядя на лужицы возле «вип-столика» тоже в ахуе. Подождите, а чё так быстро, а как… стоп… Мы ж на переговорах⁈

— В… врача! Позовите Марию!

— Да не кричи ты, Агтулх, сама к ней дойду. — Говорит Медоед, — Гончья, теперь ты командуешь ими. Пошли, Кисунь…

В смысле, пошли?

— Как пошли? Может вам помочь? — Решила оказать помощь Гертруда.

— Себе лучше помоги, — зыркнув на неё гневно, шикнула медоед, — я скоро вернусь, и только посмей ему грубить в моё отсутствие.

Императрица пропустила угрозы мимо ушей, я собираюсь всё же пойти с ними, помочь, но медоеды преграждают путь. — Агтулх Кацепт Каутль, староста Рабнир всё сказала.

За Рабнир и Кисунь увязалось пару кошечек тёти Веры, да и сама старуха, кивнув мне, мол, я за ними присмотрю, покинула столовую и вышла на улицу.

— Ненормальные они какие-то. — Говорит Гертруда.

Ебнутые — хотел сказать я, но промолчал. Слишком быстро, ещё и одновременно, что это? Случайность, преждевременные роды, или, тоже эта злаебучая сила Уравнителя? Тогда, по этой же логике, ещё несколько… Тут мне поплохело. Упав на стул, залпом проглатываю содержимое своего бокала. Мария с ума сойдёт, если внезапно вся деревня разом решит рожать.

Герцогиня Мудрогорна, та, что два метра сорок с хвостиком, пригибая голову в таверне, становится рядом со своей госпожой, закрывая нас от пристальных взглядов медоедов. За её плечами, мощными, почти что пропали все наши девочки. Мудрогорна с большим топором за спиной вела себя нервно, обеспокоенно, в то время как оставшаяся со мной рядом Гончья, наоборот, улыбалась и сияла от счастья. Они с Рабнир не разлей вода, почти везде и всегда вместе. Потому и роды подруги она воспринимала чуть ли не как свои собственные. А ведь стать матерью — дело почётное, означающее переход от юности к зрелости в племени. Кстати, а ведь годиков им обеим уже под сраку, да и посты главных в своих семьях занимают, интересно, у них вообще есть дети? Всё же моим они будут как старшие сестры.

Чуть притулившись ко мне, Гончья, таращась на закрывшую нас могучей спиной корову, шепнула мне на ухо:

— Нужно её усадить побыстрее, всех медоедов успокоить. Это важно, Агтулх. Нельзя лить кровь в это время, надо радоваться, нести удовольствие и быть счастливым! Тогда, и на радость самкам дитя выйдет быстро, будет крепким и сильным.

Логика в словах её отсутствовала, но так как меня все равно не собирались выпускать отсюда, я просто сел на отведённое мне место и через гору мышц крикнул:

— Хватит в гляделки играть! Усядьтесь и успокойтесь, сами знаете, какое сейчас важное время — повторив слова Гончьей, добиваюсь от медоедов полного послушания. Получив команду, они тут же, потеряли интерес к подразниванию грудастой, попадали на скамейки вокруг так, чтобы видеть меня и потенциальных врагов. После чего принялись обсуждать будущего ребенка Рабнир.

Напряжение ещё остается в воздухе. По факту, императрица сейчас заперта со мной, а ведь наш конфликт ещё не исчерпан. Голову мою посещает одна мыслишка, на неё собираюсь спихнуть все свои прошлые косяки.

— Вы уж нас простите, императрица, их и меня. — Первым затянул и слегка приклоняю голову. — Потомство и девушки вокруг, в них я вижу будущее. Каждая как мать, каждая как кормилица, каждая женщина для меня сокровище. В поселении, помимо контроля за его ростом, строительством, этой треклятой войной, я ещё и присматриваю за всеми женщинами. Забочусь, помогаю как могу. Обычно, для местных моё желание их побаловать сродни комплементу, ведь многие добиваются и ищут моего внимания. Предлагая вам свою заботу, я даже и не думал, что вы можете расценить это как оскорбление. Повторюсь, для меня каждая женщина — это сокровище.

— Но вы ведь разграбляете сокровищницы? — Успокоившись и усевшись на своём месте, подтрунивает над мной Гертруда. — Доводилось слышать мне кое-какие слухи.

— Я? О чём вы, меня даже из поселения не выпускают! — Строя из себя дурочка, вызвав у императрицы и защитницы её смешок, сумел таки отмазаться. — Вы простите, мне моё желание вас побаловать. Эта история с вашим визитом, думал, двойник…

— Ха-ха-ха! — Гертруда внезапно рассмеялась ещё громче. — А я ведь тебе говорила, Мудрогорна! Он раскусил наш замысел.

— Пожалуй. — Печально отозвалась гиганша.

— Агтулх, а когда ты узнал, или как, как распознал, что я это не я? Тебе Стелла рассказала? Хотя, по идее, прибывшая ранее ничем не отличалась от меня, являлась вылитой копией и даже иногда заменяла меня во дворце при встрече с мелкой знатью. Ну так как ты узнал?

Сука, да мне даже договорить не дали, как тут же во всём сами признались! Хотя я этому очень рад. Теперь есть шанс поважничать и заслужить пару очков привлекательности. Хотя… начать придётся с базы.

— Властные правители не ходят с горстью пешек, не носят лахмотья, не прячутся под масками. Их появление всегда производит фурор, а ещё… — Не придумав чем ответить на вопрос «как я узнал», решаю закрыть его загадочным: — визит сильных личностей всегда оставляет после себя неизгладимый след. Уверен, вы, императрица, использовали двойника, но при этом, с ним, наблюдая со стороны, был рядом ещё кое-кто более властный.

Я тупо пересказал признание императрицы своими словами. Думал, меня сейчас на смех поднимут или упрекнут в «повторении сказанного», но нет!

— Так и есть! — Строя глазки, выдала Гертруда. — Кое-кто властный за всем присматривал со стороны. — Она загадочно улыбнулась.

— Какая удивительная проницательность. — Подметила защитница императрицы. — Но позвольте узнать, почуяв кто есть кто, почему вы не обратились к более властной с требованием, ультиматумом? Если бы не императрица, ваша категоричная позиция в отношении Аукай, могла обернуться проблемой для всех.

Мда, и в правду. Теория моя рушится на глазах, нужно что-то придумать! О… глядя в глубокое декольте покрасневших молочных холмов, замечаю соблазнительный розовенький обод огромного соска. Идея посещает мой разум.

— Какие могут быть ультиматумы к друзьям? — Строя из себя невинную овечку, глядя в бирюзовые глазки молочной королевы, спрашиваю я. — Аукай Путьчитвай, представитель вашей страны, стала мне хорошим другом. И империя не сделала нам ничего плохого, потому и к императрице, и к её слугам я буду относиться так, как считаю нужным, пока по-дружески. Мы с вами очень разные, мои решения могут казаться противоречивыми, а я могу не нравиться вам, но это далеко не значит, что вы не нравитесь мне. Требуя присутствия Путьчитвай, я добивался признания её заслуг, того, чтобы и вы поняли, насколько для меня важно присутствие небольшой детали на общем плане.

Женщины переглянулись, лица их стали серьёзней.

— Вы ведь понимаете, с кем говорите? Что я, что Аукай Путьчитвай, воительницы, убийцы. — Говорит герцагиня Мудрогорна. — Руки наши по локоть в крови, кисти в мозолях, у каждой в походе бывали случаи, когда мужчин брали силой, а иногда и не одного. После такого вы продолжите говорить о личных симпатиях? О доверии к Путьчитвай или нам?

Императрица притихла, опять позволила слуге поднять грязную, больную тему и теперь наблюдала.

Что ж, на такой вопрос отвечу с позиции своего старого я.

— Ну, так я тоже сплю с двумя-четырьмя разными девицами. И не за поход, а за пару дней, а то и за день. А иногда, когда мне кто-то приглянулся, могу силой её к себе в койку затянуть и даже спрашивать не стану, кто ей нравится и к кому она в очереди. Так в чём наша разница?

Мудрагорна в голос рассмеялась. Даже Гертруда прикрыла покрывшие румянцем щеки, скрыла улыбку.

— Вы действительно не понимаете? Женская и мужская похоть — это совершенно разные вещи, это другое! Ваше старание соответствовать госпоже Гертруде похвально, однако не стоит так сильно врать. Мужчина, за день с четырьмя? Уж простите, Агтулх, поцелуи не в счёт. Это не то же самое, что оседлать упрямого жеребца. Женщины ненасытны, они могут принять всю мужскую любовь, когда те ограничены в числе и собственных силах. Сильные воительницы, умелые искательницы любви, за краткое время способны выдойть из мужчины все соки, выжать, как спелый фрукт, заставив молить о пощаде и неделями ждать, когда там снова всё зашевелится!

Герцогиня пыталась нагнать ужаса, запугать меня. Но то, как она махала руками, и то, как её грудь от этого подпрыгивала, всё боль́ше вываливаясь из декольте и оголяя сосочки, лишь больше меня заводило.

— Вот как… для имперских мужчин четыре самки — это много? — Спокойно сидя на своём месте, допиваю бокал чего-то непонятного. — Как-то из моего шатра, не в силах ходить, как раз выползали четверо. Императрице из знатной семьи, статусной, обладающей великолепной родословной, предлагать не стану, но вам, Мудрагорна, предлагаю пари. Сегодня, ночь Агохлу и Оноха, я прикажу медоедам пропустить вас; вы разделите со мной кровать, и я выебу вас так, как не ебал ни один из мужчин, которых вы когда-либо знали. Все ваши дырки будут моими на эту ночь, ни одна не будет под запретом, и в постели вы будете покорны. Если до утра вы начнёте стонать, кричать от наслаждения, и тем более потеряете сознание от удовольствия, то всё ваше трёхмесячное жалование будет моим.

Мудрагорна рассмеялась, расхохоталась, и императрица, а вот нашим девчонкам было не до смеха. Ревновать стали. У них забирали дни и очередь, а мне требовалось влезть в сознание и влюбить в себя как можно больше последовательниц императрицы!

— Хорошо, если ваши подданные согласны, я так тем более соглашусь, ведь в своих силах уверена. Но помимо ночи и семени, у вас, Агтулх, найдётся поставить на весы нечто равноценное? Вдруг вы уже через несколько минут выбьетесь из сил, поймёте, на сколько ошибались, насколько велика разница между имперскими женщинами и вашими, после чего решите отступить от своих планов⁈ — Почуяв шанс лёгкой победы, с напором заявляет гиганша.

— Да… действительно, у моих военноначальниц жалование весьма крупное. Глупо было бы его просто взять и отдать за несколько мгновений, пусть и приятных. — Утвердительно заявляет в защиту идей подопечной императрица.

— Тогда я исполню одну её просьбу. Прошу заметить, я не покину поселение, не предам его, не продам его жителей; просто исполню что-то эквивалентное жалованию женщины, либо же, если кто-то захочет… — Глаза в глаза сталкиваюсь с императрицей, — могу в следующую Агохлу и Онохо утешить кого-то другого из вашей свиты. Сами ведь знаете, чудопорошки и пилюли обладают отрицательным эффектом. Лишь мужское семя и любовь способны полностью избавить женщину от дурного влияния лун.

— Тогда как на счёт так же трёх месяцев? — Спрашивает императрица. — А что, вы в случае победы получаете приличную кучу золота, ну а мы, кто-то из моей свиты, возможность три месяца жить, не зная мучений и головных болей. Мне-то как бы ваши услуги никчему, всё же императрица и могу себе позволить утехи даже на другом конце мира. Но вот остальные…

Ах, сучка, значит таки притянула с собой какую-то подстилку. Блять, вот это конечно интересно, какой он? И почему я не вижу его в поселении, тем более сегодня? Кто-то целенаправленно хочет пострадать или она пользуется особыми снадобьями? Это было бы логично, учитывая финансовые возможности, а также государственный багаж множества умов, талантливых магов и прочих. Ладно, сейчас нет смысла думать об императрице. Моя цель спрятана под сиськами Мудрагорны. Её сердце, я покорю его, а быть может, с ней приобрету и новый уровень! Но перед этим… ещё раз оценив её размеры, понимая, что длины моего члена может не хватить, решаю чутка поторговаться.

— Извините, но три месяца — это слишком дорого, даже для столь властной личности. — Заявляю я под многозначное мычание и кивания всей моей охраны. — Месяц.

— Два! — Требует императрица.

— Месяц. — Не отступаю я.

— Полтора! — Требует Мудрагорна.

— Месяц. — Говорю я и добавляю, — и то, только лишь для того, чтобы замотивировать вас, ведь ваше жалование останется со мной, и об награде такого рода вам останется только мечтать, вспоминая то, что ждёт вас впереди.

— Высоси его этой ночью. — Грубо заявляет императрица, даже не представляя, на что подписывает свою помощницу.

— Сделайте это командир! Вылижите, высосите, покажи, чему научилась в походах, командир Мудрагорна! — Поддерживают ту синие плащи у входа. Женщины завелись; предложенное мной не оставило равнодушных, да и гиганша казалась очень довольной.

— Эй, медоеды, кажется, так вас называли. — Говорит командующая. — Уважаемый Агтулх даже не представляет, на что подписался. Ваш вождь слишком молод и, наверное, не знает, что такое обслуживание по высшему разряду. Даю слово воительницы, он будет в восторге, а вы, чтобы не смели нам мешать, когда я буду ублажать его!

Медоеды переглянулись, одна из них спросила:

— Ты и вправду собралась делать это в одиночку? — Гиганша кивнула, и те в голос, хлопая друг друга по плечам, заржали. Хохот их был таким заразительным, таким странным. Кто-то пищал, кто-то словно гавкал или мяукал; их было штук пятнадцать в таверне, и у каждой в смехе была своя изюминка.

— Агтулх, возьмите её жалование вином! — Отойдя от хохота, громко кричит и просит одна из наших.

— Да-да, и мясом, но только не рыбой! — Поддерживает вторая.

— Ой, самки, надо своим рассказать, постерегите эту здоровую, чтоб не убежала, а я пойду Кетти расскажу, пусть вокруг места занимают. Надо будет послушать и сделать так, чтобы все увидели, как она будет уползать от Агтулха!

Медоеды ржали, кто-то из беловолосых начал заключать с синими плащами собственное пари. Их вера в меня отрезвляюще подействовала на гостей. Синие плащи больше не скалились, но и в генерале своём оставались всё так же уверены!

Таверна, как и положено той, оживилась. Впервые я видел, как солдаты федерации, гордые воины медоеды, на равных общались и спорили с синими плащами, элитой, которую собрала вокруг себя Гертруда.

Шум и гомон, здоровая соперническая обстановка, а не тишина, как в столовой. Именно шум, смех, вот чего по-настоящему не хватало этому месту. И теперь, с прибытием гостей, она наконец-то ожила, стала тем, чем я её представлял. Пиздатым кабаком!

— Вы так довольны тем, что проведёте ночь с моей лучшей воительницей? Неужели вы и вправду верите, что как мужчина сможете удовлетворить женщину? Вы и вправду так хороши? — Глядя мне в глаза, допив вино, облизнулась Гертруда.

На самом деле лучшим в этом я точно не являюсь, по крайней мере в прошлом мире точно таким не был. Таковым сделала меня моя сила, загадочная способность, развивающаяся исключительно в постели с женщиной. Может, у местных другая анатомия, там снизу, может, феромоны из иного мира так на них влияют, может, тут магия какая-то задействована. Причин тому, почему подо мной девки растекаются, как ручьи после паводка, может быть очень много. И честно говоря, меня эти причины не особо волнуют. Главное в этом деле то, что, доставляя им удовольствие, я развиваюсь. Растёт моя физическая сила, развивается выносливость, пусть и едва заметно, но ощутимо я стал крепче физически. Теперь это позволяло гораздо увереннее вести себя в постели, иногда даже бороться с местными за право доминировать, а дальше, используя опыт и собственные навыки, завершать всё хеппи-эндом. Каждая оказавшаяся подо мной до сего дня оставалась довольной, довольным был и я, оставаясь с чувством, что каждый следующий половой акт будет ещё приятнее и интереснее предыдущего.

Пока я молчал и думал, императрица вновь наполнила себе бокал, выпила. Сгорая от нетерпения, спросила ещё раз:

— Ну так что, лучший или не лучший?

— Об этом вам скажет ваша подопечная. — Поднявшись с места, беру громилу за руку. Из-за сисек, нависших над моей головой, как навес, она, наверное, даже меня не видит. Подняв руку, указываю в сторону выхода. — Идём?

— А… — растерялась женщина, — да, конечно, идёмте. — И тут же, придя в себя, ответила с уверенностью.

Позади нас встали Гончья и императрица; едва звучно я услышал, как с соболезнованием старейшина своего рода произнесла:

— Если что, я подменю вашу подругу, помогу сохранить честь самки.

Глава 13

По дороге домой, прогуливаясь под ручку с той, кто выглядела как «большая мамочка рядом с сыночком», я ловил на себе множество насмешливых взглядов со стороны волейбольного кружка и их лидеров. Даже Катька, ручкой прикрывая свой милый ротик, посмеивалась — настолько для наших был важен рост мужчины и женщины. Аборигены, напротив, кто-то просто наблюдал, продолжая исполнять роль моей стражи, а кто-то открыто завидовал.

Сплетни о том, за сколько купили ночь со мной, ползли с той же скоростью, с которой я двигался к кровати. По идее, со всем этим осуждением, человеческой злобой и подъебами, которые ожидали завтра, я должен был чувствовать себя шлюхой. Да только, лишь оглядываясь на свою избранницу, чувствовал животный инстинкт, желание побыстрее раздвинуть эти высоченные ножки и… Вряд ли шлюхи так же хотят, чтобы их шпёхали незнакомые дядьки, как я хочу поиграться с этой молочной королевой.

— Вина и побольше. — Первым запускаю в свой шалаш здоровячку, затем вхожу сам. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы наши игры остались без свидетелей, да кто позволит? Императрицу внутрь не пустили. За мной зашла Гончья и двойка медоедок постарше. Сегодня именно они будут исполнять роль прислуживающего персонала.

— Мне раздеться? — Едва нога её переступила порог, тут же спрашивает гостья.

— Всему своё время. Сядь, пока на кровати. — Стягивая с себя эту гребаную белую рясу, оставаясь в шортах и майке, выпиваю стакан холодной воды. Боже, да чего на этом острове жарко, а ведь уже вечер! Взглянув на женщину, разглядывающую помещение, подношу ей так же кружечку воды. На лбу её пот, хоть и чувствуется некий аромат мыла, но ему не перекрыть запах, исходящий от одежды воительницы. Отлично, я знаю, с чего начать наши игры.

— Теперь раздеваться? — Вновь спрашивает торопыга, словно боясь, что всё закончится, а сама она не успеет даже покрасоваться своими шикарными сисечками.

— Я сам тебя раздену. — Отдыхайте, Мудрогорна, по вам ведь видно, как утомили вас переходы, местный климат. Лучше воспользуйтесь моментом, переведите дух, ведь после я с вас не слезу.

Женщина усмехнулась, покачала головой:

— Слышать такое от мужчины мне ещё не доводилось.

— Дико? — Спросил я, и та кивнула. — Понимаю, сам когда-то через это прошёл. Медоеды, обратитесь к Екатерине, пусть принесут её мыло, воду, чистые полотенца и таз.

Одна из белохвостых тут же покинула шатёр, на смену ей зашла другая. Подперев стену, за всем, со стороны, словно став тенью, наблюдала Гончья. Моя немая стража всячески старалась не мешать процессу, да только я постоянно сталкивался с ними глазами, что сбивало с толку. Вот чего я сейчас хотел сделать? Как хотел коровку подколоть?

— Решили обмыться? — Точно! Подав голос, сама воительница напомнила мне о моих планах.

— Именно, и вас немного в порядок привести. Уж простите, пованивает от вас знатно.

Женщина аж водой поперхнулась, стала принюхиваться к своей одежде, после приподняла руку, слегка скривила личико. Уверен, у неё и на подмышках, и на лобке лес дремучий. А я такое не люблю. Интимная стрижка, тёплая мыльная вода, немного пены, ласки и любви помогут девушке завестись. А к моменту, когда нужно будет начинать, там уже и Агохлу с Онохой окажутся в зените. Вот тогда мы и пошалим. Хе-хе-хе…

Вскоре прибывает вино, подобрав одежду, в которую переоденусь утром, кладу её в сторонку. После возвращаюсь к зажатой, спертой от моих последних слов женщине. Эмоции я её понимал, ведь, окажись на её месте в нашем мире и услышь, как девушка говорит, что я дурно пахну — тотчас со слезами бы убежал в ванну. И не факт, было бы у нас чего после её признания или нет. Найдя бритвенное лезвие, подхожу к гостье:

— Простите мне моё замечание. Выпьем?

Естественно, она соглашается, жадно пытаясь запить пережитый позор дополнительной порцией алкоголя. Как известно — пьяная баба пизде не хозяйка. Пару раз по телику или где-то в интернете слышал о том, что алкоголь помогает женщине возбудиться. Естественно, в контролируемых дозах, а не в алкоприступе и пьянстве до потери пульса. Отвесив барышне пару скупых комплементов в разговоре, вновь подливаю алкоголь, мы опять выпиваем, и я спрашиваю:

— Как вы относитесь к интимной стрижке?

— Какой-какой? — Взялась руками за свои длинные русые светлые волосы воительница. — Уж простите мне мою дерзость, но предпочла бы не стричься. Длинные ухоженные волосы символ аристократии.

— Я о стрижке подмышками и на лобке. — Без улыбок или издевок прерываю собеседницу. — Данный тип волос концентрирует на себе все неприятные запахи, — кладу руку женщине на колено, — да и трогать выбритую, гладкую женскую кожу там в разы приятнее.

— А… вы в этом плане. — Нервно женщина берётся рукой за бокал, хочет выпить, но в нём пусто. — Да я и не против… — она тянется к сосуду на столе, но я отпускаю её коленку, беру что-то напоминающее вазу и подливаю ей вина.

Вскоре, наконец-таки, прибывает чан с водой и мылом. Чтобы продегустировать то, а также посмотреть, как у нас продвигаются дела, приходит лично Катя. Запахи мыла, которых ей с Оксаной и местными удалось добиться, и вправду оказались чарующими, приятными, особенно по сравнению с теми, что исходили от этой «Скалы». Позволив гостье самой выбрать, как она будет пахнуть, беру мыло и жестом руки предлагаю «персоналу удалиться», получая встречное предложение «помочь гостье и мне». Катюша очень хотела остаться, увы, не сегодня. Пообещав принять в другой раз, велю медоедам задернуть плотно выход, а Мудрогорне подойти к тазу.

— Мне очень любопытно устройство подвязок, на которых держится ваша броня. — Подойдя к той как к манекену сзади, прошу женщину на некоторое время стать наставником, пока я буду её раздевать. Та согласилась, но прежде чем я начал развязывать узелки на её шее, мне пришлось поискать табурет.

— Давайте я лучше опущусь на одно колено. Мне не зазорно перед властителем другой страны. — Говорит воительница, и я с радостью принимаю предложение. Всё же не хочется ощущать себя школьником, снимающим игрушки с новогодней ёлки.

Сперва мы с коровкой начали с подвязок. Они, словно из эротического искусства бондажа, обвивались вокруг всего её тела. Наплечники были связаны с нагрудником, тот имел некое крепление, на котором женщина без помощи рук на спине носила огромный топор, весивший с пережравшего меня. Веревки затягивались туго, где-то специально, а где-то от необходимости, я жестко прихватывал Мудрогорну за грудные пластины, те самые, поддерживавшие её дойки в приподнятом положении. Естественно было ожидать, что они под тяжестью своей обвиснут. И так оно и было. Однако, без поддержки всё выглядело в разы более сексуально и уместно. Когда я снял с неё последний мешавший видам элемент, синюю рубашку, и, попробовал взять её левую грудь, пальцы мои обволокло мягкое, теплое чувство. Даже в две руки я не смог бы нормально взять этот огромный, подвижный атрибут.

— Разрешите встать? — просит женщина, что до сего момента была ко мне спиной. Пальцы мои сжимали это мягкое, прекрасное, созданное самыми мастеровитыми богами явление, называемое грудью. До этого я игрался лишь с левой, пытался при помощи руки приподнять, но в мою растопыренную кисть с трудом помещалась даже область её соска. Чего уже говорить о этом чудесном, мягком и теплом молочном холме.

Припав к её спине, обнимаю женщину, и второй рукой так же берусь за мягкую область розового сосочка. Пальцы мои, как пальцы пианиста, исследуют каждую шероховатость, неровность, ощупывают вишенки, вдавливают, то пощипывают, то наоборот отпускают.

Боже, какой кайф!

— Ах…

Внезапно донеслось, и женщина тотчас решает приподняться. От чего я соскользнул по её спине.

Зараза! Я же не разрешал!

— Вы ведь помните, что обещали? — Спрашиваю я.

— Могу я поменять колено? — Она лицом не повернулась ко мне, произнеся это. Да и в принципе не требовалось, по белозубой улыбке потирающей руки медоеда, прятавшейся в тени входа, я понял, что это был за «Ах…»

— Думаю, не стоит, давайте лучше перейдём к мыльным процедурам, пока вода окончательно не остыла.

Наконец-то соизволив зайти к ней со стороны грудей, вижу их и то, как сильно налились, торчали возбужденные, даже не вишенки, а сливки, на её грудях. Вот только личико женщины оставалось всё так же спокойным, даже не покраснела, засранка.

— Так, теперь пояс, — говорю я, расстегивая пряжку. Едва я чуть приопустился на колено, как нос ощутил сильный кисловатый запах, можно сказать, даже неприятный. — А знаете, будьте любезны, тут сами, разденьтесь полностью до босых стоп.

Ах, боже мой, заставить её немного подвигаться, а самому понаблюдать со стороны, оказалось правильным решением. Гипнотизируя, груди её невероятно большие, качались из стороны в сторону, в то время, как хорошенькая, откормленная попка имела очень накаченный вид. Мне даже захотелось её потрогать, но к этому я ещё вернусь. В глаза бросился тот здоровенный кустарник между ног. Ебать, вот причина запахов, там сука, хоть косички заплетай, отвратительно блять! Занырнув туда с головой, можно было бы как в джунглях потеряться. То же и с подмышками, хотя видно сразу, кусты сверху кое-как подстригали, ибо мешали даже собственной хозяйке. Сука, ну как можно быть на столько красивой и при этом так сильно себя не уважать? Я ж не говорю про постоянно выбритый под ноль лобок, но хотя бы до длины секвой доводить, то не нужно!

Изначально я планировал брить её и мыться одновременно. Но сейчас придётся начать с очагов, ибо фу-фу-фу. Стал брезгливым, блять.

— Могу ли я просить вас о встречном желании? Мне бы хотелось так же раздеть вас. — Неожиданно говорит коровка. Да с меня-то и снимать нечего, но коль так, то:

— Буду благодарен.

В отличие от меня, полностью голая дама решила начать с того, что интересовало её больше всего — с моих шорт-трусов-семейников. Она особо не церемонилась, упав на колени, пригнулась, сделав двумя руками «вжух», и потянула трусы мои до косточек, позволив члену моему оказаться у её съехавшихся на переносице глаз.

— О-о-о… — многозначно протянула она и, почему-то, рукой потянулась к своему паху.

— О-о-о? — Вопросительно повторил я, выходя из оказавшихся на земле трусов. — Майку снимать будете или мне самому?

От её жаркого, дрожащего дыхания, мой член начал каменеть. Хотелось забыть о плане, да только, стоя над ней, я видел, как волосы из подмышек расползаются во все стороны, портя потрясающую картину, где женщина восхитилась моим членом. Ну не могу я, сука, фетиш у меня на выбритых!

Женщина поднялась, почти так же быстро и грубо стянула с меня майку. Никаких прелюдий, словно дитя своё малое раздела, и спросила:

— Что дальше?

Тяжело вздохнув, я рукой указал на таз, попросил стать в центр и пригнуться. Мудрагорна всё безукоризненно исполняет, позволяя мне осторожно дотронуться до её волос, полить их горячей водой. Длинный, шелковистый светлый волос был примерно метр шестьдесят длинной, и, став мокрым, так эротично прильнул к физически крепкому, местами окрасившемуся в красный загар телу.

Прося негорячую, но тёплую воду, я учитывал, что Мудрагорна могла получить ожоги от солнца, поэтому горячих ванн стоило избежать, использовать прохладную воду. Однако это лишь для кожи, а чтобы сделать бритьё более приятным и лёгким, нам с ней предстояло распарить области подмышек и лобка, после напенить и аккуратненько пройтись острой бритвой. Хоть провоз бритв и запрещён в ручной клади, но слава богу, что в багаже, что в в сумочках, у наших дам хватало станков для бритья, да и у Добрыни, с его-то ковром по всему телу, хватало острейших Спутников.

Управляя женщиной как марионеткой, заставляя её то поднять руку, то опустить, я то и дело прихватывал её за талию, пристраиваясь сзади, животом, иногда локтем, утыкался в её мягенькую попку, сильную спинку. Хоть гостья и старалась сохранять каменное лицо и спокойствие, но каждый раз, когда я её просил нагнуться, дабы смыть с головы, плеч, подмышек мыльный раствор, она краснела всё сильнее и сильнее.

— Они такие мягкие, прямо так и хочется… — Когда мы перешли ко второй руке, я облизнул её сосок, и женщина вновь ахнула, обхватив меня рукой, вжала голову мою в свои груди. Член мой от этого тотчас встал, да только упирался он в неё где-то в области чуть выше колена.

— Агтулх, а мытьё, может, немного подождать? — спросила женщина, и сука… таким голоском, что хотелось прямо сейчас забить на свой план и утонуть в её грудях. Но нет! У нас пари, и я должен убедиться в том, что если каким-то образом мой член не достигнет её сердца, то мне удастся заставить её кончить иными путями: языком или руками, плевать, я выиграю, но для этого нужно подготовить почву. И тогда уж я смогу разгуляться вдоволь!

— М-м… м-мм… — бубню я ей в грудь, чутка отталкиваюсь руками от сильного пресса. Хоть женщина и ослабляет хватку, рот мой вынырнул из мягкой сисечки не сразу… — Кхм-кхм, я сказал, гигиена превыше всего. Милая Мудрагорна, будьте любезны, в дальнейшем воздержитесь от столь резких действий, вы же обещали слушаться. — Воздержитесь, блядь, пожалуйста, или я сам не сдержусь! Кричу в себя!

— П-простите, Агтулх… — Склонила голову женщина и подняла руку.

Мышцы её были сильными и крепкими, а вот кожа — приятная на ощупь и нежная. Ароматный шампунь с прохладненькой водичкой давно смыл весь подсохший пот. Распарив ей руки, лезвием острейшим аккуратно сбрил последние беспокоившие меня элементы сверху. И когда девушка, ожидая, держала руку поднятой, аккуратно, подразнивая, поцеловал её в спину. Подпривыкнув к моим касаниям, кокетству, тому, как упорно не позволял ей получить то, чего мы оба страстно желали, женщина стала покорней, а я перехожу к самому главному — дремучему лесу между её ног. И зайти намереваюсь так же издали, с чёрного входа. Орудовать меж её больших сексуальных булочек — один большой соблазн, и сдерживаться я не стану.

— Расставьте ноги пошире, можете выйти из тазика, после раздвиньте руками ягодицы.

Коровка следует точно моим словам, и в конце, зачем-то наклонившись вперёд, оттопыривает огромную попу.

— Вот так? — Неуверенно спрашивает она, свесив вперёд груди. Матерь божья, эти холмы, да ими теперь можно было укрыться в холодную ночь! Член мой успевший за время мытья опуститься, вновь встал, и коровка это заметила. — Он у вас то опускается, то вновь поднимается. Странно, впервые такое вижу.

— Особая способность. — Откинув дурные желания, проливаю всё водой, мылом, затем опять водой. Осторожно орудуя лезвием, удаляю всё раздражающее мой глаз, постепенноперехожу к смежной области. Попка её очищена от лишнего, и, как бы невзначай, для своего удобства, я слегка проникаю в неё пальцем.

— Оу…

— Не дёргайтесь. — Один палец в её отверстии чуть углубляется, и другой по мере бритья медленно сползает к женской щелочке. Поначалу мне казалось, что в вагине этой женщины даже голова моя могла бы поместиться. Однако всё оказалось совсем не так. Персик — мягчайший и нежный. Судя по увиденному, эта женщина сильно приукрашивала свои сексуальные походы и победы. Поначалу она казалась даже не тронутой, однако, когда я перестал играться с её черной дырочкой и перешёл к главному, киска её спокойно поглотила мой указательный палец, а Мудрагорна лишь издала сладостный вздох. Любая другая из наших, после того как в Агохло и Оноха я бы её столько обхаживал, уже давно кончила, а может и не раз. Но эта стоит и держится уверенно! Вот блядь, нужно постараться, а то не дай бог и вправду проиграю, потом ещё ту жирную блядь Хго заставят обслуживать! Не-не-не, сука, ты умея сейчас обкончаешься.

Закончив с задней частью, обмываю её попку, перехожу к лобку, и тут действительно работаю, а не играюсь. Устроив ебучий лесоповал, добрался до заветных губок. Отлично, оглядывая свою работу, прохожусь по кругу, захожу к ней сзади, вроде всё… Теперь к удовольствиям!

— Сейчас вы выглядите неотразимой, Мудрагорна.

Одной рукой касаюсь её лобка, второй тянусь к груди, великолепным сосочкам, которые так хочется попробовать вновь на вкус.

Пальцы проникают в неё, прижимают, ласкают, щипают, редкие вздохи становятся более частыми. В моменте, осмелев, она блокирует мою руку. Прихватив за запястье, когда уже второй мой палец собирался вторгнуться в её пещерку, женщина спрашивает:

— Может, переместимся на кровать, уважаемый Агтулх?

Я слегка добавляю усилий, хоть она и придерживает кисть, но противиться моим действиям не смеет. Её попка буквально наваливается на мой торс, и когда я, ускорив темп, таки вошёл в неё вторым пальцем… пухлый зад грубым движением назад буквально вытолкнул меня из ванночки. Если я ни за что не схвачусь, то упаду!

Пальцы мои сильно сжимают женскую грудь, сдавливают сосочек, с которым сейчас игрались! Держу баланс… фух, чуть не ебнулся.

— М-м-м-м-му… — прерывисто вырвалось из рта гостьи, а по руке моей потекло нечто тёплое. А, «му»?

Попка Мудрагорны едва заметно подрагивала. Сама воительница стояла в полный рост, рукой своей почему-то прикрывая рот.

Отпустив её сосок, замечаю на руке нечто… стоп, белое, это что, молоко?

Оу, так она кормящая, или может это особенность? По персику точно не скажешь, что рожала.

— Ладно, это уже опасно, давайте и вправду перейдём к кровати.

Едва мы добираемся до постели, она чуть проявив силы, толкает меня на кровать, убирает волосы за голову, вновь падает на колени, принявшись жестко, буквально через хер, душу мою высасывать. Её большой язык оказался лучшим стимулятором, а неглубокая глотка при движении моих бёдер встречала приятными толчками. Она умела сосать, знала, как это делать, а ещё эти рога на её голове оказались идеально подходящими для контроля её работы. Сначала казалось, что именно она вела, но после, когда я по-настоящему разошёлся, именно я заставлял её мычать, пытаться отдышаться и даже пускать слюни, слёзы. Дергая её как за поводья, проталкивая всё глубже, словно хер мой рос и подстраивался под её глубины, кончаю той в глотку, заставляю глотать, а после, отпускаю.

Это было охуенно. Мудрагорна, распластавшись у кровати, на стертых от сегодняшних забав коленях, пытается отдышаться.

— Ну… ну вот и всё. Я победила… — Головой прильнув к моим коленям, лыбится коровка.

— Да? Ты как думаешь? Ну раз уверена, не могла бы ты его облизать… а то так грязно. — переводя дыхание, глядя в эти очаровательные, уверенные в своей победе глаза, прошу я. Ни одна женщина ещё не посмела мне в этой просьбе отказать. Даже те, что из моего мира со временем соглашались.

— Не скажу, что это было просто… — облизав головку, чмокнула ту грудастая, — даже подумывала, что могу проиграть, — коснувшись яиц, вновь всасывает член и… Глаза её округляются. Пару минут назад показывавший все признаки «уведания», цветок вновь начал затвердевать, расцветать. — Какого чёрта⁈

Высвободив член из плена своего рта, глядя на меня с одной стороны неприятно удивлённой, а с другой стороны кривой улыбкой, спрашивает Мудрагорна.

— А это второй раунд. Залазь на кровать и поднимай свою задницу. Твоя попка очень хороша, но гладенькая киска ещё лучше. Сейчас будем пробовать её по-новому, по-взрослому!

Глава 14

На следующий день, в комнате командующей стражи Мудрагорны.

Зарывшись лицом в перьевую подушку, рогатая женщина, что едва помещалась в двухспальной кровати, с нотками позора, расстроенно мычала. Жалование за три месяца, огромные деньжищи, на которые можно было купить на родине три сотни коров, теперь придётся отдать. Но не это печалило крупную, сильную, как ей казалось, опытную «наездницу».

— И что, если бы эта Гончья не помогла, ты бы правда не дошла?

— М-м-му, правда… — отозвалась женщина, — он ещё потом сказал: «ведите следующую…»

Императрица, пришедшая проведать внезапно запившего, не явившегося на планёрку командира, от удивления упала на стул. Вчера она смеясь с дурачка Агтулха, ушла спать, а сегодня, впервые с разгромного поражения в Рогатом лесу, утешала ту, кого называли Высасывающей душу.

«Стоит отблагодарить Гончью, поступила очень даже по аристократически» — пить с утра Гертруда не любила, ведь после такого весь день мог пойти кобыле под хвост. Однако и бросить старую подругу ту, кто не раз вытаскивал её и из под завалов, и из под града стрел и арбалетных болтов, тоже не могла. Звание императрицы не позволяло ей вести себя слишком фамильярно. Это могло привести подчинённых к ненужным мыслям и лишним надеждам на Гертруду, потому с большинством она старалась держаться холодно.

— Это была не любовь, не скачки, — продолжала мычать в подушку женщина, — это… как он и сказал, меня просто выебали и бросили…

— О, боги, ты же воительница! — не сдержавшись, ощущая, что в таком состоянии командир всю их страну опозорит, припала к её плечу Гертруда. — Соберись, встань, давай выпьем, как раньше. Устроим выходной, нажремся вдоволь! Мы и так с тобой уже многое прошли: через Зубы земли, потом Непроходимый туман. Мы на земле, которая считалась необитаемой, так чего слезы лить из-за какого-то… тьфу ты, самца! — ударила командира в плечо Императрица, и та, наконец-то, оторвала голову от подушки. Глаза её были красные, почти как вареная свёкла. Под глазами мешки, и лицо, уставшее, сразу видно, как прошлую, так и эту ночь командир не спала.

«Мда… такой тебя видеть не должны».

— Я закажу к нам еду и выпивку. За мой счёт… — говорит императрица и тут же вспоминает, как немногим раньше ей такое же предложение сделал Агтулх, после чего её гордость как аристократки была попрана. — Пока плачу я, а после вычту из твоего жалования.

— Спасибо, госпожа. — Губа Мудрагоны обидно дернулась, — Я всё верну потом… — И она вновь упала лицом в подушку.

Настоящая душевная травма постигла великого воина. Наблюдая за своей подопечной, императрица пыталась вспомнить, был ли хоть один мужчина при всём её дворце, от которого бы уползали? Знал ли кто-либо из имперских работников борделей те же тайны, что знал Агтулх? Смогли бы они повторить это? Найдётся ли на всей земле второй такой, как он? Сколько бы Гертруда ни искала, подобных тому, кто погиб, так и не смогла отыскать и, наверное, постельному чемпиону, изюминке этих джунглей, она тоже не сможет найти альтернативную замену.

Еда, поданная лично шеф-поваром, которую все звали тётушкой Верой, оказалась такой же вкусной и питательной, как и вчера. Самой императрице приходилось по нраву лёгкость, с которой её уставший от изысков желудок принимал простую пищу.

В то же время Мудрагорна в порции своей с приятным послевкусием обрела некий внутренний покой, или же успокоение, а также тепло, легкость и прибыток сил. Одно лишь удручало женщин:

— Рагозское пойло, что здесь, что на материке… — первой упомянула о проблеме Гертруда.

— Ваша правда… — наконец-то позволила себе улыбнуться Мудрагорна, — хоть нос затыкай и… — В тот же момент она вспомнила, как Агтулх заткнул ей пальцами нос, а после его меч, доставая до самой глотки…

— Ты чего? — глядя, как подругу колотнуло, спросила императрица.

— Ничего. — Лицо воительницы покрылось красками, Гертруда всё поняла. Усмехнулась и отвела взгляд в окно:

— Хорошо у них тут, правда? Умиротворенно. Когда мы шли по улицам, я нигде не видела попрошаек. Не было и пьяных, вонючих выпивох, каких-то серьёзных ссор, скоплений лентяев и бездельников. Все при деле, что-то у кого-то меняют, выторговывают, а ещё улицы… у них ведь они даже не мощёные, а земля местами твердая, вытоптанная и чисто то как. Эти общественные туалеты — хорошая идея, да?

— Да… и мыло, этот запах… — протянула Мудрагорна.

— Да-а-а… — также протянула императрица. — Их чистоплотности остаётся только завидовать. Хотя, кажется мне, приняли они все эти законы исключительно из-за особенностей своих тел. Та же Гончья похожа на наших Ловчих: нюх и сильные ноги её главное оружие. Кетти тоже из охотников, но других. Их хвосты верткие и сильные, глаза зоркие, легко ведут несколько целей, к тому же, хоть у них и есть аркебузы, они носят лук и стрелы. Охотники, владеющие острым взором, наверняка так же чувствительны к слишком резким запахам. Да и на охоте они должны пахнуть нейтрально, землёй и травой, чтобы, когда ветер дул в сторону дичи, не напугать цель резким ароматом или зловонием.

— Пожалуй. — говорит Мудрагорна, что большую часть всей жизни провела на войне. — Хотя, я бы отметила другое.

— Надеюсь, ты не о членах? — попыталась подколоть ту Гертруда.

— О детях. — пропустив шутку мимо ушей, очень стараясь забыть свой позор, отвечает Мудрагорна. — У них идёт война, наверняка многие погибли, а сирот нет. Лишь эти странные ясли. И дети-то видно с жирком, хорошо кормленные, сильные, а Мамаш вокруг с десяток едва наберётся. Наверняка сирот много, и вот растут они не как наше мелкое ворьё, а вот в таких вот больших семьях.

— Да, это объяснило бы их проблемы с провиантом. — наливая вино, говорит императрица, — очень многие задействованы в собирательстве, охоте, рыбалке. Они вроде как и мамы, должны за чадом следить, но и следить как бы не надо, ведь есть эти женщины в яслях. Иными словами, охотница, воительница, собирательница или строительница может полностью отдаться своему делу — делу племени, будучи уверенной, что её детей вырастят и о них позаботятся.

Женщины выпивают, прикусывают остатки блюда из таверны.

— Кажется, Агтулх не врал, говоря о своей заботе и том, как ценит своих воительниц, — вспоминает внешний вид детей Мудрагорна. Их весёлый смех, очень интересные даже для взрослой воительницы игрушки, а также какие-то символы (скорее всего, письменность) на них. Развитие, образование, дружба, коллективное мышление — всё это прививалось им из этих ясель. В то время как в столице дети сирот, бедняков и калек, слонялись по улицам, убивая и крадя лишь с одной целью — прокормить себя и близких. — Жаль только воинов у них так мало. Их идеалы хрупки, а ведёт всё племя мужчина. Каким бы необыкновенным в постели он ни был, армия коалиции пройдётся по ним, как тяжёлый конь по полю, усеянному недобитыми ранеными.

— А вот тут ты ошибаешься, Мудрагорна, — поднявшись и поглядывая в окно на бойцов, императрица поясняет, — У них нет дорог, по которым можно доставлять провиант вглубь их территорий, нет полей, на которых армия смогла бы развернуться, стать боевым порядком, у них нет привычного понимания армии, разбив которую можно выиграть войну. И при этом всем, уже сейчас, не имея нормальной одежды, крыши, драгоценностей и золота, на котором так помешаны у нас все и каждая, они старательно скупают новейшее оружие. Они готовы голодать, не имеют запаса еды, при этом покупают сталь, осознавая, что еду можно найти, а вот оружие в джунглях на пальмах не растёт. Все эти изыски, золото, подносы, украшения… они им не нужны, это видно по их вождю. А если вождю не нужно золото, значит и его свите, подопечным, оно тоже ни к чему. Хотя Агтулх знает цену золоту и украшениям, он другой, не такой как большинство… он… — императрица замялась.

— Бог? — спросила на серьёзных щах Мудрагорна, чем заставила свою госпожу улыбнуться.

— Захватчик. И очень хитрый, умный, хоть и пытается строить из себя дурака. Как давно они прибыли на эту землю, как давно они сражаются с коалицией, сколько Агтулх правит этим поселением? Мы не знаем о нём ничего, а он, благодаря пленницам, благодаря связям с Аукай и Стеллай, уже знает о нас, если не всё, то почти всё. Это надо исправлять.

Долго не думая, Мудрагорна, испугавшись заявляет:

— Не смейте спать с ним, моя госпожа!

Императрица удивлённо перевела взгляд на подопечную. Она прибыла сюда исключительно в поиске сына, и изначально в планы её это не входило. Лишь в связи с последними событиями возник женский интерес к молодому парню, и…

— Ну… спорить с ним на страну я точно не стану, а вот постель, глядя на тебя, немного завидно. Почему бы и не переспать с ним, за корабль или пару пушек?

— Сложно объяснить, госпожа. С тех пор, как он проник в меня, как его пальцы прошлись по всему моему телу и он заставил меня кричать…

— Мудрагорна, твои слова противоречат просьбе. Ты точно пытаешься меня отговорить?

— Именно так!.. — повысив голос, командующая, чуть стихла, подозвала госпожу и шепнула, — не знаю, почему, но теперь я только и думаю, что о нём…

Императрица, закатив глаза, откинулась в кресле.

— Тебя трахнули так, что ты буквально ходить разучилась. Уж извини, Мудрагорна, подобного я не переживала, но, думаю, тоже быстро бы не забыла.

— Я о другом, моя госпожа! — чувствуя внутреннюю тревогу, говорит воительница.

— Опустим пока эту тему и вернемся к ней через недельку-другую, когда к берегу причалит корабль с нашими мужчинами. У местных очень много интересных товаров, которые дорого оценит наша аристократия. Я не хочу, чтобы золото оседало в руках, которые его не ценят. Построим у нас бордель, назначим высокую цену. Пусть наше же золото с их товарами возвращается в империю.

Женщины вновь опустошают сосуды, рука императрицы тянется к опустевшей тарелке.

— Вот чёрт. Уже закончилось, нужно ещё мяса заказать. — Поднявшись с места, двинулась к двери императрица, после чего, всучив пару монет синим плащам, отправила их за добавкой.

— Госпожа, если так сильно продолжите налегать на жареное, потолстеете. Император…

— Император будет в восторге. — Игнорируя предупреждение, вновь идёт к окну Гертруда, — это толстяк, уже как третий год хочет заставить меня разжиреть. Видите ли, ему не нравится, как на меня смотрят молодые парни. А мне плевать на них, я сама хочу оставаться такой же, вечно сильной, стройной…

— И желаемой? — с уколом спросила Гертруда, — мне то можете не врать, знаю я, как по вечерам вы «плюете» на чужие желания.

Императрица в голос хохочет.

— Вот за это я тебя и уважаю, Гертруда. Ты лучше других знаешь, когда о чём-то можно говорить, а когда лучше промолчать.

Внезапно в окне императрица видит какое-то движение, массовое. Кто-то куда-то бежит, о чём-то кричит. Показываются воительницы Кетти и много. Сначала императрица подумала, что это за ними, но отряд шёл наискось, охраняя кого-то в центре.

— Что там происходит? — Поднявшись с кровати, вгляделась в окно Мудрагорна, но, видя лишь спины аборигенов, разглядеть ничего не смогла.

— Понятия не имею, но местные напуганы. — Императрица пальцем указала на стражу, — Вон, погляди, как хвосты дыбом стали, как взъерошились, что-то плохое случилось. Пойдём разбираться?

— Идёмте, госпожа!

Мудрагорна быстро умыла лицо, утерла собственным рукавом, вместе с хозяйкой в спешке двинулась к лестнице, и у входа, вместе с другими плащами, встретила преграду. Десяток медоедов при оружии, в броне, которую раньше на них не замечали. Рядом у стенки, о чём-то беседуя с незнакомыми имперцам женщинами, стоял Агтулх. Он выглядел отдохнувшим, свежим, как и другие, слегка взволнованным. О чём-то говорил с главным поваром и высокой представительницей своего вида, к которой обращался по странному имени Катя.

— Агтулх, я требую объяснить, что за войско у ваших врат? — Императрица переживала, в первую очередь, за собственную жизнь. «Не мятеж ли это? Не смена власти? Угрожает ли нам что-то?» — думала она.

— Часть приграничного гарнизона, но не это сейчас важно! — Его мелодичный, ангельский голосок превратился в жесткий, стальной, слегка напуганный. — Скажите, Императрица Гертруда Алесей, известно ли вам что-то об абсолютном оружии Коалиции? Воительнице, которую нельзя ранить или убить, которой можно оторвать голову, и она вернёт её обратно. Вы знаете, кто такая Бессмертная⁈

Слова мужчины противоречили возможной реальности. Регенерацией в империи обладали многие, но кому бы ты не снес голову, все умирали. Гертруда лично опробовала это на всех шарлатанах, называвших себя «Бессмертными» и продававшими свои эликсиры.

— Исключено. — Говорит императрица. — Есть племена, способные отрастить потерянный орган, есть темные искусства, благодаря которым умирающий может заставить вырванное из груди сердце, находящееся в его руке, биться. Но все тут же умирают, как только голова и мозги отделяются от тела. Что случилось, Агтулх Кацепт Каутль? Что или кто напугало твоё послание, назвавшись Бессмертным?

Агтулх нервничал, взгляд его был недовольным. Испуг — тут же почувствовала Мудрагорна, инстинктивно желая тому помочь подалась вперёд.

— Говорите, Агтулх, в делах с республикой, лучше нас вам союзников не найти.

В отличие от императрицы, на слова командующей Алексей отреагировал незамедлительно. Гертруда заметила, как странно тот поглядел на её защитницу, и увидела, с какими глазами подопечная смотрела на мальчишку. «Ещё недавно она убивалась из-за своей попранной гордости, не знала, как пережить это, а теперь, хряпнув, уже чуть ли не клянётся ему в верности…» Императрица вспомнила слова Мудрагорны, её предостережение об опасности связей с Агтулхом, и тотчас сделала шаг назад. Парень слишком красив, умен, хитёр, «не к повару ведь за советом ты пришёл?» — ещё раз поглядев на Мудрагорну, Гертруда предполагала, что происходящее является каким-то планом вождя местных. «Сначала околдовал, а теперь втягивает в свои дела? А не торопится ли?»

— Бессмертная убила пятьдесят наших воинов, отправленных к гробнице. Затем, при помощи загадочного отряда, Ведьмы, Гиганта и ещё какой-то шлюхи, из засады напала на отряд Добрыни. — Игнорируя Мудрагорну, говорит, глядя в глаза императрице, Агтулх.

— Кто такой Добрыня? — Спрашивает Гертруда.

— Мой наставник и отец по духу, главный воин племени, наш мозг, меч, когти. Тот, чей ум позволил Федерации удержать контроль над побережьем, а решительность и смелость помогли украсть у беспечных рагозцев несколько кораблей.

— Это мужчина? — Удивилась Гертруда. В её понимании таких мужчин не могло существовать.

— Именно! Его нашли раненым, истекающим кровью, вместе с несколькими воительницами Кетти. — Говорит Агтулх. — Все были тяжело ранены, говорили, что за ними гонятся. Пока их несли к пограничному форту, в живых осталось только трое. Добрыню с его ранами несли к нашему городу, и вот, сейчас он у нашего главного целителя. Его раны обрабатывают, сам он в бреду рассказывает о какой-то Бессмертной — главном оружии и как она сама сказала «козыре» Республики в каждом конфликте с Империей.

— Что? — Императрица удивилась, ведь ни о каком козыре она даже не догадывалась. А будь такой, в последней войне его бы непременно задействовали. — Это ложь, такого оружия или существа точно не существует, иначе я бы знала.

Агтулх глянул на Гертруду глазами, коими мог глядеть только враг на врага. Он не поверил ей, и это не удивительно. Ученик слышал и слушал учителя, что загадочно умудрился выжить в аду и сумел из него вернуться.

— Агтулх, — Алексей промолчал на ответ императрицы, ему казалось, его обманывают. И при этом сама Гертруда не хотела, чтобы её считали обманщицей. — Клянусь своим именем, я ничего не знаю о Бессмертной на вашей земле. И ещё, не как императрица, а как старшая, более взрослая и опытная правительница прошу, не принимай поспешных решений, подожди утра.

Алексей вновь окинул её взглядом, но теперь чуть более спокойным, хотя гнев ещё читался в его глазах. Многие погибли, и друзья в том числе. Внутри него всё кипело, и было сложно принять решение. Добрыня, истекая кровью, просил, умолял Лешу отправиться в джунгли, спасти пленённых, попавших в западню Федерации женщин, когда Императрица, наоборот, отговаривала, просила остаться, или хотя бы дождаться рассвета нового дня.

Глава 15

На следующий день, лазарет.

— Ты трус, Лёша! Ты бросаешь их на верную гибель! — Будучи привязанным к койке и вытянув указательный палец правой руки, тыкает в меня Батя.

— Добрыня, ты ведь знаешь, я не могу… Послушай, у меня были видения!

— Кому ты врёшь! Ты никакой не бог, ты не избранный, ты всего лишь трус! Целая армия стоит в поселении, ты можешь их поднять, ты можешь всех ещё спасти, ты должен! — Кричит старик, в тот момент, когда явившиеся старейшины велят взять меня под руки и вывести из лазарета, а после выгнать из него всех посторонних и легкораненых. — Трус, ты предатель и трус! Их смерть будет на твоих руках!

Кричал нам вслед Добрыня.

— Он не в себе, — говорит Гончья, когда я, прибывая в шоке, переставляя ноги, пытаюсь разобраться в себе… Забытые мысли, видения, предупреждение богини в момент криков старика всплыли в голове как воспоминания о давнем сне. Каждое его слово как нож в сердце, и каждое новое слово отражалось в голове воспоминанием о Бессмертной. Я не трус, и мы можем помочь и поможем: соберем отряд, как сам он учил, впереди пустим разведку, прикрытие. Я очень хочу спасти наших, их там почти полторы сотни! Внутри меня всё тряслось, в голове стоял крик Добрыни, желание доказать, что я не трус. Что готов рискнуть жизнью ради товарищей! Однако рисковать всем и сразу не стану. Нужно понять, что это такое, откуда оно взялось: было здесь всегда, появилось с гостями либо же возникло из ничего. Уже после этого нужно думать о том, как с неведомой дрянью совладать.

— Гончья, мы можем что-нибудь придумать? — Когда та под конвоем вела меня обратно в дом, спросил я.

— Спятил? — Внезапно выдала женщины. — Когда я последний раз хотела что-то и с кем-то придумать, Рабнир чуть не погибла, а до этого, мы попали с ней в плен и тоже чуть не погибли. Хочешь «придумывать» — обратись к кому-то более мудрому и опытному.

Она права, аборигены очень резки и прямолинейны, а враг, разбивший нас в лагере, хитёр настолько, что даже Добрыню обвел вокруг пальца, вывел из душевного равновесия. Старик был сам не свой, будто «азвирин» выпил, возможно, тому виной какой-то яд, либо же его кто-то обманул и ударил в спину настолько болезненно, что тот свихнулся. Надеюсь, местные успокоительные травы подействуют, иначе даже страшно представить, чего он может натворить со своей силой.

На фоне того дурдома, творившегося в моей голове, я совсем забыл об одном, самом главном и важном событии, ожидавшем меня при возвращении. Рабнир стояла, подпирая колонну, и, завидев меня, заулыбалась во все… сколько у неё есть зубов. Ей было плевать на хаос вокруг, она терпеливо ждала именно меня. Рядом на кровати в окружении четырёх мелких, завернутых в белые простыни малышей, устало посапывала Кисунь. Груди её были не прикрыты, сама она с синяками под глазами, на грудях, и подвязками на шее, чтобы качать сразу двух малышей. По женщинам сразу видно, кто за мамочку, а кому вообще на всё пофиг!

— Агтулх, возрадуйся, я привнесла в мир великое равновесие! — Рявкнула Рабнир, показывая мне класс.

— О, а вот и папочка… — выйдя из полудремы, улыбнулась Кисунь, — Агтулх Кацепт Каутль, я тоже даровала миру счастье! Двойня, мальчик и девочка!

Чё бля… Так эти четверо на кровати — все мои, да? Блять! Что за дибильные мысли… Не могло же какое-то существо проходить сквозь мой дом и потерять детишек новорожденных. Идиот, конечно же, они твои!

— Четверо? — И всё же я спросил.

— Ага! Два самца и две самки! — Рычит возбужденно Рабнир. — Ты только представь, два самца, а с тем, что у Беа и Падцу — уже три! Три члена увидели мир в столь короткий срок, это просто благодать какая-то. Как же я завидую мелким самкам, которые только-только попали в ясли. На их век выпадут очень короткие очереди.

— Я не позволю своему ребенку принимать всех, кого попало, — рыкнула Кисунь. Её хвост встал дыбом, а дремавший на нём малыш недовольно заёрзал. Вспомнив о нём, ушки женщины припали к голове, она успокоилась.

— Правильно-правильно, сестрица по родам! Кому попало точно их не отдадим. Хорошо, медоеды — это «не кто попало», медоеды — это медоеды, — заявила деловито Рабнир.

Чего?

— Ага-ага, медоеды — это точно другое, — зная, что с твердолобой бесполезно спорить, соглашается Кисунь. Кажется, у них тут своя атмосфера, возможно, ночь на соседних койках в пучениях сделала их ещё ближе.

— Агтулх, как там Добрыня? — В отличие от Рабнир, вспомнила о старике Кисунь.

— Плохо. Он требует, чтобы я собрал армию и отправился в бой. И самое плохое в этом: мы по факту ещё толком не понимаем, с чем должны столкнуться.

— Нихуя себе, — говорит Рабнир. — Не, даже не думай, Агтулх. Ты останешься дома, как и положено самцу, будешь присматривать за спиногрызами, а я отправлюсь на войну. Задолбало уже за тобой хвостом ходить. Кстати, может, перепихнёмся?

Кто о чём, а Рабнир о сексе.

— Рабнир, нам ведь ещё пока нельзя, — взволнованно проговорила Кисунь. Остальное, то что она собиралась на войну, её совсем не волновало?

— Ну вот, ещё один повод пойти и лицо кому-нибудь сгрызть до черепа. — Стукнув кулаками так, что по комнате во все стороны ветер пошёл, разбудив детей, медоед получает замечание от двуххвостой. И оно не о войне, а об «сохранении тишины».

— Слушай, ты же только родила, может, стоит отдохнуть?

— Я люблю только один вид отдыха. — Шлепнув меня по заднице, двигается к выходу Рабнир, — присмотри за детками, а с остальным разберётся злая мамочка. Я пиздец как хочу узнать, осталась ли со мной силушка. Смогу ли я её пробудить, всё или эти мелкие блохи с родами забрали у меня!

Говорила она убедительно, без какой-то любви к детям, непременно собираясь пойти туда, где даже Батя потерпел поражение. Поймав её за плечо, просто так не отпускаю, обнимаю, наслаждаюсь лёгкой колючестью её белого меха, запахом мыла… Видать, помылась прежде, чем прийти.

— Не торопись, моя героиня. Скажи, как бы ты хотела назвать наших детей?

Медоед, тот час за вертела своим хвостом, чтобы завестись, ей нужно полпинка, не говоря уже об объятиях.

— Да пофиг мне, называй как хочешь. И это… Хотя стой… мне история Кати понравилась, про ту героиню из вашего мира. Вся в черном, летает, кидается острыми штуками, ещё и красивая. Ну… которая в черном плаще, богатая, ещё все самцы к ней клеились… О, назови дочку Бетмен!

Кисунь ревностно вздохнула за спиной. Она тоже часто вспоминала театральные постановки, пьесы наших девочек и говорила, как бы хотела, чтобы наши дети были похожи на мифических героев. К сожалению, мифические — это Ахиллес сын Пелея, или Зевс, Медуза Гаргона… Волейбольным крошкам эти истории были не интересны. Они смотрели «Американский пирог», комиксы, аниме и сериалы. В общем… в ближайшее время этот мир ждало множество крайне неудачных имён. Благо, никто так и не поймёт, что они неудачные, если мы об этом не скажем. С мыслями о Бетмене я чуть дико не заржал, поцеловав ту в шейку, тихо сказал:

— Бетмен — это у нас ты, а дочке я какое-нибудь другое имя придумаю.

— Тогда зачем спросил назвать? — Услышав моё лёгкое хихиканье, с обидой прорычала Рабнир.

— Просто хотел обнять и пожелать удачи.

Рабнир ловко провернулась в моих объятиях, и теперь мы стояли нос к носу, глаза в глаза.

— Ну давай, желай. — Хищно скалится она, и я тут же целую её в губы, сильно, страстно. — Не рискуй там, помни, ты нужна мне здесь, дома.

Медоед молчала, и от этого молчания, словно она думала (что давалось ей плохо и сулило беды), стало не по себе. Поцеловав меня ещё разочек в губы, она вышла и под хохот соплеменниц, расспросы, громкие разговоры, побрела к лазарету.

Медоеды вновь получили в своё распоряжение своего собственного командира. Желая узнать больше о враге, Рабнир направилась к Добрыне и тем, кто, как и он, выжил. С нами остаётся Гончья, а также личные прислужницы Олай. Теперь, когда она также в селении, «бумажной» волокиты чуть поубавится, но не это сейчас главное. Отряд с Рабнир и Батей — это, конечно, хорошо, но нужно посоветоваться ещё и с Императрицей. Можно попросить или предложить послать вместе с нашими пару наблюдателей Империи. Пусть посмотрят, изучат врага, авось чего путного подскажут. Может, Добрыню и вовсе не Республика разбила, а кто-то, похожий на них, либо же совсем другая республика, о которой имперцы что-то знают.

Я помнил предостережение Гертруды. Сейчас её речи и просьбы звучали логичнее, чем слова моего наставника Добрыни. Нечто внутри корёжило от мысли, что слова потенциального врага я воспринимаю лучше, чем просьбы и мольбы доброго друга. Душа болела, в голове звенело от слов: «Ты трус!»

Я ведь всего лишь думал… Просто думал и пытался рассуждать рационально. Ведь раньше дед сам называл меня слабоком, говорил: «Ты нужен здесь!» Так что случилось, почему он кардинально изменил своё решение, требуя от меня кинуться головой в омут.

Дурные мысли от головы проникли в грудь, сжали сердце. «Добрыня хочет меня продать, убить, избавиться от меня?» Нет… Батя не такой, этого просто не может быть!

Наведавшись к Олай и предложив с отрядом спасения послать пару имперцев, я получил одобрение. С её поддержкой пошёл к императрице. Она также одобрила, и вместе с ней, её защитницей, отобрали несколько хороших бойцов, с которыми я вновь шёл к Олай и представлял ей, кто есть кто и какие функции готовы исполнять в бою. Одна из защитниц императрицы согласилась сражаться с нами плечом к плечу, вторая будет исключительно защищать третью, которая, в свою очередь, займётся сбором данных. В дальнейшем, дабы республика не раскрыла их происхождения, девушек стоило переодеть, выдать трофейное бельё, близкое им по духу оружие, познакомить с командирами и прочее. Это я спихнул на Олай, ещё попросил Империю о предоставлении наёмников. Дешёвых, тех, кого они называли пушечным мясом. Гертруда моей просьбе оказалась рада. Осведомлённая Олай воздержалась от комментариев, а сам я, всё уже решив, отправился к тёте Вере просить вкусный ужин для всех тех, кого отберут для завтрашнего похода. У меня, как Агтулха, имелся отдельный склад, куда исключительно в благодарность за труды, некоторые женщины несли свои благодарности, а иногда и просьбы. Еда там была разная, благодаря этому запасу императрица могла щедро пополнять нашу почти нулевую казну, а я кушать в своё удовольствие то, что нравится. Распорядившись о вкусном ужине, я посетил ясли. Кати и Оксаны не было, они занимались подготовкой партии мыла для Империи, вместо них нашёл тех, кто их заменял. Молодые девушки из племени Беа. Они плохо охотились, были высокими и тяжеловатыми, а ещё малоподвижными. Отличные сиделки, большие и пушистые мамочки, в чьих руках могло уснуть сразу несколько сорванцов. Рядом с ними вертелись пару проворных Кетти, помогавших следить за особо быстрыми и резкими. Если Беа держали вокруг себя «всё стадо», то Кетти исполняли роль пастухов, возвращавших в стадо отбившихся.

Поговорив с воспитателями, через них обратился к детям, попросив поддержать добрыми словами и пожеланиями отправляющихся в поход воительниц. Такая поддержка, пусть и малозначима, но даже в нашем мире практиковалась.

Привлекая всеобщее внимание к случившемуся, мобилизовав и подрядив всех, кто только мог помочь в походе и охране отряда от внезапных атак, вернулся домой без сил. Ни Кисунь, ни детишек уже не было. Думал, сегодня детские слёзы не дадут мне спать, и вот ошибся. Пол ночи мучился, но из-за совсем другого — из-за слов друга и того, что осталось после них.

«Предатель!» — Внезапный крик, то ли во сне, то ли наяву. Я очнулся, ещё темно. У входа тревожно переглядывались медоеды. Крики становились всё громче, с разных сторон, показались отделённые вспышки и взрывы, устроившие панику.

— Все это слышат⁈ — С просони, из полудрема, пытаюсь понять, глюки или нет.

— Рвануло на улицах, где-то в городе. — Ответили спокойно женщины. Значит, не приснилось. Внутри поселения кто-то опять устроил беспредел. Ебучие террористы, теперь-то я понимал важность присутствия во всех страховых службах, типа КГБ, ФСБ и прочих!

На дворе крик и паника, вновь какой-то движ и суета. К выкрикам «держи предателя» добавились «держи вора!» что-то явно происходило, причём массово. Очередной саботаж или хуже, может, мятеж? Пока на улице ночь, выходить куда-то опасно, но хоть одним глазком…

— Вернитесь… — Когда я подался к двери, в проходе, окрашеном светом луны блеснул нож. Едва успев, я за плечо одёргиваю пытавшуюся меня остановить медоеда, дергаю её на себя, и лезвие вонзается в древесный проём.

— Р-р-а! — Рыкнула Кетти, чьи глаза полыхнули голубым светом.

— Мразь! — Лишь чудом увернувшись от удара ножом, медоед выпустила когти, размашистым ударом, нацеленным в горло, махнула рукой.

Кетти подсела, сама выпустила когти, полоснула мою защитницу в области рёбер, подалась вперёд и тут же лицом словила выставленное колено другой стражницы. Мощнейший удар, вмял нос в череп, словно мотоциклист головой влетел в шлакбаун, голова её запрокидывается назад, а ноги и руки по инерции ещё летят вперёд. Медоед, ударившая ногой, даже не шевельнулась. Скорее всего, одним ударом с колена убила Кетти. Казалось, инцидент исчерпан, но… за спиной моей слышится:

— Ещё одна!

Пробив стену плечом, в дом влетает Чав-Чав, с такими же синими глазами, как и у той Кетти. Между нами метров пять, она появилась с противоположной стороны комнаты. Рядом с врагом, открыв спину, растерянная медоед, ничто не мешает убийце толкнуть её и уже в следующую секунду кинуться и рубануть меня.

Я срываю пистолет с ремня медоедки, враг, сообразив, толкает первую, понимает что путь открыт, кидается вперёд. Я поднимаю пистолет, она заносит свой меч, я нажимаю на спуск, её меч уже опускается прямо на мою голову. Выстрел попадает ей в лоб, а тело убийцы, сделав лишнее движение, подавшись вперед, ударяет меня рукояткой клинка по плечу и заваливается на меня.

Успел, блять…

Перевернув вырубленную Кетти, медоед из охраны удивлённо произносит:

— Это же Кусма, она ж раненой была, с Добрыней вернулась!

— С Добрыней? — Переспросил я.

— Ну да, она чуть ли не его правая рука была, всё помогала э… ну этой!

Опять дурное предчувствие. Нет, что-то не сходится, если бы Батя планировал убить меня по-настоящему, то сам бы подошёл, ударил либо напрямую, либо в спину, и никто бы ему не помешал.

— Отправь наших к Добрыне, пусть следят за ним, а лучше возьмут под защиту! — Рявкнул я своей стражнице, и та замешкалась. — Быстрее, он может быть следующим!

Медоед срывается с места, а я велю защитницам забаррикодироваться, закрыть двери и ждать поддержки. Кинуться сейчас в ночь означает попасть в зону, где у Кетти огромное преимущество. Нужно сохранять спокойствие, защищаться и ждать подмогу. Которая прибыла уже спустя две минуты, не дав возвести баррикады. Гончья, получившая сегодня выходной и проводившая его с Рабнир и спиногрызами, прибежала первой. Потому и сама Рабнир с целым отрядом своих приспешниц. Всего ничего прошло, и дом мой был взят в плотное кольцо, а та, которую посылали узнать, что с Добрыней, вернулась и шокировала всех, включая меня:

— Он исчез! Добрыня пропал!

— Я видела его в вашей сокровищнице, Агтулх Кацепт Каутль, — говорит одна из сопровождавших Рабнир.

— У меня есть сокровищница? — Спросил я, и та кивнула. — Ну, мы так называем шатёр Кисунь, в котором вы оставили свой посох и прекрасные белые одеяния.

— Где Кисунь⁈ — Тотчас спросил я. — Гончья, бери отряд и быстро к…

На пороге моего дома, с отрядом из шести кошек, а также нянечками с детками на руках, показывается Кисунь.

— Детей в дом Агтулха, все остальные в круг!

Ебать, мой дом решили превратить в штаб⁈ А дыра в стене вас не смущает? Опа… Став напротив дыры, вглядываясь в ночь, делаю шаг назад, и тут же раздаётся хлопок с вспышкой. Выстрел, нечто пролетело через всю комнату и вылетело через противоположную стену!

— Ложись! — Схватив за волосы нянек, тяну их в сторону, а после заставляю упасть за землю. Раздаются ещё несколько выстрелов, кто-то из наших с болезненным криком падает на землю. Сначала мне казалось, что это кричала именно наша раненая, но тут же, у входа, с теми же могильными синими глазами показалась женщина с огромной, круглой, пушечной, разрывной гранатой в руках и подожжённым фитилём. Она орала и вот-вот грозилась вбежать к нам и подорвать всех к хуям собачьим вместе с собой!

— Двери! — Лёжа на земле, кричу я, и на перехват этой женщине выходит кто-то из медоедов. Самоубийца хочет кинуть в нашу сторону гранату, но острые длинные когти защитниц, рассекают её руки, прорезают мышцы, кости, и… эти самые руки вместе с гранатой летят к нам в комнату, падают на землю, а снаряд катится прямо на встречу своим целям. Нам пиздец!..

Глава 16

Я сидел на кровати весь бледный. Локти мои упирались в колени, согнувшись, руками, сжатыми в «молитвенный кулак», подпирал голову, чувствуя, как от волнения покачиваюсь вперед-назад. Обычно человеку везёт, когда он находит на дороге монетку, успевает запрыгнуть в уходящий автобус, либо по счастливой случайности переступает через кучу, оставленную на дороге соседским терьером. Это всё можно назвать везением. А то, что случилось с нами, — не везение, это настоящее чудо!

Передо мной на полу лежала здоровенная граната с выгоревшим фитилём и, как оказалось, отсыревшим внутри порохом. Я в очередной раз поздоровался с костлявой, нависшей над этим проклятым домом и мной. Сколько это ещё будет продолжаться? Это так боги издеваются надо мной за то, что я посмел о них забыть? Почему все вокруг так спокойны? Неужели эта ерунда на полу волнует только меня одного?

Смотрю на воительниц, обсуждающих налёт, на нянечек, ухаживающих и развлекающих деток на кровати, и на эту большую, смертельно опасную штуку, валяющуюся на полу.

— Может кто-нибудь уберет это отсюда на хрен⁈ — гневно рявкнул я, и женщины, отвлекшись от своих дел, тут же исполнили «дружескую просьбу».

Проблема с ядром оказалась одной из причин, почему сегодняшней ночью наше поселение уцелело. Даже при всех стараниях и личном обучении Добрыней кошек, нам не удалось избежать проблем с хранением пороха и боеприпасов. Неделю назад, может меньше, ночью прошли дожди. Внезапные, быстрые, сильные, а затем начало ужасно парить. Страшнейшая влажность, а также недосмотр за порохом во время хранения привели к стратегическим потерям, которые почти обезоружили столицу, и о которых кто-то умолчал. Когда батя был в добром здравии, он вечно гонял с проверками, ревизиями, подобное ещё не происходило. К счастью или несчастью, чужое распиздяйство, утаённое от всех, сегодня чуточку продлило моё существование.

— Как там Добрыня? — заметив Маяро, КГБистку отдела Олай Даввай у входа в дом, спросил я.

— Вот я как раз и зашла узнать, почему он убил одну из наших, сбежал, прихватив твою золотую палку?

Добрыня кого-то из наших убил? Матерь божья! Стоп… спокойно, варианты!

— Может, он убил кого-то из синеглазых, когда спасался? — спрашиваю я. — Они сами не свои были, как под гипнозом, без страха, словно самоубийцы, как будто ими кто-то управлял. Уверен, это всё какая-то магия, у кетти не бывает на столько голубых глаз, да и у Чав-Чав тоже.

— Зато у ваших, небесных, бывают. — добавляет Маяро. — Старейшина Даввай ранена, сильно, и я бы уже давно приказала посадить в яму всех ваших бесполезных, если бы Катя не спасла старейшине жизнь.

Опять угрозы. Как она меня достала! Наши бесполезные? Да блять, все пашут в поте лица! Уже столько вместе пережили, столько полезного сделали, а она продолжает пиздеть о доверии и недоверии. Забывая, что это не мы пытаемся убить нас всех, а именно подконтрольные врагу девушки. Девушки, которые принадлежали нашему поселению! И кетти, чав-чав, тут не причём, это точно магия. Ведьма, вот кто за всем стоит. У неё как раз были подходящие навыки, говорили же — контроль сознания и прочее. Они просто брали наших в плен, промывали им мозги, отпускали обратно в поселение, а там активизировался какой-то скрытый приказ, указ, способность… хрен знает что. И нельзя определить, предатель или нет, пока не произойдёт «это». Это — Нечто, ломало их сознание, брало под контроль тела, и голубое пламя, вспыхивавшее в их глазах, свидетельствовало об утрате разума!

— Батя… — пазл в мозгу прояснился. Они проиграли республике бой, стали пешками, их взяли под контроль, отпустили домой. Здесь они должны были устроить саботаж. С навыками Добрыни, его планированием это не составило труда. Он знал болезненные точки поселения, да только не учёл безолаберности брошенных им кошек. Дисциплину он то привил, а вот думать наперёд, заранее, особенно заботиться о порохе, до конца не научил. Может, кошки вообще сделали всё правильно, и порох нам продали говно, или он был дерьмовым ещё у Рагозии. Запасы ведь взорвались, слава богу, только в одном месте. Нужного уровня паники, повсеместного пожара для отвлечения внимания добиться не удалось, а план «синеглазые» уже начали исполнять. Как итог, из-за огромной концентрации в центре поселения незанятых тушением пожара жителей, толпы, одновременной атаки на мой дом не получилось. Подкрепление к нам прибыло слишком рано, но даже так меня почти убили! Ебучее чудо спасло меня, детей и много кого ещё, а дед, охваченный проклятьем гребаной ведьмы, вновь возвращается в её коварные, мерзкие, проклятые ручонки. Как нипогляди, даже будучи связанным, дед чуть было не исполнил задуманное.

— Маяро. Добрыня под действием чар ведьмы. Немедленно предупредите все посты, всех союзников, охотников и собирателей! — я пересказываю кетти все подробности. Опять поднимаю тему опасности возвращения тех, кто считался пленными или пропавшими без вести. Подчеркиваю факт их непонимания происходящего. Маяро внимательно слушает, недовольно прикусывая губу, без лишних споров, отправляется к старейшинам, а вслед за ней — Рабнир.

— Ты куда? — схватив её за руку, спросил я.

— За посохом!

— Да по хер на посох!

— А вот и не похер! Я его первой украла! Значит он мой… ну, твой, но при этом и мой. Я соберу отряд, догоню старика и верну его вместе с твоей палкой домой. — прорычала медоед. — Гончья, сестра моя названная, я вновь обращаюсь к тебе с просьбой о помощи, мне нужен твой нос и быстрые ноги!

— Но кто позаботится о Агтулх? — спрашивает Гончья.

— Половины нашей армии должно хватить, чтобы заменить тебя на день. Давай! Чем дольше сомневаемся, тем дальше он уходит, созывай сестёр! — требует Рабнир и Гончья, оскалившись, частично трансформировав лицо и выпустив зубы, громко взвыла. Как волк, как… как вожак стаи, собирающий своих в погоню.

На пороге дома показывается Лея, высокая, плечистая пантера. Рядом с ней, в одной ночнушке, взъерошенными волосами, молодая Тригрица из отряда магов огня, явивших чудо на побережье, а с ними… Эрна Дис, второй десятник третьей сотни первой морской штурмовой тысячи. Выжившая лишь благодаря моим стараниям и вовремя доставленному приказу о помиловании.

— Рабнир, позволишь ли ты нам защитить Агтулх Кацепт Кауть? Не ради себя, но ради возможности сыскать уважение в твоих глазах! — говорит Эрна Дис.

— Я тоже люблю Агтулх и готова его защищать до потери пульса! — ступает вперёд мелкая тигрица, из-под белой сорочки которой торчат возбужденные соски.

Лея так же выходит вперёд, грозно произносит:

— Я не слабее тебя Рабнир, теперь Агтулх под нашей защитой. Ступайте и верните домой Добрыню!

Гончья, продолжая подвывать, выбегает на улицу. За ней следом Рабнир. Одна за другой, быстрые, длинноногие ищейки проносятся мимо нашего дома на скорости, которую трудно было бы развить человеку.

Начинается погоня, мне тоже стоит заняться полезным делом. В охране моей остаются те, кто никогда не попадал в плен Республики или же был частью самой республики. Иными словами, бродяги и враги ставшие друзьями. Ещё ни одна из пленённых нами, освобождённых Рагозских женщин не осмелилась напасть, в то время как именно одурманенные местные продолжают преподносить неприятные сюрпризы. Возможно, это тоже часть замысла врага, и в то же время вряд ли череда поражений, потеря форта, повальная сдача в плен при окружении могла входить в планы Республики. Как оно будет, ударят ли опять в спину, хрен его знает, известно одно: Лея, далеко не слабачка, да и девушка из тигриц, очень хороший маг, и обе эти дамы, включая третью десятницу, уже не раз доказали свою силу, полезность, верность. В том числе и в боях. Добрыня пытался скрыть от меня, что задействовал Лею с подружками, но у меня слишком много способов, которыми я могу развязать нашим женщинам рты.

С первыми лучами рассвета по моему приказу вновь готовят к приёму множества раненых лазарет. Договариваясь с Олай, из живота которой при мне доставали пулю, прошу послать в погоню за Гончьей ещё одну команду. Ту, что в случае боя с этой «Бессмертной» будет обязана организовать отступление, прикрытие и помощь. Добрыня ушёл, бежал, но недалеко. Он стар, больше восьмидесяти лет, и даже его темная сила не сделала его легче. Тягаться с молодыми, привыкшими к бегу девушками, долго не сможет. Потому его непременно настигнут. Мысль о том, что Бессмертная именно этого и добивалась, ждала и надеялась, что вслед за Батей в погоню кинусь я, вполне реальна. Она тоже могла находиться где-то неподалёку, ждать возможности, застать врасплох! Всё это в мельчайших деталях пересказываю Олай, та немедленно через своих разносит приказ о сборе войска, намереваясь одним ударом размазать любое существо, посмевшее так приблизиться к нам.

В разговорах со старухой, обсуждая планы, вспоминаем о коварности Крысы, намеревавшейся вырезать всех детей Кетти. Всю армию посылать нельзя, прошу оставить в деревне достаточно солдат для защиты «будущего». Олай прислушивается, соглашается, требует от Маяро заняться защитой поселения. Она сама намеревается возглавить войско.

— Олай, мать… Ты ранена, я не позволю тебе в таком виде!..

Так значит, Маяро — это старшая дочь Олай? Вот почему она вокруг неё так крутится. Вот откуда такая преданность и верность!

— Не ты здесь главная, — рыкнула старуха, и, как только Мария закончила с оказанием первой помощи, помогла коже на животе старосты стянуться, Олай поднялась на ноги. — В который раз меня пытаются прикончить собственные суки, те, кого я вырастила, вскормила на собственном молоке! И эта ведьма… она думает, что одна может играть по таким правилам, бить по мне, не опасаясь за свою жизнь. Ха! Я Олай Даввай! Пережила всех своих сезонных и старших, не потому что имела два хвоста… Принесите Озокур!

— Мама, нет! Ты слишком слаба! — кричит Маяро, встав напротив сородичей, хочет запретить им исполнить приказ, но старуха, прихватив ту за плечо, разворачивает, отвешивая сильную пощечину. Когтистая лапа оставляет на щеке старшей дочери неглубокий порез. Разрезана бровь, щека, губа. В отличие от Маяро, я бы ударил в ответ или, по крайней мере, послал бы на хуй «мамочку», но она вновь кричит:

— Прошу, остановись!

Маяро по приказу Олай выкинули из шатра, скрутили и, как ни странно, разрешили остаться мне. Стать свидетелем того, чего так боялась самая верная приспешница Олай.

Озокур, ритуал и в то же время предмет странной формы, напоминающий серп.

Хвостатая старуха в присутствии прибывшей по её приказу дочери о чём-то молилась. Кисунь знала подробности ритуала, усадив меня в дальнем углу, требуя внимательности от меня. После девушка также начала молиться. То был не просто ритуал, а жертвоприношение. Старый, ржавый серп старуха Олай держала в левой руке, а в правой — один из двух своих хвостов.

— Богиня-покровительница, мать всего и вся сущего, дарующая жизнь, — повысив тон, произносит старуха, — обрати любовь свою в оружие, даруй чадо твоему, милость, обратись к ближней твоей, Богини урожая, покровительнице собирателей, ягод и грибов, плодов земных и древесных!

Серп Олай срезает один из хвостов; кровь хлынула на пол, залила застилавшие землю шатра травы. Пальцем ковыряясь в земле и листьях, вырисовывая некую фигуру, нечто, известное только ей, Олай Даввай, заклиная, произносит:

— Жизнь покорной вам Олай Даввай подходит к концу, но есть ещё те, кто, невзирая на беды, должен жить и изгнать зло из своего живота, продолжив род!

Кровь на земле стала мерцать, двигаться, расползаясь полукругом. В этот момент прислужницы старухи, пав на колени, сползаются к ней, пережимают хвост, останавливая кровотечение.

— Приведите предательницу! — тяжело дыша, говорит о женщине со сломанным носом Олай.

Вскоре, связанной по рукам и ногам, с разбитым лицом и зелёным цветом глаз, рыдая, у ног старухи оказалась выжившая налётчица. Она ничего не понимала, просила сжалиться, не делать ей больно. Забыв обо всём случившемся, она умоляла её отпустить.

Верные старухи скошки усаживают пленницу в круг, срезают с кистей её верёвку, вручают в руки серп и требуют:

— Коль свободы желаешь, освободи себя сама! — В этот же момент старуха Олай берёт свой отрубленный хвост в руки, кладёт перед кругом и припадает лбом к земле. Женщины-шаманы, властные старухи, вечно преследовавшие Даввай, начинают бить в бубны, греметь связками костей, как погремушками. Зелёные глаза пленницы, казавшиеся нашими, вновь вспыхивают синим могильным пламенем. Кетти взревела, показала зубы и, с серпом, кинулась на старуху, и тут!.. Нечто невидимое, незримое, то, что мне даже не пощупать стало ей преградой. Словно демон, заточённый в пентаграмме круга призывателя, она кричала, билась в истерике, махала серпом и даже пыталась его бросить. Бесполезно! Магический серп прирос к её руке, менялся; покрывшееся ржавчиной лезвие сбрасывало наросты из коррозии, как змея сбрасывает кожу. И вместе с ржавчиной, на землю с кончика серпа закапала тёмно-синяя, вязкая, словно слизь, жижица.

Оторвав голову от земли, старейшина вглядывается в свой хвост. Седой мех стал темнеть, а кончик отрезанной конечности дергается, пытается ползти, сбежать из шатра туда, где его ждёт истинный хозяин.

— Великая мощь скрыта в существе, покорившем разум нашей Кетти. Чую, с пути оно сбилось и во власти темному богу, ищет того, чего никогда не обретёт.

Запрокинув голову, старуха побелевшими глазами смотрит в потолок шатра. — Она слаба; моя сила напугала её, она знает, я вижу её глазами, слышу её ушами, чую носом и запахи… Из носа, ушей и глаз старушки начинает течь кровь.

— Она куда-то бежит, не одна, четверо. Приближаются, готовя подлость моим Кетти… Агтулх был прав! Это ловушка, они в наших землях, близко!

Внезапно пленная Кетти с голубыми глазами, когтями своими же, полоснула себя по горлу, и старуха, словно связанная с девушкой, тут же схватилась за собственное горло.

— Озакур завершён! — подскочила к матери Кисунь, прижав ту к груди, начала молиться. — Просыпайся, оставь чужие мысли, отринь чужое тело и вернись; Озокур завершён!

Рука старухи приподнялась, указала куда-то в сторону востока. Лишь на мгновение я видел, как она приоткрыла глаза: один из которых был голубым, а второй — налитым кровью, красным.

— Охотница Мертвого бога. Это она, Кисунь… враг всех Кетти, белая смерть, хозяйка тишины, бабка говорила… Склеп опасен… она ищет его…

— Кого? Она ищет Агтулх?.. — старуха умирала; от синего глаза во все стороны по щеке её поползли синие нити и магия Марии ничем не могла помочь. Вены на лице её вздувались, плоть стремительно темнела.

— Путь к смерти — опора в пути для уходящей жизни, — прошептала старуха, прежде чем захрипеть и задёргаться

— О чём ты, Олай! — кричит на закрывшую глаза старуху Кисунь. — О чём ты, мама⁈

— О посохе, — донёсся голос со стороны входа. То была Маяро. — Ключ к победе над Белой смертью в посохе, который украл старик. Ритуал Озакур способен развеять сомнения, чары, влезть в голову закованного существа и через ментальную связь проникнуть в разум его хозяина. Если враг ровня тебе или немногим сильнее, то жертвой ритуала будет лишь хвост да капля жизненной силы. Но Олай знала, что наш враг ей не ровня, тем более сейчас, когда она ранена. Мать говорила, в гробнице был сторожевой зверь. Камни сказали ей, что зверь тот имел тысячи острых длинных зубов, а ещё имел поводья, нечто напоминающее цепи, перед которыми испытывал страх, которые охранял и от которых не мог избавиться.

— Посох жреца, — говорю я. — Эта вещь была единственной, странной; выглядела не как все, богато и бедно одновременно. Рабнир с Гончьей принесли много сокровищ, от ожерелий до браслетов. Добрыня бы продал их республике в разы дороже, чем какую-то палку.

— Но эта палка не нужна республике, — говорит Маяро. — Она нужна Мертвому богу, вернее его слуге. Ведь если бессмертное чудовище возьмёт свой собственный поводок в свои же руки… О небо, нас всех ждёт смерть!

Глава 17

Рабнир и Гончья.

Едва касаясь земли сильными стопами, со скоростью, которую ранее никогда не развивала, с обостренным нюхом, резкостью в глазах, не уступающей орлу, и силой, выносливостью, которой ранее не обладала, Гончья неслась вперед. По опыту, а не возрасту, занимавшая звание старейшины, она бежала с темпом, угнаться за которым не смогли даже молодые, выносливые соплеменницы. Агтулха пытались убить, Агтулх молча одобрил её охоту, а Гончья обрела мотивацию, уверенность, силу и нечто, называемое Леей — смыслом существования. Пантера Лея когда-то рассказывала, как в момент опасности, перед битвой, ощутила силу, заимствованную, а с ней — уверенность и мотивацию. Выйдя против вражеского чемпиона в форте Респубилки, она билась так, будто за ней не только Агтулх, но и дети, которых она не ждала. После победы, возвращения, спустя некоторое время, она узнала о беременности, и затем рассказала всем, как сила Агтулха, его и её детей, пришла ей на помощь в трудную минуту. Эмоции переполняли Гончью: с четырнадцатого сезона её жизни вот уже пятнадцать сезонов ей не удавалось привнести в мир новую жизнь. И теперь, сопоставляя сказанное союзницей, она рвалась вперед, дабы подвиг её был не менее значим, чем подвиг рассказавшей о причинах «усиления». «Я буду той, кто выследит Добрыню!»

Скорость Гончьей стала настолько велика, что в толчках от земли пропала надобность. Сестры, бежавшие за ней, в моменте ускорения старосты увидели лишь размытие в воздухе и то, как под мощной лапой треснуло и вдавилось в землю поваленное дерево.

— Подожди… ух, сука… стой. — Зная, что кричать нельзя, говорила сильно отставшая Рабнир. В отличие от всего остального своего племени, она держалась наравне с молодыми Гончьими. Однако поспеть за той, чьи движения она едва могла разглядеть, также не могла. С легкой ревностью на сердце она радовалась, ведь любовь Агтулха помогла её страдавшей от слабости подруге стать сильнее! (Правда, слабой Гончью в племени считала только исключительно Рабнир).

Женщины из племени Гончьей, нервничали, опасаясь очередной глупости, влёта в самую гущу сражения от своего командира. В седьмом поту они бежали за ней в тщетной попытке нагнать. И их удивлению не было предела, когда вождь племени внезапно сама встретила подопечных, остановившись, принялась ожидать отставших.

— Тише… — шептала Гончья. — Ваше дыхание за километр слышно!

«Никто не может слышать дыхание за километр!» — недоумевали разведчицы, в момент, когда заведённая Гончья ощущала впереди пять целей. Ноздри её втягивали смрад, исходивший от старика; он был сильным, острым, говорящим о близости цели. А с ним она чувствовала и ещё четверых. Запах постепенно усиливался, сегодня ветра Джунглей были на её стороне и несли Гончьей информацию. Двое пахли схоже с сестрами Агтулха, знакомо. Один, самец, как… как тот здоровенный зверь, который был пленён ими и теперь, казалось, вонял потом ещё сильнее! С текущим ощущением Гончьей казалось, что все пятеро должны были уже знать о присутствии друг друга, и им следовало немедленно развернуть боевое построение. Готовиться к нападению, но нет, они шли прямо… те которых прозвали Темной ведьмой, Гигантом иномирцем, третья бесполезная, а ещё, был кто-то неизвестный. От неё несло трупным смрадом, гнилью, темной силой и смертью. Гончья ощутила это. С трудом догнав подругу, когда враг стал ещё ближе, присутствие грозной силы ощутила и Рабнир.

— Чую, достойный соперник ждет впереди! — говорит медоед и её кожа покрывается белым мехом, лицо, пасть, руки начинают трансформироваться, приобретая старый вид. — О-о-о-о-о!!! Видишь, видишь⁈

— Не кричи! — рыкнула Гончья на медоеда, но та прыгала, целуя собственный мех на руках и плечах.

— Я снова в деле! Мелкие пиздюки не украли мои силы! Гр-а-а-а-а! Хищницы, долго вас там ждать? Время крови, время битвы, время кому-то умереть!

Все планы и стратегии, которые пыталась выдумать на бой Гончья, полетели коту под хвост. И она была этому рада, ведь Рабнир, та, на чью ударную силу она всегда делала ставки, теперь опять в строю! Врагов всего пять, а с ней, Гончьими, целый выводок свирепых медоедов и сама Рабнир! Вытянув шею, припав к земле, Гончья взвыла, и вой её заставил всех племенных охотниц ощутить себя усиленными, приготовиться к бою.

— Настал час охоты, сестры!

Гончья навела Рабнир, говорит, где Добрыня, как и где тот останавливался, что делал, было ли у него время в остановках поставить ловушку. Они обходили старика справа, нагоняя его по местности, которая не имела чуждых этим землям запахов, не могла иметь засад или ловушек. Вскоре отряд, держащийся в полукилометре от старика, равнялся с ним, вырывался вперед, заходя с боку так, чтобы отделить от идущих к нему на встречу сил.

— У него будут бомбы, пистолеты, еще ножи, на которых чую кровь наших самок. Будь осторожна. — предостерегает Гончья медоеда.

— Уж со стариком мы в этот раз справимся. — отвечает Рабнир и, впервые добавляет, — Только вы осторожнее, давай не будем как в прошлый раз, питуху в жопу лезть. Отвлеки, ну… не бейся, стреляй и убегай, будь трусливой, ну… Лишь бы Агтулх не слышал, веди себя как Агтулх — трусливо и очень умно!

— Буду как Агтулх. — улыбнулась Гончья, обняв Рабнир, притянув к себе и стукнувшись о её лоб своим лбом. — И ты, сестрица, будь как Агтулх, думай, а потом выпускай когти.

Медоед также обнимает подругу, пару секунд обе молчат и расходятся. Времени совсем мало. Рабнир обещала вернуть посох и Добрыню, Гончья с отрядом должны ей в этом помочь.

— Слушайте сюда, самки! — кричит Гончья. — Когти не выпускать, прятаться за деревьями, стрелять, пока есть порох и пули. Если кончились — отступать и приглядывать за своими. Враг — ведьма, самая коварная и сильная сука на полуострове, и с ней демоны! Мы должны дать им бой, узнать их слабости и рассказать об них всемогущему Агтулху! Помните, самки, прозванные моим именем — Гончье здесь для разведки, чтобы доказать, что мы лучше Желтых молний старого предателя, а ещё помочь медоедам! Мы — нос и ноги Федерации, смерть ваша, ранит всю семью, страну, так не позволим врагу даже пальцем коснуться наших тел!

Волчий вой стал ответом. Мотивация от вожака сильнее, чем когда-либо, подействовала на всю стаю. Те, кто раньше даже не мог пробудить своё второе я, внезапно почувствовали пробуждение силы, упиваясь которой, с восхищением и радостью продолжали следовать за истинной охотницей.

Отряд Рабнир быстро обходил Добрыню с фланга. Старик силён, быстр, быстрее, чем они предполагали. И в момент, когда они впервые пересеклись взглядами, подтвердил ожидания Рабнир, выхватив пистоль быстрее чем среагировала девушка. Медоед, атакуя с той стороны, в которую двигался дед, неслась на пролом, прямо навстречу выставленному стволу пистоли. Она хотела узнать, истинно ли таков этот старик, каким считает его её возлюбленный. Так ли безвинен Добрыня, действительно ли действует по чьей-то указке, или же это всё пустые надежды Агтулха. Рабнир хотела увидеть глаза Добрыни, и, дабы проверить свои подозрения, пошла по пути, коим следовала в жизни абсолютно всегда — на пролом!

Добрыня нажал на спуск, ствол выплюнул кусок смертоносного сплава, оставив за собой дымное облако. Рабнир выставила руку, переживая, что шрам на её лбу может опечалить возлюбленного. Пуля не пробила даже толстого меха её звериной формы. Хлестанула меж растопыренных пальцев, улетев куда-то вверх. Из-за облака дыма, возникшего перед её добычей, медоед не рассмотрела глаз старика. Потому в прыжке ворвалась прямо в дымовую завесу, руками налетев на выставленный железный тесак. Медоед не смотрела на холодное оружие, оно было ей неинтересно; лишь глаза Добрыни волновали её, и были они… как и ранее при первой их встрече — темными, холодными, расчетливыми. Пистоль валялся на земле, посох в левой руке был отнесен за спину, а клинок в правой, выставлен вперед, в ожидании, когда медоед налетит на него животом.

Довернув корпус, пропустив нож под левой рукой, правой Рабнир толкает старика в его правое плечо, ногой цепляется за его ногу, делает подножку, как учил сам Добрыня, и заваливает того на землю. Добрыня силён, сопротивляется не хуже молодой Пандцы, но Рабнир, подученная им, знает, куда бить и как не покалечить наставника. Шесть секунд, красный от напряжения старик лишён посоха, ножа, с пояса его когтями сорван ремень, и руки в полном контроле медоеда.

— Пусти, Рабнир… — требует Добрыня, слыша и краем глаз видя, как к ним сбегаются со всех сторон медоеды. — Ты не понимаешь, во что влезла, с кем решила тягаться!

— Ты предатель, — говорит медоед. — Мне незачем знать мотивы предателя.

— Я не предатель, это всё…

— Ведьма? — перебила старика Рабнир, после чего, всё так же держа его руки, лбом в лоб ударила того, разбив старику голову. — Кусок ты вонючего дерьма, ебучий предатель! Не смей говорить, что тобой всё это время управляла ведьма! Агтулх… он, он до конца переживал за тебя, заботился как о собственном отце! Он вспоминал о тебе всегда, думал о тебе каждый день… он… он лил слёзы, когда ты назвал его тем, кем он никогда не являлся! Не смей смотреть на меня этими глазами, винить ведьму и оправдывать, чёртов предатель! Будь моя воля, перегрызла бы тебе глотку, закопала в песок, сказала, мол, ведьма убила, но я не такая. Я не предам его, буду верна своему обещанию.

— Обещала вернуть меня? Ха-ха-ха-ха… тупорылое ты животное, как же ты и твоя сила меня бесите, — хохочет Добрыня, глядя в глаза медоеду. — Вы все, мусор под ногами Мертвого бога, его цели, жертвы. Хочешь вернуть меня в поселение? Давай, дай мне возможность только освободиться от этих пут, твоих рук, и я вырву сердце твоего любимого Агтулх, а после заставлю твоих детей жрать сердце своего от…

Рука Рабнир пробила грудь Добрыни. Без жалости, без сожалений, пальцами она коснулась его сердца и, с момента их встречи, испуская из рта синие языки размывающегося в воздухе тумана, старик улыбнулся. Так, как некогда улыбался всем тем, кто прибыл с Агтулх. Нежно, с умилением, искренней радостью и глазами, которыми на других мог смотреть только добрый и заботливый самец. Он не умер, хотя Рабнир наносила удар, чтобы убить его быстро и безболезненно. От своего промаха медоед поморщилась с недовольством. Била она в приступе ярости, а теперь её охватило чувство вины, ведь из-за слов старика, глупой провокации, теперь она стала убийцей Добрыни нарушила данное слово!

— Спасибо, — чувствуя, как мысли о бессмертии и всех тех подлостях, которые придётся свершить для его обретения, утекают сквозь рану, говорит старик. Добрыня хорошо помнил, сколько злодеяний свершил, и так же хорошо знал, сколько ещё грязи придётся вылить на свои плечи, чтобы достичь того заветного счастья, которым его соблазнила Бессмертная. Предательство союзников, убийство детей, верных товарищей. Всех тех зол, которые он собирался взять на себя, душа воина не смогла перенести. Бесчестие или Бессмертие, таков был выбор, поставленный Бессмертной. Дед не мог смириться с исключительно чужими планами. Когда Добрыня рассказывал демону свои планы, самоубийственные, он нарочно оставив себе исключительно два варианта. Первый, самый страшный: если в деревне никто ничего не усвоил, он разрушит её и сожжёт. Ведь если он этого не сделает, Бессмертная сама придёт и всех убьёт, включая детей, которых старики ещё могут эвакуировать. Второй план заключался, как ни странно, в его собственном провале — человеческой халатности и отваге, которую невозможно предсказать. Обмануть бессмертную невозможно. Добрыня спланировал всё так, чтобы Алексей не выжил, сделал всё, как запланировал, желая узнать, достоин ли мальчишка тягаться с той, кого не смог победить даже он. Медоед поверх его косвенно подтвердила, что Лёша жив, пережил его самое гениальное преступление; ему оставалось лишь смириться, улыбаясь, глядя вверх и смотреть в глаза смерти. Истекая кровью, старик радовался, ведь как бы долго костлявая не ходила вокруг да около его треклятой, полной ужасов и бесчестия жизни, именно он, самолично, собственноручно разработал планы, первым протянул руку к той. «Костлявая ты сука, хотела, чтобы я убил больше? Развернулась и пошла на хуй! А я… я за тобой».

Испугав Рабнир, старик поднял кисти, обхватив руку медоеда.

— Что… я… почему⁈ — Медоед хочет пятиться, но хватка старика сильна, а его улыбка, предсмертная, всё больше пугает медоеда.

— Ты поступила правильно, ты… спасла меня, Рабнир. — Глаза деда стали стеклянеть, с губ покатилась тонкая струйка крови. Хрипя он произнес, — скажи Лёше, мне очень жаль.

Сердце старика перестало биться. На мгновение сжавшись, задрожав, тот обмякнув, опускает голову на холодную землю. Жизнь его была полна страданий, мучений, и путь был тяжелее, чем у большинства тех, кого он встречал в своей жизни. Многие бы не вынесли свалившихся на его плечи испытаний, да и сам Добрыня не вынес; ослабнув, подкупленный обещаниями темных сил, отказался от мечты, цели и пути, которого придерживался всю свою тяжелую жизнь. Добрыня умер, и если бы его не убила Рабнир, то, скорее всего, он бы исполнил обещание, данное Бессмертной. Убил Алексея, истребил всех непокорных, включая тех, кто рухнул вместе с Агтулх с небес. Ведь именно таким было его обещание, клятва, принесенная под чарами ведьмы, демоницы, прозвавшей себя Бессмертной. Казалось, у старика не было вариантов; он — игрушка, марионетка, но даже в такой ситуации он смог запутать ниточки кукловода и создал выбор для себя сам. Его смерть стала продолжением пути, на котором Агтулх был обязан за него отомстить, покарать ту, кто считала себя сильнее и умнее старого ветерана и убийцы! Умирая, Добрыня знал: месть свершится, ведь он был уверен, Рабнир и окружавшие её никогда не посмеют сказать, как именно он погиб.

К медоеду подходит одна из стаи.

— Старейшина… — Тронув ту за плечо, получает гневный рык и злобный взгляд.

— Добрыня погиб храбро, борясь с вселившимся в него злом, с Синими глазами! — Говорит Рабнир. — И если кто-то посмеет сказать Агтулху другое, скажет, что всё было не так, я вырву ей сердце! Добрыня герой, враги — зло, мы защитники Агтулха, сделавшие всё ради него.

Медоеды склоняют головы, соглашаются с приказом старейшины. Кто-то из беловласых бестий много раз сражался с стариком, почти все были им обучены как «элитные» бойцы. И каждая, без исключений, помнила, как тот вдалбливал в них слова «Семья превыше всего!» Какая бы горькая правда ни была, как бы не вел себя старик в последние минуты жизни, воин по имени Добрыня был, есть и должен остаться героем Федерации. Тем, кто провёл за руку великого Агтулха, защитил расцветающую страну и дал ей возможность встать на ноги.

— Как прикажете, Рабнир! — Склонили головы медоеды.

Рабнир кивнула, в приказном тоне произнесла:

— Нагоните Гончью, скажите, я забрала посох и…

Ужасный треск, затем и крики раздались всего в паре сотен метров от медоедов. Болезненный крик сменился скулежом, таким, какой обычно издают только…

— Гончья! — Схватив посох, забыв обо всех планах, кинулась на помощь подруге Рабнир, и стая вся, вслед за ней.

Обладая превосходным слухом и нюхом, отряд Гончьей хотел подпустить врага поближе, застать его врасплох, после нашпиговать пулями и выйти из стычки без потерь и победителями. И всё это… сыграло против них. Десять метров, одно поваленное дерево, отделяло отряд в засаде от Бессмертной и её приспешников, в моменте, когда волосы демона вздыбились, а после, словно акулья пасть, поднявшись вровень с высочезными зелеными пальмами, с треском и хрустом ломая огромные стволы, рухнуло на них!

Глава 18

Поравнявшись с Гончьими, медоеды первым делом кидаются к раненым. Как учил Добрыня: «всех, кто мешает драться, слабых, раненых, беременных, эвакуировать, а дальше, ебашь всё, что движется!» Говорил он, и слова мужчины, даже после смерти, звучали в голове не особо умных медоедов.

Десятки тысяч острейших игл-волос после массированной атаки отползают к своей хозяйке. Площадь, по которой она била, огромна, но и усмотреть за всеми направлениями удара невозможно, поэтому лишь чудом уцелевшая Гончья командует:

— Окружай!

Голубые глаза дьявололицы начинают дергаться в припадке, пытаясь уследить за рванувшими по флангам бойцами. Приказ об окружении слышали и только что прибывшие медоеды. Белогривые берсерки занимают цент, охотницы выходят во фланги и пытаются зайти в тыл… где ждал их он… Огромный самец, усиленный магией проклятой Ведьмы, а рядом с ним третья, ту, которую звали «Плутовкой»:

— Убей их, Джордж!

Гигант, чьё тело до здоровенного пуза исписывали выступающие пульсирующие вены, взревел и кинулся вперёд!

— Ищите ведьму, этих двоих убью я! — Пропуская вперёд троих подопечных, Гончья сворачивает через кусты, ищет подходящее место для боя, запрыгнув на старый трухлявый пень, отталкивается и в рывке устремляется навстречу великану. «Давно хотела это сделать!» Из сумки на поясе женщина ловко вытаскивает Болас*. Два быстрых шага, несколько резких взмахов над головой, и обернутые в кожу камни, раскрутившись, вместе с веревкой летят гиганту в ноги. Бросок сильный и точный, ударом ниже колен веревки обвивают здоровенные ноги, здоровяк спотыкается, падает на колени. Проходят секунды, мощными руками он рвёт прочнейшие путы, поднимает голову и…

С бесшовным, безжалостным лицом, оскалившись, выпустив когти, Гончья наносит удар тому по шее!

— Осторожно! — Ударом в бок кто-то из соплеменниц отталкивает старосту в сторонку. Гончья почти успела! Быстро вскочив на ноги и собираясь обматерить союзницу, подняла глаза и ужаснулась. Белая стена из леса игл закрыла гиганта, вонзилась в землю там, где ещё мгновение назад стояла сама Гончья. — Староста, она защищает их и видит всё вокруг себя! — говорит подчинённая.

Волосы вновь стали отползать к повернувшейся на встречу охотницам Бессмертной.

— Не всё, — говорит Гончья. — Уверена, у неё есть слепые зоны. Только атакует она слишком быстро. Нужно её отвлечь и перерезать оставшихся, особенно эту мерзость. Вспомнив о силе ведьмы, прорычала Гончья.

— Старейшина! — Подбежала к ним третья воительница. — Мы не нашли ведьму, повсюду запах, но её нигде нет. Может, отступим?

Гончья вспомнила слова Агтулха, как тот просил их быть осторожными, предостерегал о Бессмертной. Сначала ей казалось, впереди ждёт непобедимое чудовище. Да только вид молодой, худой, бледной самки очень сильно подкупил их. Женщина не чувствовала страха перед врагом и при этом отчётливо осознавала опасность этого ложного чувства.

— Добрыню догнали? — спросила она у союзницы.

— Не знаю, — ответила та.

По ту сторону, где была Рабнир, послышался жуткий, холодящий кровь хохот. Кинув взгляд, Гончья замечает существо, что головой едва не дотягивается до вершины пальм. Охотница хищно оскалилась, её любимица, сестрица названная, вновь стала настоящим оружием!

— Дерёмся, пока не узнаем! Ищите ведьму! Идите к медоедам и распросите о Добрыне, а я пока здесь повоюю! — командует Гончья.

Вновь разбег, Бессмертная держит старейшину в прицел своих голубых глаз. Изредка позволяя себе отвлечься на то, что за спиной и флангов. Гигант тоже чего-то ждёт. С фронта, откуда пришли охотницы, послышался звериный вопль и крик. Держась отдалённо друг от друга, кинулись в бой медоеды.

На лице Бессмертной Гончья замечает улыбку; та отворачивается от неё, позволяя вновь попытаться убить Джорджа. Вновь Болас, последний, раскручивается над головой самки. Азарт, охотничий, сводящий челюсть, а также вскипающий в крови адреналин делают женщину ещё более сильной, быстрой, ловкой! Она кидается вперёд, делает мощнейший бросок! Гигант выставляет руку; неудача, но Гончья и не думала, что этот трюк сработает дважды. Пригнувшись, пав на четвереньки, она кидается за поваленное дерево, исчезает из поля зрения Джорджа и резко уходит влево, к соседним кустам. Ещё рывок, и ещё, на максимальной скорости, её враг всё ещё таращится на деревянный ствол, когда она уже заходит к нему слева.

«В этот раз уж точно!» — Стелой, пущенной, выскочив за спиной, размашистым ударом Гончья бьёт в шею! Когти впиваются в твердейшую кожу, мизинец обламывается, застревая в плоти Джорджа. Гончья не может высвободить руку; здоровяк, подаваясь назад, ревёт и начинает в ярости крутиться, махая руками, пытаясь сбросить Гончью со своей шеи.

— Здохни ты наконец! — кричит Гончья, всаживая тому в шею левые когти. Кровь, черно-красная, брызнула ей в лицо. Лишь чудо, что враг огромен и физически не мог сильно ударить себе за голову, спасает женщину от смерти. Мощный кулак из-за плеча прилетает ей в лицо. Медленная, но сильная плюха. Сильная на столько, что женщина, обломав когти, кувыркнувшись в воздухе, отлетела на шесть метров, спиной рухнув на кустарник. Гончью вырубили; ревущий Джордж, найдя ту в кустах, кинулся добить врага, намереваясь раздавить ей голову!

— Единственный, кто из нас умрет, это ты! — подняв ногу, целясь стопой в окровавленное лицо, взревел околдованный гигант!

* * *

Немногим ранее.

Наблюдая за тем, как подобно шапочке гриба во все стороны распускаются волосы Бессмертной, Рабнир, впиваясь пальцами в золотой посох, занималась тем, чем очень не любила; она думала. «Если убить врага нельзя, зачем с ним драться? Если тот, кого не убить, хочет убить тебя, драться обязательно надо! Но есть вопрос: что нужно оторвать, куда ударить, если известно, что куда бы ты не бил, это не поможет?» Сестры медоеда, атаковавшие в первой волне, получили множественные колотые раны. Их ноги, руки, тела пробили белые иголки; после этого их не разорвали, как других. Иглы покинули тела, вернувшись к своей хозяйке. Бессмертная ударила по целой поляне разом, во все стороны, даже туда, где никого не было, и, ранив врага, не добила, хотя могла!

Две девушки из племени медоедов, чудом просочившись с мелкими ранами, попытались показать цвет крови Бессмертной. И волосами той, как ножами, тот час были разорваны. Что говорило Рабнир о двух возможных вариантах: первый — с ними играются; второй — эта тварь впереди не может одинаково контролировать все свои волосы и использовать их как тесаки.

— Ей не хватает мастерства, контроля, — выпустив когти, ощутив трансформацию, Рабнир внезапно замечает на себе голубые глаза Бессмертной и то, как сама она почему-то начинает расти вверх, отдаляться от земли. Сила возвращалась к медоеду, и переполняя её, требовала дать возможность вырваться на ружу!

Наблюдая за тем, как растут её груди, как рвутся повязки, броня, как она сама, её тело становится оружием и броней с демоническим голосом, вырывающимся из преисподни, хохотала Рабнир. Огромное тело чувствовалось как своё собственное. Пусть и управлялось хуже, не могло показать нужную прыть, зато имело огромную прочность.

— Чудовище, сразимся один на один! — отозвав своих, выходит вперёд Рабнир.

— Посох… — глядя на то, что в кулаке держала, словно зубочистку, — нахмурилась демоница. — Отдай его, Страж! Он принадлежит мне.

— И я его украла, — разминая плечи, отвечает Рабнир. — Значит, теперь он мой. Хочешь себе? Укради!

Белой волной, застилающей небо, плотной лавиной волосы Бессмертной рухнули на Рабнир! Как пиявки, как змеи, они вбились в её кожу, попытались проникнуть под плоть и ухватиться, дабы разорвать медоеда. Размашисто руками Рабнир обхватывает волосы, берёт их в один хвост и дёргает на себя! Маленькое тело не в силах сопротивляться многотонной махине, срывается с места, как снаряд, а после встречается с огромной пятой Рабнир. Волосы остаются в руке медоеда вместе с оторвавшейся головой, когда тело размазывается по пальцам и пятке. Тут же Рабнир ощутила, как мелкие пиявки перестали шевелиться, стали уменьшаться, покидать пробитые раны, которые тут же затягивались.

— Это, знаешь ли, больно… — заговорила оторванная голова.

— Я рада! — ухватив уменьшающиеся косы, с размаха головой Бессмертной вдарила о землю Рабнир. — Ну а так ещё больнее? — кричала она, размахивая оторванной бошкой и хохоча до тех пор, пока волосы не выдрались из черепа, и остатки плоти Бессмертной не размазались по земле.

Ведьма, подчини её!

Раздался голос из неоткуда и, повторяясь эхом, пронёсся по джунглям. Рабнир искала говорившую и вдруг, среди эха, заметила огромную тень, услышала звериный рев, принадлежавший одному самцу. Держa, посох между пальцами, как Агтулх иногда держал некие странные, мерзко пахнущие и тлеющие самокрутки, Рабнир поднимает с земли камень. Достаточно большой для её прошлой формы и совсем незначительный для теперешних размеров. Прицелившись в сторону Джорджа, желая подразнить отвергнувшего её самца, показать, какой она стала и что тот упустил, медоед метко и сильно, словно снаряд от пушки, швыряет валун. Точно в цель!

Хохоча, видя, как тот шлепнулся на землю, Рабнир кричит:

— Бессмертная, выходи, драться будем!

* * *

Огромный пушечный снаряд, как казалось Гончьей, вдарился в тело гиганта и, вместе с ним, улетел в сторонку, устроив лесоповал, сложив несколько деревьев. «Кто-то выстрелил из беззвучной пушки, либо я оглохла…» — думает Гончья и слышит звонкое:

— Бессмертная, выходи, драться будем!

Один глаз охотницы заплыл и не открывался, второй, щурясь глядел туда, где секунду назад стоял её потенциальный убийца. Она пришла в себя за мгновение до того, как стопа великана была над её головой. И теперь, с трудом, радуясь, что не оглохла, поднималась, стараясь пережить звон в ушах и расстроение в глазах. Её многострадальное тело много чего вынесло. Множественные ранения запечатались в воспоминаниях и на теле. О них она всегда вспоминала с улыбкой, ведь Агтулх говорил: «Они красят тебя, делая единственной и неповторимой». Однако именно лицо, сломанный, перекосившийся нос ужаснули охотницу не меньше, чем огромная стопа гиганта, собирающегося размазать ей голову. Женщина знала, видела, каким бы добрым Агтулх к остальным не был, владеющие молоденьким, смазливым личиком самки всегда были для него в приоритете, а теперь…

Двумя большими пальцами, сквозь слёзы, злобные крики от боли и негодования, с хрустом, Гончья ровняет свой нос. Стало лучше, но, кончик носика по-прежнему смотрит куда-то не туда.

— Сука ты, Джордж… я тебя убью, блять. Убью на хуй и закопаю!

Не без труда поднявшись, Гончья бредёт к канавке, у которой исчез здоровяк. Всем сердцем своим она надеялась, что её обломанные когти вспороли ему артерию, а пролетевшее ядро пробило ему грудь, либо при падении он сломал себе шею. Увы…

Выстрел, один, затем другой, а после крики:

— Пошли вон! — А за ними мычание и встающий силуэт гиганта разрушили надежды. Плутовка, обвешанная с ног до головы пистолями, отстреливалась, не подпуская к себе и раненому здоровяку бойцов Федерации. — Прочь! — Очередной выстрел. — Вставай, Джордж, ну же, вставай или мы погибнем!

Тело здоровяка трансформировалось в обратном порядке, уменьшалось. Темные вены по всему телу исчезали, и кровь, сочившаяся из него, стала красной, такой же, как у всех. Гончья не попала в артерию; чудовищно прочная кожа в момент ярости, а также лёгкий промах самой воительницы спасли человека. И эту оплошность охотницы намеревались исправить.

— Вы как, старейшина? — Подскочила к Гончьей одна из бойцов племени.

— Отвратительно, — отозвалась та, заметив дырку в руке подопечной. — Она сделала?

— Да, ещё минимум четыре пистоли заряженные имеет, — позади вновь донеслись звуки боя, крики, некий странный голос, который Гончья никогда не слышала. Там дралась Рабнир, и, судя по тому, что даже демоническая форма не позволила ей победить быстро, бой для всех их окажется весьма нелёгким. Гончья глянула на Плутовку, на ужас, застывший на её лице, и то, как судорожно она машет пистолями, не стреляя, а просто защищаясь. Она была той, кто хорошо общалась с ведьмой и Крысинией. По подлости и умению устроить засады она не уступала Добрыне и сестрам Агтулха. Она была находчивой, опасной, многие погибли из-за её подлости. В то же время и сама Гончья убила множество Кетти, считала их вечными слугами Чав-Чав и недостойными трусливыми бойцами… До тех пор, пока не повстречала Добрыню, а с ним — Агтулха, объяснившего степени равенства, позволявшие использовать сильные стороны друг друга. В словах Агтулха, божественного посланника Кетти, она, Гончья, убивавшая Кетти, не считалась убийцей, как и Кетти, убивавшие Чав-Чав, не считались убийцами. Все они были солдатами, верными дочерями и воинами своих семей, когда те враждовали. Каждая исполняла свой долг, и враг делал тоже самое. Теперь, когда Агтулх добился мира, они перестали быть врагами; многих из Кетти Гончья по делу называла «подругами».

Коснувшись затылка рукой и заметив на пальцах кровь, старейшина фыркнула, подошла к оврагу и осторожно выглянув, спросила:

— Ты готова сдаться, Плутовка? Мы пощадим вас обоих и… — Тут же раздался выстрел, не точный; пуля угодила в землю. — Да послушай ты, дура! Как только ты выстрелишь ещё три раза, мы разорвем тебя на части вместе с Джорджем. Сдавайся, клянусь именем Гончьей, главы рода, старейшины быстрейших из охотников, я защищу тебя, дам возможность жить достойно, как некогда дали возможность жить мне.

— Ты всё лжёшь, дикарка! Ты предательница, та, кто бросил племя, кто… — Пока Плутовка отвечала, одна из племени попыталась зайти справа, и тут же раздался ещё один выстрел. Опять в молоко. Высовываясь и подходя с разных сторон, охотницы умело провоцировали напуганного врага на необдуманные действия, лишая его сил и боеприпасов.

— Осталось два выстрела… — говорит Гончья из укрытия. — Можешь сдаться, а можешь пристрелить своего друга и себя, если так боишься жить вместе со своими упавшими с небес сестрами. Уверен, что бы ты им не сделала, Агтулх принял бы тебя, простил, пожалел, дал землю, работу и право жить! Ты в ловушке; умирать сегодня незачем.

Впервые Гончья уговаривала кого-то, кто бы не был с её племени или же из старой общины Чав-Чав, столь долго сдаться. Быстрее было бы порвать их на части и броситься на помощь к медоедам. Но чувство единства, ощущение, что враг снизу, хитрый и умный враг может быть полезен Агтулху и всей федерации, требовало продолжать разговор.

— Джордж… иди, ползи к ним, — требует женщина, держa в руках пистоли. — Ты самец, тебя и вправду могут пощадить. А я…

— Ну ты и дура… — Подняв лапы, выходит из-за укрытия Гончья. Тут же на неё наводится пистолет. — И что, не стреляешь? Вот я, стою перед тобой, и этим… недосамцом. Что вылупилась? У меня нет времени играть в гляделки! У нас там бой с этим демоном!

— С Бессмертной? Кто-то из ваших может с ней сражаться? — Всё так же держа в прицеле Гончью, спрашивает Наташа.

— С нами величайший воин всех племен и стран, непобедимая Рабнир в облике чудовища! А с ней мы, и воля нашего небесного проводника Агтулха Кацепт Каутль. Нет той стены, которая сможет остановить нас, как нет и врага, который нас одолеет. Вместе мы преодолеем всё! — Протянувруку, предлогая подняться, заявляет Гончья.

— Вместе… — Бросив пистоли на землю, сердцем дрогнув от той человечности, по которой так скучала, протянула к ней руку Наташа.

Болас* — Охотничье метательное оружие, состоящее из ремня или связки ремней, к концам которых привязаны обёрнутые кожей круглые камни, костяные грузы, каменные шары и т.п.

Глава 19

Рабнир, испытывая животный интерес, продолжала беспрепятственно рвать и терзать Бессмертную, в то время как демон пыталась волосами выколоть Рабнир глаза, повредить мозг через уши и добраться до органов через другие отверстия на теле гиганта. Коих, к слову, практически не было. В трансформации гениталии были запечатаны будто в железный кокон. Уязвимыми оставались уши, глаза, ноздри, которые медоед легко могла закрыть одной рукой, схватить Бессмертную за волосы и вновь оторвать той голову.

Поле боя, в котором они сошлись, превратилось в сплошные воронки и кровавую жижу, остававшуюся после ударов медоеда и очередного разрыва на мелкие частички Бессмертной. Рабнир не могла убить мелкую блоху, той, в свою очередь, никак не удавалось навредить медоеду, чья регенерация лишь немногим слабее Бессмертной.

— Проклятый страж, ты ведь не из мира живых⁈ Какому богу ты служишь⁈ — кричит раздражённо голубоглазая, глядя на то, как руки её, пытавшиеся заблокировать удар кулаком, выгибаются в обратном направлении. Физически она не могла противостоять медоеду, грубая сила слишком велика. Потому та использовала прыть, пытаясь отвлечь сильнейшего врага, с которым ей доводилось драться. Удар за ударом, принимая побои, она приплеталась к рукам, ногам и телу гиганши, пытаясь по ним добраться до уязвимого лица. И каждый раз, когда ей оставалось примерно полпути, Рабнир скидывала её с себя как блоху, уничтожая голову, заставляя вновь регенерировать, собираясь по кускам.

Любой, кто осмеливался подойти, тут же мог погибнуть. Быть атакованным Бессмертной или задавленным Рабнир. Потому оставшиеся Гончьи и медоеды держались позади, прочёсывали местность в поиске той, к которой взывала демоница. Где-то рядом пряталась Ведьма, и темное существо нуждалось в ней, но почему-то помощи не было. Вскоре с отрядами медоедов воссоединяется и сама Гончья, а с ней двое пленников и информация. Ведьма имела ментальную связь с Бессмертной, пряталась где-то, но где выяснить при помощи звериного нюха не получалось, так как Наташа и Джордж, готовясь к бою, специально повсюду разбросали вещи с её запахами. Обратившись к Гончьей, Плутовка просит её о пощаде для подруги, обещает сказать, где она, если её пощадят. Именно Ведьму в поселении считали главным врагом, и как рассказали Медоеды, именно из-за магии ведьмы погиб Добрыня. Старейшине хотелось соврать, а после лично разорвать суку, посмевшую украсть у Агтулха отца, но, поступи она так, возможно, единственный ключ к победе над Бессмертной будет утрачен. Ведь не просто так сама Бессмертная держалась от поселения и Агтулха подальше, и не просто так использовала других, Добрыню для нападения. Джордж и Наташа ничего не знали о слабостях демона, ведь она с ними почти и не разговаривала, лишь подкармливала подарками. Другое дело — Ведьма по имени Светлана. Она уверовала в это существо и, не без помощи запудрившей ей голову Наташи, основала целую секту в поддержку Мертвого бога.

— То есть, ты… обманула свою подругу, продала душу её и сердце демону в обмен на кучу бесполезного золотого металла? Даже не на самца? — устроив допрос пленницы, требовали ответа медоеды.

— Да, за этот металл можно было купить десятки самцов, еду, всё, что угодно… и я бы купила их на нас двоих! Как только бы мы попали в республику. Бессмертная говорила, что едва мы ступим на тот берег, станем королевами!

— Да, только вот Бессмертная убила почти всех подданных вашего королевства на этом берегу, — говорит Гончья, — потом намеревалась отправиться к нам за тем, что может её остановить. А после непременно отправиться в вашу Республику, и там всех порубать. Ты же это тоже поняла, да? Иначе бы не сдалась; до глубокой могилы боролась бы за эту свою золотую корону, я права?

— Права, она безумна, — не стала спорить Наташа. — Да и, как оказалось, Крысиния, надеявшаяся занять высокий пост на полуострове, теперь тоже более ничего не значила. Её армия потерпела сокрушительное поражение, адмирал Глатческо разыскивала крысу, явно не для похвалы. Ещё и прибывшее с материка дворянство, их семьи, стража… Республики, в которой нам обещали положение, слуг, золото, загибалась. А цели, с которыми на материк хотела попасть Бессмертная, скорее всего, привели бы к кровавым бойням, множеству смертей, а не построению государства, в котором мне бы позволили надеть корону. Я обманула Свету, меня обманула Бессмертная… ну а Джордж, он вообще так, бесхребетный, безвольный мудак, подходящий разве что на роль игрушки Светы.

Мужчина обиженно опустил перевязанную голову.

Вдали снова загрохотало, сместившись в сторону, Рабнир с Бессмертной опять устроили лесоповал, разнося и уничтожая всё на своём пути.

— Говори, где Ведьма. Хоть мне и противно, я сохраню ей жизнь, — говорит Гончья.

— А они? — парирует Наташа. — Я благодарна за дарованную мне жизнь, но хочу, чтобы ты от имени всей своей стаи и Федерации пообещала, что никто, ни одна из ваших самок не тронет Свету.

Гончья зарычала; именно так она хотела провести суку наперекор ей, заставив медоедов убить ведьму. Её план прочли, и, грохот позади, рев Бессмертной и Рабнир подстегнули ту к принятию решения.

— Обещаю.

Девушку нашли в непосредственной близости к месту сражения. Под огромным камнем, поросшим корнями, логове лесного существа, вход в которое был завален деревом. Сильный животный запах перебивал нюх Гончьей; без проводника Ведьму точно не нашли бы.

— Наташа! — крикнула при виде подруги Света, убрав пистолет, — Ты не поверишь⁈ У этого чудища устойчивость к моей силе. Я никак не могу повлиять на неё и… — Услышав, что подругу пытаются взять под контроль, толкнув Наташу, в пещеру врывается Гончья. Испуганная Света тут же поднимает пистолет, щелчок, затем выстрел. Пуля пробила охотнице ухо, и та, лишь с трудом сдержав силу, мощным ударом кулака прямо в челюсть вырубила ведьму.

— Света! — поднявшись на ноги, воскликнула Наташа. Увидев сквозь облако дыма, как Гончья волочит ту к выходу за ногу, женщина хотела кинуться на старейшину с кулаками. — Ты обещала не убивать!

— Съеби, — мощной пощечиной уложила Наташу на землю Гончья. Рухнув в старую листву, Наташа видит, как Света, хлопая глазами, растерянно и молчаливо вертит головой. Что-то шепчет и ещё точно дышит! Она не так поняла произошедшее.

— Света, Светочка, ты как… живая, не сильно тебя? — приползла к той Наташа и, видя, как подруга поднимает руку, собираясь использовать свою медленную магию, тотчас навалилась на подругу с криком: — Нет! Не используй, или нас убьют.

— Мы должны помочь богине, Наташа, мы должны… понимаешь? Если мы не поможем, твоя мечта, моё служение… мы предаем богов! — ворочаясь, пытаясь встать, кричит Света. — Пусти, я должна помочь богине!

— Она чёртов демон, а не бог! — в ответ кричит Наташа.

— Ложь! Ты лжёшь, тебя соблазнил Агтулх! Ты сама говорила, вспомни, сестра! — Кусая за плечо, за руки Наташу, кричит и бьётся в истерику Света.

— Это правда, я обманула тебя! Иначе мы бы все погибли; Бессмертная убила бы нас!

— Она никогда бы этого не сделала! Она бы не убила… — Света внезапно замерла; до неё наконец-то начали доходить слова подруги, и всё содеянное при помощи её силы, то, что она видела в местах, через которые проходила Бессмертная, начало сползаться в единую картину.

— Ты меня обманула? — в трёх словах монахини собралась вся её душевная боль. Та, кому она служила, к каким зверствам теперь она причастна, — как ты могла… я ведь любила тебя. Верила, я думала, мы боремся с величайшим злом… — слёзы потекли по щекам Светы. — Я… я… я п… п… приказывала у… у… убивать невинных?

Рот Светы не мог закрыться после произнесения этих слов, ужас; в глазах её, полных слёз, широких, дрожали зрачки, сердце бешено стучало, будучи готовым вырваться из груди.

— Не-е-е-е-е-т! За что ты так со мной, что я тебе сделала, Наташа, почему ты не сказала раньше… — Пуще прежнего забилась в истерику Света, скинула с себя подругу и ладонями, кулачками своими, слабыми, стала бить ту… не по лицу, а по груди. Она стучала по ней, полная злости била, и в то же время контролировала силу, боясь причинить подруге непоправимые увечья. Её доверие, наивность; она всегда чувствовала и знала, с местными, которым они служат, что-то не так. Не могут добрые существа так жестоко обращаться с Джорджем, но Наташа говорила: «всё хорошо, так и должно быть». И она верила, она шла за ней и дошла до самых глубин ада, продав душу свою чудовищу, что убивало всех: стариков, детей, мужчин и женщин. Она присягнула самому Дьяволу, по просьбе подруги, и теперь не будет ей покоя, не в этой жизни, не в следующей…

— Убейте меня, — переведя взгляд на стоявшую рядом Гончью, просит Света. — Убейте, убиенных щадят, отпевают и балуют раем. Убейте, пожалуйста, может, я ещё не попаду в ад.

— Ты осознала, кому служишь? — удивившись реакции тёмной Ведьмы, спросила Гончья. Охотница поверила эмоциям монахини. Особенно тем, которые та проявила, когда узнала, как жестоко её обманывали.

— Дьяволу с ликом ребенка, — склонила голову Света.

— Хорошо. Тогда у тебя есть шанс искупить свои грехи, исправить содеянное тобой. Скажи, как победить Бессмертную, где её слабое место, и тогда Федерация простит твои злодеяния, позволит собственным трудом искупить содеянное, заботясь о тех, чьих матерей погубила твоя проклятая сила. — После слов о детях Света подняла взгляд на Гончью; слёзы её большим потоком, вместе с соплями, потекли по лицу. Дети были её самым слабым местом. — Или что, рыдая, собираешься отказаться от ответственности? Ты убила их родителей, теперь другие вынуждены их кормить, хочешь, чтобы я тебя убила? Легко. Но если ты хоть немного похожа на Агтулха, на тех, кто пришёл с небес, и действительно желаешь служить хорошему богу, то сохранишь себе жизнь и исправишь содеянное! Говори! В чём слабость Бессмертной?

— В посохе! — Утерев и размазав об рукав до самого локтя сопли, тут же, без лишних мыслей, воскликнула Света. — Посох Стража — это оружие, которым прошлый Страж, избранник Богини плодородия, мужчина, контролировал силу Бессмертной. Бессмертная не может существовать вдали от посоха, но из-за Стража и проклятия, лежащего на посохе, она также не могла покинуть здешние места.

— Не поняла, — выдала Гончья.

— Это сложно, но попытаюсь объяснить. — говорит Света. — Силой посоха, способной убить Бессмертную, может обладать только мужчина. Умирая, последний Страж гробницы наложил на посох жуткое проклятие, превращающее любую женщину в омерзительное, свирепое, безумное чудовище, лишая возможности плодиться и размножаться. Но это проклятие было против живых, обычных грабителей, безбожников, что из-за духовной слабости умирали от одного лишь прикосновения. Против Бессмертной, пытаясь запечатать её в этих местах, последний Страж наложил другое заклинание. В этом посохе заключалась сила жизни и контроля над смертью. Бессмертная не может жить вдали от посоха и взять его в руки тоже не может. Прикосновение к нему её не убьёт сразу, но сильно ослабит. Ей всегда нужен рядом мужчина, самец, Страж, который будет нести посох туда, куда захочет сама Бессмертная. Именно моя сила, а также Джордж, отлично подходили ей для планов, потому она всегда требовала, чтобы мы находились рядом, чтобы успеть заполучить желаемый посох. Контролировать несущего и быть уверенной, что всё будет по её замыслу. Она владеет силой превращать волосы в смертельные лезвия, но не может контролировать всё и сразу, как если бы пользовалась отдельными прядями. Также у неё есть некие гипнотические способности, пусть и не такие сильные, как мои; она может влиять на других, рисовать галлюцинации в умах, отвлекать звуками и странным голосом. Но самая главная её сила — это Бессмертие! Она всегда регенерирует, всегда выживает, и думаю, даже последний Страж, властитель силы, сдерживавшей Бессмертную, не знал, как её убить. Потому и попытался запечатать её.

— Это она всё тебе рассказала? — спросила Гончья.

— Частично да, другую часть я получила случайно. У них с стариком Добрыней была договорённость о чём-то; они с Бессмертной очень долго разговаривали лично. Потом он присягнул Мертвому богу в обмен на возможность прожить подольше. Ну а я его некоторое время контролировала и могла взять под контроль в любое время; ну… вот как-то мне эти воспоминания, его мысли и передались. После разговора с Бессмертной он сам пошёл в вашу деревню, а вот женщины с ним… — Света уткнулась головой в песок и, вновь разрыдавшись, пропищала, — мне очень жаль, я не знала!

— Сам говоришь… — повторила слава той Гончья и оглянулась на медоедов. Те не умели хранить секреты и, потупив взгляды, отвернулись от Гончьей. Женщина поняла, что Рабнир что-то узнала и пыталась утаить от неё, защищая убитого Добрыню и его имя. — Всё, что сказала о старике, забудь. И вы тоже! — рявкнула на своих Гончья, и те послушно закивали. — Теперь подумаем, как нам поступить с Бессмертной.

— А что там думать⁈ — крикнула одна из медоедов. — Палку в жопу, как свинье на вертеле, потом связать покрепче, дождаться, когда она ослабнет и нести в деревню к Агтулху. Он точно ведь знает, как быть со всей этой потусторонней хернёй. И про посох он тоже знал!

Гончья вспомнила слова Агтулха: «Да насрать мне на посох!».

— Хм… враг оказался коварен. Агтулх и вправду уже знал, что демон не сможет использовать посох, однако даже Агтулх не всесилен. Ведь не смог понять, что у врага есть другие, служащие демонам самцы и самки, которых можно использовать! Да… точно. Агтулх гениален, силен, красив, но не всемогущ, как и эта бессмертная дрянь. Хорошо, так и поступим! Насадим её на вертель, свяжем, закуем в цепи и кинем к его ногам. Он точно придумает, как с ней поступить!

Самки с боевым ревом, скандируя имя Агтулха, подняли оружие и, с земли оторвав Наташу, Свету и Джордана, принялись их связывать. Джордана поставили первым, рядом для безопасности, вооружённые тесаками стали два медоеда, готовых в любой момент острейшим оружием обезглавить огромную проблему. Потом, с руками связанными, на всякий случай раздев, вели Наташу. Последней Ведьму, в рот той сунули кляп, закрыли глаза тряпкой, за спиной связали руки, к ним подвязали ноги. Одна из медоедов закинула ту себе на плечо. Позади никто не шёл, опасаясь магии, а вот по бокам внимательно следили за пальцами и руками Гончьи.

— Наташа, так тебя зовут? — обратилась к Плутовке Гончья, прежде чем они разделятся.

— Да, это я. — ответила женщина.

— Я обещала тебе защиту, Наташа, именем Агтулха клянусь, ты её получишь. Это дорогого стоит; не обесценивай мои слова, не предавай нас. Или клянусь именем Его, я буду гнаться за тобой до конца жизни в этом мире, и, после смерти — в следующем!

— П… поняла Света? — переадресовала подруге вопрос Наташа, и та, вроде как, кивнув головой одобрительно, промычала. — Всё будет х-хорошо, не беспокойся ты так, спасибо за заботу и пощаду! Эй, вы… давайте сваливать отсюда поскорее, пока эта тварь на нас не накинулась.

«Вот же ссыкуха!» — усмехнулась Гончья, видя панику на лице Плутовки. Как и большинство иномирских женщин, эти двое лишены воинской чести, чересчур эмоциональны, слабы физически. Но, зато у них у каждой был некий свой шарм. Ровные, красивые брови, губки без следов и шрамов от ударов, ровные носики, а ещё руки… ухоженные, без мозолей, нежные, как у ребенка. Глядя на них, Гончья задавалась вопросом, какой нежный мир там, в облаках, мог воспитать столь слабых самок. И, самое главное, следующим вопросом было, сможет ли она хоть разок, находясь при смерти или после, увидеть этот дивный мир.

— Старейшина, наши самки закончили окружение, ждут команды! — говорит хвостатая помощница с карими длинными волосами.

— Хорошо. Я пойду на встречу с Рабнир, скажу ей про посох, а вы, увидев, как куски плоти Бессмертной разлетаются, стойте и ждите. Когда одна часть начнёт превращаться в нечто живое, тут же кричите и отступайте. Только вместе с Рабнир, её силой, вашей ловкостью и отвагой, мы сможем схватить, и победить Бессмертную!

Глава 20

Оставаясь в гигантской форме, Рабнир в руках своих, как в клетке, несла привязанную к посоху Бессмертную. План Гончьей пробить её через задницу не удался, так как после последнего удара медоеда удалось найти только торс и ноги ниже колена. Собрав большие куски бессмертной воедино, её голову пробили посохом, а потом на него, как на шпажку, начали насаживать другие части тела. Всем очень хотелось, чтобы бессмертная погибла. Но вместо этого, через минуту-другую, она изрыгнула посох, регенерировала и попыталась выбраться из огромных рук Рабнир. Медоед вновь оторвала той голову, в ладонях сдерживая рвущиеся во все стороны смертельные пряди, дала соплеменницам время связать и привязать к посоху тело Бессмертной. Демоница кричала, билась в истерике, пыталась волосами дотянуться до глаз медоеда, в то время как Гончья требовала от Рабнир терпеть. Сдерживать демона и ждать, пока та ослабнет. Вскоре случилось то, что никто не мог предсказать… Когда голову вернули к привязанному посоху, сталь внезапно начала плавиться, обтекая тело Бессмертной, золотыми цепями, словно татуировки, оставаться на запястьях, шее, торсе, ногах, пальцах и руках. Бессмертная кричала, проклинала Рабнир, в то время как Рабнир ругалась с Гончьей, в ужасе осознавая, что только что проебала посох Агтулх и сделала его частью Бессмертную.

Гончья и Медоед были в панике. В конвульсиях, злости, с криками и проклятиями билась в истерике Бессмертная, и от того, что все вокруг были в панике, ужас охватил других выживших. Быстро разбежавшись, воительницы вновь оставили Рабнир одну, попрятавшись за пнями и поваленными деревьями, принялись ждать, что же будет дальше.

— Если что, бей в голову! — кричит Гончья, как и другие, отбежав подальше, туда, где смертоносные волосы не достанут.

— Хорошо!… — Будучи в форме гиганта, раздвинув руки и выпустив из них тело Бессмертной, Рабнир роняет ее на землю с высоты трёх метров. Демоница с писком шмякнулась об траву, головой ударившись о какой-то камень. Послышался хруст, её длинные волосы растрёпано раскинулись во все стороны. — Сука атакует! — воскликнула Рабнир, ей показалось, что пряди волос потянулись к ней, потому тут же вдарила по той здоровенным кулаком. Небольшое тельце впрессовалось в землю на полметра. Бессмертная что-то прохрипела, приподняла руку…

— Её даже не расплющило, она стала сильней! — кричит Рабнир и начинает нещадно колотить в землю своими огромными кулаками. — Это тело стало крепче, я не могу его разорвать! — схватив бессмертную за ноги и за руки, под скулеж демона, из всех сил в разные стороны тянула медоед.

Удары о скалы, камни, землю, деревья, попытки утопить и даже разгрысть, ничего не помогало, и когда казалось, надежды ослабить Бессмертную нет, демон тихо прохрипел: «Пощады… сдаюсь!»

Вскоре к медоедам на помощь прибывает войско из столицы. Целая армия, вооруженная всем, чем только можно. Пока Рабнир наблюдала за Бессмертной, пока её заковывали в цепи и связывали, Гончья направила знахарей на помощь раненым, предупредила командиров отрядов о навыках и силах Бессмертной, узнала, что пленных встретили, усилили конвой, ну а потом сама рассказала о славной смерти героя Добрыни.

— Ослепленный проклятием, он сумел втереться в доверие демону, зная, что мы через его подопечных либо силу Агтулха разузнаем о слабых местах врага. Так и одолели, — под рыдания самок, глядя за тем, как гигантская форма Рабнир, окружена толпами удивленных бойцов Федерации, рассказала Гончья.

С транспортировкой Бессмертной проблем не возникло. Рабнир просто заключила её в своих гигантских лапах, и под воссторженные охи понесла к тому, который, по её мнению, обязан всё знать. Около часа, восстанавливаясь, Бессмертная молчала, затем, восстановив челюсть и голосовые связки, произнесла:

— Чудовище… скоро звериный голод этой гигантской формы сведёт тебя с ума. Ты начнёшь жрать своих сестер, матерей, сожрёшь даже отца и ребёнка, если они есть, а после здохнешь, как и все, кто был до тебя! Ты пожалеешь, что не позволила мне тебя убить.

Рабнир ничего не ответила, лишь поглядела на свой плоский, покрытый пластинами живот. Кушать ей и вправду хотелось, да только она не понимала, зачем ей есть сестёр, когда она уже скоро вернётся к Агтулх и…

— Вот оно что… — проговорила Рабнир.

— Ха, тупая сука, до тебя дошло⁈

— Сама ты тупая, — пробубнела Рабнир, осознав, что не могла использовать силу и трансформацию, лишь находясь рядом с Агтулх Кацепт Каутль. В какой-то степени выпустить когти, немного защитного меха, она была способна. Но так как силу свою она контролировать не могла, то это, вместо неё, делал Агтулх — самец, владеющий навыком Уравнитель и Истребитель Ереси. Он просто лишил её этой демонической силы, сделал равной со всеми. Благодаря этому есть много не требовалось! — Хе-хе-хе, слушай, а что, все до меня умирали с голоду и от безумия? — скалясь, понимая, сколько еды ей нужно в этой форме, спросила Рабнир.

— Именно, и ты кончишь так же!

— Хе-хе-хе, вот они лохушки, хе-хе-хе, — смеялась Рабнир, чем ещё сильно нервировала разгневанную, обессиленную Бессмертную. Посох последнего стража, высшая форма проклятия, сотворенная его создателем, подействовал. Посох жизни обратился в оковы физические и духовные. Тогда, много веков назад, последний страж храма обманул её, заключив контракт, попытался убить, чтобы даже после его смерти Бессмертная не смогла покинуть здешних мест. Сил самца, мужчины, не хватило для победы над демоницей. Она убила его, лично из камня создала гроб, в который сложила тело, кинула посох, и сама устроилась рядом, принялась ждать обещанной благодати от Мёртвого бога. Проклятье, которое нанесено на Бессмертную, это замок, а посох, который стал частью её, был никаким не оружием, он создавался как ключ к запечатыванию её физической и духовной силы. Бессмертная более не чувствовала связи с Мёртвым богом, не ощущала ментального давления, силы, позволявшей ей глядеть на других как на дерьмо. Сама Смерть, та, которую она сеяла повсеместно, отвернулась от неё, как отворачивается толпа от разочаровавшего её ничтожества. Впервые со смерти стража, Бессмертная ощутила холод, вспомнила об одиночестве, а когда осознала, что в этом теле слабее большинства живых, испытала лёгкие нотки страха и обиды. Отрезанная от своего покровителя, окружённая, схваченная, беспомощная, никому не нужная — такой был моральный лик дьяволицы.

Спустя несколько часов странствия по джунглям, приближаясь к деревне, идущая впереди и прокладывающая всем дорогу Рабнир отдаёт Бессмертную Гончьей, и той тут же надевают колодки на шею и руки, тело помещают в специальную бамбуковую клетку, а голову оставляют за её пределами. Так в любой момент одна из конвоирш могла обезглавить демона, а если не успеет, рядом были ещё шестеро следивших за пленницей медоедов. Да и сама Рабнир с Гончьей никуда не делись, шли рядом.

— Чудовище, думаешь, эти деревяшки смо… — на глазах Бессмертной Рабнир внезапно сотворила то, чего ещё ранее дитя Мёртвого бога не видела. Кости медоеда стали уменьшаться, исчезали мышцы, менялся цвет кожи, волос и даже глаз. Всего тридцать секунд прошло и от вечно голодного, безумного, смертельного существа, задачей которого было бороться с Бессмертной и пожирать части её тела, пока не здохнет, не осталось и следа. — Да что ты, блять, такое? — вытаращив глаза, вновь спросила Бессмертная.

— Я Бэтмен… — зная, что Агтулх уже близко, облизнувшись, ответила Рабнир. — И знаешь, я и вправду проголодалась, да вот только у меня особенный рацион, не такой как у других, и блюдо я люблю особенное.

«Эта еда, она что, позволяет ей бороться с силой проклятия последователя Мёртвого бога? Немыслимо!»

— И что же ты ешь? — взгляд Бессмертной стал серьёзным. Она видела надменность в глазах медоеда, чувствовала, что та гордится, готова раскрыть этот секрет.

— Ну как ем… Скорее высасываю, могу выпить, хотя обожаю получать её по-другому. Но зараза Агтулх, он сказал, что мне нужно было готовиться, несколько сезонов запрещал и отказывал, говорил, что можно только в рот. О, небо, как же долго я мучилась в ожидании этого момента!

«Вот как, значит, этот Агтулх гораздо опаснее и коварнее, чем я думала. Он несколько месяцев опаивал эту безумную воительницу волшебными снадобьями, подсадив её на дурман, отправил на бой с той, с кем могут тягаться разве что боги — со мной! Да… теперь понятно, почему она сражалась так яростно и дико, у неё просто не было выбора. Она под наркотиком! Потому даже безумие не могло охватить её разум, ведь она уже и так безумна! Этот самец, мужчина Агтулх такой же, как и Последний страж гробницы.»

— Печальная история, — сравнив деву пленительницу, идущую рядом с собой, заявила Бессмертная, — и конец тебя, воительница, ждёт печальный. Он попользуется твоей силой, ублажит всех богов, кроме того, которому ты служишь, а после бросит.

Рабнир, принявшая старую, обычную форму, отталкивает назад одну из своих, занимает место по правую сторону от пленницы и с задумчивым видом произносит:

— Когда-нибудь я стану старой, дряхлой, страшно ворчливой и некрасивой старухой, неспособной плодиться. А рядом с ним будут бегать молодки, красивые, с подтянутой грудью, с упругими жопами и белым, а не пепельно-седым мехом. Я буду ревновать, завидовать, злиться, что он с ними, и в то же время не предам его, поддержу, позволю нести жизнь в наш мир и просто буду радоваться, что мне посчастливилось оказаться с ним рядом. Число наших сезонов в этом мире ограничено, и сейчас, пока я молода и могу радоваться, я буду радоваться. Потом, когда придёт сезон слёз, буду ворчать, злиться, готовиться к вечному сну. Но это потом, а сейчас нужно просто жить.

Бессмертная замолкла. Ей нечего было ответить смертной, той, которая улыбалась, лишь вспоминая чувство дурманящего зелья, того, кто обманывал и использовал её верность и влюблённость. На мгновение, понимая, что теперь ничем не лучше, ей захотелось также этого убийственного снадобья. Захотелось ощутить радость не от убийства неприятных, мешающих вечно спящему богу существ, а ту, земную, которую испытывают смертные сущности.

— Как называется дурман, который ты пьёшь? — спросила демоница в момент, когда Рабнир поднесла к рту заимствованный бурдюк.

— Вода… но тебе я не дам. Ещё наплюёшь. — отозвалась медоед и сделала несколько глотков.

— Дура, я про то, чем тебя поит Агтул?

— Сама дура! — Рабнир покраснела, а самки, слышавшие вопрос Бессмертной, внезапно заржали. — Ты настоящая дура, если такие вопросы задаёшь, с тебя и с меня смеются!

— И почему же? — Бессмертная не знала всех тонкостей нынешнего века, да и вести беседы, будучи пленной, хоть как-то себя развлекать и выуживать информацию без пыток не умела.

— Да потому, — ухохатываясь, воскликнула одна из медоедов, — потому что у самки не так много дырок на теле, а наш командир и тут умудрилась подставить неправильное!

— Ха-ха-ха! — разлетелось по нестройным рядам, и даже Гончая заржала.

— Я тебе сейчас пасть порву и клыки выдерну! — рычит озлобленно Рабнир и машет когтями в сторону самой говорливой. Вновь послышался всеобщий хохот.

Медоедов не смущало нахождение рядом врага, что армию мог в одиночку уничтожить. С ними была та, кто её в одиночку одолела и в очередной раз доказала, кто главный, сильнейший и безумнейший зверь на полуострове. Безумство, как часть их храбрости, другими племенами осуждалось, а медоедами поощрялось. Ведь следуя их логике, только безумец, глядя смерти в глаза, мог улыбаться, только сумасшедший мог пойти в одиночку против толпы, и лишь полностью спятивший, забывший все правила и приличия боя воин, мог выйти из этой телесной мясорубки победителем. Такой, безумной и уверенной в себе, была Рабнир, возвращавшая лучших воинов племени домой.

— Отверстия, жидкости, и что здесь смешного? — не понимая, почему, зная, что их командир под властью Агтулх, смеются живые, спросила Бессмертная. Тут же прозвучал ещё более громкий хохот, посыпались сотни издёвок. Ухохатываясь, едва удерживая клетку над землёй, все, от Гончих до медоедов, обсуждали, как кто-то настолько сильный может быть столь глупым, по настоящему тупым.

— Дура — это ты! — Устав слушать поросячий визг подопечных, сообщающий всем о движении колонны, рычит Рабнир. — Они говорят тебе о том, что у мужчин между ног, о цветке и о том, что он извергает, расцветая в пещере самки… или как ты её называешь? Короче, тут! — указала пальцем на свою вагину Рабнир.

— Мужское семя? — Бессмертная вновь удивлённо поглядела на медоеда и тут же, вспомнив, как собиралась напиться неизвестной, очищающей от проклятий жидкости, начала краснеть. Она, существо, живущее с момента как боги покинули землю, убивавшее, резавшее, душившее как цепной пёс любую попадавшую под руки мешавшую спящему богу дичь, ещё ни разу, никогда, не опускалась до такой низости. «Инстинкты к размножению свойственны лишь животным, слабым, немощным, только через жидкости и страдания способных продлить память о своём жалком существовании!» — Какая мерзость…

Сказала Бессмертная, и Рабнир рассмеялась.

— Не переживай, твоей целке члены точно не светят! — заявила надменно Рабнир, и её войско вновь подняло Бессмертную на смех, обзывая её всеми известными им оскорбительными словами.

Демоница злилась, бесилась, через боль пару раз пыталась высвободить голову из колоды, вывихнуть или обломать запястья. Она краснела, пыхтела, рычала, кровь текла из её носа, ушей и глаз от напряжения, но проклятие последнего стража оказалось слишком сильным. Когда боль становилась невыносимой или силы иссякали, Бессмертная отключалась из-за истощения и болевого шока, преодолеть которые нынешнее тело не могло.

Когда местные заговорили о скором прибытии и о том, как ждут встречи с Агтулх, его похвалы и надежды на поощрение и продвижение по очереди, Бессмертная в очередной раз обратилась к Рабнир:

— Медоед, если ваш шаман, этот самец, найдёт путь к моей смерти, воссоединению с Мёртвым богом, я хочу, чтобы именно ты, победившая в честном бою один на один, отправила меня на встречу с создателем. Сможешь?

— У тебя нет права о чём-либо меня просить. — Даже не глядя на пленницу, сказала Рабнир. — И обещать тебе я ничего не буду. Ты убийца, самка, не желающая сношения, отнимающая жизни и при этом не приносящая новую жизнь в этот мир. Ты неправильная, твоё существование ошибка, и я не совершу ошибку, способную его продлить.

Бессмертная раздражённо показала белые зубы. Ей хотелось кинуть в Рабнир чем-то едким, провокационным, но все известные оскорбления и фразы она уже успела использовать многократно за время пути. Ни когти, ни лезвия медоедов и их союзников не могли пробить превратившуюся в сталь кожу Бессмертной. Каждый их удар лишь затуплял клинки, принося демону такую боль, какую Бессмертная ещё никогда в своей жизни не испытывала. Каждый смертельный удар обрывал её сознание, каждая пощёчина и удар кулаком оставались с ней как пульсирующие, ноющие воспоминания. Кожу не порезать, но она мягка; Бессмертную не убить, но вырубить легче простого. Она чувствовала свою слабость, слушая разговоры о приближении к деревне, всё больше и больше искала хоть какие-то пути для побега. Ранее посох ослаблял её, вытягивал ауру, теперь он был внутри неё, что означало — со временем самый худший из вариантов мог стать реальным. Думая о том, о чём всегда мечтала, Бессмертная, с сумасшедшей улыбкой на лице, спрашивала у самой себя: «Почему, когда желанная смерть и воссоединение с Мёртвым богом так близки… Почему я борюсь и так отчаянно сопротивляюсь, не желая умирать⁈»

Глава 21

Сидя напротив Рабнир и Гончьей, я чувствовал, как от нервозности, легкого страха и подступающей к языку злости дергаются мышцы лица. Эти двое, как дети, животные!.. что тащат в дом что попало, притянули в столицу самое опасное, смертоносное, по истине ужасающее творение богов, и… давят лыбу! Когда я узнал, был готов в штаны от ужаса обосраться, а они улыбаются, говорят о своих подвигах, о победе над Бессмертной, даже не подозревая, что это мог быть её план. Что, так, она могла проникнуть к нам, прийти прямо ко мне, зарезать, потом вырезать всех остальных и в конце добить зазнавшихся, ебнутых на всю голову…

— Дебилы… — Обеими руками прикрывая глаза и лицо, проговорил я, задрав голову к потолку. Эти бабы, их логика и ебанца точно убьют меня раньше, чем инфаркт или инсульт. — Нахуя вы её притащили сюда? Вы же уходили за Добрыней!

Вперед подаётся Медоед, лицо её каменное, хмурое, до сего момента эта тема умалчивалась, и лишь когда я спросил напрямую, мне решили ответить. Глупо было надеяться на нечто хорошее, но, глядя медоеду в глаза, хотелось надеяться, что взятый под контроль чужой силой старик вновь всех перехитрил и сбежал. Что, есть ещё шанс вернуть Батю назад.

— Он мертв, — на корню перерубив все мои надежды, заявляет Рабнир. — Я убила его, пробив грудь и сердце.

Дыхание сперло, самые хуёвые мысли, как всегда, воплотились в реальность. Батя…

— Как он погиб? — спросил я.

— Геройски, — встав рядом с подругой, заявила Гончья. Далее был рассказ о магии контроля, о диалогах, которые вел Добрыня с Бессмертной, потом о разговорах с Ведьмой, её допросе и выходе на ключ, при помощи которого удалось победить дьяволицу. Старый вояка, прайдоха, Добрыня, в имени которого заключалось лишь светлая сторона нашего человека, погиб. Я не смог сдержать слёз, ведь умирал он за нас, за меня, за моих сыновей и дочерей. После слов о его смерти было очень больно слушать о достижениях и прочем. Меня волновало лишь одно:

— Рабнир, неужели у тебя и твоих воительниц не было возможности взять его в плен живым, привести сюда целым и невредимым?

Медоед посмотрела на меня глазами, коими обычно глядят в пустоту. Она молчала, непривычно для себя думала, и, как обычно бывает в такие моменты, на помощь ей пришла Гончья.

— Если бы она вернула его, ты бы погиб. И Бессмертная, прорвавшись через нас, учинила побоище прямо в нашем селении.

На мгновение меня ослепила ярость. Я слишком многого ждал от простой, не самой умной и в то же время очень сильной женщины. Моё помешательство могло оскорбить её, обидеть, потому, подойдя ближе, сжав зубы, я просто обнял Рабнир, извинился, поблагодарил за возвращение остальных. А она так и осталась стоять, глядя на меня пустыми глазами:

— Я не жалею о том, что сделала.

— Я знаю.

Она тоже переживала, хотя и старательно показывала, что ей всё равно. Шутки, оскал, подколы и укоры провинившихся подопечных. При любой удобной возможности Рабнир сливалась с нашего разговора, переводила внимание на других, старалась отдалиться и косо, виновато поглядывала на меня, слегка опустив голову. Она чувствовала вину, я не знал всех подробностей, потому не мог её винить или обвинять, ведь именно её стараниями наш опаснейший враг (даже не Республика) оказался обезврежен, пленён и в состоянии беспомощности. А с ней была и та, чья сила нам очень и очень нужна. Проклятая ведьма, та, кто из нашего мира, но даже в этом умудрилась снискать самую дурную славу, получить нарекательное имя, коим пугали детей за провинности в детском саду. Многие погибли из-за её чар, и как у каждой ведьмы, мне казалось, возраст её перевалит за девяносто, сама она будет скрюченой, лицо в бородавках, гнилые зубы, и вообще, всюду будет ходить с метлой в поисках ступы. Так я видел эту суку, из-за которой погибло так много хороших девочек.

— Это кто? — Застыв в «пыточной», у связанного по рукам и ногам тела, которому даже рот с глазами перемотали, спросил я. Девушка, пленённая медоедами, очень молода, неимоверно красива, с писклявым, жалостным голоском, в скромном даже по сравнению с стюардессой одеянии. Ещё и цепочка на шее с крестиком! Какая, на хуй, ведьма, вы че, сбрендили⁈

— Развяжите ей рот, быстро, ей же тяжело дышать! — Припав к барышне, грудью своей тут же налегаю на выставленное стражницами древко копий. Сходящиеся в перекрестье деревяшки не дают мне к ней прикоснуться, отталкивают.

— Агтулх, пусть внешний вид этого чудовища вас не обманет! Она погубила не меньше жизней, чем Бессмертная!

«Она?» — Глядя на нашу, из прошлого мира девушку, пребывая в легком ахуе, продолжаю думать, что это ошибка. Зачем ей против нас воевать? Мы ведь все из одной лодки, самолёта, лучше же было объединиться, потом…

Повязка спала с её рта, и девушка тут же произнесла:

— Мне очень жаль! Я так кого ваши дамы звали ведьмой! Я сотворила много зла по неведению, но это нисколько не смягчает моего греха. Прошу, позвольте мне искупить свою вину, дайте умереть в искупление содеянного! — Она кричала каждое предложение, не поднимая головы.

Все говорили о троице иномирцев в лагере мятежных Пандцу и Беа, да кто мог представить, на сколько полезными и опасными окажутся их навыки. Один как горилла, зверь, железная стена, управляемая ведьмой, другая женщина с навыком контроля сознания, а третья — Наташа. Проститутка, настроившая первых двух работать против нас во имя её блага. Слава богу, хотя бы Наташа, хоть и являлась манипуляторшей, оказалась простой, с бесполезными навыками, не имевшей читерской сверхсилы, с которой можно раскидать полсотни воинов. Её взяли в плен вместе с громилой Джорджем, потом, перед ликом смерти, одумавшись, она сдала подружку, врага, вымолила себе прощение у Рабнир и Гончьей, а дальше мы получили то, что имеем сейчас. Эта ведьма, заплаканная верующая девушка у моих ног, извиняющаяся уже в двухсотый раз и не собирающаяся прекращать, — одна из самых опасных пленниц этого места. Её сила коварна, и не распознать ею околдованных, пока не вспыхнет беда. Самым правильным казалось избавиться от неё. Забить на обещания моих любовниц, да только они ведь не просто подстилки какие-то. Они матери моих детей, а ещё те, кто поручились за эту несчастную, коварную, пугающую меня своей искренностью «святошу», чьей лучшей подругой являлась шлюха. Верил я её речам, извинениям? Конечно же, нет. Добрыня погиб околдованный её силой. Многие отдали жизни ради победы над ней, а теперь я стою, гляжу на её склонённую голову и колеблюсь.

Казнить нельзя, помиловать…

По моему приказу дамочку накормили, а после, как и ранее, связали по рукам, ногам, закрыв глаза и рот, оставили отдыхать на стопке из шкур. Буду думать как с ней поступить. Следующим из пленников я посетил загадочного самца, мужчину по имени Джордж. Он также был связан, но не показывал какого-либо раскаяния или враждебности. Просто сидел, терпел, когда наши девочки обрабатывали его раны, и искренне благодарил их за помощь.

— Меня использовали! — кричал он, узнав, кто я. — О, прекрасный молодой герой, услышь меня! Эти жестокие женщины, эти бестии, они домогались моего тела, они требовали от меня секса, а ещё повиновения и тела!

Он что, гей? — Глядя на то, как здоровенный мужик жалуется, что сильно похудел, и как его заставляли трахаться с девушками, задался вопросом я, и, словно мог в чем-то ошибиться, поглядел на дам племени Гончьих, охранявших его. Через одну, все длинноногие, подтянутые, с упругими жопками — модели. Только груди большой им не хватало, но включая их физиологию, это считалось нормальным. Поэтому, называя их ухаживания, «домогательством» и секс с ними «пыткой», я мог сделать один единственный вывод:

— Ты гей?

— Да!

— Бляяя… — Синяя зараза и этот остров не обошла. На этом я закончил наше знакомство, попросил дам более не издеваться над этим прокажённым. И в смешанных чувствах поспешил к третьей, главной пленной. Эта троица, гей, монахиня и проститутка, пиздец какой-то…

— Я не проститутка! — Когда я пришёл на диалог, будучи самой гордой, показушно крутой, заявила Наташа. — И вообще, Нютсы — это другое, да и если бы не я, то сколько бы ещё погибло? Я…

— Рот закрой. — Зная, какими наглыми и жесткими на самом деле могут быть наши бабы, перебиваю говорунью. Те, кто лишён всякого рода морали и принципов, кто обманул лучшую подругу, мужиком без хребта прикрывался как живым щитом, вызывали лишь отвращение. Я был холоден к ней, глядел на неё со злобой, привышающей ведьму и пленённых командиров Республики. — Ты не на суде и не на приёме у гинеколога. Ты у них за главную. Из-за тебя и твоей жадности мы потеряли столько хороших девчат. Неужели у тебя не наберётся даже крохи совести, чтобы признаться? Мне ведь плевать, кем ты была в том мире, понимаешь, о чём я?

— Не трогай Светочку и этого урода, они не при чём. — Тут же поняла, к чему клоню я, женщина. — Пожалуйста, умоляю! Делай со мной всё что угодно. Знаю, в окружении всех этих баб, моё тело тебя не заинтересует, но я могу помочь с Респубилкой. Они меня знают, Крысиния знает. Ещё я была в их форте, говорила и знаю адмирала Глатческо, я могу быть полезна! Только не убивай Свету, молю тебя как бога этого мира Агтулх Кацепт Каутль и… как человека из нашего мира.

Какие мы жертвенные. Когда-то, кто-то в каком-то фильме сказал: нельзя верить трём вещам: клятве наркомана; слезам проститутки; улыбке прокурора. Хоть в третьем я был и не уверен, так как не сталкивался в прошлой жизни. А вот с первыми двумя, пусть и косвенно, где-то в жизни, где-то по ТВ, дела имел, и слухи разные слышал. Отпустить эту блядь в лагерь Республики — всё равно что дать им узнать о произошедшем в джунглях, позволив укрепиться и приготовиться к диверсиям и попыткам проникновения с использованием перевербованных местных. Нет, она останется здесь, как и те двое, вернее, трое.

— Ты будешь жить, — говорю я, — за тебя поручились. Думаю, не стоит упоминать о последствиях, если решишь выкинуть какой-то гнилой фокус?

На мой вопрос та ударилась головой в землю. Исчезла та гордость, и речь возвышенная, превратилась в испуганно покорную, чуть ли не рабскую. Вот же сука… Сколько наших погибло из-за такой дряни. Так сильно она ценит свою жизнь? Может те двое, или эта Света и вправду для неё что-то стоят?

— Кормить вас за просто так в столице никто не станет. Завтра тебя отведут на работы, я лично распоряжусь, чтобы тебевыбрали самую грязную работу, такую, к которой ты привыкла. Будешь чистить выгребные ямы деревянной лопатой. Потом стирать одежду златарей, затем ночевать вместе с ранеными пленницами Рагозии, ухаживать за ними и выносить утки за ранеными. Если справишься, не помрёшь, не попытаешься сбежать, то твоих товарищей будут кормить соответственно твоим стараниям. И сама с голоду не помрёшь, если это тебя конечно устраивает?

— Устраивает! Спасибо за милость! — Кричит она, не смея поднять головы. В голосе женщины я слышал страх, отвращение, ненависть и неотвратимость мерзкого будущего, с которым ей придётся столкнуться.

Следующим собеседником стала самая опасная, самая ужасная, самая-самая отвратительная личность из всех, кого только мог бояться полуостров. Как и в делах о расследовании маньяков, портрет, коим рисовали Бессмертную, с реальностью не сошёлся, от слова, на хер со всем. Демон и чудовище сочетались с миловидной личностью, молодой девушкой с голубыми глазами и бело-серебряными волосами, с какими-то странными позолоченными отметинами на лице и руках.

— Ты кто? — Спросила синеглазая.

— Агтулх, или Алексей, смотря кто спрашивает, — говорю я.

— А… Демон-соблазнитель, развратитель воительниц и ведьмак, что гнетущими чарами ломает волю женщин. Наслышана, признаться, думала, ты будешь больше, старше, уродливее.

— Это взаимно, — говорю и, взяв табуреточку, усаживаюсь напротив закованной в стальной кокон личности. Рядом Лея, Гончья, Рабнир, и это только в шатре. За пределами ещё с два десятка солдат с мушкетами, обладающих магией и холодным оружием женщин. — Думал, ты будешь старой, уродливой, воняющей гнилыми трупами уродиной. Молодую красавицу никак не ожидал увидеть. И это без комплиментов, выбранная тобой оболочка, и, вправду, приятна глазу.

— А?.. — Левый глаз Бессмертной нервно дернулся. — Это моя настоящая оболочка! Только приматам нужны большие мускулы, дети богов утончённы и идеальны.

— А в землю тебя вогнали мускулы, — оскалившись, вмешалась в разговор Рабнир.

— Ты гребаное недоразумение! Это твой Агтулх? Тьфу! Да он и ломаного ногтя… — Тут же в табло Бессмертной Лея с размаха втащила своим большим кулаком, от чего говорунья накренилась назад вместе с туловищем и едва не упала. Рабнир поймала ножку стула, потянула на себя и вернула её на место. — Ты слабак, ничтожество, Добрыня был… — Лея вновь замахнулась, и я поймал её руку, ожидая услышать слова Бессмертной. Её никто не ударил, а она зажмурилась, молчала, недоговорила. Она не знала, что говорить, провоцировала, находясь рядом, глядя на это лицо, понятливо ощущал знакомые эмоции, такие же, как у всех первоприбывших к нам пленников.

— Агтулх, её нужно пороть, резать, бить, пока она не научится вас уважать или не сдохнет! — говорит Лея, и Гончья с Рабнир выступают на её стороне. Глупые, думают, телесная боль может навредить той, которая прожила столько лет, веков. Той, которая была костями в могильнике, а потом стала живой (со слов той же Наташи)?

Чуть подвинувшись, вглядываясь в это личико, на котором от одного удара появилось несколько рассечений, тихонько спросил:

— Тебе нравится, когда тебе причиняют боль? — раны на ней затягивались. И, лишь дождавшись полного исцеления, та, по звериному, как и другие, надменно улыбнулась, кивнула, после чего, с замахом Леи, вновь зажмурила глаза. — Стой. Зачем радовать нашего врага отношением, которое ему так нравится?

— Слабак, трус, обманщик! — прорычала провокационно немощная пленница.

Как и рассказывали остальные, она утратила все силы, кроме бессмертия. Регенерация, с которой раньше она могла голову на место за секунды пришить, тоже замедлилась. Вся эта злость, вся её гордость являлись ничем иным, как отголосками прошлого могущества.

— Ты ведь слабеешь, да? Наслышан. В одной книге читал, дети богов, находясь на грани смерти, все как один стремятся к ней, надеясь встретить своих создателей и поговорить, так ли это?

— Что за книга? — забыв о гордости, с ненавистным взглядом, едва скрывавшим любопытство, спросила Бессмертная.

— Да простая книга, из нашего мира. Мира небесного, ты должна уже много об этом знать из воспоминаний Добрыни, — говорю я специально размывчато.

— Я многое о тебе, шарлатан, знаю, а о богах… хочу узнать то это, что я знаю, или не то! — В манерах, став как обычные звери, окружавшие меня, вновь рычит мелкая девка.

— Ну, я готов буду поговорить с тобой о книге, когда ты перестанешь смотреть на меня такими глазами. Ты груба, жестока, ведёшь себя как животное, поведением и безкультурием позоришь честь, а также возвышенность, к которой стремятся святые и те, кто положил жизнь на достижение бессмертия. Ты, Бессмертная, — никчёмный гопник, старающийся закосить под бога. А я Агтулх, богов знаю и повидал немало, уж поверь!

— Брешешь, собака! — Один из глаз Бессмертной стал синим и в темных красках, появилось красное пламя. — Докажи, что знаешь богов, назови хоть одно имя, и я пойму, клянусь, я узнаю, был ли такой бог, поклонялся ли ему хоть кто-то!

Хуя се, рояль⁈ А разве она не лишилась сил? Эй, Рабнир, блядь, да на меня глазом «хуёвым» глядят! Рабнир, как и Гончья, раззявив рот, с любопытством глядят на меня, ожидая ответа.

— Ладно, хуй с тобой, золотая рыбка. — Поднимаюсь, выхожу вперед. — Я расскажу тебе о богах, и не об одном, как ты могла подумать, а о десятке, с которыми лично знаком…

От моей уверенности Бессмертная нервно сглотнула, голова её трусливо вдавилась в плечи, а Рабнир с Гончьей и вовсе на полусогнутых припали к земле растопырив уши.

Глава 22

Несколько часов спустя.

Бессмертная, глазами полными разочарования и детской обиды, с лицом, умоляющим о том, чтобы я лгал, смотрела на меня и едва ли не рыдала. Как были в моём мире Перун, Зевс и Тор, воинственные, повелевающие молниями, так и нашлись другие, те, к кому эта тёмная сущность относилась с максимальной ревностью. Чернобог, славянский бог разрушения, Танатос и Аид в Греции, Анубис в Египте, Шолотль у ацтеков — и это лишь малая часть тех, о ком я знал из школы, телика и интернета. Перечисление всех, кому когда-либо поклонялись люди нашего мира, с объяснениями и кратким рассказом о способностях богов могло затянуться не на одни сутки. Потому я выбрал лишь малую часть сильных воинственных богов и, после красочного описания, рассказал о богах смерти. Пленница считала Мертвого бога единственным, кто был способен забирать жизни у Бессмертных; в то же время я рассказал ещё как минимум о пяти сущностях, которыми и по сей день непорядочные взрослые пугают детей. Глядя на этот мир, на то, как поступили с ним боги, оставив свои творения и отправившись на небеса, я вполне мог допустить нечто подобное и в нашем. Может нас тоже, кинули? Поэтому рассказ о них велся не как надуманный, школьный, а как реальный, периодически пересказывая ситуации из фильмов и мультиков. За всем моим бредом и полубредом Бессмертная старательно следила, хоть её лицо показывало отчаяние. То ли не располагая силой постоянно проверять мои слова, то ли от отчаяния, она лишь периодически включала свой «полиграф» — в виде красного глаза, а после, дослушав очередную историю, вновь вырубала, становясь всё печальнее и печальнее.

— Царь Скорпионов, призванный Анубисом, тот ещё слабак, — когда я наконец-то замолк, выждав несколько минут, зная, что от неё ждут реакции и ответа, наконец-то отозвалась Бессмертная. — Мертвый бог никогда бы не создал кого-то настолько слабого.

— Ну, у Царя Скорпионов, как и у всех сильных существ, есть свои слабости; графика тому лучшее доказательство, — с дуру ляпнул я, и пленница, приподняв свою головку, недовольно фыркнула:

— Да… это правда. И от этого ещё больнее признавать то, что я всего лишь одна из десятков, а может быть, и тысяч неудачных экспериментов богов. — Истерика, вот что случилось с Бессмертной дальше. — Почему они оставляют нас, почему играются с нами, заставляя жить и страдать на потеху другим? Скажи мне, Агтулх, что мы им сделали? Что должны сделать, чтобы заслужить любовь наших творцов⁈ Почему… почему я вновь должна страдать… одна — целую вечность? Пока ещё существовали стражи, пока существовали другие алтари, храмы, и все поклонялись разным богам, я, считавшая себя избранной, ещё могла объяснить своё существование. В битвах с ними, в защите Мертвого бога и в попытке возродить веру в него, виделось мне моё будущее. Но оно никак не наступало. Вокруг появлялись сотни жизней, культы, проповедующие поклонения другим богам, плодились как тараканы, в то же время, я лишь угрозами и пытками могла заполучить союзников. Сила Мертвого бога всегда была со мной, и не могла я умереть, так же, как не могла дать миру новую жизнь. Все вокруг умирали от старости, даже те, кто, казалось, стал частью культа Мертвого бога, и лишь мои мучения, скитания среди могил врагов и союзников продолжались от сезона к сезону. Они все погибли, как рано или поздно погибнете и вы. Как тогда, так и сейчас, рано или поздно, железо превратиться в пыль, верёвки сгниют как плоть, а от сырости и воды расколются даже каменные плиты, которыми меня можно попытаться сдержать. Я вновь поднимусь, пройдясь по могилам всех, кто когда-либо меня окружал.

Злоба, темная, искреннее презрение к себе, своему творцу и окружающим. Бессмертная все свое время существования находилась бок о бок с живыми. Она наблюдала за ними, видимо, даже пыталась забеременеть. С её же слов, попытка оказалась неудачной, и она решила, что виной всему её сущность. Цель всего её существования — это поголовное истребление всего живого, после чего, убив и уничтожив последних, она, так же как и её бог, сможет упокоиться на веки вечные, исчезнуть в тишине опустевшего храма. Храм, точно, этот могильник.

— Кто построил тот могильник и уложил тебя в него? — спросил я, и Бессмертная печально захохотала.

— В истории моей, среди всех живых, я ещё не встречалась с кем-то, кто по силе и безумству своему сравнится с храброй Рабнир. Потому и заковать меня, пленить, не удавалось ещё никому. Ты спрашиваешь, кто построил ту усыпальницу? Это сделала я. Гробница — мой храм и храм моего бога, в котором старательно собирались все те, кого я помню.

— А тот, что был с посохом в центре, это…

— Последний страж, Уфарр Кетт-Пантис, Отец беглых племен Кетт и Пантис. Последний, кто остался охранять и сдерживать меня. Он владел магией, схожей с той, которую использовала та мелкая Ведьма. Думал, что при помощи звания Величайшего самца, любви своей богини сможет совладать со мной, покорить моё сознание, а после нанести смертельный удар в спину. Он не знал, что я тоже владею подобной силой и смогу распознать его ложь.

— Ты убила его?

— Добила. Убивала его старость, болезни, огромная магическая сила, которую он развил для создания оружия против меня. Смелый, гордый, брошенный всеми, постаревший Страж не успел. Пятьдесят сезонов мучился, готовил свою магию и всё равно не успел. Его сожрала болезнь; в последний миг он обессилил, кричал от боли, тело его не смогло использовать всю ту накопленную за жизнь силу. Он свалился в припадке, мучался, мне оставалось только с… — Бессмертная печально вздохнула, кажется, ей был не безразличен этот Уфарр Кетт-Пантис, возможно, она его даже любила. Ведь, кажется мне, никто кроме него никогда ещё в жизни Бессмертной не был с ней так долго по собственному желанию и долгу. Пусть и долг этот был прост — убить Бессмертную.

— И после его смерти ты возвела могильник? — спросил я.

— Нет, — обрезала пленница, — Я долга всем об этом лгала. Могильник был задолго до Уфарра Кетт-Пантис. В нём последнее, что осталось от других детей богов, их прах, а с ним остатки их детей, их дорогие игрушки, блестяшки всякие, которые так любят у меня красть иноземцы, а ещё заклятье. Мне казалось, с моей силой мне удастся всех их одолеть, добиться вечной тишины, но Страж, обманул меня, умирая привязал к этому месту как животное. Раньше я думала, что именно из-за него не смогу исполнить свою цель. Но только какой в этих размышлениях смысл сейчас, вдруг сну Мертвого бога начнут мешать другие миры и боги? У меня нет крыльев что бы взлететь в небеса, столько воды утекло, а богом я тоже не стала. Видимо, золотая темница Уфарр Кетт-Пантис, через вернувшихся потомков Кетт и Пантис, таки достигла моей души и нанесла смертельную рану. Ты победил Агтулх Кацепт Каутль, сведущий о богах и их детях. Твоя одурманенная слуга сильно ранила меня, сделав не такой как раньше. Мне не подвластны эти железные цепи, моё тело слабеет, даже волосы свои от сна не пробудить. Наверное, так умирают все сильнейшие, и в приближении к смерти, когда мы так нуждаемся в помощи, мой жестокий создатель всё так же холоден, молчалив и бессердечен.

Предупреждение: «Мертвый бог гневается!» — прозвучало в моей голове, от чего острая боль в висках заставила поморщиться. Блин, а ему-то что от меня опять надо⁈ Как же достало!

— Не стоит так отзываться о родном отце, — говорю я, ожидая очередного укола, либо сообщения. Ну… может, поговоришь со мной?

Предупреждение: «Мертвый бог ждёт правильных выводов!»

Предупреждение: «Богиня плодородия поддерживает вас и желает удачи!»

Да вы что, серьёзно? Удачи в чём? Хотя нет, не надо, не говорите, ох блин… На этом острове все женщины страдают лишь одной хронической бедой, боги не исключения.

Пока мысленно плавал в своих размышлениях, даже не заметил, как лицо Бессмертной изменилось. Оно стало чуть более нейтральным при взгляде на меня.

— Думаю, он всё давно понимал и знал. Иначе, стал ли бы терпеть твои отношения с слугой другой веры?

— Я пыталась его перевербовать! — воскликнула Бессмертная. Тяжело дыша, стреляя глазами из стороны в сторону, — мне казалось, что удастся его переиграть, что пройдут сезоны, и он, создав оружие, станет слугой моего создателя!

Предупреждение: «Мертвый бог разочарованно вздыхает.»

Предупреждение: «Богиня плодородия упрекает Мертвого бога в его ошибках!»

— А может, просто хотела, чтобы он был рядом? — Бессмертная смолкла, вновь поглядела на меня как на врага. Во взгляде этом читалось: «Да что ты можешь знать обо мне, ничтожество?» — Скажи, бывало у тебя такое чувство, когда, находясь рядом с этим стражем, тебе хотелось к нему прикоснуться? Думала ли ты о нём, когда он отдалялся, переживала ли ты о том, что его убьёт кто-то, кроме тебя?

— Конечно! Именно я должна была отнять его жизнь! — воскликнула Бессмертная. — Она всецело принадлежала мне.

— Это называется ревностью, — говорю я. — Обычно живые так говорят о чём-то, что считают своим.

Пленница, продолжая меня сверлить недоверчивым взглядом, попыталась пожать плечами. Цепи не позволили, и она разочарованно вздохнула, наклонив голову на правое плечо. «И что дальше, что ты этим хотел сказать?» прочитал на её лице простой вопрос. — «Своё» обычно — это какой-то предмет, ценности, ювелирка, деньги, иногда жилище, а иногда «своё» — это самцы и самки, мужчины и женщины. Как дети из любви к родителям ревнуют их хорошее отношение к другим детям, так и взрослые, глядя на тех, кто им не безразличен, ревнуют к другим. Все ревнуют, и даже Смерть ревностно относится к Жизни, стремясь всегда находиться рядом.

— Смерть ревнует к жизни? — удивилась Бессмертная.

— Верно, — ответил я, — ведь они партнёры. Понимаешь? Одна даёт, другая забирает. Одну любят, другую боятся, и при этом в жизни каждого живого существа они — самая главная пара, между встречами которой проносится человеческая жизнь.

— Партнёры, — повторила Бессмертная в момент, когда я сам пытался осознать, какую речь только что выдал. Зараза, как же трудно подводить каждую тему к одной, к любви, сексу, тому, что обязан делать для достижения возложенных на меня обязательств. — Ты заблуждаешься, если считаешь, что мы с Последним стражем Уфарр Кетт-Пантис являлись партнёрами. Мы были врагами.

— Ты так уважительно вспоминаешь его имя…

— Нет ничего зазорного уважать храброго последователя бога, — перебила меня Бессмертная.

— Как и нет ничего зазорного в том, чтобы возлюбить врага своего, — в ответ перебил её я.

— Вздор!

— Тогда почему ты не убила его, как только тот создал это загадочное оружие, прежде чем мужчина свалился без сил?

Предупреждение: «Мертвый бог одобряет ваш вопрос и ждёт прямого ответа».

— Я… я не знала, что оно готово.

— Находясь всегда рядом, контролируя его, защищая от хищников в лесу и оберегая до последнего вздоха, ты говоришь, что не знала? Не знала или не хотела знать, надеясь продлить ваше время вместе?

Бессмертная смолкла. На лице её исчезли все эмоции, на мгновение я почувствовал, как она вновь попыталась использовать все свои оставшиеся силы, вырваться из цепей, желая убить меня. Да только, как и во все прошлые разы, бесчетные попытки — она лишь смогла довести себя и свое тело до предобморочного состояния.

— Я не стану отвечать на твой каверзный вопрос и, перед Богом-создателем, не стану позориться, — заявила Бессмертная, опустила голову и взглядом уткнулась в землю. — Уходи, наш разговор окончен.

Предупреждение: «Мертвый бог разочарован услышанным. Отводит взгляд в сторону».

Рабнир схватила Бессмертную за волосы и потянула голову вверх. Этого ещё не хватало — пыток и издевок, когда папаша рядом, чего-то ждёт!

— Разговор закончится, когда скажет Агтулх!

— Рабнир, — коснулся я её руки, — отпусти. Она пытается обмануть себя, когда её создатель пытается понять, о чём же думает его последнее творение. И будут играть они в молчанку, оба мучаться, пока кто-то не признается во всем. Оставим нашу пленницу на некоторое время. Пусть подумает, уверен, ей есть о чем подумать. И это… Бессмертная… Мы ведь тоже с тобой враги, моя покровительница Богиня плодородия. Если захочешь поговорить, зови меня через стражей в любое время. У меня есть ещё много рассказов о богах: хороших и плохих, весёлых и грустных, думаю, некоторые могут тебе понравиться.

Бессмертная промолчала, даже бровью не повела, напоминая о категоричном завершении разговора. Упрямая, что ж, пусть упрямится. Выйдя из шатра, велю кормить её пищей, не содержащей костей или осколков костей, чтобы, не дай бог, через регенерацию она себе какое холодное оружие не состряпала, отмычку какую. Также требую усиленного контроля. Непрерывно за ней должны наблюдать с десяток женщин разных племен с максимальной степенью доверия, обязательно не участвовавшие в боях с Республикой и других набегах в той стороне. После предстоит на Совете Племен решить, как поступить с теми землями, которые находились под контролем перебежчиков Республики. Многие уже сейчас настаивали на отправке туда войск, занятии рубежей, подготовленных позиций опустевшего лагеря, дабы его не заняло подкрепление из республики. После возведения очередного форта береговая линия, подчинившаяся врагу, окажется слишком протяженной и значимой, вариантов для сухопутных нападений станет в разы больше. Хотя и с логистикой проблем нашему врагу прибавится. В общем, это только предстояло решить. Собственно, как и узаконить должность старосты в лице только что родившей Кисунь.

Тем же вечером, оказавшись в компании огромного количества старух, я сначала прилюдно высказал свои соболезнования Кисунь, потом поздравил её с получением официального, законного титула, полученного со 100% официозом. Я выслушал, чего ждут от меня старые кошёлки, как они хотят видеть наёмников и ждут, чего взамен попросит Империя. Совсем коротко пробежавшись по интересам Империи, пересчитав редкие товары, которые они готовы покупать, я говорю о важности дальнейшего развития особенных производств. В первую очередь — мыловарения, потом о животноводстве, благодаря которому можно это самое мыло производить, ну и напоследок о специях, сахаре, соли, которые мы также способны производить сами.

— Сейчас мы, посланцы небесные, ещё имеем кое-какие запасы из творений великого ювелирного мастера Алиэкспрессо, поэтому сможем сами оплатить наёмников, закупку инструментов и производственных конструкций. Однако рано или поздно украшения закончатся, и мы окажемся с империей в невыгодной торговой позиции. Поэтому мы сами должны развиваться, учиться, строить и производить всё, от инструментов до оружия. Но это потом; сейчас всю торговую миссию и заботу о Федерации племен можете оставить мне.

На этом, завоевав немыслимо-огромное количество очков уважения и благодарности у совета, мы с ними попрощались. Они не знали, как вести себя с иназемцами: мелкие племена боялись; крупные, помня обиды от убийства республиканцами и понесенное поражение, ненавидели как Республику, так и Империю; и лишь средние по местным меркам племена поступали мудро, пытаясь лавировать, расти и стараться не пасть слишком низко, при этом перешагнув через другие крупные семьи. В Федерации сохранялась конкуренция среди старух, которых я по морально-этическим соображениям не посещал. Однако у каждой из них имелись дочери, и вот, взаимодействуя с ними через «Уравнивание», в правах мы придём к полному пониманию и единству. Главное, чтобы старейшины все разом не приставились, а то в одиночку все административные проблемы, споры я точно не смогу решить. Всё должно идти своим чередом. Особенно сейчас, когда, обсуждая военные дела, было решено нанести расчленяющий удар. В котором Федерация решила отрезать Республику по суше от земель мятежников. У нас имелись пушки, у нас были пистоли, мушкеты, взрывные ядра, наёмники из разряда «пушечное мясо», а ещё, благодаря кое-кому, смертоносно опасные маги огня. Дальнейшую работу с которыми мне этой ночью предстояло хорошенько простимулировать.

Уже скоро прибудут наёмники из порта Империи, тащить пушки в тридевять земель через места, где и пешком пройти сложно, затея губительная. Поэтому вместе с наёмниками было решено задействовать мобильных магов. Если враг уже занял истребленный лагерь, сумел через море усилиться и укрепиться, мы будем под покровом ночи минировать подступы к нему со всех сторон. Заниматься откровенным терроризмом. До возвышенности, на которой стояло поселение, далековато. Пушки галер не добьют. Играя от этого, было решено пробовать брать гарнизон измором, пленить, а после перепродать Империи и начать таки сжимать кольцо вокруг оставшихся укреплений Рагозии. Самая страшная проблема, как казалось на данный момент, решена; оставалось дело за малым — выкинуть на хер незваных гостей, а после начать строительство по-настоящему опасных, усиленных и укрепленных до зубов прибрежных фортов.

Глава 23 Царь мелководья

Несколько дней спустя.

Императрица Алесия. Неподалёку от пляжа Омаха.

Федерация вольных племён во всю готовилась дать бой на суше. Молодой Агтулх Алексей, с гибелью самых влиятельных личностей своего молодого государства, единолично перехватил власть над поселением, армией и администрацией. Дорогостоящие украшения, пушнина рекой потекли в Имперский порт, заполняя трюмы и готовя первые партии товара к отбытию. Также, благодаря помощи капитана Стеллы Марис с нынешним наместником Аукай, удалось за прекрасное кольцо продать Волчью свару. Золото обменяли на сброд, властительница империи радовалась тому, как обвела вокруг пальца юношу. Однако радость эта была недолгой. Республика, в передышке, полученной от постоянных атак Федерации, пришла в движение. Их морские разведчики пронюхали о появлении Имперской Армады, и теперь к бухте, прозванной местными Ласточкиным гнездом, шли республиканские галеры. Орудий у них немного, но число превосходит все предположения императрицы. Верткие галеры, выставив весла, вышли на охоту в день, когда большие многопалубные артиллерийские суда оказались подобны кускам дерева, барахтающимся в море. Штиль, адская жара, на небе ни тучки и нет ни намека на то, что погода в ближайшее время переменится!

Бодро идущие галеры приближались к строящимся в боевом построении бригам Империи. Со скал, вместе с имперскими воительницами, за происходящим наблюдали артиллеристы Федерации. Вместе с новыми союзниками они удерживали место, с которого собирались огнём трофейных орудий поддержать Империю.

— Сегодня, как и всегда, ветра не на нашей стороне, — стоя рядом с императрицей, говорит наместница Аукай Путьчитвай, внимательно следя за своим бывшим кораблём.

— Прибрежные воды — вотчина Рагозии, а море — хозяйские территории Каолиции, — говорит Алесия, — сейчас подвернулся удобный момент разбить их у берега, и с помощью Федерации одержать победу на берегу. Лучшего момента может и не представиться.

Аукай, наблюдая за численным перевесом республиканок, за той армадой, прибывшей с Глатческо, спросила.

— Вы хотите сказать, что наш флот лишь отвлекающий маневр?

— Сбрендила? — Сев на предоставленный ей табурет, вглядываясь в подзорную трубу, выдала императрица. — Я верю в своих капитанов, в силу нашего оружия. Также верю и в пехоту, «царицу полей», как назвал её недавно Агтулх Кацепт Каутль. Мы выгнали большую часть ос из их гнезда. Теперь дело за храбрецом, что отправится к нему и сожжёт его дотла.

Корабли Империи, идущие шеренгой, начинают разворот, становятся боком к идущей навстречу им широким фронтом армаде. Медлительные, едва-едва движущиеся бриги делают первый залп, недолёт метров на сто-пятнадцать.

— Сука, если бы только они были палубой выше… — показав клыки, ругается имперская львица.

В ответ на залп бригов идущие носом вперёд галеры останавливаются. Также отвечают залпами своих единичных орудий, установленных в носовой части. Взрывы в небе, пламя обрушивается на корабли Империи, осыпая их железными осколками, разрывая и обжигая красными языками паруса.

— Какого чёрта⁈ Мартиры⁈ — Едва сев, тут же подскочила с места Алесия. — Они же могли атаковать ещё с четыреста метров назад⁈ Почему сейчас?

Дальнобойные орудия Республики бьют вглубь построения Империи. Ядра, взрывающиеся в воздухе, по прошествии определённого времени, стали для Императрицы шоком и лишь слегка удивили Лею, взявшуюся сопровождать у берега императрицу. Добрыня использовал подобные во время штурма укреплений Республики, так же подобные ядра использовались в отражении атаки на первый форт, отнятый некогда у республиканцев. Самка, о которой рассказывали Лее, носила величайшее звание, доступное Рагозии — адмирал. Поэтому стоило ожидать, что ей хватит ума повторить фокус Добрыни, высчитать и просчитать, сколько на максимальную дальность будет лететь ядро и когда оно должно раскрыться.

— Адмирал Глатческо раскрыла секрет главнокомандующего Добрыни. Взрывающиеся со временем ядра — это его изобретение… — Говорил Лея, из-за чего кулаки Алесии сжимаются. Ей хочется кричать: «Почему мы этого не знаем⁈» В то же время сама она понимает и своими глазами видит, насколько это оружие, в сочетании с мартирами, ужасающе опасно. Как корабли не могут скрыться от него в водной глади, так и «пехота», прячущаяся за оврагами, не укроется от смерти, сыплющейся с небес. Пусть точность и низка, зато зона поражения, смертоносность, огромна.

Всё больше галер, подходя на недосягаемую дистанцию для продолжавших медленно разворачивать боевое построение бригов, открывали огонь со своих носовых орудий. Те единицы кораблей и капитанов, осознавших необходимость сближения, подавались вперёд на сокращение дистанции для разворота бортовых пушек и поражения врага, сталкивались с новой бедой. Галеры, стоя на месте со спущенными парусами, при помощи гребцов начали сдавать назад. Им не требовался разворот, продолжительно долгий маневр. Республика не просто отступала, она продолжала отстреливаться. Двигаясь на галерах и вперед и назад, в разы быстрее, чем могли преследовать их бриги. С ужасом в глазах и печалью в сердце Аукай Путьчитвай видит, как в бриг, ЕЁ бриг, прямо в штурвал, прилетает огненный снаряд. Внутри неё всё сжалось. С огромной дистанции она слышала, как затрещало дерево, как охваченная пламенем, получившая ещё одно попадание мостовая разлетелась на куски. От попадания поздно разорвавшегося снаряда мачта треснула, с корзины на мачте вывалился кто-то из её команды и, ребрами вдарившись о борт судна, рухнул в воду, вздыбленную от осколков. Не просто корабль, а само то место, на котором она сегодня по велению судьбы обязана была быть, перестало существовать. Духи Путьчитвай, провожавшие её по жизни, плясали; Аукай, дитя пустыни, услышала их и смогла избежать начертанной ей смерти.

— Это закончится разгромом, командуйте отступление… — Понимая весь ужас ситуации, Императрица тут же с берега велит отдать команду о отступлении вдоль берега. Ей необходимо, чтобы галеры подошли поближе, в зону поражения орудий Федерации, которые находятся так высоко, что даже мартиры не смогут их перестрелять.

Под огнём противника, односторонним, теряя суда один за одним, Империя начинает отступление. Самые пострадавшие во время боя бриги направляются в Ласточкино Гнездо. Остальные продолжают следовать плану Б, вытягивая врага под огонь береговых пушек. Первые галеры, чьи гребцы оказались самыми сильными, спустя полчаса получают мощнейший удар в борт. Шестнадцать орудий Федерации, сделавшие одновременный залп, совершили пять точных попаданий. Нос корабля Республики начал постепенно проваливаться в голубую гладь воды, а корма задираться. Женщины, бросая оружие и скидывая с себя одежду, прыгали за борт. Первая потопленная галера нисколько не смутила командование Рагозии. Более того, намеревавшиеся разделить флот Республики, силы Федерация и Империя столкнулись с хладнокровным и расчётливым решением отпустить отступающие, пострадавшие корабли в бухту. Пылающие бриги нисколько не интересовали адмирала Глатческо. Используя погоду, своё преимущество в маневренности и скорости, они отдаляются от опасной береговой зоны, уходят в море и, двигаясь по дуге, продолжают догонять основные отступающие силы имперцев.

— Грёбаная Глатческо! — Понимая, что боя возле нового торгового порта уже не избежать, Императрица, через быстроходных послов Федерации, Гончьих, отправляет послание в предфронтовой форт. В послании гласилось:

«Егеря, я — Императрица Алесия, названная Львицей Империи, заклинаю вас: идите в бой! Не жалея себя и живота своего, сокрушите врага на суше, пока мы бьёмся с ним на воде!»

Спустя несколько часов. Неподалёку от передовой.

Последние, сдерживавшие моё передвижение оковы, с гибелью Олай, а также Добрыни, спали. Умные, талантливые, сильные, они погибли, защищая интересы молодого государства, и настал мой черёд, черёд тех, кто помоложе и поактивнее. Мы заменим их на линии фронта!

Чувство страха, ответственности, постоянное ощущение, что я делаю что-то не так, ни на секунду меня не оставляли. Сменившееся положение в Федерации, нисколько не изменило моего характера. Я слаб и в то же время силён благодаря тем, кто продолжал меня окружать. Во главе торговой миссии в случае моей гибели останется Катя. За оборону, дозоры, сдерживание, воодушевлённая и готовая мстить за смерть Добрыни (как оказалось, тайно его любившая) тётя Вера. Об детях могла позаботиться Оксана, и ещё многие из наших, кто продолжал себя искать в этом мире. Одна лишь Мария, та, кто была со мной в тот злополучный день, с кем мы растаскивали раненых, хоронили погибших, а потом с печалью раскуривали сигареты обсуждая будущее, решила до конца оставаться рядом со мной. Федерация готовилась к наступлению; я после ночи с эротичной тигрицей поднял недостающий до круглого числа уровень. Что-то, напоминающее богов в моей голове, поздравило с повышением способностей, с которыми я мог воодушивить даже самых трусливых союзников.

Навыки «Уравнителя» и «Истребителя ереси» хорошо сочетались в тот момент, когда наша объединённая с Империей сухопутная армия шла на передок. Конфликтов вспыхивало много. Кто-то не там посрал, кто-то куда-то вступил, кому-то просто взгляд чужой не понравился. Племен вокруг было, как ебучей мошки в джунглях. Ещё и жара эта треклятая делала всех злее, накаляя и без того накалённую обстановку. Семь раз я успевал влезть в конфликты, сулившие массовые драки, и четырежды, с моего слова, завершались конфликты, к которым я прибывал с запозданием. Небоевые потери мы понесли, даже не добравшись до врага, и от того злость моя передалась к тем, кто сейчас перешёл под моё прямое управление.

Ссора наёмников была успокоена поркой баламутящей воду десятницы. Зарвавшуюся Пандцу, командующую сотней, и вовсе пришлось отстранить от управления, выпороть, связать и отправить назад в столицу в клетке. Мы шли на войну большим войском, коим даже Добрыня на врага ещё ни разу не ходил. Я даже подсчитать всех не мог, ведь по ходу пути к нам то и дело прибивались разношерстные группы: пантеры, чернохвостые тигрицы, бежавшие от гнёта Крысы, остатки Беа и прочей жирности. Все, с кем мы сталкивались, после общения со мной, как по велению волшебной палочки меняли свои взгляды, вставали в первые шеренги с теми, кому в линии авангарда предстояло доказать свою пользу.

Когда мы приблизились к передовой, армия превратилась в огромную, собранную по кускам и группам толпу. Простые собиратели, вооружённые разве что своими когтями и зубами, смешались с вооруженными до зубов по нынешним меркам, бойцами спецназа — Молниями, сформированными Добрыней. Нас было много, настолько, что ещё за два часа перед наступлением нам пришлось считаться и разбиваться на отдельные группы. Это была не армия, какой управлял Добрыня. Это была мясная ловина, толпа, которая откликнулась на мой зов, на крестовый поход, которым я намеревался положить всему конец. Я не знаю, откуда они все взялись, не знаю, как вообще мы собрались, но нас было почти шестнадцать тысяч. С наёмной сварой, с Егерями, выделенным личным отрядом Императрицы Алесей, с перебежчиками и множественными пленными из самой Респубрики, намеревавшимися в боях заслужить для себя паспорт и место в «очереди» на «Ночь любви». Нас было так много, что не только оружия, но и инструментов, которыми можно было бы вооружить местных, попросту не хватало. Именно поэтому, желая сохранить как можно больше жизней, со мной была Мария, а ещё… Они:

— Наташа, ты ведь помнишь, что будет с твоей подругой, если решишь нас предать? — Глядя в глаза шлюхе, спросил я, а после обратился к той, к чьему горлу сама Гончья приставила клинок: — И ты, Света, не забывай, чего мы ждём от Джорджа.

— А я… а как же, почему никто не слушает моего мнения⁈ — Кричал здоровяк, но взявшая его под контроль Света, словно не считала его живым человеком, ответила:

— Ты ведь не обманешь нас? — Её голубые глазки и светлые волосы, наивное молоденькое личико, что по возрасту ещё сильнее молодит ведьму, опасно подкупали.

— Я хочу закончить войну. И она закончится, если мы возьмём поселение, а с ним — Адмирала Глатческо. Понимаешь? — спросил я, но та, сверля меня взглядом, даже бровью не повела. Она не понимала. — Это как игра в шахматы, ты же знаешь о шахматах? Мы поставим шах и мат их королю, ей некуда будет бежать, на этом всё.

— И ты не будешь их казнить? — По-прежнему не веря, говорит Света.

— Я их продам. Вот им… — пальцем указал на Имперок, — а эти пусть решают, как быть с пленными. Мы же вместе с вами, тобой, Наташей, нашими девочками и даже этим здоровяком начнём строить себе свой собственный рай.

— Богохульник, — тяжело вздохнув, говорит Света.

— Какой есть, — отвечаю я. — Ну так как, не передумала? Помнишь, что нужно?

— В руках твоих наше будущее, моя жизнь, мои грехи перед теми детьми, которые из-за меня лишились матерей. Я просто уточняла. Алексей, я сделаю то, что ты просишь, помогу изгнать Республику.

У нескольких рагозских знатных дам, прибывших сюда в качестве пленниц, глаза окрашиваются в голубое пламя. Затем, они ждут, пока Джордж каждую из них закинет себе на плечо, кого-то и вовсе возьмёт в руки как принцессу. Задача проста: Джордж с якобы ранеными подходит к дозорному посту, приносит и приводит туда офицеров. Далее их сопровождают и переводят в город. Синеглазые распространяются по фортификации, словно всё хорошо, общаются со своими, благословляя удачу, богов, благополучно забыв, как именно вернулись, становятся частью города. А после, когда стемнеет, случится «Бах». Я не стану выдумывать велосипеда, пойду по пути старого диверсанта Добрыни, испытаю его план на нашем враге!

В сумерках уходящего дня, когда грохот орудий стал ближе к форту Империи, десятница из покарённых Светой вырубила свою собственную сестру на посту. Позволив Молниям Добрыни взять под контроль форпост, по которому вперёд устремились первые пять тысяч наших. Дорога, которую в первую очередь к новой «границе» проложили республиканки, оказала нам огромную услугу. С начавшимся внутри селения празднеством по случаю освобождения, спасения кого-то из знати, успехов в море о которых постоянно докладывали, а также разврата, что продолжал чинить с девочками Джордж, наши, в форме республики, подобрались к стенам практически в упор. Глатческо оказалась умной женщиной, так же ввела систему пропусков, кодовых слов и допусков. Только это всё не работает в моменте, где статусность, высокое положение в аристократии, выше правил. Голубоглазые аристократки из числа подчинённых Свете просто опоили стражу, одурманили их головы лестными словами, обманули обещаниями породниться и сосватать им своих детей. Все пили, кого-то увели, кто-то уже спал, и в момент пьянки даже не заметили, как кем-то были открыты врата.

— Кто… кто эти женщины? — едва стоя на ногах, спросила одна из полупьяных стражниц, видя, как стройными шеренгами внутрь входят сотни похожих и в то же время непохожих на рагозцев женщин.

— Свои-свои, подкрепление… пошли лучше выпьем, — без крови, без боли, увела стражницу в сторонку голубоглазая пленница чар. Не всем повезло, как той кароульной: кого-то пришлось зарезать, кого-то удушить, но Света, контролировавшая всё издали и старающаяся казаться для окружающих лучше, чем была на самом деле, знала: клинок у его горла, приставленный двадцать четыре на семь Гончьей, куда реальнее, чем любая из её возможных попыток сопротивляться Агтулх.

Первая волна Федерации, едва сдерживая эмоции и желание кинуться в бой, сохраняя плотный строй, двигалась к центру форта. Идти метров сто, но каждый новый шаг и то время, что разделяло его от предыдущего, тянулось для живых целые минуты. Всё замерло в этом марше, время казалось бы остановилось в ожидании командного вскрика Наташи:

— Крысиния! — кричит она. — Крысиния, где ты⁈ — вновь повторяет, собирая на себе внимание всех тех, кто продолжал пьянствовать и только сейчас, с испуганным вопросительным криком прибывшей женщины, заметил, кто и что за войско рассредоточилось за их спинами.

Глава 24

Город-крепость, взятая без единого выстрела, оказалась прибежищем для отщепенцев, торговцев разных фракций, а также их семей. Как и говорилось ранее, как сообщали взятые в плен рагозские женщины, республика, проигравшая прошлую войну, доживала последние дни. Бегство аристократии и части парламента, оказавшихся на наших берегах, стало тому лучшим доказательством. В Рагозии агенты императрицы вот-вот начнут восстание, страну разделят надвое, после чего разразится очередная, скорее всего не последняя, война.

— Уберите оружие и сдавайтесь… — прячась за углом возведённого из камня здания, требует Лея. Хоть разросшийся городок мы и взяли, но ближе к пирсу находился домик Адмиралтейства — последнее, хорошо укреплённое здание, в котором забаррикадировались несколько важных шишек.

— Мы лучше погибнем, чем сдадимся дикарям! — крикнул кто-то из-за укрытия, после чего зачем-то выстрелил в никуда. Да… О захвате без единого выстрела я погорячился. Из донесений тех, кто сдался нам в городе, узнаём о Крысинии и том, что она тоже, пряталась в Адмиралтействе. Огибая здание по стенам и переулкам, заходя с воды, быстро и плотно строение берут в кольцо.

— Агтулх, мало времени, мы уже давно не слышали грохота пушек, — говорит Тигрица. — Скорее всего, адмирал с флотом уже возвращаются, и если мы хотим застать их в расплох на берегу, нужно действовать быстро!

И я это понимал… Нужно штурмовать и сделать это как можно тише, стараясь минимизировать наши потери. Сука, видит бог, я не хотел!

— Приведите сюда пленные семьи аристократии, выстройте их живым щитом и вперёд. У меня нет желания им вредить, но и своих я под пули просто так бросать не стану.

Спустя полчаса, став истинным злодеем для себя самого, внезапно получаю предложение о переговорах. Наш враг, увидев, как знатных мужчин, детей, женщин в дорогих костюмах выводят перед ними, не на шутку испугался. Внутри дома началась грызня, ведь там распознали своих родных. Они подумали, что мы собираемся казнить их семьи, начали что-то обсуждать между собой на повышенных тонах, после чего внутри дома началась стрельба и послышались звуки борьбы.

— На штурм! — стоя за углом, командую я. Беа с огромным молотом расталкивает пленников, проскакивает вперёд, наносит удар по хрупкой древесине, разлетевшейся в щепки, после чего в образовавшуюся брешь врываются медоеды. Прошло меньше двух минут, остатки двери выбили. Под конвоем, израненные, истекающие кровью, вышли рогатые женщины с отрубленным лысым хвостом и головой неизвестной мне старухи. Семеро военных встали на оба колена перед пленными жителями — мужчинами и детьми, лбами ударились о землю:

— Это голова Крысинии, которую вы искали. Просим вас пощадить наши семьи, заберите лучше наши жизни! Молим вас, храбрые воительницы Федерации, пощадите хотя бы наших детей…

Вперёд из-за укрытия выходит Рабнир. По её надменной улыбке, зная, что она скажет что-то типа: «У вас нет права требовать от нас…». Перебиваю её и сам выхожу к офицерам навстречу.

— Поднимите головы, — требую я, и те послушно, щурясь, поджав губы, окатывают меня молящими взглядами. — Я Агтулх Кацепт Каутль, вождь Федерации племён. — Женщины побледнели, они наверняка многое обо мне слышали и, наверняка, не ожидали увидеть меня в этом лагере. По крайней мере в виде захватчика, а не пленника. — Ваш адмирал, командующая Глатческо, хотела вырезатьпоселение с нашими детьми и будущими матерями. Ваше войско пришло в наши земли, и лишь чудо, воля небес, спасли будущее Федерации. Вы ответственны за убийство наших стариков, за угон в рабство наших женщин, пленение и издевательство над детьми. По-хорошему, для утоления жажды мести моего народа нам стоило поступить с вами так же. Но мы не звери, и дикари здесь тоже не мы, а вы. Только дикарь, последняя сволочь и сука, идёт на войну с беременной и младенцем — этого мы вам не простим. Но и поступать с вами так же мы не станем. Так как же мне с вами поступить? — скрестив руки на животе, жду ответа, а его всё нет и нет. — Вы бездомные, бесчестные, трусливые, алчные воры, пришедшие в наши земли за нашими богатствами. Чего молчите, язык проглотили? Я жду ответа, как вы хотите, чтобы я с вами поступил⁈

И вновь тишина. Лица полные горя, животного страха, а в глазах — конец. Бесперспективный, бесславный, с завершением жизни на плахе или в петле.

— Раз вы молчите, тогда поступлю так, как считаю нужным. Солдат всех в плен, из форта вывести. В городе оставим мирных жителей — семьи знати и аристократии. Этих горе-офицеров отправим на пирс встречать флот Глатческо. Устроим вам тест на вшивость. Если согласитесь мне подыграть, то сможете оставить себе этот форт, земли, даже корабли. Я позволю вам поселиться на нашей земле, пощажу ваши семьи, разрешу возделывать землю и даже буду защищать вас, если вы поклянетесь в нужный час прийти мне на помощь. Взамен вы все лично, со своими помощниками и офицерами, арестуете Глатческо прямо на этом пирсе, после приведёте её ко мне.

— Вы предлагаете протекторат Федерации? Кто же тогда станет властителем побережья и фортов? — спросила женщина постарше, сидевшая в центре.

— Сами решите, — говорю я. — Выбирайте: либо вас всех продадут как рабов Империи, после чего, думаю, выслушают знать с семьями, повесят за мятеж против Алесей. Либо вы останетесь здесь со мной, станете… кхм… протекторатом (о котором я как-то даже не подумал). Мы уже торгуем с Империей, и если вы перестанете называть себя Республикой Рагозией, сложите оружие, станете частью нашей большой семьи, причин для продолжения конфликта у нас больше не будет. Выбирайте: верность Республике и Глатческо либо безбедная счастливая жизнь для вас и ваших семей.

Та, что в центре, подняв голову, уверенно заговорила:

— Для убедительности нужно расставить патрули вдоль порта, зажечь на вышках сигнальные огни. Два — всё хорошо, больше четырёх — беда. На галере Адмирала приблизительно с сотню умелых бойцов. Своими силами, из засады, мы вряд ли совладеем. Глатческо отлично плавает, может задерживать дыхание под водой до пяти минут и отплыть так далеко, что мы её потом не найдём.

— Семья — одно, но адмирала я тебе предать непозволю!.. — подорвалась с места женщина позади старухи. Хрен знает откуда, выхватив кинжал, она замахнулась, желая заколоть говорунью, и тут же лишилась руки. Острые когти Рабнир полоснули её в области локтя. «Храбрячка», вытаращив глаза, глядит на оторванную руку, повисшую на ошметках ткани кителя. — А… а-а! — едва испуганно открыла рот воительница, как следующим ударом уже Лея снесла той голову. Как мячик та покатилась по уложенной камнем дороге. Высокая и стройная пантера хищно поглядела на Рабнир, медоед, в свою очередь, поглядев на руку, которую не смогла оторвать одним ударом, обидчиво фыркнула, громко заявив: — Я всё равно тебя сильнее.

— Продолжай, я хочу узнать твой план до конца, — требую я от «будущей наместницы этого селения», а сам в полголоса требую привести сюда ведьму. Доверяй, но проверяй, как говорится…

На следующий день. Адмирал Глатческо.

Распивая любимые сорта вина в окружении старших офицеров, адмирал радостно праздновала сокрушительную победу над имперскими гигантами, которых так страшились Каолиция и республика. Счёт потопленных судов почти достиг десятка, а если взять в учёт один, который во время абордажа удалось захватить, так и достиг вовсе! Всего-то надо было — правильно подобранная погода и чтобы никто из республиканских шишек не мешал. Два фактора, которые были правильно и вовремя подобраны, создали очередное легендарное событие для Республики Рагозии… — говоря о республике, адмирал задумалась: «Стоит ли приписывать столь великую победу государству, которое вот-вот исчезнет?» — рассуждала она, отдаваясь пьянству и тем эмоциям, которые переполняли её армию.

— Вы видели, видели, как мы прижали их к этим трухлявым стенам и скалам!

— Да, хорошо горели посудины, и порту тоже досталось! Жаль пушки высоко, успели жуки сухопутные на берегу укрепиться. А не то мы бы их там всех до последнего перетопили и передушили!

— Славься адмирал! Славься Глатческо! — кричали офицеры, на что командующая, принимая лесть, с барского плеча хвалила всех своих помощников и капитанов за исполнительность и последовательность. Наконец-то, после череды серьезных поражений на суше, ей удалось вырваться в море, показать, за что её так сильно любит и почитает Республика.

Флот Глатческо возвращался к месту стоянки уже в сумерках. Они не торопились, праздновали на своих галерах, при этом, внимательно оглядывая побережье, пытались вновь подойти к бухте с спрятавшимися в ней кораблями. Никто никуда не ушёл, недобитки навелись на единственный вход и выход. Проход слишком опасен, сети и канаты, которыми легко остановили лодки с пехотой в прошлый раз, так же легко остановят и огромные галеры, сделав их мишенями для забрасывания камнями, гранатами, обстрела из пушек, луков и мушкетов с пистолями. Единственным возможным вариантом для взятия бухты был и оставался сухопутный сценарий, от которого Глатческо благополучно отказалась. Вот-вот должны прибыть информаторы с Рагозии, от сведений которых зависело, какую войну продолжит вести Республика: наступательную или оборонительную. Коалиция, их решение по поводу борьбы за земли республики на материке либо же за новые земли вдали от уютных домов, станет ответом на все вопросы Глатческо. Флот продолжил путь в свою гавань.

— Адмирал, идём к пирсу? — спрашивает старпом.

— Да, швартуемся, следом пусть идут корабли с ранеными. Те, которые пробиты, пусть садятся на мель вместе с трофейным бригом. Пока ремонтируют бриг, снимем пушки с него и построим какой-никакой форт на границе. А то что-то дикарей давно не видно. Явно плохое задумали, может даже силы копят, нужно готовиться.

Сердце Глатческо взволнованно колотилось. Победа в море, то, что всё прошло как по маслу, не давала женщине покоя. Казалось бы, когда флот отошёл от берега, Федерация тут же была обязана пойти в атаку на суше. Они могли взять этот берег, который пленницы называли Омаха, как минимум в осаду. Могли пробить стены, ворота, сжечь место их стоянки и отдыха, но вместо этого… Глатческо улыбалась, видя своих офицеров у пирса, встречающих её с бочонком вина и несколькими мужчинами позади.

— Всё же, это всего лишь дикари. — Облизнувшись, чувствуя, как всё её женское вскипает от желания, от победы, Глатческо, не дожидаясь, когда корабль пришвартуется, спрыгивает на пирс.

— Адмирал, вы победили? — спрашивает тысячница Рагозии.

— Ещё как, разгромили этих шавок. — Пройдя мимо тысячницы, сразу направилась к мужчинам адмирал. — Прикажите приготовить мне жареного мяса, принести горячей воды, а ещё… — Подойдя в упор к застенчивому мужчине, взяв того за бороду, подняв и впившись в его губы, Глатческо требует настойку, заставляющую члены каменеть.

— Будет исполнено.

Взяв за шкирку второго мужчину, адмирал подталкивает обоих вперёд, приобняв их, держа руками за ягодицы. Идя по центру, она начинает свой рассказ. Громко смеётся, хвастается, обещая показать всю свою напористость обоим мужчинам в кровати. Глатческо на взводе, разум её затуманен похотью и алкоголем настолько, что она даже не заметила опустивших улиц, того, как выглядывая из окон, напуганно провожали её взглядами местные жители. Победа вскружила ей голову, а наличие в её доме третьего, молодого, сильного физически и изуродованного шрамами мужчины ещё сильнее распалило женскую похоть.

— Какой хмурый поклонник. — Не обращая внимания на стражу рядом, Глатческо скидывает с себя камзол, оставаясь в одной мокрой от пота белой рубахе, из-под которой торчат возбуждённые соски. — В обычное время таких, как ты с лица, не подпустили бы к моим покоям. Но, видимо, у капитанов другое мнение, ха-ха… Снимайте штаны, мужички, дайте мне немного потешиться в окружении ваших мелких членов!

Мужчины слева и справа от Глатческо отходят назад, покидают шатёр, в то же время в него входит ещё с полдесятка воительниц. Сосредоточенная на незванном гостье адмирал, стянув с себя мокрую рубашку, спиной ощутила лёгкий сквознячок от приоткрывшейся двери. Это был не ветер — она ощутила магию льда, а с ней воспламенённое заклятье огня.

— Что за шутки? — Оглянувшись, она видит двух тигриц: в руке одной огненный шар, во второй — над головой висит ледяное магическое копьё. Рядом с ними, с наползшими на лоб шлемами, беловолосые, кудрявые рагозские стражницы, с которыми что-то не так. — Где мужчины, вино и вода? Глаза Глатческо испуганно округлились в тот же момент, когда Рабнир скинула шлем. Тут же всё осознав, адмирал, прихватив сильной рукой табурет, швыряет его в сторону дверей, в рывке кидается к окну и рогом своим, пытаясь пробить возникшую ледяную стену, ударяется о препятствие.

— СУКИ! — Потянулась к подсвечнику на комоде адмирал, но подоспевшая Гончья ударом сильной ноги в живот согнула её по полам. Казалось, от такого удара никто не отойдёт, но адмирал хватает Гончью за ногу, вытянув тонюсенький ножичек из-под ремня, намеревается перерубить ей связки под коленом, но на выручку вновь приходит волшебница льда. Превратив руку и нож адмирала в огромный ледяной комок, даёт Гончьей секунду выдернуть ногу. Подсечкой, Гончья уложила адмирала на землю, а после усаживается у неё на лопатках верхом.

— Ты молодец, тигрица. Твой лёд великолепен. Можешь рассчитывать на то же, что и твоя подруга, — говорю я.

— Нет большей чести для вашей слуги, Агтулх Кацепт Каутль! — Склоняет голову волшебница.

— Что?!!! — взглянув на меня, кричит от удивления Глатческо. — Ты!..

— Я! — перебил лежащую на земле. — Рад нашему знакомству, адмирал. Приятно удивлён, слухи о вашей красоте оказались правдивыми. Позволите, я налью себе и вам вина?

Лёжа на земле, дыша словно бык, глядящий на мотодара и неспособный двинуться, она сверлит меня призрительным взглядом. В то же время, сам себе на уме, наполняю тару хвалёным лучшим из вин, о котором мне много раз рассказывали. Очередная пленница очень ценила некий изыск и вкус, в то время как для меня вкус этого напитка, как и моя новая собеседница, оставались очередной загадкой. Да… не такой победы я ждал над этим свирепым существом, чью принадлежность к какому-то виду из моего мира крайне сложно определить. Как кисунь имела два хвоста — коими никогда не обладали кошки моего мира, так и эта дама совсем не походила на типичных рагозских барашков. Ещё и внешность, чёрт побери! Нет у неё горы мышц, рельефа бодибилдера. Всё в меру: кожа чистая и гладкая, грудь, пусть и не торчком, но на её размер и возраст — прям огонь. Ещё и высокая, и штанишки эти так элегантно облегали женские ягодицы.

— На колени, — требую я, и её переводят в нужное положение, скидывают лёд и связывают руки верёвками. — Вы уж извините, адмирал, у меня на вас свои планы. Выпьете? — Сделав глоток из своего бокала, подношу его к рту Глатческо, и та, как верблюд, шевельнув губами, плюнула в него и на мою руку.

— Подлый ублюдок, что ты сделал со своими офицерами⁈

Рабнир замахнулась, намереваясь разбить красивое, но злобное личико Глатческо.

— Тихо-тихо-тихо! — выронив бокал, двумя руками хватаюсь за руку Рабнир. — Ты что, хочешь мне испортить всю радость от победы? Мне в постели кровь видеть не хочется. Хочу наблюдать за её растерянностью, за похотью, за слабостью и тем, как сломается верная республики трость. К кровати! — командую я, и её, подобрав под локотки, тут же несут к мягкой постельке. — Кладите на живот, штаны снять, руки и ноги в стороны, сейчас я её трахну, а потом мы поговорим ещё раз!

Глава 25

— Что ты задумал⁈ — Брыкаясь и дергаясь, когда ноги её растягивали в стороны, оголяя обе женские дырочки, кричала Глатческо. — Будешь меня пытать⁈ Ха, думаешь, я испугаюсь! Я адмирал, величайшая из когда-либо живших, та, кто в море выебет любую армия, я ГЛАТЧЕСКО!

— Завязать ей рот? — закончив с ногами, спрашивает Рабнир.

— Нет, так даже эротичнее. Стражу вон, вы двое останетесь.

— Животные, ублюдок, выродок! Вам не сломить мою волю, что бы вы со мной ни делали, я… — Озираться, Глатческо видит, как я скидываю штаны, как, целясь в её дырочки, начинаю наяривать, постепенно пристраиваясь. Киска её взмокла от тех двоих парней, и радовать её сразу, без боли, мне не хочется. — Ты чего удумал, зачем снял штаны… Ты…

— Ебать я тебя сейчас буду. Устанавливать, так сказать, дружеские отношения путём полового акта с последующим семяизвержением в тебя. Твоя свита согласилась сдать тебя с потрахами, те, кто ещё на кораблях, сейчас начнёт с них ссаживаться, даже не подозревая о предательстве в стенах этого города.

— Что ты им пообещал? — перестав верещать, косясь на меня как на сумасшедшего, спрашивает адмирал.

— Защиту. Им, их детям, всем, кто согласится жить под протекторатом Федерации. Мы уже заключили похожий союз с империей, теперь они наши главные торговые союзники. А с учётом того, что и республика вот-вот перестанет существовать в том виде, в каком была, то и твоя свита с радостью в обмен на земли и помощь тут же согласилась стать частью Федерации.

— Они предадут тебя в тот же миг, как запахнет жареным, так же, как было со мной! — Не предадут.

Пристраиваясь на кровать, коленями упираюсь в её ляжки, прицеливаюсь.

— Слушай, парень, ты кого сейчас наказывать собрался, себя или меня? Ты и вправду думаешь, что соитие сможет как-то мне навредить? — Головка моего члена проваливается в её очко, Глатческо показала зубы, сжала кулаки и как-то с вызовом зыркнула на меня. — Пусть это не особо и приятно, но… — Пальцы мои проникли в её киску резко и глубоко. Двигая ими так, чтобы член в её заднице едва ли не ощущал косание пальцев, вынуждаю адмирала рачать. Грубо, резко, со всего плеча, до боли в ладони, я бью её по заднице. Та, дрогнув, отозвалась лёгким подрагиванием и краснотой.

— Сволочь… — рыкнула Глатческо, и я, вытащив правую руку из её киски, вдарил по правой ягодице, а затем навалившись пахом, вошёл в её зад на полную глубину, заставив адмирала взвизгнуть. — Идиот… не туда, туда не суют!.. — Вновь шлепок, потом навалившись на её спину своим животом, пальцами левой руки, хватаю её за левый сосок, сильно сжимаю и начинаю выкручивать, доставляя женщине одну лишь боль. Это должно было походить на изнасилование, ведь я насиловал её, бил, брал там, где хотел, и ебал туда, куда хотел, но почему-то, когда я вытащил из её попки член, она сама, добровольно приподняла свои булки как могла, на максимальное расстояние, слегка покачивая бедрами, подалась назад. Что это? Похотливость, случайность?

— Тебе не сломить меня… — перестав оглядываться, едва скрывая, что кайфанула от боли, от того, как с ней грубо, впервые в жизни обращался мужчина, глядя в стену, пробормотала адмирал.

— Вот как? Рабнир, мне кажется, у пленницы слишком длинный язык, займёшь его?

— С радостью! Всегда мечтала сделать что-то такое с вражеским командиром.

— Я искусаю тебя досмерти! — кричит в ответ всерьёз разозлившаяся Глатческо.

— Тогда я прикажу убить всех, кто тебе дорог, адмирал. — Вновь вставляя член в её задницу, добавляю: — Я собираюсь пощадить тебя, более того, возможно, мы сможем даже договориться о мирном сосуществовании, но в обмен ты должна подчиниться мне. Подчинись, стань мне не врагом, а любовницей и другом, тогда клянусь, мы оба получим то, чего желаем.

Минутное молчание. Мои покачивания, проникновения в неё, прикосновения к её клитору и ласки женских сисечек приводит к нужному мне вопросу:

— Что я должна сделать? — спрашивает адмирал.

— Высунь язык, — требую я, — а ты, Рабнир, попробуй получить немного удовольствия.

— Я постараюсь, мой прекрасный Агтулх! — откинув набедренную повязку, подходит к лицу растерянной Глатческо медоед.

Этой ночью жадная до ласки Глатческо — та, которую по всем законам военного времени следовало казнить, — я использовал целиком и полностью исключительно в своих извращённых и эротических нуждах. Её лицо и рот обслуживали моих ревнительных самок, в то время как я, хлесткими ударами покрывая её тело, с периодичностью долбал каждую из её дырок, старательно спуская всё семя прямо в матку. Она должна забеременеть, тогда, вне зависимости от того, смогу ли я её перевербовать или нет, слух о перебежчице Глатческо заиграет новыми красками. Роман с иноземцем, беременность, адмирал переходит под контроль Федерации вместе со всеми своими офицерами и войском, становится нашим протекторатом. Если я её соблазню, если навык уравнитель и истребитель ереси сработают, мы придём к лучшему — к сотрудничеству, и получим флот с адмиралом, который уже сейчас способен не просто противостоять, но и уничтожить флот империи. Если соблазнить не удастся, тогда она навсегда станет игрушкой Ведьмы, ведь только так нам удастся сохранить единство и силу Новой Республики на наших берегах. Её офицеры уже служат мне, их мужья и дети будут перемещены в столицу в качестве заложников, туда же я намеревался отправить и Глатческо. Мне нужно возродить на моих берегах монархический строй Республики. Необходимо сплотить всех врагов вокруг контролируемой мной Глатческо, сделать ей ребёнка, который унаследует за ней всё, и постоянно напоминать тому, кто его отец. Так и только так — потрахивая знать из империи, потом наших, затем республиканок — удастся остудить горячие головы, уравнять всех в правах на «меня» и эти земли. Мир обязательно наступит, и обеспечат его себе не Федерация, а те, кто прибился к нашим берегам!

К утру нового дня, переполненная моей любовью адмирал валялась на кровати без верёвок и кандалов в бессознательном состоянии. «Умоляю, только не останавливайся, я сделаю всё, что пожелаешь!» — высунув изо рта свой шероховатый язык, которым были очень довольны Медоед и Гончья, стонала она. Оставлять без надзора эту любительницу плётей, грубости и жёсткой долбёжки в задницу, естественно, не стали. Когда та придёт в себя, моя помощница Лея сведёт её с Ведьмой. Та совершит свой мерзкий ритуал, после чего, оставив уже околдованных аристократов, мы отправимся в столицу. Наш визит, вторжение в город-крепость должны остаться не актом агрессии, а событием — приходом послов и парламентёров, которые, проведя долгие и очень жаркие переговоры с адмиралом, таки сумеют добиться желаемого обеими сторонами.

Мой план исполнялся четко. Перед тем как стало известно, что ночью адмирал Глатческо проводила тайные переговоры с Федерацией, мы свели будущую главу Новой республики с Ведьмой. Света, от многочисленного количества целей, которые ей приходилось держать под своей силой, находилась на пределе. Простая охрана, знать, теперь Глатческо, она напрямую говорила: «Их слишком много». Поэтому с теми, кого насильственно взяли в оборот из «первых целей, пленённых», пришлось поступить негуманно. Рты заткнули, руки связали, колонной отправили в порт Империи в качестве рабов, освобождая силам ведьмы новые «ячейки» для покорения. Четверо суток, находясь в непосредственной близости от Омаха, наблюдая за селением и за стоящим в порту флотом, я внимательно следил за обстановкой. За тем, как подчинённые силе Ведьмы офицеры и сама Глатческо сводят с ума своими решениями высший аристократический состав, возглавлявший флот. Глатческо, попавшая под воздействие моей силы, колебалась, но без давления магии Ведьмы сама, лично провозгласила побережье независимым от влияния Республики государством. Подобное заявление не могло пройти без последствий. Среди командного состава вспыхнул бунт, была поножовщина и перестрелка. Большая часть флота покорилась Глатческо, несколько кораблей с их капитанами прорвались до пристани, добрались до судов и отправились в ближайший порт, который, как они считали, ещё принадлежал республике. Они думали и обсуждали слишком долго. Их же предательски одурманенные офицеры — целый отряд — уже сообщили соседнему форту о решении адмирала Глатческо. И там, где от трупов и частей тел ещё не очистился полностью берег, решение о союзе и протекторате приняли моментально. Никто даже спорить не стал с гонцами из главного города-крепости, особенно когда их представляла правая рука самой Глатческо. По прибытию в порт галер Республики на пополнение припасов, начались облавы, пленения, аресты. Без припасов и полного запаса пресной воды команды не решились отправиться обратно в порты республики, сдались вместе со своими капитанами, ознаменовав тем самым крах Рагозской экспансионной миссии. Именно это ознаменовало конец Республики, так страстно ожидавшей несметных сокровищ из далеких земель.

Те, кто призывал к предательству, сами пали от предательства; желавшие нам распада лишились страны, флота, и семьи их теперь оказались в плену созданных их руками обстоятельств. Высшие силы — третья сторона, вечно существовавшая на этой земле, — сыграли в этом не последнюю роль. Та же обессиленная Бессмертная буквально уничтожила большую часть своих же возможных последователей, с ними наших врагов. Богиня плодородия, ставшая моей покровительницей, позволила на этих землях родиться нескольким мальчуганам, от действий которых в будущем будет зависеть всё. И я… я ведь тоже не местный, результат божественных решений и действий. Не всё шло как надо, но мы справлялись!

Республика пала. По крайней мере, на этом берегу. Со своими проблемами они не церемонились, без моих сентиментов, без нашей помощи своими руками передушили всех несогласных, учредив то, против чего так долго боролись. Монархическое общество под командованием адмирала Глатческо, что без помощи магии по собственной воле приговорила к смерти троицу капитанов, пытавшихся призвать её к возвращению в лоно Коалиции. И до меня адмирал имела давние обиды, видя ошибки, пожиравшие страну, искала выхода из сложившейся ситуации, пыталась спасти тех, кому по долгу была верна. У самой Глатческо, не получилось, не фартануло. На помощь пришёл я. Дав ей должность Второй Верной, той, которой в главном поселении всегда рады и будут ждать в любое время, зная, что она под магией ведьмы, отбыл в столицу на встречу с потерпевшей фиаско Алессей. Их флот разгромлен. Большая часть кораблей потоплена, часть заперта в бухте, вторая — в порту. Теперь, когда их егеря смешались с нашими, контролирующими действия Республики бойцами, когда Собачья свара также занята патрулем и защитой границ, настало время говорить с Алесей с позиции силы, или, может лучше начать с нежностей? Императрица Алесея заперта со мной на одном острове, её флот потерпел полное поражение, флот Глатческо теперь подвластен мне, стало быть, настало время волку скинуть овечью шкуру, обратить внимание на повернувшуюся к нему задом львицу. Позор, да… она его испытала, и это чувство внутри женщины нужно поддерживать. Я расскажу ей о том, как без боя взял город, как склонил его жителей на свою сторону, как почти без единого выстрела сделал то, чего десятилетиями не могла Империя. Я заинтересую её, приглашу выпить за победу, почтить имена погибших героев, чьи жизни, как жизнь капитана Стеллы или Добрыни, останутся в нашей памяти. Она не откажет мне, и, думаю, ночь Агохлу и Оноха, как неоднократно было ранее, поможет мне. Через постель, как продажная шлюха, видящая лишь один путь для себя в будущем, вырву из рук этой императрицы наше светлое будущее. Завоюю несколько пунктов, с которыми в дальнейшем добьюсь того, чего хотел с самого начала — спасения. С запада Империя, с востока Новая республика, ещё не имеющая своего названия. Скорлупой из чужих жизней, стали, пороха, героизма и жертв — мы окружим свои поселения, после чего для поддержания баланса начнём помогать каждой из нуждающихся или страдающих сторон. Хватит смертей, ненужных геройств, интриг, божественных игрищ, от которых одни лишь беды. Кто хочет проливать кровь — пусть льёт свою, а мы просто обратим свой взор внутрь нашей небольшой, но гордой Федерации, усиленно занявшись собственными проблемами!

Несколько дней спустя.

Возвращение в поселение Агтулх Кацепт Каутль сопровождалось победоносными криками, улюлюканьем, призывами к пьянству и восхвалению нового вождя как Бога, коим в местных кругах меня и считали. Для самой Алесей, императрицы, чья армия даже толком задержать врага не смогла, это оказалось позорной пощечиной. Сидя в таверне, не став настаивать на аудиенции самого Агтулха, она топила горе дешёвым, достойным её «подвигов» алкоголем. Даже вкусная еда легендарного повара тётушки Веры не лезла императрице в горло. Если бы не укрепления Федерации, не их же пушки, которые Федерация выкупила по баснословной цене, а после втайне от самой Империи разместила на скалах, весь флот мог затонуть, а поселение утонуть в крови и сгореть в огне! «Море не моя стихия… Стоит как можно скорее опустить и пропустить эту тему, переведя разговоры на победы мальчишки», — думала Алесея, заметив у входа в таверну Алексея.

— Какие герои предстали моему лику! Алексей Агтулх, позвольте поздравить вас с величайшим дипломатическим успехом! — поднялась со своего места поприветствовать меня Алесей. — Расскажете, каково это — без боя пленить целую армию⁈

Сняв с головы белую, промокшую от пота тряпку, смеюсь во всё горло. Возвращение выдалось тяжелым, на подступах к столице нас подловила изменчивая тропическая погода, обрушив на наши головы дождевые массы, от которых я прятался под пышными грудями Беа. Потом начало жестко парить! Опять натёр между ног и часть пути провел на плечах всё той же здоровячки Беа. Я едва держался на ногах. Дальний переход, плохие дороги, случившееся в Форте Республики — императрице оставалось только предполагать, какие приключения довелось пережить мне, брутальному мальчишке, чьё лицо со шрамами изо дня в день вызывало у местных всё больше и больше уважения.

— Пришёл, увидел, победил! — воскликнул я на весь заполненный сторонниками императрицы обеденный зал, а после задрал сжатый кулак к потолку. — Пьём за Империю, за Федерацию, за Новую Республику, нашего союзника! Пьём за мой счёт до утра!

— Э-гэй! — радостно воскликнула толпа её собственных стражниц, и радость их подхватили завалившиеся в таверну Гончьи, медоеды, панетры и даже тигрицы, которых ранее считали перебежчиками, недостойными равных по правам даже среди Рагозских солдат.

* * *

Трофейное вино рекой лилось по кружкам и стаканам. Агтулх, сидевший весь вечер напротив Алесей, ни разу не поднял тему её поражения, не упрекнул императрицу и не попытался приуменьшить её заслуг или заслуг её команды. Более того, он пил за их общую храбрость, за женственность(мужество), за смелость и общее будущее, которое видел светлым и безоблачным. С одной стороны, такой подход к ней как к императрице должен был полностью устраивать Алесей, с другой — она чувствовала вину, и когда Агтулх решил отлучиться в туалет, ушла вслед за ним, решила высказаться.

Куда бы ни шёл правитель, всегда с ним рядом были двое — Гончя и Рабнир. Туалетов в таверне имелось четыре, все разделены тонкими пальмовыми листьями, из-под которых занимающий место рядом мог видеть только ноги своего соседа. Застав Агтулха у одной из таких «кабинок», Алесей, косясь на Рабнир и Гончю, спросила:

— Почему за весь вечер ты ни разу не поднял тему моей битвы, нашего поражения, неравного вклада в победу над Республикой? На фоне этого ты вполне мог требовать от нас многого — монет, технологий, рабов…

Закончив справлять нужду, я, слегка стесняясь своего плана, из-за пальмовой ширмы, опираясь рукой о стену от того, что не в силах стоять ровно от алкоголя, сказал:

— Хотелось бы отложить этот разговор до завтра. Хотя, если хочешь, скажу сегодня. Я не говорил о твоём поражении, потому что знал: Императрица Алесея и так сделает всё, что в её силах, для победы. А если ей, моей союзнице, верному другу, не удалось победить, значит эту тему поднимать не стоит. Ты сделала всё, что могла, остальное доделал я. По итогу каждый получил то, что хотел.

Императрица тут же ревниво сказала:

— Поражение есть поражение. Я не стану мириться с позором!

— Хватит недосказанностей. Давай обставим это всё как твой хитрый замысел, твою личную победу? — предложил я.

— А?.. — По деревянному полу слышалось, как опешив от моего предложения, императрица растерянно сделала несколько шагов назад. — А тебя это устроит? Ведь тогда все лавры о победе над Республикой империя заберёт себе?

— Устроит. — Поправив спортивки, зная, какая на самом деле моя собеседница, всё так же стоя за ширмой, я ждал резонного вопроса.

— И что ты хочешь взамен?

Бинго!

— У меня всё есть, Императрица Алесея, и, наверное, нет того, что бы я мог просить у вас за сохранение чести как чего-то материального. Хотя… — Я запнулся, и показалось, что моя собеседница по ту сторону пальмового листа, как и я сам, задержала дыхание. — Ночь в вашей компании, в сильных объятиях императрицы… Могу ли я, мужчина с изуродованным лицом, об этом просить взамен на сохранение и защиту вашей воинской чести?

— Агтулх! — наигранно вспыхнула Рабнир.

— Мой вождь, это слишком! — Рычит знавшая мой план Гончя.

— Я согласна! — тут же заявила Алесей. — Пусть об этом и должна была просить первой я, но права не имела, не знала, что такие чувства преследуют вас, Агтулх. У вас прекрасное лицо, лицо героя, истинного защитника своего народа. Я думала, вы меня ненавидите, но сейчас я согласна и… хочу, должна сказать спасибо! — Когда я отодвинул пальмовый лист, увидел склонённую голову императрицы, готовой меня поцеловать.

— Алесей, вы ничего мне не должны… — Подался вперед я, заметив, что во время похода в туалет, позоря мой светлый лик, на шортах остались несколько тёмных капель, резко поворачиваюсь в сторону! Ебать, как стыдно, блять!

— Должна. — Не поднимая головы, сказала императрица. Моё резкое движение она приняла на своё счёт. — Молодой мужчина, Агтулх Алексей, вы мне тоже нравитесь, ночью уже не раз я представляла вас рядом со мной, и именно я должна была прийти к вам с подобной просьбой. Пусть это никак не отразится на отношении наших стран, прошу, забудьте о том, что вы произнесли. Пусть в воспоминаниях этих именно я стану инициатором, а вы, как правитель здешних земель, как мужчина, которому покровительствую я, Алесея, просите о другом, о чём угодно. Если это не скажется пагубно на моей стране, я порадую вас чем угодно!

— Мир. — Повернувшись к императрице, тихонько прошу я. Снизу вверх глядя в глаза львицы Запада. — Я сделаю всё что угодно, если вы поможете добиться мне мира на этой земле.

Губами своими императрица коснулась моих губ, сладостно, зажмурившись, вторглась в рот мой своим язычком.

— Этот вкус, как в молодости… Агтулх Алексей, стань на эту ночь моим, и тогда, даже небеса столкнутся с отпором империи, если посмеют тревожить покой твоего народа!

Конец

Сила королевы, готовность не на словах, а на деле доказывать всем свою значимость и власть в постели оказалась главной слабостью. Снаружи — скала, внутри — нежный цветок, с которым ты должен быть ласков и нежен. Её я не стал мучать, как других, выжимать все соки. Просто позволил ощутить блаженство, удовольствие, которого она так жаждала в моей компании. У нас были долгие разговоры, секс, вкусная еда, после — опять секс и усталый, краткий разговор в первых лучах солнца. Как мужики нашего мира обещают любимым любовницам всё, что только могут, так и Императрица осыпала меня сладкими обещаниями, уверениями о долгом мире, при этом вскользь упомянув о своих планах по возвращению на континент.

По идее, для удержания её, взятия под полный контроль, мне требовалось всеми силами стараться сдерживать императрицу. А потом трахать и трахать, пока у неё мировоззрение не поменяется. Да только я ведь знаю, что любая, оставшаяся со мной хоть на ночь, уже не станет прежней. Она и так не забудет обо мне, а ведь у неё ещё и своих забот хватает: революции, семья, муж, которого мне немного жалко. Удерживать её здесь — значит вредить потенциальному союзнику. Поэтому я поступил так, как считал нужным, и произнёс слова, которые счёл подходящими:

— «Как бы вы ни поступили, куда бы ни отправились, вам здесь всегда будут рады, Императрица Алесея».

Мой ответ удивил, а после опечалил женщину. Она всё понимала, и, наверное, ожидала того же, чего ждут мужчины от всех женщин: лёгкой истерики, упрашиваний остаться, побыть с ними чуть дольше, больше уделить внимания. Но это всё поступки молодости, подростков, едва познавших взрослую жизнь. У неё Империя, у меня маленькое царство с кучей ревнивиц, да ещё дети… Хреновый из меня папка, когда вспоминаю о малышах только в кровати с чужой «мамкой».

— А я ведь хотела украсть тебя с собой, — повернувшись ко мне попкой перед сном, говорила Алесея. — Да только чудовищ на этих берегах слишком много, и каждое опаснее другого. Так что пусть они лучше остаются здесь со своим стражем, великим и непостижимым богом.

Страж? Впервые с момента встречи с Бессмертной я задумался о том, какие именно обязанности возлагались на это существо, его должность. В мире, где взаимная любовь — величайшая награда для партнёра, где нехватка ласки и внимания противоположного пола — обыденность, становится понятна суть зарождения зла. Как добро в своём творении имеет множество производных, так и зло обладает огромным количеством начал. Всё творится от определённых мыслей, появившихся в наших головах вследствие стечения обстоятельств. Кому-то не хватало велосипеда, чтобы стать хорошим, а кто-то с благими намерениями опустился в самые глубины ада. Философия, размышления о добре и зле — эти мысли всё чаще окружали меня в момент, когда я осознавал, что пережил новый безумный день, стал старше.

— В каждом из нас скрыто своё собственное чудовище. Главное — научиться жить с ним в мире, а дальше — можно и друзьями стать. — Как часто бывает, мои слова, попытка говорить о чём-то возвышенном, не достигли ума собеседницы.

— В сказках и легендах в нас с молоком матери вскармливают идею о том, что чудовищ нужно побеждать, уничтожать, а ты, чудак, говоришь о сосуществовании с ними бок о бок. Утверждать, что чудовища внутри нас, — это так дико. Ты — еретик и дикарь, Агтулх Алексей. И именно это мне нравится в тебе.

Мы в обнимку спали с ней до полудня. Потом сразу пообедали, ещё раз старательно изучили тела друг друга, насладились ими, а после распрощались. Со мной в столице остались Егеря — прощальный подарок Алесей, попросившей заботиться о них как о своих. Также с нами осталась Свара, множество торговцев, мастеров, плотников, которым только предстояло ремонтировать форт у берега, а также обучать нас своему ремеслу. Всё не за просто так — за деньги, да… С Императрицей я отправил целую коллекцию пластмассовых изделий, вручил ей подарок, попросил, чтобы родным Стеллы Марис, чей корабль затонул, выказали моё уважение и соболезнование. Она поржала с меня, похлопала по плечу, затем рассказала — Стелла жива и сама напрашивалась остаться на берегу до тех пор, пока империя не подберёт ей команду. Из плохих вестей — гибель её нового старпома и половины команды. Но она осталась живой.

Забрав украшение, властительница огромной страны, пожелав мне удачи и обещав ещё вернуться, отправилась к «своим» берегам. Я же остался с тем, что всегда являлось неотъемлемой частью меня — маленьким городком и присущими ему множественными проблемами.

День ото дня мы строились, укреплялись, устанавливали контакт с пленёнными семьями Республиканской знати, а они, не особо противясь, радуясь солнцу, дождю, тому, что могут жить, вливались в наше общество. Через знатных женщин, используя слабость их мужей, за считанные недели смог сплотить новых поселенцев в единой цели — цели создания великого государства, способного дать отпор даже самой Империи. Ледяная гряда — нам щит от вторжения с земли, Адмирал Глатческо и её галеры — защита с моря, к тому же мы в тесных и дружественных отношениях с самой Империей. Первое собрание с Республикой, на котором я поднял эту тему, завершилось успешно. Из огромного числа прибывших в наши земли наёмников, торговцев, аристократов набрался десяток, решивший вернуться обратно. Большая часть смирилась, меньшая, затаив зло и думая, что мы не знаем, решила играть в тайные игры с Ведьмой, в то же время как я исполнил обещание, данное интригантке Наташе. Она хорошо проявила себя в переговорах, ни разу не солгала, исполнила каждое своё обещание, отработала на выгребных ямах и в конце получила желаемое — земельный надел, двадцать невольниц из республики, отрабатывавших барщину в ожидании паспорта, а также семейку республиканских мастеров: старика, молодого мальчишку, старую едва способную ходить женщину и десяток молодых ремесленниц — дочерей, восхищённых силой ведьмы. Все они заняли выделенный им кусок земли, занялись производством галер, а также расчисткой земель под пахоту. Наташа получила своё желаемое богатого, старика, чьей жены не стало спустя месяц после их знакомства, а Светка принялась обхаживать младшего, наставляя его на путь правильный, истинный, попутно жертвуя всё избыточное богатство в ясли и на сирот. При их поселении нами совместно было построено второе морское училище, где подростки учились делать лодки, корабли, а также осваивали азы мореходства под покровительством старших.

В столице дела шли менее гладко. Количество населения стремительно росло, тема еды из дня в день становилась всё острее, пришлось даже мобилизовать армию для подготовки на следующий год пахотных земель. Рыбный сезон — когда на утро рыба, на обед рыба и на ужин тоже рыба — привнёс в поселение проблемы со здоровьем. Ох, и по «дристали» солдаты месяцок, но, как обычно, ситуацию исправила великий целитель, основательница первой социальной больницы, стюардесса Мария.

Жизнь наша шла своим чередом, два года — как один день. Появлялись повсеместно двухэтажные дома, лавки, расцветали хлопковые поля, и оборот торговли с империей рос невообразимыми масштабами. Императрица каждый месяц слала новые кораблями с мальчиками, обещанными в мужья нашим «небесным» девочкам. Они прибывали в порт, от которого в разные стороны росли улицы ремесленников и оружейников. А ещё вскоре мы должны были начать разработку первого рудника, из стали, добытой в котором, начнут изготавливать оружие, наше оружие, которым мы дадим отпор любому, включая Каолицию, грозившую нам из месяца в месяц вторжением.

— Говорят, через пару недель прибудет объединённая армия Каолиции, — застав меня на пляже у статуи, отлитой из бронзы, Катюша говорит: — Будут добиваться выдачи предательницы Глатческо.

— А что говорит сама адмирал? — оглянувшись, гляжу на Катю, облакотившуюся на статую Добрыни, задумчиво смотрящую в синеющую даль.

— Говорит, что слишком занята обучением сына и дочери, просит кого-то другого послать Каолицию куда подальше. — Смахнув с залысины статуи листик, садится рядом со мной Катя. — Ну и настрогал же ты детишек, герой-любовник.

— Сила такая, способность и покровительство Богини плодородия. Кстати, а у тебя как?

Катя, кладёт свою головку мне на плечо, печально произносит:

— Третий месяц, через шесть рожать, и, честно говоря, я до сих пор не поняла, как они отсчитывают свои сезоны.

Мы посмеялись с ней, я признался: сам так и не понял, сколько это в днях. Эти зверо-девочки обладали неким чувством, способностью чувствовать, когда завершается именно их сезон.

— Как Бессмертная, прогулки в окружении медоедов, пошли ей на пользу?

— Вчера свалилась в обморок, Мария говорит, из-за недоедания. Она слабеет, Лёша, может даже умирает.

— Это нормально для всех нас, и она должна это понять. Ну а после, как совсем ослабнет, мы, может, чего-то и придумаем. Распорядись, пожалуйста, чтобы сегодня вечером её хорошенько помыли, затем с Рабниром и Гончьей привели ко мне на «профилактические процедуры».

— Лёха… — пробубнила недовольно Катя. — Ты же знаешь, что Джорджу это не понравится…

— А? А-а-а-а… точно, блять, я всё никак не могу к его биполярке привыкнуть! — Стройность Гончьей, её забота, навязанная по моему приказу, влюбили здоровяка в длинноногую, лёгкую плоскозадую Гончью. Он нашёл свой типаж и теперь с радостью присматривал за нашими детьми. Подбивая клинья с целью попасть в «нашу стаю». Моя-то подружка его на хуй шлёт ещё за прошлые обиды, я тоже, ибо не фанат Шведских семей, а вот сестры Старейшины прям слюни по нему пускают. Текут по «Гиганту», как Ниагарский водопад обтекает всё, что под ним.

— Тогда попроси Лею сопроводить Бессмертную, а Гончьей предложи Джорджа познакомить с сестрой, которая на её должность все претендует. Скажи, если сможет сбагрить этого пе… боже, у меня даже язык уже не поворачивается его так назвать! Единственный человек, которому это место на пользу пошло! В общем, сведи Джорджа с кандидаткой, и предложи Гончьей отдать должность сестре, посмотрим, что получится.

Катя посмеялась, рассказала о «Нездоровом гареме», собирающемся в таверне из пенсионеров вокруг тётушки Веры, и о Первых межвидовых нудистских соревнованиях по пляжному волейболу, на которых разыгрывалось моё внимание.

Время, правила чужого дома, чужих мест размыли надуманные границы хорошего и плохого, правильного и неправильного. Мы жили, мы выжили в тропиках, научились тому, чему учили местные, местами переняли их обычаи, а местами и они с радостью стали копировать наше поведение. Мы, наконец-то, стали частью единого, чего-то большого и значимого, научились вместе проживать месяцы, наслаждаться недостатками друг друга. Турниры и театральные вечера, дни гастрономических изысков других культур и совместных вечерних музыкальных посиделок стали тем, чего каждый вечер ждали голодные до новых историй, событий умы. Мы строили, тренировались, работали и готовились каждый день, неделю, месяц, осознавая и предчувствуя — что вскоре вновь может грянутьгром.

Конец.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23 Царь мелководья

Глава 24

Глава 25

Конец

Пожертвовать