Общество гурманов: [Джеймс Блэйлок] (fb2) читать онлайн

Джеймс Блэйлок Общество гурманов: [сборник]

Скитальцы^[1]

ВИДЕНИЕ БОЧКИ

Элис и Лэнгдон Сент-Ив бросили прощальный взгляд на вокзал Кэннон-стрит, а двухколесный кэб завернул за угол и загрохотал дальше, в сторону Ладгейт-Хилла, направляясь в Смитфилд.

Когда-то, в один прекрасный вечер, впервые в жизни приехав поездом на Кэннон-стрит, Элис познакомилась с Сент-Ивом, и с тех пор вокзал неизменно настраивал ее на романтический лад. Но гигантская крыша из стекла и металла уже скрылась за сомкнувшими строй зданиями, лишь издалека долетел прощальный свисток паровоза, утонувший в уличном шуме, стуке и лязге колес и цоканье копыт по мостовой.

Стоял теплый и шумный апрельский вечер. Кэбмен, лавируя в потоке людей и экипажей, подбадривал своих лошадей, обращаясь к каждой из них по имени. Сент-Иву подумалось, что, безвылазно просидев четыре месяца дома, в Айлсфорде, он рад оказаться в Лондоне, хотя жизнь помещика все эти четыре месяца доставляла ему ничуть не меньшую радость. В Кент, к восторгу детей, уже пару недель назад пришла весна, и приближался май — его любимый месяц года, — суля новые приключения.

Элис вернулась к их разговору, прерванному прибытием поезда:

— И все же, согласись, чем больше мы узнаём о чем-то, тем больше ценим. При условии, конечно, что это нечто само по себе ценно.

— Именно так, — согласился Сент-Ив. — Мы сами творцы своих пристрастий. Я вот, к примеру, нахожу весьма интересными твои бегонии, хотя три года назад они меня совершенно не занимали. Меня даже мало-помалу начинают привлекать лишайники викария Хэмпсона, а они всегда казались мне париями мира растений. Однако жизнь коротка, и приходится выбирать: наш ум не способен все объять. Опера просто-напросто не входит в круг моих интересов. В голове всплывает лишь слово «какофония».

— Всегда пыталась себе представить, как выглядит какофония — клыкастая, мохнатая, вроде кикиморы или немытого мужика спросонья. Представь, я много лет не понимала, что значит это слово. Очень было досадно узнать о своем заблуждении.

Радуясь, что ему, судя по всему, удастся отвертеться от обязанности идти вечером в оперу, Сент-Ив сказал:

— Табби и Гилберт с радостью сопроводят тебя в Ковент-Гарден: один по левую руку, другой по правую. Вы прекрасно проведете время, а я подремлю в кресле, делая вид, что читаю.

Справа над кэбом нависла громада собора Святого Павла и скрылась в свой черед, когда они повернули на Олд-Бейли, преодолев половину пути к трактиру «Полжабы Биллсона», месту назначенной встречи с Табби и его дядюшкой Гилбертом. Эта парочка, без сомнения, уже заняла столик на втором этаже. Сент-Ив попытался угадать, что Уильям Биллсом, трактирщик, жарит сейчас на вертеле: может, целого гуся или оленью ногу. У него заурчало в животе — «большие кишки маленьких доедают», как, бывало, говаривал отец.

— А это что еще такое? — спросила Элис, когда они задержались в пробке на Ньюгейт-стрит. Она кивнула в сторону паба «Сорока и пень» — в прошлом веке здесь собирались зеваки посмотреть на публичные повешения узников Ньюгейтской тюрьмы или побросать камнями и нечистотами в прикованных к позорному столбу. Сейчас на тротуаре перед пабом стояли в ряд дубовые бочки, снабженные колесами с каучуковыми шинами. В бочках сидели люди, словно каторжники в вагонетках; сквозь отверстия, обитые для мягкости кожей, торчали только головы и руки. Бочки украшали миниатюрные штурвалы, козырьки для защиты от дождя и приподнятые отделения для багажа сзади. Бочкари определенно собирались в путешествие. Выглядели они при этом совершенно нелепо: все как один в темно-фиолетовых шляпах разных фасонов и размеров и с желтыми перышками на лентах. Одни держали в руках кружки с пивом, другие с отсутствующим видом смотрели прямо перед собой или дремали.

Сент-Ив не сразу сообразил, как людям удалось так ловко устроиться в таких своеобразных футлярах, но вскоре разглядел на боках и крышках бочек петли и аккуратные распилы, благодаря которым те открывались, как шкатулки с секретом. Из паба вышел мужчина в фартуке и с подносом, чтобы собрать кружки, и вереница бочек, связанных друг с другом веревкой, потянулась к реке: тянули ее два дюжих молодца в ярко-красных жилетах и коротких штанах. Несколько жизнерадостных бочкарей затянули песню, а у одного из спящих слетела шляпа и понеслась, влекомая ветром, по тротуару. Один из молодцов отпустил веревку и кинулся в погоню, второй же продолжал тянуть бочки в одиночку, не сбавляя ходу и не забывая позванивать в колокольчик.

Экипаж двинулся дальше по Гилтспур-стрит, и перед Сент-Ивом и Элис открылся вид на восток, где низко у горизонта грозно клубились темные тучи: ветер крепчал, приближалась буря. Сент-Ив лениво задумался, прошел ли дождь в Айлсфорде и оросил ли он его посадки хмеля и траву на лужайках.

Они миновали открытый двор, где в тени под навесом сгрудилось несколько десятков бочек на колесах, словно их обитатели собрались на парад бочкарей. Эти глядели не столь весело, как компания в фиолетовых шляпах у «Сороки и пня»: большинство тупо смотрело на дорогу невидящими глазами, напоминая скованных одной цепью заключенных в ожидании своей участи.

Между ними сновали молодцы в красных жилетах, по всей видимости, оказывавшие разные услуги.

— Вымокнут до нитки, если не найдут себе более основательный приют до темноты, — заметил Сент-Ив.

— Наверняка они к тому времени разойдутся по домам, — возразила Элис. — У них, похоже, был тяжелый день. Что за удивительное времяпрепровождение! Напоминает цыганский табор, только с прислугой.

Наконец кэб свернул на Фингал-стрит, где у площади Ламберт-Корт стоял трактир «Полжабы Биллсона» — древнее трехэтажное строение с круглыми разноцветными стеклами в замысловатых рамах. Над входом в альков пивного зала красовалась весело раскрашенная половина вырезанной из дерева суринамской жабы. Из дверей вышли двое посетителей и остановились, смеясь чему-то, в тени изваяния; в дверном проеме Сент-Ив успел разглядеть нутро паба, где промелькнул подавальщик Ларс Хоупфул с двумя кувшинами эля — ободряющее зрелище. Часто говорят, что путешествие лучше прибытия, но не бывает правил без исключений, и прибытие в трактир «Полжабы» — яркий тому пример.

ЧЕРЕПАХА В ЗИМНЕЙ СПЯЧКЕ

— Этих, в бочках, называют «Скитальцы», — пояснил Уильям Биллсон, ставя на стол две тарелки с закусками: тарталетки с устрицами и укропом и паштет из ветчины на тостах. — А молодцы в красных жилетах, слыхать, так и зовутся — «Красные жилеты». Те, что вы видели у «Сороки», — это «Фиолетовые шляпы», Вест-Смитфилдская фракция. Не знаю насчет остальных, говорят, у них этих фракций чуть ли не три дюжины, иные под сотню человек, и с каждым днем их все больше.

Генриетта Биллсон, жена Уильяма, вышедшая за него замуж лет сорок назад, когда он только купил старый трактир, принесла кувшин эля и наполнила кружки, советуя гостям не тянуть и приступать к еде, пока она не остыла, ибо промедление в этом случае преступно. Сент-Ивы ждали Табби и Гилберта Фробишеров: те задерживались, что было им несвойственно.

Элис, большая любительница устриц, откусила от тарталетки и спросила:

— Стало быть, эти Скитальцы — нечто вроде общества?

— Да, — ответила Генриетта, — во всех газетах только о них и пишут: дескать, нечто феноменальное, как «Компания Южных морей».

— Мы давно ничего не читаем, кроме «Мейд-стоун Газетт», — сказала Элис, — там новостей не так много, и нас это вполне устраивает.

— Но ведь о Диогене-то вы слыхали?

— Я слыхал о Диогене, — вставил Сент-Ив, накладывая себе паштет из ветчины. — Прекрасно помню ту лекцию: Диоген Синопский, жил в Афинах веков двадцать назад. Дерзил самому Александру Великому, а жил в бочке, хотя иногда ее называют пифосом или кувшином. Якобы он катал ее с места на место по всему городу в поисках честного человека, но так ни одного и не сыскал. К нему ходили за философскими советами. Рад слышать, что он снова в чести.

— Признаюсь, прежде не слыхала о Диогене Синопском, — покачала головой Элис.

— И я, — сказала Генриетта. — Я говорю про торговца с бочкой, с огромными усами, как у моржа, что продает порошки от головной боли на Бэнксайде, под Лондонским мостом. Говорят, богат, что твой дядюшка Мидас, хоть и смахивает на мошенника.

— Порошки от головной боли? — заинтересовался Сент-Ив. — Любопытно, может, они помогут мне от боли в седалищном нерве, а то он последнее время совсем разошелся.

— От любой боли, — вставил Уильям. — Говорят, первый пакетик бесплатно, но, раз попробовав, все возвращаются и покупают еще. Сам видел: до восьми часов вечера стоит очередь на всю Боро-Хай-стрит, благо Диоген устроился под электрическими фонарями. А рядом отирается громила с дубинкой, охраняет кассу.

— Но настоящие деньги он зарабатывает на продаже бочек, — добавила Генриетта. — Те, кто принимает порошок и покупает бочки, чтят этого Диогена, как святого.

— Какой там святой, — покачал головой Биллсон. — Тот, кто забрался в бочку, обратно уже не вылезает. И все больше и больше их отправляется на реку.

— На реку? — переспросила Элис. — В плавание?

— Истинно так, мэм, в плавание.

— Как же бочки не опрокидываются на воде? — спросил Сент-Ив.

— Свинцовый киль и обитое медью днище. Иногда еще ставят поплавки по бокам, как у островитян Южных морей. Ставят даже мачты с парусом. В бочке сухо, и гальюн имеется, называется «отсос», так что…

— Прекрати немедленно, Билл, — прервала Генриетта, строго посмотрев на мужа.

В этот момент ввалился Табби Фробишер, все его восемнадцать стоунов, в легком фланелевом сюртуке, обсыпанном нюхательным табаком, который, видимо, неоднократно и безуспешно пытались стряхнуть. С расстроенным видом он снял свою видавшую виды боллинжеровскую шляпу, расправил ветхое павлинье перо на околыше, повесил шляпу на крюк и тяжело опустился в кресло. Биллсоны, выразив радость по поводу его появления, поспешили на кухню, чтобы поставить в духовку палтуса и закончить соус из анчоусов.

— Что скажешь хорошего, Табби? — спросил его Сент-Ив.

— Ничего хорошего, за исключением того, что чертовски рад видеть вас здесь, — он влил в себя эль и со стуком поставил кружку на стол. — Ужинать придется без дядюшки Гилберта, и слушать «Набукко» он с нами вечером не пойдет.

— Надеюсь, он не заболел? — взволновалась Элис.

— Нет, — сказал Табби. — Он купил бочку, черт ее подери, и, ни много ни мало, теперь он лорд-мэр фракции Примроуз-Хилл. Отослал своего слугу Барлоу домой в Дикер и приобрел невероятно хитроумную бочку-кухню для мадам Лесёр, своей кухарки, — выложил за нее четыреста фунтов стерлингов с лишним. А та пнула бочку ногой и отказалась его сопровождать — англичане, говорит, уже окончательно обезумели, и вернулась в Париж к матери.

— Должно быть, это стало для него ударом, — сказала Элис. — Мадам Лесёр потрясающая кухарка.

— Она права насчет этого бочечного помешательства. Это, без всякого преувеличения, безумие, — продолжал Табби. — И не один я так считаю.

— Ты сказал, лорд-мэр? — спросил Сент-Ив. — Так они вполне организованы, эти фракции?

— О да. Это совершенно необходимо. Мне сказали, что редко кто задерживается в должности дольше нескольких дней. Умственные способности быстро угасают. Передай-ка мне эту тарелку с паштетом из ветчины, — уничтожив два тоста, он продолжил: — Видишь ли, новые члены полны энтузиазма, но это быстро проходит, и они замыкаются в себе. На их место приходят новые. Все складывается так, что скоро будет невозможно помешать им отплыть вниз по реке с отливом. Если верить тому, что пишут в «Таймс», они воображают себя угрями, подумать только.

— Значит, быстрая деградация? — спросил Сент-Ив.

— Иные полностью тупеют, — сказал Табби. — Думаю потолковать по душам с этим дьяволом в человечьем обличье, что называет себя Диогеном. Ему не помешает хорошая трепка.

— О боги! — воскликнула Элис. — Втроем мы уж точно уговорим Гилберта бросить это безумие, без всякой трепки. В крайнем случае вытащим его из этой бочки и унесем на руках.

Табби мрачно покачал головой.

— Я сегодня разыскал эту компанию с Примроуз-Хилл, чтобы высвободить Гилберта грубой силой. Там выступал служитель «Церкви Диогена», как они ее называют: расхаживал взад-вперед по лужайке, размахивал руками и нес всякую чушь, а они внимали ему, словно пророку. Появилась женщина с детьми, они искали отца. Тот сидел в своей бочке в середине толпы, и они пошли к нему, рыдая в голос. Вся фракция тут же зашевелилась и составила бочки в круг, чтобы оградить его, а он, видимо, не испытывал ни малейшего желания идти домой. Ни малейшего. Смотрел на своих детей, как на чужих. Совершенно нечеловеческое поведение.

— Разве полиция не может вмешаться? — спросила Элис. — Это же мошенничество.

— Нет, мэм. Никакие законы не нарушаются, а сейчас считается, что люди вправе поступать так, как им заблагорассудится.

— Стало быть, и Гилберт намерен провести остаток своих дней в бочке? — спросил Сент-Ив.

— Намерен, хотя эти его намерения ровно ничего для меня не значат. Пришлось наврать с три короба, чтобы успокоить его и этого самозваного церковника — сам Вельзевул в костюме от портного. Сказал дядюшке, что сам собираюсь купить бочку — «Джамбо», точь-в-точь как у него. Он прожужжал мне все уши о дополнительных приспособлениях: выдвижной стеклянный козырек против дождя, патентованный отсос, бак для пресной воды с серебряно-угольным фильтром, ходовое колесо для плавания по реке, с электрическим мотором в качестве привода, с батареей на сухих элементах, чтобы вращать колеса или гребное колесо, когда бочкарь устанет. Нет пределов: на корме его бочки даже вырезали герб Фробишеров. Не сомневаюсь, выложил целое состояние, хотя сама по себе бочка не такая уж дорогая. Что богатый разорится, что бедный — никакой разницы, понимаете? Из-за этих чертовых приспособлений цена взвивается до небес. Как бы там ни было, я предложил ему отправиться вдвоем в «Свисток», пообедать и немного освежиться, а он отказался наотрез. Можете себе представить? Чтобы Фробишер отказался выпить и закусить?

— Пожалуй, можем, если предположить, что он недавно подкрепился, — сказала Элис.

— Сэндвичем, вчера вечером. Говорят, от этого порошка пропадает аппетит — тело впадает в своего рода ступор, наподобие черепахи в зимней спячке. А Красные жилеты следят за тем, чтобы все получали свою дозу.

На столе появился палтус в соусе из анчоусов, за ним последовали буженина, стручковая фасоль, четыре вида грибов с подливкой и залитое маслом картофельное пюре с чесноком — блюда как раз во вкусе Гилберта Фробишера, променявшего их на жизнь в бочке и вчерашний сэндвич. Разговор перешел на оперу, а Сент-Ив задумался о порошках от головной боли и их возможном составе — опиаты? кокаин? хлоральгидрат? Он размышлял о медицинском воздействии и его странной связи с бочковым помешательством. Неужели порошок вызывает тягу к замкнутому пространству или, быть может, к жизни в водной стихии? Что имел в виду Табби, когда сказал, что бочкари превращаются в угрей? Вполне возможно, этот новоявленный Диоген синтезировал в лаборатории совершенно новое вещество, как скандально известный доктор Джекил мистера Стивенсона, чьей «Странной историей» завалены все книжные лотки на вокзале Кэннон-стрит. Наверное, химик смог бы в этом разобраться, но понадобится время, а времени уже не остается.

— О небо! — вскричал Табби, и Сент-Ив очнулся от своих раздумий. — Нам пора одеваться и выходить. Вы многое теряете, профессор. Партию Навуходоносора поет сам Лайл Вортнот.

В голове у Сент-Ива мелькнул не слишком остроумный ответ, но он почел за благо промолчать. Через несколько минут предстоит распрощаться с Элис, и ему больше приличествует роль заботливого мужа, тем более что у него уже созрел план нового приключения, который лучше пока оставить при себе, на случай если у нее возникнут возражения.

Табби допил вино из бокала, встал и попросил Ларса Хоупфула подозвать кэб через пятнадцать минут.

— Пойду прогуляюсь, пока погода не испортилась, — сказал Сент-Ив, направляясь в их с Элис номер. — Расскажешь мне об упущенных мной оперных чудесах утром, за завтраком. По мне, ради завтрака в «Полжабе» уже стоит приехать в Лондон, — последнее он добавил, чтобы успокоить жену, и обрадовался, когда та согласилась.

Он взял зонт и пальто и, предупредив, что через час наверняка грянет ливень, пожелал ей приятного вечера в опере, поцеловал на прощание и через пять минут уже катил в кэбе в сторону Лондонского моста на Бэнксайд, отложив прогулку до той поры, пока не удовлетворит любопытство, возбужденное в нем злосчастными порошками от головной боли.

ДИОГЕНОВА БОЧКА

Сент-Ив нашел Диогена уже после восьми часов вечера. Буря быстро приближалась: черные тучи закрывали луну, на востоке сверкали молнии. Уже задул холодный ветер, вечер предстоял ненастный, и на Лондонском мосту почти не осталось пешеходов. По Бэнксайд и Боро-Хай-стрит спешили последние путники, спеша укрыться дома до потопа. Сент-Ив любил такую погоду, но предпочел бы закончить дела с Диогеном и спрятаться под крышу до того, как разразится ливень.

Диоген, видимо, думал так же: он торопливо сворачивал свою торговлю при свете лампы. Его лоток, куда он запихивал всякую всячину, представлял собой большую бочку на колесах, сейчас раскрытую на петлях и превратившуюся в замысловатый прилавок примерно шести футов в ширину и столько же в высоту. Рядом на высоком прочном шесте, привязанном сбоку к бочке, развевался длинный свиток с надписью «Болеутоляющие и премудрости Диогена».

Сент-Ив представлял себе Диогена с длинными волосами и, возможно, в хитоне, но перед ним стоял невысокий человечек со свисавшими ниже подбородка усами и длинной прямоугольной бородой, напоминающий скорее профессора захолустного университета, вечно недовольного своими студентами и, возможно, всем миром как таковым.

— Полагаю, вы Диоген? — спросил Сент-Ив.

— К вашим услугам, — буркнул тот, не поднимая глаз от лотка.

— Вижу, вы уже закрываетесь. Не найдете ли время еще для одного, последнего покупателя? Друг настоятельно рекомендовал ваши порошки от головной боли.

— Скоро половина Лондона будет рекомендовать мои порошки, не исключая вас, сэр. Поторопимся, если вас не затруднит. Сколько вам пакетиков? Первый бесплатно любому, кто ни попросит. За второй я беру один шиллинг. За крону — восемь. Выгодное предложение. Советую вам взять шестнадцать. Не придется лишний раз ходить, если, конечно, не заинтересуетесь домом-бочкой. Скоро и их будет рекомендовать половина Лондона. Позвольте предложить вам иллюстрированную брошюру.

Сент-Ив взял у него брошюру, заметив, что на обложке нарисована лавка бочкаря с адресом на Холланд-роуд.

— Ничего не имею против выгодных предложений, да и против бочек тоже, — сказал он дружелюбным тоном.

— Стало быть, мы в чем-то сходимся, — Диоген отсчитал шестнадцать маленьких пакетиков из пергамента, поместил их в пергаментный же конверт побольше и взял у Сент-Ива деньги без всякого намека на благодарность. Взглянув на зловещее небо, он продолжил складывать свою бочку, закрывая ящики и откидывающиеся на петлях отделения.

— Как вы рекомендуете принимать порошок? — спросил Сент-Ив.

Диоген ответил, не поднимая головы:

— Рекомендую размешать в стакане воды или пива, как вам угодно. Джин усиливает эффект. Можно с чаем. В противном случае можете втянуть носом через обычную соломинку для питья или через свернутую ассигнацию. Тогда снадобье сразу попадет в голову, прямиком в стан врага. Примите два пакетика сразу, а потом принимайте по одному четыре раза в день, через равные промежутки времени. Одним больше, одним меньше — ничего страшного.

— Любопытно было бы узнать состав порошка, — сказал Сент-Ив, убирая покупку в жилетный карман, — я имею в виду болеутоляющие свойства. Почему он так хорошо помогает?

— Я что, похож на дурака? — Диоген посмотрел за плечо Сент-Ива и дернул головой; в этот момент упали первые капли дождя. — Вижу, вы не прочь воспользоваться плодами чужого труда.

— Вовсе нет, сэр. Но я интересуюсь патентованными средствами и всяческими препаратами. Мое любопытство чисто научного свойства, уверяю вас.

Сент-Ив почувствовал, что сзади к нему кто-то подошел, и отступил в сторону, думая, что это следующий страждущий встал в очередь. Но на него сверху вниз злобно глянул здоровенный детина с лошадиным лицом, мало похожий на покупателя. Детина тихо произнес:

— Гуляй, парень.

— Всего вам доброго, — Сент-Ив отправился прочь по Боро-Хай-стрит под зонтом, ломая голову над безнадежной задачей: как быстро разгадать секрет порошка от головной боли. Оглянувшись, он увидел, что Диоген забрался в подъехавший экипаж, а человек с лошадиным лицом покатил передвижную лавку через Лондонский мост.

ДУМА О БОЧКЕ

Сент-Ив едва успел, согнувшись, протиснуться в дверь трактира «Джордж-Инн», как небеса разверзлись и загремел ливень, окутав булыжную мостовую на дворе пеленой брызг. Он с радостью увидел полыхающий в очаге огонь и — с неменьшей радостью — не занятое, освещенное лампой место за загородкой, откуда открывался вид и на огонь и, через окно, на улицу. Он повесил вымокший сюртук на крючок, выудил из жилетного кармана записную книжку и карандаш, взял в баре пинту портера и устроился в уголке, где в такой вечер его вряд ли кто-то мог побеспокоить. Он подумал об Элис и глянул на карманные часы: к счастью, они с Табби должны были успеть в Ковент-Гарден до начала ливня.

Немного поразмыслив, он извлек из жилетного кармана пакетики, открыл один и понюхал порошок, представлявший собой темно-желтую, очень мелко растертую субстанцию. Порошок явственно пах рыбой, хотя и не слишком сильно. Сент-Ив взял немного на палец и попробовал на вкус: тот же рыбный привкус и покалывание на языке, при этом и ощущения, и вкус оказались неожиданно довольно приятными, несмотря на запах. Он терпеливо записал все эти наблюдения в записную книжку, со своими вопросами и замечаниями, иногда прерываясь, чтобы хлебнуть портера и посмотреть на струи дождя за окном.

Поведение Скитальцев казалось ему необъяснимым, с какой стороны ни посмотреть, — равно как и побуждения Диогена-самоучки, этого невзрачного маленького человечка, начинающего приобретать в его глазах черты зловещего исполина. Здесь, безусловно, замешаны деньги — они стоят за большинством злодеяний в этом мире. Он задумался о Гилберте Фробишере, которому хватило бы денег купить и продать сотню таких Диогенов. Гилберт владел огромным особняком в георгианском стиле в Дикере, где один пруд с гребными лодками занимал шесть акров. Больше всего во всем этом деле, пожалуй, удивлял отказ Гилберта Фробишера от услуг мадам Лесёр, много лет проработавшей у него кухаркой, ибо старик Фробишер любил вкусно поесть, как никто другой.

— Еще кружечку? — спросил бармен, глядя на Сент-Ива.

Он оторвался от блокнота, с некоторым удивлением обнаружил, что уже опустошил свою кружку и ответил:

— Да, спасибо, — ерзая в кресле, чтобы оно поменьше давило на седалищный нерв, поскольку, вопреки его стараниям, облегчения не наступало. Гилберт был одним из немногих известных Сент-Иву совершенно счастливых людей. Богат, но без тени скупердяйства. У него имелась огромная паровая яхта, швартующаяся в Истбурне, для путешествий на тропические острова, чтобы пережидать там английские зимы, а время между путешествиями полностью было занято заботами о приумножении своего состояния и поездками по Британским островам в поисках редких птиц, гнезд и яиц. Словом, несмотря на свой возраст — изрядно за шестьдесят, — старик Фробишер являл собой образец полного энергии жизнерадостного человека, и сложно было вообразить, чтобы ему вдруг вздумалось оставить столь комфортный образ жизни и поселиться в бочке на колесиках или, боже упаси, занять должность лорда-мэра фракции бочкарей, бросивших свои занятия и семьи.

Сент-Иву пришло в голову, что нет ничего проще, чем внедриться во фракцию бочкарей и самому выяснить, что именно ими движет. В конце концов, врага надо знать в лицо. Принесли портер, и он некоторое время задумчиво смотрел на кружку в сомнении: стоит ли столь решительно бросаться в бой? Что ж, он всегда придерживался мнения, что научная любознательность требует от экспериментатора решимости, особенно если ученый вооружен ясным умом, чистыми намерениями и не подвержен предосудительным порокам.

Приняв решение, он осторожно высыпал содержимое двух пакетиков в портер. Порошок всплыл островком на поверхность, и, не дав ему осесть и воскликнув: «Так тому и быть!», — Сент-Ив выпил сразу треть кружки. Он снова отметил выраженный рыбный привкус, хотя и немного приглушенный портером, и уже через несколько секунд ощутил общую легкость бытия, и — о радость! — боль в спине и бедре почти полностью исчезла. Сент-Ив поднялся из кресла и прошелся взад-вперед. При желании он мог бы станцевать джигу, ему совершенно ничего не мешало, и он бодро подпрыгнул и сделал пируэт. Удовлетворенный, он снова сел, поднял кружку в молчаливом тосте, громко рассмеялся и, наслаждаясь прекрасным самочувствием, допил остатки портера.

Элис определенно не одобрила бы его… эксперимент. Однако, сказал он себе, другого способа понять врага просто не существует — если перед ними действительно враг. Диоген значительно вырос в его глазах: его порошок претворил скромный портер в нечто подобное эликсиру жизни Парацельса.

Сент-Ив бодро взялся за перо: новизна ощущений, свободный, словно очищенный от паутины ум, чувство сдержанной, осознанной бесшабашности, а ведь лишь несколько минут назад он, жалко робея, сомневался, стоит ли пробовать порошок. «Наука, — писал он, — требует бесстрашия!» — эту мысль он подчеркнул и добавил восклицательный знак. Сент-Ив попросил третью пинту портера и отметил, как обострился его ум с тех пор, как он вошел в «Джордж-Инн».

Совершенно ясно, что Гилберт Фробишер, человек, отличающийся любознательностью и энтузиазмом, просто отдался этим своим свойствам. Ну конечно же. Все говорит об одном: уверен в себе — поступай как знаешь. Сент-Ив осознал, что еще никогда в жизни не был так уверен в себе, как сейчас. Зал пивной, где он сидел, светился мягким розовым светом ожившей истории. Чарлз Диккенс, знаменитый завсегдатай «Джордж-Инн», без всякого сомнения сиживал в этом самом кресле, и, возможно, написал что-то гениальное, пока пил свой портер. А что бы он написал, дай ему кто Диогенов порошок?

Вдохновленный этой мыслью, Сент-Ив изрядно отхлебнул из кружки, щурясь на огонь, распускающийся в его глазах целой палитрой цветов, словно хвост райской птицы. Рисунок волокон на дубовых панелях предстал собранием причудливых, выпуклых, растущих из самого дерева арабесок, а каменный пол сочился эманацией спрессованных столетий и жизней тысяч людей, ступавших когда-то по его плитам.

Он лихорадочно взялся за работу, торопливо перенося на бумагу вихрь охвативших его впечатлений: слова сами рвались на волю. Никогда еще его ум не работал с такой ясностью и живостью, и каждая выходившая из-под карандаша фраза сверкала изяществом и тонким остроумием, гранича с поэзией. Он заметил, что лицо само собой расплывается в широкой улыбке, скорее напоминающей гримасу, и, озадаченный этим явлением, плотно сжал губы. Тут ливень забарабанил с удвоенной яростью, и Сент-Ив стал смотреть на капли воды, падающие на землю в свете газовых фонарей в этот ненастный лондонский вечер, восхищаясь чудом ниспадающей с небес воды и наслаждаясь новообретенной остротой слуха, благодаря которой мог различить звук каждой капли на фоне общей ритмичной мелодии дождя. Его посетила мысль, что можно вернуться в трактир вплавь в толще дождевых капель, и он громко рассмеялся.

Он попросил еще пинту портера и тарелку очищенных грецких орехов, которые принялся жадно поедать один за другим, не переставая восхищаться их формой. Каждая прихотливо изогнутая половинка ореха точно копировала вторую, в обе ловко соединялись вместе и плотно укладывались в скорлупу, укрытые от непогоды, — в точности как он сам, сидя в своем кресле, смеялся над бушующим за окном ливнем. В Диогеновых бочках нет ничего глупого. Гилберт это понял. Это естественный дом, как скорлупа грецкого ореха или раковина улитки. Сент-Ив задумался о пчелах с их ульями, о черепахах с их округлыми панцирями, о ласточках и осах с их гнездами из глины. Весь мир лишь бочка, перефразируя слова поэта, и не в этом ли и заключается глубочайший смысл.

Достав брошюру из лавки на Холланд-роуд, он внимательнейшим образом изучил различные бочки и многочисленные встраиваемые в них приспособления. О, бочки, эти удивительные творения, каждая — произведение искусства, и вдобавок годятся для морского плавания. Тут ему вспомнились жизнерадостные бочкари в фиолетовых шляпах у паба «Сорока и пень», и он ощутил приступ тоски, природу которой сам не мог точно определить. «Мы-то знаем», — пробормотал Сент-Ив, кивая. Радость знания и решимость переполняли его. «А что же такое ему определенно известной» — задумался он, но не сумел облечь знание в слова. Слишком оно было необъятно, и выразить его — как объяснить небо.

Тут он отвлекся, обратив внимание на карманные часы, лежащие на столе рядом с опустевшей кружкой, — он сам не помнил, когда успел их достать. Идеально круглая форма часов завораживала, ведь это тоже своего рода бочка, идеально облекающая механизм — все эти хитрые шестеренки и пружинки, живущие собственной жизнью, стоит раз запустить их в движение. Перед его мысленным взором предстало округлое существо, состоящее из шестеренок и пружин, выкарабкивающееся из корпуса часов, словно краб-отшельник из ракушки, и отправляющееся на поиски более просторного пристанища. Какая элегантная получилась бы иллюстрация, если бы художнику удалось уловить самую суть — и тут его охватило чувство, что вот-вот он постигнет ту самую суть.

Он открыл крышку часов и встретился взглядом с Элис, фотография которой была вставлена в крышку изнутри.

Сент-Ив поспешил захлопнуть часы, успев заметить, что стрелки приближаются к одиннадцати; его исследования продолжались уже почти три часа. Он попросил еще кружку портера и, как только ее принесли, торопливо развернул еще один пакетик порошка, высыпал его на пену и слизнул, наслаждаясь вкусом. Пять порошков в первый же день — стало быть, до опасной дозы еще далеко; при этом следует отметить, что порошок, несомненно, придает уму необыкновенную четкость и ясность. Седалищный нерв больше о себе не напоминал, и Сент-Ив решил и впредь держать его в узде.

«Когда же Диоген открывает свою лавку утром?» — задумался он, поскольку его охватило желание немедленно закупить еще порошка, и по-больше. Стоимость годового запаса рассчитать несложно: 1460 пакетиков, делить на восемь за крону, и четыре кроны на фунт — что-то порядка сорока пяти фунтов, еще останется несколько шиллингов. Как ему доподлинно известно, Гилберт платил вдвое больше за ящик французского вина — хорошего вина, никаких сомнений, но в данных обстоятельствах «хорошее» становилось сомнительным качеством, ведь вино притупляло рассудок и…

— Вы себя хорошо чувствуете, сэр? — спросил его бармен, и Сент-Ив осознал, что разговаривает сам с собой вслух и, видимо, уже довольно долго.

Дерзость бармена неожиданно разозлила его, и он чуть не сделал ему выговор. Однако гнев мгновенно улетучился, и на смену ему пришла снисходительная мысль, что бедный невежа вряд ли заслуживает внимания, ведь он просто проявляет учтивость. Даже захотелось дать бармену пакетик порошка, но Сент-Ив быстро передумал. Пока нет достаточного запаса, нужно беречь свое.

— Прекрасно, как никогда, — сказал он и вручил бармену свой зонт со словами: — Это вам за беспокойство.

Затем Сент-Ив взял с вешалки сюртук, убрал карандаш и записную книжку в карман и вышел во внутренний двор, вдыхая восхитительный аромат благодатного ливня. Он взглянул на небо, подивился облакам, разнообразию их форм, равно как и фантастическим очертаниям просветов между ними. Одни плыли по небу совсем низко, другие высоко — как им, черт возьми, заблагорассудится. «Что есть облако, — думал он на ходу, — как не эфирная бочка с дождем, плывущая в небесах».

Его осенило, что нужно достать записную книжку, найти место под крышей и немедленно записать эту мысль, но сейчас, на просторе, его влекла вперед неумолимая сила, бурлившая в жилах. Он прошел по Нижней Темз-стрит, у подножия холма Фиш-Стрит-Хилл, откуда струился мощный дождевой поток, и немного постоял в нем, внимательно наблюдая за тем, как вода заполняет его ботинки; колокола на церкви Святого Магнуса-Мученика отбили полночь.

Фиш-Стрит-Хилл — многообещающее название само по себе.

— Ха! — крикнул он, вскинув вверх руки и воздев лицо к небесам. Он пошел наискосок по Кинг-Уильям-стрит. Дождевая вода струилась по его лицу, стекала под рубашку через расстегнутый воротник, капала с кончиков пальцев. Вода шумела в желобах вдоль крыш и хлестала из отверстий водосточных труб, вливаясь в общий поток. На его глазах улицы буквально превращались в полноводные ручьи — притоки, несущие свои воды в великую Лондонскую реку и дальше, в море, колыбель всей жизни на Земле…

С превеликим удивлением он обнаружил, что на него смотрит огромная жаба, восседающая над дверью трактира «Полжабы». Он не помнил, сколько прошло времени, не помнил, куда шел, с тех пор как услышал полночный звон колоколов.

ВЛАЖНЫЕ СНЫ

Он очнулся чуть позже и обнаружил себя в невероятно чистой широкой реке. Далеко внизу, в толще воды, в струях течения колыхались водоросли и спешили к морю прозрачные, словно полосы стекла, угри. Хрустальная вода, теплая как парное молоко, синее небо над головой и серебристое море вдалеке. Эту реку он никогда раньше не видел, даже во сне — он сознавал, что спит, и подумал, что в этой реке, возможно, слились все реки мира, как в некоем идеале реки или самого сна. В своем сне он плыл, лежа на спине, глядя в небо, но при этом, не поворачивая головы, видел и все под собой: серебряных угрей, плывущих в море навстречу своей судьбе, колышущуюся полупрозрачную зелень водорослей и блики солнечного света.

Река, неся его в своих водах, вернула ему блаженное чувство покоя и сознание, что он отсутствует неопределенное время. «Сон, — подумал он, — сон внутри сна». Его вынесло в бескрайнее прозрачное море, берега вскоре скрылись вдали, а океанское течение, река среди моря, влекло его все дальше, в оазис тишины в сердце бесконечного умиротворения. Его охватило желание оказаться как можно скорее в этом переливающемся бирюзовом мире безграничного покоя и ясности, мире водорослей и подводных тварей, среди которых он плыл в зеленоватых солнечных лучах. Какая-то его часть узнала это место — воспоминание детства, подумалось ему, или образ из детских снов.

* * *

Проснулся он, сотрясаясь от озноба, с адской головной болью. Сон оставался по-прежнему ярким — реальнее, чем темная комната вокруг, — не рассеиваясь и не спеша улетучиться из памяти, что искренне его обрадовало, несмотря на горечь пробуждения. Сент-Ив закрыл глаза и попытался сосредоточиться, но его лихорадочно бодрый ум отказывался сосредотачиваться. Он очень тихо поднялся с кушетки, где спал, и пробрался по стенке к шкафу. Трясущимися руками высыпав содержимое двух пакетиков порошка в стакан, он налил в него воды из кувшина, выпил и замер, дожидаясь, пока порошок успокоит натянутые нервы.

ЛАРКИН СПРАВЕДЛИВАЯ

Элис проснулась внезапно и поняла, что в комнате, кроме нее, никого нет; рядом с ней на кровати лежала раскрытая книга. Сквозь щель между занавесками бил луч солнца; от вчерашней непогоды не осталось и следа. Она немного посидела, собираясь с мыслями, и вспомнила, что намеревалась читать до возвращения Лэнгдона. Должно быть, так и заснула. Лампа, конечно, горела, пока в ней не закончилось масло. Лэнгдон, видимо, так и не возвращался. В постели он не спал, даже поверх одеяла. Однако его подушка пропала.

Он должен был вернуться. Тут она заметила, что в лампе осталось немного масла. Значит кто-то — Лэнгдон? — тихо погасил лампу уже очень поздно ночью.

Она выбралась из постели и поняла, что он провел ночь на жесткой кушетке, где так и лежала его взятая с постели подушка и горка плюшевых пуфиков — судя по всему, со скамеек в пивной внизу. «Как странно, — подумала она, — но наверняка этому есть какое-то объяснение». Ей пришло в голову, что он мог простудиться, пока бродил под дождем, и поэтому решил провести ночь на кушетке, а не рядом с ней. Наверное, зарылся в подушки, чтобы согреться, а потом рано проснулся и спустился вниз.

Она налила стакан воды из кувшина и немного отпила, но от стакана исходил неприятный рыбный запах. В воде всплыли остатки какого-то порошка — вчера вечером их не было. У Элис мелькнули подозрения, но они показалось настолько нелепыми, что она тут же отбросила их. Она наскоро привела себя в порядок и собрала диванные подушки, чтобы захватить их вниз по дороге.

Подушки оказались влажными, как и тонкая обивка кушетки. Неужели он спал в мокрой одежде? Из-под кушетки выглядывал уголок изрядно потрепанной книжки в сафьянном переплете — бросив подушки и подняв ее, она узнала записную книжку Лэнгдона; она тоже была влажной. Элис посмотрела на вешалку у двери, куда он вешал сюртук, но та оказалась пуста. Положив записную книжку на стол рядом с кувшином и тазиком, она подобрала с пола подушки и, толчком распахнув дверь, поспешила вниз, где вернула их на место и пошла к завтраку.

Лэнгдона там не обнаружилось: в зале вообще был только Табби Фробишер, сидевший за столом с маленькой девочкой, еще совсем ребенком, с копной заплетенных в косички черных волос. Ее платье напоминало костюм сиротки из театральной пьесы — разорванное во многих местах и заштопанное разноцветными нитками. Перед ними стояла тарелка тостов, тарелка джема и кофейник, и оба поглощали еду с нескрываемой жадностью. Девочка, с перемазанными черносмородиновым джемом щеками, даже не подняла голову от тарелки, а Табби, отсалютовав ножом, кивнул Элис и указал на свободный стул. Затем, видимо, заметив выражение ее лица, спросил:

— Что-то случилось?

— Ты видел Лэнгдона сегодня утром? — Элис старалась не выказывать беспокойства, совершенно иррационального, как уверяла она себя. — Он обещал позавтракать с нами, чтобы с нашей помощью преисполниться раскаяния о пропущенном вечере в опере.

— Не видел и не слышал. Наверное, ушел куда-то.

— Наверное, — Элис прошла в кухню, где усердно трудилась чета Биллсонов: Уильям жарил на плите колбаски, а Генриетта разбирала корзины с фруктами и овощами.

— Доброе утро, — спросила она. — Вы не видели утром моего мужа?

— Видел, — сказал Уильям. — Ушел ни свет ни заря, чертовски спешил.

— Я как раз собиралась на рынок за зеленью, — вставила Генриетта.

— Он не сказал, куда направляется?

— Ни слова, мэм, — ответил Биллсон. — Даже не оглянулся. Наверное, какое-то неотложное дело. Но он оставил записку, там, под солонкой.

Биллсон нашел на полке записку и отдал ей — влажный клочок бумаги, выдранный из сафьянной записной книжки, с парой слов, нацарапанных неразборчивыми детскими каракулями. У него явно тряслись руки, и в одном месте карандаш даже прорвал дыру в бумаге. «Скоро вернусь», — гласила записка.

— Скоро? — пробормотала она.

— Стало быть, ушел по важному делу, — предположила Генриетта. — Профессор человек здравомыслящий, каких поискать. Присаживайтесь с мистером Фробишером и Ларкин, перекусите. Готова поставить новый блестящий фартинг, что муж ваш скоро явится.

Элис уселась рядом с Табби, который, прочитав записку, повторил замечание Генриетты о здравомыслии Лэнгдона.

— Сейчас в самый раз выпить кофе, — сказал он, наливая ей чашку. — Познакомься, это мой новый друг, Ларкин Справедливая. Недавно познакомились. Уильям Биллсон рекомендовал ее мне за исключительные достоинства, и, думаю, он прав. Мы едим предзавтрачные тосты с джемом, чтобы стимулировать движение пищеварительных соков и как следует подготовиться к основному завтраку.

— Весьма разумно, — Элис с трудом удавалось отгонять от себя беспокойные мысли. — Ну, здравствуй, Ларкин Справедливая, — она протянула руку, и девочка пожала ее, правда, с некоторым сомнением. — Как живешь?

— Лучше не бывает, мэм. Мое ремесло — беспорядки, если вы это разумеете под тем, как я живу. А вы красивая. Вы, значит, королевского рода?

— Королевского? Нет, хотя как-то раз привелось видеть королеву. Не могу поверить, неужели ты можешь иметь какое-то отношение к беспорядкам?

— О, еще как! Когда за деньги, а когда самим охота. Мы их раскручиваем, как юлу, а потом смываемся — пусть кто другой расхлебывает.

— Уильям Биллсон очень давно знает Ларкин, — сообщил Табби. — Он вполне уверен в ее надежности, если она даст слово.

— Тогда и я уверена, — согласилась Элис, хотя Ларкин скорее напоминала ей дикого зверька, чем цивилизованного ребенка. — Как же вышло, что тебя называют «Справедливая»?

— Потому что не вырвала глаз одному, хотя и могла, вот как, — девочка запустила руку за ворот рубахи и извлекла оттуда цилиндрический белый предмет длиной с ладонь — видимо, костяной, с вырезанным на конце крюком в виде когтя. Предмет висел у нее на шее на кожаной тесемке. — Это вот глазодер, — объяснила Ларкин. — Суешь его гаду вдоль носа прямо в глаз и проворачиваешь. Мне это дал один матрос, знакомый моего папаши — привез из Африки, добыл у единорога. Это его рога кусок. Я-то знаю, как с ним управляться.

— Значит, это рог единорога? — Элиспристально смотрела на девчонку, пытаясь понять, не шутит ли та. На вид Ларкин было не больше десяти. — И где же теперь твой папаша? — спросила она.

— Скурился. Мы жили больше в Лаймхаузе, у него там была койка в притоне Тай-Линь. Я сбежала, когда он сыграл в ящик. Они хотели отдать меня Мэри Джеффрис, сделать из меня шлюху, но я слиняла. А мать я не помню.

— Очень сожалею, — посочувствовала Элис, а Ларкин пожала плечами, видимо, не разделяя сожаления Элис. — Что ж, рада что ты оставила… глаз этому человеку. Царь Соломон это бы одобрил. Имя тебе определенно подходит.

Глазодер исчез в лохмотьях, а Ларкин вернулась к своему тосту. Элис отпила крепкого кофе и снова подумала о Лэнгдоне. Конечно, он в любой момент мог появиться в дверях — ведь это тот самый завтрак, «ради которого стоит съездить в Лондон». Не первый раз муж исчезал в погоне за внезапно возникшей… какофонией, ограничиваясь лишь расплывчатыми объяснениями. Однако некоторые обстоятельства настораживали — то, что он спал в мокрой одежде, например, и то, что постарался не разбудить ее. Возможно, все дело просто в тактичности, сказала она себе.

— Мы с Ларкин собираемся сегодня выдернуть дядюшку Гилберта из его бочки, если ты по-прежнему готова нам помочь, Элис, — Табби освобождал на столе место для тарелок с колбасками, яйцами, бобами, беконом и черным пудингом, которые несли им из кухни. — Он очень высокого о тебе мнения, как ты знаешь. У тебя есть к нему подход.

— Безусловно, я сделаю все, что смогу. Как мы его найдем?

— Я сегодня встал рано и поговорил с Уильямом Биллсоном, а тот, в свою очередь, навел справки у Ларкин. Ларкин, видишь ли, возглавляет шайку пиратов, и нам удалось привлечь их на свою сторону в качестве наемников. Рад сообщить, что мы установили очень строгие правила, запрещающие любое членовредительство. Мы договорились об оплате, они разбежались в разные стороны, а через полчаса двое вернулись и доложили, что сегодня начинается миграция от Лондонского моста — как раз от того места, где этот шарлатан Диоген ведет свою торговлю. Бочкари собираются пуститься в плавание с началом отлива. У меня есть сведения, что фракция Примроуз-Хилл тоже с ними.

— Миграция?

— Судя по всему, эти несчастные собираются пуститься в плавание.

— Это превращает их в угрей, — сказала Ларкин, — и им нужно плыть в море.

— Что превращает их в угрей? — спросила Элис.

— Порошок. Одних быстро, других помедленнее. Я знаю Красные жилеты, они мне рассказывали. Один мой приятель, Чарли, и еще Джек Сингер. Говорю вам, все дело в этом порошке. Истолченные в порошок сушеные стеклянные угри и еще какие-то «химикаты». Старина Диоген сушит этих угрей на солнце со стороны Бромптона, у кладбища. Чарли говорит, когда жара, вонь стоит до самого Патни. Чарли не соврет, да и я тоже не врать не стану. А их домой тянет, угрей-то этих. Кишки у них перед этим раскисают, и они перестают есть.

— И где же дом? — спросила Элис.

— В траве морской, — ответила Ларкин.

— В Саргассовом море. По крайней мере, как говорят, — сказал Табби.

Элис молча смотрела на него.

— А этот Диоген весьма предприимчив.

— Богатый, вот он какой, — сказала Ларкин, — но, Чарли говорит, удача ему изменила. Чарли и Джек Сингер собираются слинять, пока его не зацапали фараоны.

— То есть полиция, — пояснил Табби Элис, и та кивнула в ответ. — Что несколько осложняет дело. Если власти запретят бочки и разгонят фракции, начнется переполох. Скитальцы ни за что не откажутся от своей миграции. Но гораздо проще освободить дядюшку из бочки, чем из Ньюгейтской тюрьмы.

— Тогда я с вами, — сказала Элис. — Какой у нас план?

— Я обещал шайке Ларкин по две кроны каждому, если они устроят, что называется, диверсию — в идеале, что-то вроде беспорядков. А мы тем временем выдернем дядюшку из флотилии и скроемся вместе с ним.

ХОЛЛАНД-РОУД

Сент-Ив стоял на мосту Блэкфрайарс, глядя сверху вниз на Темзу, чьи мутные воды текли сейчас медленно, пока прилив в нерешительности размышлял, не стоит ли ему повернуть и устремиться обратно к морю. Он опустил руку в карман, уже в десятый раз за последние полчаса, и приободрился, нащупав сверток пакетиков с порошком, за которые отдал половину содержимого своего кошелька — в общей сложности 1500 пакетиков, самый настоящий кирпич.

Его несколько обеспокоил прилив удовольствия, которое он испытал, слизывая порошок с кончиков пальцев. Он подумал об Элис и об оставленной под солонкой записке. Она, конечно, уже успела найти ее и… обрадовалась, что он в безопасности. Тем не менее над ним незримо витало неотступное чувство вины. Он вспомнил о детях, но решительно отодвинул от себя эти мысли. О семейных делах можно подумать потом, в спокойной обстановке.

Внезапно у него перехватило дыхание, голова затряслась, как у паралитика. Сент-Ив потянулся рукой в карман и нащупал пакетик. Высыпав содержимое на ладонь, он всосал в себя сухой порошок, а потом тщательно облизал руку и запил его глотком голландского джина из карманной фляжки. После этого пришлось немного постоять с закрытыми глазами и подождать, чтобы голова прояснилась и вернулся рассудок. Вспомнилось, что вчера — как давно это было! — он вынашивал планы борьбы с Диогеном, опираясь лишь на непроверенные слухи, предостережения Биллсонов и необоснованные обвинения Табби. Знание, понял он, эволюционирует, поднимаясь с уровня на уровень. Или же можно представить его как долину, ибо в каком-то смысле жизнь человеческая есть непрерывное восхождение, которое, если посчастливится, приводит к бескрайнему морю, заключающему в себе все тайны.

Он извлек из кармана брюк брошюрку о бочках и принялся разглядывать ее, как завороженный. Конечно же, он мог объяснить причину своего… на ум пришли слова «неодолимое влечение», но они отдавали… Слово «зависимость» он сразу же с негодованием отбросил. И тут его осенило: ведь они с Элис могут залезть в бочку вместе и вдвоем пуститься в плавание к Великому океану. Он ненадолго успокоился на этом — но лишь ненадолго, быстро сообразив, что Элис не примет бочечную философию, какова бы она ни была. За этим осознанием крылось нечто вроде ревности — не ревность, конечно, возможно, право собственности — право собственности, гарантированное каждому подданному…

Чтобы успокоить мятущиеся мысли, он попробовал порошок из еще одного пакетика, лишь коснувшись его языком. Затем, увидев, что высыпанный на ладонь порошок намок и его уже невозможно вернуть в пакетик, он вылизал руку дочиста, тряхнул головой и глубоко вдохнул. Два пакетика порошка ив купленного вчера вечером запаса он проглотил рано утром в кофейне Родвея, что напротив Биллингейтского рынка: над рынком и доками стоял пьянящий аромат рыбы. Потом он отправился на рынок и битый час смотрел на стеклянных угрей — шевелящуюся живую массу сотен тысяч совершенно прозрачных угрей в огромных аквариумах, освещенных недавно поднявшимся над горизонтом солнцем, сиявшим сквозь стеклянную крышу. Ему пришло в голову выкупить угрей оптом и выпустить их на свободу, в реку, но остававшиеся в кошельке деньги предназначались для другого. И, услышав, как на баркасе в гавани пробили восьмую склянку, он направился на Боро-Хай-стрит, где уже начала собираться очередь.

Все покупали по многу пакетиков, а Диоген лишь молча принимал деньги. Сначала Сент-Иву показалось, что в этом кроется какой-то смысл, но вскоре он утратил интерес: внимание сосредоточилось на восхитительной стопке конвертов, которые Диоген обвязывал бечевкой, — теперь сверток надежно покоился у него в кармане.

Оторвав взгляд от реки, он перешел через мост Блэкфрайарс на набережную Виктории и поднялся по узкому переулку над доками в питейное заведение. Внутри было сумрачно, вдоль одной из стен под раскрашенным зеркалом тянулась длинная стойка. Женщина с густой гривой волос и в платье с глубоким вырезом налила джин в стаканы трем мужчинам, и те уселись за столик у дверей с таким видом, будто решили обосноваться там надолго. Она игриво улыбнулась Сент-Иву, когда он попросил джина, но, рассмотрев его повнимательнее, стала несколько менее приветлива.

— Рыбачил, что ли? — поинтересовалась она, взяв у него шиллинг и сморщив нос. Он сделал вид, что не услышал, отошел и уселся один за столик лицом к стене, чтобы скрыться от посторонних. Аккуратно развернув еще один пакетик порошка, он высыпал его в джин, размешал пальцем, тщательно его облизав, и залпом выпил. Сент-Ив немного посидел, дожидаясь волшебного эффекта и вспоминая свой вчерашний восторг и чудесное обострение всех чувств.

Он посмотрел на свою кожу в свете газового рожка: она выглядела прозрачной, и он различил под ней сложный рисунок костей и вен. Казалось, это лишь механизм, чудесный механизм в бочке из кожи, отправляющийся в странствие навстречу становлению. «Становлению чем?» — вяло подумал он и, встав из-за стола, вышел на улицу в поисках ответа, наверняка ожидающего где-то там, под ярким утренним солнцем, а не в полутьме распивочной. После стакана джина с порошком его охватил восторг, к которому примешивалась неясная потребность, но в чем? Ответ, без сомнения, ждал его на Холланд-роуд.

На Аппер-Темз-стрит он сел на омнибус, шедший в сторону Кенсингтон-Хай-стрит и Холланд-парк, а по дороге рассматривал бочки в брошюре Диогена. Сколько же придумано чудесных и полезных приспособлений! В кошельке оставалось всего шестьдесят фунтов, и, хотя цены в брошюре не указывались, этой суммы, похоже, явно недостаточно. «Всему свое время», — сказал он себе.

Он ненадолго прикрыл глаза и увидел прозрачную реку из вчерашнего сна — теперь преисполненного глубоким смыслом. Видение оставалось ясным и наяву, но отдалялось, словно смотришь в телескоп с обратной стороны. Тем не менее он так замечтался, что почти не заметил, как омнибус доехал до Гайд-парка. Сойдя на Черч-стрит и миновав церковь Сент-Мэри-Абботс с ее шпилем, сияющим на лазурном, как море, небе, он отыскал лавку Диогена на углу Холланд-роуд и постоял у витрины, разглядывая бочки: они сулили путешествие, счастливое возвращение и перерождение.

Сент-Ив ощутил затхлый сырой запах — как оказалось, исходивший от его собственного сюртука, — и ему захотелось немедленно, прежде чем зайти в лавку, избавиться от ненадлежащего одеяния, однако в кармане лежал сверток с порошками. В витрине он заметил свое отражение: всклокоченные волосы, расстегнутый воротник. Отвернувшись, он послюнил пальцы и, как мог, пригладил волосы, потом застегнул воротник и оправил сюртук. Расправив плечи, он вошел в лавку; звякнул колокольчик над дверью, и его весьма радушно приветствовал худой, одетый в черное приказчик, напоминавший подмастерье похоронных дел мастера:

— Добрый день, единомышленник!

— Благодарю вас, — сказал Сент-Ив. — Я хотел бы приобрести бочку, — он протянул приказчику открытую брошюру. — Вот эту модель. «Королевский шлюп».

Человечек отпрянул, как будто у Сент-Ива скверно пахло изо рта, но сразу же взял себя в руки и ответил:

— Исключительно полезное приобретение, сэр. Вы состоите во фракции?

— Во фракции Примроуз-Хилл, — солгал Сент-Ив, хотя, возможно, вскоре эта ложь станет правдой.

— Достойнейшая организация. Приобрели у меня немало бочек. Та, что вы выбрали, стоит ровно триста фунтов, сэр, с полной гарантией мореходности, и к ней прилагается буксирный конец, а также бочонок с отделениями, где хранится запас сушеной говядины, концентрированного сока лайма и галет. За дополнительную плату мы предлагаем лоции, защищенные от морской воды не менее чем десятью слоями лака. Вы, конечно, уже прочли список приспособлений в брошюре.

— Да, конечно, — подтвердил Сент-Ив. — Триста фунтов, я считаю, вполне справедливо, — он достал из кармана три мокрые двадцатифунтовые ассигнации. — С радостью внесу это в качестве залога, а остальное заплачу векселем моего банка.

Приказчик, не говоря ни слова, смотрел на него сквозь очки, наморщив нос, словно снова уловил неприятный запах. Сент-Ив и сам чувствовал сомнительный аромат, исходивший от его одежды; кожа на голове и лице зудела. Он укорил себя за то, что не побрился утром, но тогда он скорее всего разбудил бы Элис, а она…

Отбросив эту мысль до лучших времен, он изобразил улыбку, не зная, смотрят на него оценивающе или с откровенным презрением.

— Боюсь, это совершенно невозможно, — сказал приказчик. — Наш хозяин, Диоген, рад принять наличные деньги в любом виде, будь то хоть полтонны фартингов в окованном железом сундуке, уверяю вас. Но банковские векселя, долговые расписки и отказы от прав первородства детей нам без надобности. Если у вас в банке достаточно средств, чтобы взять эти деньги наличными, рекомендую так и поступить. Всего вам хорошего.

С этим приказчик отвернулся и принялся натирать тряпкой застекленный прилавок. Сент-Ив получил от ворот поворот. Выходя из лавки, он столкнулся в дверях с ломившейся внутрь парой забулдыг и, прежде чем дверь за ним захлопнулась, успел услышать возглас приказчика: «Добрый день, единомышленники!» Он наблюдал из затемненного коридора, как приказчик, жестикулируя и кивая, провел их в дальний конец лавки. Меньше чем в трех шагах от двери стояла бочка, примерно такая же, как собирался купить Сент-Ив. Невозможно было понять, есть ли в ней бочонок с концентрированным соком лайма и галетами, но он знал, что вполне может войти внутрь, взяться руками за горловину бочки и выкатить ее наружу незаметно для приказчика.

Он почувствовал, как рот помимо воли складывается в ухмылку, и толчком распахнул дверь, охваченный неодолимой страстью. Дверной колокольчик звякнул, тут же выдав его вторжение. Клерк мгновенно развернулся и поспешил к нему, но Сент-Ив уже схватился за бочку и, развернувшись к двери, сильно дернул ее и чуть не упал, потому что бочка не двинулась с места: колеса ее упирались в деревянные башмаки, привернутые болтами к полу. Бросив бочку, он рванул к выходу, вылетел наружу и понесся по Кенсингтон-Хай-стрит: полы сюртука развевались на бегу.

Увидев, что за ним никто не гонится, он заставил себя остановиться. В противном случае его бы наверняка арестовали. Прохожие смотрели искоса и сторонились. Как бы там ни было, жизненная энергия в его теле совершенно иссякла. Сент-Ив зашел в первый попавшийся паб, где принял два пакетика порошка с кружкой эля, поскольку помимо усталости изнывал от жажды.

Несколько ободрившись новой дозой, он прошел через Гайд-парк в сторону Треднидл-стрит, к Банку Англии. Снять необходимые деньги не составит никакого труда. Элис поймет, сказал он себе, надо просто ей все объяснить. Вдруг раздался звук колокольчиков, и показалась вереница бочек: их тянули по Серпентайн-роуд целых шесть Красных жилетов.

— К реке! — кричали бочкари, и ему пришлось посторониться, чтобы пропустить их, хотя он изнывал от желания влиться в их ряды.

В этот момент он вспомнил, что сегодня первое мая и банки закрыты, а значит, он останется без бочки. Он попытался вспомнить, сколько пакетиков порошка проглотил с тех пор, как проснулся на заре, но не мог. Сунув руку в карман пальто, он ощупал пергаментный сверток с пакетиками и связывающую его бечевку и зашагал в Смитфилд, раздираемый желанием заполучить бочку и унынием.

ПРИЧАЛ ТУЛИ-СТРИТ

Пока они с Табби шли пешком через Лондонский мост, Элис невольно искала глазами Лэнгдона. Она не могла выбросить из головы его записку, невозможно краткую и резкую. Странный рассказ Ларкин про угрей не выходил из головы, и она снова вспомнила о рыбном запахе, исходившем от стакана. Эти смутные мысли ни к чему не вели. Она напомнила себе, что нет разумных причин ожидать встречи с Лэнгдоном, — с другой стороны, все утро складывалось сегодня не слишком разумно.

Мост заполнили зеваки, собравшиеся поглядеть на веселье, — как всегда, в толпе взад и вперед шныряли уличные мальчишки, в том числе, видимо, и пираты из шайки Ларкин. Обстановка весьма благоприятствовала карманным кражам, и Элис поплотнее прижала к себе сумочку, пожалев, что не оставила ее в трактире. Им с Табби то и дело приходилось уступать дорогу вереницам бочкарей, наперегонки стремящимся через мост, и она увидела, что у спуска к воде на причале Тули их собралась уже целая толпа. Красные жилеты помогали спустить бочки с причала или же стояли по колено в воде в реке, связывая бочки вместе в подобие плотов, пропуская веревки в кольца, прикрепленные к днищам, чтобы с отливом они все разом понеслись вниз. Другие вставляли мачты, боковые поплавки и парные весла в бочки более сложных конструкций.

Бочкари полностью заполнили Боро-Хай-стрит и проезд, который спускался от рынка Боро-Маркет к Темзе. Бочки, поодиночке и связанные вместе, тянулись вдоль южного берега до Хорслидаун-лейн и дальше. Некоторые увязли до самого верха колес в иле на берегах Темзы, так и не добравшись до реки. Другие колыхались в стоячей воде, ожидая отлива, а из проходящих мимо лодок в их адрес летели обидные насмешки; иным лодочникам приходилось отпихивать бочки с дороги баграми. Элис казалось, что повсюду бочки, сотни и сотни бочек, и вся эта сцена выглядела чрезвычайно нелепо. На набережной присутствовали и констебли, без сомнения, готовые в любой момент разогнать это собрание. Ларкин Справедливая скрывалась где-то в толпе, выжидая момент, чтобы дать полиции повод для действий и заработать обещанные Табби две кроны. Табби, как и его дядюшка Гилберт, отличался и порывистостью, и щедростью.

Члены фракции Примроуз-Хилл, по словам Табби, носили зеленые соломенные шляпы, и Элис разглядела несколько, видневшихся тут и там в толпе. Табби указал на две кучки ожидавших спуска зеленых шляп на ступенях к причалу, однако распознать среди них Гилберта было невозможно, поскольку бочки закрывали их снизу, а широкополые шляпы сверху.

Элис узнала Ларкин, которая в сопровождении нескольких малолетних спутников бродила между бочкарями в поисках бочки с гербом Фробишеров — яростным ежом с извивающимся красным чертом в зубах.

— Господи, они нашли его! — воскликнул Табби, тыча пальцем в сторону причала. Элис посмотрела в том направлении и сразу увидела Гилберта. Гребное колесо его бочки бодро вращалось, хотя сама бочка еще находилась на суше. Он наверняка крутил педали внутри бочки, проверяя механизм. Как и остальным его единомышленникам, ему явно не терпелось пуститься в путь. Стоило Элис об этом подумать, как Ларкин сдернула шляпу с головы Гилберта и бросила ее в реку. Встряхнув косичками, она запрыгнула на его бочку, с нее перепрыгнула на другую, третью — и дальше, в прыжке срывая обеими руками шляпы и швыряя их в стороны. За ней вся шайка — сложно сказать, сколько именно человек — последовала ее примеру, и воздух вмиг наполнился летящими шляпами и детьми, скачущими по бочкам, расталкивающими их в разные стороны и сеющими смятение.

Зрители на мосту и в лодках на реке радостно заулюлюкали, а среди бочкарей, подвергшихся нападению в тот самый миг, когда они собирались начать свою миграцию, началась паника. Многие завопили, словно от физической боли. Табби уже продвигался к причалу, раздвигая своей массой толпу и крича:

— Дорогу! Дорогу!

Элис торопливо шла за ним, а он только увеличивал суматоху, распихивая бочки налево и направо. Два коренастых Красных жилета преградили Табби путь, но он смахнул их со своего пути, как манекены из папье-маше.

По ступеням причала Тули кувырком катились бочки, с брызгами падали в воду и выплывали на стремнину: отлив начался, и миграция шла полным ходом. Перед Элис возник просвет, и она снова увидела Гилберта. Ларкин уселась на бочку верхом, лицом к Фробишеру-старшему, не давая ему выбраться из своей скорлупы, а четверо ее оборванных товарищей, мальчик и три девочки, тянули и толкали бочку к пустынному переулку выше по реке. Гилберт дико вращал глазами, открывал и закрывал рот, и вертел головой во все стороны, ища спасения.

Табби и Элис бросились вдогонку, но тут ей на глаза попались двое спешивших к ним сквозь толпу полицейских; толпа начала успокаиваться, поскольку вихрь летящих шляп, видимо, миновал.

— Держи! — Элис бросила свою сумочку Табби. — Встретимся в «Полжабы Биллсона»! — с этим она развернулась и побежала навстречу двум полицейским, до которых оставалось еще футов сорок. Она обогнула опрокинутую бочку с застрявшим внутри хозяином и изо всех сил закричала, придав лицу соответствующее тревожное выражение:

— Помогите! Помогите! Сумочку украли! — она указывала рукой в сторону рынка Боро-Маркет. — Мои драгоценности! Украли драгоценности!

— Кто, мадам? — спросил полицейский. Оба с готовностью пришли к ней на помощь, несмотря на буйство толпы кругом, и ободряюще улыбались. — Как выглядел этот мерзавец? — спросил другой.

— Коренастый, небольшого роста, — лепетала она, — с жутким шрамом, почти без носа. Крапчатая твидовая куртка. Я… — она вскинула руки к вискам, будто собираясь упасть в обморок. — Он же убежит, спешите! — всхлипнула она и с удовлетворением проследила, как полицейские с решительным видом ринулись в погоню. Сама она тут же бросилась назад к извилистому переулку, по которому добралась до набережной Бэнксайд и направилась дальше, к мосту Саутворк. Табби и шайка Ларкин исчезли вместе с бочкой дядюшки Гилберта.

Следующий час она потратила на поиски Диогена, внимательно следя за тем, чтобы не попасться на глаза двум услужливым полицейским, но, к счастью, не встретила их. Практически всякий, кого ни спроси, слыхал о Диогене и высказывал то или иное мнение о том, где могла находиться его лавка, однако никто его не видел. Она прошла вверх по Бэнксайд и Коммершиал-роуд к мосту Ватерлоо, вернулась обратно и наконец направилась в Смитфилд, к трактиру «Полжабы». С моста Саутворк перед ней открылся вид на реку, усеянную отплывающими с отливом бочками. Причал Тули с моста было не видно, но и без того становилось ясно, что, несмотря на все помехи, миграцию полностью остановить не удалось.

Внезапно вся история показалась ей смешной: безумные бочкари, летящие, в воздухе шляпы, Гилберт, утаскиваемый задом наперед в переулок, полицейские в погоне за несуществующим грабителем. Она расхохоталась и прикрыла рот рукой, понимая, что не в силах сдержать смех. Но все же, напуганная собственным возбуждением, Элис заставила себя остановиться, прежде чем смех превратится в рыдания, и, держа себя в руках, продолжила свой путь по Квин-стрит через Чипсайд.

Приближаясь к углу Сент-Мартин-стрит, она услышала звяканье колокольчиков и возгласы бочкарей: «К реке!» — повторяющиеся снова и снова, как мантра.

Прямо на нее двигался поезд из двадцати бочек: все пассажиры в желтых шляпах, а Красные жилеты бежали рядом, как породистые рысаки. Когда они почти повернули за угол, она обратила внимание на одного из бочкарей: высокий растрепанный мужчина без шляпы клевал носом, сидя в бочке. Лица Элис не разглядела из-за опущенной головы, но у нее мелькнула мысль, что это Лэнгдон, — сюртук этого человека очень походил на сюртук Лэнгдона; у нее лихорадочно забилось сердце, и она судорожно вздохнула… Вереница бочек резко повернула за угол, и на повороте последние несколько штук сильно мотнуло в сторону. Веревка лопнула, две бочки, внезапно отделившись от остальных, опрокинулись и, врезавшись в стену рядом с галантерейной лавкой, разбились в щепы, а их пассажиры полетели на мостовую. Остальные продолжали свой путь через Чипсайд, как ни в чем не бывало.

Пока вокруг павших бочкарей собиралась толпа, Элис, стоя на тротуаре, провожала взглядом вереницу бочек. Совершенно исключено, сказала она себе, чтобы Лэнгдон опустился до такого состояния и оказался среди них. Еще вчера вечером он был самим собой — разумным и жизнерадостным. Невозможно превратиться в другого человека за такое короткое время. Она решительно повторила это про себя и продолжила путь в Смитфилд, укоряя себя за чрезмерно буйное воображение.

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

— Я отдал дядюшкину бочку Ларкин, — Элис с Табби сидели в зале «Полжабы Биллсона», — и она продала ее кому-то на улице за жалких шестьдесят фунтов, а затем разменяла деньги на монеты и раздала половину своим сообщникам-пиратам. Любит звонкую монету, как и остальные. Теперь они богаты, но к концу недели опять станут нищими. Она подбила дядю сыграть в карты в «Пиковую даму».

— Наверное, ей пришлось продать бочку задешево, чтобы побыстрее от нее избавиться, — Элис с благодарностью приняла принесенный Хоупфулом стакан сока с ромом. — Как ее только не схватили полицейские! — она посмотрела на Гилберта, сидевшего за столом и озирающегося по сторонам, словно полоумный — каковым он, конечно, и являлся, по крайней мере частично. Ларкин сидела напротив старика, спиной к Элис, и раздавала карты. Перед обоими высились столбики крон и шиллингов.

— Игра идет по-крупному, — заметила Элис.

— Думаю, Ларкин может пока не волноваться за свои деньги, хотя обычно с дядюшкой лучше играть не садиться. Между прочим, она заметила твой трюк с полицейскими — сразу поняла, что ты затеяла. Очень одобряет.

— Я польщена, — сказала Элис, — и весьма одобряю ее, хотя бедняжка кончит на виселице, если не вытащить ее из этой пиратской жизни.

— В карты-то свои погляди, — громко сказала Ларкин, будто Гилберт был слегка глуховат. Поскольку он так и не ответил, она взобралась коленями на стул, перегнулась через стол, посмотрела в его карты и вытащила несколько пар, сбросив их на стол. — У тебя хорошие карты, дядюшка. Ставь пять монет. Слышишь меня? — он опять не ответил, и она выбрала из его кучки пять шиллингов и положила их на середину стола, вместе с несколькими монетами, которые уже там были.

Элис подошла к ним поближе, чтобы посмотреть на игру. Она улыбнулась Ларкин и положила руку на плечо Гилберта. Тот с угрюмым видом сидел в своем кресле, тупо глядя на нетронутую кружку эля, и выглядел намного старше своих лет, жалким и несчастным. После длительного пребывания в бочке он пах, как соленая треска, а его одежда растрепалась.

— Он ничего не слышит, — вслух пожаловалась Ларкин. — Это все порошок. Теперь ему со страшной силой хочется принять дозу, а мы ему не даем.

— Мы спустили порошок в туалет, — громко объявил Табби. — Страдать никакого толку. Пей пиво, как все нормальные люди, и делай, что говорит Ларкин.

Гилберт повернул голову и посмотрел на Табби, как на незнакомца, а Табби грустно отвернулся.

— Кажись, порошок превратил его в лягушку, — вполне серьезно сказала Ларкин Элис. — Может, ты поцелуешь его в лоб, как девушка ту лягушку у колодца? В книжке сказок такое есть. Хочешь конфету?

— Да, спасибо, — Элис взяла у Ларкин тянучку из патоки и развернула обертку. — Мне помнится, что девушка из сказки в придачу отрезала лягушке голову. Голову резать не будем, но могу поцеловать его, раз ты советуешь. А ты, значит, книжки читаешь?

— Вроде того.

— Можешь мне как-нибудь почитать?

— А ты лягушку поцелуешь?

— Да, — Элис наклонилась, поцеловала Гилберта в лоб и посмотрела ему в глаза. На мгновение в глазах Фробишера-старшего блеснул разум, губы его дрогнули, как будто он собирался заговорить. Он мигнул, непонимающе посмотрел вокруг, но потом снова ушел в себя.

— Ну ходи, лягушачий король, — немного подождав, Ларкин опять перегнулась через стол и сделала ход за него. На сей раз Гилберт, кажется, следил за пальцами девочки и, когда она снова уселась в свое кресло, подался вперед и взял паточную тянучку из ее свертка. Он уже почти запихал конфету в рот вместе с оберткой, но Ларкин выхватила ее и громко разъяснила ему, что сначала конфеты надо разворачивать и не надо есть всё подряд, как собака. Гилберт сидел, открыв рот, в ожидании, пока она положит туда тянучку, а потом принялся жевать ее, глядя перед собой, и коричневая патока текла из уголков его рта.

— Мне кажется, он приходит в себя, — сказала Элис Ларкин.

— Он толстый, вот почему. А вот тощие валятся, как трава.

При слове «тощие» Элис сразу подумала о Лэнгдоне и вспомнила о сафьянной записной книжке, про которую совершенно забыла после завтрака. Она поспешила вверх по лестнице, не ожидая, что ей придется столкнуться с новым кошмаром. Книжка лежала на том же месте, где она ее оставила, все еще сырая. Элис подошла с ней к окну и открыла, осторожно переворачивая листы: первые страницы покрывали рисунки растений, рыб и животных, с короткими заметками, сделанными четким почерком Лэнгдона. Тут были показания барометра с датами, суммы осадков, наблюдения за погодой, за слоном Джонсоном, который жил у них в сарае, за ростом хмеля. Тут был перечень видов бегонии, выбросивших побеги с цветами только на прошлой неделе, — цвет и размер цветов, их необычный солоноватый вкус, отсутствие запаха…

Элис дошла до страницы с вчерашней датой, на которой было проставлено время — 8:18 вечера. И через тридцать секунд ей стало ясно, что произошло. Она почувствовала пустоту в груди и начала задыхаться. Тяжело опустившись на кровать, она немного посидела с закрытыми глазами, пытаясь успокоиться. В книжке нарастал бред — страница за страницей рассеянных замечаний и нелепых утверждений. Почерк становился все крупнее и неразборчивей, фразы все более эксцентричными, а восклицательные знаки и подчеркивания все более обильными. Перед ней лежало письменное свидетельство стремительного погружения в безумие, почти полностью помрачившего разум ее мужа, когда он принял следующие два пакетика порошка, очевидно, пребывая в полном восторге. Эту страницу покрывали пятна, пахнущие пивом и рыбой, а писанина на следующих страницах становилась всё более странной и бессвязной.

Она вернулась вниз, прихватив записную книжку с собой. Ларкин тихо переговаривалась с Табби, который при появлении Элис поднялся. Монеты с ломберного стола исчезли, а Гилберт спал, уронив голову на стол и громогласно храпя.

— Ларкин нужно кое-что тебе сказать, Элис, — мрачно сообщил Табби.

— А мне нужно кое-что сказать тебе, Табби. В чем дело, Ларкин?

— Вот что, мэм. Бобби пошарил по карманам у того типа, которому продал бочку. Он неисправимый, этот Бобби, к тому же это было проще пареной репы, ведь тот тип уже превратился в угря и отупел от порошка. В кармане у него были часы, но я отняла их у Бобби. Дело в том, мэм… — она подняла часы вверх, открыв крышку. — Тут вы. Я только что заметила.

— О боже, — Элис покачнулась и схватилась за спинку кресла, узнав часы — она сама подарила их Лэнгдону на день рождения два года назад. Он вставил под крышку ее фотографию. — Да, это действительно я, Ларкин. Слава богу, что ты принесла их мне.

Табби подлил масла в огонь:

— Получается, это Лэнгдон купил бочку за шестьдесят фунтов чуть больше часа назад. Ты не подозревала, что он принимает порошок?

— Я опасалась. Боже мой, ведь я его видела, — теперь она была уверена. — По Чипсайд спускалась к реке вереница бочек. Я не могла поверить, что он может быть среди них, но это был он. Наверняка он.

— Он сейчас летит вниз по реке со всеми остальными, мэм, — Ларкин отдала Элис часы. — Но мы вытащим его, если поторопимся. Слушай, Табби. Я подгоню лодку к причалу Пикл-Херринг. Знаешь, где это?

— Думаю, у Лондонского моста, но…

— Ниже по реке. Точно напротив Тауэра. Две лодки. Я знаю, где их позаимствовать. Если он уже в реке, придется его догонять. Живо! — девочка выбежала на улицу и стремглав пронеслась мимо окон трактира.

НА РЕКЕ

Уже второй раз за день Элис ехала в сторону Темзы в двухколесном кэбе. Совсем недавно увлечение бочками казалось ей лишь по-своему забавным, по крайней мере с какой-то стороны. Теперь оно виделось едва ли не сатанинским, а вечернее оживление на улицах только раздражало. Проехав Чип-сайд, у Банк-Джанкшн кэб попал в затор. Солнце клонилось к земле, приближался вечер. Элис вспомнила, что говорила Ларкин о погоне за Лэнгдоном вниз по течению, и представила себе гонку в темноте по несущейся к морю в Грейвсенде реке, невероятно широкой и вливающейся в бескрайний океан.

— У меня лопнуло терпение, — Элис открыла дверцу, сошла на мостовую, подобрала юбку и пустилась бегом, огибая Мэншн-Хауз, в сторону Кинг-Уильям-стрит. Табби что-то прокричал, она обернулась и с радостью увидела, что он последовал за ней. Прохожие глядели на нее с изумлением, и она молилась про себя, чтобы никто не попытался помешать Табби, заподозрив, что он гонится за ней с недобрыми намерениями. Она обегала прохожих слева и справа, то выскакивая на мостовую, когда появлялся просвет, то возвращаясь обратно на тротуар; раз она зацепилась каблуком за поребрик и чуть не упала. Табби нагнал ее внизу Темз-стрит, где им пришлось дожидаться просвета в потоке экипажей, телег и верховых. Внезапно дорога очистилась, Элис взяла Табби за руку, и они устремились вперед, на Лондонский мост, где наконец замедлили бег и, окутанные дымом, поднимавшимся от проходивших под мостом пароходов, ненадолго остановились, чтобы поискать на реке бочки.

Лодочники во всех направлениях гнали свои скорлупки, ничтожные по сравнению с пароходами и угольными баржами, а те, в свою очередь, выглядели жалкими на фоне высоких мачт кораблей, пришвартованных в Лондонском Пуле. Между лодками и судами прыгали на волнах бочки — миграция шла полным ходом; бочки каким-то сверхъестественным образом избегали столкновений. Вскоре Элис поняла, что дело обстоит не так благополучно: некоторые бочки плыли пустыми, другие полностью погрузились в воду, один бочкарь устало плыл по-собачьи, пытаясь догнать свою наполненную водой бочку.

Среди бочкарей попадались желтые шляпы, и она указала на них Табби, не зная, конечно, те ли это желтые шляпы, что она видела в Чипсайде. Определить, плывет ли там Лэнгдон или его уже унесло отливом за Гринвич, было решительно невозможно. Причал Пикл-Херринг находился где-то на правом берегу, напротив Тауэра, но разглядеть его мешали многочисленные препятствия: суда, доки и изгиб речного берега.

Элис с Табби размеренным шагом продолжили путь, временами тщетно поглядывая на реку, и скоро снова оказались в начале Боро-Хай-стрит. Видимо, отчаянные попытки миграции всё еще продолжались. Многие бочки перевернулись: одни пассажиры лежали в беспамятстве, другие выползли наружу и брели по берегу по щиколотку в грязи или ползли к реке на четвереньках. Раздавались возгласы, крики, то и дело прерывающиеся трелями полицейских свистков.

Лондонская полиция явно получила приказ положить конец бочечному безумию — мягко говоря, поздновато, подумала Элис. На причалах и пирсах громоздились завалы перевернутых бочек. Некоторым бочкарям удалось без помех уйти, иные вяло отбивались, одержимые безумным желанием влезть в воду. Красные жилеты бесследно исчезли, слиняв, не дожидаясь развязки, как и друзья Ларкин — Чарли и Джек.

Элис взяла Табби под руку. Они пересекли Дюк-стрит, двигаясь вдоль реки вниз по течению, но внезапно Табби остановился и крикнул:

— Вот же он сам, негодяй! Богом клянусь, пытается скрыться!

Всего футах в тридцати от них Диоген торопливо складывал свою бочку в тени дерева у углового паба. На прикрепленной к бочке мачте все еще развевалась вывеска. Удивительно громадный детина с длинным лошадиным лицом стоял, скрестив руки, загораживая хозяина, явно полный решимости защищать его. Он осторожно заглянул за угол, обернулся и что-то сказал Диогену, тот захлопнул крышку на петлях и наклонился, видимо, чтобы отпустить тормоз на колесе.

Табби сунул руку под сюртук и вытащил надежно спрятанную под ним тяжелую дубинку из тернового дерева, висевшую под мышкой на специальной тесемке. Накинув тесемку на руку, Фробишер-младший спрятал дубинку за спиной.

— Я намерен положить конец этому разбою, — торопливо сказал он Элис. — Переходи дорогу, первый поворот налево, потом направо, дальше прямо до Пикл-Херринг-стрит, и молись, чтобы Ларкин тебя уже ждала. Я тоже сразу туда.

— Вздор, — возразила она. — Вон там стоит симпатичный сержант полиции, судя по форме. Он с радостью зацапает Диогена. Сейчас его приведу.

Прежде чем Табби успел возразить, она устремилась к полицейскому, размахивая руками.

— Диоген там! — она показала себе за спину. — Там, за углом паба, на Дюк-стрит. С ним охранник, громила, вы уж поосторожнее.

— Да неужели? — полицейский два раза длинно свистнул в свой свисток и двинулся вперед.

Элис увидела, что от толпы отделились два констебля и потрусили за сержантом; к счастью, ни один, ни другой не пытался найти ее сумочку сегодня утром. Она пошла вслед за ними, на расстоянии, и, завернув за угол, замедлила шаг и оглянулась, решив пробираться к реке, а не продираться сквозь потасовку на Дюк-стрит.

Диогенова бочка была опрокинута через правую ось, одно колесо со спицами было разбито на куски. Здоровяк со злобным видом сидел на земле, держась за левую руку. Диоген висел на мачте вместе со своей вывеской, с натянутым на голову сюртуком, извиваясь и вопя. Табби и след простыл. Скорый на руку со своей дубинкой, только из-за вынужденной спешки он не натворил ничего более серьезного.

У реки Элис остановилась на узкой каменной на-бережной, возвышавшейся над речной грязью футов на шесть, и двинулась дальше, к своей цели, торопясь догнать Табби, без сомнения, направившегося к причалу. Правой рукой она касалась старой кирпичной стены — задней стены здания, стоявшего между Дюк-стрит и рекой. Прямо перед ней, где стена кончалась, находился причал Тули. Она спустилась на площадку у реки и оказалась среди разбросанных бочек и пары десятков повалившихся на ступени измотанных бочкарей, для которых миграция закончилась прямо тут. За причалом набережная продолжалась, и Элис устремила путь к Пикл-Херринг-стрит, где едва не столкнулась с Табби. Они пошли дальше вместе. Табби временами оглядывался через плечо, явно опасаясь констеблей. Их, однако, никто не преследовал: путь вперед был открыт, и Элис снова взяла его под руку. Пропустив подводу, которая пересекла их путь на Бэттл-Бридж-стрит, они без помех перебежали Стоуни-лейн, и до причала Пикл-Херринг осталось не больше двадцати ярдов. Элис заметила Ларкин и двух ее товарищей, приближающихся к причалу на двух лодках. Они держались у берега, в тени большого корабля. Товарищи Ларкин, мальчик и девочка, сидели бок о бок в видавшей виды плоскодонке, работая веслами. Ларкин стояла на корме ялика, споро управляясь своим.

— Забирайтесь! — крикнула Ларкин, когда Табби поймал причальный конец ялика. Двое в плоскодонке начали табанить и остановились в десяти футах от берега. — Мисс Элис со мной, — скомандовала Ларкин, — а Табби в плоскодонку!

Элис повиновалась, села на банку лицом к носу и поняла, что они уже несутся по реке, обратно в тень корабля и дальше вниз по течению. Она оглянулась и увидела, что Табби ловко взобрался в плоскодонку, как только она коснулась бортом края короткого причала; лодка накренилась на нос под его тяжестью и едва не зачерпнула воды, но сразу выправилась и двинулась за ними. Их снова коснулись последние предзакатные лучи солнца, готового вот-вот скрыться за куполом собора Святого Павла. Тени на реке удлинились.

— Это Бобби и Купер там, в плоскодонке, — сказала Ларкин Элис. — Те самые, что у твоего часы сперли. Глаз-то у него острый, у Бобби: если кого обчистит, то запоминает навсегда.

Элис снова оглянулась и увидела, что Табби сел на весла. Бобби и Купер стояли на банках, Бобби смотрел в короткую подзорную трубу, обводя взглядом реку. Они шли вниз по течению, мимо доков Святой Екатерины на левом берегу и лабиринта верфей и мостков — на правом. Здесь бочки плыли уже на большом расстоянии друг от друга; большинство бочкарей явно заблудилось на реке. Ларкин гребла вперед с удивительной скоростью, обгоняя бочки, влекомые вперед лишь отливом. По непонятной причине в бочках преобладали мужчины, но Лэнгдона среди них не оказалось. Проходящее судно закрыло противоположный берег, и Табби обошел его с другой стороны. Плоскодонка ненадолго скрылась из вида, потом появилась снова; дети по-прежнему внимательно осматривали реку. Через несколько минут солнце скрылось и тени исчезли, уступив место сгущающимся сумеркам. Ларкин снова направила ялик ближе к правому берегу, где в реке кучкой бултыхалось с десяток бочкарей, но там Лэнгдона они не нашли.

Плоскодонка вновь скрылась из вида, они уже плыли по крутой излучине к Лаймхауз-Рич с его лабиринтом доков и верфей, между которыми сновали лихтеры, перевозя тонны угля и товаров с пришвартованных судов. Иногда между судами дрейфовала одинокая бочка, но они попадались все реже. У Элис забрезжила робкая надежда, что Лэнгдон вообще не добрался до реки. Возможно, он попал в потасовку с полицией и мирно сидит в камере в Ньюгейтской тюрьме — именно то, чего так боялся Табби. Она взмолилась о том, чтобы так и случилось.

Раздался резкий свист, и Ларкин воскликнула:

— Я ж говорю, глаз-алмаз! — Элис поняла, что свистит девочка, Купер, а Бобби указывает на пять бочек у левого берега, ярдах в восьмидесяти от них — четыре желтых шляпы, — и даже в наступающем полумраке Элис узнала среди них Лэнгдона с обнаженной головой. Слава богу, что Бобби залез к нему в карман. Ларкин развернула ялик и проскочила в четырех футах перед носом лихтера, не удостоив ответом адресованные ей ругательства.

Они быстро сближались: плоскодонка, ялик и бочки, всё ближе и ближе, и бочкари наконец поняли, что их сейчас возьмут на абордаж. Они подняли крик, пытаясь взяться за руки, и сбились вместе, как стайка рыб при приближении хищника; их гребные колеса поднимали пену. Табби приналег на весла, чтобы обогнать и перерезать бочкам путь, а Ларкин крикнула:

— Держись! — и направила ялик в самую гущу бочек, распихав их в стороны; нос ялика ударился в одну из бочек и закрутил ее.

— Лэнгдон! — Элис наклонилась за борт в ожидании момента, когда можно будет схватиться за приподнятый рундук над кормой бочки. Ее муж заозирался и заметил их. Увидев дикое выражение его лица — безумное, чужое, — Элис на секунду заколебалась, но затем к ней вернулось мужество. Лэнгдон резко повернул штурвал влево, пытаясь уйти к левому берегу, в струю быстрого течения, а Ларкин бросилась в погоню, гребя широкими ровными движениями, перекидывая весло с борта на борт.

Лэнгдон уже достиг быстрины и обгонял их; его гребное колесо крутилось, пеняводу, и вскоре они миновали Лаймхауз-Рич. Однако силы беглеца постепенно истощились, колесо замедлилось и в конце концов остановилось. Элис наклонилась и схватила кормовой конец бочки, волочившийся по воде сзади.

— Держу его! — крикнула она.

Но в этот момент Лэнгдон распахнул дверцы бочки, встал и попытался выпрыгнуть наружу. Бочка накренилась, он вылетел из нее лицом вниз и скрылся под водой. У Элис не оставалось времени снимать туфли, зато, к счастью, под нижнюю юбку она надела брюки. Быстро стянув юбки, она перекатилась через планшир в реку, плотно закрыв глаза и рот. Всплыв на поверхность, она сориентировалась и поплыла за мужем, стараясь держать голову повыше.

Лэнгдон отчаянно выгребал в густую тень между двумя пришвартованными судами, ботинки и сюртук явно тянули его вниз. Элис поравнялась с мужем, держа голову над водой, подсунула руку под его правое плечо, заработала ногами, чтобы приподняться, и, собрав все силы, перевернула его на спину, а потом обхватила рукой вокруг груди и подставила бедро под поясницу, сильно загребая правой рукой и молотя ногами, чтобы поддерживать на плаву двойной вес.

Лэнгдон внезапно выгнулся дугой, словно пытаясь подпрыгнуть, и снова плюхнулся в воду, увлекая вниз их обоих. Но Элис не сдавалась и снова перевернула его на спину, подставив бедро, стараясь держать голову над водой; по ее волосам стекала грязная вода Темзы.

— Спокойно, — выдохнула она. — Я держу тебя, милый.

Он тихо застонал и пошевелил губами, словно пытаясь что-то сказать. Она не знала, понял ли он ее, но сопротивление прекратилось. Раздался стук дерева о дерево, и она услышала, что Табби и Ларкин кричат ей, чтобы она держалась. По голове скользнуло весло, кто-то прокричал извинения. Она замахала свободной рукой, ударилась костяшками пальцев о весло и крепко ухватилась за него, боясь, что Лэнгдон в любой момент начнет метаться и она не удержит их обоих. Но Табби быстро подтянул их к лодке, Бобби и Купер взялись сверху, Элис помогала снизу — и сообща они перевалили Лэнгдона на дно плоскодонки, между банками.

Элис схватилась за планшир ялика, но не пыталась залезть внутрь, опасаясь опрокинуть плоскодонку. Ее дыхание постепенно успокоилось, и она наконец осознала, что Лэнгдон в безопасности или, по меньшей мере, жив. Она вспомнила совет Ларкин «поцеловать лягушку» и о том, что Гилберт почти пришел в себя от ее поцелуя. Эта мысль вселяла надежду, и она уцепилась за нее не менее крепко, чем за борт ялика. Элис изо всех сил старалась плакать беззвучно, радуясь, что слезы смешиваются с водой Темзы, струящейся с ее волос. Ларкин наклонилась к ней поближе и сказала:

— Там, прямо впереди, Пьяный док, мэм. Бобби и Купер прихватят тачку, и мы на ней дотолкаем вашего мужа до Гринвич-роуд, а там отыщем извозчика и доедем до трактира.

ПОЦЕЛУИ И ЛЯГУШКА

— Сотни бочек сели на мель на песчаных мелях Гудуин, неизвестное число бочкарей утонули или пропали без вести в море, — прочла Элис. — Поиск тел продолжается.

Она положила «Таймс» на стол и взглянула на Сент-Ива, молча сидевшего напротив. Его руки иногда непроизвольно тряслись, и он предпочел на них сесть. Дрожь напоминала о его прыжке в безумие, и ему хотелось избавиться от этого напоминания как можно скорее. Если повезет, самые серьезные симптомы пройдут уже завтра, и они смогут вернуться в Айлсфорд. Вина и стыд, знала Элис, еще долго будут преследовать мужа, что бы она ни говорила, чтобы смягчить их.

— Погибло бы гораздо больше, если бы случился шторм, — сказал Гилберт Фробишер. И, обращаясь к Сент-Иву, совершенно жизнерадостным голосом продолжил: — Дрожь пройдет, профессор. Еще вчера, пока выходил яд, меня трясло, как желе, но теперь все прошло. Ухудшение, несомненно, произошло быстро, но и выздоравливаешь тоже быстро. Ты все еще видишь реку?

— Да, — сказал Сент-Ив. — Стоит только закрыть глаза, и я в реке.

— Значит, это у нас общее. Однако мне даже нравится там. В настоящем мире не бывает такой спокойной, прозрачной воды, такого совершенного покоя. Теперь я понимаю, как курильщик опиума относится к своей трубке. Ты знаешь, что опиумисты нанимают людей, чтобы их будили от сна? Иначе они так и не проснутся и умрут от голода на своих лежанках, ибо мир снов намного превосходит наш мир, — затем, поглядев в сторону стола, где Табби и Ларкин отчаянно резались в «Пиковую даму», он воскликнул: — У Табби в рукаве карта, Ларкин!

— И кто, спрашивается, научил меня этой уловке, когда я был еще невинным ребенком? — спросил Табби, сердито уставившись на дядюшку. — Помнишь, как заставлял меня повторять? «Сдай мне туза», — говорил и награждал конфетой, если получалось. Тебя впору судить за совращение малолетних, — Фробишер-младший небрежно вытащил из рукава припрятанную карту и бросил ее к отыгранным. Ларкин же он сказал: — Очень, очень внимательно следи за дядюшкой Гилбертом, когда он сдает карты, дитя.

Ларкин сгребла банк.

— Всё по справедливости, — сказала она, — а я не дитя. Если жульничаешь, всё мне.

— Видишь, дядюшка, что ты наделал. Она меня уже обобрала. Одолжи десять монет, Ларкин.

— Одолжить-то одолжу, но вернешь пятнадцать.

— Грабеж! — воскликнул Табби. — Ты точно уверен, что хочешь стать ее опекуном, дядюшка? Видишь, как она себя ведет.

— Теперь, после того как она тебя окоротила, я уверен вдвойне.

— Замечательно, что ты предложил стать опекуном Ларкин, — понизив голос, сказала Элис Гилберту. — А ты уверен, что справишься с ней, все же девочка? Скоро она превратится в женщину, и к тому же строптивую.

— У моего слуги Барлоу с женой две дочери. Миссис Барлоу мне поможет. Что же до строптивости, то, позволь, девчонка только благодаря ей и спасла всех нас. Это в ней и ценно. Боюсь только, что жизнь в Дикере покажется ей слишком скучной. Впрочем, она интересуется птицами, а Саут-Даунс этим славится.

Элис взглянула на Сент-Ива и заметила, что он пристально на нее смотрит.

— Память возвращается? — спросила она его.

— Да, но отдельными кусками. Помню, как принял первые два пакетика порошка в Джордж-Инн, потом снова следующим утром, перед тем как написать эту позорную записку и оставить ее Биллсону. Я так быстро катился по наклонной, что, к своему вечному стыду, мгновенно превратился в настоящего забулдыгу. Возможно, это и к лучшему, что я не помню все подробности, — он взял со стола лежавшую перед ним сафьянную записную книжку и, заглянув в нее, тут же захлопнул и положил на место. — Но я помню, как плыл по Темзе, — сказал он Элис, — и как ты держала меня. Ты еще сказала: «Я держу тебя». Без тебя я бы утонул. Это я знаю точно.

Элис обнаружила, что не в состоянии ничего сказать, и, последовав совету Ларкин, поцеловала мужа.

Сила притяжения^[2]

ВЕСНА ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЕЙ

Двое мужчин пробирались через развалины средневековой усадьбы Бимбери, близ Тернхема в Кенте. Этим тихим поздним весенним утром, девятнадцатого июня, две одинокие фигуры, низкая и высокая, шли по заросшей тропе, направляясь в особенно глухой уголок. Кругом ярко зеленела лесная растительность, в воздухе ни ветерка. Простершиеся над ними густые ветви каштанов, посаженных когда-то владельцем поместья, столетиями осеняли эту тропу. Тот, что пониже ростом, Уильям Хэмпсон, викарий церкви Святой Девы Марии, нес большое увеличительное стекло. Он приостановился, чтобы рассмотреть повнимательнее кусок кремня в стене, полускрытый покрывающим ее плющом. Хэмпсон, лихенолог-любитель, специализировался на кладбищенских лишайниках, однако его ничуть не меньше интересовали любые другие лишайники, растущие на древних тесаных камнях, — чем древнее, тем лучше.

Его спутник, профессор Лэнгдон Сент-Ив, естествоиспытатель и искатель приключений, жил милях в пяти в Айлсфорде, с женой Элис и двумя детьми, Клео и Эдди. Сент-Ив проделал путь до усадьбы Бимбери ранним утром, после восхода солнца, по холодку. Он нес заплечный мешок, намереваясь наполнить его летними грибами. Лишайники его не слишком интересовали, но они с Хэмпсоном последнее время сдружились и с удовольствием проводили время вместе. Хэмпсон только вчера сообщил Сент-Иву о каменных столбах, случайно открытых им на укромной поляне в лесу за старой усадьбой. Если на этих камнях остались неповрежденные лишайники, им вполне могло быть несколько тысяч лет. Хэмпсон набрел на поляну вечером и, опасаясь заблудиться в надвигающихся сумерках, не рискнул задержаться, чтобы все как следует рассмотреть.

Они спустились по тропе со склона холма, пересекли вброд ручей и, перелезая через поваленные деревья, снова пошли вверх по подсохшему верховому болоту, заросшему папоротником, болотными орхидеями и напоминающими спаржу побегами плауна. Следы сапог Хэмпсона трехдневной давности шли им навстречу — единственный отпечаток ноги человека на влажной тропе, изобиловавшей тем не менее следами барсуков и оленей. Они вспугнули нескольких кроликов и заметили большую рыжую лису, которая с любопытством посмотрела на людей и исчезла в густой зелени. Тропа к этому времени стала почти незаметной, и они знали, что не сбились с пути, только благодаря тому, что Хэмпсон, полный решимости вернуться к своим каменным столбам, разодрал голубой носовой платок на полоски и привязал их к веткам на видных местах.

— Предвкушаю полет на вашем воздушном шаре, профессор, — говорил Хэмпсон на ходу. — Не терпится подняться ввысь, чтобы хоть немного приблизиться к небесам, как бы нелепо это ни звучало.

Сент-Ив поднимался на шаре с десяток раз, первые несколько полетов на привязи. Элис не очень хотелось, чтобы его унесло в Северное море, особенно вместе с викарием, и она настаивала на привязи, однако Хэмпсон, хотя и сознавал опасность, все же предпочитал свободный полет.

— В этом нет совершенно ничего нелепого, — возразил Сент-Ив. — Уверяю вас, в полете на воздушном шаре действительно есть нечто райское.

— Много лет назад мне выпал шанс подняться на шаре с Роджером Крижанеком, эксцентричным польским воздухоплавателем, мы с ним дружили. Но за два дня до полета я споткнулся на ступеньке в ризнице и сломал берцовую кость — и так и упустил этот шанс. По-настоящему встал на ноги только через несколько месяцев, но Крижанек тогда уже бесследно исчез. В то время он жил в Мейдстоуне, шестеро детей. Двенадцать лет минуло, почти день в день. Вы знали Крижанека?

— Лично не знал, — ответил Сент-Ив. — Тем не менее я читал о его похождениях — тех, что стали достоянием публики, особенно о его странном исчезновении над Сануиджем. Тогда все газеты трубили о «тайне Крижанека», как ее окрестили в «Таймс», — а всё из-за репортажа о дожде из улиток и неизвестных ярко-оранжевых пелагических крабов, выпавшего на фермерское поле в тот самый день.

— Помню это явление, — подтвердил Хэмпсон, — или, точнее, слухи о нем.

— К прискорбию, Элис помнит его во всех подробностях. Она тогда была еще маленькой и жила недалеко от Пламстеда.

— Что же прискорбного в этих воспоминаниях? — Хэмпсон отвел в сторону ветку и придерживал ее, чтобы Сент-Ив мог пройти.

— Элис считает — и она, возможно, права, — что иногда я проявляю слишком живой интерес к научным загадкам и из-за этого могу попасть в неприятную ситуацию. Сама она любит тайны, только если они надежно запрятаны под обложкой романа, — он указал перед собой и сказал:

— Кажется, одна из ваших ленточек вон там, левее.

Пока они продирались на тропу сквозь подлесок, Хэмпсон показал Сент-Иву россыпь белых грибов.

— Джулия жарит их в масле, — сказал Хэмпсон. — По мне, это король грибов.

— Совершенно с вами согласен, — и Сент-Ив принялся собирать грибы, выбирая самые крепкие.

Они пошли дальше, и Хэмпсон продолжил рассказ:

— Мой зять, Бэйтс, владелец «Отдыха королевы» в Ротем-Хит, своими глазами наблюдал исчезновение Крижанека. Работал у него в наземной обслуге, знаете ли, химиком. Крижанек предпочитал горячему воздуху водород, а Бэйтс умеет получать водород в больших количествах. Настоящий искусник. По его рассказам, воздушный шар Крижанека затянуло в какой-то вихрь, где он и исчез, несмотря на тяжелый балласт из песка — видимо, недостаточно тяжелый. Они смотрели на шар, и вдруг он исчез из вида, словно его сдернули с неба багром. Беднягу Крижанека с тех пор никто не видел.

— Воздушный вихрь, говорите? Очень необычное наблюдение. Элис не любит такого рода вещи.

— Это слова Бэйтса, но потом их повторили и газеты, так что теперь это официальная версия. А ваш дождь улиток и крабов списали как выдумку.

— Почти уверен, что это и была выдумка, — пожал плечами Сент-Ив.

— Или чудо, — ответил Хэмпсон, — за которым часто стоит возможное, но не очевидное.

Они напали на едва заметную звериную тропу и за полчаса продвинулись далеко в лес. Повсюду торчали грибы огромных размеров: гигантские трутовики светились золотом на дубах, сквозь толстый слой лесного перегноя плотным строем пробивались лисички. Сент-Ив собирал их по дороге и аккуратно укладывал в свой заплечный мешок. Грибы лишний раз свидетельствовали о девственности этих мест: в противном случае их наверняка бы собрали и съели. Возможно, каменные столбы Хэмпсона действительно никто еще не открыл или же о них забыли много лет назад. Друзья решили между собой, что так оно и есть: слишком мало осталось в Англии нетронутых уголков.

— Мы уже совсем рядом с поляной, если не ошибаюсь, — отметил Хэмпсон, показывая на очередную ленточку, и они взобрались по крутому склону на вершину холма, у подножия которого лежала заросшая травой лощина размером около акра. Точно в ее центре высились выветрелые каменные столбы — серый известняк, обильно покрытый кляксами лишайников. Жужжание пчел и доносящийся откуда-то шум падающей воды усиливали ощущение заброшенности.

Однако Сент-Ив мгновенно потерял интерес к древним камням и лишайникам, увидев нечто совершенно невероятное — бурный водопад, сияющий в солнечных лучах цилиндр воды, низвергающейся неведомо откуда прямо с неба футах в двадцати от каменных столбов. Можно было принять водопад за оптический обман, но они с Хэмпсоном ясно видели, как вода падает на траву и разбегается к краям поляны широким валом, образуя небольшой, но явно увеличивающийся пруд.

— Ничего подобного в прошлый раз здесь не видел, — Хэмпсон в изумлении глядел на открывшуюся перед ними картину. — На поляне было сухо. Выглядит в точности, как если бы кто-то на небесах открыл кран.

— Над этим водопадом, кажется, какое-то смутное возмущение атмосферы — возможно, это и есть, так сказать, источник.

— Я вижу облако тумана, похожее на маленькое дождевое облако или призрак облака, если вы об этом. Но я, в отличие от вас, не ученый. Как вы это истолкуете? Мне известна история о воде, забившей из разбитого камня, но не из дыры в небе.

— Науке подобные явления не известны, — ответил Сент-Ив, и двое мужчин направились вниз по склону, мимо каменных столбов.

Сент-Ив сунул руку в поток воды, чтобы составить какое-то представление о непонятном явлении. Вода оказалась неожиданно теплой, с растительным запахом, как настой листьев. Вот и еще одна странность: вода явно не дождевая. Он шагнул назад, чтобы не промочить сапоги.

— Смотрите сюда, — Хэмпсон указывал на бежавший в траве мелкий ручей. Цилиндрической формы рыба с плотной чешуей, около десяти дюймов в длину, ползла, упираясь грудными плавниками, видимо, собираясь на прогулку. Сент-Ив подобрал скользкое создание и положил его в свою шляпу.

— Эта рыба упала с неба? — спросил Хэмпсон. — Ведь это совершенно невозможно, несмотря на морских крабов и улиток Крижанека.

— Действительно, — Сент-Ив разглядывал «совершенно невозможную» рыбу. Он видел окаменелые образцы таких рыб и живые образцы их дальних родственников из Африки и Австралии, когда учился в Эдинбургском университете. — Это, видимо, двоякодышащая рыба, — он выставил вперед шляпу, чтобы Хэмпсон мог рассмотреть находку как следует. — Видите, похожие на ноги плавники и отдельные костистые чешуйки — они не перекрывают друг друга, как должно быть у рыбы?

— Теперь, когда вы мне показали, вижу. К тому же у этой твари мясистый хвост, как у амфибии.

— Точно, — подтвердил Сент-Ив. — Она может ходить и плавать, и ее не видели на Земле, во всяком случае именно эту разновидность двоякодышащих рыб, триста с лишним миллионов лет. Если я не ошибаюсь, это живой реликт девонского периода, хотя вполне возможно, что они жили еще многие тысячелетия после того, как большинство девонских животных вымерло.

Хэмпсон долгим взглядом посмотрел на Сент-Ива, возможно, надеясь уловить в его словах намек на шутку.

— Вижу, вы читали мистера Дарвина. В этом споре я твердо придерживаюсь стороны ангелов, сэр. Ничего не имею против оппонентов, но пусть оставят своих обезьян себе.

— Мистер Дарвин расплакался бы от счастья, увидев такой улов, — сказал Сент-Ив. — А вам придется признать, что мы наблюдаем здесь целый ряд необычных явлений природы: и этот необъяснимый водопад, и вымершая двоякодышащая рыба.

Он открыл свой заплечный мешок и уложил двоякодышащую рыбу среди белых грибов и лисичек, где она немного побилась и затихла. Она вполне может потерпеть временные неудобства, пока Сент-Ив не выпустит ее в один из аквариумов в теплице.

— Вы уверены, что этого потока воды три дня назад здесь не было? В конце концов, вы проходили здесь уже на закате солнца. Может быть, в воде просто не отражался свет.

— Нет, сэр. Никогда в жизни не был настолько в чем-то уверен. Я бы совершенно точно влез прямо в этот водопад. Очевидно, вода совсем недавно полилась из дыры в небе и принесла с собой «невозможную» рыбу. Буду рад считать это чудом, столь редким в наши мрачные последние дни. Что оно предвещает, сказать не могу. Пути Господни неисповедимы, как говорится в гимне мистера Каупера.

— Я лишь собирался предположить, что поток воды может прекратиться столь же внезапно, как и возник.

— В таком случае возрадуйтесь, профессор! Полагаю, мы появились здесь в самый подходящий день. Не буду отвлекать вас от вашей двоякодышащей рыбы, пойду гляну на лишайники.

Хэмпсон направился к каменным столбам, но тут же споткнулся о какой-то погруженный в глину предмет, лишь немного выступающий на поверхность. Он остановился, выдернул его из грязи и сполоснул в водопаде — это оказалась керамическая пивная бутылка, закупоренная пробкой. На обожженной глине рельефно выступало: Т. Дейнс, пивоварня «Якорь», Айлсфорд.

— Какое разочарование, — сказал Сент-Ив. — Оказывается, на нашей укромной поляне кто-то уже устраивал пикник.

— Не уверен, что соглашусь с вами на этот счет, — возразил Хэмпсон. — Бутылка валялась в глинистой луже — а я не видел здесь этой лужи три дня назад. Дождей с тех пор не было. Где же следы этого призрачного любителя пикников? Почему бы не предположить, что и бутылка тоже упала с неба и целиком вошла в глину при падении?

— Возможно, это повторение чуда с хлебами и рыбами, однако на сей раз перед нами бутылочное пиво и несъедобная двоякодышащая рыба.

— Вам хочется пошутить, но это уже совсем на грани богохульства.

— Однако совсем простое чудо для бога, я полагаю, — Сент-Ив вытащил пробку и поднес горлышко бутылки к носу, чтобы понюхать. — Запах пива начисто отсутствует, — констатировал он. Он заглянул внутрь: солнечный луч проник в темное нутро бутылки и осветил нечто похожее на свернутый листок бумаги. Лэнгдон осторожно вытащил его, стараясь при этом не порвать мокрую бумагу — листок, вырванный из обычной карманной записной книжки, с несколькими написанными от руки строчками, частично уничтоженными сыростью: «…через открытые врата портала… Китае, но меня унесло… газовый баллон практически уничтожен, но, к счастью… Вполне возможно, великий бог Форт разгневан… Моей возлюбленной Памеле».

Остальное написанное на листке разобрать не представлялось возможным, за исключением имени «Крижанек», нацарапанном в конце послания.

Сент-Ив наполнил опустевшую бутылку водой из водопада, снова закупорил ее пробкой и положил в заплечный мешок к двоякодышащей рыбе.

ОТКРОЙСЯ

Со времени закрытия библиотеки прошел уже час, и в ее круглом зале воцарилось долгожданное безлюдье. Мисс Джулия Пикерел обтерла слегка намасленной тряпкой мраморные постаменты, поддерживающие высокие канделябры, наслаждаясь тишиной и изяществом расписных панелей потолка, стен и высоких стрельчатых окон, выходящих на Брайант-парк. Электрические свечи и лампы заливали зал розоватым светом, а снаружи спускались сумерки. Ей редко доводилось оставаться в зале одной, и сейчас она чувствовала себя почти как герцогиня в своем дворце, хотя герцогиня вряд ли ходила бы по нему с тряпкой.

Вдруг раздался скрип колес, и она, раздраженная помехой, оглянулась на шум. Коренастый низкорослый мужчина вошел в большой зал, толкая перед собой тележку с двумя поставленными друг на друга стульями с мягкой обивкой. Очки и густые усы делали его похожим на земноводное. Мисс Пикерел сразу узнала посетителя, хотя зачем ему понадобилось возить через зал мебель, оставалось загадкой. Не испытывая никакого желания разговаривать с ним и не желая быть замеченной, она отвернулась. Джулия знала его жену Анну, они даже дружили, поскольку обе состояли в Обществе попугая. Несколько недель назад мистер Форт — полное имя Чарлз Форт, эксцентрик нижненемецкого происхождения — сопровождал Анну на одно из заседаний, где сидел, явно скучая и ковыряя в зубах. Он подолгу просиживал в библиотеке, однако ему уже давно было пора уйти вместе с остальными посетителями — здание закрыто, и двери уже заперты.

Услышав, что тележка проехала у нее за спиной, Джулия, подождав немного, выглянула и увидела, как Форт поворачивает за угол в дальнем конце зала и исчезает в высокой арке, за которой находилась галерея, — что, в свою очередь, тоже показалось ей странным. Довольно небольшая галерея с увешанными гобеленами стенами никуда не вела, выйти из нее можно было только через ту же арку. Кроме того, там пусто, никакой мебели — зачем же стулья?

Требовать объяснений у этого сумасшедшего, вполне возможно опасного, было не в ее характере. Очевидно, что он прятался где-то в библиотеке, чтобы не вывели после закрытия, а значит, не замышлял ничего хорошего. Отойдя в тень колонны, Джулия решила дождаться его возвращения. Послышалась какая-то возня, шорох, а затем голосом, более уместным на палубе корабля, чем в библиотеке, Форт, словно отдавая приказ, провозгласил: «Откройся». Снова послышалась возня, деревянный стук, и наступила полная тишина.

Потеряв наконец терпение, Джулия прокралась вдоль стены к краю арки и заглянула за угол. Галерея была пуста. Мистер Форт бесследно исчез вместе со стульями. Зато посреди комнаты одиноко стояла пустая тележка. Никаких признаков того, что сюда кто-то заходил, если не считать слабого покачивания огромного гобелена на восточной стене, не наблюдалось. Это был ее любимый, очень старый гобелен — причудливая хижина на обрыве над океаном, солнечный луч освещает закругленную входную дверь.

Она вошла в галерею и нерешительно подошла к гобелену, который уже не колыхался. Ни малейшего движения воздуха — возможно, Форт притаился за гобеленом и собирается выскочить оттуда. Джулия посмотрела в узкий просвет снизу, ожидая увидеть носки его ботинок, но, ничего не обнаружив, решительно откинула край гобелена от стены и заглянула за него. Форта там не оказалось — лишь самая обычная стена. Женщина осмотрела деревянные панели, с трудом различимые в полумраке. Двери нет.

Ей пришло в голову, что двери и не могло быть: за стеной начинался город Нью-Йорк.

ПРИБЛИЖАЯСЬ К НЕБЕСАМ

Следующее утро застало Сент-Ива и викария Хэмпсона на той же поляне в компании нескольких друзей.

— Стоячий воздух, сэр, на высоте около трех тысяч футов, — сообщил зять Хэмпсона, Бэйтс. — Я бы сказал, примерно на той же высоте, что и ваш водопад. Стоячий воздух на пятнадцать морских саженей в высоту, может, чуть побольше или поменьше, — он опустился на колени перед лебедкой, от которой тянулась бечевка к маленькому пробному шару для измерения скорости ветра. Бэйтс, крупный мужчина, закатал рукава на теплом утреннем солнце, а его шляпа и сюртук лежали на траве. День выдался в точности как вчера. — Анемометр показывает, что выше него скорость ветра два узла, а ниже чуть меньше.

— В точности как тогда с Крижанеком — такой же карман стоячего воздуха?

— Именно так, профессор. Мы точно так же запускали тогда пробный шар.

Сент-Ив кивнул и обратился к Хэмпсону:

— Все эти странности еще не отбили у вас охоту к воздухоплаванию, викарий? Если погода не испортится, можем взлететь с вами на следующей неделе, на привязи.

— Отнюдь, профессор. В моем возрасте и положении приключения случаются не так уж часто. К тому же Роджер Крижанек мой друг. Подозреваю, эти странности, как вы их назвали, как-то связаны с его исчезновением. Уж слишком маловероятное совпадение. Скорее наоборот, теперь мне еще больше хочется пуститься в путь, — Хэмпсон улыбнулся, посмотрев на покачивающийся над ними воздушный шар жизнерадостного красного цвета, с висящей под ним плетеной гондолой. На оболочке аэростата красовался черно-золотой карп — точное изображение рыбы, выловленной Элис в пруду у них в поместье. Его нарисовала Феодосия Лофтус, талантливая цыганская девушка, теперь близкая подруга Элис.

На доставку воздушного шара и оснастки в позабытую людьми долину ушла почти вся ночь, и потребовались усилия шести человек помимо Сент-Ива и Хэмпсона. Им на редкость повезло, что удалось так быстро собрать людей. К счастью, у Дика Бэйтса нашлось свободное время, как и у его сыновей-близнецов, двух крепких парней — на несколько дюймов выше Сент-Ива с его шестью футами и двумя дюймами, и весом под восемнадцать стоунов. Билл Кракен с соседней фермы «Грядущее», высокий и худой старик, оказался на удивление сильным и бесконечно выносливым. Он с братьями Бэйтс нес оболочку, свернутую и обвязанную веревками наподобие колбасы. Пятым был Хасбро, друг и помощник Сент-Ива. Они с Лэнгдоном тащили гондолу, разобранную и привязанную к крепкому шесту многими саженями веревки.

Молодой Финн Конрад, который жил в коттедже в поместье Сент-Ива, нес в мешке за спиной порошок гидроксида натрия и алюминиевую пудру. Бэйтс исполнял обязанности химика, а Финн — его помощника. Вдвоем они взялись за получение водорода еще в два часа ночи при свете полной луны, и теперь шар был практически наполнен. Сент-Ив заметил, что Финну очень хотелось бы отправиться с ним в полет, и Хасбро не меньше. Шар, конечно, мог бы поднять еще кого-то кроме Сент-Ива и викария, но чем тяжелее груз, тем больше нужно газа и времени на подготовку, к тому же маневрировать стало бы несколько сложнее.

Излагая свои намерения Элис вчера вечером, Сент-Ив старался приуменьшить опасность. Они поднимутся, сказал он, только чтобы рассмотреть любопытную, похожую на облако аномалию, откуда, судя по всему, и льется вода. Бриз может отклонить их от курса и помешать приблизиться к цели: в таком случае придется прервать эксперимент и спуститься. Однако этим утром никакого заметного ветра не чувствовалось: идеальный день для прогулочного полета. В гондоле лежала плетеная корзина с крышкой, содержавшая четырехколенную ахроматическую зрительную трубу Сент-Ива и обязательный набор для аварийной посадки: колышки, веревку и тяжелую кувалду.

Как только приготовления закончились, Сент-Ив и Хэмпсон вскарабкались в гондолу, проверили все еще раз и отвязали веревку.

— Почти ровно десять утра, — сказал Сент-Ив Хэмпсону. — Вот уж не думал, что нам это удастся.

Шар поднялся над лугом почти вертикально — ветерок едва заметно сносил его в сторону. Небесный ручей, совершенно не собираясь иссякать, колотил по оболочке шара, и вода стекала по его бокам, попадая в гондолу и выливаясь через плетеное дно. Сент-Ив и викарий со своим багажом уворачивались от струй.

Подъем шел медленно, но ускорять процесс Сент-Ив не хотел, поскольку запас балласта восполнить невозможно. Тем не менее, совсем скоро земля осталась далеко внизу, и их помощники, глядящие на них снизу, прикрывая глаза от солнца, превратились в лилипутов. Слабый порыв ветра вывел шар из-под потока воды, под теплые лучи солнца, и Сент-Ив различил вдалеке берег: город Дил, за ним песчаная мель Гудуин и стоящие на якоре в Даунсе суда; в зрительную трубу открывался на удивление четкий вид.

— Посмотрите в трубу, викарий, — предложил Сент-Ив, — только, прошу, не высовывайтесь далеко за борт.

Хэмпсон взял оптический прибор и посмотрел в него, видимо, лишившись на время дара речи и глядя по всем направлениям компаса — в буквальном смысле компаса, который Сент-Ив извлек из кармана.

— Вон Кентерберийский собор! — воскликнул Хэмпсон. — А там дальше, профессор — неужели я вижу Эссекс?

— Почти наверняка, — ответил Сент-Ив.

— Мой брат Том с женой и дочерями живет в Кембридже. Интересно, могли бы они нас разглядеть, на такой высоте? — викарий энергично махнул рукой в том направлении и рассмеялся. — Голова кругом от восторга, — признался он. — Вон усадьба Бимбери так аккуратно расположилась между деревьями, и деревня Айлсфорд, если я не ошибаюсь. Вы можете разглядеть свой дом и земли?

— Думаю, да, — сказал Сент-Ив, принимая у него зрительную трубу. Он быстро нашел реку Медуэй, а за ней без труда разглядел свой большой луг с хмелесушилкой, амбар и дом и плантации хмеля вокруг — зеленые, купающиеся в лучах летнего солнца. А потом увидел своего индийского слона, Доктора Джонсона, которого выводили из амбара Элис с детьми. С ними шли старый садовник, мистер Бинджер, и кот Ходж, хотя он и казался не больше мыши. Сент-Ив почувствовал, что затаил дыхание, неожиданно растроганный этим видом: его микроскопическая семья идет по своим делам без него, а он смотрит на нее с такой необычной точки. Он находился не так уж далеко от них, но словно совершенно в другой плоскости бытия — и это именно так, напомнил он себе, ведь земля осталась внизу.

Он пожелал, чтобы Элис взглянула вверх, на него, но тут шар поглотили серые волны тумана, и его семья исчезла из виду. Шар начал медленно раскручиваться. «Та самая воронка, про которую рассказывал Бэйтс», — подумал Сент-Ив без всякой радости. Отчего это происходило, оставалось загадкой — без сомнения, какой-то воздушный эффект Кориолиса — эффект, поглотивший Крижанека вместе с его шаром. Они ожидаемо вошли в стоячий воздух, и ветер совершенно утих. Сквозь мглу Сент-Ив различил перед собой нечто похожее на высокий бок темной тучи.

Он глянул на свой компас и с удивлением обнаружил, что его стрелка беспорядочно крутится, совершенно сбитая с толку: поворачивается в одну сторону, останавливается на полдороге, возвращается обратно, и так без конца. Он достал свои карманные часы — пятнадцать минут одиннадцатого. Цилиндр воды, нарушив тишину, снова ударил по шару, когда они прошли под ним; капли и струи устремились вниз, стекая по бокам шара и падая на землю. А потом шум внезапно прекратился и вода пропала — только слабо журчал ручеек, вытекавший из гондолы. Судя по всему, они достигли верха странного водопада и поднялись выше.

Воздухоплаватели перегнулись через край гондолы и увидели серый мутный столб изгибавшейся дугой воды прямо под шаром. Сент-Ив поискал глазами то место, откуда она вытекала — оказалось, из той самой темной тени, к которой они быстро приближались. Колышущаяся волнами стена сумерек, чернеющая на глазах, напоминала театральный занавес, потревоженный проходящими за ним актерами.

Шар наклонился и потянул гондолу вбок, в глухую темноту, и оба путешественника уцепились за накренившуюся гондолу. Сент-Ив подумал о последнем, невероятно удачном взгляде на Элис, Клео и Эдди, и сердце его дрогнуло. Возникла мысль, что он не увидит их больше никогда, и он попытался выбросить ее из головы. Сент-Ив услышал, что Хэмпсон читает молитву — что безусловно полезнее, чем обычные жалобы, но, несмотря на все его усилия, мог думать только о своей семье и о том, что променял сокровище счастья на грош праздного любопытства.

ОСТРОВ

Тьма длилась долгое мгновение, потом снова началась полоса серых сумерек, и наконец они оказались в чистом воздухе, хотя на небе и висели тяжелые тучи. Внизу виднелась земля — совсем близко. Но Сент-Ив не узнавал эту местность: это был вовсе не Саут-Даунс, а совершенно чужой мир. Под ними торчали крутые утесы — черные вулканические скалы, покрытые буйной зеленью, а от их подножия начинался лес гигантских деревьев. Примерно в миле от них простирался скалистый берег, хотя в кристально-прозрачном воздухе, явно тропическом, по ощущениям Сент-Ива, оценить расстояние было сложно. Над гладью моря за подковообразной бухтой он различил фонтаны китов.

Сент-Ив смотрел на этот вид со сдержанным изумлением, но сдержанность ему изменила, когда он увидел одинокий деревянный домик, прилепившийся к скале над бухтой, словно выросший прямо из нее.

— Вот так так, профессор, — сказал Хэмпсон. — А это еще что? — он указал на лес, откуда взлетели четыре огромные птицы и направились к шару.

— Очень крупные пеликаны, — рассеянно ответил Сент-Ив. Он смотрел на компас, с облегчением отметив, что тот снова вел себя нормально.

— Пеликаны, конечно! — хмыкнул Хэмпсон. — Не сожрут ли они нас?

Сент-Ив пристально посмотрел на летучих тварей и понял, что это вовсе не пеликаны, а какой-то вид птерозавра с длинным саблевидным клювом. Он не верил в так называемые массовые галлюцинации, как не верил и в живых птерозавров, однако эти определенно выглядели живыми — еще одно ошеломляющее свидетельство… неизвестно чего.

— Если я правильно понимаю, — рассудительно сообщил спутнику Сент-Ив, — эти твари питаются рыбой и падалью — теоретически, конечно.

— Тогда буду молиться, чтобы мы не показались похожими на теоретическую падаль, — отозвался викарий, — и чтобы эти твари не пробили шар просто развлечения ради. Мы с вами оказались в чрезвычайно странном месте, профессор. Ничего не имею против поисков дороги обратно.

Сент-Ив кивнул, вспомнив о невероятной двоякодышащей рыбе, обитающей теперь в одном из аквариумов у него в теплице. Никаких сомнений, что она появилась именно отсюда — из места, в некотором смысле лежащего вне времени, хотя его карманные часы тикают как ни в чем не бывало. Он оглянулся на оставшуюся позади клубящуюся мглу занавеса, через которую пролетел шар. Расстояние до нее неприятно увеличивалось с каждой минутой. Под ними через луг бежал широкий ручей, уходивший в темную пустоту и несший с собой бог знает что. На берегу ручья виднелись фигуры людей, едва различимые в сумерках.

— Приготовьтесь к посадке, викарий, — Сент-Ив потянул рычаг сброса газа, выпуская часть их невидимого, но драгоценного водорода. — Будьте готовы скинуть балласт, но совсем немного, если потребуется. Я скомандую. А теперь потихоньку, — он закрыл клапан, решив, что шар опускается с должной скоростью.

— Смотрите, профессор, — там, внизу, на лужайке! — вскричал Хэмпсон, глядя в зрительную трубу, которую держал в одной руке.

Сент-Ив увидел человека, бегущего по поросшему травой склону холма, очевидно, только что выскочившего из леса. Он отчаянно размахивал руками над головой, словно речь шла о жизни и смерти. Это был коренастый мужчина с круглой лысой головой, в очках, коротких брюках и гетрах.

— Боже мой! — воскликнул Хэмпсон. — Это же Роджер Крижанек! Ни тени сомнений. Порастерял волосы и трубит, как слон в неистовстве. Чему удивляться — ведь он здесь почти двенадцать лет. Впрочем, вижу, перенесенные тяготы не сказались на его фигуре, — викарий расхохотался от радости, видя своего старого друга живым.

Но его смех прекратился, когда из леса выбежали с полдюжины дикарей, гнавшихся за польским воздухоплавателем. Они буквально наступали Крижанеку на пятки, хоть тот и несся изо всех сил… Тут земля встретила гондолу; свежий боковой ветер поволок шар в сторону, плоское днище корзины скользило по земле, прыгая, словно пущенный по воде плоский камень. Крижанек нетерпеливо ждал, пугливо оглядываясь на приближавшихся дикарей, двое из которых помахивали копьями. Низкорослые и волосатые, они были одеты в ветхие штаны, обрезанные у колен, и не менее истрепанные рубахи. Крижанек ухватился за швартовный конец, волочившийся по земле, и стал руками подтягивать его к себе, подпрыгивая на траве.

— Хэмпсон! Бог мой, Хэмпсон! — крикнул Крижанек. — Помоги забраться в корзину, друг!

Хэмпсон протянул руку и схватил Крижанека за локоть, стараясь поднять его на борт — явно непосильная задача, — и Сент-Ив наклонился, чтобы помочь ему. Рискованное предприятие, хотя вес Крижанека прекратил прыжки гондолы. Польский воздухоплаватель перекатился через борт и свалился на дно, но теперь поднять шар в воздух, не сбросив балласт, не представлялось возможным, а дикари уже настигли их — шестеро из них схватили корзину. Сбрасывай балласт хоть до второго пришествия — не поднимешься ни на дюйм.

Шестеро ждали — терпеливо, без угрожающих жестов. На палеолитических людей, чьи рисунки Сент-Ив видел на стенах пещеры на берегу Франции, они не походили. С выступающими челюстями, полулюди, полуобезьяны — определенно, очень древняя раса. Их украшали разнообразные дешевые побрякушки, щедро усыпанные фальшивыми драгоценными камнями. У каждого на шее на тонком кожаном ремешке висела грубо вырезанная человеческая голова — круглая и в очках, как лицо луны из детской книжки.

Один из дикарей, немного выше остальных, в красных, выцветших, покрытых пятнами штанах, доходивших ему до лодыжек, носил очки без стекол в проволочной оправе. Он выглядел несколько авторитетнее. «Вождь», — подумал Сент-Ив.

Вождь сдвинул очки на переносицу и кивнул головой на землю, указывая всей троице, чтобы они вышли из гондолы.

— Черт бы их всех подрал, — Крижанек с трудом переводил дыхание.

— Я перелезу через борт, — сказал Сент-Ив. — Мне кажется, у нас нет выбора. Дайте мне колышки и кувалду. Надо надежно закрепить шар.

Вождь посторонился, чтобы дать Сент-Иву выйти, и по-джентльменски взял его за руку, чтобы тот не упал. Хэмпсон передал заостренные деревянные колышки, а Крижанек, горестно качая головой, взялся за кувалду, злобно глядя на своих до сего момента мирных преследователей.

— Не стоит начинать драку, которую мы не сможем закончить, — Сент-Ив отобрал у Крижанека кувалду, пока тот не раскроил кому-нибудь череп.

— Этого я и боялся, — пробормотал Крижанек. — Он знал.

Смысла этих слов Сент-Ив не понял. Он принялся заколачивать колышки. Четыре птерозавра облетели поляну и исчезли на западе, где сквозь тучи начало пробиваться солнце. Если повезет, солнце нагреет газ в шаре и увеличит его подъемную силу — и это очень хорошо, при условии, что им удастся подняться вместе с Крижанеком. Сент-Ив кивнул своим товарищам, чтобы те спускались на землю. Пустая гондола поднялась над землей ему по пояс и повисла неподвижно, надежно удерживаемая веревками. Без дальнейших промедлений вождь повел их в лес: трое удивительных дикарей шли впереди, трое сзади, переговариваясь на языке, состоявшем в основном из хмыканий, посвистывания и нечленораздельных звуков.

Широкая извилистая тропа была проложена вверх по склону холма, и вскоре они вошли в лес, быстро превратившийся в настоящие джунгли: сырые, обвитые ползучими растениями и пахнущие разлагающимися листьями. Гигантские деревья уходили в вышину, воздух звенел голосами птиц. В развилках ветвей росли папоротники, цвели орхидеи, из скоплений зелени торчали папоротники поменьше — настоящие висячие сады. Высоко над головой в ветвях резвились мелкие обезьяны и порхали стайки огромных бабочек. Сент-Ив, потрясенный увиденным, вернулся к реальности, только когда Хэмпсон нарушил очарование, представив ему Крижанека.

— Наслышан о ваших похождениях, сэр, — улыбнулся ему Сент-Ив. — Очень надеялся здесь вас найти.

— А я о ваших, профессор, — ответил Крижанек.

— Каким образом? — спросил Сент-Ив, удивленный услышанным: ведь Крижанек пропал двенадцать лет назад. Его вопрос повис в воздухе, когда в просвете между деревьями футах в сорока перед ними показалась чудовищная ящерица, судя по размерам, способная легко проглотить средних размеров свинью, — возможно, это был варан, но никак не меньше десяти футов в длину. Рептилия вызвала некоторое оживление среди дикарей: один из копьеносцев изготовился пуститься в погоню, однако вождь свистом остановил его.

— Какое это имеет значение? — вздохнул Крижанек. — Не стоило мне об этом упоминать.

Сент-Ив, завороженный видом гигантской рептилии, не сразу понял смысл фразы поляка. Однако действительно не имело особого смысла продолжать расспросы о его собственных «похождениях». После этого между ними завязался обычный разговор — об общих друзьях, жизни в Мейдстоуне и в Айлсфорде и семье Крижанека, пребывающей в добром здравии.

— Двадцать шесть внуков в общей сложности, — сообщил ему Хэмпсон.

— Господи боже! — вскричал Крижанек. — Двадцать шесть?

— Вы самый настоящий патриарх.

— Я ужасно боюсь быть патриархом. Но не могу сказать, что не скучаю по ним — тем, кого знаю. Без сомнения, я еще научусь скучать по тем, кого не знаю, ибо наши шансы покинуть этот проклятый остров крайне невелики. Значит, вы нашли мою записку? Я послал ее вниз по реке. Я бы и сам отправился туда, но тогда вы нашли бы не бутылку, а мой труп.

— Мы действительно ее нашли, — подтвердил Сент-Ив. — Бутылка лежала в луже, куда с неба чудесным образом падает вода — вода из того самого ручья на лугу, где мы приземлились.

— И где появился водопад, над Сануиджем?

— Нет, — ответил Хэмпсон. — Луг недалеко от Тернхема. Увы, у нас не было времени доставить записку вашей жене, Памеле.

— Мы спешили отправиться в полет, не теряя ни секунды, — добавил Сент-Ив. — Я боялся, боюсь, что этот занавес, если можно его так назвать, просто исчезнет — что, очевидно, и произошло послетого, как вы пролетели сквозь него над Сануиджем.

— Тут вы совершенно правы, профессор, — кивнул Крижанек. — Он совершенно точно закроется, как только кончится прилив солнцестояния.

— Прилив солнцестояния, говорите? Не вполне понимаю этот термин. Какое он имеет отношение к закрытию занавеса?

— Вы, несомненно, хорошо осведомлены об океанских приливах, профессор, но это прилив другого рода — космический прилив, если хотите, или небесный. Пожалуй, это ненаучно и неканонично, но совершенно бесспорно.

— А я бы, пожалуй, поспорил, — ухмыльнулся Сент-Ив.

— Пустая трата времени, уверяю вас. Я ломал голову до умопомрачения, но в конце концов смирился и обжился здесь, чтобы изучить это дикое место. И вот что я узнал, к своему огорчению: занавес, как вы его назвали, прекратит свое существование, как только прилив спадет, и мы, полностью отрезанные от нашего мира, останемся здесь, невзирая на все ваши сомнения. Мы должны подняться на вашем шаре, пока прилив прибывает. Если повезет, нас затянет обратно в портал. Впрочем, в данный момент мы пленники великого бога Форта, которому я не верю ни на грош.

— Форт? — спросил Хэмпсон. — Странное имя для бога. Вы имеете в виду бога в каком-то абстрактном смысле слова?

— Обычный живой человек. И мошенник. Он, этот Форт, — американец, ему, кажется, нравится мое общество, поскольку аборигенов невозможно научить играть в карты. Они считают его богом, а он это поощряет, подкупает их дешевыми побрякушками и карамельками. Да вы скоро сами с ним познакомитесь.

Они вышли на чисто выметенную прогалину. Над ними высилось многоуровневое жилище, построенное на толстых ветвях баньяна. Вокруг ствола вилась спиральная лестница. Несколько комнат, устроенные на толстых, уходивших в землю воздушных корнях, покрывали соломенные крыши, а крышей самой верхней служила, судя по всему, оболочка воздушного шара Крижанека — вся изорванная, хотя воздухоплаватель и пытался местами ее зашивать. Стены дома были сделаны из палок и прутьев, а в окнах на легчайшем бризе, проникавшем между деревьями, колыхались тюлевые занавески.

— Этот дом-ракушка, джентльмены, — мой дом, — пояснил Крижанек, указывая на строение, когда они проходили мимо. — Живописно, не правда ли? Я наслаждался этим видом более чем достаточно и, когда увидел ваш воздушный шар, рискнул вообразить, что, возможно, мне улыбнулось счастье и взбираться по этим ступенькам больше не придется никогда.

На прогалине стояли деревянный стол с двумя грубыми скамейками и, как ни странно, кресло с мягкой обивкой и деревянный ломберный столик. На столе лежали недоеденный мангустан и книга в кожаном переплете корешком вверх, открытая, видимо, на том самом месте, где Крижанек прервал чтение, увидев их полет. Между ветвями открывался широкий просвет, где виднелось небо.

— Вы ведь не привезли сюда это кресло на воздушном шаре? — осторожно поинтересовался Хэмпсон. — И книги тоже, я думаю — разве что хотели использовать их в качестве балласта.

— Форт притаскивает всю эту роскошь через свой тайный проход, викарий, в том числе все, что потребовалось мне для постройки этого дома — гвозди, инструмент, даже оконные занавески. Он крайне педантичен в этом вопросе. Свой проход он именует «вторым порталом».

— А почему бы ему не провести и вас через этот портал? — спросил Сент-Ив. — Или нас всех, если на то пошло, в случае нужды.

— Я немного боюсь отвечать на этот вопрос, — ответил Крижанек. — Вам снова захочется со мной поспорить. Одним словом, Форт из будущего. Я видел тому подтверждения и не испытываю желания сопровождать его в мир, еще более отдаленный от моего домашнего очага, чем этот.

— Из будущего? — изумился Сент-Ив. — Мне не терпится с ним познакомиться. Даже очень.

— Надеюсь, встреча не продлится долго. День догорает, как любит выражаться сам Форт.

Из тени деревьев на них смотрел тапир ростом фута четыре, а где-то вдалеке с ветки на ветку перебиралась какое-то крупное прямоходящее животное — орангутан или, возможно, горилла. Сент-Ив задумался о богатстве животного мира на этом…

— Где мы? — спросил он Крижанека. — Вы знаете? Форт вам сказал?

— Да, сказал, — Крижанек обращался к затылку Сент-Ива. — Мы находимся на осколке нашей земли, выброшенном в небо во время древнего катаклизма, — летучем острове, если угодно. Он скрыт тем, что вы называете занавесом, который представляет собой просто-напросто плащ-невидимку, как говорят в Уэльсе. Остров плывет, невидимый, над землей, время от времени останавливаясь, когда прилив находится в нужной фазе. Сейчас, как вам известно, мы проплываем над Саут-Даунсом. Когда начинается прилив, Форт приказывает аборигенам бросать всякую всячину в ручей, и тот уносит все это в наш мир — морских улиток, лягушек, ракушки, и они валятся на землю, изумляя публику.

— Зачем же ему это? — озадачился Хэмпсон. — Какая в этом выгода?

— Форта совершенно не интересует выгода. Боюсь, он это делает просто для потехи.

— Потехи? — переспросил Сент-Ив. — Не вполне понимаю, в чем тут потеха.

— Форт ответил бы, что потешается над вами, сэр. Этими странными выходками он ставит в тупик закоснелую, если угодно, науку, отвергающую все непонятное. Форт подкидывает ученым факты для опровержения, а простому народу — возможность подивиться небывалым явлениям.

В этот момент дорога повернула, и перед ними открылся «прилепившийся» к обрыву дом, уже виденный Сент-Ивом с высоты. По грубым вулканическим скалам, служившим фундаментом деревянному дому, змеились толстые лианы, щедро усыпанные фиолетовыми цветами. Венецианские окна смотрели на бухту. Гладкое, но странно зловещее море простиралось до самого горизонта; вдали виднелись небольшие островки. Из-под слоя водорослей на мгновение выглянула огромная зубастая тварь — возможно, морской крокодил — и тут же скрылась под водой; подальше от берега над маслянистой зыбью торчала черная шея, увенчанная маленькой головой, — вероятно, родственник плезиозавра. «Чего бы я только не отдал за три часа в полосе прилива с сеткой и мешком для образцов», — подумал Сент-Ив. Второй раз такая возможность совершенно точно не представится. Он потряс бы Королевское общество, да что там общество — весь мир! Как знать, может, высокий прилив вовсе не так редок, как опасается Крижанек…

Раздражающий внутренний голос предостерег Сент-Ива от глупых мыслей, и, пока они поднимались по каменным ступеням, он задумался, не Элис ли принадлежит этот голос — за годы совместной жизни она стала для него кем-то вроде ангела-хранителя. Надо бы поинтересоваться, что скажет Хэмпсон на этот счет.

Они вошли на веранду, в дальней стене которой был прорезан высокий арочный проем, перекрытый двустворчатой дверью, сейчас, впрочем, открытой внутрь дома. Вождь дикарей три раза ударил тупым концом копья по доскам, видимо, объявляя об их появлении богу Форту; все шестеро дикарей, отойдя в сторону, расселись на полу и немедленно затараторили о чем-то между собой.

— Я вас проведу, — сказал Крижанек, и они вошли в полутемный коридор. — Предупреждаю сразу: Форт хитер, как черт, и невероятно убедителен. Я уже говорил, он приходит и уходит через, как он называет, портал, который открывается в относительно недалеком будущем.

— И вы верите в это потому, что ходили туда, — уточнил Сент-Ив, — или потому что он вам об этом рассказал?

— Верю, что это правда, профессор, хотя, признаться, сам не бывал в будущем. Да, верю. Впрочем, у него есть некоторые любопытные доказательства.

— Какого рода доказательства?

— Скоро вы их сами увидите. Этот человек… фаталистичен. Он помешан на простых вопросах о времени — таких, которые легко задать, но на которые невозможно ответить. Он приверженец теории, которая гласит, что изменения в прошлом могут изменять будущее.

— Думаю, так и есть, — кивнул Сент-Ив.

— Тогда подумайте как следует, прежде чем решите задержаться в этом доме. Я стремился всего лишь улететь отсюда на вашем шаре, там, на лугу. Мне это не удалось, что, впрочем, ничему не противоречит. Вы, сэр, — его большой эксперимент. И вы ему нужны именно потому, что вы тот, кто вы есть.

— Звучит чрезвычайно загадочно, — заметил Хэмпсон.

— Хочу прояснить только одно. Я хочу взлететь на вашем шаре, а времени, чтобы это сделать, у нас осталось очень и очень мало, — с этим он повел Сент-Ива и Хэмпсона в задние комнаты дома.

КРАСНОРЕЧИВЫЙ КАРП

Они нашли Чарлза Форта в освещенном лампой кабинете, в кресле с мягкой обивкой — точно таком же, как на площадке перед домом-деревом Крижанека. В комнате стояли еще три таких же кресла. Форт, низкорослый, но плотный, с коротко остриженными волосами, весело глядел на них сквозь очки.

— Джентльмены, — он встал и протянул им руку, — очень рад наконец видеть вас здесь. Я ждал вашего появления, — он мягко стиснул ладони Сент-Ива и Хэмпсона, а Крижанек от рукопожатия отказался. — Садитесь, пожалуйста, — предложил Форт. — Выпейте по стаканчику этого превосходного бренди, — он достал графин и несколько стаканов с нижней полки небольшого шкафчика сбоку от стола.

— Не пейте, — твердым голосом сказал Крижанек. — Ни капли. Вполне возможно, это снотворное зелье. Мы упустим прилив, пока Форт занимается своими делами. Этому человеку верить нельзя. У него весьма грубый юмор.

— У Роджера богатое воображение, — ухмыльнулся Форт, — и он обижается, потому что проиграл мне в карты десять миллионов.

— Десять миллионов! — вскричал Хэмпсон.

— Накопилось за двенадцать лет игры.

— Подозреваю, он жульничает, — пожаловался Крижанек, — но не могу понять, каким образом.

Сент-Ив слушал вполуха. Его манил этот необычный дом, построенный из грубо отесанных досок, напиленных из темного тропического дерева. Здесь и там сквозь щели между досками проникали солнечные лучи, озарявшие проросшие внутрь лианы с фиолетовыми цветами, что превращало дом в очаровательную беседку. Через широкое окно, выходящее на бухту прямо над обрывом, открывался великолепный вид. Плезиозавр, которого заметил Сент-Ив, исчез, но кристально прозрачная вода, сквозь толщу которой виднелись покачивающие на дне водоросли, завораживала.

На столе, сделанном из тех же грубых досок, что и стены, лежали стопки книг по естествознанию — некоторые Сент-Ив читал, но многие видел впервые; рядом в шкафах с открытыми полками тоже стояли книги, но большинство полок занимали объемистые банки с крышками, где размещались различные рыбы и мелкие млекопитающие: землеройки соседствовали с осьминогами, свернувшимися гадюками, зародышем акулы, доисторическими бесчешуйчатыми рыбами, сцинками и жабами, даже с головой небольшой обезьяны — сотни и сотни банок; этот Форт явно заядлый естествоиспытатель.

— Вижу, вам нравится моя коллекция, профессор, — заметил Форт.

— О, даже очень. Что это за длинное создание с щупальцами, в конической раковине?

— Головоногое с прямой раковиной, нашел его в глубоком приливном бассейне, прямо в моей бухте. Выловил сеткой. Можете определить эпоху?

— Девонская, я бы сказал.

— Совершенно верно, в нашем маленьком раю многие тысячи растений и животных избежали вымирания. Увы, не удалось сохранить его живым, я не любитель убивать.

— Как и я, хотя в жизни естествоиспытателя это неизбежно.

— Что правда, то правда. Заметили в бухте ихтиозавра, когда поднимались на холм?

Сент-Ив молча посмотрел на Форта, вспомнив похожее на крокодила животное в бухте. Он определил плезиозавра — но ихтиозавр?!

— Думаю, да, но я принял его за какой-то вид крокодила.

— Похожая зубастая морда, но он ближе к рыбам, чем к ящерам. Возможно, своего рода связующее звено между морскими млекопитающими и рыбами. Не хотите ли отправиться на экскурсию?

— Он не хочет, — встрял Крижанек. — У нас нет на это времени.

— Верно, — подтвердил Хэмпсон, принимая сторону Крижанека.

Сент-Ив задумался, не запрещает ли Хэмпсону его христианский долг особенно пристально разглядывать окружающие их чудеса. От них так и разило дарвинизмом. Он пожалел о том, что Крижанек употребил слово «черт» по отношению к Форту.

— А вы, кажется, увлекаетесь лишайниками, — обратился к викарию Форт.

— Увлекаюсь, — Хэмпсон оживился, но его лицо тут же приобрело подозрительное выражение. — А вы откуда знаете?

— Прочитал в этом очень интересном журнале, — Форт протянул им издание.

Это был номер «Графики», любимого журнала юного Финна Конрада. Хэмпсон не пошевелился, и Форт вручил его Сент-Иву, который выпрямился в кресле, заинтригованный иллюстрацией на обложке — гравюра изображала подъем воздушного шара. Под шаром виднелись лес и люди на поляне, задравшие головы вверх, а в небе над шаром висело туманное облако, окутывающее призрачную стену — очевидно, метафорический занавес. Из облака на землю ниспадал поток воды.

— Что вы на это скажете, профессор? — спросил Форт. — Встряхивает мозги, не так ли? Прямо дух захватывает?

Сент-Ив не нашелся с ответом. Он рассматривал воздушный шар. Изображенная гондола чрезвычайно походила на принадлежавшую ему; в ней стояли двое мужчин, один высокий, другой низенький, и высокий мужчина смотрел в зрительную трубу. С изумлением Сент-Ив узнал нарисованного на оболочке шара карпа. Шар на иллюстрации не то чтобы походил на его шар; здесь действительно был изображен именно он. Ум ученого судорожно пытался подыскать объяснение, но объяснения не было.

— Посмотрите на дату, сэр, — Форт явно наслаждался моментом.

— Август 1886 года, — вслух прочел Сент-Ив.

— Больше чем через год! — вскричал Хэмпсон. — Это, конечно, фальшивка.

— Уверяю вас, это вовсе не фальшивка, викарий, — ровным голосом сказал Крижанек. — Мистер Форт не пытается вас разыграть. В руках у профессора подлинный экземпляр журнала. Может, вы немного поторопитесь, Чарлз? — сказал он устало. — Время уходит.

— Вы слишком много внимания уделяете времени, — ответил польскому воздухоплавателю Форт. — Часы и есть самый большой обман. Никакой другой прибор не причинил человечеству столько боли и ужаса.

— Я уже почти решил, что выброшу вас в окно, сэр, — сердито засопел Крижанек. — Если мы упустим наш прилив, клянусь, мое решение станет окончательным. Вы просто валяете перед нами дурака. Признайтесь в этом моим друзьям, и мы отправимся в путь.

— Слишком все это забавно, чтобы делать подобные признания, Роджер. Вы всегда отличались некоторым занудством, — поморщился Форт и продолжил, обращаясь к Сент-Иву: — А теперь откройте первую страницу, профессор.

Под обложкой находился небольшой вклеенный бумажный кармашек с вложенным в него куском плотной бумаги с отпечатанной датой. Июнь, вчерашняя дата, но 1906 год. Сент-Ив прочел ее вслух для Хэмпсона, а затем сказал Форту:

— Это ничего не доказывает, сэр. Любой человек с наборным резиновым штампом может такое изготовить. У меня дома на столе есть такой штамп.

— Но его никто не изготавливал, сэр. Этот штамп поставила одна очень милая библиотекарша…

— …из Нью-Йоркской публичной библиотеки, — перебил Форта Крижанек. — Ради бога, профессор, я вам все объясню, пока у вас не лопнула голова. Перед вами подлинный выпуск «Графики», который наш ухмыляющийся друг взял в библиотеке в городе Нью-Йорк, куда он отправляется, когда ему вздумается. На самом деле он живет в Нью-Йорке. Он перемещается туда и обратно, повторяю вам еще раз, через дверь в этой стене, как бы дико это ни звучало.

— Не совсем так, — возразил Форт. — Я редко путешествую, когда мне вздумается. Обычно мои путешествия происходят в те часы, когда библиотека открыта для посетителей. Время от времени я делаю исключение.

— Одним словом, этот журнал не может существовать, — потряс головой Сент-Ив. — Не верю ни на секунду, что он настоящий.

— Вера! — воскликнул Форт. — Вера — второе пугало, на мой взгляд, почти столь же зловредное, сколь и часы на стене. Если вы не верите тому, что держите в собственных руках, возможно, вам это снится.

— Возможно. Это самое простое объяснение всему происходящему.

— Потрясающе! — сказал Форт. — Если это сон, прокатитесь вниз по реке в вашей гондоле, как Моисей. Во сне будет на редкость весело. Но не так весело, если вы не спите и за вас возьмется сила тяжести. Вы что, как Галилей, готовы отдать все за то, что считаете истиной?

— Только не за такую истину, нет, сэр.

— Молодец. Истина скользка, как угорь, в лучшем случае.

— Вот истина, черт ее подери, — вмешался Крижанек. — Я изложу вам это дело просто, профессор, — только факты. Там, в библиотеке, в которую можно войти через эту удивительную дверь, идет 1906 год. Рассказ, проиллюстрированный на обложке этого журнала, еще не написан. Автор, некий Джек Оулсби, еще не знает, что когда-нибудь напишет такой рассказ, а тем более продаст его в «Графику». Но он его совершенно точно напишет, если мы немедленно покинем этот дом. Если мы этого не сделаем, он никогда не узнает нашу печальную историю, — поляк развел руками и пожал плечами. — Короче говоря, — он повернулся к Форту и повысил голос, — нам пора заняться другими пузырями помимо этого, болтающего тут перед нами, — он встал из своего кресла и уставился на Форта, проверяя, насколько того задело его замечание, но хозяин кабинета жестом велел ему сесть.

— У профессора разыгралось любопытство, Роджер. У него еще остались вопросы. Умерьте свое нетерпение, друг, — Форт взял трость, прислоненную к столу, и постучал ею в пол. Послышались шаги, и шесть дикарей молча вошли в дверь, явившись на стук трости Форта. Вели они себя не слишком дружелюбно, хотя и без враждебности, однако само их присутствие выглядело зловещим.

Сент-Ив догадался, что резные деревянные головы, которые дикари носили на шее, изображали самого Форта, что почему-то показалось ему смешным. Он поспешно просмотрел рассказ в журнале, где повествовалось о том самом приключении, которое они с Хэмпсоном переживали в данный момент: открытие каменных столбов, воздушный источник, двоякодышащая рыба, подъем на воздушном шаре. И все с превосходно прорисованными иллюстрациями. Излагалась даже история злосчастного бегства Крижанека через луг. Обнаружил Сент-Ив и иллюстрацию с видом комнаты, где они находились, достаточно похоже изображавшую самого Форта, который, сидя в своем кресле, смотрел на карманные часы.

— Мне кажется, вы знакомы с автором, профессор, — сказал Форт.

— Да, очень хорошо, но не с иллюстратором — не вижу здесь его имени.

— Вы сами отдадите этот журнал мистеру Оулсби, чтобы текст и картинки можно было опубликовать именно в этом номере.

— Может быть, и нет, — сказал Сент-Ив.

— И все же отдадите, ибо Джек Оулсби должен описать ваше приключение и продать рассказ в «Графику», а я должен найти его в ходе моих изысканий через много лет, чтобы подготовиться к вашему прибытию. Я, видите ли, принес два этих кресла, заботясь о вашем удобстве. Короче говоря, если бы вы не отдали журнал мистеру Оулсби, никто из нас здесь бы не сидел.

— Но если вы будете держать нас в этой комнате, кривляясь, как обезьяна в зоопарке, мы опоздаем! — рявкнул Крижанек. — И что тогда? Превратимся в пар?

— В пар? Это, пожалуй, маловероятно, — Форт пошевелил пальцами, словно изображая паука на зеркале, и пристально посмотрел на Крижанека. — У меня к вам предложение, — обратился он к Сент-Иву. — Рассмотрите такую возможность — создать собственную реальность, вместо того, чтобы улетать на своем воздушном шаре. Почему бы не воспользоваться редкой удачей и не продлить пребывание на нашем гостеприимном острове? Я видел, как у вас блестели глаза, когда вы рассматривали мои препараты. Что, если я скажу вам, что в двух днях ходьбы отсюда пасутся мамонты? А они, знаете ли, действительно пасутся — и это еще не все здешние чудеса. Улетите — и такой возможности больше не представится никогда.

Сент-Ив обнаружил, что услышанное едва не лишило его дара речи. Он отогнал от себя искушение и возразил:

— Но остров движется. Два дня легко могут превратиться в два месяца или в два года.

— Или в двенадцать лет, — вставил Крижанек. — Предлагаю воспользоваться возможностью вернуться в Айлсфорд, профессор. Эта возможность больше не представится, если мы не отправимся прямо сейчас. Гоните от себя черта, профессор! Прихлопните его ладонью!

— Не обращайте на него внимания, — отмахнулся Форт. — Роджеру чудятся черти под каждым кустом. Через несколько дней мы должны быть над Китаем. Месяц исследований в моем потерянном раю, профессор, а потом, после приятного отдыха на Востоке, вы улетите на своем шаре. Я покажу вам чудеса, сэр.

Крижанек встал, грозный, как туча.

— Китай! Мошенник! — крикнул он. — Через месяц в шаре не останется ни капли водорода, как вам прекрасно известно. Я пролетал над Китаем четырнадцать раз, но я по-прежнему здесь, на этом проклятом острове, а спасение висит над кольями на лугу, и возможность потихоньку улетучивается.

Шестеро мужчин у двери внимательно следили за Крижанеком.

Форт пожал плечами и достал свои карманные часы. «Как ему и суждено», — подумал Сент-Ив, вспоминая иллюстрацию в «Графике». Форт поднял руку, призывая к тишине, и загадочно произнес:

— Шестьдесят секунд на размышления, сэр! Остаетесь или отказываетесь от приключения? — он радостно улыбнулся, вслух считая секунды и едва сдерживая смех, словно единственный из присутствующих понял соль анекдота. Он бубнил числа, пока не дошел до нуля, выкрикнул: «Ноль!» — и ударил ладонью по подлокотнику кресла.

Ничего не произошло. Шутка Форта, очевидно, не удалась. Сент-Ив огляделся, обдумывая ситуацию. Тишина затянулась, но вдруг через распахнувшуюся внутрь комнаты часть стены — потайную дверь ворвался воздух, пахнущий книгами и натиркой для мебели. Послышались голоса, и, самым невероятным образом оттуда появился сам Сент-Ив с пистолетом в руке, а за ним Элис. Вошедший навел пистолет на Форта.

— Хватит! — заявил он. — Мистер Крижанек поступит, как пожелает, мистер Форт.

В комнате наступила гробовая тишина. Хэмпсон сидел с широко открытым ртом. Шестеро дикарей, явно испуганных видом пистолета, попятились к входной двери, а затем повернулись и дружно бросились наутек. Лицо Форта разъехалось в широчайшей улыбке.

Сент-Ив увидел, что будущий он — ибо это было единственно возможное объяснение происходящего — почти старик, с морщинистым лицом и обильной, слишком обильной сединой в волосах. Он выглядел усталым, хотя и не особенно несчастным. Элис выглядела еще красивее, чем сейчас. Получалось, в этот момент Элис было две, и слово «сейчас» не имеет особого смысла. Одежда пришельцев выглядела странно — Сент-Ив был в клетчатом двубортном костюме, с широкими брюками, сужавшимися к лодыжкам, и вместо шейного платка носил галстук из узкой ленты, казавшийся более чем нелепым. Его низенькую фетровую шляпу украшала яркая лента под цвет галстука. На Элис было вечернее платье с узором из павлиньих перьев и с перьями той же птицы на корсаже. Шляпу ей заменяла высокая завитая прическа.

— Элис Сент-Ив, — Форт встал и протянул ей руку. — Мое имя Чарлз Форт. Я вас ждал. С вашим мужем мы уже знакомы, как изволите видеть. Счастлив наконец познакомиться с вами, — а к седовласому Сент-Иву он обратился более сурово: — Незачем махать пистолетом, сэр. Ни за что не стал бы принуждать другого поступить против его желания. Просто в жизни часто приходится делать сложный выбор, и я лишь попытался придумать интересный пример.

— Пожалуйста, убери пистолет, дорогой, — попросила Элис седовласого. — Не следует стрелять в мистера Форта, — затем она обратилась к все еще сидящему Сент-Иву, а не к его альтер-эго, улыбавшемуся не менее широко, чем Форт, и сказала: — Мы идем на ужин, а потом в оперу, дорогой. Ты купил билеты, как и обещал. Завтра мой день рождения, ведь ты не забыл?

— Конечно, нет, — солгал Сент-Ив.

Он так и не смог заставить себя полюбить оперу — сплошные завывания, по его мнению, — и постоянно забывал о дне рождения Элис, если она не находила способ напомнить ему, однако никогда еще напоминание не принимало столь экстравагантную форму. Как и обещал? Появление Элис полностью вытеснило из его головы мамонтов.

— Нам пора отправляться, — поспешно сказал Сент-Ив, кивая своим друзьям.

— Отправляться! — воскликнул Крижанек. — В высшей степени разумные слова в сложившихся обстоятельствах. Чарлз, мы уходим. Вы никогда не получите свои десять миллионов, так и знайте. Ни единого пенни.

Сент-Ив встал и кивком попрощался с самим собой и Элис, подумав, не будет ли слишком поцеловать свою жену. Хэмпсон и Крижанек поднялись на ноги и пошли к двери кабинета, и мгновение миновало.

— Вы должны доиграть свою роль, сэр, — напомнил Форт Сент-Иву. — Возьмите журнал. В библиотеке никто не хватится.

Сент-Ив подчинился, хотя не знал еще, как поступит с «Графикой». Выходя из кабинета, он бросил прощальный взгляд на Элис, которая помахала ему и подмигнула. Она и постаревший Сент-Ив тоже отправлялись восвояси, пока их тайная дверь оставалась открытой и была возможность уйти. Он поступил бы так же, суждено ему это или нет.

Вся троица спустилась по каменным ступеням без помех и провожатых. Когда они ступили на тропу, ведущую через джунгли, Крижанек припустил трусцой, а Сент-Ив и викарий старались не отставать. Они бодро пробежали мимо дома-дерева Крижанека, на который польский воздухоплаватель даже не оглянулся, а когда они достигли поляны, то увидели, что солнце, уже высоко поднявшееся в небе, нагрело газ в шаре и тот, как живой, бьется на ветру, торопясь взвиться ввысь.

— Сначала вы двое, — крикнул Сент-Ив, передавая Хэмпсону журнал. Он опустился на колени и сцепил руки, чтобы подсадить низенького викария и упитанного поляка, а затем, на всякий случай обвязавшись швартовным концом, принялся по одному выдергивать колышки и бросать их в корзину. Потом передал своим спутникам кувалду, отвязал страховку и забрался в гондолу, которая легко опустилась на луг под его весом. Крижанек принялся выбрасывать балласт — слава богу, осторожно, — а Хэмпсон снова читал молитву. Шар поднялся, но дувший у земли бриз медленно понес их к дальним утесам. Крижанек громко выругался и заизвинялся перед Хэмпсоном.

— Он ляжет на правильный курс, — попытался успокоить поляка Сент-Ив. — Мы знаем, что ляжет. В конце концов, кому-то суждено доставить рассказ Джеку.

— Боже, упаси нас от всякого зла, — пробормотал Крижанек, не поддаваясь неуместному оптимизму.

— Никому не суждено ничего сделать, — внес свою лепту Хэмпсон. — В этом и состоит великая благодать быть Божьей тварью — мы можем менять наши намерения, к лучшему или к худшему.

— Именно это, сэр, меня больше всего сейчас и пугает, — сказал Крижанек.

Словно намереваясь еще больше напугать Крижанека, шар продолжал нести их в противоположном направлении, и, несмотря на самонадеянное «мы знаем» Сент-Ива, сам он с тоской думал, что, возможно, только что последний раз в жизни видел Элис — это его второй последний взгляд за прошедшие пару часов, и оба с недосягаемого расстояния. Он посмотрел вниз на лесной ковер, где с дерева на дерево летали пестрые птицы. Внизу между деревьями открылся просвет, и там, на опушке, паслись два обещанных Фортом мамонта, невероятно лохматые, каждый размером с небольшой дом. Сент-Ив вытащил зрительную трубу, додумав, что потребуется всего лишь несколько минут, чтобы спуститься и рассмотреть их получше. Однако стоило ему начать размышлять на эту тему, как шар пошел вверх, и быстро.

Мамонты были уже не видны, а поднявшийся на изрядную высоту шар подхватил сильный ветер, который дул именно в том направлении, которое требовалось с самого начала. Их повлекло обратно к далекому занавесу, словно корабль, попавший в приливное течение. Сам занавес волновался, в нем появлялись и исчезали расселины, все в белых разводах, как на штормовом прибое у скалистого берега. Сент-Иву показалось, что завеса распадается и висящий перед ней туман начинает рассеиваться.

Далеко под ними весело бежал ручей, и в зрительную трубу Сент-Ив увидел, что дикари пустили вниз по течению нечто похожее на плот из листьев и веток с каким-то грузом — видимо, разыгрывая очередную шутку Форта над остальным миром. Шар продолжал так стремительно подниматься, что закладывало уши, но ветер, несмотря на скорость подъема, волок его к завесе. Сент-Ив подумал, что, возможно, занавес посредством какой-то неведомой силы притягивает их, а потом испугался: вдруг, поднявшись слишком высоко, они не смогут пройти сквозь него! Однако осознав, что они не в силах ничего сделать, чтобы предотвратить подобную участь, Сент-Ив заставил себя прислушаться к словам псалма, который читал Хэмпсон спокойным и ясным голосом. И тут шар внезапно резко дернуло вниз, отчего воздухоплаватели мешками повалились на дно гондолы. Пока они, мешая друг другу, вставали на ноги, шар завертелся волчком и горизонт закрутился у них перед глазами — они угодили в очередной воздушный вихрь страшной силы. Внезапно вращение прервалось, и шар понесся прямиком к занавесу, так что вытянутая оболочка тянула за собой опасно накренившуюся гондолу. Сент-Ив посмотрел на компас и, к великому своему облегчению, увидел, что тот снова сошел с ума.

Занавес на глазах распадался. Внутри бежали белые, похожие на пену ручейки, тут и там внезапно возникали прорехи, открывая синее небо. «Но что за небо?» — спросил себя Сент-Ив, вцепившийся мертвой хваткой в борт гондолы. Прорезиненный шелк оболочки шара шел волнами и трещал, ветер свистел в ушах, уволакивая их прямиком в черноту: слава богу, небесный прилив пригнал их к другому берегу. В объятьях колеблющегося занавеса гондола изогнулась и застонала, как живое существо. Трое путешественников держались изо всех сил, Сент-Ив с тревогой смотрел на напряженные соединения, где корзину стягивала жалкая тонкая веревка.

И наконец их вынесло под ясное небо. Все трое встали на ноги и радостно закричали. Под ними лежал Саут-Даунс. С востока дул ласковый ветер, который нес их в сторону дома; правда, луг, где друзья ждали их возвращения, остался в стороне, но аббатство Боксли виднелось недалеко внизу.

Сент-Ив на минуту позволил себе помечтать. Он представил, как предстанет перед Королевским обществом с докладом о событиях этого удивительного дня — невидимый остров, доисторические животные, исчезнувшая раса людей, дом Форта, проход в библиотеку, еще не существующий рассказ, написанный, по сути, неизвестно кем. Совершеннейший бред сумасшедшего, абсолютно гибельный для его репутации серьезного ученого. Невозможно даже допустить мысли о выступлении с подобными россказнями.

Сент-Ив обернулся и, посмотрев назад, увидел, что занавес в небе пропал. Мир плавучего острова исчез, как не бывало, и теперь останется навсегда лишь в их памяти — или, по крайней мере, до тех пор, пока он сам не ступит в кабинет Форта через двадцать лет. Он похлопал себя по карману пальто, где лежал экземпляр «Графики», его единственный сувенир. Но тут он вспомнил двоякодышащую рыбу и пивную бутылку, наполненную водой из затерянного мира. Как знать, какие микроскопические существа плавают в той бутылке — возможно, яйца или даже личинки?

Под взглядами флегматичных овец, поднявших головы к спускающемуся шару, они мягко приземлились на широкое пастбище — футах в тридцати от Пилгриме-Роуд, в каких-то трех милях от Айлсфорда.

ПРИЗЕМЛЕННЫЕ ВЕЩИ

Элис положила «Графику» на скамью в теплице у аквариума, где обитала двоякодышащая рыба, по всей видимости, вполне довольная жизнью. Минуту Элис молча смотрела на Сент-Ива. На ней были застиранные льняные брюки и блуза, запачканная землей из горшка, — ее рабочая одежда; она рассаживала бегонии, которые выращивала из корней и листьев. Густой запах теплицы — растений, почвы и аквариумов — напомнил Сент-Иву запах джунглей, где они шли еще вчера и которые он счел бы сном, если бы не осязаемое доказательство в виде журнала и бесспорное возвращение Роджера Крижанека.

Он заглянул в будущее, видел свое будущее счастье с Элис и теперь гадал, гарантировано ли им счастье или же это лишь один из бесконечных возможных вариантов будущего — вариант, который может мгновенно исчезнуть, если он не передаст Джеку журнал, который только что читала Элис. Сент-Иву пришло в голову, что там, в кабинете Форта, ему не хватило присутствия духа спросить ее о Клео и Эдди: как им живется, какими людьми они выросли. Но он тут же понял, что ответы на такие вопросы могут стать губительными из-за ядовитых сожалений о событиях, которые еще не произошли или уже произошли. И все же интересно было бы узнать, как там поживают его дети.

Элис тыльной стороной ладони отвела с лица выбившуюся прядь темных волос и взяла фарфоровую кукольную голову из стоявшей рядом с журналом большой корзины, наполненной такими головами — частью треснутыми или разбитыми. Посмотрев на нее немного, она произнесла:

— В твоем рассказе нет никакого земного смысла. Людей упекают в Колни-Хатч за гораздо более тривиальные истории. Если бы я не знала тебя настолько хорошо, то послала бы за психиатром.

— Земной смысл? Да, действительно никакого. Форт предпочитает внеземной смысл.

— И чего же этот Форт пытается добиться своими эксцентричными выходками?

— Его теория заключается в том, что человечество следует время от времени выводить из оцепенения, потому что оно живет под пеленой и его время и мысли стали заложниками необходимости. Вот он и устраивает дожди из моллюсков, или лягушек, или фарфоровых голов, чтобы люди задумались о чем-то удивительном и чтобы посмотреть, как ученые мужи будут опровергать существование моллюсков и голов. Может, он артист, а может, сумасшедший — я пока не могу решить.

— Учитывая, как все сложилось, мне он, пожалуй, нравится.

— Скажи, — попросил Сент-Ив, — если бы там я спросил тебя о нашем общем будущем, ты бы мне рассказала?

— Нет, — ответила Элис. — Конечно, нет. Не могу представить ничего более разрушительного для нашего семейного счастья. А вот и Клео с Эдди, пришли покормить двоякодышащую рыбу, — она открыла дверь теплицы и помахала детям, которые, запыхавшись, ворвались внутрь. Клео держала в каждой руке по кукольной голове. Эдди разжал кулак и показал им большого дождевого червяка.

— Можно попробовать скормить его нашему Крижанеку? — спросил мальчик, взбираясь на широкий деревянный верстак и вставая на колени, чтобы заглянуть в аквариум сверху. — Толстый червячок, я его сполоснул от земли, — он подержал свою добычу над водой, а потом выпустил из пальцев.

Червяк, извиваясь, начал погружаться. Двоякодышащая рыба, недавно получившая кличку Крижанек, метнулась вперед, сожрала угощение и вернулась в свой укромный угол.

— Я еще накопаю! — крикнул Эдди и снова выбежал на улицу.

— Бедный червяк, — сказала Клео. — Крижанеку нужна голова куклы, отец?

— Он не будет ее есть, Клео.

— Я имела в виду, не решит ли он поиграть с ней, дурачок.

— Тогда да, почти наверняка.

— Подними меня.

Элис подняла ее, и Клео бросила одну из голов в аквариум.

Голова, выпустив рой пузырьков, вертикально опустилась на гравийное дно и встала, словно выглядывая из-за кустика водорослей. Двоякодышащая рыба подплыла посмотреть на нее, но особого интереса, как показалось Сент-Иву, не проявила. Клео выдернула из корзины очередную голову, и Элис опустила девочку на пол. Дочь выбежала наружу с криком:

— Эдди, смотри, смотри!

— Хорошо, что Финн принес домой корзину этих голов, — Элис провожала взглядом бегущую по лужайке Клео, — ни один здравомыслящий человек не сочтет дождь из фарфоровых голов доказательством чего бы то ни было, даже если доберется до твоего луга через лес, чтобы своими глазами увидеть их.

— Да. В эту историю никто не поверит, хоть все и правда до последнего слова. Мы трое договорились хранить молчание. Подумай, что произойдет с репутацией Хэмпсона, разумного, благочестивого человека, если он хоть одним словом заикнется о наших приключениях. Мы станем посмешищем на весь мир.

— Не могу себе представить, что мистер Крижанек скажет своей жене.

— Он собирается сказать, что потерял память от удара по голове, и уверен, что жена будет рада принять его без всяких вопросов.

— Ты отдашь журнал Джеку?

— Думаю, да, — кивнул Сент-Ив. — Джеку-то нетрудно будет поверить в нашу историю, но он может проявить щепетильность и отказаться подписывать рассказ, который не писал.

— Но его имя там уже стоит, — заметила Элис. — Кто же его написал, если не Джек?

— На это я ничего возразить не могу, — ответил Сент-Ив. — И кое-что еще. С днем рождения, дорогая моя. Теперь ты понимаешь, что нам необходимо — возможно, даже жизненно необходимо — через двадцать лет отправиться на пароходе в Нью-Йорк. Вот тебе мой подарок ко дню рождения — каникулы в Америке и вечер в опере. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что очень странно получать подарок ко дню рождения с опозданием на двадцать лет.

— В таком случае, что бы ты хотела получить сегодня? Все твое, что ни пожелаешь.

— Желаю, чтобы ты собрал корзину для пикника. Возьмем Клео, Эдди и Финна и остаток дня будем рыбачить у плотины. Будем мазать на тосты паштет из ветчины и говорить о разумных, приземленных вещах.

Приключения в Речном краю^[3]

Полу Бьюкенену, другу, коллеге-писателю и учителю, компаньону по завтракам и первому читателю моих книг и рассказов. Будь здоров!

Благодарен, как всегда, моей жене Вики, которая без устали читает рукописи, вылавливая орфографические ошибки, неудачные предложения, нестыковки сюжета и прочие литературные огрехи.

И еще моему другу и агенту Джону Берлайну, который вычитывает их, очищая от низких американизмов и двусмысленностей, чтобы я не расслаблялся.

Я оставляю за собой исключительные права на все ошибки в этой книге.

Воображение — вот истинный и вечный мир, где наша унылая Вселенная лишь бледная тень.

Уильям Блейк

ГЛАВА 1 НА РЕКЕ МЕДУЭЙ

Лэнгдон Сент-Ив и его друг Хасбро затаились в темноте в нескольких футах от ручья Эклис-Брук за бумажной фабрикой «Мажестик». Ручей, футов пятнадцати в ширину и довольно глубокий, мирно струился по пологому склону еще ярдов двести, а потом вливался в реку Медуэй. В небе сияла половинка луны, но двоих друзей надежно укрывала плотная тень густых крон вековых дубов. За дубами начинался буковый лес; просачивающийся сквозь листья лунный свет кропил его стволы белым, а бриз гонял среди деревьев смутные тени.

Двое мужчин, замеченные Сент-Ивом несколько минут назад, исчезли; видимо вернулись на фабрику — по крайней мере, он на это надеялся. При нем была дубинка, и ее можно в крайнем случае пустить в ход, но стоит ли лезть в драку, пока не напали? Он не испытывал ни малейшего желания бить кого-то по голове, тем более сторожей фабрики, просто выполняющих свой долг. Они с Хасбро не вторгались в чужие владения, однако их миссия, которую Сент-Ив намеревался держать в тайне, пока окончательно не разберется в сути сделанных открытий, сильно напоминала шпионскую.

Наконец они вышли из-за ствола дуба и снова спустились к берегу ручья. В заплечном мешке Сент-Ива лежало полдюжины оплетенных в кожу фляг, пять из которых они уже наполнили водой из разных мест вдоль ручья. От воды отвратительно пахло щелочью, хлоркой и другими ядовитыми химикатами, а вода в ручье текла грязно-белая, покрытая коричневой пеной. А ведь двенадцать часов назад, в середине дня, ручей оставался относительно прозрачным, хотя и не слишком чистым — но стоки бумажной фабрики вряд ли можно полностью очистить. Хасбро зачерпнул в заводи пинту пенистой воды, осторожно перелил ее во флягу и закупорил. Сент-Ив взял у него флягу и сунул ее в заплечный мешок.

Они пошли дальше по тропинке вдоль берега ручья, и Сент-Ив указал на дохлую рыбину, запутавшуюся в водорослях. Он передал свою дубинку Хасбро и спустился к воде, встав на удобный камень, чтобы выловить рыбину. Это был обычный голавль, но Сент-Ив определил это не сразу из-за обезобразивших рыбину лопнувших опухолей. Рыба лежала с широко открытым ртом, глаза были подернуты белесой пленкой. Сент-Ив положил ее на кусок пергаментной бумаги и плотно завернул, а затем отправил в заплечный мешок, к пробам воды. У него дома собралось уже штук двадцать отравленных рыб, а еще дюжину доктор Пулман, местный коронер, препарировал у себя в лаборатории. Доктор помимо анатомии разбирался и в химии. Как и Сент-Ив, он однозначно предпочитал живую рыбу рыбе дохлой, если только она не жарилась на сковородке.

Дохлый голавль ничем не отличался от других, подобранных Сент-Ивом и Хасбро, разве что видом рыбы; в их коллекции, выловленной из реки Медуэй, уже были лещи, карпы, щука и угри, все с характерными опухолями. Во время отлива на берегу у болот Вудхэм-Марш ниже по реке валялись сотни отравленных рыб и мертвые водоплавающие птицы полдюжины видов.

Заметив, что он вышел в полосу лунного света, Сент-Ив поспешил отступить в тень и в то же мгновение услышал неподалеку тихий свист и хруст треснувшей ветки. Хасбро развернулся на шум, поднимая дубинку. На него бросился широкоплечий коротышка — в его высоко поднятой руке был зажат кусок железной трубы. Хасбро коротко взмахнул дубинкой, когда визитер пошел в атаку, ударил его по руке и, выбив трубу, тут же перехватил свое оружие, а затем нанес сокрушительный удар снизу вверх между ног.

Коротышка рухнул наземь, громко крикнув: «Дэвис!» Послышались стоны, топот бегущих ног, и ярдах в двадцати показался Дэвис — высокий худой мужчина с лошадиным лицом в твидовой кепке, устремившийся к ним по освещенной луной дорожке. Сент-Ив и Хасбро кинулись в буковый лес и понеслись что было мочи на восток по полузаросшей тропинке; они не замедлялись, пока не отбежали на четверть мили от окрестностей фабрики. Сент-Ив оглянулся и, увидев, что их никто не преследует, перешел на шаг.

Вскоре они свернули на знакомую тропу, перешли через Эклис-Брук в миле выше по течению, где он былпрозрачным и чистым, и добрались до развилки. Уходившая влево, на северо-восток, тропка вела к дому Китс-Коути, неолитической постройке, древние камни которой возвышались над деревней Эклис, но Сент-Ив с Хасбро повернули направо, на юго-запад, и зашагали к Айлсфорду по верху плотины у каменного моста. Эта ночная вылазка завершала их расследование тайн бумажной фабрики «Мажестик»: теперь стало окончательно ясно, что стоки днем копятся в пруду, а под покровом темноты сбрасываются в реку Медуэй.

ГЛАВА 2 БУМАЖНАЯ ФАБРИКА «МАЖЕСТИК»

— Только одно слово: «Бастуйте», — сказал Хенли Тауновер отцу. — Написано мелом на восточной двери под листовкой с призывом к работникам посылать свои жалобы в Лондонский совет профсоюзов на полпенсовых открытках. Дэвис нашел ее сегодня утром.

Хенли и Чарлз Тауновер стояли в конторе у широкого окна, откуда открывался вид на цеха бумажной фабрики «Мажестик» в Снодленде. Они смотрели на ряды голландских молотильных барабанов, где измельченная хлопчатобумажная ветошь разжижалась в крепком растворе каустического щелока. На фабрике работали одни девушки — за рекой, в Снодленде, и в близлежащих деревнях их звали «бумажными куклами» за изящные шляпки из бумаги, в которых работницы по десять часов в день сновали между чанами и механизмами; шляпки сворачивали заново каждое утро и в полдень. Еще девушки носили перчатки и очки для защиты от химикатов, перемешивающихся в барабанах и отстаивающихся в красильных чанах.

— Дэвис успел стереть надпись до прихода работниц? — спросил Чарлз Тауновер. В свои без малого семьдесят лет он выглядел еще не по возрасту крепким. Он потер руки круговым движением, как будто отмывая их от чего-то.

— Кто-то наверняка успел увидеть, отец, — сказал Хенли. — Вполне возможно, что эти письмена мелом — дело рук одной из девиц.

— Мел, — проговорил Чарлз Тауновер с нескрываемым отвращением, — слабый, трусливый, неблагодарный поступок, да к тому же бесполезный. Если собираешься угрожать, так угрожай вслух, громко, во всеуслышание. А эта позорная трусливая скрытность лишь отягчает преступление. Мы знаем, кто вывесил эту листовку?

— Дэвис вчера видел у дороги человека якобы из профсоюза, который говорил с тремя нашими девушками. При нем был сверток — наверняка с листовками, которые он раздавал.

— И Дэвис уверен, что он из профсоюза?

— В достаточной степени.

Чарлз Тауновер покачал головой.

— Что ж, полагаю, это неизбежно при таком успехе нашей фабрики. Эти профсоюзные деятели слетаются как мухи на мед, сея свои грязные либеральные взгляды. Однако если мы еще раз увидим этого типа, то разберемся с ним по-свойски.

Старик умолк, очевидно, обдумывая услышанные новости. Он повернул голову к окну, откуда открывался вид на реку Медуэй и деревню Снодленд на другом берегу. Переезду фабрики, где делали превосходную бумагу из льна и хлопка, на новое место предшествовало несколько месяцев переоборудования и строительства. Они перенесли производство из Лондона в этот почти идиллический уголок у реки, подальше от недобрых глаз министров из правительства прохвоста Уильяма Гладстона, потакавшего рабочим в ущерб Короне и общему благу. «Либералам, — подумал он, — пошла бы на пользу хорошая публичная порка кнутом». А вслух сказал:

— На первом месте, конечно, стоит безопасность девушек. Я решительно не допущу никаких безобразий. Они молоды и простодушны, ничего вокруг не видят, хоть очки надень. Будь любезен, Хенли, позови сюда Дэвиса.

Дэвис, фабричный мастер, худой, жилистый, рыжеволосый, косил на левый глаз и отличался гнилыми зубами. Он носил старую твидовую кепку, всю в пятнах от пота, что Чарлз Тауновер считал грубым и отвратительным. Однако мастер хорошо справлялся с работой, а кепка — дело личное. Дэвис стоял на мостках за стеклом и следил за работой в раскинувшемся внизу фабричном цеху в бинокль, чтобы не упустить никакой мелочи. Огромное помещение через окна в потолке заливал дневной свет, дополняемый несколькими сотнями масляных ламп, закрытых колпаками, чтобы в воздух не летела копоть — она могла загрязнить бумажную массу, если бы попала в чаны. Хенли постучал пальцами по стеклу, и Дэвис повернулся, кивнул в ответ на жест Хенли, незаметно подмигнув ему в ответ, и вошел в контору через створчатую дверь.

— Мистер Дэвис, расскажите мне о том человеке, которого вы видели, когда он говорил с тремя «бумажными куклами», — сказал Тауновер.

— Он из профсоюза, без всякого сомнения. Одна из девушек — не стоило бы называть имен, но это была Дейзи Дампел, сэр, — нарассказывала ему всякого про свое распухшее горло, и про круп, и про ангину. Несла, что травится химикатами, — опять та же история. Я стоял в теньке и слышал достаточно, будьте уверены. Потом другие две девицы ушли, будто не захотели ввязываться, а как они ушли, так этот парень и давай лапать Дейзи. Я уже собрался выйти к ним и прекратить это непотребство, но Дейзи, кажись, особо не противилась, так что я решил подождать, не решится ли он на преступление.

— Он ее лапал? То есть, вы говорите, этот молодчик мало того что профсоюзный лакей, так еще и насильник?

— В любой семье не без урода, сэр, а она хорошенькая на свой манер и, похоже, сама не прочь.

Тауновер заметил через окно поворачивающую с Ривер-роуд карету — элегантный экипаж, запряженный четверкой лошадей, без сомнения, принадлежащий Гилберту Фробишеру, баснословно богатому человеку, уже отошедшему от дел, и большому ценителю качественной бумаги. Фробишер и двое других возможных пайщиков собирались осмотреть фабрику сегодня утром. Карета скрылась из вида под деревьями.

— Думаете, этот профсоюзный прихвостень был одним из тех двоих, что вы застали у ручья ночью четыре дня назад, тех, что напали на Дженкса?

— Конечно, очень даже может быть. Правда, там темно было, под деревьями, и они испугались и убежали, прежде чем я успел их как следует рассмотреть.

Тауновер кивнул и сказал:

— Если этот тип из профсоюза еще раз появится в наших краях, хочу, чтобы вы с Дженксом задали ему как следует. А пока, Дэвис, сообщи констеблю, что видели, как он приставал к одной из наших «бумажных кукол». Про надписи мелом и листовки говорить не надо. У меня нет желания наводить его на мысль, что у нас на фабрике неспокойно. Просто хочу, чтобы негодяю… преподали урок.

— Совершенно понимаю, сэр.

— Что до Дейзи Дампел, она слишком слабая и не годится для работы. Отправим ее домой, пока не наделала бед. Займись этим, Хенли. Дадим ей щедрое вознаграждение, сто фунтов. Этого ей должно хватить для счастья. Выпиши ей именной банковский чек. А то ее еще ограбят по дороге. Деньги получит на Треднидл-стрит, прямо в банке, так что посади ее на поезд в Лондон, и без промедления. А кто там был вместе с Дейзи, другие две девушки?

— Одну зовут Кло. Кловер Кантвелл, — сказал Дэвис, — а вторая — Нэнси Бэйтс.

— Имя Кловер звучит знакомо, но не могу припомнить почему.

— Помните, — пришел на помощь Хенли, — ту девушку, у которой престарелая тетушка в Мейдстоуне, пожилая вдова, совсем обедневшая? Она еще пришла к нам на вечер, когда мы открылись. Это она попросила нас взять на работу племянницу.

— Ну да, конечно. У нее еще были какие-то неприятности в Лондоне, насколько помню.

— Ее арестовали за мелкую кражу, но в итоге оказали снисхождение, опять-таки из-за вмешательства вдовой тетушки.

— Отлично. Девушка в щекотливом положении. Думаю, она будет сговорчива.

— Безусловно, она будет благодарна, если мы как-нибудь поможем ее тетушке, окажем небольшой знак внимания. Нам не помешает добровольный агент среди девушек, с позволения сказать.

— Превосходная мысль, — согласился Тауновер. — Вызовите мисс Кантвелл наверх, Дэвис. Как только Дейзи Дампел сядет на лондонский поезд и ее станет трудно найти, доложите о возмутительном поведении этого профсоюзного деятеля констеблю — как и тот печальный факт, что Дейзи предпочла вернуться в родительский дом, без сомнения, опасаясь новых посягательств на свою честь со стороны этого животного.

— Да, сэр.

— И еще одно, Дэвис. Все ли готово у нас в прихожей? Все «бумажные куклы» опрятно одеты, бумага и краска готовы, стол накрыт? Мистера Фробишера должна встретить самая красивая куколка. И не слишком хрупкого телосложения, если понимаете, о чем я.

— Все готово уже полчаса. Мистера Фробишера встретит Арчер — та, что с белокурыми кудряшками.

Дэвис вышел из конторы и, спустившись по лестнице, направился в отливной цех, где из чанов вынимали рамы с влажной бумажной массой. Когда он отошел на достаточное расстояние, Тауновер сказал Хенли:

— Меня огорчает, что кто-то из девушек написал на стене мелом призыв к забастовке. Какая неблагодарность! Мне это совершенно не нравится.

— Какой-то процент людей всегда рождается неблагодарным, — заметил Хенли.

— К сожалению, ты прав. Слишком много сейчас паршивых овец. Но почему они не приходят ко мне? Если дело в жалованье, то мы можем и добавить один-два шиллинга. Я же не самодур. Выясни у мисс Кантвелл как можно больше.

— Думаю, мы можем узнать более чем достаточно, если воодушевим ее десятифунтовой ассигнацией.

— Которая никогда не попадет в сумочку ее бедной тетушки. Вот именно об этом я и говорю, Хенли. В мое время люди воодушевлялись на правое дело, потому что это правое дело, а не потому, что чуяли запах десятифунтовой ассигнации.

— Времена меняются, отец. Преданность вышла из моды. А вот ассигнации всегда будут в моде, уверяю тебя.

ГЛАВА 3 БУМАЖНЫЕ КУКЛЫ

Кловер Кантвелл погрузила пустую деревянную раму в стоявший перед ней прямоугольный чан с бумажной массой и принялась черпать гадкого вида кашу, выкладывая ее на плотную проволочную сетку, натянутую внутри рамы; бумажная масса быстро оседала, а жидкость просачивалась сквозь ячеи обратно в чан. Над смесью хлорки и щелока поднималось облако зловонных испарений, чего девушка почти не замечала — что, наверное, не означало ничего хорошего, поскольку от вони химикатов, по слухам, пропадало обоняние. Несмотря на защитные очки, толстые каучуковые перчатки и фартук, после шести месяцев работы с рамой Кловер успела хорошо познакомиться с химическими ожогами.

Она встряхнула раму снизу вверх и из стороны в сторону, чтобы стекли остатки жидкости и масса равномерно распределилась по дну, а потом передала ее валяльщице — сегодня это была Элспет, которая перевернула раму, вывалила влажную бумагу на войлочную подкладку и закрыла сверху войлоком, чтобы бумага оставалась влажной, пока не попадет в пресс для водяных знаков. Пустую раму она отдавала подавальщице, которая помогала чановщику — мужчин среди «бумажных кукол» не было, но девушки, что трудились у чанов, по устоявшейся традиции назывались чановщиками. Кловер тошнило от зловонной бумажной каши, и все же эта работа была много лучше той, с которой она начала: следить за печью, где прокаливались кости для изготовления из них коричневого красителя. Нет ничего хуже смрада горящих костей, уж лучше хлорка и щелок.

Из-за вонючих испарений из чанов девушки болели, Кловер видела это не раз: хриплый голос, воспаленная глотка, пузыри на руках, превращающиеся в открытые язвы и, в конце концов выпадающие целыми клоками волосы. Перчатки и маска не помогали. Но красильный цех был еще хуже. У ее подруги Мейбл слезли все ногти на руках. Считалось, что мистер Дэвис переводит девушек на другую работу до того, как это случится, но это лишь благие пожелания. Мистер Дэвис переводил «бумажных кукол» из цеха в цех исключительно по своему усмотрению.

Если улыбнется удача, скоро Кловер получит повышение и ей разрешат работать на прессе для водяных знаков, как разрешили Дейзи, когда та заболела. Правда, Дейзи стало еще хуже, хотя ее и освободили от работы у чанов. Кловер внесла поправку в свое определение удачи, погружая очередную раму в чан; если улыбнется удача, она найдет богатого жениха, а фабрика пусть идет лесом как можно дальше.

Вчера, в воскресенье, у нее был выходной, и она навещала свою тетушку. Та жила в Мейдстоуне, в часе ходьбы от трактира «Чекерс» в Айлсфорде, где Кловер снимала комнату пополам с Дейзи Дампел. Тетушка не уступала в дряхлости собственному разваливающемуся дому, и Кловер не составляло труда стащить несколько монет или даже ассигнацию из сумочки старухи. В доме еще оставалось и серебро: блюдо, столовые приборы и подсвечники и даже набор пивных кружек с вытисненным на них гербом; но Кловер понятия не имела, как можно сбыть их в окрестных деревнях. В Лондоне в этом смысле проще, там никто друг на друга внимания не обращает, особенно когда есть возможность поднажиться. Она наворовала уже два фунта, три шиллинга и четыре пенса у своей тетки, которая припрятывала монетки и мелкие ассигнации в ящиках, горшках и кадках, зачастую забывая о них. Добыча превосходила двухмесячный заработок Кловер на фабрике: на какое-то время ей вполне хватит на оплату жилья в трактире вместе с ужинами, так что можно пока воздержаться от утомительных визитов к тетке.

— Кло! — окликнувшая ее Элспет кивнула в сторону лестницы и без дальнейших объяснений забрала у Кловер заполненную раму. Кловер увидела, что мистер Дэвис подзывает ее, указывая вверх большим пальцем. Над ним, на площадке у конторы, стоял Хенли Тауновер и глядел на девушку и мастера. Кловер, сбросив перчатки, сунула их подавальщице, чтобы та заняла ее место. Интересно, чем обернется этот вызов — удачей или наоборот?

Отец Хенли богат, как Банк Англии, а значит, и Хенли станет богат как Банк Англии, когда старик помрет. Кловер, пожалуй, нравился Хенли, несмотря на его вечно сжатые губы и слухи о набожности. «Бумажные куклы» шептались между собой, что за несколько месяцев до отъезда из Лондона в Снодленд, чтобы вместе с отцом работать на фабрике, Хенли оказался замешан в скандале. Кловер не жаловала набожных мужчин — вечно нудят о добродетели с самодовольным видом. Впрочем, действительно такие больше теряют, если их уличат в грехе. А Хенли, как ей казалось, вовсе не прочь согрешить. «Как знать, — подумала Кловер, — может, удастся склонить его к греху и прибрать к рукам вместе с его деньгами?»

Почтительно поклонившись, она вошла в контору. Хенли уже сидел за столом.

— Притвори за собой дверь, девушка, — велел он ей.

ГЛАВА 4 ПАЙЩИК

Гилберт Фробишер, выкарабкавшись из экипажа, тяжело опустился на землю всеми своими восемнадцатью стоунами. Маленькая черноволосая девочка лет восьми или десяти, с усыпанными веснушками щеками, мрачно посмотрела на него через открытое окно кареты.

— Я должна идти с тобой, дядюшка, — проговорила она, — а то тебя остригут, как овцу.

— Когда речь идет о деньгах, мои инстинкты обостряются, и тебе это прекрасно известно, Ларкин. Я намереваюсь изучить обстановку, и просто так не вложу и полфартинга. Специально оставил свою чековую книжку в карете, там, в черном ящике, так что присматривай за ней повнимательнее, — он глянул снизу вверх на кучера и обратился к нему: — Боггс, пропусти стаканчик и перекуси чем-нибудь, если предложат, но я не пробуду здесь дольше часа, нам еще надо успеть к Сент-Иву на ужин.

— А можно и мне стаканчик? — спросила Ларкин.

— Ячменного отвара, радость моя, или лимонада, если у них есть. Ты слышал, Боггс? Ларкин не разрешается пить эль, спиртное с соком и ничего другого в этом роде.

— Грог, один к десяти, дядюшка? — попросила Ларкин. — Только один стаканчик, и все.

— Ни капли, дитя мое. Ром — это скверное вредоносное пойло.

Гилберт Фробишер вытащил Ларкин из преступного мира лондонского дна и удочерил. Девочка заправляла детской пиратской шайкой, орудовавшей на Темзе, и перед ней открывалась прямая дорога на виселицу. Но волею судеб Ларкин поспособствовала, в буквальном смысле слова, спасению жизни Фробишера, когда он отравился наркотическим зельем из толченого стеклянного угря и неизвестных химикатов и едва не пал жертвой напасти, именовавшейся в газетах «безумием Саргассова моря».

Существенно ниже шести футов ростом, Фробишер на вид являл собой полную противоположность Боггсу: рядом с почти шарообразным хозяином кучер, высокий и тощий, как похоронных дел мастер, немного напоминал мертвеца, что давало ложное представление о его силе и выносливости. Боггс на редкость умело управлялся с кнутом, но применял его исключительно как средство общения, щелкая им у самого уха лошади и никогда не касаясь самой скотины, а потом продолжал разговор посвистыванием и звонким щелканьем языка. Кучер научил Ларкин править лошадьми, и та схватывала все на удивление быстро, несмотря на свое вечное нетерпение.

У входа на фабрику появилась бойкая девушка с пышными формами в фартуке и белоснежной бумажной шляпке. Она легкой походкой подошла поближе, очень мило поклонилась и, приветливо улыбаясь, пригласила Гилберта следовать за ней в холл.

— Почту за счастье сопровождать вас, моя дорогая, — сказал Фробишер.

Девушка чем-то напомнила Гилберту его несчастную любовь, мисс Бракен, которую последний раз он видел убегающей в глубь пещеры рука об руку с карликом. Мисс Бракен совершенно разбила его сердце. Но эта девушка моложе, много моложе. И все же сходство подбодрило Фробишера.

— Как тебя зовут, милочка?

— Саманта, сэр. Можете звать меня Сэм.

— Что ж, пусть будет Сэм. Сколько же тебе лет?

— Восемнадцать, сэр, скоро будет девятнадцать. Я уже два года на фабрике, — она взглянула на Ларкин и улыбнулась, но ответной улыбки не последовало. — Какая чудесная карета, в жизни ничего похожего не видала! — воскликнула Сэм, вновь глядя на Гилберта. — А это, сбоку, ваш герб, сэр? Что это за тварь, которая грызет черта? Может, дракон с шерстью?

— Очень-очень свирепый еж, Сэм. А это мои инициалы, вытиснены золотом. Гилберт Фробишер к вашим услугам, — он широко улыбнулся девушке.

— Ей четырнадцать, и ни днем больше, дядюшка, — громко объявила Ларкин и строго посмотрела на них обоих через окно кареты. — Она закидывает удочку. Не будь глупой рыбой. Слышишь, что я говорю? Сам же рассказывал мне про дурака и его деньги.

Сэм лучезарно улыбнулась Ларкин.

— Что такое говорит эта девочка, сэр? — шепотом спросила она Гилберта. — Какая еще удочка?

— Ларкин болтает глупости, дорогая. Не обращай на нее внимания.

— Я спрашиваю: ты меня слышал, дядюшка? Ты меня понял, или мне придется сдать тебя Табби? — Табби Фробишер, племянник Гилберта, на двадцать пять лет моложе его, но точная копия дядюшки, не питал теплых чувств ни к мисс Бракен, ни к припадкам энтузиазма незадачливого дядюшки.

— Мне совершенно ясно, что ты хочешь сказать, Ларкин, и в этом совершенно нет необходимости.

Сэм радостно улыбнулась Ларкин, а та в ответ медленно покачала головой и провела пальцем по горлу. Сэм отвернулась, и ее улыбка мгновенно испарилась. Оживившись, видимо, усилием воли, она взяла предложенную Гилбертом руку. Боггс уже разворачивал лошадей к большому каретному сараю, стоявшему ярдах в пятидесяти, и обрамленное рамой окна лицо Ларкин начало постепенно удаляться.

ГЛАВА 5 ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ

Кловер еще ни разу не была в конторе фабрики, поэтому с любопытством смотрела с высоты на суетящихся внизу «бумажных кукол». Элспет работала с рамой, а новенькая девушка укладывала бумагу в стопку на сушильные полки. Кловер перевела взгляд на Хенли Тауновера, который, словно позабыв о ней, по-прежнему сидел за своим столом и что-то писал в конторской книге. Однако вот он поднял голову, улыбнулся и спросил, довольна ли девушка работой.

— Да, сэр, — ответила Кловер. — Вполне довольна.

— Довольство слишком быстро превращается в лень, Кловер. Чего бы ты хотела добиться здесь, на фабрике? У тебя есть мечта, или ты лишь временно здесь страдаешь?

— О нет, не страдаю, сэр. Я вполне довольна.

— Ну хватит, не надо притворяться дурочкой. Вполне достаточно времени, чтобы помечтать, когда с утра до вечера стоишь у чанов. Что тебе представляется, когда ты смотришь в будущее?

— То есть вы спрашиваете, чего бы я хотела когда-нибудь потом, сэр? — Кловер силилась про читать по лицу Хенли, к чему тот клонит. Похоже, он не собирался ни угрожать, ни насмехаться

— Да, Кловер. Через неделю, через месяц, как уж решат на небесах.

— Я бы хотела работать на прессе, делать водяные знаки, сэр.

— Ага! Уже кое-что. И это все, чего ты хочешь?

— Нет, сэр, я бы хотела рисовать водяные знаки — сама их придумывать.

На самом деле Кловер ни о чем таком не мечтала. Сама мысль о карьере на этой фабрике вызывала у нее отвращение.

— Стало быть, у тебя есть творческие наклонности? Как у твоей подружки Дейзи Дампел?

— Иногда бывает, сэр. Просто я не люблю выставляться. Тетушка говорит, что это вульгарно.

— Люди часто добиваются желаемого, если выставляются, Кловер, однако скромность — безусловно, добродетель. С удовольствием посмотрю на твои рисунки. Ты смышленая девушка, а мой отец и я считаем, что надо помогать тем, кто готов помочь нам.

— И тем, кто сам себе помогает, как говорится. Да, наверное? — Кловер улыбнулась, не сводя от Тауновера глаз.

Хенли ответил на улыбку и оглядел девушку сверху вниз, как это часто делали другие мужчины по вполне понятным Кловер причинам. Она лишь чуть приподняла брови, чтобы придать улыбке немного игривости на случай, если он этого ищет.

— И чем же именно я могу помочь?

— Вот чем: хочу спросить тебя об этой надписи мелом на дверях. Ты наверняка о ней слышала. Могу тебе сообщить, что мистер Дэвис видел, как три девушки разговаривали с человеком из профсоюза. Он не хотел называть имена, но я убедил его, что так будет лучше, и он назвал тебя, Кловер, а еще Дейзи и Нэнси Бэйтс.

— Я ни о чем не говорила с этим агитатором, даже не смотрела на его бумажки и не брала их.

— Вот и умница. Однако, как ты считаешь, он действительно из профсоюза?

— Да. Он задавал всякие вопросы — ну, знаете, насчет фабрики. Я себе так и сказала: смутьян. Сразу его раскусила. А потом листовки эти. Сказал нам, чтобы мы их раздали остальным.

— Он назвал свое имя?

— Сказал, что мы можем звать его Билл Генри, лишь бы не звали поздно к столу. Пошутил, понимаете, потому я и запомнила.

— А этот Билл Генри не пытался одну из вас как-то обидеть? Мой отец этого не потерпит, да и я тоже.

— Не очень понимаю, о чем это вы, сэр.

— Думаю, ты все понимаешь, Кловер. Мистер Дэвис сказал мне, что этот человек распустил руки с Дейзи.

— А что, мистер Дэвис там был, сэр?

— Не прикидывайся дурочкой. Тебе это не идет, а меня ты уж точно не обманешь. Вряд ли бы мистер Дэвис увидел то, что увидел, если бы его там не было. Надеюсь, ты не пытаешься выгородить этого профсоюзного прихвостня, говоря неправду.

— О нет, сэр, — Кловер опустила глаза. — Мистер Дэвис тут совершенно прав. Этому господину приглянулась Дейзи, и он обнимал ее за плечи очень даже любезно. Более чем любезно.

— Вот как? А он ей тоже приглянулся? Говори правду, Кловер. Тут нет ничего преступного. Дейзи никто не накажет.

— Она тоже строила ему глазки, да. Потом сама мне рассказала. Мы вместе снимаем комнату в трактире «Чекерс», в Айлсфорде.

— Как ты думаешь, могла Дейзи подстрекать к беспорядкам на фабрике, если она спелась с этим проходимцем из профсоюза? Я хочу сказать — может быть, она сама стала агитатором? Понимаешь, что значит это слово, Кловер? Агент, смутьян?

— Я что-то такое слышала от Дейзи, сэр, но это, думаю, сущие пустяки. Не стоит и рассказывать.

— Выкладывай. Я сам решу, пустяки это или нет. Это для блага самой же Дейзи и для блага фабрики.

— Ну, сэр, Дейзи ходила на ферму «Грядущее», сама рассказывала. Сестра ее там когда-то работала, в судомойне.

— Ферма «Грядущее»? До меня доходили об этом месте нехорошие слухи. Новомодные вольнодумные идеи. Что ты о ней знаешь?

— Это совсем рядом с деревней Айлсфорд, сэр, прямо в лесу. Дейзи говорит, что хозяйка — ее называют вроде как Матушка — собрала целое сообщество, чтобы спасать рыбу. И эта Матушка против промышленности. У них там собрания бывают, Дейзи на них ходила. Говорила, что снова собирается на званый вечер, так она сказала, где будут всякие знаменитости из Лондона.

Хенли Тауновер сложил пальцы и задвигал ими, словно изображая карабкающегося по зеркалу паука, устремив взгляд на реку за окном, сине-зеленую в лучах послеполуденного солнца. Он знал все, о чем рассказала Кловер, за исключением того, что Дейзи, видимо, уже давно стала перебежчицей.

— Я знаю твою тетушку, — сказал Хенли, — вдовицу, которая живет в Мейдстоуне. Она когда-то приезжала к нам на фабрику похлопотать, чтобы мы дали тебе место. Как она поживает?

— Неплохо, сэр, но ей тяжело сводить концы с концами. Я иногда помогаю ей, даю полкроны, когда могу. В прошлое воскресенье отдала ей все свои сбережения, два фунта и несколько шиллингов.

— Ты молодец, Кловер, но мне очень жаль, что приходится ей помогать.

— Тетушка совсем обнищала, сэр, но она очень горда, не примет помощи ни от кого, кроме меня — от родни то есть. А, кроме меня, родни и нет.

— Почтенная женщина, оказавшаяся в незавидном положении! Писание учит нас, что невзгоды случаются с каждым, и нам подобает благодарить судьбу. Напомни-ка мне, как ее зовут.

— Эмили, сэр. Эмили Гоуэр.

— Конечно, — Хенли открыл ящик стола и вытащил оттуда прямоугольную химическую бутыль из толстого стекла с прижатой скобой пробкой. Под бутылью, наполовину заполненной жидкостью, обнаружилась свернутая тряпица. А под тряпицей лежал кожаный бумажник, откуда Хенли извлек две десятифунтовые ассигнации. На вид Кловер определила, что там оставалось еще штук пятьдесят, возможно, есть и покрупнее — двадцать фунтов или пятьдесят…

— Не передашь ли от нас поклон тетушке Эмили и этот подарок? — спросил Хенли. — Возможно, двадцать фунтов пока хватит на самое необходимое. А если не хватит, то, несомненно, мы с тобой сможем найти путь стяжать больше, как говорится.

— Стяжать, сэр, — это ведь слово из Библии, так я думаю.

— Так и есть, Кловер.

— Что ж, сэр, тетушка моя будет премного вам благодарна, и я сама тоже, — при этих словах Кловер пустила слезу — не такой уж трудный фокус, к которому она прибегала довольно часто. Она взяла предложенные ассигнации, все еще думая о толстой пачке, оставшейся в бумажнике, и спросила: — А это что такое, сэр? В бутылке? У моей тетушки Эмили тоже есть такая бутыль, точь-в-точь как эта, она туда налила воду с парижской зеленью и поставила на окно, на солнце. Прямо чистый изумруд.

— Это называется хлороформ, Кловер. Слыхала о таком?

— Как хлораль? Сонное зелье?

— Вроде того. Он успокаивает девушек, когда они пугаются, чтобы они… становились благонравнее. Понимаешь, о чем я?

— Кажется, да, сэр. Когда я училась в школе мисс Сидней, мне все время говорили, что я не благонравная, и в конце концов выгнали.

— Совершенно не удивлен, — хмыкнул Хенли и убрал тряпицу и бутыль в ящик стола, не позаботившись запереть его. Он подался вперед и, взяв Кловер за руку, кивнул ей с задумчивым видом. — Гляди в оба и навостри уши, Кловер. Если тебе будет что мне сообщить, неважно что, сразу приходи. Мистер Дэвис пропустит. Хотя, если не хочешь, чтобы тебя видели, дождись, пока все остальные уйдут домой. Моя дверь всегда для тебя открыта, и все сказанное останется между нами, если ты понимаешь, о чем я говорю.

— А что мне сказать им сейчас, сэр?

— Скажи, что тебя повысили, перевели работать на прессе для водяных знаков, ведь это чистая правда.

— А как же Дейзи?

— О, за Дейзи не переживай. Ей хорошо заплатят, и на утреннем поезде она отправится в Лондон. Всё ради ее же собственной безопасности. Она собирается вернуться к родне. Видишь ли, мой отец щедр, а я стараюсь от него не отставать. Так что набросай, что ты надумала для серии водяных знаков. Я посмотрю на твои рисунки, но предупреждаю, требования у нас очень высокие — и у отца, и у меня.

— Благодарю вас, сэр, — Кловер убрала ассигнации в карман и, почтительно присев, вышла из конторы, всеми силами сдерживая улыбку, так и просившуюся на лицо. Получила двадцать фунтов, да еще и освободилась от работы у чанов! Когда девушка проходила мимо Дэвиса, тот коснулся рукой края шляпы, непристойно высунул язык, а потом молча повернулся и пошел вверх по лестнице.

ГЛАВА 6 ПОСЛАНИЕ НА ОКНЕ

Гилберт Фробишер, вошедший вслед за Сэм в здание фабрики, оказался в большом зале с обтянутыми материей стенами, ярко освещенном солнцем через окна в крыше. В центре полукругом стояли столы, за которыми полдюжины девушек в бумажных шляпах и передниках складывали бумажных лебедей и кораблики из листов разноцветной бумаги. Фробишер принял стакан пунша у девушки с галстуком в виде бабочки, раскрашенной разными цветами, как настоящая.

— Так это, значит, оригами? — спросил Гилберт у Сэм.

— Да, мистер Фробишер. Нас сразу учат складывать бумажные фигурки. Это искусство придумали в Японии, на другом конце света, подумать только! Какое животное вам больше нравится? У нас хорошо получаются разные птицы.

— Я люблю павлинов, хотя не представляю, как можно соорудить фигурку такого создания из бумаги. В моем имении в Дикере, милочка, я держу с десяток павлинов. Они сидят на крыше и стонут, как страдающие духи.

Сэм провела Фробишера к столу, за которым сидела ее ровесница, ну, может, на год или два старше, — худенькая темноволосая девушка в очках.

— У нас только у Дейзи получаются павлины, — сказала Сэм, и Дейзи немедленно взялась за дело. Она выбрала большой лист кальки, и ее руки проворно начали складывать и разглаживать бумагу, поворачивая, переворачивая, наполовину разворачивая обратно и начиная снова — перегибая бумагу в обратную сторону и снова разглаживая. Потом пришел черед ножниц. И наконец, к восхищению Гилберта, у Дейзи получился самый настоящий крошечный павлин с пышным хвостом. После того она, не говоря ни слова, взяла палитру и акварельные краски, смочила кисточку и набрала на нее синей краски. Девушка работала быстро, но очень тщательно: она сделала черную каемку вокруг синего, потом добавила зеленого.

Вдруг она прервалась, уронила кисточку и, зажав рот рукой, начала кашлять. Лицо ее сначала пошло красными пятнами и исказилось от натуги, а потом начало стремительно бледнеть. Дейзи задыхалась, судорожно втягивая носом воздух. Гилберт заметил дорожку красных капель на свежераскрашенных павлиньих перьях и понял, что это не краска, а кровь. Припадок тем временем отступил. Девушка отдышалась, вытерла рот, взяла кисточку и продолжила работу.

— У Дейзи иногда бывают такие страшные припадки, прям голова лопается, — сообщила Сэм Гилберту, — и кашель у нее скверный. Это все миазмы из чанов, от них…

Она осеклась и опустила глаза, а голос над ухом Гилберта произнес:

— У мистера Фробишера нет никакого желания слушать про то, что у Дейзи круп, Саманта, равно как и прочие праздные слухи. Вернись на свое место, будь любезна!

Гилберт повернулся и обнаружил за своей спиной Чарлза Тауновера, вид которого не предвещал ничего хорошего. От гнева лицо хозяина фабрики приняло кирпично-красный оттенок. Он достал из потайного нагрудного кармана сюртука пузырек, откупорил его, поднес к носу, затем отпил небольшой глоток и, приложив некоторое усилие, обрел видимость спокойствия. После сэр Чарлз наградил Гилберта тонкогубой улыбкой. Мужчины пожали друг другу руки.

— Грудная жаба, — пояснил Тауновер, демонстрируя пузырек, — нитроглицерин, верите ли! — он постучал кулаком себе по груди. — Очень быстро работает, в отличие от большинства девушек, которые лодырничают при каждом удобном случае. Неудивительно, что им мало чего удается добиться в жизни!

— А! — Гилберт изобразил на лице заинтересованность. Он не видел Тауновера много лет — они познакомились еще в школе, где Чарлз имел репутацию записного зануды, и, как ни странно, подружились. И теперь Гилберта расстроила выходка бывшего приятеля — по-видимому, Тауновер не только постарел, но и очерствел.

— А ты, Дейзи, — проворчал Тауновер, — когда закончишь раскрашивать павлина для сэра Фробишера, отправляйся к мистеру Дэвису и доложи ему, что я освобождаю тебя от работы до конца дня. Пропущенное время из твоей платы не вычтут. И еще с тобой хотел поговорить мистер Хенли. Можешь сразу идти в контору. Не мешкай.

Больше ничего не сказав девушкам, он обратился к Гилберту:

— Я представлю вас другим пайщикам.

Хозяин бумажной фабрики взял Фробишера под руку, подвел к хмурому мужчине, рядом с которым стояла увядшая, но обильно напудренная женщина, вероятно, жена, и произнес:

— Возможно, вы уже знакомы с Годфри Паллинджером.

— И в самом деле знаком, — Гилберт приподнял шляпу, окидывая пару внимательным взглядом. Еще один не слишком приятный человек — самодур с таким выражением лица, будто он не улыбался как минимум целую вечность. Паллинджер составил состояние на торговле углем, и все знали, что сердце его стало черным. Гилберт десятилетиями покупал этот уголь, и поэтому Паллинджер был отчасти обязан своим состоянием ему — так же как он, в свою очередь, отчасти был обязан Паллинджеру своим. Третий пайщик, джентльмен по имени Джаспер Пул, жевавший сигару, поприветствовал Гилберта кивком.

Некогда стальной магнат и владелец других прибыльных предприятий Гилберт Фробишер часто философски размышлял о привлечении партнеров: стоит ли проявлять щепетильность или просто брать, что дают, не глядя. Он жалел, что в молодые годы бывал неразборчив, ибо позже понял, что на сомнительных делах можно заработать немногим больше, чем на честных.

— Позвольте мне показать вам нашу коллекцию форм для водяных знаков, — Тауновер, не дожидаясь ответа, повел гостей в комнату с богатой выставкой филигранных проволочных форм, в том числе очень старых. Владелец фабрики явно гордился коллекцией — он то и дело указывал на ее жемчужины, некоторые с вековой историей, все в простых деревянных рамках. Гилберт и сам собрал приличную коллекцию форм водяных знаков и бумаги, большей частью испанских. Особенно он ценил бумагу с водяными знаками «Фазан»; эта фирма специализировалась на водяных знаках с птицами, в основном водоплавающими. Здесь обнаружилось немало образцов их изделий, что возбудило в нем некоторую зависть. Снова появилась Сэм: она скромно поклонилась и молча преподнесла ему раскрашенного бумажного павлина.

— Можешь идти, Саманта, — велел Тауновер, и девушка, принужденно улыбнувшись и поклонившись, ушла. Рабочий стол Дейзи уже опустел.

— Саманта — милая девушка, — сказал Гилберт. — Мне она понравилась.

— Напротив, нерадивая и глуповатая, что выяснится, если позволить ей открыть рот. Итак, господа, — обратился Тауновер ко всем и, взяв с полки три изящные деревянные шкатулки, инкрустированные орнаментом из серебра и слоновой кости, вручил мужчинам по одной.

Гилберт обнаружил в своей шкатулке стопку изысканной нежной бумаги оттенка слоновой кости. Он вынул верхний лист и посмотрел сквозь него на свет, проникавший сквозь окна в потолке: сверху посередине красовался свирепый еж с извивающимся красным чертом в зубах — герб Фробишеров.

— Вот это да! — радостно воскликнул Гилберт. Он понюхал бумагу, пощупал ее, удовлетворенно кивнул и рассыпался в благодарностях хозяину.

Затем они двинулись дальше и через неприметную дверь перешли в фабричные помещения с занавешенными парусиной окнами. Там стоял адский шум и отвратительно воняло химикатами. Фробишер с удивлением услыхал, как Тауновер раздосадованно выругался, и заметил на одном окне второпях нарисованный кем-то снаружи череп с костями, хорошо заметный даже сквозь парусину. Матовая белая краска еще блестела. Под рисунком на полу лежали разбросанные обрывки бумажных шляп. Однако невозможно было понять, чьи это шляпы, поскольку «бумажные куклы» спокойно, ничего не замечая, занимались своими делами — все в обязательных шляпках и передниках.

ГЛАВА 7 СЮДА ТЫ НЕ ВЕРНЕШЬСЯ

Дейзи ехала в широкой гребной лодке по реке Медуэй: сегодня она возвращалась домой одна. Мужчина и мальчик вдвоем налегали на две пары весел, и лодка легко скользила вперед. Дейзи направлялась в Айлсфорд, в трактир «Чекерс», где жила в одной маленькой комнате вместе с Кловер Кантвелл и Летти Бентон, тоже «бумажными куклами» — правда, Летти две недели назад уехала в Лондон, да так и не вернулась, и они с Кловер остались вдвоем. Кловер вносила львиную долю платы за комнату, гораздо более уютную, чем тесное общежитие для девушек в Снодленде, хотя и стоившую существенно дороже. Дейзи подумала, что вся ее жизнь внезапно переменилась в пять минут.

Сегодня ее отпустили с фабрики на три часа раньше времени: уволили по болезни. Все для ее же блага, как объяснил мистер Хенли, будто другие «бумажные куклы» не болеют, продолжая работать на прежнем месте и травиться испарениями, разъедающими легкие и кожу. Больных девушек и раньше отправляли с фабрики — взять ту же Летти, — и, как и Дейзи, им не давали даже попрощаться с подругами. Мистер Дженкс вывел Дейзи через заднюю дверь и отвез в коляске к причалу на берегу реки.

Девушка изнемогала от одышки, в ее груди хрипело, дыхание отдавалось болью, особенно ближе к вечеру, и она осторожно, но благодарно втягивала в себя речной воздух, чистый, пахнущий водорослями и смолой с дегтем от нагретых вечерним солнцем досок палубы. Рядом с Дейзи на лавке сидела единственная кроме нее пассажирка — пожилая женщина с корзинкой на коленях. Она безмятежно спала, подбородок уперся в грудь. Под взглядом девушки проплывали арки старого моста, шпиль церкви Святых Петра и Павла и задний двор трактира «Чекерс» дальше по реке, где мистер Суинтон, толстый трактирщик, ковырялся в огороде. Над прозрачной зеленоватой водой носились ласточки, под лодкой медленно проплывали водоросли, иногда вспыхивала серебром рыба. В кармане у Дейзи лежало пять выданных при расчете двадцатифунтовых ассигнаций: столько денег она еще никогда в жизни не держала в руках. Мистер Хенли наказал ей никому не рассказывать о деньгах ради ее собственной безопасности, а завтра, приехав в Лондон, сразу положить их на счет в Банк Англии. Еще мистер Хенли сказал, что она должна быть благодарна, поскольку сумма огромная. Однако Дейзи не испытывала ни малейшей благодарности: ей вовсе не хотелось ни уезжать из Айлсфорда, ни возвращаться в Лондон, к опустившемуся отцу. Куда ни клади деньги, в банк или еще куда, все равно вытянет и пропьет. Но куда же еще ей идти.

Лодка коснулась каменной набережной под мостом, юный гребец выскочил и привязал Концы на носу и на корме. Поднимался прилив, и вода покрыла ступени, кроме двух верхних. Мальчишка, не старше лет десяти, галантно придержал Дейзи за руку, когда она сходила на пристань, и получил за это благодарную улыбку. Она без сожалений расставалась с фабрикой, но Айлсфорд ей нравился, люди здесь были приветливые — не то что в Лондоне. Ей очень не хотелось отсюда уезжать. Однако завтра утром, когда «бумажные куклы» будут ждать парома на пристани в Снодленде, она отправится в унылое место, где провела детство.

Решение пришло, как только она вышла на Хайстрит: она сядет на поезд в Лондон, как ей сказано, а потом сойдет на подходящей станции, пересядет на встречный поезд обратно в Айлсфорд и оттуда проберется на ферму «Грядущее». Хенли Тауноверу совершенно не нужно об этом знать. Он злобный, бессердечный человек, и его это совершенно не касается.

Дейзи вошла в трактир, пересекла полупустой зал и поднялась по лестнице в их с Кловер комнатку на третьем этаже, где повалилась на свою кровать и тут же заснула. Открыла глаза она уже на закате. Кловер так и не вернулась с фабрики — наверное, отправилась к своей тетушке в Мейдстоун. В восемь часов Дейзи спустилась вниз и поужинала; из-за воспаленного горла глотать было больно, и она выпила полпинты портера, чтобы унять боль. Хотя ей и удалось поспать, она буквально умирала от усталости и дышала с огромным трудом — из груди вырывались звуки, наводящие на мысли о предсмертных хрипах, которые девушка старательно гнала от себя.

Она попросила миссис Суинтон, хозяйку, написать от нее записку Матушке Ласвелл на ферму «Грядущее»: о том, что ей дали расчет на фабрике и что она уезжает утренним поездом в Лондон, но при первой возможности вернется и, возможно, еще успеет на званый вечер. Дейзи попросила еще задать Матушке вопрос, не найдет ли та какое-нибудь дело для нее — может, на ферме или судомойне, — раз сестра Мэй вышла замуж и переехала в Пул. Она дала миссис Суинтон шиллинг, когда та закончила писать, и попросила, чтобы кухонный мальчик Генри назавтра отнес записку по адресу, а шиллинг оставил себе за труды.

— Конечно, отнесет, — миссис Суинтон приняла монетку. — Вид у тебя совсем хворый, Дейзи, — заметила она. — Лучше тебе лечь.

— Уже иду, миссис Суинтон, — и Дейзи устало пошла вверх по узкой лестнице, где в углублениях на площадках шипели газовые лампы. Она вошла в комнату и закрыла за собой дверь. И только тогда в полумраке рассмотрела, что внутри находится мужчина — мистер Дэвис с фабрики. Мастер нехорошо ухмыльнулся, Дейзи отшатнулась к своей кровати, и верхний край твердой рамы ударил ее сзади ниже колен; девушке пришлось сесть.

— Собирай вещи, — скомандовал мистер Дэвис.

— Мистер Хенли сказал мне сесть на утренний поезд, — Дейзи едва переводила дыхание. Мастер ей никогда не нравился, а сейчас от него к тому же разило спиртным. Однако Дейзи сказали, что Дэвис утром отвезет ее на станцию. Будто она сама не сможет найти дорогу!

— Мистер Хенли велел тебе передать, что ты поедешь в коляске, а не на поезде. Он беспокоится, что ты не доберешься до места в целости и сохранности.

— До какого такого места? Вы что, бросите меня в Лондоне ночью на улице?

— Тебя отвезут в пансион у Собора Святого Павла. Тамошняя хозяйка, миссис Томас, тебя дождется, как бы поздно ты ни приехала. Можешь жить у нее сколько угодно, ведь ты теперь состоятельная девушка. Мистер Тауновер с тобой рассчитался щедро — по мне, так вдесятеро переплатил. А теперь укладывай вещи в сундук. Сюдаты не вернешься.

Дейзи сняла скатерть, кувшин и тазик со своего маленького сундука с плоской крышкой, который одновременно служил ей туалетным столиком. Собрала свои скудные пожитки, уложила ящик с красками в нижнее отделение, а сверху — одежду и туалетные принадлежности. Под крышкой, которую Дейзи после закрыла на замочек, разместились ее пальто, вторая пара обуви и старый зонтик. Дэвис поднял сундук на плечо и махнул рукой в сторону двери. Накинув вязаную шаль, девушка последовала за ним вниз по лестнице.

В зале с полдюжины мужчин угощались пивом, из кухни, где хозяйничала миссис Суинтон, доносилось звяканье посуды. Дэвис широкими шагами направился к двери, держа сундук на плече, и Дейзи заметила, что он прячется от посетителей за сундуком, хотя тут же отмела эту мысль как нелепую. Все же, как бы там ни было, если миссис Суинтон знала, что к ней на чердак зашел мужчина, она бы наверняка упомянула об этом, когда бралась написать для нее записку. Возможно, Дэвис прокрался к Дейзи незамеченным, а теперь уходил таким же манером, а она вместе с ним. В какой-то момент девушка чуть не бросилась в бегство, но момент миновал, и дверь за ними закрылась.

Они перешли через дорогу, и Дэвис, взяв Дейзи за руку, повел ее в немощеный переулок, где ждала коляска с привязанной к дереву лошадью. Там он помог ей подняться на сиденье, потом за пару минут привязал сундук сзади — и вот лошадь уже везла их через старый мост. Она сказала себе, что путешествие в Лондон лишь ненадолго отсрочит ее возвращение и оглянулась назад, на угасающие огни деревни: дорога повернула, и они въехали в лес.

— Ты, конечно, гадаешь, куда это мы держим путь, — сказал Дэвис. — В Лондон тебя повезет мистер Дженкс. Они с миссис Дженкс живут в Эклисе.

— А, — отозвалась Дейзи. Она понятия не имела о существовании миссис Дженкс. Поплотнее укутавшись в шаль, девушка пожалела, что положила пальто в сундук. Просить мистера Дэвиса остановиться, чтобы открыть сундук, она не осмеливалась: мастер выглядел еще более угрюмым и недовольным, чем обычно, и, достав из кармана плаща фляжку, то и дело прихлебывал из нее. Он гнал лошадей по дороге посреди леса, где уже стало темно, как в могиле, с опасной, как показалось Дейзи, спешкой.

Минут через десять скачки он резко осадил лошадей, хотя до Эклиса оставалось еще порядочное расстояние; ни одного дома вокруг, только лес и поле. Справа открывался широкий поросший цветами луг, в середине которого в лунном свете чернели три поставленные стоймя древних камня. Из-за камней вышел человек, ведя под уздцы лошадь, и страхи Дейзи ожили в ней с новой силой. Она узнала Дженкса. Ей хватало лунного света, чтобы ясно различить его — низкорослый зверообразный тип, доброго слова от него не дождешься.

— Попрошу сюда конверт с деньгами, что дал тебе мистер Хенли, — сказал Дэвис.

Дейзи взглянула на мастера, не находя слов, к горлу подступила тошнота.

— Зачем? — спросила она, понимая, как глупо звучит вопрос, и тут же повернулась и спрыгнула с края сиденья. Она почувствовала руку Дэвиса у себя на спине, но он схватил только ее шаль, а она уже бежала, задыхаясь, каждый вдох отдавался болью. Она видела, что Дженкс вскочил в седло, и рванулась к краю луга, под деревья, прижимая руку к боку, к приколотым к поясу платья деньгам. Дженкс не даст ей убежать, это ясно. Она оглянулась и увидела, что Дэвис так и сидит в коляске, наблюдая за происходящим и не сомневаясь в исходе.

Дейзи продолжала бег, слыша за собой приближающийся стук копыт, понимая, что все пропало. Споткнувшись о кроличью нору, она полетела на землю, еле успев подставить руки. Она пыталась подняться сама, но Дженкс схватил ее за одежду и поставил на ноги. Развернувшись, она размахнулась и изо всех сил ударила Дженкса кулаком. Она задела его щеку, и он лишь ухмыльнулся. Последнее, что она увидела на этой земле, — луна в небе над его плечом и стремительно приближающимся к ее лицу кулак.

ГЛАВА 8 МЕТАФОРИЧЕСКИЙ ОСТРОВ

Летнее солнцестояние наступало только завтра, но когда речь шла о том, чтобы попраздновать, ни Лэнгдон Сент-Ив, ни его жена Элис не придирались к датам. Сент-Ив особенно любил солнцестояние, сулившее длинные вечера в саду, детские игры на дворе допоздна, до самых сумерек, когда барсуки выходят из нор и направляются по своим делам. Он радовался возвращению улетавших на зиму птиц. Вчера он заметил пчелоеда, а на прошлой неделе — пятнистого погоныша. В начале лета весь мир особенно оживлялся, повсюду являя признаки мудрости природы, занятой своими делами с молчаливого согласия земли. В Лондоне начали праздновать золотой юбилей королевы Виктории, но Сент-Ива это не искушало — никакого желания лицезреть торжества он не испытывал. Рыбы, птицы и лесные звери не заботились о высокородных особах и пышности, справляя свой нескончаемый юбилей, и в этом Лэнгдон подражал им.

Ему вспомнились нескольких малых зуйков, прилетавших в Англию только летом, найденных им и Хасбро мертвыми на сланцевом берегу реки Медуэй у Вудхэма. Элис, заядлая рыбачка, на прошлой неделе в запруде у старого моста в Айлсфорде поймала двух щук: обе оказались обезображены наростами, с рыхлым, полинявшим телом. Стоки с бумажной фабрики больше скапливались ниже по течению, особенно вдоль края Вудхэмской низины, но попадали и в Айлсфорд, когда реку Медуэй поднимал прилив. К счастью, пруд на их земле с незапамятных времен наполнялся из ключа и давал достаточно воды для полива хмеля и огородов. Сент-Иву пришло в голову, что они живут словно на островке. «Увы, — констатировал он с некоторой ностальгической грустью, — острова легко уязвимы».

Действительно, у них на островке многое менялось. Хасбро и миссис Лэнгли собирались пожениться через две недели. Много лет миссис Лэнгли служила у Сент-Ива кухаркой, домработницей, а в последнее время еще и няней. И вот ей предстоит стать миссис Хасбро Доджсон. Сам Хасбро, когда-то слуга Сент-Ива и самый настоящий мастер на все руки, давно стал его другом и компаньоном. Они много лет уже и думать забыли о том, кто слуга, а кто хозяин. К радости Сент-Ива, Хасбро и миссис Лэнгли решили поселиться неподалеку, хотя и скопили достаточно для независимой жизни. Фасад их домика из известняка виднелся за прудом.

Из сарая появился муж Матушки Ласвелл, Билл Кракен, а за ним кучер Гилберта Фробишера, Боггс: они несли длинный деревянный стол в дополнение к другому такому же, уже стоявшему на траве в окружении дюжины стульев. За первым столом, уставленным вазочками с клубникой и очищенными грецкими орехами, восседала Матушка Ласвелл, в пышном шафранно-желтом одеянии, а напротив нее — Гилберт Фробишер; перед каждым стояла бутылка пива.

Ферма «Грядущее», владения Матушки Ласвелл, представляла собой коммуну спиритуалистов богемского толка, совершенно не терпящих любые проявления жестокости, злобы и пренебрежения к природе. Фробишер с несколько показным интересом слушал Матушку, излагавшую свои претензии к бумажной фабрике «Мажестик». Ее женское общество, «Друзья реки Медуэй», решило объявить войну упорствующей в неподчинении фабрике. Это она попросила Сент-Ива и Хасбро собрать пробы воды и мертвых животных на реке, что Сент-Ив с готовностью и проделал. Достойная женщина, пример доброжелательства, Матушка обладала умением втягивать всех вокруг, особенно Сент-Ива, в свои затеи. Ему это, конечно, льстило. Матушка явно была очень высокого мнения об Элис и о нем самом, однако иногда казалось, что эта женщина, как говорится в книге Иова, рождена на страдание, как искра, чтобы устремляться вверх.

Сент-Ив услыхал веселый стук деревянных бит по кеглям со стороны лужайки, где Элис принимала вызов, брошенный Хасбро и миссис Лэнгли. С Элис в паре играла Клара Райт — одна из питомиц матушки Ласвелл, с которой дружил Финн Конрад. Клара была слепа, но, казалось, обладала — и, видимо, действительно обладала — сверхъестественной способностью различать свет. Она с необыкновенной точностью сбивала кегли битой, прицеливаясь вытянутым вперед локтем (которым она «видела»), и метала биту сбоку, ловко выбивая кеглю из круга. Такие вещи не поддавались разумному объяснению, но, как заметила Элис, с битой и кеглями не поспоришь.

Сент-Ив неожиданно осознал, что сторонится гостей, словно неприветливый хозяин, и поспешил взять бутылку пива и присоединиться к Матушке Ласвелл и Гилберту Фробишеру за столом. Гилберт подтолкнул к нему вазочку с грецкими орехами и обратился к Матушке Ласвелл:

— Однако, видите ли, мэм, будь я пайщиком, я мог бы убедить его сделать на фабрике изменения для общей пользы.

— Нет, мистер Фробишер, не получится, ведь всем правит всемогущая прибыль, — спокойно ответила Матушка Ласвелл. — Они уже затаскали эту тему до дыр, даже в газете писали — осаждение шлама, угольные фильтры и тому подобные вещи. Но это одна болтовня. В результате только мертвые рыбы и птицы, да больные девушки в придачу. Вы сами мне рассказали — несчастная Дейзи Дампел уже харкает кровью. Этот сладкоречивый Чарлз Тауновер не человек, а засохшая смоковница. Не пройти ему в Божье игольное ушко, что с верблюдом, что без, а уж его сын — тот просто исчадие ада. С такими людьми можно только опуститься на их уровень, мистер Фробишер, возвысить их до себя вам не удастся. Как же я устала от негодяев! Вы, я знаю, к ним не принадлежите. Профессор рассказывал, что вы построили целое крыло в Музее естествознания.

— Да, мэм, то есть я дал деньги на строительство — Птичье крыло, так я его называю, ха-ха. Признаюсь, я интересуюсь сохранением природы, и меня беспокоит то, что вы рассказываете, — Гилберт взял из вазочки несколько грецких орехов и кинул себе в рот.

— Тогда придете на собрание «Друзей» завтра вечером? — спросила Матушка Ласвелл. — Приедут интересные люди из Лондона, я запланировала развлечения. Заслушаем результаты доктора Пулмана и, возможно, увидим бумажную фабрику в другом свете, несмотря на эту изысканную бумагу, что вы мне показали. Ничего не имею против их бумаги, могу вас уверить. Профессор придет на наш вечер. Не так ли, профессор?

— Непременно приду, — ответил Сент-Ив. — Элис — член общества, и миссис Лэнгли тоже.

— В таком случае и я приду, — согласился Гилберт, как показалось Сент-Иву, без особого энтузиазма. Фраза Матушки Ласвелл о том, что «приедут интересные люди из Лондона», без сомнения, означала ее друзей из Фабианского общества и товарищества «Новая заря», в число которых входили отъявленные социалисты, недавно арестованные за подстрекательство к мятежу, хотя обвинения позже и сняли. Явно ожидался весьма интересный вечер, в том или ином смысле слова.

Они перешли на более нейтральную тему, заговорили о сделанных Элис и Сент-Ивом усовершенствованиях в хозяйстве — о водопроводе и канализации в домиках сборщиков хмеля, с полем фильтрации из камней и песка в низине за домами, сейчас покрытым сине-зеленым ковром клевера…

Рассказ Сент-Ива прервал смех его детей, Клео и Эдди, которым сразу понравилась Ларкин. Ларкин, живя у богатого Гилберта Фробишера, не чуралась роскоши, но не утратила и толики присущего ей авантюризма. Она сразу приняла Клео и Эдди в свою пиратскую шайку. Дети ездили на прогулку в сторону фермы «Грядущее», усевшись на Доктора Джонсона, домашнего слона, и появились из-за деревьев, сидя в разукрашенном седле на его спине. Финн Конрад, молодой человек, ставший членом семьи Сент-Ивов несколько лет назад, живущий в маленьком домике в поместье, вел слона на поводу, а рядом шла миссис Тулли, жена садовника с фермы «Грядущее». Заметив Матушку Ласвелл, она поспешила к ней. «Скверные новости», — подумал Сент-Ив, взглянув на ее лицо.

— Только что на ферму прибежал мальчик из трактира «Чекерс», мэм, — сказала миссис Тулли, подходя к столу. — Он принес записку и свежие газеты из Снодленда, сказал, что это важно. Я глянула, и сразу к вам, — она передала Матушке сложенный лист писчей бумаги и выпуск снодлендской «Газетт».

Матушка Ласвелл развернула записку, прочла про себя и сказала:

— Ну что ж! Дейзи уволилась с фабрики. Будет жить на ферме «Грядущее». Сначала, правда, ей нужно съездить в Лондон, — она подняла глаза от листка, покачала головой и добавила: — Лучше бы сразу шла ко мне. Билл мог бы прокатиться с ней в Лондон.

— Откройте «Газетт», мэм, — нервно напомнила миссис Тулли.

Матушка Ласвелл молча прочла передовицу, откинулась в кресле с убитым видом и произнесла:

— Пожалуй, подождем остальных, чтобы не обсуждать это дважды. Только без детей. Есть вещи, не предназначенные для детских ушей.

Сент-Ив увидел, что игроки в кегли уже возвращаются все вместе, а Боггс и Билл Кракен спускаются по лестнице из кухни с необъятными мясными пирогами на блюдах и огромным подносом с другими яствами; над всем этим великолепием поднимался пар. Он сомневался, что есть новости, столь важные, что их непременно надо заслушать за праздничным столом, но не находил вежливого предлога отказать Матушке Ласвелл.

Элис подошла сзади, сжав его плечо рукой, и села.

— Была ничья, — сказала она, переводя дух, — пока Клара не выбила три кегли подряд. Мы… Что я пропустила? — спросила она Матушку Ласвелл.

— Дейзи Дампел, Элис. Возможно, помнишь ее, она приходила на собрание две недели назад?

— Конечно, — улыбка сошла с лица Элис.

— Дейзи, она… была «бумажной куклой» на фабрике «Мажестик», — объявила Матушка. Она несколько раз перечитала газету, а затем, делая паузы между отдельными выдержками, зачитала: — Вчера вечером Дейзи ушла из своей комнаты в трактире «Чекерс» в сопровождении неизвестного мужчины. Она сказала миссис Суинтон из «Чекерса», что у нее есть билет на сегодняшний утренний поезд в Лондон — то же самое она написала мне в записке. Однако ее убили, тело было найдено на берегу реки за кожевней в Снодленде. Убийца уже арестован, это человек из профсоюза, остановившийся в наших местах, по имени Билл Генри. Два дня назад он приставал к Дейзи при свидетелях, и об этом донесли констеблю. Двое рабочих с фабрики случайно встретили его в пабе «Малден Армс». Он напился и похвалялся содеянным, не зная, кто перед ним. Дейзи уволили с фабрики и заплатили ей выходное пособие в сто фунтов. Этот Билл Генри забрал у нее эти деньги. Они лежали у него в кармане, в конверте с печатью Хенли Тауновера, где констебль и нашел их. Тот, конечно, все отрицал. Вот, пожалуй, и все. Его посадили в Снодлендскую тюрьму.

Собравшиеся сидели молча, чтобы дать Матушке Ласвелл возможность справиться со своими чувствами. Через некоторое время она сказала:

— Почему же она не пошла сразу ко мне, бедное дитя… — она грустно покачала головой. — Все эта проклятая фабрика. Неужели этому не будет конца? Боюсь, у меня совершенно пропал аппетит. Я не слишком нарушу правила приличия, если отпрошусь домой, профессор?

— Конечно, нет, мэм, — ответил Сент-Ив.

Элис помогла Матушке Ласвелл встать, и собравшиеся молча проводили взглядом ее и Билла, медленно бредущих в сторону фермы «Грядущее» в сопровождении шедшей позади миссис Тулли.

Впрочем, тишина продлилась недолго — дети, отправив Доктора Джонсона в сарай, уже бежали к притихшим взрослым по траве, восстанавливая равновесие своими криками и смехом. Они столпились вокруг стола, протягивая руки, чтобы показать, что как следует отмыли их после поездки. Элис шикнула на ребят, чтобы Сент-Ив мог произнести молитву перед едой. Гости передавали друг другу блюда и бутылки вина, и Сент-Ив заметил, как Финн Конрад и Клара Райт незаметно взяли друг друга за руки; оба улыбались. «Газетт» все еще лежала на столе, а из нее, как закладка, торчала записка Дейзи Дампел. Сент-Ив свернул газету и засунул ее вместе с запиской в жилетный карман.

— Боже, сохрани нас от всякой напасти, — пробормотал он и тут же увидел среди дальних кустов роз оленя, нагло, средь бела дня, угощавшегося желтыми цветами. Лэнгдон хотел было прогнать его, но потом усовестился и, мысленно пожелав нахальному, но прекрасному созданию приятного аппетита и счастливого пути, попросил Элис передать ему солонку.

ГЛАВА 9 СОЖЖЕНИЕ

Перед званым вечером ферма «Грядущее» — большой каменный дом, хлев, просторный застекленный парник и коттеджи — сияла в свете газовых рожков и ламп. В теплом вечернем воздухе едва слышалась скрипка — без сомнения, где-то, укрывшись от посторонних глаз, играл мистер Тулли, садовник-музыкант. На лужайке группками стояли гости, многие с бокалами или бутылками в руках, и, как заметил Сент-Ив, в доме тоже толпились люди — в общей сложности собралось человек пятьдесят или шестьдесят. Они с Гилбертом Фробишером стояли у дверей хлева. Сент-Ив чувствовал себя незваным гостем, и его спутник, вероятно, тоже, судя по несвойственной ему молчаливости.

В брезентовой палатке хлопотал фотограф в высоком цилиндре, расставляя свою камеру. Сент-Ив и Фробишер наблюдали, как изысканно одетая дама с длинным мундштуком в одной руке и бокалом шампанского в другой уселась на табурет фотографа. Фотограф что-то сказал ей, и она приняла картинную позу. На жестяной подставке с козырьком вспыхнул магний. Дама освободила табурет, и ее место занял господин в смокинге и монокле. Еще один господин, с карандашом и блокнотом, выдававшими в нем репортера, поспешил за дамой с мундштуком, явно пытаясь привлечь ее внимание.

— Эта изысканная особа — Эдит Несбитт, — сообщила Матушка Ласвелл Сент-Иву и Гилберту Фробишеру. Она вышла из хлева, ведя на поводу серого мула. На муле красовалась цветастая попона и соломенная шляпа, укрепленная на шее лентой.

— Мы должны знать эту мисс Несбитт? — спросил Гилберт. — Боюсь, я чудовищно невежественен во всем, что касается светской жизни, но мне понравилась трубочка из слоновой кости, через которую она курит. Огонек сигареты освещает ей путь, как фонарик.

— Она замужем за Губертом Бландом, социалистом и опиумистом, — сообщила Матушка Ласвелл. — Вернее сказать, в какой-то степени замужем. Как бы там ни было, у нее, как и еще у нескольких женщин, есть от него дети. Начинающая поэтесса, пишет опусы под псевдонимом Фабиан Бланд. Весьма примечательная особа, подруга мистера Бернарда Шоу, и очень близкая, как некоторые утверждают.

— Все это очень и очень богемно, — сказал Гилберт. — А кто же это такой симпатичный на другом конце веревки? Завидная у него шляпа.

— Это Нед Лудд, мистер Фробишер.

— Тот самый? — переспросил Фробишер. — Яростный разрушитель машин на мануфактурах?

— Собственной персоной, только перевоплотившийся в мула. Наша Клара даже научила его узнавать буквы.

— Рад знакомству, Нед, — сказал Фробишер мулу, погладив шею животного. Фотограф снова поджег вспышку, и мул закосил глазами и прянул в сторону.

— Неду не нравятся вспышки, — заметила Матушка Ласвелл. — Живущие в соломе ненавидят огонь.

— В высшей степени разумно, — одобрительно протянул Сент-Ив. Он заметил Элис, миссис Лэнгли и Клару Райт, приближающихся к фотографу и его камере. — А фотограф, стало быть, местный? — поинтересовался он.

— Признаться, не имею понятия, — ответила Матушка Ласвелл. — Знаю только, что я его не приглашала. Должно быть, приехал из Лондона с остальными. Некоторые из этих знаменитостей весьма тщеславны, знаете ли. Однако мне пора, джентльмены. Нужно сфотографировать наше общество «Друзья реки Медуэй» — нам тоже не помешает немного публичности. Светильники под спудом — это не про нас, — и она поспешила присоединиться к стоявшим перед фотографом Элис и миссис Лэнгли, ведя за собой Неда Лудда.

— В здешних местах капиталистов, случаем, не вешают? — поинтересовался Фробишер.

— Как правило, нет, — ответил Сент-Ив. — Правда, я никогда не бывал на собраниях общества Матушки Ласвелл, поэтому не готов поклясться, что повешение полностью исключено. Нам с вами нужно поостеречься — петли-то заготовят для обоих.

— Рад, что ты так думаешь, брат. Она, похоже, считает правильным мой образ мыслей, что по мне так полный абсурд. Табби вечно твердит, чтобы я поменьше говорил и побольше слушал, а я, конечно, никогда не обращаю на племянника внимания. Однако сегодня, пожалуй, стоит воспользоваться его советом. Слушая, сложно оскорбить чьи-то чувства.

— Последую твоему примеру, — согласился Сент-Ив. Он заметил, что подъехал доктор Пулман на своем фургоне. — Представлю тебя Ламонту Пулману, — сказал он Гилберту. — Он известный натуралист, а заодно здешний коронер, и последнее время занимался расследованием бесчинств бумажной фабрики «Мажестик».

Они подошли к доктору Пулману, невысокому человечку в характерном лабораторном халате, покрытом пятнами непонятного происхождения. Пулман и Фробишер пожали друг другу руки, а затем трое мужчин осмотрели размещенную в фургоне Пулмана коллекцию склянок, где плавали заспиртованные отравленные птицы, рыбы и земноводные. Доктор Пулман показал им язвы и пятна на разложившейся или изменившей цвет плоти: все это объяснялось действием ядов, найденных в пробах воды из ручья Эклис-Брук ниже по течению от фабрики. Сент-Ив заметил, что Фробишера явно расстроило увиденное. Неопровержимые доказательства. Они перенесли склянки в дом и вытащили их из ящиков.

Вскоре Матушка Ласвелл пригласила в дом всех гостей и предложила им осмотреть склянки. Сент-Ив и Фробишер отошли к дальней двери, чтобы послушать выступление доктора Пулмана перед собранием. Ничего нового из речи коронера Сент-Ив не вынес, если не считать подтверждения своих догадок. Чем не менее многие, в том числе и Гилберт Фробишер, были искренне возмущены.

После речи Пулмана Матушка Ласвелл обратилась к присутствующим с призывом всем вместе выступить против творимых фабрикой бесчинств и раздала брошюрку, рассказывающую о деятельности «Друзей реки Медуэй». Она поблагодарила коронера и через распахнутые стеклянные двери вывела гостей за дом, на широкий луг, раскинувшийся до самого леса. Сент-Ив догадался, что именно здесь, на лугу, и состоятся «развлечения».

— Я в сомнении, — сказал Фробишер, когда они нашли удобное место, откуда открывался хороший обзор. — Я обещал Чарлзу Тауноверу прийти завтра, поговорить о капиталовложениях. Но теперь понимаю, что не могу. Все не так просто, как я думал, а если на фабрике творится что-то неладное, то и я замажусь в их делах или еще в какой-нибудь другой грязи. Пожалуй, отговорюсь, передам ему, что мне нездоровится, чтобы выиграть немного времени.

— Мудрое решение. Однако вот что я думаю: не сходить ли мне на фабрику завтра, посмотреть, что он за человек? Что, если я представлюсь твоим другом? Я мог бы передать ему твои извинения, а заодно проникнуть туда, куда иным способом мне не попасть.

— Тебя не смущает, что придется немного погрешить против истины от моего имени?

— Ничуть, — ответил Сент-Ив. — Финн Конрад завтра с радостью покажет тебе здешних птиц. На одном из дубов живет очень приветливая сова.

— Чудесно. О! — сказал Гилберт, указывая подбородком в сторону. — А вот и Матушка Ласвелл готовится нас развлечь.

Траву на лугу скосили под самый корень, как на площадке для крикета, а вокруг расставили импровизированные деревянные столы с лампами посередине; возле них, смеясь и переговариваясь, толпились гости. На траве стояло шесть картонных зданий высотой по пояс, соединенных картонными дорожками, с картонными оградами, тщательно раскрашенных, вплоть до черепицы на крышах, и воспроизведенных во всех деталях: с окнами и дверями, дымовыми трубами и лестницами. Рядом имелись каретный сарай и хлев — все точно, насколько Сент-Ив помнил по своим ночным приключениям в окрестностях фабрики несколько дней назад. На полотнище, натянутом между двумя деревянными шестами над сооружением, значилось: «Бумажная фабрика „Мажестик“». От полотнища к крышам зданий тянулись бумажные ленты.

— Работа Матушки Ласвелл, — сказал Сент-Ив Фробишеру. — Она не лишена художественных способностей.

— И весьма тщательно проделанная работа, — отметил Гилберт. — Даже световые люки в крышах на месте. Ума не приложу, к чему такие усилия, если она ненавидит фабрику.

Матушка Ласвелл вышла на середину лужайки в сопровождении Билла Кракена. Кракен, обычно казавшийся придурковатым из-за вечно нечесаных волос и нелепой припадающей походки — он ходил, словно навстречу дул ураганный ветер, — сегодня выглядел сравнительно прилично: куртка, расшитый жилет и потертый котелок, надвинутый на самые брови. В руке он что-то нес — судя по всему, сплетенный из камыша факел.

Матушка Ласвелл облачилась в просторное лиловое платье с россыпью звезд на корсаже. Встав под звездным небом с поднятой вверх рукой, как фигура с книжной иллюстрации, она жестом призвала собравшихся к тишине и заговорила звучным голосом.

— Вы только что своими глазами видели коллекцию отравленных животных — это лишь малая толика, Медуэй унесла в море тысячи. Перед вами макет бумажной фабрики «Мажестик», что сбрасывает грязные ядовитые воды в реку, невзирая ни на закон, ни на общепринятые правила, — она выдержала многозначительную паузу и продолжала: — Эта модель выполнена очень точно, в пропорции, согласно цифрам, которые сообщила мне милая девушка по имени Дейзи Дампел. Дейзи работала на фабрике и в результате заболела. Вчера Дейзи нашли убитой. Кто ее убил? Могу сказать только, что человек, обвиненный в этом преступлении, найден повешенным в камере сегодня утром — не выдержал угрызений совести, как нам сообщают газеты. Быть может, это и правда. А быть может, это лишь часть большой лжи. Быть может, невинный мужчина и невинная девушка убиты людьми, готовыми потерять душу, лишь бы приобрести весь мир!

Сент-Ив еще не слыхал об этом суициде, но развитие событий показалось ему странным — уж больно удобно: девушка убита, ее предполагаемый убийца сразу погиб, дело счастливым образом раскрыто или, по меньшей мере, закрыто. В словах Матушки Ласвелл «быть может, это и правда» явно сквозила ирония, скорее всего вполне обоснованная. Не исключено, что Матушка и сама ступила сейчас на тонкий лед, во всеуслышание заявив о своих подозрениях. В общем, она, безусловно, права, с этим Лэнгдон готов согласиться. Но ее общество состоит далеко не только из нее одной, а она взяла на себя смелость высказаться от общего имени, воодушевленная своей неопровержимой, по ее мнению, правотой.

Матушка подняла руки, призывая к тишине толпу, над которой стоял гул разговоров, оживленных, без сомнения, и алкоголем. Она кивнула Кракену, который чиркнул спичкой «Люцифер» по подошве ботинка и запалил пропитанный воском камышовый факел.

— Поджигай! — скомандовала Матушка Ласвелл, и Кракен поднес факел к полотнищу, тут же вспыхнувшему ярким пламенем. Вдвоем они отошли к ближайшему столу, пока языки пламени ползли по жгутам. Огонь немного притих, перекидываясь на здания макета, но потом быстро охватил картонную черепицу на крышах. Сент-Ив заинтересовался, чем пропитали полотнище и жгуты, чтобы они так хорошо горели, — наверное, парафином.

Объятые огнем стены фабрики рухнули, пламя взметнулось ввысь. Здания горели одно за другим, пока все не превратились в тлеющие развалины. Гости радостно кричали и аплодировали, многие поднимали бокалы, приглашая всех выпить.

Сент-Ив заметил, что фотограф вместе с мальчиком лет десяти или двенадцати на вид поспешно собирает свои приспособления в тележку; очень скоро они вдвоем покатили тележку по траве, явно торопясь уйти пораньше, пока не начали расходиться остальные. Скоро огонь догорел и, несмотря на свет ламп, сгустилась темнота. Прелесть звездного неба и темного леса за лугом ярко контрастировали со смрадным пятном пожарища.

ГЛАВА 10 ПРАВОЕ ДЕЛО

В доме стояла тишина: дети уже улеглись на кушетки на антресолях и заснули или притворялись спящими. Они хотели ночевать в амбаре со слоном, совами и летучими мышами (Ларкин предложила научить их убивать крыс, кидая дубинку), но Элис и Гилберт Фробишер решили, что летнее солнцестояние в Кенте — еще и крысиный праздник, и хвостатым негодникам следует дать передышку.

— Удивительно: задернув полог кровати, словно отгораживаешься от всего остального мира, — задумчиво произнесла Элис. — Как в палатке в лесу, правда? Или где-то на необитаемом острове. Такое чувство, что можно говорить и делать практически все что угодно и никто не заметит.

— Забавно, что ты об этом заговорила, — подхватил Сент-Ив. — Я только вчера размышлял об островах — что мы живем в каком-то смысле на острове, на зачарованном острове, особенно в это время года.

Они лежали, глядя на озаренный свечами полог — гобелен ночного неба, просвечивающего сквозь ветви и листву, прикрепленный по углам к высоким столбикам кровати. Теплый ночной ветер колыхал занавески на окнах, открытые, как и полог кровати со стороны окна, чтобы без помех наслаждаться видом.

Оба читали, но сейчас Сент-Ив отложил книгу и сказал:

— У меня возникли некоторые опасения относительно этой затеи Матушки Ласвелл. Бесспорно, у нее есть веские причины для гнева, но она, что называется, пустила в ход тяжелую артиллерию. Что касается всех этих гостей из Лондона — они заинтересовали репортера, но я не понимаю, какая от них польза для ее дела. В конце концов, пожертвования она не собирала. Скажу тебе, что Гилберт Фробишер ушел оттуда весьма озабоченный.

— В действительности, они очень полезны для нашего дела, — возразила Элис. — Твоего и моего, нашего общего, — она взмахнула «Каталогом рыбачьих снастей Мерфи», который последнее время регулярно просматривала с выражением, сильно похожим на алчность. — Матушка считает, что наше дело должно стать предметом общего обсуждения. Несмотря на твои сомнения, ты ведь не станешь мне предлагать, чтобы я ее бросила? Мужчины постоянно говорят о чести, но у женщин, знаешь ли, честь тоже в цене.

— Да, конечно. Однако, надеюсь, ты сможешь убедить ее, что не в ее интересах…

— Матушка уверена, что все, что пишут газеты об убийстве несчастной Дейзи, по сути, циничная ложь, поэтому собственные интересы ее не особенно волнуют, что не должно удивлять ни тебя, ни меня.

— И все же действо на лугу выглядело несколько шокирующим, учитывая, что сожгли бумажную фабрику «Мажестик», воссозданную во всех деталях. Фотограф, несомненно, все это снял, а приблудившийся репортер стоял и делал заметки. Когда, как ты говоришь, все это вынесут на публику, многие увидят в этом натуральную угрозу.

— Матушка будет настаивать, что сожжение носило чисто символический характер, что, конечно, так и есть.

Сент-Ив посмотрел на ночное небо за занавесками. За окном промелькнула белая птица, наверняка сова-сипуха.

— Знаешь, бывают случаи, когда человек абсолютно прав, но выглядит так, что он не прав. Газеты — наглядный тому пример.

— Тем не менее это никогда не мешает тебе выступать за правое дело, даже когда безопаснее отойти в сторону.

На это у Лэнгдона не нашлось ответа, как и на все остальное, и он молча сидел, глядя на танцующее пламя свечи. Элис, немного подождав, вернулась к своему каталогу.

— Знаешь, что меня настораживает? — он снова прервал ее чтение.

— Нет, не знаю, — ответила она, — если это не тритон. Ты всегда настораживаешься при виде тритонов.

— Я вполне серьезно. Пишут, что у убийцы нашли сто фунтов в конверте, отнятые у Дейзи, а деньги ей дали на бумажной фабрике «Мажестик» по не вполне понятным причинам. Якобы жертву убили с целью грабежа — по крайней мере, это один из мотивов. Но разве может быть, чтобы девушка, такая как Дейзи, рассказала мужчине, с которым только что познакомилась, что у нее при себе сто фунтов?

— Говорят, она ушла из «Чекерса» вместе с этим мужчиной вполне добровольно. Стало быть, она ему доверяла.

— И тем не менее, по словам Дороти Суинтон из «Чекерса», Дейзи написала записку Матушке Ласвелл всего минут за пятнадцать до того, как ушла из трактира с убийцей, а Чарлз Тауновер, хозяин фабрики, подтвердил, что Дейзи собиралась уехать в Лондон утренним поездом. Почему все так запутано?

Элис пожала плечами.

— Возможно, этому человеку удалось уговорить ее и она передумала ехать в Лондон. Мужчины уговаривают девушек и пользуются их доверчивостью испокон веков.

— Но никто в пивной не видел лица этого мужчины, потому что на плече он нес сундук Дейзи, — внес ясность Сент-Ив. — Она явно не собиралась выезжать из своего номера в «Чекерсе» тем вечером, иначе она бы наверняка сказала об этом миссис Суинтон, а не уверяла ее, что уедет утром. Если этот Генри уговорил ее уйти с ним, ему это удалось в рекордный срок. Что-то здесь не так. Недостающие части головоломки сбросили в реку вместе с телом девушки.

— Совершенно в этом уверена, — согласилась Элис. — Интересно, почему ей дали такую солидную сумму на фабрике?

— Возможно, хотели купить ее молчание.

Наступила тишина — им обоим надоело задавать вопросы без ответов. Они задули свечи, каждый свою, и, лежа в темноте, смотрели на плывущие под луной облака и мигание звезд.

— Но, если они купили молчание Дейзи, — спросила наконец Элис, — зачем душить ее и бросать в реку?

— Тут я сдаюсь, — ответил Сент-Ив.

ГЛАВА 11 РАССЛЕДОВАНИЕ

С железнодорожной платформы сквозь деревья виднелась тихая, с пологими илистыми берегами река Медуэй. Сент-Ив без затруднений разыскал носильщика — он много раз здоровался с ним за последние пару лет и выяснил, что того звали Джеффрис. Как он давно понял, носильщики — кладезь знаний.

— Да, видел его, сэр, — сообщил ему Джеффрис, — невысокий такой, в цилиндре, что твоя печная труба, — чтобы придать ему росту, ясное дело. А с ним мальчишка маленький, замухрышка, хотя зачем его пинать-то! Пацан дотащил его шляпный сундук до дороги. Только внутри вместо шляп у него фотографический инструмент. Тяжелый он, сундук его, не как обычный для шляп, а с толстым деревянным дном. Потом за ним приехал кто-то на повозке и увез и его, и его добро, и мальчишку. Хотите, могу сказать вам его имя, прочитал на сундуке.

— Да, очень даже хочу.

— Манфред Пинк, вот как. Я еще подумал — странное имя, хотя, когда я был маленький, у нас в окрестностях Хастингса жили какие-то Пинки.

— Стало быть, этот Пинк приехал на лондонском поезде? Вчера ведь выходило много пассажиров из Лондона, если не ошибаюсь.

— Не ошибаетесь, — подтвердил Джеффрис. — Все приехали на гулянья на ферме «Грядущее». Но этот ваш человек приехал не вместе с теми господами. Он прибыл из Танбридж-Уэллса утром — точно знаю, потому что он сам мне сказал. Этот его сундук для шляп, он фирмы «Доккет», очень дорогой. Старый мистер Доккет дружил с моим дядюшкой Дженнингсом, и я мальчишкой частенько сиживал в мастерской Доккета в Танбридж-Уэллсе. Старик Доккет давал мне обрезки кожи и латунные детальки. В общем, я сказал вашему фотографу, что доккетовский сундук первоклассный, просто чтоб поддержать культурный разговор, а он в ответ и говорит, что ему и так это прекрасно известно, потому что он живет в Танбридж-Уэллсе, рядом с мастерской самого Доккета, и мои похвалы ему без надобности. Вот вам и тип в цилиндре — культурно поговорить не умеет, а сам пинает мальчишку, ведь тот не может дать сдачи.

В этот момент к платформе подошел поезд, заглушив разговор скрежетом и шипением парового тормоза. Двери распахнулись, выпустив немногочисленных пассажиров. Сент-Ив дал Джеффрису полкроны, а тот приподнял шляпу и, поспешив к даме с султаном из перьев на шляпе, взял ее саквояж и повел по платформе, предупреждая об осторожности.

Сент-Ив пошел следом, выяснив все, что хотел выяснить, но не понимая, что это значит: фотограф из Танбридж-Уэллса без приглашения Матушки Ласвелл явился на званый вечер будто бы по собственному почину. Лондонские гости явно наслаждались тем, что их фотографируют, но никто из них ничем не выдал, что знает фотографа или ожидал его появления.

* * *

Сент-Ива провела в приемную бумажной фабрики «Мажестик» девушка в бумажной шляпке и фартуке. Вручив ему бумажного лебедя, она сделала дежурный книксен и удалилась. Он постоял со шляпой и бумажным лебедем в руках минуты две, после чего навстречу ему вышел Чарлз Тауновер, усадил его в кресло, а сам уселся в другое, за широким письменным столом. Внутри фабрика выглядела в точности как описал Гилберт — чистая и светлая. На обустройство потратили немалые деньги. За длинным рядом окон, завешенных парусиной, шла работа — в цехах делали бумагу. Если бы не неприятный запах химикатов и шум машин, было бы почти уютно, по крайней мере по эту сторону стекла.

— Я здесь от имени моего друга, Гилберта Фробишера, — сказал Сент-Ив Тауноверу, после того как тот представился, видимо, забыв, что они прежде встречались. — К сожалению, он заболел и не сможет встретиться с вами и другими пайщиками сегодня днем.

— Это действительно очень огорчительно, — Чарлз Тауновер сверлил Сент-Ива оценивающим взглядом. — И вы поднялись по реке из Айлсфорда, чтобы сообщить мне об этом? Должно быть, у вас не так много своих дел. Фробишер вполне мог бы не вводить вас в такое беспокойство, а послать мне записку. Вы и сами могли бы послать записку, если на то пошло.

— Дело в том, что у меня дела в Снодленде, так что никакого беспокойства. Мистер Фробишер еще попросил меня передать свои сожаления в связи с печальным случаем — я имею в виду убийство девушки. Как я понимаю, это она свернула ему бумажного павлина.

— Мы все сожалеем об этом несчастье, сэр, но в итоге преступник повесился, так что хоть какая-то польза.

— А убийца, значит, был связан с профсоюзом? Так пишут в «Газетт», — Тауновер пристально посмотрел на него, и Сент-Ив, подумав, что, возможно, перегнул палку, добавил: — Ведь это бросает тень на репутацию профсоюза, раз они посылают таких людей по своим делам.

— Профсоюзные дела сами бросают на себя тень, — ответил Тауновер, — и меня ничуть не удивляет, что они посылают мерзавцев. Сделайте одолжение, передайте мистеру Фробишеру, что бумажная фабрика «Мажестик» не нуждается в благосклонности профсоюза. У нас тут одна большая семья. Проще говоря, Дейзи Дампел была членом нашей семьи, а этот профсоюз — вернее сказать, противосоюз — убил девушку, за которую я отвечал. Девушки знают, что они могут обращаться ко мне с любыми своими бедами, как к собственному отцу. Этому и будет посвящена моя сегодняшняя встреча с пайщиками, по крайней мере частично.

Сент-Ив согласно кивнул, решив немного продолжить расспросы, несмотря на риск того, что разговор прервется.

— Мистер Фробишер рад будет это слышать. Он был приятно удивлен щедростью фабрики к этой мисс Дампел. Сто фунтов — сумма немаленькая.

— Да, немаленькая, — подтвердил Тауновер. — Именно это я и имел в виду. А какого рода дела у вас в Снодленде, сэр?

— Я выращиваю хмель и стараюсь поддерживать связи с местными пивоварами, чтобы наши деловые отношения стали немного более дружескими и свободными.

— Значит, вы идете к Кросланду? Хилхерсту Кросланду? Пивоварня «Корона»?

— К нему самому, — солгал Сент-Ив. На самом деле он продавал свой хмель в пивоварню «Якорь» в Айлсфорде и никогда не имел никаких дел с «Короной».

— Тогда передавайте ему от меня наилучшие пожелания. Я с ним довольно давно знаком. И такие же пожелания Гилберту Фробишеру. Передайте, что я хотел бы переговорить с ним как можно скорее, как только ему станет лучше.

Тауновер откинулся в кресле и сложил руки на животе, давая понять, что разговор окончен. Дверь из фабричного цеха открылась, и оттуда вышел высокий человек с лошадиным лицом. Увидев Сент-Ива и владельца фабрики, он решительно направился к ним. Лэнгдон сразу узнал этого типа и его твидовую кепку тоже — он видел его той ночью у ручья Эклис-Брук. однако решил отрицать все обвинения в свой адрес.

— Что такое, Дэвис? — спросил Тауновер. Дэвис уставился на Сент-Ива с удивленным выражением лица, но оно тут же исчезло.

— Мы знакомы? — спросил его Сент-Ив.

— Показалось, что да, но теперь вижу, что ошибся. Простите, что помешал.

— Мы уже закончили разговор, Дэвис, — сказал Тауновер. А потом обратился к Сент-Иву: — Меня ждут дела, сэр. Дверь вон там. Сожалею, но у меня сейчас нет под рукой девушки, чтобы проводить вас, сэр, поэтому вам придется найти выход самому.

* * *

Как только дверь за Сент-Ивом закрылась, Чарлз Тауновер внимательно посмотрел на Дэвиса, будто взвешивая его.

— Ты ведь узнал этого человека? — спросил он.

— Нет, сэр. Не узнал. Когда его увидел, он показался похожим на одного моего приятеля из Лондона, а как подошел поближе, то понял, что обознался.

— Ты точно уверен? Когда ты вошел, у него мелькнуло на лице что-то непонятное. Правда, он сразу же взял себя в руки.

— Уверен, что не знаю его, сэр. Я пришел сказать, что Мэри Шенкс стошнило кровью прямо в чан и теперь Дженкс его откачивает. Девушку отправили в лазарет.

— Я ее навещу. Но у меня для тебя поручение. Иди наверх и посмотри в окно, проверь, куда направится мистер Сент-Ив: вверх по реке к мосту в Вудхэме или вниз, в сторону Айлсфорда. Если в Снодленд, через мост — езжай за ним верхом. Но потом привяжи лошадь и переправляйся к верфи на пароме, чтобы он не увидел, что ты следишь за ним. Беспокоить его не надо. Даже не заговаривай с ним. Он друг Гилберта Фробишера, который может стать очень важным пайщиком. У меня нет желания причинять друзьям Фробишера какие-либо неприятности, какими бы назойливыми эти друзья ни были. Сент-Ив говорит, что собрался посетить пивоварню «Корона». Если это действительно так, возвращайся на фабрику. Если нет, то проследи, куда он направится.

— Да, сэр, — сказал Дэвис и затопал к лестнице.

— Дэвис! Еще одно! Если, как я подозреваю, он не пойдет в пивоварню, сделай так, чтобы он тебя заметил, но не говори с ним. Просто хочу, чтобы он знал, что я за ним присматриваю.

* * *

Сент-Ив ничуть не сомневался, что Дэвис его узнал. Хасбро он оставил в Айлсфорде, чтобы этого не случилось, но теперь дело раскрылось и уже ничего не поделаешь. Дэвис наверняка все рассказал Тауноверу, как только Сент-Ив ушел. Лэнгдону пришло в голову, что его прекрасно видно из верхних окон фабрики, и потому он решил повернуть на север к мосту в Вудхэме, чтобы хоть немного утихомирить подозрительного старика. Лучше не попадаться на столь явной лжи, а заодно, возвращаясь обратно вниз по реке,можно заглянуть в паб в «Малден-Армс», где поймали предполагаемого убийцу. Убийство и повешение Сент-Ива никак не затрагивали, однако они пробудили в нем любопытство. Он ничуть не сомневался, что Тауновер говорил честно то, что знал, и, возможно, рассказал бы и больше, если бы Сент-Ив не взялся за него, как Великий инквизитор. Следовало вести себя поосторожнее.

Тауновер верил в себя и свою фабрику, считал убийство Дейзи Дампел делом прошлым и, несмотря на все разговоры о «семейных» отношениях на предприятии, не выказал особой скорби по убитой девушке. Возможно, как старик Скрудж из книжки, он с годами растерял всю жалость, осталась только неколебимая уверенность в своей правоте.

Вскоре Сент-Ив переехал на своей двуколке по мосту через реку: отсюда было прекрасно видно, что поднимающийся прилив несет с собой пугающее обилие мертвой птицы и рыбы; а потом он поднялся выше по течению в городок Снодленд, оставив слева причал парома, а позади — сыромятню, где на глинистом берегу обнаружили тело Дейзи. Повернув на Ферри-роуд, что шла позади тюрьмы, а затем на усаженную деревьями Хай-стрит, он увидел вывеску «Малден-Армс» — трехэтажного трактира с выкрашенными белой краской стенами и зелеными ставнями. Из открытой двери пивной доносился запах бекона и характерный аромат кофейных зерен, жарящихся на сковородке. Сент-Ив остановил лошадь и, вняв доводам желудка, передал двуколку и ее тягловую силу мальчишке конюха.

В пивной царил уютный полумрак, на облицованных деревянными панелями стенах висели картины на морскую тематику, а каминную полку украшал мастерски выполненный миниатюрный макет корабля. За тремя столиками сидели посетители: за двумя — мужчины с газетами, а за — третьим мужчина и женщина, жадно поглощавшие яичницу, бекон и бобы. Трактирщик, плотный мужчина с висячими усами, в толстых очках, полировал стаканы за стойкой. Он приветливо кивнул, когда Сент-Ив попросил подать завтрак и кофе, и, передав заказ повару через окно, поинтересовался, не собирается ли гость снять номер наверху.

Сент-Ив сознался, что не собирается, а остановился лишь привлеченный уютным видом здания и запахом жарящегося кофе. Сказав это, он неторопливо окинул помещение оценивающим взглядом и добавил:

— Признаться, я читал о «Малден-Армс» в «Газетт». Двое с фабрики схватили здесь убийцу, как я понимаю.

— Именно так, Дэвис и Дженкс, оба здесь завсегдатаи, — трактирщик засыпал жареный кофе в ступку и принялся его толочь. — Этот Билл Генри, он тоже заходил раз-другой. По мне, так он вовсе не похож на убийцу, но люди в этом отношении как книги, если понимаете, о чем я. Вы предпочитаете кофе покрепче?

— Безусловно, — сказал Сент-Ив, — и я согласен с вами насчет людей и книг. Взять, к примеру, адмирала Нельсона. Однорукий коротышка, а какую трепку задал французам и испанцам у Трафальгара.

— Вот-вот. А на вид ничего героического. С другой стороны, в итоге француз застрелил его наповал из мушкета, нелепый случай. А вот что это говорит нам о книгах — понятия не имею. Может, то, что сколько глав ни прочтешь, в итоге все заканчивается, — трактирщик высыпал истолченный кофе в фарфоровый кофейник, залил горячей водой, чтобы настоялся, и, поставив кофейник, чашку и мелкое ситечко перед Сент-Ивом, оперся на стойку. — Однако, «Газетт» кое в чем ошиблась. Они схватили этого Билла Генри в переулке за трактиром, а не внутри. Он как увидел, что они вошли и двинулись к нему, сразу побежал. Они догнали его уже в переулке и избили.

— Что ж, это правосудие, — пожал плечами Сент-Ив, — Если он действительно виновен.

— Потом поднялся переполох и прибежал констебль Бэйтс. Это он нашел у Билла Генри в кармане деньги, отобранные у девушки. Дэвис сказал, что видел, как Генри приставал к ней на фабрике, и этого оказалось достаточно, чтобы посадить парня в тюрьму, хотя, может, и не отправить на виселицу. В итоге он сам повесился на собственных подтяжках, что, я думаю, доказывает его вину. Чего невиновному вешаться.

— Это точно, — Сент-Ив сидел, обдумывая услышанное. Ему принесли завтрак: дымящуюся тарелку с яичницей, тосты и мисочку джема. Трактирщик налил ему кофе через ситечко, и Сент-Ив решил, что поездка в Снодленд оправдала себя во всех отношениях.

— Легок на помине, — удивленно произнес трактирщик, оборачиваясь к открывшейся двери.

Сент-Ив посмотрел в том же направлении, не успев донести чашку с кофе до рта, как раз вовремя, чтобы успеть разглядеть Дэвиса, смотревшего прямо на него. Дэвис коснулся своей твидовой кепки, подмигнул и исчез из дверного проема.

* * *

— Да, сэр. — сказал Чарлзу Тауноверу Дэвис, только что вернувшийся из Снодленда. — Он поехал в деревню, а там сразу направился в «Корону». Я подождал, пока он выйдет, а потом следил за ним до самой реки. Он повернул вниз по течению, к Айлсфорду, тем же путем, что приехал, и я еще последил за ним, пока не убедился, что он действительно возвращается к дому. Он все сделал именно так, как говорил.

Тауновер внимательно смотрел на Дэвиса, взвешивая его слова.

— Ты уверен? — сказал он. — Больше он нигде не останавливался?

— Уверен, как в том, что стою здесь сейчас.

— И ты не знаешь этого Сент-Ива? По Лондону или еще откуда?

— Нет, сэр. Клянусь.

Тауновер кивнул.

— Мне он не нравится, думаю, он лжец. Передай все это Хенли, когда тот появится, и выясни, может ли он что-то полезное сказать по этому поводу. И про этого Сент-Ива, и про Мэри Шенкс. Лично я уверен, что девушка намеренно испортила чан. Могла бы спокойно стошнить на пол. Нам давно пора избавиться от смутьянов.

ГЛАВА 12 ЛИСТОВКА

Кловер шла по аллее к ферме «Грядущее». В этот теплый день дорога пылила, и девушка радовалась тени дубов и траве вокруг. Вдоль аллеи струился ручеек с коричневым, выстеленным дубовыми листьями дном, но с прозрачной водой. На всем протяжении пути Кловер не видела ни единой живой души — и неудивительно, поскольку ферма «Грядущее» находилась в тупике этой одинокой аллеи.

Где-то недалеко впереди раздались детские крики, и девушка замедлила шаг, озираясь по сторонам — ей очень не хотелось, чтобы ее заметили раньше времени.

Ярдах в двадцати среди деревьев показался угол амбара. Пробежали и скрылись двое ребят. Аллея стала шире — теперь она превратилась в небольшую площадь для экипажей, покрытую плотно утрамбованной землей и гравием, за которой находился двухэтажный дом из серого камня с широким парадным крыльцом. Спрятавшись за ствол дерева, Кловер разглядывала здание, раздумывая, как лучше поступить. Хенли послал ее разузнать, что сможет, но не так много разузнаешь, если не заберешься в дом потихоньку. Она предпочитала все делать потихоньку.

Крыльцо ярко освещало солнце, и Кловер увидела, что дверь в дом распахнута, а вокруг никого нет. Слышалось гудение мух и смех — опять эти дети! — но самих детей видно не было. Выйдя из-за дерева, девушка направилась к дому, с любопытством оглядываясь по сторонам, что выглядело бы вполне естественно, если за ней кто-то наблюдал. Она уверенно поднялась по лестнице и вошла в открытую дверь, стараясь ступать как можно тише. В прихожей она помедлила, уловив гул нескольких голосов, — похоже, шло какое-то совещание.

Кловер шмыгнула в кухню — голоса приблизились и у двери, которая вела в коридор, стали звучать громче. Девушке подумалось, что при желании можно набить сумочку ценными вещами и уйти, но это, конечно, будет недальновидно. Она тихо прошла по коридору мимо двух пустых комнат и остановилась у дверей, должно быть, в гостиную, раздумывая, постучать ей, объявив о своем приходе, или же подождать и послушать.

На сервировочном столике остался недопитый чай, два раскрошившихся печенья и последняя четвертинка сэндвича, на которую так никто и не позарился. Сент-Ив любил послеобеденный чай, когда у него находилось время, чтобы неспешно насладиться им, что случалось нечасто. Сегодня он еще ничего не ел после завтрака в «Малден-Армс». Миссис Тулли сделала превосходные сэндвичи с паштетом из ветчины, а Билл Кракен откупорил вторую бутылку шерри. Они собрались в гостиной на ферме «Грядущее», чтобы обсудить план дальнейших действий, который под влиянием радикальных идей и энтузиазма Матушки Ласвелл постоянно менялся в ту или иную сторону. Матушка объявила, что обратится с речью к девушкам на фабрике, чтобы призвать их к действию, к которому они давно готовы. Если работницы объявят забастовку, откроется ящик Пандоры и дальше все пойдет само собой.

— Я намерена обратиться к общественности, — сказала Матушка. — Я уже набросала статью для «Газетт» с изложением всех доказательств, чтобы любому дураку стало ясно. Яды убьют реку Медуэй, если оставить на фабрике все как есть, а потом погибнут и устричные банки в Лонг-Риче и Ширнессе. Река уже никогда не станет прежней, во всяком случае при нашей жизни, если мы будем сидеть сложа руки! — она хлопнула по подлокотнику кресла и энергично кивнула. — Это призыв к оружию. Господи, да я готова собственноручно бросить плуг в машины на фабрике, если не останется иного выбора!

— Не говори, не подумавши, — покачал головой Билл Кракен. — Ты сама напрашиваешься на арест и заключение в Ньюгейтской тюрьме, откуда ты мало что увидишь при своей жизни, не говоря уже об устрицах.

— Кому-то придется говорить, не подумавши, Билл, и ткнуть их носом, если не послушают. Как еще их остановить?

Сент-Ив не нашелся, что возразить на это, хотя Кракен, пожалуй, был прав. Тауновер пошел бы на уступки, чтобы успокоить «Друзей реки Медуэй», но наверняка встретит в штыки любые попытки грубого принуждения. Матушка Ласвелл горела рвением истинно верующего, и ей казалось, что остальные с готовностью поднимутся на общее дело, но такое случается редко. Людям не нравится агитация, особенно если агитация направлена против них.

Сент-Ив посмотрел сквозь застекленную дверь и увидел Ларкин верхом на многострадальном Неде Лудде и Эдди с Клео, пробирающихся вдоль стены амбара с подаренными Кракеном луками и стрелами. Наконечники стрел Билл сделал из кусков каучука и приклеил к древку мездровым клеем. Несколько минут назад в амбаре, несомненно, чтобы устроить там засаду, скрылась другая группка детей — трое сирот, живущих у матушки Ласвелл. Сент-Ив позавидовал их невинности. «Да останется она с ними подольше!» — подумал он.

— Давайте же, профессор, — обратилась Матушка Ласвелл к Сент-Иву, — Элис рассказала, что вы ходили на фабрику, схватились с Чарлзом Тауновером в его логове. Что вам удалось выяснить?

— Ничего полезного. Боюсь, я лишь привлек его внимание, повел себя с ним неуклюже. Прошу прощения, Гилберт.

— Ничего страшного, — отозвался Фробишер. — Сегодня утром я решил полностью отказаться от любых капиталовложений в фабрику, если таково общее мнение. Сегодня же вечером сообщу об этом Тауноверу, если хотите.

Он окинул присутствующих не слишком веселым взглядом, как показалось Сент-Иву.

— Пожалуй, если твоя болезнь продлится еще несколько дней, то перспектива твоих вложений может оказать на него некоторое влияние, — сказал Лэнгдон. — У меня сложилось впечатление, что он вполне вменяем и намерения его не так уж дурны; он лишь реагирует на события, если вы понимаете, о чем я.

— Не понимаю, — ответила Матушка Ласвелл. — Я считаю, что его намерения самые что ни на есть дурные.

— Прошу прощения, мэм, но в этом я согласен с профессором, — возразил Фробишер. — Чарлз Тауновер, безусловно, наносит вред. Но — как знать? — может, его еще удастся переубедить. Он производит впечатление человека, уверенного в собственной правоте, не допускающего никаких возражений. В конце концов, всю жизнь ему сопутствовал успех. А сейчас ему кажется, что со всех сторон его осаждают враги. Мне он не нравится, но он никогда не добился бы своего положения, если бы не видел очевидного.

— И что же нам, по-вашему, делать, мистер Фробишер? — спросила Матушка. — Я тоже способна видеть очевидное, хотя мы и смотрим сквозь очень грязное окно, если понимаете, о чем я.

— Я отношусь к этому очень серьезно, мэм. Но я скажу вам, что собираюсь сделать, раз уж вы спросили.

Фробишер кивнул и провел рукой по подбородку, а потом явно удивился, обнаружив, что его бокал шерри еще наполовину полон. Взяв его и задумчиво осмотрев, он одним глотком покончил с напитком и поднялся из-за стола, словно выступал на собрании.

— Я приехал в Кент с намерением вложить средства в бумажное производство. Фабрика «Мажестик» хороша, они делают превосходную бумагу, много рабочих…

— Превосходная бумага ценой болезней и смерти, — перебила Гилберта Матушка Ласвелл. — Это сделка с дьяволом.

— Да, мэм. Я этого не отрицаю. Но что, если избавиться от болезней и смертей? Что, если мы укажем дьяволу на дверь? Я готов предложить Тауноверу значительную сумму, но с непременным условием, что мои средства пойдут на удовлетворение требований «Друзей реки Медуэй», чтобы сделать фабрику, что называется, цивилизованной. Ему не придется потратить ни пенни из собственного кармана. Гилберт Фробишер возьмет на себя все расходы, но газеты провозгласят Чарлза Тауновера героем, и его дела пойдут в гору. Фабрика станет примером всему миру. Что скажете, профессор? Это возможно?

— Думаю, да — при достаточных затратах. Можно достичь очень многого простым осаждением, если отвести стоки на подходящее поле. Придется проконсультироваться с теми, кто понимает в таких вещах.

— Тогда нужно браться за дело, не откладывая, я считаю, — сказала Матушка Ласвелл, — а то Медуэй погибнет окончательно, как Лазарь, и нам останется лишь молиться.

— Что же, раз так, то возьмемся всеми силами, — Фробишер протянул руку к бутылке с шерри. — Тауновер поймет мои доводы. Фабрика станет другой, понимаете, и он сам тоже переменится, когда поймет свою выгоду. Он же деловой человек, в конце концов.

* * *

Кловер подслушивала, беззвучно стоя в коридоре, стараясь запомнить все детали разговора. Ей хотелось бы видеть, кто что говорит, но рисковать, заглядывая в дверной проем, не стоило. У нее за спиной послышался какой-то звук — шуршание юбки? Ощутив чье-то присутствие, девушка обернулась и окинула взглядом полутемный коридор. Футах в десяти от нее стояла молодая женщина, примерно ее ровесница: слепая, она смотрела перед собой невидящими молочно-белыми глазами. Она не из-давала ни звука, и Кловер показалось, что она могла стоять там уже довольно долго.

Кловер отвернулась от нее и решительно шагнула в гостиную. Толстяк, который, похоже, только что закончил свою речь, покосился на нее, и она постаралась одарить его самой очаровательной улыбкой.

— Не хотела вам мешать, — сказала Кловер. — Парадная дверь открыта, и дети сказали, чтобы я шла в дом. Я подруга Дейзи Дампел, «бумажная кукла» с фабрики. Мы с Дейзи жили в одном номере в «Чекерс». Я пришла к Матушке Ласвелл.

— Я Матушка Ласвелл, — сказала полная женщина в домашнем платье. Кловер это знала и без нее из принесенной листовки, где было несколько изображений Матушки. Рядом с ней сидел помятый мужчина с всклокоченной шевелюрой, напомнивший ей недокормленную дворнягу. Он смотрел на Кловер с подозрением. «С такими одни неприятности, — подумала она, — видно, на роду написано». В темноволосой женщине Кловер узнала Элис Сент-Ив: ее портрет тоже был на листовке.

Матушка Ласвелл перевела взгляд дальше, и Кловер, не оборачиваясь, поняла, что слепая девушка вошла за ней в гостиную. Впрочем, это не имеет особого значения. Кловер скажет то, что ей поручили, и никогда сюда больше не вернется, если только Хенли ее не заставит.

— Как тебя зовут, дитя? — Матушка Ласвелл внимательно смотрела на нее.

— Кловер Кантвелл, мэм. Иногда меня зовут Кло.

— И с чем же ты пришла, Кло? Добро пожаловать, конечно, но тебе, должно быть, пришлось долго идти.

— Да, мэм. Какой-то господин оставил эти бумаги в пивной «Чекерс», а Дейзи мне рассказывала о вас и вашем обществе насчет реки, вот я и говорю миссис Суинтон, что вам хорошо бы на них посмотреть. Посыльного в «Чекерсе» услали куда-то надолго с поручением, потому я и пошла. Это не так уж далеко. Я хожу в Мейдстоун навещать мою тетушку Гоуэр почти каждое воскресенье.

— А что ты можешь рассказать нам про Дейзи? — спросила Матушка Ласвелл. — В газетах написали ее имя, но подробностей почти нет.

— Ну, думаю, в тот день Дейзи уже пошла на поправку, но мистер Тауновер боялся за ее здоровье и подарил ей деньги. Собиралась вернуться в Лондон, так она говорила. У нее там отец, и ей хотелось его повидать. Я предупреждала ее насчет этого Билла Генри, но, говорят, она все равно с ним пошла, и вот поглядите, что из этого вышло. Будь я рядом, может, остановила бы ее, — Кловер горестно покачала головой.

— А разве она точно ушла с Биллом Генри? — спросил ее Сент-Ив. — В «Газетт» пишут, что свидетелей нет.

— Нет, сэр, но Билл Генри разговаривал с Дейзи на фабрике, и я слышала, как он сказал, что они скоро увидятся. Я уже рассказала констеблю все, что знала.

— Я вижу, ты принесла с собой «Газетт», — сказала Матушка Ласвелл. — Появились какие-то новые подробности?

— Нет, здесь не про Дейзи, — ответила Кловер. — Тут вот что, поэтому меня и послали, — она шагнула вперед и отдала листовку и газету Матушке Ласвелл.

Пожилая женщина расправила листовку на столе, и все пятеро собрались вокруг. Увидев фотографии на этой листовке, они, видимо, мгновенно позабыли про Кловер, которая, направившись к дверям, едва не столкнулась со слепой девушкой. Кло чуть было не прошептала ей на ухо что-нибудь обидное, просто чтобы поставить на место, однако у нее возникло нехорошее чувство, что девушка видит ее или даже видит ее насквозь, и она выскочила в коридор, добежала до кухни и пулей вылетела во двор, на солнце.

Стремительно удаляясь от дома, Кловер думала о том, что подслушала она достаточно, чтобы заслужить благосклонность Хенли и, пожалуй, еще одну ассигнацию из его кошелька — при условии, конечно, если ей удастся удовлетворить и другие его желания. От этих мыслей девушка снова заулыбалась и бодро зашагала по поросшей травой обочине.

* * *

Элис сразу поняла, какого рода перед ними листовка: гнусная клевета. Сверху шли слова «Шабаш ведьм в Айлсфорде». Ниже следовало повествование о деяниях ведьм, где упоминались «несколько женщин высокого положения», хотя имена не назывались. Кто бы ни написал этот пасквиль, ему не хватило храбрости указать имена. Далее шли фотографии членов общества «Друзья реки Медуэй», сделанные на званом вечере, перемежавшиеся с другими, случайными, и тоже без подписей, как если бы составитель листовки пытался избежать прямых обвинений.

Три сфабрикованные фотографии, однако, выглядели весьма скандально и, к прискорбию, довольно убедительно. Одна изображала пять женщин в тонких полупрозрачных одеяниях, резвящихся на лесной поляне в свете луны. Трое отвернулись от фотографа, но две смотрели прямо на него. Одна походила на Элис, а вторая на Матушку Ласвелл, правда, фигура женщины с лицом Матушки Ласвелл выглядела неправдоподобно стройной, а Элис — недостаточно высокой. На следующей фотографии пять женщин в черных одеждах — видимо, те же самые — летели на метлах с длинными черенками по ночному небу, среди них узнаваемыми были Клара в своих черных очках и Элис с Матушкой Ласвелл. Подпись под фотографией гласила: «Ночные бабочки». На третьей были изображены те же женщины — во всяком случае, это явно подразумевалось, но узнать можно было только Элис и Матушку Ласвелл. Они стояли под луной у каменных столбов у дома Китс-Коути. Мнимая Матушка Ласвелл держала в руке искривленный нож, а за ее одеждами виднелся хлипкий алтарь из палок.

— Чего он надеется добиться этой гадостью? — прервала молчание Элис. — Это же явная фальшивка.

— Они надеются заставить вас опровергать это, — сказал Сент-Ив, — просто чтобы запятнать ваше доброе имя.

— Они? — спросила Элис. — Ясно, что это дело рук того коротышки со званого вечера, фотографа, что так старался всех запечатлеть. Зачем ему нужно, чтобы мы что-то опровергали?

— Совершенно не нужно, — Матушка Ласвелл тяжело осела в кресло. — Ему заплатили за эту работу, Элис.

— Но кто? Кому могло понадобиться за такое платить?.. Вы имеете в виду Тауновера?

— Уж точно не он, — возразил Фробишер. — В этом нет ни малейшего смысла.

— А мне это кажется вполне осмысленным, мистер Фробишер, — возразила Матушка Ласвелл. — Боюсь, вы поставили не на ту лошадь или чуть не поставили.

— Должен быть способ выяснить, кто в действительности нанял этого фотографа! — сердито сказала Элис. — Лэнгдон, ты говорил, что кое-что разузнал о том, откуда он явился. Час назад меня это не интересовало, но теперь мне интересно. Я намерена серьезно поговорить с ним.

— Мы обе с ним поговорим, — спокойно продолжила Матушка Ласвелл. — Мы выясним у него правду. Не отвертится.

— Поедем все вместе, — предложил Сент-Ив. — Носильщик на станции сообщил, что фотограф прибыл поездом из Танбридж-Уэллса и что у него мастерская или студия совсем рядом с «Сундуками и чемоданами Доккета» — через одну дверь, так он сказал. Мы его без труда разыщем.

— Полюбуйтесь-ка, — Матушка Ласвелл протянула им выпуск «Газетт». На первой странице красовалась фотография со званого вечера с объятым пламенем макетом бумажной фабрики и Матушкой Ласвелл и Биллом Кракеном, стоящими рядом. «Собрание анархистов в Айлсфорде!» — кричал заголовок. — Здесь всё, — она продолжала читать. — Не только про званый вечер, это само собой, но и прошлая история, выкопали скелет из могилы, — она молча читала, глаза бегали по строчкам. — Здесь о смерти моего первого мужа, все подробности — пожар, в котором он погиб, мертвые дети, обнаруженные под его лабораторией. Дальше про убийство Сары Райт. Везде указана Хариетт Ласвелл, что вполне справедливо, когда речь идет о моем муже, ведь он умер от моей руки. Но разве я причастна к тому, что обезглавили Сару…

Она уронила газету и заплакала, прижав ладонь ко лбу.

— Вас же оправдали! — воскликнула Элис. — С вас сняли обвинение в смерти мужа. Еще двадцать пять лет назад. Разве они имеют на это право, Лэнгдон?

— Да, — вздохнул Сент-Ив. — Это намеренное очернение, но здесь нет ничего клеветнического или преступного. Для этого выпущена листовка, ее будут раздавать на улицах и во всех пабах в окрестностях, но никто не возьмет на себя ответственность.

— Вынужден признаться, я в замешательстве, — мрачно пробурчал Фробишер. — Профессор, когда ты говорил с Чарлзом Тауновером, он тебя узнал?

— Не уверен. Мы познакомились с ним несколько месяцев назад, но он меня не вспомнил. Я ему, конечно, сказал, что мы с тобой друзья.

— Понимаю. Эта… этот план, — начал размышлять вслух Фробишер, — явно начал осуществляться еще до твоей утренней экспедиции на фабрику. На листовке едва просохла краска, но она просохла достаточно, чтобы приступить к раздаче. Фотограф явно всю ночь работал, изготавливая фальшивки, а потом подключился кто-то из печатников — возможно, кто-то из сотрудников «Газетт» или из отделения газеты в Танбридж-Уэллсе, — казалось, Гилберт разговаривает сейчас сам с собой, пытаясь возродить энтузиазм, который проявлял всего несколько минут назад. Он опустил глаза в пол, а потом сказал:

— Но кто же злоумышленник? Вот загадка. Это не Чарлз Тауновер. Нет, сэр. Он еще надеется, что я вложу деньги. Нет никакого смысла предпринимать все эти усилия, чтобы подорвать…

Раздался стук копыт, и, посмотрев в окно, Сент-Ив увидел детей с раскрашенными лицами и мула Неда Лудда, которые глядели вслед Биллу Кракену, уносящемуся на спине резвого жеребца по пыльной аллее.

ГЛАВА 13 УБИЙСТВЕ В ТАНБРИДЖ-УЭЛЛСЕ

Кракен знал лавку «Сундуки и чемоданы Доккета». Он с дюжину раз бывал в Танбридж-Уэллсе, где покупал овец; и даже коня, на котором приехал, старину Синеносого, приобрел у фермера всего в миле отсюда в сторону Грин-Хилла. Билл спешился на Кэмден-роуд, через дорогу от лавки Доккета. Студия фотографа Манфреда Пинка находилась через два дома. Двери заперты, ставни на окнах затворены.

«Манфред Пинк! — подумал Кракен. — Что за имя для мужчины? Человек с таким именем, да еще и выделывающий подобное, сам напрашивается на то, чтобы ему настучали по голове».

Билл уже почти собрался забраться в окно… Однако это было бы неразумно. Матушка неизменно призывала действовать рассудительно. Интересно, поняла ли она, куда он умчался в такой спешке, не сказав ни слова? Только ведь стоит сказать слово, скажешь и десять, а потом что? Может, они отправились следом? Или кто другой? По тротуару прошли три женщины, и он поклонился им. Тем не менее, завидев Кракена, дамочки отшатнулись и заторопились прочь, оглядываясь с подозрением, — такой уж жребий выпал ему в жизни, он не обижался.

Теперь, когда в голове засела мысль о возможной слежке, Билл решил, что прохлаждаться нет времени, пересек дорогу и прошел между зданиями, за которыми оказался заросший травой двор с деревянной хибаркой. За хибаркой начинался широкий луг, тянущийся до видневшегося вдалеке леса. Дверь хибарки открылась, и из нее вышел мальчишка. При виде Кракена на его лице мелькнуло удивление, и он тут же юркнул обратно, захлопнув за собой дверь. Тот самый мальчишка, что сопровождал Пинка на званый вечер! Кракен ничего не имел против пацана, однако такая встреча была совсем не кстати, ведь мальчишка его узнал.

Он услышал в лавке Пинка шум — стук мебели, звук захлопывающейся дверцы шкафа. Стало быть, негодяй внутри — видимо, спешит, а дверь в заведение при этом заперта средь белого дня. Кракен еще раз глянул на хибарку, но мальчишка не появлялся. Так тому и быть.

Он поднялся на крыльцо по трем деревянным ступеням и постоял у двери, прислушиваясь; над головой поскрипывала на металлических кольцах вывеска «Манфред Пинк». Билла внезапно охватило желание содрать вывеску и вынести ею окно, но он подавил свой порыв, снова вспомнив о Матушке Ласвелл: она столько уже настрадалась, нельзя причинять ей новые страдания. Немного успокоившись, он положил руку на металлическую дверную ручку и тихо ее повернул. Дверь распахнулась, и Кракен, пройдя внутрь, захлопнул ее за собой. Перед ним у стола обнаружился коротышка Манфред Пинк — в своей вызывающей шляпе и дорожном сюртуке, он стоял и разглядывал какую-то фотографию. Пинк повернулся навстречу вошедшему, вскрикнул от неожиданности и выпучил глаза, словно увидел свою смерть.

— Уезжаешь, приятель? — Кракен, заметив, что в нескольких футах от двери на дощатом полу лежит саквояж, шагнул к нему, поднял, открыл замки и, перевернув, вывалил содержимое на пол: рубашки, белье, пара ботинок… Наконец об пол глухо ударилась свернутая пачка денег, и он нагнулся к ней со словами:

— Вот оно как! И куда же ты…

Но тут Пинк бросился на него и нанес сокрушительный удар по голове. Кракен упал, перекатившись через стул, а по полу со стуком запрыгало выпавшее из руки фотографа тяжелое стеклянное пресс-папье. Звуки, которые потрясенный и ослепленный льющейся из раны кровью Кракен слышал, путаясь в ножках стула и пытаясь подняться на ноги, свидетельствовали о том, что Пинк вышел на улицу и захлопнул за собой дверь.

Когда Биллу удалось подняться на ноги, в комнате оставались саквояж и его вываленное на пол содержимое — исчезли только деньги. Среди вещей, на ночной рубашке, он заметил фотографию, которая торчала из картонного конверта, и поднял и то и другое. Обтерев тканью окровавленное лицо, Кракен рассмотрел снимок: на нем был запечатлен деревянный стол, на котором лежал мертвый ребенок с длинной кровавой раной в груди. Он в ужасе выронил его, но тут же подобрал снова, вспомнив фотографию из листовки — напоминающий алтарь стол под старыми каменными столбами. Он сунул фотографию себе под рубашку. Пока неясно, что она значит кроме очередной мерзости, но оставлять ее здесь не годится.

Пинк улизнул, избежав возмездия, но не мог далеко уйти. Кракен еще раз вытер с головы кровь, шагнул к двери и потянулся к ручке, но в этот момент дверь сама резко двинулась ему навстречу и отбросила к столу. В лавку, выпучив глаза и хрипя, спиной ввалился Пинк. Он повернулся, и Кракен увидел, что обеими руками тот сжимает большой складной нож, воткнутый в грудь по самую рукоятку. Пинк рванулся к Кракену, видимо, пытаясь что-то сказать сквозь кровавую пену. Кракен, защищаясь, схватил сломанный стул, но Пинк рухнул на свои разбросанные по полу вещи и затих.

Пора было уносить ноги. Кракен быстро выглянул наружу и, не увидев убийц, выскользнул из лавки и закрыл за собой дверь. Только теперь сообразив, что в руке у него окровавленная рубаха Пинка, которой он вытирал лицо, Билл отшвырнул ее в бурьян и зашагал прочь, раздумывая, как добраться до места, где привязан старина Синеносый, не устраивая из этого целое представление, как сказала бы Матушка. Он решил проехать на ферму «Грядущее» окольным путем, через лес.

Кракен отчаянно надеялся, что Матушка дома, в безопасности, и задумался, не соврать ли насчет раны на голове, но быстро сообразил, что врать не годится: надо сказать все как есть и надеяться, что она поверит ему, а не подумает что-нибудь другое. И с фотографией не поспоришь. Это удача, что он ее нашел. Может, послужит доказательством злого умысла, раз припрятал ее Пинк, или осуждением, но тогда Билл сожжет проклятый снимок в саду.

ГЛАВА 14 ОТЕЦ И СЫН

Хенли изучал лицо отца. Старик не умеет притворяться, не тот характер. Все его мысли отражаются на лице, и сейчас он явно недоумевает по какому-то поводу, да еще и злится, хотя нет никаких причин подозревать, что этот идиот Билл Генри ни в чем не виноват.

— Я тут кое о чем размышлял, Хенли, — Тауновер откинулся в кресле и изучающе смотрел на сына. — Ведь я совершенно ясно просил тебя выписать этой мисс Дампел чек на счет фабрики в банке на Треднидл-стрит. Чтобы получить деньги, ей пришлось бы вернуться в Лондон, кроме того, чек почти обезопасил бы ее от воров. Почему ты не сделал то, о чем я просил? Ты, как и я, прекрасно знал, что где-то здесь отирается этот Генри и что девчонка слишком глупа, чтобы понять, на что он способен.

— Я просто поспешил, отец, вот и все. Наличные всегда под рукой, это те же самые деньги. Дэвис должен был посадить ее на поезд в Лондон. Я и подумать не мог, что эта тупая девчонка сбежит с Генри. И как бы там ни было, деньги нам вернули.

Тауновер продолжал сверлить сына недовольным взглядом.

— Деньги здесь не важны. А вот смерть девушки — другое дело. Думаю, ее убили именно из-за денег. Обычная алчность. Таким, как этот Генри, нужен мотив, и денег оказалось более чем достаточно. Мы отчасти виновны в смерти этой дурехи Дейзи. Меня она, конечно, раздражала, но это… — он покачал головой и пристально посмотрел Хенли в глаза. — Я считаю, это ты убил ее своей нетерпеливостью.

Хенли взял себя в руки и ответил спокойно:

— Теперь, я, конечно, понимаю, что ошибся. Я признаю свою ошибку и беру всю ответственность на себя. Но откуда мне было знать, как все обернется?

— Может, и так. Тем не менее подумай о том, что в один прекрасный день эта фабрика вполне может стать твоей. Легко говорить, что берешь на себя ответственность за свои поступки, — эта фраза первой приходит на ум, когда нет реальных последствий. Заклинаю тебя, будь внимательнее и думай, прежде чем что-то сделать. Хотя бы ради доброго имени фабрики, если на свое тебе наплевать.

— Вполне понимаю, — Хенли поклонился. — Я чрезвычайно сожалею, отец. — Вполне может стать твоей. Выбор слов не случайный. Явная угроза.

— Придется удовлетвориться твоим извинением, каким бы оно ни было, поскольку девушка мертва. Я опаздываю на встречу с Фробишером. Он сегодня ужинает в Виндховере. Поужинаешь с нами?

— Увы, не могу, отец. Жаль, что я не знал об этом вчера, до того, как давал обещания.

— Если бы я знал о встрече вчера, я бы вчера тебе и сообщил.

— Вот именно, — Хенли уверенно смотрел на отца, хотя и понимал, что сказал дерзость.

— Фробишеру, кажется, не терпится раскошелиться, — прервал напряженное молчание Тауновер. — Этот, по крайней мере, хоть что-то понимает в бумаге. Годфри Паллинджер совершенно ничего не соображает, как и другой кандидат. Их интересует только прибыль, и мне с ними скучно. Интересно узнать, что скажет Фробишер.

— Мне тоже, — кивнул Хенли.

Чарлз Тауновер надел пальто и цилиндр, вышел из конторы и затопал вниз по лестнице. Оставшись один, Хенли встал и подошел к окну. За окном темнела в сгущающихся сумерках река, догорал закат, опускалась ночь. Неужели у старика вызвал подозрения сам факт, что он выдал деньги наличными? Вряд ли такое возможно. Отец, конечно, посчитал это простой оплошностью с его стороны, и ничем больше. Однако он вспомнил, что Дэвис рассказал ему о встрече отца с этим надоедливым Сент-Ивом сегодня днем и о визите Сент-Ива в «Малден-Армс». Слава богу, Дэвис сохранил это в тайне. Хенли мог опорочить других своих врагов и уже это сделал, но отец — совсем другое дело. Как знать, может, старик подавится сегодня за ужином куриной костью, это стократно бы все упростило.

Хенли вернулся к письменному столу, сел в отцовское кресло и предавался размышлениям, пока его не прервал вошедший в контору Дэвис.

— Кловер хочет подняться, — объявил он. — Она ждала, пока мистер Тауновер уйдет, чтобы не показываться ему на глаза.

Хенли кивнул.

— Как насчет Пинка? Готово?

— Дженкс управился.

— Ты уверен?

— Увереннее некуда. У Пинка в конторе оказался человек — муж этой Ласвелл, Билл Кракен.

— Потрясающе. В конторе Пинка?

— Пинк убегал от него в страхе, с саквояжем, будто собирался уехать навсегда. Дженкс ударил Пинка ножом, когда тот выбежал, а потом втолкнул его назад в контору и увидел, что там Кракен. Пинк разбил Кракену голову до крови. Дженкс сразу слинял — пусть теперь обвиняют Кракена.

— А Дженкс уверен, что Кракен его не видел?

— Дженкс говорит, что не видел. Как ни крути, Дженкс был в маске, так что никакой разницы.

Хенли, поразмыслив, расхохотался.

— Кракен! Тупица. Интересно, как он нашел Пинка. Быстро сработано.

— Возможно, Кловер что-то знает. Послать ее наверх?

— Да, но что же 500 фунтов, заплаченные Пинку за фотографии? Дженкс их нашел? Если Пинк собирался бежать, деньги должны были быть при нем.

Дэвис покачал головой.

— Пока нет, сэр.

— Пока нет?

— Дженкс искал у Пинка в саквояже, который он выронил на улице, но денег там не оказалось, а обыскивать контору Пинка он не мог, пока не ушел Кракен. Не было времени. Дженксу пришлось смыться. Они, конечно, у Пинка, спрятаны где-то. Дженкс говорит, что вернется и поищет, когда будет безопасно.

— Неужели? Зачем это Пинку прятать такую крупную сумму, если он собирался бежать при первой возможности?

Дэвис пожал плечами.

— Да, в этом что-то есть.

— Думаешь, Дженкс мог найти деньги и прикарманить их?

— Если он почуял крупную поживу и решил, что ему это сойдет с рук. Многие прикарманили бы деньги, раз привалила такая удача.

— Вот именно, — отозвался Хенли. Он сидел, глядя на вечернее небо за окном, пока Дэвис ждал. — Хочу, чтобы ты выяснил правду. Предположим, Дженкс нашел деньги и оставил себе. Скажи Дженксу то же самое, что только что сказал мне — что ему привалила удача. И добавь, что хочешь свою долю. Достаточно ста фунтов. Не требуй себе полную долю, ведь это Дженкс сделал работу. Скажи ему, что убедил меня в том, что деньги пропали. Соври что-нибудь подходящее. Если Дженкс отдаст тебе сто фунтов, покажи их мне. Нам обоим лучше знать, можно ли ему доверять.

— Правда ваша. Я сегодня вечером его увижу и скажу ему все, как вы говорите.

— Хорошо. По-моему, у тебя есть еще парочка дел на вечер. Излишне говорить, что если кто-нибудь заметит тебя на ферме «Грядущее», то все пропало.

Дэвис кивнул.

— Тогда пошли ко мне Кловер, будь любезен, и оставь нас одних. И чтобы нас никто не беспокоил.

Сдержав ухмылку, Дэвис повернулся к двери.

— И, Дэвис… — сказал Хенли.

— Сэр?

— Вы с Дженксом можете позабавиться с Кловер, когда она отслужит свое. Или ты один, если Дженкса не окажется поблизости.

Дэвис кивнул и вышел, и тут же вошла Кловер, явно с новостями. Она осмелела, как показалось Хенли. Однако дерзкое, плутоватое выражение придавало ее помятому личику определенную прелесть, насколько это вообще было возможно.

— Что ты узнала на ферме «Грядущее»? — спросил он сурово. — Ты передала листовку, как я понимаю.

— Да, сэр, я отнесла на ферму бумаги, всё, как вы сказали. Вот уж у них повылезли глаза, когда они их увидели.

— У кого, Кловер? Кто их увидел?

— Ну, значит, та, что у них зовется Матушкой Ласвелл, а еще жена Сент-Ива и он сам. И муж Матушки Ласвелл — должно быть, это он. Вы его остерегайтесь. Баламут, точно. И мистер Фробишер с ними был, болтал без умолку о том, что собирается делать. Я отдала им бумаги и ушла, не успела пройти и полмили, а тут кто-то скачет на лошади, так что я отошла с дороги и спряталась в кустах. Это был он, муж. Думаю, он совсем потерял голову — пустился в безнадежное дело.

— Ты знаешь, куда он поехал?

— Нет, сэр.

— И это и всё? Постучалась, отдала Матушке Ласвелл листовку и газету, увидала, как у нее повылезли глаза, и ушла?

— О, нет, сэр, — возразила девушка с плутовской улыбкой. — Что это вы волнуетесь, сэр? Я вовсе не стучала в дверь. Никого не было, так что я вошла в дом, как человек-невидимка, и слушала, о чем они говорят из коридора. Не хотите ли узнать, что я услышала?

— Конечно хочу, Кловер. Ты и сама прекрасно знаешь.

— А вы будете ко мне добры?

— Насколько это возможно.

Она широко улыбнулась, подобрала юбки и уселась на стол, а потом, пока Хенли гладил ее по коленке, рассказала ему все, что подслушала.

ГЛАВА 15 ПОДОЗРЕНИЯ

— Какой ужасный день, — Элис сидела на краю постели и заплетала волосы на ночь. По-южному теплый ночной бриз колыхал пламя свечей. Пристально посмотрев на Сент-Ива, она прошептала: — Вдруг выясняется, что на нашем острове ведьмы устроили шабаш!

— Мне очень милы эти ведьмы, так что, считаю, это только к лучшему.

— А ведьмам что делать?

— С моими нежными чувствами? — переспросил он. — В действительности мне особенно мила лишь одна. Ну что можно с этим сделать… — он улыбнулся жене, и та ответила улыбкой.

— Возможно, до этого еще дойдет, — сказала Элис. — И все же, стоит ли отвечать на обвинения? Стоит ли вообще что-нибудь говорить? За всем этим делом стоит человек недалекого, помраченного ума.

— Мой совет — молчание. Может статься, что тот, кто задумал все это, не столь недалек, как кажется. Более того, недалекие умы и мелкие притязания бывают опасны. Он совершенно точно заказал фотографии заблаговременно. Столь важные детали не оставляют напоследок. Матушка Ласвелл не держала свою миссию в тайне, в конце концов.

— Он? Откуда ты знаешь, что это мужчина?

— Женщины, как правило, до такого не опускаются. В этом коварстве есть сладострастный оттенок, выдающий мужской ум.

— И Чарлз Тауновер не этот мужчина? Ты, кажется, в этом вполне уверен, как и Гилберт.

— Я ни в чем не уверен, — ответил Сент-Ив. — Тауновер не остановился перед тем, чтобы отослать Дейзи. Она болела, стала обузой для фабрики. Но я верю, что он считал, что, заплатив ей, рассчитался с ней сполна. Он намеревался отправить ее в Лондон, как и утверждает, а там, как знать, может, она и вправду поправилась бы, перестав дышать ядами.

— Готова согласиться, если бы не тот факт, что Дейзи ходила на собрания «Друзей». Она была не просто больной девушкой, а потенциальной угрозой для фабрики.

— Ты, безусловно, права. Когда я встречался с Тауновером, в контору зашел фабричный мастер, некий Дэвис. Хасбро и я столкнулись с этим Дэвисом почти буквально, когда собирали пробы у реки. Я совершенно уверен, что он меня тогда рассмотрел и, судя по его лицу сегодня утром, узнал. Тем не менее он сказал, что мы никогда не встречались. Мы оба знали, что он врет, но я не могу понять, зачем ему это понадобилось. Когда Дэвис напал на нас у ручья, он просто выполнял свой долг. Выгораживать меня ему незачем. Ему бы тут же рассказать Тауноверу о моих проделках и вышвырнуть меня вон!

Элис села на постели, прислонившись к спинке.

— А Тауновер понял, что это ложь? — спросила она.

— Думаю, нет, хотя невозможно быть уверенным. Тем не менее Дэвис шел за мной вдоль реки до Снодленда и заглянул в «Малден-Армс», где я завтракал. Он убедился, что я там, и ушел. Так что он за мной приглядывает.

— И все же ты не подозреваешь, что за всем этим стоит Тауновер?

— Не за всем, нет. Здесь я согласен с Гилбертом. Дэвис должен был знать, что у Дейзи с собой много денег. Если смерть Билла Генри и Дейзи Дампел — дело рук Дэвиса, что вполне возможно, то этот тип и есть преступник. Вид у него вполне соответствующий. Именно Дэвис давал показания против Генри, и он же избил парня до потери сознания за трактиром «Малден-Армс». Мог и без труда засунуть деньги Дейзи в пальто Генри.

— Дейзи была бы легкой добычей, — погрустнела Элис. — Она думала, что Дэвису поручено за ней присмотреть. Что, если это он, а не Билл Генри, забрал ее из «Чекерс»? Если верить «Газетт», никто не видел, как убийца вошел, и никто не видел его лица, когда он уходил. Но какая в этом выгода Дэвису? Ему в руки попало сто фунтов, и он отдал их, чтобы свалить вину на Генри?

— Возможно, он получит нечто большее, чем сто фунтов. Мне показалось, что своим подарком Тауновер, по крайней мере частично, платил Дейзи за молчание. А что, если кому-то хотелось купить молчание понадежнее? Возможно, Дэвис просто еще одна пешка.

— Или убийца, который привык делать все, что ему вздумается.

— Может, и так.

Они немного полежали молча, а потом Элис сказала:

— У нас нет никаких доказательств, а Билл Генри и Дейзи мертвы. Надеюсь, ты не собираешься расследовать это дело, пока не появится что-то более определенное. И стоит сходить к констеблю Бруку. Он хороший человек.

— Как скажешь.

— А знаешь, может, на этом все и закончится. «Друзья Медуэй» дискредитированы. Билл Генри и Дейзи молчат. Похоже на полный успех.

— Очень надеюсь, что ты права, — вздохнул Сент-Ив.

И с этим онизадули свечи и устроились на ночь.

ГЛАВА 16 ПОХОЖЕ НА ВЕДЬМ

Следующим утром Сент-Ив, сидя на террасе, вспоминал разговор с Элис и безуспешно ломал голову над тем, что можно сделать в такой ситуации. Станешь протестовать — глубже увязнешь в трясине! Однако ему казалось, что все же можно что-то сделать: яйцо зла выношено, цыпленок проклюнулся и грозит вырасти в здоровенного петуха.

Образ вызвал у него улыбку. Возможно, Элис права. «Друзья реки Медуэй» опорочены. После драки кулаками не машут. Они это переживут, тем более что Матушка Ласвелл не собирается складывать оружие, да и с какой стати. Возможно, Гилберт Фробишер добьется успеха и петух пойдет под нож.

Раздумья Лэнгдона прервал вбежавший на террасу Эдди.

— Ларкин спрашивает, можно ли нам снять со стрел резинки, — затараторил он, — и заострить их. Мы собираемся стрелять в тюк сена. Ларкин сделала мишень: огромную-преогромную крысу. Десять очков, если попадешь в глаз, и пять — если в сердце.

Сент-Ив задумался. Эдди разумный мальчик; его сестра Клео немного взбалмошна, но не глупа. Ларкин, конечно, самая настоящая дикарка, но у нее доброе сердце и масса замечательных скрытых талантов, многие из которых могут в конце концов довести ее до виселицы.

— И где же вы собираетесь поставить тюк сена?

— У дальней стены амбара, рядом с лебедкой. Мы покормили Доктора Джонсона сахарным тростником, теперь ему хочется посмотреть, как мы стреляем.

— Надеюсь, не рядом с воздушным шаром? И подальше от Доктора Джонсона. Не смейте стрелять в сторону шара или слона ни в коем случае.

— О нет, сэр, — сказал Эдди. — То есть да, сэр. Никто не посме… как вы сказали.

— И начертите линию, за которой все должны стоять.

— Да, сэр.

— И когда один собирает стрелы, другие не должны натягивать луки. Тебе все ясно?

— Да, сэр. Всё как вы скажете.

— И не давайте Джонсону сразу весь сахарный тростник. Хватит ему двух-трех стеблей, как тебе, или мне, или кому другому. До конца недели больше ему не положено. Ему же лучше, если вы растянете удовольствие подольше.

— Да, сэр! — отрапортовал Эдди и, не дожидаясь новых указаний, понесся к амбару, крича что-то на бегу, но Сент-Ив уже не разбирал слова сына. Его отвлек констебль Брук, выбирающийся из повозки в конце аллеи вистерий. Сент-Ив направился ему навстречу с мрачным предчувствием, что стряслось что-то еще: их остров осаждали враги.

— Миссис Сент-Ив дома, сэр? — спросил Брук после рукопожатия.

— Да, у себя наверху. Боюсь, она еще спит. Мне ее разбудить?

— Могу я сперва поговорить с вами?

— Конечно, Брук. Проходите, сядем на террасе.

Двое мужчин поднялись в тень, на террасу, и уселись.

— Совсем мне не хочется здесь быть, сэр. Тем более в такой день, — сказал Брук.

— Понимаю. Рассказывайте, с чем пришли, — попросил Сент-Ив. — Я почти что ожидал, что вы рано или поздно пожалуете к нам.

— Нехорошие новости, сэр. Как мне кажется, это все неправда, но я должен выполнить свой долг констебля.

— Конечно же, должны.

— Билла Кракена арестовали за убийство, понимаете? Дело выглядит так, будто он прикончил некоего Манфреда Пинка, фотографа из Танбридж-Уэллсе. Они с Пинком о чем-то повздорили, и Кракен убил его складным ножом: один удар прямо в сердце.

Сент-Ив молчал, потрясенный. Могло ли подобное произойти? Как ни прискорбно, вполне. Кракен отличался буйным нравом, а вчера ускакал куда-то в растрепанных чувствах.

— Есть свидетели?

— Нет, сэр. Нашли тело Пинка, поднялся шум и крик. Кракен ехал в сторону Айлсфорда из Танбридж-Уэллсе, и по дороге его схватили трое граждан. Пинк ударил Кракена по голове — это Билл признает, но он утверждает, что и пальцем Пинка не трогал. Говорит, что нож не его, а неведомого злодея, как говорится. Однако, когда его схватили, при нем нашли фотографию, спрятанную под рубахой, — мертвый младенец, располосованный ножом, истекающий кровью.

— Которую он, без сомнения, взял у Пинка, как поступил бы и я, если бы увидел ее там. Вы видели эту отвратительную листовку, Брук?

— Да, сэр, видел.

— И вы знаете, что фотографии в ней поддельные?

— Сказать по правде, не знаю, что поддельное, а что нет, сэр. И то, что я знаю или думаю, не особенно важно. Кроме того, я еще не досказал все, что собирался сказать.

— Что ж, рассказывайте до конца. Мы все уладим.

— Такое дело не уладишь, профессор, но сейчас я все расскажу. После того как Кракена посадили в тюрьму, мы, естественно, отправились на ферму «Грядущее», к Матушке Ласвелл, и что же мы там нашли? Тот самый стол из палок с фотографии из листовки, про которую вы вспоминали, — сатанинский алтарь, говорят. Он стоял за амбаром, накрытый холстиной, на столе кровь, а под столом лежал окровавленный нож и склянка с… — Тут констебль опустил глаза и пробормотал: — Говорят, это колдовская мазь.

Сент-Ив расхохотался.

— Не буду притворяться, что не понимаю вас, Брук, но, боже правый, откуда нам знать, что в этой склянке? На ней что, ярлык прицеплен, как на склянке из аптеки?

— Именно так и есть, сэр, ярлык. Но это еще не все. Мы отправились в Китс-Коти и нашли мертвого ребенка, похороненного на лугу у старых камней, — того самого ребенка, изображенного на снимке, который Кракен взял у Пинка.

Сент-Ив отвернулся, стараясь дышать ровно.

— А фотография ребенка сделана, так сказать, с расстояния?

— Нет, сэр, вблизи.

— Как же такое может быть? Это означает, что после того как ребенка убили, если его действительно убили, и до того как его похоронили, Пинку удалось его сфотографировать. Как же он это сделал? Получается, на этот мнимый шабаш ведьм, где, напомню, якобы присутствовала моя жена, пригласили Пинка, чтобы он сделал снимок и навсегда их заклеймил? Не выдерживает никакой критики, мой друг.

Констебль Брук пожал плечами.

— Уверен, что все это разъяснится, сэр, но на данный момент — это улика.

— И мертвый ребенок. Где теперь тело?

— У доктора Пулмана.

— Хорошо. Стало быть, Матушка Ласвелл арестована?

— Мы пытались ее арестовать, но она побила одного из наших людей метлой и убежала в лес. Мы искали, но она спряталась.

— Тоже хорошо. Она ни в чем не виновна. Вы конфисковали метлу? Может, это та самая метла, на которой она летает, — еще одна улика.

Брук моргнул.

— Мне не пришло в голову…

— Найдите ее, мой друг. Если доктору Пулману удастся найти следы колдовской мази на черенке, тут она и попалась. Это вам не приходило в голову? — Сент-Ив понял, что вот-вот сорвется. Ему совершенно не хотелось набрасываться на Брука, доброго, хотя и лишенного воображения блюстителя порядка, но ему очень сильно хотелось кого-то избить. Тем не менее он обуздал свой гнев и усилием воли придал лицу спокойное выражение.

— Что же у вас еще? — спросил он.

Брук смотрел на него, приоткрыв рот.

— Дело в том, что я пришел, чтобы арестовать миссис Сент-Ив. Она на фотографии с ведьмами, видите ли. Она тоже замешана.

— Ведьм не существует, Брук.

— Может быть, и нет, сэр. Надеюсь, что нет. Но похоже на ведьм. Есть и камни в Китс-Коти, и окровавленный алтарь, и ребенок, и убитый Пинк, и два окровавленных ножа в придачу. Мы не знаем, с чего начать. Нам надо…

— Ведовство не является наказуемым преступлением уже сто пятьдесят лет, Брук. Вам-то это должно быть известно.

Брук грустно пожал плечами.

— Есть убитый ребенок, сэр, ведовство это или нет.

Откуда-то сзади, из тени, раздался голос Элис:

— Я пойду с вами добровольно, констебль Брук, — видимо, она стояла у открытой двери и слушала. — Как сказал Лэнгдон, мы это уладим. Я только быстро соберу вещи и выйду.

Элис ушла, и двое мужчин остались сидеть в молчании. Сент-Ив чувствовал себя утопающим, которому не за что уцепиться.

— Скажите мне, Брук, а Клару Райт арестовали? Не думаете же вы, что слепая девушка летает на метле.

— Нет, сэр. Только ваша Элис и Матушка Ласвелл, которые были в Китс-Коти. Их лица ясно видно.

— Они не были в Китс-Коти, Брук. Фотография поддельная.

— Да, сэр. Без сомнения, так и есть, но… — на террасу вышла миссис Лэнгли с двумя стаканами лимонада, и вместе с ней Гилберт Фробишер.

— Мне не до лимонада, — отмахнулся Сент-Ив. Брук, потянувшийся было к лимонаду, замешкался.

— Освежитесь, сэр. Миссис Сент-Ив сказала мне предложить вам лимонад, что я и делаю. Ваш стакан, констебль.

Брук кивнул и принял лимонад, как и Сент-Ив, и оба выпили залпом. Брук смотрел в сторону, якобы разглядывая аллею вистерий, а миссис Лэнгли вернулась в дом с пустыми стаканами.

Сент-Ив ничего не мог сказать, но в голове у него прояснилось. Теперь он уже не сомневался, что все его домыслы насчет Дэвиса подтвердятся. Но все же казалось маловероятным, что этот отвратительный тип — главное действующее лицо. Он просто наемник, и ему нет никакой выгоды от столь изощренных интриг. За ним стоит кто-то другой.

— На пару слов, констебль? — спросил Фробишер, и Брук кивнул с выражением явного облегчения на лице. Они отошли в сторону; Гилберт что-то тихо говорил, и через пару минут Сент-Ив увидел, что его друг дает Бруку несколько ассигнаций.

В дверях показались Элис с чемоданом, который Сент-Ив тут же у нее забрал, и миссис Лэнгли.

— Привести детей? — спросила ее миссис Лэнгли.

— Да, — ответила Элис. — Чего я не хочу, так это тайн, хотя лучше подождать, пока я не уйду, чтобы все разъяснить, что бы это ни значило.

Миссис Лэнгли заспешила к амбару.

— Ты ведь будешь осмотрителен, Лэнгдон? — Элис посмотрела Сент-Иву прямо в глаза. — Никакой поспешности. Гнев никогда не идет на пользу. Он всегда возвращается бумерангом.

— Да, — сказал он. — Ты, конечно, права.

— Знаешь, я сейчас так рада, что мы вместе.

Он кивнул:

— Ты слышала весь разговор? Трудно найти в нем повод для радости.

— Да, слышала. Но я предпочитаю радоваться тому, что мы с тобой муж и жена. Советую тебе обратиться к мистеру Бэйхью, чтобы он подыскал адвоката на случай, если дело дойдет до суда. Умелый адвокат их уничтожит, кто бы они ни были.

— Да, конечно. Я немедленно напишу Бэйхью, — он и не подумал об этом, несмотря на многолетнюю дружбу с Бэйхью, который уже несколько раз был их поверенным. Тут Элис поцеловала его, застав врасплох, но он ответил ей от души. Они подошли к Бруку и Фробишеру, видимо, завершившим разговор и глядевшим на поле хмеля. — Элис будет в тюрьме в Айлсфорде? — спросил Сент-Ив Брука.

— Нет, сэр. Там сидит Билл Кракен, — отвечал Брук. — Если удастся найти Матушку Ласвелл, она, конечно, может сидеть вместе с Биллом.

— Значит, Мейдстоун?

Брук покачал головой.

— Снодленд, сэр, там пусто после Билла Генри и… и там немного удобнее, мэм, попросторнее. Оттуда вид на причал парома, люди ходят туда-сюда, что, несомненно… — он замолчал, скрестил руки на груди и уставился на свои ботинки.

— Я дал констеблю деньги, чтобы он позаботился об удобстве Элис, — шепнул Сент-Иву Фробишер, но прежде чем Лэнгдон успел ответить, они увидели миссис Лэнгли и детей: Финна Конрада, Ларкин, Клео и Эдди, идущих к ним от амбара. Миссис Лэнгли, видимо, что-то сказала детям, потому что они вели себя необычно тихо и серьезно. Когда они приблизились, Ларкин смерила Брука свирепым взглядом, а Клео расплакалась.

— Я сказала детям, что вас не будет день или два, мэм, — объяснила миссис Лэнгли.

Элис поцеловала каждого в щеку, включая Финна.

— Я скоро вернусь домой, — сказала она с убедительной улыбкой и отвернулась. Несложно было догадаться, что она плачет, и Клео разрыдалась еще громче. Сент-Ив и миссис Лэнгли держали детей за руки, когда Элис и констебль Брук пошли к коляске по аллее вистерий.

— Мы еще поквитаемся с легавым, вот увидишь, — тихо сказала Ларкин Эдди.

— Чтобы я больше не слышал ни о каких квитаниях, Ларкин, — Гилберт Фробишер сурово посмотрел на воспитанницу. — Констебль Брук исполняет свой долг. Скоро мы посмеемся над всем этим, как сказал мой папаша, устанавливая капкан на ворюгу-лисицу, — он коротко хохотнул, но осекся, видимо, поняв, что шутка не вполне уместна.

Сент-Ив смотрел Элис вслед, пока она не скрылась из вида. Смеяться сейчас казалось ему диким. Они молча побрели обратно к дому, и он задумался, что же ему теперь сказать детям.

ГЛАВА 17 ЗА ЗАВТРАКОМ

— В Виндховере, да, — рассказывал Гилберт Фробишер за завтраком на следующее утро, — Тауновер владеет большими угодьями, но они оставлены под охоту. Он не хочет ничего выращивать, хотя у него, видимо, огромные стада овец. Когда мне показывали владения, егерь жаловался на браконьеров, а Чарлз рассуждал о пользе публичных повешений. Никогда не любил повешения.

Фробишер, Сент-Ив и Хасбро сидели за столом с остатками завтрака. Лэнгдон почти ничего не ел, зато Гилберт ни в чем себе не отказывал и продолжал накладывать в тарелку бекон и тосты.

— Чарлз — черствый человек, да, хотя весь ужин у его ног сидела дряхлая собака, в которой он явно души не чает. В смысле, он не чужд сентиментальности. Я по-прежнему уверен, что он ничего не знает об этих трусливых махинациях, а если хоть что-то знает, то он не только безумец, но и превосходный актер.

— Не знал, что у него есть сын, — попытался поддержать беседу Сент-Ив. — Жаль, что молодой человек не присутствовал и тебе не удалось его рассмотреть.

— Сын, Хенли — его наследник, — сказал Фробишер, — но пока он ничем не владеет. Чарлз полностью все контролирует, если прибегать к юридической терминологии. Он только недавно решился продать доли с прямым участием, видимо, из-за состояния здоровья. Остальных пайщиков он отверг, потому что они хотели получить контрольный пакет, а не просто вложить деньги, и чрезмерно переживали по поводу дивидендов. Им хотелось гарантий. Чарлз не сразу принял мое предложение только из-за его условий. Наш договор передает мне ограниченный контроль в строго определенных вопросах. Я четко изложил все на листе бумаги, с учетом опасений Матушки Ласвелл, конечно, и подписался. Дал ему понять, что это полное и окончательное предложение и что я не намерен инвестировать просто так, однако не требую дивидендов или гарантий, а напротив, хочу направить собственные средства на решение проблем фабрики, какие бы они ни были.

— Странно, почему сын не присутствовал на переговорах, ведь дело-то серьезное, — вставил Хасбро. — Мне кажется, здесь у него прямой интерес, учитывая, что фабрика когда-нибудь перейдет к нему. Сколько лет Чарлзу Тауноверу?

— Почти мой ровесник, шестьдесят шесть или шестьдесят семь.

— А что у него за болезнь?

— Видимо, что-то с сердцем, — ответил Сент-Ив. — Мы с Элис познакомились с ним на приеме, когда он только приехал в Кент, хотя он, возможно, нас и не запомнил. Он носил с собой пузырек какого-то снадобья.

— Он принимал лекарство, когда я приходил на фабрику, — вспомнил Гилберт Фробишер. — Его едва удар не хватил, когда одна из девушек не к месту разговорилась, так он разъярился. Но он знал, что нужно делать, и откупорил свой пузырек.

— А сын, Хенли, живет в Виндховере? — спросил Хасбро.

— Видимо, — ответил Фробишер. — И активно участвует в управлении фабрикой. Чарлз очень хвалил его способности. Скорее всего, именно Хенли будет руководить работами по реализации моих идей. Чарлз пожалел, что сына нет дома, хотя лично мне это не показалось особенно странным. Тауноверу-младшему не могло быть известно о моем предложении, а двух других потенциальных пайщиков Чарлз уже отослал. Такой молодой человек, как Хенли, найдет себе занятия поинтереснее, чем слушать стариковские разговоры.

Вошла миссис Лэнгли с корзиной — под салфеткой в ней лежали упакованные в газеты свертки.

— Собрала вам кое-что поесть, джентльмены. Корзина для несчастного Билла, а остальное для вас троих — сэндвичи из вчерашнего ростбифа с горчицей. День может оказаться трудным из-за всех этих невзгод.

Фробишер взглянул на карманные часы.

— И этот день уже начался. Финн Конрад обещал сегодня утром показать мне местных птиц, так что я откланяюсь. Номы не пойдем далеко. Тауновер обещал прислать ответ после обеда.

— А я собираюсь в Танбридж-Уэллс, — сказал Сент-Ив. — Передай мои наилучшие пожелания Биллу Кракену, Хасбро. Постарайся поговорить с ним без свидетелей, если удастся.

— Думаю, Брук разрешит. Возможно, у Билла есть догадки насчет того, где может прятаться Матушка Ласвелл. Если да, я попробую разыскать ее, когда вернусь.

— Тогда до встречи в четыре часа? — уточнил Сент-Ив. — Бог даст, мы найдем что-нибудь, проливающее свет на эти мрачные события.

ГЛАВА 18 РОСТБИФ С ГОРЧИЦЕЙ

На Пеннилегс, лошади Элис, имя для которой придумала Клео, когда ей было три года, Сент-Ив въехал в Танбридж-Уэллс с северо-востока, по полузаброшенной тропе, которая вела через глухой лес. В любой другой день его интересовали бы грибы и болотные низины, где из луж иногда выползают всякие любопытные твари; но сегодня все это мало его занимало, даже ранее не виденный удивительно чистый ручей, бежавший в меловых берегах. Сейчас главным было только одно — остаться незамеченным.

Он выехал на широкий луг с пасущимися овцами, куда выходили задние дворы зданий с восточной стороны Танбридж-Уэллса, один из которых принадлежал Пинку — если он действительно находился так близко к лавке Доккета, как вспоминал носильщик Джеффрис. Не испытывая желания быть узнанным или отвечать на вопросы, Лэнгдон тем не менее хотел заглянуть в лавку Пинка и захватил с собой сверток инструментов и отмычек для этой цели.

Увидев вывеску Пинка над задним входом в лавку, он спешился и привязал Пеннилегс к коновязи. Похоже, улица, на которую выходил фасад дома, не была пустынной, но отсюда никого не было видно, поэтому Сент-Ив не стал прятаться. Немного поодаль виднелась полуразвалившаяся хибарка с приоткрытой дверью. До нее еще дойдет очередь в свое время. На данный момент Сент-Ива больше интересовал дверной замок — врезной, на вид новый, хотя в итоге он не помог Пинку избежать его участи. Видимо, фотограф ввязался в рискованную игру, или же, промелькнула в голове Сент-Ива мысль, замок вставила полиция, чтобы в лавку не попали посторонние, — в таком случае следовало поторопиться. Он вытащил набор отмычек и с третьей попытки справился с механизмом. Толкнув дверь, Сент-Ив вошел в лавку и притворил за собой дверь.

Он зашел в темную комнату, подозревая, что не найдет ничего полезного. Повсюду лежали стеклянные фотографические пластинки, но на них не было ничего интересного: свадьбы, похороны, несколько фотографий мертвых детей — сделанных так, чтобы они напоминали живых. Фотографии мертвых всегда казались ему одновременно грустными и отвратительными, но сейчас они ничего не доказывали. Нашлась дюжина пластинок с фотографиями, сделанными на званом вечере, но опять-таки как улики они не годились; было бы странно, если бы их здесь не оказалось. На полу валялись осколки разбитых пластинок, как если бы Пинк впопыхах пытался уничтожить следы своих фотографических махинаций или же судорожно разыскивал какие-то нужные ему негативы. Сент-Ив изучил осколки и обнаружил на одном двойное изображение — одно фото, наложенное на другое, — однако остался лишь фрагмент кадра. Это доказывало, что Пинк манипулировал фотографиями, но, чтобы оправдать Элис, этого мало. Неясно, что уже забрали или уничтожили — сам Пинк, убийцы Пинка или полиция…

Сент-Ив нашел толстостенные бутыли с химикатами, самым интересным среди которых оказался цианистый калий, однако Пинка никто не подозревает в отравлении: все эти вещества применяются в его ремесле. На полу оставалась большая засохшая лужа крови, вокруг валялась разбросанная одежда, местами запачканная кровью. В углу лежал сломанный стул — видимо, свидетельство драки Кракена с Пинком, если они действительно дрались. Понять, что произошло, не представлялось возможным.

Он снова вышел на улицу, закрыв и заперев за собой дверь. Футах в шестидесяти стояла разваливающаяся хибарка с обрушившейся с одного угла крышей и изгнившими снизу досками, все строение опасно покосилось. Дверь в хибарку теперь стояла закрытой. Ветер? Или кто-то скрывается внутри? На окне с разбитыми стеклами болталась ветхая занавеска. Хибарка выглядела нежилой, и вряд ли Пинк пользовался ею в качестве кладовки в столь ветхом виде — непонятно даже, принадлежала она ему или нет.

Занавеска колыхнулась под порывом ветра, и за ней на мгновение мелькнуло лицо мальчишки.

Сент-Ив немедленно направился к хибарке, дернул дверь, оказавшуюся запертой, а потом обошел вокруг через заросли бурьяна, к покосившейся стене. Он появился как раз вовремя: мальчишка выбирался наружу через узкую дыру между двумя досками в дальнем углу. Заметив Сент-Ива, он в панике рванулся, но застрял, зацепившись за выступ доски. Сент-Ив схватил его за воротник, сразу же опознав в нем помощника Пинка. Мальчишка пытался было вырваться, но быстро перестал трепыхаться.

— Я-то вам на что сдался? — спросил он, встав на ноги, когда Сент-Ив его отпустил. — Я ничего не сделал. Батрачил у Пинка, таскал вещи и все такое. Убили его, туда ему и дорога.

— Носильщик на платформе в Айлсфорде говорил, что Пинк бил тебя ногами. Это правда?

— Правда-правда, да и похуже бывало, — он сел на землю, смирившись со своей участью. Худой, с осунувшимся лицом и впалыми щеками, он уставился вдаль. — Прирезали старика Пинка-то. Прикончил он его, — он кивнул, продолжая смотреть в пустоту, видимо, вспоминая смерть Пинка.

— Так ты это видел? — спросил Сент-Ив. — Кто его зарезал — высокий, худой мужчина, с растрепанными волосами? Он был…

— Не, не он. Был другой, коротышка, в капюшоне, чтоб лица не разглядеть.

— Коренастый такой? Сильный? — спросил Сент-Ив, припоминая сторожа, которого Хасбро сбил с ног у Эклис-Брук три дня назад — товарища Дэвиса.

Мальчишка кивнул.

— А где был худой, высокий? Он, видишь ли, мой друг, и его наверняка повесят за убийство, если мы не найдем другого, в капюшоне.

— Вы про того, кто дома поджигал? Он ваш друг?

— Поджигал?.. Конечно! Да, он самый, кто дома поджигал!

— Он зашел в лавку, вот как вы только что. Мистер Пинк выбежал на улицу, и другой, в капюшоне, вышел из-за угла и погнался за ним. А мистер Пинк развернулся — и в сторону, снова к двери, чтобы спастись, — тут-то он его и пырнул. Втащил мистера Пинка вверх по ступенькам и втолкнул в лавку. Я в окно все видел. Коротышка ушел. И тут вышел ваш высокий, весь прямо в крови, и тоже быстро ушел. Мистер Пинк больше уже не выходил. Потом появились фараоны, но я выполз через дыру и спрятался.

— Ты не говорил с полицией?

— Мне папаша запретил. И не думай, говорил. От них одни неприятности, кем бы ты ни был.

Сент-Ив посмотрел на лес вдалеке, обдумывая услышанное. Ему уже не терпелось отправиться обратно, но мальчишку нужно было взять с собой.

— И как же тебя зовут?

— Виллум, так кличут.

— Не хочешь ли поесть, Виллум? У меня есть сэндвичи — ростбиф с горчицей.

Тот пожал плечами.

— Если подождешь меня, я принесу. А ты, стало быть, живешь здесь? В хибарке?

Мальчишка снова пожал плечами.

— Может, и так, — сказал он.

— Подожди здесь, — Сент-Ив подбежал к Пеннилегс, терпеливо ждавшей на привязи, и достал свой обед, собранный миссис Лэнгли, из седельной сумки. Когда он вернулся, мальчишка так и стоял на том же месте; он взял у Сент-Ива сэндвич и набросился на него, не переводя дух. Сент-Ив не мешал, и вскоре с едой было покончено. — У меня еще один есть, — сказал Сент-Ив, — но тебе, пожалуй, лучше немного подождать, прежде чем приниматься за второй. Ты долго работал у Пинка?

— С зимы.

— А жил здесь?

— Где ж еще мне жить? Когда я делал что-нибудь для Пинка, он давал мне шиллинг.

— Стало быть, шиллингов теперь не будет?

Мальчишка в очередной раз пожал плечами, и Сент-Ив достал из кармана четыре шиллинга и протянул их на ладони. Мальчишка подозрительно посмотрел на него, но взял монеты и зажал их в кулаке.

— Поедешь со мной? Чтобы спасти моего друга от виселицы?

— Куда?

— В место получше, я думаю. На ферму, где жгли город из картона. Ферма «Грядущее», так она называется. Они тебя примут. Но тебе придется рассказать все, что ты видел.

Мальчишка кивнул и встал, и они вместе зашагали к Пеннилегс, однако не успели дойти, как из-за угла появился констебль и направился к двери лавки Пинка, держа в руке ключ. Заметив Сент-Ива и Виллума, он развернулся и пошел к ним. Мальчишка пустился наутек и, обогнув дом сзади, скрылся за углом в направлении деревни. Констебль бросился в погоню, пронесся мимо Сент-Ива, но, будучи плотным мужчиной изрядно за пятьдесят, вскоре сдался. Он вернулся, тяжело дыша, и Сент-Иву пришлось подождать, пока он придет в себя.

— Извольте объяснить, что вы здесь делаете, сэр, — произнес наконец констебль.

— Я ищу фотографа, Манфреда Пинка. Похоже, его мастерская заперта.

— Стало быть, у вас к Пинку есть дело?

— Именно так, сэр. Мы заплатили ему за работу, а он до сих пор ее не сделал.

— И уже не сделает. Вам не посчастливилось, Пинк мертв — убит. Вы разговаривали с подмастерьем Пинка.

— Неужели? Он сказал, что сирота, и я дал ему четыре шиллинга.

— Не стоит их поощрять, сэр. У вас добрые намерения, но теперь, когда Пинк мертв, мальчишке делать здесь нечего.

— Возможно, эти четыре шиллинга ему пригодятся. Не знаете, как мне получить фотографии, ведь они по праву принадлежат мне? Пусть Пинка нет в живых, но я заплатил ему за работу, и они мои.

— Мастерская Пинка опечатана, все его имущество конфисковано, по крайней мере, на данный момент — улики, сами понимаете. Можете подать заявку в полицейском участке на Слейд-стрит. Знаете, где это?

— Я найду. Благодарю вас, сэр. Всего вам хорошего.

Сент-Ив подошел к терпеливо дожидавшейся Пеннилегс, вскочил в седло и коснулся шляпы, прощаясь с все еще смотревшим на него констеблем. Он повернул в переулок, где скрылся Виллум, и поехал на север вдоль Камден-роуд, пока город не остался позади. Тогда он повернул к лесу, чтобы вернуться в Айлсфорд тем же тайным путем, что привел его в Танбридж утром. Однако ехал он не торопясь, временами оглядываясь, и, подъехав по лугу к опушке леса, разглядел следовавшего за ним Виллума, голова которого то и дело выныривала из высокой травы.

Сент-Ив подождал, пока мальчишка догонит его, но тот вскоре пропал из виду, поэтому он сам съел оставшийся сэндвич, запив его бутылкой эля под ленивое жужжание мух на солнцепеке. Над лугом висела пустельга, вдруг птица нырнула к земле и схватила мелкого зверька — на таком расстоянии Сент-Ив не мог различить, какого именно, возможно, крота. Виллум бесследно исчез, хотя вряд ли мальчишка просто пошел прогуляться по лугу.

Сент-Ив повернул Пеннилегс к лесу и одолел еще четверть мили, а потом придержал лошадь и укрылся на небольшой полянке, чтобы понаблюдать за тропой. Притаившись в тени, он подождал, не появится ли мальчишка. Возможно, Виллум просто стесняется. Или же после бегства от констебля вовсе передумал идти на ферму.

Долго ждать не имело никакого смысла. День был в самом разгаре. Сент-Ив выбрался из своего укрытия и неспешно направился дальше. Визит в Снодленд придется отложить до вечера. Приходилось признать, что он упустил мальчишку, а с ним и шанс освободить Кракена и доказать, что Пинк являлся лишь частью чего-то большего. Брук, конечно, ему поверит и на слово: они с констеблем знали друг друга достаточно хорошо. Однако в суде пересказ чужих слов не значит практически ничего.

ГЛАВА 19 ПРЯТКИ НА КУХНЕ

Сент-Ив лежал в постели один, от чего уже давно отвык. Он вспомнил слова Элис — как она счастлива быть с ним сейчас, — и от этого ему сделалось совсем грустно. Они с Хасбро побывали вечером в Снодленде и, к своей радости, нашли камеру Элис вполне сносной: довольно просторная, с окном, хотя и зарешеченным, и с железной кроватью, а не дощатой лавкой. Узнице принесли еду из трактира «Малден-Армс». «Солидный господин, мистер Фробишер, внес необходимую сумму, чтобы все оплатить», как объяснил потом тюремщик.

Однако радоваться было нечему. В округе по рукам ходили листовки с не просохшей еще типографской краской, с обвинениями в колдовстве и фотографией мертвого младенца. В ней жителей Снодленда призывали взять правосудие в свои руки, раз полиция бездействует: кормит преступников мясными пирогами и поит портером за счет честных граждан.

И многие отозвались на призыв: в окно камеры Элис летели яйца и помидоры, и двум констеблям пришлось силой разгонять скопившуюся толпу, причем одному из полицейских досталось бутылкой по голове. Хасбро решил остаться и дежурить на дороге, прямо под окном. При нем было ружье, но он получил приказ стрелять только вверх, если иного не потребуется для необходимой самообороны. Когда Сент-Ив отправился домой, в окрестностях тюрьмы все стихло.

Он слышал, как в летней спальне громко шепчутся дети. Весь вечер они вели себя необычайно серьезно, хотя чему тут удивляться. Они подслушивали, когда Лэнгдон рассказывал миссис Лэнгли о своем походе в Снодленд и о том, что Хасбро остался у тюрьмы. В его планы вовсе не входило посвящать детей в эти детали, но он недооценил предприимчивость и внимательность Ларкин. Он видел, как после заката его сын, дочь и воспитанница Гилберта вышли из домика Финна следом за котом Ходжем, а Финн позвал их обратно, сказать что-то еще напоследок.

Что-то происходит. Наверное, Клео и Эдди вступили в шайку Ларкин. Может, и Финна туда втянули. Сент-Ив попросил детей честно рассказать, что они замышляют, но все промолчали, что уже означало бунт. Клео расплакалась, сказав, что хочет, чтобы мамочка вернулась, и Сент-Ив сам с трудом удержал слезы. Он уложил детей спать около часа назад и сейчас не находил в себе сил спуститься и навести порядок. В конце концов, они расстроены ничуть не меньше его, и глупо требовать забыть обо всем и успокоиться.

Чуть позже, разбуженный каким-то шумом, он не сразу понял спросонья, где находится, с внезапным ужасом обнаружив отсутствие Элис. Он снова услышал голоса детей, теперь громкие, и окончательно проснулся. Выскользнув из постели, он выглянул в окно, где, к своему изумлению, увидел Ларкин, гнавшуюся в лунном свете по двору за убегавшим мальчишкой, словно гончая за лисой. Клео и Эдди в развевающихся ночных рубашках едва поспевали за ней. В беглеце Лэнгдон узнал Виллума из лавки Пинка.

Увидев мальчишку, Сент-Ив воодушевился. Ларкин, немногим выше пятилетнего Эдди, прыгнула на Виллума и сбила его на землю. Не теряя времени, она вскарабкалась ему на спину и придавила его к земле коленями, цепко схватив тонкими пальцами за уши, чтобы он не мог повернуть голову. К ним подбежали Клео и Эдди и встали рядом.

Сент-Ив, прыгая через две ступеньки и придерживая рукой ночной колпак, сбежал вниз и выскочил на двор как раз вовремя, чтобы остановить Ларкин, уже успевшую пару раз приложить мальчишку по затылку.

— Вот что было у него в кармане, сэр! — Ларкин показала часы с брелоком. — Стибрил у кого-то. Откуда еще ему их взять. Мы нашли его в кухне, доедал остатки мясного пирога. Прокрался в дом, неумеха — шум поднимает, как пьяный. Придурок самый настоящий.

Виллум лежал тихо, уткнувшись лицом в траву.

— Пожалуй, можно разрешить ему встать, Ларкин, — Сент-Ив забрал у девочки часы. — Его зовут Виллум, он мой приятель, — Ларкин отпрыгнула в сторону, а потом поднялся на ноги и бесконечно унылый Виллум. — Позволь представить тебе Клео и Эдди, Виллум. Они мои дети. А схватила тебя Ларкин.

Виллум молча стоял, понурив голову.

— Часы ваши, сэр? — Ларкин дернула Сент-Ива за рукав.

— Они мистера Пинка, вот чьи, — сказал Виллум.

— Мистера Пинка, — повторила Ларкин. — Мистера Шминка, рассказывай.

— Он не врет, Ларкин, — возразил ей Сент-Ив. А потом, повернувшись к Виллуму, сказал: — Ты из-за них стал убегать от констебля?

Тот молча кивнул, глядя в землю.

— А то меня вздернут, как папашу.

— Не вешают сейчас малолеток, — заявила Ларкин. — Давно уже не вешают.

Виллум пожал плечами и зашмыгал носом, закрыв глаза руками. Клео положила руку ему на плечо и попросила, чтобы он прекратил, Эдди сообщил, что здесь он «среди друзей», а Ларкин сказала:

— Худо-бедно не повесят тебя. За стибренные часы не повесят.

— Ты шел за мной до самого дома? — спросил Сент-Ив. — Иначе как ты сюда попал.

— Да, сэр. Вы остановились там, в лесу, но я подождал, чтобы вы поехали дальше. Я не… — тут мальчишка снова заплакал, к явному неодобрению Ларкин. — Я… я п-потерял мои шиллинги, — всхлипнул он, сунув руку в карман, и тут же упал на колени и стал шарить по траве руками. Клео и Эдди взялись ему помогать, но в итоге три монетки нашла Ларкин, всегда замечавшая бесхозные медяки, не обращая особого внимания на то, как они остались без хозяина. Последнюю, четвертую, нашел сам Виллум.

— Можешь оставить себе эти карманные часы, Виллум, — Сент-Ив вручил их мальчишке, когда тот поднялся на ноги. — Мистеру Пинку они уже не нужны, и, насколько мне известно, он должен тебе жалованье. Однако тебе придется оказать нам услугу и рассказать все констеблю Бруку завтра утром. Помнишь, что я говорил тебе днем?

— О том дядьке, что дома поджигал?

— Именно. Мы с тобой завтра освободим нашего друга. Нам очень повезло, что ты теперь с нами. Сегодня переночуешь вместе с Клео, Эдди и Ларкин, вы еще подружитесь, но рано утром нам с тобой надо будет идти.

— Дома поджигал? — переспросила Ларкин. — Вот за это уж точно вздернут, без всякого сомнения.

— Ненастоящие дома, — ответил Сент-Ив. Он отвел Клео, Эдди и Ларкин в сторонку и сказал: — Не дайте Виллуму сбежать. Он наш друг, как я уже сказал, так к нему и относитесь, но у него пока испытательный срок. Ясно вам?

— Не волнуйтесь, сэр, — солидно ответила Ларкин. — Будем смотреть за ним, как за младенцем.

Через полчаса, после того как дети вчетвером уничтожили остатки мясного пирога, половину ковриги хлеба и кусок сыра, запив все это лимонадом миссис Лэнгли, Сент-Ив снова улегся в постель. Радость по поводу нашедшегося Виллума куда-то улетучилась, и он снова думал об Элис. Под охраной вооруженного Хасбро и двоих констеблей сегодня ночью она в безопасности. Если доказать, что Пинк изготовил поддельные фотографии и листовку по чьему-то заказу, как можно не без оснований предполагать, и что его убил некто неизвестный, а не Билл Кракен, это будет серьезным доводом против шатких обвинений против Элис и Матушки Ласвелл. Но этого не случится, пока Виллум не расскажет все, что видел, констеблю Бруку.

Сент-Ив очнулся от беспокойного сна еще до зари, наскоро умылся, пригладил руками волосы и оделся в темноте. Спустившись, он узнал от миссис Лэнгли, что Гилберт Фробишер до сих пор не вернулся из Снодленда. Вчера вечером старик отправился на встречу с Тауновером и его поверенными и собирался переночевать в Виндховере. Виллум все еще спал, хотя остальные дети уже встали и оделись, и миссис Лэнгли уверила Сент-Ива, что с ними все в порядке. Она не дремлет, и сегодня они ничего не выкинут, ни в коем разе.

— Я подниму мальчишку, — сказала она, и Сент-Ив, которому не терпелось отправиться в путь, кивнул.

ГЛАВА 20 МАТУШКА ЛАСВЕЛЛ В ЛЕСУ

На задах фермы «Грядущее», за десятиакровым лугом, где заканчивались владения фермы, через лес протекал ручей Хэмптон-Брук. Временами здесь появлялись рыбаки в поисках форели, но неделями ручей и лес стояли никем не потревоженные, и тишину нарушал лишь шум ветра в ветвях, крики птиц и хруст веток под копытами и лапами диких животных. Над ручьем возвышались выветренные тысячелетиями меловые холмы с выточенными дождевой водой неглубокими пещерами.

Матушка Ласвелл уже вторую ночь ночевала в одной из этих пещер. Вход в пещеру скрывали кустарники, и его невозможно было заметить с тропы, шедшей вдоль ручья. Несмотря на уединение и тишину, спалось ей плохо, и, пытаясь сохранить ясность мысли, целыми днями она упорно продумывала речь, которую, сложись все иначе, собиралась произнести этим самым утром на сходке «бумажных кукол» у паромной переправы напротив фабрики, на противоположном берегу реки. Девушки готовы были бастовать — все признаки налицо, — так что нельзя упускать шанс внести свой вклад в общее дело.

Матушка, натащив в пещеру листьев и папоротника, сделала из них неплохую постель, но после беспокойной ночи все тело ее онемело и болело, хотя и оставалось в полной готовности к последнему, возможно, выходу на публику. Билл арестован за убийство, она это знала. Если он действительно совершил то, в чем его обвиняют, то только ради нее — по глупости и ради любви. Ей бы запретить ему, остановить, но как она могла знать? Умчался, не сказав никому ни слова. Что сделано, то сделано. Если повезет и его не повесят, их обоих посадят в тюрьму, прочь от мирской суеты. С этой мыслью Матушка проснулась сегодня утром: ее последняя надежда — закончить начатое и провести остаток своих дней в темной камере.

Тяжело поднявшись на ноги, она отряхнула одежду от пыли, расправив мятую ткань, как могла: огненная материя платья потускнела от пыли и пятен. Утренняя заря только брезжила, но луна светила ярко и отражалась в ручье. Матушка спустилась по крутому берегу, цепляясь за ветви деревьев, чтобы не упасть, и наконец выбралась на ровную землю.

На мокром песке еще виднелись следы Хасбро. Вчера он приходил искать ее, кричал, звал по имени. Хороший, добрый человек, надеялся помочь, но перед ней стоит важная задача, и она не позволит никому, кто бы это ни был, ей помешать.

Опустившись на колени на плоский камень, она помолилась, вымыла лицо и руки в холодной воде ручья и напилась из него. Есть было нечего, однако аппетит пропал еще с того момента, когда за ней пришли полицейские и сообщили, что натворил Билл, а потом обнаружили ту пакость, что лакеи Тауновера спрятали за амбаром. Она оглянулась на вход в пещеру — возможно, ее последнее пристанище на свободе — и подумала о ферме «Грядущее», о счастливых прожитых там годах и о том любопытном факте, что вскоре она может отправиться в грядущее совсем иного рода, если злодеи решатся расправиться с ней, как расправились с бедной Дейзи. Вряд ли они оставят ее в покое.

Наслаждаясь запахами влажной листвы и прохладным утренним ветерком, Матушка зашагала вперед с гораздо более легким сердцем, чем ожидала. Она шла по краю луга, держась в тени деревьев, чтобы ее не заметили при свете луны, окольным путем к реке Медуэй, наслаждаясь симфонией приветствующих новый день птиц, прекрасной и печальной.

ГЛАВА 21 В СНОДЛЕНД

— Пока никого! — громко прошептал почти невидимый в утренних сумерках Эдди со своего поста у высокого чердачного окна. Он наблюдал за домом и освещенной луной аллеей вистерий, балансируя на узкой площадке с укрепленным на ней поворотным краном с блоками для подъема грузов в амбар. Клео стояла рядом, держа брата за рубашку.

К площадке крана вела деревянная приставная лестница. Кран годился для многого, в том числе и для быстрого спуска на землю, однако подобные номера не одобрялись, и потому устройство использовалось лишь внутри амбара, в основном для подъема тяжелого седла на спину Доктора Джонсона. Эта процедура была завершена минут десять назад, и теперь готовый к походу слон, озаряемый светом двух масляных ламп, доедал остатки фруктов, сухого хмеля, сахарного тростника и позавчерашнего хлеба из пекарни. Закончив жевать, он выпил разом половину корыта, потом облил себя водой из хобота — исключительно для забавы, — а затем отошел и наложил огромную кучу на сено.

— Виллум вышел, — сообщил сверху Эдди. — Ждем отца.

Ларкин и Финн, ждавшие у двери амбара, помахали мальчику, подтверждая, что услышали его.

— Ты ведь любишь мисс Элис, а? — спросила Ларкин Финна, державшего повод Джонсона. — По твоему лицу все видно.

— С чего ты взяла? — сделав безразличный вид, спросил Финн. — Она замужем за профессором. Мне нельзя ее любить. Это неблагородно.

— Врешь ты все. Сам знаешь. Ты к ней неравнодушен, Финн. Она настоящая леди. Тогда, в Лондоне, видела меня первый раз, но была ко мне добра, да и дядюшка Гилберт тоже, взял меня в дом, как родную. Мой папаша, пьянчуга-старик, тогда уже два года как помер, а мать свою я и не помню.

— Не скучаешь по вольной жизни на реке? — спросил Финн. — Я вот не скучаю.

Ларкин уклончиво пожала плечами и признала:

— Немного. Только это все уже в прошлом. Прошлое меня не заботит. Вот что мне не нравится, так все эти нынешние разговоры о ведьмах.

— Это же чепуха! — зашипел Финн. — Все неправда.

— Всем плевать, что правда, а что нет. Я слыхала байку об одном старике из Эссекса, колдуне. Его бросили в реку, чтобы вывести на чистую воду. В итоге он умер, а тех, кто его топил, отпустили. Ты слишком долго живешь среди порядочных людей, Финн. Ты не знаешь, что народ попроще выделывает.

— Я знаю больше, чем тебе кажется, Ларкин. Но понимаю, о чем ты. Клео и Эдди, пожалуй, лучше не знать о том, как топят колдунов.

— Может, и так. Я вот что говорю: если они убили этого бедолагу Генри и сказали, что он сам повесился, так и с Элис так же поступят. Не надейся, что не посмеют.

— Я знаю, что не посмеют, — ответил Финн, — потому что я не позволю.

— Вот именно, — сказала Ларкин, пристально глядя на него. — И я о том же, — лицо воспитанницы Гилберта Фробишера внезапно стало суровым. На нем читалась не только решимость, хотя этого-то ей было не занимать, но и нечто гораздо более опасное, неожиданное на лице такой щуплой маленькой девочки.

— А вот и отец! Садятся в коляску, — громко прошептал Эдди. — Уехали! — он начал медленно, дожидаясь устремившуюся следом Клео, спускаться по лестнице. Оказавшись на полу, дети побежали к двери амбара и поднялись на площадку, а оттуда забрались в седло Доктора Джонсона.

— Я буду править, — Ларкин взяла вожжи. — Боггс научил меня ездить в коляске и карете, а слоны, ясное дело, не сильно от них отличаются.

Финн согласился при условии, что он будет держать повод, и они выехали из амбара. Небо на востоке покраснело, но было еще довольно темно. Они сразу отправились в путь, но слон не успел пройти и десятишагов в сторону аллеи вистерий, как из дома показалась миссис Лэнгли. Она вышла на дорогу перед Доктором Джонсоном и подняла руку. Слон послушно остановился.

— Знаю, что вы задумали, не сомневайтесь, — объявила она детям. — Слышала все ваши разговоры вчера вечером, но думала, вы играете, иначе приковала бы вас всех цепями к кроватям. Профессор ничего подобного не разрешал, и вам это прекрасно известно, раз вы выбрались тайком, как только он скрылся с глаз. Сию минуту возвращайтесь в амбар. Поставьте Джонсона в стойло и приходите завтракать.

Крайне недовольные Ларкин, Клео и Эдди слезли на землю, а Финн с явным облегчением повел животное обратно, крикнув:

— Я позабочусь о Джонсоне!

В амбаре Финн принялся снимать тяжелое седло со спины слона с помощью крана. Эдди, Клео и Ларкин побрели в дом. Через десять минут, закончив работу, парнишка остался один. Он выглянул за дверь амбара и, убедившись, что никого вокруг нет, а на востоке уже занимается заря, припустил со всех ног к дороге, нырнул в лес, а там, уже особо не торопясь, побежал дальше, к броду перед запрудой. Перебравшись на противоположный берег, даже не замочив ботинок, Финн побежал вниз по течению реки, оставляя Айлсфорд и старый мост позади слева. Справа пробивался сквозь листву бледный свет зари.

В какой-то момент парнишка перешел на быстрый шаг, чтобы выровнять дыхание, и минут через пять услышал нарастающие звуки, которые выбивали из земли чьи-то стремительные легкие ноги. Оглянувшись, он увидел быстро догонявшую его Ларкин. Финн остановился и подождал девочку. Ларкин явно сильно злилась, что ее оставили, — парнишке даже показалось, что она готова его придушить.

— Это ты заложил нас миссис Лэнгли! — рявкнула она. — Она стояла у окна и ждала нас, я прекрасно видела. И видела, как ты дернул, едва она ушла.

— Я думал о Клео и Эдди. Я же тебе говорил, нельзя их брать. А если с ними что случится? Но надо было, чтобы Эдди думал, что его берут с собой, понимаешь? Как ему оставаться дома, когда мама в тюрьме, и вообще? Я знал, ты вывернешься как-нибудь.

— Уж я-то вывернусь, будь уверен! — Ларкин сверлила его свирепым взглядом.

Наконец Финн, не найдя, что ответить, молча кивнул, и они пустились бегом дальше. Ларкин, казалось, неслась над землей без всяких усилий, будто бегала по лесным тропинкам всю свою жизнь. Через четверть часа они выбежали из леса на дорогу, которая здесь спускалась к реке. Вдали виднелись паромная переправа, толпа людей и черный дым, поднимающийся из трубы парома. Ветер, дувший им в лица, доносил шум и невнятные крики — что-то нехорошее происходило на берегу в Снодленде. А пока Финн и Ларкин, пытаясь понять, что там случилось, стояли и слушали, раздались звуки ружейных выстрелов.

— Сколько отсюда до моста? — задыхаясь, спросила Ларкин.

— Где-то мили полторы.

— А потом опять вниз по реке. Три мили. Не успеем.

Ларкин огляделась: отсюда к воде уходил поросший травой откос, а внизу виднелся небольшой причал на сваях с двумя привязанными к нему лодками, чьи хозяева, без сомнения, жили в скромных домиках, видневшихся за деревьями. Только начинался отлив, река медленно несла свои воды в море. Не говоря ни слова, девочка бросилась к причалу и мигом отвязала быструю на вид лодку с заостренным носом.

— Нужно будет ее вернуть, — сказал Финн. — Ты же знаешь, да?

— Не трать время на разговоры, — был ответ.

Они забрались в лодку. Ларкин опустила весла в воду, развернула легкое суденышко на месте и, глянув через плечо на противоположный берег, направила его поперек реки. Течение сносило их вниз, и вскоре они миновали фермы на окраине Снодленда, где суетились работники, а один вел по дороге пару волов. Ларкин налегала на весла, берег приближался, а Финну оставалось только гадать, что произойдет дальше — обнаружат ли себя враги, есть ли у Ларкин какой-то план, где профессор, где Хасбро…

На берегу что-то мелькнуло: над сыромятней показалась полная женщина в оранжево-красном платье — не кто иная, как Матушка Ласвелл, стремившаяся как можно быстрее добраться до переправы. Она целеустремленно ковыляла, хотя, казалось, вот-вот упадет — но каждый раз женщина успевала подставить ногу и продвинуться немного вперед.

Финн чуть не грохнулся в воду, когда лодка уткнулась в берег и застряла носом в траве, а днищем — в песке. Ларкин сразу выскочила и бросилась бежать. Финн, затащив лодку повыше, чтобы ее не унесло, бросился догонять девочку. Матушка Ласвелл их немного опередила, и пока Финн возился на берегу, исчезла в толпе «бумажных кукол», сгрудившихся у паромной переправы, нараспев что-то выкрикивая.

ГЛАВА 22 ПОКАЗАНИЯ

— Ну что ж, — сказал констебль Брук, когда Сент-Ив и Виллум вошли в небольшую контору тюрьмы, где в единственной камере томился Билл Кракен. — Я уж думал, доктор Пулман пришел. Он прислал записку, что закончил обследование младенца. Жду его с минуты на минуту. А это что за мальчик?

— Это мой юный друг Виллум, — ответил Сент-Ив, а Виллум снял шляпу, как его научил Сент-Ив, и опустился на стул, уткнув подбородок в грудь. — Виллум может сообщить кое-что новое об убийстве в Танбридж-Уэллсе.

— В самом деле? Он слыхал про объявленную награду? Филантропическое общество пообещало пятьдесят фунтов за сведения, которые помогут найти убийцу, хотя, похоже, убийца все же Билл, как это ни прискорбно. У парнишки, значит, есть что-то новое?

— Да, — отвечал Сент-Ив. — Я считаю, что это очевидный факт — факт, доказывающий, что Билл Кракен не виновен в этом преступлении. Говори, Виллум.

— Тебе нечего бояться, — сказал Брук, видя замешательство мальчика, и с этими словами открыл ящик письменного стола и достал оттуда пергаментный сверток. — Может, хочешь леденец? — не ожидая ответа, он вытащил длинный леденец из обертки, сломал его о край стола и протянул щедрый кусок Виллуму, который тут же схватил лакомство, зажал его в кулаке, а кулак засунул между коленями.

Потом мальчишка боязливо огляделся и, видимо решив, что все пути к бегству отрезаны, заговорил:

— Я видел, как убили Пинка. Тот тип пырнул его ножом. Вот сюда, — Виллум ударил себя в грудь рукой с зажатым в ней куском леденца, словно ножом.

— Видел своими собственными глазами? — переспросил Брук.

Виллум кивнул.

— Я работал у Пинка. По крайней мере, иногда. Я сидел там, в старом сарае, и все хорошо видел в окно.

— В той полуразвалившейся хибарке на заднем дворе, там?

— Точно так, сэр. Пинк иногда давал мне шиллинг, и он сказал, что я могу там ночевать, там хоть есть крыша.

— А тот, что убил Пинка, — разве это не тот, кто сидит у меня здесь, в этой самой тюрьме?

— Вашего я видел, сэр. Высокий такой. Худой. У него волосы еще торчком на голове и уши вот такие… — Виллум для наглядности приставил ладони к ушам. — Он был в красных гамашах, а штаны у него полосатые, и на заду заплата пришита.

— Все правильно. Вижу, ты честный мальчик. И что же ты видел, что он делал?

— Так вот, сэр… — и Виллум рассказал констеблю все в точности, как уже рассказывал раньше Сент-Иву: что Кракен зашел в мастерскую Пинка через заднюю дверь и что Пинк сломя голову выбежал на улицу навстречу своей участи — коренастый человек, лицо которого скрывал капюшон, ударил его ножом в грудь. — Он только чуточку повыше, чем мистер Пинк, но ужас какой сильный, как мой папаша, тот на стройке грузчиком работал. Старина Пинк упал навзничь, а этот тип поставил его на ноги, словно он ничего не весил. Пинк хотел убежать, кровь у него так и хлещет, но тот затащил его вверх по лестнице и закинул внутрь. А потом убежал он, тип этот.

Брук откинулся в кресле и на минуту задумался.

— Билл Кракен утверждает то же самое, профессор. Это, конечно, ничего не значит, если только его слова. Пока кто-то другой не подтвердит его рассказ, он не стоит и фартинга. Кракен говорит, что Пинк ударил его по голове стеклянным пресс-папье и потому у него на голове рана. Но зачем Пинку его бить, если Кракен на него не нападал?

— Я уже говорил вам об этом, — сказал Сент-Ив. — Снимки так называемых ведьм не что иное, как ловкая подделка. Пинк изготовил их у себя в лаборатории из фотографий, снятых на вечере у Матушки Ласвелл. Однако что-то у него пошло не так. Его наниматели решили заставить подельника замолчать — по крайней мере, так я думаю, — а Билл застал его, когда он собирался бежать.

— А что же тогда мертвый младенец? Не такой же Пинк злодей, чтобы убивать ребенка.

— Не спорю, мертвый младенец настоящий, хотя вся эта история и выглядит в высшей степени подозрительно. Уверен, Пинку хорошо заплатили, чтобы он подделал улики.

Снаружи послышался шум подъехавшей повозки.

— А вот и доктор Пулман, — заметил Брук. — Я задам все необходимые вопросы, если вы не возражаете, профессор.

Вскоре дверь распахнулась и вошел коронер в своем замызганном белом халате и с остывшей трубкой в зубах. Они обменялись приветствиями, и Пулман сел в свободное кресло.

— Короче говоря, младенец мертворожденный, — объявил он. — Он не сделал ни одного вдоха. Их не так уж сложно раздобыть. Есть повивальные бабки, которые зарабатывают себе на булавки, продавая таких бедняг. В общем, нет никакого убитого младенца, есть тело так и не родившегося младенца.

— А кровавая рана откуда? — спросил Брук.

— Кровь скорее всего свиная, хотя сгодится любое животное. Будь кровь свежая, я мог бы говорить с большей уверенностью, что она не человеческая, но, засыхая, клетки крови сжимаются и съеживаются, и становится практически невозможно отличить человеческую кровь от крови животного. Как бы там ни было, у мертвых раны не кровоточат. Кровь, я бы сказал, — это театральный реквизит.

— Понимаю, — Брук выглянул в окно. Ветер окреп, и его порыв поднял целую кучу листьев. — Одну секунду, джентльмены, — констебль вышел и тут же вернулся, ведя перед собой осунувшегося Билла Кракена.

— Вот, он самый! — воскликнул Виллум, приподнявшись в кресле и указывая пальцем.

— Ты уверен? — спросил констебль Брук. — Не только красные гамаши и полосатые брюки? Так одеться любой может, знаешь ли.

— Нет, сэр. Это тот самый человек, он заходил в лавку Пинка, но с ножом был другой.

— Билл, — Сент-Ив встал и пожал руку друга, — это Виллум, он свидетель убийства Манфреда Пинка в Танбридж-Уэллсе. Он дал показания, и теперь ты свободен.

— Да еще и за доброе дело заработал пятьдесят фунтов от Филантропического общества, — добавил Брук, с улыбкой глядя на Виллума.

Кракен глянул на мальчишку, и у него из глаз покатились слезы.

— Меня ведь тоже звали Виллумом, когда я был маленький, — сказал он, — и вот теперь такое, — он вытер глаза. — «Устами младенца», как в Писании. В точности так и есть. Не слыхать ли что о Матушке, профессор? Я за нее боюсь.

— Не слыхать, — ответил Сент-Ив. — Она, видимо, спряталась в лесу и, насколько мне известно, прячется там до сих пор. Тем не менее я намерен немедленно отправиться с этой новостью в Снодленд. Чем скорее мы разрешим это недоразумение, тем безопаснее для наших жен.

ГЛАВА 23 ПОГРОМЩИКИ

Элис стояла на железной раме кровати, глядя сквозь зарешеченное окно на восход — широкие мазки красного и оранжевого на светлевшем с каждой минутой сине-черном небе. Отсюда открывался вид вниз на реку и на паромную переправу вдалеке, откуда доносились голоса девушек, «бумажных кукол», выходивших из своего общежития. Мир просыпался, и узница радовалась наступившему наконец дню.

Она не рисковала показываться в окне, а стояла сбоку, чтобы в нее не угодил один из камней, летевших сквозь решетку с другой стороны дороги. Толпа с факелами собралась часа два назад. Сначала люди стояли тихо, но потом стали повторять нараспев хором: «Ведьма! Сатанинское отродье!» и прочие гадкие эпитеты. Для Элис это звучало несколько театрально, хотя камни и гнилые фрукты, летевшие сквозь решетку, мало напоминали реквизит: они валялись по всему полу камеры. Хасбро затворил на окнах ставни, после чего град камней прекратился. Только он и ночной констебль, Реджинальд Фиск, стояли между ней и толпой.

Она слышала, как двое мужчин призывают толпу разойтись по домам, Фиск даже угрожал им законом об охране общественного спокойствия. Незадолго перед рассветом наступила тишина. Фиск ушел, и его сменил другой констебль — заросший и грубый верзила по имени Бэйтс.

Вскоре после этого Бэйтс отправил Хасбро на пару часов поспать, заверив того, что справится с поддержанием порядка.

И тут по непонятной причине ставни на окне тюрьмы отворились, а толпа снова пришла в движение. Констебль Бэйтс, видимо, ушел, оставив Элис без охраны. В лучшем случае — поведение, не подобающее блюстителю порядка. А в худшем… Она задумалась о том, как Биллу Генри удалось повеситься. В камере не было ничего, способного выдержать вес мужчины, кроме решетки на окне. Пожалуй, он мог спрыгнуть с койки, но чтобы покончить с собой, ему, даже при очень небольшом росте, требовалась очень короткая веревка. А что, если этот болван Бэйтс помог Биллу Генри умереть?..

Элис рискнула выглянуть и посмотреть на толпу — собралась уже пара десятков человек, при этом двое ведут в поводу здорового мула и несут зловещий моток веревки с трехзубой кошкой. На деревенских жителей они — две-три потасканные женщины и угрюмого вида мужчины, судя по всему, нанятые в пабах, — вовсе не походили. Только теперь Элис поняла всю опасность ситуации и с тоской подумала о Лэнгдоне, Гилберте и остальных своих друзьях. Она огляделась вокруг в поисках какого-нибудь оружия, но железная койка была слишком прочная и разобрать ее не представлялось возможным.

Однако благодаря щедрости Гилберта в камере стоял дубовый умывальный столик на трех точеных ножках. Чуть поколебавшись, Элис пригнулась, чтобы ее не заметили в окно, подбежала к умывальнику и сняла кувшин и таз. Подняв столик за две ножки, она принялась колотить им об стену, пока он не развалился. Ножки остались у нее в руках, и она взмахнула одной из них, опасаясь, что к камере, привлеченный поднятым грохотом, подойдет Бэйтс. Прошла минута, другая, но констебль так и не появился. Элис позвала его по имени, но никто не ответил. Очевидно, она осталась совсем одна.

За окном послышался гневный мужской голос, и, снова рискнув выглянуть наружу, узница увидела Чарлза Тауновера собственной персоной, верхом на гнедой лошади, призывающего погромщиков к порядку, но те лишь насмехались, а двое или трое принялись кидать в него яйца и камни. Он потряс кулаком, в ответ на что последовал презрительный вой, а потом сдался и поехал к реке. Элис обдумала происходящее. Если погромщиков наняли, чтобы напугать ее или напасть на тюрьму, то в роли нанимателя должен был выступать Тауновер. Однако он тут явно ни при чем.

Но что же, черт возьми, тогда происходит? Она посмотрела в сторону паромной переправы, за которой виднелся черный дым, поднимающийся из трубы стоящего у причала парома. На дороге у переправы столпились «бумажные куклы», перекрыв Тауноверу дорогу. Как по команде, они начали скандировать: «Забастовка! Забастовка! Забастовка!» Лошадь Тауновера, видимо, испугавшись шума, прянула в сторону — при этом с головы владельца фабрики слетел цилиндр, и выкрики сменились смехом.

Кто-то поднимался на площадку у переправы — женщина в пышном развевающемся платье, горевшем в лучах восходящего солнца, с распущенными волосами, светящимися золотым нимбом вокруг головы. Она воздела руки к небу, словно благословляя толпу, и закричала.

«Помоги нам Бог», — подумала Элис. Матушка Ласвелл явилась исполнить свою угрозу: бросить кирпич в механизм бумажной фабрики «Мажестик». Чарлз Тауновер кричал что-то ей в ответ, размахивая рукой над головой, но его заглушили радостные вопли. Когда шум стал поменьше, Матушка Ласвелл продолжила свою речь, сложив руки рупором у рта, и девушки замолчали. Даже толпа погромщиков на другой стороне дороги притихла, прислушиваясь.

— Ваши хозяева — убийцы, — выкрикнула она, — они лишают вас здоровья и…

Но тут Элис услышала быстрый топот ног и шум борьбы, а погромщики вновь подняли гвалт. Она выглянула наружу и увидела, что перед толпой стоит, подняв ружье дулом вверх, вернувшийся, слава богу, Хасбро. Рядом с ним замер Фиск с угрожающе поднятой дубинкой. Треснул ружейный выстрел, и негодяи отпрянули, но ненадолго. Набравшись смелости, группа громил бросилась вперед и повалила Хасбро на землю, и тому пришлось сначала отшвырнуть типа, попытавшегося вырвать у него ружье, а затем попытаться встать на ноги.

Кто-то схватился снаружи за оконную решетку, и Элис пустила в ход ножку от столика — из разбитых костяшек пальцев незваного гостя брызнула кровь. Напарник пострадавшего, громила с помятым лицом, зацепил кошку за прутья решетки и натянул веревку; два зуба прочно держались. Элис просунула свое оружие сквозь решетку и ткнула негодяя в лоб, но тот вырвал дубинку у нее из рук, осыпав ее отборной бранью. Элис попыталась отцепить кошку, но веревка уже натянулась — другой ее конец был привязан к хомуту на шее мула, и тот шагнул вперед, подбадриваемый двумя мужчинами, лупившими его по бокам. Из стены, где в нее входили железные прутья, посыпалась кирпичная пыль.

Элис, схватив оставшуюся ножку от умывальника, казавшуюся теперь совсем жалкой, смотрела через окно, как констебль Фиск махал своей дубинкой в гуще свалки, пока его не сбили на землю, где он исчез под ногами нападающих. Хасбро уже стоял на ногах и, прижавшись спиной к дереву, отбивался прикладом ружья. Его схватили сзади за воротник и дернули в сторону, повалив наземь, и теперь Элис не могла различить в свалке ни Хасбро, ни Фиска, только беснующуюся толпу и обреченно переставлявшего ноги мула.

Она взглянула в сторону паромной переправы, где рядом с толпой бесполезно маячил Тауновер, а матушка Ласвелл продолжала свою речь, размахивая руками. Вдруг из гущи «бумажных кукол», как призрак, выскочила Ларкин и понеслась по дороге, а за ней, след в след, с трудом поспевал Финн Конрад.

Элис снова обрела дар речи и крикнула Ларкин, чтобы та остановилась, но тщетно: девочка ринулась в самую гущу свалки и, словно обезьяна, прыгнула на спину мужчины, который боролся с Хасбро, вцепилась обеими руками ему в волосы и с яростным воплем впилась зубами в ухо. Тот отшатнулся, ударившись о бок мула, и в этот момент решетка на окне подалась и вылетела наружу вместе с лавиной битого кирпича.

Элис отшатнулась назад, мельком увидев дорогу, по которой во весь опор неслась запряженная двумя лошадьми коляска. На козлах сидел констебль Брук, рядом с ним — Лэнгдон, одной рукой держась за сиденье, другой за шляпу, а позади — Билл Кракен со свирепым выражением на лице.

С ликующим воплем Элис, укрываясь за остатками стены, подобралась поближе к пролому, занесла ножку от умывальника над головой и крепко приложила ею лезущего в камеру негодяя. Тот отшатнулся, а затем Элис пришлось уворачиваться от летящих камней. Тут за ее спиной раздался ломающийся голос подростка, и она узнала Финна:

— Миссис Элис!

Парнишка широко распахнул дверь камеры, и Элис, огрев одного из негодяев дубинкой по шее, вылетела в коридор, мигом развернулась и всем телом навалилась на нее. Прозвучал щелчок, а затем Финн повернул ключ в замке. Пара громил колотилась в дверь, изрыгая проклятья, а Элис и Финн быстро одолели короткий коридор и выбежали на вольный воздух — в узкий переулок, где парнишка, схватив бывшую узницу за руку, потянул ее к реке. Их обогнали двое мужчин и женщина из наемной толпы: они явно спешили улизнуть, пока оставалась возможность.

Элис поняла, что все еще держит в другой руке ножку от умывальника, хотя желание огреть кого-нибудь уже пропало. У нее мелькнула мысль сохранить деревяшку в качестве трофея, но при свете дня стало видно, что конец дубинки запачкан кровью, и Элис отшвырнула ее прочь. Матушка Ласвелл молча стояла в толпе девушек на причале паромной переправы; на реке все затихло, слышался лишь стук паровой машины парома, направлявшегося к противоположному берегу. На палубе, опустив голову, одиноко сидел на своей лошади Чарлз Тауновер.

ГЛАВА 24 ДВЕ БУТЫЛКИ ХИМИКАТОВ

Стояло раннее утро, солнце только взошло; Кловер и Хенли не спали всю ночь. Хенли в вылезшей из брюк рубашке сидел за конторским столом, а полуодетая Кловер в расстегнутом корсете пристроилась у него на коленях. На столе оставалась полупустая бутылка вина, две пустые валялись на ковре.

Чарлз Тауновер вошел в контору без шляпы, в испачканном пальто, стуча тростью по полу, и встал как вкопанный, уставившись на веселую парочку. Оба невозмутимо смотрели на него. Окинув взглядом царивший в конторе беспорядок и пустые бутылки, Тауновер-старший медленно кивнул.

— Вижу, вы тут празднуете, — произнес он прерывающимся голосом. — Позвольте узнать, в честь чего торжество, принимая во внимание, что «бумажные куклы» объявили забастовку?

Кловер медленно подтянула корсет, но сидела молча, сложив руки на коленях, предоставив Хенли нарушить мертвую тишину.

— Мы празднуем уязвимость, — он нагло ухмылялся отцу. — А именно твою уязвимость.

Тауновер впился в сына взглядом, его лицо окаменело от гнева. Вдруг, в припадке ярости, он повернулся к Кловер и, выкрикнув: «Потаскуха!» — шагнул вперед, замахнувшись тростью, словно собираясь ударить ее, и пнул стол ногой.

Кловер вскочила на ноги и попятилась, когда Тауновер со свистом опустил трость, но Хенли схватил отца за руку, вырвал его оружие и бросил на пол через плечо. Старик чуть не упал, но устоял, схватившись за стол. Его трясло, он содрогался всем телом, словно в приступе лихорадки.

Кловер изумленно смотрела на того, кто некогда распоряжался ее судьбой, а потом расхохоталась, выпячивая грудь, как голубка, и сказала:

— Вам же нравится такая картина, старый вы греховодник.

Хенли, оправив рубашку, молча сидел в кресле. Взгляд его, однако, метался по комнате, словно он что-то обдумывал.

— Возмутительно, — прохрипел Тауновер. И добавил, повернувшись к Кловер: — Убирайся вон, наглая шлюха! Вон, я сказал! — и он топнул ногой, но жест вышел жалким.

— Останься! — приказал Хенли, и Кловер осталась стоять, бросая на Тауновера театрально игривые взгляды.

— И что же толстяк? — спросил Хенли.

— Если ты о Гилберте Фробишере, — Тауновер безуспешно пытался придать голосу громовую мощь, — то он сделал солидное вложение в фабрику, и я дал ему довольно важную должность. С этого момента ты в его подчинении, если ты вообще будешь в чьем-либо подчинении.

— Предпочитаю подчиняться себе, и никому другому, сэр.

Кловер зашла за спину Хенли, прячась от Тауновера за письменный стол. Старик справился с припадком гнева, но грудь его тяжело вздымалась, лицо стало пунцовым, налилось кровью, а дыхание с хрипом вырывалось из горла. Подмигнув ему, Кловер взяла бутылку вина и отпила из нее, а потом, поставив ее обратно на стол, громко рыгнула.

Тауновер хрипло ахнул, словно подавившись; отшатнувшись, старик потерял равновесие и упал на одно колено. Он потянулся в карман пальто, трясущейся рукой извлек пузырек с нитроглицериновым эликсиром и попытался открыть пробку. Эта задача, очевидно, оказалась ему не по силам.

— Позволь помочь тебе, отец, — сказал Хенли с деланной озабоченностью, встал, подошел к отцу в одних носках и, взяв пузырек у него из рук, открыл пробку и демонстративно вылил содержимое на его брючину. — О, небо! — глумливо воскликнул он. — Какой же я неловкий.

Тауновер, на лице которого изобразился ужас, наклонился и начал обсасывать свою штанину. Он схватился за грудь, из его горла послышался хрип.

— Достань бутылку с химикатом из нижнего ящика, Кловер, и сложенную тряпку тоже, — резко приказал Хенли. — Это его успокоит, — он опустился на колени на пол, поддерживая отца за спину.

Кловер передала Хенли тяжелую бутыль и сложенную тряпицу, а тот открыл большим пальцем притертую пробку и наклонил бутыль, откуда полилась жидкость, окутав их сладким запахом хлороформа, напоминавшим аромат вина, смешанный со смрадом тления. Хенли прижал пропитанную жидкостью тряпку к лицу отца, свободной рукой крепко обхватив его вокруг груди. Чарлз Тауновер беспомощно махал руками и мычал, будто пытаясь что-то сказать. Вскоре, однако, он перестал сопротивляться и затих. Хенли так и стоял на коленях, опустив голову, все еще прижимая тряпку к лицу отца.

До Кловер внезапно дошло, что старик мертв и ее собственная участь теперь висит на волоске. У нее перехватило дыхание. Теперь ее повесят. Нет, она даже не доживет до виселицы… Она осторожно сунула руку в открытый ящик, схватила кошелек с деньгами, спрятанный под бутылью и тряпицей, и засунула его за корсет, наблюдая за склонившимся над отцом Хенли и отчаянно надеясь, что ему пока не до нее. Она глянула на дверь, чувствуя, как к горлу подступает желчь. Попытайся она бежать, Хенли ее непременно поймает.

Наконец Хенли отбросил в сторону пропитанную хлороформом тряпку, поднял голову, будто хотел вдохнуть свежего воздуха, и закрыл бутыль притертой пробкой, оставив ее на полу. Он надолго обратил взгляд к потолку и после продолжительного молчания удовлетворенно кивнул, затем повернулся к Кловер.

— Увы, у отца, кажется, не выдержало сердце. Разыщи мистера Дэвиса, он должен быть у себя. Скажи ему, чтобы послал за доктором и явился сюда. А по дороге брось эту бутыль и тряпку в уборную. Вылей содержимое, а потом выброси бутыль.

— Да, сэр, — стараясь не выронить кошелек, Кловер быстро обулась и взяла бутыль и тряпку, подняв ее за сухой уголок. Мигом выскочив за дверь, она, как только скрылась из виду, подобрав юбки, понеслась вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и через боковую дверь выбежала к выстроившимся вдоль ручья уборным с выгребными ямами, заполненными гашеной известью. Тут она увидела самого Дэвиса — его спину, скрывающуюся за дверью уборной, и мигом шмыгнула обратно. Как только дверь за мастером закрылась, Кловер вышла на улицу, двигаясь быстро и бесшумно.

Открыв дверь ближайшей уборной, она бросила тряпку в дыру, вылила туда же жидкость из бутылки, бросила вслед бутыль и метнулась обратно к зданию фабрики, где, спрятавшись за дверью, стала ждать, когда появится Дэвис.

— Мистер Дэвис! — крикнула Кловер, когда он вышел. — Слава богу!

— Что стряслось? — спросил мастер, поддергивая штаны.

— Старый мистер Тауновер, — выдохнула она. — Наверху. Разрыв сердца. Я бегу за доктором. Мистер Хенли просил вас позвать, — с этими словами она побежала прочь вдоль ручья, боясь, что Дэвис вот-вот догонит и схватит ее. Но, оглянувшись, она увидела, что мастера нигде не видно — он, слава богу, ушел в дом. Однако своей уловкой она выиграла лишь немного времени, скоро он поймет, что она убежала, и пустится в погоню.

Напряженно думая на бегу, Кловер вспомнила, что ей сказал Хенли — что жидкость в спрятанной в ящике бутыли успокаивала девушек, если они боялись. Дейзи тоже боялась? А может, были и другие? Она вспомнила Летти Бентон, которая делила комнату в «Чекерсе» с ней и Дейзи, а потом «уехала в Лондон» и не вернулась.

Кловер резко свернула с тропы в лес, в сторону Снодлендского моста, где оставался шанс перебраться через реку, и вспомнила свой сундук с жалкими украденными у тетушки монетами, припрятанными под обивкой на дне. Для девушки с полным денег кошельком за корсажем все это бесполезное барахло. Она снова пустилась бегом, теперь уже к реке прямо через лес. Никогда в жизни она так не рисковала. Бежать к мосту времени уже не оставалось. Вскоре она выскочила из леса чуть ниже устья Эклис-Брук, впадавшего в Медуэй, и там, в двухстах ярдах от нее, у пристани стоял пустой паром.

На другом берегу, в Снодленде, на улице толпились «бумажные куклы», слышались радостные крики. «Всё же они забастовали!» — Кловер расхохоталась. Ей даже на мгновение захотелось присоединиться к ним, потому что она ненавидела и Хенли, и Дэвиса, и даже старика Тауновера, хоть он уже и помер, что показалось ей напрасной тратой ненависти. Она взбежала на пристань и поднялась на паром.

— Мистеру Тауноверу немедленно нужен доктор, — сказала она паромщику. Тот посмотрел в ее лицо, отдал швартовы, и паром двинулся через реку.

ГЛАВА 25 ПУСТЬ УБИРАЕТСЯ КО ВСЕМ ЧЕРТЯМ

Хенли сидел за письменным столом в ожидании Дэвиса. Он сосредоточился и спокойно обдумал события сегодняшнего утра, которые пошли не совсем так, как он планировал. Как бы там ни было, дело сделано и сделано чисто. Бутыль и тряпка в буквальном смысле в сортире (Кловер наверняка сделала, как он просил, а если нет, то ей же хуже). Вскрытия, конечно, не будет, ведь все знали, что у старика плохо с сердцем. Хенли разорвет договор с Гилбертом Фробишером. Виндховер и фабрика достанутся ему. В целом, прибыльное получилось утро, с какой стороны ни посмотреть. Осталась последняя заноза — Дэвис.

В этот момент поднявшийся по лестнице длиннолицый мастер распахнул дверь и вошел в контору. Окинув взглядом мертвое тело Тауновера и потянув носом воздух, он с прищуром глянул на Хенли: в конторе стоял сильный запах хлороформа. Однако Хенли мало интересовало мнение Дэвиса. На убийство отца разрешения не спрашивают. В наполовину выдвинутом ящике стола лежал «Ланкастер» Чарлза Тауновера — пистолет калибра 0,577, много лет назад привезенный из Индии. Такая пуля способна остановить льва, не говоря уже о Дэвисе.

— Где Кловер? — спросил Хенли.

— Сказала, что вы послали ее за доктором. По мне, так пусть убирается ко всем чертям. Так вы его убили? Собственными руками?

— У него случился апоплексический припадок, упал замертво — лучше и не придумаешь.

— Если вскроют, найдут хлороформ, все нутро будет синее. Вы же знаете. А бутыль где?

— Зачем вскрывать, когда все знают, что у него сердце никуда не годилось? Бутыли уже нет и тряпки тоже; вполне достаточно. Запах выветрится. Никаких улик, а я, конечно, буду удручен смертью моего несчастного отца. Но давай по порядку: ты спросил у Дженкса про деньги Пинка?

— Да, сэр, и он отрицал, что брал их, нагло врал, так что я застрелил его и бросил труп в болото. Но это пустяк. Убийством старика вы подвели меня под виселицу и себя тоже. Думаете, Кловер нас не сдаст?

— Кловер, говоришь? Она сама по уши в этих делах, к тому же за ней водятся и старые грехи. Она в полицию не пойдет. Не стоит опасаться Кловер.

— Женщины я не боюсь, — ровно ответил Дэвис, — и мужчин тоже.

Хенли сунул руку в ящик, достал пистолет и направил его Дэвису в живот меньше чем с шести футов.

— Тогда позволь мне представить тебе по-настоящему страшный предмет. Я тебе не вполне доверяю. Ты мне лжешь. У Дженкса, конечно, были деньги, как и у Пинка. Теперь они у тебя. Но я щедрый. Оставь себе деньги и убирайся. Пшел вон.

Дэвис сверлил его взглядом.

— Вы столько же заплатили Бэйтсу, чтобы он задушил Билла Генри, или почти столько же. А устроил все я: я дрался с Генри у паба, когда мы его схватили, и все остальное тоже — улики на ферме, мертвый младенец. Я сделал всю работу, не вы. Бэйтс остался на своем месте, а мне предложено убираться вон. И я уберусь, пожалуйста. Но только вместе с деньгами из ящика. Для вас это теперь ничто. Вы богаты. Деньги откладывались на случай, если придется бежать, как вы говорили, но бежать придется мне, а не вам. Нам обоим лучше, если вы поступите со мной по справедливости.

Хенли молча смотрел на Дэвиса, потом пожал плечами и, не опуская пистолет, левой рукой открыл ящик. Ему хватило нескольких секунд, чтобы понять, что ящик пуст, а кошелек исчез. Он расхохотался.

— Мисс Кловер Кантвелл одурачила нас обоих. Взяла деньги и сбежала. Можешь сам посмотреть. Ищи во всех ящиках.

— Черт подери! — лицо Дэвиса перекосилось от злобы.

— Постой, — сказал Хенли. Он выдержал паузу, как бы обдумывая ситуацию. — Я послал ее за реку за доктором, как ты сказал. Ты легко ее найдешь — на том берегу наверняка кто-то ее видел. Вот что я предлагаю: принеси мне ее голову, и я заплачу тебе еще тысячу фунтов — те самые отложенные деньги, про которые ты говорил. И мы от нее избавимся. Все, что при ней найдешь, — твое. Да и она сама тоже, забирай себе, если хочешь, — он опустил пистолет и сунул руку в ящик, делая вид что прячет оружие.

Дэвис ненадолго замялся, сдерживая гнев.

— Я еще вернусь, — сказал он, — с девицей или без нее, — он повернулся к выходу, а Хенли вытащил пистолет из ящика и всадил ему пулю между лопаток.

ГЛАВА 26 ПРИЗНАНИЕ КЛОВЕР

Сент-Ив одиноко брел по Хай-стрит, уже относительно тихой. «Бумажные куклы», радуясь неожиданному выходному, расходились. Брук и Хасбро пустились в погоню за злодеем Бэйтсом, а Билл Кракен с Матушкой Ласвелл, Элис, Ларкин и Виллумом ждали, когда Сент-Ив закончит разговор с констеблем Фиском, чтобы положить конец идиотским обвинениям. Оставалось найти лишь главного злодея, но за этим, несомненно, дело не станет.

Навстречу Лэнгдону по тротуару, опустив голову, торопливо шла девушка. Он не сразу узнал ее. Подняв голову и, видимо, тоже узнав его, она шмыгнула в переулок за «Малден-Армс». «Кловер», — вспомнил Сент-Ив и последовал за ней. Он заходил в этот переулок всего пару дней назад и знал, что он ведет во внутренний двор, откуда нет выхода. Завернув за угол, он обнаружил девушку: она стояла, оглядываясь, как перепуганный ребенок. Бежать некуда, кроме как в заднюю дверь «Малден-Армс». Туда-то девица попыталась шмыгнуть, но Сент-Ив удержал ее, схватив за руку, и остановил.

— Кловер Кантвелл, если не ошибаюсь, — сказал он, вспомнив ее полное имя, если, конечно, оно настоящее. — Наступил момент истины. Даю тебе шанс оправдаться.

— Отпустите меня, сэр, я не убегу.

Он удовлетворил просьбу девушки, и она обратила к нему лицо, залитое слезами раскаяния — крокодиловыми слезами, возможно, однако исходить из этого было бы несправедливо.

— Итак, — сказал он. — Давай начистоту. Мы всё знаем про Хенли Тауновера. Выгораживать его глупо, — Сент-Ив, конечно, покривил душой, поскольку участие Хенли Тауновера пока оставалось только подозрением. На всякий случай он добавил: — Констебль собирался арестовать его сегодня утром.

— Но, сэр, не арестовал, — возразила Кловер, — Я видела его меньше получаса назад, а еще я видела, что он отравил собственного отца хлороформом. Пустая бутыль в выгребной яме. Он мной воспользовался, он угрожал… — девушка громко зарыдала, а Сент-Ив вспомнил, как она появилась на ферме «Грядущее» и вручила им листовку; самая настоящая чертовка! И все же за ней безусловно стоял Хенли Тауновер.

— Он угрожал убить мою тетушку Гоуэр из Мейдстоуна. И даже еще хуже, сэр, но я не могу сказать это вслух, срам такой. Вы его не знаете, сэр, да и несчастный отец тоже его не знал. У мистера Тауновера от горя разорвалось сердце, хотя тут Хенли ему помог. А теперь вздернут на виселице меня — и все за то, что я хотела помочь бедной тетушке Гоуэр, а она и мухи в жизни не обидела, у нее же нет никого, кроме меня.

Сент-Ив решил, что девушка, вполне возможно, говорит правду — или какую-то версию правды. Ее показания, безусловно, станут гибельными для Хенли Тауновера.

— Ты готова во всем признаться? — спросил он.

— Да, сэр. Если вы все ясно запишете, я подпишу. Но обязательно напишите, что это Хенли меня заставил. Видите, это по его приказу убили бедняжку Дейзи, а потом и меня бы убили.

— Мы все это запишем, — сказал Сент-Ив, — Не бойся. Пойдем.

Они вместе направились в кухню «Малден-Армс», где трактирщик деловито помешивал ложкой бобы в огромном черном котле, стоявшем на плите. Он явно удивился, когда они вошли через заднюю дверь, но успокоился, узнав Сент-Ива и увидев рыдающую Кловер. Он с готовностью дал Сент-Иву перо, чернила и бумагу и стоял рядом, пока девушка рассказывала свою историю: как Хенли выбрал ее из «бумажных кукол», дал ей деньги для тетушки Гоуэр и рассказал, что случится с ней и с тетушкой, если она заартачится, и о замечательной жизни, которая предстоит им, если она ему подыграет. Кловер ненавидела Хенли с самого начала, но не смела отказать. Она рассказала, что слышала, как он приказал Дэвису убить мистера Пинка, и что Дэвис сам отнес какие-то «доказательства» на ферму «Грядущее», и как они смеялись, когда обсуждали свой план. Да, правда, она делала всё, что ей говорили — а что еще оставалось? — но сегодня утром сбежала, как только представилась возможность. Она ничем не могла помочь, когда Хенли выплеснул лекарство отца, а после убийства вылила хлороформ в уборную — первую в ряду, как ей и велели; все доказательства там, в жиже. А потом она бросилась бежать в чем была. Даже не посмела вернуться в «Чекерс» за своими вещами, потому что Дэвис наверняка поджидает ее там, чтобы убить, как убил Дейзи Дампел.

— Это, стало быть, все? — спросил утомленный потоком слов Сент-Ив.

— Да, сэр. Наверняка они много чего еще натворили, но мне об этом не рассказывали, сами понимаете. Думаю, они давали этот хлороформ девушкам. Наверняка. И меня бы им отравили прямо сегодня.

Кловер подписала документ — полторы плотно исписанные страницы. Трактирщик подписался как свидетель. Девушка снова заплакала.

— Когда я жила в Лондоне, — сказала она Сент-Иву, — меня арестовали за кражу. На мне пятно, и я его заслужила. Не хочется говорить, но это правда. Я приехала в Мейдстоун к тетушке Гоуэр, меня взяли на фабрику, где я надеялась встать на путь исправления, как говорится. Всему этому конец. Все пропало. Тетушка Гоуэр уже выжила из ума, она за меня не заступится. Ее отправят в приют для душевнобольных в Колни-Хатч, а меня в тюрьму. Признание для судьи ничего не значит. Сами знаете, сэр.

— В твоих словах есть доля истины, Кловер.

— Нет, не доля. Позвольте говорить откровенно, сэр. Клянусь вам: все, чего я хочу в жизни, — это работа, такая, какую мне дал Хенли Тауновер, а потом отобрал. Теперь все пропало.

— Не уверен, что все пропало. Дело в том, что мой хороший друг купил долю фабрики, так что не думаю, что она закроется. Я готов поручиться за тебя перед судьей.

— Правда, сэр? — Кловер подалась к нему и, немного смутившись, взяла его за руку, глядя в глаза. Потом, покраснев, отвернулась и сказала: — Мне стыдно просить об этом, сэр, но у меня за душой всего три шиллинга, а теперь на фабрике долго не будет работы. Не могли бы вы одолжить мне два фунта для тетушки Гоуэр и меня, чтобы мы могли прожить? Вы добрый человек, сэр, и единственный мой друг.

— Нет, милая, — трактирщик опустил руку в карман. — Я тоже твой друг. Вот тебе два соверена, и передай мои наилучшие пожелания своей тетушке Гоуэр. Будете в наших краях, заходите, накормлю вас обеих, — он смахнул слезу и вернулся к своему котлу с бобами.

Сент-Ив нашел в кармане пять фунтов и дал их девушке, хотя и не без некоторых сомнений. Как бы там ни было, если он ей откажет, то, вполне возможно, возьмет грех на душу. В худшем случае полученные благодаря его щедрости деньги девица потратит на ерунду, но ведь тогда их получит продавец.

Двое мужчин проводили взглядами выбежавшую из трактира девушку. Бежит она к тетушке или не к тетушке — это в данный момент не очень занимало Сент-Ива. Шагая к тюрьме, чтобы вручить признание «бумажной куклы» Кловер констеблю Фиску, он задумался о том, что скажет Элис, часто упрекавшая мужа в сентиментальной галантности.

ГЛАВА 27 НРАВСТВЕННЫЙ ВОПРОС

Сент-Ив вновь оказался в тихой гавани родного дома, в спальне; тучи уже рассеялись, лето вернулось на правильный курс, а опасные скалы и мели остались позади.

— Расскажи, что происходило сегодня утром, — попросил он Элис, — раз уж выпала наконец спокойная минутка.

— Что тебе рассказать… Когда я отмывала лицо Ларкин от крови, она обхватила меня руками, будто я ее родная мать, — сказала Элис. — Я даже несколько расчувствовалась, хотя этим своим окровавленным ртом, по крайней мере зубами, она недавно пыталась отгрызть кому-то ухо. Думаю, девочка вскормлена тиграми.

— По словам Гилберта, она тебя прямо-таки боготворит, если не сказать сильнее. С Финном та же история и, само собой, с Клео и Эдди. Дети, знаешь ли, опасны — у них отличное чутье на людей. Но не отвлекайся, ты говорила о том, что видела на реке какую-то старую лодку.

— Да, — ответила Элис, — странное дело. Мы все вместе сидели на той полянке с наветренной от сыромятни стороны — перед тем как ты приехал, трактирщик из «Малден-Армс» принес нам корзину с едой. Вдруг из леса чуть выше по реке, где на берег была вытащена лодка, выбежала девушка. Я не обратила бы внимания, но Ларкин вскочила и заявила, что девушка собирается украсть их лодку.

— Их лодку? — Сент-Ив поправил за спиной подушки. — Откуда у Ларкин взялась лодка?

— Как выяснилось, Ларкин и Финн позаимствовали чью-то старую лодку, чтобы перебраться через реку, спеша освободить меня из темницы. Собирались вернуть ее на обратном пути.

— А-а, — протянул Сент-Ив, — позаимствованная лодка совсем другое дело, нежели краденая. Но можно задать этот нравственный вопрос викарию Хэмпсону при встрече. Это выше моей компетенции, — снаружи слышался шум дождя и ветра, а с первого этажа, где якобы спали дети, временами доносились приглушенные голоса. Удивительно, как много всего им нужно обсудить!

— Я считаю, нравственный вопрос можно опустить, — сказала Элис, — хотя, если удастся найти хозяина лодки, я бы возместила ему ущерб. Но вот что было дальше: Матушка Ласвелл узнала девушку — это оказалась Кловер Кантвелл собственной персоной. И как только прозвучало ее имя, Билл вскочил с яростным видом и бросился бы в погоню, если бы Матушка не вцепилась в его гамаши мертвой хваткой, словно терьер. Кловер к тому времени уже забралась в лодку, начинался отлив. Ларкин разошлась: она предлагала позаимствовать другую лодку, чтобы они с Финном догнали Кловер и передали в руки правосудия. При всем моем уважении к способностям Ларкин, я этого не позволила, и Матушка со мной согласилась. Мы обе устали, кроме того, не стоило лишний раз потакать Ларкин. Что до Кловер, то девица исхитрилась лечь и спрятаться под скамейками, и когда лодка почти по середине реки проходила мимо паромной переправы, она выглядела пустой.

— Она не могла знать, что Дэвис убит, — принялсяразъяснять Сент-Ив, — и боялась, что он ее настигнет, а этот Дэвис был гораздо страшнее полиции. Скорее всего, решила, что покупка билета на поезд или дилижанс может стоить ей жизни. Пожалуй, даже кстати, что благодаря нам у нее появилась лодка для бегства.

— Не уверена, что это так уж кстати, хотя и понимаю, о чем ты.

Сент-Ив подумал о пятифунтовой ассигнации, данной им Кловер ради тетушки Гоуэр, — эти деньги сплыли в буквальном смысле слова. Пожалуй, не стоит рассказывать о них Элис.

— Думаешь, стоило сообщить констеблю Бруку, что Кловер сбежала? — спросила Элис.

— Не хочешь же ты, чтобы полиция устроила погоню за несчастной девушкой.

— В каком это смысле Кловер «несчастная девушка», Лэнгдон?

— Она ухаживала за своей вдовой тетушкой в Мейдстоуне, работала на фабрике в этих ужасных условиях, — он пожал плечами, словно это говорило само за себя.

— И прислуживала негодяю, которого непонятно как земля-то носит.

— В ее признании так и написано, и она подписала его по доброй воле. Все подробнейшим образом изложено — раскрыты все тайны.

— Если бы не признание, ей грозила бы виселица. Скажи-ка, ты поверил ее россказням или просто пожалел пригожую девицу?

Сент-Ив перевел взгляд на гобелен и задумался. Оттуда при свете свечей на него глядели блестящими глазками звезды.

— И то и другое. Мне показалось, что мир к ней несправедлив. Откуда мне знать, виновна она или нет, но я ничуть не сомневаюсь, что Хенли Тауновер убил бы ее, как и других, — мы знаем про четверых, кроме Пинка. Дэвиса я даже не считаю, этот не лучше своего хозяина; к тому же мы не знаем, куда пропал Дженкс — может, скрылся после убийства Пинка. Хенли Тауновера повесят, и никто не пожалеет, что он покинул этот мир. Так что меня не очень беспокоит, что Кловер удалось избежать уготованной ей участи, тем более что мне отвратительно, когда казнят женщин.

— Только женщин, но не мужчин?

— Да, в целом так, хотя, возможно, это и нелогично. Надо занести в список вопросов, чтобы задать викарию.

— Пусть так, — Элис пристально посмотрела на мужа и сказала: — Мне нравится, что ты такой сентиментальный в душе, Лэнгдон, но не хотелось бы думать, что Кловер Кантвелл тебя перехитрила.

— Перехитрила меня? — с притворным возмущением произнес Сент-Ив. — Никогда.

Общество гурманов^[4]

Посвящается Вики

ГЛАВА 1 ТИХИЙ УЖИН

На утесе над городком Бродстейрс, на почтительном расстоянии от моря, возвышался деревянный особняк в готическом стиле. Высокий, узкий, со стрельчатыми окнами и заостренными крышами, он стоял здесь за много лет до того, как Бродстейрс разросся вдоль меловых обрывов побережья Кента. Вязы и буки, поднявшиеся вокруг особняка за последнее столетие, почти полностью скрыли от посторонних глаз смотровую площадку на юго-восточном краю крыши.

С площадки открывался вид на суда, пришвартованные в Даунсе и идущие под парами из Ла-Манша, а сквозь деревья, если приглядеться, виднелся, правда едва-едва, силуэт замка Кингсгейт-Касл. В особенно ясные ночи, когда свет луны падает на мели Гудуин, человек с острым зрением мог в предрассветные часы различить контрабандистов, плывущих на быстрых люггерах в укромные бухты. Высокие окна второго этажа особняка по ночам закрывали выпуклыми ставнями, что придавало старому серому дому загадочности, а когда с моря надвигался туман, он и вовсе превращался в невидимку. Постояльцы, приезжавшие отдохнуть в одном из отелей с видом на море в Бродстейрсе, могли прожить там целый месяц, даже не подозревая о существовании этого здания. А местные обходили его стороной.

Джулиан Хоббс, войдя в открытые ворота, остановился на середине длинного проезда, отходившего от дороги, и с недоверием оглядел дом. Ставни окон второго этажа были широко распахнуты, и даже тени от листвы на окнах не могли скрыть движущийся силуэт. Солнце клонилось к закату; и, глядя на возвышающийся над ним призрачный замок, Хоббс пожалел, что приехал позднее, чем собирался. Увы, у дилижанса по дороге из Кентербери отвалилось колесо, и починка заняла чертову прорву времени.

Неизвестно, какой прием ожидает его здесь и примут ли его вообще, но он не сомневался, что цель его визита не требует присутствия констебля. На случай неприятностей он носил с собой утяжеленную трость. Но что-то в этом старом доме вызывало в нем смутную, безотчетную тревогу. Однако подобные мысли относились к области воображения, а Хоббс был человеком практическим, поэтому выбросил их из головы и, похлопав набалдашником трости по ладони, решительно двинулся вперед по обрамленному деревьями проезду, намереваясь через два часа с комфортом отбыть на вечернем дилижансе в Кентербери.

На втором этаже особняка, в столовой с деревянными панелями на стенах, за освещенным канделябром со свечами столом сидели трое мужчин. Все они состояли в гастрономическом клубе под названием «Общество гурманов», а старый дом эти экстравагантные джентльмены именовали «Замком гурманов». На стене висели омерзительные полотна французского художника Жерико, напоминающие анатомические карты. Стол опирался на колонну, сделанную из выдолбленного изнутри ствола дерева, где помещались механизмы, доставлявшие кушанья из располагавшейся ниже этажом кухни. Под стрекот подъемника на столе появилось серебряное блюдо, накрытое высоким серебряным колпаком; бутылка кларета тем временем завершала второй оборот вокруг стола. Собравшиеся обходились без прислуги. Рядом с накрытым колпаком блюдом лежала деревянная доска с ковригой темного хлеба и длинный нож.

— Насколько мне известно из заслуживающих доверия источников, мой прадед как-то поужинал поэтом Чаттертоном, — громко объявил Гарри Ларсен, очнувшись от дремы. Помимо неучтивого обыкновения засыпать после второго бокала вина, Ларсен слишком часто похвалялся своими сомнительными предками. Однако он был богат, и остальные терпели его вздорное поведение. Он отличался ненормально большой круглой головой, покрытой кудрявой растительностью, и слегка вздернутым носом, открывавшим на обозрение не менее кудрявые заросли.

— Не верю, Ларсен, — ухмыльнулся Джейсон Форбс. — Чаттертон отравился мышьяком, и его мясо было бы ядовитым. Хотя откуда у голодного поэта на костях мясо? Как я слышал, поэты почти несъедобны без обильного соуса и все равно жилистые, как старые петухи, — Форбс носил сиреневый шейный платок с узлом, скрепленным янтарной булавкой. Из янтаря выглядывала увязшая пчела. Говоря, Форбс теребил в руках висевшую рядом с его креслом перевитую золотом тесьму с вплетенной в нее ярко-голубой лентой.

— Это по слухам Чаттертон отравился мышьяком, — парировал Ларсен. — Мой дед знал, что это не так.

— Стало быть, ваш дед был поэтом? — спросил третий, председатель общества — остальные называли его Саузерли, хотя это было вымышленное имя. — В конце концов, то, что мы едим, не только дает нам силы, но и меняет нас, — председатель, высокий, худой как скелет, никогда не улыбающийся без крайней на то необходимости, вещал, рассматривая рубиновое содержание винного бокала сквозь притулившееся на носу пенсне.

— Именно так, — буркнул Ларсен. — Поэт малоизвестный, но сильный. Джонсон высоко ценил его работы.

— Джонсон — составитель словаря? — скептически осведомился Форбс.

— Он самый.

— Тогда вашему деду следовало бы поужинать Джонсоном, — заметил Форбс. — Тучный Джонсон всяко сочнее, чем Чаттертон, да еще и с привкусом гениальности. А стихи Чаттертона никто не читал: пустословие талантливого юнца, у которого нет ничего за душой.

Открылась дверь, и в столовую заглянул слуга в ливрее, похожий на одетую в человеческое платье обезьяну: свисающие до колен руки, покатый лоб и огромная нижняя челюсть.

— Приехал мистер Джулиан Хоббс, просит принять, сэр, — сказал он председателю. — Отказать ему, или вы его ждете?

— Хоббс, говоришь? Проводи его в столовую, Дженсен, и усади в кресло с покрывалом. Мы действительно его ждали.

— Прикажете открыть замок на ошейнике?

— Да, и непременно оставайся рядом с этим джентльменом, после того как запрешь дверь и усадишь его.

Дженсен поклонился, подошел к украшенному богатой резьбой шкафу и открыл дверцу. В шкафу, в петле с замком, висел круглый, напоминающий хомут деревянный ошейник с отверстиями по периметру, рядом с каждым из которых располагался маленький железный винт. Он достал ключ, открыл замок, чтобы ошейник можно было снять, и вышел из комнаты, бесшумно притворив за собой дверь.

После долгой паузы Дженсен ввел в комнату Хоббса и объявил его имя.

— Добро пожаловать, сэр, — радушно приветствовал его Саузерли.

Дженсен повесил пальто Хоббса на крюк у двери и поставил его утяжеленную трость в подставку для зонтиков, сделанную из слоновьей ноги. Дженсен шагнул к предназначенному для гостя креслу, укрытому до самого пола цветастой накидкой. Он отвел кресло влево, чтобы Хоббс мог сесть, а затем повернул вместе с его обитателем обратно, и оно с лязгом встало на место.

— Добрый день, джентльмены, — Хоббс окинул собравшихся критическим взглядом. Он обратил внимание на патологически натуралистичные полотна на стене — отрубленные головы и конечности, расчлененный скелет — и не смог сдержать гримасы отвращения. Будучи человеком совершенно рациональным, он с трудом переносил экстравагантность и фантазии, патологические и любые другие; они в равной степени его не впечатляли.

— Меня зовут Саузерли, — приветливо сообщил председатель, — а это мои товарищи: мистер Форбс и мистер Ларсен. Кстати, бутылка у вас, Ларсен.

— Действительно, так и есть, — Ларсен наполнил пустой бокал. — Не желаете ли отведать этого превосходного кларета, мистер Хоббс?

Он придвинул бокал через стол Хоббсу, тот кивнул в знак благодарности и пригубил из бокала.

— Весьма недурственно, — подтвердил Хоббс.

— Мистер Джулиан Хоббс! — Саузерли глядел на гостя сквозь пенсне, из-за чего глаза его казались неестественно близко посаженными. — Почти готов поверить, что вы сын химика Хоббса — Хоббса из Кентербери?

— Да, сэр, я действительно его сын.

— Тогда мы вдвойне рады знакомству с вами. Я даже имел честь знать вашу матушку, хотя и много лет назад, в стране иной, как сказал бы Великий бард — я имею в виду Кристофера Марло, разумеется. Вы тоже питаете склонность к наукам, сэр?

Хоббс некоторое время молча смотрел на него, не вполне понимая, как ответить на замечание о своей матушке. В конце концов он решил не обращать на это внимания и ответил:

— Я немного интересуюсь электрической медициной, изучал в Париже.

— Превосходно. Интереснейшая область с блестящими перспективами, как я понимаю. Электрификация идет семимильными шагами.

Хоббс кивнул всем в знак согласия и сказал:

— Перейдем к делу, джентльмены. Я пришел по поводу смертной книги моей матушки. У меня есть веские основания полагать, что она может находиться в этом доме.

— Неужели? — спросил председатель. — Не вполне понимаю, о чем вы говорите. Что за смертная книга? Джентльмены, может быть, кто-то из вас просветит меня? — он вопросительно посмотрел на Форбса и Ларсена.

— Увы, нет, — отвечал Форбс. — Вот наш друг Ларсен, в его жилах течет кровь поэта, кровь книгочея. Возможно, он…

Ларсен покачал головой.

— Он шутит, мистер Хоббс. Я не интересуюсь никакими книгами, кроме бухгалтерских.

— К сожалению, не могу сказать ничего более определенного, — с грустью произнес Хоббс, — но, как я понимаю, в этой книге собраны воспоминания, надежды и горести моей бедной матушки. Она небольшая — скорее всего в четвертушку листа, но в богатом переплете. По правде сказать, отец всегда держал эту книгу под замком, и я ее никогда не видел. Он верит, что в этой книге обитает часть ее… духа. Ее душа, скажем так, и если книгу ему не вернуть, он совершенно точно умрет несчастным. Понимаю, это может показаться фантазией, но такова правда.

— Крайне прискорбно такое слышать, — заметил Саузерли, — но, думаю, вы это в метафорическом смысле. Вы имеете в виду дневник? Может быть, написанный собственной рукой вашей матушки? Записки?

— Очевидно, это нечто более эзотерическое, — ответил Хоббс. — Но сама по себе книга сейчас не существенна. Существенно то, что книгу принес в этот самый дом подлый слуга, выкравший ее из письменного стола отца вместе с небольшой лампой и украшенной драгоценными камнями бутылочкой светильного масла: все это лежало в деревянной шкатулке с именем моей матушки. Слуга сам сознался в краже, когда мы нашли в его комнате подозрительно крупную сумму денег, и сам же указал мне на этот дом. Моя единственная цель — забрать украденное и вернуть деньги тому, кто купил книгу и лампу. Это предсмертное желание моего отца, джентльмены, поэтому оно и мое тоже.

— Очень разумно, что вы прихватили с собой неправедно вырученные деньги, мистер Хоббс, но мы трое просто пришли поужинать и вполне искренне говорим вам, что ничего не знаем ни о книжке, ни о прочих диковинных вещицах. Ваш слуга сообщил имя человека, которому их продал?

— По его словам, это был какой-то барон.

— Ну конечно! — воскликнул Саузерли. — Барон! Совершенно в его манере. Если ваш слуга украл книгу, уверяю вас, барон ничего не знал о краже и вернет ее вам немедленно или как только сможет найти. Барон — человек чести. Вы не подождете его, сэр? Он скоро к нам присоединится. Вы ведь не откажетесь немного перекусить, пока мы ждем? У нас тут гастрономическое общество, как бы причудливо это ни звучало.

— Я надеялся вернуться в Кентербери на почтовом дилижансе сегодня же вечером. Тяжелый день.

— Так выпейте еще бокал вина и немного отдохните. Не думаю, что придется долго ждать. Мы намерены продегустировать один интересный… pâté, как говорят французы. Лучше всего есть его с хлебом.

— А вы слыхали, что на Востоке, — вставил Ларсен, странно ухмыляясь, — едят мозги живых обезьян? Понимаете ли, обезьяне вскрывают череп и закрывают его серебряной крышкой, а на столе крышку снимают и вычерпывают содержимое ложками. По консистенции мозговое вещество напоминает свиной пудинг.

Хоббс с недоверием взглянул на него.

— Похоже, вам нравится потешаться над незнакомцами, сэр. Однако меня вы не собьете. Настоятельно прошу вернуть мне книгу. Я готов полностью за нее заплатить, как уже сказал. Никто не потеряет ни фартинга. Повторяю, это желание моего умирающего отца, и я намерен его исполнить. У меня нет ни малейшего желания шутить.

Трое мужчин некоторое время молча смотрели на него. Хоббс нервно взглянул на плотно закрытую дверь и заметил, что его трость уже исчезла из нелепой слоновой подставки. Тяжелые ставни на окнах затворены. Слугу он не видел, но чувствовал его присутствие у себя за спиной.

— Простите, — сказал он быстро, решив поменять тактику. — Я устал и потому несдержан. Боюсь, мои слова могли показаться вам оскорбительными.

— Вовсе нет, мистер Хоббс, — качнул головой председатель. — Наш друг Ларсен отличается своеобразным чувством юмора. Мы не допускаем и мысли о том, чтобы есть обезьяну, тщательно ее не потушив, и нам очень жаль, что ваш отец при смерти, пусть и всем нам предстоит пройти этим темным путем туда, откуда, как уверяют нас поэты, уж нет возврата никому. Безусловно, иным из нас суждено пройти по нему раньше других, — и он улыбнулся так широко, что показались неестественно острые резцы. — Мистер Форбс, снимите колпак и отрежьте мистеру Хоббсу кусочек мозжечка, будьте любезны, ха-ха-ха!

— Один кусочек мозжечка! — выкрикнул Форбс, откидывая закрепленный на петлях колпак и строя Хоббсу дикие рожи, словно разум внезапно покинул его.

Хоббс с ужасом увидел, что на блюде лежит отрубленная человеческая голова. Запахло карри — очевидно, от лужицы желтовато-зеленого соуса, где плавали грибы. Хоббс быстро понял, что ошибся: голова все еще покоилась на собственной шее. Блюдо плотно прилегало к шее, как брыжи елизаветинской эпохи, только сделанные не из кружев, а из серебра. Человек был жив, губы его беззвучно шевелились, а тело жертвы скрывал накрытый простыней стол.

Хоббс попытался встать на ноги, но слуга положил руки ему на плечи и вдавил обратно в кресло. Форбс поднял руку и сильно потянул за золотую тесьму. Хоббс услышал лязг пришедших в соприкосновение шестерен, и кресло под ним задрожало. Вдруг он почувствовал, что не может даже пошевелиться: его руки оказались прижатыми к бокам. Он с ужасом понял, что из пола выдвинулся деревянный бочонок, охвативший его вместе с креслом, задрав вверх накидку, и она висела вокруг его заключенных в бочонок плеч, словно саван. Он сделал еще одну отчаянную попытку подняться, отталкиваясь ногами, и отклониться назад, чтобы сбросить с себя руки слуги, но бочонок слишком плотно охватывал его колени, а кресло стояло, как вкопанное.

Слуга отошел от него, и через мгновение через голову Хоббса на края бочонка опустился тяжелый деревянный ошейник, скрыв плечи. Винты затянулись, и он оказался заперт в вертикальном гробу, точь-в-точь как тот несчастный, чья голова что-то лопотала на блюде, вывалив язык, словно пытаясь вылакать соус карри.

— Думаю, наш друг отправится вместе с остальной партией, — сказал Саузерли Ларсену и Форбсу уже без всякого намека на юмор. — И побыстрее — пока кто-нибудь из его назойливых друзей не явился его искать. Приступим к еде, джентльмены. Нам еще предстоит поработать до приезда барона.

Форбс поднял серебряный диск, аккуратно закрывавший спиленную макушку головы жертвы, открыв мозг. Несчастный уже успел потерять сознание от страха или, возможно, от боли. Единственным признаком жизни оставалось движение глаз под веками.

Саузерли удовлетворенно кивнул и развернул камчатную салфетку, откуда высыпался комплект десертных вилок и остро заточенных ложек.

ГЛАВА 2 НАСЛЕДСТВО

Элис Сент-Ив пребывала в приятном изумленном полузабытьи и лишь вполуха слушала мистера Бэйхью, поверенного Сент-Ива, приехавшего из Лондона в Айлсфорд, чтобы рассказать во всех подробностях о неожиданном наследстве Элис — доме на побережье в окрестностях Маргита, принадлежавшем ее дядюшке Годфри Уолтону. Мористое, так назывался дом — это слово, когда Элис произносила или слышала его, вызывало в ней странные, но по большей части приятные воспоминания. Название вполне уместное: притулившийся на середине обрыва одинокий дом смотрел прямо на Дуврский пролив. Наследство на много лет погрязло в судебных разбирательствах и почти забылось, превратившись из возможного чуда в одну из досадных потерь. И вот потерянное неожиданно нашлось.

Это было ее второе наследство. Несколько лет назад она с мужем Лэнгдоном переехала из Чингфорда в дом в Айлсфорде, завещанный ей тетушкой Агатой Уолтон, сестрой Годфри Уолтона, где они жили теперь. Элис не нуждалась во втором доме, это казалось неприличным излишеством, тем более что она не являлась прямой наследницей ни тетушки, ни дядюшки.

Вся семья, включая юного Финна Конрада, за несколько лет ставшего почетным ее членом, собралась за ужином в столовой и уже почти расправилась с двадцатифунтовым молочным поросенком, начиненным шалфеем и луком, с печеной картошкой и огромным блюдом зеленого салата с травами из собственного огорода, заправленного соусом из измельченных вареных яиц, французского оливкового масла и сыра стилтон.

Табби Фробишер и его дядюшка Гилберт, оба солидные мужчины весом под восемнадцать стоунов, тоже внесли в богатство стола свой вклад. Они остановились ниже по реке в Снодленде, поскольку Гилберт недавно вступил во владение бумажной фабрикой «Мажестик». И приехав к Сент-Ивам сегодня днем, привезли с собой машину, способную производить умопомрачительные количества мороженого, и огромную корзину ранней черники, для вкуса.

В центре столи стояла бутылка портвейна и крекеры, но их мало кто удостоил внимания, предпочитая кофе из зерен, доставленных в поместье Гилберта в Дикере с Суматры и зажаренных и размолотых не более получаса назад. Фробишер-старший был богат, как Крез, несмотря на неумеренную щедрость и зачастую поспешные решения. Его племянник Табби выглядел бы как брат-близнец Гилберта, если бы не разница в тридцать лет и более густая шевелюра.

Клео и Эдди, дети Сент-Ивов, оба в радостном изумлении, тоже сидели за столом, несмотря на поздний час, хотя Элис видела, что у Клео уже закрываются глаза. Кот Ходж забрался девочке на колени и спал, что, как знал даже сам Ходж, за столом категорически не разрешалось. Домашние правила в этот вечер полетели за борт. Элис наблюдала за лицом мужа, внимательно слушавшего Бэйхью, но ее внимания хватило ненадолго, и она мысленно перенеслась в прошлое.

Дом покойного дядюшки, теперь уже ее дом — запущенный причудливый особняк в полумиле от маяка Норт-Форлэнд, высящийся над пустынным пляжем, где в детстве Элис летом неделями бродила по берегу, наслаждаясь полной свободой, исследуя приливные водоемы и морские пещеры и собирая сокровища, оставленные морем на песке у этого смертельно опасного для моряков побережья.

Свои летние месяцы в Мористом она делила с кузеном Коллиером, жизнерадостным долговязым подростком, который любил подурачиться и временами попадал в немилость у дядюшки, вопреки запретам забираясь в закрытые на замок комнаты. В спокойные дни двоюродные брат и сестра пускались на веслах в плавание на плоскодонке иногда до самых мелей Гудуин, бродили по окрестным лесам и ловили форель в ручьях с меловыми берегами. Они честно отрабатывали пансион: готовили завтраки и поздние ужины, обычно оставляя порцию дядюшки на тарелке в кухне и убирая за ним на следующий день. Поездки Элис в Мористое внезапно прекратились, когда ей исполнилось тринадцать.

Тогда же исчез из ее жизни и кузен Коллиер, поскольку их семьи между собой не общались. Прошло еще лет шесть, и до нее дошли слухи, что Коллиер повесился, после того как дядюшка, сам бездетный, лишил его наследства. Тогда она испытала чувство вины, поскольку саму Элис наследства не лишили. А потом, лет пять назад, когда дядюшка умер, кузен Коллиер восстал из гроба, чтобы его оспорить, завещание погрязло в судах.

Какие же чувства она испытывает сейчас? Ощущения вины не было — странные выходки ее кузена вряд ли его оправдывают. Радость, решила она, — примерно такую же радость она видела сейчас на лицах Клео и Эдди. От размышлений Элис отвлек вопрос Сент-Ива:

— Значит, этот Коллиер Боннет, предъявлявший претензии на дом, — самозванец?

— В определенном смысле самозванец, да, — ответил Бэйхью, — но только в том, что его самоубийство, как выяснилось, инсценировка. Сам он именно тот, за кого себя выдает, — манера спокойно излагать факты, темная одежда и серебряные волосы придавали мистеру Бэйхью вид солидный и прозаический — таким всякому и хотелось бы видеть своего поверенного. — Он представил документы, подтверждающие его происхождение, и у него по неизвестной причине оказался экземпляр первого завещания Годфри Уолтона, где тот завещал ему половину дома. Однако второе завещание, составленное годом позже, аннулировало предшествующее, и Боннет остался ни с чем. Претензии Боннета на это имущество совершенно безосновательны. Он нанял адвоката из Шотландии, чтобы тот, представляя его в суде, подавал протесты, иски и апелляции. Закончилось все скверно — молодой человек дошел до полной нищеты. Говоря проще, Боннет поставил все на плохие карты.

— Кузен Коллиер не получил совсем ничего? — спросила Элис. — В детстве я его любила. Мы ведь играли вместе.

— Ни гроша, — ответил Бэйхью. — Эти его странные выходки — не умер, хотя считалось, что умер, и вышел из тени, когда почуял запах денег… Нет, мэм, все это чересчур странно, чтобы его восприняли в суде всерьез. Без сомнения, он разыграл свою смерть, чтобы избежать уголовного преследования или, может быть, ускользнуть от недовольных кредиторов, а потом вернулся к жизни, когда увидел возможность получить деньги. Умри Годфри Уолтон без завещания, для Коллиера Боннета все могло бы сложиться иначе, но старый джентльмен ясно изложил свою последнюю волю. Он оставил дом со всем, что в нем находится, вам, мэм.

— Ура! — крикнула Клео, внезапно пробудившись, а Финн Конрад поднял свою чашку и предложил тост, после чего все охотно выпили.

— Есть, однако, одно необычное обстоятельство, — сказал Бэйхью. — Дом должен был пустовать все эти годы, и я опасался, что он уже развалился. У меня есть партнер в Маргите, и он любезно согласился посмотреть на него. Рад сообщить, что дом в полном порядке, однако мой партнер обнаружил, что в нем живут.

— Живут! — воскликнул Фробишер-старший. — Кто же? Самовольные поселенцы, даже не сомневаюсь.

— Судя по всему, нет, — сказал Бэйхью. — Там уже почти три года живет одинокий джентльмен, причем он утверждает, что регулярно платит за аренду. Его зовут Трулав, барон Трулав, что, согласитесь, звучит довольно подозрительно.

— В каком смысле барон? — спросил Сент-Ив. — Из пэров?

— Нет, просто иностранный титул. Я поинтересовался его прошлым и выяснил, что он жил во Франции, где снискал себе определенную репутацию, занимаясь так называемыми магическими искусствами. Присвоенный им титул в Англии не имеет никакого веса, хотя он настаивает, чтобы к нему обращались именно так — это часть его… костюма, если понимаете, о чем я.

— Не вполне, — сказал Сент-Ив. — В буквальном смысле?

— Костюма магнетизера, господи прости. Рядится в яркие мантии и плащи, разглагольствует о животном магнетизме, магнетическом флюиде и магнетической связи с мертвыми в одном из кружков мадам Блаватской в Лондоне. Заметьте, с точки зрения закона, к нему никаких претензий нет и обвинять его не в чем — он может быть совершенно невиновен, если исходить из того, что каждый вправе верить в свою собственную чепуху.

— Довольно нагло с его стороны жить в доме обманным путем, — заявил Гилберт Фробишер. — Табби и я выкинем его оттуда, Элис, вместе с его плащами и мантиями.

Мистер Бэйхью моргнул, глядя на Гилберта, видимо, не понимая, шутит старик или говорит серьезно.

— Не имею ничего против плащей и мантий, Гилберт, — улыбнулась Элис. — Вспомни о нашей соседке Матушке Ласвелл и ее друзьях.

— Матушка Ласвелл уже показала, чего она стоит, и не один раз, — возразил Гилберт. — А этот барон Трулав пока нет.

— Мы воздержимся от насилия, Элис, до тех пор, пока ты сама нас не попросишь, — поспешил успокоить ее Табби. — Дядюшка просто полон энтузиазма. Вполне возможно, ледяной пудинг отморозил ему мозги, — он подмигнул Клео и Эдди.

Бэйхью значительно откашлялся.

— Между тем барон показал моему партнеру договор аренды, разрешающий ему жить в доме, — уже третий такой документ, с продлением каждый год.

— Подписанный кем? — спросил Сент-Ив.

— Мистером Самуэлем Пиквиком.

— Ха! — воскликнул Гилберт Фробишер. — И этот идиотский барон даже не заподозрил, что имя вымышленное? Ну конечно, Пиквик!

Бэйхью пожал плечами.

— Возможно, магнетизера устраивали условия, и он предпочел не вникать в незначительные детали. Такие вещи случаются довольно часто. Нечестный человек видит пустующий дом, выясняет, что владелец умер, и сдает его кому-нибудь, подписывая договор, хотя не имеет никакого права, под вымышленным именем. Потом исчезает и, если обман не раскрыт, возвращается через двенадцать месяцев, чтобы продлить договор еще на год. Мой представитель в Маргите решил, что это как раз такой случай и что барон в каком-то смысле жертва мошенничества — с той разницей, конечно, что он все это время жил в доме, так что мошенничество оказалось для него удачным.

— Готов поставить пять фунтов, что Самуэль Пиквик не кто иной, как Коллиер Боннет, — сказал Сент-Ив.

Бэйхью кивнул.

— Вполне возможно. Боннету доподлинно известно, что дом пустует, а также все прочие обстоятельства. Он вполне мог решить, что раз дом в один прекрасный день перейдет к нему и все это дело приобретет законность, то он не делает ничего плохого и время все расставит по своим местам. Вероятно, мы сможем добиться, чтобы полученные за аренду деньги достались миссис Сент-Ив, если выясним, где живет Боннет и если барон готов дать показания, что Боннет выдавал себя за Пиквика. Думаю, Боннета не так сложно разыскать.

— Оставим Коллиера Боннета в покое, — попросила Элис. — Он же мой кузен, в конце концов, и кроме того уже и без того стал жертвой собственной глупости. Нам повезло, что в доме жили. В противном случае он бы стал логовом барсуков и уютной пещеркой для летучих мышей.

— Безусловно, — кивнул Сент-Ив. — Ты совершенно права, Элис. У нас есть все основания для благодарности и ни одного, чтобы дразнить Фортуну, бросая камни в тех, кого она обошла.

— Как бы там ни было, барон Трулав поставлен в известность о том, что ему надлежит выехать, — сказал Бэйхью, покосившись на Фробишера-старшего. — Так что выбрасывать никого не потребуется. Я направил ему соответствующее письмо, как только получил доклад от своего представителя.

— И он уже выехал? — спросил Элис.

— К сожалению, мэм, этого я не знаю. Все это произошло совсем недавно.

— Если не выехал, мы его поторопим, — будничным тоном сообщил Фробишер-старший, — с выкидыванием или без выкидывания. Табби, ты ведь прихватил с собой дубинку? Пощекочем его за ухом, пока смех не превратится в слезы.

Бэйхью сделал вид, что не услышал этой недвусмысленной угрозы, и, достав из портфеля лист бумаги, обратился к Элис:

— Я принес с собой документ, дающий полиции право выселить его по вашему требованию, если он еще сам не выехал. Именно полиции, — поверенный многозначительно посмотрел на воинственного старика. — В худшем случае он будет вас раздражать очень недолго, поскольку закон в этом случае истолкования не требует. Это ваш дом, мэм, и, по моему разумению, вы вправе вступить во владение, когда вам заблагорассудится, — с этими словами Бэйхью опустил руку в карман жилета, извлек два одинаковых железных ключа и положил их на стол рядом с кофейной чашкой Элис.

— Ну что же, — сказал Гилберт Фробишер, — предлагаю отправиться туда утром в моей карете. Не стоит дожидаться, пока неподражаемый барон вытащит из дома серебро и мебель.

ГЛАВА 3 ХРУЩ

Элис обнаружила, что после праздничных тостов и позднего ужина с обилием новостей ей не заснуть. За открытым окном стояла тихая ночь, над деревьями проглядывали звезды. Она узнала опрокинувшийся над океаном ковш Большой Медведицы. Окно выходило на восток, где милях в сорока по прямой из Мористого открывался вид на те же звезды и океан.

Она вернулась к чтению своего дневника, написанного летом 1867 года и пролежавшего все эти годы в сундуке: восторженное описание кашалота, выброшенного на песчаный пляж в бухте Лазаря, над которой, у подножья меловых обрывов, стояло Мористое. Поля дневника в кожаном переплете с латунными застежками пестрели рисунками. Она измерила длину кита веревкой — шестьдесят три фута шесть дюймов, согласно записи в дневнике, а набросок на полях иллюстрировал его невероятную высоту, почти в четыре роста маленькой Элис, стоявшей рядом. Дядюшка обещал отдать ей зуб, вырубив его топором из китовой челюсти. После этого кита собирались взорвать динамитом, пока он не начал разлагаться.

Той ночью, много лет назад, она долго сидела у окна и смотрела на освещенного луной мертвого кита. Волны, набегая на пляж, обступали его, шевеля гигантский хвост, огромный глаз поблескивал в лунном свете. В конце концов Элис заснула под шум начинающегося шторма и прибоя у рифа. Когда она проснулась утром, пляж опустел, как по волшебству, — обошлось без динамита, слава богу, кита поглотило море. Зуб ей так и не достался, остались лишь чернила на бумаге.

И все же все эти годы ей временами снился этот кит, поднимаясь из глубин спящего сознания. Сны эти были страшноватые, но в то же время грандиозные — темная громада океана, в бескрайних просторах которого гигантский кит не больше жалкой щепки. Одна часть ее существа радовалась — даже более чем радовалась — комфорту и спокойствию Айлсфорда и его окрестностей, уютной жизни за живыми изгородями, подстриженными деревьями и прудами, в окружении родных лиц. Но оставалась и другая Элис, тоскующая по океану и порождаемым им снам.

Внизу часы начали отбивать полночь, а когда они замолкли, она услышала, как муж поднимается по лестнице, закончив приготовления к их скоропалительной поездке на побережье. Фробишеры обещали заехать за ними ровно в восемь утра.

— Не спишь? — спросил Лэнгдон, уже в ночной рубашке, ныряя в постель рядом с ней. В этот момент на подоконник сел козодой, держа в клюве большого жука, беспомощно шевелящего лапками. Птица сидела совершенно неподвижно, освещенная лунным светом.

Элис слегка толкнула Лэнгдона локтем и указала на окно, где птица, посидев еще немного, улетела прочь.

— Видел жука у него в клюве? — спросила она.

— Думаю, это майский жук. Впрочем, поздновато для них, лето в разгаре.

— Хрущи, так отец их называл. На них отлично ловится щука.

— Будь я щукой, похрустел бы хрущом, — сказал Сент-Ив. — Да будь я и карпом, тоже.

— Рассказать о дядюшке Годфри? — спросила Элис.

— Расскажи, конечно. Я слабо себе его представляю, — он сел в постели рядом с ней, подложив под спину подушку. Бриз шевелил полог кровати, где-то в ночи слышался трескучий голос коростеля.

— Дядюшка Годфри жил в Мористом уже много лет, когда тетушка Агата привезла меня познакомиться с ним и кузеном Коллиером, до того я о них почти и не слышала. Я хорошо все помню, хотя мне было тогда, наверное, лет шесть. Дядюшка, несомненно, был человеком своеобразным, но я никогда не чувствовала в нем угрозы, во всяком случае, для меня. Он и пальцем меня ни разу не тронул.

— С чего это ему тебя трогать? Ты имеешь в виду непристойным образом?

— Может, и так в каком-то смысле, но он вообще ни разу ко мне не притронулся, даже руки не пожал. Он несколько раз бил Коллиера палкой — весьма жестоко. Но от Коллиера и у ангела терпение бы лопнуло. Дядюшка Годфри был человек угрюмый, не помню, улыбнулся ли он хоть раз при мне, никогда не смеялся уж точно. Занимался своими тайными делами, а нам двоим разрешалось беситься сколько угодно, лишь бы мы не приближались к запертым комнатам. Тем сильнее Коллиеру хотелось этот запрет нарушить. Он только и говорил о том, что может быть спрятано в этих комнатах, и в результате получал порку.

— Беситься в детстве было моим любимым занятием, — улыбнулся Лэнгдон. — Никогда не упускал возможности побеситься. «Тайные дела» твоего дядюшки звучат интригующе. Помнишь какие-нибудь подробности?

— Да не особенно, — ответила Элис, минуту подумав. — Он провел четкую границу, фигурально выражаясь, за которой находилось то, что нам знать не позволялось, и временами к нему приходили какие-то страшные люди. Коллиер придумывал всякие мрачные тайны, но у него всегда было болезненное воображение. Хотя, возможно, что-то из этого и было правдой. А в конце жизни дядюшка Годфри стал семейным скелетом в шкафу. Произошел скандал, и он внезапно впал в немилость. Мои родители никогда больше о нем не говорили, по крайней мере, в моем присутствии. Ходили слухи о контрабанде и других темных делах, хотя никто ничего не озвучивал. Со временем мое любопытство улетучилось. Но я скучала по Мористому, хотя и не особенно скучала по дядюшке Годфри.

— Теперь тебе не придется скучать по Мористому!

— Не придется, и это радует. И все же мне теперь не заснуть. Все изменилось в одно мгновение. Ты тоже это чувствуешь?

— Что-то вроде этого, определенно. Кажется, что жизнь идет в своей колее, и вдруг все переворачивается, к лучшему или к худшему. В данном случае я склонен к оптимизму, в отличие от несчастного хруща, которому внезапно изменила удача.

— Не говори так, — остановила мужа Элис. — Глупо полагаться на удачу.

ГЛАВА 4 МАГНЕТИЗЕР

Джулиан Хоббс сидел в кресле, привязанный за запястья и лодыжки, без сюртука, жилета и рубашки, голова его безвольно свесилась на грудь. Его перенесли в импровизированный погреб, вырубленный в меловой породе, куда через оконную решетку проникал свет луны, отраженной в океане. Ночной бриз заполнял помещение морским воздухом, и несчастный визитер дрожал от холода и страха, голова его болела, а сознание помутилось.

— Этот Сент-Ив, — спросил Саузерли, — что вы о нем знаете, барон?

— Член Королевского общества и Клуба исследователей. Учился в Эдинбурге, где затем недолго преподавал. Он, как говорится, мастер на все руки, когда речь идет о науках: миколог-любитель, палеонтолог-любитель, исследователь тайных наук и, говоря о философских взглядах, в своем роде либертарианец, свободномыслящий, но не вольнодумец. Его имя связано с полетами дирижаблей, сыворотками долголетия, электромагнетизмом, предполагаемыми путешествиями во времени и в космосе, и это еще далеко не все. Ум его отмечен печатью гениальности, без всякого сомнения. При этом филантроп чистой воды, но не любит привлекать к себе внимания. Несколько лет назад переехал в деревню Айлсфорд и занялся сельским хозяйством, хоть и джентльмен. Жена у него вполне обеспеченная, да еще и красавица в придачу. Грозная женщина. Не советую недооценивать их обоих.

У ближайшей стены стоял вырубленный из известняка стол, блестящий от толстого слоя лака, с подносом, где лежала пара шприцев с мутной жидкостью. Вокруг подноса располагались разнообразные магнетические атрибуты: магниты разных форм и размеров, цветные очки, медные трубки, пульверизаторы с разноцветными жидкостями, неоправленные драгоценные камни и отполированные булыжники. Ларсен и Форбс сидели на деревянных стульях, наблюдая за процедурой.

— Либертарианец, ну конечно… — произнес Ларсен не вполне трезвым голосом. — Иными словами, этот Сент-Ив — обычный самозванец и мошенник. Прикрывается дурацкой философией, а сам живет на деньги жены. Тихушник он чертов, сдается мне, — толстяк подмигнул несчастному Хоббсу, громко рыгнул и, допив остатки вина и чмокнув губами, снова потянулся за бутылкой, но обнаружил, что та уже пуста.

— Нет, сэр, мошенничеством тут и не пахнет, — возразил барон. — Благодаря ему в Лондоне поймали Юлиуса Клингхаймера. Припоминаете Юлиуса Клингхаймера, Ларсен?

— Неохотно.

— В газетах почти ничего не писали, потому что Сент-Ив избегает появляться на публике, а в «Таймс» у него есть приятели, которые заболтали это дело. И множество неожиданных сторонников Сент-Ива осталось в тени, словно целую кучу фигур сбросили с доски. Еще более красноречив тот факт, что Сент-Ивом много лет особо интересовался доктор Игнасио Нарбондо — но доброму доктору так и не удалось избавить мир от профессора Сент-Ива несмотря на несколько попыток. На самом деле, ходят слухи, что Сент-Ив, возможно, избавил мир от Нарбондо во время недавних загадочных событий в Стеклянном соборе в Блэкфрайарсе. Известно, что Нарбондо присутствовал при этой катастрофе, и с тех пор его никто не видел. Его дом в Блэкфрайарсе стоит пустым.

— Опишите Сент-Ива, барон, — попросил Саузерли. — Чтобы я мог узнать его при встрече.

— Шесть футов и два дюйма ростом, примерно тринадцать стоунов. Где-то так. Подтянутый, на книжного червя не похож. Щеки впалые. Вид у него суровый, можно даже сказать — грубоватый. Волосы темные, хотя, возможно, уже начали седеть. Еще добавлю, что он умеет управляться с дубинкой и легко сломает вам челюсть, глазом не успеете моргнуть. Дважды слушал его доклады в Королевском обществе, в одном из залов Берлингтон-Хауса.

— Вы с ним не знакомы?

— Нет, да и не все ли равно.

— Действительно, — согласился Саузерли, и тут Хоббс затрясся, будто в припадке паралича, громко стуча зубами. — Накиньте мистеру Хоббсу на плечи мой плащ, если не затруднит, Дженсен, — сказал барон. — Боюсь, у него начинается припадок. Быстрее. И дайте ему нюхательную соль, пусть подышит.

Затем, обращаясь к Хоббсу, который рывком поднял голову, когда к его носу поднесли флакон с солями, барон сказал:

— Умоляю, сохраняйте спокойствие, сэр. Бояться вам совершенно нечего. Действительно, ваше возвращение в Кентербери несколько откладывается, и ваш отец скорее всего будет расстроен из-за так называемой смертной книги вашей матушки, но в ваших же интересах взять себя в руки. От этого зависит успех нашего… нашего эксперимента.

— Барон, — сказал Саузерли, — Давайте предложим жене Сент-Ива удвоить арендную плату против того, что мы сейчас платим за дом. Если откажется, утроим, но нужно как следует поторговаться, чтобы у них не возникло подозрений.

— Превосходная идея. Полностью разделяю ваше мнение.

— А что же несчастный Пиквик?

— Он сбежал, насколько мне известно, — сказал барон. — Мудро, должен сказать.

— А я в этом не уверен. Думаю, он прячется где-то в округе, и его можно выманить к нам.

— Конечно, если так хочет наше Общество, — согласился барон. — Меня его судьба не интересует.

— Меня тоже, — вставил Форбс. — В конце концов, он нарушил несколько статей Устава, и как знать, сколько еще прегрешений против нас совершил, помимо того что выдал себя за владельца дома в бухте Лазаря.

— Да, — подтвердил Саузерли. — Однако у нас есть более неотложные дела, мистер Форбс. Дела щекотливые. Пиквик дурак от рождения, а вот мистер Хоббс — нет. Надо подумать об отправке партии в Кале.

— Что касается нашего друга мистера Хоббса, то все уже готово, — объявил барон.

Он взял с подноса на столе один из приготовленных шприцев, обернул каучуковый жгут вокруг руки Хоббса выше локтя и плотно его затянул. Немного подождав, магнетизер воткнул толстую иглу в предплечье Хоббса и нажал на поршень; жидкость вытекала из шприца целую минуту, и на лице Хоббса отразилась боль. Форбс поднялся со стула и встал рядом с Ларсеном, чтобы ничего не упустить.

Хоббс повернул голову, скрипя зубами, пытаясь укусить барона за руку, но Дженсен задрал Хоббсу голову и крепко держал ее руками.

— Сопротивляться совершенно бесполезно, — в голосе бароназвучало сочувствие. Он неотрывно смотрел на перекошенное лицо Хоббса, медленно доставая часы из верхнего кармана. Взглянув на часы, он снова посмотрел Хоббсу в глаза и заговорил: — Вам нужно расслабиться, мистер Хоббс. Сомнамбулическое состояние довольно приятно, это путешествие в глубины своего ума, который скоро освободится от волнений. Покой. Легкость. Умиротворение. Я хочу, чтобы вы открыли мне свое сознание, и я загляну в него, а потом закрою за собой дверь, и у вас останется лишь самое смутное воспоминание об этом переживании. Представьте себе, что вы плывете в лодке по реке, тихой реке, между зеленых берегов, по голубому небу летят облака. Кругом наступает полная тишина, вы слышите музыку сфер, лун и планет, в гармонии обращающихся в небесах…

Барон снова взглянул на часы. По телу Хоббса пробежала дрожь, он одеревенел в своем кресле, лицо его застыло в маске ужаса, а углы рта опустились вниз с такой силой, что щеки втянулись, как у скелета. Глаза распахнулись под действием невидимой силы. Хоббс забился, из уголков его рта потекла слюна, и он вывалился бы из кресла, если бы не был привязан.

Барон слегка шлепнул несчастного по щеке и ровным голосом произнес:

— Слушайте меня, мистер Хоббс. Слушайте, говорю. Ваша лодка плывет по течению реки. Вы видите под собой воду — зеленую, прозрачную, в воде колышутся водоросли, на поверхности отражаются плывущие облака. Вы стали рекой, мистер Хоббс, вы часть реки, вы…

Хоббс напрягся, словно через него пропустили электрический ток, и разинул рот так широко, что, казалось, кожа на лице вот-вот лопнет. Барон поспешил отступить назад, отпихнув Саузерли рукой в сторону, а голова Хоббса резко дернулась вперед, и он исторг из себя струю темной, окрашенной кровью рвоты с таким напором, что достал до противоположной стены. Ларсен и Форбс, мешая друг другу, попытались отойти в сторону, но вторая струя накрыла их обоих; Ларсена, в свою очередь, стошнило прямо на ботинки Саузерли, хотя барон и Саузерли уже отступили к окну, где глотали морской воздух, спасаясь от наполнивших комнату винных паров и смрада.

Хоббс полностью обмяк, и Дженсен принялся щипать его за щеки, пытаясь вернуть к сознанию. Он дергал Хоббса за уши, кричал на него, потом снова ткнул ему под нос нюхательные соли, прижав флакон к ноздрям.

— Бесполезно, — через пару минут констатировал барон. Он пощупал пульс и сокрушенно покачал головой. — Слабый организм. Его уже не вернуть. Подвесьте тело, Дженсен, выпустите кровь, а внутренности бросьте собакам, если, конечно, члены Общества не намерены пустить их на колбасу. Форбс, как насчет колбасы?

Ларсена опять стошнило, и барон расхохотался.

— Положите тело на лед, — велел Саузерли, — попытаемся продать голову французам.

— Когда отплываем? — спросил барон.

— Скоро, барон. Скоро, — председатель собрался с мыслями и предложил: — Может, в пятницу созовем членов на ужин? Мясо мистера Хоббса не лишено достоинств, хоть это и мертвый Хоббс, если, конечно, положить его на лед.

— Ох уж эти члены со своими аппетитами! — воскликнул барон. — Поступайте, как знаете. Постарайтесь, однако, не забыть про мой гонорар, я хочу забрать деньги завтра утром. Я намерен удалиться в Лондон, если эта дама Сент-Ив решит остаться в доме. Интерлюдия принесла нам обоим прибыль, но, боюсь, лед уже подтаивает, не хотелось бы провалиться.

ГЛАВА 5 МОРИСТОЕ

Запряженная четверкой карета Гилберта Фробишера резко повернула на Клифф-роуд в полумиле за маяком Норт-Форлэнд. В отдалении, слева от дороги, у крутого поворота к бухте Лазаря на северной границе земельных владений Элис показался древний тис. Его развесистая крона осеняла Клифф-роуд своей тенью более двух столетий — по крайней мере, так говорил дядюшка, когда Элис первый раз приехала в Мористое.

Городок Бродстейрс лежал еще в миле впереди, за бухтой Лазаря. Все, кроме Финна Конрада, намеревались остановиться в городе, в гостинице «Роял Альбион»; Финн, искатель приключений, предпочитал заночевать в Мористом. Элис радовала предстоящая ночевка в гостинице — поездка из Айлсфорда после вчерашнего торжества ее утомила, а старый дом наверняка нужно приводить в цивилизованный вид. Завтра они завезут туда еду и другие необходимые вещи, проветрят дом, проверят, не сгрызли ли мыши постельное белье и не поселились ли на верхних этажах летучие мыши. Дел предстояло много; и хотя она уже скучала по Клео и Эдди, было весьма кстати, что до их приезда оставалось еще целых четыре дня.

Когда они выехали на мощеную дорогу, спускающуюся к бухте, Боггс, кучер Фробишера-старшего, осадил лошадей, замедлил ход и прикрепил к колесу тормозной башмак. Отмытые волнами рифы наискосок уходили в море у дальнего края бухты, а южнее, в более глубоких и сравнительно спокойных водах, где скалистые гребни перекрывала широкая полоса песка, волны стихали. Сверкающее на солнце море выглядело обманчиво приветливым, а шум прибоя становился все громче по мере того, как карета спускалась к бухте. Элис испытывала безмолвный восторг от того, что весь этот пустынный, покрытый клочьями водорослей пляж теперь принадлежит ей — всей семье, конечно, — как и изрядный кусок леса на утесах над морем.

— Вот и оно: Мористое, — сказала Элис Финну, когда перед ними показался трехэтажный крытый черепицей дом, построенный на краю обрыва. Он приютился в широкой расщелине в меловых породах, прорезанной за столетия потоками, сбегающими с покрытых лесом высот. Черная черепичная крыша дома спускалась к морю тремя уступами с широкими карнизами, что создавало ощущение легкости. Элис насчитала восемь дымовых труб и прикинула, сколько потребуется возов угля и дров, чтобы круглый год отапливать дом и топить плиту, — и все это придется возить из Маргита. Она подумала о зимних штормах, воющих шквальных ветрах, гремящем прибое у берега, проливных дождях, потоках воды с обрыва и временами обрушивающихся кусках мела. Это место, безусловно, не лишено мрачной романтики, но далеко не курорт.

— Видишь ту высокую стену из камней за домом? — спросила она Финна. — Это для защиты от обвалов мела. Те розовые и желтые цветы, что растут на стене, — это вьющаяся морская смоковница. Дядюшка просил меня собирать ему плоды: он ел их в качестве приправы, а я их терпеть не могла.

— А что за стеной? — спросил Финн. — Я, кажется, вижу там лестницу, поднимающуюся вверх по обрыву.

— Так и есть. Ее, должно быть, поставили уже после меня. Мы с кузеном Коллиером карабкались прямо по трещинам в камнях, если хотели побыстрее попасть в лес.

— Пожалуй, по лестнице можно быстро улизнуть, если кому-нибудь вдруг срочно потребуется. Кому-нибудь не особенно ловкому, скажем так. Хочу посмотреть на нее, если можно, когда будет время.

— Можешь осматривать все, что угодно, Финн. Распоряжайся временем по своему усмотрению. Знаю, ты любишь все хорошенько осмотреть. Поэтому скажу тебе сразу: в кладовке рядом с кухней в полу есть люк, а оттуда идет наклонный тоннель в морскую пещеру. Осмелюсь предположить, что ты все равно нашел бы люк под ковриком, так что предупреждаю: в прилив в пещере опасно, а вода в этих местах прибывает быстро. При мне пляж не раз полностью смывало штормом, а через несколько дней море снова наносило тонны песка.

Карета остановилась, и Элис огляделась в поисках коляски или фургона, которые могли бы принадлежать таинственному барону. К своей радости, ничего подобного она не заметила. По молчаливому согласию все тихо сидели, глядя на высокую, выкрашенную полинялой синей краской дверь из растрескавшихся толстых досок.

— Пока меня здесь не было, у дома изменился характер, — тихо, словно про себя, сказала Элис.

— Как именно? — спросил Лэнгдон.

— Вряд ли смогу объяснить. Может быть, это я стала другой. Он стал похож на призрак. Видишь там, под карнизами, в черепице прячутся фигуры? Человек, несущий вязанку хвороста, — слева от чердачного окна и выглядывающий из-за облака месяц — справа?

— Теперь, когда ты на них показала, да.

— Когда я была маленькая, они были такого же синего цвета, как и дверь, а теперь совсем вылиняли. Приходит в голову странная мысль, что они просто исчезают, как воспоминания.

— Ничего подобного, — возразил Гилберт Фробишер. — Немного свежей краски, и дом станет как новый. Краска — вот решение большинства мировых проблем, Элис. Я, знаешь ли, время от времени покрываю себя позолотой и потому всегда сияю великолепием.

— Боже сохрани, — пробормотал Табби, а дядюшка громко расхохотался собственной шутке.

Боггс слез с облучка, распахнул дверь, и Табби галантно помог Элис спуститься, а потом и сам тяжело слез на землю за ним последовали Финн и Сент-Ив. Гилберт спустился последним, и карета заметно приподнялась на рессорах, резко полегчав.

Элис шагнула в тень портика и достала из сумочки железные ключи. Она вставила один из них в замок, повернула и, открыв дверь, вгляделась в полумрак, а потом шагнула через порог и вошла в холл, за которым открывалась гостиная. Она отдернула тяжелые шторы, и внутрь сквозь старые щербатые волнистые стекла хлынул солнечный свет. Элис помнила этот дом именно таким — массивная темная мебель с глубокими сиденьями и толстыми подушками, не слишком элегантная, но удобная, хотя и несколько мрачная. Каменный камин с подставками для дров в виде горгулий со стеклянными глазами, походил на пещеру; по обеим сторонам от него стояли скамьи с высокими спинками.

— Боже мой, на лестничной площадке стоит чучело пекари! — воскликнул Гилберт Фробишер. — Финн, ты видел когда-нибудь пекари? Американцы называют их скунсовыми свинками. Одна из милых причуд Творца. Только погляди на эти выпученные глаза и малюсенькие ножки. Они и не подозревают, как потешно выглядят.

— Как и некоторые из нас, — вставил Табби, изучая корешки книг в застекленном книжном шкафу.

Элис посмотрела на закопченную картину, висевшую в глубокой арке над камином: пылающий город, клубы дыма, вздымающиеся в черное ночное небо, искаженные мукой лица, взвивающиеся к небу в дыму хрупкие фигурки убегающих людей и жена Лота, в ужасе оглядывающаяся на объятый огнем Содом. В детстве картина не вызывала у нее ничего, кроме любопытства, но теперь выглядела тревожной. Возникло странное ощущение, словно все прошедшие года мгновенно исчезли и в ней одновременно жили два человека — девочка и взрослая женщина. Да, это не совсем тот дом, где она бывала девочкой, но и она уже не та девочка, что бывала когда-то здесь.

— Возможно, мы подыщем что-то более подходящее, чтобы повесить над камином, — Сент-Ив подошел и встал рядом.

— Меня всегда удивляло, почему у жены Лота нет имени, — сказала Элис. — В Библии полно имен в конце концов. И никогда не могла понять, почему обернуться назад такое уж преступление. Вся ее жизнь в буквальном смысле горит огнем. Все знакомые погибли или вскоре погибнут. Вполне естественно, что она оглянулась. Зачем превращать ее в соляной столб?

— Наверное, чтобы призвать к послушанию.

— Послушанию? Появляется кто-то неизвестно откуда и заявляет, что он ангел? Не уверена. Возможно, этот соляной столб тоже маленькая шутка Творца, как пекари Гилберта.

Она подошла к широкой винтовой лестнице, которая вела на второй и третий этажи, и остановилась рядом со старым Фробишером и пекари. В нишах в стену были вделаны подсвечники со знакомыми толстыми свечами из пчелиного воска, в одной лежала коробка спичек «Люцифер» и ножницы, чтобы подрезать фитили. Элис любила медовый запах горящего воска и сразу почуяла его аромат в комнате.

— По-моему, наверху горят свечи, — сказала она тихо.

Фробишер-старший, уловив ее интонацию, скрылся за одной из скамей по бокам очага и кивнул Табби, который последовал за ним. Финн исчез в кухне.

Элис и Лэнгдон пошли вверх по лестнице. Поднявшись на шесть ступеней, Элис увидела мерцание свечей и спускающуюся им навстречу фигуру.

ГЛАВА 6 ВЛАДЕНИЯ ДЯДЮШКИ

Появившийся мужчина смотрел на них сверху вниз — высокий, крепкого сложения. Его лицо, наполовину освещенное свечой, казалось вырубленным где-то в карьере. Длинные седые волосы уходили назад под высокий воротник, а темные глаза смотрели без всякого выражения, пока наконец как бы усилием воли он не приобрел более человечный облик.

— Не ожидал увидеть вас здесь так скоро, — сказал мужчина, наклонив голову. — Я барон Трулав, — на нем были плащ, кожаная широкополая шляпа, пояс с серебряной пряжкой и ботфорты, тоже с серебряными пряжками — все вместе создавало впечатление, что он вырядился для спектакля на Друри-Лейн.

— Элис Сент-Ив, барон, и боюсь, я унаследовала этот дом, пока вы в нем жили. А это мой муж, Лэнгдон Сент-Ив.

Барон шагнул вперед, протягивая руку, и Элис пожала ее, а за ней и Лэнгдон. Этот господин глядел достаточно приветливо, но Элис не могла отделаться от мысли, что с ним что-то не так. Театральный наряд ее не смущал — как гласит затасканная старая пословица, «не одежда красит человека». Что же тогда? Возможно, Гилберт заразил ее своими подозрениями. Или, быть может, театральная манера барона отдавала фальшью, хотя он и пытался пустить пыль в глаза.

— Мы приехали, чтобы вступить во владение имением моей жены, — радостно объявил Лэнгдон.

— Конечно, сэр. Вот ключ — мой единственный экземпляр, хотя, предупреждаю, у самозваного домовладельца, что называет себя Пиквиком, есть еще один. Мне уже сообщили, какой он негодяй.

— Это, случайно, не высокий, худой мужчина? — спросила Элис. — Рыжеволосый?

— Он, точно. Сомневаюсь, что мы еще встретимся с ним на этой земле. Рад вам сообщить, что я переехал в Бродстейрс, где временно поживу у друга. Скоро приедет мой слуга на повозке, чтобы вывезти мои вещи, и я вас покину.

— Мы поможем вам отнести весь багаж вниз, — сказала ему Элис. — Мне очень жаль, что приходится так неожиданно вас выселять, и еще более прискорбно, что этот так называемый Пиквик злоупотребил вашим доверием.

Барон переводил взгляд с Элис на Лэнгдона, видимо обдумывая, что сказать дальше.

— Позвольте попросить вас об одолжении, мэм. Я хотел бы продлить мое пребывание здесь, в Мористом. Боюсь, я доставляю неудобства другу, у которого сейчас остановился, — это, видите ли, одинокий пожилой джентльмен, верный своим привычкам, домосед. Мой договор аренды, увы, поддельный, действует еще четыре месяца — на двадцать фунтов.

— Тогда вас, наверное, обрадует, что по совету нашего поверенного мы выписали на ваше имя чек, — Сент-Ив опустил руку в жилетный карман, достал чек и протянул его барону.

— Уверяю вас, деньги не самое главное, — сказал барон. — Ну вот. Вы выписали чек на двадцать пять соверенов, боюсь, у меня с собой сейчас нет денег. Рискну сделать смелое предложение: я верну это вам и с радостью заплачу вдвое, если вы просто позволите мне еще ненадолго остаться здесь. Видите ли, у меня дела в Мейдстоуне до конца сентября.

— Увы, это невозможно, — ответила Элис. — У нас тоже здесь, как вы выразились, дела. Мистер Бэйхью, наш поверенный, проинформировал нас, что вам направили официальное требование освободить дом.

— Требование я получил, безусловно. Но не рассмотрите ли вы мое предложение, мэм?

— К сожалению, не могу, — сказала Элис. — Считаю, что вдаваться в объяснения слишком утомительно и дальнейшие разговоры ничего не изменят.

— А если я утрою сумму, мэм? Сто фунтов за продление на три месяца, скажем? Приятная круглая сумма.

— Нас это не устраивает, — Сент-Ив уже не улыбался.

Элис положила ладонь на руку мужа.

— Нам очень жаль, барон. Но нашим детям очень хочется приехать к нам, как только мы разместимся. Мы собираемся переехать сюда на лето и остаться до самой осени.

— Не теряя не минуты, а? — широко улыбнулся барон. — Вполне понимаю. Кажется, подъехал мой слуга Дженсен.

Снаружи послышалось дребезжание повозки, и Элис поняла, что, подъезжая в карете Гилберта Фробишера, они наделали еще больше шума и что барон вполне мог прятаться на лестнице, подслушивая, о чем они говорят.

— Пойду за вещами, — с этими словами барон начал подниматься по лестнице.

— Мы все же вам поможем, я настаиваю, — сказал Сент-Ив, и они с Элис вслед за бароном поднялись на верхний этаж дома и вступили во владения дядюшки, куда маленькой Элис входить строго запрещалось. Лестница вывела их на широкую площадку, откуда в противоположные стороны расходились коридоры, по несколько дверей в каждом. Кузен Коллиер, которому удалось открыть некоторые из этих дверей, рассказывал, что там находились «коллекции» дядюшки, собранные в разных странах мира. Элис помнила, как рассвирепел дядюшка, обнаружив, что Коллиер сделал восковой слепок ключа. Коллиер отказался рассказать Элис о своих открытиях, но почему, так и осталось неизвестным: из страха повторной порки или каких-то иных страхов. Пожалуй, завтра она осмотрит все сама.

Барон отпер дверь по центру площадки, где находились бывшие жилые покои дядюшки. За дверью оказалась огромная комната с единственной внутренней дверью, сейчас открытой, — в ватерклозет. В одном углу стояла кровать с тяжелыми занавесками и прочие детали спальной обстановки, почти полностью скрытые складной ширмой с изображениями морских зверей. Остальное пространство загромождали библиотечные столы середины прошлого века, а вдоль стен теснились шкафы, заполненные книгами, многие из которых казались древними. Шкафы разделяли альковы, и в каждом алькове висела картина, или находился какой-то экспонат, в том числе несколько потемневших от времени черепов и примитивное оружие — зверского вида дубинки, утыканные кабаньими клыками или шипами из эбенового дерева. Взглянув на ближайшую картину, Элис с отвращением обнаружила, что на ней изображалась прогалина в джунглях, где дикари сдирали кожу с груди лежащего на столе человека. Рядом на огне грелся черный котел, а под столом в траве валялись отрубленные части тела.

— Эти картины… действуют на нервы, — сказал барон, глядя на Элис, на лице у которой, без сомнения, отразились все ее чувства. — Что касается многих книг… — он грустно покачал головой. — Не мое дело убирать их с полок, поэтому я ничего здесь не трогал, хотя меня лично интересует исключительно возвеличивание жизни, физической и духовной, а вовсе не… — он взмахнул рукой, снова заулыбался и поднял с пола два чемодана, по одному в каждую руку. — Ну вот… Еще я заберу тот ящик с моими книгами, вон там, у каминного экрана, — Сент-Ив подошел к камину и поднял упомянутый ящик. — Боюсь, это лишь скучные духовные книги, — прокомментировал барон содержимое клади. — Я нахожу, что они, как говорят франкмасоны, служат мне отвесом и уровнем для души и определенно помогают заснуть ночью.

И с этим барон, а за ним Лэнгдон с ящиком книг в руках пошли вниз по лестнице. Элис еще немного постояла, изучая комнату в отсутствие назойливого барона. Ее дядюшка даже из могилы бросал темную тень на часть семейной истории, а эта комната, его личные покои, и была тем самым шкафом, где хранился пресловутый скелет. Неужели Коллиер предоставил барону полную свободу пользования домом? Насколько она помнила Коллиера Боннета, логично было ожидать от него большей осмотрительности в определении условий аренды. Возможно, так он отплатил дядюшке за порку, которую получил, будучи застигнут за подглядыванием в эту самую комнату. Тут у Элис возникла мысль, что, возможно, условия аренды определил вовсе не Коллиер Боннет.

Вслед за этой мыслью последовала другая: совершенно очевидно, что барон ждал их появления, собираясь сразу попросить позволить ему остаться в доме. Вот только он никак не мог знать, что они приедут именно сегодня, а значит, никуда из дома не выезжал, несмотря на письмо Бэйхью, рекомендующее ему это сделать, и несмотря на его утверждение, что он сегодня пешком пришел из Бродстейрса.

К счастью, когда Элис сошла вниз, барон уже уезжал. Он стоял у двери снаружи, а Лэнгдон и Табби — внутри; они словно готовились преградить путь незаконному арендатору, если тот вдруг попытается ворваться обратно. Лакей барона, обезьяноподобный громила, вылитый бандит с Семи углов, укладывал чемоданы и книги на дно повозки. Потом барон поклонился, забрался на сиденье, и вскоре повозка, грохоча, поползла вверх по холму к дороге.

ГЛАВА 7 ПЛАТНАЯ БИБЛИОТЕКА ПИКВИКА

Взбегая по наклонной лестнице на меловой обрыв, Финн насчитал пятьдесят шесть перекладин; наверху обнаружилась площадка из досок, без сомнения, намеренно не оструганных, чтобы в сырую погоду здесь было не так скользко, как на меловом склоне. Устроившись на этом помосте, парнишка обозрел окрестности в маленькую складную подзорную трубу и проследил за повозкой барона, поднимавшейся по холму к дороге, пока та не скрылась из вида. Небо над океаном заволакивали темные тучи, стремительно приближавшиеся к берегу; солнечный день стремительно угасал. Почти наверняка надвигался шторм.

Финн встал, намереваясь побродить по лесу, но тут же спрятался за вывалом мела, заметив незнакомца, стоявшего в нескольких футах от обрыва немного в отдалении: укрывшись в тени деревьев он рассматривал пляж в полевой бинокль. Финн увидел, что профессор и Фробишеры вышли из дома и направились к воде. Старик Гилберт указывал в сторону моря, видимо, чтобы обратить внимание спутников на бесконечную вереницу птиц, тянущуюся в сторону Маргита.

На пляже появилась Элис в плаще с капюшоном. Она не стала следовать за мужчинами, а пошла к выступавшим из воды рифам в северной стороне бухты, где прибой взбивал буруны пены. Прилив продолжался, и волны резвились на широкой полосе песка и сланца.

Человек с полевым биноклем, похоже, в первую очередь следил за Элис: он положил свой оптический прибор на землю и достал из кармана сюртука нечто похожее на крикетный мяч. Повозившись с ним немного, он далеко отвел руку за спину и изо всех сил швырнул его в сторону моря. Мяч долетел до пляжа, где отскочил от большой гладкой глыбы мела, наполовину ушедшей в песок, и, шлепнувшись в нескольких футах от Элис, прокатился мимо нее. Она посмотрела на мяч, потом нагнулась, подняла его и оторвала, судя по всему, свернутый лист бумаги, привязанный бечевкой. Обернувшись, она посмотрела на утесы, прикрывая лицо ладонью. Но человек уже исчез без следа, и отыскать его Финну никак не удавалось.

В свою подзорную трубу он рассмотрел недалеко от берега небольшой двухмачтовый пароход, из дымовой трубы которого по ветру стлался шлейф черного дыма. На носу судна виднелось непонятное сооружение вроде небольшой будки с односкатной крышей, над которой торчал кран. Пароход футов восьмидесяти в длину, видимо, стоял на якоре, хотя ему давно пора было сниматься, чтобы уйти от надвигающегося шторма или найти безопасную гавань.

Решив вести себя осторожно, Финн нырнул в тень деревьев, потом вышел на прогалину между платанами с низко свисающими ветвями и спрятался за толстым стволом — ярдах в двадцати он заметил заинтересовавшего его незнакомца. Тот стоял у причудливого фургона, очень похожего на цыганскую телегу, запряженного парой симпатичных шетлендских или, возможно, хайлендских пони, привязанных к дереву среди подлеска, скрывавшего экипаж от посторонних взглядов. Дверцы ярко раскрашенного фургона поднимались по бокам вверх, а на них красовалась надпись «Платная библиотека Пиквика».

Незнакомец, засунув свой полевой бинокль за сиденье фургона, подошел к пони и принялся что-то им говорить, поглаживая морды. Сунув руку в кожаную суму, привязанную к повозке сбоку, он достал два яблока, по одному для каждого пони, и те охотно приняли угощение.

Это, ясное дело, непутевый кузен Элис, Коллиер Боннет, самозваный Самуэль Пиквик. Финну показалась чудесной и милой его передвижная библиотека, а ласковое отношение к пони говорило о добром сердце. Но стоило Финну это подумать, как Пиквик зашелся в пароксизме рыданий и принялся дергать себя за волосы, словно пытаясь их вырвать. Внезапно он прекратил биться в истерике и приставил ладонь к уху, а потом побежал к дальнему концу леска и выглянул на Клифф-роуд, которая шла сквозь лес дальше.

Послышались звуки приближающегося экипажа, и через несколько секунд за деревьями появилась повозка барона, катившая в сторону Бродстейрса. Пиквик не двигался, пока стук колес не затих вдали, а потом поспешно отвязал лошадей, забрался на козлы и направил свою «Библиотеку» к дороге, где повернул на север, в сторону Маргита.

* * *

— Опиши его, если можешь, — попросила Элис Финна. Лэнгдон и Фробишеры уже сидели в карете Гилберта с открытой дверью, Боггс ждал, чтобы подсадить ее.

— Рыжеволосый, худой и жилистый, у него фургон с надписью «Платная библиотека Пиквика» на боку. Это он бросил крикетный мяч с утеса, я уже говорил. Думаю, он ждал в лесу, пока барон не проедет мимо в своей повозке, будто знал о его появлении, а ему было небезопасно оставаться на виду на дороге.

— А ты уверен, что он плакал? Может, рассмеялся или закашлялся?

— Уверен, мэм. У него случился, что называется, пароксизм.

Элис немного помолчала, размышляя, и сказала:

— Собираюсь завтра поехать в Маргит, Финн. Поедешь со мной? Наймем в Бродстейрсе фургон, чтобы было удобнее. Я хочу наполнить кладовку едой и начать готовить, как только завтра мы изгоним из дома привидений. Возможно, прикупим что-то из мебели. Однако должна тебя предупредить, что Лэнгдон с Фробишерами завтра собираются в Пегвелл-Бэй на поиски камышовых жаб. Может, тебе интереснее поехать с ними за земноводными, чем в Маргит?

— Нет, мэм. Все равно с радостью поеду с вами в Маргит, — ответил Финн. — Я потом еще могу их нагнать, если буду знать, где искать.

— Очень хорошо, благодарю. У меня есть дело к моему кузену, который, как ты знаешь, в удрученном состоянии. В письме, привязанном к мячу, он просил меня о встрече. Я рада, что ты будешь рядом. Отправимся часов в восемь утра. В фирме «Уитман», что совсем рядом с Променадом, можно взять небольшой фургон.

— Пойду в Бродстейрс сразу же, как проснусь, — сказал Финн.

— А тебе не страшно остаться одному ночью здесь, в Мористом?

— О нет, мэм. Я помню, что вы говорили про пещеру, а заодно сниму все картины с верхнего этажа и уберу их в чулан, если, конечно, вы не хотите, чтобы я сжег их на пляже.

— Да, я хочу именно этого, Финн. Спали их дотла, если найдется время. Слыхал поговорку, что новая метла чисто метет? Надо вымести прочь паутину, пауков и тени прошлого. Увидимся завтра утром.

* * *

Карета бодро тронулась вверх по склону холма, и Элис испытала необычный прилив радостного возбуждения, смешанного с гневом. Глядя на море, она думала о бароне, и своем дядюшке, и странных извращениях порочных людей с их тайными желаниями и причудливыми наклонностями. Она достала из сумочки записку Боннета, доставленную с помощью крикетного мяча, и зачитала вслух троим своим спутникам:

— «Дорогая Элис, в память нашей детской дружбы прошу о встрече в таверне „Ласточка“ у причала в Холодной бухте. Если понадобится, я буду ждать там весь день. Твой покорный слуга, Коллиер Боннет».

— Приглашение, — сказал Гилберт. — Дерзкий парень, что и говорить.

— Он чего-то очень боится. По-моему, кто дерзок, так это барон. Ты был совершенно прав, Гилберт, в своих опасениях на его счет. Полагаю, он с самого начала знал, кто такой Пиквик, как и то, что таким образом он скроет настоящее имя моего кузена. Наверняка сам барон и придумал этот обман с подложным договором. Он заставил несчастного Коллиера его подписать, чтобы на время завладеть Мористым.

— Пожалуй, лучше отменить нашу исследовательскую экспедицию в Пегвелл и поехать с тобой в Маргит.

— В этом нет никакой необходимости. Финн согласился сопровождать меня в Маргит завтра утром. Коллиер будет стесняться в твоем присутствии. А Финн его не смутит. Очень надеюсь, что он облегчит душу и мы с ним помиримся.

Перед ними показались белые трубы гостиницы «Ройал Альбион», и Фробишеры, дядя и племянник, верные себе, принялись обсуждать ужин: паштет из ветчины, устрицы, дуврская камбала, баранина из Ромни-Марш с молодой картошкой, запеченной в мясном соке, и гора стилтонского сыра на десерт. Возможно, шампанское, чтобы отпраздновать событие.

— Я не отказалась бы на десерт от сладкого пудинга на пару. С мороженым, — добавила Элис и поняла, что она отчаянно проголодалась и столь же отчаянно счастлива. — Это хороший дом, — сказала она Лэнгдону, кладя руку ему на колено, — теперь, когда мы выставили барона.

ГЛАВА 8 НАДВИГАЮЩИЙСЯ ШТОРМ

Финн быстро снял все мерзкие картины, чтобы сжечь их до темноты и успеть заглянуть в морскую пещеру, пока ее освещает низкое предзакатное солнце. Фантазии неизвестного художника его не особенно задевали, разве что немного смущали. Они напоминали иллюстрации к приключенческому роману, но с оттенком непристойности. Взгляд невольно притягивали изображенные на них ужасы, а ничего другого на картинах не было. От таких картин Клео и Эдди наверняка приснятся кошмары, а этого достаточно, чтобы сжечь их без всякого сожаления.

Парнишка взял на себя смелость заглянуть в шкафы и обнаружил еще полдюжины небольших вставленных в рамки изображений нагих грешников, корчащихся в адских муках. Финн отнес их вниз к остальным и свалил в тачку, решив пока не трогать многочисленные черепа и сморщенные засушенные головы. Против них он ничего не имел — наоборот, может быть, профессор сочтет эти штуки ценными для науки.

Финн откатил тачку на пляж, ниже полосы водорослей и плавника, оставленных приливом, и составил из картин шаткий шалаш, подрагивающий на свежем ветру. Вылив сверху горшок лампового масла, он зажег спичку, дал ей разгореться в сложенных ковшиком ладонях и бросил в кучу. Пламя мгновенно охватило старые деревянные рамы и холсты, и костер взметнулся ввысь, выбросив в небо такой столб дыма, что парнишке пришлось отступить назад.

Всего за несколько минут холсты почернели и съежились, а горящие рамки начали оседать. Ветер раздувал пламя, и вскоре вся куча превратилась в пепел — адская участь адских картин. Прилив смоет остатки пожарища без следа.

Прибой все усиливался, на рифах в дальнем конце бухты вздымались огромные буруны, по воздуху неслись брызги и пена. С южной стороны на небе клубились тучи — шторм приближался. Финн стал подниматься к дому, толкая перед собой тачку, и приостановился на склоне, глядя на море и освещенный лучами заходящего солнца пароход, находившийся на прежнем месте за рифом. Удивительная беспечность капитана — стоять на якоре так близко от берега перед надвигающимся штормом, да еще рядом с мелями Гудуин! Но Финну некогда было разглядывать корабль самоубийц: солнце уже заходило, а прилив быстро поднимался.

В кухне за дверью из толстых досок находилась комнатка, про которую рассказала Элис: затхло пахнущая кладовка со множеством открытых полок и шкафов. На стене висели два мотка грязной веревки, на полу рядом со ржавым плотницким инструментом стоял открытый бочонок, полный проржавевших гвоздей, и все это покрывал слой пыли и паутины. В углу была прислонена плетеная лодка из ивняка, обтянутая просмоленной кожей, насквозь прогнившая и никуда уже не годная, а рядом с ней — широкое весло. На одной из полок обнаружилось пять ламп, две жестянки с ламповым маслом и жестяная коробка со спичками — все довольно новое; видимо, этими вещами недавно пользовались.

Пол закрывал толстый ковер, и Финн, отодвинув его в сторону, увидел откидной люк. Люк запирался деревянной перекладиной на железных скобах вровень с полом. Замок — простая защелка, явно предназначенная исключительно для того, чтобы никто не мог залезть снизу, — легко поддался, и Финн быстро открыл люк. В кладовку из пещеры ворвался ветер, несший мельчайшие брызги пены, пахнущий рыбой и водорослями.

Парнишка взял с полки лампу, зажег фитиль, спустился по короткой деревянной лестнице на песчаный пол пещеры и огляделся, пытаясь оценить объем произведенных при ее создании работ. Явно это дело рук контрабандистов, соорудивших себе идеальное логово. Наклонный туннель со следами кирок на меловых стенах, пробитый сквозь толщу мела, выходил прямо под пол кладовки, надежно скрывавшей свою тайну. Любопытно, догадывалась ли об этом Элис, когда была маленькой; возможно, ее странноватый дядюшка сам занимался контрабандой или же купил дом, когда этот промысел остался в прошлом.

Держа перед собой лампу, Финн пошел под балками, поддерживавшими потолок, вниз по сужающемуся туннелю — песчаный пол был очищен от камней, чтобы не спотыкаться в темноте. Скоро впереди стали видны отблески солнца на воде, заливавшей дальнюю часть пещеры. По поверхности подземной бухты гуляли волны, шелестя по камням и водорослям, вдали глухо грохотал прибой. Пещера расширялась, образуя небольшой пляж в виде полумесяца, поднимавшийся к левой ее стороне. Финн остановился, заметив скрытые в тени шесть похожих на гробы деревянных ящиков, лежавших на козлах из толстых брусьев выше уровня пещерного озерца и прилива.

Он прошел по камням к пляжу и осветил гробы лампой; явно сколочены недавно, и на каждом при свете лампы виден выжженный в ногах номер: с сорок третьего по сорок девятый. Финн огляделся и прислушался, чтобы убедиться, что он здесь один, — мысль о контрабандистах и, возможно, покойниках настораживала. Но кто возит контрабандой мертвецов? Парнишка задумался о том, что лежит в гробах помимо покойников: может быть, оружие или бутылки с краденым виски? Изобретательный контрабандист способен спрятать в гробу что угодно.

Любопытно, куда повезут этот припрятанный странный груз — в Лондон или еще куда? На шестом гробу стоял ящик чуть больше шляпной коробки, обитый свинцовым листом с запаянными швами, с выдавленным в мягком металле номером 50. На вбитом в торец гроба гвозде висел конверт из промасленного шелка, по краям запечатанный воском. Что все это может значить? Водонепроницаемый конверт, гробы, свинцовый ящик — нечто из ряда вон выходящее и совершенно точно незаконное. В пещеру за спиной Финна ворвался поток пенной воды, напоминая, что время не ждет, и парнишка укорил себя за то, что не спустился в пещеру раньше.

«Коготок увяз», — подумал Финн, срывая конверт с гвоздя. Немного поколебавшись, он сломал восковую печать. Внутри лежал лист бумаги — пергаментной, как ему показалось, с пометками, сделанными восковым мелком, чтобы не размокло. Похоже на декларацию: семь групп букв, разделенных пробелами, и у шести номер, как на одном из гробов: «43 WI ZA, 44 SA РI…» Наверное, какой-то код. Седьмая и последняя — 50 JU НО — была такой же непонятной, как и все остальные. Внизу декларации была строка «назначение», а рядом — Eglise Notre-Dame, Calais. Судя по всему, гробы отправлялись в церковь во Франции, словно для похорон, однако подозрительно окольным путем.

Финн взялся за угол одного из гробов и попытался приподнять, но тот оказался слишком тяжелым, и, оторвав его от песка на пару дюймов, парнишка разжал руки. Ящик грохнулся обратно на помост, и пока Финн задумчиво его рассматривал, послышался странный звук, будто кто-то скребется изнутри. У парнишки екнуло сердце, и он непроизвольно отступил от гроба, прислушиваясь, не повторится ли звук, но его уши наполняли только приглушенный шум прибоя и крики чаек. И тут звук раздался снова — тихий, скрипящий, не похожий на издаваемый человеком, но и ни на что другое тоже.

«Беги», — сказал себе Финн, но продолжал стоять и ждать, не послышится ли звук снова — на третий раз сомнений бы уже не осталось. Он начал считать слонов, решив досчитать до тридцати, но потом подумал, что тишина будет означать лишь то, что человек внутри умер, пока Финн Конрад считал слонов. Все указывало на то. что внутри находился живой человек — наверняка живой.

Ящик, видимо, как и все остальные, имел крышку на петлях, запертую на висячий замок. Финн примостил бумаги и лампу на соседний гроб и, подняв валявшийся у помоста кусок мела и взяв его обеими руками, принялся бить по замку — после четвертого удара скоба отлетела и вместе с замком упала на песок.

Собравшись с духом, парнишка поднял крышку. В гробу лежал человек, на вид мертвый, с оскаленными зубами, придававшими ему зверский вид. Его глаза были закрыты, но глазные яблоки под опущенными веками двигались, словно лежавший в гробу не умер, а просто спал. Тут в пещеру ворвалась волна и замочила Финну сапоги: вода быстро прибывала.

А потом он услыхал характерный скрип весел в уключинах и схватил лампу и бумаги. На фоне освещенного солнцем входа в пещеру появился силуэт шлюпки с шестью гребцами, входившей внутрь. Финн в три прыжка преодолел маленький пляж, пробежал по камням по краю бухты и помчался вверх по тропе; вода уже доходила ему до щиколоток.

— Стой, где стоишь! — властно окрикнул кто-то, и Финн рванул со всех ног, крепко сжимая сверток и лампу. За спиной послышался быстрый топот, и он швырнул лампу назад, в преследователя — та разбилась, разлившееся масло вспыхнуло, а парнишка понесся дальше в темноте и вскоре увидел впереди слабый свет, проникающий через открытый люк.

Он взлетел по ступенькам в кладовку, ухватился за край люка и захлопнул его прямо перед носом поднимавшегося за ним человека — оба успели как следует разглядеть друг друга. Люк подпрыгнул под ударом плеча, но Финн налег на него всем своим весом, задвинул перекладину между скоб и накинул защелку на железный болт.

Он вышел в кухню и закрыл задвижку на двери в кладовку, несмотря на мизерные шансы преследователя открыть люк и продолжить погоню. Контрабандисты приехали забрать гробы прежде, чем их заберет море, им нельзя терять ни минуты. Тем не менее Финн решил, что безопаснее спрятаться в лесу на случай, если злодеи, решив расправиться с ним, обойдут дом по пляжу. Он скользнул в сумерки, спрятав пергаментный пакет под рубашкой, и карабкался по меловому утесу, не останавливаясь, пока не добрался до самого верха, до удобной площадки, за которой темнел лес и шумел ветвями платанов ветер.

Солнце скрылось за горизонтом, пошел дождь. Брезентовая куртка, оставшаяся со времен работы Финна на устричном промысле, защищала от дождя не хуже утиных перьев, и он, придерживая левой рукой капюшон, порадовался, что куртка была ему велика, когда он купил ее на рынке в Биллингсгейте еще… в двенадцать лет? С тех пор, казалось, прошла целая жизнь.

В сгущающихся сумерках была еще различима белая полоса прибоя на пляже, отмытом от остатков сожженных картин. И вскоре, быстрее, чем Финн ожидал, среди бушующих волн появилась лодка, отплывшая из пещеры. Она поднялась на волне, вздыбившейся над рифом и с грохотом обрушившейся на берег. Гребцы переждали пенный вал и, как только наступило кратковременное затишье, налегли изо всех сил на весла, стремясь выйти в открытый океан: шесть напряженных силуэтов в вечерних сумерках. Финн различал темное пятно гробов, уложенных друг на друга посередине лодки, которую едва не выбросило на берег, когда ее подхватил гребень следующей волны.

Лодка то взлетала вверх на валах, то проваливалась между ними; гребцы отчаянно пытались преодолеть полосу прибоя и выйти на глубину, где было не так опасно. В море мерцали огни стоящего на якоре парохода, над волнами растекался дым из трубы. Несмотря на холодный дождь и налетающий на утесы ветер, Финн оставался на своем посту еще около получаса, глядя на всполохи молний в тучах на горизонте. Наконец пароход снялся с якоря и его огни исчезли в спустившемся мраке. Видимо, он взял курс на север, в поисках ближайшей тихой гавани, а не на юг, к Ла-Маншу, что в такой шторм могло означать верную гибель.

Темные воды океана залили пляж, затопив пещеру. Финн встал и почувствовал, что не только продрог и вымок, но и чертовски голоден. Он подумал о мясном пироге и пудинге, оставшихся в корзине на кухне, и о куче сухих дров у очага. Однако еда и огонь, сказал он себе, могут немного подождать, и двинулся через лес в Бродстейрс.

ГЛАВА 9 СКЕЛЕТ В ШКАФУ

На востоке за окном номера в отеле «Альбион» сверкали молнии, на мгновение высвечивая на фоне неба деревья, чьи ветви метались на морском ветру; вспышки молний перемежались мраком и раскатами грома. Когда гром стихал, становились слышны рокот дождя, грохот прибоя под утесами и завывания ветра. Номер освещался только весело пылающим в очаге поленом, рядом ожидали своей очереди другие, сложенные пирамидкой на подставке.

— Люблю шторм, — сказала Элис в паузе между раскатами грома, — но неприятно думать о том, что Финн возвращается в Мористое ночью один, особенно после этих мрачных событий в пещере.

— Ему эта прогулка в удовольствие, — возразил Лэнгдон. — Уже не помню, когда шторм перестал быть для меня приключением и превратился скорее в неудобство, но в какой-то момент это произошло. К счастью, до Мористого совсем недалеко. На самом деле парнишка, должно быть, уже в доме, переоделся в сухое и развел огонь. Не стоит о нем волноваться. Тем более что он уверен, что контрабандисты закончили свои дела и отплыли.

— Необычные контрабандисты. Кому могут понадобиться мертвецы?

— Студентам они пригодятся для изучения анатомии. Всегда существует спрос на мертвецов. Насколько я помню, когда я изучал анатомию в Эдинбурге, труп обходился в недельное жалованье, но если разбросать — то есть когда несколько студентов режут одно тело вместе, — то получается не так уж дорого, к тому же это всегда шанс чему-то научиться, если остальные хорошо знают предмет.

— Разбросать! Что за чудовищное выражение. И часто ты разбрасывал?

— Никогда особенно не увлекался анатомией, — заверил жену Сент-Ив, помотав для убедительности головой, словно предвосхищая ее недоверие. — Живые существа интереснее мертвых, включая человеческих существ, и потом, я никогда не собирался заниматься медициной. Однако, возвращаясь к твоему вопросу о мертвецах: на них много не заработаешь, никак не хватит на полную шлюпку людей и пароход, ждущий в море на якоре. Финн рассказал кое-что любопытное: мрачная, малопонятная история, прямо мороз по коже.

— Я как-нибудь выдержу, — сказала Элис. — Если бы я не переоделась в пижаму, сама спустилась бы его послушать. Хочу знать всеподробности. Тем более, что сразу вспоминается дядюшка.

— Ну раз так, пожалуйста: Финн говорит, что услышал шевеление в одном из гробов, и вскрыл крышку. Короче говоря, он боится, что покойник на самом деле не вполне мертв: он будто вздыхал и что-то бормотал.

— В самом деле? Покойник пробормотал что-нибудь внятное?

— Финн говорит, что нет. Вполне возможно, просто из легких выходили остатки воздуха или это были мышечные спазмы. Контрабандисты забрали гробы, так что с практической точки зрения тайны больше нет, а все следы в пещере смыло приливом. А почему это напоминает тебе о дядюшке?

— Я уже рассказывала тебе, что он впал в немилость у родственников.

— Скелет в шкафу, ты говорила. Скелет тоже бормотал?

— Пришлось подвязать ему рот бечевкой, чтобы замолчал. По большей части он был метафорическим скелетом. Но как-то раз я подслушала, как мать с отцом говорили о дяде. Я подслушивала тайком, не к моей чести будь сказано. К сожалению, у меня была такая привычка — подслушивать.

— По мне, так недостойный повод для сожаления. И что же ты подслушала?

— Что-то о непристойных книгах.

— В смысле, развратных? Неприличные книги?

— Нет, хуже того. Они шептались, и мне не все удалось разобрать. Иллюстрации на пергаменте, сделанном из человеческой кожи, и подобное. Фотографии мертвецов. Волшебные лампы, в свете которых на страницах проступают невидимые письмена. У родственников жертв вымогали за это деньги, что и послужило причиной несчастий моего дядюшки. Его вместе с двумя сообщниками схватила полиция, их обвинили в вымогательстве. Всех приговорили к штрафам, но виселицы они избежали.

— Наверное, из-за этих книг и тому подобного он и держал комнаты на замке, как ты рассказывала.

— Наверняка отсюда и порка кузена Коллиера, и, возможно, его последующее изгнание из дома тоже. В общем, сам можешь представить: дядюшку Годфри арестовали, разразился скандал, но в нем оказались замешаны богатые люди, и все подробности дела тщательно замяли.

В наступившей тишине Элис слушала шум дождя, струившегося по оконным стеклам. От полена остались одни угли, и ей захотелось подложить в очаг дров, но, услышав ровное дыхание Лэнгдона, она закрыла глаза.

ГЛАВА 10 ТЕМНАЯ ДОРОГА

Коллиер Боннет сидел в одиночестве в трактире «Ласточка», глядя в окно на косые струи дождя, налетавшего с моря вместе с резкими порывами ветра. Ступени к Холодной бухте превратились в водопад, а по дороге несся поток воды, унося в океан разнообразный мусор. Иногда ветер стихал на секунду-другую, и влажный воздух доносил сквозь полуоткрытое окно запах гниющих морских водорослей и дохлой рыбы.

Боннет нетерпеливо ждал появления Элис и уже почти уверился, что она так и не появится — не столько из-за шторма, сколько потому, что поставила на нем крест, предоставив его своей вполне заслуженной участи. Он ее не винил. Он и сам давно поставил бы на себе крест, будь у него достаточно решимости затянуть на шее петлю, забраться на табурет и оттолкнуться. Но решимости, как и многого другого, ему не хватало.

Задумавшись о том, как низко он пал, Боннет испустил вздох, который едва не превратился во всхлип. Он с отвращением посмотрел на стоящий перед ним полупустой стакан слабого пива. Густое от осадка пиво пахло хлебом; когда он был маленьким, отец уверял его, что два стакана этого пойла вполне заменяют завтрак: не только пена, но и вполне сытная еда. Его отец, человек от природы добродушный, спился и умер много лет назад, и Коллиер, которого родственники отправили жить к дядюшке, дорожил скудными воспоминаниями об отце, особенно в одинокие и тоскливые моменты.

Он снова глянул в окно, в надежде увидеть Элис, но вместо нее увидел мужчину, прячущегося от ливня под нависающим вторым этажом стоящего через дорогу ветхого здания с обрушившимся фасадом. За ним скопилась стайка чаек, повернувшихся спиной к ветру. Мужчина походил скорее на моряка, чем на бродягу, и то и дело поглядывал на окно, где сидел Боннет. Устроившись поудобнее, он раскурил трубку, дым которой уносил морской ветер.

Гостиница «Латам», где остановился Боннет, стояла всего ярдах в пятидесяти от начала Парадайз-стрит. В этой старой гостинице на утесе номера сдавались на час, на сутки или на месяц — в зависимости от того, какое дело привело постояльца в это промозглое место. По бедности Боннет ночевал в своем фургоне или, в теплые ночи, на конюшне вместе с пони, убирая фургон с улицы от посторонних глаз. Он умывался у насоса и чувствовал себя в относительной безопасности, хотя долго так продолжаться не могло. Сама гостиница представляла собой лабиринт комнат, где он мог мгновенно скрыться, если враги его найдут.

Конечно, остается шанс, что Элис все же не поставила на нем крест. Если это все та же Элис, какую он знал много лет назад, если время не ожесточило ее сердце. Аренда Мористого, конечно, могла все испортить.

Боннет взял старый выпуск «Американ Ревю», лежавший рядом со стаканом обложкой вверх, открытый на странице с «Правдой о том, что случилось с мистером Вальдемаром» — странным и жутким рассказом Эдгара Аллана По о живых мертвецах. Он попытался перечитать рассказ, но почти сразу закрыл журнал, не в состоянии сосредоточиться на чтении.

Он пришел к выводу, что рассказ «Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром», в последние годы выходивший под разными названиями, — правдивая в существенных деталях история. Это было описание действительных событий, как и говорилось в названии, а не плод вымысла. Самого По нашли в горячке на улице в Балтиморе, уже при смерти, одетого в чужую одежду, и он успел назвать имя «Рейнолдс», прежде чем испустить дух от ужаса — если верить словам врача, изучавшего лицо покойника в морге.

Загадочный Рейнолдс был одним из друзей По — увы, безумцем и преданным поклонником Франца Месмера, приверженца животного магнетизма. Как казалось Боннету, безумцы говорят правду ничуть не реже, чем люди в своем уме; возможно, даже чаще, потому что душевнобольные обычно говорят то, что кажется им истиной, а здоровые нередко прибегают ко лжи.

Боннет праздно задумался о том, что за человек прячется на другой стороне улицы — опустившийся моряк в поисках укрытия от непогоды или кто-то более опасный. Задняя дверь «Ласточки» стояла незапертой, как он самолично предварительно убедился, и он достаточно хорошо знал Эсмеральду, прислуживавшую в трактире, чтобы ей доверять. Вполне возможно, она к нему неравнодушна… Он обернулся и встретился с ней взглядом, а та подмигнула в ответ и принесла еще стакан пива.

— Ждешь друга? — спросила она, откинув волосы назад и положив руку ему на плечо.

— Мою кузину Элис, — ответил он. — Не видел ее… — он покачал головой, — много лет.

— Она настоящий верный друг, если появится в такое утро.

— Так и есть, настоящий верный друг, — если, конечно, не вышвырнула его из своей жизни, как фальшивую монету. Эсмеральда похлопала Боннета по плечу и пошла по своим делам, оставив его предаваться размышлениям.

Несколько лет назад в Лондоне он познакомился с сыном Рейнолдса, который пошел по стопам отца и называл себя барон Трулав. Барон хотел купить у Боннета тайные книги — автобиографические, за неимением более подходящего слова. И тогда он, Боннет, украл их у дядюшки, который ничего лучшего не заслуживал. К каждой книге обязательно прилагалась собственная маленькая аргандова лампа и кварта светильного масла, полученного из тела человека, чья жизнь описывалась в книге. Книги можно было читать только до тех пор, пока не кончится масло, ибо без лампы и масла на страницах мало что можно было разглядеть.

Это были жуткие книги, омерзительные, и сам Боннет заглянул в них только раз, чтобы убедиться в этом. Тем не менее их можно было продать за головокружительную сумму. Если найти настоящего ценителя, средств хватило бы до конца земной жизни. Или пришлось бы распроститься с жизнью, если покупатель попадется неподходящий. Три дня назад Боннет послал барону записку, указав в ней сумму, с просьбой оставить ответ в «Ласточке». Эсмеральда вручила ему ответ барона сегодня утром. «Я вас найду» — вот все, что там говорилось.

Он снова подумал о том, что сделка с бароном опасна, смертельно опасна, учитывая огромную цену книг. Но кража этих книг у дядюшки стоила ему наследства, а их продажей он частично возместил бы потерю. Садишься за стол с чертом — бери ложку подлиннее, сказал он себе и, услышав скрип двери за спиной, привстал из-за стола, чтобы посмотреть, кто пришел.

Человек, именующий себя Саузерли, председатель Общества гурманов, с пенсне на золотой цепочке, широко развел руки и сказал:

— Чтоб мне провалиться! Мистер Коллиер Боннет, поставщик редких книг, собственной персоной!

ГЛАВА 11 ЗАВТРАК

Когда Сент-Ив спустился в столовую гостиницы «Альбион» с пакетом, который ночью вручил ему Финн, там вовсю бурлила жизнь — он изрядно заспался, а пробудившись, обнаружил, что Элис уже ушла. За одним из столиков, на котором стоял кофейник и высилась гора тостов, обнаружились Фробишеры. Оба выглядели недовольными; более того, дядюшка поглядывал на племянника с заметной неприязнью.

Тем не менее в воздухе разносился аромат бекона, а за соседним столиком официант снимал крышку с подноса с жареным бифштексом. Такой завтрак показался Сент-Иву в высшей степени уместным в это сырое ветреное утро, что же до вечных препирательств Гилберта и Табби — здесь он ничего не мог поделать.

Он заказал бифштекс с яичницей и, подсев к Фробишерам, налил себе кофе.

— Будем здоровы! — сказал он, поднимая чашку, и оба его сотрапезника присоединились к тосту, хоть и с хмурым видом. Чтобы отвлечь их от неведомых ему распрей, Сент-Ив положил на стол пакет из пергамента и приоткрыл его, чтобы стали видны документы. При этом краем глаза он заметил, что кто-то машет ему из-за соседнего столика. Сент-Ив перевел взгляд, и какой-то мужчина в крикливом алом галстуке кивнул ему, словно старому знакомому. Отвечая тем же, Сент-Ив подумал, что, должно быть, знаком с этим человеком, который уже вставал со своего стула, и быстро убрал пакет под стол, с глаз долой.

— Вы скорее всего меня не помните, профессор, — сказал ему незнакомец, — но я вас сразу узнал, как только вы вошли. Меня зовут Паддингтон, Джон Паддингтон. Мы встречались в Клубе исследователей в тот вечер, когда Бентли делал доклад о своих открытиях на берегах Нила.

— Конечно, — улыбнулся Сент-Ив, хотя совершенно не помнил ни лица этого типа, ни тем более имени. — Позвольте представить вас моим друзьям: Табби Фробишер и его дядюшка Гилберт Фробишер. Табби — член Клуба исследователей с пятнадцатилетним стажем, а Гилберт — большой друг и покровитель Музея естествознания в Кенсингтоне.

— У меня ваше имя ассоциируется с птицами, сэр, — любезно сказал Паддингтон Гилберту. — Музейная коллекция пернатых — если я не ошибаюсь, главным образом ваша заслуга? Чудесная экспозиция, я провел там немало времени.

— Вы ничуть не ошибаетесь, мистер Паддингтон, — подтвердил Фробишер-старший, широко улыбаясь. — Я тот самый человек. Прошу вас, присаживайтесь, всегда рад знакомству с единомышленником. Чем именно вы интересуетесь, какими птицами?

— Всеми без исключения, — сказал мужчина, занимая свободный стул. — Всем, что летает. Я не столь разборчив. Не хочу долго надоедать вам, джентльмены, я только на минутку. Я уже позавтракал, но люблю выпить чаю после еды, способствует пищеварению. Закажу себе чайник, если вы готовы потерпеть мое общество?

Сент-Ив не был уверен, что он готов терпеть общество незнакомца, но мистер Паддингтон уже заказывал себе чайник чая.

— Что привело вас в Бродстейрс, джентльмены? — поинтересовался Паддингтон.

— Приехали отдохнуть, — ответил Сент-Ив, — но сегодня утром из-за шторма пришлось остаться дома.

— Эти летние шторма быстро выдыхаются, — поспешил успокоить его Паддингтон. — Шум, ярость, но вскоре снова выходит солнце. Чертовски неудобно для судоходства, конечно.

— И часто вы бываете в Клубе исследователей? — поинтересовался Табби.

— Боюсь, что недостаточно часто, — отвечал Паддингтон, наливая в чашку принесенный чай. — Обычно, когда приезжаю в Лондон, останавливаюсь в клубе «Уайтс».

— В самом деле? — живо отреагировал Фробишер-старший. — Я много лет состою членом «Уайтс». А где вы живете, когда не в Лондоне?

— Сент-Леонард. Живу там всю жизнь, с самого детства, как и мой отец. И работаю, как он, в «Кливсе», известной бухгалтерской фирме.

— И вот вы здесь, в Бродстейрсе, — заметил Табби. — Тоже приехали отдохнуть? — он щедро намазал треугольник тоста вареньем и целиком отправил себе в рот.

— Увы, нет. Не хотелось об этом говорить — у меня была назначена встреча с моим кузеном из Кентербери Джулианом Хоббсом в этой самой гостинице, но я так его и не дождался. Мы собирались разобраться в одном семейном деле, увы, довольно-таки неприглядном, но он, похоже, пропал.

— Вы не преувеличиваете? — спросил Сент-Ив. — Возможно, его просто задержали дела в Кентербери.

— Нет, сэр. Думаю, он действительно пропал. Я навел справки и выяснил, что он приехал на омнибусе в Маргит, а потом прибыл в Бродстейрс, но здесь просто-напросто исчез. Я нанял мальчишку, чтобы он обошел все гостиницы и спросил, не останавливался ли он там, — по пенни за каждую, если он принесет печать гостиницы или подпись на бумаге. Парень оказался добросовестный, заработал три шиллинга и еще полкроны чаевых. Если мой кузен и остановился в Бродстейрсе, то в частном доме, а не в гостинице. Вчера вечером я послал в Кентербери телеграмму на случай, если он уже вернулся домой, но он не возвращался. Родные подняли переполох, можете себе представить!

— Вы сказали, что дело неприглядное, — сказал Сент-Ив. — Думаете, ваш кузен стал жертвой злоумышленников?

— Боюсь, что да, хотя никаких доказательств нет. К тому же он неохотно рассказывал о своих делах. Знаю только, что он назначил встречу с неким человеком, которого называл бароном. Вот и все, что мне известно.

— Опять этот чертов барон, — пробурчал Табби.

— Так вы его знаете? — спросил Паддингтон с удивленным видом.

— Скорее, наслышаны о нем, — сказал Сент-Ив, — если это, конечно, тот самый барон. У нас нет ни малейшего желания с ним знаться. К сожалению, мы не имеем понятия, куда он делся.

— И нет никаких зацепок, чтобы выяснить, куда мог запропаститься ваш кузен? — спросил Фробишер-старший, с интересом глядя на поднесшего ко рту чашку Паддингтона. — Может, какой-то адрес? Название улицы?

— Только одна: уличный попрошайка видел, как он направлялся к старому особняку на утесе над бухтой Дикенс-Коув, у Клифф-роуд. Там находится некое «заведение с кулинарией», которая, если верить этому проходимцу, специализируется на дичи. Название весьма тривиальное — «Общество гурманов». Хотя мне сначала показалось, что речь шла о гуманистах — у попрошайки чудовищная дикция. Но он показывал жестами, что там едят, так что, полагаю, имеется в виду не человеколюбие, а пища. Дорога поднимается на холм, к воротам, а дальше закрытый проезд. Ворота оказались запертыми на замок, я немного покричал, в надежде что в доме кто-то услышит, но никто не ответил. Пожалуй, если это действительно заведение вроде ресторана, то было еще рановато открываться.

— И вы предложили попрошайке награду, прежде чем задать свой вопрос? — уточнил Гилберт.

— Боюсь, что да. Я вас прекрасно понимаю: он мог соврать мне, просто чтобы заполучить свой шиллинг. Однако меня впечатлило, что он сказал «заведение с кулинарией», это показалось мне слишком замысловатым для выдумки. В конце концов, все кончилось ничем. На воротах нет никакой вывески, хотя это единственный дом на утесе, так что ошибки быть не могло.

— Возможно, это закрытый клуб, — предположил Сент-Ив.

Принесли еду: тарелки с яичницей и беконом, горячие тосты и бифштекс Сент-Ива. Мистер Паддингтон допил свой чай.

— Оставлю вас, джентльмены, чтобы вы могли спокойно позавтракать, — сказал он. — Пожалуй, вернусь в Сент-Лоренс и предоставлю полиции разобраться в этом деле, — с этими словами Паддингтон встал из-за стола, поклонился и ушел. Вскоре они увидели его через окно: он поспешил под зонтом к ожидающей двухместной карете, забрался внутрь, и карета двинулась в путь сквозь дождь.

— Не странно ли, что наш мистер Паддингтон приехал из Сент-Леонарда, но возвращается в Сент-Лоренс, — отметил Гилберт, размяв вилкой яйцо и собрав желток тостом. — Вы обратили внимание?

— Да, — согласился Сент-Ив. — Может быть, просто оговорился.

Гилберт пожал плечами, прищурившись.

— Интересная оговорка. И я ни разу не видел его в «Уайтсе».

— В подозрительности тебе нет равных, дядюшка! — встрял Табби. — Позволь напомнить, что ты не часто бываешь в Лондоне. Заглядываешь в «Уайтс» раз или два в год. Мы с тобой уже говорили на эту тему — эта твоя привычка подозревать ни в чем не повинных незнакомцев в дурных намерениях, вместо того чтобы обращать внимание на существенное, тебе вредит.

— К черту существенное. Я заметил, что у него поддельная янтарная булавка. Пчела внутри слишком хорошо сохранилась, и у янтаря ненатуральный оттенок. Несомненно, этот тип не без фальши.

Табби посмотрел на дядюшку молча, а потом произнес:

— Он знал, что ты интересуешься птицами, и это характеризует его с хорошей стороны. Причем он наслышан о твоей репутации, что, безусловно, тоже говорит в его пользу.

— Всякий, кому потребуется подобное в мошеннических целях, может без труда об этом разузнать, — сказал Гилберт. — А его нелепый ответ на мой вопрос? «Все, что летает», — вот что он сказал. Надо было спросить его о круглоносых плавунчиках. Их видели в здешних местах, крайне редкая птица, знаете ли. На плавунчиках он бы засыпался. Кроме того, я вел дела с «Кливсом». Ни разу не слыхал, что в «Кливсе» работает какой-то Паддингтон.

— Вот-вот, плавунчики. Ты постоянно подозреваешь в чем-то людей, о которых никогда не слыхал, — именно об этом я и говорю.

— Боже, ну конечно же подозреваю, когда на то есть причины. Разве вы не обратили внимания, что ему якобы не хотелось рассказывать о «неприглядном» семейном деле, но ни о чем другом он не говорил? Ты просто прирожденный спорщик, Табби, вечно пытаешься доказать, что твой бедный старый дядюшка в чем-то не прав.

— Напомню тебе о милой мисс Бракен, которая едва не обчистила тебя, и…

Фробишер-старший встал из-за стола и вышел, явно в гневе. Минуты через три он вернулся, сел и объявил:

— К твоему сведению, Табби, так называемый Джон Паддингтон не останавливался в этой гостинице, и никто здесь не слыхал о Джулиане Хоббсе. Значит, Паддингтон вовсе не ночевал здесь эту ночь или предыдущую, а стало быть, солгал нам, что ждал здесь своего кузена. Он просто пришел к завтраку, чтобы поговорить с нами.

Табби тяжело вздохнул.

— Прошу меня простить за то, что вспомнил про мисс Бракен, дядюшка, но будем справедливы к этому джентльмену, которого я нахожу невыносимым занудой вместе с его галстуком и сомнительной булавкой: напомню, он не утверждал, что он сам или его пропавший кузен останавливались в этой гостинице. Они договорились здесь встретиться. Здесь встречается множество людей. Если посмотреть на вещи шире, каждый человек в этой комнате, если не сидит за столом один, с кем-то здесь встретился. Какой прок Паддингтону нас обманывать?

— Возможно, чтобы выпить за наш счет чайник чаю, — улыбнулся Сент-Ив. — Я вам сейчас покажу кое-что интересное, хотя, может, это ничего не значит, — и с этими словами он достал из-под стола пергаментный пакет и пересказал приключения Финна в приморской пещере, а потом поделился впечатлениями от собственного похода: гробов в пещере он не обнаружил, однако нашел доски, оставшиеся от сооружения, которое Финн описал как верстак без столешницы. — Думаю, ящики или гробы — опять дело рук барона. Потому-то он и стремился задержаться в Мористом. Но я не нахожу в этой короткой зашифрованной декларации ничего, что могло бы пролить свет на события. А здесь, видите, у нас что-то вроде каталога, точнее, список имен — по крайней мере, на первый взгляд. Я пока еще не изучил его как следует.

Фробишер-старший взял лист пергамента, служивший каталогом, и пробежал столбик имен на первой странице, многие из которых были перечеркнуты.

— Господи, тут Гринвуд Райт.

— А это имя тебе о чем-то говорит, дядюшка? — поинтересовался Табби. — Ты и его подозреваешь в преступных намерениях?

— Успокойся, Табби. Гринвуд Райт — мой старый друг, ничего преступного. В школе мы звали его Шишка, потому что у него постоянно были чирьи. В свое время он стал довольно видным изобретателем, главным образом в области синтеза драгоценных камней. Ему удалось продать патент на использование их в хронометрах. Несколько недель назад я услышал, что он при смерти, и собирался сходить на его похороны, но никаких известий больше не получал.

— Прошу прощения, дядюшка, — Табби взял у Гилберта декларацию и каталог, перевернул лист, видимо, читая все имена подряд. Внезапно его глаза округлились, и он посмотрел на остальных. — Вот же странно, — он передал каталог Сент-Иву, отметив место ногтем большого пальца. — Как это понимать?

Последний столбик внизу страницы разделяло слово «Ожидаются». Над этим словом значилось «Джулиан Хоббс (голова)», а ниже еще три имени, первые два Сент-Иву незнакомые. А третьим стояло «Лэнгдон Сент-Ив».

ГЛАВА 12 ПРОЦЕСС

Завидев входящего в трактир Саузерли, Боннет рванулся к парадной двери и распахнул ее, навстречу ударившему в лицо ветру с дождем. «Слава богу, что Элис так и не пришла», — успело мелькнуть у него в голове, но в этот момент возник моряк из дома напротив, втолкнул его обратно в трактир, развернув спиной к себе и обхватив одной рукой за шею, а другой — заломив руку Коллиера за спину.

Саузерли подобострастно поклонился, сказав, что счастлив видеть его снова. Потом он вгляделся сквозь пенсне в обложку лежавшего на столе журнала и произнес:

— А, ну конечно! — он схватил журнал, и вся компания прошла через заднюю дверь в контору или вроде того, где стояли круглый стол и несколько стульев.

На следующей двери красовался висячий замок, отрезавший Боннету путь к бегству. Его толчком усадили на один из стульев, Саузерли сел напротив, Дженсен встал у него за спиной, а моряк у двери.

— Вижу, пароход стоит в гавани, мистер Бакстер, — сказал Саузерли моряку. — Когда сможете поднять якорь?

— После обеда, когда прилив начнется. Шторм миновал.

— Полагаю, груз надежно закреплен?

— Так точно, надежно. Но вчера в пещеру забрался мальчишка и нашел груз. Он схватил документы и убежал.

— Мальчишка? Убежал от вас? И пакет пропал, с каталогом и всем содержимым?

— Беннет за ним погнался, но тот улизнул. Забрался в люк, захлопнул его за собой, и дело с концом. Не то что мы не пытались его догнать. Но баталер уже сделал новые бумаги, так что ничего не пропало.

— Ничего не пропало, говоришь? Секретность — вот что пропало. А вам не пришло в голову обойти дом по пляжу и вытащить его из дома?

— Да, пришло, но мы не смогли бы потом отплыть, прибой был слишком сильный.

Саузерли надолго погрузился в молчание.

— Пожалуй, все складывается не так плохо, — сказал он наконец. — Вернее сказать, еще сложится.

Он снова замолчал, покивал головой с удовлетворенным видом и сказал:

— Отправляйтесь обратно на судно, мистер Бакстер. Передайте капитану Фини, чтобы не рисковал грузом, однако не менее важно не упустить прилив. Я скоро приду поговорить с ним по другому делу.

— Ну что ж, сэр, — сказал Саузерли пленнику, когда Бакстер ушел, — мы ведь искали вас повсюду. Я уже порядком от этого устал. Ваша странствующая библиотека исчезла из Клифтон-вилла. Мы очень опасались, что вы бежали, и рады убедиться, что это не так. Вы, должно быть, очень любите Маргит. Любите?

Боннет, глядя в стол, мрачно ответил:

— Нет.

— Дерните-ка его за ухо, мистер Дженсен! Хей-хо! — крикнул Саузерли.

Дженсен крутанул ухо Коллиера, дернул вперед, назад, а потом хлопнул по нему открытой ладонью. Боннет вскрикнул от боли и неожиданности и схватился рукой за ухо, почувствовав на щеке теплую струйку крови. Тяжело дыша, он сосредоточился на том, чтобы успокоиться и преодолеть тошноту, хотя в желудке у него было почти пусто, если не считать пива. Саузерли глядел на него с неподдельным весельем, как самый настоящий дьявол.

— Что ж, вот он, подходящий момент, не так ли, мистер Боннет? — сказал он. — Удачное совпадение, иначе не скажешь. Нам улыбнулась удача — и вам, и мне. Вы, конечно, выполните свой долг. Удача всегда улыбается тому, кто выполняет свой долг. Вы ведь тоже так считаете, мистер Боннет — надо выполнять свой долг, не так ли?

— Считаю я или не считаю, вам-то какая разница, мистер…

— Крутаните-ка ему нос, Дженсен! — крикнул Саузерли, и хотя Коллиер втянул голову в плечи, Дженсен поднял его за воротник, зажал нос между пальцами и крутанул из стороны в сторону, быстро отдернув руку, чтобы не запачкаться в крови, хлынувшей из ноздрей Боннета.

— Не запачкайте манишечку, сэр! — предостерег Саузерли Боннета, глядя на него с огорчением. — Вперед наклонитесь. Вот так. Пусть она капает на стол. Дженсен, попросите у Эсмеральды мокрую тряпку. У бедного мистера Боннета из носика пошла кровь.

Дженсен вернулся с грязной тряпкой, от которой разило прокисшим пивом, и Боннет обтер губу и подбородок и попытался остановить кровь.

— Скажу вам как на духу, мистер Боннет, что для вас решительно нежелательно. Нежелательно, чтобы Дженсен выдавил вам глаз. А он, кажется, вполне готов это сделать. У него уже большие пальцы чешутся от нетерпения. Призываю вас, отвечайте на вежливые вопросы вежливо. Это для вас приемлемо, или вы предпочитаете выдавливание глаз?

Боннет кивнул.

— Так что?

— Приемлемо.

— Вполне приемлемо?

— Да, вполне.

— Вот и хорошо. Вы собирались отдать этот журнал Элис Сент-Ив, верно? И обратить ее внимание на историю мистера Вальдемара, выдать маленький секрет Общества? Постойте! Не отвечайте, не подумавши. А пока вы думаете, я задам вопрос мистеру Дженсену. Какой глаз проще всего выдавить?

— Левый, сэр, я-то правша и стою сзади него.

— Отлично. Если я скажу, мистер Дженсен, выдавите мистеру Боннету левый глаз, но оставьте ему правый. Кому нужен слепой книготорговец. Я понятно все объяснил?

— Очень понятно, сэр.

— Можете съесть глаз, если хотите. Глаз — настоящий деликатес, лучше всего с солью и уксусом. А вы, мистер Боннет, что вы ответите на обвинение?

— Да, — сказал Боннет. — Я действительно собирался отдать журнал Элис. Это была… необдуманная идея.

— Ценю вашу честность и отвечу вам тем же. Общество вами несколько недовольно. Вы убедили Общество подписать договор аренды дома вашего дядюшки на год, не имея на то законных прав. Вытрите свою верхнюю губу еще раз, сэр. Мне неприятен вид крови. Что вы скажете на второе обвинение против вас — подписание подложного договора аренды?

— При всем уважении, я его не признаю. Ведь меня, в конце концов, попросили составить этот договор. Я совершенно не собираюсь опровергать то, что вы сказали, ведь я действительно трижды брал по сто фунтов из денег Общества, но я был вынужден так поступить, даю слово. Барон…

— Вы искажаете факты, мистер Боннет. Вам было прекрасно известно, что дело об особняке увязло в судах о наследстве, однако вы не спешили делиться этой информацией. Вы утверждали, что дом принадлежит вам. Вы это оспариваете?

— Нет, сэр. Но дом и пещера оставались в вашем распоряжении все эти три года. Я верну деньги, если этого желает Общество.

— И каким образом вы это сделаете, сэр? Если бы вы имели возможность вернуть деньги, вы бы не ночевали на конюшне. Нет, сэр. Мы не намерены требовать возмещения ущерба. У нас есть другой мотив. Короче говоря, мы положили глаз на профессора Сент-Ива. Его имя внесено в Каталог.

Коллиер ошарашенно смотрел на него.

— А как же Элис? Не можете же вы требовать от меня, чтобы я предал собственную кузину.

— Мы ничего подобного от вас не требуем, мистер Боннет. Вы прекрасно знаете, что Общество женщинами не интересуется. У нас строгая диета. Попрошу вас, однако, обратиться к Статье четырнадцатой Устава. Помните ее?

— Я ничего не знаю о статьях.

— Тогда я зачитаю ее вам. «Если гость, добровольно присутствующий на ужине Общества, потребит человеческую плоть, он немедленно становится членом Общества, и, таким образом, на него навсегда распространяется действие Статей».

— Я присутствовал не добровольно. Меня принудил дядюшка, и он уверял, что мясо телячье.

Саузерли, ухмыляясь, смотрел на него.

— Пожалуй, больше похоже на карбонат, однако действительно человеческое бедро напоминает по вкусу хорошо приготовленную телячью ногу. И все же, вы опять прибегаете к оправданию принуждением, что отдает слабостью. Вас слишком легко принудить. Вообразите ужас прекрасной Элис, если она узнает, что ее слабовольный кузен оказался прожорливым людоедом.

— Я отрицаю это. Я опорожнил желудок в кусты, как только узнал о том, что за мясо мне дали.

— Ха! Ну что вы за тип. Напоминает мне шутку, слышанную в «Сандлер-Уэллс». Крайне смешно, уверяю вас, — он уставился в потолок, а потом подался вперед, наклонив голову, и спросил: — Слышали ли вы, мистер Боннет, историю о каннибале, оставившем своего брата в джунглях? — не ожидая ответа, он громко расхохотался, сморщив лицо и оскалив рот в комической гримасе, так что обнажились заостренные резцы сверху и снизу. Приступ смеха тут же прекратился, и Саузерли успокоился. — Видите ли, он не перестал быть каннибалом, несмотря на акт дефекации. В этом философский смысл.

— Повторяю, я не предам Элис, — сказал Коллиер. — Можете выдавить мне глаза, если вам хочется, — он выпрямился на стуле и посмотрел Саузерли прямо в лицо.

— Вот вам решимость, Дженсен! Раз в жизни мистер Боннет не поддался принуждению! Он предпочитает, чтобы ему выдавили глаз. Однако мы все же заставим его отдать нам профессора Сент-Ива. Мы пощадим Элис, если ему это удастся.

— А если я откажусь?

— Тогда я напомню вам, что согласно Статье семнадцатой член, предавший интересы Общества, подлежит поеданию Обществом. Проще говоря, вы будете смотреть своими невыдавленными глазами, как мы едим ваше мозговое вещество заостренными ложками. Мы переварим вас и исторгнем из себя. А ваша прекрасная кузина будет приглашена на ужин в качестве зрителя.

Коллиер смотрел на него, не в силах ничего сказать. Открылась дверь, и в комнату заглянула Эсмеральда.

— Приходила женщина, но ушла, как вы и говорили. Его спрашивала.

— Опиши ее мне, пожалуйста.

— Почти шесть футов ростом, черные волосы, еще достаточно красивая, чтобы на нее оборачивались. Породистая. С ней был смазливый мальчик. Ее зовут миссис Сент-Ив, и она сказала передать ему, — она кивнула на Боннета, — что сожалеет, что не застала его, из-за непогоды им пришлось сменить экипаж. Она собирается заехать к зеленщику на Клеймор-Лейн, потом в таверну «Корона», а потом поедет наверх в Клифтонвилл, в мебельную лавку Клейтона.

— Уехала вместе с мальчишкой?

— Да, сэр.

— Молодец, Эсмеральда. Принеси-ка мне перо и чернильницу. А еще лист писчей бумаги.

Женщина пошла исполнять поручение, но прежде чем выйти из комнаты, сунула руку в карман передника и, достав оттуда три соверена — плату за предательство, — показала их Коллиеру.

— Итак, мистер Боннет, — сказал ему Саузерли, — сейчас я продиктую короткую записку, адресованную профессору Сент-Иву, а вы напишете ее четким почерком и поставите снизу свою подпись. Если вы откажетесь, я убью вас прямо на этом стуле и напишу записку сам. Выбор за вами, — он положил бумагу, перо и чернила перед Коллиером и начал диктовать письмо. Когда дело было кончено, Саузерли взял подписанную записку, промокнул ее другим листом бумаги, сложил втрое и заложил в журнал на странице с рассказом По.

— Мистер Дженсен, — сказал он, — сделайте одолжение, ступайте сейчас же к гостинице «Ройал Альбион», Бродстейрс. Найдите мальчика, чтобы тот отнес этот журнал профессору Сент-Иву. Само собой, вас никто не должен видеть. Если они вас сразу узнают, мы останемся в дураках. Понимаете меня?

— Да, сэр. Мне идти прямо сейчас?

— Летите со всех ног, мистер Дженсен.

Коллиер остался в комнате наедине с Саузерли, который извлек из кармана пистолет и направил на него.

— Сейчас не время для дурацких выходок, мистер Боннет. Вы уже почти заслужили свободу, — он подобрал пропитанную пивом и кровью тряпку и заботливо, как мать, промокнув лицо Боннета, удовлетворенно кивнул и вынул из кармана кошелек. — Вот вам десять фунтов. Бога ради, соберитесь и ведите себя прилично, чтобы не пришлось вас разбирать на фрикасе. Отправляйтесь в таверну «Корона» на встречу с Элис Сент-Ив. Найдите повод отослать куда-нибудь мальчишку. Пообедайте со своей прекрасной кузиной, как обещали. Заклинаю вас, беседуйте с ней на безобидные темы — приятные воспоминания, счастливое детство. Порадуйте ее рассказами о жалком существовании книготорговца, что вам приходится влачить. Если вы желаете этой женщине благополучия, даже не упоминайте о записке или журнале, которые в данный момент торопятся доставить ее мужу. И помните, мистер Боннет: Общество не сводит с вас глаз, как и с вашей прекрасной кузины.

ГЛАВА 13 ГИЛБЕРТ ГУЛЯЕТ ОДИН

Одетый в молескиновую куртку для защиты от густого серого тумана Гилберт шел по Клифф-роуд, опираясь на трость из орехового дерева. Набалдашник трости украшал герб Фробишеров — серебряный шар с выгравированным на нем яростным ежом с извивающимся красным чертом в зубах. Благодаря этому шару трость легко превращалась в оружие, способное раскроить человеку череп, когда человек на то напрашивался.

Фробишер-старший отправился на прогулку из гостиницы «Альбион» один, оставив Табби и Сент-Ива ждать возвращения Элис. Хотя он ничего не сказал своим спутникам, утренний моцион он решил посвятить поискам кулинарного заведения, о котором рассказал Паддингтон, а заодно присмотреться попристальнее и к самому Паддингтону. Если все вполне безобидно, возможно, удастся заодно и поесть.

Гилберт представил, как выкладывает перед Табби свои доказательства против этого фигляра Паддингтона. Он любил племянника, но Табби отличался раздражающей привычкой ставить его слова под сомнение, невзирая на подобающий солидному возрасту авторитет, и временами не мешало немного осадить парня. Предположение Табби, что документ из пещеры каким-то образом подтверждает невиновность Паддингтона, было лишь еще одной упрямой попыткой оставить за собой последнее слово.

Гилберт почувствовал, что в нем вновь поднимается гнев, угрожая испортить весь день, и остановился, чтобы сделать полдюжины глубоких вдохов и насладиться утренним воздухом, напоенным ароматами мокрой листвы и морского тумана. Шум прибоя звучал глухо из-за погоды и расстояния: утесы в этой части побережья поднимались над водой футов на триста. Восемь пеликанов, строем летящих на север, поднялись над краем обрыва, точно на уровне головы Гилберта, как призраки в тумане. Он поприветствовал птиц, подняв трость, и они снова скрылись из вида.

— Единственный способ победить в споре, — сказал сам себе вслух Фробишер-старший, — воздержаться от участия, — ободренный этой мыслью, он продолжал путь, думая, что, в конце концов, Табби мог оказаться прав. Возможность подкрепиться оживила как ум Гилберта, так и его желудок, и он уже надеялся, что Табби действительно прав, и жалел, что в пику ему оставил половину завтрака недоеденным.

Фробишер, будучи членом-учредителем клуба «Мозговая кость» в Истбурне, где нередко ужинал последние сорок лет, вознамерился разузнать побольше об этом Обществе гурманов, несмотря на его тривиальное название. Если оно окажется достаточно интересным — не слишком чопорным, но и не слишком легкомысленным, — можно предложить взаимовыгодное сотрудничество, например объединить списки членов для общей пользы. Если же он почует обман, то разберется с этим по-своему, принесет результаты расследования в гостиницу и швырнет Табби в лицо.

За поворотом Клифф-роуд прямо перед ним открылась извилистая спускающаяся к океану тропа. А по левую его руку между деревьями вверх по склону поднималась обозначенная столбиками дорога, наверняка та самая, что ведет к дому Общества гурманов. Начиналась она от видавшего виды деревянного указателя на столбе, с вырезанными и обведенными черной краской словами «Дикенс-Коув». Чуть дальше у дороги стояла скамья, сделанная из двух деревянных бочонков и доски, — видимо, место отдыха попрошайки, указавшего путь Паддингтону, хотя сейчас здесь никого не было.

Описание Паддингтона совпадало с реальностью во всех деталях, что, впрочем, никоим образом не проясняло его намерений. Злоумышленники действительно существуют, как бы Табби ни доказывал обратное, и порой Гилберту хватало проницательности, чтобы распознать их, а иногда приходилось раскаиваться за свои ошибки.

Он стоял, задумавшись, в клубах тумана.

— Идея, — снова сказал он вслух и выудил из жилетного кармана носовой платок. Платок с вышитым на нем гербом Фробишеров послужит знаком его друзьям. Гилберт подошел к придорожному столбику и надежно зацепил платок за щепку, чтобы и сам платок, и герб постоянно оставались на виду, как сигнальный флаг на мачте корабля.

Без дальнейших колебаний Фробишер принялся подниматься по дороге, ощущая нешуточные позывы голода. Наверху за небольшим поворотом показался высокий особняк, старый и внушительный, но довольно мрачный, окруженный могучими деревьями и солидной каменной стеной с коваными железными воротами, за которыми Гилберт заметил двух жирных куропаток, тут же скрывшихся из виду. «Возможно, в этом заведении выращивают собственную дичь», — подумал он, подняв голову к мерцавшим сквозь туман освещенным окнам второго этажа. Весьма уединенное место, но, с другой стороны, любое место в такую погоду становится уединенным.

Фробишер заметил колокольчик, висящий на железном пруте, подошел к нему и решительно позвонил. Вскоре дверь отворилась, вышел человек с необычайно круглой большой головой; увидев гостя, он энергично помахал рукой и шустро зашагал к воротам по вымощенной камнями дорожке.

— Приветствую, — бодро произнес круглоголовый. — Позвольте узнать, как вас зовут и по какому вы делу?

— Гилберт Фробишер к вашим услугам, сэр. Говорят, здесь находится кулинарное общество. Я пришел с приветствием от клуба «Мозговая кость» в Истбурне. Возможно, вы о нас слыхали.

— Ну как же не слыхать! — круглоголовый отодвинул железный засов на воротах. — У вашего шеф-повара блестящая репутация. Меня зовут Ларсен, Гарри Ларсен. Вы пришли один, пешком?

— Именно так. Я остановился в «Ройал Альбион», где и услыхал о вашем заведении.

— Большая удача для нас, да и для вас тоже. Через полчаса туман загустеет, как гороховый суп, а гулять по берегу в тумане опасно. Мы не ожидаем особенного наплыва в такую-то погоду, однако так совпало, что зашел еще один неожиданный гость, и наш повар уже принялся за работу, чтобы нам не голодать. Наш слуга может отвезти вас обратно в гостиницу в коляске, когда вы как следует подкрепитесь.

Гилберт с готовностью прошел за Ларсеном к дому и через богато изукрашенную резьбой входную дверь попал в просторный зал, напоминающий гостиную трактира, освещенный газовыми лампами и огнем, пылающим в очаге. На задрапированных бархатом стенах висели гобелены и картины с морскими сюжетами, а полку над очагом украшала модель брошенной командой «Марии Целесты». Таинственный корабль-призрак выглядел в точности таким, каким его нашли, с рваными парусами и опустевшей палубой.

— Позвольте взять вашу куртку, мистер Фробишер? — осведомился Ларсен.

— Прошу вас, сэр. И, чтобы сразу перейти к цели моего визита, я хотел бы обсудить с вами возможность объединения наших двух клубов в ассоциацию, если ваш клуб не возражает против этого.

— Уверен, правление отнесется к этому предложению с благосклонностью, — ответил Ларсен. — Могу я поставить вашу трость в стойку у двери?

— Я, пожалуй, оставлю ее при себе. Порой меня подводят ноги.

— Конечно. Может быть, бокал превосходного амонтильядо? — Ларсен указал на мягкое кресло у очага. — Или предпочитаете что-нибудь более основательное? Возможно, бренди и шампанское для возбуждения аппетита? Вполне уместно в такую погоду.

— Шерри меня вполне устроит, — сказал Гилберт, опускаясь в кресло. — От бренди и шампанского в этот час я засну. Я не так уж и молод.

В дальней стене открылась дверь, и в зал вошел человек — человек в алом галстуке с янтарной булавкой.

— Мистер Паддингтон! — воскликнул Фробишер, удивленный неожиданной встречей.

— Так вы, оказывается, знакомы? — спросил Ларсен. Он вручил бокал шерри Гилберту, который попробовал его и одобрительно кивнул.

— И в самом деле знакомы, — подтвердил Паддингтон. — Мы встретились меньше часа назад в гостинице «Ройал Альбион», где мистер Фробишер и его друзья любезно угостили меня чаем. Я пребывал в совершенном расстройстве, напрасно опасаясь за Джулиана.

— Стало быть, вы нашли своего кузена Хоббса? — поинтересовался Гилберт. — Ваш попрошайка в конце концов оказался порядочным человеком?

— Да, порядочным, сэр. Оставив вас троих в «Альбионе», я вернулся к этому великолепному особняку. На звонок открыл мистер Ларсен, и выяснилось, что мой кузен переночевал здесь и отбывает на вечернем дилижансе в Кентербери. Обычное недоразумение, понимаете? Джулиан оставил мне записку на станции дилижансов, а придурковатый мальчишка, которому он ее доверил, не позаботился мне ее передать. Как домино — одно за другим, и в результате я бегал по городу, как безумный.

Фробишер отпил шерри и благодарно кивнул Ларсену, который широко ему улыбнулся. Стало ясно, что тот не вполне трезв, но Гилберту ли бросать в ближнего своего камни.

— Что это за восхитительный аромат доносится из кухни? — поинтересовался Гилберт. — Пожалуй, зобнаяжелеза?

— Именно так, — подтвердил Ларсен. — Готовится как устрицы: ее обваливают в муке и жарят в масле, под соусом из мальвазии. Не хотите ли перекусить, мистер Фробишер? Мы накроем стол прямо здесь, в этом зале, если вы, джентльмены, не возражаете против пикника у очага. Блюдо незамысловатое, но прекрасно сочетается с кровяным пудингом и горячими сухариками.

— Совершенно с вами согласен, — воодушевился Гилберт. — Меня это полностью устроит.

— Оставлю бутылку здесь, на столе, — сообщил Ларсен. — Если вино вам по вкусу, можно открыть еще одну под жаркое. Мне придется ненадолго отлучиться — дела в гавани. Полагаю, наш председатель, мистер Саузерли, вернется в обычное время. Вам понравится Саузерли, мистер Фробишер, и уверен, ему понравится идея объединения наших клубов. У вас достаточно свободного времени, чтобы дождаться его возвращения?

— Свободного времени у меня хоть отбавляй, — сказал Гилберт, наблюдая за приближением еды на сервировочном столике. Он пригубил шерри и порадовался своей редкой удаче, сожалея только о том, что здесь нет Табби.

ГЛАВА 14 ШИЛЛИНГИ И ПЕНСЫ

Элис сидела за столиком в таверне «Корона», гостеприимном заведении с дымным очагом, и ждала, как и кружка заказанного ею горького эля, непутевого кузена. Она пила горячий шоколад, казавшийся особенно вкусным в такую погоду, и смотрела в окно на улицу. Ненастное утро сменилось туманным днем. Со своего места она видела, как Коллиер куда-то отослал Финна. Конечно, кузену вряд ли хотелось говорить с ней начистоту при парнишке, а тот еще успеет вернуться обратно в «Ройал Альбион» и оттуда отправиться в Пегвелл, благо шторм уже миновал.

На обратном пути в таверну Коллиер Боннер притормозил возле сидящего у входа человека, смерившего его откровенно недобрым взглядом, дернулся и споткнулся о порог при входе, а затем поплелся в сторону Элис.

— Ну вот, — с озабоченным видом он немедленно проглотил половину кружки эля, — вот мы и встретились, Элис. А?

— Осмелюсь сказать, да, — сказала она. — У тебя измученный вид, кузен. Ты здоров?

— Учитывая мое положение, лучше не бывает. Прости, что отослал твоего юного друга. Он, наверное, вполне надежный. Но, боюсь, зайдет разговор о моих… ошибках… Ты понимаешь, о чем я, — он снова отхлебнул из кружки, робко ей улыбнулся, и посмотрел в окно на человека у входа.

— Финн только рад, что его отослали. Ему не терпится отправиться в Пегвелл собирать камышовых жаб. Помнишь, в одно лето мы помешались на жабах и лягушках?

— Увы, помню. Тебе не приходила мысль, что наши самые счастливые воспоминания одновременно и самые грустные по той простой причине, что они отдаляются от нас в прошлое? Идет время, и все постепенно погружается в могильную тьму.

Элис пришлось сделать усилие, чтобы не рассмеяться вслух.

— Вижу, ты, как и раньше, любитель кладбищенской темы, Коллиер. Согласно моему источнику, ты стал владельцем передвижной библиотеки. В передвижной библиотеке нет совершенно ничего запредельного.

— Может, и нет, — согласился он. — Но кто же твой источник, скажи на милость?

— Птичка. Ты живешь где-то недалеко отсюда?

— То здесь, то там. А ты, значит, приехала вступить в свои права как владелица Мористого.

— Да, правда. Сегодня мы, однако, ночуем в «Ройал Альбион» в Бродстейрсе. Дом дядюшки Годфри нужно как следует проветрить и немного освежить.

— «Ройал Альбион»! В детстве дядюшка как-то привел меня туда в большой зал на ужин. Я слопал почти весь страсбургский пирог. Сомневаюсь, что еще хоть раз в жизни мне доведется попробовать фуа-гра. Я теперь бродяга, Элис. Без постоянного жилья. Предпочитаю двигаться, а не сидеть на месте, зато у меня много друзей в разных местах. Даю им почитать книги, потом собираю. «Передвижная библиотека Пиквика» к вашим услугам.

— Ты ведь даешь книги за плату?

— О да. Я беру с читателя шиллинг, а когда книгу возвращают, отдаю шесть пенсов обратно. Книги покупаю, конечно, уже не новые, в «Мадис» — шестьдесят томов за пять фунтов. Если кто-то не вернет книгу, значит, он заплатил целый шиллинг, что не особенно прибыльно, но, не забывай, ведь я уже давал эту книгу кому-то почитать до него, так что мои начальные вложения не пропадают, и я еще получаю шиллинг. Эти шиллинги идут в общий котел, и из этих денег я покупаю новые книги в «Мадис», корм для пони, и самому остается, чтобы иногда выпить пинту пива с мясным пирогом.

— Шиллинги и пенсы? Неудивительно, что ты худой, как палка. Тебе нужны деньги? — Элис тут же пожалела о своих словах, довольно бестактных и скорее всего продиктованных чувством вины, хотя и вполне искренних.

Кузен пожал плечами и осушил свою кружку.

— Мне не следует злоупотреблять твоей щедростью, — начал вяло возражать Коллиер. — Но, не сомневаюсь, ты спросила искренне, как друг, поэтому отвечу тебе честно. Признаюсь, у меня плохо с деньгами, — он осекся, с его лица слетела маска решимости, и он заплакал. — Ты слишком добра, Элис, слишком, невероятно добра. Я совсем опустился, увы, я стал как якорь, как обломок кораблекрушения, как…

— Вздор, — перебила его Элис. — Невозможно быть одновременно якорем и обломком кораблекрушения. Один тонет, а другой плавает.

Ему принесли эль, и он, отпив немного, тяжело вздохнул.

— Боюсь, я из тех, кто тонет, и скоро пойду ко дну. Я понимаю, что должен сдаться на твою милость. Ты мне позволишь?

— Позволю что, Коллиер? Ты говоришь загадками.

— Я открою тебе все, что смогу, но ты не должна расспрашивать меня о подробностях, это небезопасно, — при этом он кивнул головой на окно и понизил голос: — Этот человек снаружи послан следить за мной. Я впал в немилость у кровожадных людей, членов тайного общества — все, как один, головорезы. Я собираюсь исчезнуть. Я должен исчезнуть.

— Ты задолжал им, этим кровожадным людям?

— В общем, да.

— И сколько тебе нужно?

— Достаточно, чтобы скрыться как можно дальше и как можно быстрее. Я должен бежать сегодня же: поездом в Бристоль, оттуда пароходом на континент.

— То есть ты собираешься бежать, чтобы не отдавать долг?

— Слово долг не совсем… В любом случае, если я исчезну, у них не будет повода создавать неприятности нам обоим.

— Почему они должны создавать мне неприятности, что бы ни произошло? Это как-то связано с дядюшкой Годфри — всплыло что-то из прошлого, и теперь ты в опасности?

— В некотором роде так и есть, однако я сам навлек на себя эту беду, — он снова взглянул на окно, а потом на тарелку и отодвинул ее от себя. — Увы, кусок не лезет горло. Я голоден, но не могу ничего съесть.

— Эта тайна как-то связана с гробами в пещере у моря? С говорящим мертвецом?

Кузен вскинул голову, вытаращив глаза. Казалось, он сейчас бросится наутек.

— Да, — сказал он наконец. — Это тебе тоже птичка сказала? Что еще она тебе начирикала? Очень надеюсь, что ничего. Ты уже знаешь то, что знать не должна, и все же это лишь небольшой кусочек всей правды. Не шути с этим, Элис, ради всего святого.

— Я ничего не знаю, кроме того, что в пещере сейчас пусто, все смыло приливом. А они могут туда вернуться, эти мертвецы?

— Нет, не вернутся. Твое неожиданное появление в Мористом расстроило все их планы.

— Их планы. Какие у мертвецов могут быть планы? Ты, должно быть, имеешь в виду это общество головорезов. Кто они, эти люди? Можно решить дело миром?

— Нет. Слово «мир» к ним ни в коей мере не относится.

— А этот мерзкий барон, он член Общества?

— Нет, не совсем. Скорее наемный работник, хотя и очень опасный. Я вижу, что ты уже слишком глубоко погрузилась в эти дела, а это рискованно, — он подался вперед и прошептал: — Больше никогда не говори никому о бароне. Элис, умоляю тебя. Не связывайся с ним. Если он заговорит с тобой обо мне, вали все на меня. Если нужно, брось меня на растерзание. И ради бога, забудь то, что, как тебе кажется, ты знаешь.

— Возможно я так и поступлю, но скажи мне: дядюшка Годфри состоял в этом Обществе?

Коллиер Боннет молча посмотрел на нее и наконец ответил:

— Да, но Общество существовало уже много лет, когда он туда вступил. Вот, я честно ответил на вопросы следствия, и мне нечего больше сказать об этих людях, кроме того, что они меня убьют, если я выдам их тайны, и этим они не ограничатся. Чтобы спасти нас всех, чтобы они навсегда забыли о Мористом, мне необходимо исчезнуть, как я уже говорил. Ничто другое не поможет.

— Я тебе верю, — сказала Элис, — хотя предпочла бы, чтобы все было иначе.

Кузен откинулся на стуле, сложил ладони и уставился в окно.

— Мне кажется, шторм миновал. В здешних краях после летнего шторма часто приходит туман.

Элис долго смотрела на Коллиера, а потом открыла сумочку и заглянула в нее.

— У меня здесь чуть больше пятидесяти фунтов ассигнациями. Я с радостью дам их тебе не в долг, а в подарок, — она вынула деньги, сложила купюры пополам и передала ему их под столом. — Возьми.

Он замялся, открывая и закрывая рог, как вытащенная из воды глубоководная рыба, потом подчинился, осторожно взял деньги и сунул их в карман сюртука.

— Дорогая Элис, благодарю тебя от всего сердца, однако я должен дать тебе кое-что взамен. Тот человек снаружи на нас сейчас смотрит?

— Нет, — ответила Элис, покосившись на улицу.

— Будь добра, передай мне под столом свой шарф.

Она выполнила просьбу, и, не отрывая глаз от ее лица, кузен повозился под столом и передал ей обратно шарф с тяжелым предметом внутри. Она нащупала в складках контуры пистолета и быстро спрятала в сумочку, просто чтобы скрыть от посторонних глаз.

— У меня вовсе нет необходимости… — начала она, но Коллиер жестом призвал ее к молчанию.

— Не говори о необходимости, Элис. Ты слишком мало знаешь для этого. Буду бесконечно счастлив, если через неделю услышу, что необходимости не возникло. Но если возникнет, а у тебя его не окажется, я сам перережу себе глотку, прежде чем эти дьяволы до меня доберутся.

— Не говори так!

— Я уже сказал, Элис. Этот пистолет называется «миротворец» — короткоствольный револьвер, когда-то он принадлежал нашему общему дядюшке. В нем шесть патронов, у меня больше нет. Все эти годы он сопровождал меня в моих путешествиях. Держи его при себе, однако предупреждаю: у него такая отдача, что руку можно вывихнуть. Ты стреляла когда-нибудь из тяжелого пистолета?

— Много раз, правда, только по неживым мишеням. Мне крайне не хочется стрелять во что-то живое, если я не собираюсь потом съесть свою добычу.

Кузен судорожно сглотнул и посмотрел на Элис в некотором замешательстве.

— Да, — сказал он. — Конечно. Я имел в виду, чтобы защитить себя или свою семью. У тебя это не вызывает угрызений совести?

— Нет, — ответила она.

— Ты облегчила мне душу. Последнее: Общество обосновалось в старом особняке над Дикенс-Коув. Помнишь то место, мы бывали там в детстве?

— Тот, что мы называли «дом с привидениями»? Высокий заколоченный дом на мысу?

— Именно так. Не дай им заманить тебя в этот дом под каким бы то ни было предлогом, Элис. Если ты все же там окажешься и к тебе подойдет кто-то незнакомый, кто угодно, стреляй в него. Не сомневайся, это чудовище. Обещай мне, что сделаешь это.

— Мне все это напоминает пьесу, Коллиер. Ты меня не разыгрываешь?

— Я был бы счастлив, будь этот мир театром, Элис, но это не так. Я совершенно серьезен.

Она кивнула.

— Я сделаю, как ты говоришь, если до этого дойдет.

— Молюсь, чтобы до этого не дошло. А сейчас мне пора идти. Я не завидую, что Мористое досталось тебе. Я сам виноват в том, что не могу там жить. Завтра я или уеду отсюда, или погибну. Если все пойдет хорошо, я пошлю весточку по почте, из как можно более далекого места. Прости меня за все прегрешения против тебя, милая Элис. За все.

Он встал и, покопавшись в кармане брюк, вытащил сложенный листок бумаги.

— Умоляю, не читай это, пока я не отойду достаточно далеко, — Коллиер попытался сказать что-то еще, но голос его подвел, и он вышел, лишь грустно покачав головой.

Элис видела, как кузен перешел через дорогу и пошел в сторону соседнего парка. Наблюдатель за окном встал и зашагал в другом направлении. Она осталась одна за столом с чашкой остывшего шоколада.

Подождав пять минут, Элис открыла листок, полученный от кузена, где он нацарапал противоречащие только что сказанному слова: «Если дойдет до самого худшего, помни про дом с привидениями, но одна не ходи».

ГЛАВА 15 ОКО ЗА ОКО

Финн стоял за опоясывающим гавань Маргита волноломом. Ветер тащил полосы дождя над серой зыбью океана, над головой неслись мрачные тучи. За спиной парнишки тянулся Морской променад с его приветливо светящимися изнутри гостиницами и тавернами. В такое утро немногочисленные прохожие не задерживались на улице и спешили зайти в тепло или торопливо садились в ожидающие экипажи.

Кузен Элис, Коллиер, странный тип, отослал Финна из таверны «Корона» и с фальшивой нервной улыбкой на лице всучил ему ненужную взятку в два шиллинга — ненужную, потому что Финн все равно собирался вернуться в «Альбион», чтобы выяснить про экспедицию в Пегвелл и сообщить, что Элис решила посвятить остаток дня покупкам. Финн пошел мимо гавани, просто чтобы посмотреть на корабли, но то, что он увидел, заставило его остановиться.

Там обнаружился маленький пароход, вставший на якорь на самом краю защищенной бухты — тот самый пароход, который он видел вчера в море, с будкой и краном. У кормы на шлюпбалках висела шлюпка, на которой увезли из пещеры гробы. На мачте развевался «синий Петр», что означало, что судно готово к отплытию: шторм уже стихал, оставалось только дождаться прилива. Гробы наверняка сейчас лежат в трюме.

Из-за парохода на веслах вышел ялик, где сидели двое. Оба в непромокаемых куртках, лица скрыты туманом, но когда лодка подошла ближе, Финн уверился, что на веслах сидел его вчерашний преследователь из пещеры — парнишка успел хорошенько его рассмотреть, прежде чем захлопнуть люк: черная борода и жесткий взгляд. Лодка пробиралась между стоявшими на якоре судами, направляясь в сторону гостиницы «Варделлс», чуть левее от того места, где стоял он, к лестнице, поднимавшейся от пляжа на Морской променад.

Вчерашний пещерный знакомец ловко выскочил на глинистый берег и привязал ялик к кольцу в стене, а его спутник, очень высокий и худой, в широкополой, скрывавшей лицо шляпе сразу направился к лестнице. Не желая быть замеченным, Финн чуть пригнулся, перешел через дорогу и встал под навесом табачной лавки, пониже надвинув на глаза шляпу. Бородатый направился к винной лавке и зашел внутрь, а второй пошел по тротуару в сторону Финна.

Подавив желание отвернуться, парнишка продолжал стоять, стараясь рассмотреть и запомнить лицо человека. Он был в пенсне, из-за которого его глаза казались необычно близко посаженными. Когда тип из лодки оказался довольно близко, Финн перевел взгляд на витрину лавки и удивился, услышав:

— Как тебя зовут, мальчик? — человек в пенсне так и впился в него глазами.

— Лемюэль Джонс, — сказал Финн. — Обычно зовут просто Лем.

— Ты следил за тем судном? — спросил мужчина. — И за нашей лодкой?

— Каким судном, ваша честь? — переспросил Финн.

— За пароходом. Не ври мне. Я видел, что ты на нас смотришь.

— Если вы сами видели, так зачем спрашиваете?

Неожиданно человек рявкнул:

— Бу! — и попытался ударить Финна тыльной стороной ладони, но парнишка успел нырнуть под его руку и отскочил в сторону. Тип в пенсне рассмеялся и зашел в табачную лавку, захлопнув за собой дверь.

Финн вернулся к волнолому, чувствуя, как к лицу приливает краска от гнева и обиды. Ни то ни другое ему никогда не нравилось, и ему уже давно надоели подобные злобные выходки. Он оглянулся, убедился, что за ним никто не следит, и спустился по лестнице к пляжу, где отвязал ялик от кольца, столкнул его в воду и, запрыгнув внутрь, взялся за весла.

Вскоре он уже лавировал между швартовными канатами к набережной, где у стенки причала на волнах качалось несколько похожих лодок. Он вплыл между ними, нашел подходящий буй и привязался к нему. Пусть те двое подзывают свой ялик свистом. Финн шагнул через борт в мелкую воду, набрав воды в и без того промокшие ботинки, и заметил, что на корме под банкой лежит свернутый кусок промасленной парусины. На всякий случай он вытащил его, раскатал от кормы до носа и плотно закрепил. Теперь лодку было невозможно отличить от остальных. Возможно, те двое никогда ее не найдут. Но Финна это не заботило.

ГЛАВА 16 СДЕЛКА С БАРОНОМ

Коллиер Боннет, пройдя через парк, углубился в начинавшийся за ним лабиринт улиц, проклиная себя за свои глупые ошибки, из-за которых потерял в результате все, в том числе и Элис. Ему пришло в голову, что нужно вернуться в Бродстейрс и все рассказать Сент-Иву, только вот Саузерли очень скоро об этом узнает, и будут жертвы. И все же казалось слишком малодушным оставить все как есть. Коллиер никогда в жизни не геройствовал. Но сколько среди мужчин героев — или среди женщин, если на то пошло? «Разве что Элис», — со стыдом подумал он. Но ведь это не трусость с его стороны. Нужно завершить дела с бароном, если все же удастся заключить одну, последнюю сделку до исчезновения. Если не удастся и на бегство останется лишь пятьдесят фунтов, полученные от Элис, так тому и быть. Боннет на всю оставшуюся жизнь уяснит, что рожден для нищеты.

Его охватило раскаяние при мысли о том, что он написал продиктованную Саузерли записку. Он должен был броситься на злодея, отнять пистолет, застрелить его на месте и бежать в таверну «Корона», чтобы предупредить Элис. Но он этого не сделал. Но ведь Сент-Ив, конечно, слишком осторожен, чтобы клюнуть на эту удочку, тем более зная о мертвецах в пещере. Ведь муж Элис уже познакомился с бароном, своими глазами видел это исчадие ада.

Может, следовало рассказать Элис про записку?..

Коллиер с содроганием отбросил эту мысль. Этим он обрек бы кузину на смерть. Достаточно того, что она знает правду про старый дом. Если Сент-Ива схватят, то отвезут туда, ибо Общество собирается или съесть его, или превратить в очередного живого мертвеца.

В этот момент из переулка навстречу Коллиеру шагнул барон, лицо его скрывала тень широкополой шляпы. К счастью, таверна «Корона» осталась далеко позади.

— Позвольте на пару слов, мистер Боннет? — сказал барон, хватая его за локоть. — Вижу, вы ужинали с мадам Сент-Ив.

— Да, — ответил Коллиер. — С кем хочу, с тем и ужинаю. Я обещал Саузерли, что буду осторожен, и не нарушил обещания. Я просто исполнил свой долг, который…

— Меня совершенно не интересуют ни ваша осторожность, ни ваш долг, ни требования Саузерли. Я не вхожу в число подчиненных Саузерли и — возможно, вы удивитесь — не ем человечину. Пожелал бы Саузерли гореть в аду, но это излишне. Итак, сэр, если у вас есть время, я бы хотел завершить наше дело. К сожалению, времени у нас мало.

Барон перешагнул через дохлую кошку, лежавшую в луже дождевой воды, окоченевшую и твердую, как сковородка, увлекая Коллиера в полумрак переулка, и продолжил:

— Перейдем к делу. Я действительно хочу купить две книги, которые вы украли у своего дядюшки.

— Я оплатил их своими страданиями, сэр, и, как вам известно, мой дядюшка уже умер. Я их не крал.

— Уверяю вас, мне безразличны ваши преступления и, увы, ваши страдания тоже. Я куплю эти тома, как и сказал, но не по той цене, что вы предлагаете. Говорю вам сразу: если вы знаете другого коллекционера, интересующегося подобными книгами, обратитесь к нему. Мое предложение, однако, действует только до нынешнего вечера, так что советую поторопиться.

Коллиер ненадолго задумался, изучая лицо барона. Конечно, других предложений нет, и тому это прекрасно известно. Кажется, близился решающий момент, и при этой мысли владельца передвижной библиотеки пронзил ужас.

— Если вы предлагаете разумную цену, мы договоримся прямо здесь и сейчас, — сказал он.

— Прекрасно. Боялся, что вы оробеете. Мы оба чувствуем беспокойство, скажем так, исходящее от дома на холме. Наш общий друг председатель уж слишком любит повеселиться. Думаю, он просто безумен, отравлен своими омерзительными пристрастиями. Его сообщники ненадежны и любят рисковать. Форбс пьяница, а Ларсен слишком часто злоупотребляет опиумом. Грядет хаос, мистер Боннет. Я намерен скрыться, прежде чем он наступит, уйти не прощаясь, — в наглом тоне барона слышалось что-то непроговариваемое: возможно, предвкушение предательства или же желание не упустить момент — а скорее всего и то и другое вместе.

— Это меня вполне устраивает, барон. Слушаю ваше предложение, — Коллиер изо всех сил старался казаться решительным,

— Мне кажется достойной сумма в две тысячи фунтов за книгу, с оплатой ассигнациями Банка Англии.

— Достойной? Эти книги стоят в десять раз больше, и вы это прекрасно знаете.

— А еще я знаю, что есть люди, которые съедят вас и выбросят кости в море, если вы не исчезнете отсюда. Четыре тысячи фунтов за обе, мистер Боннет. Этого очень надолго хватит на еду, питье и крышу над головой. Это та сумма, которой я располагаю, до последнего пенни, — барон достал из нагрудного кармана часы, поглядел на них и спрятал обратно, покачав головой. — Мне надо уехать до наступления темноты. Если вы разумный человек, вы сделаете примерно то же самое, не сообщая никому, куда собираетесь. Главный вопрос заключается в том, у кого из нас будет портфель с книгами, а у кого портфель с ассигнациями.

— Ответ на этот вопрос уже прозвучал, — услышал Боннет свой делано уверенный голос. — Я согласен на ваши условия. Предлагаю встретиться в укромном месте, известном нам обоим: в пещере у моря в бухте Лазаря, скажем, через четыре часа. Сент-Ивы и их друзья сейчас в Бродстейрсе. В Мористом остался только мальчишка. Насколько мне известно, он собирается в Пегвелл до конца дня и нам не помешает. Уверен, вам известен тайный вход в пещеру через расщелину в скалах в Блейкли-Коув, чуть севернее. Даже если я ошибаюсь насчет мальчишки, он ничего не знает про этот второй вход. Мы можем завершить наше дело в комнате под полом старого отхожего места. Вам, без сомнения, захочется зажечь лампу с жиром покойника и проверить, как она действует на страницы, что следует делать втайне.

— Действительно, захочу, мистер Боннет. Я не намерен платить за подделки. Пещера подойдет, но предупреждаю, я буду вооружен. Сообщаю вам это на случай, если вы собираетесь меня предать.

— Или на случай, если вы хотите меня убить, — парировал Боннет.

— В этом для меня нет никакого смысла, уверяю вас. Я человек деловой, меня интересует только прибыль. На виселице прибыли не получишь.

ГЛАВА 17 ЖИВЫЕ МЕРТВЕЦЫ

Сент-Ив и Табби Фробишер сидели в вестибюле гостиницы «Ройал Альбион», наслаждаясь послеобеденным покоем: им только что передали записку Гилберта, в которой тот сообщал, что совершает дневной моцион и вернется вовремя, чтобы отправиться с ними в Пегвелл, если не изменятся планы. Теперь только оставалось дождаться возвращения Финна.

В вестибюль вошел мальчик в сопровождении швейцара с кислым выражением лица. Оба ненадолго приостановились, затем швейцар указал на Сент-Ива, и оба направились в его сторону.

— Я должен передать эту вот книгу, — сказал посыльный, — мистеру Сент-Иву.

— Прекрасно, — сказал Сент-Ив. — Я в вашем распоряжении, — он взял протянутую книгу — не совсем книгу, а экземпляр журнала «Американ Ревю» в бумажной обложке. Из журнала торчала заложенная между страниц записка, и, просмотрев ее, Сент-Ив обнаружил внизу подпись Коллиера Боннета, что только добавляло ей загадочности.

— Человек на дороге дал мне книгу и два пенса, а сам куда-то очень спешил.

— Вот тебе шиллинг в придачу к твоим двум пенсам, — сказал Сент-Ив, вручая посыльному монетку; ему показалось странным, что Боннет, собираясь сегодня утром встретиться с Элис в Маргите, пришел в Бродстейрс и нанял мальчишку, вместо того чтобы просто передать записку ей. Швейцар увел за собой посыльного, а Сент-Ив, быстро прочитав записку под искрящимся любопытством взглядом Табби, констатировал:

— Очень странно.

— Если там нет никаких секретов, — попросил Табби, — прочти, пожалуйста, вслух.

— Судно контрабандистов стоит в гавани в Маргите и отплывает сегодня с приливом, как только поднимется вода. Это пароход «Ретивый», 80 футов, из Плимута, он направляется в Кале с контрабандным грузом мертвецов. Все как в рассказе в этой книге, и ваше имя у них в каталоге! Если поторопитесь, то остановите их и положите конец их делишкам. Капитан порта Планк вовсе не дурак, и констебль Уотли тоже. Они будут ждать в синем сарае, рядом с грузовым краном у волнолома, и вместе вы справитесь с теми, кто на борту «Ретивого». Сейчас команда наливается до бровей на берегу, и если поторопиться, на судне будет мало людей. Только костяк команды. Назовите Планку свое имя, и вы захватите судно вместе. Я не дерзаю принять участие, и не берите с собой Элис. Ваш покорный слуга Коллиер Боннет.

— Наливается до бровей… — повторил Табби. — Костяк команды везет мертвецов? — неужели Боннет написал бы отчаянное письмо в таком игривом духе? Или он шутит, или не в своем уме.

— Я ни разу с ним не разговаривал, так что не могу ничего сказать о его душевном здоровье, но Элис описывала кузена человеком легкомысленным и капризным, и, если помнишь, свою предыдущую записку, адресованную ей, он бросил с утеса.

— А мог ли этот тип знать про так называемый каталог, который Финн принес из пещеры? Ни Финн, ни Элис не стали бы о нем рассказывать, а тем более о том, что там твое имя.

— Это возможно, да. Он в курсе тайной жизни своего дядюшки, а кроме того, имел дело с бароном, хотя, не исключено, и против своей воли.

— Он рискует тем, что полиция его арестует за незаконную поживу с Мористого, и все же рыскает в здешних краях и развлекается, рассылая загадочные записки. Наверное, этот Боннет хочет что-то выгадать для себя, возможно, за твой счет.

— Да, но ему удалось меня заинтересовать, — Сент-Ив заглянул в книгу и обратил внимание на рассказ на заложенной запиской странице. — Ты читал мистера По, Табби?

— Нет, если только он не пишет сейчас для «Спортинг Таймс». Мой интерес к литературе связан главным образом с бегами, а прочее… Но я, конечно, о нем слышал.

— Я уже довольно давно читал этот жуткий рассказ, но помню его суть: можно загипнотизировать человека в момент смерти — in articulo mortis, если угодно, — с тем чтобы обмануть саму смерть. Человек продолжает жить, частично оставаясь в сознании, пока его тело разлагается.

— Живой мертвец? Не верю, — поморщился Табби. — Это начинает попахивать фальсификацией.

— Не стоит забывать, что нашему старому другу Нарбондо удавалось нечто подобное при помощи выделений желез карпа. Аналогичный результат достигают знахари на острове Гаити, отравляя своих жертв внутренностями рыбы-ежа и превращая их в зомби, как их называют в той части света. Кто может утверждать, что гипнозом нельзя достичь того же самого?

— Только не Табби Фробишер, уверяю тебя. И как ты уже заметил, остается тот интересный факт, что твое имя внесено в каталог.

— Да. Ты пойдешь со мной в гавань, Табби, чтобы встретиться с этим Планком?

— Только возьму свою терновую дубинку. Все это мне не особенно нравится, и меньше всего — письмо кузена твоей супруги, этого Боннета.

— Мы возьмем в «Альбионе» кеб до Маргита и оставим нашим друзьям записку — тому, кто вернется первым. Не стоит нам исчезать, как тот Хоббс, и множить загадки.

Через пять минут они были уже в пути; вокруг клубился туман, растущие у дороги деревья казались тенями и полностью исчезали из вида в сорока футах. Внутри двухколесного кеба были слышны лишь звуки, долетавшие сквозь открытый люк в крыше: оглушающий стук копыт, грохот бьющих по дну и крыльям экипажа камней и резкие окрики возницы, который гнал лошадей вскачь. Животные неслись с опасной скоростью, но, похоже, отлично знали дорогу и двигались очень уверенно. Скоро они повернули на Клифф-роуд, и справа открылся вид на море.

— Вот тот указатель, о котором говорил Паддингтон, — Дикенс-Коув, — Табби указал на каменистую тропу, спускающуюся к пляжу.

— А вот и дорога наверх, где сидел попрошайка, — кивнул в противоположную сторону Сент-Ив, хотя в сером тумане мало что можно было разглядеть, пока они проносились мимо. Скоро они проскочили под призрачной кроной тисового дерева Элис, пролетели мимо маяка Норт-Форлэнд и покатили по длинной дуге — дорога огибала мыс Форнесс-Пойнт. Существование Маргита, полностью скрытого туманом, приходилось принимать на веру.

* * *

Финн собирался проделать весь путь до Бродстейрса бегом, но не успел добежать и до Ботани-Бэй, как впереди в тумане возник двухколесный кеб, несущийся ему навстречу во весь опор. Парнишка отпрыгнул в высокую придорожную траву, и только когда кеб прогремел мимо, понял, что внутри сидят профессор и Табби. Финн закричал, размахивая руками, но экипаж унесся дальше и шум колес затих вдали.

Парнишка задумался, куда бежать теперь. Профессор и Табби могли отправиться в Маргит в такой спешке по двум причинам: записка от Элис или известие о пароходе в гавани. В таверне «Корона» Коллиер Боннет чего-то боялся, хотя, конечно, его мог нервировать сам факт встречи с Элис. Финн, уверенный, что время не терпит, развернулся и рванул обратно в Маргит. Если он не застанет профессора и Табби в гавани, то направится в мебельную лавку Клэйтона в Клифтонвилле. Не стоило вообще оставлять Элис одну. По собственной глупости он не понял этого раньше.

* * *

Сент-Ив и Табби выбрались из кеба в начале Кинг-стрит. Гавань едва виднелась в тумане, и они немного постояли, чтобы сориентироваться. С берега дул порывистый бриз, и в тумане появлялись просветы, в одном из которых показался пароход с клубящейся черным дымом трубой, стоящий на якоре на глубине у дальнего конца волнолома.

Они пошли вдоль стены и только оказавшись у двери разглядели кран и поняли, что находятся у склада. Внутри горела лампа, и через окно Сент-Ив увидел троих мужчин, игравших в карты за круглым столом. Табби постучал в дверь своей дубинкой, и один из мужчин протянул руку и распахнул окно.

— По какому делу? — спросил он.

— Мы ищем капитана порта, мистера Планка. Меня зовут Лэнгдон Сент-Ив, а это мой друг Табби Фробишер.

— Я Планк, — представился человек, — а это констебль Уотли и его помощник Джонс. А вы, значит, по поводу парохода «Ретивый»? Мистер Боннет нам кое-что рассказал, хотя и довольно странное. Лучше поторопиться, если мы хотим разобраться в этом деле. Большая часть команды на берегу, но, видимо, нас могут встретить неласково, так что чем быстрее мы будем действовать, тем лучше.

Планк закрыл и запер окно и вышел к ним. Это был крайне худой, высокий человек в пенсне, с зубастой улыбкой. Внимание привлекали его резцы — необычайно острые, словно заточенные, и Сент-Ив подумал, что Планк выглядит весьма эксцентрично, скорее как вампир из балагана, чем как капитан порта. За ним показались констебль Уотли и Джонс, мускулистый мужчина с волосатыми руками, свисавшими почти до колен. Планк повел их вдоль изогнутого волнолома, гавань оставалась по левую руку. Внизу виднелись привязанные лодки, большинство из них уже на плаву — начинался прилив.

— Поговорим по дороге, — предложил Планк. — Мы надеялись, что вы прольете свет на рассказ мистер Боннета, больше похожий на выдумку. Я не вполне уверен в здравости его рассудка.

— Боюсь, не оправдаю ваших ожиданий, — развел руками Сент-Ив. — Мы знаем, что вчера вечером из пещеры на южной стороне бухты Лазаря забрали несколько гробов. Налицо все признаки контрабанды, только непонятно, в чем прибыль. Как об этом стало известно мистеру Боннету, сказать не могу, но мы получили от него вот эту записку менее получаса назад в гостинице «Ройал Альбион» в Бродстейрсе и сразу же отправились в путь.

Сент-Ив передал Планку записку, и тот ее прочитал.

— Я не знаком с Боннетом, впервые увидел его сегодня утром — он разыскал меня, чтобы рассказать свою историю. Ему можно доверять?

— Он кузен моей жены, — отозвался Сент-Ив. — Я никогда с ним не встречался. Она бы сказала, что он заслуживает доверия в определенных пределах. Ему нет никакой выгоды нас обманывать.

— Здесь говорится о списке. Вы знаете, что он имеет в виду?

— Знаю. Видимо, это своего рода каталог товаров, предлагаемых на продажу контрабандистами. В нем значится мое имя.

— Да неужели? Ваше имя? Вы хотите сказать, что имена — то есть люди, чьи имена в списке, — в каком-то смысле предлагаются на продажу? Что-то вроде декларации работорговца?

— Мой дядюшка узнал имя умершего друга, — вставил Табби. — Из мертвеца раба не получится.

— Это загадка без явного смысла, — сказал Сент-Ив, — но больше мы ничего не знаем.

— И как же он попал к вам, этот каталог? Простите меня за этот допрос, но хотелось бы знать, во что мы ввязываемся, понимаете ли.

— Мой… приемный сын забрался в пещеру. Эти бумаги, плотно упакованные в пергамент, были прикреплены к одному из гробов. Мальчик взял пакет с собой, когда убегал от контрабандистов.

— Очень надеюсь, что вы захватили его с собой, профессор, — пробубнил констебль Уотли в спину Сент-Иву. — В качестве улики, само собой.

— Я так и сделал, — Сент-Ив оглянулся на него через плечо. Уотли отличался огромной головой, болтавшейся на шее, как тыква на стебельке. Сент-Ив отдал ему лист пергамента, а тот, нахмурившись, просмотрел его, покачал головой и спрятал в карман.

Они уже успели дойти до конца волнолома; бриз разносил туман, который то редел, то сгущался снова. Палуба парохода выглядела пустой, хотя Сент-Ив предполагал, что там всегда должен быть кочегар, чтобы подбрасывать уголь в топку, и еще кто-то на вахте. Под ними к каменной стенке была привязана длинная гребная лодка с четырьмя банками и вставленными в уключины веслами.

Джонс спустился по ступенькам к причалу, шагнул в лодку, отвязал конец на носу от столба и уселся.

— Забирайтесь в лодку, парни, — сказал он. — Я подержу.

— Будьте осторожны, джентльмены, — сказал Планк. — Мне пора возвращаться к работе. Благодарю вас, джентльмены, вы выполнили свой долг, — он пожал Сент-Иву руку, кивнул Табби, резко развернулся на месте и, быстро поднявшись по ступеням, зашагал вдоль волнолома и тут же исчез в тумане. Уход капитана выглядел не менее странно, чем он сам, тем более что он упоминал о возможной опасности на пароходе всего несколько минут назад.

Констебль Уотли шагнул в лодку и сел на корме. Они находились у самого конца волнолома, и набегающие волны поднимали лодку, били ее о причал и опускали снова.

— Осторожнее, качает, — предупредил Уотли и, взяв Сент-Ива за локоть, поддерживал его, пока тот не устроился спиной к Джонсу. Табби шагнул в лодку следующим, и та опасно накренилась под его весом. Джонс сильно оттолкнулся от причала, и Табби наклонился назад, чуть не упав на Уотли, но тот уперся руками в поясницу мощного Фробишера-младшего и отпихнул его. Табби качнулся вперед, размахивая руками, чтобы восстановить равновесие.

В одной руке он держал свою терновую дубинку, а другой пытался ухватиться за планшир, крича Джонсу, чтобы тот, ради бога, греб спокойно. Лодка нырнула в туман, и ее подхватила очередная волна, вызвав резкий крен; Табби бросил дубинку, пытаясь не вывалиться за борт.

— Держу! — прокричал Джонс и, внезапно бросив весла в воду — поднялся фонтан брызг, — вытолкнул Табби из лодки.

Сент-Ив наклонился, чтобы ухватить приятеля за сюртук, но ему на голову и на плечи накинули моток веревки и затянули сзади, прижав руки к бокам. Уотли вынул из сюртука пистолет, направил его на Сент-Ива и крикнул:

— Спокойно!

Табби схватился за борт и, попытавшись взобраться в лодку, едва не опрокинул ее, а Уотли, развернув пистолет в его сторону, выстрелил навскидку. Табби рухнул в океан, сильно качнув гребное суденышко. В этот момент Сент-Ива ударили по затылку дубинкой, и он свалился на дно лодки.

* * *

Финн, бежавший вдоль волнолома, смотрел на странный танец Табби в кренящейся лодке, и едва не столкнулся с ухмыляющимся типом в широкополой шляпе и пенсне, тем самым, что приставал к нему на Морском променаде меньше часа назад — главным контрабандистом, без всякого сомнения. К счастью, тот смотрел вниз, на пляж, и Финн проскользнул мимо незамеченным, не понимая, что здесь делает этот негодяй и почему Табби и профессор оказались в лодке с двумя незнакомцами. Понятно только одно — ничего хорошего в этом нет.

Финн ненадолго потерял лодку из вида, пока огибал кран и какие-то склады, а когда вновь увидел ее, все разительно изменилось. Профессор пытался отделаться от засевшего на носу лодки длиннорукого типа, который удерживал его со спины, а Табби болтался за бортом, цепляясь за планшир. Вооруженный пистолетом человек на корме выстрелил — в сером тумане вспыхнул и погас сноп искр. Табби исчез под водой, Сент-Ив упал лицом вниз, и лодка исчезла в клубящейся мгле.

Засунув подзорную трубу в куртку, Финн побежал вдоль волнолома к тому месту, где спрятал украденную лодку. Он увидел спину человека в пенсне — тот уже почти дошел до Морского променада; туда ему и дорога. Прилив подступал быстро, поднимая лодки с илистого дна, и Финн мигом забрался внутрь ялика, сдернул парусину, отбросил ее, отвязал конец от буя и, оттолкнувшись от соседних суденышек, вышел на чистую воду. Он перегнулся через борт, вставил весла в уключины и начал выгребать через узкий проход в бухту, ища взглядом Табби, хотя видимость была минимальной, и выкрикивая его имя. Так, удаляясь все дальше от берега, парнишка звал Фробишера-младшего, прислушивался и снова кричал.

Мощный порыв ветра приподнял завесу тумана, и Финн разглядел Табби, медленно плывущего к пляжу вместе с наступающим приливом. В правой руке Табби держал свою дубинку, которая мешала ему плыть, но Финна порадовало, что его взрослый товарищ не остался без оружия. Он и сам не отказался бы сейчас от дубинки.

Двумя сильными гребками поравнявшись с Табби, Финн начал табанить, чтобы не задеть его, а потом поднял весла и, закрепив их в уключинах, опасно перегнулся к воде, пытаясь ухватить пловца за сюртук.

— Вы ранены! — воскликнул парнишка, заметив струйку крови, стекавшую с макушки Табби, где пуля оцарапала кожу.

— Пустяки, — выдохнул тот, хватаясь за борт. — Слава богу, я вовремя упал, иначе бы он меня застрелил. Они схватили профессора, Финн. Я ухвачусь за корму, а ты греби к берегу. Нужно спасать его, что-то делать, но бог знает, что именно.

— Элис нам скажет, если только успеем ее застать, — Финн изо всех сил налег на весла, буксируя весьма увесистого Фробишера-младшего.

Наконец Табби достал ногами дно и разжал пальцы, а Финн выгреб на уже залитый водой пляж, где они вдвоем вытащили ялик повыше и привязали к железному кольцу. Табби, тяжело дыша, старался остановить кровь, сочившуюся из глубокой царапины на голове, мокрым носовым платком. Финн взял его за руку и помог подняться по ступеням на парапет, откуда они посмотрели на пароход, мелькнувший между полосами тумана. Он на приличной скорости шел к выходу из гавани, предупреждая о своем призрачном существовании другие суда звоном судового колокола.

ГЛАВА 18 ПРИЛИВ

Коллиер Боннет поставил лампу на полку, высеченную в меловой стенке пещеры, и начал готовиться к встрече с бароном. Снаружи доносился шум волн, в холодном сыром воздухе стоял запах гниющих водорослей. Время от времени в пещеру врывался порыв ветра, отзываясь болью в пострадавшем ухе Боннета, что означало, что волна полностью накрыла устье пещеры. У Коллиера тряслись руки, временами он судорожно вздыхал, поскольку невольно сдерживал дыхание. С тех пор как он расстался с бароном в переулке, в голове у него гудело. Вполне возможно, он погибнет в этой проклятой пещере и тело его станет добычей крабов — Элис найдет только обглоданный скелет между камней.

Имевшийся у него «Морской календарь» обещал этим вечером прилив высотой почти восемь футов, а значит, океан затопит пещеру под Мористым задолго до пика прилива. Не было никаких причин предполагать, что барон следит за дыханием океана.

Коллиеру пришло в голову, что, хотя барон не остановится перед убийством, до этого не дойдет, пока он не заполучит желаемое или же не уверится, что его собираются обмануть. Книги Боннет завернул по отдельности в несколько слоев промасленного шелка и уложил в разноцветные рождественские жестянки из-под печенья. Жестянки лежали в обтянутых кожей деревянных шкатулках; там же в специальных углублениях с мягкой обивкой покоились лампы и бутылочки со светильным маслом. Шкатулки и книги Коллиер спрятал над перекрестьями потолочных балок, служивших опорой для пола комнаты над его головой.

Рядом со спрятанными книгами лежал моток веревки, старой, но еще годной. Думать о том, для чего она может пригодиться, не хотелось, поскольку речь шла об убийстве. Интересно, что больший грех: связать человека, чтобы он утонул во время прилива, или забить его до смерти и предоставить приливу унести тело в океан. И в том и в другом случае, недвижный барон не сможет его убить. А если он вынужден поступить с бароном решительно, то какой грех в том, чтобы прихватить с собой его деньги? Зачем деньги мертвецу?

Коллиер наклонился и, набрав пригоршню сухого мелкого песка, ссыпал его в карман брюк. Потом он пощупал рукоятку ржавого молотка, взятого в кладовке. Молоток лежал рукоятью вверх в глубоком заднем кармане брюк, и ее конец высовывался наружу, чтобы, если наступит такой момент, легко было выхватить инструмент. Когда наступит момент, ибо он непременно наступит. Надо собрать все свое мужество. «Живой убийца лучше мертвого труса», — подумал Боннет философски. Он откинул полу сюртука и, выхватив молоток, взмахнул им в воздухе, стараясь поразить воображаемого барона, но едва не разбил себе колено.

Взяв лампу, Коллиер углубился в пещеру и дошел до расщелины, где заканчивался второй ход с поверхности. Расщелина, несмотря на размеры, была почти незаметной.Отыскать ее, не будучи контрабандистом и не зная точного местоположения, вряд ли кому-либо удалось бы, да и кому придет в голову искать! В этом месте каменные плиты громоздились друг на друга, и чтобы увидеть, что за ними есть проход, нужно было преодолеть первый уступ и протиснуться в узкую нишу между камней. Ход, поворачивая к северу, вел к девственной рощице на утесе над бухтой Блейкли-Коув. Предполагалось, что барон придет именно оттуда, если, конечно, он тоже не оставил себе ключи от Мористого. Боннет развернулся и быстро зашагал обратно; в этот момент снова раздался тяжелый удар, за ним последовал порыв влажного ветра, и в пещеру ворвался поток морской воды.

Коллиер снова подумал о том, что барону хорошо бы поторопиться. Через полчаса пещеру затопит, и будет уже поздно. И барон, словно услышав пожелание Боннета, немедленно появился — он действительно оставил у себя ключи от Мористого и прошел через кухню. Ударивший из приоткрытого люка луч света расширился, образовав желтый прямоугольник на песчаном полу, мелькнули ноги барона, спускавшегося по лестнице, потом люк захлопнулся, и темнота в пещере вновь сгустилась. Барон держал в руке лампу, такую же, как захватил с собой сверху Коллиер, и теперь во мраке мерцали два небольших островка света.

— Приветствую! — нервно поздоровался владелец передвижной библиотеки. — Значит, все-таки пришли? — он понял, что это звучит глупо и, помилуй боже, ужасно фальшиво.

— Действительно, пришел, — согласился барон, проходя вперед и ставя свою лампу на ту же полку, где стояла лампа Коллиера. В другой его руке был кожаный саквояж. Он прищурился на Боннета и наклонил голову. — Меня беспокоит, что вы пришли с пустыми руками, мистер Боннет.

— Не такими уж пустыми, как может показаться, — ответил Коллиер, тут же пожалев о двусмысленности своих слов. Он подавил в себе порыв броситься бежать к выходу из пещеры.

— Имейте в виду, мой юный друг, — сказал барон. — Саузерли предложил мне значительную сумму, если я доставлю ему вас теперь, когда вы стали ему не нужны. Общество проголодалось, если верить его словам. Сожалею, но они получат свое, если что-то пойдет не так. Давайте не будем все усложнять, а? Пусть людоеды сами добывают себе пропитание.

— Книги здесь, рядом, барон, надежно спрятаны. Позвольте мне заглянуть в саквояж.

— Конечно. Можете пересчитать деньги, если хотите. А потом покажете мне книги. Все по-честному, — он открыл кожаный саквояж и протянул его Коллиеру.

Тот опустил свободную правую руку в карман, стараясь захватить побольше песка, и шагнул вперед, видя, что барон следит за каждым его движением. Потом поднял свою лампу, делая вид, что хочет посветить на саквояж, но вовсе не собирался пере-считывать деньги, а лишь хотел сократить расстояние между ними. Заставил себя выровнять дыхание. Теперь или слава, или смерть.

Барон сунул руку под сюртук, вытащил револьвер и взвел курок, и Коллиер, не медля ни секунды, швырнул песок прямо ему в глаза. Барон отпрянул, уронив саквояж, и закрыл лицо рукой. Коллиер выхватил молоток, бросился вперед и изо всех сил ударил барона в висок. Раздался глухой удар, брызнула кровь, барон повалился набок, и в тесной пещере оглушающе грохнули пистолетные выстрелы. Барон закричал: носок его сапога разлетелся в клочья. К изумлению Коллиера, он, очевидно, прострелил себе ногу.

Барон застонал, перекатился на живот, направляя пистолет в сторону незадачливого владельца книг, и выстрелил дважды; от стен отлетели куски мела, один из осколков оцарапал Коллиеру щеку. Отчаянно пытаясь спрятаться от света, он поставил лампу на пол, отпрыгнул в глубину пещеры и из темноты увидел, что барон поднялся на колени, опираясь на руку и водя дулом пистолета из стороны в сторону. На его лице отражались боль и ненависть.

В ушах Коллиера зазвенело — пещеру заполнил сырой морской воздух, а следом хлынул поток воды, сбивший его с ног. Свободной рукой он цеплялся за трещины в меловой стенке, словно краб, не сводя глаз с пытавшегося подняться на ноги, не замочив пистолет, барона, которого отбросило назад к лестнице. Саквояж унесло в сторону, и он исчез в темноте. Коллиер встал, подняв над головой молоток, и бросился вперед, не давая барону занять удобное положение и прицелиться. Он наносил удар за ударом, попадая барону по плечу и по шее, а тот пытался отбиваться рукой с пистолетом. В какой-то момент Коллиер ударил барона по запястью плоской стороной молотка, пистолет упал в песчаную жижу на дне пещеры и скрылся в ней.

Тогда, взяв молоток обеими руками. Коллиер что было сил ударил барона по макушке, надеясь положить конец этому ужасу, и тот рухнул лицом вниз и затих. Коллиер отшвырнул молоток в темноту и отшатнулся, опираясь на стену пещеры; его ботинки и брюки отяжелели от морской воды. Тяжело дыша, он неверными шагами подошел к барону. Тот, кажется, уже не дышал.

— Побили горшки, — сказал Боннет вслух. Он захихикал, потом громко всхлипнул, отвернулся, и его вырвало. Он скрючился, голова его закружилась, и он уловил рокот воды за спиной лишь за мгновение до удара волны, сбившей его с ног и бросившей вперед. Коллиер ударился о тело барона, потом о нижнюю ступеньку лестницы, суча ногами, пытаясь найти опору на мокром песке и отчаянно нашаривая глазами саквояж. Оказалось, он застрял под нижней ступенькой в вертикальном положении, всего в шести дюймах от лица Коллиера. Следующая волна наверняка затопит это хранилище денег.

Наклонившись, Коллиер просунул руку между ступенями и извлек саквояж, потом торопливо вернулся к тайнику, где спрятал книги, и вытащил их оттуда. Прижимая к груди свои сокровища, он вскарабкался вверх по лестнице. Протиснувшись спиной вперед в люк, приостановился и посмотрел назад. Океан уже ворвался в пещеру и поднял тело барона на половину ее высоты, к меловому потолку, потом вода закрутила труп и увлекла его в темноту. Коллиер захлопнул ногой люк и запер его деревянной перекладиной.

Сквозь окна проникал приглушенный туманом солнечный свет, что казалось странным после темноты пещеры. Коллиер, понимая, что близок к помешательству, собрал остатки здравого смысла и стал тихонько пробираться через кухню, волоча ноги по полу, чтобы не оставлять четких следов. Выбравшись наружу, он поежился от холода, опасливо озираясь вокруг, боясь, что кто-нибудь успел вернуться в Мористое, но его видели только бродившие по пляжу чайки.

Засунув шкатулки с книгами в саквояж и закрыв его на застежку, Коллиер вприпрыжку забежал за угол дома и потрусил дальше, вдоль дальней стены, к укромному месту, где часа два назад оставил фургон с запряженными в него пони. Все было нетронуто. Коллиер запрыгнул на козлы, развернул свою передвижную библиотеку и понесся вверх по склону, размышляя, что делать дальше. К ночи он совсем замерзнет, если не удастся найти тихое место, переодеться в сухое и развести огонь. Он заехал в лес и спрятал фургон за низкими кустами, чтобы его не было видно ни с океана, ни с Клифф-роуд. Немного посидел, собираясь с мыслями, потом открыл саквояж и, отодвинув книги, посмотрел на лежавшие под ними деньги — десятифунтовые купюры, новые, хрустящие, в перевязанных лентами пачках.

— Ха! — воскликнул Коллиер, но его мимолетная радость тут же улетучилась, как газ из проткнутого шарика, когда он понял, что барон вряд ли принес бы деньги, если бы намеревался ограбить его и убить. Барон ни в чем не виноват, а вот он, Коллиер Боннет, потерял рассудок и стал кровавым душегубом…

Нет, ну конечно же, барон принес деньги, зная, что Коллиер захочет увидеть их, прежде чем показать, где спрятал книги! И барон очень ловко управлялся со своим пистолетом — чересчур ловко. «Еще неизвестно, кто тут виноват», — сказал себе Коллиер. Он опустил глаза и заметил, что карман сюртука немного оттопыривается. Внутри лежали мокрые пятьдесят с чем-то фунтов, которые дала ему Элис, — Элис поверила ему, поняла, что ему отчаянно нужны деньги, да так оно и было, Бог свидетель. Эта мысль снова привела Коллиера в ужас: и Бог, и Элис — свидетели его лживости, слабости и алчности!

Он заплакал, удивляясь, почему совершенно не раскаивается в убийстве барона. Он боялся барона, вот почему, и ненавидел его за этот страх. Наверное, все люди ненавидят то, чего боятся: в этом есть смысл. Но разве он убил барона просто из ненависти?

— Не признаю! — выкрикнул он. Барон угрожал продать его Обществу гурманов и наверняка продал бы. Барон не человек. Он не испытывал ни угрызений совести, ни чувства вины. Просто брал, что ему нравилось, совершая чудовищные преступления, а теперь Коллиер отплатил ему той же монетой, чего тот и заслуживал. В любом случае, барон уже мертв.

— Так тому и быть, — сказал он вслух, хлопнул ладонью по колену и тронул поводья.

На вершине холма он свернул на Клифф-роуд в сторону Бродстейрса, собираясь расположиться на ночлег поглубже в лесу, где его никто не увидит. А если кто и увидит, то не заподозрит в преступлении. Никто не будет его искать. Барон никого не посвящал в свои дела. Завтра Коллиер отправится на юг, в Дувр, сторонясь главных дорог, — пожалуй, через Саттон-Даунс, по своему обычному маршруту.

Но разве он должен садиться на корабль в Дувре? Но разве он должен покидать свою родину? И куда ему ехать? А что же пони? Его фургон? Его книги? Почему бы не отправиться вместо этого на север: в Клактон-он-Си или в Скарборо? В конце концов, никаких улик не осталось — полиции нечего ему предъявить, даже если они обнаружат тело. И уж конечно, у Саузерли есть дела поважнее, чем перетряхивать всю Англию лишь для того, чтобы подать Обществу гурманов печеного торговца книгами.

Он открыл крышку за сиденьем, положил саквояж в укромное нутро фургона и вспомнил о письме, которое его заставил написать Саузерли, — письме, состряпанном для того, чтобы сегодня же заманить Сент-Ива в ловушку… Угрызения совести за этот проступок будут мучить Боннета до конца его жалкой жизни! «Нет, наверняка Сент-Ив заметил неестественный тон письма и что-то заподозрил, — сказал он себе. — Он наверняка не попался в ловушку!»

Саузерли скорее всего отвезет Сент-Ива в Замок гурманов, но не чтобы съесть, а чтобы загипнотизировать и отправить куда-то на съедение…

Коллиер едва дышал, сердце его лихорадочно билось. Он пытался заставить себя не думать об Элис, но не мог думать ни о чем другом. Наконец он слез на землю, одержимый желанием броситься с края утеса.

— Дальнейшее — молчание, — сказал он вслух, но даже эти слова прозвучали эгоистично. Что есть самоубийство — акт воли или следствие ее отсутствия? Это не имело значения; Коллиеру не хватало смелости покончить с собой. Однажды он уже пытался, безуспешно. Истина ясна: все дороги ведут к проклятию, кроме одной.

ГЛАВА 19 НА КЛИФФ-РОУД

Элис сидела в окутанном туманом фургоне перед мебельной лавкой Клейтона на Нортдаун-роуд в предместье Клифтонвилла. Ей казалось, что она покинула Бродстейрс неделю назад. В дверном проеме лавки показались тележка с двумя креслами, а за ней умопомрачительно неторопливый мальчик по имени Гилли, который минут пятнадцать как пытался вывезти их на улицу. Кресла оказались слишком широкими и застряли; Гилли снял одно с тележки, а второе развернул и, протиснув его наконец в дверной проем, поставил на тротуар, а после отправился в лавку за вторым.

В фургон уже погрузили два небольших деревянных стола, причудливую вешалку с крюками в виде горгулий и две скамеечки для ног с обитым тканью верхом и шарообразными ножками; все это стояло на куске сухого брезента, наполовину свисавшего наружу, чтобы надежно упаковать груз, дабы обивка не размокла в сырую погоду.

Элис в который раз подумала, как было бы хорошо, если бы Финн помог ей с мебелью, но он сейчас, конечно, уже в Пегвелле, охотится на жаб… Однако не успела эта мысль до конца оформиться в ее голове, как из тумана с грохотом возник омнибус и резко остановился посредине дороги. Из омнибуса выпрыгнул Финн, а за ним Табби Фробишер, насквозь мокрый, с головой, обмотанной окровавленным платком, поверх которого был нахлобучен котелок. Лошади тронули с места, и омнибус унесся дальше.

Финн вскочил на спицу колеса и воскликнул:

— Профессор! Контрабандисты схватили его полчаса назад. Они на пароходе, идут на юг вдоль берега, мы так думаем.

— Гилли! — крикнула Элис мальчишке, выносившему из лавки второе кресло. — Отбой! Все быстро выгружаем из фургона! — юный помощник мебельщика уставился на заказчицу, оторопело хлопая глазами. — Нельзя терять ни секунды, Гилли, — мягко сказала Элис, выбираясь из экипажа, чтобы поторопить паренька. Она повнимательнее осмотрела Табби: — Ты ранен.

— Ничего страшного, Элис, но надо торопиться. Неси кресло обратно, мальчик, — велел Фробишер-младший Гилли. — Мигом! И возвращайся с тележкой.

Элис тоже поспешила в лавку, вспоминая кузена Коллиера — его дикий страх перед тайным обществом, байки про дом с привидениями, его нелепые предупреждения: это уже совершенно не казалось ей театральным. Она провела ладонью по своей сумочке, ощутив сквозь ткань контуры пистолета, и подумала о Клео и Эдди: слава богу, дети остались дома.

— Мне надо немедленно уехать, — сказала она Полли, продавщице, смотревшей на нее из-за прилавка. — Вы доставите мои покупки в Мористое завтра утром?

— Да, мэм, мы все сделаем, — ответила Полли направившейся к двери Элис. Фургон уже разгрузили, мебель стояла на тротуаре, а Финн устанавливал на место съемную стенку. Табби влез внутрь и уселся на брезент, накинув излишек ткани себе на плечи. Элис забралась на козлы, Финн устроился рядом, и вскоре фургон, набрав хорошую скорость, покатил к Норт-Форлэндоктороуд и дальше, на Клифф-роуд.

Элис вкратце и без утайки передала своим спутникам разговор с Коллиером Боннетом, не забыв ни про врученный ей пистолет, ни про ужас кузена перед людьми, собирающимися в старом особняке на холме над Дикенс-Коув. Табби рассказал о Паддингтоне, упоминавшем этот самый дом, якобы гастрономический клуб, и об исполненной отчаяния записке Боннета, заманившей их в коварную ловушку в гавани. Похоже, преступники осуществляли свой план, когда Элис беседовала с кузеном в таверне «Корона», что заставляло задуматься.

Неужели ее кузен Боннет за эти годы превратился в двуличного монстра? Даже сейчас Элис казалось, что он сам слишком сильно переживал по поводу своей истории; вряд ли она полностью выдумана. Оставалось единственное возможное объяснение: за непослушание Коллиеру угрожали смертью, он действовал как марионетка секретного общества.

— Он дал мне вот это, — Элис передала записку Боннета Финну, и тот прочитал ее вслух Табби: «Если дойдет до самого худшего, помни про дом с привидениями, но одна не ходи».

— Что, черт возьми, это значит, Элис? — спросил Табби. — Что за «худшее» он имеет в виду?

— Понятия не имею, — ответила Элис, — нам придется выяснить самим. Думаю, они привезут Лэнгдона в старый особняк, прежде чем пароход отплывет во Францию. Молю, чтобы привезли, хотя это убогая молитва.

Они уже ехали по Клифф-роуд, миновав поворот к бухте Лазаря, и приближались к Дикенс-Коув. Элис пустила лошадь шагом. Поворот улицы пока скрывал их от любого, кто мог подниматься от бухты или спускаться из дома на утесе, но очень скоро их фургон окажется на виду, и враги могут его заметить, лишив их последнего преимущества — неожиданности.

Финн ткнул пальцем на видневшуюся впереди заросшую тропу, уводившую куда-то в лес, и Элис повернула туда. Под колесами зашелестела трава, по кузову заколотили ветки; в конце концов экипаж полностью скрылся в зелени. Они привязали лошадь к молодому ясеню и гуськом пошли дальше под прикрытием деревьев вдоль Клифф-роуд; Табби сжимал свою дубинку, Элис опустила руку на рукоятку лежащего в сумочке пистолета, а Финн держал наготове большой складной нож. Элис захотелось попросить парнишку убрать его, но она знала, что тот не послушается.

Очень скоро они вышли к дороге, поднимавшейся от бухты к старому дому. Вокруг не было ни души. Прикрытое легкими облаками солнце уже наполовину опустилось в море, слышались лишь шум прибоя и крики чаек. Финн направился к краю обрыва, откуда открывался вид на океан. Табби собирался последовать за ним, но, заметив развевающийся на придорожном столбике носовой платок и издалека узнав герб, остановился.

ГЛАВА 20 ГИЛБЕРТ ПРИХОДИТ В ЧУВСТВО

Фробишер проснулся в кресле с тяжелой головой, помятый, со смутными воспоминаниями о чудовищной порции съеденного жаркого. Паддингтон исчез, исчезло амонтильядо — целых две бутылки! — и сервировочный столик тоже. Услышав голоса, Фробишер выпрямился в кресле, одернул одежду и потянулся за носовым платком, чтобы стереть со щеки слюну. Тут он вспомнил, что платок остался висеть на столбике у дороги, и вынужденно воспользовался тыльной стороной ладони.

— Мистер Гилберт Фробишер, я полагаю, — сказал кто-то невидимый.

Гилберт с трудом поднялся на ноги, ощутив, что еще не вполне протрезвел, и повернулся на голос, исходивший от высокого худого человека в пенсне, смотревшего на него с хищной острозубой улыбкой.

— Он самый, — подтвердил Гилберт. Почувствовав, что желудок грозит извергнуть свое содержимое, он осторожно вдохнул несколько раз, чтобы подавить позывы к рвоте.

— Меня зовут Саузерли, — сообщил ему человек. — Мэйхью Саузерли. Мне сказали, что вы отведали нашего угощения.

— Вас не обманули, сэр. Боюсь, отведал изрядно. Думаю, все же телятина, хотя мистер Паддингтон уверял, что говядина. Мне оно показалось слишком нежным и сочным для говядины, — Гилберт оперся на трость, которая пришлась очень кстати, поскольку голова у него кружилась. Сама мысль о съеденном вызывала отвращение, но ему не хотелось огорчать хозяина.

— Вы, видимо, гурман, сэр, — ехидно сказал Саузерли, — достойный кандидат в члены Общества, ха-ха! — он говорил с легким французским акцентом, но с комическим оттенком — притворным? Он подался вперед и осклабился, обнажив заостренные резцы и впиваясь взглядом в лицо Гилберта. — А вы бы… удивились, если бы узнали, что это мясо несколько более… экзотическое?

— Неужели дичь?

— В своем роде.

Вошли Паддингтон и Ларсен, оба в приподнятом настроении. Фробишеру показалось, что атмосфера неуловимо изменилась, и не только потому, что уже наступил вечер. Возможно, все дело в несварении желудка. Вошедшие уселись у огня, широко и с некоторым злорадством улыбаясь Гилберту, и ему стало совершенно ясно, что его одурачили. Он взглянул на дверь — слишком далеко. Они не дадут ему сделать и двух шагов.

— А вы ели когда-нибудь… человеческое мясо, мистер Фробишер? — прошелестел Саузерли.

— Решительно нет, — ответил Гилберт.

— Вы совершенно в этом уверены?

Гилберта охватил гнев, а дикая головная боль начисто лишила чувства юмора.

— Я что, похож на проклятого людоеда? — спросил он.

Саузерли фыркнул от смеха.

— Я не верю в проклятье, поэтому не могу ответить утвердительно. Что касается того, похожи ли вы на людоеда — для этого достаточно посмотреться в зеркало.

— Я вижу, вы шутите, — поморщился Гилберт. — К сожалению, мне нездоровится — возможно, это вино. Мне сейчас совершенно не до шуток.

— Все это действительно невероятно забавно, но шутки здесь ни при чем. Вы добровольно употребили в пищу поджелудочную и зобную железы человека, огромную порцию, и, по вашему собственному признанию, вам очень понравилось. Поздравляю вас, сэр. Таким образом вы официально вступили в ряды Общества гурманов, и мы все за то, чтобы сделать вас полноправным членом.

Гилберта затошнило, и он быстро повернулся к единственному открытому сосуду в комнате — стоявшей у двери подставке для зонтиков, сделанной из слоновьей ноги. Он склонился над ней и долго и мучительно опустошал желудок, пока не лишился сил. Голова кружилась, но он вполне ясно понял сказанное и интуитивно чувствовал, что это правда. Он снова склонился над слоновьей ногой, имитируя новый приступ рвоты, и стал кашлять и отплевываться, поглядывая тем временем на дверную ручку, до которой уже можно было дотянуться.

Кто-то крепко схватил его за руку, пресекая мысли о побеге в зародыше, другой, Паддингтон, преградил ему путь к двери. Он явно здесь пленник. При нем оставалась трость, но вступать в драку пока не стоило, разве что ее попытаются отобрать. Это логово преступников, без всякого сомнения.

Саузерли, по-прежнему держа Фробишера за запястье, заботливо похлопал его по спине.

— Ну что, освободили желудок?

— Вполне, — сказал Гилберт. Господи, был бы здесь сейчас Табби. Вдвоем они без труда раскидали бы этих негодяев. Но одному… — Помогите мне добраться до кресла, мистер Саузерли, будьте любезны. Боюсь, мне стало дурно. Не принимайте это как жалобу на угощение, из чего бы его ни приготовили.

— Вот, оботритесь, — предложил Саузерли, протягивая салфетку.

Пока Гилберт вытирал рот, вошел мускулистый слуга, забрал слоновью ногу и вышел.

— Сознаюсь, мне действительно доводилось есть человечье мясо — на острове в Южно-Китайском море, под названием Панголина… — начал Гилберт. Он лгал в надежде их успокоить. — Хотите услышать всю историю?

— Послушаем с превеликим удовольствием, — ответил Саузерли.

— Так вот, сэр, король острова — а это остров каннибалов, по крайней мере, так считается, — устроил в нашу честь пир, и всех угощали жареным мясом. Мне досталась человеческая ладонь, запеченная, как мне сказали, в земле, и, отказавшись, я бы оскорбил короля, ибо она считается деликатесом. Я придерживаюсь древней мудрости: «В Риме поступай как римляне», — Гилберт улыбнулся собеседникам, надеясь, что они поверили.

— Очень разумно, — заметил Саузерли. — И как вам показалось? Вкусно?

— Да, вполне, особенно корочка. Есть там особенно нечего, конечно, но в качестве закуски перед едой неплохо.

— Право же, нам надо включить это в меню, — кивнул Саузерли. — Вы среди единомышленников, сэр. Вы очень нас порадуете, если рассмотрите наше предложение. Компания у нас, конечно, необычная, но, уверяю вас, наши причуды приносят прибыль. Буду с вами откровенен: чтобы вступить в наш маленький клуб, нужно сделать взнос, а потом платить ежегодные взносы, как в любом клубе, но все мы с лихвой их окупили. Это элитное общество.

— Рассмотрю, — сказал Гилберт. — Непременно рассмотрю. Признаюсь, такое предложение для меня неожиданно. Я обязан своим успехом… искусству рассуждения.

— Как и все мы, — заверил его Саузерли.

— Не хотите ли познакомиться с моим кузеном Хоббсом? — поинтересовался Паддингтон. — Через четверть часа за ним заедет экипаж, чтобы отвезти его на станцию, а ведь именно он нас, так сказать, познакомил.

— С превеликим удовольствием, — согласился Гилберт. Самочувствие и настроение его улучшились, и он заставил себя подняться на ноги, опираясь обеими руками на круглый набалдашник трости.

— Он в баре наверху, хочет выпить пинту портера, прежде чем отправиться в путь. Портер, безусловно, способствует отдыху — природное успокоительное.

Конвоируемый спереди и сзади Фробишер оказался на лестнице, которая привела его на широкую площадку следующего этажа; вправо и влево разбегались длинные коридоры. Свернув в один, они вошли в комнату, увешанную отвратительными картинами с изображением расчлененных тел, с длинным столом посередине. Сзади с грохотом захлопнулась дверь, и Саузерли пересек комнату и открыл следующую.

Навстречу им пахнуло холодным воздухом, который становился все холоднее и холоднее, стоял резкий запах аммиака, как в леднике. Запах освежил Фробишеру голову, он полностью пришел в чувство и, оглядевшись, убедился, что это вовсе не бар. Скорее, холодильная камера. Завешанные тяжелыми портьерами окна, шипящие здесь и там газовые рожки с черными пятнами угольной пыли на полу под ними. Посередине комнаты стояло деревянное кресло, а одну из стен закрывала широкая деревянная панель, подвешенная на колесиках, движущихся по железным рельсам. Вдоль другой стены тянулся покрытый пятнами крови разделочный стол футов восемь длиной.

Саузерли подошел к деревянной панели, торжественно поклонился Гилберту и отодвинул панель на колесиках, открыв неглубокую нишу, где на стене распростерлось человеческое тело, подвешенное на крюк за связывающую ноги веревку. Голова отсутствует, грудная клетка раскрыта, внутренности извлечены, несомненно, вместе с поджелудочной и зобной железами. Мясо с правого бедра срезали, обнажив берцовую кость. Под телом лежало длинное металлическое корыто, заполненное кусками льда и засыпанное сверху соломой.

— Привет, Джулиан! — крикнул Паддингтон мертвецу. — Это Гилберт Фробишер, пришел с тобой познакомиться! — он истерически захохотал, к нему присоединился Ларсен. Гилберт снова почувствовал приступ дурноты и, неуверенно подойдя к креслу, рухнул в него. Теперь он дрожал от холода, а от аммиачного смрада слезились глаза.

К ним заглянул обезьяноподобный слуга и объявил:

— Пароход подошел, сэр, они спустили шлюпку с нашим человеком на борту. Я видел, что погрузили гроб.

— Отоприте главные ворота и откройте их, Дженсен, — распорядился Саузерли. Затем, обращаясь к Гилберту, он продолжал: — К нам за ужином присоединится ваш друг, мистер Фробишер — еще один римлянин на пиру, так сказать. У вас есть ровно полчаса, чтобы предаться искусству рассуждения, и не забывайте древнюю мудрость о сравнительных достоинствах живого пса и мертвого льва, а? — для наглядности он махнул рукой в сторону разделанного трупа Джулиана Хоббса и добавил: — У нас, милостивый сэр, тоже есть девиз, унаследованный от древних римлян, — Aut manduces aut manduceris, что, как известно, означает: «Съешь, или будешь съеден».

ГЛАВА 21 БИТВА ПРИ ДИКЕНС-КОУВ

— Дядюшка, стало быть, ушел один из гостиницы, чтобы разузнать про кулинарное общество, о котором рассказывал Паддингтон, — Табби выдернул носовой платок Фробишера-старшего из щели. — Оставил здесь свой платок, зная, что, если дела пойдут плохо, мы пойдем его искать. И не ошибся. Не хочу говорить, что он отправился сюда назло мне, но…

— Да поможет ему Бог, — сказала Элис. — Коллиер жутко боялся обитателей этого дома.

— Бога ради, мы сейчас сами наведем тут ужас. Если…

Табби прервал поспешно вернувшийся Финн.

— Они у берега, — сообщил он. — С парохода спустили шлюпку — шестеро на веслах, с деревянным ящиком на борту, таким же, как в пещере.

— Если одолжишь пистолет, Элис, я их всех перестреляю, — предложил Табби. — Твоя совесть останется чиста. Моей совести уже давно наплевать.

— Моя совесть освобождена от своих обязанностей до тех пор, пока мы не вернем Лэнгдона и Гилберта, — ответила Элис. — После этого я верну ей полномочия. К тому же, если верить опасениям Коллиера, нашей жизни тоже грозит опасность. Что до пистолета, то, боюсь, Гилберта убьют, если на утесе услышат стрельбу.

— И к тому же увидят нас, если мы не спрячемся, — заметил Финн, кивая в сторону дороги. — Они же ждут прихода парохода.

Над ними на утесе смял огнями старый особняк. Поднималась луна, туман немного рассеялся, по крайней мере, на время.

— Какие у нас шансы против шестерых без пистолета? — спросил Табби.

— У обрыва полно отличных булыжников, — Финн всегда отличался изобретательностью. — Спрячемся на скалах и закидаем их камнями в самом узком месте пути. Профессор в ящике, ему ничего не грозит.

— Да, — согласилась Элис, не видя приемлемой альтернативы.

Они уже спускались к обрыву, укрепленному естественными зубчатыми стенами каменных осыпей и изрезанному рвами спускавшихся к пляжу промоин. В какой-то момент основная тропа ныряла в узкое ущелье с отвесными стенами, где от летящих сверху камней некуда было спрятаться. Но кидать булыжники следовало, стоя прямо над ущельем: каждый их камень должен был найти свою цель, иначе контрабандисты разбегутся, обогнут скалу и нападут сами, прежде чем друзья успеют скрыться в лесу.

Элис огляделась в поисках других спусков — путей к отступлению — и обнаружила пригодную для спешной эвакуации расщелину, прорытую дождями в меловых скалах. Однако если кто-нибудь швырнет сверху камень, это верная смерть — все равно что бить дубинкой рыбу в рыбоходе на плотине; и ведь примерно так она и ее спутники собирались поступить сейчас с незнакомыми людьми, которые скорее всего понятия не имеют, кого они несут в ящике в старый дом. Подумав, что подобные измышления могут лишить ее воли к действию. Элис отвернулась.

Табби и Финн принялись таскать камни величиной с человеческую голову, пригибаясь, чтобы их не заметили из лодки, уже приближавшейся к берегу. Элис стала им помогать, и вскоре они сложили несколько куч здоровенных обломков — больше, чем успели бы сбросить. Шлюпка вошла в полосу прибоя, где волна подхватила ее, подняла и вынесла на пляж.

Элис оглянулась на особняк, но его не было видно из их укрытия, что ее порадовало: значит, и людей из лодки почти наверняка не будет видно, пока они не выйдут из прохода между скал. Четверо взяли ящик за приделанные по углам ручки и, следуя за двумя другими, зашагали по тропе — все шестеро шли плотной группой, двигаясь весьма неторопливо. Можно было расслышать хруст песка и гравия под ногами, тихие разговоры. Кто-то рассмеялся. Казалось, приплывшие с парохода люди идут чудовищно медленно, и Элис внезапно захотелось крикнуть, поторопить их, но в этот момент процессия показалась в ущелье футах в сорока под ними.

— Ждем, — прошептал Табби, поднимая над головой громадный камень. — Давай! — крикнул он и изо всех сил метнул свой снаряд. Тот попал идущему во главе отряда контрабандисту в лоб и отскочил назад, на того, кто шел следом.

Сраженный контрабандист упал и пока не поднимался. Остальные растерянно озирались по сторонам, и в это время Элис и Финн тоже принялись бросать камни: они падали на головы и плечи, отскакивая от крышки гроба, но один камень пробил в ней дыру. Носильщики бросили гроб; двое упали под градом камней, еще двое, шедшие последними, приняли решение перелезть через возникшие препятствия и рвануть к особняку, а Сент-Ив тем временем пытался отодрать сломанную крышку гроба.

Табби и Финн устремились к дороге поверху: Табби держал в вытянутой руке пистолет, а Финн — свой складной нож. Элис побежала к замеченной ранее расселине, перекинув ремень сумочки через голову, чтобы она висела за спиной, и спустилась так быстро, как могла, цепляясь за мокрые меловые стены и радуясь, что надела сегодня ботинки на шнурках. Добравшись до низа расселины, она побежала к тропе, вверх по твердой земле, ожидая услышать сверху выстрелы. Она увидела брошенный гроб и руки Лэнгдона, судорожно пытающегося отодрать крышку.

— Я здесь! — крикнула она первое, что пришло в голову, и, ухватившись за сломанную доску, дернула ее на себя и оторвала от гроба, чуть не упав на спину, а потом взялась за следующую. Лэнгдон ударил снизу и вскоре выбрался на свободу: перекатился на тропу и, шатаясь, поднялся на ноги. Элис обняла его, и они постояли, обнявшись, чувствуя, как бьются сердца, пока она не сказала:

— Они дерутся там, на дороге.

Сент-Ив кивнул, и, взяв по длинной доске от крышки гроба, они побежали в сторону особняка в начинающем сгущаться тумане. Переступив через двоих, мертвых или без сознания, они пробежали мимо третьего, пытающегося ползком вернуться в бухту, в относительную безопасность. Не сговариваясь, Сент-Ивы оставили его в покое и вскоре выбрались из ущелья. Впереди сквозь серую мглу смутными желтыми прямоугольниками просвечивали окна особняка. На ведущей к Замку гурманов проезжей дороге у столбика с указателем стоял Табби, направив пистолет на троих контрабандистов, один из которых целился в Фробишера-младшего из своего пистолета. Возле указателя, за спиной Табби, обнаружился и Финн Конрад.

Палка в руке показалась Элис жалким оружием. Еще в ее распоряжении была сумочка, пользы от которой, да к тому же перекинутой через плечо, вовсе не наблюдалось, хотя если бы Элис догадалась заблаговременно наполнить ее мелкими камушками, вышел бы отличный болас. Но теперь она боялась пошевелиться. Этим она лишь привлекла бы внимание к себе и Лэнгдону.

Трое мужчин смотрели на Табби или скорее на пистолет в его руке, и ни Финн, ни Табби не заметили Сент-Ивов. Лэнгдон подал жене знак рукой, видимо, собираясь броситься на контрабандиста с пистолетом и схватить его со спины. Элис покачала головой: слишком далеко — вполне достаточно, чтобы успеть развернуться и выстрелить, уловив приближение Лэнгдона.

Послышался шум: стук, дребезжание и топот копыт — судя по всему, по дороге сквозь туман на небезопасной скорости мчался довольно тяжелый экипаж. Похоже, контрабандисты увидели стремительно приближающуюся к ним тень, но прежде, чем они успели отпрыгнуть, из клубящейся мглы возник напоминающий цыганскую кибитку фургон — пара взмыленных пони и погоняющий их безумный возница с искаженным гримасой ненависти лицом. Прибыла странствующая библиотека Коллиера Боннета, управляемая ее жаждущим искупления владельцем.

Лэнгдон оттащил пораженную Элис от дороги. Она увидела, что Боннет щелкнул кнутом у уха пони и та прянула в сторону безуспешно пытавшихся удрать контрабандистов. Невысокие, но мощные лошадки подмяли двоих и припечатали их копытами; фургон, проехав передними и задними колесами по их телам, пронесся дальше и скрылся за поворотом дороги. Третьего, бросившегося наутек по тропе к бухте, застрелил наповал Табби. Фробишер-младший стоял, расставив ноги, в траве, все еще сжимая пистолет, а потом повернулся к корчащимся в грязи на дороге контрабандистам и сказал:

— Лежите тихо, или прикончу обоих.

Снова послышался шум подъезжающего экипажа: Боннет развернул свой фургон и вернулся. Он отсалютовал кнутом всем присутствующим, как если бы в его внезапном появлении не было ничего неожиданного, спрыгнул с козел, с мрачным видом коротко поклонился и, словно давно репетировал эту роль, сурово и звучно произнес:

— А теперь разберемся с негодяями в доме на холме.

ГЛАВА 22 ЗАМОК ГУРМАНОВ

Отодвинув портьеры, Гилберт Фробишер стоял у окна и смотрел на подъезд для карет и железную ограду, ища глазами в туманной мгле хоть что-нибудь, что могло бы изменить его участь к лучшему. Он услышал пистолетный выстрел, но ничего не произошло. Звук долетел издалека, и пирующие обитатели дома могли его не слышать: не исключено, что вообще он привлек внимание только Гилберта. Саузерли упомянул, что ждет одного из его друзей к ужину. И Гилберт изо всех сил надеялся, что это и есть тот самый друг, кто бы он ни был, и что он вооружен.

Прошло несколько минут, но из дома так никто и не вышел, чтобы выяснить, что произошло. Никакого переполоха. Все тихо: и внутри, и снаружи. Фробишер подергал защелку окна, и она сравнительно легко открылась, но затем обнаружил, что само окно привинчено к раме толстыми латунными винтами. И если даже удастся вывернуть винты, для побега придется отрастить крылья. Под окном проходил карниз — правда, совсем узкий, с которого удалось бы зацепиться лишь за ветку ближайшего дерева, да только ветка эта вряд ли выдержит солидного беглеца.

За окном в ночи послышался шум. Похоже, к дому по проезду кто-то шел, не особенно стараясь сохранить тишину. Из тумана показались четыре человека с ящиком размером с гроб, без крышки, а внутри — боже, Сент-Ив! Фробишер вспомнил про каталог контрабандистов с именем профессора. Неужели профессор и есть тот гость, которого Саузерли ждал к ужину? Слово «ужин» приобрело зловещий оттенок…

Однако крупный мужчина спереди… это же Табби. Гилберт глубоко втянул в себя воздух и сжал голову руками. Действительно Табби, в круглом котелке и сюртуке, обтягивающем мощный торс, как шкурка колбасу. Еще он разглядел куртку Финна Конрада — на щуплом парне рядом с Табби. Двух других Гилберт не узнал, но они тоже явно пришли на помощь. Как бы ему хотелось подать им сигнал, что он здесь, в этой комнате, в обществе мертвеца!

Его друзья, без сомнения, пришли ему на помощь, но подозревают ли они, какое здесь змеиное гнездо? Как только этот демон Саузерли разгадает их не лишенный изящества план, все притворство Гилберта — вождь-каннибал и печеная рука — мгновенно будет разоблачено и они просто перережут ему горло.

Воодушевленный этой мыслью, Фробишер придвинул кресло к двери и подпер им дверную ручку. Потом, собрав волю в кулак, он подошел к нише в стене, одним яростным рывком снял с крюка тело Хоббса, подтащил его к окну, поднял за веревку, опутывавшую руки и ноги, и, собрав все силы, выбросил в окно, в туче осколков стекла и обломков оконного переплета. Безголовый труп Джулиана Хоббса, словно низвергнутый с небес, рухнул всего в десяти футах от двигавшихся к дому людей. Они остановились и уставились вверх.

* * *

Лежа в гробу без крышки и глядя вверх, в серый туман между деревьями, Сент-Ив думал о том, что успел рассказать Боннет, — людоедство, продажа загипнотизированных страдальцев сектам людоедов на континенте, бесчеловечные пытки ни в чем не повинных людей, попадавших в лапы дьявольского общества и становившихся его жертвами.

Он смотрел снизу вверх на лицо Элис, радуясь, что ей удалось его найти, и понимая, что предпочел бы, чтобы она оставалась в безопасности в гостинице «Альбион». Вязаная шапочка, натянутая до самых глаз, скрывала ее волосы и меняла пропорции лица. Вместе с шапочкой она одолжила у Боннета брючную пару. Освещенный портик приближался, и Сент-Ив готовился выпрыгнуть из своего ящика.

Сверху раздался грохот и звон, и окно второго этажа разлетелось вдребезги. Из окна вылетело голое человеческое тело, похоже без головы, и рухнуло на землю, как мешок с песком. Из проема разбитого окна высунулся Гилберт Фробишер и, помахав рукой, скрылся внутри.

И они пошли дальше к портику, продолжая играть свои роли. В доме не могли знать, что на шлюпке приехало шестеро и что трое из них мертвы, а остальные сидят связанные в лесу с кляпами во рту. Сент-Ив закрыл для убедительности глаза. Его запястья и лодыжки выглядели связанными, но концы веревки с внушительными узлами были просто подоткнуты.

Когда спутники Сент-Ива втащили его временное пристанище вверх по ступеням широкого портика, дверь открылась и чей-то голос, скорее всего Паддингтона, повелительно произнес:

— Несите его внутрь, вниз по лестнице, в меловой шкаф. Поторопитесь. У нас в леднике человек устроил переполох. Вам четверым поручаю срочно его успокоить. Нам совершенно не нужно привлекать к себе внимание, тем более этой ночью.

Они выполнили указание — вошли. Но потом опустили гроб на пол, и выскочивший из него Сент-Ив толкнул опешившего Паддингтона спиной на ближайший стул и от всей души врезал ему кулаком в скулу. Паддингтон заверещал, скатился со стула и, крича, пополз прочь на четвереньках. По всему дому поднялся шум, послышались голоса. В комнату вбежали фальшивый констебль Уотли и человек в поварской куртке и колпаке с тяжелым мясницким ножом в руке. Повар бросился на Сент-Ива, но тот схватил стоявшую у камина кочергу и парировал его яростный выпад. Финн Конрад сбил повара с ног, и голова негодяя звучно стукнулась о камни очага.

Уотли обрушил на голову Коллиера Боннета тяжелый канделябр и склонился, когда тот упал, чтобы ударить его снова.

— Ну уж нет! — крикнула Элис и, взмахнув набитой камнями сумочкой, сбила лжеконстебля на пол одним ударом, так что Сент-Ив, наблюдавший за этой сценой краем глаза, поразился ее ярости.

Повар попытался полоснуть своим ножом Финна по ноге, но тот отпрыгнул, и удар пришелся мимо. Тогда злодей вскочил на ноги, отбил кочергу Сент-Ива локтем и схватил его за запястье. Сзади появился Табби и ударил нападавшего дубинкой по отведенному для следующего удара локтю; нож отлетел в сторону и разбил макет корабля на каминной полке. Повар скрючился, умоляя Табби пощадить его, крича о своей невиновности, но в этот момент ворвался здоровяк, правивший фургоном барона, сжимая обеими руками рукоятку тяжелого меча, и добыча Фробишера-младшего рванулась и скрылась в темном коридоре.

— Он мой! — крикнул Боннет и, достав из-под сюртука длинноствольный револьвер, спокойно выстрелил слуге барона в лоб, сделал шаг, выстрелил снова, а затем еще несколько раз пнул скорченное окровавленное тело.

В наступившей тишине Сент-Ив заметил пробежавшего мимо дальней двери человека, одетого в сюртук и шляпу (словно тот, распрощавшись, уходил из гостей), и узнал в нем Планка, капитана порта. В руках он сжимал раскрашенную деревянную шкатулку. Сент-Ив погнался за капитаном и услышал, как Боннет крикнул:

— Забери у него книгу!

Замечание Сент-Иву было не очень понятно. Он последовал за Планком по длинному, покрытому ковром коридору, намереваясь схватить его живым. Именно капитан, без всякого сомнения, возглавлял эту шайку головорезов.

Планк открыл дверь в конце коридора и нырнул в нее. Дверь захлопнулась, и Сент-Ив, схватившись за ручку, сильно дернул, пытаясь ее выломать.

Из комнаты внезапно раздался хлопок, и дверь пробила пуля, выбив из нее несколько щепок. Сент-Ив, невредимый, отпрыгнул. Подряд прозвучали еще два выстрела, оставив в двери дыру размером с кулак.

Сент-Ив расслышал приглушенный удаляющийся топот. Просунув руку сквозь простреленное отверстие с рваными краями, он нащупал замок, нашел защелку и отпер дверь. Освещенный лампами пол покрывали бумаги и перевернутые ящики — видимо, разбросанные в спешке, — высокое французское окно в дальней стене стояло открытым. Сент-Ив выскочил через него наружу и в тумане побежал по тропинке в лес.

Однако преодолев пятьдесят или шестьдесят ярдов, он осознал всю шаткость своего положения и резко остановился, вглядываясь во мглу и прислушиваясь. Планк вооружен пистолетом и, не раздумывая, пустит его в дело. Сент-Ив снова расслышал вдалеке топот, но направление определить не сумел. Он прошел дальше по заросшей травой тропе и вскоре добрался до хорошо заметной развилки.

Сент-Ив обследовал влажную землю, но ее покрывали листья и ветки, четких следов не нашлось, неясно было, куда идти — налево или направо. С любой стороны можно получить пулю в лоб. Он подумал об Элис и детях, об их дальнейшей жизни и отом, не стоит ли оставить поиски негодяя Планка полиции, вместо того чтобы рисковать. В конце концов, Общество гурманов практически уничтожено.

Он повернул наш, ускорив шаг, и увидел приближающуюся тень. Тень превратилась в Элис, уже без шапочки и с распущенными волосами; в руке она держала набитую камнями сумочку, обмотав ремешок вокруг руки, готовая проломить любому череп. При виде жены Сент-Иву захотелось плакать, но момент не очень подходил для обмена заверениями в любви и благодарностями, и они поспешили назад к особняку, где обнаружили неприятеля разгромленным, а Табби и Финна стоящими на лужайке у дома.

Гилберт Фробишер с тростью в руках неуверенно стоял на ветке дерева у разбитого окна.

— Вы оставили мне хоть одного негодяя? — крикнул он сверху.

— Ни одного! — крикнул в ответ Табби, и в этот момент раздался громкий треск, ветка сломалась и полетела вниз вместе с Гилбертом. Несколькими футами ниже Фробишер-старший снес еще одну толстую ветку и, пролетев последние несколько футов в компании листьев и прутьев, с глухим стуком приземлился прямо на безголовый труп, некогда бывший Джулианом Хоббсом. Табби помог дядюшке встать на ноги, а Финн принес отлетевшую в сторону трость.

— Подумать только, мертвец спас меня от смерти! — проворчал старик, глядя на тело, и, раскаявшись в своем неуместном легкомыслии, извинился перед Элис и посоветовал ей отвести глаза.

Элис, однако, вовсю крутила головой.

— А где кузен Коллиер? — спросила она.

Ей никто не ответил. Коллиер бесследно исчез.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ БРИТВА ОККАМА

Элис сидела, глядя на пляж, в той самой комнате в Мористом, где жила в детстве целыми неделями. Большая комната ничуть не изменилась, скорее всего простояв запертой все эти годы. Они с Лэнгдоном с трудом открыли дверь, застрявшую на неровных досках пола, и с помощью Финна весь день передвигали мебель и убирали комнату сверху донизу, носили дрова к очагу, выбивали ковры, вставляли в подсвечники новые свечи и доливали масло в лампы. Утром привезли новую мебель из лавки Клейтона, в том числе матрасы, постельное белье, два мягких кресла и другие мелочи, только вчера в спешке выгруженные из фургона.

Час назад появился констебль, чтобы забрать выброшенное ночью волнами на берег тело барона Трулава. Элис обнаружила его во время утренней прогулки, приняв издалека за мертвого тюленя, опутанного морской травой и плавником. То, что издалека напоминало шкуру тюленя, оказалось плащом барона. На нем уже пировали крабы, бегая по ранам на его голове и ноге и отщипывая кусочки своими острыми, как кусачки, клешнями. Он являл собой жуткое зрелище: невидящие глаза устремлены в небо, рот открыт, распухший язык деловито объедает краб.

Элис вспомнила выброшенного на берег кита, которого ее дядюшка собирался взорвать динамитом, и подумала, удастся ли ей когда-нибудь полностью избавиться от воспоминаний о бароне, от которого под лучами поднявшегося над лесом солнца начинал исходить смрад. Она принесла старую плетеную лодку из кладовки и, перевернув, накрыла ею тело; так оно и пролежало на пляже весь день, омываемое прибоем, упрямо отказывавшимся забрать его с собой.

* * *

Через распахнутые створчатые окна светило заходящее солнце, мягкий морской бриз врывался внутрь и разметал притаившиеся тени. Элис смотрела на Лэнгдона и констебля, показавшихся под окном со стороны пещеры. Они вдвоем ходили осматривать прибежище контрабандистов, а у Элис совершенно не было желания туда спускаться. Констебль со своим холщовым портфелем забрался в коляску и уехал, а тело барона так и осталось лежать под лодкой.

Элис отошла от окна и поставила на столик между двумя креслами графин шерри и тарелку песочного печенья. Она села в одно из кресел, положила ноги в чулках на скамеечку для ног и сидела, ни о чем не думая, пока не вошел Лэнгдон и не уселся напротив; вид у него был жуткий: лиловый синяк расползся на половину лба. Элис налила им обоим по бокалу шерри и предложила ему печенье.

— Рассказать тебе, что мы нашли в пещере? — спросил Лэнгдон, попробовав шерри и печенье.

— Надеюсь, не очередные гробы с мертвецами.

— Нет. Как ни странно, мы нашли там шляпу барона. В точности как ты подумала, когда нашла его тело. Он наверняка погиб в пещере, а потом его выволокло оттуда с отливом и снова выбросило на берег.

— А как ты думаешь, что ему там понадобилось? — спросила Элис. — Гробы увезли. Вряд ли он интересовался морскими блюдцами и рачками.

— Загадка. Кроме шляпы мы нашли головку молотка с отломанной ручкой и револьвер с несколькими стреляными гильзами. Как ты уже знаешь, у барона была прострелена нога, а голову ему скорее всего размозжили молотком. Еще мы нашли разбитую лампу, точнее, две. Значит, он с кем-то встречался, и эта встреча оказалась для него смертельной.

— Ты хоть раз упоминал кузена Коллиера в разговоре с констеблем?

— Не упоминал.

Элис кивнула и пригубила шерри — первоклассный шерри, одна из дюжины бутылок, оставленных Гилбертом, который днем вместе с Табби отбыл в свой дом в Дикере. Фробишеры, должно быть, теперь довольно далеко.

— Обязывает ли нас мораль рассказать о кузене Коллиере? Может, это наш долг? Вчера вечером я заметила ссадину у него на щеке и пятна, похожие на кровь, на брюках. Возможно, это кровь барона.

— С тем же успехом это могла быть его собственная кровь — скажем, порезался, когда брился.

Элис немного подумала о долге — перед законом и перед своей семьей, иногда противоречащими друг другу, — а потом сказала:

— Наверняка порезался, когда брился. Вспоминается бритва Оккама.

— Сущая правда, — кивнул Сент-Ив, улыбаясь ей. — Зачем вмешивать, возможно, ни в чем не повинного человека в это ужасное дело? Для чего? Не ради же правосудия. Записка с его подписью исчезла. Общество гурманов распущено в принудительном порядке, а те немногие, кто знает о его делах, вряд ли назовут его имя. Многое могут потерять, но выгоды никакой. Как бы там ни было, их всех повесят за убийство Джулиана Хоббса.

— Не собираюсь их оплакивать, — сказала Элис. Они еще помолчали, наконец она пояснила: — Признаю, что у меня есть эгоистичный мотив. Мне гораздо легче на душе теперь, когда Коллиер исчез и ему не угрожает ни Общество гурманов, ни полиция. Мне кажется, он будет вполне счастлив, давая читать книги за пенни и шиллинги в глухих местах, а он заслужил немного счастья.

Лэнгдон тем временем заснул в своем кресле, и при взгляде на него Элис не верилось, что бурные события последних суток ей не приснились.

Она подлила себе в бокал немного шерри и оглядела комнату. Хорошая комната в хорошем доме. Дома бывают хорошими или плохими, светлыми или мрачными в зависимости от того, кто в них живет, любят ли хозяева свой дом или равнодушны к нему. Как и семьи, подумала она. Сколько лет они вместе, сколько всего странного видели и делали и как сумасшедше быстро летят годы.

Наконец, решив, что размышлений на сегодня достаточно, Элис встала и подошла к выходящим на запад окнам, чтобы посмотреть, как солнце исчезает в море. После заката ветер стал холодным, и пришла пора закрыть рамы.

Примечания

1

The Here-and-Thereians, 2016

(обратно)

2

Earthbound Things, 2016

(обратно)

3

River's Edge, 2017

(обратно)

4

The Gobblin' society, 2020

(обратно)

Оглавление

Скитальцы[1]

  ВИДЕНИЕ БОЧКИ

  ЧЕРЕПАХА В ЗИМНЕЙ СПЯЧКЕ

  ДИОГЕНОВА БОЧКА

  ДУМА О БОЧКЕ

  ВЛАЖНЫЕ СНЫ

  ЛАРКИН СПРАВЕДЛИВАЯ

  ХОЛЛАНД-РОУД

  ПРИЧАЛ ТУЛИ-СТРИТ

  ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

  НА РЕКЕ

  ПОЦЕЛУИ И ЛЯГУШКА

Сила притяжения[2]

  ВЕСНА ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЕЙ

  ОТКРОЙСЯ

  ПРИБЛИЖАЯСЬ К НЕБЕСАМ

  ОСТРОВ

  КРАСНОРЕЧИВЫЙ КАРП

  ПРИЗЕМЛЕННЫЕ ВЕЩИ

Приключения в Речном краю[3]

  ГЛАВА 1 НА РЕКЕ МЕДУЭЙ

  ГЛАВА 2 БУМАЖНАЯ ФАБРИКА «МАЖЕСТИК»

  ГЛАВА 3 БУМАЖНЫЕ КУКЛЫ

  ГЛАВА 4 ПАЙЩИК

  ГЛАВА 5 ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ

  ГЛАВА 6 ПОСЛАНИЕ НА ОКНЕ

  ГЛАВА 7 СЮДА ТЫ НЕ ВЕРНЕШЬСЯ

  ГЛАВА 8 МЕТАФОРИЧЕСКИЙ ОСТРОВ

  ГЛАВА 9 СОЖЖЕНИЕ

  ГЛАВА 10 ПРАВОЕ ДЕЛО

  ГЛАВА 11 РАССЛЕДОВАНИЕ

  ГЛАВА 12 ЛИСТОВКА

  ГЛАВА 13 УБИЙСТВЕ В ТАНБРИДЖ-УЭЛЛСЕ

  ГЛАВА 14 ОТЕЦ И СЫН

  ГЛАВА 15 ПОДОЗРЕНИЯ

  ГЛАВА 16 ПОХОЖЕ НА ВЕДЬМ

  ГЛАВА 17 ЗА ЗАВТРАКОМ

  ГЛАВА 18 РОСТБИФ С ГОРЧИЦЕЙ

  ГЛАВА 19 ПРЯТКИ НА КУХНЕ

  ГЛАВА 20 МАТУШКА ЛАСВЕЛЛ В ЛЕСУ

  ГЛАВА 21 В СНОДЛЕНД

  ГЛАВА 22 ПОКАЗАНИЯ

  ГЛАВА 23 ПОГРОМЩИКИ

  ГЛАВА 24 ДВЕ БУТЫЛКИ ХИМИКАТОВ

  ГЛАВА 25 ПУСТЬ УБИРАЕТСЯ КО ВСЕМ ЧЕРТЯМ

  ГЛАВА 26 ПРИЗНАНИЕ КЛОВЕР

  ГЛАВА 27 НРАВСТВЕННЫЙ ВОПРОС

Общество гурманов[4]

  ГЛАВА 1 ТИХИЙ УЖИН

  ГЛАВА 2 НАСЛЕДСТВО

  ГЛАВА 3 ХРУЩ

  ГЛАВА 4 МАГНЕТИЗЕР

  ГЛАВА 5 МОРИСТОЕ

  ГЛАВА 6 ВЛАДЕНИЯ ДЯДЮШКИ

  ГЛАВА 7 ПЛАТНАЯ БИБЛИОТЕКА ПИКВИКА

  ГЛАВА 8 НАДВИГАЮЩИЙСЯ ШТОРМ

  ГЛАВА 9 СКЕЛЕТ В ШКАФУ

  ГЛАВА 10 ТЕМНАЯ ДОРОГА

  ГЛАВА 11 ЗАВТРАК

  ГЛАВА 12 ПРОЦЕСС

  ГЛАВА 13 ГИЛБЕРТ ГУЛЯЕТ ОДИН

  ГЛАВА 14 ШИЛЛИНГИ И ПЕНСЫ

  ГЛАВА 15 ОКО ЗА ОКО

  ГЛАВА 16 СДЕЛКА С БАРОНОМ

  ГЛАВА 17 ЖИВЫЕ МЕРТВЕЦЫ

  ГЛАВА 18 ПРИЛИВ

  ГЛАВА 19 НА КЛИФФ-РОУД

  ГЛАВА 20 ГИЛБЕРТ ПРИХОДИТ В ЧУВСТВО

  ГЛАВА 21 БИТВА ПРИ ДИКЕНС-КОУВ

  ГЛАВА 22 ЗАМОК ГУРМАНОВ

  ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ БРИТВА ОККАМА

*** Примечания ***

Пожертвовать