Одержимость (СИ) [Лена Харт] (fb2) читать онлайн

Annotation

Это роман не о любви. Это хроника болезни под названием "одержимость".

После того как жизнь жестоко отняла у меня самое дорогое, я — Марина Макарова, специалист по чужим душевным ранам — сама превратилась в ходячую рану.

И тогда на моём пути появился он. Глеб Соловьёв. Человек из моего прошлого.

Я начала следить за ним. Сначала осторожно, потом — с маниакальной настойчивостью.

Но судьба сыграла со мной злую шутку — теперь он сидит в моём кабинете, откинувшись в кресле, и жалуется на бессонницу. Не узнаёт меня. Не видит дрожи моих рук.

Каждая наша сессия — это предательство клятвы Гиппократа, игра с огнём на краю пропасти и мой сознательный выбор сойти с ума.

Лицензия трещит по швам. Репутация рассыпается. А самое страшное...

В тексте есть: очень откровенно, детектив, эмоции на грани

Ограничение: 18+

Одержимость

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Одержимость

Лена Харт

Глава 1

Сейчас

Раньше мы смотрели друг на друга именно так. До того, как ты все разрушил.

В витрине магазина отражается пара: мужчина с нежностью обматывает шарф вокруг шеи улыбающейся женщины, затем целует кончик её носа. Я резко отворачиваюсь и ускоряю шаг. Возможно, ещё один километр прогулки прочистит мои мысли. Поможет решить, чем заполнить оставшийся день. Оставшуюся жизнь.

Квартал за кварталом. На пешеходном переходе я останавливаюсь позади толпы. Женщина проверяет время на своём телефоне, школьник кряхтит под тяжестью рюкзака, набитого учебниками, бизнесмен в дорогом костюме яростно шипит в трубку о проваленной сделке.

Он зол. Ему нужен психотерапевт.

Как и большинству из нас.

Особенно мне.

Девочка-подросток с наушниками в ушах подпрыгивает в такт музыке и затягивается косяком. Паренёк лет двадцати в мешковатых джинсах и футболке старательно делает вид, что ему не холодно.

Но есть одно отличие, которое отделяет меня от них всех: у каждого из них есть место, куда они идут.

Хотя со стороны я, наверное, выгляжу так же. Я стала мастером притворства, правда?

Но скоро они разойдутся по своим домам — к семьям, собакам, видеоиграм. А я всё ещё буду здесь гулять. Буду искать то, не знаю что. У меня всё ещё хватает мозгов, чтобы понимать: если ты не знаешь, что ищешь — ты никогда это не найдешь.

Возможно, мне стоит завести собаку. По крайней мере, это дало бы мне цель для всех этих прогулок. Конечно, мне придется её кормить. Каждое утро рано вытаскивать себя из постели и выходить на улицу, чтобы не испортить ковры. Дарить ей любовь и восторг.

Сглатываю комок в горле. Я знаю правду — даже такое простое обязательство мне не по плечу. Особенно та часть, где нужно дарить любовь.

Светофор щёлкает зелёным, и толпа оживает, увлекая меня за собой через дорогу. Я сворачиваю наугад — и внезапно оказываюсь в переулке, зажата между высокими коричневыми камнями. Замедляю шаг, и тут же кто-то толкает меня плечом. Ещё один человек, у которого есть цель в этом мире.

Ветер кружит золотые веера листьев, осыпая меня дождём из янтаря и огня. Мы могли жить здесь, возле парка, в одном из этих элегантных домов из коричневого камня. С фойе цвета весеннего неба и кабинетом, откуда открывался бы весь город. Если бы мы выбрали этот дом, а не квартиру, всё было бы иначе? Мог бы этот выбор изменить нашу жизнь, и ты бы сейчас стоял рядом со мной?

Позволяю фантазии развернуться. Это тот район, где люди создают семьи. Возможно, у нас уже был бы ребёнок. Может быть, я бы взяла год отпуска или больше. Может быть, я бы уделила больше внимания тебе и заметила, как на самом деле всё плохо. Если бы ты всё ещё был здесь, вероятно, сейчас был бы в дороге — или играл бы на катке. Моя практика процветала бы, а не разрушалась. Возможно, мы бы наняли помощницу по хозяйству. Может быть… просто может быть.

Порыв ветра прорезает мое незастёгнутое пальто, заставляя крепче затянуть пояс. Я брожу уже несколько часов, и мне пора домой. Но зачем?

Ветви деревьев покачиваются, и свежий поток листьев скользит по моим ботинкам. Внезапно, что-то жёлтое и жуткое запутывается в моих волосах. Я пытаюсь это вытащить, но в следующий момент в нескольких сантиметрах от меня проносится такси, создавая ветер, который ударяет меня по лицу.

Красный! Я даже его не заметила. Отступая к обочине, врезаюсь в человека позади меня, чуть не падая.

— Девушка, Вы в порядке?

Конец ознакомительного фрагмента

Ознакомительный фрагмент является обязательным элементом каждой книги. Если книга бесплатна — то читатель его не увидит. Если книга платная, либо станет платной в будущем, то в данном месте читатель получит предложение оплатить доступ к остальному тексту.

Выбирайте место для окончания ознакомительного фрагмента вдумчиво. Правильное позиционирование способно в разы увеличить количество продаж. Ищите точку наивысшего эмоционального накала.

В англоязычной литературе такой прием называется Клиффхэнгер (англ. cliffhanger, букв. «висящий над обрывом») — идиома, означающая захватывающий сюжетный поворот с неопределённым исходом, задуманный так, чтобы зацепить читателя и заставить его волноваться в ожидании развязки. Например, в кульминационной битве злодей спихнул героя с обрыва, и тот висит, из последних сил цепляясь за край. «А-а-а, что же будет?»

Это девушка лет двадцати с небольшим в плаще от Burberry. На её бедре — двухлетняя девочка в такой же куртке с косичками. А ещё одна малышка, сосёт большой палец, лёжа в винтажной коляске.

Пульсация, мимолетный образ того, что могло бы быть. Того, чего больше никогда не будет из-за тебя.

Лезу в карман пальто и нежно трогаю брелок. Твой брелок. Тот, который напоминает мне обо всех наших надеждах и мечтах. Это меня успокаивает. Насколько я вообще могу успокоиться в эти дни.

— Девушка? — женщина, о которой я уже забыла, делает шаг навстречу. — С Вами всё в порядке?

Я отвожу взгляд: её маленькая семья кажется слишком близко к моему воображению, чтобы чувствовать себя комфортно.

— Отлично, спасибо.

Возвращаюсь тем же путем, которым пришла, но теперь иду быстрее. Бегство. Бегство от чего? Это не имеет значения. Я смотрю вниз на серый бетон, затем вверх на серое небо. Витрина магазина отражает моё бледное, узкое лицо, слишком широкие скулы и широкий подбородок. Пустые глаза, когда-то ярко-зелёные, потускнели и кажутся серыми. Мне нужно сделать мелирование, чтобы оживить свои светлые волосы.

Над дверью следующего магазина звенит звонок, привлекая моё внимание. У окна сидит молодая пара, застенчиво улыбаясь и обнимая бумажные стаканчики из-под кофе. Я ныряю внутрь, встаю в очередь и снова теряюсь в анонимности города.

Моргаю. Я никогда раньше не была в этом месте — на этом углу, в этой кофейне. Или, возможно, это что-то новое. За последний год мир вокруг меня изменился, а я этого не заметила.

Очередь продвигается вперёд, и я позволяю ей увлечь меня за собой. Ты бы возненавидел это место: слишком яркое освещение, шум от тридцати болтающих людей, шипение бариста, взбивающего молоко, и жужжание кофемолки. За кофе здесь берут почти полтысячи.

— Добрый день! Что я могу Вам предложить? — спрашивает женщина с липкой улыбкой и светлым хвостом, явно жаждущая принять мой заказ.

— Кофе. Американо, пожалуйста.

Отдаю наличные, забираю сдачу и прохожу мимо очереди, не сводя глаз с клюквенно-апельсиновой булочки. Пытаюсь вспомнить, ела ли я сегодня.

— Марина? Американо, — доносится голос сзади.

Снимаю перчатку, чтобы взять бумажный стаканчик, и наслаждаюсь теплом, которое проникает сквозь мою кожу. Осматривая комнату, ищу свободный стол. В помещении есть только один такой — возле входа в кафе, с видом на улицу. Это даёт мне возможность сосредоточиться и наблюдать за происходящим.

Тротуары заполнены людьми: туристы разглядывают высокие здания, держа в руках сумки с покупками, а местные жители ворчат, когда им приходится протискиваться сквозь толпу.

За считанные минуты сотни людей приходят и уходят. Это море лиц, которые сменяют друг друга, пока все они не начинают сливаться в однообразную массу.

Но потом… среди этого хаоса появляется знакомое лицо. Лицо, которое я узнаю в толпе.

Наклоняюсь вперёд, не обращая внимания на боль в рёбрах, и смотрю на мужчину. Моя рука касается груди, когда узнавание сменяется тревогой. Сердце бешено колотится.

Это не может быть он.

Или может?

Оливковая кожа, тёмная борода, худощавое телосложение — он улыбается, слегка скривив губы, когда говорит по телефону. Затем раздается смех, от которого сотрясается его грудь, и он запрокидывает голову, улыбаясь небу. Этот человек не может улыбаться… не может смеяться. В конце концов, ему пришлось пережить даже больше, чем мне.

Сжимаю стакан слишком сильно, и кофе выплёскивается через край, обжигая мне руку. Боль пронзает мою кожу, и я смотрю на свою розовую кожу.

Это приятно. Ожог наполняет меня странным чувством облегчения.

Это ненормальная реакция. Возможно, когда-нибудь я потрачу часы на её анализ. Но сейчас… моё внимание снова приковано к окну. Он гораздо интереснее.

Встаю со стула, выливаю свой едва тронутый кофе в ближайший мусор и за считанные секунды выхожу через звенящую дверь. Мужчина идёт по тротуару, ловко обходя пешеходов, что позволяет легко его выследить. Легко — я бросаюсь вперёд — следовать за ним.

Это похоже на преследование призрака.

Вот только он не тот, кто умер.

Они да.

Мы оказались в подвешенном состоянии.

Я. И он.

Глеб Соловьёв. Когда я видела его в последний раз, то чувствовала себя почти так же, как сейчас: онемевшей, далёкой и сомневающейся. Это было той ночью.

Снова опускаю руку в карман и достаю твой брелок, чтобы помочь избавиться от неприятных воспоминаний. Но сейчас нет времени на переживания, потому что я отстаю. Поэтому я ускоряю шаг и начинаю погоню.

Глеб сворачивает за угол, засунув руки в карманы. Он покидает парк и направляется на юг. Мы не единственные, кто идёт по этому пути. Я следую за тремя женщинами с огромными сумками для покупок, которые висят у них на локтях, словно трофеи, принесённые с охоты. Туристы. Идеальные спутники для моей охоты.

Я хочу знать, что он делает, куда направляется. Почему он здесь, из всех возможных мест? И самое главное — я возвращаюсь к его лицу, которое смеялось и улыбалось, — действительно ли он счастлив? Достаточно счастлив, чтобы смеяться и чувствовать радость, после того, что ты сделал?

Глеб останавливается у газетного киоска впереди. На тротуаре, ведущем из здания, собралась толпа офисных работников в костюмах. Сейчас уже больше семи часов вечера, а я гуляю с полудня. Мне пора домой, но я не могу заставить себя уйти. Заказать немного еды и найти способ провести время…

Но я не могу заставить себя оторваться от него. Я прижимаю телефон к уху, чтобы скрыть своё лицо, пока Глеб осматривает тротуар, ожидая своей очереди. Он поднимает руку, оплачивает пачку сигарет — какой-то марки в белой упаковке — и убирает её в карман.

Меня охватывает желание подойти ближе. Глеб, вероятно, не узнал бы меня. Мы никогда не встречались, по крайней мере официально. Нет. Но мы только что вместе пережили ужасное событие, находясь в нескольких комнатах друг от друга.

Ты — в одной комнате.

Его жена и ребёнок — в другой.

Чувствую кислоту, подступающую к горлу — последствия выпитого натощак кофе и стресса, который я испытала, быстро шагая по тротуару за мужчиной, от которого мне следует держаться подальше.

Глеб ненадолго задерживается у газетного киоска, и на его лице вновь появляется улыбка. Он заводит разговор с мужчиной, который работает за прилавком.

Отступаю назад, прислоняюсь к кирпичной стене здания и достаю маленький блокнот, где веду свой список дел. Я не писала в нём уже несколько недель, а может, и месяцев.

Ведь нет смысла составлять список дел, когда нечего делать. Но сейчас я всё же решаюсь сделать запись.

Глеб Соловьёв.

Я дважды проверяю время на телефоне, словно это самая важная информация, и возвращаюсь к своему занятию.

Четверг, 19:13.

Идёт по Западной 12-й улице и останавливается у газетного киоска на углу.

Курильщик.

Смеётся. Улыбается. Счастлив?

Последнее слово заставляет меня задуматься. В наши дни представление о счастье похоже на басню или сказку. Мечта, частью которой хочет стать каждая маленькая девочка, выросшая в плохом доме, но в глубине души она знает, что это лишь выдумка.

Глеб тепло улыбается продавцу газетного киоска и, неторопливо повернувшись, продолжает свой путь, словно ему всё равно. Мне хочется схватить его и спросить: «Ты правда счастлив?» Или, возможно, сказать: «Я знаю, что ты притворяешься. У тебя это получается лучше, чем у меня. Невозможно, чтобы ты снова стал целым. Не после того, что мы с тобой сделали». Это не имеет смысла.

Он не имеет смысла.

Когда его шаги ускоряются, у меня перехватывает дыхание. Я должна продолжать следовать за ним. Нет, мне нужно продолжать. Впервые за несколько месяцев мной внезапно движет цель. Внутри меня зарождается жажда, что-то, что может поглотить меня целиком. Как? Почему?

Оглядываясь назад, я отступаю в толпу и встречаю взгляд молодой женщины с длинными светлыми волосами и охапкой книг. Кажется, она собирается что-то сказать, но потом я понимаю, что она, вероятно, просто надеется, что я уберусь с её дороги. Как и все в этом городе, кроме меня, она спешит. Хотя теперь у меня тоже есть цель.

Впервые с тех пор, как ты …

Не знаю, куда иду и что произойдет, когда я туда доберусь.

Но я знаю, что должна идти за ним.

Глава 2

В прошлом

— Ах да, чуть не забыла — у меня есть для тебя сюрприз! — я выскользнула из кровати и выдвинула ящик комода.

— Вернись сюда, — произнёс Андрей, его голос звучал мрачно и игриво одновременно. — Я тоже хочу преподнести тебе сюрприз. И даже больше, чем ты!

Я усмехнулась и стиснула мой сюрприз в ладони, спрятав руки за спиной.

— Знаю, как ты расстроился, когда несколько недель назад потерял брелок с футболкой Овечкина, — сказала я.

Андрей кивнул.

— Мой тренер подарил мне этот брелок на мой шестой день рождения, — произнёс он. — Я показал его самому Алексу в ту ночь, когда меня позвали в профессионалы и я встретил его. Он сказал мне, что когда-нибудь люди будут носить с собой брелки с моим номером на футболке.

Я улыбнулась и вытащила руки из-за спины, открывая свой сюрприз.

— Хорошо, Алекс Овечкин — умный человек, — сказала я, глядя на Андрея.

Он сел на кровати.

— Чёрт возьми, где ты это взяла?

— Сделала сама, — ответила я, и глаза моего мужа наполнились слезами.

Он взял в руки крошечную копию своей сине-красной футболки «Нева Сталь» с счастливым номером пятнадцать и провёл по ней пальцем.

Я указала на небольшой дефект:

— Видишь, внизу красная краска попала на синюю часть? Я собираюсь попросить переделать, но мне не терпелось отдать его тебе.

Андрей с улыбкой ответил:

— Это не краска. Это кровь моего противника. Не нужно ничего менять, я люблю его таким, какой он есть.

— Есть ещё кое-что удивительное. Парень, создавший этот брелок, хочет получить лицензию на его распространение. Я дала ему номер телефона твоего агента, и они уже обсуждают условия контракта. Он готов вложить полмиллиона для начала. Только представь, сколько шестилетних мальчиков будут ходить с этим брелоком и мечтать когда-нибудь стать такими же, как ты!

Андрей нежно притянул меня к себе и прижался щекой к моей щеке.

— Мне нравится. Спасибо.

Я в ответ потёрла свой нос о его.

— Пожалуйста.

— У меня тоже есть кое-что, что я хочу подарить тебе, Мара.

Я игриво закатила глаза и усмехнулась.

— Ты уже сделал это.

— Ах так? — неожиданно спросил он, подхватив меня с кровати и подняв в воздух.

Я вскрикнула, и Андрей усадил меня обратно к себе на колени, мои ноги оказались у него на талии.

— Ты помнишь, что я сказал, когда делал тебе предложение? — спросил он.

— Что?

— Я сказал, что всю свою жизнь хотел только одного: выиграть чемпионат по хоккею. Но с того дня, как я встретил тебя, этого уже было недостаточно. Мне нужны были три вещи: ты, чемпионат и семья. Мне повезло уговорить тебя выйти за меня замуж. Полгода назад моя мечта о победе в чемпионате осуществилась. Всё, что мне сейчас нужно для полноценной жизни, — это семья. Я хочу ребёнка. Знаю, что много путешествую ради игр, но я всегда буду наготове, когда буду дома. Обещаю. Ты родишь мне ребёнка, Мара?

Я прикрыла рот рукой.

— Правда?

Он кивнул.

— Правда. Знаю, что ты только что начала свою практику там, где хотела. Так что если ты захочешь подождать, я пойму. Но я готов, когда ты будешь готова, детка. Я более чем готов.

Андрей был прав. Последние несколько лет я надрывалась, чтобы компенсировать свои внутренние переживания. Я трудилась в двух больницах и психиатрическом центре, берясь за самые сложные ночные смены, чтобы обеспечить пациентов необходимыми направлениями. Сейчас будет нелегко сделать шаг назад. Но будет ли когда-нибудь подходящее время для того, чтобы завести ребёнка?

— Я могу найти психиатра, который будет работать неполный рабочий день и поможет сможет помочь, — предложил Андрей. — Возможно, это будет другая мама, которая хочет вернуться на работу, но может работать только по полдня.

Я кивнула.

— Мы справимся. Мы обязательно справимся.

На губах Андрея заиграла широкая мальчишеская улыбка.

— У нас будет ребёнок, — прошептал он.

Эта мысль заставила меня затаить дыхание. Я сглотнула.

— У нас будет ребёнок.

— Сначала я хочу мальчика, — продолжил Андрей. — Потом девочку. А потом, может быть, ещё трёх или четырёх мальчиков.

— Э-э… не так быстро, здоровяк. Это уже пять или шесть детей. Как насчёт того, чтобы начать с одного и посмотреть, как пойдёт? Для нас это будет означать большие перемены.

— Всё, что пожелаешь, красотка, — он заправил прядь волос мне за ухо. — Это будет чудесная перемена. Я не представляю себе ничего, кроме счастливых дней, которые будут длиться всю мою жизнь.

Глава 3

Сейчас

Первая встреча на терапии — это самое ужасное.

Я иду по коридору, полному закрытых дверей, за которыми скрываются люди, подобные мне. Они готовы поставить диагноз тому, кто ещё час назад был им незнаком. На дверях висят таблички с загадочными буквами.

Я знала, что первая встреча пугает пациентов, но не представляла, насколько это может быть неприятно. До этого момента. Пока я сама не стала пациентом.

Поднимаясь на лифте на третий этаж, вижу все признаки любого офисного здания: дешёвый ковер, нейтральные стены, тяжёлые прочные двери и слишком много тишины. Я выхожу возле своей цели — кабинета 302б.

Когда я собираюсь войти, у меня звонит мобильный. На экране появляется имя Сергей — мой брат. Нажимаю на красную трубку, говоря себе, что перезвоню ему позже. Но я знаю, что, вероятно, не сделаю этого. Он хочет убедиться, что со мной всё в порядке, как и все, кто время от времени проверяет меня. Однако мой брат слишком хорошо меня знает. Поэтому я стараюсь отвечать ему только в те дни, когда чувствую себя наиболее счастливой. Хотя в последнее время таких дней становится всё меньше.

Делаю глубокий вдох, кладу телефон в карман пальто и снова обращаю свой взгляд на дверь кабинета моего нового терапевта. За ней меня ждёт человек, с которым я никогда раньше не встречалась. Незнакомец, которому я должна рассказать о своих чувствах. Аверин Илья, доктор философии.

Тошнота поднимается от желудка к горлу, а я ещё даже не открыла дверь. Мои руки становятся влажными и потными. Вытираю их о джинсы, желая, чтобы поток моих мыслей замедлился. Но уже поздно.

Вчера мои мысли были такими медленными, словно улитка. Мне потребовалось двадцать минут, чтобы выпить чашку чая, и целый час, чтобы собраться из квартиры. Даже надеть туфли было для меня огромным усилием. А теперь я чувствую себя так, словно выпила дюжину чашек кофе.

Глеб. Я видела Глеба Соловьёва.

И он был счастлив.

Но сейчас я не могу думать об этом. Мне нужно быть нормальной для этого человека. Он записывает в свой блокнот и говорит: «Угу» и «Давайте поговорим об этом». Я представляю его сейчас — мужчина в возрасте пятидесяти или шестидесяти лет с седыми волосами, играющий свою роль.

Моя рука касается дверной ручки — полированной хромированной, которая не совсем подходит к мрачному зданию. На улице холодно, и я колеблюсь, чувствуя урчание в животе. Я голодна.

Мне трудно вспомнить, когда в последний раз я испытывала какие-либо ощущения, не говоря уже о голоде. До вчерашнего дня.

Открываю дверь, и на меня смотрит мужчина примерно моего возраста — от двадцати пяти до тридцати лет. Он не старше меня, с тёмно-русыми волосами, загорелой кожей и приветливой открытой улыбкой. Кажется, это обычная встреча, потому что на нём джинсы и синяя футболка, которая ему очень идёт. Трудно не заметить, как хорошо он в ней выглядит.

На его широком столе лежит раскрытая записная книжка, в которой, судя по всему, указаны назначенные встречи. Вероятно, он ассистент доктора Аверина.

— Привет! У меня встреча в шесть тридцать.

— Вы, должно быть, Марина Мацкевич.

— Марина Макарова, — поправляю я его. — Я пользуюсь своей девичьей фамилией, я её не меняла, когда… — позволяю своему голосу затихнуть. Если ассистент доктора Аверина не знает подробностей, я не собираюсь их раскрывать. — Когда я записывалась на приём, — заканчиваю я.

— Ах, — он выпрямляется и одаривает меня доброй улыбкой. — Что ж, доктор Макарова, прошу Вас, проходите.

Только когда я прохожу мимо него и оказываюсь во внутреннем кабинете, я понимаю, что за столом в углу никого нет. Доктор Аверин не сидит ни на кожаном диване, ни в подходящем кресле. Потому что молодой человек, которого я приняла за помощника, и есть Доктор Илья Аверин.

Тепло разливается по моему лицу. Сколько раз меня принимали за ассистента из-за моей молодости и привлекательности? Слишком много, чтобы сосчитать. Более того, он совсем не тот, кого я ожидала увидеть. Как мне рассказать ему о той сокрушительной вине, которую я чувствую, или о том, как сильно я скучаю по своему мужу, одновременно желая никогда с ним больше не встречаться?

Выдыхаю и неуверенно сажусь на край дивана. Вместо кремово-белых стен моего офиса здесь чередуются синие и серые оттенки. На персидском ковре стоит современный кофейный столик из белого дерева. Моё внимание привлекает окно с матовым стеклом, расположенное всего в нескольких шагах от меня. В течение дня он должен купать своих пациентов в солнечном свете.

— Я доктор Аверин Илья. Очень рад видеть тебя сегодня вечером, — произносит он, присаживаясь напротив меня и скрещивая ноги. Сложив руки на коленях, Илья одаривает меня открытой и доброжелательной улыбкой. Но я не вижу его — я вижу себя, словно возвращаясь в прошлое, когда делала то же самое со своими пациентами.

Однако теперь я больше не могу заниматься этой работой. Не после того, что произошло. Пока что моя работа продолжается без меня.

Илья откашливается, возвращая меня к реальности.

— Могу ли я предложить тебе травяной чай? Или воду?

— Нет, спасибо.

Кладу сумочку рядом с собой и снимаю куртку с плеч. Затем я нахожу часы, которые висят за его спиной. На них 18:32, значит, осталось всего пятьдесят восемь минут. Я пытаюсь улыбнуться, но, наверное, это больше похоже на гримасу.

— Ох, пока не забыла! — говорю я, расстегивая сумку и доставая бумагу, сложенную пополам. — Я хочу, чтобы ты подписал это.

Он наклоняется вперёд и берёт бумагу.

— Что это?

— Это для комиссии о профессиональных нарушениях. Ты должен ввести дату, когда я начала терапию, и поставить подпись. Я должна начать работать на следующей неделе, думаю, это просто означает, что я выполнила их наказание.

Илья берёт ручку с прикроватного столика рядом с собой. Он надевает очки на нос и перечитывает документ, прежде чем написать сегодняшнюю дату и свое имя внизу.

— Ну вот, — говорит он, возвращая бумагу мне с улыбкой. — И мне очень жаль, что ты рассматриваешь возможность наших встреч в качестве наказания. Обещаю сделать всё возможное, чтобы это не создавало такого ощущения.

— Я… я не имела в виду…

Он машет мне рукой.

— Это хорошо. Я понимаю. Я, наверное, чувствовал бы то же самое, если бы меня заставили это сделать, а не пришёл добровольно.

— Спасибо за то, что ты это сказал. Но я действительно не хотела использовать это слово.

— Это хорошо. Давай двигаться дальше.

— Хорошо.

Мы долго смотрим друг на друга. Это определённо неловкое молчание.

— Так… это неловко, не правда ли? — говорю я. — Терапевт, проходящий терапию.

— Нисколько. Я считаю, что все терапевты должны хотя бы время от времени проходить терапию. Точно так же, как мы проходим медицинский осмотр раз в год, мы должны проходить и психологический, — он постукивает по голове. — Как проходит твой день?

Заставляя себя снова нервно улыбнуться.

— Отлично. А твой?

— Очень хорошо, спасибо. Есть планы на выходные?

Сдерживаю вздох. Он ведёт светскую беседу, стараясь успокоить меня, прежде чем приступить к настоящему изучению.

— Нет, — говорю я. — Это сложно… (Делать что-то после того, что произошло. Планировать жизнь без мужа. Вставать с постели до полудня.)…строить планы на эти дни, — заканчиваю я.

— Я понимаю, — краем глаза я замечаю, как он слегка меняется в лице, а затем продолжает разговор. — Что ж, тогда я сразу перейду к делу. Как ты справляешься после трагедии, которую пережила семь месяцев назад?

Моя трагедия. Как будто моя жизнь — это сказка Шекспира, а не крушение поезда.

В голове роятся мысли, и я всё ещё пытаюсь осознать простой факт, что каждое утро просыпаюсь одна.

Илья начинает разговор слишком быстро, и мне нужно убедиться, что я могу держать голову над водой.

Я делаю глубокий вдох.

— Как думаешь, мы можем поговорить о чём-то другом, кроме моего мужа?

Это простая просьба. Желание, которое легко исполнить. Если бы мой пациент сказал мне такое, я бы кивнула и продолжила разговор. И доктор Илья именно так и поступает.

— Ну ладно, что ты делала сегодня? Можешь рассказать мне это? — голос доктора звучит мягко и добродушно. Это действует мне на нервы, и я снова бросаю взгляд на часы. 18:35.

Осталось пятьдесят пять минут.

— Каков один день из жизни доктора Марины Макаровой?

— Ну, раньше я ходила гулять, — говорю я, — гуляла долго. В последнее время я делаю это почти каждый день.

— И как это было? Сходила в какое-нибудь интересное место?

— В парк, — отвечаю я. — И я купила кофе.

Останавливаюсь, прежде чем рассказать остальное… где я увидела Глеба Соловьёва второй день подряд и следила за ним ещё час. Возможно, дольше. Настолько долго, что едва успела сюда вовремя.

— Затем я ходила по магазинам, — завершаю я свой день ложью.

— Ой? Покупка продуктов или…? — Илья наклоняет голову, выражая интерес.

— В основном просто разглядывала витрины, — отвечаю я с вынужденной улыбкой.

Ловлю дрожь в ноге и прижимаю руку к колену, чтобы успокоить её.

В одной руке доктор держит ручку, а на коленях — небольшой блокнот в переплёте. Я ещё не видела, чтобы он что-нибудь записывал, в отличие от меня, когда я принимаю пациентов. Я делаю много заметок.

Может он не пишет, потому что знает, что я лгу?

Возможно, врать — не самая лучшая идея. Как и я, он, вероятно, способен распознать ложь. А ведь именно ложь стала причиной того, что я оказалась в этой запутанной ситуации, так ведь?

Меня охватывает тревога, и я задаюсь вопросом:

— То, что я здесь говорю, является конфиденциальной информацией? Я имею в виду, что, безусловно, осведомлена о правилах конфиденциальности между врачом и пациентом. Но нужно ли тебе сообщать детали нашей встречи медкомиссии, раз мои визиты были назначены ими?

Видит Бог, я подписала множество бумаг на слушании, не читая их. Возможно, я утратила право на неприкосновенность частной жизни, как и многие другие права, которые потеряла из-за тебя. Может быть, блокнот, который он держит на коленях, предназначен не столько для записи наших сеансов, сколько для того, чтобы делать заметки о том, о чём ему нужно отчитаться. Может быть…

— То, что сказано в этой комнате, является конфиденциальным, — его голос прерывает мои размышления. — Если ты не будешь приходить на сеансы, мне придется сообщить медицинской комиссии, но всё, что ты мне здесь рассказываешь, будет защищено конфиденциальностью пациента, как и у любого другого пациента, которого мы будем лечить.

Мои руки расслабляются, я делаю глубокий вдох и позволяю себе снова сесть на диван.

— Хорошо, — говорю я, за доли секунды решив, что честность — лучшая политика. По крайней мере, здесь, где эти слова будут звучать только в стенах его кабинета.

— Я отправилась на прогулку, но не стала ходить по магазинам. Я провела весь день, следуя за кем-то.

— Следуя? Ты имеешь в виду, что кто-то шёл впереди тебя? Или ты следила за кем-то без его ведома?

— Без его ведома.

Он кивает, сохраняя бесстрастное лицо, чему мы оба обучены. В последнее время это единственное выражение, которое я ношу, потому что наши эмоции отражаются на лице, а у меня, кажется, их нет.

— Всё в порядке. И за кем ты сегодня следила?

— За мужем погибшей женщины.

Маска доктора Аверина спадает, и его брови расширяются. Ручка, которую он вертит в пальцах, прижимается к блокноту, и он делает несколько записей, прежде чем поднять глаза.

— Расскажи мне больше.

Я долго отвожу взгляд, глядя в окно на покачивающиеся деревья. Когда я наконец говорю, то не смотрю ему в глаза.

— Его зовут Глеб Соловьёв. Он был мужем убитой женщины и отцом убитого ребёнка.

Илья молча обдумывает мои слова. Чувствую, как его взгляд устремляется на моё лицо, но не могу заставить себя встретиться с ним взглядом. По крайней мере, пока.

— Сегодня ты впервые проследила за Глебом Соловьёвым?

Я качаю головой.

— Когда это было в первый раз?

— Вчера.

— И почему ты последовала за ним?

Пожимаю плечами.

— Не знаю. Я увидела его вчера в кофейне. Это был сюрприз, я определённо это не планировала. Он выглядел… счастливым. Я последовала за ним. Думаю, возможно, сегодня я снова решила проследить за ним, чтобы проверить, не было ли это просто маской. Возможно, я застала его в тот особенный момент, когда он только что узнал какие-то хорошие новости. Мне было интересно, вернётся ли он после этого к своему прежнему несчастному существованию.

— И был ли он несчастен? Я имею в виду, в остальное время, когда ты следила за ним?

Снова качаю головой.

— Он казался… нормальным. Но это невозможно.

— Почему нет?

— Как он так может? Как он может быть счастлив после всего, что потерял? Иногда я просыпаюсь в холодном поту, и меня преследует картинка, опубликованная в газете на следующее утро после аварии. Брезент, прикрывающий крохотное тельце. Изображенная Hello Kitty на земле в шаге от него. С чем он должен просыпаться каждый день? Потерять невинного ребёнка и любовь всей своей жизни? Он сделал ей предложение во время пьесы «Сон в летнюю ночь».

Доктор делает новые записи в своём блокноте.

— Если бы мы могли, я бы хотел немного разъяснить ситуацию. Я прочитал твоё дело, которое прислала медицинская комиссия. Но в нём не упоминаются подробности о семьях погибших. Ты знала семью Соловьёвых до аварии?

— Нет, мы никогда не встречались.

— Тогда откуда ты знаешь, как Соловьёв сделал предложение?

Я поднимаю глаза и впервые встречаюсь взглядом с доктором.

— Интернет. Глеб Соловьёв преподает в университете. Он профессор английского языка, специализирующийся на Шекспире. То, как он сделал предложение, отмечено в его биографии. Он называет её своей Джульеттой. Я сидела под деревом, пока он сегодня преподавал уроки, и читала всё, что появлялось в результате поиска. Вот так я провела время, пока ждала.

Илья, не в силах сосредоточиться, переводит взгляд с одного предмета на другой.

— Если вы никогда не встречались, как ты узнала, что это Глеб Соловьёв, когда вчера столкнулась с ним?

— Я уже видела его раньше. В ночь аварии, когда я была в больничном холле. Врач сообщил ему, что его жена и ребёнок погибли. Он рухнул на пол, не в силах сдержать слёз. Воспоминание о его лице — это то, что я никогда не смогу забыть. Хотя вчера вечером, когда я следовала за ним домой, я также проверила имена в почтовых ящиках в вестибюле его здания, просто на всякий случай. Это был он.

— Хорошо, — говорит доктор, — значит, вчера ты случайно увидела Глеба и узнала его. Ты пошла за ним, потому что тебе было любопытно увидеть его улыбку. Правильно?

— Да.

— А что насчёт сегодняшнего дня? Как тебе удалось снова проследить за ним?

— Сегодня рано утром я вернулась к его дому и ждала, пока он выйдет.

— Как рано?

— Разве это имеет значение?

— Нет, — Илья улыбается. — Это не имеет значения, если ты не помнишь. Но если ты всё же вспомнишь, я бы хотел узнать. То есть, если тебе удобно поделиться.

Делаю глубокий вдох и выдыхаю.

— Я вышла из дома в четыре утра и остановился выпить кофе. Вероятно, было около половины пятого, когда я подошла к его дому, чтобы подождать.

Он делает какие-то заметки в блокноте.

— Итак, вчера ты пошла за ним, потому что стала свидетелем того, как Соловьёв проявлял признаки счастья. Ты хотела понять, действительно ли это так, и, кажется, получила ответ. Что ты надеялась узнать, следуя за ним сегодня?

— Я не уверена, — качаю головой. — Думаю, я просто не могу поверить, что он действительно пережил это. Поэтому я вернулась, чтобы поискать трещины в маске, которую он носит.

— Конкретных сроков исцеления не существует. Я уверен, ты знаешь это из опыта своих пациентов. Переживание утраты — это уникальный опыт для каждого человека. Мы все скорбим по-разному.

— Я знаю это, но…

Доктор ожидает, что я продолжу, но я не делаю этого. Я не могу спорить с тем, что он сказал, потому что он прав. По крайней мере, в теории. Все учебники утверждают, что каждый человек исцеляется в своё время.

И всё же в глубине души я знаю, что Глеб Соловьёв не мог двигаться дальше. Частью процесса исцеления от трагедии является принятие, а принятие требует прощения. Но некоторые вещи в жизни просто непростительны.

Доктор Аверин не может этого понять, хотя и думает, что понимает. Чтобы действительно осознать, нужно прожить это. И сегодня у меня нет сил на подобные споры. Поэтому я заставляю себя улыбнуться:

— Ты прав. Мы все разные.

— Как ты думаешь, ты вычеркнула из своей системы то, что заставило тебя следить за ним?

Пожимаю плечами.

— Вероятно.

Но люди, которые больше не планирует следить за кем-то, не останавливаются и не покупают тёмную толстовку и бейсболку прямо перед встречей со своим терапевтом. Они, вероятно, также не берут в руки мини-бинокль.

— Доктор Макарова?

Я слышу, как он зовёт меня по имени, но снова смотрю в окно, заворожённая покачиванием деревьев. Они выглядят такими умиротворёнными. Мой офис расположен слишком высоко для деревьев, и это создаёт ощущение отрешённости.

Когда я наконец перевожу взгляд на него, он тепло улыбается. На его лице нет ни тени осуждения.

— В любом случае, Марина, я думаю, если ты всё ещё интересуешься Глебом, нам следует обсудить это здесь, а не следить за ним снова. Помимо того, что преследование кого-то незаконно, и у тебя уже есть проблемы с медицинской комиссией, я считаю, что ты играешь с огнём, эмоционально вмешиваясь в счастье выжившей жертвы твоего мужа.

— Глеб Соловьёв — не только одна из жертв моего мужа, — отвечаю я.

Илья хмурится.

— Кто он тогда?

— Он также муж моей жертвы.

Глава 4

В прошлом

— Привет, Карина! — я заняла свое обычное место в двух рядах от барьера и распустила шарф, который был обмотан вокруг моей шеи. Пока я искала Андрея на льду, моё беспокойство немного улеглось. Когда я увидела, что он катается в целости и сохранности, мне стало легче.

Моя подруг оглянулась и, прищурившись, спросила:

— Ты в порядке?

— Ага, просто утром меня охватило одно из тех странных ощущений. Не хочу звучать драматично, но это почти похоже на чувство надвигающейся гибели. Я забыла об этом к полудню, когда занималась своими пациентами. Но потом оно вернулось, когда я направлялась на арену, — я откинулась на спинку сиденья. — Это глупо, я знаю.

— Это не глупо. У меня постоянно возникает ощущение неминуемой гибели.

— Правда?

Карина усмехнулась.

— Да, но обычно мои двухлетние близнецы просыпаются примерно через десять минут.

Я рассмеялась.

— Тогда это имеет смысл.

— Ты никогда не опаздываешь, — сказала она. — Ты застряла в метро? Всю неделю у них были проблемы с переключением. Сегодня утром мы простояли больше часа.

Мой взгляд следил за Андреем, пока он петлял и петлял, врезаясь коньками в лед.

— Нет, с метро всё хорошо. Мой последний пациент был новеньким, поэтому приём затянулся.

— У тебя нет таймера, как в кино?

— У меня есть часы, но если пациент расстроен и борется, я не могу его выгнать. Поэтому я не всегда придерживаюсь отведённого часа.

Карина погладила свой живот, который был на седьмом месяце беременности.

— Дерьмо, я бы… Чёрт, я бы выкинула эту штуку, если бы могла. В эти дни настоящая борьба за то, чтобы не обмочить штаны.

Я рассмеялась, и мне стало хорошо. Всё было замечательно. Игра заканчивалась, мы выпивали, и после праздничного секса я засыпала рядом с мужем. Да, даже после игры у него было много энергии. Я улыбнулась ещё шире при этой мысли.

— Кстати, о борьбе, — добавила она. — Несчастье любит компанию. Когда вы с Андреем собираетесь сделать шаг вперёд и начать выпускать маленьких фигуристов?

Я замялась, и моя улыбка исчезла. Разглашение личной информации — это то, чего я стараюсь избегать в течение всего дня. Но Карина была другом, а не пациентом. Мы с ней сидели рядом на хоккейных матчах последние четыре сезона. Её мужем был Артём Ковтун, один из товарищей по команде и близких друзей Андрея. Недавно Карина и Артём переехали в квартиру в нашем доме. Наша жизнь была полна забот: у неё — с растущей семьёй, а у меня — с моей практикой. Но мы старались находить время для ужина хотя бы раз в месяц и смотрели все выездныеигры, на которые не могли пойти вместе.

— На самом деле, я перестала принимать таблетки в прошлом месяце, — произнесла я, прикусив нижнюю губу. — Я очень волнуюсь, но и немного нервничаю.

— Ого, если сперма Андрея такая же спортивная, как и всё остальное, вы, вероятно, уже беременны тройней.

Я улыбнулась.

— Даже не шути. Совместить это с нашими графиками кажется достаточно сложной задачей.

Рёв толпы снова заставил нас обратить внимание на лёд. Андрей, двигаясь плечом к плечу с защитником, одной рукой контролировал шайбу, а другой отбивался от соперника. Меня всегда поражало, как эти ребята могли выполнять множество задач одновременно, балансируя на лезвии толщиной всего три миллиметра. Андрей скользил по льду с такой лёгкостью, словно это было так же просто, как ходить пешком. Я предполагала, что это так.

Через несколько секунд прозвучал сигнал перерыва. Андрей скатился со льда, следуя за своими товарищами по команде, но на мгновение оглянулся в мою сторону. Я не могла видеть его лица, но была уверена, что он подмигнул мне. Тепло разлилось по моему телу, и я помахала ему в ответ.

— Вы двое… — Карина закатила глаза, наблюдая за нами. Я не осознавала, что она наблюдает за мной. — Всё ещё строите друг другу глазки.

Я скрывала, что мой муж, мужчина, с которым я была почти десять лет, сегодня без всякой причины прислал мне цветы. Темно-фиолетовые и кремовые гортензии — мои любимые.

Я стояла.

— Хочешь подняться на перерыв в «Люкс»? — спросила Карина. Люкс — это «Комнаты жен», места, куда допускались только жёны игроков или серьёзные подруги, приглашённые женой. Это было не совсем по мне, но Карине это нравилось. В последнее время она приходила сюда больше ради бесплатной еды, чем ради компании. И для меня там было вино.

Карина схватила меня за руку.

— Пойдём метать бисер перед свиньями, девочка.

Через восемнадцать минут мы вернулись на свои места. Команда соперников захватила инициативу, и мы, вцепившись в края сидений, вытянули шеи, надеясь, что «Сталь» снова забьёт гол.

Нам не пришлось долго ждать. Другая команда получила пенальти, и команда Андрея вернула себе контроль над игрой. Когда счёт внезапно стал равным и в их команде появился новый игрок, притихшая толпа с рёвом вернулась к жизни. Мы с Кариной вскочили. Моё сердце бешено забилось, когда Андрей получил шайбу. Он катился по центру, острые края его лезвий разбрызгивали лёд при каждой смене ног. Достигнув сетки, он замахнулся клюшкой назад.

Внезапно появился защитник и ударил Андрея слева с такой силой, что тот взлетел в воздух.

— Андрей! — его имя вырвалось из меня.

Мир замедлился.

Андрей взлетел в воздух.

Ещё один защитник появился справа.

Андрей попытался сгруппироваться, пытаясь подготовиться к падению.

Но гравитация не ждала никого.

Он ударился об лёд. Сильно.

Одна нога вытянулась вперёд, а другая откинулась назад, согнувшись таким образом, как не должна была сгибаться ни одна нога.

Мой муж закричал, и его вой эхом разнёсся по арене.

Толпа затихла.

На мгновение я перестала дышать. Тогда я бросилась на лёд.

Я психиатр, а не врач отделения неотложной помощи. Но я училась в медицинском, и мне было достаточно знаний, чтобы понять, что мы направляемся прямо в больницу.

Глава 5

Сейчас

Спустя неделю я уже хорошо знаю его график. Встаю рано и начинаю прогулку по улицам города, которые только начинают просыпаться вокруг меня. Но я не спешу. Просто брожу, зная, что у меня есть время до того, как Глеб покинет своё здание.

Кое-что на стенде на углу — я просматриваю новости, пока жду свой круассан. Наблюдаю, как постоянно меняющиеся листья меняют цвет с жёлтого на оранжевый и красный, каждый день понемногу.

Жую круассан с лососем, намазанный сливочным сыром, и думаю о докторе Аверине и его совете перестать преследовать Глеба. Но я не считаю это преследованием. Не совсем. У меня нет злых намерений. Мне просто нужно знать …

Проглатываю то, что у меня во рту, и останавливаюсь, представляя лицо Глеба, озарённое счастьем.

Мне нужно знать, что это реально.

Оставшуюся часть круассана складываю в бумагу и выбрасываю в ближайший мусорный бак. Остатки моего кофе уходят вместе с ним, издавая приятный звук, когда они достигают дна.

Книжный магазин находится через два дома отсюда, и, бросив быстрый взгляд на часы (Глеба не будет ещё минут двадцать), я ныряю внутрь. Магазин только открылся, и двое сотрудников перешёптываются за прилавком, сортируя книги.

Прохожу мимо них и направляюсь к разделу книг по саморазвитию.

Создайте жизнь, о которой мечтаете. Секреты счастливого брака.Жизнь — боль. Смиритесь. Последнюю я бы и сама написала…

Мой взгляд скользит по стойке у кассы. Полки полупусты, но кое-где ещё остались блокноты в спиральных переплётах, пестрящие кричащими всплесками цвета — радуги, рассветы и прочая мишура.

Протягиваю руку и беру один. На лицевой стороне написано Никогда не поздно начать писать новую главу. Смотрю на него, возвращаясь обратно в мир, в котором мне довелось встречаться со своими пациентами. Когда я просила их выбрать блокнот и писать в нём каждый день в рамках терапии. Доктор Илья не ставил такой задачи, но немного самостоятельного домашнего задания никогда не повредит. Смотрю на кассу, где два сотрудника болтают, не обращая внимания на посетителей. Принимаю опрометчивое решение и кладу блокнот в сумочку. Моё сердце начинает колотиться, безумный свист крови наполняет мои уши. Я никогда ничего в жизни не крала. И я уверена, что у меня в кошельке есть несколько тысяч, не говоря уже о двух или трёх кредитных картах. Понятия не имею, какого чёрта я это делаю, но у меня такое чувство, будто я иду по лезвию с каждым шагом к двери. Выйдя на улицу, продолжаю идти, почти гигантским шагом, пока не дохожу до конца квартала, поворачиваю направо и ныряю в дверной проём магазина, который ещё не открыт. И я ничего не могу с этим поделать. Я улыбаюсь. Это волнующе.

Моему сердцебиению требуется несколько минут, чтобы замедлиться. Взгляд на часы подсказывает мне, что пора. Итак, я направляюсь к своему посту, останавливаюсь на одном из ежедневных турне Глеба Соловьёва. Он, как обычно, выходит вовремя.

Достаточно легко остаться незамеченной, пока я слежу. Утренняя суета людей, направляющихся на работу, в спортзал, в метро — мой возраст выступает дополнительной маскировкой. Он идёт по тротуару, засунув руки в кожаные перчатки и ничего не держа в руках, направляясь на север. Я пропускаю его, жду пять секунд и следую за ним.

Через пару минут я уже знаю, куда он направляется — туда же, куда он ходил вчера. Вместо того, чтобы продолжить путь в сторону университета, он поворачивает налево, затем ещё раз. На этот раз я останавливаюсь через дорогу и прижимаю телефон к лицу, частично отворачиваясь. Он входит в здание из красного кирпича с десятками маленьких окон, которое представляет собой мини-склад, и исчезает за стеклянной дверью. Свет загорается там же, где и вчера. На этот раз я считаю — двенадцать крохотных окошек от входа. Я ещё не заходила так далеко, чтобы пойти за ним внутрь. Я слишком боюсь, что он меня увидит. Хотя мне интересно, что он там делает. У многих жителей города есть кладовки для хранения вещей. В небольших квартирах это часто является необходимостью. Но вчера он пришёл и ушёл с пустыми руками. Он разбирал коробки? Сортировал вещи? Искал что-то конкретное? Полагаю, что бы это ни было, он не нашёл. Может быть, поэтому он снова вернулся.

Поднялся ветерок, хлестнул моими волосами по лицу. Я тянусь к ним, собираю их на затылке и рискую взглянуть на небо. Всё утро было пасмурно, но тучи потемнели. Вокруг меня высокие здания, и это вызывает клаустрофобию — как будто небо действительно может упасть на меня, и выхода нет. Но затем, довольно скоро, появляется Глеб, и у меня начинает расти пульс — так же, как тогда, когда я сунула этот блокнот в сумочку и вышла из книжного магазина воровкой. Он снова с пустыми руками, снова направляется в центр города, в сторону университета, — и я спешу за ним, чтобы не потерять.

Его занятия одинаковы по вторникам и четвергам, поэтому, когда он войдёт в своё здание, я знаю, что у меня есть два часа до того, как он выйдет и сделает перерыв на обед. Я нахожу скамейку и сажусь, достаю украденный блокнот и нащупываю в сумочке ручку. Вокруг меня студенты идут в класс, сжимая в руках сумки или рюкзаки. Лишь немногие одеты достаточно тепло для прохладного осеннего дня.

Внезапно я чувствую на себе взгляд, пристальный взгляд, и поднимаю глаза в поисках его источника. Но там только кучка студентов, группа девушек из женского общества, все блондинки, все в одинаковых толстовках — никто особо не смотрит. Наверное, мне это кажется. Вполне логично, что я чувствую себя параноиком, учитывая то, что я сделала в книжном магазине, и что я сижу и жду, когда выйдет мужчина, который не знает, что я слежу за ним. Ещё раз осматриваюсь вокруг, но по территории ходят только студенты университета.

Отбрасываю эту мысль и пишу о прошедшей неделе. О том, как увидела Глеба в кофейне и пошла за ним. О том, как долго он сможет притворяться счастливым. О двенадцатом окне мини-склада и университете, обширном академгородке в центре переполненного города.

Когда Глеб спускается по лестнице, предположительно направляясь на обед, что-то идёт не так, как обычно. Я сразу это замечаю — лёгкость его шага, стройность тела, напряжённость вокруг глаз. Он не просто идёт в столовую за сэндвичем. Он собирается куда-то делать что-то.

И я хочу знать что.

Пять минут спустя он открывает дверь итальянского кафе на окраине академгородка, и я не могу ничего с собой поделать — ныряю вслед за ним. Моя кожа покрывается мурашками от осознания того, на какой риск я иду. Здесь темно, слабое освещение и искусственные растения по углам. Квадратные столы со скатертями в красную клетку. Перегородки, столы и женщина впереди, которая старше меня лет на десять.

— Выбирай любой стол, дорогая. Она ждёт с меню в руке. Я осматриваю тёмный зал, пытаясь его увидеть. Затем понимаю, что дважды прошла мимо него, потому что он уже сидит спиной ко мне в кабинке в дальнем углу. Прямо напротив женщины.

— Вот, спасибо, — я сажусь за ближайший столик, маленький двухместный в центре ресторана. Не то чтобы ненавязчиво, но он меня не видит. Пока я буду держать голову опущенной, даже если он уйдёт первым, он никогда не узнает, что я была здесь.

— Нужно время, чтобы просмотреть меню? — она кладёт его передо мной.

Смотрю на него.

— Я возьму салат капрезе. И бокал Пино, пожалуйста.

Она исчезает. Через несколько секунд бокал вина уже у меня под рукой. Стекло потеет, оно такое холодное, и я делаю крошечный глоток, наблюдая за дальней кабинкой. Глеб энергично жестикулирует руками. Его кожа загорела и покрылась морщинками от частого пребывания на солнце, ведь его хобби требует много времени на свежем воздухе. Напротив него сидит миниатюрная женщина со светлыми волосами, собранными в хвост. Молодая. Симпатичная, в духе соседской девчонки. Её взгляд сосредоточен на нём очень серьёзно.

Вероятно, это встреча с коллегой-профессором. Может быть, она новенькая — это объясняет её достаточно молодую кожу, которая ещё не покрылась морщинками. Или она может быть другом семьи. Возможно, даже какая-нибудь деловая встреча, учитывая её поведение. Так пристально за ним наблюдает. Юрист, или бухгалтер, или… Он делает это снова.

Он откидывает голову назад, из него вырывается глубокий смех, и она улыбается, явно довольная собой, что вызвала такую реакцию.

Я делаю большой глоток вина и позволяю его сладкому, терпкому аромату скользить по моему языку.

Он так хорошо притворяется.

Мне бы хотелось, чтобы у меня это получалось лучше. Я едва вернула себе способность есть и делать что-то кроме того, чтобы заставлять себя двигаться. Мне бы хотелось снова насладиться едой, заказать закуску и десерт, а не одно блюдо, которое, я знаю, даже не трону. Опять же, я не заслуживаю удовольствия от чего-либо после того, что я сделала. Что я не сделал а. Я с силой выдыхаю, а затем вздрагиваю, когда чья-то рука внезапно оказывается прямо передо мной.

— Ой, прошу прощения. Я думала, Вы меня видите, — официантка ставит салат. — Могу я принести Вам что-нибудь ещё?

Качаю головой.

— Нет. Спасибо.

Игнорирую салат, достаю новый блокнот и делаю новые заметки. Возможно, если я изучу их позже, то найду закономерность. Я узнаю что-нибудь , некое подобие намёка, который позволит мне увидеть правду под маской, которую он носит.

В конце концов я беру салат. Изучаю насколько хорошо он полит маслом и бальзамиком, ем кусок сыра, закусываю помидором. По крайней мере, я поем овощи. Вроде. Но всё это время я слушаю — улавливаю отрывки из их разговора, хотя и недостаточно, чтобы понять его смысл. Думаю, что-то насчёт общей знакомой. Проблема в её работе, она тоже может быть преподавателем. А потом он говорит: «Склад», и я усиленно вслушиваюсь. Отворачиваюсь, но блондинка замечает, что я смотрела в их сторону. Поэтому я смутно улыбаюсь и заставляю себя отвести взгляд на что–нибудь ещё, как будто я просто одинокий посетитель, любующийся рестораном и другими посетителями.

После этого я становлюсь более осторожной, не желая встретиться с женщиной взглядом во второй раз. Затем пара занимает столик между моим и их. Разговор новой пары затмевает все мои шансы подслушать. За исключением того момента, когда я слышу энергичный смех женщины за тем самым столиком. Рискую бросить быстрый взгляд. Это взгляд на доли секунды, но я отвожу его с новым откровением.

Возможно, она подруга.

Мой разум улавливает эту идею. Возможно, он и его жена собирались развестись. Может быть, он действительно счастлив потому что она мертва…

Но нет. Даже если он был в восторге от избавления от неё, он также потерял свою маленькую девочку.

Его прекрасная маленькая Алина.

Мне даже пришлось щёлкнуть мышью, когда картинка появилась в поисковике. Милое, невинное лицо, которое никогда не постареет, и это невозможно пережить. Только если ты не монстр. Каким не был Глеб Соловьёв. В ту ночь я увидела опустошение на его лице. Его мир разбился на миллион кусочков. Он притворяется счастливым. Он только что овладел искусством маскировки уничтожающих чувств. Его страдания скрываются под маской, которую он носит. Скоро я это увижу.

Сидя здесь одна и раздвигая вилкой кусочки салата по тарелке, чтобы казалось, что я съела больше, чем есть, понимаю, что я впервые в ресторане с тех пор, как была в таком месте… ну, с тобой . Мы потратили на ужин три тысячи и в тот вечер едва перекинулись парой слов друг с другом.

Эмоции переполняют меня. Кладу деньги на стол, собираю вещи и ухожу прежде, чем они уйдут, прежде чем Глеб сможет меня увидеть. И прежде чем я начну рыдать, привлекая нежелательное внимание всех вокруг. Потому что я чувствую, что это приближается. Почувствуйте, как эмоции закручиваются вокруг вас, словно торнадо, набирая силу и готовясь к удару там, где его никто не ждёт.

Я не жду, пока они выйдут. Я знаю, где он живет, где он работает, и единственное место, которое он, кажется, часто посещает кроме этих, — это хранилище, в котором таится чёрт знает что. Вместо этого я иду на восток, не обращая внимания на холодные капли дождя с неба. Появляется станция метро, и я спускаюсь под город, запрыгивая на первый поезд, который вижу. Мне кажется, я проезжаю слишком много остановок, а затем поднимаюсь по лестнице обратно на улицу.

Финансовый район.

Думаю, я проехала довольно далеко от центра города. Начинаю идти, не имея конкретной цели. Но когда я вижу указатель, я вспоминаю, что именно тут находится Управление по борьбе с профессиональными нарушениями. В моей сумочке до сих пор хранится документ, подписанный доктором Авериным, так что я могу сделать сегодняшний день продуктивным.

Вывеска на входной двери внушительная, буквы крупнее, чем нужно. Профессиональные нарушения . Это взрослая версия того, что я чувствовала, когда была ребёнком, приближаясь к кабинету директора. Тем не менее, я делаю глубокий вдох и вхожу.

— Привет. Мне нужно подать документы по делу. Они пришли в с обратным конвертом, но я была поблизости и решила занести сама.

— Конечно, — говорит секретарь. — У вас есть номер дела?

Киваю.

— Он указан в документе сверху.

Она берёт форму и сканирует её.

— Ой. Забавно. Я как раз сегодня работала над этим делом. У меня был запрос по закону о свободе информации.

Хмурюсь.

— Запрос по закону о свободе информации?

Она кивает.

— Кто-то запросил копию всего дела, возбуждённого в соответствии с Законом о свободе информации.

— Что?

Лицо секретаря меняется. Она поджимает губы, как будто поймала себя на том, что наговорила лишнего.

— Извините. Мне не следовало об этом упоминать.

— Но кто будет требовать копию моего дела?

Она пожимает плечами.

— Это может быть кто угодно. Случаи, по которым предъявлены обвинения, являются достоянием общественности.

— Это был кто-то из СМИ?

Меня никто не беспокоил с тех пор, как история об Андрее пропала с заголовков газет. Прошло уже несколько месяцев.

— Чтобы получить эту информацию, вам придется заполнить онлайн-форму, — она качает головой. — Простите, если я Вас расстроила.

Вздыхаю.

— Хорошо. Спасибо. Нужно ли мне ещё что-нибудь сделать, чтобы оставить этот документ?

— Нет. Я позабочусь об этом.

— Спасибо.

Выхожу обратно на улицу, чувствуя себя еще более мрачно, чем когда вошла. Мои плечи поникли, а ноги кажутся тяжёлыми, словно мои туфли сделаны из бетона. Но я продолжаю идти вперёд. Потому что, что ещё мне делать? Я прохожу несколько километров, не особо обращая внимания на то, куда иду, пока не захожу в тупик. Железные ворота практически бьют меня по лицу. Кладбище . Кажется, достаточно подходящее место, чтобы закончить мой день. Поэтому я продолжаю идти и нахожу вход, с каждым шагом хрустя желтеющей травой под ногами и начинаю читать надгробия, проходя мимо.

Филипп Морозов. 1931–1976. Любимый отец, муж и сын.

Маргарита Храмова. 1876–1945 гг . Слишком любима, чтобы её когда-либо забыли .

Юлия Эрнст. 1954–1960. Наш ангел на небесах.

Сглатываю комок в горле и чувствую вкус соли. Юлии было всего шесть лет.

Дочери Глеба никогда не исполнится шесть лет.

Закрываю глаза. Что я делаю? Мне здесь не место. И мне вдруг становится плохо. Поэтому я поворачиваюсь, чтобы покинуть кладбище. У выхода стоит небольшая кирпичная хижина, и я останавливаюсь, думая о них… Жена Глеба.

Его дочь.

— Извините, — кричу через окно.

Сотрудник отворачивается от заполняемой формы и смотрит на меня поверх очков.

— Чем я могу вам помочь?

— Да. Есть ли… — я колеблюсь. Возможно, это слишком много. Возможно, это не моё дело. Но до сих пор я не вписывалась в рамки здравого смысла , так зачем начинать сейчас? — Есть ли способ узнать, похоронен ли здесь кто-то конкретный? Недавно я потеряла нескольких друзей, но не уверена, похоронены ли они здесь или где-то ещё.

Я бы хотела принести цветы.

Ложь легко вылетает из моих уст.

— Конечно. Как их зовут?

— Фамилия Соловьёвы. Елена и Алина. Их похоронили в прошлом году.

— Хммм… — Она печатает на компьютере. — Ни одна Соловьёва не была похоронена здесь за последние пять лет.

— Ой. Хорошо.

Меня охватывает разочарование. Было бы невыносимо увидеть их могилы. Сегодня я отделалась слишком лёгким наказанием.

— Прости, дорогая. Удачи в их поисках. Часто вид чьего-то последнего пристанища может принести нам умиротворение.

Киваю в знак благодарности и отворачиваюсь. К сожалению, умиротворение — не для меня.

Глава 6

В прошлом

Суставы его пальцев вновь побелели от напряжения.

Одной рукой он вцепился в спинку стула, другой — в ручку клюшки. Костыли сейчас не имели значения. Последние четыре недели, с момента травмы, Андрей жил в состоянии постоянного стресса. Однажды я осторожно намекнула на это — мои слова лишь ранили его. «Это калечит!» — кричал он раньше, едва удерживая равновесие. Но теперь он даже не стоял. Он сидел в штрафной зоне, за прозрачным ограждением, неотрывно следя за тренировкой команды. Хоккейная клюшка, лежащая у него на коленях, сжималась в его руках так крепко, будто от этого зависело всё.

Он был зол и напряжён, боялся, что никогда не вернётся на лёд. Я это поняла. Но постоянное состояние стресса не способствовало его выздоровлению. Поэтому я попыталась ослабить давление, не привлекая внимания к тому факту, что оно вообще существует.

— Привет, — села рядом с ним и оторвала его пальцы от хоккейной клюшки. Поднесла его руку к губам, разжала сведённые пальцы и прикоснулась губами к ладони. — Как прошёл твой день?

Андрей нахмурился и указал на лёд.

— Филипп играет всё лучше и лучше. Парень быстрее меня и проворнее.

Филипп вышел на центр — ту самую точку льда, где раньше царил мой муж. В двадцать три года он жаждал играть как можно дольше и стремился сделать себе имя.

Сжала руку Андрея, переплетя наши пальцы.

— Он тебе в подмётки не годится.

— Не льсти мне, — он вырвал свою руку из моей и поднялся на ноги. — Давай уйдём отсюда. Мне нужно забрать сумку из раздевалки, а затем, по пути домой, попасть в клинику. Я вчера там кое-что забыл.

— Ой. Хорошо.

Он убежал ещё до того, как я закончила говорить. Когда я стояла возле раздевалки и ждала Андрея, подошёл врач команды.

— Привет, Марина. Как дела?

— Я в порядке. Как Ваши дела, доктор?

— Завтра важный день, да? Андрей начинает физкультуру?

Кивнула.

— Да. Я очень взволнована. Это был тяжелый месяц. Андрей не очень хорошо умеет сидеть без дела. Он не видит прогресса, происходящего во внутреннем исцелении. Надеюсь, что физиотерапия покажет ему, что есть свет в конце туннеля.

Врач похлопал меня по плечу.

— Не волнуйся. Он выкарабкается. Беспокойство — это нормально. Разве стал бы он тем игроком, каким был, если бы в нём не горел этот огонь?

Снова кивнула. Но меня беспокоила не тревога. Это был гнев. Вчера вечером Андрей швырнул стакан в стену, когда я спросила, обязательно ли ему присутствовать на каждой тренировке и выездной игре. Вопрос был невинным. Я не была уверена ни в правилах, ни в том, что он обязан делать по контракту. Однако он покраснел, а вены на его шее вздулись.

Мы с мужем были вместе долгое время. На протяжении многих лет я была свидетелем всех оттенков его злости, но она никогда не была направлена на меня. Что-то в его гневе в последнее время изменилось. Хотя я не осмелилась упомянуть об этом доктору. Я никому об этом не говорила.

По дороге в клинику, мы с Андреем перебросились парой фраз.

— Сегодня ко мне записались два новых пациента, — сказала я, следя за его реакцией. — По рекомендации тех, кого уже лечила.

Тень пробежала по его лицу.

— Что ты собираешься делать со всеми этими пациентами, когда у тебя родится ребёнок?

Я не думала, что это станет проблемой, учитывая, что для зачатия нам пришлось бы заняться сексом , а мой муж после травмы потерял к этому интерес.

— Мы говорили об этом. Найму кого-нибудь.

— Я не хочу, чтобы няня постоянно присматривала за нашим ребёнком.

Взглянула на него и вернулась к дороге.

— Я имела в виду, что найму кого-нибудь для своей практики. Ещё одного психиатра. Возможно, на неполный рабочий день.

Челюсть Андрея отвисла.

— Наверное, приятно, когда будущее выглядит таким ярким.

Я не клюнула. В последнее время он мог найти повод для спора во всём, что я говорила или делала. Вместо этого я протянула руку и положила на кулак на его коленях.

— Моё будущее выглядит светлым, потому в нём есть ты .

Он проигнорировал мой комментарий и указал вперёд, на клинику.

— Свободного места нет. Просто припаркуйся вторым рядом на аварийках. Я быстро.

Остановившись, открыла дверцу машины, чтобы обойти её и помочь Андрею выбраться.

Он покачал головой и указал на дверь.

— Закрой. Мне не нужна помощь. Я ненадолго.

Как только он вошёл внутрь, прямо перед зданием появилось место. Поэтому я припарковалась параллельно обочине, чтобы облегчить движение транспорта. Когда закончила, зазвонил сотовый, но это был не мой телефон. Андрей оставил свой мобильный в подстаканнике. Физиотерапия высветилось на экране, поэтому я ответила.

— Добрый день?

— Здравствуйте. Могу я поговорить с Андреем Мацкевичем, пожалуйста?

— Ммм… В данный момент он недоступен. Это его жена Марина. Могу ли я чем-нибудь Вам помочь?

— Может быть. Это по вопросу физиотерапии. У господина Мацкевича назначена встреча завтра в девять. Мы надеялись, что сможем перенести эту встречу на одиннадцать. У одного из наших терапевтов возникла чрезвычайная ситуация, и он будет отсутствовать несколько дней, поэтому мы пытаемся перераспределить все наши встречи.

Я посмотрела на дверь клиники. Никаких признаков Андрея пока нет.

— Вы можете подождать пару минут? Я задам ему этот вопрос. У него есть ещё встречи, и я знаю, что он не любит опаздывать. Это займет минуту или две.

— Конечно. Без проблем.

Вышла из машины и зашла в клинику. Андрея в вестибюле не было, поэтому я подошла к стойке регистрации. Женщина разговаривала по телефону, но закрыла трубку.

— Я жду оператора. Могу Вам помочь?

— Да. Мой муж где-то здесь, Андрей Мацкевич. Он только что вошёл, — подняла его сотовый телефон. — У него важный телефонный звонок. Можете ли Вы сообщить ему об этом?

— Могу я увидеть какие-нибудь Ваши документы, пожалуйста?

— Конечно.

Покопалась в сумочке и показала женщине свои водительские права.

— Извините, — сказала она. — Он очень важная персона, поэтому я хотела убедиться, что Вы не его фанатка.

Улыбнулась.

— Я и есть его фанатка. Самая большая.

Женщина указала на дверь позади себя.

— У меня очередь к оператору в страховую компанию, с которой крайне сложно связаться. Господин Мацкевич отправился в последний кабинет справа, чтобы поговорить с лечащим врачом. Если Вы не возражаете, можете пройти туда самостоятельно. Мы как раз закрывались, поэтому в помещении больше никого нет.

— Спасибо.

В длинном коридоре было полдюжины дверей, и все они были закрыты. Свет лился на пол из последней комнаты в конце. Когда я подошла, из дверного проёма послышался голос Андрея, громкий и сердитый.

— Дайте мне ещё. Мой рост почти два метра и вешу я больше 110 кг. Мне не подходит та же доза, что и большинству ваших пациентов.

— Меня беспокоит не доза, — ответил мужчина. — Важно, как долго Вы на них. К настоящему времени Вам стоило прекратить принимать препарат или, по крайней мере, снизить дозу. После четырех недель заживления у Вас не должно быть такой сильной боли. А если она осталась, нам нужно подумать, может причина в чём-то ещё.

Я остановилась в нескольких шагах от двери, затаив дыхание, чтобы прислушаться.

— Ну, я так и делаю. Так дайте мне чёртов рецепт . Завтра у меня начинается физкультура, и мне нужно поработать над коленом.

Громкий вздох.

— Это последний раз, Андрей. Серьёзно.

Моё сердце ускорилось. Судя по всему, я была не единственной, кого беспокоило, что мой муж ел оксикодон, как тик-так.

Я подождала минуту, прежде чем подойти к двери. Когда я высунула голову, Андрей нахмурился.

— Почему ты здесь?

— Тебе звонят из физиотерапевтического кабинета. Это звучало важно, — я протянула ему телефон.

Вернувшись домой, он исчез в душе, пока я готовила ужин. Когда он вышел, курица уже готовилась в духовке, а я лежала в гостиной.

Андрей огляделся вокруг, сузив глаза.

— Где моя сумка?

В отличие от большинства игроков, мой муж не оставлял своё хоккейное снаряжение в раздевалке после тренировок. Каждый день он таскал туда и обратно большую сумку. В течение сезона она почти всегда стояла рядом с нашей входной дверью, когда он был дома. Но раньше, когда мы вошли, его костыль зацепился за плечевой ремень сумки и он чуть не споткнулся.

— Я положила её в шкаф.

— Почему?

— Когда мы вошли, твои костыли запутались в ней. Я предполагала, что ты какое-то время ей не воспользуешься, так почему бы не убрать её?

На костылях он доковылял до шкафа и распахнул дверь. Вытащив сумку, он выкинул её у входной двери. Она упала с громким грохотом.

— Её место там.

Я подняла руки.

— Отлично. Я всего лишь пыталась помочь.

— Мне не нужна никакая чёртова помощь, — проворчал он и повернулся, исчезнув в нашей спальне, хлопнув дверью так сильно, что наши стены задрожали.

И снова я изо всех сил старалась не обращать на это внимания, несмотря на боль разочарования. В глубине души я знала, что он на самом деле не злится на меня, хотя мне надоело, что это направлено в мою сторону. Когда ужин был готов, я накрыла на стол и разложила еду. Андрей появился после того, как я уже сидела и ела одна.

Он держался за спинку стула напротив меня и опустил голову.

— Мне жаль. Мне не следовало повышать на тебя голос.

Оторвала кусок хлеба и макнула его в соус на тарелке.

— В последнее время ты часто так делаешь, Андрей.

Андрей провёл рукой по волосам.

— Знаю. Я мудак. Я просто чувствую себя таким бесполезным и не знаю, что буду делать, если больше не смогу играть. Это заставляет меня чувствовать всю эту ярость внутри. Но мне не следует срываться на тебе. Это не оправдание плохого обращения с тобой. Мне очень жаль, детка. Я буду лучше. Обещаю.

Кивнула.

— Я беспокоюсь о тебе, Андрей. Перепады настроения и гнев — побочные эффекты злоупотребления опиоидами.

Мгновение молчания.

Как будто щёлкнул переключатель. Его лицо исказилось в гневе.

— Злоупотребление опиоидами? Моё настроение — не побочный эффект этих чёртовых обезболивающих, доктор. Это побочный эффект того, что моя карьера закончилась в двадцать девять лет. Конечно, я чертовски зол, — Андрей покачал головой. — Я не могу ожидать, что ты поймешь, не тогда, когда твоя карьера идёт на взлёт так быстро, что тебе приходится нанимать кого-то, чтобы родить чёртового ребенка.

— Это несправедливо.

Он двинулся к двери на костылях.

— Да, верно, мой комментарий несправедлив.

— Андрей, подожди. Не убегай. Давай поговорим.

— Зачем, чтобы ты могла психоанализировать меня, как пациента? Нет, спасибо.

Андрей распахнул входную дверь.

— Не жди. Одному из нас нужно работать утром.

Вздохнула, когда дверь захлопнулась. Вот вам и его обещание быть лучше.

Глава 7

Сейчас

Ещё один месяц в одиночестве. Моя новая нормальность, как называет это мой терапевт.

Я справляюсь, наверное. Но хорошо ли? Достаточно хорошо, чтобы обмануть доктора Аверина. По крайней мере, мне так кажется. Однако у моей новой нормальности есть свой распорядок дня. Ранняя утренняя прогулка за кофе. Ожидание Глеба, потому что, вопреки словам терапевту, я не могу перестать за ним следить.

Глеб почти каждый день ходит на склад. И сегодня, как и каждый день в последнее время, я прохожу мимо, поворачиваю направо в переулок через несколько домов, и потягивая кофе, делаю записи в блокноте, размышляя о секрете счастья Глеба.

Через двадцать минут он обычно уходит на работу, а я отправляюсь на новую «охоту» — искать его семью. Искать место захоронения их тел. За последний месяц я обошла десять кладбищ. Иногда я спрашиваю смотрителей и быстро получаю короткое «нет». В другие дни брожу часами, выискивая новые блестящие гранитные надгробия, участки, где трава ещё не успела разрастись.

Я могла бы поискать в интернете; сейчас есть базы данных захоронений. Но не делаю этого, и даже сама не знаю почему. Вместо этого я хожу по полям мёртвых, читая надписи на надгробиях, пока не убеждаюсь, что проверила их все.

Странное умиротворение находит меня среди мертвых. Часто мне кажется, что моё место среди них, но я каким-то образом застряла в мире живых.

Смотрю на часы, затем делаю последний глоток кофе в переулке. Сегодня он задерживается. Никогда он не задерживался на складе так долго. Ровно двадцать минут, ни больше, ни меньше, а сегодня — уже сорок.

Пока жду, достаю блокнот. Уже записала все свои обычные наблюдения:

9 утра — шел по 23-й улице.

Обычный кофейный киоск. Тот же заказ, что вчера: маленький кофе, кукурузный маффин.

Сегодня снова не курил.

Может, бросил? Или те сигареты, что я видела, были для кого-то другого?

Зашёл на склад.

Перелистываю страницу, начинаю писать список покупок для продуктового магазина. Мой аппетит вернулся. Полагаю, это должно было произойти давным-давно, учитывая километры ежедневных прогулок.

Сыр.

Огурцы.

Миндаль.

Не скажу, что питаюсь сбалансированно, но, по крайне мере, перестала жить на кофе и вине, хотя и того, и другого в моём рационе по-прежнему достаточно.

Снова смотрю на часы — уже сорок пять минут. Может быть, я его пропустила? Возможно, я отвлеклась на свой телефон и читала сообщение от брата, пока Глеб проходил мимо. Или, может быть, впервые за всё время он пошёл прямо домой. Но сегодня не выходной и не каникулы — у него должны быть занятия.

Вздыхаю. Е щё десять минут . Подожду ещё десять минут, потом пойду своей дорогой. Нашла новое кладбище для проверки, на котором ещё есть свободные участки. Может, поэтому я до сих пор не нашла его семью? Потому что они не ожидали смерти. Не подготовили место захоронения поблизости заранее. Или, может быть, он решил их кремировать?

Хотя что-то в кремации ребёнка… кажется неправильным. Не припомню, чтобы когда-либо слышала о таком.

Обкусываю кончик ручки и перелистываю страницы блокнота к некоторым ранним исследовательским записям.

Елена и Алина Соловьёвы. Их имена подчёркнуты дважды. Елена тоже была учителем, но в местной средней школе — преподавала английский. Что-то у них было общее. Весной она также тренировала женскую футбольную команду.

Единственная фотография Алины, опубликованная в газетах, была сделана, рядом с ее матерью, когда они с матерью работали волонтёрами в благотворительной столовой.

Конечно. Конечно же они были хорошими людьми.

Захлопываю блокнот и убираю его. Поднимаю кофейный стаканчик с земли, хотя теперь он покрыт уличной грязью, а со дна капает коричневая жижа. Пора идти. Должно быть, я его пропустила, или он пошёл другим путём, или, возможно, отправился домой.

Поправляю сумку на плече, выхожу на тротуар и поворачиваю налево, к метро.

Я даже не вижу его до самого происшествия.

Лобовое удар — совсем как у тебя с его женой и ребёнком — и нет времени среагировать. Нет времени остановиться. Я отскакиваю от его тела, теряю равновесие, а затем падаю…

— Ого, осторожнее, — сильная рука хватает меня за локоть. Моё падение на холодный бетон прерывается, и я поднимаю глаза, чувствуя, как во мне в равной мере смешиваются страх и предвкушение.

Наши взгляды встречаются. Я не могу перестать моргать.

Глеб Соловьёв с любопытством смотрит на меня, его губы растягиваются в улыбке.

— С тобой всё в порядке?

— Нет. Я имею в виду… то есть, да. — Я всё ещё не могу перестать моргать. Но, по крайней мере, срабатывает мой механизм самозащиты — я склоняю голову к земле, прикрывая лицо. — Прошу прощения. Я тебя не заметила…

— Что ты делала в переулке? — Его голос звучит легко, с оттенком насмешки. Я чувствую, как жар разливается по щекам, следую за его взглядом в тёмный проход между кирпичными зданиями — таким, каким видит его он: грязным, сырым, наверняка кишащим крысами.

Мой наблюдательный пункт уже несколько недель, и мне никогда даже в голову не приходило задуматься об этих аспектах. Я была слишком сосредоточена на нём.

А теперь… вот он.

— Я опаздываю — но с тобой точно всё в порядке? — спрашивает он, когда я не отвечаю. Его беспокойство кажется искренним.

— Я в порядке. Спасибо.

Он исчезает так же быстро, как и появился. Я дрожу от нервного напряжения, пока он не скрывается за следующим углом.

Зажмуриваюсь — я знаю маршрут, по которому он пойдет. Где он перейдёт улицу, где остановится за дополнительной дозой кофеина. Здание, в которое войдёт, точную аудиторию, где читает лекции.

Моё сердце бешенно колотится в груди. Ззаставляю себя сделать несколько глубоких вдохов.

Вдох.

Выдох.

Медленно.

Спокойно.

Он не узнал меня.

Конечно, не узнал. Единственный раз, когда он мог меня видеть — тот день в больнице. А случайная женщина была последней из его забот, когда вся его семья погибла.

Я всегда была осторожна, следуя за ним. Ни разу он меня не замечал. Но теперь, после буквального столкновения, он запомнит меня.

По моей спине пробегает холодок. Хотя это, должно быть, для него это была случайная встреча с незнакомкой, но для меня — совсем не так. В конце концов, я знаю, что он часто заказывает салат на обед, вероятно, бросил курить, и что на его лёгком пальто не хватает нижней пуговицы. И я знаю лица трёх женщин, с которыми он часто обедает или ужинает в интимной обстановке…

Чёрт .

Меня все ещё трясет. Моё тело звенит от желания броситься вдогонку, но я не могу. Он видел меня. Это необходимо прекратить. Здесь и сейчас.

Я больше не могу следовать за ним. Не могу каждый вечер искать могилы его жены и ребёнка, сидеть под большим дубом в университете и ждать его возвращения каждый вечер.

Что я могу сделать… так это пойти домой.

Поэтому разворачиваюсь и иду обратно тем же путём, которым пришла, оставив все планы. Через полквартала волосы на моих руках встают дыбом раньше, чем я сама осознаю звук. Шаги .

Резко оборачиваюсь, ожидая увидеть Глеба — полагая, что он побежал за мной, когда понял, кто я. Кто ты для меня.

Но там никого нет. Должно быть, это было эхо моих собственных шагов. Хотя я была бы готова поклясться в обратном. В последний раз оглядываю тротуар. Если только он не нырнул в другой переулок — всё это в моей голове. Как «Сердце-обличитель», за исключением того, что сталкер слышит своего воображаемого преследователя.

Иду домой. Прямо домой, даже не останавливаясь, чтобы съесть салат, бублик или выпить ещё один кофе. Слишком напугана, чтобы есть. Мне нужно спрятаться.

Но когда прихожу, понимаю, что потеряла ключ от квартиры.

Не мой ключ, если точнее. Ключ моего мужа .

Моё сердце замирает. Тот самый, с брелоком, который я сделала. Тот, который подарила тебе в ту ночь, когда мы решили завести семью. Тот, который напоминает мне о надеждах, мечтах и о человеке, которым ты был… раньше.

Я пользовалась им с тех пор…

К счастью, у меня ещё есть мой ключ на связке от офиса, которая лежит где-то на дне сумочки. Бесполезный набор ключей, который я до сих пор ношу с собой. Сегодня они наконец пригодились.

Поэтому достаю их, моя рука всё ещё дрожит.

Войдя, забираюсь на раскладушку — я ещё не спала в нашей спальне одна. Там всё ещё пахнет Андреем.

Лежу на одеяле, часами уставившись в потолок, пока будильник на телефоне не напоминает мне о том, что, если я не сдвинусь с места, то пропущу сегодняшний сеанс с доктором Авериным.

И тогда ему придётся сообщить об этом медкомиссии.

И тогда я никогда не выберусь из этой ямы.

Хотя, возможно, мне всё равно. Деньги мне не нужны.Наша квартира оплачена, а еду и предметы первой необходимости можно воровать в магазинах.

Представляешь?

Вообще-то, нет, не могу.

Может, если лишат лицензии навсегда, пойду преподавать. Смогу работать в университете. Перекрашусь в платиновый блонд — у Глеба, кажется, слабость к такому типу. Тогда мы смогли бы вместе смеяться за обедом над салатами.

Господи, я схожу с ума.

Осознание того, что мне нужно в туалет, в конце концов заставляет меня подняться. И пока я стою, можно и обуться. Умыться. Накинуть пальто на плечи.

Буквально заставляю себя шаг за шагом снова выйти из дома, когда приходит время идти на приём к доктору.

Еду на метро две остановки, считаю ступеньки на выходе из подземки, пробираюсь через толпу людей. К моменту прихода я измотана — морально и физически.

Слишком много думала, слишком много переживала — это вызывает потенциально токсичные побочные продукты в префронтальной коре.

Я объясняла это параноидальным пациентам сотни раз.

Хотя сегодня не я врач.

— Марина, как всегда, рад вас видеть. Заходите, заходите. — Типичное приветствие Ильи. Но его обычно вежливая улыбка меркнет, когда он смотрит на меня. Брови сдвигаются. — Что сегодня произошло? Ты выглядишь… — он подыскивает слово, которое бы меня не обидело.

Я никогда не осуждаю внешний вид пациента и не делаю предположений об его психическом состоянии. Пусть лучше они мне сами расскажут такие вещи. Но он совершил ошибку, и я позволяю ему выкрутиться.

— Не в себе? — наконец заканчивает он.

— Да, — и поскольку терять мне уже нечего, впервые с нашей первой встречи я говорю ему правду. — Я до сих пор слежу за Глебом. Я тебе врала.

Рассказываю ему о складе, куда Глеб ходит каждый день. Об интимных трапезах с женщинами. О своих поисках могил его семьи. О улыбках Глеба, смехе, о сегодняшнем столкновении в переулке.

— Мне просто нужно это увидеть, — говорю я.

— Что именно?

— Боль. Страдание. Я знаю, что оно где-то там. Под этой улыбкой.

Взгляд доктора скользит по моему лицу.

— Ты не веришь, что он может быть счастлив? Что он мог исцелиться. Как мы уже обсуждали.

— Как он мог исцелиться? И что в том хранилище? Зачем кому-то ходить туда каждый день? В них нельзя содержать животных. Так зачем? — заканчиваю предложение и делаю паузу, чтобы перевести дыхание.

— Марина, давай подумаем, почему это важно. Он не твоя забота. То, как он проводит время, не твоё дело. Так почему для тебя так важно, зачем он туда идет или что там внутри?

Открываю рот, быстро формулируя ответ.

— Потому что… — но даже в моей голове это звучит слабо, хотя всё равно это говорю. — Я должна знать. Мне нужно знать.

— Что именно?

Вздыхаю, раздраженная.

— Я не знаю.

Он ждёт, даёт мне время подумать и дополнить свой ответ. Когда я молчу, он ёрзает в своём кресле.

— Поиграем в игру. Что, если господин Соловьёв действительно счастлив и продолжает жить дальше? Что бы ты почувствовала?

— Я была бы счастлива за него, конечно. Но он не может…

Доктор Аверин поднимает руку.

— Минуточку, пожалуйста. Давай разберёмся с этим. Если бы господин Соловьёв смог жить дальше, разве это не помогло бы тебе двигаться дальше?

— Наверное…

— Марина, ты считаешь, что заслуживаешь двигаться дальше?

Конечно, нет. Как я могу?

Но я понимаю, к чему он клонит. Он думает, что я отказываюсь признать, что Глеб счастлив. Это своего рода самонаказание.

После долгого молчания он улыбается.

— Здесь я отвечу за тебя на свой вопрос. Ты заслуживаешь счастья, и я думаю, что это тема, которую нам нужно более детально обсудить в будущем. А сейчас, возможно, мы сможем на мгновение подумать о последствиях твоих действий. Каково это — почти быть пойманной?

— Это напугало меня до смерти. Но также… — было что-то ещё. Он не узнал меня, и я была рада этому, но какая-то часть меня была разочарована. Не говорю об этом Илье.

— Это было похоже на кайф от азартных игр, — наконец говорю я. — Как будто все может повернуться в любую сторону.

— Хм…

Это был неправильный ответ. Не то, что сказал бы психически стабильный человек. Я знаю это. Но это правда.

— Меня беспокоит то, что, если в твоей жизни ничего не происходит, ты придумываешь себе рискованные игры. Конечно, это не пьянство и не употребление наркотиков, но это не менее опасно. Марина, ты хочешь, чтобы тебя поймали? Влипнуть в ещё большие неприятности, чем уже есть?

— Конечно, нет.

— Ты уверена?

Опускаю глаза. Разве я этого хочу? Я не хочу, чтобы меня поймали, правда?

Мысли крутятся в моей голове. Ни одна не имеет смысла. У меня больше вопросов, чем ответов. Но я не хочу задавать их доктору.

В конце концов, он меняет позу.

— Марина?

Поднимаю на него взгляд.

— Да?

Он наклоняет голову.

— Ты сказала, что искала могилы семьи Глеба? — киваю. — Зачем?

Отворачиваюсь, качая головой.

— Я не уверена.

— Должно быть, это было бы очень тяжело — наткнуться на них. Увидеть на надгробии короткие годы жизни маленькой девочки?

Мои глаза наполняются слезами при одной мысли об этом.

— Конечно.

— В этом причина, Марина? Ты ищешь способ наказать себя ещё больше? Я не волшебник. Не знаю, что происходит у тебя в голове, пока ты не поделишься со мной. Но я обеспокоен тем, что твои действия очень саморазрушительны.

Слёзы текут по моим щекам. Доктор берёт коробку салфеток и наклоняется вперёд.

Вытаскиваю несколько и вытираю лицо.

— Спасибо.

После долгой паузы он откашливается.

— У тебя есть распорядок дня?

— Эм, да. То есть… вроде того.

— Расскажи мне об этом. Что ты делаешь каждое утро?

Выдыхаю и рассказываю ему, как начинаю свой день. Мой график, который вращается вокруг Глеба.

— Хорошо, завтра вместо того, чтобы следовать за ним, я хочу, чтобы ты пришла сюда. Хочу, чтобы ты сидела у меня в приёмной и писала в своём дневнике. Делай так в течение следующей недели каждый день. Вырвись из текущего шаблона.

Киваю и делаю глубокий вдох.

— Хорошо. — Я могу это сделать. Могу взять кофе и прийти сюда . Это будет лучше, чем преследовать Глеба. Лучше, чем рисковать быть раскрытой. Рисковать потерять ещё больше, чем уже потеряла.

— Я записалась в тренажерный зал, — вдруг говорю, будто это как-то меня искупит.

— Хорошо. Приходи сюда и веди дневник. Иди туда и проходи на беговой дорожке то же расстояние, которое ты проходила, следуя за ним. Давай разорвём этот порочный круг и создадим новый распорядок дня.

Встречаюсь с ним взглядом и вынуждаю себя улыбнуться. Пытаюсь выглядеть уверенной, как будто это вселило в меня надежду.

Но я всё ещё не могу избавиться от этого. От необходимости увидеть. Необходимости увидеть боль Глеба Соловьёва.

Которую причинила я.

Глава 8

В прошлом

— Думаю, это твоё.

Пакет скользнул по кухонному столу и остановился прямо передо мной.

Мне хватило одного взгляда на сложенную распечатку, прикреплённую степлером к передней части белого пакета, чтобы понять, и мне не нужно было спрашивать, почему мой муж смотрел на меня с таким холодным гневом. Контрацептивы.

Я закрыла глаза.

Андрей вернулся вчера вечером с выездного матча. Я ждала подходящего момента, чтобы поговорить с ним о том, что снова начала принимать таблетки. К сожалению, момент так и не наступил.

Я встретила его ледяной взгляд.

— Прости. Я должна была обсудить это с тобой раньше. Просто я подумала…

— Что твой муж — бракованный товар? Не годится в отцы? — перебил он.

— Нет, это совсем не так! — я встала и обошла стол, пытаясь положить руки ему на грудь, но он отступил на два шага назад, избегая меня.

— Конечно, это не так.

— На тебя уже и так сильно давят. Похоже, сейчас неподходящее время добавлять к этому беременность и новорожденного ребёнка.

— Очень мило с твоей стороны решать это за нас.

Я нахмурилась.

— Ты прав. Прости. Мне нужно было поговорить с тобой, прежде чем делать это. Просто у меня вчера вечером начались месячные, а времени, чтобы начать новую упаковку, осталось совсем немного, поэтому я и заказала.

Здесь я была неправа, и на этом следовало остановиться — извиниться и объясниться. Но в голову мне вдруг пришла мысль, и вопрос вырвался из моих уст прежде, чем я успела его сдержать.

— А зачем ты вообще был в аптеке, в которой забрал мои таблетки?

Челюсть Андрея напряглась.

— Физиотерапевт прописал мне мазь от отёка в колене. Я же говорил тебе, что прекратил принимать обезболивающие в прошлом месяце.

— Прости, я не хотела намекать…

— Да, конечно, — он резко тряхнул головой, сорвал куртку со спинки стула и направился к выходу. — Наслаждайся своими таблетками.

— Куда ты уходишь?

— Куда угодно, только бы не находится здесь.

Несмотря на то, что я видела, как он распахнул дверь и резко захлопнул её за собой, я всё равно вздрогнула от грохота. В последнее время я была на грани. Моё сердце постоянно бешено колотилось, и казалось, будто мир перекосился. Единственное время, когда я чувствовала себя спокойно, — это работа, где можно было погрузиться в чужие проблемы.

Я долго смотрела на закрытую дверь, но и не ждала, что Андрей вернётся. Он не стал бы. Я только что дала ему новый повод провести несколько часов в баре, напиваясь. По крайней мере, сегодня у него был веский повод для злости. В последнее время он просто находил любой предлог для ссоры, как только я приходила с работы, а потом исчезал на часы, возвращаясь с запахом алкоголя. Иногда, если я ещё не спала, когда он возвращался, я притворялась спящей. Алкоголь делал его эмоциональным — он возвращался расстроенным, извинялся, а потом хотел «примирительного секса». Но его чрезмерные излишества часто имели ещё один другой эффект — неспособность поддерживать эрекцию. Это снова злило его. Это превратилось в замкнутый круг, которого я хотела избежать.

Где-то внутри стало пусто, когда я подумала о том, во что превратился наш брак всего за несколько коротких месяцев. Мой любящий, заботливый муж стал человеком, которого я не узнавала. Ситуация становились всё хуже с каждым днём. Неужели он действительно может винить меня за то, что я не хочу забеременеть прямо сейчас? Конечно, мы были командой, и мне следовало поговорить с ним. Но, в конце концов, это было моё решение, что делать со своим телом. Не говоря уже о том, что, если всё продолжится в том же духе, я буду растить ребёнка в одиночку. Я не могла оставить ребёнка с пьяным мужчиной, у которого были проблемы с гневом. Возможно, я была не права, что не обсудила это с ним, но он сам создал такую обстановку, в которой я чувствовала, что не могу этого сделать.

Вместо того чтобы дальше увязать в этих мыслях, я ополоснула кружку из-под кофе и решила принять душ. Возможно, я бы прогулялась, если Андрей не вернётся в ближайшее время. Зайду в мой любимый книжный магазин, куплю латте по завышенной цене.

На полпути к ванной меня остановил стук в дверь.

Может быть, Андрей забыл ключи?

Может быть, он вернулся, чтобы поговорить, а не топить своё горе в вине?

Может быть, у нас всё-таки ещё есть надежда…

Но когда я открыла дверь, моё лицо вытянулось.

— Я тоже рада тебя видеть, — съязвила Карина. — Боже. Вы с Андреем как два сапога пара.

Я нахмурилась.

— Кто пара?

— Ты и Андрей, — она кивнула через плечо. — Я только что видела его в холле. Поздоровалась, но он меня даже не услышал. Выглядел так, будто кто-то пнул его собаку, и он искал обидчика.

Только пнули не его собаку. Пнули его самого. И обидчиком была я.

Я вздохнула.

— Мы поругались.

Карина потёрла живот и пожала плечами. Она должна была родить со дня на день.

— Эх, бывает. Вчера вечером я разозлилась на Артёма, потому что он не предупредил меня, что тирамису, которое он принёс домой, оказалось кислым. Добавлю, что я вытащила его из мусорки, чтобы попробовать. Сейчас я могу спорить по любому поводу.

Я рассмеялась и отступила в сторону.

— Заходи. Думаю, ты именно то, что мне сейчас нужно.

Она подняла палец.

— Не так быстро. У тебя есть «Нутелла»?

— Кажется, да. Андрею нравятся тосты с ней.

— Ладно. Тогда я осчастливлю тебя своим присутствием.

Мы с Кариной прошли на кухню. Я нашла «Нутеллу» в шкафу и вытащила буханку хлеба из ящика.

— Хлеб не нужен, — отмахнулась Карина. — Просто ложку, пожалуйста.

Я улыбнулась.

— Конечно.

Она зачерпнула полную ложку и заговорила с набитым ртом.

— Так что же происходит между тобой и господином Ворчуном?

Вздохнула.

— Я сделала кое-какую глупость.

Она пожала плечами.

— Ну и что? Он же мужик. Уверена, что он всё время несёт какую-то чушь. Нам гораздо дешевле обходится, когда мы косячим. Если Артёма провинился — я получаю украшение. Если косячу я — он получает минет. Просто брось подушку на пол, встань на колени и извинись в микрофон.

Если бы всё было так просто. Я покачала головой.

— У нас сейчас тяжёлые времена. Такое ощущение, что Андрей всё время злится.

— Конечно, злится. Он в ужасе от того, что больше не выйдет на лёд. Хоккей — это всё, что эти ребята знали с трёх лет. Помнишь, когда Артёму несколько лет назад пришлось сделать операцию? Его ударили клюшкой по шее за полгода до свадьбы.

— У него было повреждение позвоночника, да?

Она кивнула.

— Мы так сильно ссорились, что я дважды отменяла свадьбу. Никогда никому не рассказывала, насколько всё было плохо.

— Правда?

Она отправила в рот ещё одну ложку «Нутеллы».

— Их личность настолько связана с игрой, что они переживают своего рода кризис идентичности. Помню, я предложила отложить свадьбу, чтобы он мог сосредоточиться на восстановлении. Артём решил, что я откладываю, потому что, возможно, больше не хочу выйти за него замуж, поскольку есть шанс, что он больше никогда не сможет играть. Всё, что я говорила или делала, превращалось в то, что я не хочу быть с ним. Я не могла убедить его в обратном, потому что он больше не верил в себя.

Это звучало до боли знакомо .

— Но, очевидно, стало лучше, да?

Карина кивнула.

— Потребовалось некоторое время. Артём провалился в очень тёмное место на несколько месяцев. Я не была уверена, что мы справимся. Но со временем дела пошли лучше. Хотела бы сказать, что это были мои слова или поступки, но… ему пришлось найти это в себе. — Она потянулась через стол и похлопала меня по руке. — Андрей найдёт свой путь. И вы снова станете той парой, из-за которой все остальные зададутся вопросом, счастливы ли они в своих отношениях. Поверь мне. Он справится.

Мне хотелось верить, что она права. Но что-то внутри подсказывало мне, что проблемы Андрея глубже, чем кризис идентичности и некоторая неуверенность в себе.

На следующий день у меня был часовой перерыв между пациентами, и я вышла подышать свежим воздухом и перекусить.

— Ржаного хлеба не было, — сказала я, доставая сэндвич ассистентки Софы из коричневого бумажного пакета и ставя на её стол. — Поэтому взяла мультизлаковый.

— Спасибо, — она улыбнулась и кивнула в сторону двери моего кабинета.. — Тебя ждёт гость.

— Госпожа Терентьева пришла раньше?

— Нет. Один горячий хоккеист. — Она взяла наушники, вставила один в ухо и подмигнула. — Я буду слушать музыку, пока ем. Очень громко . Так что я ничего не услышу.

Хорошо, тогда ты не услышишь, как мы ругаемся .

Мы с Андреем не разговаривали со вчерашнего вечера, когда он вернулся домой пьяным и агрессивным, всё ещё злясь из-за противозачаточных средств. Утром, когда я уходила на работу, он спал на диване без задних ног.

Аромат свежих цветов поразил меня, ударил в нос, как только я открыла дверь кабинета. Но зрелище было настоящим ударом под дых. Андрей сидел за моим столом, обхватив руками самый большой букет гортензий, который я когда-либо видела. Он встал, и моё сердце сжалось. Мой прекрасный мужчина выглядел красиво разбитым — грусть и боль застыли в глубоких морщинках, которых не было ещё несколько месяцев назад.

Вчера вечером мы оба наговорили друг другу обидного, но в данный момент всё это не имело значения. Я подошла к нему, взяла его лицо в ладони и готова была сделать что угодно, чтобы избавить его от боли. Глаза наполнились слезами.

— Мне так жаль.

— Мне тоже.

— Я не должна была принимать решение вернуться к таблеткам, не обсудив это с тобой.

Он покачал головой.

— Ты была права, сделав это. Я не в том состоянии, чтобы быть отцом. Я просто жалкое дерьмо, Мара.

— Нет, это не так. Тебе просто нужно поверить в себя. В глубине души я знаю, что ты вернёшься на лед, но даже если нет — мы справимся. Вместе.

Андрей долго смотрел в пол. Когда он снова встретился со мной взглядом, он сглотнул.

— Ты была прав. Обезболивающие только ухудшали ситуацию. Я не прекратил их принимать, когда сказал тебе несколько недель назад, что бросил. Но теперь всё. У меня оставалось ещё несколько штук, и я выбросил их в раковину сегодня утром. И ещё я собираюсь бросить пить.

По моим щекам текли слёзы.

— Ты становишься сильнее с каждым днём. Тебе нужно поверить в себя, Андрей. Ты можешь это сделать. Я знаю, что ты можешь.

Он кивнул.

— Мы можем это сделать. Мы сделаем это вместе.

Облегчение нахлынуло, когда я обвила его шею руками, прижавшись изо всех сил. Мы стояли так долго. После того, как наконец отпустили ситуацию, мы разделили мой обед и впервые за всю свою жизнь, казалось, просто наслаждались обществом друг друга. Он ушёл только потому, что пришёл мой следующий пациент.

Оставшуюся часть дня всё казалось немного светлее, немного ярче. После двух месяцев страха перед возвращением домой я впервые с нетерпением ждала окончания рабочего дня, чтобы увидеть мужа.

— Нам нужно что-то обсудить? — надевая пальто, я обратилась к Софе в приёмной.

Она улыбнулась.

— Кто-то сегодня вечером торопится.

— Андрей готовит мне ужин.

— Наслаждайся. Я вот только закончу письмо в страховую компанию и тоже пойду.

— Хорошо. Приятного вечера, Софа.

— Ой, подожди. Ты оставила рецепт для Меркулова? Он уезжает на месяц ухаживать за матерью после операции. Ему нужен бумажный рецепт, чтобы получить лекарство там, когда закончатся таблетки. Дурацкая страховка не позволяет выписать его заранее. Не уверена, что вы видела мою записку в своих сообщениях. Он звонил и сказал, что зайдёт за ним завтра с утра.

— Чёрт. Да, я видела записку. Но я совсем забыла. Спасибо, что напомнила. Выпишу сейчас, на случай если он придёт раньше меня, — я поставила сумку на стол Софы и вернулась в кабинет за рецептурным блоком. Но когда я открыла верхний правый ящик, где он всегда лежал, его там не было. Я перебрала бумаги. Не найдя, проверила другие ящики.

— Софа? — крикнула я. — Ты не видела мой блокнот с рецептами?

— Последний раз, когда я видела его, он был в верхнем правом ящике.

На этот раз я выдвинула его сильнее и снова перерыла всё. Безрезультатно.

Софа зашла в мой кабинет.

— Ты нашла его?

— Нет.

— Может быть, ты использовала последний лист?

Меня накрыло зловещее предчувствие, когда я вспомнила, что мой муж сидел в этом кабинете всего несколько часов назад на расстоянии вытянутой руки.

— Эмм… Да, наверное.

Глава 9

Сейчас

Второй день нового года. В окнах вместо рождественских гирлянд сверкают таблички «С Новым годом!» . Прохожу мимо спортзала, на окне которого красуется надпись: «Новый год — новый ты!»

На этот раз они правы.

Это был хороший месяц. Каждый день я выхожу на улицу. Занимаюсь в тренажерном зале. Мне кажется, в зеркале уже проглядываются первые очертания рельефных мышц — кто бы мог подумать? Уж точно не я. Но, с наушниками в ушах, под ритмичную музыку, я на этот раз полностью сосредоточилась на себе.

Надеваю варежки, которые подарил мне брат на Рождество — я гостила у него и его семьи с двумя его прелестными дочурками. Да, они напомнили мне ещё одну маленькую другую девочку, которую я так никогда и не увидела. Это было непросто. Его счастливая весёлая семья напомнила мне обо всех мечтах, которые когда-то были у меня, обо всём, что потерял Глеб Соловьёв. Но я написала об этом в дневнике, прошла километры на беговой дорожке и как-то выкинула это из головы. И я была рада за брата. Праздники не всегда давались нам двоим легко: мы потеряли родителей из-за разных болезней, когда нам едва перевалило за двадцать. В целом, думаю, я справилась неплохо. Я подавила желание вернуться на старую тропу и ждать, пока по ней не пройдёт Глеб. Сейчас я в месте получше.

Через несколько кварталов понимаю, что недалеко от своего офиса, поэтому решаю заглянуть. Впервые пробую это сделать с тех пор, как несколько месяцев назад вынесла оттуда коробки. На самом деле, я до сих пор обходила этот квартал стороной. Но скоро моё отстранение закончится — тридцать семь дней и счёт истечёт — и я вернусь к работе, вернусь к своей практике. На шаг ближе к нормальной жизни.

На углу поворачиваю направо и вижу впереди своё здание. Моё сердце колотится, когда я подхожу ближе, но на этот раз это приятное чувство. Больше волнение, чем тревога. Начало новой жизни, а не страх перед прошлым. По крайней мере, до тех пор, пока я не добираюсь до дома под номером 988 и не вижу своё лицо, наклеенное на автобусной остановке.

Моё сердце замирает.

Что за чёрт?

Фотография моего лица крупным планом приклеена к стеклу автобусной остановки. Под ней текст, но в моих глазах ужасный испуг, и мне требуется целая минута, чтобы сосредоточиться и прочесть его.

НАРКОДИЛЕРЫ НЕ ВСЕГДА УЛИЧНЫЕ ОТБРОСЫ

Доктор Марина Макарова выписывает рецепты известным наркоманам.

Поддержите законопроект, требующий пожизненного лишения лицензии врачей, торгующих наркотиками.

Внизу — логотип: два сжатых кулака и надпись «Матери против недобросовестных врачей» .

Мои глаза мечутся по улице. Такое ощущение, что все смотрят, как будто знают, что я сделала. Ожидаю увидеть злые лица людей, указывающих пальцем. Но кроме меня, на объявление никто не обращает внимания. Протягиваю руку и срываю его со стекла, оставляя только клочки белой бумаги, приклеенные по всем четырём углам. И пускаюсь бежать.

Бегу, пока мои лёгкие не начинают гореть, а ноги не дрожат настолько, что кажется, вот-вот и я упаду. Оседаю на коричневый камень ступеней случайного дома, опускаю голову между колен и жадно глотаю воздух.

— Вы в порядке? — останавливается и спрашивает женщина.

Киваю.

Она улыбается.

— Я тоже всем говорю, что всё хорошо. Просто помните: что бы это ни было, рано или поздно пройдёт.

Сомневаюсь в этом. В жизни есть вещи, от которых мы не заслуживаем права убегать.

На следующей неделе доктор Аверин закидывает ногу на ногу.

— С Новым Годом.

— Спасибо. У меня ещё и День рождения.

— О? Тогда с Днём рождения, — поправляет галстук. — Какие планы?

— Я… — делаю паузу. Собиралась придумать что-нибудь, чтобы он чувствовал себя комфортно. Теперь это моя привычка. Часто так делаю для своего брата. Говорю ему, что встречаюсь с подругой на обед или иду в музей или… ну, что-то в этом духе. Но мне не нужно успокаивать своего терапевта. К тому же, мне стало лучше с тех пор, как я начала быть с ним честной.

— Никаких. Вообще-то, я чувствую себя очень одинокой.

— Расскажи мне подробнее.

Устраиваюсь на диване, скрещиваю ноги, уставившись в абстрактную картину на его стене.

— Ну, я имею в виду, у меня есть брат, но у него своя жизнь. Жена, дети и работа. И он живёт рядом, но не совсем близко. Друзей у меня не так много. Тех, что были в училище, я потеряла во время жёстких лет в мединституте. После этого я была занята своей лицензией и практикой, и, ну… я строила свою жизнь вокруг Андрея. Моими друзьями были жёны его товарищей по команде или пары, с которыми мы проводили время. И после всего, что случилось, большинство из них исчезли. Или, может быть, я просто не могла смотреть им в глаза. Уже не помню. Я была довольно близка с Кариной, женой лучшего друга Андрея по его команде. Но у неё трое детей младше пяти лет, и она не могла… — С трудом подбираю подходящие слова. И не уверена, что только Карина виновата в нашем молчании. — Мы просто отдалились, — заканчиваю я. — Я общаюсь с парой женщин в тренажерном зале на занятиях йогой, на которые записалась в прошлом месяце, но мне во взрослом возрасте очень сложно перейти от обычного «привет» к «может, выпьем кофе? »

Доктор понимающе кивает, но ничего не говорит.

Я делаю также, когда хочу, чтобы пациент продолжил. Молчание часто эффективнее слов. Люди чувствуют необходимость заполнить пустоту.

— И дома мне тоже одиноко, — делаю судорожный вдох и выдавливаю слова из себя. — Я думала о знакомствах. Я одна уже почти два года… Это достаточно долго, да?

Илья широко разводит руками.

— Только ты можешь решить, что для тебя достаточно, Марина.

Фыркаю.

— То же самое, что я говорю своим пациентам, — закусываю губу и размышляю. — Конечно, для этого есть приложения — для знакомств. Возможно, попробую одно. Это кажется относительно анонимным. Можно попробовать, а затем удалить и сделать вид, что ничего не было. Но мои слова напоминают мне о другом. — В следующем месяце я возвращаюсь к практике. Не могу поверить, что прошел уже почти год.

— Как ты к этому относишься?

— Хорошо. Думаю. Я имею в виду, что мне придётся восстанавливать свою практику. Доктор Максим Ковалёв — может быть, слышал о нём? — вышел с пенсии, чтобы подменить меня. Он замечательный, но ему за семьдесят, и у него другой подход. Из-за него и из-за заголовков в прессе почти половина моих пациентов ушла. Так что я немного волнуюсь по этому поводу, но мне просто придётся потратить время, чтобы восстановить всё. Боже, да у меня сейчас только время и есть. А еще беспокоюсь из-за этих новых листовок… или чего похуже.

Он хмурится.

— Листовок?

— Есть группа, вроде «Матерей против пьяных водителей», но они преследуют врачей, которые злоупотребляют рецептами. На прошлой неделе я проходила мимо своего офиса и увидела на автобусной остановке приклеенную скотчем листовку со своим лицом. А ещё раньше кто-то запросил копию моего дела из Управления по профессиональным нарушениям. Оказывается, это можно сделать по Закону о свободе информации. Сначала думала, что это журналисты хотят написать статью. Но теперь кажется, что это они.

Доктор Аверин несколько раз моргает.

— Мне жаль это слышать.

Пожимаю плечами.

— Сама виновата.

— Все равно. Это было нелегко.

— Да, нелегко. Но я не позволю этому сбить меня с пути. До этого я была в хорошем состоянии. Я сорвала листовку. Хотя с тех пор проверяю каждый день, не появилась ли новая. К счастью, пока нет.

Он улыбается.

— Тогда не будем зацикливаться. Расскажи, как ты относишься к возвращению к практике. Думаешь, ты готова?

— Да. — И это правда. Абсолютно. Но я изменилась, и мой взгляд на пациентов тоже. Говорю ему об этом, добавляя: — После всего, через что я прошла, я буду другим психиатром.

— Наш жизненный опыт бесценен для эмпатии к пациентам.

Киваю, но мысли далеко — возвращаюсь к тому, что моя практика едва держится на плаву. Плечи сжимаются. Я так старалась её построить, сделать не просто успешной, а процветающей.

Снова закрадываются мысли о знакомствах. Могу ли я начать заново? Попробовать? Глотаю ком в горле.

Илья забрасывает меня вопросами — о повседневной жизни, о ведении дневника, о целях на год. В конце концов говорит:

— Похоже, время подходит к концу. Хочешь обсудить что-то ещё?

Качаю головой, лишь наполовину слушая. Другая половина всё ещё думает о приложениях для знакомств. Возможно ли полюбить кого-то так, как я любил Андрея? Того Андрея, за которого я вышла замуж и с которым планировала создать семью, а не того, который разрушил её.

— Твой новый распорядок дня изменился в последнее время?

Вопрос возвращает меня в реальность. Он спрашивает, следила ли я снова за Глебом. Нет. Я держалась. Прошёл уже месяц. Не то чтобы искушение не поднимало свою уродливую голову. Мне всё ещё интересно. Думаю о нём почти каждый день. О том факте, что он счастлив…

— Нет, всё по-старому, — вынуждаю себя улыбнуться. — Думаю, если он не сломлен… — обрываю фразу. — Но скоро вернусь к работе, и это хорошо.

— Отлично, — доктор кивает и делает пометки в своём блокноте.

Через несколько минут я выхожу на улицу и бесцельно брожу. Я не взяла с собой спортивную одежду, поэтому не могу пойти в зал, чтобы занять себя. Магазины вовсю распродают новогодние остатки, я смотрю на витрину милого магазинчика, думаю зайти. Но мне ничего не нужно. Это просто способ скоротать время. Так что направляюсь домой. У входа в мой дом замечаю целующуюся пару; они слились в объятиях друг друга. Он держит её лицо в руках, её пальцы вплетены в его тёмные волосы. Страсть.

Зависть сжимает грудь, пока поднимаюсь на лифте в свою квартиру. Но когда подхожу к двери и обнаруживаю, что она слегка приоткрыта, меня охватывает совсем другое чувство: Страх . Замираю, тело парализовано, а мой разум прокручивает миллион различных сценариев.

Мужчина в маске с ножом.

Пациент — тот, которого я лечила в психиатрической больнице годы назад — сбежал. Он винит меня в своей госпитализации и хочет мести.

Вор.

Хуже — насильник.

Недавно я потеряла ключ. Что, если кто-то подобрал его и проследил за мной до дома?

Мне нужно бежать так быстро, как только могу. вызвать полицию cer, чтобы вернуться со мной.

Но не могу пошевелиться. Буквально не могу двигаться . Дыхание поверхностное, голова кружится, а ноги будто приросли.

Поэтому делаю единственное, что могу — прислушиваюсь. Затаив дыхание, жду шагов или грохота, может быть, звук разрезаемых ножом подушек. Но единственное, что слышу, — это стук крови, пульсирующей в моих ушах.

В конце концов, я больше не выдерживаю. Наклоняюсь и толкаю дверь, достаточно, чтобы заглянуть внутрь. Темно, хотя я всегда оставляю свет в коридоре включенным, и его достаточно, чтобы понять, что там никого нет, и ничего не тронуто. Поэтому я сглатываю и кричу с порога.

— Привет? Здесь есть кто-нибудь?

Тишина.

Во второй раз кричу громче.

— Привет? Здесь есть кто-нибудь⁈

Шорох заставляет меня вздрогнуть, сердце проваливается в пятки. Но это просто мой сосед открывает свою дверь.

— Марина? Всё в порядке? — Кириллу Степановичу, на вид восемьдесят, но в данный момент он кажется мне Суперменом, пришедшим на помощь.

Тяжело вздыхаю.

— Я только что пришла домой, а моя дверь была открыта. Боюсь, что внутри может быть кто-то.

Он ненадолго исчезает и возвращается с бейсбольной битой.

— Ты подожди в моей квартире. Я проверю.

— О, я не могу Вас обременять.

— Я настаиваю, — он выходит в коридор и указывает на свою открытую дверь. — А теперь заходи.

— Лучше пойду с Вами.

Он пожимает плечами.

— Хорошо, но держись в метре сзади. Потому что, если я замахнусь, не хочу ударить тебя битой по голове.

Киваю.

— Хорошо. Спасибо.

Кирилл Степанович кладёт биту на плечо и на цыпочках крадётся в мою квартиру. Мы вдвоём осматриваем гостиную и кухню, затем идём в коридор. Все двери закрыты, как я обычно и оставляю. Кирилл Степанович открывает каждую, не торопясь проверяет шкафы, пока я заглядываю под кровати. После того, как все комнаты проверены, он опускает биту с плеча.

— Иногда мой ключ поворачивается в замке, — говорит он, — но не защёлкивается. Кажется, что закрыл, но это не так. Мне приходится дёргать ручку, чтобы проверить.

— У меня не было такой проблемы.

— Может быть, ты просто торопилась и забыла закрыть дверь. Такое бывает.

В последнее время я витаю в облаках. Поэтому, возможно он прав. Но всё равно я не чувствую себя полностью спокойной только потому, что внутри никого не было. Всё равно киваю и улыбаюсь.

— Наверное, так и есть. Большое Вам спасибо за то, что проверили.

— Без проблем. В любое время. Просто постучи, если тебе что-нибудь понадобится.

— Я очень ценю это. Ещё раз спасибо, Кирилл Степанович.

Когда он уходит, я еще раз осматриваю квартиру. Мой кабинет — последняя комната, в которую я заглядываю. Поначалу всё кажется на своих местах, но, когда закрываю дверь, замечаю, что ящик моего стола приоткрыт. Поэтому я подхожу и открываю его, перебираю вещи, мысленно сверяюсь. Кажется, ничего не пропало. По крайней мере, насколько я помню.

На выходе я ещё раз осматриваю комнату, свой стол, прежде чем выключить свет и закрыть дверь. Затем иду прямо к холодильнику. Вино определённо нужно, чтобы развязать ком напряжения в моём горле. Первый бокал я выпиваю стоя, всё ещё стоя с открытой дверцей холодильника и уставившись на замок входной двери.

Пытаюсь воспроизвести, как уходила утром. Пока одевалась, слушала новости по телевизору. Метеоролог говорил о возможном дожде. На мне были босоножки телесного цвета, и я подумала сменить их на закрытые туфли, чтобы не промочить ноги. Но потом выглянула в окно — на голубом небе не было ни облачка, так что оставила как есть. Потом выключила телевизор, положила пульт на тумбочку и пошла на кухню, чтобы взять сумочку со стула. В прихожей стоит круглый стол с яркой муранской стеклянной миской посередине — мы купили её с Андреем во время нашего медового месяца в Италии. Сюда я каждый день бросаю ключи, как только вхожу. Помню, как взяла их и подавила боль в груди при виде нового брелока, купленного взамен утерянного. В коридоре за пределами моей квартиры было темно. Лампочка не горит уже как минимум неделю. Но самое главное, я помню, как закрыла дверь и подняла руку с ключом.

Я закрыла дверь.

Выпиваю остаток вина.

Может, я вспоминаю, как закрывала дверь в другой день?

Не думаю. В последнее время мой разум ясен только по утрам, и воспоминание проигрывается, как чёткое видео.

Я помню, как повернула ключ .

Помню лязг . Это значит…

Глотаю. Мне нужно больше вина, вот что это значит .

Итак, я наливаю полный бокал и, наконец, закрываю холодильник. Вино налито настолько под край, что мне приходится сделать глоток, чтобы не расплескать его во время движения. Отпиваю немного, несу бокал с собой к двери. Мои ключи, как всегда, лежат в миске. Ставлю вино и вычерпываю их, как помню, сегодня утром. Моё сердце колотится, когда я поворачиваю ручку, и дверь со скрипом открывается. Выглядываю — сначала налево, потом направо. Но проклятый свет в коридоре все ещё не работает, и мне сейчас слишком страшно туда выходить. Поэтому я захлопываю дверь и запираю её, прислоняюсь головой к холодному металлу, пока мое дыхание не выравнивается.

Неудивительно, что второй бокал вина я допиваю быстрее, чем первый, и пью его, как будто это лекарство, необходимое мне для здоровья. Наверное, так оно и есть, по крайней мере, для моего психического здоровья. Мне действительно нужно расслабиться, поэтому я заставляю себя сесть в гостиной и включить телевизор. Но я сажусь на левый край дивана, не на свое обычное место. Отсюда видна входная дверь, и я могу следить за ручкой — не попытается ли кто-то её повернуть.

К третьему бокалу вина я начинаю переключать каналы. На экране викторина, и я отвлекаюсь, пытаясь отвечать на вопросы, пока пью. В конце концов мои плечи расслабляются, и я перестаю зацикливаться на двери. Я даже убеждаю подвыпившую себя, что то, что сказал Кирилл Степанович, правда. Дни сливаются. Я выхожу из своей квартиры на автопилоте. Наверное, я вспомнила звук лязга замка из другого дня. Встаю, чтобы налить четвертый бокал вина, и возвращаюсь на своё привычное место. Я больше не вижу дверь, и мне всё равно. Плюхаюсь на подушки и закидываю ноги на журнальный столик. Теперь мои мысли снова блуждают — назад к тому, о чём мы говорили с доктором Авериным ранее. О том, как мне одиноко в последнее время. Если бы в моей жизни был кто-то, возможно, сегодня вечером он был бы со мной, когда я пришла домой, и мне не пришлось бы полагаться на защиту своего восьмидесятилетнего соседа.

Я ещё раз доливаю бокал, обратно затыкаю пробкой почти пустую бутылку мерло и направляюсь в спальню с вином в руке. Я физически устала, но мой разум всё ещё слишком возбужден событиями вечера, чтобы успокоиться. Итак, я беру телефон, листаю приложения, затем захожу в магазин приложений и ищу « знакомства» . Мой палец замирает над первым попавшимся вариантом, колеблюсь. Тру ноги друг о друга, понимая, что не брила их уже как минимум неделю. Колючая щетина меня раздражает — Господи, как я могу встречаться, если сама в таком состоянии? И к чему это приведёт? Оглядываю комнату — повсюду следы брака. Наша свадебная фотография всё ещё стоит на комоде. Хоккейная сумка Андрея, которую я наконец-то убрала из прихожей, до сих пор вываливается из шкафа каждый раз, когда я открываю дверь. Я даже не знаю, зачем храню все это — да, я любила своего мужа, но теперь ненавижу его ещё больше. Ненавижу за то, что он сделал с семьей Соловьёвых, что он сделал с нами. Несколько недель назад доктор Илья спросил, остались ли у меня ещё напоминания о своём браке. Когда я призналась, что да, и рассказала ему, как часто подумывала избавиться от них, он спросил, почему я до сих пор не сделала этого, предположив, что, возможно, я наказываю себя этими постоянными напоминаниями. В то время я так не думала, но сейчас, когда я сижу здесь и смотрю на них, я определённо чувствую боль. Может быть, хороший доктор всё-таки был не так уж и неправ.

На моём телефоне вибрирует оповещение — просто сообщение из новостного канала, но оно возвращаёт меня в магазин приложений.

К приложению для знакомств.

Перестаю об этом думать и нажимаю « скачать» . Задерживаю дыхание, пока кружок медленно заполняется, затем открываю его. Быстро заполняю профиль, пропуская лишнее. Я просто хочу посмотреть. Просто хочу почувствовать, каково это — смотреть анкеты других мужчин. Проверить почву и узнать, стоит ли мне вообще на это тратить время. Но оно требует мою фотографию. Не уверена, что готова зайти так далеко и полностью выложиться на полную. Хотя без этого не продолжить. Итак, просматриваю свои старые снимки и нахожу фотографию, которую Карина сделала на матче в Канаде, кажется, это было в другой жизни. Идёт снег, ветер растрепал мои волосы, так что они закрывают почти всё моё лицо, кроме широкой улыбки, подкрашенной красной помадой. Я выгляжу счастливой. Что теперь, конечно, ложью. Но тем не менее, загружаю его, так как почти уверена, что меня на нём никто не узнает.

Выставляю параметры поиска: мужчины от тридцати до сорока. По умолчанию стоит фильтр 'в радиусе километра , и я сомневаюсь: зачем, если это просто приложение для случайных связей? Но оставляю всё как есть и пропускаю то, что для меня неважно — цвет глаз, волос, национальность, — и тут внезапно появляется список мужчин. Фотографии с краткими данными. Моя грудь сжимается, когда я просматриваю их. Останавливаюсь и ещё раз смотрю на нашу свадебную фотографию.

Но прошло двадцать два месяца, почти два полных года.

Провожу свободной рукой по лицу и понимаю, что дрожу. Боже, почему это так сложно?

Листаю снова и снова. Перехожу на следующую страницу с анкетами. Просто пытаюсь упорядочить это в своей голове — привыкнуть к мысли, что могу с кем-то встретиться. Открываю профиль достаточно симпатичного мужчины, игнорируя тот факт, что он на самом деле немногопохож на тебя, пролистываю его фотографии и натыкаюсь на то, от которого челюсть отвисает — он с блондинкой, вероятно, моделью-любительницей. «Ищем третьего» , — гласит подпись. Они обнялись, её задница практически вываливается из блестящей серебряной юбки. Так быстро, как только могу пролистываю назад. Я не против такого для других, просто… просто это не то, что я ищу.

Делаю успокаивающий глубокий вдох и снова листаю, рассматривая несколько профилей более внимательно. Даже ставлю пару лайков, сохраняя их для себя. Или, может, это уведомляет мужчин и передаёт инициативу им? Не уверена. Просто знаю, что сейчас все так делают. Знакомятся с людьми.

Допиваю вино, наношу пенящуюся очищающую маску для лица и наливаю ещё один полный бокал. Проходит час, два, а может и больше, и я вращаю запястьями, избавляясь от скованности. Мои веки тяжелеют от усталости. Я просмотрела сотни мужских профилей, но ни один из них не кажется мне подходящим.

Ни с кем из них я не хочу встретиться.

Тяжёлый вздох вырывается из груди.

Снова смотрю на нашу свадебную фотографию.

Боже, как сильно я люблю тебя.

Боже, как я тебя ненавижу.

Моё сердце будто снова сжимают. Или, может быть, это чувство не прекращалось с той ночи, когда у меня зазвонил телефон. С той ночи, когда ты разрушил нашу жизнь. Но это всё. Я задолбалась. Поднимаюсь и подхожу к фотографии, долго смотрю в последний раз и переворачиваю её лицом вниз. Вот. Уже что-то. Маленькие шаги…

Глава 10

В прошлом

Звонок телефона в два часа ночи — это не к добру.

В темноте я нащупала свой сотовый.

— Алло?

— Это госпожа Мацкевич?

Мое сердце ёкнуло.

— Да?

— Говорит доктор Безменов из Московской областной больницы.

Резко повернулась, чтобы взглянуть на другую сторону кровати. Сторона Андрея. Она всё ещё была пуста. Он так и не вернулся домой после нашей вчерашней ссоры. Я вроде бы и так знала это, но всё равно уставилась на пустое место, где он должен был лежать.

— Что случилось?

— Госпожа Мацкевич, мне крайне жаль сообщать вам это, но произошёл несчастный случай. Ваш муж, Андрей, попал в автомобильную аварию.

Сглотнула.

— С ним всё в порядке?

Доктор промолчал несколько долгих мгновений, и это молчание начинало отравлять воздух вокруг.

— Ситуация очень серьёзная. Вам нужно немедленно приехать в больницу.

Не помню, как положила трубку. Как оделась. Как вызвала такси. Вообще, попрощалась ли я с доктором? Должно быть, я подняла руку, чтобы привлечь внимание таксиста. Но я не могла, хоть убей, вспомнить это простое движение. Как будто после разговора с врачом произошёл разрыв во времени, и вот уже машина резко тормозит под больничным козырьком.

ПРИЁМНЫЙ ПОКОЙ

Огромные красные буквы. Безжалостный шрифт.

С одной стороны замерла машина скорой помощи; двое санитаров в униформах лениво потягивали кофе, прислонившись к борту. Один что-то сказал, и второй хрипло рассмеялся. Всё как обычно. Для них.

Мы подъехали к широким раздвижным дверям, и я, не теряя времени, ринулась наружу, едва машина остановилась.

— Эй, дамочка! — водитель крикнул мне вслед, когда я уже распахнула дверь и ступила на асфальт. — Ты должна заплатить за чёртову поездку!

Резко обернулась, будто очнувшись.

— Ой. Простите. Конечно, — я полезла в свою сумочку и без лишних раздумий вытащила две тысячных купюры, не глядя в приложение, и протянула деньги водителю. — Спасибо.

Внутри царил холодный больничный свет.

Бросилась к регистратуре — за оргстеклом сидела женщина с телефоном, прижатым к уху. Она точно видела меня, но нарочито опустила глаза, продолжая улыбаться и хихикать в трубку.

— Простите⁈ — я наклонилась к узкому окошку, предназначенному для документов, и буквально прошипела в щель.

Она нахмурила брови и буркнула в телефон.

— Я перезвоню тебе, Лия.

Я не стала ждать, пока она закончит.

— Мне звонил врач. Мой муж — он попал в аварию. Его доставили сюда.

— Как его зовут? — спросила она, не слишком обращая на меня внимания.

— Мацкевич. Андрей Мацкевич.

Она безразличным жестом махнула в сторону пластиковых кресел за моей спиной.

— Присядьте. Сейчас узнаю у врачей.

Но я не могла сидеть на месте. Поэтому я ходила. Расхаживала взад-вперёд, стараясь сосчитать шаги, чтобы не думать о том, что у меня на душе, кроме: ' Ситуация очень серьёзная. Вам нужно немедленно приехать в больницу. " Тридцать два.

Тридцать три.

Тридцать четыре.

Наконец, кто-то открыл дверь в нескольких шагах от окна регистрации. Женщина посмотрела прямо на меня.

— Вы Мацкевич?

Мгновенно рванула к ней.

— Да.

— Прошу за мной, пожалуйста.

Глубоко вздохнула и последовала за ней. Приёмная зона оказалась огромным квадратным залом, по периметру которого стояли прозрачные, похожие на капсулы, боксы. Внутри — пациенты на каталках, а в центре, у медпоста, кучковались врачи и медсёстры, болтая о чём-то своём. Казалось бы, отделение неотложной помощи, но никто не торопился. Когда мы подошли к последней комнате слева, женщина остановилась и жестом указала мне войти.

Я ожидала увидеть своего мужа лежащим на больничной койке. Но вместо этого у меня перед глазами стояли три человека: врач в белом халате и двое мужчин в серых костюмах. Моё внимание привлекла каталка рядом с ними. Вся её верхняя часть была залита густой, почти чёрной кровью, которая уже начала подсыхать по краям.

Доктор проследил за направлением моего взгляда и резко натянул тонкое больничное одеяло, стараясь скрыть это ужасное зрелище. Но пятна крови всё равно проступали сквозь дешевую ткань. Он протянул руку.

— Госпожа Мацкевич?

— Да, — мой голос прозвучал чужим, как будто его выдавили из кого-то другого.

— Я Сергей Безменов. Мы с Вами недавно разговаривали по телефону.

Кивнула. По крайней мере, так мне кажется.

— Где Андрей?

Он обменялся быстрыми взглядами с двумя мужчинами и указал на пустое кресло

— Почему бы Вам не присесть?

— Я не хочу сидеть! — голос вдруг сорвался на крик. — Где мой муж⁈

Один из двух мужчин в костюмах протянул руку.

— Госпожа Мацкевич, я следователь, Михаил Гребенщиков. Ваш супруг попал в очень серьёзную аварию. Я прибыл на место происшествия, когда господина Мацкевича извлекали из автомобиля.

Извлекали? Мои нервы уже не могли стерпеть этого.

— Может, кто-нибудь наконец скажет мне, где Андрей?

Доктор сделал шаг вперёд. Его пальцы осторожно обхватили мою дрожащую руку.

— Господин Мацкевич в результате аварии получил очень серьёзные травмы головы. Когда его привезли на машине скорой помощи, он уже не подавал признаков жизни. Мне очень жаль сообщать вам, но нам не удалось его реанимировать. Ваш муж скончался, госпожа Мацкевич.

Комната вдруг резко накренилась.

— Что?.. — это было всё, что я смогла выдавить из себя.

Доктор осторожно положил руку мне на спину:

— Есть ли кто-нибудь, кого мы можем вызвать вас?

— Вызвать?

Он кивнул.

— Да. Чтобы кто-то был рядом. Вам не стоит сейчас оставаться одной.

Тошнота подкатила комком к горлу. Я судорожно сглотнула, впиваясь пальцами в собственный живот.

— Мне… нужно присесть.

Более низкий из двух следователей схватился за стул рядом с ним. Металлические ножки противно заскрежетали по линолеуму, когда он подвинул его ко мне.

— Могу я Вам принести воды? — сказал доктор, указывая мне на необходимость присесть. — Сейчас принесу.

Он кивнул мужчинам в костюмах и вышел, аккуратно закрыв за собой стеклянную дверь.

Опустила взгляд на свои руки, механически потирая большим пальцем по подушечкам остальных.

Я не чувствовала их. Не ощущала кончиков пальцев.

Видела, как мой большой палец касается каждого из них, но никаких ощущений не было.

Это вообще реально?

Может, я сплю?

Почему я не плачу?

Только что врач сообщил мне, что моего мужа больше нет. Я должна плакать. Биться в истерике.

Должна задыхаться от ужаса.

Подняла глаза на двух мужчин, которые молча наблюдали за мной.

— Я сплю? — спросила, подняв правую руку и показывая им, как мой большой палец касается остальных кончиков. — Я их не чувствую.

Следователь Гребенщиков присел передо мной на корточки.

— Вы, скорее всего, в шоке, госпожа Мацкевич. Это нормальная реакция.

Но я ведь психиатр. Неужели я не могу понять, если нахожусь в шоке?

Может, да.

А может, и нет.

Следователь кашлянул.

— Вы в состоянии ответить на несколько вопросов?

Покачала головой.

— Что произошло?

— Вы имеете в виду аварию? — уточнил он.

Кивнула.

— Мы всё ещё пытаемся выяснить все детали. Но, похоже, Ваш супруг превысил скорость и проехал на красный свет. Он сбил двух пешеходов, не справился с управлением и врезался в ближайшее здание.

Мои глаза расширились от ужаса, а желудок словно провалился в бездну.

— Он сбил двоих пешеходов? — голос сорвался на шёпот.

Лицо следователя выглядело мрачным, когда он кивнул.

— К сожалению, да.

— С ними всё в порядке?

Гребенщиков переглянулся с напарником и покачал головой.

— К сожалению, нет, — он достал блокнот. — Можете ли вы рассказать нам что-нибудь об этом вечере? Откуда возвращался господин Мацкевич в момент аварии?

Отрицательно покачала головой.

— Не знаю. Мы поссорились. Он ушёл.

— Во сколько это было?

— Точно не скажу. Начало темнеть. Я выглянула в окно нашей квартиры, чтобы увидеть, в какую сторону он пошёл. Солнце садилось. Помню, небо было оранжевым.

— То есть примерно в пять тридцать-шесть вечера?

Пожала плечами.

— Может быть.

— У господина Мацкевича были проблемы с алкоголем?

— Он… был пьян? — голос дрогнул.

— Мы не уверены. Нужно немного времени, чтобы получить токсикологические отчёты. Но свидетель сообщил, что его машина вильнула перед аварией. Что насчёт наркотиков? У господина Мацкевича был опыт употребления наркотиков?

— Наркотики? Нет. Он профессиональный спортсмен, — в голове сразу мелькнули стереотипные образы — героин, кокаин и другие наркотики, которые употребляют наркоманы. Но тут до меня дошло, что не все вещества, снижающие способность человека водить машину, нужно искать на чёрном рынке. Некоторые получают их в аптеке. По рецепту.

Я прикрыла рот ладонью и резко встала.

— Мне нужен туалет. Меня сейчас вырвет.

Следователь позвал медсестру, и в следующее мгновение я уже стояла перед раковиной, сжимая в дрожащих руках розовый пластиковый лоток в форме почки. Женщина, которая пришла на помощь, была достаточно любезной, чтобы приподнять мои волосы назад, пока меня выворачивало наизнанку.

После этого я плеснула себе в лицо ледяной воды, и медсестра провела меня обратно к стеклянному боксу. Следователей там уже не было. Вместо этого они находились по другую сторону медпоста вместе с доктором Безменовым. Втроём они провожали бородатого мужчину в такой же стеклянный бокс. Доктор закрыл за ним дверь, случайно встретился со мной взглядом через все помещение — и тут же отвернулся.

Медсестра, которая помогала мне в уборной, стояла в дверях процедурного кабинета.

— Мне нужно осмотреть пациента, — сказала она. — Вы… справитесь?

Я кивнула туда, где стоял доктор Безменов.

— Это семья других людей, которые попали в аварию?

Её лицо исказилось от боли:

— Маленькой девочке было всего пять лет.

Слёзы впервые потекли по моему лицу. На это было ужасно смотреть, но я не могла оторвать взгляд.

Доктор жестом предложил мужчине сесть.

Мужчина покачал головой.

Теперь знакомая сцена. Наверное, тысячный дубль в этом отделении.

Обычная процедура.

Почти обыденность.

Но не для нас. Не для разрушенных семей.

Следователь Гребенщиков пожал мужчине руку.

Доктор Безменов положил руку ему на плечо и склонил голову, в то время как говорил.

Глаза мужчины расширились от ужаса.

Он рухнул, упав на колени.

Судорожно всхлипывая.

Дрожа.

Сквозь стеклянные стены раздался громкий вопль.

Он разлетелся на осколки.

И я вместе с ним.

Глава 11

В прошлом

Ибо Господь милостив и праведен; Бог наш есть милость.

Я впилась взглядом в священника, цепляясь за слова 115-го псалма, хотя он уже перешёл к обряду каждения — размахивал кадильной цепью с изысканным кадилом вокруг гроба, осеняя его благоуханным дымом.

Господь милостив и праведен ? Маленькой девочке было всего пять лет.

Полон сострадания ? К кому, собственно? К моему мужу? Который этого не заслужил?

Надо было настоять на своём, когда свекровь требовала пышных похорон. Это издевательство по отношению к семье, которую он разрушил. До сих пор не понимаю, почему пришло столько народа — товарищи по команде, тренеры, друзья, родственники — ведь итоги токсикологии опубликовали ещё вчера вечером. Мой муж сел за руль пьяным. Думала, его приятели разбегутся, как тараканы от света, но не тут-то было. Церковь была забита под завязку. Все ряды, и даже в проходах стояли.

А я просто хотела остаться одна.

Поплакать.

Прокричаться.

Метаться между ненавистью к тебе за содеянное и ненавистью к себе — за то, что не смогла тебя остановить.

Я знала, что тебе плохо.

Я знала.

Это происходило на моих глазах.

Литургия наконец закончилась. Последующая церемония у могилы прошла как в тумане. Ещё больше слез. Ещё больше пустых слов священника о том, как велик Господь. Когда всё закончилось, я лишь механически переставляла ноги, направляясь к одному из ожидающих лимузинов. Мой брат Сергей последовал за мной.

Пока я садилась в машину, он обратился к водителю:

— Сделайте одолжение? В остальных двух машинах хватит места для всех. Просто постойте здесь и скажите, что этот лимузин переполнен. Моей сестре нужна передышка.

Он протянул руку, и я точно знала — между его пальцев был зажата купюра. Таким был мой брат — щедро заплати, чтобы добиться своего. Эту привычку он унаследовал от нашего отца. Отца … При мысли о нём сердце сжалось. Впервые в жизни я была рада, что моих родителей уже нет в живых. Им не пришлось пережить публичный позор из-за поступка моего мужа. Из-за того, что я могла предотвратить.

Сергей сел в машину, захлопнув за собой дверь.

Расстегивая пиджак, он опустился на сиденье напротив:

— Похоже, ты на пределе.

Грустно улыбнулась.

— Я была на пределе ещё до того, как вышла из дома этим утром.

Сергей вздохнул:

— Я сидел в церкви и пытался придумать хоть что-то, что могло бы тебя утешить. Но в голову лезла только мысль, что тётя Мария явно не ожидала меня увидеть.

— Почему?

Он комично приподнял брови, будто Спок из «Звёздного пути»:

— Какого чёрта она сделала со своим лицом⁈

Я прикрыла рот рукой — впервые за несколько дней из меня вырвался смех.

— Боже, да… Она и правда похожа на него. Видимо, неудачные уколы ботокса

Сергей улыбнулся и ткнул пальцем в мою сторону:

— Вот и она. Моя маленькая Маринка-Малинка. Я знал, что ты где-то там.

Только мой брат мог заставить меня улыбнуться в такой момент. Хотя ненадолго. Тяжесть в груди вернулась почти сразу. Я вздохнула и покачала головой:

— Такое ощущение, будто я в кошмаре. И просто хочу уже проснуться.

— Даже представить не могу… Вы с Андреем были так счастливы. Помнишь, когда мы вчетвером ходили ужинать, Лиля потом устроила мне сцену. Она злилась, что я не смотрю на неё так, как Андрей смотрел на тебя.

Нахмурилась.

— Последние несколько месяцев всё было не так радужно.

— Серьёзно? А я и не догадывался.

Выходит, я дурачила всех. Включая себя .

Сергей наклонился вперёд и взял меня за руку.

— Поехали к нам. Лиля уже приготовила гостевую комнату. Мы даже можем не появляться на этом идиотском поминальном ужине — просто скажем водителю ехать прямиком ко мне домой.

— Как бы я хотела… Но вся семья Андрея приедет, да и половина команды наверняка объявится. Я не могу не быть там.

— Может, завтра тогда? Я могу доехать до работы на машине вместо метро и забрать тебя после?

— Думаю, мне нужно побыть пару дней одной дома. Мне… необходимо это время наедине с собой.

Сергей нахмурился, но кивнул.

— Тогда, может быть, на выходных?

— Конечно. Может быть.

— Сейчас не время, но нам нужно обсудить кое-какие дела. Так что, даже если ты откажешься от предложения пожить у меня, а я чувствую, что ты именно так и отреагируешь, нам нужно, по крайней мере, пообедать в ближайшее время.

На мгновение замерла, мой разум, продираясь сквозь пелену горя, пытался осознать его слова.

— О каком деле идет речь?

Сергей выдохнул.

— Нам нужно подготовиться на случай, если пострадавшая семья подаст на тебя в суд.

Непроизвольно схватилась за горло, которое внезапно сжалось.

— Я даже не думала о возможном иске.

— Тебе и не нужно. Для этого я здесь.

Мой брат был адвокатом по недвижимости и наследственному праву в крупной фирме, но в этот момент это приносило мало утешения.

— Когда мы будем оформлять наследство, возможно, удастся защитить часть активов от взыскания — зависит от того, как они оформлены, — продолжил он. — Нам нужно просмотреть, как у тебя распределены активы, а также все детали пенсионных накоплений и страховки Андрея.

Отрицательно покачала головой.

— Я не в состоянии думать об этом сейчас.

— Посмотрим, как ты будешь себя чувствовать через пару дней. Если не лучше — подпишешь несколько документов, и я займусь всем сам. Я хочу помочь, Мара, — он сжал мою руку и ждал, пока я подниму на него глаза. — Я не знаю, как облегчить твою боль. Но позволь мне позаботиться хотя бы об этих делах.

Глубоко вздохнула и кивнула.

— Хорошо. Спасибо.

Дорога до моей квартиры заняла совсем немного времени. Так как все лимузины выехали с кладбища одновременно, у меня не было ни минуты покоя по прибытии. Родители Андрея, его тетя и дядя уже ждали у подъезда, как и машина с едой, которую заказала его мать.

Следующие два часа прошли в непрерывном потоке лиц. Одно формальное соболезнование сменяло другое, и каждый раз, когда кто-то говорил, как им жаль моей утраты, мне хотелось закричать, что жалеть нужно семью Соловьёвых, а не меня. К счастью, вино удерживало меня от этого. Но когда мать Андрея начала рассказывать, как её сын работал волонтёром в столовой во время учёбы в университете, я была благодарна звонку в дверь — мой лимит терпения был исчерпан.

Я открыла дверь и увидела двух мужчин, чьи лица показались знакомыми, но я не могла вспомнить, где их видела. Сегодня это случалось часто — особенно с обслуживающим персоналом команды, которых я плохо знала, а многие пришли выразить соболезнования.

— Доктор Макарова?

— Да?

Высокий мужчин указал на себя:

— Я следователь Михаил Гребенщиков, — он кивнул в сторону напарника. — А это следователь Вадим Сыромятников. Мы встречались в больнице… в ту ночь.

О Боже. Как я могла их не узнать? Эти люди были рядом в самый страшный момент моей жизни.

— Ах да, конечно. Здравствуйте. Спасибо, что пришли, — я сделала жест рукой в сторону квартиры. — Может… зайдёте? У нас много еды.

Михаил заглянул за моё плечо в переполненную квартиру и отрицательно покачал головой.

— Спасибо, нет. Нам жаль беспокоить вас, когда у вас полон дом, но есть несколько срочных вопросов, — он кивнул в сторону жилплощадки. — Может, выйдете поговорить с нами минутку? Это конфиденциально. Мы ненадолго.

Нерешительно кивнула:

— Эмм… конечно, — шагнула в коридор, прикрыв за собой дверь.

Скрестив руки на груди, спросила:

— Чем я могу вам помочь?

Следователь достал из внутреннего кармана пиджака небольшой блокнот и ручку.

— Нас интересуют подробности травмы Андрея. Той, что он получил на льду несколько месяцев назад.

— Хорошо…

— Это произошло первого февраля, верно?

— Да.

— И как проходило его восстановление?

— Медленно, но в пределах нормы. Андрей начал физиотерапию примерно за три недели до… — меня будто ударили под дых, и сделала паузу. — До аварии.

— А до физиотерапии? Он посещал доктора в клинике по поводу обезболивающих, верно?

Я несколько раз моргнула. Михаил сказал, что у него есть вопросы, но зачем он их задает, если уже знает ответы? Это застало меня врасплох и вызвало тревожное ощущение.

— Да, он посещал клинику около четырёх недель после операции.

— Ваш супруг употреблял алкоголь в ночь аварии? Я имею в виду, когда был с Вами?

Покачала головой.

— Он ничего не пил перед тем, как уйти.

— И в тот вечер у вас была какая-то ссора?

Я нахмурилась.

— Откуда Вы это знаете?

— Вы упомянули об этом в больнице, в ночь происшествия.

— Ах да… — я напряжённо улыбнулась. — Простите, последние несколько дней совсем в тумане.

— Это понятно, — кивнул он. — Могу я спросить, о чём был спор?

Мои глаза наполнились слезами, когда я вспомнила ту пустяковую причину, которая запустила цепь событий, разрушивших столько жизней.

— Мусор. Я устроила ему сцену, потому что, вернувшись с работы, увидела переполненное мусорное ведро на кухне.

Он снова кивнул.

— Возвращаясь к клинике… Доктор выписывал вашему мужу обезболивающие, верно?

— Да. Оксикодон.

— И когда доктор перестал выписывать рецепты?

— Не помню точную дату. Но последнюю упаковку Андрей получил за день до начала физиотерапии.

Михаил указал на меня ручкой.

— И именно тогда Вы начали выписывать рецепты своему мужу? После того, как доктор перестал это делать?

Моё сердце пропустило удар.

— Что? Я не выписывала Андрею никаких рецептов.

— Вы не выписывали господину Мацкевичу рецепты на оксикодон?

— Конечно, нет! — моё горло сжалось так, что я еле выдавила слова. — Никогда.

Следователи переглянулись.

— Возможно, в информации, которую нам предоставили, есть ошибка, — впервые заговорил следователь Сыромятников.

Я переводила взгляд с одного мужчины на другого, пытаясь осознать происходящее.

— Так и должно быть.

Михаил закрыл свой блокнот.

— Мы разберёмся. Спасибо, что уделили время, доктор Макарова. Ещё раз приносим извинения за то, что отвлекли Вас от Вашей компании.

Вернувшись в квартиру, я направилась прямиком в наш домашний кабинет. Хотя мы с Андреем делили его, он редко им пользовался — разве что для редких звонков своему агенту. Моё сердце бешено колотилось, когда я опустилась в кресло и уставилась на ящик, где хранились запасные рецептурные бланки. Дома должен был остаться всего один — второй я взяла в офис, чтобы выписать рецепт Меркулову, когда они закончились там. Часть меня не хотела открывать ящик. Не хотела знать правду. Хотя в глубине души я уже всё понимала, так ведь?

Зажмурившись, я потянулась к ручке.

Что там говорил сегодня священник?

«Ибо Господь милосерден и праведен; Бог наш есть милость».

Пожалуйста, Боже, мне не помешала бы сейчас крупица этой милости. Пусть он будет там. Дай мне эту одну маленькую надежду.

Я глубоко вдохнула и открыла ящик.

Моё бешено стучащее сердце резко замерло.

Пусто.

Глава 12

Сейчас

Всё не так.

Переставляю горшки с суккулентами на подоконнике, поднимаю жалюзи, чтобы впустить солнечный свет. Поворачиваюсь — и вижу тебя . Ты сидишь на моём столе — том самом массивном тяжёлом столе из ореха, который ты помог мне затащить сюда.

Образ так ярок, что не может быть игрой воображения. Ты улыбаешься мне — всё твоё: улыбка, прищуренные глаза, шрам на брови от того случая с шайбой…

Я моргаю — и тебя нет.

Просто исчез.

Трясу головой и снова принимаюсь за уборку. Каблуки отстукивают по полу. Хватаю очередную фоторамку — в растущую стопку вещей, от которых надо избавиться. Дышу часто, прерывисто.

Осталось семь минут до приёма. Первого за год.

Скоро незнакомая женщина сядет на бирюзовый диван и начнёт исповедь. Страшно. Но когда я снова начну работать — всё встанет на свои места.

Так должно быть.

Наконец-то я стёрла все признаки твоего присутствия — за исключением самого стола.

Четыре минуты.

Задвигаю коробку в угол, за диван, который чудом пережил моё отсутствие. Максим, мой временный заместитель, сумел сохранить его в живых.

В отличие от моей практики.

Нет, моя практика не мертва, просто… увядает. Выдыхаю, когда наружная дверь скрипит и захлопывается. Приглушённый голос Софы, моей ассистентки, приветствует пациентку — к счастью, одну из тех, кого я лечу годами. Из первых. Из тех немногих, кто остался со мной.

Опускаюсь в кресло за столом. Большинство оставшихся пациентов, наверное, даже не знают, что случилось. Мне удалось избежать публичности — моё лицо не мелькало в газетах и новостях. Я скрывала его, входя и выходя из квартиры, появляясь на поминках. Помогло и то, что фотографии известных хоккеистов с похорон явно стоили дороже, чем снимки незнакомой женщины, прикрывающей лицо. Моё имя упоминалось в статьях, но не то, под которым меня знают пациенты. Я всегда работала под девичьей фамилией — тебе это не нравилось, но теперь я благодарна себе за это. Это стало моей страховкой.

Слышу, как Софа что-то говорит о новой страховке и документах, закрываю глаза, благодарная за эти несколько дополнительных минут. Кажется, я ждала этого дня месяцами, истирая подошвы обуви в ожидании момента, когда смогу вернуться и обрести цель в жизни.Но теперь, когда этот момент настал…

А что, если я больше не способна на это?

Что, если после всего случившегося я не смогу ничего изменить?

Достаю телефон, чтобы отвлечься. Палец сам скользит к электронной почте, где ждёт подтверждение:

Ваше объявление одобрено и будет показываться еще четырнадцать дней.

Резко закрываю письмо, испытывая отвращение. Мы даём рекламу моей практике — словно я какая-то дешёвая адвокатесса, выискивающая клиентов по несчастным случаям. Раньше все пациенты приходили по рекомендациям.

Мне следовало бы быть благодарной Софе за то, что она взяла это на себя. Вместо этого я чувствую горечь от необходимости такого шага.

«Т ы вернёшься к прежнему уровню», — успокаивала она меня на прошлой неделе, когда я выразила сомнения насчёт рекламы. — «Но сейчас ты потеряла сорок процентов пациентов. Нужно что-то делать».

Вот мы и размещаем объявления, предлагаем скидки тем, кто платит наличными, и прочие вещи, от которых я бы с презрением ещё недавно отвернулась.

Но сейчас речь идёт о выживании.

Моей практики. И моём собственном.

Когда-нибудь всё станет иначе. Когда-нибудь люди будут приходить, услышав хорошие отзывы.

Открываю другое приложение, поглядывая на дверь — у меня ещё есть минута-другая, пока пациентка заполняет медицинские формы. Лёгкое волнение пробегает по спине, когда приложение для знакомств сообщает о новых сообщениях .

Два сообщения.

Первое — от мужчины на пять лет младше меня, с рыжеватыми волосами, голубыми глазами и игривой ухмылкой. Его зовут Филипп. Обычно меня не привлекают такие типажи, но в его улыбке есть что-то… намекающее, что он интереснее, чем кажется. Чистая фантазия, конечно. Мы обменялись парой игривых комментариев, и он предложил встретиться на кофе. Вряд ли я скоро соглашусь. Но я всё же отправляю быстрый ответ — это полезно для меня. Пробую воду. Постепенно привыкаю к мысли, что когда-нибудь снова смогу быть с кем-то.

К тому же это безопасно — почти анонимно. Я могу писать что угодно, ошибаться или просто перестать отвечать без последствий: в профиле нет моей фамилии, а фото показывает лишь смутную улыбку.

Закусываю кончик ручки и открываю второе сообщение. От нового парня — мы ещё не общались, но, видимо, лайкнули друг друга, раз он смог написать.

Он красивый. Тёмные волосы, тёмные глаза, ямочка на щеке, из-за которой кажется, что он любит приключения. Читаю его сообщение.

Первый абзац — комплименты. Пишет, что ему нравится моя улыбка и всё, что он увидел в моем профиле. Неплохое начало.

Второй абзац — о нём самом. Адвокат, 38 лет, живёт в центре. Но дальше… всё идет под откос.

«Помешан на хоккее, играл в университете, но до больших лиг не дотянул».

Удалить.

И в тот же миг улыбка сходит с моего лица, а мысли вновь возвращаются к тебе — готова ли я вообще к этим знакомствам?

Стук в дверь прерывает мои размышления. Софа с улыбкой заглядывает в кабинет:

— Твоя первая пациентка здесь. У тебя есть ещё пара минут — она обновляет анкету.

Нервно вздыхаю.

— Отлично. Спасибо.

Она заходит внутрь и протягивает коробку:

— И тебе пришла эта посылка. Прости, я вскрыла — подумала, это бумага, которую вчера заказывала.

Для офиса я ничего не заказывала. По крайней мере, не помню такого. В последнее время моя память не отличается особой надежностью. Беру вскрытую коробку. Внутри книга.

Слышала о ней, но не читала.

— Я не заказывал это, Софа.

— Правда? Я заметила, что в адресе неправильно указан номер офиса. Но на ней написано твоё имя, — она пожимает плечами. — Наверное, ошибка. А сериал ты видела? По этой книге сняли.

— Нет.

Она улыбается.

— Очень крутой. Жутковатый, но затягивает. Там о парне, который преследует женщин.

Несколько раз моргаю, разглядывая этикетку. Моё имя действительно указано, хоть номер офиса и неверный.

— Там про сталкера?

— Ага. Тебе стоит это прочитать. Только не делайте это ночью в одиночестве — обос… прости, очень страшно. Там кровавые убийства и всё такое.

Резко бросаю книгу обратно в коробку.

— Верни её. Я не хочу это читать.

— А, конечно. — Софа натянуто улыбается. — Без проблем. Я провожу Лескову, как только она закончит.

— Спасибо.

Моя помощница закрывает дверь моего кабинета, а я остаюсь с неприятным ощущением. Книга о сталкере, адресованная мне? Это очень странное совпадение. Хотя нечистая совесть способна на такое — соединять точки в несуществующие линии. Сколько раз я повторяла это пациентам? Это не слишком тонкий намёк, что я играю в опасную игру.

Через несколько минут — новый стук в дверь. На этот раз Софа впускает мою первую пациентку.

Меня охватывает паника, но когда госпожа Лескова улыбается, я автоматически приветствую её, говорю, что тоже скучала, и да, вернулась насовсем. И тут что-то щёлкает в моей голове. Слова сами льются из уст, рука делает заметки в блокноте. Она рассказывает о муже, собаке и невестке. Это как езда на велосипеде — я просто села и начала крутить педали, как будто ничего не изменилось.

Хотя всё изменилось.

Вскоре мягкий звук таймера, отслеживающего время, на столе рядом со мной прерывает сеанс. Я проверяю часы — не верится, что прошёл целый час. Но так и есть. Мы с госпожой Лесковой завершаем беседу, обсуждаем смену препаратов от тревожности, и я провожаю её к двери.

— Как прошло? — Софа встречает меня свежей чашкой кофе и ободряющей улыбкой.

Улыбаюсь в ответ, размышляя, можем ли мы стать подругами. Не испортит ли это наши рабочие отношения? Мы и так довольно близки …

— Хорошо, — говорю я. — Рада, что первый пациент оказался знакомым. Думаю, это помогло войти в ритм.

— Это прекрасно, — она достаёт что-то из заднего кармана, но не протягивает мне. — Жаль сообщать, но к нам заходил этот человек.

Всматриваюсь в визитку в её руке и сразу узнаю логотип. Два сжатых кулака.

Хмурюсь.

— Кто-то из «Матерей против злоупотреблений врачей» приходил сюда? В офис?

Софа кивает.

— Её звали Мария Фомина. Выглядела… пугающе. Нервная, с тиком лица и обгрызанными до мяса ногтями. Её рука дрожала, когда она протягивала мне визитку.

— Чего она хотела?

— Она хотела поговорить с тобой во время сеанса. Когда я сказала, что ты занята, она начала рассказывать о своей группе и их целях. Потом спросила, может ли записаться на приём. Я ответила, что она может оставить сообщение, и если ты захочешь с ней пообщаться — мы перезвоним.

Меня тошнит. Сначала эта книга, которая меня взбесила, а теперь вот это…

— Она оставила сообщение?

Софа снова кивает.

— Она просила передать тебе, что в прошлом году от передозировки рецептурными опиоидами умерло более шестнадцати тысяч человек, включая тысячу сто детей. Я указала ей на дверь и сказала, что это частный кабинет, и её визиты нежелательны. Если она придёт снова — это будет считаться вторжением.

Хотя я понимаю, что Софа действовала из лучших побуждений, угрожать группе, которая развешивает мои фото по городу, как полицейские ориентировки, было не самым мудрым решением. Возможно, разумнее было бы запереть кабинет, вернуться домой и задуматься о смене профессии — выбрать что-то, где от меня не ждут душевной стабильности.

Но я сглатываю комок в горле и киваю:

— Спасибо. Мне жаль, что тебе пришлось с этим столкнуться, Соф.

Она пожимает плечами.

— Да мне всё равно. Мне жаль, что они достают тебя.

Желая сменить тему, я натягиваю улыбку:

— Итак… что там у нас дальше по плану?

Её лицо оживляется:

— Полное расписание! Только что в последнюю секунду добавила ещё одного пациента, так что сегодня будет двое новеньких, — она быстро обходит стол и тычет пальцем в расписание.

— Я зарезервировала на них по девяносто минут, как ты и просила. Да, и не забудь, мне нужно уйти к пяти на урок по виолончели у Романа. Но… — лицо Софы вдруг искажается. — Чёрт. Это значит, твой последний новый пациент придёт в 17:15, когда меня уже не будет. Знаешь что? Я задержусь. Не хочу, чтобы незнакомец заходил, когда ты будешь совсем одна. Может, он придёт раньше — они обычно так делают — и я смогу улизнуть во время сеанса.

Софа уже и так много сделала для того, чтобы удержать мою практику на плаву.

— Нет, иди. Отведи Романа на занятие. Я справлюсь. Вывешу табличку, и… — пожимаю плечами, — всё будет в порядке.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— Ну ладно. Если передумаешь — скажи.

Скрип наружной двери возвещает о новом пациенте. Я возвращаюсь в свой кабинет, чтобы закончить записи по госпоже Лесковой, до того, как мой следующий пациент ляжет на кушетку. Главное — оставаться занятой. Не думать о книге, которая «случайно» появилась сегодня. Не думать о группе, которая жаждет моей головы. Если позволить этим мыслям завладеть мной, вскоре уже я окажусь больной на этом диване — свернувшись калачиком и посасывая большой палец.

Несколько часов спустя солнечный свет, падающий из бокового окна, меняет угол. Золотистые лучи позднего дня постепенно переходят в ранние сумерки. Мой предпоследний пациент машет рукой на прощание, а я делаю глоток травяного чая — замену послеобеденному кофе, как советовал доктор Илья.

Осталась ещё одна встреча. Долгая, ведь это снова новый пациент.

Выдыхаю и беру список записей, пробегая глазами вниз, пока не нахожу имя, которое добавила Софа.

Но этого не может быть.

Потому что внизу напечатанного списка, от руки, выведено имя…

Глеб Соловьёв.

Зажмуриваюсь и протираю глаза, будто это может стереть иллюзию. Но нет — буквы по-прежнему на месте, написанные чёрными чернилами, знакомым чётким почерком Софы. В мозгах происходит короткое замыкание, и они отключаются. И тогда я понимаю — это просто совпадение. Должно быть. Это на самом деле не он.

Соловьёв — распространенная фамилия. В мединституте я училась с Миленой Соловьёвой, а в третьем классе — с Игорем Соловьёвым, пока он не переехал. В этом городе, наверное, сотни Соловьёвых. Это просто один из них по имени Глеб.

Да, это точно совпадение.

Хоть и шокирующее.

Но всего лишь совпадение.

Резко выдвигаю ящик стола и достаю ноутбук. Софа наверняка заполняла анкету, когда записывала пациента. Основные данные, такие как дата рождения, адрес и страховка, хранятся в нашей компьютерной системе. Эта информация меня успокоит. Быстро печатаю пароль, захожу в компьютер, нахожу нужную программу, кликаю… Пока система загружается, обмахиваюсь ладонью — от внезапного прилива тревоги стало душно.

Это не может быть он. Этого не может быть.

Открываю карту нового пациента, перехожу на вкладку с личной информацией и чувствую, как ледяная волна прокатывается по спине, когда вижу введённый адрес.

Это не совпадение.

Глеб Соловьёв, человек, за которым я только недавно перестала следить, — записался на приём. Качаю головой. Этого не может быть. Просто… не может.

Но тут раздаётся стук в дверь.

Глухой мужской голос произносит:

— Есть тут кто?

Не двигаюсь. Парализована страхом. Даже дышать перестаю. Проходят долгие секунды, прежде чем раздаётся новый стук. На этот раз ему вторит скрип открывающейся двери…

В проёме появляется знакомое лицо, расплывающееся в ухмылке.

— Простите, в приёмной никого не было. Надеюсь, я по адресу. Я к доктору Макаровой?

Мне требуется мгновение, чтобы найти свой голос.

— Д-да, это я.

— Отлично, — он распахивает дверь полностью и смотрит мне прямо в глаза. — Я Глеб Соловьёв.

Глава 13

В прошлом

— Марина, я считаю это плохой идеей. — Мой адвокат сжал папку с документами. — Если Вы не выстроите защиту, комиссия автоматически признает вас виновной в халатности. И наказание будет соответствующим.

Я не в первый раз слышала эти слова от Олега Кораблёва. Юрист из фирмы моего брата искренне пытался помочь.

— Но я и правда проявила халатность. Должна была заметить, что происходит с моим мужем.

— Возможно. Однако вас обвиняют в подписании рецептов для супруга. Вы же ничего не подписывали. — Он отодвинул очки на лоб. — Между небрежным хранением бланков в доме и сознательным нарушением — огромная разница. Комиссия должна это понимать.

Вздохнула. Для комиссии, возможно, есть разница, но итог остался тем же. Люди погибли из-за того, что я прятала голову в песок, отказываясь видеть, что происходит с Андреем.

— Мне нужно покончить с этим, Олег.

Он глубоко вздохнул и кивнул.

— Признание профессиональной халатности — основание для пожизненного лишения лицензии. Хотя бы позвольте мне неофициально поговорить с комиссией? Объяснить реальную ситуацию? Как минимум, я попробую смягчить меры наказания.

— Вы можете сделать это сегодня, прямо сейчас?

Прошло уже полгода с момента аварии. Хотябольшинство врачей боятся переступать порог Отдела профессиональных нарушений, я буквально отсчитывала дни в календаре. Мне нужно двигаться дальше. А для этого сначала требовалось принять ответственность — за свои действия или, в данном случае, бездействие.

— Да. Дайте мне час. — Олег поправил галстук. — Я попробую неофициально договориться до начала слушаний.

Ненавижу ждать даже минуту дольше, но последовать его совету — это минимум, что я могу сделать. Господи, ведь все остальные его рекомендации я проигнорировала.

Я кивнула.

— Конечно. Спасибо.

— Отлично. — Он указал на скамью напротив зала заседаний. — Присядьте. Вернусь как можно скорее.

Но сидеть я не могла. Как только дверь закрылась за Олегом, я зашагала взад-вперёд по коридору. В сотый раз прокручивала в голове, как оказалась в этой ситуации.

Господин Меркулов. Мой пациент, готовившийся к поездке к матери. Ему нужен был бумажный рецепт. Но когда я открыла ящик стола в кабинете, бланков не оказалось на месте. Как раз после того дня, когда Андрей оставался там один.

Что же я сделала тогда?

Ничего.

Абсолютно ничего.

Я просто вернулась домой и достала один из двух запасных рецептурных бланков, хранившихся в ящике моего рабочего стола.

Проблема решена.

Но я должна была понять.

Должна была забить тревогу.

А не заметать подозрения под ковёр, как назойливую пыль.

Эти вспышки ярости у Андрея… До травмы он ни разу не повышал на меня голос — не то что после начала приёма тех таблеток из клиники. Он всегда прекрасно спал. Умел расслабляться, возвращаясь домой.

А потом — бессонные ночи. Постоянное беспокойство. Нервные срывы.

Побочные эффекты злоупотребления оксиконтином: Резкие перепады настроения. Немотивированная агрессия. Хроническая бессонница. Психомоторное возбуждение.

Как я отреагировала?

Притворилась слепой.

Находила оправдание каждой его вспышке гнева. Сознательно закрывала глаза на все тревожные звоночки, лишь бы не расстраивать Андрея.

Но в глубине души я знала правду. Неужели нет?

Я знала.

Возможно, я не виновна в подписании тех рецептов, но я сознательно прятала голову в песок. Я допустила роковую ошибку.

Как жена.

Как врач.

И вот я ходила. Беспрестанно ходила туда-сюда по коридору. Мой адвокат обещал вернуться меньше, чем через час, но прошло уже добрых два, когда дверь наконец открылась.

Олег вышел, тяжело закрыл дверь за собой и с шумом выдохнул, раздувая щёки.

— Они настаивают на годичном сроке.

— Годичное отстранение?

Он кивнул, проводя рукой по лицу.

— Я использовал все аргументы. Они непреклонны.

Я дала этой мысли осесть. Год без пациентов. Будет непросто. Но разве я не отделалась легко по сравнению с семьёй Соловьёвых? Год пролетит незаметно. И вот я снова в своём кабинете. Но где будут они?

Всё так же мертвы.

Всё так же погребены под землёй.

Сглотнула.

— Хорошо.

— Они также требуют, чтобы Вы посещали психотерапевта во время отстранения и в течение года после возвращения к практике. — Олег переложил папку в другую руку. — Помимо ответственности, они признают, что Вы пережили тяжёлую утрату. Хотят убедиться, что Ваше психическое состояние позволит снова лечить людей.

Кивнула.

— Это справедливо.

Олег глубоко вздохнул.

— Хорошо. Теперь нам нужно зайти, чтобы Вы официально признали профессиональную халатность, и мы сможем идти. — Он поправил галстук, его голос стал деловитым. — С сегодняшнего дня Вы не сможете практиковать. У Вас будет четырнадцать дней на организационные вопросы — нужно проинструктировать персонал, отменить приёмы или найти замену на время отстранения.

Он сделал паузу, глядя мне прямо в глаза.

— После этого Вам запрещено любое участие в работе клиники. Никаких контактов с сотрудниками, посещений офиса — ничего, что могло бы вызвать даже тень сомнений. Полный разрыв — лучший вариант.

Молча кивнула, сжимая руки в замок, чтобы они не дрожали.

— Хорошо.

— Ещё одно предупреждение, — Олег понизил голос. — Как только это станет достоянием общественности, Вас может начать преследовать одна организация. У меня был клиент-врач, устроили пикет у его кабинета. Они охотятся за медиками, уличенными в незаконной выдаче рецептов.

Он достал платок, вытирая вспотевшие ладони.

— Основательница потеряла сына — заснул за рулём под оксикодоном и вылетел с трассы. Его врач выписал сорок с лишним рецептов. Ваша ситуация иная, но… лучше быть готовой.

Боже правый.

Судорожно дёрнула ворот блузки — внезапно стало нечем дышать.

— Может, уже зайдём и покончим с этим? Мне срочно нужен воздух.

— Конечно.

Не прошло и пятнадцати минут, как я выскочила на улицу. Наклонившись, уперлась ладонями в колени, задыхаясь, будто пробежала марафон.

— Вы в порядке? — спросил Олег.

Закрыла глаза, кивая:

— Буду. Теперь, когда всё позади.

Он выждал паузу, наблюдая за мной:

— Вы поедете домой? Вызвать такси?

Выпрямилась, встряхнув волосами:

— Нет, спасибо. Мне нужно кое-куда зайти. Пройдусь пешком.

Его ладонь легла мне на плечо:

— Жаль, что всё так вышло. Но это всего лишь конец главы, Марина. Не всей книги.

Поблагодарила его кивком. Но прежде, чем закрыть эту адскую главу, оставался ещё один шаг. И я горела желанием сделать его немедленно. Впрочем, Олегу я не стала рассказывать о своих планах. Если бы мой брат узнал, куда я направляюсь — он бы взбесился.

Странное совпадение: ровно через полчаса, когда я подошла к зданию, в кармане завибрировал телефон. На экране — имя брата. Сергей. Он не мог знать о моих планах. Наверное, Олег только что вернулся в офис и рассказал ему о решении комиссии.

Дождалась, когда звонок перейдёт на голосовую почту — не хотела врать брату о своём местоположении — и толкнула тяжёлую дверь 17-го участка.

— Добрый день! Следователь Гребенщиков здесь?

Дежурный окинул меня оценивающим взглядом:

— Ваша фамилия?

— Мацкевич. Марина Мацкевич.

— Он Вас ждёт?

Покачала головой:

— Нет.

Офицер махнул рукой в сторону зала ожидания:

— Присядьте. Посмотрю, может ли он Вас принять.

Через несколько минут из боковой двери вышел следоветль Гребенщиков.

— Доктор. Макарова? — Его взгляд скользнул за мою спину. — Без адвоката сегодня?

В последний — и единственный — раз я была здесь через несколько дней после похорон Андрея. Тогда следователь Гребенщиков вызвал меня на допрос, и мой брат Сергей настоял на своём присутствии.

Покачала головой:

— Не нужен.

Он кивнул в сторону коридора:

— Проходите.

Мы прошли по длинному коридору и остановились у той же двери, что и несколько месяцев назад. Детектив жестом предложил мне войти первой:

— Кофе? Или что-то ещё?

— Нет, спасибо.

— Присаживайтесь, пожалуйста.

Михаил занял место напротив, сложив руки на столе:

— Чем могу помочь, доктор Макарова?

Собралась сложить руки на столе, но они дрожали. Пришлось засунуть пальцы под бедра, впиваясь ногтями в обивку кресла.

— За неделю до аварии мы поссорились с мужем. На следующий день он принёс в мой кабинет цветы.

Глоток воздуха. В горле пересохло.

— В тот же вечер я обнаружила пропажу рецептурного бланка.

Следователь откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Его карие глаза стали непроницаемо-тёмными.

— Так-так…

Он впервые слышал правдивую версию событий. Тогда мой брат не позволил мне ответить на большинство вопросов следователя — то ссылаясь на Пятую поправку, то на супружескую привилегию. В те дни я блуждала в тумане горя и, будь на то воля Сергея, готова была бы шагнуть с обрыва.

— Я убедила себя, что просто использовала последний бланк. Но теперь, когда туман рассеялся, ясно — я бы запомнила этот момент.

Пауза. Ладони вспотели.

— В день похорон, после вашего визита, я проверила домашний кабинет. Там хранился запасной рецептурный блок — он тоже исчез.

Детектив постучал ручкой по папке.

— Что-то ещё?

— Я не лгала, утверждая, что не выписывала оксиконтин. Но должна была заметить тревожные сигналы.

Михаил провёл ладонью по щетине на подбородке, изучая меня.

— Почему сейчас? Что сподвигло прийти с признанием спустя месяцы?

Посмотрела ему прямо в глаза:

— Я больше не могу жить во лжи. Даже перед собой. Сегодня я признала свою вину перед медицинской комиссией. А теперь пришла завершить это здесь.

Он обдумывал мои слова, затем наклонился вперёд:

— Ценю вашу честность. Но во время расследования мы опросили физиотерапевта и хирурга Вашего мужа. Оба подтвердили — у Андрея Мацкевича была серьёзная дегенерация коленных суставов из-за многолетних перегрузок и травм.

Детектив достал папку, пролистывая документы:

— Даже если бы Вы выписали ему обезболивающее, это можно было бы считать допустимым лечением. Хранение бланков без замка — халатность, но не уголовное преступление . К тому же, — он отложил файлы, — хотя это и не приветствуется, врачам не запрещено выписывать лекарства родственникам.

Михаил откинулся на спинку кресла:

— Именно поэтому мы закрыли Ваше дело. В тот вечер Ваш муж сам принял решение — переборщить с таблетками, выпить и сесть за руль.

Его голос стал мягче:

— Это его выбор. Не Ваш.

— Но, если бы я вовремя забила тревогу… аварии могло бы не случиться.

Он кивнул, поправляя ремень с кобурой:

— Возможно. Но уголовного состава здесь нет.

Когда через несколько минут следователь провожал меня к выходу, он задержался у двери:

— Разрешите дать совет, доктор Макарова?

Молча кивнула.

— Вам нужно найти способ отпустить чувство вины. Иначе оно вас сожрёт заживо.

— И как же это сделать?

Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки:

— Я всего лишь простой полицейский. Вы же врач — уверен, разберётесь.

Глава 14

Сейчас

Грудь сжимается так, будто вот-вот лопнет, пока я жду, когда он меня узнает. Этот момент, когда его глаза расширятся, и он поймёт — кто я. Жена убийцы его семьи. Или просто та женщина, с которой он столкнулся в переулке.

Но он лишь вежливо улыбается, удобно устроившись на моём диване, в то время как я бессмысленно таращусь на него.

— Добрый вечер. — Он кивает. — Приятно познакомиться.

— Глеб… Соловьёв? — каким-то чудом выдавливаю я своим профессиональным «терапевтическим» тоном, надеясь, что выражение моего лица сменилось с шока на уверенность.

Я действительно стараюсь вселять уверенность в пациентов, особенно на первом сеансе. Обычно они робкие, скованные, сжавшиеся в комок.

Но у Глеба, кажется, нет таких проблем. Его плечи расслаблены, тёмные глаза спокойно изучают кабинет, прежде чем вновь остановиться на мне. С таким же успехом он мог бы ждать столик в ресторане, а не сидеть в кабинете психиатра.

Хладнокровный. Спокойный. Уверенный.

Я прочищаю горло, бесцельно перекладываю бумаги на столе, пока мысли несутся в панике. Мой телефон лежит на краю — я тянусь убрать его в ящик, и тут меня осеняет.

Я могла бы инсценировать срочный звонок.

Притвориться, что получила сообщение.

Извиниться, пообещать перенести сеанс.

Попросить Софу направить его к другому терапевту. Желательно на другом конце города.

И тогда эта проблема исчезнет. Я смогу снова сосредоточиться на практике, а не слежке за ним .

— Вам нужно время? — Глеб смущённо улыбается. — Я могу выйти.

— Нет-нет… конечно нет.

Соберись, Марина.

Мне удаётся заставить себя сделать несколько шагов и опуститься в кресло напротив. Уставившись в блокнот, я глубоко вдыхаю и жестом указываю на диван:

— Добро пожаловать, господин Соловьёв. Пожалуйста, располагайтесь удобнее.

Он устраивается поудобнее:

— Пожалуйста, зовите меня Глеб.

— Конечно. Глеб. — Я поднимаю взгляд, задерживая дыхание.— Как Вы себя чувствуете сегодня?

Но дело не только в нервах. Мне правда важно знать, как у него дела. Смог ли он снова жить?

Судя по тому, что я видела — да. Он смеётся, встречается с женщинами, ведёт себя как обычный человек. Но внутри он не может чувствовать себя нормально. Не после того, чему я допустила случиться с его семьёй.

Возможно, это идеальный шанс.

Узнать правду…

— Всё в порядке, — говорит он. — Просто… думаю, мне нужна помощь.

Я обрабатываю информацию, подбирая слова для следующего вопроса:

— Могу я спросить, как Вы нашли меня? — Поправляюсь. — То есть как узнали о моей практике? Меня кто-то порекомендовал?

— Да, мне порекомендовали.

— Замечательно. — Я выдавливаю улыбку. — Кто именно? Я люблю благодарить тех, кто направляет ко мне пациентов.

— Это был Юнифарм.

Щурюсь.

— Юнифарм?

— Производитель Мелаксена. — Его губы растягиваются в игривой улыбке. — Простите, это шутка. Я увидел рекламу Вашей практики для людей, у которых проблемы со сном, на веб-сайте Юнифарма, когда искал, как долго должен длиться снотворный эффект Мелаксена. Подумал, «по рекомендации» звучит солиднее.

— А… Понятно, — сглатываю. — Что ж, я рада, что Вы здесь. Сначала несколько базовых вопросов, а потом перейдём к сути. Вас это устраивает?

Он кивает, и я провожу стандартный опрос нового пациента — уточняю его лечащего врача, демографические данные, семейную психиатрическую историю, принимаемые препараты. Никаких тревожных сигналов. Вообще никакой истории, кроме очевидной — того, что ты сделал с ним. Что мы сделали с ним.

Глеб говорит легко, расслабленно развалившись на диване, оживлённо жестикулируя. Он поддерживает отличный зрительный контакт, и я ловлю себя на том, что начинаю расслабляться, замечая, что вблизи он ещё более привлекателен. Мягкая щетина покрывает его угловатую челюсть — видно, что он не брился пару дней. Когда он говорит, всё его тело оживает, а улыбка освещает всё лицо, а не только его полные губы. Его эмоции читаются в больших карих глазах, словно он ничего не скрывает, и в этом есть что-то освобождающее.

Но он не может быть свободен.

Я знаю это лучше, чем кто-либо другой.

— Что привело Вас сюда сегодня? — возвращаюсь я к сути, готовясь делать подробные заметки.

Только когда я опускаю взгляд и вывожу его имя вверху страницы — Глеб Соловьёв — я осознаю, что взяла не стандартный блокнот для пациентов.

Я взяла свой личный дневник.

Тот самый, где уже есть страницы наблюдений за ним .

Всё мнимое спокойствие испаряется, рука начинает дрожать. Я сжимаю блокнот изо всех сил, пытаясь остановить дрожь.

— У меня проблемы со сном. Перепробовал всё — безрецептурные средства, даже выписал «Золпидем». Он действительно помогает заснуть. Но я принимаю его уже довольно долго, — он делает паузу. — Не хочу зависеть от таблеток вечно. Предпочитаю разобраться с корнем проблемы.

Внутри всё сжимается. От ужаса. От предвкушения.

Я знала , что он не мог просто пережить то, что случилось.

Возможно, в этом причина, почему наши пути снова пересеклись.

Я должна помочь ему. Помочь двигаться дальше, преодолеть горе.

Горе, причиной которого стала я.

Что-то беспокоит меня.

Я сглатываю. Но как это произошло? В городе миллионы людей — как мы оказались в одной кофейне в тот день? А теперь он сидит напротив в моём кабинете?

Неужели он правда не знает, кто я?

Моргаю, возвращаясь в реальность, и понимаю, что Глеб слишком долго ждёт моего ответа. Но что он вообще только что сказал? Что-то о сне. Лекарствах. Ах да — о корне проблемы !

Прочищаю горло:

— И в чём, по-вашему, корень проблемы?

Его грудь поднимается на глубоком вдохе.

— Простите, мне трудно об этом говорить.

Его взгляд блуждает по кабинету, цепляясь за книжные полки с психиатрической литературой и парой подарочных альбомов из приёмной. И тут я замечаю то, что забыла убрать.

Нашу свадебную фотографию.

Ты и я, под руку, в белом платье и чёрном смокинге, смеёмся, будто в мире нет забот. Тогда их и правда не было. Раньше рамка стояла на столе, повёрнутая от пациентов. Но сегодня, собирая вещи, я переставила её — отложила, чтобы обернуть, чтобы стекло не разбилось.

И теперь она на виду.

Смотрит прямо на моего пациента.

Глеб, мог не узнать меня, но тебя — точно. Если не по хоккейным матчам, то по фотографиям из газет и соцсетей после твоего «несчастного случая». Чёрт .

— Моя жена и ребёнок погибли в прошлом году. — Глеб опускает глаза на свои руки. — Их сбил пьяный водитель. Под каким-то… — он машет рукой, — чёртовым наркотиком. Простите за язык, просто…

Тяжёлый вздох.

Я сижу, будто под током. Нужно убрать эту фотографию. Сейчас же. Но этот момент слишком важен — Глеб Соловьёв, раскрывающий душу.

Обычно я молчу — тишина подталкивает говорить. Но сегодня не могу.

— Мне искренне жаль, — беру паузу. — Расскажите подробнее. Проблемы со сном начались после их смерти? — встаю. — Извините, мне нужно взять другую ручку.

Подхожу к полке. Раньше я обожала этот снимок. Теперь твоя улыбка кажется мне гримасой — зная, что ты совершил. Что я позволила тебе совершить.

Тянусь к подставке с ручками. И одновременно — к фотографии. Кровь стучит в висках.

Успею ли убрать её, прежде чем он заметит?

Громкий хлопок разносится по кабинету, когда рамка падает лицом вниз на деревянную полку.

Глеб мгновенно вскакивает.

— Всё в порядке? Помочь?

Он делает шаг ко мне — к той самой фотографии, которую я только что «случайно» смахнула.

Я отмахиваюсь:

— Всё хорошо, спасибо. Мне очень жаль, что я прервала. Расскажите о своей семье.

Он нерешительно опускается на диван, будто борясь между вежливостью и моей просьбой.

Мне нравится эта его черта.

Устраиваюсь в кресле, изображая тёплую улыбку:

— Пожалуйста, продолжайте.

После паузы он снова погружается в рассказ. Глеб сразу берёт быка за рога — говорит о вещах, которые я уже знаю. Как его жену и ребёнка сбили насмерть.

Но он делится и неизвестными мне деталями:

— Дочь была слабослышащей, носила аппараты. Жена — из состоятельной семьи…

Я слушаю, заворожённая, но когда речь заходит о похоронах, ловлю себя на мысли — упомянет ли он место их погребения?

Нет.

И спросить невозможно.

Я исписываю страницу заметками, зная, что буду перечитывать их сегодня сто раз. Стараюсь запомнить каждую его эмоцию, каждое изменение в тёплых глазах.

И вдруг жалею, что не записываю сеансы.

Одновременно понимаю — моё поведение далеко от профессионального. Принять его как пациента (а я это уже сделала) — морально неправильно.

И ещё один повод, из-за которого у меня могут возникнуть проблемы с медкомиссией. Но будто сама Вселенная хочет, чтобы я исправила ошибки.

Или…

Мысль возвращается снова:

А если это не совпадение?

Если он появляется в моей жизни не просто так?

Я ёрзаю в кресле, представляя возможные причины.

Но ведь это я начала следить за ним .

— Что Вы думаете? — внезапно спрашивает Глеб.

Затянувшаяся пауза.

Я не слушала. Утонула в своих мыслях, пропустив последние его слова.

— Думаю… — включаю терапевтический режим, вспоминая стандартные фразы для таких случаев, которые я повторяю своим пациентам на протяжении многих лет, — Вы столкнулись с чем-то, что глубоко задело Вваше подсознание.

Он наклоняет голову, изучая меня, и меня охватывает паника — вдруг я сказала не то, что моя реакция на всё, что он говорил, неуместна.

Но в конце концов он кивает.

— Да, наверное, Вы правы. Моя сестра считает, что я так и не пережил их потерю. И теперь это накрывает меня — отсюда бессонница.

Вспоминаю его улыбки, смех, счастье , которые наблюдала все эти месяцы. Всё это было ширмой.

— Вполне возможно. А что думаете Вы?

— Не уверен, — он потирает лицо ладонью, и этот жест кажется таким несвойственным ему — обычно собранному, уверенному. Как трещина в броне, и мне хочется заглянуть в неё — понять, что скрывается под ней, чтобы я могла помочь.

— Я должен был быть с ними той ночью. Но не был. Я…

Тяжёлая пауза. Его пальцы сжимаются, и я замечаю блеск обручального кольца — впервые за всё время наблюдений. Я никогда раньше не видела, чтобы он его носил, и уверена, что смотрела.

— Мне очень стыдно, — заключает он.

В этот момент раздаётся сигнал таймера.

Больше всего на свете хочется выключить его, попросить продолжать. Но настоящий терапевт так не поступит.

Это извращенная часть меня хочет так поступать, но я не могу позволить себе опуститься до такого уровня. Я должна сохранять профессиональный облик, несмотря ни на что. В конце концов, он мой пациент.

— Думаю, мы оставим чувство вины до следующего сеанса— улыбается Глеб.

И эта улыбка кажется искренней.

Хотя…

М ожет быть, он всё это время меня обманывал .

Слишком много «возможно».

Возможно, он действительно несчастен.

Возможно, ему совсем нелегко.

Возможно, ему и правда нужна профессиональная помощь.

Возможно, у нас куда больше общего, чем я могла предположить.

Возможно, он знает, кто я.

А может… и нет .

— Да, это прекрасное решение, Глеб. Я очень рада, что Вы решили обратиться за помощью. Было приятно познакомиться.

Я встаю и провожаю его к двери. Мне хочется сказать ему, чтобы он немедленно записался на следующий сеанс — чем раньше, тем лучше.

Но я сдерживаюсь.

— Послушайте… — он задерживается в дверном проёме, оборачивается и пристально смотрит на меня, слегка нахмурившись. — Мы… раньше не встречались?

Я отвечаю слишком быстро. Слишком .

— Нет, вряд ли.

Сердце бешено колотится. И всё же… странное удовольствие пробегает по коже: что-то обо мне засело у него в памяти.

Глеб пожимает плечами и переступает порог.

— Что-то в Вас кажется знакомым. Наверняка потом вспомню.

Когда он уходит, я прижимаюсь лбом к двери.

Боже, надеюсь, что нет.

Глава 15

Сейчас

Моя нога нервно подрагивает в такт тиканью часов.

Эта привычка появилась ещё в мединституте — так моё тело реагировало на экзаменационный стресс. Но я не позволяла себе этого годами.

Ирония? На похоронах мужа — человека, которого считала любовью всей жизни — моя нога оставалась неподвижной. Не дрогнула ни разу во время допросов в полиции. Не замерла даже когда я обнаружила пропажу очередного рецептурного бланка из своего стола.

А сейчас, в ожидании второго сеанса с… особым пациентом, моя коленка будто сошла с ума. Что это говорит обо мне как о враче? Как о вдове?

Ещё не поздно отменить приём.

Я должна была сделать это неделю назад. Чертовски часто об этом думала. Даже написала Софе письмо с просьбой передать Глеба другому специалисту.

Но так и не нажала «Отправить».

Разве не мой долг — помочь ему пережить потерю? Он нуждается во мне.

Это непрофессионально.

Наверняка меня лишат лицензии.

Точнее, точно лишат.

Если узнают…

Дверь в приёмной скрипит. Нога мгновенно замирает.

Голос Глеба громкий и бархатистый, доносится из коридора. И всё, что копилось во мне неделю — тревога, страх, сомнения — внезапно переплавилось в нечто иное.

Оживление.

Эти чувства так похожи: кровь стучит в висках, ладони потеют, кожа будто содрогается от каждого звука.

Но я чувствую себя живой .

Чертовски.

Живой.

Как будто падаю с высоты, раскинув руки навстречу ветру, и не знаю — раскроется ли парашют.

Может, я разобьюсь о землю на скорости в двести километров в час, словно жалкая мошка.

Но сейчас, сидя на краю самолета, свесив ноги в пустоту и готовясь к свободному падению, я ловлю себя на мысли — мне не терпится шагнуть вниз.

Тук-тук.

Софа приоткрывает дверь:

— Твоя двенадцатичасовая запись пришла. Я сбегаю в кафе за кофе — тебе что-нибудь принести?

— Нет, спасибо.

Кто может думать о еде, стоя на краю пропасти?

Она заходит в кабинет, прикрывает дверь и шепчет, игриво приподнимая брови:

— Твой новый пациент чертовски сексуален. Не мой типаж, но в нём есть что-то…

О да, в нем определенно есть «что-то».

Прочищаю горло.

— Пригласи его, пожалуйста, когда выйдешь.

— Конечно.

Через мгновение в дверях появляется Глеб. Его улыбка обезоруживает:

— Говорят, ты готова принять меня?

Моё сердце бешено колотится с той самой первой встречи. Но сейчас оно будто вырывается из грудной клетки. Мне страшно.

Нужно отменить сеанс. Сослаться на болезнь.

Возможно, даже объяснений не потребуется — меня действительно тошнит от напряжения.

Но я беру себя в руки. Потому что Глебу нужна моя помощь.

А часть меня… нуждается в нём. В исцелении его ран.

Собираю всю свою профессиональную выдержку в безупречную улыбку и жестом приглашаю его в кабинет:

— Да, я готова. Прошу, присаживайтесь, Глеб.

В ответ он ухмыляется — криво, нагловато. И это пробуждает во мне что-то…

Что-то глубоко женственное, дремавшее долгие годы.

Что-то совершенно непрофессиональное.

— Я думаю, мы уже можем перейти на «ты», — он наклоняет голову, и в его взгляде мелькает что-то неуловимое — то ли насмешка, то ли искреннее недоумение.

Он флиртует? Или мне это кажется?

Вопрос повисает в воздухе, но у меня нет времени его обдумывать. Я киваю, стараясь сохранить профессиональное выражение лица.

— Конечно, Глеб. Дай мне просто взять блокнот.

На этот раз я осознанно беру новый блокнот, а не тот злополучный дневник сталкера, который по ошибке схватила на прошлой сессии. Устраиваюсь в кресле напротив, поправляю складки юбки — сегодня я выбрала облегающий серый карандаш и блузку с небольшим декольте.

Его взгляд скользит вниз. Я замечаю, как кадык резко дёргается, когда он сглатывает. Затем наши глаза встречаются — на этот раз его взгляд прямой, открытый, даже вызывающий.

— Итак… ты скучала по мне?

Он явно флиртует. Если бы он только знал…

— Как прошла твоя неделя? — перевожу разговор.

Глеб делает глубокий вдох, его грудная клетка заметно расширяется под тёмно-синей рубашкой.

— Неплохо. Проверял студенческие работы — это не давало скучать. Кстати, ты не в курсе, когда слово « так » превратилось в « такс » с этой дурацкой «с» на конце? Каждый второй студент начинает фразу с « И такс… .» — он нарочито растягивает последний звук.

Я не могу сдержать улыбку — искреннюю, не притворную. Это помогает немного расслабиться. Плохая грамматика и меня раздражает.

— Думаю, примерно тогда же, когда предложения стали начинать с буквально . Буквально понятия не имею, когда это произошло.

Его смех заполняет кабинет — глубокий, непринуждённый, с лёгкой хрипотцой. И, возможно, немного сексуальный.

— А мой личный топ раздражителей возглавляет убить . Когда студент получает пятёрку и отвечает: Убийственно, у меня руки чешутся исправить оценку на двойку.

Я расслабляюсь ещё больше. С ним так легко — кажется, я могла бы часами слушать его едкие замечания, наблюдать, как морщинки у глаз складываются в лучики, когда он улыбается…

Но мы не друзья за чашкой кофе. Он платит мне за терапию.

Собравшись, я возвращаюсь к протоколу:

— Как спалось на этой неделе?

Его улыбка гаснет. Пальцы сцепляются в замок, костяшки белеют от напряжения.

— Не очень хорошо.

Киваю, стараясь сохранить профессиональное выражение лица.

— На прошлой сессии ты упомянул о чувстве вины, связанным с твоей утратой. Давай обсудим это подробнее. Вина вызвана тем, что ты должен был быть с женой и дочерью в тот день?

Лицо Глеба резко меняется. Он опускает взгляд, долго разглядывает свои сцепленные пальцы, прежде чем заговорить снова:

— У нас с женой были… проблемы в браке.

О. Это неожиданно.

— Понимаю, — осторожно отвечаю, хотя понимаю лишь поверхностно.

— Мы постоянно ссорились, — его голос становится жестче. — В том числе и в тот вечер. Поэтому я не пошел с ней и дочерью. Поэтому они гуляли так поздно. Последнее, что я сказал ей перед тем, как она хлопнула дверью: «Иди к чёрту!»

Моё сердце сжимается. Сколько раз он прокручивал в голове этот момент? Раскаяние — словно якорь, который опускается на дно души и не даёт отплыть в спокойные воды.

Я слишком хорошо знаю это чувство.

Перед тем как Андрей ушёл в последний раз, мы тоже наговорили друг другу жестоких слов. Я ненавижу его за то, что он сделал, но каждый день думаю: Если бы я тогда, обнаружив пропажу первого рецептурного бланка, не зарыла голову в песок, а настояла на лечении…

Как я могу помочь ему избавиться от вины, если сама не в состоянии справиться со своей?

Поэтому я даю ему ответ из учебника, возвращаясь к протоколу:

— Это, очевидно, очень тяжелое воспоминание. Но нельзя сводить все ваши отношения к последним минутам. Могу я спросить, что привело к кризису в вашем браке?

Глеб поднимает на меня взгляд.

— Я узнал, что жена изменяет мне с коллегой. Подозревал давно, но она не признавалась, — он делает паузу. — Поэтому я проследил за ней. И застал их.

Мои глаза непроизвольно расширяются. Следил за ней.

— Да, знаю, — он пожимает плечами. — Не мой лучший поступок.

Он ошибочно принимает мой шок за осуждение, не понимая, что меня потрясает сходство с моими собственными действиями.

— Нет-нет, — торопливо поднимаю руки, — я не думаю, что ты поступил неправильно. Мне просто больно представить, каково тебе было это увидеть.

— Да, — он кивает. — Да, это было…

Он взглядом изучает моё лицо.

— Ты замужем?

— В разводе.

Я нарушаю собственное правило — никогда не делиться личным с пациентами. Но его вопрос застает врасплох, и ответ вырывается сам собой, прежде чем я успеваю сообразить, что правильнее было бы промолчать.

— Он изменял?

Качаю головой:

— Нет.

— Как давно развелись?

Чувствую, будто несусь по ухабистой дороге, но не могу свернуть.

— Около полутора лет назад.

Глеб задумчиво постукивает пальцами по подлокотнику.

— Я сходил на свидание пару недель назад. Она пригласила к себе после. Я хотел переспать с ней… но почувствовал себя виноватым. Часть меня до сих пор считает себя женатым, — он смотрит на меня, и в его взгляде — неподдельный интерес. — Наверное, после развода проще снова окунуться в отношения? Так ли это? Моя жена умерла примерно тогда же, когда вы развелись. Ты уже была с кем-нибудь с тех пор?

— Нет.

Его взгляд на мгновение скользит к моим губам — так быстро, что я уже сомневаюсь, не показалось ли. Но одно я знаю точно: нужно срочно менять тему.

Выпрямляюсь в кресле, возвращая разговор в профессиональное русло:

— Давай вернёмся к тому, что ты почувствовал, когда застал жену с другим мужчиной.

Остаток сессии проходит в обсуждении его чувств, и к концу я почти начинаю воспринимать его как обычного пациента.

Почти.

— Это хороший прогресс, — говорю, закрывая блокнот. — Первый шаг к преодолению вины — признать её существование.

— Я знал о её существовании годами. Каков второй шаг?

— Прощение. Твоя жена была человеком. Она ошиблась. Тебе нужно найти способ простить её, чтобы двигаться дальше.

— Как мне это сделать, если она мертва?

— Иногда помогает поговорить с человеком. Пусть даже его нет рядом — можно сказать всё, что накопилось. Может, стоит написать письмо, рассказать, как сильно она тебя ранила.

Глеб проводит рукой по волосам, и в его жесте читается усталость.

— Жизнь — это замкнутый круг. Я писал Елене письма, когда мы только начали встречаться.

Грустно улыбаюсь:

— Это так мило. Сейчас никто не пишет писем.

— Разве что сообщения в приложении для знакомств, когда только знакомишься с кем-то.

Приложение для знакомств…

Как то, где я вчера переписывалась с незнакомцем, потягивая вино, пока Глеб не мог уснуть. Мне не позволено улыбаться, пока он не обретёт счастье.

Но возможно ли это после такой потери?

Бедная маленькая Алина.

Сердце снова бешено колотится. Сессия сегодня — как интервальная тренировка: ускорение, замедление, снова ускорение. Но я должна сохранять ясность мысли.

— Ты пользуешься такими приложениями? — возвращаю разговор в профессиональное русло.

Он кивает.

— Да.

— Нашёл кого-то интересного?

— Есть пара знакомств. Впервые знакомлюсь не «по-старинке» — в баре, с жидкой храбростью в крови. Чувствовал себя динозавром, когда регистрировался.

Улыбаюсь:

— За последнее десятилетие мир знакомств изменился до неузнаваемости.

— А ты? — его взгляд становится пристальным. — Пробовала онлайн-знакомства после развода?

Открываю рот, чтобы ответить — и снова нарушить профессиональные границы, но тут раздаётся сигнал таймера. Неужели прошёл уже час? Протягиваю руку и выключаю его.

Глеб встречает мой взгляд, и в его улыбке появляется что-то новое — лёгкое, почти игривое.

— Значит, на следующей неделе продолжим наши «приключения динозавров в мире свиданий»? Может, обменяемся историями о самых странных собеседниках?

— Конечно, — встаю со стула, прекрасно осознавая, что самый странный собеседник, с которым он сейчас общается — это я.

Глава 16

Сейчас

— Ну что, как возвращение к практике? — доктор Аверин устраивается напротив меня в своём кресле, поправляя очки.

Это наша первая встреча с тех пор, как я снова начала принимать пациентов. Медленно выдыхаю, собираясь с мыслями:

— В целом… хорошо. Первый день, признаюсь, нервничала. Но это как езда на велосипеде — навык быстро возвращается, — мои пальцы непроизвольно теребят край блейзера. — Если честно, даже приятно временно переключиться на чужие проблемы. Свои уже порядком надоели.

Он одобрительно кивает, делая пометку в блокноте:

— Уверен, твои пациенты тоже рады твоему возвращению.

Киваю.

Тишина в кабинете становится плотной. Илья внимательно изучает моё лицо, затем его взгляд опускается к моим рукам. Только сейчас я замечаю, как бессознательно сжимаю пальцы до побеления костяшек. Насильно расслабляю кисти, чувствуя, как тепло возвращается в кончики пальцев.

— Есть что-то, что ты хотела бы обсудить сегодня? — его голос мягкий, но профессионально нейтральный.

Я заранее не решила, стоит ли рассказывать ему о Глебе. Но теперь, сидя здесь, понимаю — мне отчаянно нужен голос разума. Глубокий вдох. Медленный выдох.

— Я… взяла нескольких новых пациентов.

Он делает очередную пометку:

— Ты упоминала, что часть твоих подопечных ушла к другим специалистам за время твоего отсутствия. И что ассистент запустила рекламную кампанию для восстановления практики, — поднимает взгляд. — Новые пациенты вызывают больше стресса, чем постоянные?

Мой взгляд надолго прилипает к узору на ковре. Так соблазнительно сказать, что да — именно это меня тревожит. Что каждый раз, когда в кабинет входит новый человек, я замираю в ожидании, что речь зайдет о потере близкого. Пока мои постоянные пациенты осторожно обходят эту тему, но кто знает, когда прозвучит роковой вопрос? Что, если чья-то история о смерти супруга станет последней каплей?

Доктор никогда не узнает правды, если я солгу.

Но я хочу выздороветь.

Настоящее выздоровление требует честности.

— Один из моих новых пациентов…— обрываю себя на полуслове, закусывая нижнюю губу до боли. Слова даются с трудом — они застревают в горле комом стыда. Я прекрасно осознаю, насколько это неправильно. С моральной точки зрения. С профессиональной.

Молчание затягивается. Илья, по-видимому, интерпретирует мою нерешительность иначе:

— Мы можем обсуждать здесь твоих пациентов и их проблемы, — его голос спокоен, почти обезличен. — Многие психотерапевты посещают коллег, чтобы проработать сложные случаи. В нашей профессии естественно иногда эмоционально вовлекаться.

Поднимаю глаза и встречаю его профессионально-нейтральный взгляд. Сердце колотится так громко, что, кажется, его слышно в тишине кабинета. Слова вырываются стремительным потоком, прежде чем я успеваю передумать:

— Один из моих новых пациентов… это Глеб.

Брови Аверина резко сдвигаются.

— Глеб… Тот самый мужчина, за которым ты следила? Тот, чья…

Киваю, чувствуя, как жгучая волна стыда поднимается от шеи к щекам. Мои пальцы сцепляются в замок, костяшки белеют от напряжения.

К его чести, он почти не выдал своего шока — лишь несколько учащённых морганий. Голос его сохранил прежнюю, размеренную терапевтическую интонацию.

— Расскажи, как это произошло?

Разражаюсь нервной тирадой, объясняя, как остолбенела, увидев его в своём кабинете. Что это была полная неожиданность. Не мой выбор. Как автоматически переключилась в профессиональный режим — собирала анамнез, задавала стандартные вопросы, потому что просто не знала, как ещё реагировать.

— Значит, вы виделись лишь однажды?

Сглатываю ком в горле и качаю головой.

— Хорошо. Полагаю, первый визит действительно выбил тебя из колеи, — он делает паузу. — Похоже, ты действовала импульсивно, чтобы избежать конфронтации. Но почему согласилась на второй сеанс? Ты могла просто попросить ассистента сообщить, что перегружена или что ему лучше подойдёт другой специалист.

Мой взгляд бежит к знакомому уже дереву за окном — за время терапии я изучила каждый его лист. После долгой паузы я отрицательно качаю головой:

— Сначала я не могла поверить в совпадение. Ну правда — какие шансы, что именно Глеб Соловьёв… — ловлю себя, исправляюсь. — Что мужчина, которого мой муж… которого мы… — глубокий вдох. — Что он окажется в моём кабинете? В Москве четыре тысячи психиатров — я проверяла. Если сорок три процента населения живут в городе, то здесь должно быть около семнадцати сотен специалистов. И он пришёл именно ко мне . В мой первый рабочий день?

— Это и правда звучит как слишком уж невероятное совпадение, — доктор наклоняется вперёд, его пальцы складываются в характерную «пирамиду». — Но, судя по твоим словам « сначала яне могла поверить», ты исключила злой умысел?

Киваю, нервно проводя языком по пересохшим губам:

— Пришлось бы быть настоящим социопатом, чтобы так убедительно разыгрывать страдания на терапии. Глеб Соловьёв — просто сломленный горем человек, который нашёл мой кабинет через рекламу. К тому же я принимаю недалеко от его дома.

В кабинете повисает тягостная пауза. Илья методично постукивает карандашом по блокноту — раз-два, раз-два — прежде чем задать главный вопрос:

— Почему ты не перенаправила его к коллеге?

Мои пальцы впиваются в подлокотник:

— Потому что я действительно могу ему помочь. Разве это не меньшее, что я должна сделать, когда отчасти виновата в его сломанной жизни?

Губы доктора сжимаются в тонкую ниточку:

— Ты рационализируешь, Марина. Прекрасно понимаешь, что перешла грань. Наблюдение — одно, но терапия с человеком, с которым тебя связывает личная история, причём без его ведома… — он резко выдыхает. — Это нарушение всех этических норм.

Откидываюсь на спинку, чувствуя, как волна жара поднимается к щекам:

— Тогда тебе точно не понравится, что я… испытываю к нему некоторое влечение.

Эффект мгновенный. Непоколебимый Илья впервые за всё время нашей терапии теряет профессиональное хладнокровие. Он снимает очки и с силой зажимает переносицу, как будто пытаясь сдержать надвигающуюся мигрень.

— Я тебя разочаровала, — тихо констатирую, чувствуя, как сжимается желудок.

Он качает головой, и в его взгляде читается неподдельная тревога.

— Я беспокоюсь о тебе. И как о коллеге, и как о пациенте, — поправив очки, он наклоняется вперёд, локти на коленях. — Тебе и так известно, почему Медицинский кодекс этики запрещает определённые отношения между врачом и пациентом. Особенно в психиатрии — люди приходят к нам в крайне уязвимом состоянии. Любые посторонние эмоциональные связи могут исказить твоё профессиональное суждение.

Его пальцы сжимаются в замок.

— Ты играешь с огнём, Марина. И это лишь профессиональный аспект. Как твой врач, я крайне обеспокоен тем, как это скажется на твоём психическом здоровье, — голос Ильи становится мягче, но не теряет серьёзности. — Должно быть, невыносимо слушать, как жизнь этого человека разрушена поступком твоего мужа. Зачем сознательно подвергать себя такой боли?

Моё горло сжимается так сильно, словно осталось лишь игольное ушко для воздуха. Несколько раз сглатываю, пытаясь сдержать подступающие слёзы — тщетно. Они катятся по моим щекам, оставляя влажные дорожки.

Доктор протягивает коробку салфеток.

— Прости, если был резок. Обычно я сдержаннее. Но как коллега чувствую обязанность напомнить о последствиях.

Вытираю глаза, стараясь привести в порядок дрожащий голос:

— Не извиняйся. Ты прав. Абсолютно прав. И мне нужно было это услышать, — делаю глубокий вдох. — Ты спросил, зачем я подвергаю себя этой боли? Потому что я этого заслуживаю.

Его лицо смягчается.

— Давайте на этом и остановимся сегодня…

Глава 17

Сейчас

Среднее время использования экрана на этой неделе: 4 часа 16 минут в день.

Раздражённо смахиваю уведомление, и оно исчезает с дисплея.

— Отстань, — бормочу себе под нос, прекрасно осознавая, сколько бессмысленных часов провела, уткнувшись в телефон.

И знаю также, что девяносто процентов этого времени ушло на приложение для знакомств. После той тяжёлой сессии с доктором Авериным на прошлой неделе, это стало моим способом убежать от мыслей.

Но впервые за долгое время моё внимание занято не Глебом. Я начала общаться с кем-то новым. С кем-то действительно интересным. И это хорошо. Я должна принять это.

Пальцы сами собой набирают сообщение Марку — симпатичному брюнету, которого я «свайпнула вправо» два дня назад. Когда ты «свайпаешь вправо» парня, а он отвечает взаимностью, экран взрывается анимацией — огромное сердце разлетается на сотни маленьких, которые осыпаются вниз, словно снежинки. Затем появляется возможность написать. Сделать первый шаг.

В момент слабости — или отчаяния — а может, виноваты три бокала совиньон блана — я набрала сообщение и нажала «отправить». Он ответил мгновенно. И с тех пор мы не можем остановиться.

Моё сердце бьётся чаще — и на этот раз не из-за Глеба Соловьёва. Мысли становятся тёплыми и пушистыми, когда уведомление сообщает, что Марк прислал новое сообщение. Впервые с тех пор, как ты в последний раз сказал «я люблю тебя» и действительно это имел в виду… Чувствую себя желанной. И только сейчас понимаю, как мне этого не хватало.

Набираю новое сообщение Марку — добавляю смайлик, затем стираю. Может, это уже старомодно? Люди ещё используют смайлики?

Я так давно не переписывалась с мужчиной…

— Марина, ты свободна?

Дверь кабинета приоткрывается, в проёме появляется Софа.

— Да? — отрываюсь от телефона, пальцы замирают над экраном.

Она молчит, и на секунду мне кажется, что что-то не так.

— Что-то случилось?

— О, нет. Просто… ты улыбаешься. Давно не видела тебя такой.

— Правда? — требуется мгновение, чтобы осознать — да , мои губы растянуты в улыбке. В дурацкой улыбке . То же тепло разливается по телу.

— Ты выглядишь счастливой, — Софа открывает дверь шире, делает полшага внутрь. — Так приятно видеть тебя такой.

По моим щекам разливается румянец. Опускаю взгляд на телефон, затем снова поднимаю на неё.

— Обещаешь никому не рассказывать?

Она смеётся.

— А кому я расскажу?

— Не знаю, — слова вылетают быстро, смущенно. — Я зарегистрировалась в приложении для знакомств. Общаюсь кое с кем.

Раньше мне никогда не требовалось одобрения Софы. Я платила ей за работу, она выполняла её хорошо, и наши отношения не выходили за рамки профессиональной вежливости.

Но сейчас её лицо озаряется — и я чувствую облегчение.

— О, это замечательно! Обожаю приложения для знакомств, — Софа оживляется, её глаза блестят от искреннего интереса. — Так я познакомилась с Матвеем. Обычно не рассказываю об этом — люди так любят осуждать онлайн-знакомства. Но сейчас все так делают, просто не признаются.

Невольно киваю, чувствуя, как напряжение покидает мои плечи:

— Для меня это впервые, но этот парень… он действительно интересный.

— Расскажи мне о нём! — Софа присаживается на край стула напротив моего стола, и внезапно я словно возвращаюсь в студенческие годы, когда делилась с соседкой по комнате подробностями о тебе .

Только ты мёртв.

А я обсуждаю мужчину, которого никогда не видела… со своей ассистенткой.

Но это хорошо. Мне нужно это. Нужно двигаться дальше.

— Ну, я знаю не так много. Его зовут Марк, и он врач…

Софа визжит от восторга, и это заставляет меня рассмеяться — по-настоящему рассмеяться . Рассказываю ей те крупицы информации, что успела узнать: он онколог, работает в клинике, любит чай и ненавидит кофе (но я готова простить ему этот недостаток), и ещё дюжину случайных фактов, которыми мы обменялись за время переписки.

— Так что, у вас уже назначено свидание? — спрашивает Софа пять минут спустя.

Эйфория от разговора о Марке исчезает с одним выдохом.

— Нет. Ещё нет.

Мой взгляд скользит к телефону — экран тёмный, ожидающий прикосновения.

— А ты бы хотела?

Задумываюсь над этим вопросом, уже почти готова сказать «да» — уверена, что готова, — когда из приёмной раздаётся звук домофона. Софа вскакивает со стула.

— О блин! Я закрыла дверь, когда обедала. Должно быть, твой пациент на 12:00 пришёл.

Она исчезает, оставив меня наедине с телефоном и мыслями.

Действительно ли я хочу встретиться с Марком? Увидеть реального человека за этими сообщениями?

Или, может быть, есть что-то волшебное в самом образе , который я создала в голове?

И пока этого… достаточно.

— Анна Тимшина здесь, — Софа снова появляется в дверях, но теперь в её глазах читается заговорщицкий блеск. — Новая пациентка.

— Хорошо, — наклоняю голову, изучая её выражение. — Что-то не так?

— Нет, — она широко улыбается. — Просто хотела сказать — тебе стоит встретиться с ним.

Подмигнув, Софа исчезает, и через мгновение в кабинет входит высокая, стройная девушка.

— Анна? — встаю и протягиваю руку. — Добро пожаловать.

Её улыбка в ответ ослепительна — это не обычная миловидность, а потрясающая, почти нереальная красота. Черты лица идеально симметричны: высокие скулы, узкий подбородок, губы-сердечком с лёгким естественным румянцем. Такое лицо, которое «обнаруживают», чтобы вскоре украсить им обложки журналов. Возможно, я уже видела её где-то — в её облике есть что-то неуловимо знакомое.

Длинные, почти до поясницы, белокурые волосы ниспадают идеальными волнами — явно результат дорогого салонного ухода. Хотя по документам ей двадцать три, выглядит она на выпускницу школы.

— Спасибо. Я немного нервничаю, — она прячет прядь волос за ухо, избегая прямого взгляда. К концу сессии я постараюсь помочь ей чувствовать себя комфортнее.

— Это нормально. Большинство пациентов нервничают на первой встрече. Обычно ко второму сеансу напряжение проходит — думаю, с Вами будет так же.

Наблюдаю, как она скрещивает и вновь разъединяет ноги, её руки бесцельно блуждают, прежде чем обхватить узкую талию. Анна одета в спортивные брюки и топ на бретелях — значит, куртка осталась на вешалке. Слишком легко одета для прохладной погоды.

Неожиданно во мне пробуждается что-то материнское — желание укрыть её, сказать, что всё будет хорошо. Обычно я лучше контролирую профессиональную дистанцию.

— Я задам несколько стандартных вопросов для первого приёма, а затем мы сможем поговорить о том, что Вас беспокоит. Хорошо?

Она быстро кивает, её взгляд по-прежнему блуждает где угодно, только бы не встречаться с моим. Методично задаю стандартные вопросы, делая пометки. Минимальная поддержка семьи. Учится в университете, но только на заочном. Работает в кофейне. Нет настоящих друзей, только соседка по квартире, с которой они более-менее ладят. Наконец я перехожу к главному:

— Так что же привело Вас ко мне сегодня?

Анна замирает, словно собираясь с духом.

— Эм… Это довольно неловко.

— Я слышала всё, что только можно, Анна. Я здесь не для того, чтобы судить Вас. Я здесь, чтобы помочь.

Она медленно кивает и выпрямляется на стуле.

— Хорошо. Видите ли, у меня… не очень хорошая история отношений с мужчинами. Мой отец никогда не был рядом. Моя соседка думает, что дело в этом, — её взгляд на секунду встречается с моим — зелёные глаза с золотистыми вкраплениями — будто ищет подтверждения своей теории.

— Расскажите подробнее.

— Я… у меня всегда есть парень. И мне это нравится, — её голос ускоряется. — То есть мне нравится быть с кем-то. Но моя соседка сказала… что мне стоит сделать перерыв. А я не хочу перерыва. И тогда она сказала, что это ненормально — никогда не быть одной. Хотя бы между… — она замолкает, собираясь с мыслями, поправляя волосы. — И когда я с кем-то, я хочу быть с ним по-настоящему. Я не понимаю полумер. Какой смысл встречаться просто так, если ты знаешь, что хочешь быть с ним? Если вы проводите всё время вместе, почему бы не жить вместе? А если живёте вместе… разве это не знак ? И почему… почему мужчины пугаются этого? Если они сами предлагают мне переехать… — её голос затихает, и я жду, давая ей время собраться с мыслями.

— А потом они просто обрывают отношения, и это неправильно, — она продолжает, её голос дрожит от обиды. — Если ты любишь кого-то, ты не бросаешь его просто так. Мой последний парень, Денис, после двух свиданий сказал, чтобы я подумала, как звучит моё имя с его фамилией! Всего два свидания!

Теперь она смотрит на меня прямо, полностью увлечённая своей историей, забыв о первоначальной застенчивости.

— Я решила, что он настроен серьёзно, а потом он вдруг пишет, что ему нужно «пространство». Поэтому я пришла к нему на работу — это же совершенно нормально, верно? Но он…

Ещё одна пауза. Ещё один глубокий вдох. Её французский маникюр впивается в обивку дивана.

— Он назвал меня психопаткой. Оформил судебный приказ на запрет приближаться к нему. Это он сказал примерить его фамилию! Это он ненормальный, а не я. Он испугался обязательств и просто… — и снова ее голос затихает.

Чувствую, как учащается моё собственное сердцебиение.

— Но я не могу его отпустить, — её шёпот звучит жутко в тишине кабинета.

— Что Вы имеете в виду?

У меня уже записано с десяток вопросов, но я не знаю, с чего начать. Она не первый мой пациент, страдающий от разбитого сердца. Но здесь что-то другое. Я хочу, чтобы она продолжала говорить, продолжать объяснять.

— Мне нельзя приближаться к нему. Но… я знаю, мы предназначены друг для друга.

Холодок пробегает по моей спине. Молча киваю, побуждая её продолжать.

— Я создала фейковый аккаунт и слежу за ним. И иногда я… — она резко обрывается. — Это останется между нами, да?

— Разумеется.

— Хорошо, — она делает глубокий вдох. — Иногда… слежу за ним в реальности. Знаю, что не должна. Но вдруг ему понадобится помощь? Например, в прошлые выходные он был в баре с братом — они же могут перебрать. Я должна была убедиться, что он добрался домой.

Её глаза ищут моё одобрение.

— Вы же понимаете? Я просто хочу знать, что с ним всё в порядке.

Она хочет услышать, что это всё — нормально.

Но это ненормально.

Её поведение выходит за все мыслимые границы нормы. Типичные признаки глубокой психологической травмы — возможно, следствие жестокого обращения или тотального пренебрежения в детстве. Такие симптомы часто указывают на недиагностированное ПТСР или пограничное расстройство личности.

Но больше всего тревожит резкая смена аффекта: только что передо мной сидела застенчивая, робкая девушка — а теперь её глаза горят фанатичным блеском, пальцы судорожно сжимают подлокотники кресла, и каждая клеточка её существа жаждет одного — моего одобрения.

И самое ужасное…

В голове всплывают мои собственные поступки. Я следила за Глебом. Преследовала его в соцсетях. Часами сидела у его работы, ожидая, когда он выйдет. Искала могилы его жены и дочери.

И ведь я — его хренов терапевт.

Чем я отличаюсь от Анны?

Ничем.

— Я даже создала фальшивый аккаунт и написала ему, — продолжает она, и её голос дрожит от мучительной смеси обиды и одержимости. — Просто чтобы проверить, правду ли он говорит. Утверждал, что ему нужно пространство, что он не готов к отношениям. А я хотела узнать — лжёт ли он мне?

Отрываюсь от записей, чувствуя, как холодеет кожа. Её голос изменился — сквозь разочарование пришла боль.

Разве я не делала то же самое?

Когда Глеб упомянул, что зарегистрирован в приложении для знакомств, я потратила полдня, лихорадочно пролистывая профили в надежде найти его.

К счастью, безуспешно.

А потом появился Марк — стабильный и безопасный Марк, заполнивший пустоту, о которой я даже не подозревала.

Но ведь я начала спускаться в ту же кроличью нору, что и Анна, так ведь?

Нет, это не одно и то же, — пытаюсь убедить себя.

Глеб — не бывший парень, за которым я одержимо слежу.

Но, возможно, мои действия были даже хуже.

Ведь технически я — терапевт, преследующий собственного пациента.

Анна плачет и тянется за коробкой с салфетками. Вспоминаю себя в кабинете доктора Аверина — признающуюся в вещах, не так уж отличающихся от её откровений.

Но я остановилась.

Правда.

Я сделала выбор, прекратила это и теперь справилась. Мне стоит предложить Марку встретиться за кофе или коктейлем. Я могу двигаться дальше. Должна двигаться дальше.

И все же мой взгляд скользит к распечатанному расписанию на завтра.

Глеб Соловьёв

Его имя всё ещё там.

Я не отменила сеанс, хотя обещала доктору Аверину, что сделаю это.

Смотрю на Анну и задаюсь вопросом: имею ли я право быть её терапевтом, если сама едва ли справляюсь лучше неё?

Глава 18

Сейчас

Марк : Хочешь сходить на свидание со мной в пятницу вечером?

Сердце замирает на болезненной ноте. Свидание. Последний раз я слышала это слово в совершенно другой жизни — когда Андрей впервые пригласил меня в тот маленький итальянский ресторанчик у реки.

Реальность сжимает горло ледяными пальцами, хотя я сама вела к этому — ежедневные переписки, смешные мемы, признания в любви к одним и тем же книгам.

Что я вообще ожидала?

Мы с Марком переписываемся без остановки с тех пор, как я вернулась из офиса домой. Но сейчас пальцы замерли над экраном.

Мне нужно вино. Много вина. Открываю холодильник, хватаю недопитую бутылку каберне — ту самую, что купила в порыве «новой жизни». Бокал наполняю до краев, будто это не напиток, а жидкое мужество. Пятнадцать минут спустя телефон вибрирует, заставляя меня вздрогнуть.

Марк : Ты исчезла. Я тебя напугал?

Губы сами растягиваются в грустной улыбке. Он чувствует моё молчание сквозь экран. После той исповеди у Ильи правда стала моим новым наркотиком.

Марина : Прости. Я… Я не была на свиданиях с тех пор, как…

Не могу дописать.

Марк : Понимаю. Моё первое свидание было худшим. Не буду давить — скажи, когда будешь готова.

Плечи расслабляются сами собой. Это именно то, что мне нравится в Марке. У нас так много общего. Мы оба врачи. Оба потеряли своих супругов, когда нам было немного за тридцать, хотя с тех пор, как умерла его жена, прошло восемь лет, и обстоятельства были не такими зловещими, как у меня. Рак молочной железы.

Телефон снова вибрирует.

Марк : Хочешь услышать, как я опозорился на том свидании?

Я улыбаюсь.

Марина : Давай .

Марк : Познакомился с женщиной в приложении. Казалось, есть взаимная симпатия. Три недели копил смелость пригласить её. Пришёл в ресторан заранее. К её приходу мне пришлось оставить пиджак на себе — весь в потных пятнах от волнения.

Тихо смеюсь, потягивая вино и наблюдая, как на экране прыгают точки, пока он набирает сообщение.

Марк : В общем, она не пришла. Моё первое свидание оказалось не-свиданием.

Марина : Боже. Все эти переживания зря.

Марк : На самом деле, думаю, всё к лучшему. Получилась репетиция. (Ну, кроме мокрых подмышек.) Следующая встреча уже не так пугала. Знаешь что? Соглашайся на ужин. Оденься красиво. Я не приду. Ты простишь меня, и мы пойдём по-настоящему. Так ты избавишься от страха перед первым свиданием.

Улыбаюсь во весь рот. С Марком это случается часто.

Марина : Не думаю, что сработает, если я заранее знаю , что меня «кинут». Но спасибо за предложение.

Делаю глоток вина, закусываю губу и смотрю на телефон. Этот мужчина красив. Очень. Умён. Остроумен. У нас столько общего. Я хочу двигаться дальше. Нет, мне нужно двигаться дальше.

От Андрея .

От Глеба .

Глубокий вдох. Решение принято.

Марина : Может, начнём с коктейлей вместо ужина?

Он отвечает мгновенно.

Марк : Договорились.

Сердце бешено колотится. Неужели я только что согласилась на свидание? Кажется, так и есть.

Марк : Мне нужно бежать. Вечерний обход, иначе я никогда не попаду домой. Завтра напишу тебе, чтобы мы могли выбрать время и место. Но ты сделала мой день. С нетерпением жду встречи с тобой, Марина.

Застываю в оцепенении, телефон тяжелеет в руке. Неужели я действительно иду на свидание? После всех этих лет я уже похоронила эту часть жизни.

В моей практике пациенты часто приходят именно из-за крушения планов. Что бы я сказала человеку, который неожиданно оказался одинок и боится снова окунуться в мир знакомств? Помогла бы осознать: жизнь взяла новый курс. Научила бы принимать: назад дороги нет. Работала бы над тем, чтобы жить сейчас — это всегда сложнее всего. Не зацикливаться на потере. Не жить прошлым.

Допиваю бокал вина и решаю последовать собственному профессиональному совету. Нельзя двигаться вперёд, будучи привязанной ко вчерашнему дню. На этот раз, когда беру телефон, я пишу не Марку. Это Софа.

Марина : Привет. Прости, что пишу так поздно. Но не могла бы ты первым делом с утра позвонить Глебу Соловьёву и дать ему номер доктора Бойцова? Скажи ему, что у нас слишком плотный график, и мы думаем, что доктор Бойцов подойдёт лучше.

Софа : Но у нас же нет очереди? Мы как раз ищем пациентов.

Её замешательство понятно.

Марина : Пожалуйста, просто сделай это, Софа.

Она делает паузу, прежде чем продолжить писать.

Софа : Хорошо, босс. Считай, что дело сделано.

Глава 19

Сейчас

Я это делаю. Боже правый, я действительно это делаю.

— Ну что… чем ты развлекаешься по жизни? — Марк внезапно замолкает и громко смеётся, будто поймал себя на чём-то нелепом. — Серьёзно? Это лучший вопрос для первого свидания, который я смог придумать? Прости, давай-ка переиграем.

Неожиданно ловлю себя на улыбке. Мне нравится, как он смеётся — легко, без напряжения, особенно над самим собой. В этом есть что-то обезоруживающее.

— Ладно, поехали иначе. Печенье, — он поднимает густые тёмные брови с таким видом, будто задаёт вопрос жизненной важности. — Для начала: вообще любишь или нет?

Задумываюсь. Вообще-то у меня слабость к сладкому, хоть я это и отрицаю. Но это же первое свидание. Пусть я и отвыкла от подобных сцен, но одно знаю точно: мне куда приятнее проводить время с тем, кто не стесняется иногда съесть печеньку.

— Да, — отвечаю просто. — Очевидно же, — делаю глоток вина. Мы заказали бутылку каберне на двоих, и выпиваем уже по второму бокалу. Интересно, он пьёт так же быстро, потому что волнуется, или просто ценит хорошее вино?

К столику подходит официант.

— Повторим? — вежливо интересуется он.

Марк поднимает взгляд.

— Да, пожалуйста, — без тени сомнения. Потом поворачивается ко мне с кривой ухмылкой. — Ой. Кажется, я опять решил за нас обоих. Вредная привычка. Ты не против?

Тёплая волна разливается у меня по груди, поднимается к шее. Первое свидание идёт… неплохо. Насколько я вообще могу судить — сравнивать-то не с чем.

— Звучит отлично.

— Прекрасно, — он одобрительно кивает. — Ну так что? Какое печенье тебе нравится?

Уже собираюсь ответить, но его пристальный взгляд заставляет меня замереть. Мне нравится, как он на меня смотрит. Нравится он сам . Мы пришли сюда одновременно, из-за чего возникла неловкая пауза — то ли руки подавать, то ли обниматься (он выбрал объятия, и я внутренне выдохнула — рукопожатия оставлю для деловых встреч). Поэтому я не отвечаю. Вместо этого спрашиваю:

— А ты как думаешь? Я больше на похожа на любительницу Орео или песочного? Или вот с карамелью и шоколадом — как они там называются?

Он комично хмурится, изображая преувеличенную задумчивость.

— Хм… Ты любишь красное вино, значит, что-то с шоколадом. Но Орео — это не твой стиль. Так что мой ответ — шоколадное с карамелью?

Я чуть не поперхнулась вином.

— Попал в точку! Как ты догадался?

Марк делает долгий глоток из бокала, явно довольный собой.

— Ну, возможно, я просто чувствую такие вещи. Или… тебя, — мы обмениваемся улыбками. — Извини, на минутку, — он отодвигает стул. — Сейчас вернусь, нужно в мужскую комнату.

Подмигнув, он направляется к коридору. Винный бар гудит пятничными голосами, вокруг полно народа. Я провожаю взглядом его высокую фигуру. Бесспорно, он — отличная партия. Врач. Высокий, красивый, с тёмными волосами и глубокими карими глазами, в которых, возможно, когда-нибудь… Впрочем, рано загадывать — это же первое свидание. Моё первое первое свидание.

Официант приносит вино, и я с облегчением наливаю себе ещё бокал, делаю большой глоток. Алкоголь должен был успокоить нервы, и хотя вино даёт свой эффект , тревожность не отпускает. Бросаю взгляд в сторону коридора — Марк ещё не возвращается — и хватаюсь за телефон, листая новости и соцсети. Рука сама тянется к приложению для знакомств, но это уже слишком — проверять его во время свидания. Да мне и неинтересно, просто нужно чем-то занять себя, чтобы не думать.

О том, что я на свидании.

О тебе … Боже, как же я хочу перестать о тебе думать.

И о нём , конечно. Неужели Марк — достаточно привлекательный, достаточно обаятельный, чтобы отвлечь меня и от тебя, и от Глеба? Возможно. Он действительно забавный. И в нём хватает самоиронии, чтобы сгладить напыщенность от звания доктора медицины.

К столу приближается силуэт, я поднимаю глаза с готовой улыбкой, ожидая увидеть Марка.

Но это не Марк.

И не официант.

Это… чёрт возьми .

Несколько раз моргаю, не веря своим глазам.

— Глеб? То есть… господин Соловьёв?

Он смотрит на меня сверху вниз. Марк, может, и красив, и у него глаза, в которых можно утонуть, но взгляд Глеба — пронзительный. Магнетический. И в нём есть что-то… какая-то нотка… чего-то . Я не могу точно понять, чего именно.

— Просто Глеб. Рад тебя видеть. Какое совпадение встретить тебя здесь.

Мой разум пустеет от шока. Губы бессмысленно шевелятся, но слов нет.

Потому что то, что мы столкнулись в тот день, когда я выходила из переулка, — ещё могло быть совпадением (в конце концов, это я следила за ним). И даже его появление в моей клинике — возможно , случайность.

Но это — уже слишком.

И всё же, как ни странно, мне не страшно. Даже не неприятно. На самом деле я… чёрт. Я возбуждена. Его щетина гуще, чем обычно, глаза — на пару оттенков темнее. Возможно, это из-за тёмно-синей рубашки, которая подчёркивает их глубину. Если Марк заставил меня покраснеть, то от Глеба перехватывает дыхание. Подмышки стали влажными. Я скрещиваю ноги — только бы не там тоже…

Он наблюдает за мной, слегка прикусывая нижнюю губу.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

Понимаю, что до сих пор не произнесла ни слова.

— О, просто… удивлена, наверное.

Он наклоняется ближе, и его запах — пряный, мужской — окутывает меня. Я больше всего на свете хочу протянуть руку, схватить его за рубашку и притянуть к себе. Но не могу. Никогда .

Мысль пронзает меня: это я велела Софе позвонить ему. Сказать, чтобы он искал помощь в другом месте. Возможно, именно это сейчас у него на уме, когда он отодвигает стул Марка и садится рядом со мной — так близко, что наши колени соприкасаются.

— Я живу в двух кварталах отсюда. Это один из моих любимых баров.

Он улыбается — той самой уверенной, обезоруживающей улыбкой.

— Неужели? — слова снова застряют у меня в горле. Голова кружится. Бар действительно рядом с его домом. Что, конечно, я знала, когда предлагала это место Марку. Не то чтобы я специально … но что если… Блин, что если это не совпадение, и не потому что Глеб следил за мной, а потому что я подсознательно выбрала место рядом с ним? Винный бар, не меньше, а я ведь — благодаря своему частому преследованию — знаю, что он любит вино. Возможно, это я сама невольно подстроила эту встречу.

И, если честно, я совсем не расстроена.

— Ага. Меньше пяти минут пешком. Ты тут живешь?

— Нет, не совсем. Я здесь впервые, — добавляю, будто это что-то объясняет. — Я… — собираюсь сказать «на свидании» , но в этот момент появляется Марк. Он застывает в нерешительности, его взгляд переключается между нами, словно пытается оценить ситуацию.

— Это Марк, — представляю я его жестом. — Марк, это… — запинаюсь, не зная, как обозначить Глеба. Технически он пациент. Но я не могу сказать об этом вслух — это нарушит конфиденциальность. — … Глеб, — заканчиваю, не объясняя, откуда мы знакомы. По выражению Марка — граничащему с презрением ( кажется , у него все же есть тёмная сторона) — он явно решил, что Глеб — ещё один «улов» из приложения для знакомств. Моя уклончивость только подливает масла в огонь.

— Приятно познакомиться, — сухо кивает он. — Не возражаешь, если я верну свой стул?

Глеб молчит. Перевожу взгляд с Марка на него и замечаю, что его лицо абсолютно бесстрастно. Чего я никогда раньше не видела — а уж я насмотрелась на него вдоволь.

— Конечно, — Глеб встаёт, движения скованные. В последний раз смотрит на меня. — До скорого, — он бросает оценивающий взгляд на Марка, будто проверяя, как тот отреагирует.

Но Марк лишь отвечает напряжённой улыбкой.

— Приятного вечера.

Глеб делает шаг, затем резко оборачивается.

— О, Марина… — пытаюсь игнорировать трепет, пробежавший по спине, когда он произносит моё имя. Кажется, он никогда раньше его не использовал. — Твой офис звонил дважды. Я ещё не перезвонил. Всё в порядке?

— О, я… не уверена. Наверное, что-то по страховке. Пустяки.

Он изучает меня, медленно кивает.

— Хорошо. Спокойной ночи.

Марк возвращается на своё место. То беспокойство, которое мне чудилось в его чертах несколько минут назад, бесследно исчезло. Упоминание Глебом моего офиса и последовавший намёк на наши профессиональные отношения явно разгладили морщинки на его лбу. Он улыбается и начинает рассказывать о своём любимом печенье «Трефойлс» (что бы это ни было), а я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на нём — на этих тёмных бровях и тёплых глазах, которые ещё недавно притягивали моё внимание.

Но все мои мысли — о Глебе. Он сидит за стойкой в другом конце зала, спиной ко мне. Каждый раз, когда Марк отвлекается, я украдкой бросаю взгляды в его сторону. Когда мой спутник просит у официанта меню — я глазею. И когда Глеб оборачивается, встречая мой взгляд, я понимаю: так продолжаться не может. Не с ним здесь.

— Прости, — говорю Марку как раз в тот момент, когда он собирается заказать закуски. — Мне внезапно стало нехорошо. Может, продолжим в другой раз? — Выдавливаю улыбку. — Мне правда было очень приятно. Просто… чувствую приближение мигрени. Иногда вино действует на меня так. Не стоило пить последний бокал.

Он наклоняет голову, изучая меня с беспокойством.

— Конечно, Марина. Давай я оплачу счёт и вызову тебе такси.

Мы совершаем привычный ритуал завершения свидания: обмениваемся любезностями, обещаем скоро созвониться. Выйдя на прохладный вечерний воздух, Марк пытается вызвать мне такси.

— Я пройдусь пешком. Живу недалеко, свежий воздух пойдёт мне на пользу.

Он хмурится:

— Могу хотя бы проводить тебя?

— Боюсь, буду плохой компанией. Но ещё раз спасибо. Мне правда было очень хорошо.

— Может, повторим в следующую среду?

— Мне нужно свериться с графиком. На следующей неделе у меня одна встреча вечером, но не помню, в среду или четверг.

— Хорошо. Береги себя.

— Обязательно.

Не могу вздохнуть полной грудью, пока не сворачиваю за угол. Замедляю шаг, но, пройдя полквартала, слышу за собой шаги. Как будто кто-то преследует меня. Оборачиваюсь — на тротуаре действительно маячит силуэт, но свет фонаря падает так, что видна лишь высокая тёмная тень. И она приближается.

Сердце колотится так, что вот-вот выпрыгнет из груди. Уже готова броситься бежать, когда мимо проезжает такси. Машу рукой, и — слава богу — машина притормаживает у обочины. Врываюсь внутрь, захлопываю дверь и только тогда осмеливаюсь взглянуть в заднее стекло.

Но тот, кто шёл за мной, уже удаляется в противоположную сторону, сворачивая за угол. Мелькает край длинного пальто. Не разобрать даже, мужчина это или женщина. Но у Глеба, когда я за ним следила, было длинное пальто…

Неужели теперь он преследует меня?

В голове крутятся вопросы, словно торнадо набирает силу.

Зачем ему это?

Он же подошел ко мне в баре открыто.

Сталкеры обычно так не действуют.

Мне ли не знать.

И всё же… он появился сегодня. Среди тысяч баров и ресторанов Москвы Глеб Соловьёв зашел именно в тот , где была я. На свидании.

Хотя, напоминаю себе, это ведья́выбрала это место для встречи с Марком. Из всех заведений мегаполиса предложила винный бар в двух кварталах от дома Глеба. Зная, что он любит вино.

Так может, вопрос нужно задавать не «Следит ли Глеб за мной?» , а…

«Почему это я до сих пор преследую его?»

Глава 20

Сейчас

— Привет, — Софа просовывает голову в дверной проём моего кабинета. — Тебе посылка.

— Ох, спасибо. Я тут блокноты новые заказывала на днях.

Она ставит коробку на мой стол и задерживается.

— Можно я сегодня в три уйду? Мне маму к врачу отвезти нужно. Твой последний приём как раз к этому времени закончится.

Мои брови сходятся у переносицы.

— Да, конечно, без проблем. Но я думала, что сегодня заканчиваю позже? Вроде бы приемы до пяти?

— Так и было. Но ты же велела мне отменить твоего пациента на четыре часа, помнишь? Господина Соловьёва…

Холодная волна паники окатывает меня с головы до ног.

— Ты с ним разговаривала?

Она кивает, и этот простой жест кажется мне сейчас невыносимо тяжёлым.

— Да. Пришлось звонить трижды, но сегодня утром я наконец смогла до него дозвониться.

— И как он воспринял новость? — Голос мой звучит глухо, словно я говорю из-под воды.

— Удивительно спокойно. Вообще без возражений. Был очень вежлив, сказал, что всё понял.

Я должна бы почувствовать огромное облегчение, правда? Словно тяжёлый камень с души свалился. Но вместо этого внутри разливается какое-то другое, совсем нежданное чувство.

Замираю на несколько секунд, пытаясь понять, что именно я ощущаю, и с ужасом осознаю: это разочарование. Да, именно так. Глубокое, горькое разочарование. И, что ещё хуже, это разочарование настолько сильно отвлекает меня, что требуется ещё пара долгих мгновений, чтобы в полной мере осознать всю грандиозность произошедшего.

Всё.

Конец.

Глеб Соловьёв навсегда исчез из моей жизни.

Окончательно.

Безвозвратно.

Проваливаюсь куда-то глубоко в себя, теряя счёт времени. Не знаю, сколько именно минут или секунд пребываю в этом ступоре, но, когда мой рассеянный взгляд наконец фокусируется, вижу, что Софа внимательно смотрит на меня.

Она склоняет голову набок, и в её глазах читается неприкрытое любопытство, смешанное с заботой.

— Можно спросить, почему ты отказалась от Соловьёва как от пациента? Он ведь единственный новый пациент, от которого ты просила меня отказаться. Обычно ты так не делаешь.

Запинаюсь, подбирая слова, которые прозвучали бы убедительно, но не раскрыли бы и толики правды.

— Это… Я просто решила, что… ну, я не самый подходящий специалист для него. Не сложилось нужного контакта.

Она прикусывает губу, делает маленький шаг ближе к столу. Её голос становится тише, более личным.

— Мы же подруги, правда, Марина? Ну, я знаю, что ты моя начальница и всё такое. Но мне нравится думать, что я тебе подруга.

Понятно, она ждёт от меня какой-то искренности, какого-то объяснения. Медлю, прежде чем ответить, чувствуя, как внутри всё сжимается от неловкости и страха.

— Эм… конечно, Соф. Конечно.

— Окей, — она тихо смеётся, и я чувствую, как от её смеха мне становится ещё более не по себе. — Вижу, даже мой вопрос заставил тебя нервничать. Так что я не буду слишком сильно лезть с расспросами. Скажу только одно: знаю, насколько ты правильная. Насколько ты следуешь всем правилам и инструкциям. Но я также заметила, как Глеб Соловьёв смотрел на тебя в последние несколько раз, когда был здесь. И как ты смотрела на него. Так что, если ты решила его «уволить», чтобы с ним … ну, ты поняла, то я только за. Дерзай, начальница. Ты заслуживаешь быть счастливой.

Она подмигивает, и я чувствую, как предательский румянец ползёт по моей шее, заливая щёки. Пытаюсь сделать вид, что ничего не заметила, что её слова не вызвали во мне бурю эмоций.

— Твой следующий пациент будет с минуты на минуту. Я пойду принесу тебе твой утренний кофе.

Думаю, моя челюсть всё ещё лежит на полу, когда она закрывает за собой дверь, оставляя меня наедине с ворохом собственных мыслей.

Как Глеб смотрит на меня? Как я смотрю на Глеба?

Закрываю глаза, делая несколько глубоких, рваных вдохов, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Если бы Софа только знала, насколько я «правильная». Если бы она знала, что скрывается за этим фасадом…

К счастью (или к несчастью?), у меня нет времени долго размышлять над её проницательным, чёрт возьми, наблюдением. Скоро придут пациенты, и мне нужно срочно привести мысли в порядок, отвлечься от всего, что связано с Глебом Соловьёвым. Отбросить его образ, его взгляд, его слова. Словно мусор.

Тянусь к ящику стола, достаю канцелярский нож и использую его, чтобы разрезать упаковочную ленту посередине коробки, оставленной Софой. То, что я нахожу внутри, совершенно не то, что я ожидала.

Там нет блокнотов.

Вместо них… фигурка Hello Kitty. Поначалу я думаю, что это опять ошибка. Очередная дурацкая ошибка службы доставки, которая вечно что-то путает. Но затем мой мозг начинает стремительно соединять какие-то разрозненные точки, о существовании которых я даже не подозревала.

В психиатрии это, наверное, можно назвать соматическим флешбэком. Воспоминание, которое проживается не только в уме, но и в теле.

Та фотография в газете на следующий день после аварии.

Лужа ярко-красной крови на белом бетонном тротуаре.

Искорёженный автомобиль Андрея, отброшенный в сторону.

Тент, накрывающий маленькое тело.

Такое маленькое.

И рядом с мёртвой девочкой, не больше чем в шаге от неё, — плюшевая игрушка Hello Kitty.

Хватаюсь за горло. Воздух застревает где-то в районе ключиц. Не могу дышать.

Действительно не могу дышать.

Лёгкие словно сжались до размера грецкого ореха. Руки дрожат так сильно, что я едва могу ими шевелить, но каким-то чудом всё же лезу в коробку и достаю фигурку.

Маленькое накрытое тело.

Такое маленькое.

Резко, словно обжёгшись, роняю игрушку обратно в коробку и откидываю клапан в поисках этикетки.

Моё имя.

Оно здесь.

И мой адрес.

Но номер офиса… не мой.

Совсем как в прошлый раз .

С той книгой.

В дверь стучат, и тут же входит Софа.

— Твой приём… — Она хмурится, её взгляд скользит по моему лицу. — Ты в порядке? Ты такая бледная.

— Это не моя посылка, Соф.

— В смысле?

— Я заказывала блокноты. Вот это я не заказывала.

Она подходит к столу и заглядывает в коробку. Её брови удивлённо ползут вверх.

— Ой, Hello Kitty! Обожаю её. В последнее время она снова стала такой популярной.

— Правда? — Выдавливаю я, пытаясь собрать мысли в кучу. Она кивает, улыбаясь.

— Да! У моей племянницы целая коллекция. Это так здорово, как долго эти кошечки существуют. У меня тоже были в детстве. А у тебя?

Машинально качаю головой. В моём детстве не было места для Hello Kitty.

— Хочешь, я напишу в Ozon и отправлю её обратно? — предлагает Софа, совершенно не замечая бури, бушующей внутри меня.

Моргаю несколько раз, пытаясь осмыслить её слова.

— Ты думаешь… это ошибка?

— Ну конечно. А что ещё это может быть?

Напоминание?

Угроза?

Предупреждение?

Мой разум мгновенно перескакивает к той группе, которая расклеивала листовки. «Матери против врачей-убийц». Эти люди хотят, чтобы я никогда не забывала. Чтобы я постоянно помнила.

Вспоминаю одну из своих бывших пациенток. Её муж-абьюзер избивал её годами, пока однажды не довёл почти до смерти. Только после этого она наконец-то нашла в себе силы добиться его ареста. И даже из тюрьмы он умудрялся отправлять ей «подарки» — точно такую же кастрюлю, которой проломил ей череп, или осколок винной бутылки, которой порезал ей лицо.

В психиатрии это называется «якорь». Предмет, намеренно подброшенный, чтобы парализовать жертву страхом, вернуть её в травматический момент.

— Марина? — Софа кладёт руку мне на плечо.

Её прикосновение тёплое, но мне кажется, что я сейчас рассыплюсь на миллион осколков.

— Ты точно в порядке? С трудом сглатываю ком страха, застрявший в горле, и киваю.

— Да. Просто… устала. Очень.

Вот и всё.

Она, кажется, не верит мне ни на секунду, но, к моему огромному облегчению, забирает коробку с моего стола, чтобы мне больше не пришлось на это смотреть.

— Я дам тебе несколько минут, прежде чем пригласить господина Голубева.

— Спасибо, Соф.

Но несколько минут не помогут. Ущерб уже нанесён. Я снова на взводе. Фигурка Hello Kitty. Не так давно — книга о сталкере. Совпадения?

Сколько таких совпадений должно произойти, прежде чем это перестанет быть просто «случайностью»? Три? Шесть? Или ты никогда не узнаешь магическое число, пока не случится что-то по-настоящему страшное…

Всё ещё пытаюсь осмыслить произошедшее, когда Софа впускает моего первого пациента. Я совершенно не готова, но в то же время благодарна за это вторжение. Работа стала моей крепостью, моим убежищем, барьером, защищающим от негативных мыслей и тревог.

Первый сеанс проходит, как езда по ухабистой дороге, каждую минуту ожидаешь подвоха. Второй — уже чуть легче, просто несколько лежачих полицейских. К тому времени, как приходит последний пациент, я снова чувствую себя так, словно плыву по гладкой воде.

Геннадий Мишин. Он у меня уже много лет. Депрессия. И патологическая лживость. Последнее — термин, который часто используют, чтобы описать человека, склонного рассказывать небылицы, но настоящий патологический лжец сильно отличается от парня, который преувеличивает размер пойманной рыбы или плетёт истории о любовных подвигах, которых никогда не было.

Обычный, рядовой лжец врёт с определённой целью — чтобы избежать неприятностей, скрыть неловкость, показаться более значимым, чем он есть на самом деле. Но патологический лжец выдумывает истории, которые не приносят ему видимой выгоды. Это своего рода обсессивно-компульсивное расстройство. И часто невероятно трудно отличить, где в его словах правда, а где — вымысел. Они доводят своё мастерство до совершенства. Но с Геннадием я обычно могу распознать его ложь по чрезмерному количеству деталей и невероятной несуразности самой истории.

— Моего друга сбила машина, — начинает он сегодня, усаживаясь в кресло. — Тойота Приус. Они такие тихие, знаете ли. Он переходил улицу на Большой Никитской на красный свет. Дошёл до середины и…

Он резко хлопает ладонями друг о друга.

— Шлёп.

— Ох, Геннадий, это ужасно. С ним всё в порядке?

Он качает головой, и на лице его изображается скорбь, которая кажется мне… слишком уж наигранной.

— Нет. Он сломал спину. Ну, они не уверены, что сломал. Определённо сильное растяжение. Но ему было очень больно. Повезли на диагностическую операцию. Он сам из Воронежа, так что родители поехали к нему. Но он умер на операционном столе.

— Он умер во время операции? — Переспрашиваю, хотя уже точно знаю, что это очередная выдумка.

Он кивает, но отводит взгляд. Ещё один верный признак того, что Геннадий лжёт. На секунду задумываюсь, может ли доктор Аверин так же легко «читать» меня. Наверняка может.

— Его родители теперь судятся. Думают, дело в анестезии. Его отец — очень крупный адвокат, между прочим. У него даже реклама по телевизору крутится. На серьёзных каналах, типа Первого, не только на местных. И знаете что? Водитель, который сбил его на Приусе, оказался довольно известным актером. Ну, не прямо суперзвездой. Но достаточно известным, чтобы у него, скорее всего, были глубокие карманы для отступных.

Теперь я абсолютно уверена, что эта история полностью сфабрикована. Потому что он продолжает плести её, словно паук — в разные стороны, всё закручивая и закручивая. Если я его не остановлю, через десять минут эта история трансформируется во что-то совершенно неузнаваемое по сравнению с тем, с чего она началась.

— Геннадий… — Использую строгий, но при этом мягкий тон. — Ваш друг… с ним действительно произошёл несчастный случай?

Он хмурится, мгновенно меняя тему, вместо того чтобы ответить на мой прямой вопрос.

— Мне кажется, тому парню, который замещал Вас, пока Вы отсутствовали, я не понравился.

— Почему Вы так думаете?

Он пожимает плечами. Затем начинает тараторить, перескакивая на новую историю. На этот раз о женщине, с которой он начал общаться, и я понятия не имею, существует ли она на самом деле.

Я должна бы внимательнее слушать, но сегодня мой мозг отказывается фокусироваться на чем-либо, кроме одного . С тех пор, как Софа сообщила новость о том, что определённый пациент больше не является пациентом.

Конечно, ошибочная доставка тоже не добавила ясности. В последнее время моя жизнь похожа на пробежку по густой, вязкой грязи. С каждым шагом на меня налипает всё больше и больше тяжести, но я вынуждена продолжать двигаться вперёд.

Мой таймер срабатывает, когда Геннадий находится в разгаре очередной своей истории. Жду, пока он закончит, и затем завершаю сеанс.

Софа появляется в дверях, как только он уходит.

— Я минут через пятнадцать уже выдвигаюсь. Ты остаёшься?

Киваю.

— Да, мне нужно разобраться с записями по сессиям. Подтянуть хвосты.

— Сделаю себе зелёный чай в дорогу. Тебе сделать?

— С удовольствием. Спасибо, Соф.

После того как она уходит, смотрю на свой ежедневный график приёмов. Имя Глеба Соловьёва — единственное, которое не вычеркнуто. Где-то глубоко внутри я знаю, что разорвать все связи — это было единственно правильное решение. Да и связей никаких не должно было быть изначально. И всё же чувствую тяжёлое, давящее чувство потери. И не могу, просто не могу перестать прокручивать в голове десятки этих проклятых «а что, если…» .

А что, если бы он не был тем, кем оказался, и мы бы встретились с ним в приложении для знакомств, а не с Марком?

Это чистое безумие — даже допускать такую мысль, но я не могу отрицать, что какая-то часть меня чувствует к нему влечение. Влечение, которое пугает до чёртиков.

Неужели я могла бы сейчас встречаться с ним? Пошла бы я с ним на свидание на днях вместо Марка? Пошла бы с Глебом домой? Переспала бы?

Между нами определённо какая-то химия .

Искра.

И, к сожалению, его двухминутное появление во время моего свидания стало болезненным напоминанием о том, что с Марком у меня этого нет .

Ни искры.

Ни огня.

Ни притяжения.

Что ужасно обидно, потому что Марк — замечательный мужчина. Именно о таком мужчине я должнабыла мечтать прошлой ночью, а не о своём пациенте. Или уже бывшем пациенте.

Трачу ещё час, просто сидя за столом. Мой мозг слишком рассеян и перегружен, чтобы сосредоточиться на записях, которые нужно сделать. Поэтому я решаю собрать вещи и взять работу домой.

Сначала у меня самой приём у доктора Аверина, но, возможно, после него приму ванну с лавандовой солью, чтобы попытаться очистить разум. Бокал вина во время купания, наверное, тоже не помешает.

Я даже не притронулась к зелёному чаю, который Софа сделала перед уходом. Он уже остыл, поэтому я разогреваю его в микроволновке и переливаю в свою термокружку, чтобы взять с собой.

На подходе к двери кабинета, я всё ещё нахожусь в тумане, который окутывает меня целый день. К тому же, несу целую охапку папок с документами, свой ноутбук и термокружку, и мне приходится перекладывать всё в одну руку, чтобы выудить из сумки ключи от кабинета. Мой взгляд направлен вниз, когда я распахиваю дверь и делаю шаг… и врезаюсь прямо в кого-то.

Одна за другой папки начинают выскальзывать из рук, наклоняюсь вперёд, чтобы их поймать. Из-за этого термокружка наклоняется. Видимо, я не плотно закрыла крышку, потому что пластиковый клапан отщёлкивается, и всё содержимое моей большой кружки выливается, окатывая человека, в которого я врезалась.

Это происходит за долю секунды.

— Блин. Простите, я так… — Замираю, когда поднимаю глаза и вижу красивое лицо, смотрящее на меня сверху вниз.

Глеб .

Он протягивает руку, чтобы удержать меня, когда я теряю равновесие.

— Ты в порядке?

Таращусь на него, не в силах произнести ни слова.

— Я… я тебя не заметила. Что ты здесь делаешь?

— Пришёл поговорить с тобой. — Он оттягивает промокшую насквозь рубашку от кожи. — У тебя там что, кипяток?

Мотаю головой, пытаясь выйти из ступора. Я только что облила обжигающим чаем этого мужчину.

— О, боже мой. Прости, ради бога. Я сейчас что-нибудь принесу.

Глеб следует за мной. Иду прямиком к нижнему ящику стола Софы. Он всегда набит пакетиками с кетчупом, соевым соусом, пластиковыми приборами и кучей салфеток из разных доставок. Нахватав охапку салфеток, нервно начинаю промокать рубашку Глеба. Но когда чувствую под тканью рельеф его напряжённого пресса, осознаю всю неуместность своих действий и снова извиняюсь, протягивая ему салфетки.

Он вытирается, как может, пытаясь привести себя в порядок.

— Я правда очень виновата. Я оплачу тебе химчистку.

— В этом нет необходимости.

— Я настаиваю. — Забираю у него мокрые салфетки и выбрасываю их в корзину. Когда я поворачиваюсь, комната погружается в тишину. Больше нет никаких отвлекающих факторов.

Глеб ждёт, пока наши взгляды встретятся, прежде чем заговорить.

— Почему ты отказываешься от меня как от пациента? — Спрашивает он прямо, без предисловий, и его вопрос повисает в воздухе, тяжёлый, как свинец.

Моё сердце начинает биться с бешеной скоростью, и я вдруг чувствую, как жарко стало в кабинете. Словно температура подскочила на десятки градусов.

— Я… Я должна извиниться за это. Мы слишком загружены, чтобы брать новых пациентов. Мне следовало понять это раньше, до того, как мы начали работать вместе.

Глеб щурится, его взгляд пронзает меня насквозь.

— Слишком загружены?

Киваю и снова отвожу глаза, не в силах выдержать его пристальный взгляд.

— Думаю, тебе очень понравится доктор Бойцов. Он прекрасный слушатель.

Его тяжёлый, неотступный взгляд словно прожигает мою кожу.

— А что, если я заплачу тебе вдвое больше?

— Ох, нет. Дело совсем не в деньгах. Правда, нет.

Глеб молчит слишком долго. Каждая секунда тянется бесконечно. Начинаю задумываться, слышит ли он, как моё сердце колотится о рёбра, словно пытаясь вырваться наружу. Когда он наконец заговаривает, его голос звучит низко, почти интимно. Бархатно.

— Марина?

Мои глаза невольно взлетают, встречая его взгляд. Ненавижу то, что мне нравится, как звучит моё имя, произнесённое им этим мягким, обволакивающим тоном.

— Ты первая женщина, с которой у меня появилась связь после смерти жены. — Он делает паузу, затем быстро добавляет, словно спохватившись: — Первый человек, я хотел сказать.

Сглатываю, чувствуя, как пересыхает во рту.

— В тот вечер после нашей сессии я проспал шесть часов подряд. Это рекорд с тех пор, как… — Он снова замолкает, позволяя недосказанным словам повиснуть в воздухе, тяжёлыми и плотными.

Он смотрит на меня с какой-то мольбой в глазах.

— Как думаешь, может быть, ты могла бы найти для меня время ещё хотя бы на несколько недель? Позволить мне продвинуться немного дальше, прежде чем переходить к кому-то новому? Я чувствую, что добиваюсь реального прогресса, и переход сейчас только отбросит меня назад.

Открываю рот, чтобы сказать «нет».

Твёрдое, уверенное «нет».

Но слова просто не выходят. Они застревают где-то в горле, перекрытые комом эмоций.

Как я могу сказать «нет» пациенту, который находится на таком важном перепутье? На таком хрупком этапе?

Как я могу отказать в помощи человеку, к уничтожению жизни которого, пусть и косвенно, но сама приложила руку?

Ответ прост: я не могу. Поэтому делаю глубокий вдох, собирая остатки самообладания, и выдавливаю из себя улыбку, которая, я уверена, выглядит жалко.

— Конечно. Да. Конечно, Глеб. Позвони завтра в приёмную, и Софа найдёт тебе место в расписании.

И вот так.

Всего одним неосторожным словом.

Одним согласием.

Я втянута в эту воронку.

Снова.

Глава 21

Сейчас

Трепет волнения пронзает меня, когда я сажусь в вагон метро по пути к доктору Аверину.

Я чувствовала потерю Глеба весь день. Острое осознание того, что больше никогда его не увижу. По крайней мере, если только не вернусь к своим старым, опасным привычкам. А этого я была твёрдо намерена избежать. Я буду ходить на работу и помогать людям. Ходить в спортзал и заниматься. Писать в своём блокноте, посещать сеансы терапии и быть нормальной. Абсолютно нормальной.

Но где-то глубоко внутри, в самой сердцевине души, я, кажется, знала, что так легко не будет.

Визит Глеба, его мольба о ещё паре сессий — это как бальзам на мою израненную душу. Внезапно мир снова обрёл правильные очертания. Это чувство похоже на то, когда вы расстались, а потом сошлись снова, и на короткое, хрупкое мгновение вас наполняет оптимизм, лёгкость и счастье, словно всё на свете возможно. Ловлю своё отражение в стекле вагона, когда мы подъезжаем к станции, и вижу, как по лицу скользит улыбка. По крайней мере, до тех пор, пока не замечаю в стекле ещё одно лицо — то, что наблюдает за мной .

Резко оборачиваюсь, но поздно — двери уже открываются, и сквозь них люди проталкиваются наружу, спеша покинуть вагон. В последнее время моё воображение слишком богатое. Слишком. Мне нужно отвлечься, и я достаю телефон, читая последнее сообщение от Марка.

Марк : Что скажешь насчёт среды?

Убираю телефон, не ответив. Не знаю. Трудно стремиться к чему-либо, когда знаешь, что это никуда не ведёт. Когда знаешь, что твои мысли где-то в другом месте — а именно, с Глебом. Запускаю руку в сумочку и снова наношу блеск для губ, просто чтобы занять себя чем-то. Проверяю рабочую почту и наблюдаю за попутчиками, пока поезд метро останавливается. Выхожу, не отрывая глаз от спины мужчины, который явно направляется на тренировку — с большой спортивной сумкой на одном плече и бутылкой протеинового коктейля в другой руке. Он высокий и широкоплечий, с заметными мышцами, но одет явно не по погоде для промозглой московской осени. Почему я не могу зациклиться на ком-то вроде него? На ком-то, кто не связан с тем, что сделал ты , на ком-то, кто не является пациентом.

Вздыхаю. Просто кто-то нормальный был бы так кстати.

Хотя, признаться, в последнее время я и сама не чувствую себя нормальной. Может, ненормальное притягивает ненормальное, и именно это влечет меня к Глебу. Или, возможно, это общая травма. Травма иногда связывает людей, заставляет цепляться друг за друга изо всех сил.

Прихожу в офис доктора Аверина минут через десять, сажусь в кресло с чашкой чая, который приготовила его новая ассистентка. Чай травяной, без кофеина, и это хорошо — мой пульс и без того скачет как сумасшедший, а мысли всё ещё крутятся вокруг внезапного появления Глеба. Не могу перестать прокручивать в голове, как он умолял меня продолжить сеансы. Как он сказал, что я единственная женщина, с которой ему удалось почувствовать связь с момента смерти жены. Делаю выравнивающий вдох, напоминаю себе, что главное — помочь ему. Это не должно быть обо мне.

— Доктор Аверин скоро будет, — его ассистентка просовывает голову в дверь. — Извините. Он немного задержался.

Киваю в знак понимания и снова тянусь к телефону, уставившись на сообщение от Марка. Но ничего не изменилось, я всё ещё не знаю, как ответить. Нажимаю на его фотографию в профиле и смотрю, ожидая, пока ответ сам придёт ко мне. Он не приходит, и я закрываю приложение, делая то, чего не делала очень давно. Захожу на сайт МГУ и перехожу на страницу преподавателей. Прокручиваю до кафедры филологии и нажимаю на ссылку с именем Профессора Глеба Соловьёва. В тот момент, когда появляется его лицо, моё сердце начинает бешено колотиться. И я понимаю, что нашла ответ. Хотя и совсем не тот, который хотела.

— Марина! Прости, что заставил ждать.

Скольжу телефоном обратно в сумку, руки дрожат. Чувствую себя пойманной на чём-то предосудительном.

— Ты писала сообщение? Можешь закончить, — он машет рукой, подходя к своему столу, открывая ящики, наверное, в поисках нужного блокнота.

— Писала, но ничего страшного. Иногда полезно заставить их подождать, — пытаюсь улыбнуться.

Брови доктора Аверина приподнимаются.

— О. Это звучит так, будто речь о мужчине.

— Так и есть, — на этот раз на лице появляется настоящая улыбка.

— Очень хорошо, — он ободряюще кивает, давая мне пространство продолжить, но не требуя этого.

— Я ходила на свидание, — говорю я. — В пятницу.

— И теперь улыбаешься телефону. Это уже что-то. Какие у тебя чувства по этому поводу?

Он, очевидно, имеет в виду мужчину, которому, как он думает, я писала — а это должен был быть Марк, а не Глеб, которого он чуть не поймал меня за разглядыванием с нескрываемым вожделением.

— Я… — ищу честный ответ. Я действительно хочу быть с ним откровенной, когда это возможно. Хотя он и не знает, что наш разговор касается того самого мужчины , о котором я говорю. — Я чувствую радость. Счастье.

Доктор Аверин кивает и что-то записывает.

— Рад это слышать. Ты будешь встречаться с ним снова?

Да. Как можно скорее. Как только Софа его запишет.

— Надеюсь, — отвечаю вслух.

— Как думаешь, ты готова к чему-то физическому? Ничего страшного, если нет. Многие долго встречаются, прежде чем почувствовать готовность.

На этот раз я мысленно переключаю мужчину, о котором он спрашивает, и представляю поцелуй с Марком. Прикосновения. Он мне достаточно понравился, но нет, я бы не привела его к себе домой. Более важный вопрос: почему нет? Почему я не позволяю себе почувствовать себя хорошо, хотя бы на одну ночь?

Ответ приходит достаточно легко, но не из-за тебя . Нет, это потому, что есть кто-то другой, кто меня привлекает, и я всегда была из тех женщин, кто верен одному мужчине.

Глеб.

Думаю о его губах, о глазах. О его густых волосах. Думаю о сне, который видела прошлой ночью — кожа к коже, его пальцы, сплетённые с моими, его губы на моей шее…

— Мне приснился сон об этом.

— И?

Мои губы приоткрываются, и на мгновение я думаю, что он хочет деталей. Но, конечно же, он просто спрашивает, что я чувствую по этому поводу. Что я думала о физической близости во сне. То же самое я бы спросила у своих пациентов, потому что наши сны часто отражают какой-то элемент нашей реальности.

— Это было приятно, — говорю я. — Так что, возможно. Возможно, с правильным человеком.

Доктор Аверин удовлетворённо кивает.

— И как дела на работе? Ты ведь вернулась уже несколько недель назад, верно?

— Идут хорошо, — прикусываю губу и обдумываю слова. Доктор Аверин склоняет голову, смотрит на меня поверх очков, и я знаю, чего он ждёт. — Я перенаправила Глеба к другому специалисту, — говорю я. Что правда. Я действительно попросила Софу его перенаправить.

— Отличная работа. Уверен, это было нелегко. Как он отреагировал?

— Отреагировал хорошо.

Технически это не ложь. Но внутри нарастает давление — знание, что я делаю что-то, что снова может навлечь на меня неприятности. Что, подобно моему собственному пациенту с патологической ложью, я нечестна со своим терапевтом. Но я не патологическая лгунья — это обычная ложь. Крошечная белая ложь во спасение. И на этот раз это ради блага Глеба, а не моего.

Он ведь сказал, что я помогаю ему.

— Похоже, ты добиваешься реального прогресса, Марина, — говорит доктор Аверин.

Откидываюсь на спинку дивана, на лице — безмятежная улыбка.

— Полностью согласна.

Глава 22

Сейчас

— Спасибо, что снова согласилась уделить мне ещё немного времени.

Бороды у Глеба больше нет. Я впервые вижу эти точёные, почти хищные линии его челюсти, чувственную полноту губ. Мне нравилась его лёгкая щетина, эта продуманная небрежность интеллектуала. Но это… это совершенно другой уровень. Другой Глеб. Он замечает, как я на него пялюсь, так что приходится что-то сказать, чтобы сгладить неловкость.

— Прости, — улыбаюсь и неопределённо машу рукой в сторону своего подбородка. — Ты так изменился без бороды. Совсем другой.

Он криво ухмыляется, и в глазах вспыхивают знакомые огоньки.

— Изменился в лучшую сторону или в худшую?

Учитывая, что он так долго скрывал под этой самой бородой такие черты лица, от которых любой скульптор прослезился бы от зависти, и губы, за которые женщины, не задумываясь, готовы были бы выложить целое состояние, я определённо предпочитаю видеть его таким. Тем не менее, выбираю объективный ответ:

— Тебе идёт и так, и так. Ты в любом образе убедителен.

— Очень уклончивый ответ, Марина. Примерно так я бы ответил женщине, спроси она меня, какое платье ей идёт больше.

— Ну, полагаю, без бороды я лучше вижу твоё лицо. Твоя мимика становится более явной, а это помогает мне лучше понимать твои чувства, — стараюсь, чтобы голос звучал ровно, профессионально. — Так что, с профессиональной точки зрения, я голосую за отсутствие бороды.

— Ох, — он усмехается, и в его глазах пляшут уже не просто огоньки, а целые чертята. — Тогда мне лучше снова её отрастить, если ты собираешься так легко читать мои чувства.

Улыбаюсь в ответ. Сегодня он в каком-то особенно игривом настроении. Даже, я бы сказала, на грани флирта. Любопытно, с чего бы это.

Кладу руки на закрытый блокнот у себя на коленях. Мой верный щит, моя профессиональная броня.

— Итак, как твои дела со времени нашей последней сессии? Что-нибудь новое произошло?

Глеб опускает взгляд на свои ботинки, словно внезапно обнаружив в них нечто крайне занимательное.

— Немного неловко об этом говорить, но да, кое-что произошло. — Он поднимает на меня глаза с застенчивой, почти мальчишеской улыбкой, читает явное замешательство на моём лице и тихо смеётся. — Кажется, ко мне вернулось… сексуальное влечение.

С трудом сглатываю комок неожиданной, обжигающей ревности, колючим ежом подступивший к горлу. Неужели?..

— Понятно. Значит, ты с кем-то познакомился?

— Нет, я просто хотел сказать… ну, прошло очень много времени с тех пор, как я вообще хотел какого-либо удовольствия. — Глеб поднимает руку и слегка шевелит пальцами, словно демонстрируя их мне. — Даже… самоудовлетворения.

Ох. Вот как!..

Ревность, ещё секунду назад обжигавшая грудь едким пламенем, сменяется чем-то другим. Совершенно, совершенно другим.

Этот мужчина.

Эта его рука.

Внезапно в кабинете становится невыносимо душно, будто кто-то выключил кондиционер и запечатал окна.

Слава богу, я не из тех, кто легко краснеет, иначе сейчас бы пылала, как московский закат в ясный июльский вечер.

Откашливаюсь, отчаянно пытаясь вернуть профессиональное самообладание, которое, кажется, дало трещину.

— Что ж, сексуальная депривация как форма самонаказания — довольно распространённое явление в психологии. Ты ранее говорил, что испытывал чувство вины, когда ходил на свидание, что тебе казалось неправильным быть с другой женщиной, потому что ты всё ещё чувствовал себя женатым.

— Что само по себе полный бред, — Глеб резко качает головой, и улыбка исчезает с его лица. — Прости. За выражение. Но для меня это какая-то дичь — чувствовать подобное, когда наша сексуальная жизнь уже давно практически сошла на нет.

Ёрзаю на стуле и демонстративно открываю блокнот, находя в этом простом жесте спасительную формальность.

— Давай поговорим об этом. Ты упоминал, что твоя жена тебе изменяла. Это произошло задолго до её смерти?

Глеб усмехается, но в этой усмешке нет и тени веселья, лишь горечь.

— О какой из измен мы говорим, Марина?

У меня сжимается сердце. Холод, неприятный и липкий, пробегает по спине.

— Ох. Я… я не знала, что их было несколько.

Он отворачивается, глядя куда-то в сторону окна, за которым серый, типично московский день едва пробивается сквозь плотные шторы моего кабинета.

— Почему люди изменяют, доктор Макарова?

— Это очень объёмный вопрос, Глеб. И на него существует множество ответов.

— Расскажи мне некоторые из них. Ответы, я имею в виду.

Мы долго говорим о возможных причинах, по которым люди изменяют: проблемы с принятием обязательств, месть как способ причинить боль партнёру, эмоциональная отстранённость и пропасть между супругами, неудовлетворённые потребности — как физические, так и душевные, — низкая самооценка, даже просто угасшая любовь, когда люди становятся чужими. Перечисляю варианты, как по учебнику психиатрии, стараясь сохранять профессиональную отстранённость, хотя каждая причина отзывается во мне каким-то смутным, тревожным эхом, заставляя задуматься о собственных демонах. Когда в нашем разговоре наступает пауза, снова складываю руки на коленях.

— Что-нибудь из того, что мы обсудили, кажется тебе тем ответом, который ты ищешь?

— На самом деле, даже несколько, — он вздыхает и грустно улыбается. Эта улыбка совершенно не похожа на ту, что была в начале сеанса — игривую и дразнящую. — Но можем ли мы вернуться к этой… сексуальной депривации, о которой ты упомянула? То есть, это могло произойти и ненамеренно, неосознанно?

Качаю головой.

— Разумеется. Мы многое делаем с собой бессознательно, в качестве наказания: самосаботаж, прокрастинация, отчуждение от других. Существует множество различных видов депривации, которые могут быть актами самонаказания. Чем строже мы себя дисциплинируем, тем больше можем облегчить любое чувство вины, которое испытываем.

— Прошло почти два года. Я бы сказал, моё наказание было довольно суровым.

Сочувственно улыбаюсь и делаю короткую пометку в блокноте.

— Если я, ну, знаешь, снова… позабочусь о себе сам, — продолжает он, и лёгкий, едва заметный румянец трогает его высокие скулы, — значит ли это, что моё наказание окончено? Что я не буду чувствовать себя полным дерьмом в следующий раз, когда женщина недвусмысленно намекнёт, что я мог бы остаться на ночь?

— Не думаю, что решение твоего разума ослабить хватку в отношении твоей способности испытывать удовольствие в одиночку — это то же самое, что и разрешение твоей совести на близость с другими женщинами. Это разные уровни принятия, Глеб.

— Но достаточно ли времени прошло? Сколько вообще нужно ждать? Когда можно считать, что ты отбыл свой срок?

— Для таких вещей нет установленных сроков, Глеб. Всё очень индивидуально. Только ты сам знаешь ответ на вопрос, когда будешь готов. И никто другой.

Глеб, кажется, на мгновение задумывается над моими словами. Потом он поднимает глаза, его взгляд встречается с моим — прямой, почти наглый, и такой испытующий, что у меня перехватывает дыхание.

— А как насчёт тебя, Марина? Сколько времени тебе потребовалось, чтобы, так сказать, снова вернуться в седло после твоего развода?

Развод? Внутри всё обрывается. Сглатываю горький комок.

Выдавливаю слабую, ничего не значащую улыбку.

— Об этом я сообщу тебе как-нибудь в другой раз, Глеб.

Глеб от души смеётся. Его смех заполняет кабинет, такой неожиданно раскатистый, почти мальчишеский.

— Что ж, по крайней мере, приятно знать, что не я один такой… порочный.

Тоже улыбаюсь, но уже более искренне, поддаваясь его внезапному веселью.

— Обделённый, Глеб. А не порочный.

Мой взгляд невольно опускается к его губам. Когда кончик его языка показывается и медленно, дразняще скользит по нижней губе, я чувствую это всем телом. Каждой клеточкой. Везде. Словно разряд тока пронзает меня с головы до пят.

Воздух в кабинете, кажется, потрескивает от невысказанного напряжения, когда мой взгляд снова встречается с его. По крайней мере, для меня. Сердце гулко стучит в рёбра, готовое вырваться наружу. Дыхание становится поверхностным и частым, предательски сбивается.

О, Боже.

Может, это только мне кажется? Может, это лишь игра моего воспалённого воображения? Но я не могу, просто не в силах оторвать от него глаз. И в этот самый момент… раздаётся резкий, оглушительный сигнал таймера.

Не знаю, чего во мне больше — облегчения или сокрушительного разочарования, но этот звук безжалостно разрушает момент. Тот самый момент, в котором, я до сих пор не уверена, была ли я одна в своих ощущениях.

Откашливаюсь, голос звучит немного сдавленно, чужим.

— Что ж, похоже, наше время истекло.

Глаза Глеба ничего не выражают, абсолютно непроницаемы, словно он мгновенно надел свою привычную маску.

— Полагаю, на следующей неделе продолжим с того места, на котором остановились?

Обычно я не выпроваживаю пациентов за дверь так поспешно, но сегодня я встаю, чтобы ускорить процесс. Мне нужна минута. Хотя бы одна. А лучше час. Или целый день. И определённо — большой стакан ледяной воды. А может, и долгий холодный душ, чтобы смыть это наваждение, этот туман, который окутал мой разум.

Глеб молча направляется к выходу. Уже взявшись за ручку двери, он останавливается и оборачивается. На его губах снова играет та самая ухмылка — понимающая, всезнающая.

— В ближайшее время свиданий в «Солнечном» не намечается?

— Нет. — Ответ получается слишком резким, почти грубым.

Он одаривает меня быстрой, сверкающей улыбкой.

— До следующей недели, док.

* * *

Уже за полночь, а я всё ещё не могу перестать думать о сегодняшней сессии с Глебом. Это притяжение. Эта искра, предательски пробежавшая между нами. Мои чувства так давно не пробуждались с такой силой, не обжигали так беспощадно. Не было такого… с тех пор, как не стало тебя . Даже сейчас, спустя столько часов, это жгучее, почти болезненное томление внутри настолько всепоглощающее, что я не могу расслабиться и уснуть. Московская ночь давит своей густой, бархатной тишиной, лишь усиливая этот внутренний, сводящий с ума гул.

Лежу, уставившись в тёмный потолок, на котором едва заметно пляшут тусклые отсветы далёких уличных фонарей. Каждый раз, когда закрываю глаза, перед внутренним взором мгновенно встаёт Глеб — такой, каким он был сегодня. Пронзительный, обволакивающий взгляд тёмных глаз, эта дразнящая, невыносимо сексуальная тень улыбки на губах, то, как его язык медленно, почти лениво прошёлся по ним…

Холодный пот выступает на лбу при одной только мысли — что бы он сделал, если бы я… если бы я позволила себе хоть малейший шаг навстречу? Если бы я ответила на его едва прикрытый флирт?

Он бы поцеловал меня в ответ?

Представляю, как губы Глеба властно впиваются в мои.

Как мои ногти до боли царапают кожу на его спине, оставляя багровые следы.

Его.

Внутри.

Меня.

Жёстко.

Глубоко.

О, Боже мой…

Рациональная часть меня, мой внутренний психиатр, мой вечный строгий цензор, так и зудит, так и рвётся поднять свою уродливую, назидательную голову и отчитать меня последними словами за то, что я вообще смею думать о пациенте в таком ключе. И не о простом пациенте, разумеется, а о НЁМ — сложном, опасном, непредсказуемом. Но иррациональная часть меня сегодня сильнее. Ей отчаянно хочется безрассудства, хочется забыться, утонуть в запретном. И я делаю то, чего не делала очень, очень давно. Тянусь к ящику прикроватной тумбочки и достаю вибратор.

Он оживает с тихим, низким жужжанием, звуком, который мгновенно, словно по щелчку, поджигает всё мое тело. Я веду им мучительно медленно по коже — вниз от подбородка, по напряжённой линии шеи, по чувствительным ключицам, задерживаю на груди, чувствуя, как он властно пульсирует на затвердевших сосках, пока неудержимая, сладкая дрожь не начинает сотрясать всё тело. Затем все ниже, ниже… пока он не соскальзывает под тонкую, почти невесомую ткань трусиков, и я широко развожу ноги, уже ощущая, как внутри тугим узлом собирается волна оргазма. Напряжение нарастает, как раскаты грома перед долгожданной, очищающей бурей.

Может быть, Глеб всё-таки был прав. Мы порочны, а не просто обделены. Порочны в своих тайных, постыдных желаниях, скрытых глубоко под маской профессионализма и незаживающей скорби.

Глава 23

Сейчас

Воскресным утром я прибираюсь в квартире, когда звонит телефон. Замираю, не успев как следует взбить подушку на диване, и смотрю на светящийся экран мобильного, забытого на другом конце комнаты.

В последнее время мне вообще мало кто звонит.

Хотя нет, это не совсем правда. Звонки есть. Просто я на них не отвечаю. Вот Карина пыталась связаться на днях. Оставила сообщение, приглашала пообедать. Но я не могу заставить себя встретиться с ней. Тяжело видеть кого-либо из той, прошлой части моей жизни — из того десятилетия, что принадлежало «Марине и Андрею». Мне стыдно. Стыдно оттого, что теперь так много в моей жизни кажется ложью, фальшивкой, построенной на самообмане.

Но звонок может быть важным — вдруг это из клиники, по поводу пациента в остром состоянии? Кладу подушку на место и спешу через комнату, ноги утопают в мягком ворсе ковра. Всё чаще думаю, что надо бы продать эту квартиру. Купить новую, может, поменьше. Любую, лишь бы она не так сильно… напоминала о тебе .

На экране высвечивается имя брата, и я провожу пальцем по дисплею, принимая вызов.

— Сергей, — говорю я. — Как ты?

Мы не разговаривали с… даже не помню, с Нового года, что ли? Наше общение в основном сводится к редким сообщениям или обмену мемами в соцсетях.

— Привет, Мариш! Как погодка сегодня в Москве?

Усмехаюсь. Он сам работает здесь, а живёт в Подмосковье, всего-то час на электричке. Погода у него, скорее всего, отличается от моей на какой-нибудь градус, не больше, но он всегда говорит так, будто звонит с другого конца страны.

— Хорошо. Сегодня наконец-то потеплело, представляешь? Как девочки?

— Отлично. Обе этой весной на футбол записались.

— Хорошая нагрузка.

— По-моему, они пока просто носятся гурьбой за мячом по полю, но с чего-то же надо начинать.

— М-м-м, — присаживаюсь на диван и тянусь за другой подушкой, чтобы машинально начать её взбивать. Не то чтобы мне не нравилось говорить с Сергеем. Просто я нутром чую, что он позвонил не просто так, а сейчас лишь соблюдает приличия, изображает светскую беседу, прежде чем перейти к сути. Его выдаёт тон, эта напускная, чуть более громкая, чем обычно, беззаботность.

— Так что случилось? — спрашиваю, решив не тянуть.

— Ну… — Сергей прокашливается. — Я тут занимался страховкой Андрея.

— Ох. — Кровь мгновенно отхлынула от лица. Чувствую, как по телу пробегает ледяной озноб от его слов. Я не хотела иметь с этим дела, даже думать о том, чтобы получить хоть что-то после того, что он натворил. Поэтому я сказала Сергею, что он может заниматься этим сам. Подписала доверенность и благополучно забыла.

— Это была целая битва. Страховая компания не хотела платить. Пенсионный фонд команды — тоже. Они твердят, что он погиб при совершении преступления, а это — не страховой случай, исключение из условий полиса.

«При совершении преступления» . Какого именно? Кража рецептурных бланков? Самоубийство? Убийство их всех? Вождение в нетрезвом виде, под кайфом? Господи, да там целый букет мог быть. Как же ты всё испортил. И как жея́всё испортила. Чёрт возьми, мы оба так чудовищно облажались.

— Разумеется, так и не было установлено, что Андрей действительно совершил преступление. Не было ни уголовных обвинений, ни суда. Нам так и не дали представить свою защиту.

Вспоминаю того следователя, Гребенщикова, своё отчаянное признание ему: «Это моя вина». Но он лишь отмахнулся, мол, идите домой, живите своей жизнью. Как будто я могла. Как будто это вообще возможно.

— Но есть и хорошие новости: мы договорились о выплате семидесяти пяти процентов. Это большие деньги, Марина. Это могло бы изменить твою жизнь.

— Изменить жизнь? — Слова срываются с языка, и на вкус они — горькие, как полынь. — Это ничего не изменит, Сергей. Я всё так же одна. Мой муж всё так же мертв. А Глеб Соловьёв навсегда потерял свою семью. — Судорожно пытаюсь сообразить, что делать. Деньги — это последнее, что я должна получить, я их ничем не заслужила. Если кто и совершил преступление, так это я. Я не заслуживаю этих денег. И уж точно, чёрт побери, я их не хочу.

— Мне плевать на деньги.

— Ну, они поступят на твой счёт завтра. — Наступает пауза. Сергей, наверное, ждёт, что я сдамся. Скажу: «Ну, ладно, хорошо». Но сама мысль о том, что на мой счёт упадёт какая-то сумма, почти как награда за мою неспособность действовать, за то, что не смогла помешать тебе сделать то, что ты сделал, не смогла предотвратить смерть троих людей — эта мысль невыносима, я даже думать об этом не могу.

— Нет. Я их не хочу.

— Марина, что ты от меня хочешь? Я не могу просто так остановить выплату. Я потратил месяцы на переговоры, чтобы ты получила то, что тебе причитается…

— Ты меня не слушаешь! — Хватаю ближайшую подушку и сжимаю её в объятиях так, что трещат швы. Вместе с пухом из неё я пытаюсь выдавить из себя душащий гнев и отчаяние. — Я не хочу их. Знаешь что? Отправь их семье, которую разрушил Андрей.

— Что?

— Отправь их им. Они потеряли мать, дочь. Если кто и заслуживает этих денег, так это они. Им следовало засудить нас и забрать всё до копейки. Жаль, что они этого не сделали.

— Это деньги, которые заработал твой муж. Его пенсионные накопления, страховка, за которую он платил. Это почти тридцать пять миллионов… — Слова Сергея становятся всё быстрее, он говорит так, будто я клиент, которого можно убедить выгодной сделкой.

— Нет. Я серьёзно. Отправь их семье. Анонимно, о моём имени ни слова. Укажи имя Андрея — только его — скажи, что это из его наследства. Хорошо?

— Марина, я понимаю, что ты сейчас так чувствуешь, но что если…

— Пожалуйста, просто сделай это, Сергей. Я не уступлю. Никогда. И мне нужно идти. Спасибо, что занимаешься всем этим для меня. — Завершаю звонок, по сути, бросив трубку. Голова падает на руки, и я сижу так неизвестно сколько — может, двадцать минут, а может, и час. Телефон вибрирует — наверное, Сергей пишет сообщение, он достаточно хорошо меня знает, чтобы понять: на звонок я не отвечу. Когда-нибудь мне придется извиниться перед ним. Я знаю, он сделал для меня больше, чем должен был, но сейчас мне нужно, чтобы он уважал моё решение.

Наконец поднимаю голову. Свет в комнате изменился: позднее утро медленно перетекло в ранний полдень. Встаю и иду в спальню, переодеваюсь, натягиваю куртку, хватаю блокнот и выхожу на улицу.

Пора пройтись. Долгая, бесцельная прогулка, чтобы проветрить голову. Такая, какие я любила раньше, до того, как доктор Аверин посоветовал мне ходить на беговой дорожке. Сейчас на улице лучше, чем тогда, зимой. Ласковый весенний ветерок шелестит в набухающих почках деревьев, воздух пахнет молодой листвой и влажной землёй — так пахнет только московская весна. Тротуар, щербатый, с выбоинами в асфальте, заставляет смотреть под ноги и отвлекает мозг от глубоких, мрачных мыслей. Бреду мимо витрин магазинов, мельком разглядывая самых разных людей.

В какой-то момент покупаю кофе. Позже — круассан. Намгновение случайно выхожу на свою старую тропу — ту, по которой раньше следила за Глебом. Но сегодня, дойдя до главного здания МГУ на Воробьёвых горах, я не останавливаюсь. Сворачиваю и иду дальше. Солнце уже не в зените, а клонится к горизонту. Ещё не золотой час, но скоро. Я продолжаю идти. Домой вызову Яндекс. Я теперь где-то в новом для себя месте, здания становятся незнакомыми, я забрела в какой-то новый для себя район Москвы.

Оранжевые полосы расчерчивают небо, когда я спускаюсь с небольшого холма и вижу обширный, поросший травой участок, обнесённый кованой чугунной оградой. Кладбище. Одно из старых московских кладбищ, где я никогда прежде не бывала.

То, где я никогда не искала их могилы.

Уже слишком поздно, в конторке администрации кладбища, где можно было бы спросить, похоронена ли здесь семья Соловьёвых, наверняка никого нет, поэтому я иду вдоль рядов надгробий. Здесь ухоженно, мягкая зелёная трава под ногами. Кое-где высажены свежие цветы. Некоторые памятники старые, но большинство — новые, двухтысячных годов.

Когда мой взгляд натыкается на два совершенно одинаковых памятника, я останавливаюсь. Не просто одинаковых, как у мужа и жены, а оба отполированы до зеркального блеска. Новые. Словно их установили одновременно, и совсем недавно.

Елена Соловьёва.

Алина Соловьёва.

Я нашла их. Воздух с шумом вырывается из лёгких, когда я падаю на колени перед их именами.

Семья Глеба. Земля на их могилах уже осела и покрылась молодой травой. Но дата смерти… та самая. День, который я не забуду никогда. Открываю рот, словно собираюсь что-то сказать им — «мне так жаль» или, может быть, «он скучает по вам».

Но им не нужно слышать это от меня. Горячие слёзы текут по щекам. Конечно, он был здесь. Розы, положенные на каждое надгробие, только-только начали увядать — это видно. Он наверняка навещал их и говорил всё, что хотел сказать, возможно, сотню раз. Они лежат здесь из-за тебя . Из-за меня .

Беззвучное рыдание вырывается из горла. Руки дрожат, когда я протягиваю их и касаюсь холодных камней, отчаянно желая хоть как-то всё изменить. Исправить.

Я остаюсь там надолго. Сгущаются московские сумерки, мир вокруг погружается во тьму. Мне следовало бы беспокоиться о своей безопасности, но нет. Это было бы даже справедливым наказанием — пострадать от чужих рук. Тень, медленно идущая через кладбище ко мне, чернеющая на фоне света единственного тусклого фонаря, наконец заставляет меня пошевелиться. Бросаю последний взгляд на могилы, отмечая, что на камнях выгравировано «Любимая Дочь» и «Любимая Мать», но ни слова о «жене» — странно, — и поднимаюсь на ноги.

Через кладбище идёт дорога, и я направляюсь к ней, не оглядываясь, пока не оказываюсь на безопасном расстоянии. Когда останавливаюсь и бросаю взгляд через плечо, посетитель стоит там, где только что была я. У могил Елены и Алины. Даже в темноте я чувствую его тяжёлый, пронзительный взгляд. Хотелось бы разглядеть, кто это — мужчина или женщина. Может, это кладбищенский сторож, и он шёл сказать мне, чтобы я убиралась, раз уже стемнело.

Голосую, пытаясь поймать такси, и через несколько секунд одна машина останавливается. Сердце колотится как сумасшедшее. Забираюсь внутрь, но не могу удержаться, чтобы не оглянуться ещё раз. Мурашки пробегают по спине, когда вижу, что человек всё ещё не сдвинулся с места. Такое чувство, что он наблюдает за мной.

— Куда? — спрашивает таксист.

Называю свой адрес, и такси отъезжает от обочины.

Но тёмная фигура остаётся на кладбище… наблюдая.

Глава 24

Сейчас

Я считала дни, буквально зачёркивала их в календаре своего смартфона, так что было бы верхом лицемерия делать вид, будто я совершенно спокойна, когда Глеб Соловьёв входит в кабинет на следующей неделе. Сердце пропустило удар, потом забилось чуть быстрее — предательский метроном моего волнения. И всё же, каким-то чудом, усилием воли, которое стоило мне немалых трудов, мне удаётся сохранить внешнее самообладание, маску профессионала.

Скрещиваю ноги — привычный жест, помогающий немного заземлиться, — и устраиваю свой неизменный блокнот на коленях. Кончики пальцев чуть подрагивают, когда я заставляю себя изобразить сдержанную, профессиональную улыбку. Надеюсь, она не выглядит слишком натянутой.

— Как прошла твоя неделя? — спрашиваю я.

Он шумно выдыхает.

— Тяжело. Я наконец-то написал то письмо жене, о котором ты говорила. — Глеб качает головой. — Это оказалось гораздо труднее, чем я думал.

Киваю.

— Часто это катарсис, но, чтобы к нему прийти, приходится всколыхнуть множество эмоций. Что ты чувствовал, когда писал?

— В основном злость.

— Из-за измены? — Слово сорвалось с языка прежде, чем я успела его удержать. Прямо в лоб. Доктор Макарова, Вы иногда поражаете собственной бестактностью. Или это была провокация, продиктованная моим собственным, тщательно скрываемым знанием?

Он смотрит мне прямо в глаза.

— Злость, потому что какой-то эгоистичный мерзавец решил, что ему закон не писан, сел за руль и убил мою жену.

Его слова — как удар под дых. Воздуха не хватает. Сглатываю вязкую слюну, и чувствую, как ледяная волна пробегает по спине, а руки начинают мелко дрожать. Чёрт, только не это. Он не должен заметить. Нужно срочно что-то взять, занять их, чтобы они не ходили ходуном, выдавая меня с головой. Поэтому я довольно резко, возможно, слишком резко, поднимаюсь и неопределённо указываю на горло.

— Прошу прощения. Я только… возьму воды. Что-то в горле першит. Наверное, аллергия на что-то… — последнюю фразу бормочу уже на ходу, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Он кивает, но молчит.

Нарочито не спеша иду к своему столу, стоящему у окна, с которого открывается вид на вечно спешащую Москву — сейчас это просто размытое пятно. Разыгрываю целый спектакль, медленно откручивая крышку пластиковой бутылки с водой, пальцы едва слушаются. Затем залпом, почти давясь, выпиваю половину. Холодная вода немного приводит в чувство, но дрожь внутри не унимается. Вернувшись в кресло, крепко, слишком крепко, сжимаю бутылку обеими руками. Лишь бы он не заметил, как побелели костяшки пальцев.

— Извини.

— Ничего страшного.

Он неотрывно, внимательно наблюдает за мной. Брови чуть сведены, взгляд… изучающий? Он всегда так пристально смотрит? Или это сейчас, после моих неловких движений, его внимание обострилось? Почему мне до ужаса кажется, что он способен заглянуть мне прямо в душу, прочесть там всю эту чёрную, вязкую ложь, которую я так тщательно скрываю? Господи, или это просто моё больное воображение, моя паранойя, разыгравшаяся не на шутку?

Заставляю себя сделать глубокий, медленный вдох, пытаясь вернуть контроль над собственным телом, и выпрямляюсь в кресле, стараясь выглядеть увереннее, чем чувствую.

— Итак, ты говорил о письме. Ты упомянул, что испытывал злость, когда писал его, но… что ты чувствуешь сейчас, после того как оно завершено?

Он пожимает плечами.

— Не уверен, что это поможет в одночасье, но, думаю, это заставило меня вспомнить хорошее о нашем браке. Я не знал, с чего начать письмо, поэтому написал о вечере, когда мы познакомились. Я, можно сказать, сорвал ей свидание вслепую.

— О? Звучит интересно. — Любопытство — профессиональное или сугубо женское? — пересиливает остатки тревоги. Нужно переключить внимание, и его, и своё. — Тебе будет удобно рассказать эту историю?

Глеб отводит взгляд. Его взгляд расфокусируется, словно он что-то живо представляет.

— Я должен был встретиться с коллегами в одном кафе неподалеку от МГУ. Приехал пораньше и сел за барную стойку. Подошла Елена и заказала бокал вина. Она была так красива, что я не удержался и завёл разговор. Но она вежливо меня отшила. Сказала, что ждёт кое-кого — свидание вслепую. Я рассмешил её, пытался уговорить бросить того парня, но она была слишком добра, чтобы кого-то подвести. По крайней мере, мне удалось заключить с ней сделку. Я буду за ней присматривать, и если её кавалер окажется полным разочарованием, она подаст мне знак, а я спасу её под каким-нибудь предлогом. Сигналом должен был стать жест — она уберёт прядь волос за ухо. Минут через десять после начала свидания Елена почесала нос. Я подошёл и притворился её двоюродным братом. Сказал, что наша бабушка заболела, и нам нужно срочно в больницу. В тот момент у неё, по сути, не было выбора, кроме как подыграть. Когда мы вышли из кафе, она отчитала меня, потому что не убирала волосы за ухо. Я соврал, сказав, что подумал, будто сигнал — это когда она чешет нос. Она прямо сказала, что я несу чушь. Мы поспорили. А потом я убедил её поужинать со мной.

Улыбаюсь.

— Это похоже на начало любовного романа, такое милое знакомство. — На мгновение почти забываю, кто сидит передо мной, и кто я. Эта история… она действительно очаровательна. Лёгкая, как будто из другого, беззаботного мира. Мира, которого у меня больше нет.

— Дальше — больше. Оказалось, Елена была студенткой МГУ. Были ещё летние каникулы, учёба должна была начаться только на следующей неделе. Но когда она спросила, что я преподаю, и я ответил — Шекспира, она открыла своё расписание на телефоне. И точно — она была записана на один из моих курсов.

— О боже. И что же вы сделали? Разве преподавателю можно встречаться со студенткой?

— Формально это нарушение этического кодекса. Но мы всё держали в секрете.

— Ничего себе. Что ж, полагаю, в каком-то смысле это была судьба.

— Каждый год на День святого Валентина, который также был днём рождения Елены, мы ходили в то самое кафе, где познакомились. Однажды я предложил пойти в место получше, но она сказала, что ей нравится отмечать этот день, вспоминая свой любимый подарок — день нашей встречи. — Глеб вздыхает. — Вначале всё было хорошо.

— Хоть письмо и далось тебе нелегко, похоже, оно принесло много пользы. Ты улыбнулся, когда сейчас говорил о жене. Это важный шаг в процессе горевания — возможность говорить о человеке, которого мы потеряли, вспоминать хорошие времена.

Он кивает.

— Наверное. Может, теперь я буду меньше злиться, когда ввожу ПИН-код. У меня всё на дате её рождения — от кода банковской карты до кодов на дверях.

Улыбаюсь.

— А что ты сделал с письмом, когда закончил? — Вопрос кажется безобидным, стандартным для такой ситуации. Но где-то глубоко внутри уже шевелится крошечный, едва заметный червячок беспокойства. Почему? — Кажется, мы это не обсуждали, но некоторые считают символичным сжечь письмо, как бы отпуская всё, что было сказано. Другие предпочитают запечатать его и хранить в надёжном месте.

— Я на самом деле уже избавился от него. Отнёс его на её могилу, вместе с её любимыми цветами, и закопал.

Мои брови непроизвольно сходятся на переносице. Сердце снова делает кульбит.

— Когда? — Вопрос вырывается слишком быстро, слишком резко. Зачем мне эта деталь? Какое это имеет значение для терапии? Чёрт, Макарова, держи себя в руках.

Взгляд Глеба встречается с моим.

— Когда я закопал письмо?

Понимаю, что это странный вопрос, конкретный день недели не имеет отношения к его терапии, поэтому стараюсь как могу замаскировать свой интерес.

— Да, я имела в виду, ты закопал его в тот же день, когда написал? Просто думаю, достаточно ли времени ты с ним провёл. — Неуклюжая попытка оправдаться. Звучит фальшиво даже для моих собственных ушей. Он наверняка это чувствует.

Конечно, никаких «требований по времени» для таких вещей не существует, это полная ерунда. Моё проклятое любопытство, подогреваемое тревогой, взяло надо мной верх, и вопрос вылетел прежде, чем я успела включить свой профессиональный фильтр.

— Я написал его в пятницу, а на кладбище съездил на выходных, — говорит Глеб.

Мои глаза непроизвольно расширяются. Холод пробегает по коже. Я вспоминаю… того человека. Фигуру у ограды, которая неотрывно смотрела, как я уезжаю от могил Елены и Алины в прошлое воскресенье. Я ведь была на том самом кладбище в воскресенье, и там не было посажено никаких цветов. Только несколько увядших роз на надгробиях. Земля заросла травой и выглядела совершенно нетронутой. Если бы он приезжал раньше на выходных, в субботу или утром в воскресенье, и что-то сажал, я бы точно заметила. Но я ничего такого не видела. Значит, он был там уже после меня.

Боже мой. Неужели это он… тот самый человек у ворот? Тот, чей взгляд я ощущала спиной, уезжая на такси? Холодный пот выступает на лбу.

Нет. Нет. Нет. Конечно, не он. Если бы Глеб меня видел, он бы что-нибудь сказал, спросил бы, какого хрена я делаю у могил его семьи. Он бы точно не сидел здесь сегодня, как ни в чём не бывало.

Или… сидел бы? Этот вопрос повисает в оглушительной тишине моего сознания. Способен ли он на такое? На эту жуткую, леденящую кровь игру?

Боже правый. Конечно, нет. С какой стати ему так поступать?

Моя паранойя сегодня просто зашкаливает, бьёт все рекорды. Да, доктор Макарова, Вы дошли до ручки. Полагаю, именно это и происходит, когда живёшь во лжи, когда сама по уши в секретах. Невольно начинаешь подозревать всех вокруг, проецировать собственные страхи на других.

До конца сеанса я с трудом могу сосредоточиться хоть на чём-то из того, что мы обсуждаем. Мысли роятся в голове, как встревоженные пчёлы, возвращаясь к кладбищу, к его взгляду, к письму. К счастью, Глеб сегодня на удивление словоохотлив, и мне удаётся кое-как плыть по течению, отделываясь ничего не значащими «угу», «расскажи об этом поподробнее» и механическими кивками головы. Впервые за всё время нашей работы я с отчаянием жду, когда же этот час закончится. Мне жизненно необходимо остаться одной и попытаться хоть как-то осмыслить всё, что сегодня прозвучало, всё, что всколыхнулось во мне. До звонка таймера остаётся всего несколько минут, когда в нашем разговоре наступает неловкое затишье. Я точно не хочу сейчас начинать новую глубокую, зондирующую тему — времени в обрез, да и я не в том состоянии. Поэтому задаю то, что мне кажется абсолютно нейтральным, безопасным вопросом.

— Что-нибудь ещё новое и интересное произошло за последнюю неделю?

Глеб хмурится.

— Чуть не забыл. Я получил чек от наследников того парня, что убил мою жену и дочь. Какого чёрта, это просто невероятно. Ну и наглость у этой семейки.

Кровь стынет в жилах. Чек. От наследников Андрея. То есть, от меня. Моё сердце ухает куда-то вниз, в ледяную пропасть. Я напрягаюсь.

— Почему это тебя расстраивает?

— Мой брат пытался уговорить меня подать в суд после аварии. Я не стал, потому как что сделают деньги? Они не могут восполнить потерю жизней. Это было бы похоже на то, что я пытаюсь нажиться. Я не хочу этих кровавых денег.

Моё сердце колотится так, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Кровавые деньги. Его слова звучат как приговор. Я ведь так долго убеждала себя, что это единственно правильный, единственно возможный поступок — передать ему эти деньги, наследство Андрея. Хоть какая-то компенсация, хоть какая-то попытка… искупления? А теперь что? Может, я действительно была просто эгоисткой, отчаянно пытавшейся откупиться, символически смыть эту кровь со своих рук, переложить хоть часть невыносимой вины?

— А что если использовать эти деньги во благо? Ты упоминал, что у вашей дочери, Алины, были проблемы со слухом, она носила слуховые аппараты. Возможно, ты мог бы основать фонд помощи слабослышащим детям, которые не могут позволить себе необходимые аппараты?

Он качает головой.

— Не знаю. Может быть?

— Или пожертвовать их приюту или какому-нибудь благотворительному фонду, который важен для тебя, или, возможно, был важен для твоей жены, Елены.

— Пожалуй.

Звенит таймер. Никогда ещё я не была так благодарна за окончание сеанса. Одному Богу известно, сколько бы ещё раз я села в лужу, будь у нас ещё десять минут.

С огромным усилием выдавливаю из себя самую тёплую, самую ободряющую улыбку, на какую только способна в данный момент, и тянусь к назойливо жужжащему таймеру на столе. Скорей бы он ушёл.

Глеб трёт ладони о брюки.

— Может, ты и права. Фонд — не такая уж плохая идея.

Киваю.

— Не торопись, подумай. Уверена, ты сможешь найти много хорошего, что можно сделать с тридцатью пятью миллионами.

В тот самый момент, когда эти слова — роковые, непродуманные, предательские — срываются с моих губ, всё вокруг словно застывает в ледяном стоп-кадре. В ушах звенит. Я осознаю, ЧТО именно я сказала. О, Боже. Холодный липкий пот покрывает спину. Кажется, меня сейчас стошнит прямо здесь, в кабинете.

Глеб прищуривается.

— Откуда ты знаешь, что чек на тридцать пять миллионов?

— Э-э, ты, должно быть, упоминал об этом. — Мозг отчаянно ищет спасительную ложь, но находит только вакуум. Голос звучит слабо и неуверенно.

Он изучает меня, слегка склонив голову набок.

— Не думаю, что упоминал.

Силюсь улыбнуться. Получается отвратительно — чувствую это каждой мышцей лица. Я сейчас — ходячий нервный срыв, и улыбка выходит какой-то жуткой, вымученной гримасой. Слишком широкая, обнажающая все зубы и десны, как у скалящегося в агонии животного. Господи, только бы не выглядеть окончательно спятившей.

— А откуда ещё я могла бы знать? — Голос предательски дрожит, несмотря на все мои усилия.

Он смотрит мне в глаза целую вечность, хотя на самом деле, наверное, не больше десяти секунд. Потом улыбается.

— Да. Конечно. В то же время на следующей неделе?

Глава 25

Сейчас

Кажется, одержимость самокопанием — это моё новое состояние. Или, возможно, я просто только сейчас начала осознавать её в себе. Меряю шагами свою квартиру, снова и снова прокручивая в голове встречу с Глебом. И дело не только в том, что я сказала — в моей чудовищной ошибке, которую он, очевидно, заметил, — но и в том, как он смотрел на меня после этого.

Он понял?

Я всё испортила?

Или это всё лишь плод моего воображения? И на самом деле всё хорошо, и на следующей неделе он вернётся, будто ничего и не произошло.

На следующей неделе.

Блин.

Опускаюсь на край кровати и невидящим взглядом упираюсь в стену. Не могу так больше. Не могу продолжать с ним видеться. Не сейчас, когда между нами столько тайн, когда я так тесно переплетена с его жизнью, а он даже не подозревает об этом. Если только он не подозревает. Но, опять же, это всё домыслы, скорее всего, порождение моей совести, изъеденной виной.

Я ведь просто пытаюсь помочь.

Правда?

Сама уже не знаю. Я пыталась помочь, а деньги его только расстроили.

Иду на кухню и обнаруживаю, что винный шкаф почти пуст. Остался только рислинг — слишком сладкий, слишком тягучий, как мёд. Но сойдёт. Наливаю бокал и прислоняюсь к окну от пола до потолка, глядящему на город, и всё обдумываю. Я так радовалась, что у меня всё ещё есть возможность заглянуть в жизнь Глеба. Но теперь этот взгляд угрожает разоблачить меня.

Делаю ещё глоток вина, блуждая из комнаты в комнату. Призрак, преследующий собственный дом. Хуже того, призрак, который слишком много пьёт. Игнорирую телефон, когда он пиликает, сообщая о новых сообщениях в приложении для знакомств, отключаю напоминание отправить рабочее письмо. В голове всё равно слишком мутно. Клянусь, это сладкое вино ударяет в голову быстрее. В конце концов, сажусь и просматриваю десяток уведомлений — запрос на повторный приём через рабочую почту, сообщение от Софы, напоминающее о внезапном изменении в расписании. В приложении для знакомств меня ждут три сообщения, но я не уверена, есть ли в этом смысл.

Ещё один бокал вина.

Откинувшись в кресле, которое ты так любил — правильный изгиб для коленей, говорил ты , чтобы снять нагрузку со спины, — думаю о десятке нитей, которые могут распуститься в одно мгновение, если Глеб поймет, что я следила за ним, что у меня есть личный блокнот с записями о его перемещениях, что я преследовала его семью до могилы, что я — твоя жена. Твоя вдова .

Внезапно приходит ещё одна случайная мысль, и я резко сажусь. А что, если Сергей не сделал так, как я просила, и моё имя оказалось указано вместе с чеком, который он отправлял?

Хватаю телефон, пробегаю пальцами по экрану, перехожу с одного экрана на другой, пока не достигаю цели, пока в динамике не раздается далёкий звонок.

— Алло? — приветствует меня усталый мужской голос.

— Сергей, мне нужно кое-что спросить.

— Мара? Ты в порядке? — Он кашляет. — Господи, час ночи. Что случилось?

Замолкаю, услышав, который час, вспоминая, что большую часть бутылки сладкого вина я выпила в одиночку. И вот теперь звоню брату посреди ночи, скорее всего, разбудив его жену, его семью…

— Я просила тебя убедиться, что моего имени нет на чеке. Или на каких-либо документах.

Сергей не отвечает. Вероятно, он сбит с толку.

— Чек, Сергей! Для семьи, которую убил Андрей.

— Господи, Мара. Ты разбудила меня из-за этого? Я же сказал, что всё улажу. Твоего имени нигде не было. Всё было отправлено от имени Наследников Андрея Мацкевича.

— Ты уверен? — Мой голос звучит слишком высоко, слишком отчаянно. Я сама это слышу.

— Я сделал то, что ты сказала. А теперь расскажи, что происходит. Что случилось?

— Прости. Я виновата. — Мне хочется, чтобы телефон просто выпал из руки. Хочется свернуться калачиком и уснуть, притворившись, что сегодняшнего дня не было. Притвориться, что последних двух лет не было. Но Сергей всё равно перезвонит. Он может даже заявиться ко мне домой. — Я в порядке. Честно. Напишу тебе завтра, ладно? — Не жду его ответа. Вместо этого сбрасываю звонок, смотрю на телефон и начинаю составлять список дел в уме. На первом месте: Сказать Глебу, что нашему общению конец. Я согласилась ещё на несколько недель. Они прошли и ушли. Сделаю это первым делом в понедельник. Я должна.

Но сейчас мне нужно отвлечься. Подойдёт что угодно. Поэтому возвращаюсь к телефону, открывая приложения одно за другим — прогноз погоды (завтра дождь), моя почта (уф, разберусь в понедельник), социальные сети (слишком много счастливых жён и улыбающихся детей; им что, совсем наплевать на то, как это чувствуют такие, как я?), и, наконец, приложение для знакомств. Потому что мне нечего терять.

Новые ожидающие сообщения от мужчин, ищущих «сахарную мамочку». Мужчин, которые считают, что позирование с пивными банками привлекательно. Мужчин, которые действительно упоминают своих бывших жён в профилях. Один красный флаг за другим.

Почему я не могу встретить кого-то нормального?

И тут я вспоминаю — ведь я встретила. Доктора. Марка.

Для этого понадобится ещё вина. Бреду на кухню, едва не спотыкаюсь о собственные ноги и добираюсь до пустой бутылки, которую опустошила. Я забыла, что вылила последние капли всего десять минут назад. Завтра мне будет плохо, но если я уже знаю, что мне будет плохо, зачем останавливаться?

Нахожу маленькую бутылочку просекко, спрятанную в глубине холодильника, откручиваю пробку, позволяю ей выскочить с хлопком и отпиваю пузырьки, пока они переливаются через край на руку. Наклоняюсь над раковиной, чтобы вино не оставило липкого беспорядка на столешнице.

И не могу не думать о тебе . Как ты спотыкался по кухне в поисках хоть какого-нибудь алкоголя ближе к концу.

Отгоняю эту мысль, предпочитая осушить бутылку просекко. После того как она опустела, решаю, что будет хорошей идеей отправить сообщение Марку.

Марина : Ты мне разве не должен второе свидание?

Полностью игнорирую предыдущие сообщения — то, где я сказала, что проверю расписание и свяжусь с ним, и несколько последующих, где он спрашивает о делах, а я так и не ответила. Я «заморозила» его, точно так же, как в истории, которой он поделился со мной о своём первом свидании после возвращения в мир онлайн-знакомств.

Пролетают секунды, затем минута. Где-то в этом промежутке мои глаза фокусируются на времени — 1:32 ночи. Господи. Я снова забыла, как поздно. Снова. Уже собираюсь бросить телефон, позволить себе рухнуть на диван и отключиться.

Но он издаёт звон, приходит новое сообщение. Выпрямляюсь и читаю его.

Марк : Это призрак?

Мне требуется секунда, чтобы понять, что он имеет в виду — он подшучивает надо мной. За то, что я исчезла. Улыбаюсь и пишу в ответ.

Марина : Прости. Было много работы.

Марк : Честно говоря, удивлен тебя слышать. Отговорка про головную боль — старейшая в мире.

Марина : У меня правда болела голова. Может быть, я должна тебе второе свидание.

Стучу ногтем по пустой бутылке просекко, внезапно заливаясь каким-то странным, легкомысленным весельем. Я рада говорить с ним. Слишком рада. Заставляю себя сделать глубокий вдох и обдумать это — обдумать, почему. Если бы я была своим собственным терапевтом, что бы я подумала?

Наверное, что я одинока.

Может быть, что мне полезно говорить с кем-то, кроме Глеба.

Марк : Может быть.

С моим сердцем происходит что-то странное — может быть . Как будто, может быть, он не хочет со мной разговаривать. Не хочет снова видеться. Но появляются три точки, показывая, что он всё ещё печатает.

Марк : Поздно уже. Разве что ты где-нибудь, скажем, в Тайланде. В таком случае там ещё рано. Ты в Тайланде?

Моя грудь сжимается от радости. Он поддразнивает меня. Флиртует.

Марина : Вот бы. Может, поедем?

Марк : Конечно. Прямо сейчас?

На секунду представляю это — встретиться с ним в аэропорту, сесть на первый рейс до Лондона. Отправиться в отпуск с красивым почти незнакомцем. Восторг от возможности сделать в этот момент всё, что захочется. Я могла бы это сделать. Могла бы. Паспорт в сейфе. Яндекс.Такси будет через пять минут. Начинаю печатать в ответ — Да, поехали! Но он отвечает раньше, чем я успеваю.

Марк : Ах, если бы снова быть молодым. Иметь возможность уехать в любой момент. Придётся отложить кругосветное путешествие, но, может быть, международная кухня — это следующий лучший вариант? Завтра вечером?

А ведь я собиралась сказать Софе перенести мои приемы. Я собиралась это сделать. Уехать, бросить свою жизнь по прихоти. И я была в восторге от этой мысли. Или, может быть, я просто пьяна.

Марина : Отлично!

Утро наступает для меня поздно, солнце уже высоко над горизонтом, когда я открываю глаза и обнаруживаю себя смотрящей в потолок гостиной. Плед наполовину на мне, будто я стащила его, когда замёрзла посреди ночи. Шея болит, когда сажусь, напоминая, что мне уже не двадцать. Я больше не могу просто отключаться где попало.

Кстати, об отключке. Щурюсь, глядя на стоящий рядом журнальный столик. Большая бутылка рислинга. Маленькая бутылочка просекко.

Господи. Должно быть, я выпила их сама, потому что компании у меня точно не было. Шарю по подушкам дивана в поисках телефона и проверяю время — 11:08 утра. Сегодня работаю допоздна, так что приёмы начинаются только в полдень, но мне придётся поторопиться. Уже в душе, отправляя голосовое сообщение Софе, что опоздаю на несколько минут, вижу, что меня ждёт сообщение. Отправляю сообщение Софе и откладываю телефон, чтобы быстрее закончить душ.

Но когда выхожу и заворачиваюсь в полотенце, мне нужно проверить — это может быть важно.

Это сообщение от Марка, парня, с которым я ходила на свидание и которого потом «заморозила». Протираю запотевшее зеркало и морщусь. Прошли недели. Почему он написал именно сейчас? Разве не очевидно, что я не в настроении?

Но потом я вижу его сообщение.

Марк : С нетерпением жду!

Ждёт чего?

Чуть не роняю телефон, поправляя полотенце и наклоняясь, прокручивая так быстро, как только могу. Между нами десятки сообщений. Сообщений, о которых у меня нет никаких воспоминаний. Я много пила, но, конечно, не настолько, чтобы полностью отключиться, верно?

О Боже.

Блин.

И я сама инициировала переписку. После полуночи.

В этот момент приходит ещё одно сообщение, от Сергея.

Сергей : Ты в порядке? Я до сих пор от тебя ничего не слышал.

Вглядываюсь в его слова, пытаясь понять, что он имеет в виду. Ничего не сообразив, проверяю журнал звонков, и точно — я звонила ему. Мы говорили три минуты сорок две секунды.

И у меня нет никаких воспоминаний об этом.

Сажусь на закрытую крышку унитаза, пытаясь вспомнить, что говорила. Что делала. У меня нет воспоминаний о большей части прошлой ночи. А что, если я сделала что-то ещё хуже? Например, позвонила Глебу?

Дыхание застревает в горле, когда я лихорадочно перепроверяю журнал звонков.

Слава Богу.

Просто чёрт бы побрал, слава Богу.

Смотрю на себя в зеркало. Я встревожила брата. Назначила свидание с мужчиной, к которому у меня нет никакого реального интереса. Блин, очевидно, я была готова сесть с ним на самолет и улететь в Таиланд.

И вот тогда меня осеняет, что я немного боюсь. Самой себя.

И того, на что я способна.

Глава 26

Сейчас

Не будь так строга к себе. Просто сделай всё, что в твоих силах .

Этот совет я часто давала пациентам, но в последнее время сама себе следовать ему совсем не умею. Останавливаюсь перед дверями ресторана и делаю глубокий вдох, стараясь хоть немного успокоить бешеное сердцебиение. Да, я назначила свидание этому мужчине, будучи, мягко говоря, подшофе. Но, может быть, так и лучше? Может быть, именно это мне сейчас и нужно — толчок, чтобы наконец-то выйти из своей скорлупы, снова попробовать жить. И на этот раз по-настоящему попробовать.

Ужин.

Не просто пара бокалов.

Свидание номер два.

Открываю дверь и оглядываюсь. Марк стоит всего в паре метров, но… блин, не его же я ищу, правда? Проклятье. На этот раз место встречи выбирала не я. Это сделал Марк. И всё равно мы оказались снова в районе Глеба. В его вотчине.

Марк улыбается и подходит. Наступает неловкая пауза в несколько секунд, когда мы оба не знаем, как поприветствовать друг друга. Поцеловать? Обнять? И то, и другое? Ничего? В итоге мы как-то неуклюже обнимаемся, одновременно двинувшись вправо, а потом синхронно сместившись влево. Получилось комично.

Он смеётся и кладёт обе руки мне на плечи.

— Может, я пойду влево, а ты вправо?

Признание нашей неловкости помогает снять напряжение, и мы обнимаемся уже нормально.

— Извини, я, кажется, опоздала на минуту или две, — говорю, чувствуя, как щёки предательски теплеют.

— Ничего страшного. Я даже не заметил. — Он подмигивает, и я невольно улыбаюсь. — Кстати, всего минута и тридцать шесть секунд. Не то чтобы я волновался, что ты меня продинамишь.

Он приятный мужчина. Правильное сочетание иронии и остроумия.

Марк отходит назад, чтобы помочь мне снять пальто.

— Сказали, что наш столик будет готов через несколько минут. Может, выпьем по бокалу в баре, пока ждём?

Мысль об алкоголе после того, как я себя чувствовала этим утром, вызывает тошноту. Но в прошлый раз мы пили, и я не хочу признаваться, что у меня похмелье, потому что это выдаст, что наше свидание — результат моего пьяного сообщения. Внутренне поежившись, киваю.

— Конечно, звучит здорово.

Марк сообщает хостес, где мы будем ждать, и мы занимаем места у барной стойки. Обстановка не сильно отличается от того места, где мы встречались в прошлый раз — столики бистро и небольшие диванчики вдоль одной стены бара. И я не могу себя контролировать: сканирую каждый столик, каждый уголок, ищу глазами Глеба. И это несмотря на то, что я здесь с другим мужчиной, пытаясь начать новую жизнь.

— Итак. — Марк поворачивается ко мне. — Я удивлён… после того как ты не отвечала на мои последние сообщения.

Опускаю взгляд, ощущая укол вины.

— Прости за это. Думаю, я просто… немного потерялась.

Марк ждёт, пока наши взгляды встретятся, прежде чем заговорить снова. В его глазах нет осуждения, только мягкое любопытство и понимание.

— Это правда?

Моя инстинктивная реакция — защититься, сказать: «Конечно, правда!» Но если я хочу хоть какого-то шанса на отношения с этим мужчиной, ложь — не лучший способ начать. Поэтому вздыхаю и качаю головой, чувствуя себя маленькой девочкой, пойманной на обмане.

— Нет, прости. Неправда.

Он кивает, и на его лице появляется тень грусти, отголосок его собственной потери.

— Знаю. Снова начать ходить на свидания после того, как потерял кого-то… это может быть очень тяжело. Я понимаю.

Делаю вид, что только что полностью открылась ему, но так ли это на самом деле? Моё игнорирование Марка было связано с Андреем и попытками вернуться к нормальной жизни? Или это было что-то — или кто-то — другое, что настолько меня отвлекло, что я даже не заметила, как пролетело время, как прошли дни? Я уже сама не уверена. Но киваю, пытаясь выглядеть искренней.

— Спасибо тебе за такое понимание.

Немного погодя, хостес провожает нас к нашему столику. Моё место находится так, что мне хорошо видна входная дверь, и я ненавижу это. Если бы я сидела спиной ко входу, мне было бы гораздо сложнее наблюдать за каждым входящим и выходящим из ресторана. Я бы не смогла поворачивать всё тело каждые две минуты, не привлекая внимания. Но так… я улыбаюсь и киваю, потягиваю вино, слегка смещаю взгляд через плечо Марка и бросаю быстрый взгляд на дверь. Он даже не замечает моей непрекращающейся слежки.

К середине второго бокала вина, который я себе обещала не пить, наконец-то начинаю расслабляться. Нервы немного успокаиваются, плечи опускаются. Я даже перестаю так часто смотреть на дверь. Или мне так кажется.

— Так почему ты решила заняться психиатрией? — спрашивает Марк, отрезая кусочек стейка. — Ты именно этим хотела заниматься, когда поступала в медвуз?

Качаю головой, вспоминая свои юношеские амбиции.

— Поверишь или нет, но я шла с мыслью, что хочу стать кардиологом.

— Довольно большое изменение. Хотя большинство моих однокурсников тоже хотели заниматься одним, а в итоге практиковали совсем в другой области. Когда я начинал, мечтал стать пластическим хирургом. Две ринопластики, одна маммопластика, и к пяти вечера уже на Порше домой.

Смеюсь, представляя эту картину.

— Ты хотя бы обзавелся Порше в итоге?

— Моя единственная машина — это вагон метро, — усмехается он. — Но на втором курсе медвуза у моей мамы диагностировали рак поджелудочной. Прогноз был мрачный, и я много занимался исследованиями, пытаясь найти ей клинические испытания и прочее. Пока этим занимался, понял, что мне на самом деле интересна эта область. Она умерла на следующий день после моего выпуска. Это заставило меня осознать, что жизнь коротка, и я шёл в пластику только ради денег. Поэтому я сменил направление и занялся тем, что почувствовал правильным.

— Мне очень жаль, что так случилось с твоей мамой. Но, кажется, она привела тебя к тому, что приносит тебе счастье, и это прекрасно. — Говорю это искренне, чувствуя некую связь с его историей потери.

— Спасибо. Мне нравится так думать, — Марк отпивает вино и поднимает подбородок. — Так почему всё-таки психиатрия?

— Мне нравится её разнообразие. Кардиолог лечит, по сути, одно и то же на протяжении большей части своей карьеры. Конечно, новые методы лечения и процедуры двигают медицину вперёд, и это всегда интересно. Но мне понравилось, что пациенты с ментальными расстройствами все такие разные, с разнообразными диагнозами. К тому же, во время клинических ротаций я спрашивала каждого ординатора, с которым работала, порекомендовал бы он свою область. Почти во всех специальностях только около сорока процентов отвечали «да» по разным причинам. Но сто процентов психиатров отвечали «да», и обычно с улыбкой.

— Держу пари, у тебя бывают интересные пациенты.

Мои мысли автоматически устремляются к Глебу Соловьёву. Мой личный самый интересный и самый опасный случай. Но я подавляю эти мысли, как будто запихиваю их обратно в тёмный ящик сознания, и заставляю себя смотреть через стол на Марка, а не глазеть на дверь, ища знакомый силуэт.

Следующий час Марк и я проводим за вкусным ужином, разговаривая. Помимо медицины и потери супругов, у нас оказываются и другие общие интересы. Мы оба левши, обожаем психологические триллеры, предпочитаем холодные направления для отпуска тёплым, и, как ни странно, наши бабушки и дедушки были огромными фанатами Высоцкого, что сделало фанатами и нас. После ужина мы стоим на улице перед рестораном. Московский воздух уже по-ноябрьски промозглый и кусачий.

— Ну, как тебе? — спрашивает Марк, его дыхание лёгким облачком пара растворяется в воздухе.

— Ужин? Было очень вкусно.

Он улыбается.

— Нет, я имел в виду твое первое свидание за десять лет.

— Ох, — смеюсь, чувствуя, как напряжение последних часов немного отпускает. — Мне очень понравилось. Спасибо тебе.

Но тут меня охватывает ощущение. Такое, от которого встают дыбом волоски на затылке, потому что ты абсолютно уверен — кто-то смотрит. Мои глаза рыскают по улице, пока не натыкаются на фигуру в конце квартала. Уже темно, поэтому видно плохо. Но там определённо стоит человек, прислонившись к зданию. Как только я его замечаю, он натягивает капюшон худи и поворачивается вперёд. Ткань свисает по бокам, так что я не могу разглядеть даже профиль. Но когда в морозный воздух поднимается облачко дыма, мои глаза расширяются.

Это что?..

Глеб однажды покупал сигареты.

Щурюсь, пытаясь рассмотреть получше, но кто бы это ни был, он засовывает руки в карманы, отталкивается от стены и начинает удаляться в противоположном направлении.

Господи, я действительно теряю рассудок. Моя паранойя достигла апогея.

Марк поворачивается и смотрит через плечо, следуя моему взгляду.

— Всё в порядке?

Продолжаю смотреть вслед, наблюдая, как человек сворачивает за ближайший угол и исчезает из виду.

— Эм, да. Прости. Мне показалось, я увидела кого-то знакомого. — Заставляю себя снова сосредоточиться на Марке, сердце бешено колотится, отбивая тревожный ритм где-то под рёбрами. — Прости. Ты что-то говорил?

Марк протягивает руку и берёт мою. Он переплетает наши пальцы и игриво покачивает соединенными ладонями.

— Я пытался набраться смелости, чтобы спросить, не хочешь ли зайти ко мне, посмотреть мою коллекцию Высоцкого и, может быть, выпить по бокалу. Но сколько бы я ни репетировал это в голове, звучит ужасно банально. — Он улыбается, и я вижу, что улыбка у него нервная. — Я просто не хочу, чтобы вечер заканчивался. Это будет всего один бокал вина, обещаю. Понимаю, что для тебя свидания — это что-то новое.

Кто-то кричит в конце квартала — именно в том направлении, куда только что ушёл человек, прислонившийся к зданию. Но через несколько секунд из-за того же угла выныривают двое подростков. Они смеются, перебегая улицу рука об руку. На одном из них худи. Неужели это был он? Просто ребёнок? Хотя сейчас капюшон спущен, и цвет не кажется таким тёмным, как у той фигуры. По крайней мере, мне так думается . Нет, я ошибаюсь. Цвет, скорее всего, тот же. Мой мозг просто играет со мной.

Разве не так?

Когда я наконец отрываюсь от своих навязчивых мыслей и возвращаю внимание к Марку, он улыбается.

— Что скажешь? Один бокал вина, один альбом Высоцкого, и я вызову тебе Яндекс.Такси?

Снова смотрю через его плечо. Улица пуста. Даже подростки исчезли. Придуманного мной преследователя нигде нет. Господи, мне действительно нужно отпустить эту паранойю. Отпустить всё, что связано с моим прошлым.

С Андреем.

С Глебом.

И поскольку нет лучшего способа оставить прошлое позади, чем сделать шаг вперёд, я выдавливаю из себя улыбку.

— Конечно. Я бы хотела.

Глава 27

Сейчас

— Анна, я так рада Вас видеть сегодня. — Вытаскиваю ручку и блокнот, записывая её имя наверху страницы. Она сидит на том же месте на диване, скрестив ноги, в туфлях на высоких каблуках и коротком летнем сарафане, который ей пришлось аккуратно подоткнуть под себя, словно сейчас июль. В очередной раз она одета довольно откровенно — само по себе это нормально. Люди могут выражать себя как хотят. Но день сегодня прохладный, пасмурный, ветер шелестит в едва распустившихся ранневесенних листьях, и ей, должно быть, очень холодно.

— Спасибо, —отвечает она, ссутулившись, вжав плечи. Прижав руки к коленям, Анна изучает книжную полку справа от меня, будто там стоит что-то кроме устаревших, скучных медицинских текстов. Сегодня я старалась сосредоточиться на работе. Держала фокус на своих пациентах, и лишь изредка позволяла мыслям скользнуть к Глебу. Я переписывалась с Марком, флиртовала, отправляла сообщения, полные игривых смайликов. Это ощущалось уютным и тёплым, и я знала, что когда этот сеанс закончится, меня будут ждать его сообщения.

— Как Ваши дела после нашей прошлой встречи? — спрашиваю я.

— Нормально.

Склоняю голову, оставляя тишину, надеясь, что она продолжит. В прошлый раз ей тоже потребовалось время, чтобы раскрыться. Хочу дать ей пространство, чтобы это произошло снова.

— Что-то новое? — наконец произношу, когда проходит целая минута. Анна — одна из моих самых молодых пациенток. Я не работаю с детьми или подростками, поэтому редко встречаю тех, кто не хочет со мной разговаривать. Взрослые приходят на терапию за помощью. Даже если им трудно высказать то, что они действительно хотят сказать, они естественным образом заполняют тишину, говоря о чём-то.

— У меня появился новый парень. — Её глаза сияют при слове «парень». Неприятное чувство проскальзывает внутри меня — она, несомненно, одержима. Мы едва коснулись поверхности того, над чем могли бы работать вместе, но диагнозы проносятся в моей голове, переплетаясь, как спагетти. Ей нужна помощь. Когда-то я бы точно знала, что делать, что сказать, чтобы начать её путь. Теперь этот маленький огонёк неуверенности в себе снова поднимает свою уродливую голову. Но я справлюсь. Я могу это сделать.

— О?

— Ага. Его зовут Степан. Мы познакомились онлайн.

Борюсь, чтобы сохранить нейтральное выражение лица. Нет ничего плохого в знакомстве с партнёром онлайн. Блин, именно так я познакомилась с Марком. Но Анна, кажется, прыгает от одного мужчины к другому. Едва эта мысль проскальзывает в моей голове, как я понимаю, что в последнее время сама не намного лучше. Пока Марк целовал меня, пока его бёдра прижимались к моим, пока его горячее дыхание согревало мою кожу, я думала о Глебе.

Прокашливаюсь.

— Степан. Расскажите подробнее. Что Вам в нём нравится?

Надеюсь сосредоточиться на чертах, которые помогут ей построить здоровые отношения. И дать ей высказать свои фрустрации, чтобы мы могли спланировать, как она будет с ними справляться — желательно, более устойчивым и адекватным способом, чем являться к Степану на работу или преследовать его. Особенно если в детстве ей демонстрировали плохое поведение, скорее всего, именно к нему она сейчас и прибегнет. Но, возможно, мы сможем создать лучшие отношения. Даже если у неё есть более глубокие, лежащие в основе проблемы.

Суть терапии в том, что ты не можешь указывать людям, что делать. Ты можешь направлять их, но их осознания должны быть только их собственными. Я не планирую её жизнь — я помогаю ей научиться планировать свою собственную жизнь, надеюсь, более адаптивным способом.

— Он милый. И он играет в баскетбол за один московский ВУЗ. Мне нравится, как он на меня смотрит. Будто я особенная. — Она замолкает, грызёт ноготь и нервно поглядывает на меня. Наши взгляды встречаются на кратчайший миг. — Он принёс мне цветы на первое свидание. Никто никогда такого не делал.

— Как мило с его стороны.

— Да, он очень милый. — Нерешительность проскальзывает по её красивым чертам. Она зажимает нижнюю губу между зубами. — Не знаю. Есть в нём что-то такое. Он мне очень нравится.

Что-то такое.

Могу это понять. Что-то такое в Глебе…

Нет-нет-нет. Слишком сильно прижимаю кончик ручки к бумаге, и она скребёт, разрывая её.

— В общем, мы решили, что мы пара. И я хотела Вас кое о чем спросить.

— Давайте. — Наклоняюсь вперёд, доброжелательно улыбаясь. Она открывается. Признаёт мне и себе, что ей нужна помощь.

— Это… это нормально — думать о ком-то, ну, типа, постоянно? — Её глаза расширяются. — Потому что, я имею в виду, мне кажется, я люблю его. И я думаю о нём всё время. Когда просыпаюсь, когда принимаю душ, когда на занятиях, даже прямо сейчас. То есть, я же о нём говорю, правда? — Она нервно смеётся.

Сохраняю свое «лицо психиатра» — доброе, беспристрастное. Лёгкий намёк на улыбку. Но внутри имя Глеба стучит в такт моему сердцу. Мысль о нём. Как будто мы почти были вместе, как я представляла, что это в его волосы я запускала пальцы, его губы целовала, к его твёрдости прижималась… Даже зная, что это был Марк.

Нормально ли думать о ком-то постоянно?

Мой взгляд скользит к рабочему столу, где спрятан мой телефон, беззвучный. Знаю, что Марк — это не Глеб. Я это знаю. И всё же использую его. Использую его как замену своей собственной одержимости.

— В начале отношений мы часто много думаем о человеке, — слышу свой голос. — Это может вызывать эйфорию. Это связано с выбросом дофамина в нашем мозгу. Конечно, это не делает чувство менее реальным.

Это нейтральный ответ. Не говорю ей, что она неправа. Не говорю себе, что я неправа. Просто факты.

И факт в том, что я не так уж сильно отличаюсь от Анны. Хотя я делаю другой выбор . Я решила отойти от своей одержимости. Оставить его в прошлом. Сосредоточиться на Марке, даже если позволила себе одну эту фантазию.

— Ну, не всё так идеально. Разве такое вообще возможно? — Она закатывает глаза, прерывая мой внутренний монолог. Напоминая мне, что она пациентка, ей двадцать три, и я должна ей помогать. Это возможность помочь ей. Направить её.

— Расскажите подробнее об этом.

— Так… — Она выдыхает. — Ладно, это немного неловко, но он не хочет делать, ну, знаете, определённые вещи . — Мы встречаемся взглядами на полсекунды, и она снова отводит глаза. — Я очень разозлилась на него вчера вечером. — Что-то упускаю. Просто не уверена, что именно.

— Что ж, наши партнёры, конечно, не могут читать мысли. Вы говорили с ним об этом?

— Да. О да. Каждый раз.

— Каждый раз…?

— Каждый раз, когда у нас секс. — Теперь она смотрит на меня прямо, в её взгляде дикий блеск. — Я имею в виду, я просто хочу, чтобы он делал то, что делал один из моих бывших. Или делал это так, как он делал. То есть, секс же о том, чтобы нравилось обоим, понимаете? И если я хочу определённым образом, он должен это делать. Правильно?

Мне требуется мгновение, прежде чем ответить. Мой разум перебирает возможности того, что именно она могла просить этого нового парня, Степана, делать. Но прежде, чем успеваю попросить разъяснений, она продолжает.

— Итак, последний парень, который мне очень нравился — тот, кого считала «тем самым» — я упоминала его в прошлый раз. Он был… интенсивный. Такой интенсивный. — Она облизывает губы. — Ему нравилось всё, и я имею в виду всё . И никакого сдерживания не было. Я даже не знала, что мне нравится так… так грубо. — Она выдыхает дрожащим голосом, словно даже мысль о том, что они делали с её бывшим, её беспокоит. — Он засовывал моё лицо в подушку, пока я не могла, типа, почти дышать. И это было… — Она, кажется, ищет подходящее слово. — Ну, немного страшно в первый раз, но я посмотрела. Это называется брэт-плей . И это целое направление. И это полностью выводит всё на новый уровень. Вы понимаете, о чём я? — Снова она смотрит на меня, ища подтверждения.

— Что Вы имеете в виду, говоря, что это «выводит на новый уровень»? — Наклоняюсь вперёд с интересом. Я слышала об этом раньше. Но это за пределами моего опыта. Как в моей личной жизни, так и в работе с пациентами. У меня никогда не было клиента, который бы рассказывал, что партнёр лишал его возможности дышать — по крайней мере, за пределами контекста абьюза. Это действительно то, что произошло, и она путает это с чем-то позитивным?

— Ну, есть все эти исследования, и, ограничивая кислород, это, типа, усиливает сексуальный опыт или что-то в этом роде. — Она использует воздушные кавычки, словно цитирует реальное исследование. — Он засовывал моё лицо в подушку, когда мы делали это догги-стайл, или он, типа, зажимал локтем мою шею. — Она имитирует это жестами для меня. — Но, типа, он делал это правильно . И оргазмы — таких я никогда не испытывала. И он просто знал, как… — Её лицо розовеет. — … вколачивать , — шепчет она. — Я не знала, что мне такое нравится. Но мне нравится. Мне действительно нравится.

На этот раз я молчу, потому что у меня нет слов. Записываю несколько фраз, которые она произнесла — потому что в какой-то момент мне придётся осмыслить это. Понять, как это вписывается или не вписывается во всё остальное, с чем она сейчас сталкивается и сталкивалась в прошлом. Или, может быть, это хорошо . Секс может быть местом для игры, для ролевых игр, для отыгрывания того, что неприемлемо в реальной жизни.

— То есть Вы хотите… — Сглатываю, глядя на написанные слова. Вколачивать . Душить . Лицо в подушку . Словно я набрасываю эротическую сцену. — Вы хотите, чтобы Степан делал то, что делал этот бывший?

— Да! — Она почти подпрыгивает на месте. — А он не хочет. Поэтому я не получаю удовлетворения. И я ему это сказала, что, конечно, его взбесило , потому что это как-то поставило под сомнение его мужественность или что-то в этом роде. В итоге он попробовал, но он не стал делать это достаточно сильно , чтобы я не могла дышать. Что полностью убивает весь смысл, и мне пришлось представлять, что это мой бывший, а не Степан, чтобы наконец кончить.

Анна говорит и говорит, но я застряла на том, как она притворялась, что Степан — это её бывший.

Так же, как я притворялась, что Марк — это Глеб.

Это заставляет задуматься. Что ещё у меня общего с моей пациенткой?

Может, мне тоже понравилось бы немного пожёстче?

Глава 28

Сейчас

Сегодня тот самый день.

Слышу, как Глеб разговаривает с Софой в приёмной, и моё тело откликается мгновенно: сердцебиение учащается, кожа горит, и чёртовы соски, кажется, готовы отдать честь. Это отрезвляющее напоминание о том, что нужно сделать — сегодня последний сеанс Глеба Соловьёва. Безумие затянулось. Всё начиналось с благих намерений, но где-то по пути свернуло не туда.

Софа дважды стучит и открывает дверь в мой кабинет, не дожидаясь ответа. В её глазах пляшет искорка, а уголки губ приподняты в хитроватой усмешке. Я явно не единственная, кого привлекает мой пациент.

— Твой клиент на два часа здесь, — нараспев произносит она.

Делаю глубокий вдох и надеваю маску профессионализма.

— Прекрасно. Проводи его.

Глеб входит в мой кабинет. Сегодня он ограничивается коротким кивком вместо своего обычного игривого приветствия. На лбу залегли морщины напряжения, между бровями пролегла глубокая складка, а «гусиные лапки» стали ещё заметнее. В последнее время он часто щурится или хмурится.

Указываю рукой на кушетку и одариваю его выверенной улыбкой в сочетании с отработанным приветствием.

— Здравствуй. Рада тебя видеть.

Он садится и молчит. Теперь, когда мы всего в нескольких шагах друг от друга, понимаю, что, возможно, приняла морщины стресса за признаки беспокойства. Он выглядит так, будто его собаку переехал автомобиль. Но я не комментирую внешний вид пациентов.

Скрещиваю ноги, закинув одну на другую. Глеб, не отрываясь, смотрит вниз, проводя рукой по волосам.

— Как прошла твоя неделя? — спрашиваю я.

— Не очень, — вздыхает он.

— О? Мне жаль это слышать. Расскажи, что случилось.

— Я был на свидании. И всё прошло не очень хорошо.

Волна ревности поднимается, густая и стремительная. Она обжигает мои щёки, и я надеюсь, что Глеб этого не замечает.

— Что произошло?

Он смотрит в окно.

— Я пригласил её на ужин. Мы хорошо провели время. Она пригласила меня к себе.

— Хорошо…

Он кривится.

— Я не смог… ну, ты понимаешь.

— Ты имеешь в виду физически?

— Да, я имею в виду физически. Мне нужно это проговорить? Тебе нужно, чтобы я сказал, что у меня не встал член?

Несколько раз моргаю.

— Мне жаль. Не хотела тебя расстраивать. Я не была уверена, имеешь ли ты в виду, что не смог пойти на это морально или физически. Мы много говорили о твоей подавленной вине, поэтому я подумала, возможно…

Он раздувает щёки и опускает голову.

— Прости. Это было грубо. Я просто расстроен. И говорить об этом неловко.

— Хорошо. Понимаю. Но почему бы нам немного не вернуться назад? Потому что, хотя это и проявилось как физическая проблема, этот тип проблем часто возникает из-за тревоги и стресса. Наш разум почти всегда контролирует наше тело. Расскажи мне о женщине, с которой ты встречался? Ты знаешь её давно или познакомились недавно?

— Недавно познакомился.

— Как вы познакомились?

— В приложении для знакомств.

Мои губы сжимаются в мрачную линию.

— Как она выглядит?

Он поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, и щурится.

— А это имеет значение?

Чёрт.

Не имеет.

Разве что для удовлетворения моего болезненного любопытства. Не могу не думать обо всех этих маленьких блондинках, с которыми он якшался в разных ресторанах. Мне интересно, все ли эти женщины тоже были на свиданиях.

К счастью, я научилась искусно скрывать свои промахи.

— Возможно, она напоминала твою жену, и это вызвало много смешанных чувств.

— Не думаю, что это имеет к ней какое-то отношение, — его взгляд мечется, словно он что-то обдумывает, затем сосредотачивается и встречается с моим взглядом. — Есть другая женщина.

Это как удар, удар под дых в мягкий живот, когда меньше всего этого ждешь.

Сглатываю.

— Продолжай…

Глеб снова проводит рукой по волосам.

— Я поглощён ею. Не могу перестать думать о ней. Единственный раз, когда я, кажется, способен, ну, ты понимаешь, возбудиться, это когда думаю о ней.

Моё сердце бешено колотилось с тех пор, как вошёл Глеб, но теперь кажется, что оно пытается вырваться из моей груди. Есть не одна женщина, а две.

— Расскажи мне о другой женщине. Вы встречались с ней раньше?

Он качает головой.

— Она под запретом.

— Она… студентка?

— Нет, — его челюсть сжимается.

Вспоминаю, как следила за ним, за женщиной в итальянском ресторане. Молодая блондинка с шумным смехом. Это она? Или, может быть, это женщина, с которой он иногда ходит между корпусами после занятий? Другая блондинка. Эта постарше. Может ли коллега по работе быть под запретом? Может быть, она его руководитель кафедры? Это усложнило бы дело…

— Давно у тебя эти чувства к другой женщине?

Он отводит взгляд, словно погрузившись в раздумья, затем встречается со мной взглядом.

— Почему секс намного лучше, когда занимаешься им с тем, с кем не должен?

— Полагаю, это эффект запретного плода. Это острые ощущения от мысли о сексуальных или романтических отношениях с тем, с кем нам нельзя. Это обостряет все чувства. Однако для некоторых людей мысли о том, чтобы быть с кем-то — даже с кем-то столь же табуированным, как священник или супруг начальника, — также дают чувство безопасности.

— Или, может быть… — Глеб сглатывает. — Твой врач.

Воздух воспламеняется, опасно потрескивая вокруг нас.

Сжимаю подлокотник своего кресла.

— Безопасность заключается в том, что, хотя ты можешь фантазировать о запретном человеке, реальность такова, что этого никогда не может произойти. Если мы фантазируем о человеке, который достижим, это не так, поскольку реальность этого — реальная возможность.

Глеб наклоняется вперёд, приближаясь ко мне со своего места.

— А что, если человек, который находится под запретом, на самом деле не так уж и под запретом, как мы думаем? Тогда это становится опасным?

Открываю рот, чтобы ответить — чем, я понятия не имею, — но ничего не выходит. Глаза Глеба сверкают, словно ему нравится, как я ёрзаю. Но не может же быть так, правда?

Он откидывается назад со своего места.

— У тебя когда-нибудь был запретный плод, доктор Макарова? Может быть, спала с пациентом?

— Что? Нет, конечно, нет.

— А думала об этом?

Мой разум перебирает десятки раз, когда я думала об этом — как мастурбировала, думая о Глебе, как целовалась с Марком, представляя, что это мой собственный, запретный пациент — тот, который более запретный, чем любой пациент мог бы быть — как я не хотела ничего иного, как чувствовать его большие руки по всему моему телу.

Уголок губ Глеба приподнимается.

— Ты краснеешь. Было.

— Нет. Я, я… не думаю, что это подходящий разговор для нас.

Всё выходит из-под контроля, и я понятия не имею, где находятся вожжи, чтобы натянуть их и остановить это. В разгар моего безумия раздаётся стук в дверь кабинета. Никто никогда не прерывает сеанс, но сейчас я хватаюсь за эту возможность.

— Войдите!

Софа приоткрывает дверь и просовывает голову.

— Мне очень жаль, что я прерываю. Мне только что позвонили из школы моего сына. У него жар, и я не могу дозвониться до своей мамы, чтобы она забрала его. Ничего, если я отлучусь?

— Конечно. Иди.

— Спасибо, — она смотрит на Глеба, который даже не потрудился повернуть голову, и виновато улыбается. — Ещё раз извините, что прерываю.

Дверь закрывается, и мой кабинет, который для центра Москвы довольно приличного размера, внезапно кажется очень маленьким. И, видимо, я была единственной, кто позволил вмешательству Софы прорваться сквозь напряжение. Потому что Глеб смотрит на меня с такой интенсивностью, что мне кажется, будто я коснулась оголённого провода.

— Прости за это, — говорю я. Выдавливаю улыбку, но в лучшем случае она получается натянутой.

— Могу рассказать тебе о женщине, о которой я фантазирую? О некоторых вещах, которые хочу с ней сделать?

— Не думаю…

— Я хочу наклонить её на её столе, — моя челюсть отвисает. — И войти в неё сзади.

Моё дыхание становится частым и поверхностным. Я должна что-то сказать. Прекратить этот разговор. Но не могу. Я хочу услышать больше. Пройтись по краю.

Мой взгляд опускается на его губы, и у меня начинает кружиться голова. Тёплый коричневый цвет его радужек почти полностью исчез, вытесненный тёмными зрачками. Представляю себе то, что он только что сказал. Меня, склонившуюся над моим столом, атлетическое тело Глеба над моим. Грубые толчки. Может быть, натяжение волос. Поддаться чувству полной подавленности другим человеком. Глубокое, глубокое проникновение.

Даже не осознаю, что мой взгляд зафиксировался на моём столе, пока он не возвращается обратно и не встречается с взглядом Глеба. Его губы медленно искривляются в лукавой улыбке.

— Думаю, нам стоит закончить наш сегодняшний сеанс. — Слова вылетают из моего рта так быстро, что я даже не успеваю обдумать их, прежде чем они произнесены.

Глеб закрывает глаза. Он сглатывает и кивает.

— Хорошо. Прости.

Не говоря больше ни слова, он встаёт и направляется к двери. Задерживаю дыхание, пока он тянется к дверной ручке, зажмуриваю глаза — отчаянно желая, чтобы она открылась, хотя Софы нет по ту сторону, и некому спасти меня от самой себя.

Я жду и жду, умирая от желания услышать скрип открывающейся и закрывающейся двери, но когда это происходит, паникую и вскакиваю.

— Нет! Не уходи!

Глеб не двигается. Он стоит неподвижно, пока моё сердце колотится в груди. Что я делаю? Что, мать вашу, я делаю?

Тянутся долгие секунды. Возможно, я понятия не имею, во что ввязываюсь, но знаю, что мяч на его стороне, поэтому жду, когда он заговорит. Когда он, наконец, говорит, он не поворачивается.

— Я всё время думаю о тебе, — говорит он. Его голос настолько напряжён, что кажется, будто ему больно.

Сглатываю.

— Я тоже думаю о тебе.

Он опускает голову и качает ею.

— Я знаю, что это неправильно.

— Я тоже, — шепчу. — Но мне уже всё равно.

Наступает ещё одна долгая пауза. Тяжесть наполняет воздух, словно комната, полная секретов, ждущих своего раскрытия. Продолжаю смотреть на спину Глеба, ожидая…

В конце концов, он тянется к дверной ручке. Закрываю глаза, думая, что всё кончено. В отличие от меня, он достаточно силён, чтобы уйти. Но потом… Громкий щелчок эхом разносится по комнате.

Дверной замок лязгает, закрываясь.

Он запер мою дверь!

Мои глаза открыты.

Глеб поворачивается, и наши взгляды встречаются. Он смотрит на меня с интенсивностью, от которой горит кожа.

Он начинает идти.

Медленно.

Словно давая мне шанс остановить его. Но с каждым шагом мой пульс учащается. К тому времени, когда он доходит до моего стола, чувствую себя как кастрюля с кипящей водой, и крышка вот-вот сорвётся.

Не двигаюсь.

Ни на сантиметр.

Но Глеб продолжает идти, прямо вокруг барьера моего стола, пока не оказывается так близко позади меня, что я чувствую жар его тела, его горячее дыхание щекочет мою шею.

— Я не буду делать ничего, чего ты не хочешь, — он покусывает мочку моего уха, и электрический ток пробегает по моему телу. — Всё, что тебе нужно сделать, это сказать мне остановиться.

Проходит несколько ударов сердца. Не поворачиваюсь. Не смотрю на него. Но отступаю назад и прижимаюсь своим телом к его. Чувствую, как его эрекция упирается мне в поясницу. И всё же чувствую нерешительность. Он не прикасается ко мне, по крайней мере, не намеренно. Позволяю своей голове откинуться назад на его грудь.

— Прикоснись ко мне, — стону.

Глеб обхватывает мою грудь сквозь шёлк моей блузки.

Это грубо и жёстко, но именно так, как я этого хочу. То, что я заслуживаю.

— Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я тебя трахнул, Марина.

Закрываю глаза и тяжело дышу. Глеб зарывается головой в мои волосы и впивается в мою шею.

— Скажи, — рычит он, его губы вибрируют на моей коже. — Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я тебя трахнул.

— Да, — хриплю я. Уже знаю, что завтра возненавижу себя, скорее всего, даже раньше, но я никогда не хотела никого так сильно, как этого мужчину прямо сейчас.

Его рука скользит между нами. Чувствую, как она опускается к его возбуждению, а затем раздаётся звук, от которого мои глаза закатываются.

Расстёгивается молния.

Это самое эротичное, что я когда-либо слышала в своей жизни. Глеб собирается развернуть меня, но я останавливаю его и наклоняюсь вперёд, прижимаясь грудью к столешнице, как он представлял.

Он наклоняется надо мной так, что его губы снова оказываются у моего уха.

— Чего ты хочешь? Я хочу услышать, как ты это произносишь.

Едва могу говорить, моё дыхание слишком сбито, чтобы выговорить что-то, но каким-то образом мне удается выдавить шёпотом:

— Я хочу, чтобы ты прижал меня и трахнул как следует.

— Хорошая девочка…

Он поднимается, но тяжёлая рука всё ещё лежит у меня на спине, не позволяя встать. Затем он задирает мою юбку, отводит в сторону трусики, и, прежде чем успеваю подготовиться к тому, что сейчас произойдёт — я собираюсь переспать со своим пациентом — нет, переспать с мужем женщины, которую убил мой муж — его возбуждённый член у моего входа.

А я мокрая. Вся теку. Бесстыдно готовая и зовущая.

Глеб входит в меня одним толчком. Никаких прелюдий. Или, может, все эти месяцы и были прелюдией? Не знаю. Но он погружается глубоко, до самого дна, и издаёт громоподобный стон. Его бёдра прижаты к моим ягодицам, и я чувствую, как его тело трясёт изнутри. Успокоившись, он собирает мои волосы в одну руку и дёргает, пока моя шея не вытягивается назад до предела. И тогда я делаю то, чего никогда раньше не делала. В тот момент даже не осознаю, откуда это берётся, но я задерживаю дыхание. Глеб вдалбливается в меня сзади, толчок за толчком, всё глубже и глубже. Начинаю чувствовать головокружение, отчаянно нуждаюсь в воздухе. Моё тело начинает трястись, пока секунды бегут без кислорода. Как раз, когда я думаю, что могу потерять сознание, он резко входит с рыком, и волна выбивает воздух из моих лёгких. Моё тело отвечает выбросом дофамина, серотонина и эндорфинов, что приносит опьянение, которого я никогда раньше не испытывала. Это экстаз, который я хочу, чтобы длился вечно. Но слишком скоро он заканчивается. Глеб выходит из меня, кончая с рыком.

Я насыщена, каждая косточка в моём теле размякла, но мой мозг включается.

Что я натворила?

Какого хрена я только что сделала?

Я всё ещё в тумане, допрашивая себя, когда Глеб отпускает мои волосы. Он дёргает мою юбку, натягивая её, чтобы снова прикрыть мои ягодицы.

— Марина… — тихо говорит он.

Чувствую, как адреналин ударяет в голову. Так быстро, что меня чуть не тошнит.

Моя рука сжимает горло.

— Тебе нужно уйти.

Его дыхание, кажется, становится громче. Мне нужно, чтобы это прекратилось. Сейчас же.

— Пожалуйста , — говорю я. — Пожалуйста , просто уходи.

В комнате воцаряется тишина. Должно быть, он задерживает дыхание, как и я. Тридцать долгих секунд тянутся, затем внезапно шаги пересекают комнату. Ни слова. Ни обсуждения того, что только что произошло. Только звон дверной ручки, скрип открывающейся двери.

— Увидимся на следующей неделе, доктор Макарова.

Глава 29

Сейчас

Остаток недели я провела словно в тумане, в каком-то лихорадочном ожидании. Почти физически ощущала, что вот-вот раздастся звонок от Глеба, что он как-то свяжется со мной.

У нас был секс.

У меня был секс.

С кем-то, кто не был моим мужем. С кем-то, кого я едва знала, с пациентом…

Ты был единственным мужчиной, с которым у меня была близость за… даже страшно подумать, сколько лет. Больше десятилетия.

Прекрасно знаю, что секс перестал быть тем, чем был раньше. Что для многих это просто секс. Развлечение. Совместное времяпрепровождение без обязательств.

Но с Глебом… с ним всё иначе. Это не просто ниточки, это запутанные узлы, сложные, почти неразрешимые связи. Потому что в списке людей, с которыми мне ни в коем случае нельзя было спать, он занимает самую верхнюю строчку. Абсолютный запрет.

Он тянул меня за волосы, и мне это нравилось.

Назвал меня «хорошей девочкой», и я… я обомлела от собственного отклика. Мне понравилось .

Хуже всего то, что я сама попыталась перекрыть себе дыхание, чтобы усилить остроту ощущений. Как… как мне рассказывала одна из моих пациенток. Очень больная, молодая женщина. И я… я повторила это. Добровольно.

И ведь я была инициатором. Полностью. Глеб… он почти ушёл. Он был готов остановиться.

Но я остановила его. Я… я сама сказала ему: «Трахни меня как следует». Жёстко. Мне… мне казалось, что это единственное, что я могу почувствовать.

Я никогда… никогда не делала ничего подобного с Андреем.

И к тому же, мы не использовали никаких средств защиты. Я-то на таблетках, но он не знал. И дело ведь не только в беременности, правда? Это было… дико безответственно. Безрассудно.

И тем не менее, при мысли об этом… я ловлю себя на улыбке. Безрассудно. И мне… мне понравилась каждая проклятая минута.

Стучу пальцами по остывшей кофейной кружке, которая до сих пор полна. Неприкосновенный салат от Софы, которая вызвалась сходить за обедом, сиротливо стоит на углу моего рабочего стола. Но мои глаза… они прикованы к этому месту. К углу стола. Там, где он… где он наклонил меня. И мне это понравилось.

Понравилось? Нет. Обомлела. Обожала в тот момент.

Следующие три ночи я провела, прокручивая этот момент в памяти снова и снова. И… и я включала вибратор на максимум. Потому что когда дело касалось Глеба, там не было места для «low» или «medium». Только «high». Только на пределе.

Мотаю головой, пытаясь выбросить эти образы, эти мысли. Это… это наваждение.

Мне нужно связаться с ним. Сказать, что это была ошибка. Извиниться. За то, что я сама подтолкнула его к этому. Я его психиатр. Я нахожусь в позиции власти. Я могу потерять лицензию. Снова. На этот раз, возможно, навсегда. Это было дико, запредельно непрофессионально. Неприемлемо. Даже если он… он почти открыто сказал мне, что хочет меня. Прямо во время сеанса…

У меня пересыхает во рту. Он… он хотел меня .

В дверях появляется Софа. Подскакиваю, как пойманный с поличным ребёнок.

— Марина? — Софа робко просовывает голову в кабинет. — Ой, прости, не хотела напугать. Ты в порядке? Какая-то бледная.

Ну, бледная лучше, чем пунцовая.

— Я в норме, просто устала. Что там?

— Актуализированный список пациентов на неделю. — Она протягивает мне листы — три штуки, по одному на каждый день. Быстро нахожу пятницу. Но вместо пяти запланированных приёмов вижу только четыре. И одного имени нет. Его имени. Глеба Соловьёва.

— Я думала, у меня в пятницу записан Глеб Соловьёв?

Она пожимает плечами.

— Он позвонил сегодня утром и отменил. Сказал, что срочно уезжает по работе.

— Понятно. Спасибо. — Софа уходит, но я всё ещё смотрю на список. Срочно уезжает по работе? Что это может быть? Он же преподаватель МГУ. Конференция, может?

Первое, что чувствую — это острая, болезненная пустота. И это очень похоже на разочарование. Совершенно недопустимое чувство для психиатра по отношению к пациенту. Даже к Глебу.

А потом… потом мелькает паника.

Он не хочет меня.

Ему не понравилось.

Я всё испортила.

Нет. Нет, нет, нет! Я его психиатр. То, что произошло, было чудовищной ошибкой. Вполне естественно, что он отменил приём. Чёрт, он мог бы подать на меня жалобу.

Ещё пару лет назад, услышав о психиатре, который не просто переспал с пациентом, но и… преследовал его… Боже мой. Я ведь преследовала его.

Господи. Закрываю лицо руками, опираясь локтями о рабочий стол. Но даже это движение… оно напоминает мне о нём. О себе. Как я была наклонена. Как он держал меня, прижимая к этому самому столу, пока он…

Мне нужно сжечь ту юбку. И те трусики. Я никогда не смогу их надеть, не вспоминая его. Нас. Того, что случилось. Жар приливает к лицу. Хватаю стопку бумаг, которые оставила Софа, и начинаю обмахиваться ими, как веером.

Может, он избегает меня? Или действительно занят? Но как бы там ни было, это к лучшему. Лучше, что мы не увидимся. Лучше, что этого… этого больше никогда не повторится.

Когда приёмы заканчиваются чуть позже пяти, сажусь в метро и еду на свой собственный приём. К терапевту. Когда я записывалась, это была обычная рутина — встречаться с доктором Авериным каждые несколько недель. Отчитываться. Убеждать себя и его, что я всё ещё способна заниматься практикой.

Но сегодня… сегодня я рада, как никогда, что этот приём назначен. Рада, что записалась за несколько недель. Рада, что есть хоть кто-то, с кем можно поговорить. Потому что говорить… говорить мне было жизненно необходимо. И поскольку в моей жизни, кажется, не осталось никого, я была готова с радостью заплатить доктору Аверину за то, чтобы он меня выслушал.

— Доктор Макарова, здравствуй, — он приветствует меня жестом, не отрывая взгляда от блокнота на коленях. Хмурится. — Садись, пожалуйста.

Опускаюсь в кресло, складывая руки на коленях. Он ещё занят — видимо, дописывает заметки по предыдущему пациенту или готовится к нашей встрече. Осматриваю кабинет. Глаза скользят по знакомой обстановке. И мысль… мысль, от которой мне становится дурно, приходит сама собой. Непрошеная. А он когда-нибудь… спал с пациенткой? Прямо здесь? В этом кабинете?

Конечно, нет. Он ведь… он хороший терапевт. В отличие от меня.

— Итак, как ты сегодня? — Доктор Аверин смотрит на меня с привычной тёплой, доброй улыбкой. Как всегда. Наверное, он тренировал её перед зеркалом. День за днём, год за годом. А я… я так же улыбаюсь своим пациентам? Делаю так, чтобы им было спокойно и комфортно просто от моего взгляда?

— Я… напряжена. Очень напряжена, — выдавливаю улыбку, которая, уверена, идеально демонстрирует моё истинное состояние.

— Что происходит?

— Ну… — Облизываю пересохшие губы, опускаю взгляд на свои дрожащие руки. — Я… я говорила, что начала встречаться с мужчиной?

— Да. Помню. — Кивок, ободряюще.

Запинаюсь, лихорадочно соображая, как ему это сказать. И стоит ли вообще говорить. Я имею в виду… я же не могу рассказать ему о Глебе. Прямо. Но мне нужно сказать. Кому угодно. Хоть кому-то.

— У меня был секс, — говорю я. Не совсем правда. Но и не ложь. Знаю, он подумает, что речь о Марке. О мужчине, с которым я вроде бы встречаюсь. И… и это меня устраивает. Облегчение волной накатывает на меня от осознания, что вот как я могу об этом говорить.

— И как это было? Что ты почувствовала?

Стол. Руки Глеба на моём теле. Острая, безумная смесь удовольствия и… и боли.

— Это было… хорошо. По крайней мере, мне так кажется. Или казалось.

— Прекрасно, — слово срывается с губ доктора Аверина.

И я вдруг понимаю, что он прав. Переспать с Глебом… быть трахнутой Глебом — потому что только это слово подходит к тому, что произошло — это было запутанно, неожиданно, дико неправильно, но при этом… при этом это было чертовски прекрасно.

— Так что же тебя так напрягает? — спрашивает он.

— Ну… — Чувствую, как зубы впиваются в нижнюю губу. Медленно выдыхаю. — Он… он меня игнорирует.

Не совсем правда. Но и не ложь. Конечно, мы обычно не созваниваемся, не переписываемся и… вообще никак не общаемся. Кроме приёмов. Или… или моего преследования. Которое я, кажется, прекратила.

Господи, я даже сама начинаю называть это преследованием.

— Понимаю. И как ты себя чувствуешь?

— Ужасно. Словно я сделала что-то не так. Словно… словно со мной что-то не так. Словно меня… использовали. — Признание слетает с губ, и мне становится чуть легче. От этого осознания. — И я… я зла. Дико зла.

— Ты пыталась с ним связаться?

Качаю головой.

— Нет.

— То есть он не выходил на связь?

— Нет. Никак. — Мои руки дрожат. Тревога пульсирует по всему телу.

— А ты… ты сама пыталась с ним связаться?

Замираю. Нет. Не пыталась.

— А возможно ли, что он чувствует, что это ты… ты его «игнорируешь»?

Слова доктора Аверина повисают в воздухе. Справедливый вопрос. Очень справедливый. Если бы речь шла о Марке, я бы, конечно, связалась. Написала, позвонила или даже заехала… Но это не Марк. Это Глеб.

А с Глебом… там нет никаких правил. Мы не встречаемся. У нас не просто «секс без обязательств».

Мы… Я судорожно ищу подходящее слово или фразу, но ничего не нахожу. Это… это как игра. Игра без правил. Без границ. Это одновременно захватывающе и… и ужасающе. Вызывающе панику. Кто сделает следующий шаг? И каким он будет?

— Как ты думаешь, что произойдет, если ты сама свяжешься с ним?

— Я… я не знаю. Я слышала… слышала, что он уехал. Срочно.

— Похоже, он очень занятой человек, — доктор Аверин перекидывает ногу на ногу и внимательно смотрит на меня.

Его слова проникают внутрь. Он прав. Он хороший терапевт. Он предлагает мне посмотреть на ситуацию с точки зрения Глеба. И он прав. Обычно я бы полностью с ним согласилась.

Но это Глеб. А с Глебом… обычные правила не действуют.

Глава 30

Сейчас

Большинство психиатров никогда не признаются в этом, но есть пациенты, которых мы откровенно боимся или, по крайней мере, тяготимся ими. Госпожа Ренская, которая хочет говорить только о жизни своей дочери и о том, как её угнетает, что Глаша уделяет ей недостаточно времени. Господин Альтман, который, к счастью для меня, больше не мой пациент. Его направили на принудительную терапию по решению суда после того, как он избил жену, и он постоянно жаловался, что это она вынудила его так поступить своими бесконечными придирками по поводу работы. Но есть и пациенты, которых мы ждём с нетерпением. Возможно, мы видим их прогресс, или они просто интересные люди с уникальными историями. У меня есть несколько таких. Однако причина, по которой я с тревогой ожидала следующего пациента, была совершенно эгоистичной.

Анна Тимшина в последнее время стала для меня своего рода зеркалом. Слушая её, я получаю дозу реальности. Это напоминает мне, куда могут завести мои собственные неподобающие поступки. И поскольку я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не проехать мимо квартиры Глеба уже второй раз за последние дни, сегодня мне это напоминание особенно необходимо.

Софа проводит Анну в мой кабинет. Сегодня она одета ещё более вызывающе, чем обычно — словно школьница в белой блузке на пуговицах, завязанной узлом на талии, полностью обнажающей её стройный, загорелый живот, и в плиссированной юбке тёмно-синего и чёрного цвета в клетку, которая настолько коротка, что я искренне надеюсь, она ничего не уронит. Образ завершают белые гольфы до колен и строгие туфли-оксфорды.

Улыбаюсь.

— Привет, Анна. Как ты?

Она плюхается на диван, совсем по-детски.

— Устала.

— О? Плохо спишь?

Она качает головой.

— Я рассталась со своим парнем.

— Это из-за того, о чём мы говорили? Ты чувствовала, что у вас не было сексуальной совместимости?

Она накручивает золотистый локон на палец и пожимает плечами.

— Наверное. Мы ещё и ругаться много стали. Я пару раз случайно назвала его не тем именем во время секса, и это его расстроило.

— Понимаю. Ты жалеешь о своём решении расстаться, и поэтому плохо спишь?

Она отводит взгляд.

— Нет, мне на него плевать. Мой бывший встречается с кем-то.

— Это другой бывший, не тот, с которым ты только что рассталась?

Анна кивает.

— Хорошо, и это тебя расстраивает? Мешает спать?

— Конечно, расстраивает. Мы должны были быть вместе. Он был любовью всей моей жизни. И я была его.

— А что произошло, что привело к разрыву ваших с ним отношений?

— Он был женат.

— Ох. — Я не знаю, что ещё сказать. Поэтому я жду, пока она заговорит снова.

— Он собирался уйти от жены ко мне.

Конечно, собирался. Разве не все они такие?

— Почему он не ушёл?

— Откуда я знаю! — Её повышенный голос застает меня врасплох. Вздрагиваю и откидываюсь назад, увеличивая расстояние между нами. Обычно я так не делаю. В моей работе пациенты иногда устраивают вспышки. Я к этому привыкла. Но сегодня я какая-то дёрганая. На взводе. Потому что он до сих пор не вышел на связь. Потому что я тоже плохо сплю.

— Как давно ты рассталась со своим бывшим?

— Не знаю. Давно. — Она снова смотрит в окно, затем совершенно внезапно улыбается. — Я переспала кое с кем за день до того, как рассталась с ним .

— С ним? Ты имеешь в виду Степана? Парня, с которым ты только что рассталась? — Я начинаю теряться во всех этих неназванных мужчинах.

Анна закатывает глаза.

— А с кем ещё?

Я не собираюсь указывать ей на то, что за первые пять минут нашей сессии она упомянула троих мужчин, поэтому вполне логично было бы запутаться. Вместо этого я киваю и слабо улыбаюсь.

— Верно. Хорошо. Тебе понравился этот другой мужчина? Тот, с которым ты переспала до разрыва со Степаном?

Она пожимает плечами.

— Особо нет. Нормальный был, наверное.

Между мной и Анной, наверное, чуть больше десяти лет разницы, но я чувствую себя так, будто мы из разных поколений, когда дело касается секса и свиданий. Я никогда раньше не пользовалась приложениями для знакомств, да и секса на одну ночь у меня не было. Чёрт возьми, термин «перепихнуться» даже не существовал в моём лексиконе, когда я только начинала встречаться с Андреем.

— Значит, этот другой мужчина не был причиной твоего расставания со Степаном? Это был просто секс?

— Мы со Степаном поругались, и я по дороге домой зашла в бар. Какой-то парень подошёл и попытался купить мне выпить. Я не хотела тратить время, если он такой же в постели, как Степан, поэтому сказала ему, что мне нравится пожёстче, и спросила, может ли он мне это дать. Сказала, если ему такое по душе, пусть оставит кошелек вкармане и поедет ко мне домой.

О боже. Это звучит небезопасно.

— Значит, вы поехали к тебе домой, и он… удовлетворил твою потребность?

Анна пожимает плечами.

— Было лучше, чем со Степаном. Но чего-то не хватало. Он шлёпал по заднице, дёргал за волосы и всё такое. Но я чувствовала, что он просто делал это для меня . В этом не было настоящей страсти, как с моим бывшим.

Перевожу взгляд на свой рабочий стол, на то самое место, где произошло моё собственное страстное столкновение. Я представляю Глеба позади меня, как он прижимает меня, обездвиживает. Мурашки пробегают по рукам. И я понимаю, что Анна снова говорит, но я не слышала ни слова.

— В общем, он написал снова. Но я, кажется, не собираюсь с ним встречаться.

— Парень из бара?

Она кивает.

— Просто проигнорирую его.

Проигнорирую его. Как Глеб, кажется, поступил со мной. Ёрзаю на стуле и снова перекрещиваю ноги. Давай поговорим об этом немного подробнее…

— Могу я спросить, почему ты хочешь проигнорировать его, а не сказать, что тебе было приятно провести время, но ты больше не заинтересована в встречах?

— А почему я должна? Мы же не встречались. Он не водил меня в ресторан, не дарил цветов. Я не брала на себя никаких обязательств. Мы даже толком не разговаривали. Если он не понимает, что это было, значит, он тупой.

Мои плечи поникают. Я для Глеба — то же самое, что парень из бара для Анны. Не достойна даже вежливого ответного сообщения. Но у нас с Глебом было больше, не так ли? Мы говорили довольно долго. Пусть и потому, что я его терапевт, а он мой пациент, но у нас было что-то большее, чем знакомство в баре, правда?

Или, может быть, нет.

Может быть, я единственная, кто вообще думает об этом после.

До меня доходит, что сейчас уже моя пациентка консультирует меня. Хуже того, я задаю вопросы и копаюсь, ища совета для себя , вместо того чтобы пытаться консультировать её. Не говоря уже о том, что у моей пациентки проблемы с компульсивным поведением. Пожалуй, не лучшее место для получения советов о свиданиях. Или о сексе. Потому что мы с Глебом не встречаемся. И мне нужно это помнить.

Кое-как дотягиваю до конца сессии с Анной, изо всех сил пытаясь консультировать женщину, одержимую мужчинами, в то время как сама последние неделю, последние несколько месяцев, даже, провела в собственной одержимости.

Я вымотана, когда сессия заканчивается, и безумно рада, что это мой последний пациент на сегодня. По дороге домой останавливаюсь у винного магазина и беру две бутылки вина. Не потому, что планирую выпить обе сегодня вечером, а потому, что парень за прилавком улыбнулся мне так, будто я его постоянная клиентка. Это, конечно, просто уловка разума. Купить две бутылки сразу или зайти дважды — я всё равно выпью одинаковое количество вина, но по крайней мере не стану местным постояльцем в ближайшем винном.

Дома я съедаю сырок и жарю пакет замороженных пельменей, но съедаю только два и остальное выбрасываю в мусор. Допиваю второй бокал вина и набираю горячую ванну. Третий бокал наполовину пуст к тому моменту, как ванна наполняется, и я, наверное, могу допить остаток, чтобы забраться в ванну с полным бокалом, верно? Так я и делаю. Теперь я чувствую себя совсем неплохо. Шея расслаблена, мысли замедляются, и я почти снова чувствую себя спокойной. Алкоголь в этом смысле отличный терапевт.

Прежде чем забраться в ванну, собираю волосы, зажигаю свечу и включаю на телефоне тихий джаз. Приятно. Чувствуется умиротворение. Так что я продолжаю пить, погружаюсь в тёплую воду и позволяю ей унести все мои проблемы. Но тут телефон издает звуковой сигнал. А я из тех людей, которым нужно знать, что они пропускают. Даже когда собираюсь допить четвёртый бокал вина. Поэтому разблокирую телефон, чтобы посмотреть, что за оповещение, и вижу сообщение от Марка. Марка, который не игнорирует меня. Марка, который приглашает меня на приятные ужины и ведёт себя как джентльмен, даже когда я иду к нему домой, потому что знает, что я не готова.

Я не готова.

Это просто смешно, правда.

Я не готова к сексу с мужчиной, который является отличной партией, который целует меня нежно и, кажется, полностью мною увлечён. Но я готова к играм с дыханием и траху с пациентом на своём рабочем столе.

Держу телефон над головой, высоко в воздухе, и погружаюсь под воду, полностью окуная волосы, которые собрала и не планировала мочить. Считаю секунды, задерживая дыхание. Пятнадцать. Потом тридцать. Шестьдесят. Когда дохожу до девяноста, чувствую давление в голове. Тем не менее, дотягиваю до ста пяти. Проходит ещё десять секунд, и я с громким всплеском выныриваю из воды, задыхаясь. Вода переливается через края ванны.

Свеча гаснет.

И теперь мне нужно сушить волосы феном.

К тому же, мой бокал снова пуст.

Значит, пора вылезать.

Спотыкаюсь, выбираясь из ванны, заворачиваюсь в полотенце и смотрю на коврик у ног. Никогда на нём не сидела. Выглядит уютным. Опираясь на стену, медленно сползаю на пол, снова хватая телефон.

Может, Марк слишком хороший для меня? Слишком… правильный. Возможно, я теперь совсем другая после аварии? Как Анна? Это изменило меня. Мне нужен кто-то с шероховатостями. С кем наказание кажется… уместным.

Я не могу представить, как Марк удерживает меня. Как дёргает за волосы. Он, наверное, нежный и заботливый в постели. Тёплый и добрый.

С этой мыслью я открываю приложение для знакомств. В последнее время я его избегала. Какой смысл искать третьего мужчину, когда я никак не могу разобраться с теми двумя, что у меня есть? Не то чтобы у меня есть Глеб. Но всё же.

Листаю профили какое-то время, наугад свайпая вправо на тех, кто выглядит чуть грубее — парни с татуировками, парни с пронзительным взглядом. Мотоцикл? Идеально! А потом иду на сайт МГУ, чтобы посмотреть на фотографию Глеба. В жизни он ещё красивее. Смотрю на его улыбающееся лицо, гадая, чем он занят именно сейчас. Но тут же вспоминаю всех тех молодых блондинок, с которыми он проводил время.

Сердце сжимается. Он, наверное, ужинает прямо сейчас с какой-нибудь горячей молодой штучкой. Где бы он ни был. Не знаю, от этой ли мысли меня мутит, или, может быть, это четыре бокала вина на почти пустой желудок. Но сидеть прямо я больше не могу. Поэтому ложусь на этот приятный коврик, на котором никогда не сидела, и плотнее заворачиваюсь в полотенце.

Просто закрою глаза на несколько минут. Потом встану и пойду в кровать. Нужно ещё почистить зубы и поставить телефон на зарядку.

И это была последняя мысль, которую я помню, когда просыпаюсь на следующее утро — с несвежим дыханием, с разряженным в ноль телефоном, с отпечатком узорчатого коврика на щеке и с ужасным чувством в животе, предвещающим что-то плохое.

Глава 31

Сейчас

Вот. Ещё одна неделя. Вчера вечером снова пришлось идти в винный магазин. Те две бутылки, которые я купила в прошлый раз, закончились быстрее, чем хотелось бы. Не то чтобы я вела подсчёт, конечно. Просто… так получилось. На этот раз взяла сразу полдюжины. Ну, знаете, чтобы не бегать. И скидка же. Придумала себе оправдание, которое звучало убедительно только в моей голове.

Сейчас я в своём кабинете. Смотрю на телефон, на открытое приложение для знакомств. Там новое сообщение от Марка, но я не могу заставить себя его открыть. Не сейчас.

— Новое расписание! — нараспев произносит Софа, распахивая дверь. Она как всегда жизнерадостна, и я выдавливаю улыбку, пытаясь выглядеть для неё нормальной.

— Спасибо.

Перебираю бумаги, ищу его имя. Он должен прийти в пятницу. Три дня. Три дня до того, как мы увидимся. До того, как мы либо притворимся, что ничего не было, либо… Облизываю губы. Повторим то, что случилось в прошлый раз. Я не могу этого допустить. Знаю, что не могу. Я продумала дюжину способов оттолкнуть его, напомнить, насколько это было неправильно. Но в глубине души я знаю — просто знаю — что если он снова попытается наклонить меня над этим чёртовым столом, я не смогу сказать «нет».

Нахожу лист на пятницу, пробегаюсь глазами по именам, но моего пациента на пять вечера нет. Могла бы поклясться, что именно на это время была назначена его сессия. Закусываю губу, стараясь не замечать, как колотится пульс. Наверное, я просто перепутала. Раскладываю листы на столе, внимательно ищу Глеба Соловьёва. Но его нет.

Внезапно меня бросает в жар, кожа становится липкой. Это конец. Отмена одного приёма — это одно, но дважды? Это уже официально означает, что он меня избегает.

Если только…

— Софа? — зову я. Когда она не отвечает сразу, встаю и высовываю голову за дверь. — Слушай, Глеба снова нет в расписании. Опять.

Она отрывается от телефона, на котором набирает сообщение.

— О, да, он сказал, что всё ещё за городом, не может выбраться. Я предложила ему онлайн-сессию, но он отказался.

Хмурюсь. Его приёмы были внесены как еженедельные, когда я снова взяла его в качестве пациента.

— Он отменил только на эту неделю?

Она склоняет голову.

— Да? А что?

Значит, он не отменил все приемы. Это означает, что он не разорвал наши отношения полностью. Наши отношения «врач-пациент», разумеется. Сглатываю, смотрю на Софу, мысли бешено скачут. Возможно, он и правда уехал. Может, сказал про работу, а на самом деле что-то случилось в семье, и он не захотел об этом говорить.

— Ты в порядке? — Софа откладывает телефон и начинает вставать, словно собирается подойти.

— Да. — Хмурюсь. — Эм, на сегодня всё?

— Да. Господин Винокуров был твоим последним пациентом.

Киваю, выдавливаю натянутую улыбку, ныряю обратно в кабинет и закрываю дверь. Хожу из конца в конец кабинета, размышляя о том, как мало на самом деле знаю о Глебе. Конечно, я знаю его привычки, знаю, что ему нравятся блондинки, что его семья погибла. Но может, у него есть родители, которым понадобилась помощь? Или брат, сестра? Или может, и правда возникли какие-то срочные дела по работе, хотя я с трудом представляю, из-за чего профессор МГУ должен вот так срываться из города.

Или он просто меня избегает.

Резко останавливаюсь, взгляд упирается в окно. Там, снаружи, мир оживает: распускаются цветы, зеленеют деревья. А я всё та же, ничего не меняется.

Я должна знать.

А значит, мне нужно выяснить, где Глеб.

Этот путь вспоминается легко, хотя обычно я проделывала его днём. Сегодня солнце давно село. Небо усыпано редкими звёздами, висит тонкий серп луны. Для центра Москвы такое чистое небо — большая редкость из-за городского освещения. Я сменила тяжёлое зимнее пальто на лёгкую куртку и шарф. Когда подхожу к дому Глеба, то задираю голову, обдумывая следующий шаг. Из его карточки пациента я знаю, что он живёт на четвёртом этаже. Отсюда четвёртый этаж выглядит тёмным, пустым. Брошенным. Словно того, кто там живёт, просто… нет. Медленно иду от одного конца квартала к другому, не сводя глаз с тёмных окон, надеясь заметить что-то, любой сигнал, что Глеб находится там, за этими стенами. Спустя пять минут, так и не увидев ни единого признака жизни, достаю телефон и решаюсь на кое-что новое. Пока ехала сюда на метро, скачала приложение, которое позволяет звонить и отправлять сообщения анонимно. Открываю его, ввожу его номер. Нажимаю «Вызов». И жду.

Проходит пара, возможно, идут ужинать или возвращаются. Из подворотни выныривает бездомный, бросает на меня взгляд и шатающейся походкой уходит прочь. И наконец, из динамика телефона раздаётся звук звонка. Прижимаю телефон к уху, почти не дыша.

— Алло? — голос Глеба раздаётся в трубке. Смотрю на четвёртый этаж. Ни проблеска света. Ни малейшего признака, что кто-то поднялся с постели, чтобы ответить, или перешёл из комнаты в комнату. — Есть кто-нибудь?

Мне хочется закрыть глаза и просто впитывать его голос. Впитывать голос Глеба. Но я не могу. Сбрасываю вызов.

Значит, он не солгал. Его нет дома. Он и правда где-то в отъезде, куда бы он ни поехал. И, конечно, он не обязан давать мне никаких объяснений. Мы ведь не вместе. Мне стыдно за себя. О чём я вообще думаю? Снова преследую этого человека. Прямо как Анна Тимшина — Анна, которой сейчас, вероятно, требуется гораздо больше заботы и терапии, чем я вообще способна ей дать. Стараюсь не думать о том, что это говорит обо мне.

Сворачиваю за угол, направляясь куда угодно, только не домой. Меньше всего мне сейчас нужно возвращаться домой, где я выпью ещё одну бутылку вина и, скорее всего, пьяная позвоню Марку или, что ещё хуже, Глебу. Если уж совершать глупость, то хотя бы анонимно, без последствий для моей реальной жизни. Может, притворюсь кем-то другим. Другим врачом, или вообще не врачом. Могла бы сказать, что я учительница, или бухгалтер, или кто угодно ещё. Найду уютный бар и войду туда, словно у меня нет никаких забот на свете. Как Анна в ночь перед тем, как рассталась со Степаном. Найду симпатичного мужчину, который купит мне выпить, и почувствую себя молодой, желанной и…

И тут я поднимаю глаза.

Я шла, но так и не нашла бар. Шла на автопилоте, тем путем, которым всегда ходила от дома Глеба. К складу индивидуального хранения.

Останавливаюсь и всматриваюсь в скудном свете уличного фонаря. Через дорогу, от склада, прямо ко мне идёт какая-то фигура. Это не может быть он. Не может. Но когда мужчина поднимает голову, откидывает волосы назад и смотрит вверх, наши взгляды встречаются.

Это он.

Глеб Соловьёв не в отъезде.

Он прямо здесь, передо мной. У меня всё обрывается внутри. Будь у меня время, я бы развернулась и побежала. Но времени нет. Его взгляд прикован к моему, и он идёт прямо ко мне. В его глазах — решимость.

Глава 32

Сейчас

— Доктор Макарова? — Глеб щурится, подходя ближе. Это не вопрос, я ли это, а скорее «какого лешего я здесь делаю?». И вопрос очень хороший. Тот, который стоило задать себе до того, как меня поймали.

Моргаю несколько раз, пытаясь нащупать в себе ту самую игру, достойную «Оскара», которая поможет мне выкрутиться.

— Глеб? Ой, здравствуй.

Он склоняет голову набок, пристально изучая меня.

— Что ты делаешь в этом районе? Живёшь где-то поблизости?

— Я, э-э… не очень далеко. — Указываю вниз по улице и выпаливаю первое, что приходит в голову. — Просто заходила в салон связи. Телефон что-то барахлит.

Он не отводит взгляда.

— В какой именно? В тот салон МТС на углу?

Чувствую себя утопающей, которой только что бросили спасательный круг.

— Да, именно туда. В салон МТС на углу.

Он улыбается. Вернее, это скорее ехидная ухмылка.

— Странно как-то называть тебя доктором Макаровой, да? После нашей последней… сессии.

Мои щёки вспыхивают.

— Насчёт этого…

Он открыл дверь. Я должна сказать то, что нужно, и захлопнуть её обратно. Запереть на все замки и выбросить ключ навсегда. И все же я изо всех сил пытаюсь найти слова, чтобы сказать ему, насколько дико неуместной была наша последняя сессия.

Прежде чем успеваю что-то сказать, Глеб протягивает руку и обхватывает мою щёку ладонью. Аккуратно проводит по ней большим пальцем.

— Я скучал по тебе, Марина. — Он делает шаг ближе и почти касается губами моего уха. — Ты скучала по мне?

По рукам бегут мурашки, каждый волосок на теле встаёт дыбом. В голове роится миллион мыслей. Я должна сказать, что не скучала, и что то, что произошло между нами, было грандиозной ошибкой. Но ведь это неправда, да?

Ну, может, последняя часть и правда, но я действительно скучала. И реакция моего тела — тому подтверждение. Хотя… что-то вдруг осеняет меня. Заставляю себя сделать шаг назад.

— Ты снова отменил приём. Я думала, ты уехал?

Рука Глеба скользит от щеки к затылку. Длинные пальцы обхватывают шею и слегка сжимают. Не больно, совсем нет — сжатие лёгкое, почти ласковое, но этого достаточно, чтобы напомнить мне о его силе, о той скрытой мощи, что таится под кажущейся мягкостью. Достаточно, чтобы в памяти вспыхнуло, как одной рукой он прижимал моё тело к рабочему столу, пока брал меня сзади.

— Мои планы изменились. Только что прилетел, совсем недавно. Собирался первым делом с утра позвонить в твой офис, узнать, смогу ли я записаться на приём в пятницу.

— Оу.

— Твоя ассистентка предложила онлайн-сессию. Но после того, как мы расстались в прошлый раз… я подумал, возможно, тебе нужно немного пространства. А ещё решил, что лучше всего будет, если мы поговорим лично.

Впиваюсь взглядом в его глаза, ищу хоть малейший намёк на неискренность. Он лжёт? Он правда только что прилетел? Или он вообще никуда не уезжал? Но ничего не нахожу — ни подтверждения, ни опровержения. Его взгляд абсолютно непроницаем, как гладь тёмной воды.

Он улыбается.

— Я ответил на твой вопрос, но ты всё ещё не ответила на мой, Марина.

Перебираю в памяти наш разговор, пытаясь понять, о каком вопросе он говорит, когда он тихо смеётся.

— Я спросил, скучала ли ты по мне.

— Оу, — снова произношу, чувствуя себя образцом красноречия сегодня. Просто гений светской беседы.

Глеб прикусывает нижнюю губу.

— Пойдём ко мне. Я живу всего в паре кварталов отсюда.

Это ужасная идея, и я прекрасно это осознаю. Ужасная. Но… мне так хочется увидеть его квартиру изнутри. Может быть, это поможет мне наконец разгадать этого человека. Понять его хоть немного. К тому же, я всё ещё не уверена, что он действительно куда-то уезжал. Чемодан рядом с дверью мог бы успокоить моё навязчивое подозрение, доказать, что он был со мной честен.

Не успеваю закончить внутренние прения, как он уже чуть подталкивает меня.

— Пойдём. Выпьем по бокалу вина.

В следующий момент я уже иду за Глебом через парадную его дома. В вестибюле я украдкой пробегаюсь взглядом по рядам почтовых ящиков — тем самым, которые я тайком разглядывала несколько месяцев назад, чтобы убедиться в его личности. Это было в тот самый первый раз, когда я увидела его. Воспоминание об этом моём маленьком безумстве обжигает щёки.

Он нажимает кнопку вызова лифта.

— Красное или белое предпочитаешь?

— Всё равно.

— Белое не портится, если бутылка не открыта? Кажется, у меня есть одна в холодильнике. Но ей, наверное, минимум месяца три.

Смешно. У меня бутылка вина живёт от силы часа три.

Выдавливаю улыбку.

— Думаю, несколько лет оно может храниться.

Мой пульс ускоряется, когда двери лифта бесшумно разъезжаются и мы заходим внутрь. Не могу поверить, что делаю это. Я иду в квартиру Глеба Соловьёва. Переступаю черту, но я уже переступила так много, что, кажется, ещё одна не имеет значения. Или имеет? Этот вопрос повисает в воздухе, невысказанный, но ощутимый.

— Как прошла твоя неделя? — спрашивает Глеб, нарушая тишину.

— Хорошо. А твоя? — Делаю небольшую паузу, потом добавляю: — Твоя поездка была внезапной, да? Надеюсь, всё в порядке.

— Теперь — да, — он улыбается.

У меня на языке десять уточняющих вопросов, нет, двадцать. Где ты был? С кем? Что случилось, что было не в порядке, а теперь в порядке? Но вместо того, чтобы задать их, лишь улыбаюсь в ответ, ещё шире, чем следовало бы.

— Я рада.

Когда мы поднимаемся на четвёртый этаж, Глеб кладёт руку мне на спину. Он мягко направляет меня из кабины лифта налево. Через три двери он достаёт ключи из кармана.

— Надеюсь, я не оставил нижнее белье на полу. Не ждал гостей.

Его слова звучат легкомысленно, почти небрежно, но что-то в них, в его тоне или в том, как он на меня смотрит, заставляет меня напрячься. Очередная двусмысленность в бесконечной череде. И я, как мотылек на огонь, иду прямо в неё.

Означает ли это, что у него никого нет, или он просто не стал никого приглашать сегодня? Смешно, у меня столько толковых вопросов, но ни один не сходит с губ.

Глеб щёлкает выключателем. Мы проходим по узкому коридору, который сразу выводит в гостиную. Мои глаза мечутся так же быстро, как бьётся сердце. Ищу зацепки, но сама не уверена, какую именно загадку пытаюсь разгадать. Первое, что бросается в глаза — отсутствие багажа. Ни у двери, ни в гостиной. Мой чемодан, когда я возвращаюсь откуда-то, может днями стоять у порога, не сдвигаясь ни на сантиметр. Неужели он из тех, кто сразу же откатывает чемодан в спальню и разбирает вещи? Или его багаж уже опустошён и убран? Эта мысль вызывает странное чувство — зависть к его порядку, смешанную с подозрением. Что ещё он так же аккуратно прячет или раскладывает по полочкам?

Второе, что замечаю, — это невероятное количество книг. Красивые, в кожаных переплётах, старинные. Такие можно встретить в антикварном магазине, где владелец надевает белые перчатки, чтобы прикоснуться к изданиям за запертым стеклом. Целая стена, от пола до потолка, заставлена встроенными стеллажами. Средняя, самая длинная секция прогнулась под тяжестью стопок. Это не просто книги, это настоящая библиотека, живая и давящая своим весом, как будто каждая история, каждый факт сплетаются в единый, неподъёмный груз.

Глеб подходит сзади, пока я всё это осмысливаю, и снимает моё пальто с плеч.

— Думаю, мой секрет раскрыт. Я книжный червь.

Улыбаюсь.

— Твоя коллекция впечатляет.

Он исчезает с моим пальто и мгновение спустя снова оказывается совсем рядом. Мы не касаемся друг друга, но я чувствую жар, исходящий от его тела, его горячее дыхание щекочет шею. Он кладет руки мне на плечи, и я вздрагиваю от его прикосновения. Резко, непроизвольно, как от удара током.

— Кто-то на взводе, — говорит он. Он всё ещё стоит сзади, но я слышу улыбку в его голосе. И в этой улыбке мне чудится что-то хищное.

— Это… мы… это… — Снова лихорадочно перебираю в уме подходящие слова. Неуместно, неэтично, аморально, порочно. Нужно быть осторожной, чтобы мой выбор не сводился только к тому, что я его доктор. Это же гораздо сложнее. Это переходит все границы, которые я пыталась выстроить.

— Перестань накручивать себя. — Глеб сжимает мои плечи. — Мы двое взрослых людей по взаимному согласию. Оба одиноки.

Оба одиноки из-за моего мужа.

Из-за меня.

Эта мысль вспыхивает, обжигая виной. Моё одиночество — это приговор, следствие катастрофы, которую я пережила и, возможно, спровоцировала. Его одиночество… оно другое, оно кажется активным выбором, возможностью, а не наказанием.

Он наклоняется и целует мою шею. Мягкие губы вибрируют на коже, когда он говорит:

— Так можно?

Сглатываю и киваю. Слова застряли где-то в горле.

— Я часто думал о тебе на этой неделе, — шепчет он. — А ты думала обо мне?

Только каждую минуту бодрствования… Эта мысль проносится ураганом, сметая остатки самоконтроля. Думала с ужасом, с желанием, с отвращением к себе, с какой-то нелепой надеждой. Думала так, как психиатр не должен думать о пациенте.

Дыхание становится прерывистым, поверхностным. Его прикосновение кажется до дрожи приятным, таким правильным в этот момент, но я точно знаю, что это не так. Когда я не отвечаю, он легонько прикусывает мою шею.

Ахаю.

— Тебе нравится, да? — Снова слышу улыбку в его голосе. — Я не мог перестать думать о том, как ты сказала мне прижать тебя и трахнуть как следует.

Сглатываю, чувствуя, как по телу прокатывается волна жара и стыда. Эти слова… они были вырваны из меня болью, отчаянием, безумием. Услышать их из его уст сейчас, таким спокойным, даже игривым тоном…

— Ты думала обо мне? — повторяет он. — Думала о том, что произошло на нашей прошлой сессии?

Киваю. Это, пожалуй, единственное честное, что я могу с тех пор, как он увидел меня на улице. Всё остальное — игра, притворство, попытка скрыть пропасть внутри.

— Хорошо. — Он целует место, которое прикусил. — Очень хорошо, Марина.

Глеб обвивает мою талию рукой и притягивает к себе, плотно, без зазора. Его тело — такое твердое, такое горячее, словно живой огонь, передающий мне своё тепло сквозь тонкую ткань одежды. Он приникает губами к моей ключице, оставляет влажный след, и глаза сами собой закрываются, голова запрокидывается назад — безвольно, стыдно, но я не могу остановиться, открывая ему доступ, приглашая, хотя где-то на задворках сознания слабым, почти неслышным эхом звучит предостережение, кричит «нет». А потом мы двигаемся.

Идём.

Он ведёт меня, его тело по-прежнему плотно прижато к моему сзади, словно мы одно целое, единый организм, движимый одной целью. Мы проходим через дверной проём. Я вижу кровать, чувствую, как мои колени ударяются о её жесткий бортик. Подчиняюсь его уверенной, властной руке на моей спине, которая толкает меня вперёд, не оставляя выбора, пока моя грудь не утыкается в мягкость матраса.

Глеб нависает надо мной, его тело прижимается к моей спине. Одной рукой он собирает мои ладони и вытягивает мои руки над головой. Его зубы легонько покусывают мочку моего уха, и я не могу сдержаться. Стон вырывается из груди, почти неосознанно.

— Обожаю этот звук, — стонет он в ответ, его голос низкий и хриплый. — Я мечтал об этом каждую ночь с тех пор, как мы были в твоём кабинете.

Его свободная рука скользит между нашими телами, под моим платьем, не встречая сопротивления. Она пробирается между моих ног, нетерпеливо отдёргивает мои трусики в сторону, и вот его пальцы касаются моего влажного, готового принять его лона. Чувствую, как внутреннее напряжение, которое сковывало меня последние дни, начинает таять.

— Ты думаешь, это неправильно, и при этом уже вся влажная, — говорит он, и в его голосе звучит почти триумф.

Два, может быть, три пальца погружаются внутрь. Даже не уверена сколько, всё внимание сосредоточено на ощущении, но от этого я задыхаюсь от неожиданности. Это грубо, без прелюдий, точно как в прошлый раз, когда он взял меня на моём же рабочем месте. Мои глаза закатываются, и ещё один стон, более глубокий, вырывается из меня, когда он начинает двигать пальцами, исследуя меня изнутри.

— Чудесно, — цедит Глеб, его дыхание сбивается. Его пальцы почти полностью выходят, а затем снова погружаются глубже, настойчивее. Даже не успеваю перевести дыхание, прежде чем он делает это снова.

И снова.

И снова.

Каждое движение — обещание и пытка одновременно. Я на грани, готовая сорваться в бездну ощущения, когда он внезапно останавливается.

Он поднимается.

Смутно слышу звук расстёгивающегося ремня, затем молнии брюк, и мир сужается до предвкушения. А потом чувствую его шелковистую головку у своего входа — горячую, твёрдую, обещающую забвение. Но он не входит сразу. Вместо этого он тянется к моим волосам, наматывает их на кулак, его хватка сильная, собственническая.

— Хочешь снова жёстко? — спрашивает он, его голос звучит низко, почти угрожающе.

Хочу так, как хочет он, любым способом, лишь бы заглушить боль внутри, но жёстко — так жёстко, что это похоже на наказание, на искупление — кажется самым правильным. Поэтому киваю, не в силах произнести ни слова.

— Жёстче.

Рука, сжимающая мои волосы, резко дёргает — так сильно, что меня буквально отрывает от кровати. Короткий, острый всплеск боли на коже головы. Глеб свободной рукой подхватывает меня за талию, поднимает и ставит на четвереньки на матрасе, удерживая меня в этой покорной позе.

Кожа головы горит от того, как сильно он всё ещё тянет мои волосы, но он входит в меня одним глубоким, проникающим толчком, и в этот миг я забываю обо всей боли, кроме той, что он причиняет сейчас. А может быть, боль только усиливает моё удовольствие, обостряет все остальные чувства, потому что ничто никогда не ощущалось настолько хорошо, настолько полно, настолько правильно в своей неправильности.

Он так глубоко во мне, заполняет меня до краёв, что моя шея выгнута назад, я открыта и уязвима. Я полностью под его контролем, и моё тело, как ни странно, расслабляется, даёт слабину, подчиняется ему.

Вся эта неделя была сгустком напряжения с нашей встречи в моём кабинете, я изводила себя мыслями, что должна сказать ему, что совершила ужасную ошибку, что этого больше никогда не повторится. Но оказалось, именно это мне было нужно — это очищающее, болезненное, всепоглощающее забвение.

Глеб властно входит в меня сзади, его движения мощные, неистовые. Это грубо и требовательно, но мне нужно, чтобы было больнее, чтобы физическая боль вытеснила душевную. Поэтому я подаюсь назад, навстречу ему, когда он толкается вперёд, каждый его толчок сопровождается громким шлепком наших тел, сливающихся в одно. Это избивает и оставляет синяки, чувствую, как его бедра врезаются в мои. Завтра мне, наверное, придётся сидеть на подушке, и я всё равно буду чувствовать себя побитой, разбитой, но сейчас, в этот момент, я обожаю каждую секунду этого.

Каждый толчок наказывает сильнее предыдущего, проникая всё глубже и глубже, достигая самой сути меня. Моё тело достигает пика без предупреждения, внезапно, как обрыв. В голове нет никаких мыслей — ни тревоги, ни печали, ни вины, ни сожалений — только необузданное, дикое удовольствие, окаймлённое болью, и я не хочу, чтобы оно заканчивалось.

Но, конечно, оно заканчивается. С громким стоном или рычанием — не уверена, его ли это звук или мой собственный — Глеб достигает пика и выходит из меня, оставляя после себя опустошённость и дрожь.

Задыхаюсь, пытаясь поймать воздух ртом. Мой разум, который всего несколько секунд назад был блаженно свободен от тяжести бытия, мгновенно наполняется бешено скачущими мыслями, обрушивающимися на меня лавиной.

Глеб двигается рядом. Мои затуманенные глаза следят за ним по комнате, силуэт плывёт в нерезком фокусе, пока он не исчезает за дверью. Ванная, полагаю. Затем, медленно, зрение проясняется, и я впервые вижу, где нахожусь, вижу детали комнаты, которые до этого просто не существовали для меня. Образы начинают мелькать в сознании быстрее, чем моё сбившееся дыхание, каждый из них — укол реальности.

Свадебная фотография в рамке.

Женский халат висит на дверце шкафа.

Обручальное кольцо лежит на прикроватной тумбочке.

Полароидные снимки приклеены к зеркалу над комодом.

Улыбающиеся лица.

Поцелуи.

Красивая маленькая девочка.

Слезы хлынули из глаз.

Красивая, идеальная маленькая девочка.

Которая мертва.

Мертва.

Я встаю.

И убегаю.

Через заставленную книгами гостиную.

По узкому коридору.

Выскальзываю за дверь квартиры. Каким-то чудом успеваю схватить на ходу сумку и шарф, но пальто остаётся позади. Нахожу лестничную клетку и спускаюсь вниз. Четыре пролёта вниз. И вот я на улице. Бегу, не останавливаясь, несколько кварталов, пока не достигаю угла и резко сворачиваю за него. Там прислоняюсь к кирпичному зданию, упираясь руками в колени, пытаясь отдышаться.

Не знаю, сколько прошло времени.

Довольно долго.

Но наконец дыхание выравнивается. Выпрямляюсь и смотрю по сторонам. Люди идут мимо, спешат по своим делам, как будто это самый обычный, ничем не примечательный день. Никто не обращает на меня внимания.

Это же Москва, в конце концов. Женщина, запыхавшаяся и выглядящая слегка обезумевшей, тут, наверное, не редкость. Но потом я действительно осматриваюсь. Я стою на углу, где сказала Глебу, что ходила чинить телефон.

Он спросил, это тот салон МТС?

И ухмыльнулся, когда я ответила утвердительно.

Но здесь нет никакого салона связи…

Глава 33

Сейчас

Прошли часы, а я всё ещё бреду по московским улицам, не в силах собрать мысли.

Я до сих пор ощущаю его руки на себе.

Чувствую его внутри.

Представляю, как задыхаюсь от напряжения, от первобытного желания и наслаждения, и всё же…

И всё же, когда закрываю глаза, вижу её.

Его жену.

А потом его ребенка.

Те фотографии.

Этот чёртов халат.

По спине пробегает дрожь. Слишком холодно гулять ночью без пальто. За спиной слышатся шаги — кто-то приближается. Может, это Глеб пришел меня искать?

Или просто ещё один случайный человек бродит по ночным улицам.

Не хочу сталкиваться ни с кем, поэтому срываюсь и бегу назад, тем же путем, каким пришла. Сворачиваю налево вместо направо.

Направо вместо налево.

И вдруг снова оказываюсь перед складским помещением.

Никакого салона МТС. Его там не было. А он улыбался так, словно знал это заранее.

Останавливаюсь, прислоняюсь к стене здания, снова пытаюсь отдышаться. Может, тот салон МТС просто закрылся?

Может, он там был, но теперь его нет, а Глеб этого не заметил.

Или… он знает, что я искала его, бродила рядом с его квартирой. Эта мысль ледяной хваткой сжимает внутренности. Что это вообще может значить?

Кусаю ноготь, и всё внутри скручивается от напряжения. Чёрт, этот секс был именно тем, что мне нужно.

Жёстким и… наказывающим.

Он позволил мне хоть немного расслабиться.

Это зависимость.

Понимаю желание Анны, чтобы её парень поступал именно так. Особенно если она к этому привыкла. То есть, как после такого вообще можно вернуться к нормальной жизни?

Может, я сбежала слишком быстро. Меня просто охватила паника, когда я оказалась окружена обломками его прошлой жизни. Той жизни, которуюя́разрушила. Чёрт, мне придётся что-то ему сказать после всего этого. Ни одна нормальная женщина не убегает вот так в ночь после секса. Отношения врач-пациент — это, очевидно, всё ещё огромная проблема.

Может, я смогу повернуть всё так?

Увидит ли он насквозь мою ложь?

Может… он уже видит её?

Смотрю налево, потом направо.

Улица пуста.

Закрываю глаза.

Долгий выдох возвращает меня к себе.

К моменту.

К холодной московской улице, к шершавой стене здания, упирающейся в спину.

Мне нужно домой.

Нужно закрыть дверь, запереться и притвориться, что этого никогда не было. Я ужасный, ужасный человек. Выслеживать мужчину, чью семью ты разрушил. А потом позволить всему этому случиться…

Но едва отталкиваюсь от стены, чтобы уйти, как снова смотрю на складское помещение и позволяю себе задуматься, что он там мог спрятать. Что заставляет его возвращаться туда день за днем и проводить в его глубинах не пять или десять минут, а полчаса, час?

Когда-то я бы сказала, что это вещи его семьи. Может, он прижимает к лицу любимый свитер жены, как я прижимала к лицу твой, вдыхая этот оставшийся запах, боясь, что однажды он совсем исчезнет, растворится в небытии, и он уйдёт так же, как ушёл ты . Последний след, исчезнувший безвозвратно.

Но теперь я так думать не могу. Квартира Глеба всё ещё полна вещей его жены.

Снова смотрю на кирпичное здание склада.

Мне нужно знать.

Нужно.

Не просто хочется.

Даже не понимаю, почему мне это нужно. Даже доктор Аверин не мог этого объяснить. Но это какая-то тяга, идущая из самой глубины души. И на этот раз я не могу остановиться.

По той стороне улицы идёт мужчина. В руках он несёт две коробки, одна на другой. Он замедляет шаг, приближаясь к складу индивидуального хранения, и ставит коробки перед входом.

Мои глаза расширяются.

Он заходит…

Прежде чем я успеваю осознать, прежде чем могу хоть что-то обдумать, бросаюсь через улицу и тянусь к двери, которую мужчина только что открыл ключ-картой.

— Давайте я Вам помогу, — говорю я. Он оборачивается, и я дружелюбно улыбаюсь. — Моя ячейка чуть дальше по коридору.

Будь я мужчиной, этот парень, наверное, дважды бы подумал. Но я для него не угроза. По крайней мере, так ему кажется. К счастью, я не выгляжу такой потерянной и не в себе, какой себя чувствую.

— Большое спасибо. — Он подхватывает свои коробки, заходит внутрь, делает несколько шагов вправо и исчезает.

Всё это время я задерживаю дыхание, и сердце колотится, готовое вырваться из груди. Как только он исчезает за поворотом, с шумом выдыхаю, чувствуя, как дрожат лёгкие, и иду вправо, туда, куда много раз видела идущим Глеба.

Иду и считаю ячейки. Наконец-то пригодились те бессвязные записи, что я делала много месяцев назад. Тогда это были просто разрозненные мысли — каракули женщины на грани нервного срыва.

Сигареты.

Небольшой кофе.

Кукурузный маффин.

Двенадцать.

Последним пунктом был подсчёт окон от входа в складское помещение, того самого окна, где я каждый раз видела, как включается свет, когда он заходил внутрь. Подхожу к этому помещению и останавливаюсь прямо перед ним. Оно ничем не отличается от других дверей, которые меня окружают. Выкрашено синим, и на засове висит круглый замок.

Долго смотрю на него, прокручивая в памяти наш недавний разговор. Мы говорили о письме, которое я попросила его написать жене. «Может, теперь я буду меньше злиться каждый раз, когда ввожу свой ПИН, — сказал он тогда. — У меня все — её день рождения, от ПИН-кода карты до кодов на дверях». И я не могла забыть, что он упомянул, будто её день рождения — в День святого Валентина.

Сглатываю подступившую вину, когда протягиваю руку к замку и нарушаю ещё одно правило.

Снова.

Ну и что?

Одним больше, одним меньше…

Кажется, когда дело касается Глеба, правила вообще перестают действовать. Вернее, я сама не против их нарушить. Пожалуй, это почти стоит любых последствий, потому что мне просто… мне просто необходимо узнать.

Поворачиваю диск замка, выставляя цифры — 1402. Раздаётся приятный слуху щелчок. И вдруг замок соскакивает с дужки, тяжёлый и холодный в моей руке. И теперь всё, что он скрывал, становится доступным для меня.

В основном, это коробки. Большие, вроде тех, что используют при переезде, с напечатанными списками на боку, чтобы можно было маркером отметить, для какой комнаты предназначена каждая. Но ни на одной из этих коробок нет пометок, словно их паковали второпях и просто запихнули сюда. Они расставлены как попало, и ближайшая выглядит так, будто малейший сквозняк может сдвинуть её с места и опрокинуть.

Это совсем не то, чего я ожидала.

Что, мать вашу, мог делать взрослый мужчина в складской ячейке, забитой коробками?

Эта мысль крутится в голове, странная и одновременно тревожная.

Разматываю шарф.

Здесь есть отопление.

Не тепло, но и не так холодно, как снаружи, где ещё чувствуется дыхание московской весны.

Может, в коробках что-то есть?

На мгновение подумываю закрыть за собой рольставни — как-то странно копаться в чужих вещах на виду у всех, тем более что я, по сути, нарушаю закон. А что, если кто-то войдет и узнает, кому принадлежит эта ячейка?

Но одного взгляда на тусклый коридору достаточно, чтобы понять: запереться здесь будет гораздо, намного жутче.

Провожу пальцами по ближайшей коробке, потом встаю на цыпочки, чтобы поддеть крышку и заглянуть внутрь. Что там?

Вспышка розового, лилового…

Отпускаю коробку и отступаю назад, словно меня ударило током.

Игрушки.

Девичьи игрушки, наваленные в кучу. Барби, плюшевый медведь, что-то похожее на раздетого пупсика, и… выдыхаю. Увидеть игрушки его дочери — это совсем не то, чего я ожидала. От этого всё становится таким реальным.

Таким ужасным.

Мои руки дрожат, когда я делаю ещё один шаг назад, сомневаясь в себе. Может, я и не хочу знать. Может, он приходит сюда, чтобы побыть рядом с её вещами, вещами, которые не смог бы видеть у себя дома каждый день.

Но что он делает? Просто стоит?

Проглатываю эмоции, растерянность и заставляю себя двинуться вперёд, к другой коробке.

На её верхушке блестит что-то маленькое и квадратное, набор ключей или брелок, может быть. Но когда подхожу достаточно близко, чтобы разглядеть детали, я узнаю его.

Воздух выходит из моих лёгких одним выдохом.

С трудом дышу, не могу пошевелиться.

Я узнаю его, потому что он принадлежал тебе .

Твоя футболка.

Твой номер 15.

Тот особенный брелок, который я заказала для тебя после того, как вы выиграли чемпионат. Я подарила его тебе в ту ночь, когда мы решили завести ребенка. А когда ты умер, стала носить его с собой, носить с собой частичку тебя , напоминание…

Пока однажды он не пропал. В тот день, когда я вышла из переулка иврезалась в Глеба. Я тогда подумала, что обронила его.

Видимо, так и было.

И Глеб его подобрал.

Значит…

Пытаюсь унять поднимающуюся панику, которая грозит меня задушить. Глеб знает, кто я. Он знал всё это время.

Роняю брелок обратно в коробку и хватаюсь за ближайшую стопку коробок, держась за них как за спасательный круг.

Нет.

Не может быть.

Кровь отливает от лица, от тела, устремляясь прямо в бурлящий желудок.

Но это так.

Это абсолютно точно он. Этот брелок я сделала для тебя , единственный в своём роде подарок, заказанный у художника. На нём даже та маленькая ошибка — немного красной краски затекло в синюю. Производитель собирался продавать их, но они так и не пошли в производство из-за аварии. И он лежит на складе индивидуального хранения Глеба.

Снова тянусь к нему, сжимаю знакомую гладкость в ладони. Он буквально прожигает в ней дыру. Часть меня рада вернуть это — эту твою частичку из того времени, до того, как всё пошло прахом.

Но большая часть меня в растерянности.

В ужасе.

Мои мысли не двигаются, не работают, словно мозг замер.

Бей, беги или… замри.

Пытаюсь дышать.

Пытаюсь заставить своё тело снова двигаться.

Он… он всё это время хранил этот брелок? Представляю, как он выходит со склада меньше часа назад, замечает меня. Предлагает несуществующий салон МТС.

Играет со мной.

Сглатываю, смотрю вниз на номер. Совершенно очевидно, что это должен быть твой. Та же команда, тот же номер. А значит, он знает, кто я. Он знает, что я твоя вдова. Но зачем ему знать вдову человека, который убил его жену и ребёнка?

Ответ приходит мгновенно.

Всё это время мне казалось, что я преследую его.

Но может, это он преследовал меня?

Приторное ощущение, которое я узнаю как надвигающуюся паническую атаку, грозит свалить меня на колени, и вдруг мне просто необходимо выбраться — выбраться, выбраться, выбраться отсюда. И я не хочу этого. Отшвыриваю брелок, и он со звоном падает на бетонный пол. Каким-то чудом выбираюсь со склада. Но в ту же секунду, как выхожу на тротуар, мои уши наполняет эхо шагов.

Я не вижу его, бегущего по тротуару, не вижу никого, и вполне возможно, что шаги — это плод моего воображения. Или кто-то сворачивает в соседний проход или переулок. Но мне всё равно.

Мне нужно уйти.

К тому времени, как добираюсь до своей квартиры, тяжело дышу, задыхаясь. Я регулярно ходила пешком, но не бегала.

Не спринтовала.

У меня не было причин. Всегда не любила бег, часто повторяя старую шутку: «Я бегу, только если кто-то меня преследует» .

И сегодня ночью, в прямом или переносном смысле, кто-то меня преследует.

Глеб.

Заставляю себя сесть на диван в гостиной, включить настольную лампу, попытаться мыслить рационально. Но лёгкие сдавливает, а разум мчится, перебирая последствия.

Это меняет всё.

Вспоминаю те первые дни, когда следила за ним издалека. Наблюдала, как он заходит и выходит со склада, потом направляется в университет. Обедает с разными женщинами. Сколько времени прошло с тех пор, как я уронила брелок?

И почему он не предъявил мне ничего?

Прошли месяцы.

Ночь, когда Глеб застал меня на свидании с Марком. Когда он просто так появился в моём офисе, ведя себя так, будто не знает меня. Я думала, это череда совпадений. Но это не было совпадением.

И вот это преследование — сколько раз я думала, что кто-то идёт за мной?

О Боже, взлом моей квартиры. Книга о сталкере!

И эта Hello Kitty!

В панике хватаю свой мобильник. Рука дрожит, когда пролистываю контакты и иду в спальню. Квартира внезапно кажется очень большой.

Очень пустой.

Больше всего на свете мне нужен знакомый голос.

Карина? Могу ли я позвонить ей после всего этого времени?

Мы когда-то были хорошими подругами. Мне нужен кто-то, кому я могу доверить эту тайну. Кто-то, к кому я могу поехать, кто позволит мне переночевать в их гостевой спальне. Потому что я не могу оставаться здесь.

Не сегодня.

Не одна.

Карина подойдёт.

Прокручиваю вниз до её имени и нажимаю вызов, одновременно хватая первую попавшуюся спортивную сумку и начиная бросать туда самое необходимое — нижнее белье, сменную одежду, обувь. Телефон звонит и звонит, прежде чем, наконец, переключается на голосовую почту.

— Чёрт, — бормочу и бросаю телефон на кровать.

Он знает, где я живу. Он знает, где я работаю. Он преследовал меня снова и снова. Это не я его преследую.

Это он преследует меня.

И у меня нет ни малейшего понятия, какова его конечная цель — моя изначально была помочь ему. Ну, может, не совсем изначально. Сначала мне было любопытно.

Как он мог улыбаться? Смеяться?

Но я знала, что это фасад. Ему должно быть больно. И мне нужно было это увидеть. Мне нужно было почувствовать его боль, я заслуживала страдать вместе с ним. И я страдала, во время наших сессий. Но потом я подумала, что могу помочь. Искупить вину, может быть. Найти способ помочь ему справиться с его горем. Но, может, у него уже был свой способ — месть.

Мне.

Нет, нет, нет.

Если бы он хотел причинить мне боль, он бы уже это сделал, верно?

Стою совершенно неподвижно, с брюками в руке, взгляд расфокусирован, пытаясь понять. Ведь это правда, не так ли?

Если его целью было причинить мне боль — заставить меня страдать — он мог бы сделать это уже сейчас. У него было предостаточно возможностей. Он мог бы причинить мне физический вред или добиться повторного лишения моей лицензии. Но он этого не сделал. Что заставляет меня задаться вопросом, каков его план, если не причинить мне боль?

Что он хочет от меня?

Сглатываю.

Застёгиваю сумку.

Хватаю телефон и набираю номер Софы.

Её голос сонный, но я не останавливаюсь, чтобы подумать о времени. Просто начинаю тараторить в трубку.

— Алло? Софа? Отмени все будущие приёмы с господином Соловьёвым. Нет. Нет, я не хочу это обсуждать. Мне всё равно, что ты ему скажешь. Просто отмени их.

Отключаюсь и проверяю глазок входной двери.

Глеба нет.

Осторожно приоткрываю дверь, торопливо спускаюсь по коридору и вырываюсь из здания. Я не знаю, куда направляюсь, но это будет место, где он не сможет меня найти.

Глава 34

Сейчас

Тик. Так. Тик. Так.

Работаю в этом офисе больше пяти лет, но никогда раньше не слышала, как тикают часы. Кто-то, должно быть, сделал их громче.

Неужели Софа поменяла батарейки, и теперь механизм внезапно заработал на полную катушку?

Я уставилась на секундную стрелку, наблюдая за её прерывистыми скачками от цифры к цифре, и задаюсь вопросом, не схожу ли я с ума. Вполне возможно, у меня нервный срыв, а я даже не осознаю этого. Вспоминаю свой первый или второй курс медицинского института, что толстый учебник по психиатрии говорил о классических симптомах отрыва от реальности.

Нервозность.

Если постоянное подёргивание моей ноги недостаточное тому подтверждение, тогда то, как я сегодня подскочила, когда администратор в гостинице сказал мне «доброе утро», наверняка поставит точку в этом вопросе. Да, я всё ещё живу в гостинице, почти неделю спустя. В такой глуши на севере Москвы, что фактически нахожусь где-то в спальном районе на окраине. Утренняя поездка на Яндекс.Такси в пробке занимает почти сорок пять минут. Но я не сажусь в метро, потому что боюсь, что Глеб может меня увидеть.

Потеря аппетита.

Легко поставить галочку, учитывая, что я не помню, когда в последний раз принимала что-либо внутрь, кроме обильного количества кофе и вина.

Отдаление от семьи и друзей.

Полагаю, я начала это делать на следующий день после смерти Андрея. Тогда мне было слишком стыдно смотреть людям в глаза, а теперь тем более.

Ну, то есть, что я скажу тем, кто спросит, чем я занимаюсь?

Да так, ничего особенного. Просто преследую мужа женщины, которую убил мой муж. Хотя, на самом деле, я не уверена, кто из нас сталкер, а кто преследуемый, но неважно. Мы ещё и спим теперь. Моё единственное реальное общение — с братом Сергеем и Софой. Но я не ответила на три последних звонка Сергея, а в последнее время забаррикадировалась в своём офисе, избегая даже свою ассистентку.

Бессонница.

Сон? Что это вообще такое?

Зависимость.

Самолечение и злоупотребление алкоголем. Наркоманы курят крэк и пьют дешёвую водку из пластиковых бутылок. Бутылка-полторы вина, которую я выпиваю каждый вечер из дорогого бокала, ставит меня выше этого, верно?

Паранойя и бредовые идеи.

За мной действительно кто-то следит.

Нет.

Правда.

Клянусь, следит.

Изменение распорядка дня.

Резкие перепады настроения.

Чувство безнадёжности и отчаяния.

Отмечено.

Отмечено.

И жирная галочка.

Тик. Так. Тик. Так.

Господи, эти чёртовы часы должны заткнуться.

— Софа!

Она поспешно открывает дверь. Указываю на стену.

— Ты поменяла батарейку в часах?

Софа смотрит на них. Её брови хмурятся.

— Нет. А нужно?

Качаю головой.

— Нет, неважно.

Она входит в мой кабинет и закрывает за собой дверь.

— Всё в порядке, Марина?

Выдавливаю улыбку. То, как неловко она сидит на моём лице, убеждает меня, что я выгляжу как Джокер.

— Конечно. А почему должно быть иначе?

Её взгляд скользит по мне.

— Потому что ты звонила мне посреди ночи на днях, и ты была очень тихой в последнее время. И… ты вчера надевала эту блузку.

Смотрю вниз, и мои глаза расширяются. Этого не может быть. Два дня назад по дороге в гостиницу из офиса я зашла в бутик. Купила несколько блузок, нижнее бельё и брюки. Вчера после работы я повесила блузку, а сегодня утром…

Сняла её с вешалки и надела снова.

О Боже.

— Это тот же цвет, — лгу я. Даже сама не знаю, почему. — Но другая блузка.

— Ах. Хорошо.

Она мне не верит.

Я это вижу.

Лицо Софы смягчается.

— Я подумала, может быть, тебе тяжело из-за того, что это за неделя.

— Что это за неделя?

Она грустно улыбается.

— День рождения Андрея всё ещё указан в офисном календаре.

Моё сердце замирает.

Беру телефон и проверяю дату. И точно, завтра его день рождения. Ему исполнилось бы тридцать два.

Мне тошно.

Как я могла забыть про день рождения своего покойного мужа?

Сглатываю комок вины в горле и киваю.

— Да, это тяжёлая неделя.

— Я могу что-нибудь сделать? Почему бы нам не поужинать завтра вечером? Чем-нибудь займи себя. Я могу найти няню.

Заставляю себя улыбнуться.

Она желает мне добра.

— Спасибо. Но у меня уже есть планы с братом.

Ложь.

Какая разница, ещё одна или нет?

— О, хорошо. Ну, по крайней мере, у тебя сегодня только одна запись. — Она делает паузу, прежде чем добавить. — Поскольку господина Соловьёва больше нет в расписании.

Она провоцирует меня поговорить об этом. Я знаю, ей любопытно, что произошло с ним.

Как иначе?

Я дважды просила её отказать ему как пациенту. Вчера, когда она сказала, что дозвонилась до Глеба и отменила запись, она пыталась выведать больше информации. Но я пресекла её попытки.

Дверь в приёмной открывается, давая мне легкую возможность избежать её любопытства на этот раз. Софа оглядывается через плечо на звук закрывающейся двери.

— Должно быть, это госпожа Эпштейн. Поговорим позже.

К счастью для меня, госпожа Эпштейн — одна из моих старейших и самых лёгких пациенток. У неё ОКР, и мы работаем над некоторыми её повторяющимися действиями. Мне удается легко включиться в работу — впервые за несколько дней. Час пролетает быстро, но когда она уходит, я чувствую такую усталость. Думаю, сегодня ночью я, возможно, всё-таки смогу поспать. На самом деле, я могу задремать в Яндекс.Такси по дороге обратно на север Москвы. Достаю сумочку из ящика стола, отсоединяю телефон от зарядки и надеваю дешёвую куртку, которую купила взамен дорогого пальто, которое, вероятно, больше никогда не увижу.

Я уже стою, готова уйти, когда снова стучат в дверь. Софа открывает её после двух стуков. Она тоже в куртке.

— Эм-м… Господин Соловьёв только что вошёл.

Уверена, вся кровь отхлынула от моего лица.

— Я думала, ты отменила его запись?

— Отменила. Он говорит, что ему просто нужно поговорить с тобой минутку. Мне сказать ему, чтобы уходил?

Обдумываю это.

Это решило бы ближайшую проблему. Но общение с Глебом требует игры в шахматы, продумывания на два хода вперёд.

Если я попрошу её отказать ему, будет ли он ждать снаружи здания? Подойдёт ко мне, когда я выйду? Что, если он проследит за мной до моей гостиницы и выяснит, где я остановилась?

Нет.

Нет.

Я не могу этого допустить. Мне нужно хоть как-то контролировать эту игру, которую он, очевидно, ведёт. Поэтому делаю глубокий вдох и выдыхаю.

— Нет, всё в порядке. Я приму его. Можешь проводить.

Софа кивает.

— Хорошо. Но я останусь, пока он не уйдёт.

Впервые я не хочу оставаться наедине с Глебом. Я хочу иметь возможность позвать на помощь, если понадобится. Поэтому киваю в ответ.

— Спасибо.

Софа исчезает и возвращается через минуту. Позади неё возвышается фигура Глеба. Я ненавижу себя за то, что замечаю, как хорошо он выглядит, как лёгкая щетина на лице подчёркивает его сильный подбородок, и как его густые, тёмные ресницы идеально обрамляют его притягательные глаза. Собираю в кулак остатки сил и выдавливаю улыбку.

— Спасибо, Софа.

Глеб ждёт, пока она закроет дверь, прежде чем двинуться с места. Затем он уверенно шагает к дивану и садится. Он широко разводит руки по спинке, словно расслаблен, даже чувствует себя комфортно. Я же чувствую что угодно, только не это. Держусь на расстоянии, стоя за своим креслом, а не сидя в нём, как обычно.

— Здравствуй. — Киваю. — Софа сказала, ты хотел поговорить со мной минутку?

На его губах мелькает тень улыбки. Если бы специально не искали её, большинство людей не заметили бы.

Но я заметила.

— Почему ты отменила мою запись?

Если он собирается вести себя так, будто всё в порядке, то и я буду.

— Ты больше не можешь быть моим пациентом, Глеб. Думаю, ты понимаешь почему.

Он потирает нижнюю губу большим пальцем.

— Хорошо. Но если я больше не пациент, то у нас не должно быть проблем с тем, чтобы видеться. Верно?

— Не думаю, что это хорошая идея.

Взгляд Глеба опускается на мои руки, которыми я держусь за кресло. Сжимаю его так сильно, что костяшки пальцев побелели. В конце концов, его глаза поднимаются и встречаются с моими.

— Пойдём выпьем, поговорим за пределами офиса. Я вижу, тебе тяжело обсуждать это здесь.

Ради собственного рассудка мне нужно знать, что он замышляет. В какую игру он играет. Поэтому, хотя я и знаю, что играю с огнём, киваю.

— «Чёрный Камень» тут рядом, внизу по кварталу, и там обычно тихо. Ресторан с небольшим баром.

Глеб встаёт.

— Веди.

Софа всё ещё сидит за своим столом, когда мы выходим из моего кабинета. Я уже совсем про неё забыла.

— Эм, я провожу господина Соловьёва.

На её лице расцветает озорная улыбка.

— Хорошего вечера.

В моей голове полный сумбур, пока мы идём по кварталу. Я не собираюсь показывать, что знаю, что он знает мою истинную личность, так что придётся придерживаться истории о нарушении правил «врач-пациент».

Смешно, конечно.

Переспать с моим пациентом — это наименьшая из моих забот в данный момент.

В ресторане Глеб отодвигает для меня барный стул, словно он джентльмен и это какое-то свидание. Едва пять часов вечера, так что в баре пусто, кроме нас и бармена. Мы заказываем два бокала вина, но я не притрагиваюсь к своему. Мне нужно быть в здравом уме. Ну, насколько это возможно в эти дни.

— Итак… — говорит Глеб. Он озаряет меня застенчивой улыбкой, и, как ни странно, я бы поклялась, что она искренняя. — Было так плохо? Что ты убежала?

Смотрю вниз в свой бокал с вином и качаю головой.

— Доверие между врачом и пациентом священно. Этого никогда не должно было случиться.

— Но теперь ты не мой врач.

Поворачиваюсь и смотрю ему в глаза.

— Ты следил за мной? В тот вечер… после?

— Что? — Глаза Глеба сужаются. Он отшатывается. Выглядит оскорблённым. — Нет. Очевидно, тебе нужно было пространство. Почему ты спрашиваешь?

Этот мужчина либо лучший лжец на свете, либо говорит правду.

Но как это может быть? Мог ли он подобрать брелок и не знать, кому он принадлежит? Если он нашёл его на улице в тот день, когда мы столкнулись, зачем его оставил?

И все знают цвета хоккейной команды НеваСталь…

Мои мысли прерывает голос. Знакомый женский голос.

— Марина?

Поворачиваюсь и вижу стоящую там Карину. Рядом с ней её муж Артём.

У меня отвисает челюсть.

— Карина…

Она обнимает меня крепко.

— Я так и думала, что это ты.

Артём кивает с грустной улыбкой.

— Привет, Мара.

После приветствий они оба смотрят на Глеба. У меня нет выбора, кроме как представить его — лучшему другу человека, который убил его жену. Мой мир внезапно съёживается так сильно, что мне кажется, я задыхаюсь.

— Это Глеб. — Я не объясняю, кто он, и не называю его фамилию. Чем меньше сказано, тем лучше. — Глеб, это Карина и Артём.

Артём Ковтун даже более известен, чем был Андрей. Любой, кто смотрел хоккейный матч твоей команды, узнал бы его. Но Глеб не дрогнул. Он встаёт, и мужчины пожимают друг другу руки.

— Приятно познакомиться.

— Я всё собиралась тебе позвонить, — говорит Карина. — Сходить на обед. Но третий ребёнок доконал меня. Я редко куда выбираюсь в последнее время. Даже на половину хоккейных матчей в этом сезоне не ходила.

Мои глаза метнулись к Глебу при упоминании хоккея. Снова он выглядит невозмутимым. Мне кажется, моя голова сейчас взорвётся, пытаясь понять этого человека. К счастью, входит ещё одна пара — люди, с которыми Карина и Артём должны ужинать — так что я пользуюсь моментом и прощаюсь.

Карина обещает позвонить.

Вероятно, она позвонит, но я не возьму трубку и никогда не перезвоню.

Да какая разница.

И снова только я и Глеб. Моё сердце колотится, в висках стучит, и… я понимаю, что не могу этого выдержать.

Не могу больше играть в эту игру. Не могу быть ни кошкой, ни мышью.

Я просто хочу домой.

Думаю о том, чтобы убежать, но я бегу уже слишком долго. Поэтому встаю и смотрю на мужчину рядом со мной.

— Всё кончено, Глеб.

Он морщится.

— Ты уходишь?

Киваю и просто выхожу за дверь. На этот раз не оглядываясь.

Глава 35

Сейчас

Раньше, до всего этого, я любила конец рабочего дня. Любила приводить в порядок свои записи, позволяя своим пациентам вновь пройти сквозь моё сознание, как будто перелистываю страницы их судеб, вспоминая каждую деталь, как я старалась им помочь, или мучительно пытаясь найти новые слова, новые подходы, чтобы помочь им справиться с тем, что их гложет.

Сегодня, когда потягиваю якобы успокаивающий ромашковый чай, глядя, как за окном сгущаются московские сумерки, мой взгляд невольно скользит к окну, выискивая что-то на тротуаре перед моим офисом.

— Есть сообщения? — окликаю Софу, стараясь придать голосу уверенности, которой я сейчас не чувствую и в помине.

На этой неделе у меня была дюжина сообщений. Восемь из них — от Глеба. И он не остановился на звонках. Он присылал электронные письма, заполняя мой почтовый ящик словами:

Марина, давай поговорим…

И

Марина, не отталкивай меня. Давай будем взрослыми.

Взрослыми.

«Взрослые» подразумевает, что мы зрелые. Что мы можем вести нормальный, адекватный разговор.

Но это невозможно.

Он лжёт мне.

Вероятно, и себе тоже. Потому что он знает, кто я. Он знает, кем был ты .

Делаю судорожный, прерывистый вдох, словно лёгкие наполнились льдом, и плотнее кутаюсь в кардиган, пытаясь отогнать пронизывающий холод. В моём кабинете не холодно — это холод внутри меня. Холодный, липкий ужас, который не отпускает, пока я пытаюсь понять, какую игру он ведёт. Какова его конечная цель. Только об этом я и думала все эти дни, эти бессонные ночи.

Я думала, что я одержима им. Теперь думаю, что это он одержим мной. И это отличие лишает меня дыхания.

— Софа? — снова зову, потому что она не ответила.

— Извини, Марина. Я просто принимала сообщение. — Она торопливо входит, держа два жёлтых листа с неразборчивыми записями. — Одно от господина Соловьёва. Он сказал, что перезванивает тебе и просил соединить немедленно, но ты была с пациентом. — Она поднимает брови, ожидая, что я подтвержу или опровергну, или дам подробности.

Коротко киваю и беру бумагу.

— Спасибо.

— А это от госпожи Нешиной. — Она протягивает другую записку, задерживаясь.

Снова благодарю её и добавляю:

— Можешь идти домой, Софа. Я очень ценю твою помощь.

Отпускаю её.

Отстраняю.

Замуровываю себя в своём одиночестве.

Она слабо улыбается и кивает, поворачивается, чтобы уйти. И на мгновение я надеюсь, что она остановится. Надеюсь, она обернётся и потребует узнать, что происходит с Глебом. Вероятно, она думает, что у нас какой-то странный роман. Хотя я не знаю, в каком мире мужчина звонит в офис женщины и оставляет сообщения её ассистентке снова и снова без остановки.

С шумом выдыхаю.

Если бы подобное случилось с кем-то из моих пациентов, я бы без колебаний поставила диагноз: преследование.

Сталкерство.

Но могу ли я назвать это преследованием? То есть… кто начал преследовать первым?

Прислушиваюсь к звукам, с которыми Софа собирается уходить: скрип открываемого ящика, глухой стук закрываемого. Её сумка, я знаю, теперь висит на плече, лямка врезается в плоть. Вот лёгкий шорох молнии на её куртке, затем шуршание шагов, удаляющихся по коридору.

Я почти останавливаю её. Почти произношу: «Софа, можно с тобой поговорить?» и вываливаю на неё всё, что гложет меня. Потому что мне до отчаянности нужен взгляд кого-то со стороны.

Я схожу с ума?

Возможно.

Очень может быть.

Делаю дрожащий, судорожный вдох, словно пытаясь удержать ускользающую реальность, и делаю шаг вперёд, к двери, которая разделяет комнаты. Знаю, что по крайней мере она никому не расскажет. Она моя сотрудница, и ей можно доверять.

Но как только открываю рот, чтобы окликнуть её, она уходит.

Входная дверь закрывается.

И поскольку я ещё не готова уйти, и не исключаю, что он может появиться здесь, торопливо подхожу и поворачиваю засов.

Двадцать минут спустя, словно сомнамбула, собираю свои вещи. Моё тело напряжено, застыло, каждый мускул каменеет от предчувствия. Как же я хочу, чтобы в моей офисной двери был глазок, чтобы можно было увидеть, кто там, за дверью. Но по крайней мере она ведёт в общий коридор — коридор, где расположены другие офисы, и по идее, там могут быть люди, к которым я могла бы обратиться за помощью.

Это заставляет меня остановиться.

Думаю ли я, что Глеб хочет мне зла?

Я не могу сказать «да». Но и «нет» тоже не могу.

В ту же секунду, как выхожу на улицу, в холодный, стылый московский воздух, клянусь, я чувствую на себе взгляды. Это липкое, ползучее, покалывающее ощущение, будто кто-то вот-вот подкрадётся сзади, словно тень. Я бы сказала, что почти привыкла к этому — я чувствовала это каждый день с той ночи в квартире Глеба. И даже до этого, хотя списывала это на своё воображение, на посттравматический синдром. Так что это не ново, но к ощущению себя чьей-то добычей, загнанным зверьком, не привыкаешь. Сегодня я надела обувь на плоской подошве, на всякий случай.

Сглатываю.

На случай, если мне придется бежать.

Бросаю взгляд за спину. Московский тротуар полон людей, спешащих домой после работы, идущих рука об руку на раннем свидании, матерей, крепко держащих детей за руки.

Но Глеба нет.

Случайные взгляды косятся на меня, пока я лихорадочно осматриваю толпу, ищу знакомый силуэт. Уверена, они думают: «Кто эта странная дама, которая постоянно оглядывается через плечо, словно в припадке паранойи?»

Вспоминаю диагностические критерии параноидального расстройства личности: всепроникающее, стойкое и длительное недоверие к другим — что-то в этом роде.

Но это не про меня, верно?

Это не ко всем. Это только к нему.

Крепче сжимаю сумку и поворачиваю за угол, меняя маршрут. Потому что теперь я так делаю.

Мой телефон в руке, пальцы на нём потные. Возможно, мне стоит позвонить Карине.

Или доктору Аверину?

Или даже позвонить Софе, сказать ей, что она нужна мне обратно в офисе, или предложить поехать к ней домой. Нет, нет, у неё ребенок. Не могу допустить, чтобы он следовал за мной туда.

Снова поворачиваю, затем ныряю в первый попавшийся минимаркет. Притворяюсь, что просматриваю глянцевые журналы, но на самом деле всё моё внимание приковано к тротуару за окном. Проходят двое мужчин, о чем-то оживлённо споря. Молодая женщина с пакетами. Двое школьников, спешащих домой.

Никакого Глеба.

Когда снова выхожу на улицу, с каким-то случайно схваченным журналом в руке — я не хотела злить продавца, который уже косился на меня после десяти минут моего мнимого «выбора» — внезапно осознаю, где нахожусь. Практика доктора Аверина, его кабинет, находится всего в квартале отсюда. Это значит, что я прошла несколько километров, кружа по своему обычному маршруту, как загнанный зверь, пытаясь поймать Глеба, если он действительно шёл за мной по пятам.

Ненормально.

Совсем ненормально.

Но это своего рода ответ на мою проблему.

Тороплюсь к его офису, лихорадочно сверяясь со временем на телефоне — 18:10. Московские сумерки уже начинают спускаться на город, окрашивая небо в тревожные тона. Но, может быть, он всё ещё будет там. Может быть, он впустит меня, и я смогу поговорить, излить всё, что накопилось, снять часть этого невыносимого давления внутри меня. Может быть, он даст мне своё профессиональное мнение — «Нет, Марина, я думаю, ты абсолютно нормальна». Громко фыркаю, и этот звук режет слух.

Я не нормальна.

Всё это не нормально. Это я могу признать сама себе, хоть и нелегко.

Через секунду, словно призрак, выхваченный из сгущающейся мглы, замечаю его. Его высокая, немного сутулая, но такая знакомая фигура легко, почти небрежно спускается по ступеням здания, ключи позвякивают в ладони, он насвистывает какую-то незамысловатую мелодию, беззаботный — если бы только я могла быть такой, хоть на мгновение!

— Доктор Аверин, — зову я. Он не слышит меня и поворачивается, чтобы идти в противоположную сторону, а цветущее дерево над ним делает картину почти живописной. — Илья! — зову, громче на этот раз, перебирая по тротуару за ним.

На этот раз он поворачивается. Его глаза широко раскрыты, поза защитная — будто на него напал на улице пациент, что и происходит практически.

Это заставляет меня перевести дыхание.

Вспомнить себя.

Что бы я подумала, если бы кто-то сделал это со мной?

Я бы подумала, что они отчаялись.

Это и происходит.

— Прости, что останавливаю тебя так, — говорю я. — Мне просто очень нужно поговорить. Это срочно.

Доктор Аверин смотрит на меня сверху вниз. Его рот открывается, и он колеблется.

— Прости, Марина, но у меня планы на этот вечер.

— Пожалуйста. Я могу… — роюсь в сумочке. — Я могу заплатить наличными. Могу поговорить, пока мы идём. Мне действительно нужна помощь.

— Марина, ты знаешь так же хорошо, как и я, что в нашей практике должны быть границы. — Он мрачно улыбается. — Но я могу направить тебя в клинику неотложной помощи, или мой секретарь всё ещё на своём месте. Ты могла бы позвонить и узнать, сможем ли мы принять тебя завтра утром. Я приду пораньше, если потребуется.

Крепко зажмуриваюсь.

Я не могу ждать до завтрашнего утра. И ни за что на свете я не пойду в клинику неотложной помощи. Я не могу рассказать какому-то случайному незнакомцу, что происходит.

Когда открываю глаза, пригвождаю доктора Аверина своим взглядом, и это просто вырывается.

— Я переспала с Глебом Соловьёвым в своём кабинете.

Шок, ужас, нескрываемое осуждение. Они проносятся по его лицу, словно вспышки молнии, за секунду до того, как он вновь надевает свой безупречный, отточенный годами практики терапевтический покерфейс. Его кадык заметно дёргается, и он едва заметно переминается с ноги на ногу. Наконец, он медленно, словно обдумывая каждое движение, слегка кивает, и через секунду уже жестом указывает на лестницу, безмолвно приглашая меня обратно в свой кабинет, в свою крепость, где можно было бы поговорить.

Глава 36

Сейчас

— Тут посылка тебе пришла. — Софа указывает на угол своего стола.

Я точно знаю, что внутри. Слава богу за быстрые сервисы доставки, вроде Яндекс.Маркета или Озона, и их мгновенную доставку.

— Спасибо. — Подхватываю посылку. — Ты почему ещё не собралась домой? У Ромы же сегодня виолончель?

Софа кивает.

— Через пару минут уйду. Но хочу поговорить с тобой, прежде чем уйти.

Уф.

Ну вот, начинается.

Последнюю неделю избегаю любых разговоров, кроме обсуждения расписания. Я вижу, как она на меня смотрит — будто у меня не все дома, или я слегка съехала с катушек. И это, надо признать, не так уж далеко от истины. Хотя последние несколько дней мне кажется, что я справляюсь лучше, что иду на поправку. Опускаю взгляд на коробку в руках, вспоминая её содержимое. Возможно, всё не так уж и хорошо, как мне думается.

Выдавливаю вежливую улыбку.

— Что-то случилось? О чём ты хочешь поговорить?

Софа ждёт, пока наши взгляды встретятся.

— Глеб Соловьёв.

Моё сердце срывается с цепи, забивается в груди, как пойманная птица, стоит лишь ей произнести его имя. Сильнее сжимаю коробку.

— Что с ним?

Она хмурится.

— Он снова звонил сегодня дважды.

Это хотя бы меньше, чем на прошлой неделе.

Прежде чем успеваю что-то сказать, она продолжает.

— Между вами что-то произошло? С тех пор, как ты попросила меня удалить его из списка пациентов, ты сама не своя. А он всё звонит и звонит. Обещаю, я не осужу, если что-то, ну, личное случилось.

Ещё неделю назад меня раздирало от отчаяния, и я была готова вывалить всё, что происходило, лишь бы сбросить этот непосильный груз. Я бы выплеснула каждую деталь, если бы она так надавила. Но разговоры с доктором Авериным помогли, и последние несколько дней я действительно чувствую, что иду на поправку. Хрупкий прогресс, но всё же. Я стала меньше оглядываться, выписалась из гостиницы, где жила, и вернулась к себе в квартиру, даже разок поехала на метро вместо Яндекс.Такси. Даже перезвонила брату и ответила на сообщение от Карины, пообещав скоро встретиться.

Но я не хочу ворошить всё, что произошло, и рисковать откатом. К тому же, это не короткий рассказ, а у меня через пятнадцать минут пациентка — Анна. Не говоря уже о том, что Софе нужно домой к сыну. Поэтому говорю ей правду, но лишь самую крошечную её часть.

Вздыхаю.

— Господин Соловьёв потерял жену. Разговоры об этом всколыхнули во мне массу болезненных воспоминаний. Я думала, справлюсь, но это ударило по мне сильнее, чем ожидала.

Взгляд Софы смягчается.

— Мне так жаль, Марина. Это должно быть, было тяжело.

Киваю.

— Так и было. Но теперь я обсуждаю это со своим терапевтом. Так что тебе не нужно обо мне беспокоиться.

— Хорошо. Но я тоже здесь, рядом. В любое время, когда тебе нужно будет поговорить. Днём или ночью. Если мы не в офисе, ты всегда можешь мне позвонить, ты же знаешь.

Моя улыбка на этот раз искренняя.

— Спасибо, Софа. Ты настоящий друг.

Она достаёт сумочку из ящика стола и накидывает куртку.

— Я зайду вниз в гастроном за кофе. Что-то совсем расклеилась сегодня. Хочешь, захвачу тебе один, прежде чем уйду?

— На самом деле… — Смотрю на часы. — У меня почти двадцать минут до последнего приёма. Думаю, я сама сбегаю вниз за чашечкой. Мне не помешал бы глоток свежего, хоть и прохладного воздуха, да и на улице сегодня так непривычно хорошо.

— Хорошо. Увидимся утром.

— Доброй ночи, Софа. И спасибо, что позаботилась обо мне.

После её ухода я прохожу в свой кабинет с принесённой коробкой. Аккуратно разрезав скотч посередине ножом для писем, вынимаю упаковочную бумагу и извлекаю содержимое.

— Беззвучные часы.

Интернет обещает стопроцентную бесшумность, но я сама это проверю…

Вставив батарейки, подношу их к уху.

А, тишина.

Довольная, придвигаю стул к этому ужасному, до сих пор тикающему на стене чудовищу и забираюсь, чтобы заменить их. Старые часы в моих руках тут же приветствуют меня своим раздражающим шумом.

Тик. Так. Тик.

— О нет, только не ты, — произношу вслух. Вынимаю батарейки с задней стороны, прежде чем спуститься со стула. И на всякий случай, после того как они оказываются вне часов, подношу «безбатареечные» часы к уху.

Тишина.

Выдыхаю с облегчением, словно сбрасываю невидимый груз.

Теперь быстро глотнуть свежего воздуха, выпить травяного чая, и я буду как новенькая.

По крайней мере, так мне кажется…

Пока двери лифта не распахиваются на уровне первого этажа, и я не вижу мужчину, проходящего через турникет здания.

Глеб.

Прижимаюсь к оной из холодных стенок лифта, изо всех сил втягивая живот, будто это может сделать меня невидимой, растворить в пространстве. Затем лихорадочно, до боли в пальцах, принимаюсь жать кнопку закрытия дверей на панели лифта — по меньшей мере тридцать раз за десять секунд. Не смею дышать, пока двери не закрываются, и я, к счастью, всё ещё единственная внутри. Всё моё тело дрожит, мелкой дрожью, пока кабина поднимается на мой этаж, и в ту же секунду, как двери распахиваются, я, словно загнанный зверь, рвусь к спасительной двери своего кабинета, чувствуя себя в безопасности лишь за закрытой дверью.

Оказавшись внутри, решаю, что единственное, что могу сделать, — это притвориться, будто меня здесь нет. Запираюсь в кабинете и пытаюсь отдышаться, чтобы быть как можно тише. Но пока жадно глотаю воздух, пытаясь успокоить бешеное колотящееся сердце, с ужасом осознаю, что не заперла внешнюю дверь, ведущую в приёмную. Мне до смерти, до дрожи в коленях, не хочется выходить туда, но мысль о том, что он может свободно войти даже в приёмную, невыносима. Прежде чем броситься туда, прижимаюсь ухом к двери, прислушиваясь к звукам, и как раз в этот момент слышу, как она со скрипом открывается.

Моё сердце колотится так быстро, что я всерьёз беспокоюсь, не случится ли у меня сердечный приступ.

— Здравствуйте? Доктор Макарова? Софа?

Чёрт возьми.

Это не Глеб.

Это Анна Тимшина.

Моя следующая пациентка.

Понятия не имею, что делать.

Впустить её?

Но что потом?

Послужит ли её присутствие сдерживающим фактором для Глеба? Остановит ли его от того, что он задумал, потому что его увидят?

Возможно, хотя я и сомневаюсь. Но тогда он узнает, что я здесь, а Анна в конце концов уйдёт, и мне всё равно когда-нибудь придётся покинуть этот кабинет. Он мог бы ждать. И ждать.

Ручка двери, к которой я прижимаюсь, дёргается, и я вздрагиваю. Приходится прижать ладонь ко рту, чтобы не закричать. Мне нужно притвориться, что меня здесь нет, даже если это означает подвести мою пациентку.

Тук. Тук. Тук.

— Доктор Макарова? Вы там?

Задерживаю дыхание, даже прикрыв рот.

Затем снова слышу, как со скрипом открывается внешняя дверь.

Она уже уходит? Или это входит Глеб…

Ответ приходит, когда мужской голос гремит из соседней комнаты.

— Какого хрена ты здесь делаешь?

— Я… Доктор Макарова — мой психиатр, — говорит Анна. Её голос дрожит от страха.

Даже несмотря на то, что я до безумия напугана, не могу позволить Глебу запугивать мою пациентку. Моя дрожащая рука, повинуясь инстинкту, тянется к дверной ручке, готовая распахнуть дверь и встать между ними. Но я замираю, словно вмерзла в пол, услышав, что следует дальше.

— Вранье, Анна! — гремит Глеб. — Ты снова за мной следишь⁈

Глава 37

Сейчас

Прижимаюсь к двери, почти не дыша. Что, мать вашу, там происходит?

Мои пальцы крепче сжимают ручку, но я не осмеливаюсь повернуть её.

Пока нет.

Спустя долгий миг Глеб добавляет:

— Отвечай мне, мать твою! Почему ты снова преследуешь меня?

Анна молчит.

Я совершенно растеряна.

Преследует… снова?

Почему моя пациентка преследует его?

Чувствую, что вот-вот выпрыгну из собственной кожи, ожидая продолжения, но ничего не происходит. Долгие секунды тянутся, каждая подобна удару метронома в тишине. Тревога внутри меня нарастает, захлёстывает с головой, грозя поглотить меня целиком.

А что, если она молчит потому, что его руки сомкнулись на её горле? Что, если он сорвался?

В конце концов, очевидно, что я не знаю настоящего Глеба. Но это мой кабинет, Анна — моя пациентка, и я должна её защитить.

Я больше не могу ждать.

Резко распахиваю дверь.

— Что здесь происходит?

Пытаюсь собрать весь свой врачебный авторитет, но голос звучит натужно и неубедительно, словно я сама себе не верю. Они оба даже не смотрят в мою сторону. Глеб и Анна стоят в метре-полутора друг от друга, сверля друг друга взглядом, словно и не заметив моего появления.

— Неужели ты не понимаешь? — произносит Анна. Её руки дико жестикулируют, словно пытаясь поймать невидимые слова. — Мы можем быть вместе теперь. Ты наконец свободен. Ты можешь рассказать мне всё, что не мог никому другому, как раньше. Я так скучала по тебе. Я всё пыталась связаться с тобой, но… — Её подбородок дрожит, предательски выдавая скрытую боль и отчаяние.

Глеб рычит.

Настоящий, утробный рык, сотрясающий воздух кабинета.

— Убирайся, чёрт возьми, из моей жизни! Это из-за тебя они мертвы!

Тишина снова заполняет пространство, тяжёлая и давящая. Без предупреждения Анна издаёт судорожный всхлип, оставляя за собой лишь эхо, и выбегает из кабинета. Смотрю ей вслед, мой разум лихорадочно крутится, пытаясь осмыслить разыгрывающуюся передо мной ситуацию, которая казалась сном, но была жестокой реальностью.

Прежде чем успеваю что-либо сказать — или попросить Глеба уйти — он резко поворачивается и впивается в меня взглядом. У меня всё внутри сжимается от ярости, что сквозит в его глазах, от холода, исходящего от него.

— В какую больную игру ты играешь? — требует он.

— Что?

— Ты не отвечаешь на мои звонки, не отвечаешь на сообщения. Я прихожу тебя навестить, а здесь она?

Колеблюсь, потому что не хочу нарушать врачебную тайну, это мой профессиональный долг. Не мне говорить, что Анна — моя пациентка.

Хотя… она ведь сама это сказала, правда?

— Я не понимаю, что происходит. — Сглатываю, чувствуя, как комподкатывает к горлу. Меня всё ещё трясет, нервная дрожь пробегает по телу. Мне хочется, чтобы он ушёл, чтобы эта тяжелая атмосфера наконец рассеялась, но в то же время меня гложет невыносимое, мучительное любопытство. — Откуда ты знаешь Анну?

— Она — женщина, которая разрушила мою жизнь. Уничтожила её. Мы были… вместе. — Он опускает голову, его голос звучит глухо. — Не моя жена была изменницей. Это был я. Но это была ошибка, и я пытался всё исправить. Я порвал с ней. — Он жестом указывает на дверь, словно Анна всё ещё стоит там, перед нами. — Анна. Она отказывалась принять, что всё кончено. Я не хотел её видеть. Я отказывался с ней разговаривать. А потом, однажды ночью, она пришла к нам домой и рассказала моей жене всё. Елена ушла. Она взяла нашу дочь и выбежала из дома, и… — он выдыхает, судорожный, прерывистый вдох, полный невыносимой боли. — Следующее, что я узнал, — их сбил пьяный водитель, насмерть, мгновенно.

Ярость на его лице сменяется отчаянием, обнажая лишь бездонную пропасть горя. Горе сочится из каждого слова, из поникшей, сломленной позы его тела. Он вытягивает руку, чтобы опереться о дверной косяк, словно едва держится на ногах, готовый рухнуть в любой момент.

Реальность происходящего оглушает меня, выбивая воздух из лёгких. Безвольно опускаюсь в кресло Софы, чувствуя, как силы покидают меня.

— Она была твоей девушкой… — мой голос замирает, растворяясь в воздухе.

Когда он кивает, я вспоминаю, как Анна рассказывала о своём бывшем парне. О том, кого она хотела вернуть, о том, с кем сравнивала всех остальных мужчин.

Неужели это был Глеб?

— Я понятия не имела. — Качаю головой, пытаясь отогнать эту мысль. — Она просто пришла однажды и записалась на приём, и у меня не было причин сомневаться, что она не просто пациентка. Она никогда не спрашивала ни о тебе, ни о чём-либо ещё. — Умолкаю, потому что опасно близка к нарушению конфиденциальности пациента. Это моя работа, моя этика, но сейчас… — Мне жаль, — добавляю, чувствуя, насколько бессмысленны эти слова.

— Когда ты начали её принимать? — спрашивает он, и в его голосе нет ничего, кроме холодной констатации факта.

Мысленно возвращаюсь назад, сглатываю, осознав чудовищное совпадение по времени.

— Вскоре после того, как ты впервые пришёл.

Ожидаю, что он уйдёт. Унесёт себя и своё горе прочь, оставив меня наедине с этой новой, невыносимой правдой. Я уж точно не могу быть той, кто ему поможет, не после всего, что произошло. Но он продолжает говорить, словно мы на обычной сессии, словно я всё ещё его доктор.

— Когда я порвал с ней, она начала разрушать мою жизнь. Постепенно, методично. Она была моей студенткой, мы начали встречаться после её выпуска. — Он сползает по стене, садясь на пол, колени подтянуты к груди, руки беспомощно свисают. — Когда я с ней порвал, она пошла к другим профессорам. Моим коллегам, моему начальнику. Она рассказала им всё. Я чуть не потерял работу. Но она совершеннолетняя, и я не был её профессором в то время. Всегда всё было по обоюдному согласию. Потом она начала преследовать меня. — Он качает головой. — Я думал, она прекратила, но, видимо, она проследила за мной сюда.

Преследовала его.

Как и я.

Моё горло сжимается, и мне хочется сказать ему остановиться — уйти, потому что я не хочу этого знать. Не хочу, чтобы мне стало ещё яснее, насколько я ошибалась всё это время, насколько слепой я была. Но он просто продолжает говорить, и я не могу, не имею права его остановить.

— Это вышло из-под контроля. Я пригрозил обратиться в полицию. И какое-то время думал, что она наконец поняла, что всё кончено. Но потом она пришла ко мне на работу, рыдая в моём кабинете о том, как сильно она по мне скучает. Она начала раздеваться, а я сказал «нет». И это… — Он замолкает, чтобы сделать глубокий вдох, словно собираясь с силами для последнего удара. — Это та ночь, когда они погибли. Ночь, когда она разрушила мою жизнь. Моя жена никогда не вышла бы гулять в ту ночь, если бы Анна не рассказала ей о том, что мы делали.

— Мне так жаль. — Бесполезные слова, пустые звуки, неспособные хоть что-то изменить. Я всё равно произношу их, потому что не знаю, что ещё предложить, как выразить ту бездну отчаяния, что открылась передо мной.

Глеб поднимает взгляд, встречается со мной глазами через весь кабинет. В его глазах нет ни ярости, ни отчаяния, лишь холодная, обжигающая ясность.

— И вот как это случилось. Вот как моя семья оказалась убита твоим мужем.

Ахаю.

Удар под дых.

Он знает.

Он знал всё это время, с самого начала, и теперь я знаю это наверняка.

Глеб опускает взгляд в пол, качает головой и поднимается на ноги, словно это требует от него огромных усилий, каждый мускул напряжён.

— Прощай, Марина.

Он выходит за дверь, оставляя её открытой за собой, словно приглашая меня войти в эту новую, страшную реальность.

Глава 38

Сейчас

Это не укладывается в голове.

Даже спустя несколько часов мой разум отказывается вмещать всю эту информацию. Не может смириться с тем, какой же глупой я была, не распознав, что Глеб всё это время водит меня за нос. Как психиатр, я должна видеть эти признаки, но я слепа, ослеплена собственными желаниями и травмой. Не помогает и то, что я снова начала пить.

Опять.

Знаю же, что это тупик, но руки сами тянутся к бутылке. Это никогда не помогает.

Мне нужно с кем-то поговорить.

Выбор ограничен.

Есть мой брат, Сергей, но если бы я рассказала ему хотя бы десятую часть того безумия, в котором оказалась, он бы так за меня испереживался, что поселился бы на моем диване и никогда не ушел. К тому же, у Сергея семья. Я не должна быть его проблемой. Я не буду его проблемой. Конечно, я могла бы позвонить доктору Аверину. Но он захочет копаться в моей психике, убеждать отпустить ситуацию. А мне нужно копаться в их психике — Глеба и Анны. Вот уж ирония судьбы — сама психиатр, а нуждаюсь в том же, что и мои пациенты, только с обратным вектором. Плюс, есть вопрос врачебной тайны. Из-за этого, по-настоящему поговорить обо всём этом я могу только с одним человеком — Софой. Мои пациенты подписывают формы, разрешающие раскрытие конфиденциальной информации о психическом здоровье моему персоналу. Ей я доверяю как себе, она видит изнанку моей практики, знает все подводные камни. В конце концов, Софа занимается счетами за страховку, так что ей известны диагнозы и истории болезней пациентов.

Но уже почти десять вечера, а у неё Рома. Поэтому мне неудобно звонить. Тяну, как могу, с каждой минутой чувствуя себя всё более потерянной.

Хотя после очередного бокала вина, я, кажется, переступаю через это.

— Марина? — отзывается она. — Всё в порядке?

— Нет. Софа, нет. Мне нужно с кем-то поговорить.

— Больше ни слова. Буду у тебя через двадцать минут.

— А как же Рома?

— Он с отцом сегодня.

— Ох. — Это немного успокаивает меня. — Спасибо, Софа. Я очень ценю. До скорого.

Допиваю свой бокал вина и наливаю себе ещё один, прежде чем раздается стук в дверь.

Софа смотрит на меня, и её лицо мрачнеет от беспокойства.

— Ты выглядишь ужасно, Мара. Тебя кто-то обидел?

Качаю головой и отступаю, чтобы она могла войти.

— Нет. Ничего такого. Обещаю.

Внутри я откупориваю новую бутылку вина и наливаю по бокалу нам обеим.

— Полное признание, — говорю, протягивая ей один. — Я уже выпила три.

— Всё в порядке. Я и сама выпила два дома раньше.

Улыбаюсь, и мы вместе проходим в гостиную, усевшись рядом на диване. Подбираю ноги под себя и пытаюсь сообразить, с чего начать. Слова застревают в горле, каждое кажется тяжелым, как свинец. Но эта история похожа на клубок ниток; если бы я вытащила одну нить и пустила её в ход, все остальное распуталось бы. Поэтому я решаю начать с самого худшего, чтобы покончить с этим.

Сглатываю.

— Глеб Соловьёв — не просто пациент. Он муж женщины, которую сбил Андрей, женщины и ребёнка, которых он убил.

Глаза Софы расширяются.

Она подносит бокал ко рту и осушает его наполовину.

Грустно улыбаюсь.

— Завтра нам обеим будет хреново. Потому что это только начало этой истории.

— Может, мне просто принести бутылки, и мы будем пить через соломинки? — говорит Софа.

— Не искушай меня.

В течение следующих получаса рассказываю Софе всю историю — от того, как я начала преследовать Глеба, до того, как он таинственно появился в моём кабинете, делая вид, что не знает меня, до того, как я спала с ним во время нашей сессии. Каждое слово даётся с трудом, но я чувствую, как с меня спадает груз, хотя бы частично. Затем я добавляю вишенку на торте — историю Анны, как она вписывается во всё это.

Челюсть Софы отвисает, когда я наконец останавливаюсь, чтобы перевести дух.

— Боже правый, Мара. Это просто чертовски безумно. Ты боишься его? Или её? Их? Ты опасаешься за свою безопасность?

Киваю.

— До сегодняшнего дня — нет. Хотя месяцами я чувствовала, что меня преследуют. Я подозревала, что это может быть Глеб, но не могла быть уверена. Оглядываясь назад, возможно, дело было не в том, что я не могла быть уверена, а в том, что я не хотела быть уверенной. Потому что, если бы была, мне пришлось бы прекратить то, что я делала. А я не хотела. Я была эмоционально запутана с Глебом на стольких уровнях. — Делаю паузу. — Но сейчас я действительно боюсь за свою безопасность. Я знала, что у Анны проблемы, но чтобы начать ходить ко мне на терапию только потому, что парень, которым она одержима, тоже мой пациент? По крайней мере, я должна так предполагать. Это почти уровень «Рокового влечения». Думаю, мне, возможно, придётся получить судебный запрет или что-то в этом роде.

Софа кивает.

— Я определённо думаю, что тебе стоит его получить. Ты не можешь жить в постоянном страхе.

Допиваю остаток вина в бокале.

— Будет сложно обратиться в полицию из-за врачебной тайны.

— Разве нет исключения из этого правила, когда кто-то в опасности?

Киваю.

— Да, но что, если я ошибаюсь? Что, если Анна просто отвергнутая бывшая девушка, одержимая своим парнем? У меня это скорее интуитивное ощущение, что она может быть опасна для меня. Она никогда не угрожала мне или кому-либо ещё. И насколько я знаю, она никогда не угрожала и Глебу. И Глеб никогда не угрожал мне. На самом деле, я занималась с ним сексом не один раз и ходила к нему в квартиру! — Провожу пальцами по волосам, дергая их у корней. — Софа, что, чёрт возьми, я натворила? Во что я ввязалась? Всего этого можно было бы избежать, если бы я не погналась за Глебом в первый раз, когда увидела его. Я начала это. Я сама навлекла это на себя.

— Нет, не натворила. И не смей так думать. Возможно, ты и погналась за ним, но всё началось невинно. Ты сама так сказала — ты погналась за ним в тот первый день, чтобы узнать, счастлив ли он, потому что тебя мучило чувство вины за случившееся. Но в любом случае, даже если ты и запустила этот ком, сейчас всё зашло слишком далеко. Ты не должна чувствовать себя в опасности.

— Я даже не уверена, что знаю всю историю. Даже со всем, что я знаю сейчас, мне кажется, что у меня только половина кусочков пазла. Хотела бы я спросить Глеба, почему он пришёл в мой кабинет, чего он от меня хочет. И почему он преследует меня.

— О Боже. — Глаза Софы снова расширяются. — Я только что кое-что вспомнила.

— Что?

— Несколько недель назад мы с тобой выходили из офиса в одно и то же время. Я ждала через дорогу на своей обычной автобусной остановке, и я видела, как это делала Анна.

— В смысле? Что делала?

— Она была примерно в полуквартале позади тебя, как бы лавируя в толпе. Я подумала, что это странная манера ходить, но, эй — мы живем в Москве. Московская толпа, вечно спешащая, идеальное место, чтобы затеряться. Теперь это имеет смысл. Она держалась от тебя на расстоянии и пыталась спрятаться за людьми. Мара, что, если тебя последние несколько месяцев преследовал не Глеб, а Анна?

Глава 39

Сейчас

Когда я, моргнув, прихожу в себя, я не в кровати.

Даже не на диване.

Дезориентированная, переворачиваюсь на спину и чувствую под лопатками холодный твердый кафель.

Ванная.

Я опять провела ночь в ванной. Мне слепят глаза яркие лампочки над раковиной. Сажусь, а затем, оперевшись рукой о край столешницы, поднимаюсь на ноги.

Большая ошибка.

В глазах всё плывет. Опускаюсь обратно на пол, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

Чем-то пахнет.

Мной?

От меня пахнет, и пахнет ужасно.

Выдыхаю, и горячие слёзы текут по щекам. Чувствую себя одним из своих винных бокалов — хрупкой, готовой разлететься на миллион осколков.

Снова пытаюсь подняться, отчаянно нуждаясь в воде, чтобы утолить сухость во рту, избавиться от едкого привкуса желчи. Прополаскиваю рот, сплёвываю и делаю большие глотки прохладной воды. Наконец, закрываю кран и поднимаю глаза, чтобы встретиться со своим отражением в зеркале.

Господи Иисусе.

Едва узнаю себя.

Размазанный макияж, пятнистая кожа, волосы всклокочены. Крапинки на свитере.

Включаю горячий душ, не удосужившись раздеться, прежде чем шагнуть под струи. Обжигающая вода заставляет меня ахнуть, но я позволяю ей нагреться до невыносимой температуры, прежде чем немного убавить напор. Затем раздеваюсь и тянусь за мочалкой, добавляю эвкалиптовый гель для душа и медленно тру каждый сантиметр своего тела.

Я отвратительна.

И мне отвратительна я сама.

Где-то посреди попыток снова почувствовать себя чистой, нормальной, внезапно вспоминаю.

Прошлая ночь.

Вино.

Софа.

Я всё ей рассказала.

И она сказала…

Сглатываю очередной приступ тошноты, грозящий вырваться наружу. Она сказала, что видела, как Анна следит за мной. Душ хлещет по мне, опираюсь о стену, обдумывая последствия. Обдумывая отношения, которые у неё, должно быть, были с Глебом. Тот факт, что он преследовал меня.

Или она.

Или, может быть, они оба.

Тру лицо, пока оно не начинает болеть.

Наконец, выключаю воду.

Где-то в моей квартире звенит телефон, потом снова. Потом в третий раз. Напрягаюсь с каждым уведомлением, сердце колотится всё сильнее и сильнее, гадая, кто так отчаянно пытается со мной связаться. Заворачиваюсь в полотенце — полотенце, которое пахнет, которое нужно постирать. Бросаю его на пол и открываю бельевой шкаф, чтобы взять свежее.

Но он пуст.

Пульс учащается.

У меня даже нет чистого полотенца. Подбираю грязное и оборачиваю его вокруг тела, размышляя, что ещё я забыла сделать. Что ещё я упустила в этом тумане, в котором живу.

Мой телефон спрятан между диванными подушками. Единственная причина, по которой я его нахожу, — это очередное сообщение. С облегчением вздыхаю, когда вижу, от кого оно — Софа, проверяет, как я. Она уже прислала два сообщения.

Софа : Доброе утро, солнышко. Хотела узнать, как ты после нашего позднего вечера. Ты уже проснулась?

А затем

Софа : Слушай, я немного волнуюсь. Будь осторожна, хорошо? Позвони мне, если что-нибудь понадобится.

Быстро набираю ответ, ненавидя себя за то, что заставила её волноваться, когда она была так добра ко мне.

Марина : Всё хорошо. Спасибо за всё вчера вечером.

Затем открываю электронную почту.

Там два письма от Глеба.

Оба пустые, кроме темы. Первое гласит:

Нам нужно поговорить.

Второе пришло через десять минут:

Я серьёзно. Позвони мне.

В моей голове его слова не звучат по-доброму. Это не вежливая просьба.

Это резкое требование.

Вспоминаются слова Софы.

Она волнуется.

Она думает, что мне нужно быть осторожной.

Понимаю, что тоже так думаю. И пора что-то с этим делать.

— Следователя Гребенщикова, пожалуйста.

Дежурная за стойкой смотрит на меня поверх очков.

— Фамилия? — спрашивает она. — По какому вопросу?

— Марина Макарова. — И поскольку женщина не выказывает никакого узнавания имени, я добавляю: — Жена Андрея Мацкевича.

При этих словах её глаза расширяются.

— Присядьте, пожалуйста. Я узнаю, свободен ли он.

Выбираю стул в углу, садясь спиной к стене. Секунду спустя понимаю, что это защитная поза. То, на что я обращаю внимание у своих пациентов. Мой взгляд задерживается на двери. Я оглядывалась всю дорогу сюда, высматривая Глеба, Анну. Бросаю взгляд на телефон, и он снова написал.

Только тема, как и раньше.

Можно к тебе?

Напрягаюсь и поднимаю глаза, надеясь увидеть следователя Гребенщикова. Над стойкой тикают часы, то же самое тик-так-тик, что и у моих старых часов. На краткий миг я могу понять, как у моих пациентов развивается бред. Как они начинают думать, что даже часы хотят им навредить. Дыхание прерывается, когда выдыхаю и отворачиваюсь от проклятой штуковины. Хотелось бы, чтобы следователь уже пришёл.

Дверь открывается.

И он стоит передо мной, руки в карманах дешёвого костюма, на лице терпеливое выражение, которое он, вероятно, считает улыбкой. Но это не так, не совсем.

— Доктор Макарова, чем могу помочь? — Смотрю на него, но ничего не говорю.

Его брови хмурятся, когда он смотрит на меня. — Вы в порядке?

— Нет.

Нерешительность мелькает на его лице, но он делает небольшой жест.

— Проходите, доктор Макарова. Кофе? Воды?

— Воды, спасибо.

Минуту спустя мы сидим в сером кабинете. Несколько старых фотографий приколоты к стене, но в остальном здесь аккуратно, чисто. Одна кофейная кружка, пластиковая бутылка воды, блокнот, ручка и компьютер.

Он садится за стол и разводит руками.

— Что происходит?

Мои дрожащие пальцы касаются пластикового стаканчика с водой. Я напилась воды, умылась и надела чистую одежду, но осадок прошлой ночи — этих последних месяцев — всё ещё цепляется за меня.

Интересно, почувствую ли я когда-нибудь себя нормальной, снова собой?

Может быть, когда-нибудь.

Когда всё это станет воспоминанием. Может быть, ещё есть время встретить кого-то нового.

Создать семью.

Почти вижу это, проблеск света в мире, который долгое время казался сумерками.

Делаю медленный, глубокий вдох, прежде чем посмотреть ему в глаза.

— Мне нужно получить запрещающее предписание против кое-кого. Его и его… — Ищу нужное слово. — Бывшей девушки? Они преследовали меня. Следили за мной на улице. Они знают, где я живу. Я думаю. Несколько месяцев назад я пришла домой, и дверь моей квартиры была открыта. Внутри никого не было, но кто-то там был. Я это знаю.

Пытаюсь придумать, как объяснить, что Анна стала моей пациенткой, полагаю, чтобы подобраться ко мне.

Вероятно, Глеб тоже.

Но решаю пока опустить эту часть. Это означало бы нарушение врачебной тайны. За последние несколько дней я несколько раз перечитывала Этический кодекс медицинской ассоциации. Врач может нарушить конфиденциальность, когда пациент угрожает причинить серьёзный физический вред конкретному, идентифицированному лицу, и существует разумная вероятность того, что пациент осуществит угрозу.

Или когда вероятно совершение преступления.

Ни Глеб, ни Анна не угрожали.

Я даже не могла бы сказать следователю Гребенщикову, если бы Глеб сказал мне, что убил собственную жену, если бы он также не угрожал моей жизни или жизни кого-то ещё, и я бы не подумала, что он действительно может это сделать. Но они следили за мной, вне наших сеансов, вне того времени, когда я лечила их как врач.

А преследование — это преступление.

Так что я могу сообщить об их слежке, но не раскрывать, что они пациенты, или что-либо, сказанное во время наших сеансов. Я прекрасно понимаю, по какой тонкой грани хожу.

Следователь Гребенщиков хмурится ещё сильнее, но я вижу, что он полностью сосредоточен на мне.

— Кто?

Делаю ещё один вдох, ещё одну попытку успокоить нервную систему.

— Глеб Соловьёв.

Глаза следователя расширяются.

— Глеб Соловьёв? Мужчина, чья семья… — Он качает головой. — Когда это началось? Можете ли Вы быть более конкретны в том, что он делает? — Он достаёт блокнот и записывает, пока я отвечаю на его вопросы.

— И какие у Вас были с ним взаимодействия? Он инициировал все из них, или Вы тоже инициировали какие-то?

Сжимаю губы, отвечая как можно правдивее. Рассказываю ему то, что могу, о чувстве, что на меня смотрят, о шагах за спиной. Но опять же — я не могу сказать ему, что он пациент. Я также не скажу ему, что мы с Глебом спали, потому что это ещё одна вещь, которая может доставить мне неприятности.

Так много всего, чего я не могу сказать.

Я также осознаю иронию того, что сижу здесь и прошу запрещающее предписание против человека, который несколько месяцев назад мог бы иметь основания получить его против меня из-за моей слежки. Но мои намерения никогда не были навредить; как раз наоборот. А я понятия не имею, каковы намерения Глеба.

К тому времени, как я ответила на все вопросы следователя Гребенщикова, он откидывается на спинку стула так, что я понимаю: оснований для запрещающего предписания, вероятно, недостаточно. Сжимаю руки в кулаки, почти готовая сказать остальное — что Глеб и Анна оба случайно пришли ко мне на терапию. Но вместо этого продолжаю и объясняю, как Глеб следил за мной на одном из моих свиданий, вмешался посреди него. И как я гуляла на днях вечером, и он появился из ниоткуда, остановив меня.

Всё это правда.

Я просто опускаю ту часть, где я была рада его видеть, где я вернулась в его квартиру, и мы занялись сексом.

— Не знаю, что сказать, доктор Макарова. Это крайне необычно. И видеть кого-то в городе — особенно в центре Москвы — я имею в виду, конечно, Вы его узнаете, но это не значит, что он Вас преследует.

У меня перехватывает дыхание.

Мне нужно больше.

Я должна рассказать ему больше.

— Его бывшая девушка. Как я уже сказала, она тоже меня преследует.

— Откуда Вы знаете?

— Моя ассистентка видела, как она следит за мной. Она приходила ко мне на работу. Она следила за мной. — Сглатываю, пытаясь придумать, что ещё я могу сказать. — Я не чувствую себя в безопасности. Я хочу запрещающие предписания на них обоих.

— Ну, мы можем попробовать. — Следователь Гребенщиков делает ещё заметки. — Хотя должен Вам сказать, я не слышу никакой конкретной угрозы Вашей безопасности. И почему-то мне кажется, что Вы не рассказываете мне всей истории, доктор Макарова.

Прерывисто выдыхаю и киваю.

— Есть вещи, которые я не могу сказать, потому что мне не разрешено. Если Вы можете читать между строк…

Он щурится на меня.

— Не можете сказать, а не не хотите? Значит, это связано с врачебной тайной?

Стараюсь сохранять как можно более бесстрастное выражение лица.

— Я не могу сказать.

Он хмурится и выдвигает ящик.

— Хорошо. Ну, есть несколько форм для заполнения. Я передам их окружному прокурору, а затем судья их рассмотрит. Можете назвать имя девушки?

Снова колеблюсь, но у меня есть право защищать себя.

— Анна Тимшина.

Следователь записывает, но на середине её фамилии замирает.

— Почему это имя кажется знакомым? — бормочет он, глядя на запись. Он заканчивает писать, моргает, а затем поднимает на меня глаза. — Подождите секунду.

Он встаёт, подходит к картотечному шкафу и выдвигает средний ящик. Он просматривает то, что похоже на сотню папок. Смотрю, сбитая с толку, желая, чтобы он уже дал мне формы, чтобы я могла с этим покончить. Мне не терпится уйти отсюда.

Вернуться домой.

Наконец, он снова садится в кресло, перебирая бумаги. Он проводит пальцем по форме, заполненной чёрными чернилами, и снова замирает.

Он поднимает глаза.

— Суда, очевидно, не было, поэтому единственный раз, когда я столкнулся с этим именем, был, когда я брал показания свидетеля, и позже, когда их печатал. Что было уже давно. Вот почему оно только смутно показалось знакомым.

— Свидетель? — говорю я. — Я запуталась.

Следователь Гребенщиков поворачивает бумагу в руке ко мне лицом и указывает на середину страницы.

— Анна Тимшина была свидетелем, который видел, как машина Вашего мужа сбила Соловьёвых.

Глава 40

Сейчас

— ОВД, чем могу Вам помочь?

— Здравствуйте. Могу я поговорить со следователем Гребенщиковым?

Это мой второй звонок за два дня, но прошло уже три дня с тех пор, как я лично к нему ездила.

И ничего.

Ни звонков.

Ни вестей.

Определённо, никакого охранного предписания. Чувство беспомощности и нарастающей паники душит меня, словно невидимая петля.

— Следователя Гребенщикова сегодня нет. Может, кто-нибудь ещё Вам поможет?

Вздыхаю, и этот звук кажется мне невыносимо громким в тишине моей квартиры.

— Не думаю.

— Хотите оставить сообщение на его голосовую почту?

— Эм, конечно. Спасибо.

Женщина соединяет меня.

Голос следователя Гребенщикова, записанный на автоответчик, что-то бормочет о звонке 112 в случае чрезвычайной ситуации, а затем раздаётся длинный, ровный гудок. Обычно я собираюсь с мыслями, прежде чем оставить кому-то голосовое сообщение, но сейчас мне уже всё равно. Я знаю, что не смогу звучать спокойно и собранно, и мне плевать. Мой психиатр внутри меня кричит о необходимости контроля, но я слишком измотана, чтобы слушать.

— Здравствуйте, следователь Гребенщиков. Это Марина Макарова. Я надеялась получить новости по поводу предписания, потому что, ну… мне нужно сегодня идти на работу. Я отменила приём пациентов последние два дня, но больше так продолжаться не может. Я нужна моим пациентам. И у меня закончилось молоко. — И вино, хотя этого я не говорю. — В общем, я не могу сидеть взаперти в своей квартире, так что мне придётся выйти. Но, честно говоря, одна эта мысль ужасает меня до дрожи. Я имею в виду, почему они это со мной делают? Чего они от меня хотят? — Нервно расхаживаю по квартире, говоря без остановки. Когда мой взгляд падает на блестящие новые замки, которые я попросила установить вчера, я сглатываю. — Если Вы могли бы перезвонить мне, как только получите это сообщение, я буду очень признательна. Спасибо.

Отключаю телефон и вижу, что пришло новое сообщение от Софы.

Софа : Доброе утро, босс. Просто хотела убедиться, что сегодня мы работаем.

Мне хочется напечатать в ответ: «Отмени всех пациентов до дальнейшего уведомления». Но я не сделаю этого. Мне нужна моя практика так же сильно, как и я ей. К тому же, стены этой квартиры буквально давят на меня, сужаются, грозя раздавить. Поэтому вместо этого я печатаю, что буду в офисе к восьми, и пытаюсь замазать тёмные круги под глазами.

Это, конечно, бесполезная попытка. Потому что «глаза панды» — это только половина проблемы. Я ещё и похудела. Больше, чем мне казалось. И я давно не видела солнечного света. Мои глаза запали в бледное, осунувшееся лицо, которое выглядит больным. Что, полагаю, и есть правда.

Выхожу из квартиры, как беглая преступница — сначала заглядываю в глазок, прежде чем открыть три замка, которые теперь висят на моей двери, смотрю по сторонам на улице, прежде чем метнуться к ожидающему Яндекс.Такси. Даже когда я внутри машины, я не чувствую себя в безопасности. Мои глаза шарят по улицам, выискивая их.

Глеба.

Анну.

Когда вхожу в офис, лицо Софы вытягивается.

— Ох, Мара. Ты выглядишь ужасно.

— Я не очень-то хорошо спала.

— Или вообще не спала… — Она качает головой и выходит из-за своего стола. — Ты уверена, что это хорошая идея? Может, стоит подождать, пока тебе не позвонит следователь, прежде чем возвращаться к работе?

Выдавливаю улыбку.

— Я в порядке. Правда. Будет хорошо, если я буду занята сегодня.

Софа даже не успевает уличить меня во лжи. Да ей и не нужно. Я доказываю, что несу чушь, когда дверь офиса открывается, и я вздрагиваю, словно от удара током.

Сердце колотится в горле, а это всего лишь госпожа Радченко.

Моя первая пациентка.

Киваю в знак приветствия и проскальзываю в свой кабинет, где на столе меня ждёт большая чашка ромашкового чая и бублик. Слава богу за Софу. Она также задерживает мой первый приём на несколько минут, что, я уверена, было сделано, чтобы дать мне возможность собраться с мыслями, в чём я отчаянно нуждаюсь.

Моя первая сессия начинается неровно. Сначала мне трудно сосредоточиться, но со временем втягиваюсь и начинаю приходить в себя. К полудню я снова чувствую себя немного собой.

Здоровый обед помогает.

Я перестаю вздрагивать каждый раз, когда вибрирует телефон. Когда мой последний сеанс на сегодня заканчивается, закрываю дверь за пациенткой, и Софа улыбается.

— Ты справилась.

— Благодаря тебе. Я бы не смогла выпутаться из этой последней недели без тебя, Софа. —

Она отмахивается. — Да ладно. Это неправда. Ты крепкая, как стальной гвоздь, женщина.

Показываю на дверь.

— Почему бы тебе не пойти домой? Я, кажется, останусь ещё на некоторое время и допишу заметки о пациентах.

— Нет, всё в порядке. Я могу остаться, пока ты не будешь готова уйти.

Сегодняшний день придал мне мужества, и я уже достаточно полагалась на свою ассистентку.

— Нет, я настаиваю. Иди домой. Я справлюсь сама.

Она колеблется.

— Ты уверена?

Я улыбаюсь.

— Да, уверена. Мне нужно это сделать.

Софа на мгновение вглядывается в моё лицо, прежде чем кивнуть.

— Ладно. Но запри за мной.

— Обязательно.

И я делаю это. Запираю обе двери — внешнюю и внутреннюю в мой кабинет. Погружаюсь в набор заметок за день, и прежде чем успеваю осознать, прошло больше полутора часов, и мне осталось написать только о последнем пациенте.

Но тут я слышу стук.

И это не внешняя дверь моего офисного блока, которую я заперла.

Это моя внутренняя.

Кто-то внутри.

Звук настолько слабый, что я убеждаю себя, что мне это показалось.

Пока это не происходит во второй раз.

— Я знаю, что Вы здесь, доктор Макарова.

Анна.

О Боже!

Перестаю дышать и не двигаю ни единым мускулом.

Как она сюда попала?

Софа заперла внешнюю дверь, когда уходила, а я открыла её, думая, что делаю наоборот? Или Анна взломала дверь?

И, о Боже.

Тот раз, когда моя дверь в квартире была открыта — это тоже была она?

В комнате такая тишина, что я жалею, что не слышу тиканья часов.

Может быть, она уйдёт.

Если я буду молчать, может быть, она уйдет.

Ручка двери дёргается.

— Я просто хочу поговорить, доктор Макарова.

Тянусь к мобильному телефону и набираю «сто двенадцать», но моя рука так сильно дрожит, что я роняю эту чёртову штуку на стол, прежде чем успеваю нажать последнюю цифру.

Телефон громко ударяется.

Я больше не могу притворяться, что меня здесь нет.

— Уходи! — кричу я. — Я звоню в полицию!

— Я не собираюсь причинять боль. Просто хочу рассказать всю историю, заполнить все недостающие кусочки. О Глебе. — Она делает паузу. — И о Елене. И о маленькой Алине. Вы всё ещё мой доктор, и я доверяю Вам.

Эти имена — Глеб. Елена. Алина. Они висят в воздухе, парят, словно яблоко на древе познания перед Евой. Я знаю, что это расчёт. Анна пытается заманить меня, как она делала с самого начала своими историями, которые казались мне такими понятными — ведь я лечила человека, о котором она говорила, и она это знала.

И всё же я иду к двери. Но не открываю её.

— Говори всё, что хочешь, и уходи.

Наступает долгая тишина, прежде чем она снова заговорит. Прижимаю ухо к двери, чтобы не пропустить ни слова.

— В ту ночь — ночь, когда умерла его жена — она собиралась уйти от него. После того, как я рассказала Елене о Глебе и обо мне, о том, как сильно мы любим друг друга, она ушла. Его жена ушла с их дочерью. Я следовала за ними несколько кварталов. У неё была сумка. Она кому-то позвонила и сказала, что на этот раз она действительно уходит от него. Что у него была ещё одна интрижка, и ей всё надоело. Она была зла, так зла. Но потом он позвонил. Глеб. И она начала плакать. Я слышала, как он на громкой связи извинялся и кормил Елену всей этой ложью о том, как сильно он её любит, и как ему жаль, и как эта интрижка ничего не значит. Он собирался сделать всё возможное, чтобы вернуть её. А я не могла этого допустить. Глеб любит меня. Он просто чувствовал себя обязанным ей.

Анна снова замолкает, но теперь она прямо за дверью, так что я слышу её дыхание. Её голос становится тише, когда она наконец снова говорит.

— Глебу нужно было быть свободным. Елена была слаба и вернулась бы к нему. Поэтому, когда она остановилась на светофоре, и я увидела машину, которая виляла по всей дороге… Я толкнула её. Я не хотела причинить боль её дочери. Я не видела, что она держала её за руку и потащит её под машину тоже.

Моё горло сжимается, а глаза вылезают из орбит.

Мне следовало закончить звонок в 112, забаррикадироваться своим столом, пока они не приедут, чтобы спасти меня. Но вместо этого я обнаруживаю, что делаю прямо противоположное. Я тянусь к дверной ручке и открываю дверь. Мне нужно увидеть лицо этой женщины. Я слишком потрясена, чтобы говорить. Анна смотрит в пол, поэтому я просто жду. Чего, понятия не имею.

Когда она наконец поднимает голову, уголки её рта приподнимаются, а глаза загораются весельем. Холод пробегает по моему телу. Эта женщина только что призналась в убийстве женщины и маленького ребенка, и она улыбается. Я недооценила, насколько она безумна. Она подносит указательный палец к губам в универсальном знаке тишины.

— Помните, у нас врачебная тайна, доктор Макарова. — Она поворачивается и выходит из моего офиса.

Глава 41

Сейчас

Прошло ещё три дня, а от следователя Гребенщикова по-прежнему ни слуху ни духу. Он не отвечает на мои звонки, не перезванивает. Что ж, я сама пойду к нему, и ничто меня не остановит, даже этот чёртов дождь.

Плотнее запахиваю дождевик, натягиваю капюшон, чтобы прикрыть лицо, но тяжёлые капли всё равно собираются и стекают по носу, по щекам. Борюсь со своим зонтом, но уже в третий раз он выворачивается наизнанку, абсолютно бесполезный.

— Твою ж мать! — слова вырываются сами собой, прежде чем успеваю их подавить, и я со злостью ударяю зонтом о стену дома. Мужчина в деловом костюме останавливается, бросает на меня быстрый взгляд и поспешно удаляется, будто я одна из моих собственных пациенток, на грани полного срыва.

Но я давно перешагнула ту грань. Мой здравый рассудок давно покинул меня. Запираясь в своей квартире, я то и дело оглядываюсь через плечо, а потом прячусь за шторами в гостиной и смотрю на улицу. Четырежды проверяю глазок, прежде чем открыть дверь, ношу кухонный нож в кармане и никогда не иду одной и той же дорогой дважды.

Чувствую на себе их взгляды. Их тяжёлое, давящее присутствие делает каждый вдох чуть труднее. Каждый шаг даётся, будто я несу рюкзак, набитый кирпичами.

Я так и не видела никого из них, но само знание — одно лишь знание, что Анна — убийца, — потрясает меня до глубины души. Эта лёгкая ухмылка после её признания, это напоминание о врачебной тайне — каждый раз по спине пробегает новый, леденящий холодок, когда я вспоминаю об этом. Я не только уверена, что они следят за мной, но и осознание того, что натворила Анна, просто невыносимо. Ни один человек не должен нести такую тайну.

Наконец, добираюсь до отделения полиции. Вваливаюсь внутрь, срываю с себя промокший насквозь дождевик и понимаю, что его придется заменить, потому что он ничуть не защитил меня от сырости. Ловлю своё отражение в стеклянной перегородке, отделяющей приёмную от остального помещения, и вижу, что выгляжу так, будто только что сбежала из психбольницы. Не врач, а сбежавшая пациентка.

— Следователя Гребенщикова, пожалуйста, — говорю мужчине за стойкой. Он кажется мне знакомым, и по тому, как он смотрит на меня, ясно, что он знает, кто я. Почти уверена, что это не к добру.

— Присаживайтесь. Посмотрю, свободен ли он.

Колеблюсь.

— Я не уйду, пока не увижу его. Я в опасности.

Мужчина кивает, на его губах играет чуть заметная улыбка.

— Я понимаю.

Сдерживаю вздох. Я не просто выгляжу как сбежавшая из психбольницы, со мной и обращаются соответствующе. Фальшивые улыбки, нейтральные ответы. Прямо по учебнику: не волновать пациентов.

К моему удивлению, следователь Гребенщиков выходит из глубины коридора всего через две минуты — я знаю, потому что слежу за часами, как они тикают, тикают, тикают.

— Доктор Макарова? Сюда, пожалуйста. — Он придерживает дверь, жестом приглашая меня пройти вперёд. Я уже знаю, где находится его кабинет, поэтому иду прямо туда. И на мгновение чувствую облегчение. Здесь, в этих стенах, безопасно. Даже если это всего лишь несколько минут передышки, это больше, чем у меня было за несколько дней.

— Чем могу помочь? — Он садится и поворачивается ко мне. — Я, кстати, собирался позвонить Вам сегодня позже.

Надежда расцветает в моей груди, и на мгновение я забываю, что выгляжу как мокрая курица. Как отчаявшаяся умалишённая.

— По поводу запретительного предписания? — уточняю я.

Он сидит, вертя ручку между пальцами. В его взгляде что-то есть, что-то, что заставляет меня напрячься.

— Они отказали, верно? — спрашиваю я.

Он вздыхает.

— Мне жаль. Я только что получил ответ из прокуратуры, около часа назад. Запретительное предписание — очень серьёзный шаг. Он ущемляет чьи-то права. Поэтому необходимы достаточные доказательства. В прокуратуре сказали, что доказательств угрозы недостаточно, и Вы сами говорили, что большую часть времени не уверены, кто именно за Вами следил. — Он кладёт ручку и разводит руками. — Мне жаль. Я старался. Хотел бы я сообщить Вам лучшие новости.

— Но… — Тереблю руки, кусаю губу, смотрю на имитацию древесного рисунка на дешёвом столе. — Но я в опасности. Они опасны. Опасны для меня. Особенно Анна.

Сцена в моём кабинете прокручивается в голове снова и снова. Эта улыбка. Этот блеск в её глазах, знание того, что она убила жену Глеба и ей это сошло с рук. Знание того, что я не могу никому рассказать.

— Боюсь, у Вас нет доказательств. Совпадения — это не доказательства. Тот факт, что она была свидетелем аварии, меня тоже смущает. Но нет доказательств, что она представляет для Вас угрозу. — Он пожимает плечами. — Мне жаль. Если у Вас нет чего-то большего, я ничем не могу помочь.

Чувствую, будто земля ушла из-под ног.

Я не могу так больше жить.

День за днём, оглядываясь через плечо. Чувствуя на себе взгляды, а затем резко оборачиваясь. И, конечно, я не вижу их, потому что живу в Москве, и весь город ходит по тротуарам. Это самый лёгкий город в мире, чтобы преследовать кого-то.

— Но она опасна, — повторяю. Хотя даже я слышу поражение в собственном голосе.

Следователь Гребенщиков подаётся вперёд, сцепив руки. Он смотрит прямо на меня.

— Почему Вы так уверены, доктор Макарова? Вы что-то мне не договариваете? Полагаю, Вы имеете дело со всевозможными пациентами. Что заставляет Вас быть уверенной, что именно эта представляет опасность?

Сглатываю.

— Хотела бы я Вам сказать. Но не могу. — Слёзы наворачиваются на глаза, беспомощность накрывает меня с головой.

Детектив наклоняется ближе, понижает голос и касается одним пальцем моих рук, которые ледяные.

— Не буду Вам лгать. Я тоже подозреваю Анну. Всё не сходится. Она не сходится. Я провёл небольшое расследование после вашего визита, съездил в ВУЗ, где работает Глеб Соловьёв. Есть записи о том, что между ними что-то было. Почему Анна не упомянула в ночь аварии, что у неё был роман с мужчиной, чьюсемью она только что видела погибшей? Я был тем, кто брал у неё показания. Она даже не намекнула, что знала этого человека. — Он качает головой и отстраняется. — Но нет никаких доказательств. Ничего. Так что… — Его голос затихает, и между нами воцаряется тишина.

Он просит меня что-то дать ему. Я чувствую это.

И я могла бы. Могла бы рассказать ему, что сказала Анна. Если бы я это сделала, однако… Я крепко зажмуриваю глаза. Если бы я это сделала, могла бы потерять все. Мою лицензию, работу, практику. Я бы никогда больше не смогла работать психиатром.

Тяжело вздыхаю и поднимаюсь на ноги.

— Думаю, мне пора. — Подхватываю свой промокший насквозь дождевик, сжимаю его в одной руке и начинаю уходить.

— Доктор Макарова, мне жаль.

Не отвечаю. Просто продолжаю идти. Прохожу по коридору, выхожу из двери и оказываюсь в прихожей.

Но резко останавливаюсь, когда вижу женщину. Мать. Ей лет тридцать. Она придерживает дверь, протягивая руку своей дочери, своей маленькой копии. У обеих светлые волосы, распущенные по плечам. Лицо матери выглядит усталым, заплаканным. Но у дочери, ей, может быть, лет шесть, широкая улыбка, распахнутые глаза. Она смотрит по сторонам, явно очарована пребыванием в отделении полиции.

Представляю дочь Глеба. Она больше никогда не улыбнется. Никогда больше не возьмёт мать за руку. Никогда не испытает восторг от чего-то нового.

Её звали Алина.

И Алина заслуживает лучшего. Она заслуживает справедливости больше, чем я заслуживаю свою лицензию, свою способность помогать людям, ценность которой в эти дни весьма сомнительна.

Разворачиваюсь на каблуках. Возвращаюсь к мужчине за стойкой.

— Вообще-то, мне нужно снова поговорить со следователем Гребенщиковым. Я забыла кое-что ему сказать.

— Серьёзно? — спрашивает он.

— Серьёзно. — Внезапно я перестаю быть мокрой курицей, сумасшедшей женщиной. Я женщина, которая точно знает, что ей, наконец, нужно делать. И это приятно.

Он жестом указывает на дверь, нажимает кнопку, и она жужжит.

— Уверен, он всё ещё в своём кабинете. Проходите.

Решительно иду по коридору и нахожу следователя Гребенщикова, который смотрит на материалы дела. Имя Анны там, написанное от руки чёрными чернилами. Это то самое дело.

— Я собираюсь Вам кое-что сказать, — выпаливаю без предисловий. Снова падаю в кресло и смотрю на него прямо. — Анна Тимшина призналась мне, что она убила семью Соловьёвых.

Глава 42

Сейчас

Стук. Стук. Стук.

Хватаю хоккейную клюшку, что стоит, прислонившись к входной двери. Это уже прогресс по сравнению с кухонным ножом, который я держала наготове до недавнего времени. Хотя я всё ещё задерживаю дыхание, когда приподнимаюсь на цыпочки и смотрю в глазок, чтобы в случае чего притвориться, что меня нет дома.

Мои ресницы касаются крошечного круглого глазка, моргаю, не ожидав визитёра, и с шумом выдыхаю весь воздух из лёгких, прежде чем повернуть все замки и открыть дверь.

— Следователь Гребенщиков? Рада Вас видеть.

Он бросает взгляд на дверь, задерживаясь на блестящих замках, и хмурится.

— Здравствуйте, доктор Макарова. Могу я войти на несколько минут?

— Конечно. — Отхожу в сторону.

Михаил входит, и его взгляд падает на хоккейную клюшку, которую я забыла выпустить из рук.

— Ох. — Ставлю её обратно к двери и хлопаю ладонями друг о друга. — Я просто наводила порядок.

Он успокаивающе кивает.

— Как Вы держитесь, Марина?

— Я в порядке. Ну, мне было бы лучше, если бы я не боялась выйти из собственной квартиры, если уж быть честной. — Выдавливаю вымученную улыбку и жестом указываю на кухню. — Может быть, чаю? Я как раз собиралась сделать себе чашку, вода уже вскипела.

— Было бы здорово. Спасибо.

Следователь следует за мной на кухню. Мы оба молчим, пока я достаю вторую кружку из верхнего шкафчика и завариваю два пакетика чая.

— Молоко?

Он качает головой.

— Только сахарку, если есть. Моя жена говорит, что я люблю добавить немного чая в свой утренний сахар.

Улыбаюсь и тянусь к сахарнице. Ей нечасто пользовались с тех пор, как не стало Андрея.

— Мой муж был таким же.

Устраиваясь на стуле напротив Гребенщикова, глубоко вдыхаю. Каждый вдох даётся с трудом, словно воздух стал вязким от напряжения.

— Итак, как продвигается расследование?

— Очень хорошо, на самом деле. Именно об этом я и пришёл с Вами поговорить. Анна Тимшина арестована.

Это заявление обрушивается на меня, словно игла, резко замершая на пластинке. Звук, который обрывает все остальные. Кажется, будто из меня выбили весь воздух.

— Когда?

— Вчера вечером. — Он кивает. — Её доставили в суд сегодня утром. Судья отказал в залоге. Госпожа Тимшина больше не представляет для Вас угрозы, доктор.

Моё сердце бешено колотится.

— Вы уверены?

Он улыбается.

— Я был в зале суда и видел, как полицейские выводили её в наручниках. Она никуда не денется в течение долгого времени. Она призналась вчера вечером, на видеозаписи, в двух убийствах — Елены и Алины Соловьёвых.

Прикрываю рот ладонью, пытаясь сдержать подступающие эмоции. Волна облегчения захлёстывает меня, но она смешана с чем-то ещё — грустью, кажется? Ещё одна жизнь разрушена в этой неразберихе, в этой бездне.

Следователь Гребенщиков обхватывает кружку обеими руками.

— Госпожа Тимшина также подробно рассказала обо всех случаях, когда она следила за Вами, сказала, что это продолжалось долго, с тех пор, как Вы вышли из какой-то кофейни прошлой осенью.

Боже мой.

Женщина с длинными светлыми волосами и охапкой книг! Я всегда чувствовала, что Анна мне смутно знакома, но никак не могла вспомнить, где видела её лицо. А теперь всё ясно как день, кристально чисто. Она была позади меня, наблюдала, пялилась на меня в тот самый день, когда я впервые увидела Глеба и последовала за ним. Я тогда списала это на то, что просто загородила ей проход. В тот день я была так растеряна, так потеряна. Это было за несколько месяцев до того, как я вообще узнала о её существовании. Ужасно осознавать, насколько я была неосведомлена всё это время.

Насколько уязвима.

Мороз пробирает по коже при мысли о том, как легко я могла стать её жертвой, её следующей мишенью.

— Но почему? Зачем она следила за мной всё это время?

— На самом деле, дело было вовсе не в Вас, а в Ваших отношениях с господином Соловьёвым. Она, кажется, немного… зациклена на этом мужчине. Она сказала, что следила за Вами, потому что Вы следили за ним. — Следователь качает головой. — Она хотела знать, почему, и с тех пор следила за Вами. Когда господин Соловьёв стал Вашим пациентом, она сделала то же самое. Её интерес к Вам был чисто территориальным. Как у хищницы, защищающей свою добычу.

— Она взламывала мою квартиру? Как-то раз я вернулась домой и обнаружила дверь открытой. Я могла поклясться, что помнила, как запирала её. И мой ключ пропал несколькими неделями раньше.

— В этом она не призналась. Хотя я бы не удивился ничему, что связано с ней. Эта женщина столкнула ребёнка под колеса встречного транспорта и рассказывала нам об этом так спокойно, словно обсуждала погоду. Но она отправляла Вам кое-какие посылки. Игрушку «Hello Kitty» и книгу? Она пыталась напугать Вас, играла в свои психологические игры. Думала, это удержит Вас подальше от Соловьёва.

Качаю головой, поражаясь, насколько глубоко эта женщина проникла в мою жизнь, насколько тесно она переплелась с ней. Я снова и снова прокручивала в голове сеансы, которые проводила с Анной, пытаясь отделить правду от лжи в её словах. Единственное, что знаю наверняка, это то, что у неё нездоровые, одержимые отношения с мужчинами.

Вздыхаю.

— Надеюсь, она получит помощь.

Гребенщиков пьёт чай, наблюдая за мной поверх кружки. Он наблюдателен, совсем как психиатр, который часто узнаёт больше из поступков, чем из слов. Или как хирург, чьи глаза видят не только внешние симптомы, но и скрытые внутренние раны.

— А как насчёт Глеба? — спрашиваю я.

— Мы допрашивали его трижды по поводу его роли во всём этом. Его показания совпадают. Он никогда не следил за Вами. Это всегда была Анна. — Следователь ловит мой взгляд. — Хотя он, кажется, думает, что Вы тоже следили за ним. Он сказал, что Вы столкнулись в переулке несколько месяцев назад, когда он выходил из своего складского помещения.

Я никогда не рассказывала Михаилу, как всё началось, но правда должна выйти наружу. Это мой долг перед собой, перед тобой , перед всеми. Поэтому я киваю.

— Я действительно некоторое время следила за ним. Это началось случайно. Клянусь, я никогда не собиралась этого делать намеренно. Однажды я сидела в кофейне, смотрела в окно, и вдруг увидела его. Мужчину, который буквально рассыпался на части у меня на глазах в приёмном отделении больницы в худшую ночь моей жизни. Казалось, это была и худшая ночь в его жизни тоже. Только теперь он выглядел счастливым, а я… я последовала за ним. Я не хотела, чтобы это превратилось в нечто большее, но почему-то так получилось. — Глубоко вдыхаю и выдыхаю прерывающимся, дрожащим вздохом. — У меня будут проблемы из-за этого?

Он качает головой.

— Нет. Глеб не заинтересован в предъявлении обвинений. Ему жаль, что всё так произошло между вами. Он сказал, что Вы были… больше, чем его врач. Это так?

Опускаю взгляд, сгорая от стыда за свои поступки, и киваю.

— Да, у нас были интимные отношения.

Гребенщиков качает головой.

— У вас двоих весьма интересные способы скорбеть. Но в любом случае, я не думаю, что Вы больше в опасности. Анна больше не на свободе, и с Вашими показаниями она не выйдет оттуда десятилетиями, если вообще выйдет. То есть, если Вы всё ещё готовы давать показания. С её признанием это должно быть очевидное дело, но так никогда не бывает, как только в дело вступают эти продажные адвокаты. Вчера вечером она брала на себя ответственность перед камерой, а сегодня утром на судебном заседании её адвокат уже пел другую песню.

— Что Вы имеете в виду?

— Её адвокат запросил экспертизу на вменяемость. Похоже, он собирается использовать защиту по невменяемости. Он даже заставил свою подзащитную раскачиваться взад-вперёд в зале суда, бормоча что-то про Таиланд.

— Таиланд?

Следователь пожимает плечами.

— Она просто продолжала раскачиваться взад-вперёд и бормотать: «Таиланд, Таиланд, Таиланд». Когда судья занял своё место, он пригрозил удалить её из зала, если она не замолчит. Её адвокат извинился и сказал, что его клиентка считает, что ей место в Таиланде, а не в тюрьме.

— Какое отношение Таиланд имеет ко всему этому?

— Никакого. В этом-то и дело. Бессвязное бормотание — это уловка для её защиты. Это известный приём, которым пользуются адвокаты. Они устраивают целое представление, чтобы ввести суд в заблуждение. Вот почему будет очень полезно, если Вы дадите показания. Прокурор сказал, что это, вероятно, будет стоить Вам лицензии, как только комиссия узнает, что Вы нарушили врачебную тайну, поскольку она никогда не угрожала Вам.

Киваю, чувствуя, как внутри нарастает твёрдая решимость.

— Я сделаю это. Дам показания. Последние несколько лет были сплошными тайнами и ложью, и этому должен быть положен конец. Правда должна выйти наружу. Жена и дочь Глеба заслуживают справедливости. И я должна дать им её. Только так это может закончиться для всех нас, только так мы сможем обрести покой.

— Что Вы будете делать, если больше не сможете быть психиатром?

Качаю головой.

— Не знаю. Но, возможно, именно свежий старт мне сейчас и нужен. Возможно, это шанс начать всё заново, без призраков прошлого.

Гребенщиков допивает чай и хлопает ладонями по коленям.

— Что ж, мне пора. Дальше делом займётся прокурор, он свяжется с Вами. Я дал ему Ваш номер.

Провожаю следователя до двери. Он останавливается и смотрит на хоккейную клюшку.

— Он был хорошим игроком.

Грустно улыбаюсь.

— Был.

— Надеюсь, Вам станет спокойнее, зная, что смерти семьи Соловьёвых не были его виной. Он не должен был садиться за руль в таком состоянии, но убийство совершила Анна.

— Думаю, потребуется время, чтобы всё это осмыслить, но я благодарна, что Вы докопались до истины. Спасибо за всё, что Вы сделали.

Следователь кивает.

— Берегите себя, доктор Макарова.

Запираю за ним дверь — на один замок, не на все три, как обычно, — и прислоняюсь к ней, глядя на клюшку Андрея. Слёзы ручьём текут по моим щекам, обжигая кожу.

— Всё кончено, — шепчу, и голос мой прерывается. — Ты тоже можешь быть свободен теперь, Андрей. Мы оба.

Глава 43

Сейчас

В последнее время жизнь кажется почти нормальной. На самом деле, это всего лишь новая, хрупкая нормальность. Я никогда больше не буду работать психиатром. Никогда не войду в свой кабинет и не поблагодарю Софу за то, что она приготовила мне кофе, а затем не уединюсь за своим столом, готовясь к новому дню. Мысли об этом до сих пор отдаются фантомной болью. Часть меня тоскует по этому. Но другая часть меня рада, что моя жизнь больше не вращается вокруг чужих проблем. Моих собственных забот и так хватает с лихвой. Каждый день — это борьба, и лишь я сама отвечаю за свой выход из этого тупика. Это по-прежнему ежедневная борьба, но я продолжаю двигаться шаг за шагом, упрямо идя вперёд, цепляясь за каждый новый рассвет, за каждый вдох.

Тёплый, ранний летний день встречает меня, когда я выхожу из складского комплекса. Воздух на улице, несмотря на близость промзоны, кажется свежим и полным обещаний. Но я здесь не для того, чтобы преследовать Глеба. Нет, я отпустила это. Попытки понять, что он скрывает, или, что ещё хуже, убедиться, что он не следит за мной, истощали меня. Я перестала оглядываться по сторонам — по большей части, во всяком случае. Сегодня я ухожу со стопкой разобранных картонных коробок, зажатых в руках. Балансирую ими, сходя с тротуара и переходя улицу, ощущая тепло яркого солнечного света на своём лице. Солнце, кажется, пытается выжечь остатки тревоги из моей души. Капля пота стекает по щеке, и я пожимаю плечом, чтобы стереть её. Небрежный, почти инстинктивный жест, как будто ничего важного не происходит.

Я решила переехать.

Я отпускаю нашу квартиру. Думаю, так будет лучше.

Андрей .

Это было тяжело, но каждый уголок этой квартиры пропитан воспоминаниями, которые душили меня. Думаю, ты бы согласился. А там, в Хамовниках, ждёт меня новый уголок, обещающий тишину и, возможно, покой — небольшая сталинка с крошечным палисадником. Когда я ездила смотреть её с риелтором, на входной двери висел яркий весенний венок с изображением зайцев и первоцветов. Он был таким жизнерадостным, такой мелочью, которая заставила меня осознать: впереди ещё целая жизнь, и если я смогу сбросить с себя груз прошлого, то, возможно, даже смогу наслаждаться ею. Эта мысль, простая и обнадёживающая, пронзила меня насквозь, как первый луч солнца после долгой зимы.

Когда я поднимаюсь по лестнице к своему подъезду в один из последних раз — грузчики приедут завтра — перекладываю коробки, нащупывая ключи. Но на верхней ступеньке лестницы стоит кто-то. Останавливаюсь, чтобы дать пройти, но никто не двигается, и я поднимаю взгляд. Сердце сжимается от предчувствия, которое так часто предвещало беду в последнее время.

Дыхание перехватывает.

— Глеб.

Нахожу равновесие, прежде чем сделать последний шаг. На мгновение я думаю развернуться и убежать в другую сторону. Но я больше не бегу. Ни от себя, ни от проблем, ни от призраков прошлого. Не то чтобы я могла, отягощённая коробками, но новая я стоит на своём. Она научилась принимать удары и не отступать.

— Что ты здесь делаешь? И откуда ты знаешь, где я живу?

— Адрес твоего мужа был в полицейском протоколе от… той ночи. И я пришёл поговорить с тобой, если ты не против? — Он засовывает руки в карманы и покачивается на пятках, пытаясь, как мне кажется, успокоить меня. Этот жест, знакомый и отталкивающий одновременно, лишь усиливает мою настороженность.

— Говори. — Мои слова звучат резко, но он заявился к моей двери без предупреждения. Малая часть меня рада его видеть. Настолько малая, что я почти стыжусь этого. Но по большей части я желала, чтобы он подождал день. К тому времени меня бы уже здесь не было. Убежище, которое я так тщательно готовила, могло быть разрушено одним его появлением. Ставлю коробки, прислоняю их к перилам лестницы, и скрещиваю руки на груди. Защитный жест, который стал для меня второй натурой.

— Спасибо. — Он сжимает губы и кивает. — Спасибо, что согласилась дать показания. Следователь Гребенщиков сказал, что ты потеряешь лицензию из-за этого, и я знаю, что это большая жертва. Ценю, что ты делаешь это для меня.

— Я делаю это для Елены и Алины. Не для тебя. Они были единственными невинными людьми во всём этом. Я обязана им справедливостью. Это наименьшее, что я могу сделать. — Мой голос дрожит, но я стараюсь держать себя в руках. Это не про него, это про них, про тех, кто больше не может говорить за себя.

Ещё один кивок.

— Справедливо.

Наклоняюсь, чтобы взять свои коробки, потому что, кажется, он закончил говорить. Но вопросы бурлят внутри, и я не могу их сдержать. Слова сами срываются с губ, опережая всякую логику. Выпрямляюсь с пустыми руками.

— Зачем ты это сделал? Зачем ты пришёл в мой кабинет, если знал, кто я? Зачем ты пришёл ко мне за помощью? — требую ответа. Мой голос звучит резко, почти обвинительно, но иначе я не могу.

Глеб открывает рот, затем проводит рукой по лицу, почёсывает подбородок. В его глазах мелькает что-то похожее на растерянность или даже боль.

— Я был зол. Мысли путались. Я хотел заставить тебя страдать, как страдал я. Заставить тебя выслушать о моей потере. Хотел, чтобы тебе было больно. Чтобы ты почувствовала хотя бы толику того ада, в котором я оказался. — Он откидывается назад, прислоняясь к стене. — Но ты была на самом деле добра. Ты пыталась мне помочь. И… — Он поднимает взгляд лишь на мгновение. — Я обнаружил, что меня тянет к тебе, я был тобой увлечён. Это было худшим, что могло случиться. Мне пришлось вернуться после этого. На какое-то время ты была единственной, что заставляло меня чувствовать себя лучше. Заставляла чувствовать, будто… будто в жизни есть что-то ещё. Будто она не закончилась вместе с ними. — Он вздыхает. — Это не имеет смысла, правда? Я не имею смысла. Горе не имеет смысла. Оно просто есть, всепоглощающее и иррациональное. — Он смотрит на меня. — Ты должна знать, эта часть была настоящей. Ты мне действительно нравилась. — Его взгляд пронзает меня, и я не могу отвести глаз.

Тишина повисает между нами. Встречаюсь с его глазами, чтобы оценить его искренность, и не нахожу ничего, кроме правды, отражающейся в них. Странное, почти болезненное открытие.

— Ты мне действительно нравилась.

Это не должно согревать меня так, как согревает. Я не должна ничего чувствовать.

Но чувствую.

Какое-то мягкое место внутри меня расправляется, и я немного расслабляюсь. Как будто крошечный бутон, закрытый от мира, робко раскрывает свои лепестки навстречу солнцу.

— Вот. — Он протягивает что-то, зажатое в кулаке, и ждёт, пока я протяну ему руку, чтобы он мог вложить это в мою ладонь. — Мне нужно идти.

Он едва заметно улыбается и кивает на коробки.

— Удачи со всем, что будет дальше.

Не останавливаю его, когда он спешит вниз по ступенькам. Когда открываю ладонь, это брелок Андрея, тот самый, что я видела в складском помещении Глеба.

— Постой!

Глеб поворачивается.

— Почему ты так часто ходил в это складское помещение?

Он грустно улыбается.

— Я сложил туда вещи своей дочери, потому что на них было слишком больно смотреть. Но потом всё равно ходил туда каждый день, чтобы навестить их. — Он пожимает плечами. — Не проси меня объяснить это. Это просто… было так.

Я кое-что знаю о самонаказании. Моя собственная жизнь была живым тому примером.

Поднимаю брелок.

— Как он к тебе попал?

— Нашел его зацепившимся за карман моего пальто в тот день, когда мы столкнулись в переулке. Ты, должно быть, выронила его, когда упала, и моё пальто поймало его.

— Ты тогда знал, кто я?

— Я знал, что ты выглядишь знакомо. Вероятно, не связал бы одно с другим, если бы на этом брелоке не было номера. Но как только увидел, я узнал лицо. Ты была в больнице в ту ночь…

Делаю глубокий вдох и киваю. Слова застревают в горле, но всё и так ясно.

— Ещё вопросы? — спрашивает он.

Качаю головой.

— Береги себя, Глеб.

— И ты, доктор.

Смотрю, как он идёт по кварталу, и продолжаю смотреть долго после того, как он скрывается за углом. Его образ, кажется, ещё долго вибрирует в воздухе, оставляя за собой шлейф невысказанных слов и недопонимания. Затем я опускаю взгляд на брелок в своей руке.

— Мы снова с тобой вдвоём, — шепчу я. — Последний кусочек тебя , который у меня остался.

Его холодный металл в моей ладони кажется единственной связью с прошлым, которое я так отчаянно пытаюсь отпустить.

Глава 44

Глеб

Год спустя

— Добрый день! Что желаете? — Жизнерадостная блондинка с блестящими губами улыбается, склонив голову. Симпатичная, в моём вкусе. Во всяком случае, в моём старом вкусе. На вид не старше двадцати трёх, с широко распахнутыми глазами и явным энтузиазмом. В ней есть что-то знакомое. На мгновение задумываюсь, не моя ли студентка, но это, в общем-то, неважно.

— Мне маленький кофе и… — Наклоняюсь, заглядывая в стеклянную витрину. — И вот этот аппетитный песочный пирог, будьте добры.

— Сейчас.

Провожу картой.

Отхожу в сторону.

Стою вместе с четырьмя незнакомцами, уткнувшимися в телефоны в ожидании своих заказов.

— Заказ готов, — через несколько минут раздаётся голос.

Забираю кофе и бумажный пакет. По привычке мой взгляд скользит обратно к симпатичной блондинке. Она улыбается, ждёт, чтобы я прервал наш зрительный контакт. А может, ждёт, чтобы я подошёл обратно, немного пофлиртовал.

Попросил номер, например.

Но новый я не заинтересован.

Мои вкусы изменились.

Выросли, созрели.

Занимаю привычное место — кресло с тканевой обивкой ближе к витрине кофейни. Отсюда открывается идеальный вид на дом напротив, с его весёлыми цветочными горшками и сезонным венком на входной двери. Хамовники пришлись мне по душе за последние несколько месяцев, особенно этот квартал с его уютными сталинками. Кто знает, может, я сюда и перееду. Может, уйду из МГУ и буду преподавать в МПГУ, как одна моя знакомая, новоиспечённый профессор.

Кстати говоря, дверь напротив открывается. Первым выбегает щенок, увлекая за собой хозяйку. Улыбаюсь, когда Марина нерасторопно сбегает по лестнице, дёргая поводок и пытаясь остановить этого зверя. Но животное, кажется, уже весит почти столько же, сколько она сама. Он весь какой-то долговязый и несуразный, со слюной, свисающей с морщинистой морды. Неаполитанский мастиф — не самая идеальная порода для Москвы, но почему-то Марине он очень подходит.

У подножия лестницы ей удаётся взять собаку под контроль, усаживает его для лакомства. Затем начинается их ежедневная прогулка. Иногда к ней присоединяется её подруга, та самая, что замужем за хоккеистом, которого я притворился, что не узнал в тот вечер в винном баре «Солнечный». Но сегодня она одна.

Я рад.

Не люблю лишних отвлекающих факторов в те немногие минуты, что могу наблюдать за ней каждый день. Жду, пока они почти не дойдут до угла, прежде чем выйти из кофейни и последовать за ними. В этом районе нет такого плотного щита из людей, как в центре, за которым можно спрятаться.

Нужно быть осторожным.

Следую за ними шесть кварталов. На углу она останавливается и достаёт телефон из кармана. Порыв ветра едва не срывает с меня бейсболку. К вечеру надвигается буря. Стою за деревом на противоположной стороне улицы, надвигаю козырёк кепки и наблюдаю за ней искоса. Ветер треплет её волосы, и это вызывает у меня улыбку.

Марина хорошо выглядит, даже отлично. Немного поправилась, что ей было необходимо. Сделала мелирование, отрастила волосы ниже плеч. Но именно её улыбка меня потрясает. Я жду её каждый день, это моя личная версия восхода солнца, напоминающая о надежде — новом начале, новом обещании, новой жизни. Она прошла половину своей утренней прогулки с собакой, и я начинаю беспокоиться, что сегодня, возможно, её не увижу. Но тут это происходит. Марина что-то говорит в телефон, и её голова запрокидывается от смеха. Тепло разливается в груди.

Она счастлива.

По-настоящему счастлива.

Интересно, тот, кто на другом конце провода, заставляет её чувствовать себя так?

Это мужчина?

Смогу ли я когда-нибудь заставить её улыбаться так же?

Она теперь преподаёт.

Я посмотрел на сайте университета, пока ждал её выхода на днях.

Профессор психологии.

У нас так много общего. Наша работа, наша история, наше любопытство к людям и тому, что ими движет.

Она снова в движении. Закончив разговор, Марина продолжает свою утреннюю прогулку. Налево, ещё раз налево, обратно шесть кварталов, прежде чем свернуть в последний раз. Когда она огибает угол, возвращаясь на свою улицу, я жду, оставаясь на приличном расстоянии позади. Приближается другая собака на поводке, и два животных не могут устоять — они налетают друг на друга, даже когда их хозяева пытаются их остановить. Они играют, стоя на задних лапах с открытыми пастями и отмахиваясь друг от друга. Марина слишком занята попытками взять своего пса под контроль, чтобы заметить, как что-то падает на землю.

Но я замечаю.

Через несколько минут собак наконец разнимают, и Марина проходит оставшуюся четверть квартала до своего дома и заходит внутрь. Сегодня вторник, так что пройдёт ещё около часа, прежде чем она выйдет, чтобы отправиться на занятия. У меня самого сегодня пары, так что я не могу остаться, но мне любопытно, что она обронила на землю. Поэтому я натягиваю капюшон худи поверх кепки, надвигая его максимально вперёд, чтобы прикрыть боковые части лица, и перебегаю улицу.

На солнце блестит маленький серебряный брелок. Он в форме косточки, жетон, который оторвался от ошейника. Наклоняюсь и подбираю его, чтобы рассмотреть поближе. Но в этот момент из кармана моего худи выскальзывают спрятанные там банкноты. Успеваю поймать все, кроме одной, которую уносит ветер, и одинокая купюра кувыркается по улице вместе с грязью, песком и всем остальным на пути надвигающейся бури. Отпускаю её, мне гораздо интереснее посмотреть, какой маленький презент Марина оставила для меня, чем гоняться за банкнотой. На лицевой стороне жетона ничего нет, но я переворачиваю его, и моё сердце замирает, когда читаю выгравированное имя.

Ромео.

Она назвала собаку Ромео.

В честь Шекспира.

Предмет, который я преподаю…

Это совпадение?

Хочется верить, что нет, что Марина всё ещё думает обо мне. Или, может быть, не думает, но это знак. Знак, что мне следует продолжать ждать.

Ждать тебя.

С улыбкой складываю жетон в ладонь и начинаю уходить. Но голос позади привлекает моё внимание.

— Молодой человек!

Оборачиваюсь.

Мужчина протягивает что-то.

— Кажется, вы это уронили. — Он улыбается. — Сначала подумал, что это деньги из «Монополии». Но это же бат, верно?

— Да, именно.

— Я ездил в Таиланд в медовый месяц. Поэтому и узнал валюту. Красивая страна. Вы только что вернулись?

Качаю головой.

— Уезжаю на следующей неделе.

— Если едете не один, загляните на Ко Яо Ной. Шикарные пляжи. Уединённые. Там устраивают ужины при свечах на песке. Для моей жены это было любимым моментом поездки.

Улыбаюсь.

— Спасибо за совет. Я должен был взять кое-кого с собой, в качестве награды за отлично выполненную работу. Но, как оказалось, она не сможет поехать, так что я отправляюсь один.

КОНЕЦ

Пожертвовать