Трон [Андрей Евгеньевич Корбут] (fb2) читать онлайн

Корбут А., 2014 г.

ХРОНИКИ АССИРИИ.

СИН-АХХЕ-РИБ

КНИГА ПЯТАЯ. ТРОН

Главные действующие лица пятой книги*

Полный список действующих лиц находится в конце книги.

Син-аххе-риб, царь Ассирии, 59 лет*

Закуту, царица и старшая жена Син-аххе-риба, 50 лет

Арад-бел-ит, наследник трона, сын Син-аххе-риба и принцессы Ирии из Урарту, 37 лет

Хава, дочь Арад-бел-ита и мидийской принцессы Сабрины, 21 год

Ашшур-аха-иддин, сын Син-аххе-риба и принцессы Закуту из Сирии, 35 лет

Ашшур-дур-пания, царский кравчий, 45 лет

Мар-Априм, мар-шипри-ша-шарри, 30 лет

Аби-Рама, наместник Изаллы, 45 лет

Скур-бел-дан, наместник Харрана, 34 года

Набу-аха-эреш, наместник Самалли, 34 года

Гульят, туртан, 51 год

Набу-шур-уцур,

рабсак, начальник внутренней стражи Ассирии, молочный брат Арад-бел-ита, 37 лет

Ашшур-ахи-кар, рабсак, командир царского полка при Арад-бел-ите, 25 лет

Ишди-Харран, рабсак, командир царского полка при Ашшур-аха-иддине, 29 лет

Шимшон, глава семьи, сотник царского полка, 61 год

Арица, сын Шимшона от первой жены, 34 года

Гиваргис, сын Шимшона от первой жены, 35 лет

Ашшуррисау, ассирийский лазутчик, 38 лет

Мар-Зайя, писец, 26 лет

Арад-Син, бывший помощник Набу-шур-уцура, 35 лет

Бальтазар, начальник внутренней стражи Ниневии, 40 лет

Марганита, дочь царя Гурди, 20 лет

Хатрас, скиф, бывший раб Мар-Зайи, 27 лет

* возраст действующих лиц указан на начало 680 г. до н. э.

1

У пастуха потерялась овца. Он помолился богу и дал обет, что если найдет овцу, то принесет ее в жертву.

Отправился он на поиски — и нашел в поле обглоданные кости: овцу сожрал лев.

Тогда пастух обратил свой взор к небу и сказал:

— О боже, я принесу тебе в жертву другую овцу, если только спасу свою жизнь от когтей этого льва!

Ассирийская сказка

2

Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Пожар в зиккурате бога Ашшура начался за час до полуночи.

Бальтазар через гонцов сообщил о происшествии Син-аххе-рибу, Арад-бел-иту и наместнику, не мешкая поднял по тревоге всю внутреннюю стражу, — она была тут же отправлена бороться с огнем, — выгнал из ближайших домов сонных жителей, желая спасти их от гибели, заставил мужчин ему помогать, снарядил караван из нескольких десятков повозок, чтобы возить от реки воду. Однако, несмотря на все усилия, пламя очень скоро охватило зиккурат снизу доверху.

Было светло как днем. Было шумно, суетливо, страшно.

Первым приехал царь: его дворец находился ближе всего. Подозвал Бальтазара, стал расспрашивать, что случилось.

— Поджог, — не задумываясь, ответил начальник внутренней стражи. — Пламя сразу с трех сторон и до самого неба.

— Найди мне злоумышленников! — закричал Син-аххе-риб, изображая непреодолимую ярость.

Подъехал на колеснице Арад-бел-ит, следом — Набу-дини-эпиша, вдвоем они приблизились к царю, низко ему кланялись, слушали его распоряжения, со всем соглашались, тоже хмурились.

Пожар тушили всю ночь; от порывов ветра он несколько раз грозил перекинуться на соседние кварталы, но к утру огонь общими усилиями таки одолели.

Царь и его сановники, горожане и большая часть стражи после бессонной ночи отправились спать, и только с десяток воинов, окружив пепелище, остались там, где еще вчера возвышался храм бога Ашшура.

***

Тамкар Эгиби просыпался, едва начинало светать, наскоро приводил себя в порядок, после чего обходил огромный, из сорока с лишним комнат, дом (здесь жили мать Эгиби, шесть его сестер, младший брат, слуги, рабы и хорошо вооруженная охрана) и только тогда надолго запирался в кабинете. Однако прежде чем приступить к сверкам многочисленных счетов и расписок, принесенных с вечера его приказчиками, многоопытный еврей придирчиво осматривал стол, полки с табличками: не пропало ли что и все ли на своих местах.

Таблички на верхней полке справа — это долговые обязательства по займам свыше десяти талантов; полкой ниже в два ряда стоят расписки по займам от одного таланта и более, следующие четыре полки заняты векселями с самыми мелкими суммами. Все выровнено словно по нитке и тщательно упорядочено. Ничего не тронуто со вчерашнего дня: вот один из векселей зависает над краем стола, большая табличка со всей бухгалтерией за последний месяц — лежит посредине и немного развернута вправо. Деревянное, с искусной резьбой кресло с подлокотниками и высокой спинкой, изготовленное лучшими вавилонскими мебельщиками, все так же отодвинуто к стене.

Вот… под рукой нет стилуса. Тамкар помнил точно: накануне, когда уже была глубокая ночь, он, закончив работу, уронил на пол бронзовый стержень, и тот, ударившись о левую ножку стола, остался там до утра… Вернее, так должно было быть, но там ничего не оказалось.

С завидной настойчивостью Эгиби принялся искать стилус по всей комнате. Зажег светильник, чтобы лучше видеть в укромных уголках, под полками, под сундуком, в щелях в полу…

Пропажа обнаружилась около дверей: закатилась за порог, в небольшую выемку. Вернувшись к столу, Эгиби принялся рассматривать стилус — самый обыкновенный, каких видел, наверное, десятки. Разглядывал, как нечто очень ценное. Отчего? Мелкая вещица подарила подсказку: кто-то побывал этой ночью в его кабинете, что-то искал, был осторожен и крайне осмотрителен, но потом, видимо, случайно, задел ногой лежащий на полу стилус, и тот его выдал.

…К тому времени, когда проснулся весь дом, со сверками было покончено. Теперь можно и позвать кухарку Рахиль. Та, зная, что от нее требуется, тотчас принесла тарелку овсяной каши на молоке.

Во время завтрака хозяин дома обычно планировал свой распорядок дня. Эгиби обладал цепкой памятью, а особые качества его характера позволяли, однажды что-то наметив, следовать сему неуклонно и почти обреченно. Так было и сегодня. С утра зайти к Велвелу, выяснить, с какой стати он предоставил одному из заемщиков крайне низкие проценты; после этого, как раз по пути, навестить стражника Нинурту, задержавшегося с выплатой долга — что неприятно, связываться со стражей не хотелось. Оттуда попасть во дворец, чтобы встретиться с первым министром царя Набу-Рамой и обсудить размер ссуды, необходимой для продолжения строительства дороги из Ниневии на Анат, а главное — процент по этой ссуде: царь был недоволен ее условиями и Эгиби не хотел рисковать. Во второй половине дня тамкара ждали у еврейского купца Рафаила под вполне благовидным предлогом — предложить усадьбу, которая досталась купцу за бесценок в качестве платы по непогашенному долгу. Но так как за встречей стояла мать Эгиби, проевшая ему всю плешь этой просьбой, он почти наверняка знал: ему хотят показать старшую дочь Рафаила, чтобы склонить на брак с этой девушкой. Сам же «завидный жених» не видел в том никакой пользы, пока он вполне довольствовался Юдифью — молоденькой шлюхой, в месяц обходившейся не дороже хорошей лошади: комната на постоялом дворе, немного еды, вина, одно платье и какая-нибудь побрякушка из серебра. Жена стоила бы куда дороже. Кстати, последним пунктом в списке была как раз Юдифь, эту ночь Эгиби собирался провести как раз с ней: они не встречались почти неделю, а долгое воздержание мешало тамкару принимать взвешенные решения.

Но когда он все спланировал, в дверь дважды постучали. Затем дверь осторожно приоткрылась, и в щель заглянул Давид, его секретарь. Он шмыгнул острым носом, захлопал подслеповатыми глазами и, зная, что его хозяин не переносит шума, тихо доложил, протягивая табличку:

— Мой господин, принесли послание от Ашшур-дур-пании.

— Что за крики были этой ночью? — поинтересовался Эгиби, по привычке оглядываясь вокруг: не осталось ли чего лишнего, что могло выдать его тайны.

— Пожар. Горел храм Ашшура.

Это было довольно далеко отсюда и вряд ли могло иметь какие-то финансовые последствия для тамкара, поэтому он безразлично пожал плечами. Куда хуже было то, что весь его распорядок дня, продуманный так надежно и основательно, мог быть нарушен в одно мгновение по чужой воле.

Эгиби заерзал в кресле.

— Ступай, я позову, когда ты будешь нужен.

Послание было кратким — Ашшур-дур-пания просил о небольшой, но срочной беспроцентной ссуде для его родственника Син-Ахе, одного из младших конюших царя, с обещанием отдать весь заем до двадцатого тебета.

У Эгиби от этой вести пересохло в горле. Какое-то время он, сжавшись в комок, сидел в кресле, потерянный и беззащитный, пытаясь привести мысли в порядок, настороженно прислушиваясь к звукам снаружи: к детскому смеху, ржанию лошади, перестукиванию молота о наковальню в его кузнице, к лаю собаки, почти неслышному на этом фоне птичьему гомону.

«Велвел — Нинурта — Набу-Рама — Рафаил — Юдифь, — как заклинание повторил Эгиби. — Я ничего не буду менять. Никогда ничего не нужно менять…»

— Давид! — крикнул он секретарю. — Вели запрягать мулов. Поедем по делам.

У Велвела Эгиби задержался немного дольше, чем рассчитывал. Оставив на улице сопровождавших его охранников — двух рослых вавилонян в бронзовых доспехах, с мечами на поясе, — он без приглашения вошел в дом ростовщика, пересек двор, не обращая внимания на попытки раба сказать, что хозяин еще спит, ногой распахнул перед собой дверь в затхлую комнатушку, где хранилась таблички с финансовой отчетностью, и немедленно приступил к ревизии.

Когда Велвел — заспанный, пунцовый, потный, толстый старик — появился на пороге, Эгиби уже знал, сколько у него украли, почему и как это обернуть с пользой для себя.

— Хотел тебя поздравить, — сказал он вместо приветствия. — Ты ведь, кажется, решил жениться…

Велвел, опешив от скорой развязки и вскрывшейся аферы, стал плакаться, что все вышло случайно, мол, хотел всего лишь помочь хорошему человеку, а тот в благодарность предложил ему свою дочь. Вздыхал: лучше бы отказался, ведь, по правде, девица некрасива, давно не юна, а ему, старику, не нужна и вовсе.

— Да, я понимаю, понимаю, — улыбнулся и охотно поддержал его Эгиби. — У тебя доброе сердце. Почему бы не помочь будущему родственнику. Но десять процентов — это все-таки очень мало. А вот если твой будущий тесть возьмет меня в свое предприятие… Кто он? Корабельщик? Поговори с ним, не согласится ли он за полцены построить для меня пару кораблей… в течение года, чтобы это не было слишком накладно.

Велвел лишился дара речи. Куда там десять процентов!.. Это было в несколько раз дороже, чем обычно брал Эгиби.

— Он не согласится, — попытался спорить ростовщик.

Эгиби опустил глаза, руки его стали заново перебирать аккуратно сложенные на столе таблички, лицо потемнело, и он вдруг перешел на шепот, как будто говорил о чем-то сокровенном:

— Тогда мы пойдем в суд. И там решим, на каком основании ты ссудил мои деньги своему тестю под самый низкий процент. Я пущу его по миру, а тебя выпорют на площади плетьми за воровство… Сколько плетей ты выдержишь?

— Нет… нет… Это хорошие условия… В течение года… Хорошие условия… Я поговорю с ним!..

— Вот и ладно, — сразу заторопился Эгиби. — И не забудь пригласить меня на свадьбу.

— Разумеется, мой господин, — низко поклонился Велвел. У него дрожали колени.

Нинурты дома не оказалось. Эгиби, расспросив его рабов, отправился за ним в казарму внутренней стражи, находившуюся на территории царского дворца.

Небо, меж тем, оделось в грязный серый саван, стало грозить дождем, усилился ветер. Люди, предчувствуя ураган, бежали с улиц, прятались в домах. Эгиби от всего этого почему-то стало не по себе — а вдруг это знак свыше, гнев богов на тех, кто осмелился идти против их воли… И тут же успокаивал себя, что это всего лишь напоминание о том, как он должен поступить. Его повозка миновала ворота крепости, окружавшей дворец, стража пропустила тамкара беспрекословно, однако у следующих ворот, перед воротами казарм внутренней стражи, дорогу преградили часовые, скрестив копья.

— Я к вашему командиру, к Бальтазару, — посмотрев свысока на воинов, сухо произнес Эгиби, и, предположив, что все дело в повозке, добавил: — А мулов, я, если надо, здесь оставлю.

Но часовые были непреклонны. Откуда Эгиби было знать, что это приказ Нинурты, поселившегося в казарме с тех пор, как он не смог в последний раз уплатить проценты ростовщику…

В это же самое время из здания казармы, стоявшего в ста шагах от ворот, вышли Бальтазар, который ел рыжебокий персик в бархатистой кожуре, настолько спелый, что сок стекал по пальцам и подбородку, и Нинурта. Начальник внутренней стражи города, заметив тамкара, мрачно усмехнулся и покосился на своего первого помощника.

— Недолго тебе пришлось его ждать! Сколько, ты говоришь, ему должен?

— Полталанта. И не ему, а ростовщику Гурию, — нехотя ответил тот.

Бальтазар тихонько рассмеялся:

— Как будто ты не знал, чье это серебро?.. Понятно, думал, обойдется, а тут вот оно как… Если пожалуется царю, тебе несдобровать. Даже я не помогу.

— Думаешь, пожалуется? — встревожился Нинурта.

— А то! За полталанта — удавится!

Они присели на скамейку под деревом; один стал рассеянно смотреть на небо, думая о том, что вот-вот пойдет дождь и, наверное, поэтому у него внезапно так разболелась голова, другой сосредоточенно изучал носки своих сапог и гадал, чем закончится для него эта история с долгом.

Немного помолчав, Бальтазар вдруг проявил великодушие:

— Зови его, поговорим.

— Может, не стоит? — совсем испугался стражник.

— Зови-зови, мне есть что ему сказать.

Нинурта вышел навстречу Эгиби, никак не ответил на его приветствие, но дал понять, что тот может проследовать за ним.

— И чем я прогневал моего доброго друга? — легко усмирив свою уязвленную гордость, спросил богатей.

— Уважаемый тамкар ошибается, если полагает, будто это он причина моего плохого настроения, — холодно ответил стражник. — Мы всю ночь тушили пожар.

— Да, да… я слышал о нем. Это гнев богов, не иначе…

— Скорее, злой умысел нескольких негодяев.

Пока пересекали площадку перед казармой, хлынул ливень. Бальтазар, укрываясь под деревом, призвал обоих собеседников поторопиться, пока они не промокли окончательно.

— Ну что за погода, — стряхивая с себя дождевые капли, сокрушенно вздыхал Эгиби. — Как поживаешь, дорогой Бальтазар?!

Придать разговору непринужденный характер не получалось.

Начальник внутренней стражи тоже не стал здороваться с ростовщиком, а сразу перешел в наступление:

— Я слышал, ты ссужаешь серебро моим стражникам под самые высокие проценты, какие только возможно? Неужели это правда?!

— Увы, так уж случается, что нам нередко служат люди либо глупые, либо бесчестные, — покорно согласился с обвинением Эгиби, придав лицу самое скорбное выражение, на какое только оказался способен. — А чаще и то и другое вместе. И когда я вижу, как они творят вопиющую несправедливость… Я поэтому, собственно, и пришел. Хотел сказать уважаемому Нинурте, что он может забыть о своем долге ростовщику: тот сам выплатит мне и причитающиеся проценты, и всю ссуду. Чтобы неповадно было в следующий раз обманывать моих добрых друзей…

Должника это заявление даже смутило:

— Хм… хм… проценты у Гурия, конечно, велики… Но долг я мог бы и сам погасить… Без процентов, конечно…

Бальтазар посмотрел сначала на Нинурту, затем на Эгиби, снова на Нинурту, покачал головой и, давясь от смеха, заткнул своему стражнику рот:

— Ну уж нет! Пускай все сам покроет! И то правда, должна же быть какая-то справедливость!

Затем, успокоившись, начальник внутренней стражи взглянул на тамкара, на его умиротворенное лицо словно под другим углом.

— А теперь говори, хитрец, зачем тебе понадобилось мое расположение?

Эгиби, наблюдая за тем, как тяжелые капли рыхлят землю под деревьями, как от сильного ветра колышется крона и дождь поливает плац, а главное — не смея взглянуть Бальтазару в глаза, совсем тихо сказал:

— Я получил послание от царского кравчего. Тайный сигнал. Сегодня ночью меня ждут в усадьбе Син-Ахе, родственника Ашшур-дур-пании… Там соберутся заговорщики, которые хотят смерти Син-аххе-риба. Мятеж назначен на двадцатое тебета…

3

Осень 683 г. до н. э. — лето 682 г. до н. э.

Урарту, Ордаклоу — Ассирия, Изалла

Свет лучины среди кромешного мрака — первое, что увидела Хава после растянувшегося на многие недели беспамятства. У нее пересохло во рту, знобило, к ногам и рукам как будто привязали свинцовые гири. Затем над изголовьем кровати вдруг возникло маленькое сморщенное старушечье лицо — словно комнату посетила сама смерть. А как иначе может выглядеть Эрешкигаль¹?

— Очнулась? А я уж думала, хоронить тебя придется, — заговорила старуха. — Ну раз глаза открыла, значит, жить будешь долго. Тех, кто возвращается из царства мертвых, нескоро призывают назад.

— Пить, — шевельнулись губы Хавы.

— Это можно. Теперь можно, — ответила старуха, поднося ко рту своей подопечной миску с коричневым настоем.

Напиток был горьковатым и немного терпким на вкус. Хава сделала всего пару глотков и забылась снова.

…Кара, спасаясь от преследования Набу-шур-уцура, появилась в Ордаклоу за три месяца до штурма. Денег на дом не хватило, но изворотливый ум помог и в этот раз. Несколько дней она как губка впитывала городские слухи и сплетни, после чего наведалась к местному купцу и пообещала, что избавит его от немощи, если он даст целительнице крышу над головой да немного пропитания на каждый день. Когда выяснилось, что старуха не обманула, купец на радостях предложил ей даже больше: чистую светлую комнату в доме, расторопную рабыню в помощь и полное довольствие. Однако Кара решила обойтись малым и осталась жить в подвале, подальше от людских глаз. Во время штурма это спасло ей жизнь.

Хаву она нашла, когда рискнула выбраться наружу — набрать свежей воды. Нагая девушка явно была иноземкой, ее руки и ноги, хотя и покрытые ссадинами и царапинами, были нежны, как у младенца, и еще угадывался исходящий от ее волос аромат немыслимо дорогих благовоний. Остальное подсказала интуиция. Старуха перенесла еле живую девушку к себе. Стала выхаживать. После того ухода скифов Ордаклоу больше напоминал кладбище, чем город. Из пяти тысяч жителей уцелели всего сотня-две. Какая-то часть населения погибла при штурме, но большинство были угнаны в рабство.

— Кто ты? Чья дочь? — спросила Кара, когда Хава пришла в себя окончательно.

Принимая из рук старухи горячее питье, девушка смотрела на нее настороженно и прямого ответа не дала.

— Я родом из Ассирии. Поможешь мне добраться домой, и тебя озолотят.

Кара усмехнулась:

— Зачем старухе золото? От него одни беды. Да и в загробном мире оно бесполезно. Мне бы достаток да спокойную старость. А там, где у меня много врагов, спокойной старости не жди.

— У тебя много врагов? — расхохоталась в полный голос Хава.

— Вижу, ты совсем выздоровела.

Колдунья подошла к лестнице, ведущей наверх, поднялась на четыре ступеньки, а затем приподняла и сдвинула в сторону тонкую каменную плиту, прикрывавшую узкий вход в подвал. Снаружи светало. Хава хотела встать, но от свежего воздуха у нее закружилась голова.

— Ассирия, говоришь? — усмехнулась Кара. — Ты очень ослабла. А на носу зима. Перевалы утопают в снегу. Отправишься сейчас в путь — тебя любая хворь одолеет. Не доберешься ты до дому. Спи, ешь, поправляйся, а весной поглядим.

Зимой в городе поселился мор: люди пухли от голода, гибли от мороза либо от болезней. И только в подвале у Кары всегда было тепло и сытно.

Они оказались похожи. Никому не доверяли, не знали никаких запретов, всегда руководствовались лишь личной выгодой, обе обладали пытливым умом и могли кого угодно обвести вокруг пальца.

— Научи меня своей магии и целительству, — попросила как-то Хава.

— Это долгий путь, он может занять годы.

— Уверена, у нас найдется на это время, — отвечала девушка, намекая, что не намерена отпускать от себя старуху.

— Ну что ж, тогда первое, чему ты должна научиться, — это приготовить любое блюдо или снадобье так, чтобы никто не понял, что он ест или пьет…. Как думаешь, из чего я сварила сегодня суп?

Хава, обсасывая с косточки хорошо проваренное мясо, предположила, что это курица.

— Лягушка, которую я замариновала еще до наступления холодов, — невозмутимо сказала старшая подруга.

Девушку чуть не стошнило. Впрочем, это не помешало ей на следующий день есть суп с тем же аппетитом, что и прежде.

О том, что она принцесса, призналась только к весне.

— Я дочь наследного принца Ассирии Арад-бел-ита, внучка великого Син-аххе-риба, — подтвердила Хава то, о чем Кара давно догадывалась. — Неужели ты полагаешь, что я не смогу защитить тебя от врагов?

— С тех пор, как в твоем сердце поселилась ненависть к родному отцу… не уверена, что ты себя-то сможешь защитить.

Принцесса вспыхнула:

— Посмотри на мою руку! Посмотри на мою изуродованную руку! Думаешь, это можно простить?!

Весной они засобирались в дорогу. Хава хотела добраться до Эребуни, оттуда под охраной наместника — в Русахинили, а там вверить себя заботам мар-шипри-ша-шарри.

— Его зовут Мар-Зайя. Однажды он уже спас меня, не подведет и сейчас, — о том, что эту должность с осени занимал Мар-Априм, Хава не знала.

Однако Кара воспротивилась этому плану:

— Моя госпожа, за полгода многое могло измениться. Ты уверена, что не окажешься в опасности, когда объявишь о себе вдали от родины? Все давно похоронили тебя. Будет куда спокойней, если никто до самой Ассирии не узнает о том, кто ты на самом деле. Да и кому помешают две нищенки, странствующие по свету?

***

В солнечное утро первого дня месяца элул на двадцать третьем году правления Син-аххе-риба² Шаммурат, любимая и единственная жена Аби-Рамы, покинула дворец ради самого невинного удовольствия, которое только может доставить себе женщина ее положения: она отправилась на рынок, зная, что в Изаллу прибыл богатый караван из Урарту.

— Почему ты так поступаешь, дорогая? — каждый раз пытался отговорить ее от подобных вылазок муж. — В этом нет никакой необходимости: все лучшее, что могут привезти торговцы, окажется у нас не сегодня так завтра. А бродить по рынку среди разношерстной толпы, пусть и в сопровождении охраны, всегда небезопасно.

Но разве мужчина может понять нетерпение женщины, когда речь идет о драгоценностях, дорогих тканях или диковинных вещицах!

Покинув отчий дом, Шаммурат зажила в Изалле совсем по-другому. Как будто раньше томилась в клетке, а теперь вырвалась на свободу. Принцесса так и норовила при каждом удобном случае покинуть дворец. То поедет кататься за город — Аби-Рама подарил ей легкую и стремительную как ветер колесницу с парой гнедых кобылиц, то отправится в плавание по Тигру на лодке, построенной по ее просьбе и обошедшейся в приличные деньги, то уговорит мужа взять ее с собой на охоту. Но больше всего молодая женщина полюбила эти прогулки по рынку. Как же ей нравился трепет, который охватывал иного незадачливого купца, стоило тому узнать, с кем угораздило торговаться!

— Да как ты смеешь так задирать цену, мошенник! — обычно кричал начальник стражи. — Перед тобой жена наместника Изаллы!

— Мой дорогой Ашшур, не стоит так гневаться из-за пустяков, — снисходительно улыбалась Шаммурат. — Разве ты не видишь: этот человек впервые в нашем городе и многого просто не знает.

Приглянувшаяся вещица, что бы это ни было, в таких случаях всегда доставалась ей бесплатно.

В это утро Шаммурат остановилась около молодого жеребца вороной масти, выделявшегося среди прочих коней статью, горячим нравом и богатой попоной, наброшенной на могучий круп.

Принцесса долго рассматривала скакуна, с некоторой опаской потрепала его по холке и наконец произнесла:

— Я хочу знать, сколько он стоит.

— Моя госпожа, он вряд ли продается, — тихо подсказал начальник ее стражи.

— Почему?

— Думаю, его хозяин где-то поблизости и лишь оставил здесь коня, чтобы пройтись по рынку.

— Тогда найди этого человека и договорись о цене. Я хочу подарить прекрасного жеребца моему мужу.

Мысль сделать подарок Аби-Раме пришла в голову Шаммурат неслучайно. Накануне женщина вдруг поняла, что их счастливый брак может расстроиться. После двух лет замужества у нее по-прежнему не было детей, напомнила же об этом свекровь, решившая вдруг отужинать вместе с сыном и невесткой. В результате трапеза едва не закончилась ссорой. Слава богам, что Аби-Рама встал на сторону жены. И теперь она чувствовала себя обязанной отплатить ему чем-то особенным.

— Он не продается! — громко и грубо произнес кто-то за ее спиной.

— Все продается, а то, что нельзя купить, всегда можно забрать силой! — резко ответила Шаммурат.

Ее начальник охраны опешил, услышав, что госпожа гневается. Он всегда считал ее тихой овечкой, — да, немного избалованной, чуточку своенравной, но все-таки овечкой, — а тут такое перевоплощение! Впрочем, это замешательство быстро прошло и стражник уже посмотрел на хозяина жеребца, как на заклятого врага.

— Моя госпожа, позволь мне проучить этого наглеца.

Прежде чем кивнуть Ашшуру, Шаммурат решила посмотреть в глаза тому, кто осмелился ей перечить. Но обернувшись, она вдруг побледнела, пошатнулась и едва не упала. Стражник подхватил ее под руки, помог присесть — слуги немедленно нашли скамеечку.

— Моя госпожа, нам лучше вернуться.

Но Шаммурат продолжала смотреть куда-то за спину обидчику, позабыв и о нем, и о его жеребце. Минуту назад она увидела в толпе лицо Хавы. Но это было так невероятно, что просто не могло быть правдой.

— Да. Ты прав. Возвращаемся во дворец, — согласилась Шаммурат, снова с надеждой оглядываясь вокруг.

Она села в паланкин. И стала думать, что сходит с ума.

«А может, это все демоны… Проделки свекрови… Разве она не могла навести на меня порчу?..»

Ей стало страшно, сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди.

«Дыши, дыши… Ты справишься, ты сильная»…

На самом деле она была очень слабой и знала об этом. А еще — трусихой.

«А что, если Хава явилась мне, чтобы предупредить об опасности?! Свекровь хочет меня отравить! — осенило женщину. — Это знак! Мне надо бежать! И немедленно! К отцу, в Ниневию! Аби-Рама не сможет защитить меня от своей матери».

Шаммурат приказала рабам остановиться, вышла из паланкина и так растерянно посмотрела на начальника стражи, что он снова спросил, как чувствует себя его госпожа.

— Не иди за мной. Я хочу побыть одна.

Стражник не подчинился:

— Тогда мне не сносить головы. Все, что я могу, — это оставить здесь стражу, но тебя я не брошу.

— Хорошо. Пусть так и будет, — согласилась его госпожа, тут же шагнув в людской поток, который с каждой минутой стал уносить ее все дальше и дальше от паланкина.

Удивленный Ашшур едва поспевал за ней.

А через минуту на пути Шаммурат возникла какая-то нищенка.

— Ты?! — вырвалось у жены наместника.

Это была все-таки Хава.

Сестры обнялись и расплакались.

— Ты жива! Слава богам, ты жива!!! — причитала Шаммурат.

***

Они уединились в паланкине, чтобы избежать любопытных взглядов. Ехать во дворец Хава не захотела.

— Ты сошла с ума? Как можно отказаться от возможности отдохнуть и привести себя в порядок, когда ты столько времени путешествовала как нищенка?

— И кто это меня сейчас упрекает в помешательстве? — рассмеялась Хава, припомнив Шаммурат панику, о которой несколько минут назад было поведано как о самом ужасном кошмаре.

— Это совсем другое. Я боюсь свою свекровь потому, что она занимается магией. А еще потому, что она меня ненавидит.

— С чего это между вами такая неприязнь возникла? Когда я в последний раз была в Изалле, ты ее хвалила.

Шаммурат тяжело вздохнула.

— У нас нет детей.

— А давай-ка я покажу тебя своей Каре.

— Это той колдунье, которой ты обязана жизнью?

— Она любую хворь одолеть может.

— И как же мы увидимся, если ты во дворец ехать не хочешь?

— А мы так поступим: ты дашь мне немного серебра, я сниму комнату на постоялом дворе, том, что за городскими стенами, и ближе к ночи приходите вдвоем. Хочу выяснить у твоего мужа, как обстоят дела в Ниневии...

— То есть его ты все-таки не боишься, — смекнула Шаммурат. — Тогда чего еще?

— Скажи, это правда, что дед при смерти? Как это случилось?

— Удар его хватил еще осенью, когда пришла эта страшная весть из Ордаклоу о тебе и Ашхен. И с тех пор лучше ему не стало.

— Теперь скажи, могу ли я чувствовать себя в безопасности, если на троне сейчас Ашшур-аха-иддин, а меня для всех давно нет в живых? Нет… Хочу тайно добраться до Ниневии. Там посмотрим. Да и не Аби-Раму я боюсь, а того, что среди его окружения окажутся лазутчики Закуту.

Тем же вечером Шаммурат рассказала мужу о Хаве и ее планах.

Аби-Рама воспринял ее чудесное спасение спокойно, рассудительно заметив, что осторожность в этом случае действительно лишней не будет. Согласился он и с тем, чтобы тайно навестить Хаву на постоялом дворе.

По-родственному обняв свояченицу, наместник тут же обратил внимание на Кару, которая стала о чем-то шептаться в углу с Шаммурат, и недовольно поинтересовался:

— А эта старуха зачем здесь?

— Она поможет вам обзавестись наследником, — улыбнулась принцесса. — Давай-ка оставим их наедине. Я хочу знать обо всем, что произошло в Ассирии в мое отсутствие.

К ночи пошел небольшой дождь, и, чтобы не мокнуть во дворе, Аби-Рама и Хава скрылись в таверне.

Хозяин, узнав наместника, заискивающе улыбался, принес вина — самого лучшего, по его словам, — жареного молодого барашка и свежих овощей. Впрочем, с куда большим аппетитом все это ела и пила молодая женщина, чем мужчина. Мужчина только говорил…

Падение Ордаклоу повлекло за собой череду страшных бед для Ассирии. Известие о трагической судьбе любимых внучек привело Син-аххе-риба в ярость. Он заревел как раненый зверь, вырвал из ножен меч и мгновенно расправился с гонцом. А затем рухнул сам, словно этот клинок пронзил сердца их обоих.

Царя хватил удар.

Четыре долгих месяца Син-аххе-риб лежал в своей постели, в полузабытьи не узнавая никого из окружающих и оставаясь беспомощным точно младенец. Весной слухи о состоянии властелина поползли по всей Ассирии. Тогда в Ниневию приехал Ашшур-аха-иддин, собрал всех министров, жрецов и самых влиятельных наместников, занял место на троне, рядом посадил мать. Ближе всех стоял Арад-бел-ит.

Ко всеобщему удивлению, Ашшур обошелся с братом очень ласково, говорил подчеркнуто уважительно, оставил все привилегии, хотя и отобрал тайную службу, выразив недовольство тем, как та справляется со своими обязанностями в Урарту и Киммерии. Начальником тайной службы назначил Скур-бел-дана, приехавшего вместе с принцем в столицу. Главой внутренней стражи Ассирии остался Набу-шур-уцур. После этого Ашшур-аха-иддин вернулся в Табал, где война давно приняла затяжной характер.

— Так что в столице сейчас всем заправляет Закуту, — подвел черту Аби-Рама.

— Значит, мне надо пробраться во дворец, минуя ее.

— Син-аххе-риб едва говорит. Давно не встает с постели… Он обречен.

— Поэтому я и хочу показать его Каре.

— Этой старухе?! Да что она может?! Царя лечил сам Набу-аххе-риб!

— А разве ему можно доверять? Или Закуту хочет, чтобы дед снова сел на трон?

Колдунья тем временем показалась в дверях таверны и жестом поманила наместника к себе.

— Ступай, — со смешком подтолкнула его Хава.

Вернувшись в комнату, Аби-Рама заметил: его жена оправляет одежду, и понял, что ей пришлось раздеваться. А Кара уже взялась за него:

— Жена говорит, ты нередко мочишься через силу? Скажи, такое уже было и раньше, когда ты жил с другими женами?

Он смутился:

— Было. А тут есть какая-то связь с тем, что у меня до сих пор нет наследника?

— Посмотреть мне тебя надо, тогда скажу точно…

Под утро, прощаясь с Хавой, супруги старались не смотреть в сторону Кары: было неловко осознавать, что старуха еще недавно видела их нагими, трогала самые сокровенные части их тела.

— Сестричка, думаешь, у нас получится? — не удержалась Шаммурат.

— Если Кара говорит, что ты понесешь, значит, понесешь. Главное — не забывай пить вместе с мужем снадобья, что вам дали.

Аби-Рама постарался перевести разговор в другое русло:

— Дорогая Хава, подумай еще раз, ты будешь в безопасности, если поедешь в Ниневию под моей охраной.

— Я знаю. Но сделай то, о чем я тебя прошу.

***

— Выясни, что стоит за этой вылазкой, — приказал Омид, когда кравчий Ардэшир рассказал ему, что наместник после позднего ужина отправился вместе с женой куда-то за город.

Ардэшир, который успел смириться с тем, как им помыкал лазутчик Ашшур-дур-пании, поспешно ответил:

— Не знаю, получится ли у меня. Аби-Рама взял с собой только трех телохранителей, а из них клещами слова не вытянешь.

— Пошли своих людей проверить дороги, пусть поспрашивают на постоялых дворах… Ищи, ищи!.. Думаю, произошло или происходит что-то важное.

— Все это как-то связано с Шаммурат. Она вернулась с рынка заплаканная, но явно счастливая, и вошла к наместнику, когда он принимал у себя торговцев из Аравии, и что-то нашептала ему на ухо, после чего он приказал всем выйти, даже мне. И потом весь день… мне показалось, что он был… не знаю… не взволнован, скорее, озадачен.

— Подождем до утра. Если твои люди вернутся ни с чем, поручим это Шарахилу.

Каждый раз, когда Омид называл это имя, Ардэшир вздрагивал, уж очень хорошо он помнил о своей роли в восхождении этого офицера. Именно Шарахил три года назад возглавил войско Изаллы после того, как его предшественник Джэхэн умер в страшных мучениях от неизвестной болезни.

Ночные поиски увенчались успехом. Люди Ардэшира скоро нашли постоялый двор, куда приезжал Аби-Рама. Непонятно было только — к кому, ведь речь шла лишь о двух нищенках. Но то, что наместник и его жена пробыли там всю ночь и хотели сохранить тайну, говорило о многом. Нищенки покинули постоялый двор, как только уехали высокие гости.

После этого повар Омид нашел на конюшне рабсака Шарахила.

Офицер — молодой, стройный, с явной примесью арабской крови — приветствовал повара легким поклоном и благожелательной улыбкой, отвел в сторону, с готовностью выслушал.

— Пошли конные разъезды в сторону Ниневии, — сказал Омид. — Тебе следует найти для этого удобный предлог. Ищи двух нищенок, которые встречались этой ночью с наместником на постоялом дворе. Одна из них — старуха. Другая — еще девчонка.

— Что мне с ними делать?

— Когда схватишь их, вези на постоялый двор, что по дороге на Ниневию. Хозяин должен их опознать, после этого от него тоже надо будет избавиться. Нищенок оставишь там же, постереги их до моего приезда.

Шарахил, не спрашивая позволения своего господина, тотчас отправил в сторону Ниневии три сотни конных воинов, снабдив их соответствующим приказом. Однако те вернулись через два дня с пустыми руками.

Все, что смог Омид, — это известить Ашшур-дур-панию о странной встрече наместника и его жены с нищенками.

Неделю спустя в Изалле неожиданно объявился Бальтазар в сопровождении сотни стражников. Приехал он под вечер, а уже на следующее утро заторопился в Ниневию.

Хозяин постоялого двора, прятавший все это время по приказу наместника у себя нищенок, вскоре доложил Аби-Раме: «Уехали. Передал из рук в руки». — «Молодец! — похвалил тот. — Узнаешь тех, кто расспрашивал тебя обо мне и о женщинах?» — «Да, мой господин».

***

Только Бальтазару колдунья и доверяла. Однако как ни пытался он тайно выехать из Ниневии, о поездке в Изаллу все-таки узнал Набу-шур-уцур. Через него — Арад-бел-ит. А он, пользуясь случаем, передал послание зятю.

«Дорогой Аби-Рама, да будут милосердны к тебе боги, даруют они тебе и твоей семье счастье и благополучие!

Поезжай к Зерибни. Поговори с ним. Его дружба с Закуту разладилась. Найди способ склонить его на нашу сторону. Он родом из Вавилона, а поддержка южан в нужный момент будет мне очень кстати.

Арад-бел-ит».

Когда два года назад Зерибни, вернувшись домой, обнаружил трупы стражников и кравчего, исчезновение постельничего и Саси, а также множественные доказательства оргии, которую устроили в его дворце, ярости наместника не было границ. О чем-то он знал, о чем-то — догадывался, но у него и в мыслях не было, что пагубные пристрастия Мардука в итоге приведут к подобному безумству. «Я с удовольствием сделал бы из тебя евнуха, уцелей ты в этой бойне», — подумал тогда Зерибни.

Что до Арицы, то здесь толика сожаления все же присутствовала. Не окажись этот юноша настолько впечатлителен — подумаешь, отымели парня, — для него было бы куда полезней дождаться своего хозяина, рассуждал тот.

Последовавшие за этим известия из Ниневии, что Арица убил Шумуна, заступившись за честь отца, и разыскивается внутренней стражей Ассирии, Зерибни воспринял даже с гордостью.

«Каков храбрец!»

Немудрено, что наместник дал самую лестную характеристику своему бывшему постельничему, когда спустя пару месяцев о нем вдруг стал расспрашивать Скур-бел-дан, лично отвечавший за подбор телохранителей для Ашшур-аха-иддина.

Зерибни потом долго гордился собой: «Какой же я все-таки исключительно добрый человек! Вот, еще одну судьбу устроил, а ведь мог бы сломать, достаточно было только слова…»

Между тем, «исключительно добрый человек» после всей этой истории стал на дух не переносить мужеложцев и, в отместку за причиненные неудобства, молоденьких поваров, которых так тщательно подбирал под свой вкус Мардук, оскопил и выгнал из дворца. Начальнику дворцовой стражи, допустившему убийства, Зерибни отрезал уши, приговаривая: «Все равно ты ничего не слышишь, зачем они тебе!». Сменил министра двора, глашатая, колесничего, конюшего, всю охрану во дворце и даже слуг помельче.

Вот чего Зерибни не ожидал, так это того, что в скором времени его самого и обвинят, разумеется, за глаза, в исчезновении Саси. Нашлись-таки люди, которые видели опального министра в Руцапу. Однако в расследовании никто заинтересован не был. Син-аххе-риб тяжело болел. Арад-бел-ит и Набу-шур-уцур по понятным причинам притворились глухими. Что до Закуту — случайно выяснилось: она сама подобные слухи и распускала, очевидно, желая отвести от себя всякие подозрения. Так что отношения между царицей и Зерибни разладились. После этого он оказался одним из немногих наместников, не приехавших в Ниневию присягнуть на верность Ашшур-аха-иддину, когда тот как соправитель отца взял на себя ответственность за судьбу государства. И все уже стали сомневаться, кого на самом деле Руцапу готов поддержать в борьбе за трон — старшего или младшего из братьев.

Пока не подросли сыновья Син-аххе-риба, Аби-Рама и Зерибни были добрыми соседями. Но слишком долго они строили один другому козни, не наведывались в гости, чтобы вот так сразу обо всем забыть и обняться, словно старые друзья. Для такого визита нужен был стоящий повод, и его своему господину подсказал Шарахил, командир гарнизона в Изалле. Как осенило:

— Зибу!

— О ком ты?

— О дочери твоего конюшего Мирзы.

— Ты о той девчушке, которую он, напившись, взял силой, когда в последний раз гостил у меня?

— Ну, отец ее шума поднимать не стал. Зерибни отсыпал ему столько золота, что папаша и снова подложил бы ее под старика.

— Так это когда было! Лет пять прошло... И что, она с тех пор так и не вышла замуж?

— Она была обещана Зерибни. И не возникни между вами неприязнь…

— Думаешь, клюнет? — засомневался наместник.

— Обязательно. Зная его вкусы…

В свое время царь Тукульти-апал-Эшарра III, прадед Син-аххе-риба, ради блага государства и для собственного спокойствия решил оскопить всех ассирийских наместников, дабы они не смогли пустить корни во вверенных им провинциях. Зерибни, в ту пору еще юноша, этой жестокой участи, по слухам, избежал. Почему — говорили разное. Кто-то уверял, будто он откупился, иные — что бесплоден от природы, но чаще рассказывали другую историю. Мол, когда Тукульти-апал-Эшарра приехал в Руцапу, чтобы исполнить свой замысел, и лично взял в руки бараньи ножницы, выяснилось, что мужское достоинство у наместника чуть ли не до колен, и царь, по-доброму позавидовав своему подданному, пожалел его из мужской солидарности.

Правда это или нет, никто не знал, но женщин Зерибни, за редким исключением, предпочитал всегда крупных, и чем выше, тем лучше. Зибу, двадцати лет от роду, вполне подходила: на голову выше самого рослого стражника, весом — как трое мужчин, с талией в обхвате в четыре локтя, ноги — две колонны. Но при этом все пропорции у нее были более-менее соблюдены, авполне милое личико называли даже красивым.

— Зибу… — задумчиво повторил Аби-Рама. — Моя мать говорила, что Мирза приходится нам дальним родственником… И если это правда… То почему бы не помочь его дочери устроить свою судьбу… Обещал — пусть женится.

— Это будет благородно, — ухмыльнувшись, поддакнул Шарахил.

Мать Аби-Рамы немедленно отправилась к родителям девушки обговорить сватовство. Те тут же согласились. И уже на следующий день из Изаллы в Руцапу направился караван во главе с самим наместником.

Чтобы произвести должное впечатление, Аби-Рама взял с собой тысячу пехотинцев, сотню конных воинов и три десятка боевых колесниц. Сотня одногорбых верблюдов, столько же мулов, полсотни тяжелых повозок везли все, что могло понадобиться наместнику и его семье в этом путешествии. Дабы избавить от тягот пути мать, любимую жену Шаммурат и будущую невесту, каждую из женщин наместник приказал везти в отдельном паланкине, и один из них значительно отличался от двух других размерами.

Слухи, разумеется, опережали пышную процессию. Руцапу был заранее украшен цветами, вдоль дороги развесили гирлянды, стража оделась в новые доспехи. Зерибни со светящимися глазами, широко улыбаясь, в прекрасном настроении выехал встречать гостей далеко за городские ворота. Старик в предвкушении подарка исходил слюной, и куда делась его обычная степенность! Обнявшись с Аби-Рамой, Зерибни не удержался от вопроса:

— И где же она?

— Вон в том паланкине, — шепнул гость, показывая глазами в нужном направлении.

Зерибни чинно поприветствовал мать Аби-Рамы, годившуюся ему в дочери, сердечно — Шаммурат, приличия ради справился о ее отце, достойнейшем Арад-бел-ите, и, добравшись до паланкина Зибу, нырнул головой за матерчатые своды, а когда вновь показался на белый свет, был красным как мак.

— Ну же! — вскричал он. — Едем во дворец! Будем пировать! Давно у меня не было таких желанных гостей!

«Похоть творит с людьми чудеса», — подумал Аби-Рама.

***

К согласию пришли быстро. Свадьбу не откладывали, решили сыграть через несколько дней. Руцапу все это время жил в предвкушении праздника. В городе прибавилось народу: все ждали обильных угощений и веселых развлечений. И Зерибни, конечно, не мог обмануть ожиданий горожан — сотни повозок везли овощи и фрукты, под нож пустили несколько отар овец, стадо коров в сотню голов и бесчисленное множество самой разной птицы, распечатали все подвалы, где хранилось вино, пиво варили с утра до вечера…

Зерибни все эти дни летал как будто на крыльях, словно и не было у него за плечами восьми десятков лет. И больше всего боялся: вдруг в последний момент что-то пойдет не так и все сорвется!

Однако желанный день настал. Свадьбу сыграли. И празднество удалось на славу.

И не было в городе человека, которого оно обошло бы стороной.

Ну разве что кто-то ушел с пира пораньше, дабы решить неотложные дела. Как, например, Шарахил. Покинув дворец, он слился с ликующей пьяной толпой и так, без риска быть узнанным, добрался до квартала кузнецов. Здесь нашел добротный двухэтажный дом, на воротах которого был прибит штандарт Зерибни, означавший, что это оружейник самого наместника, и юркнул в приоткрытую калитку. Вышел оттуда лишь час спустя. Оглянулся по сторонам, скрылся в ближайшем проулке.

Однако на этот раз за ним следили. В тени старого платана с раскидистой кроной стояли двое.

— Проводи его, — тихо произнес молодой голос. — Узнай, кто он и куда направляется.

— Все сделаю, мой господин, — ответил голос постарше.

После этого они разделились.

Один отправился за Шарахилом; второй (теперь, когда он вышел на свет, его можно было разглядеть — это оказался молодой статный мужчина в богатой одежде) вошел в дом оружейника.

В сенях путь незваному гостю преградил высокий худощавый раб.

— Хозяин уже спит! — дерзко заявил он.

И тут же охнул, стал медленно опускаться на колени. Из вспоротого живота на пол выползали кишки.

Незнакомец перешагнул через умирающего и громко свистнул.

— Хершид! Ты где? Покажись! А то ведь мне придется перерезать всех твоих слуг!

Хозяин дома — сгорбленный старик с вытекшим правым глазом — после этих слов возник на пороге почти сразу; сложил на груди руки, неприязненно посмотрел на гостя.

— Что тебе надо, Карр? И по какому праву ты врываешься в мой дом, убиваешь моих рабов?! — голос у кузнеца был сиплый и злой.

— Ты спрашиваешь, что мне надо, Хершид? — неторопливо приближаясь к нему, спросил Карр. — Мне надо, чтобы ты был со мной честен. К чему тебе столько золота? Или ты собираешься взять его с собой в царство мертвых?

— О чем ты говоришь? — скривился Хершид. — О каком золоте?

— А разве этот чужак платит не золотом за твои глаза и уши?

— Ты пьян! Я зарабатываю вот этими руками, — показал свои натруженные мозолистые руки оружейник, казалось, он вот-вот набросится на гостя. — Завтра же пожалуюсь на тебя Зерибни!

Но время разговоров закончилось. Карр ударил с носка в живот. Хершид упал, первое же проклятие, сорвавшееся с его губ, рикошетом выбило ему несколько зубов. Затем удары посыпались один за другим, пока старик не захрипел и не попросил пощады.

— Ты думаешь, я не знаю о твоих делишках с людьми из Изаллы?! — склонившись над ним, брызгая слюной, кричал ему в лицо Карр. — Не знаю, как ты рассказываешь обо всем, что делается в Руцапу?!.. Кто к тебе приходил?! Говори!

— Это… Это Шарахил… Командир Аби-Рамы, — сплевывая кровь, сказал Хершид.

— Что он хотел?

— Расспрашивал о тебе... О твоих людях... Я сказал, что после того случая с Арицей наместник нанял для личной охраны две сотни мидийцев… чтобы быть уверенным, что среди них нет предателя. Для этого сносился с царем Деиоком… Что ты у них старший, сказал, как тебя зовут…

— Что еще? — уже спокойнее спросил Карр. — Что он хотел?

— Узнать о тебе. А еще — подружиться с начальником городской стражи…

— Обо мне?.. Скажешь, любит женщин и вино. Ни с кем особо не разговаривает. Хватит с него… Начальника стражи навести, выпей с ним вина. Вы с ним почти ровесники. Поладите. И в следующий раз, как только появится этот Шарахил, не забудь известить меня…

Карр вышел из дома оружейника довольный собой. И подумал, что Омри, с которого он во всем брал пример, старший товарищ, отправивший его в Руцапу, непременно похвалил бы своего лазутчика за смекалку.

4

История, рассказанная писцом Мар-Зайей.

Двадцать третий — двадцать четвертый годы правления Син-аххе-риба³

Я не покидал пределы царства Ишкуза⁴ на протяжении двух лет…

Целую вечность...

Сколько всего произошло за это время — перемен, потрясений, смертей!..

И не было дня, чтобы я не думал о Марганите.

Во сне я целовал ее руки, прижимал к себе, вдыхал ее пьянящий аромат, и шептал, шептал слова любви.

Я все еще верил, что мы когда-нибудь будем вместе.

Как будто нас не разделяли обстоятельства и огромное расстояние…

Вернувшись из похода на Ордаклоу, царевич Ратай и номарх Арпоксай пришли доложить повелителю всех скифов о своих подвигах, а еще — о том, что в сожженной и разграбленной ими крепости случайно оказались ассирийские принцессы. Тело младшей привезли в стойбище, Хаву не нашли вовсе. Больше пятидесяти скифов, виновных в том, что они нарушили приказ Ратая и прикоснулись к внучке царя, казнили: разорвали лошадьми. Ишпакай, с удовольствием наблюдая за этой расправой, которая ему всегда нравилась, разоткровенничался тогда:

— Я благоволю к твоему господину и по-прежнему хочу, чтобы мы стали союзниками. Расскажи Арад-бел-иту, как я покарал тех, кто надругался над его дочерью. Эта нелепая случайность не должна разрушить доверие, которое между нами возникло…

Ишпакай прекрасно знал, кому я служу на самом деле.

Между тем, дружба киммерийцев и скифов, в которую никто никогда не верил, на двадцать третьем году правления Син-аххе-риба получила самое веское доказательство: вожди кочевников наконец породнились.

Шестидесятитрехлетний царь Теушпа и шестнадцатилетняя Шпако, дочь царя Ишпакая, соединили себя священными узами брака в праздник весеннего равноденствия.

Две недели в царство Ишкуза съезжались многочисленные гости.

Свадьбу играли в царском стане. Собрались все скифские номархи. Киммерийцев было значительно меньше: Балдберт, Дарагад да еще несколько вельмож. Урарту представляли царевна Ануш и первый министр Зорапет. Ассирию — мар-шипри-ша-шарри Мар-Априм.

Последним из гостей приехал мидийский царь Деиок. Выглядел он намного старше своих двадцати шести лет. Ростом невелик, широк в плечах да еще и кривоног. Большая голова, бычья шея. Волосы русые, борода окладистая. Не самое приятное впечатление производил и его голос — глухой, протяжный, он напоминал рев буйвола.

Веселье растянулось на десять долгих дней.

За это время мне удалось встретиться со многими гостями. С кем-то — обмолвиться всего парой слов, с кем-то — провести не один вечер. Впрочем, большинство новостей, которые мне удалось почерпнуть из этих источников, относились к разряду сплетен. Болезнь Син-аххе-риба ни для кого не была секретом, а о войне в Табале уже давно говорили как о проигранной кампании.

Тогда же я узнал о предстоящем бракосочетании Мар-Априма и Ишхануи, дочери Зорапета, что меня немного расстроило. Наверное, я все же испытывал какие-то чувства к этой девушке. Мар-Априм держался со мной на равных, однако не преминул напомнить, что попади я ему в руки в Урарту, он сразу заковал бы меня в цепи и отправил бы как государственного преступника в Ниневию. От него я впервые во всех подробностях узнал об убийстве Шумуна, о смерти Шели, Ани… и Диялы.

Раздавленный известием о гибели близкого мне человека, я два дня пребывал в оцепенении.

Царевна Ануш, рискуя вызвать ревность Ишпакая, подсела ко мне во время пира:

— Что с тобой? Ты сам на себя не похож.

— Погиб мой друг, — ответил я.

Пытаясь хоть как-то поддержать меня в этот трудный момент, она молча взяла мою руку и сильно сжала ее.

Когда нам удалось поговорить еще раз, я понял, как сильно царевна нуждается во мне. Царь Руса наконец уговорил ее согласиться на брак с Ишпакаем. Свадьбу назначили на осень.

Рассказав об этой новости, девушка отшутилась:

— Меня успокаивает только то, что ты теперь будешь рядом.

В последний день веселья, наблюдая издали за Ишпакаем и Теушпой, я вдруг понял, что они говорят о Марганите.

— Она и в самом деле настолько красива, что способна свести с ума? Или твой Лигдамида настолько обделен женским вниманием? — спросил скиф.

— Мы оба знаем, что это блажь и все женщины одинаковы, — отвечал киммериец. — Слава богам, что с годами Лигдамида тоже стал понимать это. Принцесса ему уже давно безразлична. Если что и движет им, так это упрямство. Однажды ему посулили бесценный изумруд, а потом подло выкрали. Эта девчонка нужна моему сыну на одну ночь. Но он поклялся, что перережет горло нашему ассирийскому другу, если она вдруг окажется не девственницей.

— Арад-бел-ит хитер как лис и скользкий как угорь. Ему нельзя доверять.

— Мой дорогой тесть, доверять нельзя никому...

Самые великие планы самых великих людей порой рушатся из-за пустяка, о котором-то и говорить иногда стыдно. Все приготовления к большой войне против Ассирии остановились из-за пустого бахвальства Ишпакая.

Под конец праздника скифский царь решил доказать свою удаль, бился на равных с сыновьями, скакал на коне, поднимал тяжести, как молодой… А на следующий день не смог сесть на трон, стал ходить по большой нужде кровью, сначала все отшучивался, а через две недели высох, ослаб, утратил ко всему интерес. К лету царь пошел на поправку, но затем его угораздило подхватить другую болезнь, которая имела самое тесное родство с первой, — теперь он бегал по нужде каждый час, если не чаще, и от этого прямая кишка у него вывалилась наружу почти на палец.

Военные союзы, женитьба — все отошло на задний план.

Впрочем, недуг царя оказался мне на руку. Мучаясь от бессонницы, страдая от болей, Ишпакай взял за правило звать меня по ночам в свой шатер, чтобы послушать об Ассирии, о чудесах, прославивших Ниневию, и канувшем в вечность Вавилоне. Наша дружба укреплялась день ото дня…

— Похоже, боги прогневались на всех царей сразу, — сказал как-то в разговоре со мной Ишпакай. — Что слышно из твоей родной Ассирии? Син-аххе-рибу не стало лучше?

Я ответил, что он при смерти.

— И кто же станет царем Ассирии, если Син-аххе-риб не сегодня-завтра умрет?

Мне пришлось напомнить, что у ассирийского царя есть соправитель и это Ашшур-аха-иддин.

— Он мне не нравится, — нахмурился Ишпакай. — Этот сопляк знает, что Арад-бел-ит пытается заключить со мной союз, и совершенно равнодушно на это взирает. Это выглядит неуважительно по отношению ко мне. Передай при случае своему господину, что Ишпакай остается ему преданным другом и готов помочь в трудную минуту… Мне бы только выздороветь!

А затем случилось невероятное: Хава, которую все считали погибшей, спустя год после своего исчезновения вдруг объявилась в Ниневии живой и невредимой.

И — о чудо! Через неделю к Син-аххе-рибу вернулся аппетит. Через месяц — на щеках появился румянец, еще через месяц вернулась речь, весной царь встал с постели и заново начал учиться ходить. К лету двадцать четвертого года правления Син-аххе-риба Ассирия вновь обрела законного правителя.

Однако борьба за трон после этого лишь обострилась. Когда это понял Ишпакай, тоже оправившийся от болезни, союз скифов, киммерийцев и мидийцев обрел второе дыхание.

Через пятнадцать месяцев после свадьбы Теушпы и Шпако союзники встретились в стане скифов во второй раз. О том, что там говорилось, я знаю лишь со слов отца.

Царь Теушпа порадовал Ишпакая доброй вестью о том, что царевна Шпако понесла. Это подтолкнуло киммерийского правителя к тому, чтобы возглавить поход в Маннею, Мидию и Элам — завоевать там земли для будущего отпрыска. Номарх еще и подмигнул Деиоку:

— Мы будем добрыми соседями!

Мидийский союзник воспринял эти слова спокойно и тут же поведал о тайной встрече с Арад-бел-итом. Принц предлагал ему породниться, отдавал за него свою любимую дочь Хаву. Вдобавок с помощью шпионской сети ассирийцев Деиок собирался устранить всех своих конкурентов — претендентов на мидийский престол. За все готов был платить золотом, в котором сейчас так отчаянно нуждался Арад-бел-ит.

Итог подвел Ишпакай:

— Тогда договорились. Весной Теушпа ударит по Мусасиру. Ратай, мой старший сын, — по Зикерту. Силы свои соедините в Маннее. Деиок поднимет восстание в Мидии. Сообща мы сможем одолеть ассирийского льва, на престол посадим Арад-бел-ита…

А затем пришла осень, принесшая череду смертей.

Царевна Ануш и царь Ишпакай должны были связать себя священными узами брака в первых числах месяца ташрит. Помню, как в предвкушении свадьбы старый скиф вдруг помолодел и приосанился. Он добивался сестры царя Русы больше трех лет.

Гонец со страшным известием приехал из Русахинили за полмесяца до того дня, как состояться свадьбе.

Он ворвался в царский шатер среди ночи, упал ниц и тихо произнес:

— Царевна Ануш умерла.

Ишпакай долго смотрел не мигая на посланника ванского царя, но так и не тронул его, отправил прочь. Мне приказал налить вина, сесть рядом и вместе с ним выпить. Попросил рассказать о том, как я учил Ануш, когда жил в Русахинили. Вспоминал о том дне, когда они впервые увиделись. Был задумчив, грустил, много пил… Мы проговорили всю ночь.

Больше при мне он никогда не вспоминал о ней.

Еще через месяц погиб Ратай. Как это случилось, никто так и не понял. Старший сын царя поехал на охоту вместе с товарищами, отбился от общей группы… и пропал. Поиски его продолжались трое суток. Царевича нашли в глубоком овраге. Тело было растерзано волками, оружия рядом не оказалось, а лошадь Ратая так и не вернулась в стойбище.

Ишпакай, узнав об этом, приказал седлать коней.

Он повел за собой две тысячи скифов, напал на ближайший город урартов и в отчаянной схватке одержал полную и сокрушительную победу. Ни пленных, ни рабов в тот день не брали.

Только море крови могло растворить в себе его нечеловеческое горе.

Не успели мы вместе с ним оплакать убитого царевича, как я потерял отца.

Мой старик болел давно. Он иссох и пожелтел, с трудом ходил, опираясь на посох. За день до смерти мы сидели в его шатре и вспоминали дом.

— Мне уже не вернуться, но обещай, что похоронишь меня в родной земле, — сказал отец, предчувствуя свою скорую кончину.

Умер он во сне...

Ишпакай был удивлен и озадачен моей просьбой. Он так и не узнал, кем был для меня ассириец Атра.

— Он сам просил тебя об этом? И почему ты считаешь себя обязанным исполнить волю несчастного старика? Не помню, чтобы вы были с ним близки. Мне всегда казалось, что вы недолюбливаете друг друга. Почему, понятно: ревновал он тебя ко мне. И вдруг все изменилось… Не боишься, что Син-аххе-риб схватит тебя и подвергнет пыткам за совершенное преступление?

— Ниневия — большой город. Там легко затеряться, — отвечал я.

— Хорошо. Будь по-твоему, поезжай. Арад-бел-ит выдает принцессу Хаву за Деиока. Скажешь своему господину, что я хочу видеть тебя в свите его дочери. Мне нужен в Мидии человек, которому бы я доверял.

— А разве ты доверяешь мне? — вырвалось как-то само собой.

Ишпакай с грустью улыбнулся, ласково обнял меня за плечи, посмотрел в глаза:

— Конечно же, нет. Я знаю, что ты шпионишь для Арад-бел-ита. Мне давно следовало бы от тебя избавиться. Но я достаточно хорошо изучил тебя за время, что мы провели вместе. Рано или поздно ты и Арад-бел-ит станете врагами. И тогда у тебя уже не будет пути назад. Я верю, мы еще увидимся.

Никогда не думал, что мы будем прощаться как лучшие друзья.

Увы, даже дома я не имел права похоронить отца по ассирийским обычаям: писец Атра для всех был давно мертв.

Я, дядя Ариэ, мой брат, сестра с мужем простились с ним тайно, привезя тело на кладбище среди ночи, словно воры. Прочли долгую молитву, уронили слезу и медленно побрели назад к городу.

— Вот и получается, что он прожил две жизни, — рассудительно заметил Нинурта.

Как?! Неужели я забыл упомянуть об этом… Сотник в конце концов добился своего и взял Элишву в жены. Давая разрешение на этот брак, отец долго сомневался, и мне пришлось его уговаривать. Я верил, что Нинурта станет любящим мужем и заботливым родителем…

— Нет и никогда не было в этом мире справедливости! — запальчиво ответил я на слова Нинурты. — Почему боги допустили, чтобы этот добрый безобидный человек стал изгоем, потеряв все, что ему было дорого: родину, жену, детей?!

Дядя Ариэ, постаревший за эти годы, хотя все такой же крепкий, соглашался со мной, кивал, тяжело вздыхал. Рамана, который вымахал на голову выше меня, плакал как ребенок, хотя почти не помнил отца…

Увы, жизнь вдали от дома, забвение родных и такие же тихие проводы — все это ждало и меня.

Но горе, каким бы глубоким оно ни было, рано или поздно рассеивается — как туман, стоит выглянуть солнцу.

Через неделю после похорон отца Элишва разрешилась мальчиком. Назвали его Атра, в честь деда.

Требование Ишпакая не очень понравилось Арад-бел-иту.

— Разумеется, я бы предпочел, оставить тебя у ишкузов, — нахмурился он. — Но делать нечего. Против желания Ишпакая идти неразумно. Хочет он видеть тебя в свите Хавы — пусть так и будет. К тому же в Мидии твои таланты тоже будут востребованы. Мне кажется, ты знаешь, как держать принцессу в узде. Даже мне это не всегда удается. Она уезжает семнадцатого тебета… У тебя в запасе почти полмесяца. На улицах днем не появляйся. Бальтазар предупрежден, но если слухи о твоем возвращении дойдут до Закуту, ничто не убережет тебя от гнева Син-аххе-риба.

Не знаю, как я набрался смелости просить принца:

— Мой господин, позволь мне увидеть Марганиту, хотя бы издали.

Глаза Арад-бел-ита стали черными как безлунная ночь.

— О Марганите забудь, — жестко сказал он. — Знаю, она тебе дорога, но вспомнишь о ней еще раз — лишишься головы, — потом смягчился и пояснил: — Пройдет какое-то время, и она станет твоей царицей.

Три дня спустя, после долгих уговоров, я оказался в гостях у Нинурты и Элишвы. Помня о том, что мне грозит, я не хотел рисковать понапрасну и показываться где-нибудь вне дома.

Мы успели поужинать в кругу семьи, когда к нам неожиданно присоединился Бальтазар, зашедший к своему сотнику в гости.

Я сдержанно поздоровался с начальником внутренней стражи. Он же, напротив, был очень радушен.

— Ну-ну, полно смущаться, — присаживаясь за стол, усмехнулся начальник моего зятя, — ты же знаешь, что Арад-бел-ит предупредил меня о твоем приезде.

Мы выпили. Помянули светлую память его жены.

Я спросил, найден ли убийца, чем вызвал горький смех Бальтазара.

— Ты шутишь? — кажется, он пытался понять, что я знаю.

Мне пришлось оправдываться:

— Надеюсь, тебе известно, что я к этому никак не причастен.

— Известно… — угрюмо сказал он.

Чтобы немного отвлечься от невеселых дум, я предложил сыграть в кости.

Самое пустое времяпрепровождение, какое я только мог себе представить.

Через пару часов благодаря моим стараниям Нинурта выиграл у меня свое месячное жалованье и, довольный тем, как складываются дела, сказал:

— В последний раз мне так везло месяц назад, когда пришлось дожидаться царя у дворца Арад-бел-ита.

— Ты же не входишь в его личную охрану? — удивился я.

Зять выбросил две единички и четверку — крайне мало для того, чтобы рассчитывать на успех. Взволнованный (неужели удача изменила ему?), замер в ожидании — что выпадет у меня, и оттого говорил с нами, вероятно, совсем не думая о последствиях:

— Это вышло случайно. После нескольких ночных ограблений мы обходили улицы, прилегающие ко дворцу Арад-бел-ита. Заметили двоих бедуинов, которые пытались скрытно пересечь площадь. Заставили открыть лица…

Я выбросил две единички и тройку. Кошки-мышки.

Нинурта с облегчением выдохнул:

— Я снова выиграл!

Бальтазар, кажется, догадавшись о моем искусстве, только посмеивался, видя, как его стражник сгребает со стола выигрыш за выигрышем.

Воспользовавшись моментом, я предположил:

— Одним из них был Син-аххе-риб? А вторым — Чору?

— Да, да…

Нинурта вдруг растерялся. Кажется, он только сейчас понял, что сболтнул лишнего, и взмолился, посмотрев сначала на меня, затем на Бальтазара:

— Я… лишусь головы… если… об этом кто узнает.

— Не тревожься понапрасну, ты среди друзей, — успокоил я.

И все же игра после этого разладилась. Нинурта так и не смог взять себя в руки, и мне пришлось очень постараться, чтобы сохранить ему выигрыш.

Бальтазар взялся проводить меня домой.

— Думаю, это женщина, — осторожно начал он, вспомнив слова Нинурты. — Ради кого еще царь стал бы красться, будто вор, подвергая себя опасности? И ее скрывают на женской половине дворца Арад-бел-ита. Если я прав, то он навещает ее едва ли не каждую ночь.

Я не должен был ему доверять, но, кажется, у меня не было выбора.

— К чему ты завел этот разговор? Ты знаешь, как он опасен для нас обоих.

— Безусловно. А ты не думал, что я собираюсь отомстить за смерть своей жены и хочу сделать это с твоей помощью? Син-аххе-риб навещает во дворце Арад-бел-ита принцессу Марганиту, их связь длится уже два или три месяца. Но я также знаю, что ты до сих пор любишь ее. Доверься мне, если хочешь изменить свою судьбу.

Это было безумие… С головой в омут…

— Я слушаю тебя…

— Это правда, что ты будешь сопровождать Хаву в ее поездке в Мидию?

— Да.

— Когда она покидает Ниневию?

— Семнадцатого тебета.

— Значит, у нас осталось десять дней.

— И как же это связано с принцессой?

— Во-первых, нам не проникнуть на женскую половину дворца Арад-бел-ита без помощи Хавы. Во-вторых, без ее участия тебе с Марганитой не выбраться из Ниневии.

— И с чего ты решил, что Хава будет на нашей стороне?

— После возвращения из Урарту она ненавидит своего отца и пойдет на все, чтобы нарушить его планы.

5

Весна 682 г. до н. э.

Урарту. Аргиштихинили — Загалу — Эребуни — Русахинили

На рассвете старый плешивый пес, спавший на пороге дома, настороженно поднял голову и повел носом. Просторный двор, вверенный заботам четвероного сторожа, утопал в зелени. В саду цвели яблони, абрикосы и алыча. Напротив входа был разбит цветник. Высокий каменный забор обвила виноградная лоза. Рядом с обветшалым деревянным сараем рос крыжовник… Чужой человеческий запах доносился откуда-то оттуда.

Пес злобно ощерился и зарычал. Но в то же мгновение его ударила стрела, в самое сердце, разом оборвав жизнь. Тишина даже не вздрогнула. Город еще не проснулся.

Ашшуррисау сдержанно похвалил Тарга:

— Неплохо… Оставайся здесь. В случае чего отрежешь ему путь к отступлению.

Затем оглянулся на молодого коренастого урарта с квадратной челюстью. Это был Манук, заменивший Касия.

— Пошли. И смотри — поаккуратнее! Мне он живой нужен.

Они искали Дилшэда почти год, пока Трасий, приехав однажды из Аргиштихинили, не рассказал о богатом ассирийце, поселившемся в городе. Стали следить, расспрашивать — выяснилось: по всем приметам подходит. Чтобы исчезли последние сомнения, привезли из ассирийской провинции Тушхан старого сапожника, знавшего беглого постельничего в лицо. Наконец все подтвердилось.

Перешагнули через мертвого пса, толкнули дверь — не заперто…

За первой комнатой, узкой и почти без мебели, сразу шла вторая. Она была снизу доверху заполнена тюками с овчиной. Ашшуррисау не поленился вспороть один из них, чтобы оценить качество шерсти. Довольно улыбнулся: неужели это предприятие может оказаться еще и прибыльным!

За спиной встал Манук, спросил на пальцах: куда дальше? Две двери…

Разделились. В комнате, куда проник Ашшуррисау, было совершенно темно. Пришлось переждать, пока глаза привыкнут к темноте. В воздухе таял легкий запах недавно потушенной лучины. Широкая кровать пустовала, в углу лежали сброшенные на пол доспехи и оружие. Ашшуррисау сделал к ним шаг, пытаясь разобраться, все ли на месте, а когда понял, чего не хватает, бросился назад, в комнату с тюками. Проснувшись то ли по наитию, то ли по случайности, хозяин дома бежал отсюда в спешке, прихватив с собой только меч.

Манук стоял в двух шагах от комнаты, в которую еще недавно вошел, и пытался обеими руками зажать рану на шее, но из нее ключом била кровь. Рядом с ним замер Дилшэд.

Зная, насколько опытных воинов обычно подбирают в постельничие, Ашшуррисау сейчас не дал бы за свою жизнь даже кружки пива и поэтому, вместо того чтобы драться, тут же сдался.

Отбросив в сторону меч, лазутчик смиренно сказал:

— Дом окружен. Тебе так просто не выбраться. Может, договоримся?

— А я попробую, — ответил Дилшэд, не выказав ни тени страха. — И уж точно проживу дольше, чем ты!

Он толкнул умирающего Манука и, полный решимости, пошел на Ашшуррисау.

— Зачем тебе убивать меня? Ты же видишь, я безоружен. Да и не хочется мне умирать ради той малости, что обещана за твою голову.

Когда острие меча коснулось шеи Ашшуррисау, лоб лазутчика покрылся испариной, а нижняя губа мелко задрожала:

— Нет, нет, подожди, — затараторил он. — Я слишком важен для моего господина. Возьми меня в заложники. Это спасет тебя.

Дилшэд замешкался, раздумывая — раздавить или не раздавить этого навозного жука, но в конце концов поинтересовался:

— И почему я должен тебе верить? Откуда мне знать, что ты действительно настолько важен, как говоришь?

— Ты позволишь? Я кое-что тебе покажу, — нерешительно спросил Ашшуррисау, пытаясь засунуть руку за пазуху.

— Показывай. Только помни: одно твое неверное движение — и ты мертвец.

Но Ашшуррисау и не думал его обманывать. Перстень с сине-зеленым изумрудом, стоивший огромных денег, впечатлил бывшего постельничего:

— Давай его сюда. Допустим, я тебе поверил. Теперь рассказывай, кто послал, зачем, а главное — сколько вас снаружи?

— Я служу Арад-бел-иту. Тебя приказано арестовать за убийство наместника и препроводить в Ассирию.

— И зачем ему этот арест, когда он сам меня нанял для этого убийства?

— Тебя нанял Арад-бел-ит?

— Не думаю, что Ашшур-аха-иддин стал бы убивать своих сторонников.

— Ты можешь сам рассказать об этом принцу.

— Ну уж нет. Попасть в лапы к внутренней страже? Я как-нибудь без этого обойдусь. Сколько вас снаружи?

— Десять человек. Но они все стоят вокруг дома. Через забор проникли только я и Манук, — беззастенчиво лгал Ашшуррисау.

— Верхом?

— Все пешие.

— Тогда идем к лошадям.

Из дома они показались вдвоем. Дилшэд шел сзади, приставив меч к шее своего пленника.

— Видимо, у принца дела совсем плохи, если он присылает ко мне таких заморышей, как ты, — усмехнулся бывший постельничий, немного ослабляя хватку.

— Ты принес мне столько хлопот! — неожиданно совсем другим тоном заговорил с ним Ашшуррисау. — Ты так меня разозлил, что я даже не повезу тебя в Ассирию. Тем более что от тебя все равно нет проку.

Дилшэд от таких слов опешил и принялся рассматривать этого нескладного лазутчика с внешностью торговца, словно увидел его впервые. А тот продолжал:

— Я хочу познакомить тебя с моим киммерийским другом, вернее, с его стрелами.

— Придержи свой язык, собака! — рявкнул бывший постельничий, но это было последнее, что он произнес.

Первая стрела насквозь прошила ему шею и заставила выпустить меч. Вторая — пробила грудь и бросила на землю.

Тарг, показавшись из-за сарая, виновато посмотрел на своего господина:

— Я правильно тебя понял? Ты ведь говорил, что он нужен живой?

— Мой добрый друг, — улыбнулся ассириец, — я всегда ценил в тебе смекалку и безграничную преданность.

Тарга эта похвала почему-то заставила покраснеть.

***

Домой они возвращались лишь неделю спустя. Похоронили Манука, затем продали овчину. Ашшуррисау немало заработал на этой сделке, и настроение у него было хорошим.

— Пока ты напивался в таверне, я прошелся по рынку. Накупил Айре всякой всячины. В сущности, ничего нужного. Но тут главное — чтобы доставить жене удовольствие. Хотя, о чем я говорю, если ты, наверное, ни разу в жизни никому ничего не дарил, — незло подтрунивал он над киммерийцем.

— Дарил, — обиженно откликнулся обычно молчаливый в таких случаях Тарг.

«Конечно, дарил, — мысленно согласился Ашшуррисау. — Серьги для моей жены три месяца назад. И если бы она так настойчиво не уверяла меня, что купила их сама, то я, пожалуй, даже поверил бы ей. Но ювелир сказал, что приходил ты. О поводе догадаться нетрудно».

Три месяца назад, когда скрывать беременность было уже невозможно, Айра призналась, что понесла.

«Значит, не только мне сказала», — с холодной насмешкой подумал ассириец, покосившись на нахмурившегося спутника.

Как со всем этим мириться, Ашшуррисау еще не решил. Весь последний год ему приходилось настолько старательно отворачиваться в сторону от этих двоих, что у него стала болеть шея. А влюбленные по-прежнему не сомневались, что их отношения для всех остаются тайной. Впрочем, вряд ли это беспокоило его, пока не выяснилось, что у них будет ребенок. А это в корне меняло ситуацию. Раньше Тарг был покорным и надежным помощником, но что будет с ним, когда в нем проснутся отцовские чувства? Не станет ли он опасен? Не станет ли опасна Айра?

Конечно, проще всего было бы расправиться со спящим Таргом во время одной из их многочисленных поездок, а потом сказать Айре, что верный слуга погиб в бою. Но кто тогда убережет Ашшуррисау от смерти в ситуации, подобной той, что случилась в Аргиштихинили?

Нет, нет, об это даже думать не хотелось.

С другой стороны, кто у него есть на свете? Айра, их маленькая дочь, Трасий да еще этот великан-киммериец. Это и была вся его семья.

Но представив, как их, вернувшихся, будет встречать Айра — радоваться, собирать на стол, суетиться, и все время осторожно поглядывать на Тарга, чтобы пересечься с ним взглядом, — Ашшуррисау стало не по себе.

Выход нашелся, когда впереди в лучах заходящего солнца показались крепостные стены Эребуни; за ними виднелись рассыпанные по склону горы жилые постройки и дворец наместника Киракоса.

— До города я доберусь сам, — неожиданно молвил Ашшуррисау. — Поезжай в Загалу. От нашего сапожника давно нет никаких вестей. Проверь, все ли у него в порядке.

***

В том, что от лазутчиков долго не приходило известий, не было ничего странного: такое случалось и раньше. Однако сейчас «замолчали» и другие его люди в городах Урарту Анаше и Бастаме⁵. Это настораживало.

Сапожника звали Агван. Вся его работа заключалась в том, чтобы ежедневно проверять тайник, куда Саурмег, сын купца Радассара, закладывал сообщения от Мар-Зайи, а если таковое появлялось — немедленно отправлять его в Эребуни.

В Загалу Тарг приехал уже на следующий день. Прошелся по оживленным улочкам, купил на рынке овсяную лепешку и, присев в тени старой ивы, не спеша позавтракал. Отдохнул немного с дороги и только потом двинулся в квартал ремесленников.

Агван жил на улице кожевников, в пятом доме от перекрестка по левой стороне.

Калитка оказалась заперта изнутри, но Тарга это не смутило: тихая улочка, редкие прохожие — перелезть через забор, когда улыбнулся случай, совсем нетрудно.

Во дворе, и без того тесном и совершенно не ухоженном, повсюду висела выделанная кожа самых разных сортов, на каменном парапете перед широким бассейном лежал хозяйский инструмент. Казалось, сапожник отложил работу, чтобы вот-вот вернуться. Настораживало другое — Агван держал двух огромных собак, и если они до сих пор не объявились, это плохой знак.

Тарг еще раз тщательно обследовал двор и, не найдя ничего подозрительного, направился в дом.

На труп первой собаки киммериец наткнулся в сенях. Вторая лежала посредине одной из комнат. Обе были убиты мечом. Перерытые вещи, разбитая мебель, кое-где вскрытый пол… Кто-то основательно потрудился, обыскивая дом.

Агвана, ни живого, ни мертвого, нигде не было.

«Ну а что, если он бежал, скрывается и еще вернется», — подобные мысли заставили Тарга остаться в доме до следующего утра.

Он не торопился. Раздевшись, долго плескался в бассейне, хотя вода была еще очень холодной, затем, чтобы согреться, почти час упражнялся с мечом. Нашел в доме еды, немного вина, привалил тяжелым шкафом входную дверь и поудобнее устроился на хозяйской кровати.

Кажется, впервые в жизни воина такой огромный дом принадлежал только ему, и это оказалось так странно, что он вдруг осознал, какой тихой и спокойной может быть мирная жизнь.

Он впервые мечтал. Оказывается, все, что ему надо было для счастья, — это крыша над головой, Айра и их дети.

***

«Арад-бел-иту, наследнику Син-аххе-риба, да славят тебя боги, да ниспошлют они тебе здоровье, счастье и благополучие, пишет тебе твой верный слуга Мар-Зайя из царства Ишкуза.

Царь Ишпакай после свадьбы своей дочери с киммерийским царем Теушпой тяжело заболел, по нужде ходит кровью. От государственных дел отстранился, думает только о своем здоровье.

В царский стан на днях прибыли послы от царя Русы. Принял их царевич Ратай.

На уговоры прекратить разбойные нападения и довольствоваться данью, принц ответил смехом. Сказал: сколько захочу, столько и возьму.

Сила Ратая в последнее время растет. К нему прислушиваются все старейшины и номархи скифов. Все решения ныне принимает он.

С низким поклоном, твой верный слуга Мар-Зайя».

Эту табличку Ашшуррисау перечитал дважды или трижды, пытаясь привести мысли в порядок, потом зачем-то спросил у Тарга:

— Если собаки убиты, а Агвана в доме не было, значит, взяли живым. Тогда почему тайник не тронули? Разговорить не смогли?

Киммериец только пожал плечами: откуда ему знать.

— Или переусердствовали, — продолжал рассуждать вслух ассириец. — Съездить бы в Анаше и Бастам. Вот только боюсь — поздно… Не нравится мне это все. Бери Трасия, Айру и мою дочь, и сегодня же, как стемнеет, уезжайте из Эребуни. Из вещей возьмите самое необходимое. Куда — Трасий покажет. Он еще весной в горах жилье брошенное присмотрел. Оно как раз для такого случая подойдет.

«О боги, что я делаю?! — удивлялся себе Ашшуррисау. — Да ведь я сам толкаю жену в объятия этого увальня! Как можно оставлять их вдвоем?!»

Тарг нахмурился:

— А как же ты?

— Съезжу в Русахинили к Мар-Априму. Попытаюсь выяснить, что происходит. Что за мор такой напал на моих людей. Догадки, конечно, есть, но тут надо точно знать.

Ашшуррисау покинул Эребуни в тот же день. Прощаясь с женой, едва обмолвился с ней парой слов, дочь нежно поцеловал в щеку. Долго давал наставления Трасию, поручив немедленно нанять местного приказчика, чтобы тот присматривал за хозяйством. Таргу сказал с усмешкой: «Знай: доверяю тебе самое ценное». Взял двух лошадей, чтобы менять их в дороге, прихватил табличку от Мар-Зайи как предлог увидеться с мар-шипри-ша-шарри, и был таков.

***

Приземистый урарт с непропорционально большой головой, обладатель темно-каштановой копны волос и окладистой бороды, одетый небогато, но опрятно, выбросив две шестерки, громко расхохотался и сказал со смехом в полный голос, так, что все, кто сидел в таверне, это услышали:

— Зинвор! Мой добрый друг, сегодня не твой день!

Рослый стражник с квадратной челюстью засверкал глазами, в бессильной ярости ударил кулаками о стол, отчего подпрыгнула вся посуда и разлилось вино. Потом зарычал:

— Еще один кон!

— Не-е-ет, — протянул его соперник, обнажая кривые и неухоженные зубы. — Тебе ли не знать, что удача хуже продажной девки. Взял свое — беги, пока она не продалась другому.

— Еще один кон, Кадж! — грозно повторил Зинвор. — Или, клянусь всеми богами, эту ночь ты проведешь под арестом.

— Вот, значит, как ты заговорил, — зашипел его соперник, меняясь в лице, от прежнего благодушия не осталось ни следа. — И на что будем играть?

— Ты поставишь все, что ты у меня сегодня выиграл… Если выиграешь ты, клянусь, я закрою глаза на все твои проделки в Русахинили до конца года.

— Ну, это того стоит, — зловеще усмехнулся игрок.

— Бросай первым…

Кадж равнодушно пожал плечами, ловко подхватил со стола игральные кости, опустил их в кубок, долго тряс его, не сводя глаз со стражника. Перед тем как выбросить, сказал с усмешкой:

— Эх, заживу!

Когда он оторвал от стола кубок, кости показывали на гранях пять и шесть.

В этот момент Зинвор схватил Каджа за правую руку, чуть выше запястья, рванул за рукав так, что он затрещал, и тогда на стол выпали другие кости.

— Мошенник! — крикнул стражник, поднимаясь во весь рост и замахиваясь для удара.

Кадж оказался проворнее и изо всей силы толкнул стол, так, что тот сбил проигравшегося с ног.

— Подлый мошенник! Да я вырву тебе глотку! — орал один.

— Закрой свой грязный рот, сын шлюхи! — отвечал другой.

Схватились за мечи. Посетители таверны принялись подбадривать кто стражника, кто мошенника. Громче всех кричал хозяин:

— Кому еще пива?! Кому вина?! Победитель платит за всех!

Через несколько минут оба были ранены и истекали кровью. Кадж брал натиском и отчаянием. Зинвор полагался на опыт и холодный рассудок. Долгое время бой шел с переменным успехом, пока Натиск не загнал Опыт в угол.

Толпа воодушевленно загудела: развязка была все ближе.

Но Кадж неожиданно опустил меч. Зинвар, не ожидавший подобного великодушия от противника, вжавшись в стену, изумленно спросил:

— Ты что делаешь?!

— Здесь Ашшуррисау, — тихо сказал тот.

И стражник, проследив за взглядом Каджа, понял, кому обязан жизнью.

В толпе стоял их главный работодатель, регулярно снабжавший серебром и того, и другого.

Ашшуррисау улыбнулся, а затем, повернувшись к ним спиной, стал протискиваться сквозь толпу к выходу.

— Хозяин! Всем пива за мой счет! — крикнул Кадж, вкладывая меч в ножны, безо всякого опасения поворачиваясь к недавнему противнику спиной.

Зинвар зашептал ему на ухо:

— А ты все-таки сволочь!

Ответом стала лишь снисходительная улыбка.

Ашшуррисау ждал их на улице. Была уже ночь, и сообщникам не составило труда найти укромное место для разговора.

— Сколько у тебя человек, Кадж? — без хождения вокруг да около спросил ассириец.

— Восьмерых хватит?

— Вполне… Зинвар, твоя помощь тоже может понадобиться.

***

Зорапет, первый министр Урарту, и Манук, министр двора, не спеша шли по длиннойгалерее, примыкавшей к тронному залу, и обсуждали итоги почти трехчасового бдения — когда они вынуждены были слушать сначала доклад туртана Баласана, затем длинную речь Киракоса, а напоследок еще и наставления царя.

— Если Баласан прав, то нам ничего не угрожает, — говорил томным голосом Зорапет. — Я не вижу необходимости объединяться скифам с киммерийцами ради войны с нами. Этот союз им нужен только для того, чтобы одолеть Ассирию.

Манук как будто и соглашался с подобным утверждением, кивал, но при этом его лошадиное лицо выражало озабоченность:

— Как конечная цель — быть может. Но что, если, объединившись, кочевники сначала возьмутся за нас? Киракос прав, за последние полгода было вдвое больше набегов на наши северные рубежи, чем за предыдущие несколько лет.

— Скифы обнаглели, это несомненно. Но и преувеличивать опасность, исходящую от них, не стоит. Вот на что невозможно закрыть глаза, так это на падение Ордаклоу. Все остальные их походы заканчиваются мелкими стычками на границе и несколькими разграбленными поселениями. Тут другое. Позиции Киракоса после смерти Завена сильно пошатнулись. Вот наместник и пытается любыми способами привлечь к себе внимание… Нет, скифы в ближайшее время с нами воевать не будут. Тем более — когда вопрос женитьбы царя Ишпакая на царевне Ануш, кажется, уже решен.

— Ишпакай стар. Он и сейчас болеет, — возразил Манук. — Не сегодня-завтра на трон сядет Ратай. И тогда все изменится.

— Не спеши хоронить старика. Он еще нас с тобой переживет. И уж совсем рано видеть на троне его старшего сына, — снисходительно заметил Зорапет. — Насколько я знаю, Ассирия тоже не заинтересована в этом преемнике.

— Это тебе сказал Мар-Априм? Так, значит, правда, что он хочет породниться с тобой? Полагаешь, царь одобрит этот брак? — Перспектива, что главным источником сведений для тайной службы Ассирии может стать не он, а кто-то другой, не нравилась Мануку.

Зорапет почувствовал эту перемену в настроении собеседника и тут же поддел его:

— Я никогда не давал повода царю усомниться в моей преданности. А можно ли это сказать о тебе?

Расстались они холодно.

Манук на минуту заглянул в свои покои, справился о здоровье жены, болевшей уже несколько дней, и сразу поспешил по делам. Утром появился гонец от одного из его поставщиков с сообщением, что камень в долг он больше поставлять не будет. Речь шла о мраморе и граните, необходимых для постройки нового дворца. Но потом прибежал с проблемами кравчий, после этого пришлось разбираться с проворовавшимся слугой, затем — проследить, чтобы сменили воду в бассейне, вызвал царь… Только к ночи и освободился.

Поставщик жил на другом конце города, и Манук отправился к нему верхом, прихватив с собой четверых стражников.

«Грязный ублюдок, — думал он о первом министре. — Ты думаешь, если царь прислушивается к твоим советам, то тебе позволено безнаказанно оскорблять меня?! Подожди! Я с тобой еще посчитаюсь!»

Манук пытался понять, где просчитался и выдал себя, как Зорапет узнал о его связях с Ассирией. И с ужасом представлял, что произойдет, если подобные слухи дойдут до ушей правителя.

Петляя узкими улочками Русахинили, всадники ехали почти в полной темноте. Единственный факел, освещавший дорогу, едва ли мог рассеять мрак, окружавший их со всех сторон. Небо было затянуто тучами. А горожане ложились рано.

Манук, редко покидавший свою вотчину, чувствовал себя в городе неуютно. Тени выглядели зловеще, малейший шорох министр воспринимал как напоминание о том, что опасность может таиться за каждым углом.

Старший стражник, заметив это беспокойство, сказал:

— На улицах сейчас стало безопасно, не то что в прошлом году.

— Разве воров, промышлявших этой зимой, уже поймали? — усомнился Манук.

— Нет. Баграт с ног сбился, пару раз устраивал облавы, даже повесил нескольких человек, чем и оправдался перед царем и наместником, но настоящую шайку так и не разоблачили. Однако, говорят, Баграт кое с кем договорился. С кем-то из тех, кто держит всех воров Русахинили за горло. Оттого и тихо стало.

— О боги, я не ослышался? Наш всесильный, могущественный, надменный Баграт делит свою власть в городе с кем-то еще?

— По слухам, он всего лишь гончар. Его зовут Кадж.

— То есть он не скрывается, живет в Русахинили, как добропорядочный горожанин, да еще собирает дань со всякой швали? Невероятно! Интересно, а царь знает о том, что происходит в столице? Вряд ли ему понравится сама мысль о том, что внутренняя стража потакает вожаку воров и убийц…

Ответить стражник не успел. Манук сам отмахнулся от него, увидев знакомый дом, дескать, ладно, потом, уже приехали.

Купец, вышедший их встречать, подобострастно кланялся, прикрикнул на слуг, чтобы они взяли под узду лошадей и завели в стойло.

— Я к тебе ненадолго, — осадил угодливого хозяина Манук, ловко спрыгивая с коня. — Так что такого случилось, что ты заставил меня тащиться к тебе среди ночи?

За гостями затворили ворота. Во дворе зажглись факелы. Стало светло как днем. Хозяйство было большое: несколько складских помещений, конюшня, птичник, дом в два этажа. Слуг вокруг крутилось, наверное, с десяток.

— Сколько, однако, суеты, — заметив смущение купца, видя, как он опускает глаза, Манук вдруг ухмыльнулся. — Признавайся, дело ведь не в оплате? У тебя просто нет этого треклятого камня, и ты теперь не знаешь, как меня умаслить? Ладно уж, говори. Сколько дней тебе дать? Только учти, за то, что подвел меня, эту партию поставишь бесплатно!

И вдруг оказалось, что слуги вовсе не слуги, а переодетые разбойники.

Стражника, оставшегося у ворот, ударили в спину, пока он, наклонившись, пытался смахнуть с сапога грязь. Второго и третьего охранника убили просто и без затей — встав лицом к лицу и мгновенно вонзив кинжал в сердце. Заминка вышла с их командиром, единственным, кто был одет в тяжелую кольчугу, да еще скрытую под плащом. Клинок скользнул по защитному снаряжению и лишь ранил воина. А он был хорош — плечом толкнул нападавшего так, что тот отлетел к забору, выхватил меч и отразил атаку справа и слева. Одного заколол, другому отсек кисть руки. А потом услышал, что его зовет Манук: министру приставили нож к горлу.

— Все! Все! Прекращай! Брось оружие! Я приказываю!

Стражник хоть и неохотно, но все же повиновался.

Затем Манук заговорил с теми, кто взял его в плен.

— Кто вы, и что вам надо? Вы хоть знаете, на кого подняли руку?

Посмотрел на купца, сжавшегося под его взглядом.

— А ты еще ответишь за свою измену.

— Не бойся, мой добрый друг, — приободрил того вышедший вперед Кадж, прежде державшийся в тени. — Что он тебе может сделать, если ты под моей защитой?

— Кто ты, и что тебе надо? Сколько золота ты хочешь? — дерзко посмотрел на вожака разбойников Манук.

— Ты не поверишь, за все уже уплачено. Ведите его в дом…

У Манука отобрали кинжал, поторапливая, грубо толкнули в спину, когда он огрызнулся — ударили в живот. Министр с ужасом подумал: «Если это чья-то месть за прошлые обиды или измену, то живым мне отсюда не выбраться. Зорапет? Баграт? Или Мар-Априм? А ему я чем не угодил?».

Кого он не ожидал увидеть в комнате, куда его привели, так это Ашшуррисау.

— Ты? — изумился Манук.

Ассирийский лазутчик сидел в высоком деревянном кресле за столом, заставленным самыми разнообразными яствами, не спеша ел, пил вино из серебряного кубка и встретил пленника наидобрейшей улыбкой:

— Присаживайся, поужинаем.

Манук сел напротив. Смочил пересохшее горло. Однако есть не смог.

— И что же тебя так сильно удивило? — спросил Ашшуррисау.

— Что? — в глазах пленника поселилась растерянность.

— Я спрашиваю: что тебя так удивило, когда ты увидел меня? Как будто я редко бываю в Русахинили… Не хочешь объяснить, что случилось? Или ты больше не служишь моему господину Арад-бел-иту?

Манук понемногу приходил в себя.

— Нет, нет, конечно, служу. Разве ты не получал от меня новых сведений — трижды за последний месяц?

Ассириец выслушал его с интересом.

— Открою тебе тайну — нет, не получал. Донесения ты передавал, как обычно?

— Да, когда приходил на рынок, через Егию. Можешь сам спросить у него.

— Он три дня назад уехал из города.

— А как же Мар-Априм? — хватался за любую возможность оправдаться Манук. — Я ведь еще вчера встречался с ним. Он был всем доволен. Поговори с ним!

От одного взгляда Ашшуррисау лоб министра покрылся холодным потом. Но ассириец вдруг улыбнулся:

— Прости, что пришлось убить твоих людей. Зато теперь у меня нет сомнений, что ты говоришь правду... Ступай сейчас к Баграту. Скажешь, что на улице на тебя напали воры, но за тебя вступился Кадж со своими людьми и едва отбил. Пусть Баграт с ним встретится и как следует отблагодарит. Завтра найдешь Мар-Априма и расскажешь ему о нашей встрече, обо всем без утайки. Я буду ждать его в этом доме следующей ночью.

6

Весна 682 г. до н. э.

Столица Урарту Русахинили

В первый день месяца симан на двадцать третьем году правления Син-аххе-риба в столице Урарту было невероятно душно. Мар-Априм лежал на топчане, вынесенном во двор его резиденции, и лениво понукал слуг:

— Поднимите выше гирлянды… Поставьте сюда кадки с цветами из дома... Позовите повара… Выносите столы…

Сегодня вечером должны были прийти Зорапет с женой и дочерью, а приказчик Мар-Априма, как назло, подхватил лихорадку, вот и пришлось приглядывать самому.

Мар-Априм находился в Урарту почти год, причем девять месяцев — в качестве мар-шипри-ша-шарри. Впрочем, о царской службе он старался вспоминать как можно реже. Вдали от дворцовых интриг, без которых в Ниневии нельзя было прожить и дня, здесь человек его положения мог позволить себе вполне счастливое существование. И он ни в чем себе не отказывал.

Урартские женщины влекли Мар-Априма утонченной красотой и необузданным темпераментом. В его постели перебывало несколько сотен красавиц. Кому-то он платил, кого-то очаровывал, кого-то брал силой.

Он пристрастился к вину. Редко засыпал, не напившись до беспамятства. Купил несколько виноградников и винодельню в окрестностях ванской столицы. И даже наладил торговлю с Ассирией собственным вином.

Появилось и новое увлечение — бойцовские собаки. В поисках лучшего экземпляра Мар-Априм мог провести в дороге неделю, а то и больше. Он покупал их на рынках или находил в горных селениях, за каждого мастифа платил золотом и раздобыл уже два десятка собак. Каждые несколько дней в резиденции мар-шипри-ша-шарри устраивались бои, посмотреть которые приезжали самые знатные люди Урарту. Мар-Априм и здесь был невероятно популярен.

Он знал, как угодить обоим претендентам на ассирийский престол. Сообщил Арад-бел-иту, что после падения Ордаклоу и смерти Завена Урарту полностью подпало под влияние скифов, и переложил таким образом всю ответственность за развитие ситуации на чужие плечи. Ашшур-аха-иддин получил заверения, что царь Руса не собирается принимать чью-либо сторону. Оставалось только следить за тем, чтобы никакие вредные слухи не распространились за пределы Урарту, минуя Мар-Априма. И, чтобы решить эту непростую задачу, мар-шипри-ша-шарри хотел породниться с самим Зорапетом, чье влияние на царя и двор трудно было переоценить.

Самым легким оказалось вскружить голову Ишхануи, куда сложнее — добиться расположения Зорапета, который видел ассирийца насквозь. Мар-Априму пришлось действовать через его жену Аревик. Выждав момент, когда министр уедет из столицы, ассириец предпринял решающий штурм и, безусловно, покорил сердца и матери, и дочери. К возвращению Зорапета по Русахинили уже поползли слухи, что свадьбы не избежать. Противостоять натиску одновременно двух женщин любящий муж и отец не отважился.

Этим вечером в узком, уже почти семейном кругу они хотели определиться, когда и где должна состояться церемония бракосочетания.

Манук появился у Мар-Априма ближе к полудню. Волнуясь, рассказал о ночном происшествии, передал слова Ашшуррисау и поинтересовался:

— Пойдешь?

— Отчего же нет? Я даже рад, что он жив. Все ошибаются, вот и я ошибся.

Мар-Априм был невозмутим. Этот человек всегда оставался для Манука загадкой.

***

Из всего отряда, три года назад вступившего на Табале в бой с киммерийцами, только один Арад-Син и уцелел: с тремя стрелами в спине, дважды пронзенный в грудь мечом, он, тем не менее, выжил, хотя и попал в плен. Лигдамида, сын Теушпы, видя, как ассириец бьется в окружении десятка воинов, проникся к нему уважением и даровал жизнь.

Из неволи Арад-Сина выкупили через полгода, вместе с Шаррукином, но поскольку переговоры с киммерийцами вел Скур-бел-дан, никто кроме наместника Харрана и Ашшур-аха-иддина об этом не знал.

Уже по пути на родину выяснилось, что за эти полгода Арад-Син овдовел. Прослышав о гибели мужа, Можган взяла малолетнего Парвиза и отправилась к своим родственникам в Калху. По дороге на молодую женщину напали разбойники, изнасиловали, избили, и она еле живая вернулась домой, а спустя месяц скончалась.

Скур-бел-дан, рассказывая эту историю, не жалел красок:

— Говорят, чтобы платить за свое лечение, матери пришлось вынести из дома последнее. После ее смерти твоего сына едва не продали за долги в рабство. И ведь никто не помог, словно и не служил ты Арад-бел-иту и Набу-шур-уцуру… Слава богам, что о несправедливости узнал Набу-аххе-риб, большой друг Закуту и Ашшур-аха-иддина. Жрец забрал мальчика к себе, и тот теперь ни в чем не нуждается.

На самом деле все было не так. Набу-шур-уцур приходил в дом Арад-Сина трижды. Сначала — чтобы выразить соболезнование по поводу страшной утраты, уверенный, что Арад-Син погиб. Дал серебра. Затем навестил его жену, когда она уже умирала; привел лекаря, но тот лишь развел руками: ничем бедняжке уже не помочь. В третий — забрал сироту и отдал его жрецам на воспитание.

А Скур-бел-дан все подначивал:

— Не тому господину ты служил все эти годы… Хотя о чем я тебе говорю! Ты и сам все знаешь. Если Арад-бел-ит даже к богам относится свысока, то как от него дождаться сострадания к простым смертным.

Несчастье затуманило рассудок Арад-Сина. Возвращаться в Ниневию он передумал и сказал:

— Раз так, передай Ашшур-аха-иддину, что отныне я его слуга на веки вечные… Ты, главное, позаботься моем о сыне.

Принц отправил Арад-Сина в Урарту, чтобы создать собственную сеть лазутчиков и тайно присматривать за шпионами Арад-бел-ита, всячески мешая их планам. Но сначала новому лазутчику надлежало уничтожить все таблички, где упоминалось имя Саси, убить писца Анкара и подстроить гибель мар-шипри-ша-шарри Мар-Зайи так, чтобы следы не привели в Ассирию. В помощь дали десяток стражников Бальтазара под командованием сотника Нинурты. Однако выполнить это поручение лазутчик не сумел. Писец сбежал, прихватив архив с собой. Мар-Зайя уцелел. Единственное утешение — никто из людей Арад-бел-ита так и не узнал, кто стоял за этим нападением.

Это позволило плести паутину и дальше. Сведения о тех, кто служит Ашшуррисау, Арад-Син собирал весь год. Ювелир Егия, переметнувшийся на сторону Ашшур-аха-иддина, помог в этом деле как никто другой.

Весной двадцать второго года правления Син-аххе-риба, через несколько дней после убийств в доме Анкара, Арад-Син приехал в Эребуни и тогда же наведался к Тадевосу, начальнику внутренней стражи города, назвавшись купцом, которого обворовали на рынке.

— Много же у тебя украли, если ты так легко расстаешься с золотом, — заметил Тадевос, неуверенно принимая из рук просителя бечевку с нанизанными на нее кольцами из желтого металла. Наметанный глаз сразу признал в посетителе человека хитрого, бесстрашного и жестокого — и кого угодно, но только не торговца. Это длинное вытянутое лицо и ввалившиеся щеки, пристальный взгляд и поджарая фигура куда больше подошли бы наемному убийце. — И кого же мне искать?

— Старика. Отъявленного мошенника, который всем приносит только несчастье. Того самого старика, в чьем доме недавно произошли убийства.

— Ах вот ты о ком? И что он украл у тебя?

— Ты найди его и отдай мне, а я уж в долгу не останусь.

— Не получится, — покачал головой стражник. — Старик убил свою жену и ее любовника и должен за это ответить по закону. Так что забирай свое золото и проваливай по-хорошему.

Тадевос уже понял: раз этим делом интересуются Ашшуррисау и Баграт, приехавший этим утром из столицы, тут надо держать ухо востро. Как будто мало проблем без этого «купца».

Арад-Син забрал золото с кроткой усмешкой и сказал, глядя стражнику прямо в глаза:

— Передумаешь — найди на рынке обувщика Арана. А нет… сам потом пожалеешь.

Тадевос сурово сдвинул брови.

— Кикос! Аргам!

В комнату, бряцая доспехами и оружием, вбежали стражники.

— Возьмите этого наглеца и вышвырните на улицу.

Как только стемнело, Тадевос поспешил в дом к Ашшуррисау. Рассказал ему о приезде Баграта, предстоящих обысках и визите «купца».

— Сможешь показать мне того, кто ввалился к тебе в дом? — спросил Ашшуррисау.

— Зачем тебе это?

— Хочу с ним договориться. Мне ведь этот старик тоже кое-что должен…

Аран был только приманкой, и Тадевос на нее попался. Лазутчик по имени Ханат (тот, который год назад вместе с Нинуртой похитил в Русахинили мар-шипри-ша-шарри, и он же — жонглер, потешавший толпу в тот день на рыночной площади) вечером, встретившись с Арад-Сином, доложил:

— Там был Мар-Зайя. Я сразу узнал его.

— У кого он остановился в городе?

— В доме торговца пряностями Ашшуррисау.

— Надо присмотреть за ними обоими...

Проследив за Таргом, который выполнял поручение Мар-Зайи, лазутчики узнали о жене Сартала. Женщина, расставшись с киммерийцем, тотчас села на лошадь и поскакала в сторону Аргиштихинили, потом свернула с дороги и углубилась в лес. Добравшись до одинокого деревянного дома, спешилась. Встретить ее вышли трое мужчин, один сказал:

— Тайша, сестричка! Как раз к ужину, заходи!

Арад-Син и Ханат, не спускавшие глаз с молодой женщины, подкрались ближе. Стали прислушиваться: мидийская речь, говорят о том, как спасти товарища, оказавшегося в плену у Ашшуррисау.

— Оставайся здесь! Если со мной что случится, уходи, — предупредил сообщника Арад-Син.

После этого он бесстрашно вошел внутрь.

Мидийцы при виде незнакомца схватились за мечи. Но Арад-Син тут же поднял вверх руки, показывая, что он безоружен.

— У нас общие цели. Вам нужен ваш друг, мне — те, кто его схватил. Предлагаю объединить усилия.

Мидийцев оказалось семеро, еще четверо — у Арад-Сина. Заключив временный союз, они решили не мешкать, опасаясь, что может быть слишком поздно.

Вылазка в дом Ашшуррисау получилась удачной. Сартала освободили, а в руки Арад-Сина попал писец, которого он так долго искал.

И все было б замечательно, если бы в последний момент одна из сторон вдруг не вспомнила об условиях сделки.

— Тебе нужны были хозяин и его гость, но они сбежали. О старике речь не шла, — сказал, посоветовавшись с Сарталом, один из мидийцев.

Они стояли посреди двора, принадлежавшего Ашшуррисау, вокруг все пылало, а с улицы доносились возбужденные голоса соседей, которые сбежались на разгоравшийся пожар.

— Мне нужна его голова, — положив руку на рукоять меча, сказал Арад-Син.

— Прости, этого не будет, — возразил Сартал. — Но я могу обещать, что твой хозяин больше никогда не услышит о писце по имени Анкар. Если ты солжешь, что он мертв, это будет почти правдой.

«Семеро против четверых», — оглянувшись на мидийцев, готовых схватиться за мечи, подумал ассириец.

А Сартал стоял на своем:

— Это хорошая сделка, обещаю.

Как будто у ассирийцев был выбор.

Примерно через два месяца их пути пересеклись вновь.

Когда в Ордаклоу приехали принцессы Хава и Ашхен, в вотчине Завена вскоре появился Арад-Син. Остановившись на постоялом дворе, он послал за Мар-Апримом. Встречались они ночью. Но не успели начать разговор, как в комнату постучали. С опаской, ожидая любой развязки, открыли — на пороге стоял Сартал.

Арад-Син вернул меч в ножны и, усмехнувшись, сказал:

— Вот уж точно неожиданно, — и успокоил сановника: — Я его знаю.

Сартала пригласили войти, угостили вином, терпеливо ждали, пока гость объяснит свое вторжение.

— Давно ли вы знакомы? — спросил Мар-Априм.

— Недавно. Однако обстоятельства, при которых нас свела судьба, были очень запоминающимися.

— Арад-Син помог мне выбраться из плена.

— Киммерийцы? — предположил сановник.

— Скорее, ассирийцы. Хотя киммериец среди моих тюремщиков был тоже.

Мар-Априм вопросительно посмотрел на Арад-Сина. Тот, не сводя глаз с гостя, объяснил:

— Ашшуррисау, лазутчик Арад-бел-ита, посадил его на цепь.

Сартал воспринял эти слова как знак быть более откровенным, с пониманием улыбнулся и произнес:

— Мой давний и большой друг, которому я служу по приказу моего господина, хочет встретиться с уважаемым Мар-Апримом, так как знает, что он предан Ашшур-аха-иддину.

Ассирийский сановник приветливо улыбнулся:

— Довольно загадок. Кому ты служишь, и кто твой друг? Говори как есть.

Сартал, соглашаясь с подобной постановкой вопроса, слегка склонил голову:

— Я служу мидийскому царю Деиоку. А встретиться с тобой хочет царевич Ариант, сын скифского царя Ишпакая. Ариант хочет союза с Ашшур-аха-иддином.

Мар-Априм задумался. Предложение выглядело заманчивым. Успех этих переговоров вознес бы его на почти недосягаемую вершину, ведь если Арад-бел-ит только-только прощупывал почву для дружбы со скифами, то младший брат мог сразу взять быка за рога — а принц Ашшур умел быть благодарным. Требовалась лишь уверенность в том, что о решении Мар-Априма не узнает Арад-бел-ит.

— Если эта встреча и состоится, то она должна быть тайной.

— Абсолютно, — с пониманием ответил Сартал.

— Где и когда можно ее устроить?

— Тебе придется отправиться со мной. Ариант ждет тебя в одном из стойбищ на границе Урарту и царства Ишкуза.

— Очевидно, что эта поездка займет какое-то время, — вмешался Арад-Син, и тут же напомнил о Мар-Зайе: — Как поступим с нашим писцом?

— Мы не знаем, сколько времени Мар-Зайя будет находиться в Ассирии. И пока он там, думаю, я могу воспользоваться приглашением скифов…

Мар-Априм задержался в гостях у скифского царевича на все лето. Они подружились: то напивались, то охотились, то устраивали оргии с множеством женщин. Иногда казалось, что Мар-Априм только ради этого сюда и приехал. Вскоре стало понятно, что Ариант, исходя из каких-то своих соображений, ждет более удобного момента для переговоров.

В начале осени в стойбище появился Арад-Син со срочным известием, что царь поставил Мар-Априма новым мар-шипри-ша-шарри и ему следует немедленно вернуться в Русахинили.

Прощаясь с ассирийцем, Ариант сказал:

— Принц Ашшур может рассчитывать на мою безусловную помощь, если он согласится сделать Деиока первым и единственным царем Мидии.

Мар-Априм по достоинству оценил тонкую игру скифского царевича: прежде чем о чем-то просить, он хотел завоевать дружбу своего гостя, и только тогда выстрелил точно в цель.

Вот только не учел Ариант изощренного ума Мар-Априма. С одной стороны, война в Табале продолжалась без особых успехов для Ашшур-аха-иддина. С другой — Ариант пока не взял верх над Ратаем. И взвесив все за и против, новый мар-шипри-ша-шарри решил пока ни о чем не сообщать принцу Ашшуру. Ну а после того, как Ариант угодил в опалу к Ишпакаю, необходимость в этом отпала и вовсе.

***

Ночь, не в пример дню, выдалась сырая и прохладная. В небе висела полная луна, звезды сияли будто драгоценные каменья. Запах сирени сводил с ума.

— Действуй, как только я выйду на террасу на втором этаже, — тихо сказал Мар-Априм тому, кто прятался в тени высокого забора. Сказал — и быстро зашагал к дому торговца, где находился Ашшуррисау. Постучал в калитку, приоткрылось окошечко; спокойные чуть раскосые глаза изучили ночного гостя с головы до ног.

— Кто ты?

— Мар-Априм, — назвался ассириец.

Окошко захлопнулось, отворились засовы — гостя впустили.

— Ступай за мной, — сказал рослый урарт, одетый бедно, но опрятно.

Пока шли через двор, Мар-Априм успел осмотреться. Трое находились около конюшни. Двое отдыхали перед входом в дом. Плюс часовой… Итого шестеро. Манук говорил, что здесь не меньше десяти человек. Где остальные? Спят в доме или ушли?

Ашшуррисау встретил его в первой комнате, улыбался, был дружелюбен. Мар-Априм отвечал тем же. Они расцеловались как давние друзья, хотя виделись всего однажды. Было это через месяц после вступления в высокую должность Мар-Априма, здесь же, в Русахинили. Новый мар-шипри-ша-шарри тогда заверил Ашшурисау, что он знает о его заслугах и не собирается ни в чем ему мешать.

Прошли в зал, где был по-праздничному накрыт стол, присели, без проволочек перешли к разговору.

— Уважаемый Мар-Априм, хотел спросить тебя: знает ли Арад-бел-ит о том, что донесения моих лазутчиков уходят в Ассирию, минуя меня?

Об убийствах и исчезновении своих людей Ашшуррисау благоразумно умолчал.

— Увы, в Ниневии произошли большие перемены. Царь при смерти, и вся власть не так давно перешла к Ашшур-аха-иддину. По его указанию тайной службой теперь руководит Скур-бел-дан. Сожалею, что не успел предупредить тебя своевременно.

— Перемены действительно большие, — спокойно сказал Ашшуррисау, наливая вина сановнику, а затем и себе. Ему надо было подумать, сложить мозаику воедино.

«Получается, они убрали всех, кто не захотел перейти к новому хозяину», — понял он.

Мар-Априм словно угадал эти мысли, и поспешно сказал:

— Скур-бел-дан много слышал о тебе, знает о твоих заслугах и полезных качествах, и поэтому надеется, что ты станешь служить ему так же преданно, как и Арад-бел-иту. Однако прежде ты должен поклясться в верности Ашшур-аха-иддину. И, разумеется, рассказать обо всех твоих лазутчиках, осведомителях и других помощниках в Киммерии, Урарту, Ишкузе, Мидии и Египте, а также о завершенных и незавершенных планах.

— Ты преувеличиваешь мои достоинства, — смиренно склонил голову Ашшуррисау. — Я уже немолод. Память стала подводить. Все, что я могу поведать, — то, чем я занимался последние два года в Урарту. А все остальное разве упомнишь? К тому же я давно подумывал о том, чтобы уйти на покой. У меня жена, растет дочь. Пора остепениться…

И не сказал, но подумал: «Да и клятв я никаких тебе давать не буду, пока Арад-бел-ит жив…»

— Понимаю, — с выражением искренней печали на лице согласился Мар-Априм.

После этого, осушив до дна кубок, он позвал Ашшуррисау на террасу, пояснил:

— Уж больно здесь душно.

На свежем воздухе заговорили о сущих пустяках — ранней весне, совершенно незначительных новостях с родины, похотливых женщинах и, конечно же, о собаках, которыми не преминул похвастать мар-шипри-ша-шарри. Ашшуррисау смотрел на него с улыбкой, со всем соглашался, поддакивал, восхищался чуть ли не каждым словом, а сам думал: «А ведь, похоже, ты уже вынес мне приговор...»

— Ну что за беда, — вдруг сказал Мар-Априм. — В доме дышать нечем, а здесь зябко.

— Я прикажу, чтобы погасили очаг.

— Пошли-ка вернемся за стол. Я расскажу тебе, какого великолепного мастифа приобрел на днях.

***

Хатрас, схватившись за ветку старого платана, легко подтянулся на здоровой руке, мгновенно перенес тело через высокий глиняный забор и, приземлившись по другую его сторону, затаился. Конюшня — в трех шагах. Рядом с ней на скамейке сидели люди Каджа: двое тихо переговаривались между собой, третий спал, уронив голову на грудь.

Скиф бесшумно словно тень зашел к урартам за спину, не мешкая вонзил кинжал в сердце со спины одному, и тут же вторым движением перерезал горло его товарищу. Третий так и умер во сне.

Часового около калитки заслоняла постройка. Те, кто охранял вход в дом, стояли к конюшне спиной. Хатрас пересек двор, подкрался ближе, прячась за какими-то цветущими кустами и, выбрав подходящий момент, с быстротой молнии расправился с обоими. Кто знает, сколько бы еще погибли вот так без малейшего сопротивления, не опрокинь один из умирающих, падая, амфору с вином, и та с грохотом разбилась о каменный пол. Среди ночной тишины это было равносильно раскатам грома.

Первым из дома выскочил верткий малый с перекошенным от злобы лицом. Он метнул в незваного гостя копье, промахнувшись, пошел в атаку, беспорядочно вращая мечом-хопшем. Хатрас отступил на два шага — и вдруг выбросил вперед руку с акинаком, пробив нападавшему сердце.

От ворот бежал часовой. Хатрас подхватил с земли копье, а уже через мгновение оно, словно кара небесная, сбило урарта с ног, отбросило назад шага на три, пригвоздив к земле. Раненый захрипел и тотчас испустил дух.

Еще трое показались в дверях дома. Увидев разбросанные вокруг трупы — семерых своих товарищей! — в страхе остановились.

Хатрас вернул себе акинак и двинулся им навстречу. Спокойно, будто на свидание с девушкой. Шесть ступенек по каменной лестнице. Перед входом, на узкой террасе, справа и слева стояли вазоны с ярко-красными цветами. Как кровь.

Урарты взяли Хатраса в кольцо. Со стороны это напоминало травлю медведя, отощавшего за время зимовки. Он был выше каждого из них более чем на голову. Отбив удар, скиф делал выпад, и успевал обернуться, уклониться и ударить снова, вынуждая своих врагов отступать и отступать. За считанные минуты все трое урартов получили несколько легких и серьезных ран и истекали кровью.

Кадж, наблюдавший за боем с одной из боковых террас, в какой-то момент понял, что заранее знает победителя, и тогда поспешил в зал, где ужинали мар-шипри-ша-шарри и Ашшуррисау.

— Твой друг пришел не сам, — сказал Кадж, нисколько не смущаясь присутствия гостя. — И хотя он один, похоже, в него вселился демон. Моим людям с ним не справиться. Пора уходить…

— О да, этот скиф просто великолепен! В жизни не видел никого быстрее, — Мар-Априм улыбался.

Ашшуррисау не стал медлить. Поднялся из-за стола и в сопровождении Каджа торопливо вышел из комнаты.

— Сюда, — позвал его за собой урарт. — Так мы выйдем на задний двор.

Уже перед калиткой неожиданно выяснилось, что она заперта. Верхняя балка была кем-то подпилена, от этого она просела, и дверь на улицу теперь не открывалась.

— Проклятье! — выругался Кадж.

В ту же минуту у них за спиной возник Хатрас, весь перепачканный кровью.

Кадж заслонил собой Ашшуррисау, бравируя, дважды перебросил меч из левой руки в правую, осклабился:

— Ну что, грязный ишкуза! Посмотрим, получится ли у тебя справиться с тем, кто…

Он не договорил, ужас неотвратимой смерти вдруг сковал его сердце — на доли секунды. Меч Хатраса, пролетев в воздухе пять или шесть шагов, трижды перевернувшись, с сухим треском пробил тонкую кольчугу и вошел Каджу в солнечное сплетение.

Хатрас взял Ашшуррисау, как щенка, за шкирку и поволок в дом.

Мар-Априм встретил их усмешкой:

— Ты бы хоть попрощался… Да… напомни, на чем мы остановились?.. Полно, присаживайся. Я не враг тебе…

Ашшуррисау, бледный, хотя и спокойный, посмотрел Мар-Априму прямо в глаза, после чего потянулся за сушеными фруктами, к которым за все время ужина никто не притронулся. С заметным усилием разжевал их, запил вином…

— Ты когда-нибудь видел, как собаки рвут человеческую плоть?! Уверен, тебе понравится… Если еще не понял, я хочу знать все!..

Но Ашшуррисау вдруг покрылся пятнами, изо рта у него пошла пена, он забился в судорогах и упал на пол.

Мар-Априм мигом оказался на ногах.

— Помоги ему! — встревоженно крикнул он скифу.

Увы, толку от него в этом случае было мало. Хатрас так и простоял в растерянности до тех пор, пока Ашшуррисау не затих. Мар-Априм сам попытался нащупать пульс, а убедившись, что его нет, выпрямился. И сказал с сожалением:

— Проклятье, он мертв.

7

Осень 681 г. до н. э. — зима 681/680 гг. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Он не верил, что еще способен любить. Слишком часто он терял тех, кто был дорог его сердцу, слишком много растрачивал сил на наложниц и мимолетные прихоти, и все ради того, чтобы снова почувствовать себя молодым. Он так ясно ощущал приближение старости и так не хотел с этим мириться, что предложи ему боги вторую жизнь — наверное, не задумываясь воспользовался бы этим шансом. Даже если бы пришлось отказаться от власти. Но он не верил в благосклонность богов и поэтому искал эликсир молодости сам. Такой силой обладала только любовь. Он и желал, и боялся ее. А она вдруг ворвалась в его жизнь и застала врасплох. И тогда он забыл обо всем. Единственное, что отныне имело смысл для Син-аххе-риба, была Марганита, юная принцесса Тиль-Гаримму.

Арад-бел-ит подгадал для их новой встречи самый удачный момент.

В начале осени на двадцать четвертом году правления Син-аххе-риба на Ассирию обрушились все беды сразу. В городе Анат, граничащем с аравийской пустыней, вспыхнул мор. За две недели счет умершим пошел на сотни. Все дороги с соседними областями пришлось перекрыть. Южнее, в Вавилонии, от страшного наводнения погиб весь урожай, поднявшаяся вода смела с берегов Евфрата целые поселки. На востоке, в Маннее, вспыхнуло восстание — в нескольких городах сразу были перебиты ассирийские гарнизоны и бунт грозил перекинуться на Мидию. А месяц арахсами принес сообщение из Табала. В битве, которая продолжалась два дня, Ашшур-аха-иддин потерпел самое внушительное поражение за всю кампанию. Потеряв половину армии, он вынужден был отступить в Маркасу. Единственным результатом войны за три года стали десятки тысячи убитых ассирийских воинов, разоренные города и сожженные нивы.

Разумеется, все эти события не могли не испортить характер Син-аххе-риба. Царь стал мрачным и задумчивым, и любой, даже малейший проступок вызывал у него раздражение.

Первым за это поплатился Таб-цили-Мардук. Царь обвинил его в неумении справиться с последствиями наводнения в Вавилонии и в том, что мор распространился из Аната в город Такритайн. Первый министр был схвачен прямо в тронном зале, брошен в тюрьму, а через три дня — казнен. На плаху попали и несколько жрецов из Сиппара, решивших нажиться на горе земледельцев, которые в одночасье стали нищими и бездомными. Казначей Нерияху, осмелившийся сказать, что казна опустошена, был брошен в каменный мешок….

Кто-то из сановников усмотрел в действиях Син-аххе-риба вполне очевидное желание вернуть себе власть, которая едва не ускользнула из его рук из-за тяжелой болезни, однако большинство ассирийской знати видело в этом недовольство Ашшур-аха-иддином. Ведь гнев царя обрушился исключительно на сторонников его младшего сына и соправителя.

И, напротив, встречи Син-аххе-риба с Арад-бел-итом стали регулярными. Старшему сыну сразу после восстания в Маннее была возвращена должность начальника тайной службы. Скур-бел-дан, продержавшийся на этом месте чуть больше года, попал в немилость, остался без наместничества и едва не лишился головы. Спасло заступничество Ашшур-аха-иддина и Набу-аххе-риба.

На вторую годовщину смерти малышки Ашхен царь отправился во дворец Арад-бел-ита: от сына пришло известие, что заболела Хава. У постели принцессы сидела прекрасная незнакомка, чьи богатые одежды и прическа соответствовали, скорее, знатной особе, чем служанке, которая, завидев высокого гостя, пала ниц.

— Кто это? — с удивлением спросил Син-аххе-риб, жадно разглядывая девушку.

— Марганита, принцесса Тиль-Гаримму, — тихо ответил Арад-бел-ит.

— О, боги, как она повзрослела, какой красавицей стала! — взволнованно прошептал царь. — Но постой, ты ведь говорил, что она мертва. Ты снова, в который раз, обманул меня. Кому-нибудь другому это не сошло бы с рук.

— Кому-нибудь другому, но не твоему сыну, который печется единственно о твоем благе. У принцессы слишком много недоброжелателей. Мне надо было выждать время, чтобы все забыли о ней.

— Выждать время?! Прошло… Сколько же прошло времени с той нашей встречи при взятии Тиль-Гаримму?

— Больше четырех лет. И все это время я берег это бесценное сокровище для тебя, отец, — еще тише сказал Арад-бел-ит.

— Дедушка, как я рада, что ты приехал, — слабым голосом произнесла Хава.

— Мое милое дитя, — сказал царь, приближаясь к постели больной, беря внучку за руку. — Как ты себя чувствуешь?

Он смотрел теперь только на нее, боясь даже взглянуть на Марганиту.

Сколько раз она являлась ему во сне, сколько раз он просыпался, пытаясь отогнать от себя навязчивое видение! И вот она здесь… совсем рядом… такая реальная и осязаемая… и во сто крат прекраснее, чем целую вечность назад… Принцесса Тиль-Гаримму. Бесценная жемчужина.

Хава посмотрела на деда с легкой укоризной: «Ну, сколько же ей можно стоять на коленях!». И Син-аххе-рибу — царю всей Ассирии, властелину мира и повелителю всех четырех сторон света — вдруг стало неловко.

— Поднимись, милое дитя, — смущенно произнес он.

— Это Марганита, мы подружились, дедушка. Она чудесная! — проговорила Хава.

Но эти слова окончательно сбили Син-аххе-риба с толку. Проще всего было надеть маску сурового правителя.

— Я хочу побыть со своей внучкой наедине, — холодно сказал царь.

Почти час он провел с Хавой. Говорили о Мидии, о Деиоке, за которого принцессе вскоре предстояло выйти замуж. И, конечно, говорили о Марганите, что интересовало царя более всего.

Син-аххе-риб вышел к сыну, только когда Хава уснула, попросил:

— Скажи, чтобы мне постелили в твоих покоях, не хочу сегодня возвращаться к себе во дворец.

Среди ночи, страдая от бессонницы, вдруг захотел увидеть Марганиту.

— Ты помнишь, кто стоит перед тобой? — сурово спросил он, когда девушку привели к нему.

— Син-аххе-риб, царь Ассирии. Ты никогда не желал мне зла, и у тебя доброе сердце, — опустив глаза, заученно повторила чьи-то слова Марганита.

Она не помнила его. Не помнила ничего о том страшном для себя дне, когда он погубил ее семью, ее близких, ее родной город…

И это привело его в замешательство.

Он призвал ее к себе, обнял, как обнял бы свою дочь, с невинной нежностью и жалостью, видя перед собой ее изумленные глаза, в которых не было ни капли ненависти.

С того самого дня Син-аххе-риб не переставая думал о Марганите. Каждую ночь царь покидал свой дворец, чтобы провести с ней время. Привыкший все брать по праву сильного, впервые в жизни пошел другим путем. Засыпал ее драгоценными каменьями, приносил ей благоухающие орхидеи и дивной красоты розы, одаривал платьями из тонкой дорогой материи с неповторимым рисунком, а взамен желал лишь взять ее за руку, посмотреть ей в глаза, услышать ее голос, вдохнуть ее запах.

И долго не решался подступиться к ней. Пока однажды она сама осторожно не поцеловала его в щеку. Он стал ей дорог.

Всю следующую ночь Син-аххе-риб не спал, мучаясь сомнениями. А сутки спустя появился во дворце старшего сына, чтобы разделить с Марганитой ложе. Это удивило ее, но она не сопротивлялась. Когда он уснул, она свернулась рядом с ним калачиком, прижалась, как котенок, и пролежала так до утра, не сомкнув глаз, испуганная и удивленная.

Однажды, провожая царя до тайного выхода из своего дворца, Арад-бел-ит спросил:

— Отец, не сделать ли тебе ее царицей?

Эта связь сблизила их. Они были сообщниками, храня эту странную тайну.

— Когда это произойдет, на нее начнут охоту и твоя мачеха, и твой брат, и все их приверженцы.

— Тогда, может быть, стоит свернуть им шею и напомнить о том, кто такой Син-аххе-риб?

Царь улыбнулся.

Арад-бел-ит хорошо помнил эту улыбку. В последний раз она не оставила камня на камне от Вавилона…

***

В первый день зимнего месяца тебета на двадцать четвертом году правления Син-аххе-риба в царском дворце собрались царь, Арад-бел-ит, Набу-шур-уцур, первый министр Ассирии Набу-Рама, царский казначей Парвиз, ревизор Палтияху и министр двора Мардук-нацир. Здесь же, в тронном зале, были постельничий Чору, после смерти Шумуна ни на шаг не отходивший от царя, и писец, готовый запечатлеть на глиняной табличке каждое слово, которое произнесет его повелитель.

— Нам предстоит принять трудное решение! — сказал Син-аххе-риб. — Мой младший сын Ашшур-аха-иддин еще не взошел на престол, а уже выпустил из рук то, что по праву всегда принадлежало Ассирии. Потеряв Табал, мы показали нашим врагам, что Ассирия ослабла. Еще немного — и мы потеряем Сирию. От этой немощи все наши беды. Бунт в Маннее — только первый отголосок этого поражения. Неспокойно в Мидии, в Мусасире, в шаге от бунта Вавилония. А скифы и киммерийцы только и ждут удобного момента, чтобы добить раненого льва… Должен ли я говорить, как тяжело мне далось это решение, — уверен, что нет. Все понимают мои чувства. Ашшур-аха-иддин обманул мои ожидания, не оправдал возложенных на него надежд. Он единолично правил страной три долгих года, когда боги послали мне испытание и приковали к ложу, и вотк чему это привело — Ассирия погибает из-за его нерешительности и недальновидности. И я хочу обратиться к вам за советом, мои ближайшие соратники и друзья: как мне поступить, дабы спасти государство, помня о том, что только справедливый суд, а также приверженность нашим обычаям и традициям, позволит нам избежать распри?..

Он все рассчитал верно. Взвалил всю ответственность на сына, хотя из-за болезни отстранился от управления страной всего на год. Сильно преувеличил невзгоды, словно позабыл, что бунт в Маннее подавлен меньше чем за месяц, беспорядки в Вавилонии прекращены, компенсации пострадавшим от наводнения земледельцам выплачены, а из Табала накануне пришло долгожданное известие о киммерийцах, неожиданно отступивших в свои земли, и это вселяло надежды на благоприятный исход войны еще до весны. Но царю нужны были основания для того, чтобы изменить свое первоначальное решение относительно Ашшур-аха-иддина.

— Мой повелитель, ассирийцы будут счастливы услышать, что справедливость наконец восторжествовала, — поклонился Набу-шур-уцур. — Твой старший сын всегда был и оставался единственным законным наследником трона.

— Но что скажут на это сторонники Ашшур-аха-иддина?

— Возможно, если мы заручимся поддержкой жречества… — осторожно высказался Набу-Рама, первый министр Ассирии, высокий рост и могучий торс которого больше бы подошли царскому телохранителю.

Син-аххе-риб с горечью усмехнулся:

— Не получится. Жрецы все за Ашшура…

— Война в Табале, — произнес вдруг Мардук-нацир, — совершенно опустошила нашу казну. И если бы не помощь тамкара Эгиби, наше положение было бы совершенно плачевным. Но я хочу спросить уважаемого Парвиза, как он собирается платить проценты Эгиби?

— К чему ты клонишь? — с интересом посмотрел на него Син-аххе-риб; однако, не дожидаясь ответа, он тут же обратился к казначею: — Парвиз?

Седой долговязый перс с горделивой осанкой, к которому обратился царь, почтительно поклонился:

— Мой повелитель, Мардук-нацир совершенно прав. Казна пуста, и для того чтобы ее наполнить, понадобится ввести дополнительный налог на армию. И тогда все обвинят в этом Ашшур-аха-иддина, главного виновника наших несчастий…

Снова заговорил Мардук-нацир:

— Всеобщее недовольство подкрепим слухами, что боги наказывают Ассирию, ведь царь отступил от обычаев своего народа и выбрал соправителем младшего сына; и что главным препятствием к справедливому решению остается жречество. Уверен, после подобных нападок оно отступится от Ашшур-аха-иддина.

— Что скажешь, Арад-бел-ит? — царь благосклонно посмотрел на сына.

— Одних слухов и сдержанного недовольства жречеством будет мало.

— Вот и займись этим. Подогрей толпу так, чтобы она потребовала от меня справедливости в отношении престолонаследия.

Син-аххе-риб после этих слов поднялся и в сопровождении Чору покинул тронный зал так же, как и пришел туда, через тайный ход. Затем ушел Арад-бел-ит. Остальных советников по одному вывел из дворца Мардук-нацир.

И все-таки соблюсти меры предосторожности в полной мере не удалось.

Таба-Ашшур, начальник царской стражи, проверяя посты, увидел, как министр двора идет рука об руку с казначеем через центральный вход, начал интересоваться, кто еще был утром во дворце, а выяснив, поспешил к Ашшур-дур-пании.

— И что в этом странного? — не понял сначала кравчий.

— Все они пришли в одно время, и кто послал за ними, я не знаю. Все собрались в тронном зале. Спрашивается — зачем, если там не было царя. Ради встречи с Арад-бел-итом? Тогда почему не у него во дворце?

— Как долго они там находились?

— Около часа.

— А где все утро был царь?

— Гулял по саду, просил не тревожить.

Ашшур-дур-пания скривился.

— А вот это уже нехорошо… Насколько я знаю, из сада в тронный зал есть тайный ход. Он только царю и известен. И если Син-аххе-риб им воспользовался, значит, он встречался со сторонниками Арад-бел-ита, а это не сулит нам ничего доброго. Кто еще мог там быть, кроме сановников?

Таба-Ашшур на мгновение задумался.

— Стражи не было. Если царь, то непременно и Чору… а еще писец по имени Гиллиана.

— Хорошо. Ступай. Я рад, что Ашшур-аха-иддин не ошибся в тебе.

Близилось время завтрака. Ашшур-дур-пания проследовал в царские покои. Рафаил, сын Нерияху, бывшего казначея, почтительно доложил кравчему, что царь вернулся с прогулки по саду и с минуты на минуту должен появиться за столом.

Син-аххе-риб вошел в столовую в сопровождении Чору и Хавы. Настроение у царя было превосходное. Он даже смеялся, что в последнее время с ним случалось нечасто:

— Передай своей колдунье, что она поплатится головой за свою дерзость!

— Дедушка, как можно! Я сама ее боюсь! — отшутилась в ответ внучка.

Проходя мимо кравчего, царь смерил его насмешливым взглядом:

— Ты не заболел? Лицо серое, глаза усталые.

— Небольшое недомогание, мой повелитель.

— Ну так отдохни сегодня. Оставь вместо себя Рафаила. Ты ведь ему доверяешь?

— Разумеется, как себе, — ответил Ашшур-дур-пания, с плохо скрываемой ревностью посмотрев на юношу, чье имя упомянул царь. — Благодарю тебя, о повелитель. Твоя доброта не знает границ…

Из царских покоев Ашшур-дур-пания немедленно отправился на женскую половину дворца, чтобы встретиться с Закуту.

Выслушав его, царица насторожилась:

— И что может за всем этим стоять?

— Пока не знаю, но обязательно выясню.

Тем же вечером Ашшур-дур-пания, заглянув в казармы внутренней стражи, нашел Бальтазара.

— Знаешь ли ты царского писца по имени Гиллиана? — спросил кравчий.

— Конечно.

— Что можешь сказать о нем? Можно ли как-то к нему подступиться? На что он падок? Женщины, вино, золото? Где бывает по вечерам? Как развлекается?

— Честное слово, он вряд ли заслуживает столько внимания. Но если хочешь знать, Син-аххе-риб с некоторых пор держит его при себе по той причине, что кто-то из наместников однажды отрезал ему язык, да и к царю он попал через Набу-шур-уцура. А значит, добровольно писец тебе вряд ли что-то поведает.

— Выясни все, что сможешь. И не тяни.

Бальтазар посвятил исполнению этой просьбы ни много ни мало три дня. Писец жил затворником. Семьи у него не было, скверных привычек не водилось, к роскоши оказался равнодушен. Большую часть времени он проводил в царском архиве, с утра до вечера перебирая глиняные таблички и что-то сочиняя.

«Наверное, поэму, — предположил молодой писец, которого расспрашивал стражник. — Ходит от стены к стене, бормочет что-то себе под нос, а потом долго налегает на стилус».

Раз в месяц Гиллиана покидал Ниневию, отправляясь куда-то на лодке ниже по течению Тигра, однако поскольку на следующее утро он всегда возвращался, Бальтазар в первую очередь наведался в Калху. И ему сразу повезло.

— У него там отец, — сообщил он о результатах своих поисков Ашшур-дур-пании, как только все прояснилось. — Больной отец. Единственный его родственник. На эту наживку мы его и поймаем. Но сначала я должен знать, ради чего рискую головой.

Выслушав кравчего, Бальтазар согласился, что дело нешуточное.

На следующий день Гиллиана получил известие о том, что отец его при смерти.

Писец взял своего помощника и вместе с ним отправился к царю, чтобы получить его разрешение немедленно покинуть дворец и Ниневию. Гиллиана вывел свою просьбу на глиняной табличке, помощник прочел ее царю. Син-аххе-риб возражать не стал.

На полпути к родному дому Гиллиану нагнали Бальтазар и Нинурта. Их лодка была значительно больше, чем та, на которой плыл писец, и поэтому стражники уверенно пошли на таран. От столкновения легкое суденышко переломилось пополам как щепка и быстро пошло на дно. Рабов добили баграми, писца выловили и втащили на корму. Допрос начали здесь же.

— Узнаешь меня? — сурово спросил Бальтазар, снисходительно глядя на тщедушного писца, стоявшего перед ним на коленях и дрожавшего то ли от страха, то ли от холода.

Гиллиана испуганно закивал.

— Тогда выслушай меня. Расскажешь все, и я сохраню тебе жизнь. Попытаешься юлить, захочешь обмануть, пожалуешься кому-нибудь — и твой отец умрет на самом деле. Закуту нужен такой человек, как ты, рядом с царем…. Четыре дня назад сторонники Арад-бел-ита тайно собрались в тронном зале. Ты был вместе с ними. Я хочу знать, присутствовал ли на этой встрече Син-аххе-риб, что там обсуждалось, и какие решения были приняты.

Писец открыл рот и стал показывать пальцем, что у него нет языка.

— Неужели ты полагаешь, я не осведомлен об этом? — усмехнулся Бальтазар. — Нинурта, дай ему стилус и табличку.

Пока сотник искал на корме письменные принадлежности, его начальник бесцеремонно разглядывал пленника.

«Пальцем ткнешь — сразу рассыплется. Трусливый, жалкий человечишко, и как таких земля держит. Мне бы радоваться, что все так легко получилось, а почему-то противно. Велика честь — прижать к ногтю таракана. Зато Ашшур-дур-пания будет доволен».

— Твой помощник мне рассказал, что ты пишешь поэму, — неожиданно для себя вспомнил Бальтазар. — Это правда?

Писец, с трудом протолкнув в горле комок, который, казалось, мешает ему дышать, энергично закивал в знак согласия.

— Нет, мне просто интересно. Неужели все, кто пишет о богах, героях и любви, такие же мокрицы, как ты? Как можно быть храбрым там и трусом здесь? Можешь не отвечать…

Подошел Нинурта, вручил писцу серебряный стилус и глиняную табличку. Бальтазар рявкнул:

— Поторопись, я жду! — и невольно отвернулся от писца, который своей трусостью вызывал у него изжогу.

Но Гиллиана больше не дрожал. Подняв на стражников влажные от слез глаза, взяв в руку стилус, он вдруг вогнал его себе в сердце прежде, чем Нинурта что-то предпринял.

— Проклятье… Да он убил себя… — пробормотал сотник, растерянно оглядываясь на своего начальника.

Бальтазар на минуту опешил. Меньше всего он ожидал такого поступка, но затем рассмеялся:

— Знаешь, о чем я подумал, дорогой Нинурта? Ни тебе, ни мне никогда не написать ни строчки.

— Я и не умею, — обиделся тот.

— Знаю. Не обращай внимания. Привяжи ему к ногам камень и брось за борт.

— Как поступим с его отцом? Если выяснится, что он не был при смерти, царь может заподозрить неладное.

— Оставь старика в покое. Его сын это заслужил. Расследование смерти писца все равно поручат мне, а когда на реке найдут перевернутую лодку, объяснить все будет просто.

— И что будем делать дальше?

— А ничего. Это тупик… Подождем. Может, что-то и прояснится.

В Ниневию они вернулись уже ночью. Разошлись по домам.

Бальтазар был задумчив. Последний год, стараясь заглушить боль от потери Ани, он перестал заглядывать внутрь себя. Что-то сломалось в нем, мир утратил краски, пища стала пресной, вино лишь утоляло жажду, наслаждения утратили всю привлекательность… И вдруг оказалось, — причиной тому стал жалкий писец, — что даже в смерти есть высший смысл. Означало ли это, что его жизнь теперь пойдет по-другому, Бальтазар еще не знал.

Не успел он переступить порог, как слуга огорошил новостью:

— Мой господин, с самого вечера тебя ждет гостья.

— И кто она? — удивился хозяин.

— Она не сказала, лицо не открыла. Приехала в паланкине, едва стемнело.

— Принеси вина, фруктов и немного мяса.

Когда он вошел в зал для гостей, женщина поднялась и шагнула ему навстречу.

— Хава?..

— Ты хочешь знать, зачем дед собирал у себя сторонников моего отца?..

Через неделю по Ниневии поползли слухи, что царь поднимает налоги, но во всем виноват его младший сын Ашшур-аха-иддин, который не может справиться с восстанием в Табале, и что если бы не жречество…

В Ашшуре и Арбелах толпа напала и разграбила амбары, принадлежавшие храму богини Иштар. В Калху двое священнослужителей были избиты среди бела дня. А затем, в ночь на семнадцатое тебета, в Ниневии сгорел зиккурат бога Ашшура.

8

Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Как бы ни затягивалась война, в армии всегда находились счастливчики, которым удавалось побывать дома по два-три раза в год, навестить семью, родных и близких. Царские обозы с ранеными, золотом и серебром, ценными строительными материалами, лошадьми, крупным и мелким рогатым скотом, птицей, тканями, краской, дорогим вином и прочим шли в Ассирию каждую неделю, и кому-то их надо было сопровождать. Командиры кисиров давно научились пользоваться этим как еще одним способом поощрить лучших воинов.

Вот как вышло, что сотни Шимшона и Хавшабы летом двадцать четвертого года правления Син-аххе-риба прибыли в Ниневию, рассчитывая через несколько дней выступить назад. Однако на этот раз оба отряда покинули ассирийскую столицу без своих командиров. Син-аххе-риб повелел сформировать второй царский полк, помимо того, что воевал на Табале под началом Ишди-Харрана. Опыт сотников был в этом случае очень ценен. Тем более, когда об этом просил их бывший командир, вернувшийся накануне из скифского плена.

Всю осень Шимшон и Хавшаба натаскивали новобранцев, учили держать строй, бить копьем, атаковать в ближнем бою, отбирали лучших, а тех, кто не справлялся, — отсеивали.

Впрочем, нигде кроме службы друзья почти не виделись, да и сегодня они встретились случайно. Хавшаба со своей сотней сопровождал в Калху и обратно царицу Закуту. Когда же поручение было выполнено, сотник прогулялся по рынку, выпил в таверне пива, и тут, повернув к дому, наткнулся на мальчишескую драку: четверо крепких ребят мутузили одного. Хавшаба бы прошел мимо, но вдруг узнал в бедолаге Реута, сына Гиваргиса, заступился за него, потом проводил домой. А тут как раз Шимшон... Вот и засиделись.

— Слышал я, что принц Ашшур выкупил у киммерийцев два десятка наших пленных, — сказал Хавшаба, задумчиво глядя на огонь. — Может, среди них поспрашивать?

— Уже… — кивнул Шимшон. О ком вдруг заговорил старый друг — вопросов не возникло: Марона, младший сынок, храбрец, не вернулся из разведки больше четырех лет назад.

— И ничего?

— Четыре года назад был у киммерийцев в плену молодой разведчик, похожий на моего Марону, потом его подарили какому-то знатному скифу, что приезжал в стан к царю Теушпе. И все, больше никаких следов… Пропал мой Марона. Уже и не отыщешь.

Старые друзья сидели в доме Шимшона, грелись у очага, — ночи были по-зимнему зябкие и длинные, — коротали время за разговорами, понемногу пили пиво, особо не веселились.

— А что это Реут там делал? Около рынка? — вдруг спохватился Хавшаба. — Неужто подворовывает?

— Хм… Это ты зря, — сдержанно улыбнулся приятель, в глазах засветилась гордость. — Он в дом табличек⁶ ходит. Каждый день. Большим человеком станет!

— Гляди-ка…

— А ты думал!

— Подожди… а учитель там не Рамана?

— Он.

— А… Ну ладно.

— А что ладно-то?

— Да я ничего и не говорил, — попытался уйти от неприятного разговора Хавшаба.

— Знаю, о чем ты подумал. Мол, Рамана — брат Мар-Зайи, того самого, что приказал убить Диялу. И как я мог отдать ему в обучение своего внука?.. Только я этому не верю. Я Хемде верю, что между ними любовь была.

Сказал — и осекся, понял, что сделал другу больно.

Но потом Шимшон заговорил снова:

— Шумуна убить хотели. А он с моей Шели крутил…

— Откуда знаешь-то?

— Знаю, и все…

— Понятно…

Помолчали, оба переживали. Вот ведь, разве не обещали они себе не касаться этой темы? Была бы жива Дияла, может, породнились бы давно.

— А с Агавой что решил?

— А что тут решать, если у нее сын от Варды? Второй год уж пошел. Как только Гиваргис вернется из Табала, станет ему женой.

— Есть от него какие вести?

— Принц Ашшур решил в Адане перезимовать. В Табале сейчас снег. Все перевалы засыпало. Ну и Гиваргис там же, наверное.

— А сыновья его с ним? Небось уже десятниками стали.

— Ну, это ты хватил, — Шимшон чуть улыбнулся. — Сопляки еще. Хадару — восемнадцать, а Сасону всего-то шестнадцать. Хотя оба в отца — храбрецы.

Сидели всю ночь, выпили два бурдюка пива, съели молодого барашка, под утро стали петь песни, тихо так подвывать… Как умели…

Первой в доме, как обычно, проснулась Хемда. Подняла рабов, дала каждому поручение — кому прибраться в доме, кому молоть муку, кому прясть пряжу, кому еще что. Только после этого навестила мужчин, спавших на полу почти в обнимку, укутавшихся одним шерстяным одеялом. Посмотрела, вздохнула. Оно им надо? Напились, и теперь весь день будут ходить и жаловаться на головную боль, и ради чего? Нет, никогда ей этого не понять.

В комнату заглянула Агава, одетая словно богачка, и если она стеснительно потупила взор, то лишь для того, чтобы не выдать задорной радости, сверкавшей в ее глазах.

— Как тебе мое новое платье? — не удержалась, чтобы не похвастать.

Хемда смерила молодую женщину взглядом, сначала улыбнулась, — они успели стать подругами, — но затем нахмурилась:

— Ты бы скромнее одевалась, все-таки вдова.

— Ай, брось! Значит, до вечера! Я в мастерскую!

«И что осталось от той забитой несчастной рабыни, которую насиловали, унижали и пытались свести со свету, — подумалось Хемде. — Как же быстро меняется человек, стоит ему расправить крылья!»

Семья Шимшона за последние два с лишним года пополнилась сразу тремя малышами. Сначала от бремени разрешилась Агава. Мальчика назвали в честь отца. Вернувшийся на месяц домой по ранению Гиваргис (к слову, вернулся вместе с Ниносом), зная, что Агава, овдовев, должна стать ему женой, ходил вокруг роженицы, как кот вокруг сметаны. Так что только роды и спасли ее от внезапного «счастья». И всю свою мужскую силу Гиваргис в этот раз израсходовал на Сигаль. В положенный срок она родила мальчика, причем в один день с Эдми, которая подарила Ниносу девочку. Их так и назвали — Забаба и Инанна, в честь богов войны, мужа и жены.

Это было трудное время. Казалось, что сами боги ополчились на семью Шимшона. Как будто мало случилось простого человеческого горя — смерти Варды, Шели и Диялы. Все стало рушиться, откуда-то появились долги. Только тогда все поняли, сколько тащила на себе Дияла: почти два десятка земельных наделов, виноградники, винодельни и, конечно же, последнее приобретение семьи — мастерскую, да вдобавок еще множество обязательств перед купцами, торговцами, кравчими. И все это требовало внимания, немалого времени, а главное — особого таланта.

Спасение пришло, как всегда, неожиданно. На первых порах выручил Ариэ, дядя Мар-Зайи. А через какое-то время он же нашел семье Шимшона толкового приказчика. К удивлению Агавы, им стал Мальахе, — молодой шестипалый торговец, бывший знакомый Шели. Именно с его подачи Агава сразу после родов взяла в свое управление мастерскую. Истинные причины такой заботы стали ясны позднее, когда приказчик, оказавшись с молодой женщиной наедине, попытался ею овладеть. Агава схватилась за нож, ударила им насильника в живот и чуть не убила. Потом сама же и выхаживала почти два месяца. А что бывает, когда женщина долго выхаживает мужчину, да еще в тайне ото всех? Так эти двое и стали любовниками.

Впрочем, с порученным ей делом она справлялась не хуже Шели, и мастерская скоро стала самым доходным предприятием семьи. Когда домашние это поняли, к Агаве стали относиться совсем по-другому. Ее зауважала Хемда. Она же всего парой подзатыльников подняла авторитет Агавы среди детей Гиваргиса. Несчастная забитая Сигаль стала разговаривать с вдовой, как со своей госпожой. Какую-то брезгливость или сильную обиду затаила к новой родственнице, может быть, только Эдми, жена Ниноса, считавшая, что это она должна была заменить Диялу после ее гибели. Зато дочери Шели — семнадцатилетняя Лиат и шестнадцатилетняя Шадэ — увидели в Агаве лучшую подругу и старшую сестру.

Шимшон ее уважал, но не любил. Мало того, что рассорила его сыновей, так еще оказалась язвой, каких мало. Она могла зло высмеять кого угодно, хоть соседей, хоть главу семьи; если ее пытались поставить на место — дерзила; сказала: ни за что не станет женой Гиваргису, а когда свекор попытался ее отдубасить, схватилась за нож. Шимшон только сплюнул смачно на пол и пошел в свою комнату.

Хемда уговаривала:

— Дура, и куда подашься, если тебя выгонят из дома, как приблудную собаку? Двое детей на руках, кому ты нужна, кроме Гиваргиса? А женщина без мужика — что безжизненная пустыня: все стороной обходят, только перекати-поле и гуляет.

— А пусть попробует! Пусть выгоняет! Кто знает, может, и у меня найдутся защитники, — щурясь, зло отвечала Агава.

Она не преувеличивала свои возможности. Среди ее подруг давно появились женщины самых знатных родов Ассирии. Пусть хоть волосок упадет с ее головы!..

— Хемда, милая, как проснутся Лиат и Шадэ, пусть сразу бегут в мастерскую. Там работы невпроворот.

— Ой, и правда, пойду разбужу, — спохватилась свекровь.

Невестка улыбнулась:

— О боги! Пусть поспят.

— Да куда там! Лежебоки. Дай им волю, до полудня бы не вставали!.. Ты уж ступай по своим делам, а я тут сама…

И как только Агава ушла, Хемда отправилась будить дочерей Шели. Вошла в комнату, хотела стянуть одеяло, да невольно залюбовалась племянницами — красавицы! Они спали вдвоем на узкой кровати, руки-ноги переплелись, волосы разметались по подушкам. Лиат похожа на отца: невысокая, черненькая, черты лица крупные, строгие. Шадэ — копия матери…

«Эх, Шели, Шели, — взгрустнулось вдруг Хемде. — Погубила тебя твоя красота. Неужто и Шадэ это ждет?.. Замуж их давно пора выдавать. Обеих. Вроде и в женихах недостатка нет, а Шимшон все перебирает. Дождется, что в девках останутся».

Пробасила:

— Вставайте, умывайтесь, и за дело!

Шадэ даже сквозь сон стала перечить:

— Мы ж должны были идти к Агаве.

— Пойдете, когда дома все закончите, — Хемда сказала это тоном, не терпящим возражений, даже нахмурилась, чтобы навести страху на девчонок, и поспешно вышла из комнаты.

Шадэ потянулась и села на постели, толкнула сестру.

— Лиат, вставай! Мне одной, что ли, отдуваться?

— Да ты не переживай. Она добрая. Поваляемся еще немного.

— Опять вчера до поздней ночи гуляла со своим желторотым?

— Тебе-то что? Или завидуешь? — сонно отозвалась Лиат.

— Да мне все равно. Только смотри, как бы беды не случилось. Ияр тот еще распутник. Он ведь свадьбы ждать не станет.

— Да о какой свадьбе ты говоришь, сестричка! Отец никогда меня за него не выдаст. Кто мы — и кто они! Сын водовоза, фу! Но ты даже представить себе не можешь, какие у него ласковые руки…

— Вот и я о том же. Облапал тебя уже всю небось.

Лиат на этот раз все же открыла глаза и задорно посмотрела на младшую сестру.

— И правда, завидуешь. Но не тому завидуешь, что я с Ияром, а тому, что я по ночам из дома убегаю, а ты до сих пор нецелованная.

Шадэ вспыхнула:

— Дура! — схватилась за подушку и принялась мстить за обидные слова. — Дура! Дура!

Старшая увернулась, со смехом соскочила с кровати, успев при этом утащить вторую подушку. И началось настоящее сражение, полетели перья. Минут через пять в комнату заглянула Рина, дочь Гиваргиса, всегда мечтавшая, чтобы ее заметили и не сторонились только потому, что она еще маленькая. А ведь ей уже девять!

«Дайте только вырасти! Еще пожалеете, что глядели на меня свысока!» — думала она.

С появлением малышки бой на подушках тут же прекратился.

— Чего тебе? — насмешливо спросила Лиат.

— Меня Хемда прислала, — ответила обиженная девчонка, и добавила с внезапно проснувшейся местью: — Сказала: не явитесь к ней немедленно — к Агаве вас сегодня не отпустят.

Но эта месть так ясно отпечаталась на еще не сформировавшемся личике, что ни Лиат, ни Шадэ ей этого не простили — в Рину полетели сразу две подушки, от одной она увернулась, а вторая едва не сбила ее с ног, что вызвало у старших сестер взрыв смеха.

— Держи ее! — крикнула одна из них.

Рина пустилась наутек, позабыв обо всем на свете, так, словно за ней гнались голодные волки. Пробежала длинный коридор, выскочила во двор, чуть не налетела на старую рабыню, перебиравшую крупу, свернула за угол и мышкой юркнула в узкую щель между домом и глиняным забором, в которую могла протиснуться только она. И только тогда выдохнула — не догнали!

Разочарование пришло позже, когда стало понятно, что за ней, оказывается, никто не гнался. Рина села на старую подушку, на которой при желании здесь можно было даже выспаться, свернувшись калачиком, и от страшной обиды на весь мир заплакала.

Как же одиноко ей было на этом свете!

Почему к ней холодно относилась родная мать, Рина не понимала. Откуда ей было знать, что в Сигаль не осталось ни капли нежности. Робкая и забитая женщина давно смирилась с тем, что в жизни нет и не может быть ничего хорошего или доброго. Она заботилась о своих детях, как всякая мать, но в эту заботу не входили ни ласка, ни любовь. И то, что для ее мальчиков было нормальным, для единственной дочери казалось предательством. И это отдаляло их друг от друга.

Ладно, Рину сторонились старшие сестры и братья, никогда не желавшие брать малявку в свои игры, так ведь даже сверстницы почему-то не хотели признавать ее подругой. С одной она подралась из-за куклы: сшила ее Рина, а разрисовывала лицо Сабрина, потом этим же и попрекнувшая: «Если бы не я, разве она стала бы такой красивой? Так и осталась бы в тебя — уродиной!». С другой разругалась навсегда из-за вавилонских сладостей, внутри медовой обертки были инжир, и орехи, и миндаль — ничего вкуснее Рина никогда не пробовала. Но девочек было три, а конфет⁷ — четыре. Сабрина, которая их принесла (еще до драки), оставила лишнюю конфету именно Рине, но Сурия оказалась проворнее… Как такое простить!

«Какая же я несчастная! Никому я не нужна!» — жалела себя Рина.

И вдруг во дворе она услышала самый родной голос на свете. Это было как чудо.

Рина была любимицей Гиваргиса. И она платила ему тем же. Она помнила каждое его возвращение из похода, когда ее сажали на колени и качали, качали, качали… а она заливалась смехом. Но как же редко отец бывал дома…

— А старик где? — спрашивал он Хемду.

— Хавшаба вчера зашел. Пили всю ночь. Вот и спят еще.

— Папа! Папа! — выскочила из своего тайника Рина.

Он ласково обнял ее, расцеловал. От него пахло костром, дорогой, потом. Глаза были усталые, на правой щеке появился новый глубокий шрам, совсем недавно зарубцевавшийся… Отец подхватил дочь на руки, подбросил над головой:

— Ты смотри, как вымахала! Прям невеста!

Она покраснела до кончиков волос.

— Ну папа!

А самой приятно.

— Единственная моя помощница, — похвалила ее Хемда.

— Как это — единственная? — удивился Гиваргис. Он не был дома уже больше года и о многих новостях слышал впервые. — А что же Лиат, Шадэ? Неужели замуж вышли?

— Нет. Но они теперь Агаве помогают.

Это имя разом испортило ему настроение.

— Так, значит, она все еще в мастерской?

Хемда, видя такую перемену в настроении Гиваргиса, сразу перевела разговор на другую тему:

— Хорошо, что приехал, хоть сына увидишь. Пойдем в дом. Сигаль приболела немного. Лежит третий день.

Мужчина оживился, оскалился:

— Как он?! Силач?

— Забаба? Еще какой! Вечно голодный. Из Сигаль с молоком все жилы тянет…

Скрылись в доме, оставили Рину одну. О ней опять забыли. В этот момент девочка возненавидела своего младшего брата.

Увидев мужа, Сигаль попыталась встать, улыбнулась через силу. Гиваргис, неожиданно и для нее, и для Хемды, был ласков, успокоил, сказал поберечься и поскорее выздоравливать. Взял на руки сына, долго любовался им, потом вернул в кроватку. Забаба все это время сосредоточено смотрел, словно знакомясь с ним: так вот ты какой, мой отец.

— Тоже спать пойду. Считай, дней семь не спали. Все в Ниневию торопились, а почему — и не знает никто, — сказал Гиваргис женщинам.

— А надолго вернулись-то? — поинтересовалась Хемда.

— Говорю же, никто не знает… Ты наготовь на вечер, будем мое возвращение праздновать. И вина побольше принеси. Соскучился я по нашему домашнему вину.

Выходя из комнаты, Гиваргис еще раз окинул Сигаль взглядом, и было в нем что-то такое, что Хемда сразу поняла: для себя он уже решил — в этот приезд у него появится еще одна жена, и моложе, и красивее. Вздохнула: «Не видать тебе, Агава, твоего Арицу».

Вечером за праздничным столом собрались гости. Кроме многочисленных соседей были Хавшаба, дядя Ариэ и учитель Рамана из семьи Мар-Зайи, приказчик Мальахе. А еще Тиглат, двоюродный брат Шимшона. Он приехал в Ниневию в полдень, зашел к родственникам, а тут Гиваргис, дорогой племянник. Обнялись, расцеловались.

— Вот ведь, и правда, подарок так подарок! Я ж тебя лет пять не видел! — говорил Тиглат. — Возмужал!

— Так ведь сотник уже год как, — не забыл похвастать племянник. — А что к нам в Ниневию? Дело какое, или так?

— Конечно, дело. Стал бы я просто так мотаться! Ваша Агава мне заработок предложила, — подмигнул. — Хорошую цену назначила.

Гиваргису словно дали пощечину. «Что же вы все молитесь на эту грязную девку?!» Насупился, к дяде больше не подходил. За столом сел рядом с отцом и его старым приятелем, с ними и разговаривал весь вечер. О чем — понятно. О войне в Табале, когда подавят мятеж, если его вообще подавят, и, конечно, о том, с какой стати Ашшур-аха-иддин отправил с пустяшным обозом в Ниневию целый кисир из царского полка, да еще и во главе с Ишди-Харраном.

— Пленника ценного привели, — зашептал Гиваргис. — Настолько ценного, что, может быть, и войне скоро конец.

— Да ну, — не поверил Шимшон. — И кого же?

— Киммерийского царевича.

— Кх… Кх… — закряхтел отец.

— Значит, не сегодня-завтра назад выдвинитесь? — обронил Хавшаба.

— Может, и так… Но пара дней-то у меня есть. Вот женюсь на Агаве, и назад, на Табал.

Шимшон будто не заметил слов сына:

— Внуки-то как мои — Хадар, Сасон? С тобой вернулись? Почему домой не забрал?

— Приказ был — казармы не покидать. А с чего такая строгость, и сам не знаю, — и снова о своем: — Ты скажи, с Агавой что-то не так? Ночь на дворе. А ее дома нет!

— В мастерской она, — скривился Шимшон.

Гиваргис, наконец, возмутился:

— Да что она о себе возомнила?!

Отец понял, что уйти от неприятного разговора не получится.

— Не переживай, станет она тебе женой, и никто ее спрашивать не будет. Только ты ее береги, бить не смей, разве что немного, чтобы уважала. Но имей в виду, это в доме Агава тебе жена и мать твоих будущих детей, а там, в мастерской, она хозяйка и госпожа, и ты туда не лезь!

Гиваргис, сплюнув на пол от переполнявшей его злости, спросил:

— Мастерская-то ей зачем? Дома, что ли, работы мало?

— А ты спроси себя, много ли ты добычи привез с этой войны? Вот то-то же, впору побираться… А в ее платьях половина ниневийской знати щеголяет. Агава серебро ковшом черпает, а оно не кончается, — Шимшон сдвинул брови, ему не понравилось, что он вынужден оправдываться перед сыном, неужели недостаточно одного его слова. — Или ты чем-то недоволен?

— Будь по-твоему.

Агава, узнав о возвращении Гиваргиса, домой не пришла, заночевала в мастерской.

Шимшон появился там на следующее утро. О чем он говорил с невесткой, никто не знал, однако в комнате, где они уединились, было тихо. Агава, прощаясь, проводила свекра до ворот, кланялась, целовала ему руки.

На третий день устроили свадьбу. Обряд совершили по-простому, гостей не было, пригласили лишь писца, который засвидетельствовал брак. Гиваргис довольно улыбался. Невеста была бледна, но спокойна. Все, о чем она молила богов, — чтобы ее новый муж поскорее ушел на войну и не вернулся.

Когда Гиваргис взобрался на нее, горячий, жадный до молодого красивого тела, Агава не сопротивлялась. Однако его привело в ярость то, что жена лежит словно бревно. Только присутствие в доме главы семьи и уберегло молодую женщину от побоев. А так, сделав свое дело, муж лишь зло посмотрел на жену, сплюнул на пол и, повернувшись к ней спиной, уснул.

Проснулся он только в полдень. Агавы рядом не было. Окликнул слуг. В комнату вошла старая домашняя рабыня, нянчившая Гиваргиса еще младенцем.

— Где она?

— Ушла с утра пораньше в мастерскую... Хозяин что-нибудь желает? — кланялась старуха.

— Отец дома?

— Гонец за ним прибыл. Слышала, что от Ишди-Харрана. На Табал твой отец возвращается.

После этих слов мужчина вдруг улыбнулся.

Через три дня Шимшон покинул Ниневию. Гиваргис в тот же вечер напился, заперся в спальне с Агавой и всю ночь ее избивал и насиловал. На следующее утро молодая женщина не смогла подняться с кровати.

Пожар в зиккурате бога Ашшура случился три дня спустя. Гиваргис собрал всех мужчин, что были в доме, и поспешил к месту происшествия, чтобы помочь справиться с огнем.

Народу сбежалось бесчисленное множество. Кто-то подвозил воду, кто-то бросался в самое пекло, чтобы полить ею все разгорающееся пламя, кто-то помогал раненым и обожженным, а таких оказалось немало.

— Эй, ты, помоги! — окликнул кто-то Гиваргиса на одной из узких улиц, что вела к зиккурату.

У повозки, везшей с реки в бурдюках воду, отвалилось колесо, и двое мужчин пытались его приладить назад. Можно ли было им отказать!

— Сейчас! Иду!

Но едва он приблизился, как тут же оказался на земле. Пользуясь темнотой и тем, что от посторонних глаз их прикрывала повозка, эти двое сначала пинали Гиваргиса в живот ногами, затем набросили ему на руки веревки и зачем-то спустили с него штаны. У одного из разбойников вдруг появились в руках ножницы, которыми в Ассирии обычно стригли овец.

— А теперь послушай, ты, жалкий червяк, — пригрозил он. — Это первое и последнее предупреждение от нашей госпожи. Если ты еще раз позволишь себе поднять на нее руку или вообще решишь, что она тебе ровня, то можешь сразу проститься со своим хозяйством. Ты все понял?

О-о!.. Еще как…

Гиваргис послушно закивал и, убедившись, что ему больше ничего не угрожает, принялся поспешно натягивать штаны.

9

Осень 681 г. до н. э.

За два месяца до пожара в зиккурате бога Ашшура в Ниневии.

Табал

Пасмурным днем по размытой горной дороге, прилепившейся к отвесной скале, под крутым склоном с густым хвойным лесом медленно полз ассирийский обоз с фуражом и провиантом.

Два десятка конных и три десятка пеших воинов на восемь повозок. Лошади выбивались из сил, но тянули. Когда колеса застревали в грязи, помогали люди.

Впереди отряда ехали двое: командир и его подчиненный. Первый — приземистый немолодой ассириец с еще свежим шрамом через всю левую щеку, терявшимся в бороде. Второй — широкоплечий юноша с горящими глазами.

— Сам видел, или кто поделился? — спросил командир.

— Сам… Точно он. Дней шесть назад это было. Я тогда стоял в карауле, а этот старик из шатра царевича вышел… Походка у него запоминающаяся — правую ногу немного тянет.

Тот, о ком они говорили, ехал на последней повозке, кутался в верблюжье одеяло и, кажется, дремал. За все время старик ни с кем не обмолвился ни словом, прятал всю дорогу лицо, да и вообще держался словно прокаженный. Это ради него им пришлось забраться так высоко в горы, чтобы затем окольными путями, избегая встреч с киммерийцами, возвращаться в Адану.

— Лазутчик, небось, важный, — подумал вслух командир.

— Если он такой важный, почему за ним не послали конную разведку? И быстрее, и безопасней.

— И то правда…

После этих слов в грудь ему ударило копье, брошенное чьей-то сильной рукой. Командир взмахнул руками и слетел на землю, мгновенно испустив дух. Его лошадь рванулась вперед, другая, что была под юношей, встала на дыбы. Лес мгновенно ожил. Из-за каждого дерева появился лучник, полетели стрелы. Несколько ассирийцев были убиты, больше десятка ранены. Затем пешие киммерийцы атаковали врага спереди и сзади колонны. Юноша, ехавший рука об руку с командиром, упал с лошади, и ему пришлось биться, лежа в грязи, защищаясь щитом и мечом, пока кто-то не отсек ему топором ногу по колено. Покалеченного даже добивать не стали, побежали дальше.

Ассирийцы попытались сбиться в кучу, занять круговую оборону, но едва это у них получилось, как сверху, со скал, полетели камни. Огромные валуны разбивали щиты, сносили шлемы, сбивали с ног, калечили и убивали. Тех, кто уцелел, хладнокровно добивали уже на земле, отсекая головы.

Дрон, тот самый старый киммериец, что однажды столкнулся с Гиваргисом и его людьми, когда возвращался с пленными разведчиками, бросился к повозке, где сидел старик, — тот все так же мирно дремал, словно вокруг ничего не происходило, — осторожно заглянул ему в лицо и тихо сказал:

— Мой господин ждет встречи с тобой в своем шатре.

Голос, который ему ответил, был глухим, но скорее молодым, чем старым:

— Двоих оставьте в живых, они нам еще понадобятся.

***

Теушпа подбросил в воздух своего новорожденного сына и, видя, как он заливается смехом, довольно улыбнулся:

— Не боится! Ничего не боится!

Молодая жена, царевна Шпако, рослая полногрудая красавица с каштановыми волосами, возлежавшая на широком деревянном ложе, потягиваясь в неге, замурчала:

— Давай его сюда, к мамочке. Простудится же…

Женщина лукавила: хотя за пределами шатра уже лежал снег, внутри было жарко. Но ей хотелось подчеркнуть, как она заботится об их сыне.

— Брось! Кир⁸ — настоящий воин! — гордо воскликнул царь.

Она сморщила носик.

— Воин?! Он ведь даже ходить еще не умеет! Да и кормить его пора…

Как все изменилось после этой женитьбы, иногда думал царь. Еще недавно ему казалось, будто жизнь позади и все, что его ждет, — холодная постель, старые недуги и бесцветная старость. И вдруг все перевернулось. Брак, которого он никогда не желал, о котором думал как о вынужденной мере ради мира с опасным врагом, неожиданно стал счастливым. Теушпа только теперь и понял, насколько одиноким и серым было его существование до появления Шпако.

В шутку «негодуя», что у него отбирают любимую игрушку, Теушпа все же подчинился и вернул младенца матери.

Маленький Кир, кажется, и в самом деле проголодался — поймал ртом грудь, обхватил ее своими маленькими ручками, стал жадно сосать. Но почему-то от удовольствия по-звериному зарычал именно Теушпа. И когда кто-то вошел в шатер, — царь почувствовал это спиной по ворвавшейся прохладе, — лицо его стало суровым. Как можно было потревожить его в такой счастливый момент!

— Отец… — сказал Лигдамида. — Приехал Дарагад.

— Вот и хорошо, — сухо ответил царь. — Значит, сегодня вечером и поговорим.

С того самого дня, как Балдберт убил дочь наместника Хаттусы, побывавшую в постели царевича, отношения между отцом и сыном так и не наладились. Они почти год не виделись. Может быть, кого-то строгое обращение и опала в конце концов и образумили бы, но только не Лигдамиду. Когда же он не приехал на свадьбу, Теушпа счел себя оскорбленным. И хотя в глазах большинства кочевников его старший сын по-прежнему оставался наследником киммерийского трона, в царском окружении все чаще говорили о Дарагаде, царском племяннике и талантливом полководце, который на равных противостоял ассирийцам. Тем неожиданней для всех стало решение царя покинуть Хаттусу и отправиться в Табал вместе с Лигдамидой. Это ведь что-то да значило!

Царский стан с десятками шатров и двумя сотнями кибиток расположился к северу от Аданы в удобной долине, с трех сторон окруженной горами. Теушпу сопровождали его приближенные, пятьсот конных воинов и множество слуг.

Отсюда царь отправил к Дарагаду гонца — полдня в пути — с требованием, чтобы он и все номархи, которые воюют под его началом, прибыли на военный совет.

Пока ждали гостей, наконец поговорили.

«Мы оба понимаем, что я уже стар. Но старость не означает, будто я готов смириться с уготованной мне судьбой. Может, человек и не всегда вправе решать, когда и как ему умереть, зато в его власти позаботиться о том, какую память о себе оставить. Но кто, кроме наших детей, сохранит эту память… Я хочу, чтобы ты знал… Что бы ни случилось, сколько бы мы ни ссорились, я всегда помню: в тебе течет моя кровь, так же, как и в твоем брате. Я знаю, о чем ты беспокоишься: твой старик по-прежнему крепок здоровьем и не собирается умирать, у него появился еще один наследник, и когда-нибудь вам вдвоем станет тесно на троне, однако Кир так юн, что может и не дожить до этого дня. Не отрицай, я и сам бы так думал. Иначе ты не собирал бы вокруг себя тех, кто мной недоволен, не избегал бы встреч со мной — знаю, отчего тебе стыдно смотреть мне в глаза, ведь все идет к тому, что однажды ночью наемные убийцы расправятся со мной спящим. Что насупился? Были уже такие мысли?.. Я рад, что пока только мысли. И вот как мы поступим… Весной все киммерийские племена, что кочуют в верховьях Евфрата, в приграничных с Урарту землях, вместе со мной двинутся на Мусасир, а затем — на Мидию и Элам. Войну с Ассирией мыначнем вместе со скифами и мидийским царем Деиоком. Это обеспечит нам успех. Наше войско поведу я. А ты останешься здесь. Полноправным хозяином этих земель. Навсегда… У Кира будет новое царство. У тебя — свое. Вы не будете соперниками. Вы станете союзниками…»

Именно в Табале перед лицом самых влиятельных вождей киммерийцев Теушпа собирался объявить о своем решении относительно старшего сына. Лигдамиде пора было брать бразды правления в свои руки.

***

Военный совет собрался на следующий день. Теушпа не погнушался обойти каждого из присутствующих номархов, обнял, расцеловал и, конечно же, заглянул в глаза, чтобы понять, кто из них окончательно стал сторонником Дарагада.

Появлению здесь царя обрадовались многие, а это означало, что новость о Лигдамиде будет воспринята спокойно.

Теушпа не преминул похвастать новым наследником, при всех поцеловал жену в губы, а затем посадил ее по правую руку от себя. Слева сел Лигдамида. Дарагаду места рядом с троном не нашлось. Однако именно на племянника царь обратил свой взор в первую очередь:

— Ну, рассказывай, как воюешь? Настанет тот день, когда ассирийцы будут дрожать при одном упоминании нашего имени? — царь скупо улыбнулся.

Дарагад — молодой широкоплечий мужчина невысокого роста, с квадратной челюстью и колючим взглядом — в ответ показал лошадиные зубы, загоготал.

— Они уже дрожат!

— Разве? — с сомнением покачал головой Теушпа. — Пока я вижу только бег по кругу. То Ашшур за тобой носится, то ты за ним.

— Если боги будут благосклонны, принц Ашшур очень скоро покинет Табал. Наши войска вместе с силами мятежников сейчас стоят у Киликийских ворот⁹. Ассирийцы уверены, что загнали нас в угол, но этот бой станет для них последним.

— С чего такая уверенность? Разве их не больше?

— Больше. Они выставили против нас все силы, какие у них есть. Но если они попытаются атаковать нас в лоб, то, безусловно, потерпят поражение. Если же попытаются обойти с двух сторон — вынуждены будут разделиться, тогда мы разобьем их по частям.

Слова племянника Теушпе почему-то не понравились. Он скривился, как будто съел кислую сливу. Победа над ассирийцами не входила в его планы. Можно было разбить армию принца Ашшура, но не заставить смириться с поражением всю Ассирию. Это был тот случай, когда стоило опасаться раненого зверя. Царь вдруг вспомнил:

— Слухи до меня дошли, мол, ропщут твои воины, что домашний скарб, скот и прочую живность у местных жителей ты отбирать запретил, а тех, кто позарится на местных красоток, и вовсе ждет короткая расправа. Неужто правда?

— А иначе нельзя. Без плетки в таком деле не обойтись… Разве мы не союзники мятежникам? Станем обижать их напрасно — только хуже себе сделаем. А добычи и без того хватает: мы отбираем ее у ассирийцев, когда нападаем на их обозы.

— Добычи много не бывает, — вмешался в разговор один из старых номархов, выделявшийся среди прочих своей тучностью. — С какой стати мои люди должны питаться подножным кормом с оглядкой на местных, когда мы за них воюем? Что мы здесь делаем, если не кормим себя? Что это за война такая? Мы как будто на охоте, когда ты гонишься за сайгаком не для того, чтобы его убить, а для того чтобы согреться. И ладно бы раз-другой так прогуляться, так нет же, конца этому не видно!

Это был Тургар. Может, его и отличала некоторая жадность, но в рассудительности ему точно нельзя было отказать. Вот чье мнение — к нему прислушивались, ему верили — сейчас стало для Теушпы особенно ценным.

Вслед за Тургаром заговорили другие номархи, многие — недовольно. О том, что все эти требования Дарагаду выставил сам Теушпа еще три года назад, ни тот, ни другой не упомянули. Первый не хотел оправдываться, второй предпочел об этом забыть.

— А что будет, если мы вдруг уйдем? — хитро прищурившись, спросил Теушпа. — Не станем больше сражаться с ассирийцами.

— Без нас восстание долго не продержится, — ответил Дарагад. — Ассирийская конница сильно уступает нашей и старается не вступать в бой.

— Ну чем могли, тем помогли. Насколько я могу судить по общему настрою, нам пора уходить…

Это были вопрос и утверждение одновременно. Ответом царю стал одобрительный гул.

— Тебе решать, Лигдамида. Как скажешь, так и будет. Ведь отныне на троне мы будем сидеть вместе.

Теушпа обвел всех внимательным взглядом, чтобы понять, что изменилось, кому придется заткнуть рот, а кому будет достаточно посулить куш побольше. Одного слова царя мало; он только что назвал своего сына соправителем, не посоветовавшись ни со старейшинами, ни со жречеством, целиком положившись на свою власть. Кому-то это могло не понравиться. Так или иначе, а в шатре повисла неопределенная тишина.

И вдруг вперед неожиданно выступил Дарагад, низко поклонился Лигдамиде, сказал проникновенно:

— Мой брат и господин, повелевай! Моя жизнь принадлежит тебе, отныне и навсегда!

Лигдамида ласково обнял двоюродного брата, стал благодарить. Начало было положено. Следующим подошел Балдберт. Затем Тургар…

Когда все номархи поклялись уже не наследнику, а соправителю Теушпы в верности, он произнес слова, которых все так ждали:

— Мы уходим из Табала, но прежде мы возьмем столько, сколько сможем увезти.

Лигдамида хорошо помнил, о чем ему говорил перед военным советом отец: «Чтобы сделать твоих людей счастливыми, тебе вовсе не надо вступать в бой, достаточно сделать их богатыми». И Дарагад только что сам подсказал ему такой способ. Все, что награбили ассирийцы в этой войне и не успели отправить вглубь страны, хранилось в Адане. И если ассирийское войско ушло оттуда, город мог стать для киммерийцев легкой добычей.

***

С тех пор, как от руки Хавшабы в лесу под Маркасу погиб киммериец Вед, прошло три года. Его младшему брату Родо исполнилось восемнадцать. Он успел обзавестись большой семьей: женами, детьми, имел десяток кибиток и огромный табун лошадей. Еще не мужчина, но уже не юноша. Его уважали, ему давали самые ответственные поручения, доверили командовать разведчиками…

Что таить, Родо был по-настоящему счастлив. А ведь еще недавно он не сомневался: его жизнь окончена, особенно когда ему досталось столь неказистое наследство — старая жена брата (хотя, по правде говоря, она была всего на четыре года старше его) да в довесок к ней трое малолетних племянников. И, как водится, в стойбище над ним беззлобно посмеивались, мол, сам молокосос, а тут главой семьи в одночасье стал. Однако Родо это задевало. На одном из пиров он даже всерьез сцепился со стариком Дроном. Только Дарагад их схватку и прервал, заступившись за юношу:

— А что в нем не так, в этом парне? И храбр, и смекалка есть, и тебя старика научил бы, как оружие держать, не вмешайся я, а вы все зубоскалите. Я бы на его месте тоже такую обиду не стерпел… Но вы ведь не успокоитесь, пока не доведете дело до крови.

Настроение у предводителя было хорошее, глаза смеялись…

— Так в чем дело? Неужели только в том, что он незнатен и небогат? Так я это мигом исправлю… Что, Родо, возьмешь мою старшую дочь в жены?

А Родо не испугался. Взял. Ее звали Бера. Она была ему ровесницей, статной горделивой красавицей и уж точно не собиралась выходить замуж за простого кочевника. Но перечить отцу не посмела. А потом поняла, что не прогадала. Судьба улыбалась Родо.

Вот и в этот раз Дарагад поручил своему лучшему разведчику следить за ассирийцами под Аданой. В подчинении Родо состояли два десятка воинов. Он разделил их по парам и расставил у всех дорог, ведущих в город. Неделю было спокойно, а потом как будто прорвало. В направлении Киликийских ворот двинулись колонна за колонной. Одновременно с северо-востока, навстречу войскам, бесконечной чередой потянулись старики с повозками, нагруженными добром. Так продолжалось три дня. Наконец людской поток на Киликийской дороге иссяк в обе стороны. На стенах Аданы маячили редкие часовые. Казалось, солдат в городе почти не осталось.

Тогда к разведчикам и приехали Дарагад и Лигдамида.

Родо доложил о своих наблюдениях, а потом, стоило царевичу ненадолго отвлечься, поделился с тестем сомнениями; сказал так тихо, чтобы никто не слышал:

— Одно непонятно, женщин почти нет, а детей так и вовсе. Что за беглецы такие?

Предводитель прищурился:

— А тебе что за морока? Бегут и бегут себе — забудь…

Между тем, Лигдамида поинтересовался:

— Ты тут все подходы знаешь. Скажи, получится у нас проникнуть за стены незаметно, так, чтобы открыть ворота и захватить Адану?

Родо было усомнился в безусловной поддержке такого плана, ведь на самом деле никто не знал, сколько ассирийцев осталось охранять зимние запасы целой армии, но вовремя посмотрел на тестя… Нет, кажется, куда правильнее не спорить, понял разведчик.

— Можно попробовать. Южные ворота и сейчас открыты днем. Вчера только видел, как караван в город зашел. Выждать бы немного. Чтобы было к кому пристать, а там с охраной разберемся.

— Следующий караван может прийти завтра, а может — через несколько дней, — возразил царевич. — Если принц Ашшур что-то заподозрит, увидит, что мы топчемся вблизи Аданы, он тут же пришлет в город подкрепление.

— Давай-ка посмотрим, что творится на стенах, — предложил Дарагад.

Выбрались из лагеря, пересекли лес, выйдя на опушку, подали сигнал. Справа тотчас затрещала сорока.

«Там», — кивнул Родо.

Прятавшиеся в зарослях разведчики встретили их без особой радости: устали, промокли, — ночью прошел дождь, — да и не понимали, зачем они здесь сидят, что особенно раздражало. Рассказали что и как:

— На стене всего четверо часовых. У ворот насчитали пятерых. Значит, с этой стороны не больше десятка.

Это были Северные ворота. Самые укрепленные. Самые надежные. Накануне во время обсуждения, где лучше нанести удар, Теушпа предложил присмотреться именно к этому направлению. Только здесь можно бы незаметно подойти конницей почти вплотную к стенам. А смять такую охрану нетрудно.

И все-таки Лигдамида удержался от соблазна немедленно атаковать город. Может, и в характере царевича было действовать опрометчиво, но он был отнюдь не глупец.

— Часто ассирийцы выходят из города? — спросил он.

— Да каждый день. То за провиантом, то за фуражом. Отряды небольшие. В основном конные, — ответил Родо.

— Выкради мне двух-трех человек, чтобы их разговорить.

На следующий день обоз, в котором ехал старик (тот самый старик, что тянул правую ногу), попал в засаду.

***

Со слов пленных, город охраняли всего две сотни воинов. Дорогу на Адану киммерийцам и мятежникам перекрывала вся армия ассирийцев, и поэтому принц Ашшур мог не беспокоиться за тылы.

Два дня спустя перед рассветом разведчики киммерийцев незаметно приблизились к Северным воротам, взобрались на стены и сняли часовых. Так же бесшумно убрали стражу, охранявшую ворота. Подали сигнал и впустили в город Лигдамиду с тремя сотнями конных воинов.

День расправлял плечи по-осеннему лениво, где-то глубоко в складках грязно-серого неба пряталось солнце, седая изморозь одела продрогшие деревья, а в пятидесяти шагах осторожно плыла легкая дымка. Ничего не подозревающие горожане мирно спали в теплых постелях.

Лигдамида ехал в авангарде, внимательно посматривал по сторонам, все выискивал признаки засады. Разве он не понимал, какой опасности подвергается, решившись пойти на захват Аданы такими малыми силами… Однако выгоды от этой вылазки во всех отношениях перевешивали все мыслимые и немыслимые риски. Грело душу уже то, что можно было утереть нос Дарагаду.

Лошади, шедшие первыми, неожиданно остановились, захрапели, как будто почувствовали беду, и Лигдамида сразу поднял руку, призывая быть начеку. Перед ними лежала развилка. Главная дорога шла чуть левее, а справа открывались два узких проулка, где едва могли проехать рядом два всадника.

Номарх подозвал своих командиров. Старого похожего на филина Теодрика и его сына Херевика, который был на две головы выше и отца, и едва ли не любого в этом отряде.

— Теодрик, видишь эти кроличьи норы? Отправь в каждую из них по два человека. Хочу убедиться, что нам не ударят в тыл, когда мы пройдем мимо... Херевик, если пленный не ошибся, эта дорога выведет нас прямо ко дворцу наместника и к рыночной площади, куда сходится с десяток улиц — это лучшее место для засады. Проверь… Возьми с собой десятерых.

И потянулось томительное ожидание. Молодой конь под Лигдамидой нетерпеливо переминался с ноги на ногу, тихонько похрапывал. Принц гладил его по морде, успокаивал, а сам все прислушивался. Что там у разведчиков, не завязался ли бой? Почему так тихо? Почему за все время нигде не залаяли собаки? Никто не выглянул из ворот, почуяв неладное. Неужто все как один безмятежно спят?.. Эта тишина настораживала все больше и больше.

Сзади подъехал Родо. И Теодрика, и Херевика номарх знал не первый день, а вот Родо три года воевал под началом Дарагада, и непонятно было, можно ли ему доверять.

— Мой господин, — с почтением в голосе заговорил юноша, — разреши мне зайти в пару домов. Я сделаю все без шума. Расспросим местных, выясним, что случилось и почему так тихо.

Это было разумно, и Лигдамида согласился.

Прошло полчаса. Сначала вернулся Теодрик — в проулках никаких признаков засады. Затем Херевик — тоже подтвердил, что опасности нет. Дворец наместника снаружи охраняют всего десяток воинов. Беспечны, кто-то вообще на посту спит. Вокруг тихо. Добавил:

— Убрать их будет нетрудно.

Но Лигдамида уцепился за другое.

— Тихо… Почему так тихо? Куда подевались все собаки? Кто-нибудь видел или слышал здесь хоть одну собаку? Где они прячут лошадей? Где скот? Почему так тихо?

Неуверенность номарха постепенно передалась остальным.

Наконец вернулся Родо. Он выглядел встревоженным.

— Никого. Ни одного человека. Пять домов обыскал. Ни людей, ни живности… Как будто здесь прошел мор.

— Так ведь и трупов тоже нет, — хмуро заметил Лигдамида. — Поворачиваем. Уходим! Это ловушка…

***

Около Северных ворот они остановились. Лигдамида, Теодрик, Херевик и Родо поднялись на привратную башню. Стали напряженно всматриваться в лес, который начинался за городскими стенами.

— Что скажешь, Теодрик? — Лигдамида редко спрашивал чьего-либо совета, но сейчас он был явно в затруднении. — Ждут нас там?

— Наверняка.

— И что будем делать?

— Если у них получилось заманить нас сюда, значит, приготовились. Значит, пробиваться придется с боем. Может, и получится. Как стемнеет… Просочимся по одному. Всех мышей не переловишь.

— А что, позиция у нас хорошая, — заметил Херевик. — Выстоим.

Лигдамида покачал головой:

— Оно, конечно, так. Только мы не знаем, где и сколько ассирийцев прячется в городе. Что они намерены предпринять? А если пойдут на нас с двух сторон одновременно? Сколько мы продержимся?

Родо, по молодости настроенный более оптимистично, пробормотал:

— Мы тут все гадаем, а вдруг в лесу вообще никого нет. Вон как тихо!

Насмешливые взгляды старших товарищей его не смутили.

— Ну, проверить же все равно надо.

Теодрик снисходительно объяснил:

— Там они… Да ты и сам это знаешь. Только верить в это не хочешь, пока своими глазами не увидишь. Но никто не знает, чего они выжидают и как быстро поймут, что их план раскрыт. Вот почему наш единственный союзник — время. Будем дожидаться темноты.

— А может, Родо и прав, — неожиданно сказал Лигдамида. — Не то чтобы я верил, будто в лесу нет засады, но нам надо знать, куда прорываться. Отправляйся. Сам. Вдруг что и получится…

***

Наступил день — пасмурный, сырой, тревожный, как и все утро. Город же, в который они так запросто вошли, оставался по-прежнему безжизненным. Лигдамида отправил двух человек ко дворцу наместника, чтобы знать, когда ассирийцы обнаружат себя и перейдут к активным действиям.

Родо готовился к вылазке тщательно. Сначала излазил всю стену снизу доверху, выискивая, как можно спуститься, чтобы никто не заметил из леса. Затем, на свою удачу, нашел тайный лаз из города. Вернулся наверх.

«Оврагом бы, конечно, хорошо, — размышлял он. — Но ведь там меня ждать и будут… Нет уж, лучше левее взять, на открытое пространство. Если с ног до головы обмазаться грязью, никто внимания не обратит. Издали вообще не будет видно...».

После этого отправился к Лигдамиде за последними наставлениями.

— Если схватят, скажешь, что выдвигаться ко дворцу наместника мы не спешим, рассеялись по городу, ни о чем не подозреваем, — сказал царевич.

Оказавшись снаружи, лазутчик слился с землей, вжался в поблекшую за долгое лето траву, прибитую осенними дождями, превратился в ящерицу, которую невозможно заметить, пока она не сдвинется с места, и зорко смотрел по сторонам. Расстояние в пятьсот шагов преодолевал два часа.

Когда пустошь осталась позади, Родо углубился в лес. Здесь он прятался за деревьями, держался подветренной стороны. Именно ветер и донес до него первый признак того, что ассирийцы рядом. Они ночевали в лесу не один день, и одежда успела пропитаться запахом дыма. Родо снова припал к земле и полз так почти двести шагов.

Он нашел их. А потом уже по звуку горна понял, что опоздал. Ассирийцы выдвигались из леса, чтобы идти на штурм городских стен. Одновременно из дворца наместника к попавшим в ловушку кочевникам вышел кисир, которым командовал лично Ишди-Харран.

Зажатые с двух сторон киммерийцы дрались почти три часа, однако не имеющие возможности для маневра и многократно уступающие в численности, они были обречены. Раненого Лигдамиду взяли в плен. Остальных умертвили.

***

Той же ночью в стан Дарагада прибыл гонец с тайным донесением о побоище в Адане. Выслушав гонца, номарх посмотрел на старика, сидевшего в глубине шатра.

— Ты не обманул меня, дорогой Скур-бел-дан. Уверен, Теушпа уйдет из Табала — в обмен на жизнь своего сына.

— Этого мало, уважаемый Дарагад, — ответил переодетый ассирийский сановник, коверкая киммерийские слова. — Ашшур-аха-иддин рассчитывает, что киммерийцы станут его союзниками. Особенно — в борьбе против его брата Арад-бел-ита.

— Ты обещал, что Лигдамида из плена не вернется, а вся вина ляжет на Арад-бел-ита. Сделай, как мы договаривались, и я найду слова, чтобы убедить Теушпу.

Бывшие враги, а теперь союзники обнялись, простились, после чего старик, слегка прихрамывая, вышел из шатра.

10

История, рассказанная писцом Мар-Зайей.

Двадцать четвертый год правления Син-аххе-риба

— С чего ты решил, что этой ночью царь не придет к Марганите? — спросил я.

Бальтазар таинственно улыбнулся:

— В ночь с шестнадцатого на семнадцатое тебета в Ниневии кое-что произойдет, и Син-аххе-риб предупрежден об этом. Он будет ждать от меня известий в своем дворце. Поднимется шум, суета, и уж точно никто не уснет, но нам это на руку: ты без труда проберешься во дворец и сделаешь, что задумал. Разумеется, одному тебе не справиться…

Я предложил обратиться за помощью к дяде Ариэ.

— Нет, — возразил Бальтазар. — Я понимаю, что ты относишься к нему как к родному отцу, но не забывай, что Ариэ — верный слуга Арад-бел-ита. Это слишком рискованно… С тобой пойдут Нинурта и Дрек. Твой зять станет вам пропуском, охрана знает его, он же сошлется на меня, дескать, я приказал усилить караул из-за поднявшегося переполоха. А Дрек сделает всю грязную работу, он в этом хорош… Вот ведь как бывает: когда-то он служил Нимроду, твоему приятелю, — стражник скупо улыбнулся. — Ну да ладно, это я отвлекся… Покои Марганиты охраняют пятеро стражников. Смена в полночь. Начнете, как только на пост заступит новый караул. Когда все будет кончено, встретитесь с Хавой. Она спрячет Марганиту в тайном месте, а вы тем же путем, что и пришли, покинете дворец. Ни у кого не должно возникнуть сомнений, что это похищение. Времени у вас до рассвета, пока не придет новая смена. С утра люди Набу-шур-уцура начнут поиски по всему городу. Марганита тем временем покинет Ниневию вместе с принцессой. Одно меня смущает… А что, если девушка не обрадуется тебе? Конечно, ее можно связать, заткнуть кляпом рот и вывезти насильно, но все равно такой поворот сулит нам много неожиданностей…

Я не знал, что ответить на это. Бальтазар говорил сущую правду. Последние несколько месяцев Марганита была наложницей Син-аххе-риба, а я все еще наделся, что она помнит и любит меня… Надеялся, слушая сердце, но не разум.

И вот наступило шестнадцатое тебета. Я проснулся засветло, да и спал ли — трудно понять. Мысли о Марганите превратились для меня в пытку. В последний раз я видел свою возлюбленную, когда отправился на охоту с принцессой Хавой, и теперь она же дарила мне надежду на счастье. Видно, богам нравится играть людскими судьбами, заставляя нас ходить по кругу.

С неимоверным трудом я пережил этот день, пока поздно вечером наконец не встретился с Нинуртой и Дреком. Мы отправились ко дворцу Арад-бел-ита и укрылись в доме неподалеку, так, чтобы держать в поле зрения калитку в стене, из которой должна была показаться служанка Хавы.

— Пустующее жилище в самом центре Ниневии? Откуда такая роскошь? — удивленно спросил я у Нинурты.

Он оскалился:

— Иногда люди уезжают из города на месяц, а то и больше, и далеко не всегда полагаются на слуг. Можно ведь попросить об одолжении своего знакомого, который служит во внутренней страже. А я всегда готов присмотреть за чужим домом с выгодой для себя.

Ночь выдалась немного ветреной, сухой, а в остальном спокойной: небо было чистым, на соседних улицах зажглись светильники, даже собаки как будто разучились лаять — и я все пытался понять, что должно произойти сегодня, чтобы Ниневия забыла о сне, ведь ничего не предвещало опасности.

А потом полыхнуло. И казалось, что зарево над зиккуратом бога Ашшура в одночасье выжгло и луну, и звезды. Что тут поднялось! Человеческие голоса слились в один нескончаемый гул, издали он напоминал растревоженный пчелиный рой. Люди и повозки со всей Ниневии потянулись к пожару, чтобы одолеть его всеобщими усилиями. Все, что человек строил годами, возводя этот самый прекрасный город на свете, огонь мог уничтожить всего за одну ночь.

Служанка Хавы появилась у калитки в назначенный час. Маленькая хрупкая чернокожая рабыня в светлом платье.

— Ух ты, какая красавица, — умудрился рассмотреть ее издали Дрек.

— Смотри, не обожгись, — усмехнулся Нинурта. — Мне рассказывали, как принцесса подбирает себе служанок. Это всегда какое-нибудь состязание. Однажды она приказала соблазнить стражников, стоящих в карауле, а тех девушек, у кого это не получилось, обрекла на смерть. Но с этой девицей все по-другому было. Ее отобрали из двух десятков рабынь. Хава тогда поставила их в ряд, долго присматривалась к каждой, потом швырнула на мраморный пол нож и сказала: в живых останется только та из вас, которая уцелеет. Все бросились за оружием — свалка такая, что рук-ног не разберешь, кусаются, царапаются, тянут за волосы, кому-то уже вспороли живот, но нож ни у кого не задерживается надолго. Женщины в такой схватке опасней мужчин, куда бесстрашней и отчаяннее. И только одна из девушек садится в сторонке и спокойно ждет. Хава подходит к ней и спрашивает: «Ты не хочешь жить или не умеешь драться?». Та недрогнувшим голосом отвечает: «Хочу, конечно, но драться не умею. Так пусть они сначала вымотают и ранят друг дружку. Я вмешаюсь, когда их останется две или три, не уверена, что они вообще тогда обратят на меня внимание...». Хава после этого бой остановила. Всех рабынь вернула управляющему, а эту одну, особенную, оставила себе. Так что девушки у нее как на подбор, мало того что красивые, так еще и смекалистые, и решительные.

— Пора, — осмотревшись, сказал я.

Сначала мы оставили позади себя внешнюю стену, затем углубились в хозяйственные постройки, через них вышли к внутренней стене, нырнули в тайный лаз, долго петляли по подземному лабиринту, пока не поднялись наверх, оказавшись в саду неподалеку от женской половины дворца Арад-бел-ита.

Здесь служанка приложила свой тонкий пальчик к губам, призывая нас соблюдать тишину. В нескольких метрах от зарослей шиповника, где мы прятались, перед каменными ступенями — входом в покои Марганиты, неподвижно стоял рослый стражник.

Нинурта успокоил нас, показал на пальцах: все в порядке, мы знакомы.

Мы вернулись немного назад, чтобы подойти к караульному, как и должно, по тропинке, не вызывая у него подозрений.

Все прошло гладко. Стражник сразу узнал Нинурту, не удивился при его появлении, только спросил о пожаре, мол, не распространился ли он дальше.

— Нет, справляются понемногу, — ответил мой зять. — Но Бальтазар решил на всякий случай усилить везде охрану. Это Дрек. До утра постоишь с ним.

А Дрек даже ждать не стал, и едва караульный отвернулся, как кинжал «напарника» тут же перерезал ему горло.

Из кустов вышла служанка, сказала:

— Еще двое в конце галереи. И двое в следующей комнате около спальни Марганиты.

— Ну так не будем терять времени, — весело подмигнул ей Дрек.

Служанка смущенно опустила глаза. Они у нее были красивые.

В галерее заминки тоже не возникло. Однако потом выяснилось, что перед дверьми спальни одного стражника не было вовсе…

— Ты ведь, кажется, должен стоять с Шумуном? И где же он? — спросил сотник, всем своим видом показывая недовольство.

— Здесь принцесса. Она пришла, как только начался пожар, и приказала Шумуну войти вместе с ней…

Стражник не договорил, ему пришлось познакомиться с кинжалом Дрека. Лазутчик подхватил падающее тело под руки и осторожно опустил на пол.

Нинурта выругался.

— Ты поторопился. Надо было дождаться Шумуна.

А затем он посмотрел на меня, увидел мои округлившиеся от ужаса глаза и понял, что наша тайна раскрыта. За его спиной, на пороге спальни, стоял тот самый Шумун. Нас было трое, а он один. И теперь только от него зависела жизнь царской наложницы и принцессы. Что ему оставалось, как не действовать соразмерно обстоятельствам? Прежде чем мы кинулись к нему, стражник отступил назад и закрыл за собой дверь. Тяжелую дубовую дверь, обитую листами меди…

— Все, — ухмыльнулся Дрек, спокойно присаживаясь на мраморную скамейку около стены. — Можем отдохнуть в саду, полакомиться сушеными фруктами, если они найдутся на деревьях… Попросим нашу красавицу принести вина, — он подмигнул рабыне, — и напьемся до беспамятства: терять уже больше нечего. Найдутся у кого-нибудь кости? Сыграли бы напоследок…

И это в то время, когда все остальные стояли, окаменев от страха: захлопнув за собой дверь, стражник подписал нам смертный приговор.

Нинурта сверкнул глазами, уставился на служанку, облизал пересохшие губы, спросил:

— Подумай хорошенько, есть ли какая-то возможность проникнуть внутрь?

Она молча покачала головой — нет.

— Надо уходить, — рассматривая носки своих запыленных сапог, рассуждал вслух Дрек. — Меня и Мар-Зайю он, может, и не знает, но Нинурте точно не вывернуться. И все, что ему можно посоветовать, — это бежать. Времени предостаточно. Главное — выскользнуть из города… Но что, если его схватят? Он под пытками обо всем расскажет, и тогда уже никому не избежать наказания. Даже Бальтазару… Да и девчонку придется убрать…

Нинурта попятился, поднял меч. Дрек покосился на сообщника, пожал плечами:

— Да брось, ты же это несерьезно.

— Думаешь, у тебя получится меня одолеть? — почему-то осипшим голосом отвечал мой зять. — Как бы не так...

Перепуганная рабыня, отчего-то увидев в Нинурте защитника, спряталась у него за спиной. Я же по-прежнему оставался сторонним наблюдателем.

Меня стражник вряд ли знал. Слишком давно я не был в Ниневии. Однако труп Нинурты, безусловно, подсказал бы Арад-бел-иту, кто на самом деле пытался выкрасть Марганиту из его дворца. А после этого предательства все мои прежние заслуги уже не в счет. Другое дело, что Дрек понимал мой вес и не мог принять решение в отношении меня сам… Но разве у Бальтазара был иной выход, кроме как избавиться от меня? Так что не стоит себя обманывать, вовсе не родственные чувства и уж точно не стремление к справедливости подтолкнули меня к мысли объединиться в этот момент с Нинуртой. Но мы оба, сколько бы в нас ни было бравады, прекрасно понимали, как незначительны наши шансы против такого сильного соперника.

Нинурта напал первым, но меч лишь ударился о мрамор — Дрек ушел в сторону с глухим рычанием. И тут же сделал выпад в ответ, ранив моего зятя в бок, так что одежда на нем слева окрасилась кровью. Я попытался заслонить его собой, но Дрек тут же отшвырнул меня словно котенка, еще и сказал беззлобно:

— Не лезь! Убивать я тебя не стану, но покалечу!

Увы, я никогда не был хорошим бойцом. Признаюсь, я сдался и больше не вмешивался в их поединок.

Нинурта тем временем пришел в себя и атаковал снова. Он был значительно сильнее своего соперника, но этим все его достоинства и ограничивались. На каждый его удар Дрек отвечал тремя, и пока один рассекал мечом воздух, другой неизменно попадал в цель. Нинурта истекал кровью; и все отступал, отступал, отступал. Пока не прижался к стене и бессильно опустил руки.

— Кончай, — выдохнул Нинурта.

Дрек с явным сожалением передернул плечами, и уже занес над ним меч, как вдруг из покоев Марганиты послышался пронзительный женский крик. Я бросился к двери и стал в исступлении бить по ней кулаками. Внезапно она открылась.

На пороге возникла принцесса Хава. В правой руке у нее был короткий кинжал с большим зеленым изумрудом на навершии. В крови по самую рукоять…

Принцесса ласково улыбнулась мне:

— И скажи теперь, что я не спасла тебе жизнь?

Я низко поклонился ей:

— Моя госпожа! — осторожно заглянул ей за спину, увидел на полу стражника, который бился в агонии, и в углу комнаты — застывшую от ужаса Марганиту.

— Что там? Все кончено? — спросил Дрек.

— Да. Он мертв.

— Ну вот и отлично, — вкладывая меч в ножны, равнодушно сказал Дрек, как ни в чем не бывало поворачиваясь к Нинурте спиной.

Впрочем, я уже был далек от всего этого. Я забыл о Хаве, об умирающем в муках охраннике, даже о том, какая страшная расплата ждет меня за предательство. Единственное, что пугало сейчас, — встреча с Марганитой.

Но, как это часто бывает, все разрешилось совсем иначе, чем можно было предположить.

Когда я подошел к моей возлюбленной, она уже теряла сознание. Мне оставалось лишь подхватить ее на руки и бережно положить на постель.

— Не беспокойся, я позабочусь о твоей красавице, — услышал я за спиной насмешливый голос Хавы.

А Дрек уже подгонял:

— Нам пора уходить!

Я покидал дворец, чувствуя, как меня съедает отчаяние. Она не узнала меня. Неужели все напрасно?!

Только снаружи я немного пришел в себя. Город продолжал бурлить, все от мала до велика тушили пожар, и до нас никому не было никакого дела.

— Ну, ты как? — заботливо справился у Нинурты Дрек. — Раны-то хоть не серьезные?

И не скажешь ведь, смеется или на самом деле переживает!

Добравшись до дома, Нинурта почувствовал себя хуже, и Элишве пришлось поменять ему повязку, рана ей не понравилась...

Утром в моем доме должен был появиться гонец от принцессы Хавы, чтобы предупредить об отъезде. Ночь прошла в томительном ожидании. Оказалось, что напрасно. Неизвестность иногда может свести с ума. Сон сморил меня только к рассвету, а вскоре у двери появился Бальтазар.

— Отъезд пришлось отложить на день. Теперь все препятствия устранены. Поезжай. Твоя возлюбленная в безопасности, и скоро вы воссоединитесь окончательно. Надеюсь, ты не забудешь о том, что я для тебя сделал.

Уже в полдень я присоединился к свите Хавы, отправлявшейся в Мидию, чтобы стать женой царю Деиоку.

Четыреста пятьдесят слуг. Двести конных воинов и пять сотен пехотинцев. Четыреста сорок три верблюда, сто восемьдесят семь мулов и полсотни повозок с провиантом, утварью, нарядами принцессы и подарками. Десяток колесниц…

Я ехал вместе с принцессой, на время став ее возничим.

— Ты не представляешь, что творится во дворце! Отец в ярости! Набу в ярости! — весело щебетала Хава. — А я на Бальтазара смотрю, как он старается и изображает из себя честного служаку, так меня смех разбирает…

Весь наш чудовищный замысел ее забавлял и пьянил. Она была возбуждена и тараторила без умолку. Потом вдруг перешла на шепот:

— Отец спрашивал меня о Марганите, пришлось сказать, что я не виделась с ней со вчерашнего вечера. Кажется, он мне поверил, думаю, он был рад избавиться от меня, когда поднялся такой переполох. Даже прощаться толком не стал… Чему я, признаться, очень рада, а то выдала бы себя…

Я все еще не верил до конца, что у нас получилось, что Марганита была со мной и мы вместе покидали Ниневию. Однако на душе было тревожно. Что станется с нами, когда мы доберемся до Мидии? Чего ждать от принцессы? Это сейчас она весела и беззаботна, но ее настроение подобно переменчивой погоде... Лицо Хавы вдруг стало каменным — еще одно свидетельство ее непостоянства:

— Моему деду это пойдет только на пользу. Эта потеря его взбодрит и заставит понять, кто его любит на самом деле…

А я-то ломал голову, с чего бы она предала его! Оказывается, это всего лишь ревность.

Хава наморщила носик, делая вид, что гневается, хотя на самом деле смеялась:

— Перестань думать о ней в моем присутствии!

Я покорно склонил голову, стал отнекиваться, горячо убеждать, что это не так. Если принцессе снова захочется поиграть в любовь, Марганита не проживет и дня… Самое страшное, понимал я, что это могло произойти в любой момент, Хава была способна избавиться от моей возлюбленной просто из прихоти. Высокое покровительство дарило нам надежду на спасение и одновременно подвергало опасности.

— Кара, — принцесса оглянулась, нашла взглядом старуху, ехавшую на повозке сразу за нашей колесницей, озорно подмигнула ей, — у тебя ведь найдется любовное зелье, чтобы опоить моего спутника?

Колдунья пристально посмотрела на меня, словно уже подумывая над тем, что понадобится для того, чтобы исполнить приказ госпожи, и уверенно сказала:

— Найдем, моя девочка, найдем.

Хава расхохоталась, а мне пришлось изобразить смущение.

Откуда взялась эта старая карга? Почему она повсюду сопровождает принцессу? Что их связывает? Почему Хава позволяет ей подобные вольности? И коли уж она способна приготовить любовное зелье, то разве однажды не сделает смертельный яд? Зная коварство Хавы, поверить в это было нетрудно. И я все больше и больше убеждался, что мне и Марганите необходимо бежать как можно раньше…

— Знаю, что тебе хочется побыть с Марганитой, — лукаво посмотрела на меня принцесса. — Но уж потерпи. Караванщик говорил, что наш путь до Экбатаны¹⁰ займет полтора месяца, на это время тебе лучше забыть о ней. Слухи расходятся быстро, и если кто-то заподозрит в моей служанке беглянку, все наши усилия пойдут прахом. Тебя и Бальтазара казнят… А я, наверное, поссорюсь с дедом…

Дорога вела в Калху. Затем мы должны были повернуть на Арбелы. После этого нас ждала Аррапха — последний крупный ассирийский город. Дальше шли земли Замуа¹¹, граничащей с Манну. Чтобы добраться до Хархара¹², надо было взять чуть южнее. А уже оттуда рукой подать до Экбатаны… Часть пути от Замуа до Хархара лучше всего подходила для побега. Высокие лесистые горы, места малонаселенные и труднопроходимые, — там я и Марганита могли навсегда исчезнуть и жить счастливо до самой смерти… Все эти мысли, или, скорее, мечты настолько увлекли меня, что я на какое-то время перестал уделять внимание Хаве. Когда она это поняла, в ее голосе послышалось раздражение. Она повторила:

— Так кто были эти двое, что появились вместе с тобой во дворце моего отца?!

Мне пришлось просить у нее прощения за мою невнимательность. Хава в ответ улыбнулась, но поди узнай, не испортилось ли у нее после этого настроение. Она продолжила:

— Все пытаюсь понять, не могли ли мы где-нибудь ошибиться и позволить ищейкам Набу выйти на след твоей Марганиты. Один из них, кажется, стражник?

— Это Нинурта. Мой зять.

— Зять? — переспросила Хава. — А кто второй? Его лицо мне тоже показалось знакомым.

— Дрек. Когда-то он служил Нимроду…

— Да, да… Я вспомнила его. Мы виделись в тот день, когда погиб Нимрод, на скачках.

Она помрачнела.

— Бедняжка Нимрод. Он так меня любил… Так, значит, теперь этот человек служит Бальтазару?

— Получается, так.

— Ты ведь понимаешь: чем больше людей знают о похищении Марганиты, тем большая опасность нам грозит.

— На Нинурту и Дрека можно положиться.

— Я так не думаю, даже в самой надежной цепи есть слабое звено. Обнаружишь одно — появится другое…

После полудня наш караван прибыл в Калху. Наместник Бэл-эмурани встретил принцессу при въезде в город, я же вынужден был уйти в тень, дабы не быть узнанным.

Мы не собирались оставаться здесь надолго, однако Бэл-эмурани сказал, что из столицы прибыл срочный гонец от Арад-бел-ита с повелением принцессе задержаться на несколько дней. Причины не назывались.

Я был почти уверен, что наш замысел провалился, что не сегодня так завтра нас схватят и предадут казни…

11

Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Об исчезновении Марганиты стало известно во время смены караула, когда обнаружилось, что на нескольких постах нет часовых. Десятник немедленно позвал начальника охраны принца. Трупы нашлись в саду. Тогда уже подняли тревогу. Появился Арад-бел-ит, выволок из теплых постелей евнухов. Те упали в пол: ночь прошла спокойно, ничего такого не слышали. Принц пришел в бешенство: «Вам бы только спать!» Бросился к Шарукине — цела и невредима, уже на ногах и о чем-то воркует со служанками. От нее к Хаве — дочь спит как младенец. К Марганите — а там никого…

Во дворец вызвали Набу-шур-уцура. Тот, выяснив, в чем дело, приказал немедленно найти вавилонянина Ур-Уту, которого ценил за умение читать место преступления, как глиняную табличку, сам же принялся допрашивать евнухов, применив к ним самые страшные пытки. Но ни каленое железо, ни кипящая смола не помогли получить хоть толику полезной информации.

К полудню Набу начал проявлять нетерпение, а так как Ур-уту по-прежнему не объявился, было решено подключить к расследованию Бальтазара. Едва за ним послали, как он уже тут как тут.

— Ты сам сюда направлялся? Случилось что? — нетрудно было догадаться.

— Да, мой господин. Только что разговаривал с Эгиби…

— Это подождет, — перебил Набу-шур-уцур. — Есть кое-что поважнее твоего тамкара.

Бальтазар дерзко перебил его:

— Эгиби только что сообщил мне о заговоре, готовящемся против царя…

После этого они вдвоем вошли к принцу.

— Что ж, тогда все складывается. Если Закуту пронюхала, что Марганита может стать новой царицей, — это объясняет ее похищение, — выслушав рассказ Бальтазара, пришел к неутешительному выводу Арад-бел-ит.

— Почему ее просто не убили? — засомневался Набу.

— О-о, надо ведь знать Закуту! Уверен, она сама не прочь насладиться местью. Хотя, возможно, Марганиту попытаются использовать как рычаг для принятия выгодных решений... Заговорщиков не трогать. Сначала выясним, кто они и что замышляют.

— Мы знаем, что среди них Ашшур-дур-пания и его племянник Син-Ахе. Кто еще, выясним, когда вернется Эгиби. Он же и расскажет нам об их плане, — сказал Набу.

— Эгиби? — перепросил принц. — Нет-нет, он для этого не годится. Струсит, выдаст себя, разворошит этот змеиный клубок, потом хлопот не оберемся… Вот как мы поступим. Бальтазар, ближе к вечеру найди Ашшур-дур-панию. Скажи, что к тебе пришел Эгиби, сообщил о заговоре, а ты, вместо того чтобы рассказать обо всем мне, бросил предателя в темницу. И вот тогда можно не сомневаться, что этой ночью ты окажешься среди изменщиков. Даже если они тебе не доверяют, эту услугу Ашшур-дур-пания оценит по достоинству. Ну а пока займись похищением. Набу тебе все объяснит. Не уверен, что это поможет найти Марганиту, но зато выведет на тех, кто нас предал…

***

Син-аххе-риб принял Арад-бел-ита без задержки.

Царь как раз заканчивал трапезу. Он возлежал поверх подушек, брошенных на мраморное ложе, ел горстями вишню, предусмотрительно избавленную от косточек, иногда запускал руку в миску с лесными ягодами, да еще маленькими глотками потягивал пиво. В этом странном сочетании кислого, сладкого и горького он почему-то находил особое наслаждение.

Кравчий, стоявший по правую руку от царя, управлял слугами одним взглядом, не забывая при этом подобострастно улыбаться своему господину, который рассказывал забавную историю о том, как неделю назад ему и Арад-бел-иту пришлось гоняться за зайцем, спугнувшим льва и испортившим охоту.

— …И вот мы его окружили, и деваться ему некуда, и Арад уже занес над ним меч, а заяц вдруг как прыгнет на него, точно кошка, и давай его лапами мутузить. Наскочит, пару-тройку ударов в грудь сделает, отпрыгнет и снова бросается, — царь смеялся. — Нет, ты бы видел лицо моего сына! Его округлившиеся глаза! Отвисшую челюсть! Чору,Таба-Ашшур, Басра остолбенели, не знают, то ли на помощь прийти, то ли остаться в стороне — ну не лев ведь! А сами, вижу, точно, как я, тоже от смеха давятся. Я уже кричу им: да хватайте же его, остолопы! Словом, кидаются всем скопом. Таба-Ашшур и Басра бьются головами. Чору оказывается на земле, но умудряется-таки ухватить зайца за одну лапу. Тут и Арад мой уже в себя пришел — злодея в охапку и к груди прижал. Я и говорю: а знаешь ли ты, что примета такая есть, поймаешь зайца — к сыну, зайчиху — к дочери. Ты бы присмотрелся, кого в руках держишь, пока не поздно. И тут он… и тут он… — царя уже душили слезы, так его разбирал смех. — Как будто не заяц у него в руках был, а змея. Выпустил из рук, а мерзавец сразу ноги! Больше мы его не видели.

— Какое счастье, что царевна Шарукина снова беременна, — сделав из этого рассказа неожиданный вывод, почтительно сказал Ашшур-дур-пания.

Царь воспринял эти слова спокойно, но взглянул на кравчего с холодной улыбкой, от которой стыло сердце:

— Разве я говорил что-то такое?

Ашшур-дур-пания опустил глаза и растерянно пробормотал:

— Мой повелитель…

В этот момент в царские покои и вошел принц.

К царю немедленно вернулась его ласковая улыбка, он протянул сыну руку, позволяя облобызать ее, усадил рядом.

— Видишь, так и не уснул… Порадуй меня известием, что ты нашел поджигателей зиккурата.

— Все еще ищем. Я к тебе по другому делу, — сказал Арад-бел-ит. — Крайне важному и безотлагательному.

Царь понял, что с ним хотят поговорить без лишних свидетелей и жестом отпустил от себя Ашшур-дур-панию. За спиной стался лишь верный Чору.

— Стряслось что-то ужасное? — Син-аххе-риб, внимательно посмотрев на сына, нахмурился. — Такое лицо обычно бывает у гонцов, что приносят плохие вести.

— Этой ночью из моего дворца похищена Марганита.

Син-аххе-риб тяжело задышал, глаза налились кровью, затем он издал глухой рев и в ярости рукой смахнул на пол все, что было на столике перед ним.

— Кто?! Закуту?! Этот выродок, что только что был здесь?! Или наш жрец, этот жалкий червь Набу, который служит богам больше, чем своему царю?!

— Скорее, все вместе… Сторонники Закуту соберутся этой ночью в усадьбе Син-Ахе, родственника Ашшур-дур-пании. Думаю, похищение Марганиты — это часть их тайного плана.

Син-аххе-риб встал с ложа и, не в силах справиться с возбуждением, заходил по комнате. Глухо спросил:

— Готовят заговор?

— Сказать об этом с уверенностью я смогу только завтра. На встрече будет Бальтазар. Он служит мне и одновременно пользуется доверием Ашшур-дур-пании.

— Я хочу вернуть Марганиту. Слышишь, Арад! И я не хочу ждать! Одна мысль о том, что сейчас чьи-то грязные руки касаются ее тела, сводит меня с ума! Я хочу, чтобы они заплатили за это! Я предам этих изменников самым долгим и мучительным пыткам на свете!

— Отец, я желаю этого не меньше твоего. Однако надо набраться терпения. Я скажу тебе то, о чем раньше молчал. У меня есть доказательства, что это сторонники Закуту имеют отношение к несчастным родам Шарукины. Я ждал этого момента три долгих года… И готов подождать еще.

Син-аххе-риб остановился посреди зала.

— Ашшур-аха-иддин причастен к смерти твоего сына?

— Думаю, что нет, — признал Арад-бел-ит. — Но если ты арестуешь его мать, он не остановится ни перед чем, чтобы ее освободить.

— Я не хочу войны между ассирийцами. Нам всем придется чем-то поступиться. И я должен знать, готов ли ты на уступки?

— Одно твое слово, отец.

— Тогда вот тебе мое повеление: Закуту и сыновья Ашшура не должны пострадать ни при каких обстоятельствах.

— Обещаю. Но тогда и я прошу тебя довериться мне и не торопить события. Мне надо знать все о планах наших врагов и о том, кто с ними заодно.

— Иди ко мне, дай мне обнять тебя в знак моей искренней любви!

***

Пока Бальтазар слушал рассказ Набу-шур-уцура о том, что во дворце Арад-бел-ита долгое время тайно жила принцесса Тиль-Гаримму, возлюбленная Син-аххе-риба, что теперь она похищена и неизвестно, жива или нет, нашелся Ур-Уту. Отстранять Бальтазара было поздно, и Набу-шур-уцур приказал этим двоим объединить свои усилия в расследовании, дал в помощь кравчего Арад-бел-ита, чтобы перед ними открылись все двери во дворце, а сам отправился к Набу-дини-эпише. Надо было запереть все выходы из города, перетрясти все постоялые дворы и рынки, расспросить купцов, караванщиков, старших по каждой улице: не видел ли кто чего подозрительного, не заметил ли чужих. А как сделать все это без наместника Ниневии?

Между тем Ур-Уту приступил к делу основательно: обошел весь сад, стал искать следы, которые оставили злодеи, расспросил нескольких слуг, стражу, только что заступившую на пост, и даже, пользуясь данными ему почти не ограниченными правами, поговорил с принцессой.

Бальтазар ходил за ним по пятам, помалкивал и с нетерпением ждал хоть каких-нибудь выводов.

— Так что скажешь? — наконец не вытерпел начальник внутренней стражи.

Ур-Уту, вместо того чтобы ответить, поглядел на кравчего:

— Тебя ведь зовут Агга? Мне бы выяснить, какая из служанок принцессы могла незаметно выйти этой ночью в парк.

Пузатый, невысокого роста круглолицый ассириец с накладной бородой¹³ почтительно поклонился и заметил тихим вкрадчивым голосом:

— Принцесса разговаривала с нами крайне неохотно. Просить ее еще об одной встрече — неразумно.

— Мне нужны всего лишь ее служанки.

— Принцесса этого не допустит.

— А ты все-таки попробуй, — безразлично ответил Ур-Уту.

Агга тяжело вздохнул, сказал ждать и вразвалочку отправился в покои Хавы.

Бальтазар, оставшись с Ур-Уту наедине, долго изучающе рассматривал его. Этот вавилонянин появился рядом с Набу-шур-уцуром совсем недавно, а уже пользовался у своего господина почти неограниченным доверием. Худой, со впалыми щеками, среднего роста и немного сутулый, Ур-Уту относился к тому типу людей, которые могут легко затеряться в толпе. Одевался он скромно, однако тунику носил длиной ниже колен, что говорило о его достаточно высоком статусе. Об этом же говорили серебряная серьга в правом ухе, серебряные перстни на каждом из пальцев и массивный серебряный браслет с золотыми вставками на левом запястье. На поясе всегда красовался длинный тонкий кинжал в ножнах из красного дерева. Словом, ничто человеческое ему было не чуждо. В Ниневии он появлялся редко, не имел ни родных, ни близких, жил где придется — мог остановиться и на захудалом постоялом дворе, и в доме богатого купца или сановника.

— Думаешь, это кто-то из ближнего круга принцессы? — предпринял еще одну попытку Бальтазар.

Ур-Уту тоскливо посмотрел на пасмурное небо, на промокший сад, скривился:

— Им очень помог дождь. Почти никаких следов не оставил… Скажу больше — такое впечатление, что сами боги взяли их под свое покровительство. Ну, посуди сам: они пробрались во дворец, когда снаружи все только и были заняты, что пожаром. Пробрались незаметно. Куда идти — знали. Никто из часовых их не заметил, не подал сигнала тревоги… А тут еще этот дождь.

Бальтазар с пониманием кивнул:

— Да уж. Похоже, не с чем нам идти к Набу…

Ур-Уту покачал головой:

— Ну почему же… Похитители — трое мужчин. Помогала им женщина. У дворцовой стены остались очень отчетливые следы, думаю, где-то там поблизости можно найти и тайный лаз. Все часовые, кроме одного, убиты сильным мужчиной среднего роста. Похоже, один охранник даже увидел убийцу, но при этом почему-то не поднял тревоги, а спокойно дождался, пока тот приблизится к нему вплотную и вонзит в него клинок. Значит, это был кто-то, кого часовой знал. И, возможно, из ближнего круга принцессы.

— Ты сказал: кроме одного?

— Потому что одного убила женщина. Это другие удары — неумелые, слабые, хотя и яростные. И самое главное — непонятно, где его убили. Где убили других, я понял. А этого…

Ур-Уту не сказал, а только подумал, что единственное место, которое они не осмотрели и где это могло произойти, — спальня принцессы. И попасть туда не было никакой возможности.

Агга вернулся спустя час, красный, как мак, с подбитым глазом, в испачканной одежде: принцесса, выслушав нижайшую просьбу, рассвирепела и швырнула в кравчего сначала кубок с вином, затем миску с соусом, схватилась даже за кинжал и приставила его к горлу несчастного гонца. Но потом внезапно остыла — словно ее осенила какая-то мысль — и сказала, что разрешит встретиться со своими служанками, если разговор будет в ее присутствии.

Допрос шел до позднего вечера. Бальтазар, видя испуганные лица служанок, не смевших даже поднять глаз, только усмехался. Однако Ур-Уту был невозмутим и методично задавал одни и те же вопросы: где кто спит, кто кого видел, кто что слышал…

— Это все? Ты забыл поговорить с моей Хэмми, — насмешливо напомнила Хава, когда стало ясно, что все закончилось.

Хэмми, та самая служанка, что впустила во дворец Дрека, Нинурту и Мар-Зайю, весь день не отходившая от принцессы ни на шаг, ее тайная сообщница, перехватив устремленный на нее пристальный взгляд Ур-Уту, не только выдержала его, но даже слегка улыбнулась.

— Нет. Этого не нужно. Сомневаться в этой девушке — все равно, что сомневаться в тебе, моя госпожа, — почтительно поклонился вавилонянин.

Однако стоило Бальтазару и Ур-Уту покинуть женскую половину дворца — сказал:

— Это она и есть.

— Кто? — не понял начальник внутренней стражи Ниневии.

— Хэмми.

— Но все служанки подтвердили, что она всю ночь была с ними в спальне и никуда не отлучалась. Даже к принцессе.

— Заметь, ее видели все. И все говорили об этом абсолютно уверенно. Но если речь заходила о других девушках, кто-то путался, а кто-то просто не мог вспомнить. Ее выгораживают. Причем явно.

— Ты понимаешь, что, обвиняя эту служанку, ты обвиняешь принцессу? Думаешь, если ты ошибешься, это сойдет тебе с рук? Ведь это только твои подозрения.

— Конечно, не сойдет. Но если я прав и принцесса в этом замешана, то единственный способ вывезти кого-либо из города, когда закрыты все ворота, — в ее свите.

— Но мы ведь не дадим этого сделать?

— Каким образом? Ворвемся в покои принцессы? Учиним там обыск? Станем ее пытать? А вдруг я ошибаюсь?.. Нет. Пусть едут. Пусть поверят, что у них все получилось, и забудут об осторожности. Надо, чтобы твои люди сопровождали принцессу, по крайней мере, до Калху. Вероятнее всего, царская наложница будет находиться в свите не как рабыня, а как дочь, жена или родственница кого-то из сановников, чтобы под этим предлогом никто не мог увидеть ее лица. А таких будет немного.

Бальтазар план одобрил и сказал, что сделает все от него зависящее.

***

Усадьба Син-Ахе находилась на полпути между Ниневией и Калху, примерно в часе езды на колеснице. Огромный двухэтажный дом, окруженный стеной в два человеческих роста и узкими башенками для дозорных, стоял посреди полей и садов, в пяти стадиях от главной дороги.

Первым здесь появился Ашшур-дур-пания. Хозяин, молодой долговязый человек двадцати пяти лет в лиловой тунике, встретил своего дядю объятиями и лучезарной улыбкой.

Через полчаса приехали Таба-Ашшур, начальник царской охраны, и Басра, царский колесничий. Их уже встречали оба: и Ашшур-дур-пания, и Син-Ахе. Затем друг за другом пожаловали Набу-аххе-риб, жрец и воспитатель сыновей Ашшур-аха-иддина, царский глашатай Бэхрэм и Бальтазар.

Набу-аххе-риб, увидев во дворе начальника внутренней стражи Ниневии, встал рядом с Ашшур-дур-панией и тихо спросил:

— Ты не предупредил… что изменилось? Мы ведь решили… не посвящать его… в наш план.

Царский кравчий передернул плечами:

— У меня не было выбора. Нас предал Эгиби. И если бы не вмешательство Бальтазара, как знать, где бы мы сейчас были.

— Вот как? — старый жрец задумался. — А что помешает… ему арестовать нас… после того как мы… он узнает всю правду?

— Не беспокойся, я позаботился о том, чтобы нас не застали врасплох. Уйти мы сможем в любом случае… Кстати, вот тебе и доказательство: приехал наш отважный защитник…

Ишди-Харран был единственным, кто появился здесь в сопровождении многочисленной вооруженной охраны. Он сразу по-хозяйски расставил людей у каждого выхода, затем нашел взглядом Ашшур-дур-панию, который наблюдал за ним с террасы дома, и быстрым шагом направился в его сторону.

— Видеть тебя с нами — лучше любого чудодейственного бальзама на раны, — сказал после обмена приветствиями царский кравчий.

Ишди-Харран скупо улыбнулся и по-военному доложил:

— Со всех сторон на дальних подступах к усадьбе расставлены дозоры. Две моих сотни стоят на дороге в Ниневию, еще одна прикрывает путь на Калху.

— Ну вот и отлично, — улыбнулся Ашшур-дур-пания. — Можем начинать.

12

Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Когда три года назад под Ордаклоу рабсака Ашшур-ахи-кара вытащили из-под груды убитых им скифов, он едва стоял на ногах. Без шлема, без щита, в окровавленных доспехах, с обломком меча, израненный: чьим-то клинком ему рассекло лоб и правую бровь, с пробитым боком, со стрелами в предплечье и в бедре — этот ассириец внушал страх своим врагам даже после битвы. Его привели к Арпоксаю, вождю катиаров и траспиев¹⁴, бросили на колени, вынуждали просить пощады. На что Ашшур лишь рассмеялся скифам в лицо. Его избили, пригрозили утром разорвать лошадьми, но тут выяснилось, — подсказал кто-то из плененных урартов, — что он за птица и почему так дерзок.

Тогда Ратай приказал перевязать ему раны, посадил рядом с собой, дал вина и всю ночь обходился с ним как с дорогим гостем.

Всматриваясь в плоские лица кочевников, ведь с кем-то из них ему пришлось биться, Ашшур-ахи-кар равнодушно ел и пил, не отвечая на шутки номархов, пытавшихся его развеселить, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед знатным ассирийцем. Впрочем, как только вернулись силы, рабсак сам осознал необходимость найти общий язык с победителями. Он дал понять, что хочет поговорить со скифскими вождями о судьбе своих соотечественников, захваченных в плен. Начали искать хоть кого-то, кто знает языки ассирийцев и ишкуза, — привели урартского купца, бледного, дрожащего, испуганного, посадили между Ратаем и Ашшур-ахи-каром, стали разбираться.

— Скажи им, что я прошу отнестись к моим братьям с достоинством, не чинить им вреда, по возможности позаботиться об их ранах и быстрее отпустить на родину. Уверен, мой господин, наследный принц Ассирии Арад-бел-ит, оценит великодушие союзников.

Скифские номархи, выслушав толмача, принялись громко смеяться, как будто тот поделился с ними удачной шуткой.

Ответил Ратай:

— Ассирийцев осталось немного. Думаешь, был бы ты жив, не будь на тебе дорогих доспехов? Те, за кого можно получить выкуп, — целы, но таких не больше десятка. Остальные кормят стервятников. Мы отпустим вас, когда настанет время.

Время настало лишь два года спустя, когда Ишпакай убедился, что Син-аххе-риб вернул себе власть, а его сын Арад-бел-ит — влияние при дворе. Дружеский жест скифов пришелся как нельзя более кстати…

Вернувшись в Ниневию на двадцать четвертом году правления Син-аххе-риба, рабсак Ашшур-ахи-кар был обласкан царем и получил приказ формировать еще один царский полк, помимо того, что уже воевал под началом Ишди-Харрана в армии Ашшур-аха-иддина на Табале.

И уже спустя полгода эта задача была с честью выполнена.

Син-аххе-риб спешно пытался найти точку опоры для утверждения своей пошатнувшейся власти. А без надежного войска под рукой это немыслимо.

***

Убедившись, что Мара уснула, Ашшур-ахи-кар нежно поцеловал беременную жену в щеку, осторожно встал с постели, быстро оделся и бесшумно покинул спальню.

Двое сотников царского полка, томившиеся под дверью на деревянной скамье, мигом оказались на ногах, напряженно замерли перед командиром.

— Людей подобрали надежных? — тихо спросил Ашшур, набрасывая поверх золоченых доспехов темный плащ.

— Лучшие из лучших.

Он махнул рукой:

— Не отставайте.

Во дворе было людно, но при этом очень тихо: если кто и говорил, то шепотом, оружием не звякали, собак попрятали, лошадей оставили в конюшне. Воины царского полка входили в распахнутые ворота по двое-трое и только здесь начинали разыскивать своих сослуживцев и командиров, собирались в десятки. Света тоже было немного: факелы горели только у входа в дом и с улицы.

Ашшур-ахи-кар приветствовал знакомых воинов легким наклоном головы, что-то тихо сказал идущему следом сотнику, услышав ответ, нахмурился, потоптался на месте и обреченно присел на скамейку. Было заметно, что рабсак недоволен.

Ворота закрылись ровно в полночь. Ашшур приказал построиться в пять шеренг. Прошелся вдоль строя, проверяя готовность. Назвал несколько имен, и на каждое из них, услышав глухой отклик, ободряюще отвечал: «Я полагаюсь на тебя!».

Та тщательность, с которой накануне вечером подбирались сюда люди, меры предосторожности, предпринятые командирами, и даже плохо скрываемое волнение Ашшур-ахи-кара — все без лишних слов говорило о важности задачи, поставленной перед царским полком. Оставалось дождаться приказа действовать…. Однако именно с этим и возникла заминка. Отдать его должен был Арад-бел-ит, а он обещал появиться еще до полуночи.

«Неужели что-то пошло не так», — все больше тревожился рабсак.

…Еще днем Арад-бел-ит тайно созвал к себе во дворец самых влиятельных сторонников, сказал:

— Закуту готовит убийство моего отца Син-аххе-риба. Прошлой ночью заговорщики встречались в усадьбе Син-Ахе, родственника Ашшур-дур-пании.

— Немыслимо, — растерянно пробормотал толстяк Набу-дини-эпиша, наместник Ниневии, съеживаясь под взглядом Арад-бел-ита.

Мардук-нацир по-стариковски закряхтел, закашлялся, захлопал глазами, словно в них попал песок.

Могучий Набу-Рама, первый министр Ассирии, сжал до белых костяшек кулаки, покачал головой, как будто говоря всем: «Я знал, что рано или поздно это случится». Он же первый и заговорил:

— И кто же эти изменники?

— Во главе заговора стоит царица, — ответил Арад-бел-ит. — Хотя в доме Син-Ахе ее, конечно, не было. От ее имени говорил Ашшур-дур-пания. От жрецов присутствовал Набу-аххе-риб. Самые опасные для нас те из заговорщиков, кто ближе всего к царю: колесничий Басра и начальник царской охраны Таба-Ашшур. А трудней всего нам будет избавиться от Ишди-Харрана. Он почти не покидает казармы с тех пор, как со своим кисиром вернулся в Ниневию.

— И киммерийский царевич — только предлог, чтобы отправить в столицу верных Ашшур-аха-иддину людей, — заметил Набу-шур-уцур.

— Другого объяснения и быть не может, — кивнул принц. — Золото заговорщики получили от Эгиби.

— Как?! И этот грязный еврей туда же?! — возмутился Набу-дини-эпиша, задолжавший тамкару кругленькую сумму. — Никогда ему не доверял! С каким же удовольствием я перегрызу его глотку!

Ара-бел-ит, усмехнувшись, остудил его пыл:

— Ну-ну, Эгиби как раз выказал свою преданность царю и вовремя предупредил Бальтазара о готовящейся встрече. И тому хитростью удалось проникнуть на усадьбу Син-Ахе...

Силы, на которые опирался заговор, были достаточно многочисленными: личная охрана царя — три сотни отборных воинов, подчинявшиеся Таба-Ашшуру, и полторы тысячи человек из кисира Ишди-Харрана. Кроме того, заговорщики рассчитывали на три сотни стражников Бальтазара, но здесь их, разумеется, ждало разочарование.

И все-таки людей у Арад-бел-ита было значительно больше. Замысел врагов как раз в том и состоял, чтобы значительную часть из них обманом привлечь на свою сторону.

— На Син-аххе-риба нападут, когда он выйдет из дворца Арад-бел-ита, — рассказывал Бальтазар. — Это будут переодетые в простолюдинов воины Ишди-Харрана. Тут же соберется толпа. В городе нанята почти сотня крикунов, они и поднимут шум, во всем обвинят Арад-бел-ита. Мне поручено проследить, чтобы внутренняя стража не вмешивалась, а если кого и хватать, то только тех, кто будет возражать провокаторам. Затем должен появиться Набу-аххе-риб, чтобы своими речами подтолкнуть толпу к расправе над отцеубийцей. К восставшим присоединится царская охрана во главе с Таба-Ашшуром, а затем и мои люди. По замыслу, принц не должен покинуть дворец живым. Одновременно с этим Ишди-Харран должен окружить казармы царского полка, чтобы не дать Ашшур-ахи-кару выступить на помощь наследнику…

Арад-бел-ит насмешливо посмотрел на Набу-дини-эпишу, напуганного услышанным.

— Вот видишь, о тебе они даже не подумали. Значит, будешь всех нас спасать.

— Увы, мой господин, — возразил Бальтазар. — Заговорщики учли и это. В гарнизоне, в каждой сотне, подкуплены хотя бы несколько человек, которые станут распространять порочащие тебя слухи. Да и расчет был на то, что наш добрый наместник — человек мягкий и нерешительный.

— Они не учли тебя, мой верный друг, — благодарно посмотрел на него принц.

После этого решали, как разрушить планы мятежников.

— Имена тех, кого нам предстоит арестовать, дабы подавить заговор в зародыше, нам известны. Ашшур, отбери двести лучших воинов. К полуночи они должны незаметно собраться в твоем доме. Я поведу их сам. Как только войду с ними во дворец отца, ты поднимешь по тревоге царский полк и окружишь Старые казармы, где сидит Ишди-Харран. Штурма не предпринимай. Главное, не дать ему покинуть казармы и прийти на помощь заговорщикам. Мардук-нацир и Бальтазар, вы ждете меня в царском дворце. Сил у нас достаточно: дворцовая и внутренняя стража и люди Ашшура. Тебе, Набу-Рама, я доверяю арест Бэхрэма и Набу-аххе-риба. Один ночует у себя дома, другой — в храме. Воинов возьмешь у наместника, — Арад-бел-ит посмотрел на Набу-дини-эпишу: — Никто, ни одна живая душа не должна выскользнуть из города. Охрану ворот удвоить, пропуска не принимать. А тебе, мой дорогой брат Набу, будет особое поручение. И да помогут нам боги!..

…Ночь уже давно перевалила через экватор, а принц так и не появился.

«Нас предали?» — терзался сомнениями Ашшур-ахи-кар.

— Нисан! — позвал одного из сотников.

Перед ним тут же вырос могучий ассириец, низко поклонился:

— Мой командир.

— Отправь двух человек ко дворцу Арад-бел-ита на разведку.

***

За два часа до полуночи Ишди-Харран получил глиняную табличку без подписи:

«Да хранят тебя боги, о доблестный Ишди-Харран.

Этой ночью будь наготове. Арад-бел-иту известно о твоих замыслах.

Либо беги, либо прими меры…»

Принесший ее мальчишка сказал, что выполнял поручение какого-то старика, встреченного на рынке. Словом, концов не отыскать.

Прежде всего, Ишди-Харран решил предупредить о предательстве сообщников, для чего отправил гонца в царский дворец к Ашшур-дур-пании. Через полчаса посыльный вернулся, не исполнив поручения: ни тайная печать, служившая пропуском, ни угрозы, ни уговоры не позволили ему проникнуть внутрь. Дворец был словно запечатан.

Тогда Ишди-Харран решил действовать сам, на свой страх и риск.

Старые казармы — всего в одном квартале от резиденции Син-аххе-риба. Новые же, где размещался царский полк под командованием Ашшур-ахи-кара, были построены совсем недавно и даже не считались территорией города. Именно к ним Ишди-Харран отправил лазутчиков, чтобы проверить, насколько там все спокойно и нет ли какого движения, все-таки там основные силы Арад-бел-ита. Еще двоих — ко дворцу принца. К Набу-аххе-рибу послал гонца с донесением. После этого рабсак усилил караул, выстроил на плацу весь кисир и вызвал к себе сотников.

Гиваргис прибыл в штаб одним из последних.

— Рамана, чего случилось-то, знаешь? — обеспокоено спросил он у одного из своих приятелей.

Грузный, похожий на тягловую лошадь сотник, осторожно оглянувшись по сторонам, зашептал:

— Поговаривают, что принц замыслил мятеж, а царя уже взял под стражу. Если так — будет жарко. Маловато нас, чтобы лезть в драку.

— Вот те на, — скривился Гиваргис. — А ведь я только-только обзавелся молодой женой!

— Да ну, — заулыбался Рамана. — А почему это я даже о свадьбе не слышал? Или ты так обеднел, что уже и тут решил не тратиться?

— Нет. Она ведь вдова моего старшего брата. Поэтому без лишнего шума обошлись, по--семейному.

— И правда, что ли, молодая? И красивая?

— Царица…

— Тогда точно не повезло. А у тебя небось уже и аппетит разыгрался. Вот убьют тебя, кому она достанется тогда? Ниносу? Или твоему старшему сыну?

Рамана уже откровенно издевался. Гиваргис хмуро посмотрел на приятеля, пригрозил дать ему в зубы. Тем временем в дверях показался Ишди-Харран. Разговоры мгновенно прекратились, сотники расступились, давая дорогу командиру. Выйдя в центр комнаты, он остановился и осмотрелся.

— Ну что, все сегодня готовы умереть?

— А то! — молодцевато выкрикнул Рамана. — Нергал весь уже извелся: не знает, куда спрятать от нашего брата Эрешкигаль¹⁵.

Комната взорвалась смехом.

И только Ишди-Харран сдержанно улыбнулся, святотатство ему не понравилось.

— Уверен, Нергалу твои слова придутся по нраву. Кому еще хочется попробовать чужую жену?

Но Рамана никак не мог успокоиться:

— Это смотря какая жена. Вон у Гиваргиса появилась еще одна — и молодая, и красивая. Если с ней, то хоть каждый день.

— Как бы тебе самому не пришлось сегодня стать женой твоему другу. На хорошую оплеуху ты уже точно наговорил, а на большее… — Ишди-Харран вдруг прервался: в комнату вошел командир его разведчиков и дал понять, что есть новости, и не очень хорошие.

— Рассказывай, — спокойно приказал рабсак. — Нам не от кого хранить секреты.

Сведения оказались и впрямь неутешительные. Выбираться из города разведчикам пришлось тайно, за ворота никого не выпускали. Новые казармы гудели как растревоженный улей: расходиться по домам, навещать шлюх, распивать вино и даже ложиться спать солдатам было запрещено. Гонец, направленный к Набу-аххе-рибу, вернулся ни с чем: не смог приблизиться к зиккурату, вокруг стояла внутренняя стража. Лазутчики, посланные ко дворцу принца, бесследно пропали…

— Я готов объяснить, почему мы здесь собрались и что происходит, — значительно произнес, глядя в глаза подчиненным, Ишди-Харран. — Принц Арад-бел-ит пленил царя, а теперь намеревается отобрать оружие у тех, кто хранит верность своему повелителю. Времени на раздумья у нас нет. Если действовать, то немедленно. Если же кто-то решит поддержать узурпатора, то ему лучше сказать об этом нам прямо сейчас, чтобы потом никому не пришлось шептаться за спиной.

Гиваргис опустил глаза, чтобы не выдать себя. Ему было все равно, за кого умирать, за Арад-бел-ита или за Ашшур-аха-иддина — именно так, по сути, ставил вопрос их командир. Но узурпатор? Какой же из Арад-бел-ита узурпатор, когда он старший сын своего отца, а Син-аххе-риб, по слухам, в последнее время даже не признает за Ашшур-аха-иддином право на трон. Вот уж кого точно следует опасаться царю. Но Ишди-Харран хитер, так дело повернул, что ты либо изменник, либо сторонник младшего из принцев…

Перечить никто не осмелился.

Первым закричал все тот же Рамана:

— Веди нас, командир! Смерть узурпатору!

Следом крикнул кто-то еще. И третий, и четвертый… И уже все вместе.

Ишди-Харран вскинул правую руку, призывая всех успокоиться:

— Тогда выступаем!

***

Ночь выдалась темная, без луны, без звезд. Где-то далеко на востоке в горах гремела гроза, сверкали молнии. И ощущение приближающегося шторма поселилось в сердцах горожан повсеместно. Люди попрятались по домам, погасили светильники и факелы, чтобы уберечь постройки от пожара, и боялись выйти на улицу: не пропасть бы в непогоду.

Но к полуночи в Ниневии повсюду появились воины в доспехах. Они перекрыли главные улицы, оцепили центральные кварталы, взяли под охрану дома знати и жрецов. Командовал всем Набу-дини-эпиша. Затем через Северные ворота в направлении Старых казарм прошел царский полк. Однако вскоре выяснилось, что казармы стоят пустые: Ишди-Харран опередил Ашшур-ахи-кара, выступив всем кисиром ко дворцу принца.

Ашшур немедленно отправил в царский полк гонцов с приказом развернуться и двигаться на помощь Арад-бел-иту. Поспешил и сам: дорога была каждая минута.

А в это время кисир Ишди-Харрана уже штурмовал дворец принца. Действовали дерзко и смело. Выдвинулись на площадь тремя колоннами, как будто во время смотра. Часть солдат подошла вплотную к воротам, к страже, и в короткой схватке всех перебила. Только тогда сверху, с привратных башен, тонких и стройных как два кипариса, посыпались стрелы лучников. Несколько воинов упали замертво… Всего-то… Из тысячи с лишним бойцов, заполонивших все пространство между стеной, окружавшей дворец, и близлежащими кварталами.

Ворота затрещали под тяжестью тарана. Несколько минут — и они поддались.

Радостный возглас тут же стих, когда первые ряды нападавших напоролись на стену из копий и тяжелых щитов, перегородивших узкий проход. Бойцы с обеих сторон сражались с ожесточением и отчаянием, одних было куда меньше, других поджимало время. За первой волной нападавших последовала вторая, затем третья. Кисир терял воинов, но не продвинулся ни на шаг.

— Нам не пробиться через главный вход, — доложил командиру один из его заместителей.

— Не ослабляйте натиск, — спокойно ответил Ишди-Харран. — Не давайте им передышки.

Между тем, две сотни, Гиваргиса и Раманы, карабкались через стену там, где их меньше всего ждали, на женскую половину дворца.

***

Шарукина, принцесса Табала и по-прежнему любимая жена Арад-бел-ита, снова была беременна, однако на этот раз ее муж решил до последнего сохранить все в тайне. На третьем месяце он перестал появляться с ней на пиршествах или во время аудиенций союзников и просителей. На шестом — запер ее на женской половине, распространив слух, что Шарукина для него больше нежеланна, объявил, будто ищет себе новую жену, которая принесла бы ему наследника. И хитрость сработала. Никто кроме нескольких слуг даже не подозревал об истинном положении дел. Более того, Арад-бел-ит скрыл его и от Хавы, и от Набу. Принц навещал любимую тайно, это в своем-то дворце…

В этот раз он задержался у Шарукины дольше обычного. Она капризничала и плакала, жаловалась, что живет будто в клетке, а муж всеми силами пытался ее успокоить и задумчиво говорил:

— Потерпи, милая, скоро все закончится... Представляю лицо Закуту, когда она увидит тебя с младенцем на руках… Хотя — не уверен, что эта гиена вообще доживет до дня рождения нашего сына.

— Почему сына? А вдруг будет дочь? — встрепенулась Шарукина.

— У тебя обязательно будет сын. Я это знаю, — нежно целуя жену в лоб, ответил Арад-бел-ит. — И не плачь больше. Все будет хорошо.

А потом он заторопился, знал, что уже опаздывает к Ашшур-ахи-кару. Простился с женой и поспешно вышел из ее покоев. За дверью ждал Тиглат, начальник охраны.

Тиглат принадлежал к древнему благородному роду, испокон веков воевавшему за ассирийских царей, и начал службу в шестнадцать лет, когда ему доверили командование сотней. Уже через месяц он отличился при взятии города Иллубру, захватив в плен мятежного царя Кируа¹⁶. После этого молодому сотнику доверили командовать гарнизоном одной из крепостей на юго-восточных рубежах Ассирии. Чем не почетная обязанность для столь юного возраста! Однако юноше это назначение вскоре стало казаться ссылкой. Все изменилось после того, как Арад-бел-ит, предав мучительной казни начальника охраны и большую часть своих телохранителей, обвиненных в том, что они не уберегли Шарукину, вынужден был подбирать себе новых людей. Тогда-то о Тиглате и вспомнил Син-аххе-риб, посоветовав сыну взять молодого командира к себе. Принц сказал, что подумает, и прежде всего поручил Набу-шур-уцуру проверить, не замечен ли кандидат на такую значительную должность в связях со сторонниками Ашшур-аха-иддина. Но в результате все сложилось удачно, и принц был доволен выбором. Не обладая ни грозной внешностью, ни огромной силой, ни каким-то особым умением, что делало бы в его руках меч быстрее, а копье точнее, молодой начальник охраны имел неоспоримый авторитет среди солдат за смекалку и мужество.

— Пора, — бросил Арад-бел-ит, проходя мимо него.

Тиглат двинулся следом, осторожно сказал:

— Мой господин, позволь мне прежде выслать вперед пару человек, чтобы они проверили весь путь до дома Ашшур-ахи-кара.

Принц резко остановился и оглянулся на офицера.

— Тебя что-то беспокоит?

— Наместник расставил вокруг дворца своих людей, и еще час назад они были на местах. А сейчас пропали. Мне это не нравится.

Арад-бел-ит прислушался к совету Тиглата. Посланные им разведчики скоро вернулись с тревожными вестями. Дворец был окружен, и враг готовился к штурму.

— Отправь гонцов к Ашшур-ахи-кару, Набу и наместнику. К каждому — по два человека, разными дорогами. Может, кто-нибудь и проскользнет, — приказал принц. — Сколько людей у нас остается?

— Сотня наберется. Но если там весь кисир Ишди-Харрана…

— Знаю, знаю, — перебил его Арад. — Тогда на каждого из нас придется по десять человек. Нам не обязательно побеждать. Нам достаточно продержаться до тех пор, пока не подойдет подкрепление.

Сотню разделили на три отряда. Один, самый крупный, из пятидесяти человек, под командованием Тиглата защищал главный вход. Тридцать — во главе с принцем забаррикадировались в сердце дворца. Оставшиеся воины были расставлены по периметру на тот случай, если враг полезет на стены.

Штурм начался, когда ночь перевалила экватор…

***

Откуда принесли лестницы, Гиваргис так и не понял, только удовлетворенно крякнул и тут же принялся поторапливать своих бойцов:

— Живее! Живее!

Черная ночь была им на руку. Приставили лестницы к стенам, стали подниматься, никем не замеченные. Караульный всполошился, только когда первый из нападающих оказался уже наверху. Быстротечный бой — и кто-то с коротким чуть приглушенным криком полетел вниз, упал прямо к ногам сотника. Тот заглянул упавшему в лицо: незнакомое, чужое. Вот и ладно…

Стена была тонкой, почти изящной, зато высокой. Рана выглядела легкой, но, упав, караульный переломал обе ноги и теперь в своей беспомощности напоминал жука, перевернутого кверху брюшком. Гиваргис только посмеялся, когда враг потянулся за мечом, оттолкнул его в сторону ногой и присел рядом с раненым, чтобы допросить.

— Сколько человек за стеной?

Но караульному мужества было не занимать. В ответ он просто плюнул сотнику в лицо.

— Да чтоб тебя … ! — Гиваргис выругался, отпрянул. — А ведь я хотел тебя в живых оставить, — сказал так, и не раздумывая перерезал раненому горло.

Сверху уже с издевкой кричал Рамана:

— Ги, ну что застрял? Или думаешь, без тебя справимся?

Гиваргис задрал голову. «И как этот языкатый что-то видит — тьма хоть глаз выколи. Вот где он? Откуда голос подал? И как успел забраться раньше меня?» Сплюнул с досады, махнул рукой, принялся подгонять своих солдат:

— Да что вы так возитесь, как будто в штаны наделали!

Облепили стены, точно муравьи. Полезли наверх, взбегая по лестницам, цепляясь за сброшенные веревки, карабкаясь по головам.

— Почему отстаем?! — рявкнул Гиваргис, приметив одного из своих новобранцев, бежавшего последним.

Тот растерялся, что-то заблеял. Сотник поманил его к себе.

— Видишь этого караульного? Оттащи его в укромное место и постереги там до моего возвращения. Я с его семьей знаком; негоже, если он тут как собака будет валяться и какому-нибудь проходимцу вздумается над ним надругаться.

И, отдав приказ, полез наверх. В уме он уже подсчитывал, за сколько удастся продать доспехи, которые, по-хорошему, стоили половину его годового жалования.

Сопротивление стражи за стенами подавили играючи. Когда Гиваргис подоспел к своим, все было кончено. Рамана, завидев приятеля, на этот раз не скалился, а сразу подошел, чтобы обсудить дальнейшие действия.

— И куда теперь? — спросил озадаченно. — Тут ведь и заблудиться можно.

— Нам бы провожатого, — смекнул Гиваргис. — Отправим несколько человек поискать слуг, заставим набросать план…

Перед ними был дворцовый комплекс — десятки, если не сотни входов и выходов, галерей, террас, помещений. И везде могла ждать засада. Нет уж, лучше знать, куда и зачем идти.

***

После очередной атаки на главный вход, когда в узких коридорах нельзя было ступить без того, чтобы не наткнуться на чей-нибудь труп, враг дал короткую передышку.

Тиглат отправил гонца к принцу — скоро придется отойти, долго им не продержаться.

Подсчитывали потери, зализывали раны. Убитых оттащили в сторону: своих бережно занесли в ближайшее помещение, из чужих сделали еще одну баррикаду, без сожаления добивая тех, кто еще дышал. А еще прислушивались к тому, что происходит на площади перед дворцом: ждали подкрепления. Когда же?!

Сам Тиглат тоже был ранен. Один из нападавших достал его копьем, снес шлем, а с ним и кожу с головы вместе с волосами. Кровь залила лицо, доспехи. В бою было не до того, а как вышло затишье, дал себя осмотреть — выяснилось, что рана-то серьезная. У него был проломлен череп. Но, посмотрев на солдата, ошалевшего от увиденного, Тиглат лишь усмехнулся и приказал не трепать языком.

Когда штурм возобновился, подоспел гонец от Арад-бел-ита.

— Принц сообщает, что нас обошли с южной стены. Приказал отступать…

В глазах вдруг потемнело. Тиглат пошатнулся и едва не упал. Гонец поддержал его под руку.

— Прочь, — разозлился командир.

Отдышался. Оперся на копье. Приказал позвать Салмана, своего заместителя. Потом снова провалился в никуда, как будто умер на пару минут. Когда открыл глаза, оказалось, что уже лежит на полу, в каком-то помещении, а на лбу — мокрая повязка. Повторил:

— Где Салман?

— Здесь я, командир. Ты сознание потерял…

— Ты отвел людей?

— Да.

Даже умирая, он не забывал о своем долге.

Подошел Арад-бел-ит.

— Мой господин, — Тиглат попытался встать.

— Лежи.

— Мы взяли верх?

— Нет. Но стало легче. Ашшур-ахи-кар с двумя сотнями отборных воинов прошел во дворец через потайной ход.

Откуда-то из других помещений послышался шум, зазвенело оружие, кто-то закричал:

— Они идут!

Вокруг дворца завязалось сражение. Кисир Ишди-Харрана, укрывшись за стенами, с одной стороны отбивал атаки царского полка, а с другой — сам пытался овладеть резиденцией Арад-бел-ита и пленить принца, тоже оказавшегося в кольце.

Затишье наступило ближе к утру. И все не сомневались, что враг что-то затевает, были напряжены, готовились умереть и все-таки надеялись на счастливый исход.

13

Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Спать не хотелось. А ведь обычно Басра засыпал, едва голова касалась подушки. Сейчас же на душе было тягостно, тревожно, гадко… Какой уж тут сон…

Поворочавшись, Басра наконец встал и пошел в конюшню. Он нередко сам проверял, ухожены ли лошади, все ли в порядке, иногда не гнушался сам взять в руки щетку и скребок, лишь бы побыть с кем-нибудь из своих любимцев наедине, погладить по холке, пошептаться.

«Вот уж кого не заботят все эти дворцовые интриги», — с досадой думал он.

Стража, охранявшая царскую конюшню, пропустила колесничего безропотно. Он прикрыл за собой ворота. Один из коней, узнав хозяина, призывно заржал. Басра поднял факел выше.

— Ну что ты, Сипар?! Что ты, дорогой друг! Ждал меня?! Неужто и тебе не спится…

Сипар, стройный гнедой жеребец, забил копытом. Кажется, он тоже был рад видеть человека.

Басра принес ему пару яблок. Стал кормить с руки, делиться сокровенным: этот не выдаст.

— Как ты тут без меня? Прости, утром никак не мог тебя навестить. Царь отослал меня за город по неотложным делам. Потом встречался с кравчим… Помнишь его? Он еще как-то нахваливал тебя, хотел задобрить финиками. А ты их не любишь...

Конь словно догадался, о ком речь, вздрогнул, засопел. Басра с горечью усмехнулся:

— Это ведь из-за него я вляпался во всю эту историю. И, похоже, пути назад нет… Знал бы царь, что я против него замышляю… Он вчера говорил со мной, как с товарищем, а я, веришь, в глаза ему смотреть не смел… Была бы моя воля, прямо сегодня б и уехал из Ниневии, только бы не участвовать во всем этом. Как думаешь, куда бы нам податься? Может, к тебе на родину? Ты ведь из Мидии?.. А что, нашли бы тебе красотку, да и мне заодно…

Спроси кто, как он оказался среди заговорщиков, Басра, наверное, и не смог бы дать вразумительного ответа. Разве он не готов был умереть за Син-аххе-риба без раздумий, разве не преклонялся перед его мудростью… А все равно встал на путь цареубийства, словно поддавшись чужим чарам. И теперь его терзали сомнения — вдруг он поступает неправильно, что, если все наветы и уговоры Ашшур-дур-пании на самом деле пропитаны ядом…

Ашшур-дур-пания — вот кто с первого дня, как Басру назначили царским колесничим, стал для него лучшим товарищем и во всем помогал советом, что для человека, не искушенногов придворной жизни, особенно ценно.

— Надо уметь трезво смотреть на то, что происходит в стране, вне зависимости от того, на чьей ты стороне, — говорил царский кравчий. — На протяжении почти ста лет Ассирия ведет бесконечные войны, и конца этому не видно. Наши города скоро обезлюдеют. Здоровых мужчин почти нет, одни калеки остались, еще немного — и ассирийские женщины станут совокупляться с рабами, только бы продлить род. Тукульти-апал-Эшарра, Шаррукин, Син-аххе-риб¹⁷… А теперь вот и Арад-бел-ит!

— Ты правда веришь, что Ашшур-аха-иддин в этом отличается от Арад-бел-ита? — несмело пытался возразить ему Басра.

— Воевать можно по-разному. Довольно сынам Ашшура класть свои головы на поле брани. Пусть за них это делают инородцы. Хватит им отсиживаться за нашими спинами, пока мы добываем для них славу!

И он же убеждал:

— Ты же знаешь, как я люблю нашего повелителя. Ни при каких обстоятельствах я не допущу, чтобы с головы Син-аххе-риба упал хотя бы один волос…

Тем более обескураживающим стал для Басры итог их совещания в усадьбе Син-Ахе, когда были сказаны страшные слова: умертвить царя.

Басра тогда побелел и едва удержался, чтобы не покинуть собрание, вопросительно посмотрел на кравчего: «А как же твое обещание?!»

На что Ашшур-дур-пания спокойно ответил, видимо, прочел этот вопрос в его глазах:

— Кто-то должен положить этому конец. Пусть даже на нас обрушится гнев богов! Это жертва, которую мы должны принести ради процветания Ассирии!..

Как приоткрылись ворота, Басра не услышал, об опасности предупредил Сипар. Конь вдруг замер, по его телу пробежала крупная дрожь, а широкие ноздри стали раздуваться, как будто он только что проскакал галопом несколько стадиев.

Басра прислушался, положил руку на меч.

«Да что это с тобой, ты еще своей тени начни бояться, — волнуясь, осадил свой страх колесничий, — откуда здесь взяться опасности?»

А потом его словно что-то подтолкнуло — он одним махом оказался на коне, и уже оттуда увидел за деревянной перегородкой крадущихся стражников, не меньше десятка.

Для чего они здесь, было понятно сразу.

— Ну, давай, дружок, — пробормотал Басра, ударяя пятками в круп скакуна.

Сипар вынес его из стойла, опрокинув сразу трех или четырех воинов. Двое других попытались воспользоваться копьями, но одно прошло мимо, а второе перехватил Басра, чтобы тут же им и ударить. Еще одного стражника колесничий убил мечом. Это позволило прорваться к воротам, но там дорогу преградили еще двое, тоже выставили перед собой копья. Конь встал на дыбы.

Сзади послышался осипший голос Бальтазара:

— Не убивать! Живым!

Басра растерянно обернулся. Как?! Он здесь?! И пытается меня схватить, вместо того, чтобы спасти?!

— Предатель! — сорвалось с уст.

В следующее мгновение одно, а затем и другое копье пробили брюхо коня. Басра почувствовал, как содрогнулось тело Сипара, как он стал заваливаться набок. Соскочить колесничий не успел. Когда он оказался на земле, беспомощный, придавленный тяжелой тушей, стража принялась избивать его ногами. За расправой молча наблюдал Бальтазар.

***

Когда Арад-бел-ит не появился в назначенный час в царском дворце, Бальтазар, в отличие от Ашшур-ахи-кара, не мешкал, тут же отправился к Мардук-нациру и принялся его уговаривать:

— Ты пойми, промедлим — случится непоправимое, что, если заговорщики раньше времени нападут на царя?! А нет — так просто сбегут из Ниневии, соберут армию, и тогда уже пожар не потушить.

Мардук-нацир со свойственной его преклонному возрасту рассудительностью возражал:

— А вдруг Арад-бел-ит собирается решить дело миром, встречался с кем, вел переговоры, о которых мы не знаем?..

— А вдруг его арестовали или, хуже того, убили? — парировал Бальтазар. — Тогда завтрашний день никому из нас не пережить.

Министра двора эти слова покоробили, однако убедили.

— Знаешь, где они сейчас? Ашшур-дур-пания, Таба-Ашшур, Басра?

— Мои люди следят за каждым их шагом. Таба-Ашшур только что пожаловал к кравчему. Басра направился к конюшне.

— Что это он среди ночи? Уж не бежать ли надумал?

— Его и возьмем первым…

Взяли. Избили до полусмерти, сломали несколько ребер, свернули набок нос, лишили половины зубов, отбили все внутренности. Стоять пленник уже не мог, и тогда его волоком потащили в казарму внутренней стражи.

Бальтазар распоряжался:

— Первая и вторая сотня направляются в восточное крыло и к караульному помещению. Третья — к покоям царицы. Часть людей пойдет со мной! Постовых не щадить.

***

Ашшур-дур-пания, не в пример Басре, спал этой ночью словно младенец, впрочем, как и всегда. Его сон был цветным и благоухающим, совершенно осязаемым… хотя и не очень добрым.

Сначала в спальне возник страшного вида стражник, рослый, могучий, с кривым глазом. Следом вошел другой, такого же роста и стати, только без головы, она почему-то болталась у него на поясе вместо фляги, но была живой. Встав по обе стороны двери, воины дали пройти своему господину, чье лицо скрывал шлем.

— Здравствуй, Ашшур! — произнес гость.

— Здравствуй! Кто ты? — настороженно спросил Ашшур-дур-пания.

— Ты разве не узнал меня?

— Нет. Мы знакомы?

— Даже не знаю, что тебе ответить. Ты служил мне долгие годы кравчим. Я доверял тебе. А ты меня предал. Как считаешь, мы знакомы?

— Син-аххе-риб?! — с ужасом спросил Ашшур. — Но ведь ты мертв?

Гость в ответ громко засмеялся, развернулся на каблуках, махнул рукой, мол, следуй за мной, и удалился.

Выбираться из постели не хотелось. Но стражники стали подгонять его копьями, тыкать острыми наконечниками в живот — пришлось подчиниться.

Оделся он второпях. Когда же перешагнул порог спальни, внезапно оказался на просторном лугу, среди тысячи маков под голубым небом. Опьяненный их ароматом, впечатленный открывшейся ему красотой, Ашшур закрыл глаза, запрокинул голову, раскинул руки, словно хотел шагнуть навстречу вечности.

— Не отставай! — услышал он все тот же голос.

Ашшур тут же обмяк и обернулся. Человек в закрытом шлеме стоял за его спиной, но на этот раз уже один, без стражников.

— Я никуда не пойду, — заупрямился вдруг кравчий. — Чего ты хочешь, и куда меня тянешь? И откуда мне знать, что ты Син-аххе-риб, а не самозванец?

— Ступай за мной, или умрешь, — холодно сказал неизвестный.

И стал быстро удаляться от Ашшура, абсолютно уверенный, что тот последует за ним.

А иначе и быть не могло. Земля вдруг задрожала под ногами и стала оседать, проваливаться. Оставалось только бежать. И Ашшур побежал. Только так и смог нагнать неизвестного. Тут-то он и снял свой шлем… Изумлению не было предела — Таба-Ашшур?!

— Ты обманул меня? Когда это я служил у тебя кравчим? — выдавил из себя Ашшур-дур-пания.

А тот вдруг схватил его за одежду на груди, стал трясти и приговаривать:

— Ашшур! Ашшур! Да проснись же ты!

Царский кравчий вздрогнул и открыл глаза. Таба-Ашшур, и правда, был совсем рядом — сидел в ногах на постели и пытался до него докричаться.

— Нас предали.

— Что?..

— Думаю, наш план стал известен Арад-бел-иту.

— Да? Не может быть…

Ашшур-дур-пания вытаращился на царского телохранителя; и спросил, все еще не понимая, что происходит:

— Что ты тут делаешь?

Таба-Ашшур даже сумел усмехнуться.

— Будь ты проклят, Ашшур! Да проснись ты наконец!

Кравчий присел на ложе, — сползшее одеяло оголило рябое рыхлое тело, отвисший живот, — пробормотал:

— Как тебя пропустили слуги?

— Им пришлось, когда я взялся за меч…

— С чего ты взял, что нас раскрыли?

— Я послал слугу в город, а он не смог выйти из дворца. Тогда я сам пошел ругаться с караулом. Выяснилось, что это приказ Мардук-нацира и исключений в нем нет даже для меня.

— Когда это было?

— Полчаса назад…

— Ты нашел Мардук-нацира?

— Никто не знает, где он.

— И как долго мы находимся в заточении?

— Слуги говорят, что стража наглухо закрыла ворота, как только стемнело.

— А царь… он в своих покоях?

— Да, с двумя наложницами. При нем только Чору.

— Царь с наложницами? В последнее время за ним подобного не наблюдалось.

— Ну… всякое бывает…

— Что еще? Ты же, конечно, пробовал выбраться из дворца окольными путями?

— Разумеется. Отправил пару человек: одного к Ишди-Харрану, другого к Набу-аххе-рибу. Оба пропали с концами.

— Думаешь, схватили?

— Тут и думать нечего: лазутчики надежные, проворные, и уж если они не вернулись, значит, все очень серьезно. Я же говорю: это предательство. Арад-бел-ит знает о нашем плане. Одно мне непонятно: почему тогда он не предупредил отца.

У Ашшур-дур-пании был свой взгляд на этот счет:

— Арад-бел-иту в хитрости не откажешь. Если он хочет нашими руками избавиться от Син-аххе-риба — это наилучший способ… Чем сегодня царь занимался? С кем встречался?

— С утра у него был Мардук-нацир, потом — первый министр Набу-Рама, казначей Парвиз… Последним — Набу-шур-уцур.

— Зачем они приходили? Что-то важное?

Таба-Ашшур развел руками:

— Царь дал мне поручение, а когда я вернулся, он уже уединился с наложницами.

— То есть он весь день встречался с нашими первыми врагами, а ты даже не знаешь, о чем шла речь? — вот теперь Ашшур-дур-пания действительно встревожился. — Поднимай всех своих людей. Веди их к царским покоям. Вызови к себе Бальтазара. Внутренняя стража нам тоже понадобится. Предупреди царицу и возьми ее под свою охрану. А я тем временем отправлюсь в город. У меня это получится лучше, чем у твоих лазутчиков.

***

Восточное крыло дворца… Тронный зал — пятьдесят шагов по галерее со сводчатыми перекрытиями — тридцать две каменных ступеньки по витой лестнице — снова галерея, сто двадцать шагов — витая лестница, тридцать пять ступенек — просторная открытая терраса с массивной деревянной дверью, закованной в золото, как в доспехи…

Шимон, уроженец города Арбелы, тридцати восьми лет, участник эламских походов Син-аххе-риба¹⁸, мог пройти этим маршрутом с закрытыми глазами; знал здесь каждый выступ, каждый поворот, каждый камень…

В личной охране царя Шимон служил двенадцатый год. Смерть Шумуна он перенес как личное горе. Эти двое успели стать почти друзьями. Может быть, поэтому отношения с новым командиром в первое время и не заладились. Но однажды Таба-Ашшур заступился за Шимона перед царем, которому показалось, что стражник едва не выронил из слабеющих рук копье, потом командир сам отвел подчиненного к лекарю, дал отпуск, а после возвращения в строй даже повысил в должности, поставив сотником и назначив начальником караула. Таба-Ашшур знал, как завоевать расположение солдат: ему достаточно было приручить самого уважаемого своего ветерана…

— Пароль?! — окликнули его.

Шимон, вышедший из тронного зала в восточное крыло дворца, не ответил: галерея освещена была плохо, охранник впереди терялся в темноте.

— Пароль?! — на этот раз уже с угрозой в голосе.

Шимон замедлил шаг и взялся за меч.

Однако из-за ближайшей колонны тут же выступила чья-то тень, а к горлу приставили острие копья.

— Лев! — довольный скрытным маневром своего солдата, усмехнулся сотник. — Отзыв?!

— Лисица!

Караульный убрал копье, встал рядом.

— Надин, кто-нибудь появлялся?

— Таба-Ашшур.

— Ушел?

— Нет, еще там.

Кивнув, Шимон пошел дальше, размышляя над тем, с какой это стати командир решил среди ночи то ли навестить царя, то ли проверить караул. Если последнее, то за два года их совместной службы такое случалось лишь трижды... В любом случае, что-то серьезное.

Второго караульного на этом посту звали Думуз. Он вытянулся перед начальством, застыл, прямой, словно копье, и, кажется, перестал дышать, когда сотник проходил мимо.

Тридцать две каменных ступеньки по витой лестнице наверх…

И сразу грозный окрик:

— Пароль!..

На этой галерее — четверо охранников. Шимон стал вспоминать: Убар, Таби, Аба и, кажется, Балих. Во дворце они всего неделю. Тоже ветераны. Всем лет по тридцать. Таба-Ашшур забрал их из своего кисира, где раньше служил. Новобранцев среди царских телохранителей никогда не было, но и стариков особо не жаловали. Обычно ротации в отряде происходили как раз из-за возраста.

«А ведь мне тоже еще два-три года, и все — кончилась служба», — вдруг пожалел себя Шимон. Поинтересовался:

— Что Таба-Ашшур, спешил?

За всех ответил Убар:

— Очень. Обычно всегда хоть словом обмолвится, а тут...

Шимону подумалось: «Значит, не с проверкой, значит, все-таки к царю».

С этой галереи всегда открывался чудесный вид на дворцовый сад. Будь сейчас луна и звезды, отсюда можно было бы полюбоваться и стройным кипарисом, и величественным буком, и изящным тисом. Но оттого, что ночь выдалась темная и ветреная, казалось, будто внизу встает дыбом земля.

И снова витая лестница. Пока поднимался, услышал шум. Наверху кто-то громко разговаривал.

«Неужто Таба-Ашшур? — удивился про себя Шимон. — Как же это на него непохоже…»

Оказавшись на террасе, он разобрал слова:

— Да я вас на кол посажу! — все верно: командир, его голос.

Несколько минут назад Таба-Ашшур ворвался к Син-аххе-рибу, чтобы доложить об измене, о том, что дворец оцеплен, а кто всем руководит, неизвестно. Однако нашел в царских покоях только испуганных наложниц. Царь исчез.

Десятник Арвиум, старый приятель Шимона, запинаясь, оправдывался:

— Повелитель всю стражу прочь прогнал еще два часа назад…

— Мне почему не доложил?!

Десятник промямлил что-то неразборчивое.

Два десятка стражников выстроились перед входом в царские покои в две шеренги. Таба-Ашшур в своем неизменно закрытом шлеме стоял напротив Арвиума и каждое свое слово сопровождал ударом кулака в грудь воина.

— Кожу… с тебя… живого… сдеру… если что… с царем… случится!

Шимон встал за спиной у командира и осторожно откашлялся, чтобы привлечь его внимание. Тот мгновенно обернулся, но, судя по голосу, нисколько не удивился появлению здесь начальника караула.

— Поднимай всех! И живо! — закричал Таба-Ашшур.

Исполнить приказ командира Шимон не успел, на нижней галерее подняли тревогу:

— Измена! Нас атакуют!

***

— Пароль! — потребовал Думуз, когда в восточном крыле дворца появились почти три десятка вооруженных людей.

Ответа не последовало, а неизвестный отряд с шага перешел на бег.

Впрочем, прятавшийся в тени колонны Надин уже узнал кое-кого из воинов. Они принадлежали к внутренней страже, которая подчинялась Бальтазару.

«Вот будет потеха», — снисходительно подумал о неприятеле царский телохранитель, как будто его ждала не смертельная схватка, а легкая прогулка.

Дождавшись, когда отряд поравняется с ним, Надин ударил копьем ближайшего к себе стражника, выхватил из ножен серповидный меч и мгновенно убил второго, а затем третьего. Одновременно вступил в бой Думуз, он же и закричал: «Измена! Нас атакуют!».

И закрутилось. Полилась кровь. Зазвенела сталь…

Двое против двух с лишним десятков человек.

Главное было — выстоять, дождаться подкрепления.

Еще двоих Надин выпотрошил, как баранов. Одному перерезал горло. И только последний доставил хлопот, даже задел бедро.

«Пустяк, царапина, — пронеслось в голове. — Вот я тебя…»

Однако стражник попался опытный, проворный и яростно отбивал все атаки. Пока Надин возился с одним, Думуз дрался со всеми остальными и поэтому вынужден был отступить на лестницу, где противник не мог воспользоваться численным перевесом.

Наконец подоспели Убар, Таби, Аба и Балих, стали теснить внутреннюю стражу копьями. После этого люди Бальтазара дрогнули и побежали, но в галерее их уже ждал Надин, который расправился с ними по одному, словно со слепыми котятами.

— Этого я оставил допросить, — пояснил Надин, показывая на пленного, самого ловкого своего противника, лежащего на мраморном полу со связанными руками.

— Сам-то как? Цел? — с тревогой спросил Думуз, заметив, что его товарищ едва стоит на ногах, а правая штанина пропиталась кровью.

— Так… царапина, — отмахнулся Надин. И вдруг зашатался, — его едва успели подхватить на руки, — обмяк и потерял сознание. Раненого положили на пол и срезали одежду, чтобы посмотреть, насколько все серьезно. Когда выяснилось, что повреждена бедренная артерия, попытались наложить жгут из ремня. Но было слишком поздно…

***

Выпроводив гостя, Ашшур-дур-пания несколько минут сидел неподвижно. Прежде чем действовать, ему нужен был план. Кто-кто, а уж он не сомневался: заговор раскрыт и если их до сих пор не арестовали, то только потому, что на каком-то этапе Арад-бел-ит тоже потерпел неудачу. Был ли здесь чей-то просчет, вмешались ли обстоятельства, или причиной стало сопротивление Ишди-Харрана (единственного их союзника снаружи) при попытке его арестовать — сейчас не имело значения.

«Это вопрос времени… — пробормотал Ашшур-дур-пания. — Мало того, что сил у принца больше, так теперь еще и инициатива на его стороне».

Оставалось решить: бежать самому или попытаться спастись вместе с царицей.

Первое было значительно проще. Но кто мог предсказать реакцию Ашшур-аха-иддина на смерть матери и своих сыновей? Не заподозрит ли его принц в трусости? Что же это получается — та же смертная казнь, только с отсрочкой приговора на несколько недель?.. Нет, Ашшур-дур-панию такая перспектива не устраивала.

Другой путь сулил множество трудностей, однако гарантировал милость и принца, и царицы, а следовательно, безоблачное будущее. Стоило рискнуть…

Дворцовый комплекс пронизывали многочисленные тайные ходы. Ашшур-дур-пания не поручился бы, что хоть кому-то на свете известна вся их сеть, однако сам он знал, как можно пройти незаметно, например, в покои царицы или в тронный зал, или даже выбраться за пределы дворца.

То, что Бальтазар не предупредил своих сообщников об усилении охраны дворца, говорило либо о его аресте, либо о его предательстве. Второе было более вероятным. А значит, он мог появиться здесь в любую минуту.

Ашшур-дур-пания наконец встрепенулся. Быстро оделся — скромно, без полагающегося ему лоска; не забыл про короткую легкую кольчугу, слева к поясу приладил меч, справа — бечевку с серебром, на плечи набросил серый плащ, скрыл лицо под головной накидкой и вышел из комнаты.

— Ливий, Меланей! — позвал он двух своих преданных слуг, обычно сопровождавших его в самых рискованных предприятиях.

Из подсобного помещения тут же появились два рослых египтянина, вооруженные длинными кинжалами. Без слов — достаточно было одного взгляда на господина — все поняли, обнажили клинки, пошли вперед…

— На кухню, — командовал Ашшур. — Во дворце мятежники.

Путь выбрали самый длинный, в обход мест, где могли повстречаться дозорные.

«Где будут посты, там будут и схватки», — размышлял кравчий.

Не ввязываясь ни с кем в бой, им удалось пройти почти до конца. Но около кухни стояла стража. Внутренняя стража Ниневии… Пятеро солдат, и они были настороже.

Ашшур-дур-пания переглянулся со своими слугами, в двух словах объяснил, как действовать, после чего, открыв лицо, решительно вышел из своего укрытия.

— Что вы тут делаете? Кто вас сюда послал?! — брызгая слюной и выкатывая глаза, грозно прокричал царский кравчий.

В любой иной ситуации подобный напор, несомненно, возымел бы должное действие, но эти стражники получили приказ арестовать изменника, и его высокий сан больше не довлел над ними.

Как только Ашшур-дур-пания приблизился к солдатам, один из них ударил его в живот тупым концом копья, другой сделал подсечку. Ашшур неловко завалился на бок, скорчился от боли. Стража тут же обступила его и стала добивать ногами.

Египтяне появились у них за спиной стремительно. Двое стражников упали сразу. Еще двое погибли с небольшой задержкой. Последний успел проткнуть копьем Ливия и легко ранить Меланея, когда Ашшур-дур-пания, лежавший на полу в луже крови, вдруг, выпрямившись, нанес врагу колющий удар слегка снизу вверх в поясницу, справа от позвоночника. Это почти сразу поставило стражника на колени. И уже тогда с ним расправился Меланей, не меньше двадцати раз вонзив кинжал в грудь и живот противника.

Ашшур-дур-пания после этого обессиленно сел и огляделся. Он больше не сомневался.

«Значит, все-таки Бальтазар! Значит, он предатель!»

— Помоги встать.

Они вошли на кухню, отыскали подсобное помещение, предназначенное для временного хранения вина, и там вскрыли пол.

— Возьми факел, — приказал кравчий.

Подземный ход терялся в кромешной тьме...

***

Бальтазар вскоре получил донесение:

«Все, кто был послан за Таба-Ашшуром, там, в восточном крыле, и полегли. Трупы обезображены: носы отрублены, уши отрезаны, глаза выколоты. Приказ был никого из внутренней стражи в плен не брать. Большая часть дворца занята воинами Таба-Ашшура, и чтобы одолеть их, понадобится вдвое, если не втрое больше людей, чем есть сейчас… К Закуту пока не подобраться».

14

Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Царский глашатай Бэхрэм редко видел царя. Обычно властитель передавал ему поручения через Мардук-нацира, министра двора, или Набу-Раму, первого министра. И Бэхрэм, помня о том, каким влиянием пользовался его предшественник, всегда обижался этой незаслуженной опале (а именно так это и выглядело со стороны). Поэтому неудивительно, что первая же попытка Ашшур-дур-пании завоевать доверие столь высокого сановника сразу увенчалась успехом. Царский же кравчий сказал тогда про себя: «Идиот, поумнеешь ли ты когда-нибудь?! Не будь в тебе столько спеси, может статься, ты и сумел бы занять должное положение при дворе».

Спеси в Бэхрэме действительно было через край. С кем бы он ни говорил, — с министром, туртаном, принцем или самим царем, — у его собеседника невольно складывалось впечатление, что глашатай относится к нему как к младшему брату, причем независимо от возраста. Син-аххе-риба, например, это сначала настолько покоробило, что он уже хотел было отправить наглеца на плаху, но, пошептавшись с Мардук-нациром, передумал (повезло, что настроение было хорошее).

Этот короткий разговор можно передать в нескольких словах:

— Что хочет от меня этот надменный баран? Попасть ко мне в шурпу?

— Мой повелитель, он вовсе не собирался тебя обидеть. Однако надо признать, что он дурак.

— Вот как? Тогда, может, было ошибкой поставить его на такую высокую должность?

— Он очень богатый дурак — и поэтому очень уважаемый. Хотя и многими нелюбимый… К тому же он обладает ценным талантом…

Мужчина он был крупный, высокий, плотный, с широкими по-женски бедрами, покатыми плечами и большой квадратной головой. Что до таланта, то Мардук-нацир, несомненно, имел в виду ораторские качества Бэхрэма. Голос у него был как труба, а речь лилась так плавно, так восхитительно красиво, что народ почти боготворил его.

…Будучи последним представителем знатного древнего рода, Бэхрэм владел самым большим полем хлопчатника в Ассирии, десятками лавок и мастерских в Ниневии, Ашшуре, Калху и Арбелах. Его приказчики продавали роскошные ковры, вышитые золотом ткани и покрывала, богатые одежды, духи, от которых женщины приходили в восторг, помаду самых разных оттенков, краску и эмаль для росписи стен дворцов и храмов, фаянс, кафель, сосуды и вазы из разноцветного стекла, резную мебель, оружие.

Если чего и не хватало для полного счастья царскому глашатаю, так это наследника. Семь дочерей от четырех жен — и ни одного сына! По этой причине месяц назад Бэхрэм решил взять себе пятую жену. Его новой избранницей стала Хилини, дочь Авана, начальника почтовой службы Ниневии.

— Стройна как лань! — сказал Бэхрэм, подглядывая через щелку в стене за своей гостьей, сидевшей среди его жен на женской половине дома.

— И нежна, как цветок! — добавил Аван, довольный реакцией жениха, одновременно стараясь избежать слова «красивая», чего никак нельзя было отнести к числу достоинств невесты. Впрочем, тридцатипятилетнему мужчине тринадцатилетняя девушка и без того показалась очень соблазнительной.

— Я беру ее в жены, — недолго думая решил Бэхрэм.

— Могу ли я рассчитывать на какую-то компенсацию? — осторожно спросил Аван.

— Конечно! Чего ты хочешь?.. Пойдем-ка обсудим это за ужином.

Хозяин дома посмотрел на своего будущего тестя свысока — и потому что вырос на две головы выше его, и потому что считал, будто оказывает большую милость, соглашаясь на этот брак.

Маленький тщедушный Аван покорно опустил глаза и даже пустил слезу.

— Я так берег мое сокровище! Мне так будет не хватать моей Хилини!

— Ну-ну, не переживай, это будет честная сделка, — рассмеялся Бэхрэм, хлопнув гостя по плечу.

Мужчины вышли из своего укрытия в коридор, не спеша прошествовали к залу, где их уже ждали два низеньких столика с яствами и вином, поудобнее расположились, чтобы начать трапезу, и продолжили переговоры.

— Я отдам тебе оружейника Яхмоса и его кузню. Его мечи — самые дорогие в Ниневии.

— Египтянина Яхмоса?

— Его… Разумеется, золото и подарки не в счет. По рукам?

Ответить Аван не успел. В комнату быстро вошел старший стражник, его суровое лицо было встревожено. Но Бэхрэм только расхохотался:

— Зизи, ты хочешь перебить нам аппетит? Что там случилось? С неба падают камни? Или к нам в гости пожаловала сама Семирамида?!

— Мой господин, — торопливо произнес Зизи, — снаружи первый министр Набу-Рама, и он пришел в сопровождении множества воинов. Они окружили дом и перекрыли все соседние улицы.

— Вот как? — презрительно усмехнулся Бэхрэм. — И почему же ты его не впустил?

— Мой господин, они пришли арестовать тебя.

— Ты сошел с ума, мой дорогой Зизи?! Кто Набу-Рама, и кто — я!.. К тому же моя совесть чиста! Я как никто другой искренне предан нашему повелителю! — последние слова предназначались, скорее, притихшему Авану, на которого оглянулся хозяин дома.

— А если это измена? В городе с вечера творится что-то неладное. Городские ворота заперты наглухо. Караулы усилены… У меня два десятка человек, только прикажи — и мои люди будут биться за тебя насмерть, — настаивал Зизи.

— Ты что, предлагаешь изрубить в капусту Набу-Раму и его охрану?.. Ступай, встречай гостей, а главное, не препятствуй нашему министру, с чем бы он ни явился, исполнять его долг.

Зизи подчинился. С понурой головой он спустился вниз, приказал отворить ворота и выставить по обе стороны от дорожки, ведущей в дом, почетный караул… Но караул не понадобился…

Воины Набу-Рамы мгновенно заполонили двор, попытались отобрать у стражи оружие, а когда это не получилось, вступили в бой. Впрочем, схватка продолжалась недолго, слишком велик был численный перевес с одной стороны. Пока снаружи лилась кровь, Зизи и трое его людей бросились в зал, где ужинали Бэхрэм и его гость.

— Надо бежать, мой господин! — воскликнул старший стражник.

— Что ты наделал?! — схватившись за голову, запричитал царский глашатай. — Разве я не приказывал тебе…

— Они набросились на нас как дикие звери!.. Уходите вместе с гостем, я выиграю для вас время!

Но было уже поздно. Сразу четверо воинов ворвались в дверь справа, еще пятеро — в дверь слева, и в два раза больше ломились через центральный вход. Один за другим пали все стражники Зизи, а потом и он сам, пронзенный одновременно тремя мечами. Аван защищался вяло и продержался совсем недолго. Сначала его насадили на копье, а потом добили в сердце ударом клинка. И в результате Бэхрэм остался один против двух десятков воинов. Всего лишь с мечом, но с горящими глазами.

— Взять его живым! — послышался откуда-то голос Набу-Рамы.

Исполнить приказ оказалось ох как непросто! Каким бы рыхлым ни казался этот человек, он был огромен и достаточно силен.

Бэхрэм вдруг вернул меч в ножны, схватился за дубовую скамью и, подняв ее над головой, стал орудовать ею, как булавой. Подступишься тут! Разбросав вокруг себя врагов, хозяин дома стал пробиваться к дальнему выходу, ведущему на женскую половину.

Кто-то ударил его копьем, задел бедро. Бэхрэм огрызнулся — снова отмахнулся скамьей, да так, что три человека отлетели от него, будто дети, на пять или шесть шагов. Кто-то копьем ранил его в бок. Скамья смела еще двоих…

Прорвавшись в коридор, Бэхрэм бросил свое страшное оружие и взялся за меч. Первому же врагу, вставшему на его пути, снес голову, будто всю жизнь был дровосеком. Сумел запереть дверь и опустить тяжелый засов, привалив вход тяжелым шкафом.

В крови, в разорванной одежде, Бэхрэм вбежал в комнату, где сидели жены и дочери, перепугал их до смерти своим видом — они заголосили, сбились в кучу, а он, вместо того чтобы успокоить их, вдруг повел себя как волк, оказавшийся среди отары овец. Здесь, в одной из стен, имелся тайник, который мог его спасти. Но понимая, что под пытками кто-нибудь да выдаст его, мужчина в припадке бешенства принялся размахивать мечом направо и налево, лишь бы успеть покончить со всеми раньше, чем до него доберутся враги. И все это время он слышал не женские визги и крики о помощи, а то, как таран бьет в двери.

Единственной, кого он пожалел, была юная Хилини. Сначала он замер над ней с мечом, потом схватил ее в охапку и вместе с ней шагнул в тайник, зажав рукой девушке рот. И замер.

Он слышал, как враги ворвались на женскую половину, как принялись крушить мебель, искать его следы, как нашли дверь в дальнем углу комнаты, ведущую во внутренний дворик, как сорвался на крик Набу-Рама: «Догнать этого мерзавца!».

Свободно Бэхрэм вздохнул только тогда, когда за тонкой перегородкой, спасшей ему жизнь, наступила тишина.

— Ну вот, моя милая Хилини, мы и уцелели. Уцелели, слышишь! — освобождая от своих объятий девушку, радостно произнес он.

Хилини не откликнулась. Бэхрэм заглянул ей в лицо; пытаясь привести в чувство, пару раз ударил по щекам, но все было бесполезно. Он задушил ее…

***

Царского глашатая искали повсюду: в домах, на постоялых дворах, рынках. На улицах останавливали всех прохожих, если кто вызывал подозрения — допрашивали. Набу-Рама поспешил к зиккурату, где обычно ночевал Набу-аххе-риб. Однако когда стража ворвалась в храм, жреца там не оказалось. К его помощникам применили пытки, благодаря чему выведали: изменника загодя предупредили об аресте и тайно вывезли из города.

***

К рассвету стало понятно, что никто из противников пока не в состоянии взять верх. А запуталось все так, что голова шла кругом.

Таба-Ашшур во главе царских телохранителей удерживал главную цитадель дворца Син-аххе-риба — а в стены, казармы и хозяйственные постройки вцепились воины Мардук-нацира, Бальтазара и Набу-дини-эпиши. В окружении оказался и Арад-бел-ит, с той разницей, что он оборонял лишь часть своего дворца — а Ишди-Харран занимал почти четыре пятых его территории. Ему, в свою очередь, снаружи угрожал почти весь царский полк Ашшур-ахи-кара. Словом, настоящий слоеный пирог, с вишенкой украшения ради.

Впрочем, как бы там ни было, город целиком находился во власти сторонников Арад-бел-ита, что сводило шансы его противников на победу почти до минимума. Понимая это, Закуту пошла на переговоры. Посланником царицы стал Ашшур-дур-пания.

Заместитель Ашшур-ахи-кара, Анбу из города Калху, широкоплечий, похожий на массивный каменный блок, суровый воин тридцати двух лет с огненно-рыжей бородой, так долго и не мигая смотрел на царского кравчего, что тому стало не по себе.

— Может, все-таки доложишь своему командиру, что я хочу с ним поговорить? Меня прислала царица, — напомнил он о своей просьбе.

— Придется подождать, — стиснув зубы, соблаговолил наконец ответить Анбу.

Ждать пришлось часа два. И все это время Ашшур-дур-пания, один из самых влиятельных сановников Ассирии, вынужден был стоять перед воротами, как простой слуга, ощущая на себе взгляды солдат, расположившихся неподалеку; в этих взглядах были и любопытство, и насмешка, и неприязнь. Для большинства он уже стал изменником.

Посовещавшись, Мардук-нацир, Набу-Рама, Набу-дини-эпиша и Бальтазар решили, что Ашшур-дур-панию следует проводить к Арад-бел-иту. Ишди-Харран возражать не стал.

Царский кравчий встретился с принцем в небольшой закрытой для посторонних глаз и ушей комнате.

— Говори, — разрешил наследник престола.

— Мой господин… — кланяясь, начал Ашшур-дур-пания.

— Не смей называть меня своим господином, — скривившись, презрительно перебил его Арад-бел-ит. — Ты всего лишь грязь с моих сапог. Мне противно даже дышать с тобой одним воздухом. Не оскверняй мой слух притворными речами! Зачем ты здесь?

Ашшур-дур-пания, нисколько не смутившись, осклабился и поклонился:

— Первое, что интересует царицу, — жив ли наш повелитель? Он исчез этой ночью из дворца. Если он жив и в добром здравии, то почему не прекратил бесчинства на улицах Ниневии?

— Царь в добром здравии. Что еще?

— Царица готова признать свое поражение и просит тебя, во избежание кровопролития, разрешить ей и ее окружению покинуть Ниневию…

— Всего лишь? — рассмеялся принц. — А почему бы ей не попросить мою голову? Вот как мы поступим: Таба-Ашшур и Ишди-Харран сложат оружие, Закуту вползет в этот зал на коленях и будет молить меня о пощаде. А жить ли ей и ее приспешникам, решать будет царь… Других условий не будет.

— Возможно, и будут, если ты выслушаешь меня до конца, — не дрогнув, ответил Ашшур-дур-пания.

Арад-бел-ит насторожился. Не мог кравчий просто так бросить ему вызов! Значит, что-то имел за пазухой!

— Твоя жена Шарукина… о лучезарный, захвачена воинами Ишди-Харрана. А увидев, в каком она положении, я подумал, что ее судьба не будет тебе безразлична. Чтобы ты не сомневался в честных намерениях царицы, ты можешь оставить у себя Вардию, старшую жену Ашшур-аха-иддина. Это честный обмен.

Принц помрачнел, сжал кулаки… Сведений от Шарукины у него не было всю ночь. Где она и что с ней, он не знал. Лишь надеялся, что ей удалось укрыться где-нибудь в многочисленных комнатах дворца.

«Жива, — с радостью подумал Арад-бел-ит. — В плену, но жива!»

«Не знает… Он ничего не знает…» — понял по его лицу Ашшур-дур-пания.

— Чего хочет царица?

— Она собирается отправиться в Ашшур. Твои войска должны отступить от царского дворца. Затем ты дашь проход кисиру Ишди-Харрана. Он обеспечит безопасность царицы во время погрузки на корабли. Закуту хочет быть уверена, что ты не будешь ее преследовать, и путь по воде это обеспечит. Те, кому не хватит места, сложат оружие и сдадутся.

— Когда я увижу свою жену?

— Как только последний корабль отойдет от причала.

— Передай царице, что я согласен…

Вардия покинула царский дворец в полдень. Сопровождал ее все тот же Ашшур-дур-пания. У главных ворот их встретили Мардук-нацир и Ашшур-ахи-кар. Старый царедворец позволил себе дерзость заглянуть царевне под покрывало, скрывающее лицо, и, убедившись, что обмана нет, передал молодую женщину на попечение стражи, а вот кравчего задержал, когда тот уже хотел уйти.

— По приказу принца ты останешься с Вардией до тех пор, пока он не воссоединится со своей женой.

Ашшур-дур-пания мягко улыбнулся, что-то хотел сказать, но потом вдруг зашатался и упал в обморок.

…Шарукину схватили еще ночью. Окружив молодую женщину, воины стали срывать с нее одежды, хватать за соромные места. Попытались изнасиловать, да вовремя вмешался Гиваргис. Ему хватило ума понять, насколько это ценная добыча. Он отвел ее к Ишди-Харрану, как только смог, но у царевны к этому времени открылось внутреннее кровотечение, и к утру она умерла.

Затевая переговоры, Закуту рассчитывала, с одной стороны, выиграть время, с другой — связаться с Ишди-Харраном, в надежде, что он найдет способ ее спасти. Но как только Ашшур-дур-пания узнал о пленении Шарукины, он сразу понял: у заговорщиков появился самый действенный способ надавить на Арад-бел-ита. По сути, кравчий действовал на свой страх и риск — и угадал. Даже с Вардией.

Вот только не мог предвидеть, что это приведет в западню его самого…

***

Арад-бел-ит ни в чем не нарушил слова, данного царице.

Его войска отступили. Ишди-Харран проследил, чтобы царица и ее окружение погрузились на корабли. Осталось лишь дождаться, когда Шарукину отправят на берег.

— Почему она тянет? — напряженно наблюдая за тем, как флот готовится к отплытию, произнес Арад-бел-ит.

Стоявший рядом Ашшур-ахи-кар попытался его приободрить:

— Закуту не посмеет пожертвовать Вардией... Уверен, царица всего лишь испытывает твое терпение.

Только когда большая часть кораблей скрылась за излучиной реки, принц заметил отделившуюся от них лодку.

— Вот она! — вскричал принц. — Ашшур! Она без гребцов! Ее относит течением!..

Двое самых быстрых пловцов бросились в ледяную воду, перехватили лодку, забрались в нее… и вдруг замерли.

Арад-бел-ит все понял. Он нисколько не изменился в лице. Лишь покачал головой и сказал:

— Вардию закопать в землю живой. Ашшур-дур-панию буду допрашивать сам… Мою жену похоронить со всеми почестями…

Что было в лодке, он так никогда и не узнал. Вместо принца к причалу отправился Ашшур-ахи-кар.

Закуту надругалась над мертвым телом, как могла. Голова и конечности у принцессы были отрублены, живот выпотрошен, а то, что осталось от плода, — брошено, точно кусок мяса, ей на грудь…

15

История, рассказанная писцом Мар-Зайей.

Двадцать четвертый год правления Син-аххе-риба

Бэл-эмурани, наместник Калху, ростом был не выше пони; большая голова почти без шеи, крупное тело, короткие руки, кривые ноги. Могучий бас, которым он обладал, никак не подходил под эту внешность.

— Моя госпожа, — заговорил наместник с принцессой, в то время как я вынужден был укрываться за чужими спинами, чтобы не быть узнанным, — только что прибыл гонец от твоего отца. В столице в ближайшие дни будет неспокойно, на дорогах сейчас опасно, поэтому Арад-бел-ит приказывает тебе на несколько дней задержаться в Калху.

Хава заупрямилась:

— Никто не посмеет напасть на внучку Син-аххе-риба. Да и охрана у меня надежная. А если угроза действительно существует, пусть твои воины проводят меня в Арбелы.

Она была разражена.

— Моя госпожа, — продолжал кланяться Бэл-эмурани, — я не в силах нарушить волю твоего отца…

Спорить было бессмысленно.

Хаву с несколькими служанками и личной охраной проводили во дворец. Многочисленная свита принцессы расположилась в городе: кто на постоялом дворе, кто в домах богатых горожан, не посмевших отказать наместнику в просьбе. Обо мне на время забыли. Сначала я отнесся к этому настороженно. Затем вздохнул с облегчением. Оказывается, мир далеко не всегда вращается вокруг нас.

Ни я, ни моя возлюбленная не были в безопасности рядом с Хавой, какие бы выгоды ни сулило ее покровительство. И к этому времени в моей голове уже созрел план бегства. Оставалось лишь найти нескольких помощников.

Единственный, на кого я мог положиться в Калху, был двоюродный брат Шимшона — Тиглат, с которым два года назад мы познакомились на свадьбе Варды и Агавы.

Старый плотник встретил меня как родного, чуть не задушил в объятиях, принялся знакомить с женами — с одной, второй, третьей, с невестками, внуками. Женщины сразу собрали на стол. Мы сели, стали пить, есть… В самый разгар застолья Тиглат, уже изрядно выпивший, зашептал мне на ухо:

— Не бойся, здесь ты в безопасности. Говорю об этом, потому что слышал, будто за твою голову назначена награда. Но я ведь знаю: нет твоей вины ни в смерти царского телохранителя, ни в смерти Диялы. Даже Шимшон — и тот в этом уверен.

Откровенно говоря, на это я и рассчитывал.

— На тебя можно положиться? — осторожно закинул я удочку.

Тиглат энергично закивал седой головой и весь обратился в слух.

— Я дам тебе серебра, купи мне пять лошадей. Приведешь их на рыночную площадь ближе к полуночи. Об остальном расскажу после. Еще мне понадобятся четверо твоих внуков, буду ждать их там же, но часом раньше.

— Все сделаю, — заверил меня гостеприимный хозяин.

Я ушел, едва стемнело. Без труда отыскал дом табличек, незаметно проник внутрь. Глиняные таблички, готовые для работы, ждали меня в самом большом классе, они стояли аккуратно на полках в несколько рядов, ожидая трепетного соприкосновения со стилусом. Затем принялся составлять послание:

«Я, принцесса Хава, внучка великого Син-аххе-риба и дочь наследного принца Арад-бел-ита, повелеваю немедленно отправить Марганиту из Тиль-Гаримму с этим гонцом во дворец наместника Бэл-эмурани, в мои покои».

Марганита находилась в одном из домов местной знати, где остановилась свита. Расчетбыл простой: когда гонец (кто-то из внуков Тиглата) принесет послание с личным клеймом Хавы, времени на долгие раздумья ни у кого не будет, а секретность миссии не позволит поднять шум. Сделав необходимое количество копий, я занялся ночным пропуском уже от имени наместника… Ну разве не удивительно, как обыкновенный стилус открывает любые двери лучше кинжала или своры убийц?..

Когда я пришел на рыночную площадь, внуки Тиглата уже ждали меня. Я дал им подробные инструкции и пожелал удачи.

Ровно в полночь появился Тиглат.

— Мы выедем из города через восточные ворота, — объяснил я. — Ты возьмешь одну из лошадей и поедешь на юг, я — в другую сторону. Доберешься до ближайшего города, и сразу возвращайся. Но не спеши. Если по дороге тебе встретятся стражники и будут спрашивать обо мне и моей спутнице — подтвердишь, что видел нас. Так мы отправим моих преследователей по ложному следу. А чтобы ты не выглядел обманщиком, мы постараемся обходить стороной случайных путников и встречные караваны.

Иногда время тянется бесконечно.

Прошел час. Никто из моих юных помощников не объявился…

И еще час…

«Что-то случилось, — размышлял я, — что-то пошло не так? Я где-то просчитался?»

Я упал на колени и стал молить богов о заступничестве. Но стоило мне закрыть глаза, как сзади послышались легкие шаги. Я вскочил как ужаленный и увидел внука Тиглата и Марганиту.

Что поразило — она, кажется, не узнала меня. И даже была напугана. Но я заговорил с ней, назвал по имени, тогда она улыбнулась и понемногу оттаяла.

Поддельный пропуск должен был помочь нам беспрепятственно покинуть Калху. Я был уверен, что сделал все превосходно, — и очень удивился, когда начальник караула принялся рассматривать мое творение с каким-то особым пристрастием.

— Тебе следует поторопиться, если не хочешь узнать гнев принцессы Хавы, чье поручение я выполняю, — сухо сказал я.

Стражник, ничего не ответив на это, посмотрел на меня исподлобья. И вдруг сказал:

— Взять их обоих.

Не успел я и глазом моргнуть, как меня и Марганиту связали и бросили в караульное помещение на холодный каменный пол. Заткнули рот кляпом. Приставили охрану.

Нас порой губит собственная самоуверенность…

Бальтазар появился примерно час спустя. Когда он застыл в дверях, я сразу все понял и прямо спросил:

— Значит, это ты... Как ты догадался, что я попытаюсь сбежать из Калху?

— Ты слишком предсказуем, мой дорогой Мар-Зайя, — тон у него был вполне благожелательный. — Тебе еще повезло, что караульный нашел меня, а не Ур-Уту. Слышал о нем?

— Немного. Знаю, что его ценит Набу…

— О-о-о, да! И есть за что! Он приехал в Калху, чтобы найти тебя и Марганиту среди свиты Хавы.

— И что дальше? Ты собираешься убить меня, чтобы скрыть собственную измену?

— За Ур-Уту можно не переживать. Я отправил его по ложному следу, он погнался за знакомым тебе Тиглатом.

— Как только Ур-Уту настигнет его — заставит сказать правду.

— Мертвые обычно молчаливы, — усмехнулся Бальтазар и, видя, как я помрачнел после этих слов, сразу сменил тему разговора. — Ты многое пропустил… В Ниневии раскрыт заговор. Пролилось много крови. И не окажись в руках у мятежников любимая жена Арад-бел-ита, мы бы уже сегодня оплакивали Закуту.

Я-то думал, что меня уже ничем не удивить. Но новости были и в самом деле ошеломляющими.

— Шарукина мертва?!

— Шутишь. Конечно. Ради такого случая Закуту даже пожертвовала заложниками.

— Заложниками?

— Ашшур-дур-панией… Но главное — Вардией… Скорее всего, Закуту решила таким образом просто избавиться от чересчур умной невестки, чье влияние в последнее время значительно выросло при дворе. Та же Наара, в отличие от нее, совершенно не опасна…

Посмотри на нас кто со стороны, как мы мирно беседуем, — два друга, да и только.

— А что же царь? Пленен? Убит? Почему ты ничего не говоришь о нем? — нетерпеливо спросил я. Так рыба заглатывает наживку…

— Син-аххе-риб в Калху уже два дня. Приехал он тайно, в сопровождении Набу-шур-уцура и всего двух десятков человек… Мне надо, чтобы ты с ним встретился.

— С кем? — все еще не понимал я.

— Ты скажешь царю, что Марганита — в руках Набу-аххе-риба. Скажешь, что старый жрец готов отдать принцессу Тиль-Гаримму в обмен на согласие выслушать его.

Это не было похоже на просьбу. Я понял, что настала пора платить по счетам.

— А если он не поверит мне?

— Подумай сам. Не так давно ты был ему хорошим товарищем, личным писцом, он назначил тебя мар-шипри-ша-шарри, и ты считаешь, что у Син-аххе-риба не осталось к тебе ни капли уважения?.. Кроме того, в знак доказательства я дам тебе перстень Марганиты, подаренный царем после их первой ночи. Поверит, вот увидишь.

Бальтазар похлопал меня по плечу и стал прощаться:

— Встретимся в ближайшей таверне сегодня вечером. О Марганите не беспокойся. О ней позаботятся…

Как смутно я помню события того дня… Это было двадцатое тебета…

Я чувствовал, что приближается что-то ужасное и непоправимое.

И словно силился плыть против течения бурной реки, но меня сносило все ближе и ближе к водопаду…

Вечером в таверне было полно людей. Все только и говорили, что о мятеже в Ниневии, осуждали царицу Закуту, гадали, куда подевался царь, — слухи порой разносятся быстрее, чем можно предположить.

Я почти не спал предыдущей ночью и поэтому не заметил, как задремал за кружкой пива, даже успел увидеть сон. Страшный. Такой, о котором долго не можешь забыть. От которого кровь стынет в жилах. Мне снилась казнь моего приказчика, как его ведут на плаху, как четвертуют, а потом рубят голову… Слетев с плеч, упав с помоста, голова покатилась по брусчатке, пока не остановилась у моих ног. И… заговорила: «Ты следующий… я за тобой! Нам пора…»

Я вздрогнул от этих слов и мгновенно открыл глаза.

— Слышишь, нам пора, — повторил Бальтазар, толкая меня в бок.

Я огляделся: вокруг никого не осталось, даже хозяин таверны — и тот косо посматривал в нашу сторону, все не мог дождаться, когда мы оставим его заведение и он сможет отправиться на боковую…

Царский дворец в Калху находился в северной части города. Нам предстояло пересечь несколько улиц, один из трех рынков, пройти мимо казарм. Ночная стража на дворцовой площади потребовала пропуск. Бальтазар спокойно показал небольшую глиняную табличку с личным клеймом наместника, уже хотел было забрать ее и идти дальше, как десятник преградил ему путь.

— Здесь действует другой пропуск.

— Да ты пьян! — резко сказал Бальтазар. — Знаешь ли ты, к кому я иду?! Набу-шур-уцур снимет с тебя с живого кожу, когда выяснится, почему я не попал во дворец!

Десятника грозные речи моего спутника не смутили.

— Взять их! — раздалась команда.

У нас тут же отобрали оружие, отвели во дворец. В небольшом дворике, окруженном высокой стеной, нас поставили на колени. Ждали мы недолго. Похоже, Бальтазар все рассчитал, когда сунул голову в пасть льву. В дверях караульного помещения вскоре показался Набу-шур-уцур с десятником за спиной.

— Ты?!.. Проклятье! Поднимите его с колен!.. Что ты делаешь в Калху? Или тебя прислал Арад?.. Постой, а это кто с тобой? Неужели Мар-Зайя?! Чтоб мне провалиться на этом месте! И ведь правда — Мар-Зайя!

Изумление Набу-шур-уцура было абсолютно искренним. Судя по всему, Арад-бел-ит никогда не посвящал его в свои планы на мой счет.

— Из-за него я и пришел, — сказал Бальтазар. Он отвел своего начальника в сторону и тихо заговорил с ним, так, чтобы никто не слышал. Впрочем, мне достаточно было следить за их губами.

«Этот мошенник подкараулил меня, когда я выходил из дворца наместника. Сказал, что знает, где сейчас Марганита, и готов рассказать обо всем, но лишь одному царю. Мар-Зайя почему-то уверен, что Син-аххе-риб здесь, в этом дворце».

Набу сделал вид, будто не услышал последних слов Бальтазара.

«А в этом есть необходимость? Ур-Уту сообщил мне, что уже вышел на след похитителей».

«Ур-Уту уехал из города. А Мар-Зайя — вот он, здесь. И что, если он говорит правду?»

Набу рассердился:

«Почему бы нам просто не допросить его, а потом предать казни? Он преступник, убийца и изменник!»

На что Бальтазар совершенно спокойно ответил:

«Начнем допрашивать — неизвестно, сколько потратим времени. И неизвестно, что тогда случится с Марганитой».

Набу-шур-уцур посмотрел на меня, на Бальтазара, снова на меня, затем резко развернулся на каблуках и коротко бросил:

— Иди за мной…

Без Бальтазара мне почему-то стало не по себе. Мне бы привыкнуть, ведь сколько раз я уже оказывался на волосок от смерти, а тут начал бить озноб. Это заметил даже караульный, сначала он покосился, потом стал откровенно насмехаться:

— Это что! Вот я однажды видел, как приговоренного вывели на помост, а он прямо там и обделался. Да так, будто целую неделю копил в себе дерьмо.

Тут хочешь не хочешь, а вспомнишь о сне…

Набу-шур-уцур вернулся очень скоро, но уже один. Он приказал спутать мне руки веревкой и повел за собой на привязи, точно мула.

Шли мы долго. Длинными коридорами, бесконечными лестницами, пустыми комнатами. Отовсюду веяло запустением. На всем лежал толстый слой пыли, кое-где валялась домашняя утварь. Ни слуг, ни стражи.

Зато перед спальней царя нас встретили сразу четыре собаки, каждая размером с теленка. При нашем появлении они вскочили на ноги. Одна из них приняла боевую стойку и глухо зарычала. Остальные не спускали с меня глаз.

— Ну-ну, не трогать его!... Замри, дай им себя обнюхать, а то не впустят, — посоветовал Набу.

В спальню к царю я вошел один. Набу-шур-уцур остался снаружи.

Справа у стены стоял громоздкий шкаф, по центру — широкая кровать, слева от нее — узкое деревянное кресло. В нем и сидел Син-аххе-риб, закутанный в простыню, с голыми ногами, со взъерошенной бородой. Он выглядел постаревшим, но более всего — уставшим. И эта усталость сквозила, прежде всего, в его глазах, когда царь посмотрел в мою сторону.

— Подойди, — тихо сказал он, не собираясь ни упрекать меня, ни поносить. — Ты знаешь, где она?

Внезапно я почувствовал робость, подумал, что могу выдать себя дрожью в голосе или нескладной от волнения речью.

— Марганита находится в Калху, в храме бога Нинурты, у Набу-аххе-риба, — сказал я то, что мне велел Бальтазар.

— Неужели этот немощный заика снова избежал наказания? — сверкнул глазами Син-аххе-риб. — Получается, Арад-бел-ит был прав, когда утверждал, что похищение принцессы — затея Закуту… И он хочет… ?

— …поговорить с тобой как со старым другом. Марганита — лишь доказательство его неизменно почтительного отношения к тебе и, конечно, жест доброй воли. Ассирия оказалась на грани междоусобной войны, и жречество хочет остановить это. Набу-аххе-риб уверен, что мирное решение существует.

Син-аххе-риб надолго задумался.

А я гадал… Поверит или не поверит. А если даже поверит, то как поступит? Возьмет штурмом зиккурат бога Нинурты, перевернет там все вверх дном в поисках Марганиты, или отправится со мной к старому жрецу, как и рассчитывал Бальтазар.

Бальтазар… Сколько раз я ловил себя на мысли о том, что не знаю, кому на самом деле служит этот страшный человек! Почему он не выдал меня, когда я убил Нимрода, тому же Син-аххе-рибу или Арад-бел-иту, если предан им? С другой стороны, Бальтазар отправил Нинурту в Урарту, чтобы похитить меня или даже убить, когда в этом возникла необходимость для сторонников царицы. Он служит всем сразу — и никому. Или, может быть, делает только то, что выгодно ему?

— В твоих словах есть смысл, — наконец согласился царь. — Но все равно это выглядит как ловушка. Как считаешь, я ведь не настолько безумен?

Я опустил глаза под его проницательным взором, не зная, что ответить.

— Набу! — громко позвал Син-аххе-риб.

Дверь за моей спиной отворилась. Набу-шур-уцур с готовностью сказал:

— Мой повелитель!

— Бери всех своих людей, они будут сопровождать меня до храма бога Нинурты.

— Мне поднять Чору?

— Нет. Он уже два дня страдает от старой раны. Пусть отдохнет до утра.

Сборы были недолгими, а путь и вовсе коротким: храм бога Нинурты возвышался сразу за старым дворцом. Охрана окружила зиккурат, вошла внутрь, проверила, нет ли признаков засады. К Син-аххе-рибу подвели священнослужителя, охранявшего вход. Рослый молодой мужчина поклонился без тени подобострастия. Потом он распрямил спину и спокойно посмотрел в глаза царю.

— Веди меня к Набу-аххе-рибу, — приказал повелитель. И помня о том, что никому, кроме жрецов, не позволено входить в зиккурат, предупредил: — Эти благочестивые люди, Мар-Зайя и Набу-шур-уцур, пойдут со мной.

Син-аххе-риб бывал здесь десятки раз и, когда наш провожатый свернул не в ту сторону, — насторожился. Но тут же услышал объяснения:

— Мой господин, наверное, не знает, что в храме месяц назад начался ремонт. Повсюду леса, многие входы и выходы перегорожены.

За первым же поворотом стало понятно, что жрец не лжет. Стены еще дышали свежей краской, на полу было не прибрано от строительного мусора, а кое-где громоздились обожженные кирпичи, аккуратно сложенные. Мы поднимались все выше и выше, к самому небу, где жили боги. Син-аххе-риб неожиданно пристально посмотрел на меня и заговорил о Марганите:

— Я давно догадывался: ты влюблен в нее. Чистая как младенец, хрупкая как цветок, она не может не внушать любовь… Только ты и сумеешь наилучшим образом позаботиться о ней, если со мной что случится… Одно запомни: не позволяй мраку отнять ее у тебя.

От волнения у меня перехватило дыхание. Я не смог ничего сказать, лишь покорно склонил голову.

— Набу, обещай, что не тронешь этого писца.

— Обещаю, мой господин, — отозвался Набу-шур-уцур.

А затем… Царь, видимо, уже и забыл, что я умею читать по губам. Перед входом в молитвенный зал он подозвал к себе Набу-шур-уцура и прошептал: «Но если опасения мои напрасны и я выйду отсюда живым, ты вырежешь у этого слизняка сердце».

16

Зима 681 — 680 гг. до н. э., 20 — 29 тебета.

Город Калху — ассирийская столица Ниневия — Ассирия — Табал

Нинурта, бог счастливой войны и южного ураганного ветра, непобедимый витязь, одолевший шестиголовую овцу и семиголового льва, гидру и дракона, навсегда добывший себе славу в схватке с львиноголовым орлом по имени Анзуд, всегда был для Син-аххе-риба примером для подражания. В детстве, играя с ровесниками, он назывался именем Нинурты, в юношестве мечтал, что когда-нибудь покроет себя славой, достойной великого бога, в зрелости стал относиться к нему как к преданному другу. Это ему царь возводил зиккураты в ассирийских городах, приносил щедрые дары и молился перед каждой битвой. Разве мог этот бог его предать! С благоговением глядя на величественную скульптуру Нинурты, он и сейчас мысленно говорил с ним:

«В чем я провинился? Где совершил ошибку? Когда обидел своих сыновей, что ты наказываешь меня так жестоко? Не могу я допустить, чтобы брат пошел на брата, чтобы страну мою захлестнули реки ассирийской крови… Дай мне просветление. Подскажи, как поступить, как избежать большой беды…»

— Нинурте эта работа понравится, — сухо сказал царь, оценив новые гранитные плиты с барельефом, на котором были изображены многочисленные подвиги крылатого бога¹⁹.

— Над ними работали… самые искусные… мастера Ассирии, — растягивая речь, ответил Набу-аххе-риб, все это время почтительно стоявший в нескольких шагах за спиной у повелителя, чтобы не мешать молитве.

— Ты хотел со мной поговорить — я пришел. Чего ты хочешь?

— Позволь, я напомню тебе… о мифе «Наказание витязя Нинурты… богом Энки»… Когда Нинурта… одолев птицу Анзуд… решает оставить себе из похищенных табличек… какую-то часть… Он добирается до города богов… и учиняет там бесчинство… желая напугать Энки… А тот лепит из глины… всего-то маленькую черепаху… которая роет вблизи городских ворот… яму. Как только Нинурта падает в нее… появляется Энки и говорит… что никакая сила не поможет витязю… выбраться из ямы, ведь тут понадобится ум…

— Неужели я похож на наивного юношу, что ты ведешь со мной такие беседы? — резко ответил Син-аххе-риб. — Принцесса Тиль-Гаримму у тебя?

— Не беспокойся о ней… она в безопасности… Ее прячут в горах…

— И от чьего имени ты собираешься со мной говорить?

— Тебя интересует… знают ли о нашей встрече… Закуту или твой сын Ашшур?.. Нет, не знают…

— У тебя есть армия? У тебя есть города? У тебя нет даже золота, потому что стоит мне лишь пошевельнуть пальцем…

— Ты сердишься напрасно… Я твой старый друг… Ты можешь закрыть мне рот… но так ты не остановишь войны… между своими сыновьями…

— Довольно с меня твоего словоблудия!

Только теперь царь обернулся и посмотрел на жреца. Тот выдержал взгляд своего повелителя и, смиренно поклонившись, мягко сказал:

— Ты устал от власти, Син… Твои сыновья давно доказали… что они достойны своего отца… Старшему сыну отдай Ассирию… Младшему — Вавилонию…

— Чего она стоит без Вавилона? — презрительно ухмыльнулся Син-аххе-риб, предпочитая не вспоминать, что когда-то упрекал за такие же слова Закуту.

— А что, если… этот великий город… восстанет из пепла... Твоему Ашшуру… это по силам… Арад может… лишь разрушать… Ашшур же подобен… богу Энки²⁰…

Син-аххе-риба слова о Вавилоне привели в бешенство.

— Так вот к чему весь этот разговор! Тебя подослали твои вавилонские друзья? Они хотят отстроить Вавилон заново?! Так вот знай: этому — не бывать! Я проклял этот город! Я проклял эти земли! Я проклял воды Евфрата за то, что в них отражались его стены! Я проклял даже ветер, проносящийся над его руинами… За всю ту боль, что причинил мне Вавилон, когда отнял моего первенца!

Выплеснув свой гнев, Син-аххе-риб тяжело задышал, а затем холодно улыбнулся.

— О Вавилоне — забудь… Мне сообщили, что Закуту укрылась в Ашшуре. Прощения ей за убийство Шарукины не будет. Но я дарую прощение тому, кто приведет ее ко мне на цепи, чего она и заслуживает. Моему сыну Ашшуру передай, что он должен выбрать, на чьей он стороне — отца или матери. Если на моей, пусть передаст армию в руки Гульята, которому я всецело доверяю, и возвращается в Ниневию. Когда-то он хотел стать жрецом — пусть так и будет… Это достойное занятие. Ты прав лишь в одном — я устал сидеть на троне. Когда все это закончится и восстановится мир, царем станет Арад-бел-ит… Если у него не будет сыновей, трон после него наследует один из сыновей Ашшур-аха-иддина… А теперь оставь меня одного, я хочу побыть с моим покровителем наедине…

Набу-аххе-риб, не смея перечить царю, низко поклонился и попятился к дверям.

Оставшись один, Син-аххе-риб упал на колени перед богом Нинуртой, омыл лицо по воздуху руками, но вместо молитв и просьб вспомнил единственный оставшийся в памяти отрывок из того, что наговаривала ему мать, когда он тяжело заболел в детстве.

Что было рассеяно, он собрал,

То, что из Кура было рассеяно,

Он отвел и сбросил в Тигр,

Высокие воды пролил тот на поля.

Смотри, теперь все, что есть на земле,

Радуется Нинурте, царю страны.

Поля обильно дают зерно,

Виноградник и сад приносят плоды,

Собрана жатва в житницы и копны,

Владыка траур изгнал из страны,

Возвеселил он души богов²¹.

Как бы ему хотелось, чтобы Нинурта прямо здесь и сейчас ожил и сказал ему: «Ты поступаешь правильно!» Царь все еще верил в чудеса… И когда скульптура крылатого бога вдруг пошатнулась, словно пытаясь сойти с постамента, Син-аххе-риб, вместо того чтобы попытаться спастись, замер в благоговейном ужасе. В следующее мгновение огромная массивная статуя бога Нинурты рухнула на царя с почти двухметровой высоты, переломив его пополам будто сухую ветку…

Через час с небольшим царский дворец в Калху тайно покинул Бальтазар. Он шел не спеша, часто оглядывался, на рыночной площади свернул к постоялому двору, тихо открыл калитку, едва заметным кивком головы поздоровался с сыном хозяина, охранявшим сон постояльцев, и шепотом спросил:

— Куда?

Ему так же тихо ответили:

— Третья комната справа.

Комнатушка была совсем маленькая. Кровать стояла сразу у входа; мало того, что не развернуться, так еще не встать в полный рост. Дрек, едва заскрипела дверь, тут же проснулся, сел на постели, стал протирать глаза.

— Ты ведь обещал, что будешь утром? — сонно сказал он гостю.

Бальтазар был холоден и напряжен.

— Не та ночь, чтобы спать. Все-таки сегодня погиб Син-аххе-риб…

— Погиб? — хмыкнул Дрек.

— Как все прошло?

— Зачем тебе это? Дважды такой трюк повторить все равно не получится… Этот ремонт в храме затеяли как нельзя кстати. Самое трудное было найти место, где спрятаться, а в остальном... Бога Нинурту уж очень неудачно закрепили на постаменте. Вытянул пару камней, потянул, когда надо, за веревочку, чтобы сместить центр тяжести…

— Тебя кто-нибудь видел кроме Набу-аххе-риба?

— Может быть, кто-то из его помощников. Как Набу-шур-уцур? Небось землю носом роет?

— Взял под стражу всех жрецов зиккурата во главе с Набу. Обвинил их в убийстве. Еще не допрашивал.

— А ведь он кому угодно язык развяжет…

— Не успеет.

— Хорошо бы. А наш общий друг?

— О Мар-Зайе я позабочусь, а ты завтра же возвращайся в Ниневию…

На том и расстались.

У выхода с постоялого двора Бальтазар опять ненадолго задержался, передал хозяйскому сыну совсем крохотный, уместившийся на ладони глиняный сосуд.

— Утром выльешь ему в вино. Труп закопаешь за городской стеной…

Среди ясного неба с яркими звездами и молодым месяцем вдруг блеснула молния. Загремело. А затем на землю обрушилась стена воды. Для осени и зимы в этих краях — самое обычное дело.

Бальтазар, между тем, отправился во дворец наместника. Пока добрался, промок до нитки.

Ворота отперли не сразу, — оно и понятно, из-за шума дождя ничего не было слышно, — но зато повезло с начальником караула. Тот знал Бальтазара в лицо, так что ему не пришлось ничего долго объяснять.

— Веди меня к своему господину...

До рассвета оставалось еще не меньше двух часов. Бэл-эмурани принял ночного гостя, не вставая с постели. Две молодые наложницы, делившие этой ночью с наместником ложе, даже не проснулись. По полу была разбросана мужская и женская одежда, сверху на ней валялись два опрокинутых кубка, вино разлито, рядом с кроватью на столике стояло блюдо с черным виноградом, ярко-красными сливами и большими зелеными яблоками.

Бэл-эмурани приказал начальнику караула оставить его с гостем наедине и, едва закрылась дверь, поспешно спросил, не в силах справиться с любопытством:

— Не томи, я по твоему лицу вижу, что Эрешкигаль забрала в свое царство кого-то из тех, кто нам обоим хорошо знаком.

— Син-аххе-риба, — тихо сказал Бальтазар.

Наместник удивился не сильно. Куда больше его взволновало другое — не обвинят ли самого в смерти царя, коль уж это случилось в Калху.

— Убит? И кем же? Преступники уже схвачены?

— Ты торопишься с выводами… Скорей, это была кара богов: когда царь молился, на него упала статуя Нинурты.

— Хм… — а вот теперь Бэл-эмурани был действительно изумлен. — Кто бы мог подумать, что великий Син-аххе-риб так бесславно закончит свой земной путь!

Бальтазар перебил его:

— Царь погиб в результате несчастного случая — это очевидно. Однако устроит ли такое объяснение Арад-бел-ита и Набу-шур-уцура? Молочный брат принца уже арестовал всех жрецов, которые находились в храме, вот-вот начнет допросы, а под пытками что угодно скажешь…

— Мне-то чего бояться, я всегда был преданным сторонником Арад-бел-ита.

— Пока он не оказался в опале... А потом ты сразу переметнулся на сторону Закуту… А потом снова сменил хозяина, стоило принцу вернуть себе расположение отца…

— К чему ты клонишь? — неприязненно спросил Бэл-эмурани.

— В отличие от принца, Набу-шур-уцур никогда не доверял тебе. Ему нужен только повод. А он найдется. Разве это не ты помог храму с мастерами для ремонта? Разве не ты пожелал полностью обновить постамент, как будто это твоя прямая обязанность? Но главное твое преступление состоит в том, что ты позволил Набу-аххе-рибу, изменнику, вернуться в город, не взяв вовремя под стражу. И ты знаешь, Набу-шур-уцур получит все эти признания от жрецов.

— А разве это не ты привез Набу-аххе-риба в Калху? — передразнил Бальтазара наместник. — Как видишь, я знаю не меньше твоего, и угрожать мне не стоит.

— Тогда ты понимаешь, почему меня это беспокоит. Не лучше ли нам вместе придумать, как избежать наказания за то, что мы не совершали?

На кое-то время они замолчали. Бальтазар был спокоен и ждал, что ответит наместник, а тот нервничал и не знал, как поступить: «Я могу просто взять его под стражу. А потом — задушить в подвале; или передать Набу-шур-уцуру… Только поможет ли это? Набу действительно меня не любит. И что же я делаю? Вместо того чтобы себя обезопасить, своими же руками рою себе яму?» Спросил уже вслух:

— И как нам избежать наказания?

— Подними людей. «Жрецы схвачены, будто воры, только за то, что боги разгневались на Син-аххе-риба». Это не может не возмутить горожан…

Это было несложно. Рано утром, несмотря на мелкий моросящий дождь, пронизывающий ветер и непривычную для Калху прохладу, царский дворец окружила разъяренная толпа в несколько сот человек, грозящая расправой тем, кто арестовал их священнослужителей.

Вскоре к Набу-шур-уцуру с небольшой охраной пробился Бэл-эмурани, чтобы заставить его прислушаться к голосу разума:

— Толпа все прибывает. Еще немного — и она вынесет ворота. Чем тебе так насолили эти жрецы, что ты осмелился взять их под стражу?

Набу, не сводя с наместника внимательного взгляда, сказал:

— Этой ночью в храме бога Нинурты погиб Син-аххе-риб.

— О боги, — прошептал Бэл-эмурани, рухнув на колени. — О горе нам! Великое горе постигло Ассирию!

И наместник принялся стенать, рвать на себе волосы.

Час спустя из главных ворот дворца под ликование толпы вышли все жрецы. В это же самое время бывшую царскую резиденцию через другой выход покинул Набу-шур-уцур. Бальтазар уезжал с ним. Они спешили в Ниневию…

Мар-Зайя бесследно исчез.

***

Узнав о смерти отца, Арад-бел-ит приказал немедленно созвать малый совет.

К полудню в тронном зале царского дворца собрались первый министр Ассирии Набу-Рама, министр двора Мардук-нацир, казначей Парвиз, ревизор царских счетов Палтияху, наместник Ниневии Набу-дини-эпиша, начальник внутренней стражи Ниневии Бальтазар, командир царского полка Ашшур-ахи-кар и царский постельничий Чору. Арад-бел-ит и Набу-шур-уцур появились последними. Принц, печальный и одновременно торжественный, ни на кого не взглянув, быстро пересек зал, но затем осторожно, словно опасаясь спугнуть удачу, опустился на золотой трон своего родителя и заговорил:

— Этой ночью в Калху, в храме бога Нинурты, погиб Син-аххе-риб, мой отец…

Бывают слова, которые берут за горло мертвой хваткой. Далеко не все из присутствующих знали о причине этого совещания, и поэтому пауза затянулась. Набу-шур-уцур пристально посмотрел на Мардук-нацира. Старому царедворцу не надо было намекать дважды. Он рухнул на колени.

— Мой царь! Прикажи — и мы пойдем за тобой до конца!..

Царь! Он ждал этого тридцать семь лет! Ничто в мире не могло в эту минуту омрачить его счастья. Он выбросил из головы все, что мешало насладиться этим неповторимым моментом. Смерть жены, отца… Забыть и идти дальше! Царь! Он стал царем!

В тот день малый совет заседал до глубокой ночи.

Сначала обсуждали, как и когда сказать народу о смерти Син-аххе-риба. Надо было упомянуть, что это кара богов, и бросить тень на Ашшур-аха-иддина. Но главное, объявить царем Арад-бел-ита — единственного законного наследника трона.

Пришли к выводу, что торопиться не стоит.

«Пусть народ шепчется по углам, а мы пока поднакопим силы, тайно обезвредим врагов, найдем союзников».

Однако долго тянуть тоже не годилось.

Договорились: снять завесу с тайны на седьмой день.

Стали решать, кто объявит об этом на главных площадях в крупнейших ассирийских городах Ниневии, Калху, Арбелах, Аррапхе, Ашшуре, если бывший царский глашатай оказался в числе заговорщиков. Тут же назначили нового. Им стал Агга, который приходился Мардук-нациру внучатым племянником.

Потом вспомнили, что в город Ашшур нового царского глашатая не пустят, ведь там прочно обосновалась Закуту. Ашшур-ахи-кар доложил, что город уже осажден, однако надеяться на быструю победу не стоит: и сил не так много, и стены у древней ассирийской столицы неприступные.

Заговорили о том, на чью сторону встанут другие ассирийские города. Царь приказал разослать гонцов с требованием к наместникам признать его единовластным правителем и собирать войско, чтобы сообща разбить узурпатора Ашшур-аха-иддина, обманом вынудившего Син-аххе-риба сделать его своим соправителем. Одновременно в стан к младшему брату Арад-бел-ит с секретной миссией отправил Чору, чтобы тот убедил старших офицеров перейти на его сторону.

За сторонниками Ашшур-аха-иддина, явными и неявными, объявили охоту. Всех, кто когда-то был замечен в симпатиях к младшему из братьев, надлежало арестовать, допросить и предать суду и наказанию, в зависимости от степени вины. В назидание остальным царь приказал посадить на кол на главной площади Ниневии бывшего царского колесничего Басру. Между тем, все воины из кисира Ишди-Харрана — почти семь сотен человек — были помилованы и вступили в царский полк Ашшур-ахи-кара…

На этом совет закончился, сановники удалились, и в тронном зале остались только Арад-бел-ит и Набу-шур-уцур.

— Кто из наместников, по-твоему, признает Ашшура своим царем? — обратился Арад к своему молочному брату.

— Немногие. Непременно — Скур-бел-дан, бывший наместник Харрана, и Набу-Ли из Хальпу. Первый предан твоему брату, второй — потому, что воюет вместе с ним в Табале. Большинство станут выжидать, кто из вас возьмет верх. Но особенно беспокоит меня Вавилония, которая поддерживает твоего брата.

— Отправь Аби-Раму к Зерибни. Они ведь породнились. Надо уговорить старика поехать в Вавилонию. Это его родина. К нему там прислушиваются. Мне достаточно молчаливого согласия вавилонян, что они на моей стороне. Если Аби-Рама почувствует, что Зерибни может переметнуться к нашим врагам, пусть возьмет Руцапу силой…

— У Ашшура сорок с лишним тысяч в Табале. Где нам взять такую армию?

— Время еще есть. И не забывай о наших союзниках: киммерийцах, урартах, скифах… Немедленно освободи Лигдамиду. Пусть поживет у тебя несколько дней. Как только он придет в себя от плена, отправишь под надежной охраной к отцу. С ним же передашь мое послание Теушпе. Лигдамиде скажешь, что Марганита похищена сторонниками Закуту и зверски убита. Это избавит нас от прежних обязательств и станет киммерийцам лишним поводом для мести… Отправь гонцов в Русахинили к Мар-Априму. Он уверял, что царь Руса и царь Ишпакай помогут мне войсками по первому требованию… Что с Мар-Зайей? Ты ничего не сказал о его судьбе. Убит? Схвачен?

— Увы, бежал. У меня нет сомнений, что Мар-Зайя причастен к похищению Марганиты. А раз так, он заодно с заговорщиками и Закуту.

— Подлая змея! Отправь по его следу лучших ищеек, я хочу знать, что он наказан за свое предательство. От принцессы Тиль-Гаримму избавься при первой же возможности.

***

Первым страшное известие в Табал отправил Набу-аххе-риб, едва толпа даровала ему свободу. Человека он взял надежного — старого конного разведчика из числа тех, что были под рукой у Бэл-эмурани. Безо всякой таблички передал, на словах:

«Син-аххе-риб убит твоим братом. Не мешкай».

Разведчик покинул Калху днем двадцать первого тебета. К ночи он загнал двух лошадей, после чего вынужден был остановиться на почтовом разъезде. Однако днем раньше Набу-шур-уцур разослал с голубями во все города требование перехватывать всех одиноких путников без разбору и проводить самое тщательное расследование, лишь бы не дать Закуту или кому-нибудь из ее сторонников предупредить Ашшур-аха-иддина о случившемся. Поэтому уже утром посланника Набу-аххе-риба схватила внутренняя стража Ассирии.

Закуту узнала о смерти царя двадцать второго тебета. Составила послание к сыну. Отобрала пятерых смельчаков, готовых пожертвовать жизнью, лишь бы исполнить волю своей царицы. Приказала наместнику предпринять вылазку, чтобы гонцы смогли покинуть Ашшур. Из осажденного города вырвались четверо. И хотя дороги они выбрали разные, все были схвачены людьми Набу-шур-уцура, не преодолев и половины пути.

Царица как знала. Утром двадцать четвертого тебета, наблюдая с башни за лагерем Ашшур-ахи-кара, расположившегося под стенами города, она спросила у наместника:

— С кем ты поддерживаешь связь через голубей?

— С Набу-дини-эпишей из Ниневии, с Зерибни из Руцапу.

— Отправь им обоим послание. Набу скажи: если он хочет спасти свою шкуру, то я рассчитываю на его помощь, пусть предупредит моего сына о смерти отца. Зерибни — чтобы связался с сыном, а сам затем немедленно отправлялся в Ниппур²². Его там встретят как верного друга… Что делать дальше, он знает.

Ни один из посланных голубей не долетел до адресата: Набу-шур-уцур прислал в распоряжение Ашшур-ахи-кара десять ловчих с тренированными ястребами. Охота удалась на славу.

Между тем, тайна жила своей жизнью. Причудливой, осторожной, стремительной и многоликой… В Калху о смерти царя говорили шепотом все, от последнего раба до самого знатного сановника. В Арбелы этот слух принесли караванщики, хотя в него никто кроме наместника не поверил. В Ниневии мнения разделились. Кто-то горячо убеждал, что Арад-бел-ит взбунтовался против отца, убил его, а теперь боится сказать об этом народу. Кто-то говорил, что царь Син-аххе-риб на самом деле жив, а причиной всему — его желание под конец жизни уединиться в горах. Кто-то во всем обвинял Ашшур-аха-иддина, мол, надоело ему быть соправителем отца, вот он и решил убрать последнее препятствие со своего пути… Чуть позже появились рассказы очевидцев, которые якобы видели, как статуя бога Нинурты раздавила царя, и тогда страшный слух полетел быстрее ветра. Всего за пару дней он достиг города Хальпу на северо-западной окраине Ассирии, а уже затем местный караванщик, оказавшись в Адане, где на зиму устроился с армией Ашшур-аха-иддин, и взвесив все за и против, — коли вокруг никто даже не догадывается о переменах, — стал добиваться встречи с царем, которому теперь не надо было ни с кем делить трон. Через какие-то свои связи караванщику это удалось. Ашшур-аха-иддин принял его в числе многих во дворце наместника Аданы, в огромном тронном зале, там же находились туртан Гульят и начальник разведки Скур-бел-дан, еще несколько доверенных офицеров.

За два часа перед Ашшур-аха-иддином прошло больше двух десятков просителей, были и наместники небольших городов, и жречество, и старосты, и торговый люд. Кто-то хотел получить привилегии, кто-то просил защитить от мародеров, кто-то пришел исключительно ради того, чтобы оказаться поближе к соправителю великого Син-аххе-риба и таким образом показать свою преданность. Тот самый рассудительный караванщик относился к последним.

— Из Хальпу? — устало переспросил его Ашшур-аха-иддин и, отдавая дань вежливости, поинтересовался: — И давно ты покинул родной город?

— На четвертый день после смерти твоего отца, величайшего из всех правителей Ассирии, Син-аххе-риба, — поспешно ответил караванщик. — Да будут милостивы к нему все боги подземного царства…

Последними словами он поперхнулся. Взгляд Ашшур-аха-иддина внушил ему ужас.

— О чем ты бормочешь, шакал? — прошипел царь.

— О, мой господин!.. Прости, если я не по злой воле причинил тебе боль! Но в Хальпу об этом несчастье говорят уже который день…

В этом месте караванщик, конечно, солгал, зато потом приосанился и торжественно, словно он был глашатай, а не обыкновенный торговец, произнес то, ради чего решился на этот шаг:

— И отныне ты — единственный и полноправный владыка Ассирии!

Царь… все верно, по закону теперь единственный и полноправный владыка Ассирии… посмотрел на Скур-бел-дана и приглушенно спросил:

— И почему же тебе об этом ничего не известно? Почему я узнаю о смерти отца по воле случая? Я даю тебе трое суток, чтобы ты выяснил, что произошло в Ниневии, как умер мой отец и как повел себя Арад-бел-ит. Или лишишься головы. Этого торговца брось в темницу. Если все правда — умертви его, но без мук. Вероятно, он думает, будто осчастливил меня тем, что принес мне это тягостное известие. Если ложь — посади на кол…

17

Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Табал. Город Адана. Население — не менее 30 тыс. человек

Три дня Ашшур-аха-иддин пребывал словно в заточении, ни с кем не встречался, отмалчивался даже со слугами, предугадывающими каждое его желание, по ночам молился. В первый день месяца шабат, едва рассвело, послал за Скур-бел-даном. Дожидаясь его, царь скудно позавтракал — горячая белая лепешка да немного козьего молока. Ни на что большее не было аппетита. Затем прогулялся по саду под пасмурным небом, недовольно подумал, что опять собирается дождь. В Табале в это время года они шли даже чаще, чем в Ниневии... Ненадолго задержался в беседке. Неужели отца, великого Син-аххе-риба, больше нет? Иногда Ашшуру казалось, что скорее небо обрушится на землю, чем что-то случится с его родителем. Ведь он правил целую вечность — двадцать четыре года! Как вдруг его настигла смерть?! Как такое возможно…

Если и шевелились в душе какие-то сомнения, мол, это ошибка, то очень робкие, голос разума был куда настойчивей: «Как будто ты не знал, что твоя мать, Набу-аххе-риб и Ашшур-дур-пания готовы заплатить любую цену, лишь бы посадить тебя на трон. С твоего молчаливого одобрения».

Признавать это было неприятно. Но что он почувствовал, услышав о смерти отца, кроме скорби и раскаяния? Наверное, что-то похожее на облегчение, как будто освободился от долгого плена, наконец-то он мог расправить крылья…

Когда Ашшур-аха-иддин вернулся в тронный зал, Скур-бел-дан был уже там.

— Так это правда?

— Да, мой повелитель, — склонил голову начальник разведки. — Сведения все еще отрывочные, но кое-что мне удалось узнать.

— Говори…

— Великий Син-аххе-риб погиб в Калху в ночь с двадцатого на двадцать первое тебета… Случилось это в храме бога Нинурты, и, по слухам, царь был раздавлен его каменным изваянием. Что подвигнуло твоего отца бежать в Калху — неясно. По одним сведениям, царица пыталась уберечь Син-аххе-риба от плена; по другим — сама замыслила заговор, но он был раскрыт, и тогда в городе вспыхнули бои. Что не вызывает сомнений — Арад-бел-ит позволил Закуту и ее окружению беспрепятственно покинуть Ниневию. Твоей матери удалось добраться до Ашшура и укрыться за его стенами.

— Что еще?

— Арад-бел-ит объявил тебя узурпатором, а всех наместников, кто не признает в нем царя Ассирии, — изменниками… — Скур-бел-дан перешел почти на шепот: — Это война, мой повелитель… Война между тобой и твоим братом…

Больше всего Скур-бел-дан боялся, что Ашшур-аха-иддин придет в ярость: в эти минуты он становился страшен, неуправляем и мог под горячую руку убить кого угодно; но царь был совершенно спокоен, даже чему-то усмехнулся.

— Мой повелитель, — выдержав небольшую паузу, набрался смелости снова заговорить сановник, — мы не должны медлить. Ашшур в осаде. Твоей матери, женам и сыновьям угрожает смертельная опасность. У тебя есть то, чего нет у Арад-бел-ита, — огромная армия. Да и большинство наместников тебя поддержат, но для этого им надо показать решимость и силу. Все, что надо, — немедленно заключить мир в Табале и двинуться к ассирийским городам²³.

— Ты прав, мой дорогой Скур-бел-дан. Пошли гонцов к Набу-Ашшуру и к Набу-Ли. Объяви, что завтра сразу после захода солнца в этом зале должны собраться все старшие офицеры, а также первые жрецы. На этом совете мы и решим, как действовать дальше.

***

В полдень с высоких гор в долину спустился густой туман. В пятидесяти шагах ничего не было видно. Городские ворота закрыли, караул удвоили. Даже Скур-бел-дану пришлось ждать разрешения от Гульята, чтобы выпустить из города своих лазутчиков, и начальник, пользуясь заминкой, все наставлял их по десятому кругу:

— Держитесь дороги. В Тувану разделитесь. Дальше, до Хуписне²⁴, Юнана поедет один. Но пока вы вместе, он — за старшего…

Юнане было под сорок — изрезанное шрамами и морщинами обветренное лицо, крашеная борода, покатые плечи. Второго звали Убар. Высокий, стройный, широкоплечий юноша — таких обычно брали в тяжелую пехоту, а не в конницу.

— А что с Абарги-то стряслось? — спросил ветеран, едва они выехали за ворота.

Его спутник пожал плечами:

— Отравился твой Абарги…

В Адане, где расположилась ставка Ашшур-аха-иддина, квартировали вся конницаассирийцев, отряд колесниц и царский полк, которым в отсутствие Ишди-Харрана командовал его заместитель Думуз. Пехота же стояла ближе к Киликийским воротам — в старых хеттских городах Хуписне и Тувану, в каждом примерно по пятнадцать тысяч тяжелых и легких воинов.

Переживания Скур-бел-дана были вполне обоснованны. Путь от Аданы занимал всего несколько часов, но окрестности кишели киммерийцами, из-за чего обозы, посланные за провиантом, нередко возвращались наполовину обескровленные, если не пропадали вовсе.

— И почему бы нам не сократить путь? Тут по прямой в два раза короче будет, — проворчал, едва гонцы выехали за ворота, Убар.

Юнана нехотя процедил сквозь зубы:

— А вот напоремся на киммерийцев, и что тогда? Ноги уносить будем? А если не получится… Нам не скачки с ними надо устраивать, а таблички доставить в целости и в срок.

— Как будто на дороге этого случиться не может.

— Может. Но там это будет засада. А засада, скорее всего, двух путников пропустит. Мы для них не добыча. Опять же, если погонятся, долго преследовать не будут, чтобы куш получше не упустить.

Ехали не торопясь, берегли лошадей на случай внезапной погони, настороженно всматривались в туман, вслушивались в тягучую тишину: вдруг что выдаст коварного врага; почти не разговаривали.

Сначала дорога шла на север вдоль правого берега реки Сарус²⁵, — не будь сейчас такая плохая видимость, этот участок был бы совершенно безопасным. Тут и спрятаться-то негде: редкие перелески, неглубокие овраги, голый кустарник, а с другой стороны — вода.

Дорога, после того как уперлась в горы, тут же резко свернула на запад, стала чаще петлять, взбираться на кручи. У развилки, от которой путь шел к Киликийским воротам, гонцам впервые повстречался ассирийский обоз из двадцати с лишним повозок в сопровождении сотни пехотинцев. Юнана, увидев знакомые лица, приветственно поднял руку:

— Арвиум! Старый плут! Ну конечно, где еда, там и ты!

Ассирийский десятник, к которому он обращался, ухмыльнулся, спрыгнул с повозки и подошел к приятелю.

— А ты куда?

— В Тувану.

Десятник покачал головой.

— Ну, тогда вам лучше найти другой путь. Впереди, вон за той грядой, киммерийцы, отряд из двух десятков всадников. Они нас хотели пощипать, да не на тех напали. Сколько они потеряли, не скажу, но то, что эти сволочи сейчас злые, — точно.

— Киммерийцы, говоришь? Да быть того не может! А я-то думал, они сбежали, едва услышали твой запах, — Юнана продолжал издеваться над знакомцем.

— А-а-а, чтоб тебя шакалы загрызли, — нисколько не обиделся десятник; хлопнул на прощанье по крупу лошади, и запрыгнул назад на повозку. — Попадешь к Нергалу, передавай привет его старухе жене.

«Вот и поговорили два старых приятеля», — мысленно улыбнулся Юнана.

Впрочем, несмотря на всю его браваду, к предупреждению товарища он отнесся вполне серьезно, в отличие от Убара.

— Ничего, проскочим, — сказал юноша, едва ассирийский обоз скрылся в тумане.

— Вот я гляжу на тебя — и думаю: ну не дурак? К смерти мы своей проскочим — это да. А вот в Тувану или Хуписне — вряд ли… Как мы проскочим, если нас там ждут?

— Хорошо, ну и что нам, по-твоему, делать? — впервые рассердился на обидные слова молодой товарищ.

— Свернем с дороги, что в таких случаях делают…

— Но ты же говорил…

— Точно — дурак.

— А не заблудимся?

Юнана только хмыкнул в ответ…

Может, эта самоуверенность его и подвела. Туман вскоре стал как густое молоко. Напарники повернули в одну сторону, вернулись, в другую — ошиблись опять. И тогда под предлогом, что лошадям нужно отдохнуть, старый лазутчик настоял на привале, хотя на самом деле ему надо было разобраться, куда ехать. Спустились в небольшой лог. Лошадей привязали к старой высохшей акации. Затем Юнана сказал, что пошел по нужде, но исчез почти на час, товарищ даже стал беспокоиться. Вернувшись, ветеран расчистил от полусгнившей листвы под ногами землю, снял с пояса меч и принялся рисовать карту.

— Давай-ка разберемся, — и куда делся его прежний гонор, — вот тут дорога, тут мы с нее съехали, вот тут пересекли ручей… Значит, Волчий лог должен быть где-то здесь…

— А зачем нам Волчий лог?

— Если мы его найдем, то по нему как раз выйдем к Тувану.

— Знаю я это место… Если ты прав, то нам… — Убар выпрямился и огляделся, как будто он мог что-то видеть сквозь пелену тумана, — скорее всего, туда.

— Ну, может быть, и так, — нехотя согласился с ним старший товарищ.

Они снова сели на лошадей, начали подниматься, выбираться из оврага, как вдруг откуда-то из тумана, белого молока, прилетела стрела, ударив Убара в левое плечо.

— Назад! — рявкнул Юнана.

Лошади поднялись на дыбы, развернулись и понесли их прочь от накатывающейся лавины всадников...

Стрелы жалили лазутчиков со всех сторон, две вонзились в лошадь Убара, одна пробила Юнане правый бок. Ассирийцы стали уходить по логу, по узкой тропинке, ворвались в густой непроходимый орешник. Лошади перешли на шаг. Пришлось спешиться. Стали забираться все глубже, в самые дебри, через бурелом и колючий кустарник. Пока не добрались до конца оврага. Это был тупик.

— И куда дальше? — заозирался Убар.

— Нормально... Отсидимся... Есть, чем перевязать…

Ранены были оба, но у Юнаны все выглядело куда серьезней. Вытащить стрелу не удалось, наконечник вошел глубоко в бок и при малейшем движении причинял боль, однако крови натекло немного.

— Ничего, печень не задета, значит, жить буду, — успокаивал ветеран то ли себя, то ли товарища.

Убар сломал стрелу у самой раны, наложил тугую повязку. Как закончил, стал прислушиваться: нет ли кого поблизости.

— Ума не приложу, куда они делись.

Старый лазутчик самодовольно усмехнулся:

— А ты думаешь, привел бы я тебя в этот капкан, не позаботившись о путях отхода?.. Ну ладно, ладно… Справа от орешника есть тропинка, по ней они и ушли. Только дурак мог бы сунуться в этот капкан, где мы сейчас с тобой оказались.

— А следы?

— Там и без нас натоптано. К тому же этот туман кого угодно с толку собьет… Пусть подальше отойдут. Скорей всего, они к дороге повернут.

— Это те же, что напали на обоз?

— Нет, этих почти вдвое больше.

На этот раз Юнана не ошибся. Немного отсидевшись, лазутчики выбрались из оврага и поехали в сторону Волчьего лога, а уже по нему без происшествий добрались почти до самых стен Тувану.

— Вот что, давай-ка передохнем немного, — останавливаясь, сказал Юнана.

Убар помог товарищу слезть с коня. Тяжело раненный ассириец, опустившись на влажную землю, привалился спиной к дереву, застонал.

— До Хуписне мне не доехать. Лекарь нужен. Ты сейчас отдашь мне донесение для Набу-Ли, а я тебе — донесение для Набу-Ашшура. В Тувану тебе смысла нет заезжать, и так много времени потеряли. Ну и держись там, если что, — Юнана даже улыбнулся, чтобы приободрить юношу.

— Может, все-таки проводить тебя? Выглядишь скверно, — нерешительно спросил тот.

— Нет. Я живучий. Сейчас отдышусь, и поедем…

Туман наконец рассеялся, и город был как на ладони. Юнане вдруг взгрустнулось при виде Тувану… его высоких стен, неприступных башен, налепленных друг на друга утлых жилых построек, выдолбленного в скале дворца для наместника… Великие боги, сколько же лет прошло… Двадцать?.. Или больше?.. Здесь он убил своего первого врага. Когда счет идет на десятки, лица стираются, но это он запомнил навсегда. Юнана был тогда лучником, шел в первых рядах, лез на стены… А тут он — огромный, бородатый, похожий на медведя, воин с топором… Юнана закрылся от него чьим-то чужим щитом, попавшимся под руку, и тут же несколько раз взмахнул мечом вслепую, совсем по-девчачьи. А потом замер, ожидая, что топор снова обрушится на его щит… Не обрушился… Защитник Тувану вдруг рухнул к его ногам с перерезанным горлом. И пока он содрогался всем телом, отхаркивая кровь, Юнана не мог пошевелиться.

— Не стой! Не стой! — заорал над ухом десятник…

Его первый десятник…

«А вот его имя я забыл… Или вообще никогда не помнил», — думал Юнана.

Десятник погиб там же, на стене, от вражеских стрел. Он просто рухнул лицом вниз поверх других трупов и больше не подавал признаков жизни. Потом в городе началась резня. Рядом с Юнаной сражался его земляк Абу. Вместе они ворвались в какую-то лавку, зарезали старуху, немощного старика. И здесь же наткнулись на девушку с мечом в руках. Кто бы мог подумать, что женщины могут так искусно владеть оружием! Абу пал почти сразу. Юнана стал пятиться к дверям, упал, выронил меч, едва успел увернуться от последнего удара, и тут же метнул в девушку первое, что попалось под руку, какой-то глиняный сосуд. Она увернулась, но вдруг потеряла равновесие и упала навзничь, напоровшись при этом на обломок копья… Новичка спас случай… Почему он ее запомнил? Она стала его первой женщиной. Он овладел ею, пока она умирала, а потом добил своим мечом…

Услышав, как сзади к нему крадется Убар, старый воин с усмешкой сказал:

— Я не сплю. Помоги мне подняться…

И в то же мгновение почувствовал обжигающую боль в спине. Ртом хлынула кровь. Юнана захрипел, завалился на бок, дернулся раз, другой, и через несколько секунд затих.

Убар обыскал еще теплый и такой податливый труп, нашел глиняную табличку с донесением для Набу-Ашшура. И вернулся к лошадям.

В город он не собирался. Поднялся в горы. Долго кружил в поисках нужной тропки, а когда встал на нее, ехал до тех пор, пока не увидел на своем пути старый раскидистый дуб. Здесь лазутчик спешился, засунул руку в дупло, вытащил мешочек серебра, а взамен положил обе таблички, что везли гонцы. Еще до рассвета оба послания попали в руки Чору, остановившегося в Тувану накануне в доме одного из лазутчиков Арад-бел-ита.

Царский постельничий появился в Табале на три дня раньше незадачливого караванщика, поплатившегося головой за свою жадность. Встретился с офицерами, в чьем сердце зрело недовольство, принес клятву, что Арад-бел-ит не причастен к смерти отца, сплел заговор. Слухи, выгодные исключительно Арад-бел-иту, распространились быстрее пожара. И слово «узурпатор» в отношении Ашшур-аха-иддина звучало в них все громче. Если сами боги возмутились против Син-аххе-риба, посмевшего нарушить закон престолонаследия, — что можно говорить о простых смертных? Новый царь уже собрал огромное войско и идет с ним на Табал, чтобы покарать неразумного младшего брата. Все города давно приняли сторону Арад-бел-ита. Каждого, кто признает его своим повелителем, ждет достойная награда, а тех, кто осмелится обнажить против него меч, — страшная казнь…

Когда почва готова к тому, чтобы принять семена, — все просто…

— Что в табличках? — спросил Чору.

«Во второй день шабата до захода солнца жду тебя, мой дорогой друг Набу-Ашшур, в своем дворце в Адане. Этим же днем, не дожидаясь твоего возвращения, вверенная тебе армия должна покинуть Хуписне и двигаться маршем на Каркемиш²⁶», — прочел лазутчик.

Сообщение, предназначенное Набу-Ли, отличалось только тем, что в нем звучал приказ идти на Хальпу.

— Значит, пора... Предупреди наших людей, что настало время действовать, — приказал Чору.

Сам он после этого поспешил в Адану. В ставке Ашшур-аха-иддина к заговору примкнули Шаррукин, командир отряда колесниц, и Санхиро, командир одного из двух конных эмуку.

Хуписне запылал на рассвете. Офицеры, решившие присягнуть на верность Арад-бел-иту, вывели из казарм солдат и окружили дворец военачальника. Самый отважный из командиров (или самый дерзкий) тут же отправился к Набу-Ашшуру и предложил ему сложить оружие. Братоубийственной бойни никто не хотел. Однако через час из ворот выехала арба с телом переговорщика, над которым надругались палачи. Набу-Ашшур вырвал ему язык, за то, что он осмелился произносить крамольные речи, отрубил обе кисти, чтобы изменник больше не смог поднять меч против законного правителя, а на груди — с него сорвали одежды — острым клинком вырезал штандарт Ашшур-аха-иддина.

Армия пришла в ярость и бросилась на штурм.

Через два часа ожесточенного боя все закончилось.

Тяжело раненного Набу-Ашшура вынесли во двор, привязали к лошадям и разорвали на части.

По-другому было в Тувану. Кто-то заранее предупредил наместника Набу-Ли о настроениях в армии, и еще вечером первого шабата он сам позвал к себе своих командиров.

— Ну что, найдется среди вас смельчак, который скажет мне в лицо то, о чем все шепчутся по углам? — без обиняков спросил он.

Такой нашелся. Старый закаленный в боях воин, командир одного из кисиров, тоже родом из Хальпу. Сказал, что… Собственно все то, к чему приложил столько усилий Чору.

Набу-Ли усмехнулся в бороду.

— Ну, подумай сам. Даже если все правда и Син-аххе-риб мертв, а его старший сын объявил себя царем, о чем мы не знаем (тогда он и правда не знал), то разве успел бы он собрать огромную армию, как ты говоришь, в столь короткий срок? — он доброжелательно улыбнулся. — Вас же пока от сохи оторвешь, вы море слез прольете, а если с лежака, так вообще беда — пока проснетесь, почешетесь, пива выпьете… Кто хочет холодного пива?

Никто не отказался. Наместник тут же вспомнил, как они взяли богатый винный погреб, когда ворвались в Маркасу, и как там перепилась половина присутствующих здесь офицеров. Слово за слово, и напряжение спало. Казалось никто уже и не вспомнит, зачем они здесь собрались, и только смельчак, отважившийся говорить с наместником, становился все мрачнее.

— Все равно это не по закону… Арад-бел-ит — старший сын Син-аххе-риба, и царем Ассирии должен быть он, а не его младший брат. Мы можем промолчать, но когда этому противятся боги… кто из вас готов бросить им вызов?

И видя, что никто не откликнулся, он продолжил:

— Всех нас по жизни ведет долг — перед своей семьей, близкими, друзьями, своим господином, но прежде всего — перед богами, которым мы служим. Если бы мой родной сын поносил богов, разве я даровал бы ему прощение? Я не знаю, почему Син-аххе-риб сделал своим соправителем Ашшур-аха-иддина. Но после смерти отца, когда на страшную ошибку указали сами боги, у принца Ашшура только один путь — признать своим царем Арад-бел-ита и покорно отойти в сторону.

Наместник не стал опровергать разумные речи офицера, а вместо этого заглянул каждому из собравшихся в лицо. Тех, кто стыдливо отвел глаза, оказалось большинство.

— Хорошо. Я сегодня же отправлю гонца в Адану к принцу с требованием отказаться от престола, — неожиданно сказал Набу-Ли. — Как только придет ответ, я соберу вас снова.

Никакого гонца, конечно же, не было. Зато был достойный ответ из серебряных слитков. Их получили все, кто сомневался в правильности этого несостоявшегося мятежа. Командир кисира, произнесший вслух требования заговорщиков, и еще три офицера, проявивших упорство, той же ночью были схвачены, тайно вывезены за город и утоплены в реке. Солдатам — объявлено, что после возвращения домой Ашшур-аха-иддин дарует каждому воину еще по одному земельному наделу и право на беспроцентную ссуду для его обустройства.

Сразу после того, как с мятежом было покончено, Набу-Ли отправил гонцов в соседние Хуписне и Адану. Первый гонец вернулся уже через два часа. Доложил, что Набу-Ашшур убит и армия присягнула на верность Арад-бел-иту. Второй вернулся на следующий день к вечеру. Набу-Ли встречал его у городских ворот.

— Что так долго? Рассказывай, — наместник Хальпу даже не пытался скрыть волнения.

— В Адане никого нет…

— Что значит — нет? — опешил Набу-Ли.

— Ни Ашшур-аха-иддина, ни ассирийской армии… Город едва охраняется, и что произошло, никто не знает…

***

Чору въехал в городские ворота Аданы на рассвете. Начальник караула, человек прикормленный, пропустил постельничего без лишних расспросов.

От ворот пустынными улицами Чору добрался до рынка и тихонько постучал в калитку дома еврея Талика, торговца коврами. Сонный слуга, узнав гостя, которого хозяин всегда встречал низкими поклонами, мигом продрал глаза, впустил в дом и повел за собой, быстро семеня ногами и постоянно оглядываясь, перестраховываясь, не медленно ли, не быстро ли он идет… Около дверей спальни попросил подождать.

Талик — сгорбленный заросший неопрятный мужчина, впрочем, судя по глазам, еще не старый, — вышел ровно через минуту. Видимо, не спал.

— Дорогой Чору, да будут благословенны боги, что привели тебя в мой дом в это счастливое утро!

Постельничий перебил его:

— Рад тебя видеть в добром здравии. Собери всех. Передай, пусть не задерживаются…

В течение часа в дом Талика один за другим пришли Санхиро и Шаррукин со своими старшими офицерами. В большой просторной комнате, где обычно встречали гостей в холодное время года, их уже ждал Чору. Он и начал разговор, едва все расселись за столом:

— Пора. Сегодня вечером на совете Ашшур-аха-иддин собирается объявить себя царем всей Ассирии.

— Это точно? — переспросил Санхиро.

— Да. Меня еще вчера Скур-бел-дан предупредил, — подтвердил Шаррукин. Затем помедлив, сказал: — Это будет непросто. Охрана дворца усилена. Да и царский полк по численности равен всем нашим отрядам, вот только конные не привыкли сражаться в пешем строю.

— Это ничего, — успокоил Чору. — Еще до полудня в город прискачет гонец с известием, что в Каратепе мятеж, что наместник с преданными ему войсками обороняется во дворце. Ни Набу-Ли, ни Набу-Ашшур не успеют прийти ему на помощь. Зато царский полк будет там уже к вечеру. Конницу и колесницы принц не тронет, придержит в качестве резерва. А значит, кроме ваших отрядов в Адане останутся всего две сотни пехотинцев на стенах и сотня телохранителей Ашшур-аха-иддина. Узурпатор не должен пережить эту ночь… Скажите своим воинам, что за его голову Арад-бел-ит дает десять талантов золота.

Как и задумывалось, в полдень с поддельным посланием о несуществующем мятеже якобы из Каратепе прискакал гонец. Его тотчас же доставили во дворец, но не к царю, а к Скур-бел-дану…

А тот не читая бросил табличку на пол, да еще растоптал ее кованой подошвой.

— Так, говоришь, мятеж? — прошипел сановник, подавая сигнал страже.

Гонца схватили и тут же принялись выпытывать, кто его подослал, сколько посулили и знает ли он вообще, где находится Каратепе.

— О, господин, пощади! — выплевывая на пол выбитые зубы, очень скоро заныл обманщик. — Я ничего не знаю! Это все еврей Талик… Он познакомил меня с этим изменником! Мне лишь велели передать это послание… Если бы я знал, что это навредит царю Ашшур-аха-иддину, неужели бы стал помогать!

А потом вдруг услышал знакомый голос.

— Хватит врать-то, — усмехнулся еврей Талик, выступая из-за спины Скур-бел-дана.

— Ты?! — с ужасом произнес гонец.

Тут же выяснилось, что эти двое познакомились еще три месяца назад. Напились — разговорились. Когда еврей стал поносить имя Ашшур-аха-иддина, гонец предложил поступить на службу к Арад-бел-иту. Требовалось немногое: узнавать о настроениях в армии, передавать посылки, помогать, кому следует, а главное, за все получать серебро…

На Чору напали, когда он выходил из дома Талика. Увидев, что враги заполонили всю улицу, царский постельничий вытащил из ножен меч и спокойно сказал:

— Говорят, что сегодня хороший день для смерти. Кто из вас хочет проверить это на своей шкуре?

В короткой схватке Чору убил пятерых, еще пятерых тяжело ранил. Когда стало понятно, что живым его не взять, позвали лучников.

Он так и умер с мечом в руках…

Санхиро схватили, когда он обедал в городском доме, ставшем для него штабом. Рабсарис все понял, едва к нему вошла стража, и без сопротивления отдал оружие.

Когда пришли за Шаррукином, он находился во дворе конюшни в окружении группы младших офицеров. Встав стеной между командиром и стражей, они помешали исполнить царский приказ. После того как противник вынужден был отступить, рабсарис приказал трубить тревогу. Он решил с боем пробиваться из города. Однако высланная им разведка тут же наткнулась на царский полк, который перекрыл все подступы к казармам. До конца дня никто из противников не предпринимал никаких действий. Скур-бел-дан рассчитывал начать штурм с наступлением темноты. Но тут в Адану вернулся Гульят, еще утром отправившийся к Киликийским воротам, чтобы проверить, как идет на перевале строительство временных укреплений. Узнав об аресте Санхиро и понимая, что Шаррукина и его людей ждет неминуемая смерть, он бросился во дворец к царю:

— Мой господин, этого нельзя допустить! Скур-бел-дан сошел с ума!

— Они изменники, — спокойно ответил Ашшур-аха-иддин.

— Молю тебя, позволь мне договориться с Шаррукином. Одно дело — биться с инородцами, совсем другое — с теми, кто три года делил с тобой похлебку, защищал спину, сражался в одном строю. Мы убьем тысячу, а потеряем в десять раз больше. Ты подавишь в зародыше бунт, но утратишь то, без чего невозможно победить ни в одной войне, — воинский дух... Знаешь ли ты, что Арад-бел-ит пощадил весь кисир, который сражался против него в Ниневии на стороне Закуту? У твоего брата есть чему поучиться…

— Значит, по-твоему, я должен их помиловать?

— Прояви мудрость, разреши бунтовщикам беспрепятственно покинуть город, при условии, что они никогда не поднимут против тебя оружие. Без колесниц, без оружия, разве весь этот жалкий сброд представляет опасность?

— Они сочтут это за слабость.

— Сейчас лучше проявить слабость, чем жестокость. Что даст тебе эта бойня, кроме разброда в армии? Войска ропщут не первый день, многие недовольны войной, которая длится уже третий год,… Я скажу тебе то, о чем молчит Скур-бел-дан, — многие недовольны тобой как военачальником. И сражение между своими может стать последней каплей…

Никто другой не осмелился бы бросить эти слова Ашшур-аха-иддину.

Гульят встретился с Шаррукином. Пообещал от имени царя, что никто из его воинов не будет наказан, если все они сложат оружие. Согласился даже с требованием освободить Санхиро. К вечеру переговоры завершились успехом.

Ашшур-аха-иддин и Скур-бел-дан, наблюдая с крепостной стены за покидающими город безоружными воинами, тихо шептались между собой, так, чтобы их не услышал Гульят, стоявший немного поодаль.

— Мой господин, это ошибка — отпускать Шаррукина и Санхиро. Очень скоро они будут сражаться за твоего брата.

— Думаешь, я не знаю этого? Но сегодня только на Гульяте и держится дисциплина в армии. Откажи я ему — не уверен, что у меня вообще осталась бы армия.

Скур-бел-дан после этих слов скривился, как будто съел что-то кислое.

Ашшур-аха-иддин покосился на него, понял: начальник разведки что-то скрывает, сухо спросил:

— Что там еще?

— Кажется, я знаю, почему Набу-Ашшур и Набу-Ли не прибыли этим вечером на совет в Адану. Я только что получил сведения из Хуписне и Тувану. Сторонники твоего брата подняли мятеж. Набу-Ли с ним справился. Однако армия Набу-Ашшура перешла на сторону Арад-бел-ита, — сообщил царю Скур-бел-дан. — Но это еще не точно… Надо проверить.

— Проверить?! — прошипел царь. — А если это окажется правдой, будет у нас время вырваться из ловушки? Набу-Ли теперь связан по рукам и ногам! В двух шагах от него — равная по численности армия неприятеля! А на нас в любой момент могут напасть киммерийцы и табальские мятежники! Ты уверен, что лазутчики Арад-бел-ита не сообщили им о нашем положении?!

Это было похоже на бегство. Армии на сборы дали два часа. В полночь царский полк и оба конных эмуку вышли из Аданы в направлении Хальпу.

***

Вернувшись домой, Талик прогнал из дома всех слуг, затем уединился в спальне. Снял со спины накладной горб, набитый овсом, устало распрямил плечи, отстегнул фальшивую бороду, принялся очищать лицо от струпьев и искусственных шрамов. Только после этого в нем стало возможно узнать Арад-Сина. Подсев поближе к очагу, он налил себе вина и вынул из-за пазухи глиняную табличку, которую передал перед их расставанием Скур-бел-дан. Перечитал ее еще раз:

«Мар-Априму, мар-шипри-ша-шарри царя Ашшур-аха-иддина, да славят тебя боги, да ниспошлют они тебе здоровье, счастье и благополучие, пишет тебе Скур-бел-дан из города Адана.

Любыми путями не допусти, чтобы узурпатор Арад-бел-ит получил помощь войсками от своих союзников: ванского царя Русы II и скифского номарха Ишпакая. Такова воля нашего господина царя Ашшур-аха-иддина.

С низким поклоном, твой преданный друг Скур-бел-дан».

Глядя на огонь, Арад-Син задумался. Возвращаться было опасно. Четыре месяца назад он вынужден был бежать из Русахинили, чтобы сбить со следа Баграта. Начальник внутренней стражи Урарту расследовал смерть царевны Ануш, и поиски сначала привели к министру двора Мануку, затем — к ювелиру Егии. Первый подозреваемый, чтобы избежать пыток, покончил с собой еще до ареста. Ко второму, уже в темнице, удалось подослать убийцу. Но что он успел сказать, никто не знал. А так как с Егией о судьбе Ануш договаривался Арад-Син, уезжать надо было немедленно.

Мар-Априм, расставаясь тогда, еще пошутил:

— Поверь, мы ненадолго расстаемся. Скур-бел-дан отошлет тебя ко мне при первой же возможности. Судьба Ашшур-аха-иддина решается не на Табале, и даже не в Ниневии, а здесь, в Урарту.

Как в воду глядел.

«О боги, молю вас, дайте мне хоть раз, перед смертью, увидеть сына», — мучился нехорошими предчувствиями Арад-Син.

18

Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Ассирия. Город Изалла. Население — не менее 30 тыс. человек

С наступлением сумерек на главных улицах Изаллы напротив каждого дома зажигались светильники. Следил за этим уличный староста. Он же заботился о том, чтобы непредвиденные обстоятельства, такие, например, как отъезд соседей из города, не нарушили заведенный порядок. Для старосты Инвии это были приятные заботы. На родной улице он знал все: кто как живет, с кем ссорится, чем промышляет, на кого можно накричать, а кому лучше не перечить. Пятнадцать лет — большой срок.

Черное пятно, единственное на всей улице, староста заметил сразу. Там жил повар Омид. То, что он вчера уехал, Инвия, конечно, слышал. Чего не мог понять — почему Нисан, управляющий повара, вдруг стал таким забывчивым.

«Странно, очень странно», — подумал Инвия, ускоряя шаг.

Три года назад Омид согласно своему высокому статусу купил богатый дом, обзавелся двумя десятками рабов, но из слуг взял только Нисана, намеренно отказавшись от конюшего, повара и охраны, которая нужна была не столько ради безопасности, — в Изалле крайне редко кого-то грабили и убивали, — сколько из престижа. Инвия из природного любопытства пытался одно время разговорить управляющего, мол, к чему подобная бережливость, но так ничего и не добился.

Два этажа, высокий забор из обожженного кирпича, ворота окованы бронзой... Калитка оказалась открытой. Инвия вошел с опаской, не понимая, что заставило всех так рано лечь спать. В сенях он нашел бурдюк с пивом, подвешенный на крюк, не удержался, чтобы не отпить из него, двинулся дальше. Миновал двор, обошел весь первый этаж — никого. Инвия уже не сомневался: здесь произошло что-то ужасное, но уйти, не найдя ответов, он тоже не мог, все-таки староста, а не какой-нибудь пустобрех, который лезет во все щели, только бы раздуть большой пожар на ровном месте. А тут еще выяснилось, что в хозяйских комнатах на втором этаже все перевернуто верх дном, явно что-то искали.

«Похоже, надо идти за стражей, пусть они разбираются», — подумал Инвия, поворачивая к лестнице. Но тут, откуда не возьмись, выросли два огромных бородатых стражника, заломили ему руки, повели вниз, заставили кланяться своему господину.

— Ты кто? — спокойно спросил рослый сановник, по говору — не местный.

Это был Набу-шур-уцур.

— Я Инвия, — гордо ответил староста, так, будто его имя гремело по всей Ассирии.

К его удивлению, сановник о нем действительно знал:

— А-а-а-а, так ты уличный староста? Ты-то мне и нужен. Рассказывай все, что тебе известно об Омиде. Кто к нему ходит, где бывает, какие привычки?

Разговор между старостой и начальником внутренней стражи Ассирии продлился больше часа. Инвия оказался полезен, а в конце своего рассказа доложил о писце, который раз в неделю, как только стемнеет, навещает Омида.

— Совсем мальчишка, и когда только клинописи обучился! Думаю, между ним и Омидом есть связь. Тем более что женщин у хозяина дома отродясь не было.

— Знаешь, где он живет?

— А как не знать…

Вскоре привели испуганного взъерошенного девятнадцатилетнего мальчишку, дрожавшего как куриный студень, едва к нему прикасались чьи-то руки.

Набу-шур-уцур, желая ускорить дело, повел писца в барак, где жили рабы. Инвия, все это время неотступно следовавший за сановником, только тут и понял, почему дом повара Омида так внезапно опустел. Все его обитатели оказались здесь. Но если рабы были лишь связаны по рукам и ногам и тихо сидели в углу, то управляющего подручные Набу подвергли пыткам и распяли на стене барака. Юноша от этого зрелища едва не потерял сознание и пообещал рассказать обо всем без утайки. Допрос затянулся еще на два часа и дал первые результаты. Подручные Набу-шур-уцура вернулись в дом писца, нашли разбитые, но не уничтоженные таблички, свидетельствовавшие о переписке между Омидом и Ашшур-дур-панией, что смогли — соединили черепок к черепку.

Инвия неожиданно подал голос:

— Однажды на нашей улице появлялся кравчий наместника.

— И что же в этом необычного? — посмотрел на него Набу. — Омид — его повар. А это — кравчий.

— Обычно из дворца прибегал гонец, а если вместо него пришел Ардэшир, значит, было что-то такое, что другому доверить нельзя, — здраво рассудил Инвия.

Набу усмехнулся:

— И то верно…

О том, что Набу-шур-уцур прибыл в Изаллу, в городе мало кто знал, хотя в этом и не было ничего предосудительного: Аби-Рама отправился в Руцапу на переговоры с Зерибни, а кравчего Ардэшира, главного распорядителя в отсутствие наместника, никто просто не поставил в известность. И внезапное появление молочного брата Арад-бел-ита вызвало во дворце настоящий переполох. Караул усилили, одеться всем было велено в сверкающие доспехи, к министрам отправились гонцы с приказом поспешить в тронный зал, начались приготовления к пиру. Напрасные хлопоты… Кравчий встретил высокого гостя на дворцовой лестнице льстивой улыбкой, низким поклоном, а в ответ услышал грубое:

— Где Омид? Знаешь?

— М-м… За городом, отправился прикупить свежих продуктов. В последнее время поставщики совершенно обнаглели, так и норовят подсунуть… то, чему давно место в помойной яме, — тут же вспотев, стал зачем-то оправдываться Ардэшир.

— Ну да, — Набу смерил его взглядом с головы до пят. — А как иначе. Кругом одно ворье… Взять его.

Ардэшира тут же повалили на мраморный пол, намяли бока, свернули нос.

Ашшур-дур-пания на допросах, говоря об Изалле, назвал только одно имя — Омид. Клялся, что больше никого не знает. Лгал, конечно, — не сомневался Набу. Входил ли в этот змеиный клубок Ардэшир? Вероятнее всего, да. «Повар — кравчий» — чем не связка? Тем более что благодаря старосте появились косвенные улики.

— Как думаешь, что может избавить тебя от мучительной смерти? — надавив ногой кравчему на горло, спросил Набу.

— Я ничего не знаю… Мне было велено лишь помочь Омиду с местом повара.

— Это не совсем то, что я хотел бы услышать.

— Омид всегда носит с собой яд, — захрипел Ардэшир, чье лицо от удушья стало пунцовым, а губы посинели. — Он всегда говорил, что не перенесет пыток.

— Вот, уже лучше, — похвалил беднягу Набу.

В этот момент в зал ворвалась раскрасневшаяся Шаммурат с годовалым сыном на руках (еще одно свидетельство исключительного таланта Кары как лекарки), набросилась на Набу, стала требовать объяснений: почему схватили кравчего, к которому она всегда относилась как к другу, и знает ли об этом ее отец.

— Разумеется, моя госпожа, — почтительно отвечал Набу. — Ардэшир — изменник, и я здесь только для того, чтобы тебя и твоего мужа уберечь от предательства.

Омида было решено брать, соблюдая все предосторожности и без промедления, пока он не узнал о визите Набу или не хватился кравчего.

Повара перехватили еще у городских ворот, направили посыльного, мол, его немедленно ждут на кухне. Во дворце Омиду по-прежнему кланялись, давали дорогу, улыбались в лицо, а вслед смотрели, будто провожали покойника. Все уже знали об аресте Ардэшира, и почти все догадывались, что это еще не конец.

Чтобы сбить шпиона с толку, Набу даже переоделся в повара.

— Ты кто такой? — зайдя на кухню, не узнал его со спины Омид. — Я тебя спрашиваю! Стоило мне на один день отлучиться!

И, подхватив деревянную скалку — первое, что попалось под руку, — он пошел на чужака, явно намереваясь преподать хороший урок. Набу оказался проворнее, каким бы тяжеловесным он ни выглядел: перехватил занесенную над его головой руку, выкрутил ее, завел противнику за спину, так, что хрустнули кости.

— Кто ты? — простонал Омид, наконец догадавшись, что попал впросак.

— Я?! Неужели все еще не узнаешь?! — рявкнул Набу.

Если он собирался напугать Омида, то вышло это плохо. Повар расхохотался ему в лицо:

— Да. Вот теперь узнаю. Это ведь твоему сыну на днях исполняется четырнадцать. Надеюсь, ему понравятся мои конфеты…

Набу пришел в бешенство, схватил Омида за волосы и макнул его головой в казан, где варилась шурпа. Когда же сановник вытащил из кипящего супа несчастного, ослепшего, полуживого юношу с лицом, превратившимся в кровавую рану, осталось только снять сливки.

— Мне нужны имена! Кто кроме тебя и Ардэшира был готов совершить измену в Изалле?! — орал в ухо своей жертве Набу.

Сил сопротивляться у Омида не осталось. Он назвал пятнадцать имен одно за другим… И самое главное — Шарахила, командира гарнизона, который сопровождал Аби-Раму в его поездке к Зерибни.

Менее чем через час Изаллу покинули гонцы. Один, загоняя лошадей, спешил в Ниневию, предупредить о грозящей опасности жену Набу-шур-уцура. Другой — в Руцапу, к Аби-Раме.

Оставшихся на свободе изменников в тот же день арестовали, двое суток допрашивали, затем состоялась казнь, всех виновных посадили на кол. Ардэширу снисхождения не делали. Повара Омида зажарили живьем на тлеющих углях, время от времени поливая его измученное тело душистым оливковым маслом…

***

Аби-Рама прибыл в Руцапу первого шабата, под вечер. Ворота были уже заперты, и Шарахилу пришлось звать начальника караула, чтобы попасть в город. Пока получили согласие, стало совсем темно. По улицам ехали в сопровождении почетной стражи. Сорок тяжелых пехотинцев — вдвое больше, чем сопровождало наместника Изаллы. Однако Аби-Рама хитрил: в течение дня в город под видом торговцев, путников, земледельцев и бедуинов просочились еще два десятка его воинов. В случае необходимости по условному сигналу этот отряд должен был напасть на стражу у ворот и впустить в город основные силы, которые ждали своего часа за крепостными стенами. Ну а скромная свита призвана была лишь усыпить бдительность Зерибни.

— Подмечай. Все подмечай, — шептал Аби-Рама. — Сколько человек, где посты. Нельзя дать им объединиться. Надо успеть разбить их по частям, пока подойдут наши.

— Может, еще и договоримся, — надеялся Шарахил. — Зерибни умен, станет ли он открыто враждовать сейчас с Арад-бел-итом?

— Вот и посмотрим…

Наместник Руцапу встречал гостей на самом верху широкой дворцовой лестницы из розового гранита, по обе стороны которой в три шеренги стояли одетые в золоченые доспехи стражники. Лицо старика хранило скорбь, глаза слезились, большая седая голова сотрясалась, словно в судорогах.

— О, мой добрый, мой великодушный друг, — распахнув объятия, приветствовал он гостя. — Какое огромное несчастие постигло Ассирию!

— Вижу, что плохие вести расходятся быстрее хороших, — приложив руку к сердцу и отвесив легкий поклон, отвечал Аби-Рама.

— Ты приехал как посланник нового царя? Или как добрый друг, который решил проведать родственника?

И Зерибни, взяв Аби-Раму под руку, пошел вместе с ним во дворец, на ходу рассуждая о том, какие тяжелые испытания ждут их впереди. Разговор продолжился за ужином, на котором помимо наместников присутствовали местные министры, офицеры Шарахил и Карр, а также Зибу, молодая жена хозяина, за год замужества еще больше раздавшаяся вширь.

— И как же новый царь намерен уладить конфликт с братом? — без обиняков спросил Зерибни.

— Междоусобицы не избежать, но и долгой ей не быть. Власть Арад-бел-ита уже признали Калху, Арбелы, Тушхан, Аррапха… — и добавил с улыбкой: — Изалла…

— Как? Аррапха тоже? — спокойно уточнил старик, делая вид, что принимает эти слова на веру. — Допустим, я поддержу твоего тестя. Но откуда мне знать, что через месяц-другой Арад-бел-ит не сбежит от превосходящей по численности армии Ашшур-аха-иддина? Сейчас меньше рискуют те, кто не предпринимает никаких действий, так неужели я похож на нетерпеливого юнца?

По сути, за этими словами скрывался один-единственный вопрос: на кого может рассчитывать Арад-бел-ит в надвигающейся войне. И хотя Аби-Рама прекрасно понимал, как Зерибни заманивает его в ловушку и вынуждает раскрыть тайные планы царя, выбор оказался небольшой — либо делись всем, что есть за душой, либо никаких договоренностей не будет.

— Урарты, киммерийцы… скифы — все они готовы помочь Арад-бел-иту по первому зову… Главное, чтобы никто не нанес удар в спину.

— Ты говоришь о Вавилонии? Арад-бел-ит хочет, чтобы я не дал распространиться заразе мятежа на юг? — догадался наместник Руцапу; и, как ни странно, вздохнул с облегчением. Он-то опасался как раз другого — что Аби-Рама приехал уговаривать его дать новому царю войско. Однако и тут были свои подводные камни. — Допустим, я отправлюсь в Сиппар, Опис, Куту, Ниппур, Борсиппу²⁷… Но как посмотрит на это Ашшур-аха-иддин? Скажет, что Зерибни его предал? И пусть мне нет до узурпатора дела, но ведь я буду гостить у его друзей. Живым мне оттуда не вернуться.

— Все мы сегодня рискуем, когда принимаем ту или иную сторону, — развел руками Аби-Рама.

— И все же лучше нам поступить иначе. Тогда и задача, которая передо мной стоит, окажется значительно легче.

— Слушаю тебя внимательно.

— Мы пустим слух, будто ты приехал склонить меня на сторону Арад-бел-ита. Я же ответил тебе отказом и с позором выпроводил из города. Уж прости, придется тебе подыграть мне. А вот затем я могу спокойно ехать в Вавилонию… Более того, я встану в первых рядах мятежников, соберу войско, но, пользуясь своим влиянием, удержу южан от попыток идти на север… К тому же после победы мы будем знать, кого миловать, а кого карать…

Немного поразмыслив, Аби-Рама согласился, что это хороший план, но заметил:

— Главное, чтобы о нем не пронюхали ищейки Скур-бел-дана.

В ответ Зерибни рассмеялся и долго не мог остановиться, так что на глазах у него даже выступили слезы. В какой-то момент он посмотрел в сторону Шарахила и внезапно спросил у него:

— Но ты ведь не расскажешь об этом своему хозяину?

Все еще не понимая, что имеет в виду наместник Руцапу, офицер в ответ лишь вежливо улыбнулся. И вдруг обнаружил, что ни справа, ни слева никого нет: он и не заметил, как соседи потихоньку отсели подальше, словно испугавшись проказы. Почувствовав неладное, Шарахил хотел было подняться, но Карр уже зашел изменнику за спину и здесь же, за общим столом, перерезал ему горло, так что кровь хлынула прямо в миску с шурпой из молодой баранины.

Побледнев, Аби-Рама схватился за меч, но Зерибни тут же поспешил его успокоить:

— Твой Шарахил давно наушничал Скур-бел-дану. В Руцапу у него был свой человек. Хорошо, что у меня есть Карр… Можешь обещать царю, что его брат не дождется подкрепления от сынов Мардука²⁸.

***

Старшего сына Набу-шур-уцура звали Шер. В первых числах шабата ему исполнялось четырнадцать. И хотя праздник был подпорчен трауром по Син-аххе-рибу, высокие гости нет-нет да и заглядывали в дом молочного брата нового царя. Это был первый день рождения, когда Шеру дарили подарки совсем как взрослому.

Арад-бел-ит пожаловал первенцу своего преданного товарища позолоченные доспехи и меч, в навершии которого красовался огромный изумруд. Набу-дини-эпиша, наместник Ниневии, прислал колесницу с четверкой лошадей. Мардук-нацир — кинжал в ножнах, осыпанных дорогими каменьями. От Аби-Рамы в подарок привезли горного льва, от его жены — конфеты, огромную гору; все знали, что именинник — сладкоежка… Те самые конфеты, что сделал Омид.

Однако по воле богов, видимо, решивших уберечь Шера, от сладостей он отказался, заявив матери, что негоже ему, словно малышу, угождать своим прихотям. Мать за это сына похвалила и раздала конфеты его братьям и сестрам, в честь праздника ни в чем их не ограничивая. Случилось это под вечер, после ужина, и Шушана, пожелав детям хорошего сна и тоже взяв одну конфету, пошла в свою спальню. Задремала, но среди ночи проснулась, почувствовав жжение в желудке. Позвала рабыню, велела принести молока, выпила. Стало немного полегче.

А утром ее разбудили крики. В спальню, нарушая все правила, ворвалась нянька, бледная, испуганная,качающаяся от рыданий из стороны в сторону, как ковыль на ветру. Шушана никак не могла понять, что произошло: это был какой-то бессвязный поток слов. А потом догадалась: с ее детьми случилась беда.

Мать бросилась в первую спальню, увидела на кровати свою трехлетнюю дочь — посиневшую, с пеной на губах, бьющуюся в судорогах. Кинулась в другую, к самому младшенькому — с ним тоже самое. В третью, в четвертую… В какой-то момент перед глазами у нее все поплыло, подкосились ноги, и она упала без сил на холодный пол.

Из четырнадцати детей в живых остался только Шер. Когда мать очнулась и узнала об этом, то лишь улыбнулась…. Но эта улыбка навсегда осталась на ее лице.

У Шушаны помутился рассудок.

Гонцы от Набу-шур-уцура и в Руцапу, и в Ниневию прибыли с опозданием.

Первый был тотчас отослан обратно с сообщением, что все обошлось, а изменник казнен.

Второй — за свою нерасторопность поплатился головой.

19

Зима — весна 680 г. до н. э.

Ассирия — Шуприя (сопредельная с Урарту область страны)

В конце месяца шабат худшие прогнозы для Арад-бел-ита подтвердились. Попытки царя собрать армию, способную остановить Ашшур-аха-иддина, успехом не увенчались: наместники ссылались на недостаток в городах мужчин, пригодных к службе, совсем малое количество лошадей и пустую казну. Тогда пришлось показать силу. Бэл-эмурани, наместника Калху, позвали в столицу и в тронном зале, на глазах у наместников городов поменьше, обезглавили. На кого-то это подействовало отрезвляюще — после этого в Ниневию на протяжении почти двух недель ежедневно прибывали и пехота, и конница, и колесницы. Однако через несколько дней в Аррапхе был убит Набу-Рама, первый министр Ассирии. Воевать против Ашшур-аха-иддина город отказался. Вслед за этим полыхнул мятеж в Арбелах. Поползли вредные слухи, что сами боги отвернулись от отцеубийцы. Набу-шур-уцур через своих соглядатаев очень скоро выяснил, что за всем стоит жречество. Но ни угрозы, ни расправы, ни посулы уже не могли остановить распространение этой заразы.

Войска разбегались и были ненадежны. Пришлось снять осаду с Ашшура. Ситуация становилась все тяжелее, и рисковать последним имевшимся у него боеспособным отрядом Арад-бел-ит не имел права. Власть нового царя не признал ни один из городов Вавилонии. Запад страны почти полностью перешел на сторону младшего из братьев. А тот был все ближе. Задержавшись на десять дней в Хальпу, чтобы дождаться пятнадцатитысячную армию Набу-Ли, Ашшур-аха-иддин выдвинулся к Харрану, вотчине Скур-бел-дана. Встал вопрос, куда идти дальше. Дорогу на север закрывал город Тушхан²⁹, куда привел значительные силы Аби-Рама. На западе стояли Гузану и Насибин³⁰, оба города присягнули на верность Арад-бел-иту. Но неожиданно для многих армия повернула на юг, в голую степь.

До ассирийской столицы оставалось всего несколько дневных переходов.

***

В середине месяца аддар Арад-бел-ит покинул Ниневию.

Всего за пять дней царский полк (из четырех тысяч пехотинцев), пять сотен конных воинов, десятки колесниц, многочисленный обоз с санитарами, конюхами, кузнецами, инженерами, поварами, музыкантами и, конечно же, знатью, бежавшей целыми семьями из опасений за свою жизнь, преодолели расстояние от столицы до границы Урарту. Стали поговаривать, что на помощь единственному законному правителю Ассирии идет царь Руса с огромным войском. Хотя уверенности в этом у Арад-бел-ита не было, распространение подобных слухов он считал полезным: с одной стороны, это способствовало укреплению духа его небольшой армии, с другой — могло повлиять на решение Ашшур-аха-иддина преследовать брата.

Поднялись вверх по течению Тигра, пока путь не преградили горные пороги. Сойдя на берег, затопили флот. Разослали во все стороны конных разведчиков, чтобы убедиться, что поблизости нет врага. Стали дожидаться подкрепления из Изаллы от Аби-Рамы. Десять тысяч пехотинцев подошли еще до наступления сумерек. Царь тотчас приказал сниматься, быстрым маршем повел войско на север вдоль реки. Остановились, только когда темень стала совсем непроглядной и нельзя было ступить и шагу: небо все эти дни застилали тучи, счастьем было уже то, что дожди обходили эти места стороной. Едва рассвело, двинулись дальше, теперь — горными тропами, по бездорожью, теряя драгоценное время, лошадей, повозки, а с ними провиант и запасы стрел.

В Шуприи пришли известия, которых так долго ждали. Теушпа через своего посланника сообщал: его войско встретит ассирийцев в течение трех дней, при условии, что Арад-бел-ит не станет отступать в горы, а двинется навстречу киммерийцам, в направлении Мелида³¹.

На военном совете стали решать, как поступить, тем более что разведка доставила новые сведения: севернее в пяти днях пути находилась армия урартов.

— Царь Руса встал лагерем и выжидает. Что он задумал, неясно. Посланные к нему гонцы не вернулись, — сказал Арад-бел-ит.

Первым после царя заговорил Набу-шур-уцур:

— Ашшур-аха-иддин наступает нам на пятки. Отступать к Мелиду — значит, рисковать столкнуться с врагом в чистом поле. А без конницы и колесниц это неминуемо приведет к поражению.

Ашшур-ахи-кар склонился над лепной картой местности — со всеми ее возвышенностями, дорогами, впадинами, реками и источниками; указал на горную долину, похожую на равнобедренный треугольник: его основание смотрело на равнину, которую пересекала небольшая река, острый угол упирался в горный перевал, а стороны были обрамлены крутыми лесистыми склонами.

— Сюда два дня пути. Это хорошее место, чтобы принять бой, если наши союзники задержатся. И у нас будет достаточно времени, чтобы построить укрепленный лагерь. А за валом и глубоким рвом можно отсидеться долго.

— Санхиро? — Арад-бел-ит посмотрел на командира конницы.

…Санхиро и Шаррукин присоединились к армии Арад-бел-ита только в Изалле. О своем обещании не поднимать оружие против Ашшур-аха-иддина оба помнили, но и отказать Арад-бел-иту в его просьбе не смогли, тем более, когда численного перевеса на его стороне не было. Большая часть тех, кто ушел с Шаррукином из Аданы, тоже вступили в войско нового царя…

— Согласен с Ашшуром. Спрячемся в лагере, лишим твоего брата преимущества.

Аби-Рама осторожничал:

— Что, если соединиться с киммерийцами не здесь, а севернее? Перевалим через горы, повернем на запад вдоль хребта… Только бы с Теушпой договориться, чтобы он знал, где нас искать.

— Севернее через Восточный Евфрат не переправиться ни нам, ни киммерийцам, — засомневался Набу. — Река сейчас в разливе.

Арад-бел-ит поднял руку, призывая всех замолчать:

— Теушпа с норовом, а кроме того — осторожен: почувствует, что мы избегаем боя, может и вовсе повернуть назад. Будем тянуть время, кто знает, что ему на ум придет. Уйдем в горы — останемся без союзников. А без них нам не выстоять. Киммерийцы предпочитают сражаться здесь, в предгорьях, ближе к равнине, где их конница сумеет развернуться и показать свои лучшие качества, — значит, так тому и быть...

Царь прервался, оценивая позицию, которую предложил Ашшур-ахи-кар.

— Место хорошее, согласен. На рассвете выступаем. Становимся укрепленным лагерем, дадим бой, измотаем врага, а там и помощь подоспеет. Когда десятитысячная конница киммерийцев ударит Ашшур-аха-иддину в тыл, это решит исход битвы и всей войны.

На том и порешили. Военачальники прощались, тихо переговариваясь между собой, обсуждали недостатки и достоинства принятого плана. Набу-шур-уцур остался с царем наедине. Оба перешли на шепот, не доверяя ни страже, ни тонким стенкам шатра.

— Мой дорогой брат, перед приходом к тебе я получил известия от нашего человека в стане Ашшур-аха-иддина. Мы стали намного ближе к тому, чтобы решить исход войны одним ударом.

Арад-бел-ит нетерпеливо передернул плечами:

— Когда он сможет подобраться к этому ублюдку?

— Во время сражения…

— Почему так долго?

— После нескольких покушений Ашшур-аха-иддин усилил охрану. Никому не доверяет. Мы слишком тщательно готовились к этому шагу, чтобы…

— Слишком долго, — перебил его царь. — Но… хорошо, пусть будет по-твоему.

Через двое суток армия Арад-бел-ита встала лагерем в долине, где было решено дать бой. Пришли почти затемно, но сразу стали насыпать валы, копать рвы, валить на лесистых склонах деревья. Уже на следующий день укрепленный лагерь обозначился в четких границах: шириной всего в один ассирийский стадий³², длиной в пять, он вытянулся с востока на запад, преградив путь к перевалу. К исходу второго дня с южной стороны, обращенной к долине, через каждые двести шагов высились сторожевые башни, появился частокол с наклоном к неприятелю, ров наполнили нефтью. Такой же частокол, но без вала и рва, защищал лагерь и с северной стороны. На третий день — были поставлены шесть ворот, по три с севера и юга, друг против друга. Но тут случилось непредвиденное. Ночью разведчики доложили о появлении конницы в тылу армии Арад-бел-ита.

Когда царю сообщили об этом, он почернел от гнева.

— Как это могло случиться?!

— Конница Юханны могла уйти вперед, чтобы отсечь нас от перевала? — чувствуя свою вину, предположил Набу-шур-уцур.

— Или я оказался прав. Ашшур сносился с царем Русой и взял его в союзники.

Это был крах всех надежд.

***

Отправив гонца к Арад-бел-иту, царь Теушпа не торопился. Он, несмотря на данное союзнику обещание, все еще сомневался в необходимости вмешиваться в схватку между двумя братьями, где наградой был ассирийский трон. Больше всего смущала разница в силе армий. Киммериец понимал, что без его конницы Арад-бел-ит обречен, и поэтому все время думал о том, как лучше воспользоваться плодами победы в случае успеха. Долго ли продлится его дружба с новым ассирийским царем? Не станет ли это причиной ревности и затаенной обиды, за которой последует поход в киммерийские земли, стоит Арад-бел-иту собраться с силами? Как скажутся эти распри на силе Ассирии — что, если от ее прежнего величия не останется и следа, зачем ему тогда такой союзник?

Даже то, что раньше толкало вперед, — ожидание неминуемой войны с Ашшур-аха-иддином — теперь не казалось таким уж очевидным доводом. Киммерийцы уже били этого царя, побьют и снова. А может быть, лучше как раз выждать, пока две армии не обескровят друг друга, чтобы потом расправиться с победителем? Кто бы ни победил.

Все эти мысли и тревоги вызвали у Теушпы головную боль и бессонницу, и без того мучавшую его в последние время; царь стал мрачен, подолгу не покидал своего шатра, никого не допускал к себе, привалы растягивались на сутки и более, из-за чего киммерийская конница продвигалась вперед немногим быстрее пехоты.

Боги сами решили за Теушпу. Накануне того дня, когда послание киммерийского царя заставило Арад-бел-ита встать укрепленным лагерем в предгорьях Армянского Тавра, высоко в горах прошли дожди. Восточный Евфрат, о котором предостерегал Набу-шур-уцур, и без того вышедший из берегов из-за обильного таяния снегов, после этого разлился на равнине настолько широко, и настолько бурными и опасными стали его воды, что ни о какой переправе не могло быть и речи. Теушпа какое-то время шел вверх по течению вдоль правого берега, пока не уперся в скалы и там, понимая, что ничего уже не исправить, что битва состоится без его участия, повернул назад.

***

За два месяца армия Ашшур-аха-иддина разрослась до тридцати с лишним тысяч человек, и теперь на марше она растянулась, как мифическая змея. За нею стелился длинный, точно после бури, шлейф пыли, оставались опустошенные леса, иссохшие колодцы и полное разорение. Однако еды все равно не хватало, воды было мало, а ноги с каждым днем все больше и больше сбивались в кровь. О битве стали мечтать, как об избавлении от мук.

— Не отставать! Шире шаг! — покрикивал Шимшон на воинов своей сотни. — Хадар! Подтяни ремень! Сасон, подними голову, вперед смотри, не под ноги, ты пехотинец, а не баран!

Все так и было: Хадар и Сасон, его внуки, еще вчера сопливые юнцы, сегодня шли вместе с ним защищать своего царя… Какого — правильного, настоящего или, наоборот, самозванца — Шимшон даже не задумывался. Исправить он ничего не мог, а на чьей стороне сражаться, за него решили боги. А ведь и правда — не получи он два месяца назад немедленного приказа от Ишди-Харрана возвращаться на Табал, пришлось бы умирать не за Ашшур-аха-иддина, а за Арад-бел-ита. Но мысль о том, что в предстоящем сражении придется биться с Гиваргисом или со старым другом Хавшабой, и что им суждено погибнуть, обжигала сердце Шимшона каленым железом.

Вечером на привале внуки заговорили о том же.

— Дед, а отец — там? У цареубийцы? Вот если мы с ним на поле боя встретимся, что тогда делать? Как быть? — с набитым ртом спросил Хадар.

— Не встретишься, — ушел от ответа Шимшон. — Царский полк будет стоять в резерве, мы даже в бой не вступим. Все закончится быстро: у царя Ашшур-аха-иддина втрое больше людей, конница, колесницы и лучшие полководцы.

Про себя же подумал: «Хорошо бы так, но сеча будет жестокой. Ассирийцы против ассирийцев. Такого на моему веку еще не было».

Шестнадцатилетний Сасон, осторожно черпая ладошками из глиняной миски овсяную кашу, поинтересовался, в словах слышалась горечь:

— Может, они сдадутся? И живы останутся…

— Ашшур-ахи-кар не сдастся…

Ночью, после отбоя, натянув до самого подбородка верблюжье одеяло, Сасон зашептал:

— Вот бы пробраться в стан Арад-бел-ита, выкрасть отца.

— Ты хоть наши бы дозоры обошел стороной, не то что чужие, — насмешливо отвечал Хадар младшему брату.

Хадар в глубине души даже мечтал о том, чтобы сразиться с отцом в честном бою, чтобы и ему, и себе доказать, как он стал хорош в ратном деле. Размышлял: «Убивать его не стану, а вот в плен взять…»

В палатку вошел сотник Хадар. Среднего роста, все такой же лупоглазый, зато теперь с густой черной бородой, не то что три года назад. Принялся вполголоса расспрашивать полусонных воинов, где Шимшон, но стоило кому-то из ветеранов прикрикнуть, мол, дай поспать, тут же замолчал.

Сасон посмотрел на молодого сотника с завистью, прошептал:

— Глянь, как задается, а ведь я его легко в бараний рог скручу. И как его во главе сотни поставили? Он ведь немногим старше нас.

Его брат, хоть и засыпал уже, за своего тезку заступился:

— Да хватит тебе геройствовать! Он, между прочим, вместе с дедом со штурма Маркасу. Думаешь, ты станешь за три года сотником?

Сказал так — и уснул…

Шимшон сидел у костра в полном одиночестве, пил вино и думал о прожитой жизни. Сегодня ему было как никогда грустно. Он вдруг понял, что этот поход станет для него последним. Шутка ли, через месяц ему исполнится шестьдесят два. Хоть ищи, хоть не ищи, а никого в армии старше, чем он, нет. Усмехнулся с грустью: «Я и так уже лет двадцать лишних воюю».

В бою он еще мог с кем угодно драться на равных, но длительные переходы давно превратились в пытку. Нет ничего хуже, чем когда на тебя смотрят, не скрывая жалости, а командир кисира, выбирая слова помягче, чтобы не обидеть ветерана, приказывает сесть на повозку.

Хадар-сотник появился сзади бесшумно, однако старик все равно учуял его и молча протянул пиалу с вином.

— Будешь?

— Давай, — не стал отказываться тот. — И правда, зябко что-то.

— Чего надо?

— Дашь мне твоего Рабата? Мою сотню отправляют вперед. А все знают, что лучше лазутчика, чем он, не найти.

— Дам. Только уговор, верни, — проворчал. — А то не напасешься на вас…

А тем временем в шатре Ашшур-аха-иддина собрался военный совет.

— Если перевалят через хребет и переправятся через Восточный Евфрат, нам их уже не нагнать, — развел руками Гульят, отвечая на вопрос царя, как долго может продолжаться эта погоня. — Да и кто знает, как поведет себя царь Руса. Что если он решит объединиться с твоим братом.

Вмешался Скур-бел-дан:

— Урарту истощено набегами кочевников с востока и запада. Жаждет мира. И выжидает, кто победит в нашей войне. По сведениям моих лазутчиков, Руса скапливает силы севернее моря Наири, но, скорее, для того, чтобы не пустить Арад-бел-ита в свои земли, нежели чтобы помочь ему. Думаю, что достопочтимый Гульят напрасно беспокоится: Арад-бел-ит остановился у предгорий у входа вот в эту долину, — наместник показал на карте место, — и, судя по всему, он намерен дать нам бой.

— Брат не настолько безрассуден, — не поверил Ашшур-аха-иддин.

— Это не безрассудство. Он ждет подкреплений — киммерийцев Теушпы. И строит укрепленный лагерь, который с двух сторон прикрывают горы. У Арад-бел-ита хорошая позиция и хорошие воины. Но он еще не знает, что кочевники повернут назад: Восточный Евфрат разлился по равнине, как море, и им никак не переправиться на левый берег. Это не безрассудство — это воля богов, которые встали на сторону моего господина.

— Когда я наконец увижу его штандарты?

— Уже завтра, к концу дня…

Армия Ашшур-аха-иддина подошла к лагерю Арад-бел-ита даже раньше, еще до полудня, встала на привал в десяти стадиях. Выставили охранение. Принялись разбивать шатры и палатки. К лесу потянулась длинная цепочка воинов, отряженных для того, чтобы заготовить дерево для частокола — единственного, чем было решено оградить расположение армии.

Неожиданно из лесной чащи появились конные воины, не меньше пяти сотен, и, осыпав лесорубов стрелами, обратили ассирийцев в бегство.

Конница Ашшур-аха-иддина в это время находилась неподалеку. Еще издали узнав во вражеском командире Санхиро, сгоряча, не спросив разрешения у Гульята, опасаясь, что будет поздно и дерзкая выходка останется безнаказанной, Юханна бросил против неприятеля все свои силы. Две тысячи всадников погнали врага к его лагерю, еще две тысячи — направились наперерез.

Юханна на арабском жеребце вороной масти, сжимая в правой руке копье, в левой — легкий плетеный щит с медными пластинками и позолотой на ободке, сам участвовал в погоне. Споря с ветром, относившим его слова, рвавшим их на части, рабсарис на ходу отдавал приказы — «не отставать», «берем левее», «отжимайте их от леса», «садимся им на плечи… врываемся вместе с ними в лагерь». И эта мысль — ворвавшись в стан врага, решить исход боя одним кинжальным ударом — вдруг захватила командира конницы целиком. Он знал цену внезапной атаки, знал, что неприятель не готов к такому повороту событий. Ведь все, что им надо, — захватить ворота и продержаться совсем немного времени, пока не подойдет подкрепление от Гульята. Рабсарис подозвал к себе гонца, приказал ему найти туртана и сказать, что конница ждет от него поддержки.

Гонец поспешил исполнить поручение, но едва успел оторваться от отряда, как его вдруг настигли сразу десяток стрел — конь под ним рухнул, воин упал ничком в высокую траву, попытался встать, но следующая стрела выбила ему глаз и мгновенно убила.

Когда Юханна увидел эту смерть, сердце укололо плохое предчувствие: он не понял, откуда прилетели стрелы, а неизвестность на поле боя всегда была предвестницей поражения. Однако командир не успел еще даже осмыслить эту неподотчетную тревогу, как ловушка, расставленная неприятелем, захлопнулась.

За пару стадиев до земляного вала вся вражеская конница вдруг развернулась на полном ходу, встала в круг и ощетинилась копьями. Юханна был готов поклясться, что это самоубийство: его отряд почти в десять раз превосходил по численности неприятеля. Но поскольку цель была другая — не смерть этих отчаянных храбрецов, а захват ворот — то и приказ последовал соответствующий: в ближний бой не вступать, осыпая врага стрелами заставить его отступить в лагерь.

Внезапно все трое ворот открылись. А затем из них на полном ходу вылетела многочисленная конница. Для Юханны это стало полной неожиданностью, ведь он был уверен: пятьсот конных воинов Санхиро — это все, что есть у Арад-бел-ита.

В следующую минуту стало понятно, что это не ассирийцы. Это были кочевники. Они мгновенно рассыпались по равнине, перестроились в боевой порядок и уже готовились к атаке.

— Отступаем! — вскричал Юханна, поворачивая вороного назад.

Но было поздно. На его отряд обрушился град вражеских стрел. Те, кто пытался укрыть щитом голову, падали, раненые в спину, те, кто прикрывал спину, — ловили стрелы грудью.

***

Лазутчики Арад-бел-ита ошиблись, приняв внезапно объявившуюся в тылу конницу за врагов. Это был авангард скифов.

Мар-Априм, сопровождавший передовой отряд союзников, обнаружив ассирийские аванпосты, спокойно подъехал поближе, показывая свободные от оружия руки, потребовал привести сотника, назвался ему, и уже в сопровождении стражи мар-шипри-ша-шарри проводили к царю.

Арад-бел-ит, увидев в своем шатре Мар-Априма, переполненный чувствами, обнял сановника, усадил его рядом с собой, и сам — неслыханная честь! — налил вина. Гость, лишь немного пригубив из кубка, принялся рассказывать:

— Привел к тебе пять тысяч скифов. Командир у них — Арпоксай. В подчинении у него Ариант, после смерти Ратая — первый наследник Ишпакая. Номарх нарочно его отправил, чтобы подчеркнуть, какое значение он придает вашему союзу.

— Что Ишпакай сдержал слово — радует. Но почему царь Руса не спешит прийти ко мне на помощь?

— Его остановили тревожные вести из дома. Прошел слух, что скифы готовятся выступить против Урарту войной.

— Веришь в это?

— Ишпакай хитер. Все может быть. Одной рукой помогает тебе. Другой — может ограбить твоего союзника…

— Тогда вот как мы поступим. Я сегодня же отправлю к скифскому царю гонцов, с просьбой повременить с этой войной, на тот случай, если такие намерения есть. А ты поедешь к царю Русе и пообещаешь ему от моего имени любую награду, какую он пожелает, если он присоединится к моей армии… Ночь отдохни. Вижу — устал. И сразу в путь...

О важных делах после этого не говорили. Арад-бел-ит принялся расспрашивать сановника о семье, молодой жене, выяснилось, что Ишхануи уже на сносях и в конце весны должна родить. Еще и похвалил, мол, стать зятем первого министра — это умное решение. Желая показать Мар-Априму свое расположение, царь вскользь упомянул о Хаве:

— Она по-доброму вспоминала о тебе перед отъездом в Мидию, к царю Деиоку.

— При первом же случае отправлю ей свои наилучшие пожелания и подарки, — низко кланялся мар-шипри-ша-шарри…

Мар-Априму, несмотря на тесноту в лагере, выделили отдельный шатер, к нему приставили охрану. А к Арад-бел-иту тут же пожаловал Набу-шур-уцур.

— Утром по следу Мар-Априма пусти лучших разведчиков, — приказал царь. — Если доберутся до лагеря урартов, пусть выкрадут из него офицера поважнее и привезут ко мне. Хочу выведать, какие планы у царя Русы. Если же поедет прямиком в Русахинили, с полпути его вернуть. Не захочет по-хорошему — значит, силой.

Между тем, мар-шипри-ша-шарри всю ночь проспал как младенец, на рассвете сел на коня, взял с собой для смены еще одного и покинул лагерь. Путешествие в одиночку, без слуг, его не смущало. В течение всего дня он ехал не спеша, часто останавливался. По пути подстрелил вспорхнувшего прямо перед ним тетерева. Вечером во время привала эта добыча стала ему ужином. С удовольствием откусывая нежное мясо птицы, Мар-Априм долго и с аппетитом пережевывал каждый кусок, запивал его вином, и нет-нет да оглядывался по сторонам. Привал он сделал в глубоком овраге, костер развел небольшой, но об осторожности все равно не забывал.

Впрочем, как к нему подкрались со спины, все равно не заметил. Это был Хатрас.

— Так и знал, что напугаешь меня, — благодушно заметил Мар-Априм.

— Мой господин, — поклонился Хатрас.

— Садись рядом.

Скиф присел, неуклюже подобрал под себя ноги, снял с пояса меч, принялся бережно вытирать с него едва запекшуюся кровь.

Мар-Априм покосился на ожерелье из человеческих ушей, которого до их расставания еще не было.

— Шестеро?

— Пятеро. Один ушел. Уж очень хороший конь под ним оказался.

Мар-Априм недовольно скривился.

— Это плохо.

— Он тяжело ранен. Истечет кровью раньше, чем доберется до лагеря.

— Хотелось бы верить… Наши с тобой пути на этом расходятся.

Хатрас склонил голову на бок, заглянув в лицо своего господина без удивления, без интереса, как будто с неприязнью, отчего у Мар-Априма нехорошо заныло сердце. Он всегда опасался этого прирученного зверя, который, казалось, терпит его только потому, что всегда сыт и доволен.

— Помнишь, что два года назад тебе обещал принц, когда даровав свободу, отправил в Урарту к мар-шипри-ша-шарри?

— Голову моего кровного врага.

— А я сказал тебе, что он никогда не сдержит данного слова… Хочу чтобы ты знал — Арпоксай уже в ассирийском лагере. Как думаешь, отдаст царь тебе голову своего союзника?

Хатрас ничего не ответил. Потом поудобнее сел, облокотился спиной о дерево, сложил на груди руки, закрыл глаза.

Мар-Априм доел своего тетерева, тоже попытался уснуть, но в присутствии скифа ему было тревожно… и вдруг совсем рядом громко ухнул филин. Мар-шипри-ша-шарри насторожился, взялся за меч, принялся вглядываться в лесную чащу; справа, со стороны речки, пронзительно, почти по-кошачьи прокричала кваква.

— Я проверю, — неожиданно сказал Хатрас, легко поднимаясь, будто и не спал.

Через мгновение он уже растворился в темноте.

Не было его долго. Когда скиф вернулся, на поясе у него красовалась шкура лисицы.

— Заберу твоего коня. Он мне нравится.

Перчить ему Мар-Априм не посмел.

***

Скифы вступили в лагерь ночью, расположились обособленно, всю ночь пили вино. Арад-бел-ит пришел к союзникам с небольшой свитой. С Арпоксаем обнялся и облобызался, как старый друг, хотя они виделись впервые, с Ариантом — словно чужие, лишь соблюдая приличия. Царь согласился разделить с союзниками трапезу. Заговорили о предстоящей битве.

— Мы их разобьем, не сомневайся, владыка! Разобьем! — кричал Арпоксай, спьяну пытаясь обнять и поцеловать ассирийца.

Затем переходил на полушепот:

— Но для начала мы уничтожим их конницу, чтобы она не мешалась у нас под ногами.

— Как ты этого добьешься? — недоверчиво спросил номарха Арад-бел-ит.

Несмотря на выпитое в огромном количестве вино, от которого лицо скифа стало похоже на спелую сливу, глаза слезились, а язык заплетался, точно виноградная лоза, Арпоксай по-прежнему трезво мыслил и давал дельные советы.

— Есть много способов заставить врага поступать так, как ты захочешь! — номарх подмигнул ассирийскому царю и громко расхохотался. Однако успокоившись, опять стал серьезен: — Нам на руку, что армия Асархаддона³³ появится здесь только завтра. Мы начнем готовиться к встрече с ними сегодня же ночью…. Мне понадобятся все твои лучники. Часть из них укроется среди деревьев на западном склоне, часть спрячем среди высокой травы там же, где устроим ловушки.

Арпоксай взял в руки меч и принялся рисовать острием на песке план местности.

— Зная ваши привычки, — при этом номарх презрительно скривил губы, — Асархаддон расположится напротив нас лагерем, станет окружать его частоколом или валом, будет готовиться к сражению со знанием дела, не желая рисковать и губить понапрасну людей, начнет строить хитрые машины, чтобы разрушить твои укрепления, войска его будут заняты строительством. Они сильнее и поэтому заранее поверят в свою победу, чем мы и воспользуемся…

Пировали под открытым небом, сидели по-простому на поваленных деревьях, вокруг огромного поднимающегося в черное небо костра. Рядом с царями шумно трапезничали их друзья и ближайшие соратники, все соревновались со всеми, кто в силе и ловкости, кто в остроумии, кто в умении выпивать.

— Лес они станут валить здесь, ближе к ручью, неподалеку от оползня, там все деревья как на подбор стройные и крепкие, — продолжал Арпоксай. — И еще будут уверены, что находятся в безопасности, ведь напасть на них незаметно никак нельзя, потому что выше по склону голые скалы. Мы спрячем конницу заранее и в нужный момент ударим по лесорубам, а как только навстречу нам отправят конный заслон, повернем назад… Посмотрим, заглотят ли они наживку.

Арад-бел-ит смотрел на номарха не мигая, внимая каждому его слову, изредка поднося к губам кубок с вином. Осторожно вмешался:

— Конницей у брата командует Юханна. Опыта ему не занимать. Он не клюнет на эту уловку.

— А знает ли твой брат, сколько у тебя сил?

— Что у меня всего пятьсот конников? — безусловно. Он даже знает их командира Санхиро.

— Они знакомы, эти два командира?

— Когда-то они были товарищами… Так как мы поступим с засадой, и кого мы туда отправим?

— Мы посадим в засаду всю твою конницу, во главе с Санхиро. Он ведь узнает его? Этот Юханна — твоего Санхиро? — осклабился Арпоксай.

— Узнает.

— Очень хорошо… Лучше и придумать нельзя. Как узнает, так сразу и бросит против твоих людей всю конницу. Личная месть — она всегда в этом деле важнее всего. Своему командиру прикажи в бой не лезть. Пусть поворачивает назад, скачет вдоль леса к ближайшим воротам, так мы сможем увлечь неприятеля к нашим лучникам. Где-то здесь, — Арпоксай ткнул острием меча в песок, — на двойном расстоянии полета стрелы от нашего лагеря, твоей коннице следует занять круговую оборону. С наскока враг атаковать не станет, побоится, сначала покружит, дождется, пока подойдут все силы… Как только они придержат лошадей — это сигнал для наших лучников. Те, кто спрячется на равнине, будут сидеть небольшими отрядами по десять человек, вооруженные луками и копьями. Каждый из таких отрядов окружим канавой, да так, чтобы ничего видно не было. Едва полетят стрелы, конница попытается их атаковать — и попадет в ямы-ловушки. Хочешь не хочешь, а придется прижаться к лесу. Но ты помнишь, что у нас и там есть лучники… А затем из лагеря ударю я… Но поверь, к этому времени от конницы твоего брата половина будет околачивать пороги вашего бога Нергала, чтобы воздать ему должное за легкую смерть…

Все выглядело очень заманчиво, а главное, казалось таким выполнимым! Лишить брата всей его конницы — да это половина победы! Если чего и не хватало — времени. Ночь предстояла беспокойная. Царь тотчас приказал позвать Набу-шур-уцура, Аби-Раму, Ашшур-ахи-кара и Санхиро, в двух словах изложил им план Арпоксая. Заставил высказаться каждого. Санхиро со всем согласился: «Юханна не удержится от соблазна поджарить меня на вертеле». Аби-Раме больше всего понравилось, что его лучники начнут сражение, не слишком ставя себя под удар. Но больше других вдохновился этим хитрым маневром Ашшур-ахи-кар:

— Как только мы уничтожим их конницу, перейдем в атаку. Не следует ждать, пока они придут в себя.

Арад-бел-ит не стал с ним спорить: все, что у них было, — инициатива и внезапность. Хотя после начала битвы на их стороне окажется еще одно преимущество: возможность наносить стремительные удары конницей с флангов, угрожать тылам, бить по самым больным местам, уходить из-под удара без ущерба для себя. У них будет пятитысячный отряд скифской конницы, которой враг ничего не сможет противопоставить.

Набу-шур-уцур заговорил с царем тише, чем другие:

— Кажется, у нас есть чем порадовать нашего скифского друга. Караульные только что схватили Хатраса, кровника Арпоксая.

— Хатрас? Кто это? — не сразу вспомнил царь.

— Тот, кто убил Шумуна.

— Как он здесь оказался?

— Два года назад ты отослал его в Русахинили к мар-шипри-ша-шарри, но к тому времени, когда Хатрас добрался до Урарту, место Мар-Зайи давно занял Мар-Априм… Скорее всего, скиф пришел за Арпоксаем, чью голову ты когда-то ему обещал.

— Приведи его. Только чуть позже.

А пока Арад-бел-ит вернулся к разговору со своими командирами:

— Царский полк выходит следом за скифами через главные ворота. Выстраиваетесь в боевой порядок. Тяжелая пехота впереди. Ашшур-ахи-кар, строй не растягивай: потери будут большими и мне надо, чтобы на смену убитым успели встать новые воины. Лучники присоединятся к вам, как только будет разбита вражеская конница. Аби-Рама, всем аконтистам оставить щиты в лагере, пусть берут только копья, как можно больше копий. Атакуем по центру, войдем в них как нож в масло, разделим их пополам, внесем панику… Санхиро будет прикрывать наши тылы, скифы — фланги…

О сне пришлось забыть. Всем, кто мог держать мотыгу, было приказано идти рыть ямы-ловушки. Исключение сделали только для конницы Санхиро, которая, выйдя из лагеря, растворилась в лесу на западном склоне.

В какой-то момент, уже под утро, Арад-бел-ит сказал Арпоксаю:

— Позволь мне, мой добрый друг, преподнести тебе подарок, в знак нашего прочного союза.

После этого два ассирийских воина подвели закованного в цепи Хатраса.

— Кто он? Скиф? — не узнал своего непримиримого врага номарх.

— Разве ты не узнаешь человека, который убил твоего сына?

Арпоксай по-стариковски степенно поднялся, вразвалочку подошел к пленнику вплотную, настолько близко, что они оба могли ощутить дыхание друг друга:

— Хатрас?! Неужели ты?! Бродячий пес… Я уж и не думал, что ты жив…

Потрепал его по загривку, как щенка… а тот вдруг кинулся на номарха, вцепился крепкими зубами ему в щеку. Ассирийцы, державшие пленника, потянули за цепи, и ими же стали бить его по голове. Только вмешательство старого скифа остановило это жестокое наказание.

— Нет, нет, не так быстро.

Арад-бел-ит предупредил:

— Будь с ним осторожнее. Однажды, чтобы выжить, ему пришлось питаться человечиной.

Арпоксай, прижимая руку к рваной ране на щеке, сказал с ухмылкой:

— Это потому, что ишкузы привыкли к такой пище. В голодные годы у нас принято поедать тех, кто болен или немощен.

Он обошел лежащего на земле Хатраса, словно выискивая его слабые стороны:

— Почему на тебе оковы? Снимите их! Скифы не должны быть в оковах. Что у тебя с рукой, пес? Она у тебя высохла. Тогда зачем она тебе?

Двое скифов по команде номарха повалили Хатраса на землю, лицом окунув в грязь. Затем Арпоксай оглядевшись, поднял к груди огромный валун, и вдруг обрушил его на руку своего кровника, так что хруст ломающихся костей заставил вздрогнуть даже Арад-бел-ита.

— Слышишь?! Слышишь этот звук?! Привыкай к нему! Я переломаю твои руки и ноги, перемелю их в порошок, потом переломаю тебе ребра… а когда ты превратишься в червя… к этому времени битва закончится, и здесь будут горы трупов — тогда тебя закопают среди них… чтобы у тебя было вдоволь мяса, человеческого мяса, которое ты так любишь… а еще — чтобы черви, поедающие плоть, съели тебя заживо.

Хатрас от боли потерял сознание. Его безуспешно пытались привести в чувство, потратили на это три бурдюка воды, но ничего не вышло, тогда Арпоксай приказал:

— Привалите камнем его руку и оставьте здесь до утра. У нас еще будет время развлечься.

После этого номарх стал больше пить. Пытался обнять царя, стал бросаться на друзей с мечом, но потом заснул прямо на земле, рядом с костром. Слуги бережно подхватили старика и отнесли в шатер.

***

Юханна слишком поздно понял, что подписал смертный приговор своим людям, когда погнался за Санхиро.

Лесная чаща пугала. Но еще больше пугала широкая долина, приглашающе раскинувшаяся перед ними: чутье бывалого воина подсказывало, что туда соваться нельзя. А решать следовало немедленно.

— К лесу! — скомандовал Юханна.

Сигнальщики передали приказ коннице, и она, как хорошо отлаженный механизм, тотчас пришла в движение, разворачиваясь правым боком к западному склону.

Но чуда не случилось — лес ожидаемо ощетинился градом стрел.

Теряя убитых десятками, отряд на полном скаку стал уходить на открытое пространство. Юханна видел, как вражеская конница наступает из своего лагеря тремя лавинами, как второй его отряд в две тысячи человек оказался между молотом и наковальней, как гибнут ассирийцы, стал корить себя за то, что совершил ошибку, ввязавшись в бесполезный бой без тщательной разведки, без поддержки тяжелой пехоты, колесниц и лучников. Взмолился о пощаде богу Ашшуру… Как вдруг земля под рабсарисом разверзлась; в падении он перелетел через голову жеребца и, грудью напоровшись на острый кол, мгновенно испустил дух, еще не зная, что следом за ним в такие же ямы-ловушки попало не меньше сотни его воинов…

Отряд после смерти командира рассыпался, и уже каждый спасал себя в одиночку.

Тем временем из укрепленного лагеря Арад-бел-ита выходил и строился на равнине царский полк Ашшур-ахи-кара, а из леса подтягивались лучники.

Скифы гнали врага до самой ставки Ашшур-аха-иддина.

Назад к своим прорвались всего несколько сотен конников, под тысячу — сдались в плен, больше двух тысяч погибли...

***

Ашшур-аха-иддин вместе с Гульятом и Скур-бел-даном покинули расположение войск сразу, как только армия остановилась после марша. Они собирались осмотреть поле боя с удобной возвышенности, находившейся в тылу, откуда горная долина, зажатая между двумя высокими горами, была как на ладони.

Еще до того, как Санхиро атаковал лесорубов, царь со своими военачальниками поднялись сюда и обсудили план предстоящей битвы.

Скур-бел-дан советовал не торопиться:

— Они загнаны в угол, мой господин. Эта армия обречена: у нас превосходство в пехоте и в коннице. Арад-бел-ит будет ждать киммерийцев, надеясь на их помощь, а мы в это время подготовимся к штурму его укрепленного лагеря. Атака с ходу ничего нам не даст, кроме многочисленных потерь.

Ашшур-аха-иддин, всматриваясь вдаль, на укрепления, за которыми спрятался его родной брат, сказал одобрительно:

— А ведь он прав, Гульят? Мы брали крепости и посильнее. Что мешает нам взять приступом эту?

— Мой господин, на войне происходит много случайных событий, а эта война пока не окончена, — сказал Гульят. — У Арад-бел-ита все еще достаточно сил для того, чтобы одержать над нами верх, особенно если мы будем его недооценивать. Не верю я, что он станет, как кролик, сидеть в норе и покорно ждать своей смерти.

— А что бы ты предпринял на его месте? — поинтересовался царь.

— Он поступает так, как единственно должен, если собирается дождаться Теушпы. Если мы пойдем на штурм сразу — у Арад-бел-ита будет перед нами серьезное преимущество: он лишает нас возможности использовать конницу и колесницы, уравнивает силы в пехоте. Если мы отложим штурм и тщательно к нему подготовимся, то потеряем дня три. Но к этому времени, оставшись без киммерийцев, он уже поймет, что подкреплений не будет. И тогда либо оставит в лагере небольшой заслон, чтобы нас задержать, пока основные силы отойдут в горы, либо… что маловероятно, попытается нас атаковать.

— Я всегда восхищался умением нашего туртана рассказать о самом очевидном, как о великом пророчестве, — язвительно поддел Скур-бел-дан.

— Ну и как мы поступим? — Ашшур-аха-иддин начал проявлять нетерпение.

— Прежде всего, отправим часть пехоты в тыл к неприятелю, чтобы она отрезала пути к отступлению…

И далее Гульят во всех подробностях обрисовал свое видение того, как достичь победы не только на поле боя, но и в войне, продолжение которой, по его мнению, было губительно для Ассирии.

— Нам надо сейчас опасаться не столько твоего брата, которого ты сильнее, а твоих соседей: скифов, киммерийцев, Урарту, Элама, Мидии, Египта. Все они только и ждут удобного момента, чтобы наброситься на твою страну как шакалы на раненого льва…

— Постой! Что там происходит?! — вдруг прервал туртана царь, увидев атаку на лесорубов. — На что он надеется? Почему Санхиро оказался на острие копья? Чего он хочет этим добиться?

— Только бы не было здесь никакого подвоха, — переполняемый нехорошими предчувствиями, произнес Гульят.

Когда Юханна погнался за вражеской конницей, Скур-бел-дан разгадал его замысел:

— Как бы там ни было, но у нас появился шанс ворваться в их лагерь. Мой господин, прикажи начать атаку. Для моих воинов будет честью принести тебе победу!

— Действуй, — приказал царь. — Вводи в бой свой эмуку. Мне нужны эти ворота.

Скур-бел-дан поспешил вниз по горной тропинке к оставленной ниже по склону колеснице. Но едва он скрылся из виду, как Юханна был атакован лучниками, а из лагеря выступили кочевники — неожиданные союзники Арад-бел-ита. Увидев, что конница попала в ловушку, Ашшур-аха-иддин побледнел и растерянно повернулся к Гульяту.

— Как такое стало возможным? Где, в чем мы ошиблись? Откуда у него столько конницы?

Туртан сохранял хладнокровие:

— Мой господин, битва только начинается. А сейчас позволь мне покинуть тебя. Уверен, твой брат поведет войска в наступление. Мне надо быть там, с армией.

***

Армия Ашшур-аха-иддина была вынуждена вступить в бой. В авангарде у нее стоял эмуку Набу-аха-эреша, наместника Самалли. О том, что к лагерю приближается неприятель, сановнику сообщили, подняв с постели: была у него такая привычка — отсыпаться сутки кряду после долгих переходов. Однако, надо отдать ему должное, он мигом оказался на ногах, быстро без чужой помощи оделся — высокие сапоги из кожи буйвола, длинная, ниже колен, туника, золоченые доспехи, широкий пояс и меч в ножнах, поверх всего плотный плащ (все-таки было зябко) — призвал в шатер своих офицеров, отдал необходимые распоряжения и уже скоро сражался впервых рядах. Кто бы мог подумать, что этот уже далеко не юный, сутулый, всегда осторожный и важный военачальник, брюзга, каких мало, окажется таким храбрецом!

Царский полк, ведомый Ашшур-ахи-каром, обрушился на эмуку Набу-аха-эреша всей своей мощью. Лучники и пращники, прикрываясь стеной из щитов, засыпали врага метательными снарядами. Когда в непосредственное соприкосновение с врагом вошла тяжелая пехота, воздух наполнился звоном оружия, криками, стонами. Армия Ашшур-аха-иддина несла потери, отступала, пыталась огрызаться. Отдельные ее отряды бились в полном окружении, не сдавались, хотя и таяли на глазах. Сотня Гиваргиса, а судьба в этой битве поставила сына Шимшона на сторону Арад-бел-ита, напротив, сама оказалась зажатой между двумя вражескими сотнями и готова была обратиться в бегство. На помощь поспешил Хавшаба со своими пехотинцами, его зычный голос, похожий на раскаты грома, перекрывал шум боя:

— Гиваргис, держись! Я иду!!!

Схватка может длиться лишь мгновение, когда чья-то ошибка сталкивается с опытом и ловкостью; а может напоминать поединок между пламенем и ветром, когда оба в состоянии одержать верх, и тогда победа приходит к тому, кто окажется хитрее или настойчивее. Вступив в сражение, Гиваргис долго бился одним копьем, заколол троих противников, заставив их опуститься на колени, харкать кровью, молить богов о быстрой смерти. Но затем смерть стала кружить над ним черным вороном. Враги были со всех сторон. Он заслонился щитом от прямого удара, направленного ему в грудь, так что вражеский меч высек искры, припал на правую ногу, попытался поразить противника — такого же, как и он сам, тяжелого пехотинца — копьем снизу в живот, защищенный ламеллярным доспехом, почувствовал, как рука уходит вперед, понял, что промахнулся: наконечник копья скользнул по броне и не нанес врагу никакого вреда, тут же отступил, прикрылся щитом и ударил снова, на этот раз — вложив в это движение всю свою силу. И по тому, как мелко задрожало древко, как замерло оно в воздухе без его помощи, догадался, что снова взял верх. Едва успел уклониться от летевшего в него дротика, а затем отбить хитрый удар из-за спины. И хотя его все-таки ранили, — всего лишь легкий порез на плече! — Гиваргис с облегчением выдохнул, осознавая, что был на волосок от гибели, и от этого пришел в ярость. Он взглянул на врага, посягнувшего на его жизнь, в полное отчаяния лицо — еще совсем мальчика, истекающего кровью, сражающегося со стрелой в правом предплечье, без щита, с одним мечом в левой руке, — шагнул к нему и безо всякого усилия, как режут свиней, вспорол ему живот.

Из-за гор поднимались тучи, небо быстро темнело, раньше времени приближая вечерние сумерки. Где-то далеко уже гремел гром и сверкали молнии. А на поле битвы продолжала литься кровь.

Скифы, разделившись, атаковали фланги Ашшур-аха-иддина. Один отряд повел за собой Ариант, другой — Арпоксай. Первому противостоял эмуку Набу-Ли, наместника Хальпу, второму — Скур-бел-дан. В обоих случаях передовые дозоры из сотни легковооруженных пехотинцев были смяты в считанные минуты. Многие побежали, но тогда смерть настигала их даже быстрее, приправив горечь поражения двумя-тремя стрелами в спину.

Когда завязалось сражение, в котором участвовала конница Юханны, на правом фланге в лагере Ашшур-аха-иддина еще только ставили палатки. Сюда же шли повозки со всем снаряжением: походным инструментом, перевязочными материалами, подковами, одеялами, запасами стрел и прочим необходимым, а главное — с провиантом, неподалеку протекала небольшая речушка с пологими берегами, это могло пригодиться для полевой кухни. Набу-Ли, блаженно отдыхавший после плотного обеда на мягком ложе в своем шатре, при известии о приближении врага тотчас оказался на ногах, выбежал наружу, приказал горнистам играть тревогу, рабсарису Бахадуру — поднимать войска, занять оборонительные позиции, чтобы защитить обоз. Сам же бросился в бой с теми, кто был поблизости, повел за собой две сотни тяжелой пехоты и чуть больше того лучников, чтобы выиграть время и отодвинуть схватку подальше от лагеря. И в какой-то степени это удалось. Ариант не собирался вступать в ближний бой. Скифы здесь держались на расстоянии, засыпая неприятелями стрелами и отступая при малейшей опасности.

А вот слева кочевники ворвались в лагерь на плечах беглецов, которые стояли в авангарде. Ассирийцы пришли в ужас. Это был сель, не знавший, что такое препятствие. Рыжебородые конники на полном ходу нанизывали человеческие тела на длинные копья, крушили булавами головы, сносили их секирами, топтали лошадьми живую плоть. Арпоксай сражался в первых рядах. Он дрался копьем, с такой ловкостью поражая врагов, что копье выглядело как продолжение его руки. Скольких он убил? Номарх умел считать только до десяти… и давно сбился со счета. Он был в ярости: этой ночью Хатрас исчез, словно в насмешку, оставив ему свою раздробленную руку…

— Так, говоришь, он ее отгрыз? — рассеянно переспросил Арад-бел-ит, наблюдавший в это время за битвой из лагеря.

— Да, ниже локтя, — подтвердил Набу-шур-уцур. — Арпоксай в ярости.

— Ну что ж, Хатрас и тут оказался нам полезен. Посмотри, как они дерутся. Кажется, это только укрепило боевой дух нашего скифского друга, — Арад-бел-ит усмехнулся. — Знай я, что это поможет нам в битве, сам бы поспособствовал этому побегу. Пора бросить в прорыв Санхиро, дай ему в помощь мою охрану… всю сотню… Пусть атакует слева, через Скур-бел-дана, чтобы ударить в центр по Ишди-Харрану.

Набу-шур-уцур тревожно огляделся вокруг:

— Можно ли так рисковать, мой дорогой брат?! Санхиро и твои телохранители — это наш последний резерв, лагерь опустеет, если они пойдут в бой.

— Посмотри назад, — спокойно сказал Арад-бел-ит. — Что ты видишь?

Набу оглянулся на горы, на почерневшее небо, и догадался:

— Сегодня тьма опустится на равнину раньше обычного.

— Да, и тогда мы утратим инициативу. Если Ашшур-аха-иддин продержится до темноты, мы вынуждены будем отступить. Тогда все успехи сегодняшнего дня будут напрасными… ну, может быть, кроме того, что мы разбили и уничтожили его конницу…

Подмога подоспела вовремя. Еще немного — и Гиваргис со своими людьми полегли бы на поле боя все до одного. Те, кто уцелел, едва способны были держать оружие. Из сотни осталось меньше половины. Они сомкнулись плотным кольцом вокруг нескольких раненых и лишь защищались, позабыв об атаке. Появление Хавшабы стало для них тем глотком свежего воздуха, что возвращает к жизни.

— Не отставать! Держать строй! — прокричал Гиваргис.

Понимая, что пора действовать и брать врагов с двух сторон, сотник обрушился на ближайшего к нему противника с удвоенной яростью. От страшного по силе удара мечом череп раскололся как яичная скорлупа, чужая кровь брызнула в лицо, залила глаза. Гиваргис механически вытер ее рукавом; и вдруг почувствовал обжигающую боль в боку. Его ударил копьем уже убитый враг! Мышцы агонизирующего тела, повинуясь затухающему импульсу умирающего мозга, действовали сами по себе.

— Держаться! — захрипел сотник, но зашатался, отступил, выпустил оружие; и не упал только потому, что товарищи поддержали его под руки.

Неприятель, меж тем, дрогнул, один за другим пали его командиры, и строй сразу рассыпался, словно бисер по ровной поверхности. Тех, кто еще пытался сопротивляться, убивали первыми. Тех, кто бросал оружие, — щадили. И войска Ашшур-аха-иддина покатились назад, гонимые страхом смерти, но больше всего — паникой.

Из укрепленного лагеря Арад-бел-ита тем временем подтянулись повозки, санитары и рабы с носилками. Когда раненых, среди которых был и Гиваргис, стали отправлять в лазарет, в центре сошлись два царских полка — Ашшур-ахи-кара и Ишди-Харрана.

— Останови его любой ценой, слышишь, любой ценой! — наставлял Гульят своего командира. — Не дай Ашшур-ахи-кару разделить нашу армию, иначе мы станем легкой добычей для скифской конницы.

Пять сотен, среди которых был и отряд Шимшона, Ишди-Харран оставил в резерве. Располагался он на возвышенности, поэтому за боем все наблюдали, не отрывая глаз, пытаясь отыскать среди врагов знакомых и друзей, испытывая при этом смешанные чувства: понимали, что слабость проявлять нельзя, а сердце все равно ныло, видя, как по обе стороны падают на землю те, кого они знали, любили, не раз спасали от смерти или благодаря им были спасены сами. Шимшон узнал издали сотню Хавшаба, потом нашел его самого. Протолкнул в горле застрявший комок. Стал всматриваться еще пристальнее, ведь где-то рядом должен сражаться его сын. Стоявший сзади Хадар тихо заговорил:

— Вон тот великан, рядом со штандартом — Акбэр, он из сотни отца.

Дед прищурился… Куда там — глаза уж не те. Разве отсюда разберешь…

— А Гиваргиса?.. Отца не видишь? — спросил Шимшон с плохо скрываемым волнением.

— Нет его… Нигде поблизости нет, — уверенно сказал внук. — Может, ранен?

— Может, и ранен…

Поле битвы теперь простиралось на семь стадиев в ширину и более чем на двадцать в длину. Воздух наполнился тысячами стонов и проклятий. Раненые и мертвые лежали вперемешку. Земля и человеческие тела были утыканы копьями и стрелами. Сорванные палатки и перевернутые повозки напоминали бурелом, брошенные щиты — могильные плиты. Как будто злые силы вырвались из недр на поверхность и наслали на людей страшное поветрие.

Бой продолжался уже два часа. К наблюдавшему за битвой Ашшур-аха-иддину присоединились сопровождавшие его в походе жрецы, пятеро седых старцев в серых одеждах, среди которых был его астролог Сохрэб.

— Когда и где ты встречаешься с Бэл-ушэзибу? — спросил царь.

— Сегодня в полночь, выше в горах, у ручья, — тихо ответил жрец.

— Передай, что всем, кто перейдет ко мне, я дарую полное прощение. И пусть боги дадут им силы одуматься.

— Все исполню, мой господин.

— В полночь… как бы не было поздно… — вслух размышлял царь. — Сохрэб, разве не ты обещал мне сегодня утром, что боги будут благосклонны к моей армии?

Нетрудно было угадать, что за этим вопросом скрываются и сомнения, и скрытое раздражение. С каждой минутой Ашшур-аха-иддину все яснее виделось, как он стремительно приближается к пропасти. На левом фланге едва держался Скур-бел-дан. Справа под бесконечным обстрелом со стороны скифов, поддерживавших легкую пехоту Арад-бел-ита, пятился к реке Набу-Ли, с каждой минутой все больше оголяя свой фланг, куда в любой момент могла устремиться вся вражеская конница. Центр дрожал, как натянутая тетива. Но главное: отступившие части его армии все еще оставались разрозненными, порой безоружными или лишенными командиров.

Сохрэб, поглядев на небо, утвердительно кивнул:

— И звезды не обманули тебя, мой господин.

В подтверждение его слов сильный порыв ветра охватил стройную фигуру царя, всколыхнул волосы. Природа словно подсказывала: будет шторм. Ашшур-аха-иддин с надеждой посмотрел на тучи, надвигающиеся из-за гор, стал беззвучно шептать слова молитвы, но тут же увидел, как дрогнул эмуку Скур-бел-дана, как кто-то уже бежит, заскрежетал зубами, увидел конницу Санхиро и подумал: «Если они зайдут Ишди-Харрану в тыл… если их поддержат скифы — это будет означать конец… вся моя армия будет уничтожена…»

Скифы поддержали Санхиро. Скур-бел-дан не смог противостоять их натиску. Командир эмуку попытался остановить бегущую армию личным примером, бросившись в бой с отрядом своих телохранителей, но тотчас попал в окружение. Словом, все, чего добился, — сковал вокруг себя пару сотен вражеских воинов.

Арад-бел-ит в волнении подошел к краю земляного вала, положил руки на частокол, впился пальцами в дерево так, что побелели костяшки. Царь весь был там, в схватке, где сейчас решалась судьба всего его царствования. До славы оставалось расстояние в два стадия.

— Вина! — глухо произнес он.

Набу-шур-уцур сам подал кубок своему молочному брату. Тот поднес его к пересохшим губам… и прошептал слова молитвы, что раньше с ним случалось редко.

Наперерез Санхиро и Арпоксаю устремились остатки конницы Ашшур-аха-иддина, но что происходит с камнем, брошенным в огненную лаву? Она расплавит его без следа.

Первые ассирийские конники врезались в тяжелую пехоту Ишди-Харрана. Одновременно с этим скифы на правом фланге, прижав Набу-Ли к берегу реки, стремительно вышли из боя, чтобы, просочившись в образовавшуюся щель, ударить по центру с другой стороны.

— Мы победили, — сверкнув глазами, Арад-бел-ит обернулся к Набу-шур-уцуру. — Победили!

И только боги думали иначе.

Небо почернело, среди туч сверкнула молния. Затем прокатился гром, заглушивший слова Набу. На землю упали первые тяжелые капли весенней грозы…

***

Ишди-Харран был слишком опытен, чтобы не понимать: исход битвы сейчас в немалой степени зависит от того, сумеет ли удержать позиции царский полк, не даст ли он себя окружить и уничтожить. Сам же командир находился позади своего полка, отдавал приказы, не сходя с колесницы. В последние полчаса его центр дрожал, как струна барбата³⁴, которую щипали лишь для того, чтобы она издала жалобный звук. Это там сейчас сражался в пешем строю Ашшур-ахи-кар. Его штандарт то и дело взлетал над головами воинов, знаменуя каждую победу командира. По рядам в такие мгновения прокатывался оглушительный рык, и воины Арад-бел-ита бросались на врага с новыми силами.

«Любишь ты рисковать, мой ненавистный друг, — подумал Ишди-Харран. — Но что будет с твоими воинами, когда ты оступишься и падешь на землю, обливаясь кровью?»

Он подозвал десятника, командовавшего лучниками.

— Олборз, возьми лучших своих людей и отправляйся охотиться за Ашшур-ахи-каром…

Когда нависла угроза над левым флангом, Ишди-Харран, оценив степень опасности, бросил туда три сотни тяжелых пехотинцев, а когда скифы обошли еще и справа, отправил в бой сотню Шимшона.

Последнюю сотню он собирался повести сам.

«Полчаса… еще полчаса… и они нас сомнут».

***

Шимшон впервые сражался со скифами. Они отличались ото всех, кого он видел раньше. Рыжебородые косматые воины казались ему демонами, поднявшимися из самих недр, чтобы укротить сынов Ашшура. Вот только старый ассириец давно не испытывал страха ни перед богами, ни перед их слугами.

Судьба уготовила Шимшону встречу в бою с Ариантом, сыном Ишпакая.

Загородившись щитом, сотник ударил копьем налетевшего на него конника, пробил лошади грудь, отчего она с хрипом стала заваливаться на правый бок. Однако скиф оказался проворнее, чем можно было ожидать от его коренастой фигуры. Он ловко соскочил с лошади и, подняв над головой молот, опустил его на ассирийца — его щит раскололся надвое. Шимшон не удержался на ногах, поскользнулся на чьих-то кишках, упал на ягодицы, схватился за меч, но понял, что не успевает отбить следующий удар, и, видя, как падает клевец, целя ему между глаз, мысленно простился с жизнью. Прикрыл его Хадар, любимый внук. Молот на этот раз застрял в щите, и Ариант лишился главного своего преимущества.

— Умри, собака! — закричал Хадар.

Спасаясь от смерти, скиф припал на правое колено, одновременно выхватив из позолоченных ножен акинак с крупным зеленым изумрудом в навершии. Издевательски рассмеялся, показал гнилые зубы. И неожиданно рухнул лицом вниз, на трупы. Кто-то оглушил его сзади щитом.

— Ох и вовремя ты, — выдохнул Шимшон.

— Цел? — подмигнул внук.

— Вроде да, — хмуро ответил дед, раздраженно подумав, что теперь этот мальчишка растрезвонит об этой истории всем на свете.

Хадар тем временем перехватил копье так, чтобы пригвоздить кочевника к земле, сделал к нему два широких шага. Но Ариант внезапно ожил, перекатился, гневно закричал что-то на своем инородном языке, обращаясь к кому-то из своих соплеменников. Шимшон уже догадался — по дорогому оружию и доспехам, — что этот скиф знатен, что его смерть может дать им преимущество, поспешил внуку на помощь. Но в этот момент несколько стрел одна за другой пронзили грудь, шею и спину его Хадара, застывшего на мгновение, обернувшегося на деда с удивлением и немым вопросом во взгляде: «Что случилось, почему мне так больно?».

— Бедный мой мальчик, — прошептал Шимшон, глядя на внука и бессильно опускаясь рядом с ним на колени.

Долго оплакивать эту смерть времени не было. Справа налетел еще один бородач, на этот раз — с акинаком вдвое длиннее обычного. Шимшон едва отбился. Отбросил от себя нападавшего на несколько шагов, подхватил торчащее из земли чужое копье, метнул его, попал врагу в шею — наполовину оторванная голова завалилась набок. У кого-то из ассирийцев это вызвало спазм смеха. Едва ветеран покончил с одним, как на пути к скифскому предводителю живым щитом встали еще трое. Старый сотник вынужден был отступить. Поднял с земли чей-то щит — и вовремя: едва не остался без головы. Размашистым ударом отнял одному из врагов кисть, пробил яремную вырезку второму, третьего, упав на колени, ударил в пах. И тут увидел, что его главная цель уже сидит на коне, с головой его внука в руках.

Ариант был ранен и едва держался в седле, но покидая поле боя, он с улыбкой оглянулся на старика-ассирийца, желая до конца насладиться местью…

***

Начинался дождь. Пока редкий, неспешный: протяни руку — она и не промокнет. И все же грозовой фронт стремительно приближался к полю битвы. Быстро сгущающиеся сумерки вынуждали армию Арад-бел-ита рисковать и искать более короткие пути к победе.

Фланги Ишди-Харрана оказались зажаты в тиски. Его центр давно превратился в сито. Скифы и Санхиро со своей конницей бились с пехотой в ближнем бою и, пользуясь численным преимуществом, грозили взять царский полк Ашшур-аха-иддина в плотное кольцо.

Арад-бел-ит думал только о том, как ему не хватает резервов.

Ашшур-аха-иддин — о том, когда сможет контратаковать на правом фланге Набу-Ли, сколько сил осталось у Скур-бел-дана и, главное, почему медлит Гульят.

Туртан выжидал. Дважды приезжал к нему гонец от царя, тот требовал бросить против врага колесницы — их последнюю надежду. И дважды Гульят просил царя повременить.

«Рано… еще рано… Пусть их конница ввяжется в бой с головой, так, чтобы отступить было невозможно».

А решившись, подозвал к себе Хэндэра — молодого вавилонянина, назначенного на должность командира отряда колесниц накануне битвы, — и, обняв по-отечески, попросил его не щадить ни себя, ни своих людей ради победы.

Для союзников этот удар стал полной неожиданностью. Когда мчащиеся колесницы с косами по бокам врезались во вражеский строй, во все стороны полетели покалеченные тела людей и лошадей. За несколько минут конные скифы и ассирийцы Арад-бел-ита потеряли на левом фланге две сотни воинов.

Хэндэр находился на самом острие боя. Его повозка была намного тяжелее остальных. Впряженных в нее четырех жеребцов вороной масти защищали богатые кожаные попоны, настолько толстые и прочные, что далеко не каждая стрела могла их пробить. Помимо командира в ней были возница и двое тяжелых пехотинцев с высокими щитами и длинными копьями. Сам Хэндэр стрелял из лука: почти не целясь, но редко промахиваясь, он сеял вокруг себя смерть.

— Не увлекайся! — прикрикнул командир на возницу, заметив, что они слишком вырвались вперед и теперь их справа и слева окружают враги. Пока спасало только то, что скифы рассыпались перед ними, словно отара овец, в которую ворвался голодный волк.

Справа к ним на полном скаку приближалась группа конных лучников. Каждый из них выпустил в сторону колесницы не меньше десятка стрел, отчего повозка стала похожа на большого и очень прыткого дикобраза, но ассирийцы вовремя подняли щиты, вовремя заслонили и командира, и колесничего.

— Давай на них! Прямо на них! — приказал Хэндэр.

Им пришлось сделать крутой разворот почти на месте, когда правое колесо завертелось на месте, словно юла, попало между двух камней, затрещало… Спасло только искусство возницы — он вовремя стеганул коней, чтобы те перешли с крупной рыси на галоп.

Колесница сблизилась со всадниками, некоторые из них успели пустить стрелы почти в упор — три нашли цель: одна ранила пехотинца в руку, другая вошла ему же в щеку, отчего он упал на дно повозки, стал выть и харкать кровью, выплевывая куски языка, третья стрела скользнула по касательной вдоль шлема Хэндэра на уровне левого глаза. Кровь залила командиру лицо, закапала ему на доспехи, испачкала колчан, оперенье стрел, но это не помешало меткому стрелку: ранивший его скиф свалился с коня, схватившись за шею. А затем колесница влетела в группу скифов, и длинная острая коса, выдающаяся из колесной спицы почти на три локтя, вращающаяся так быстро, что казалась невидимой, срезала шесть лошадей, бросила их умирать на землю с отрубленными ногами или вспоротым брюхом...

Стена дождя, медленно спускавшаяся с гор, докатилась до долины, взяла в осаду поле битвы, стала делить воюющие стороны, за считанные минуты превратила вытоптанную лошадьми и людьми землю в топкое болото, полное оружия, мяса, крови, рвоты и испражнений.

— Разворот! Еще разворот! Не оставлять их в живых! — командовал Хэндэр.

Его колесница закружилась на месте, вдавливая в землю раненых скифов, перемалывая их кости, черепа, разрывая спицами внутренности тем, кто пытался встать, пока одно из колес не оказалось в яме, полной воды и вязкой жижицы. Кони потянули и остановились: то ли выбились из сил, то ли почувствовали, что им не справиться без помощи человека. Пришлось лезть в грязь, не обращая внимания на летящие стрелы, пытаться общими усилиями высвободить повозку из ловушки. Получилось, хотя и не сразу. Но когда они вытащили колесо, выяснилось, что оно еле держится и вот-вот треснет, а тогда не миновать беды…

Но неприятель неожиданно пропал, словно растворился в сплошной серой завесе ливня. И невозможно было понять, где идет сражение, шум дождя и гром перекрывали и лязг мечей, и ржание лошадей, и человеческие голоса…

***

Почти одновременно с колесницами справа перешел в атаку эмуку Набу-Ли.

Рабсарис Бахадур, находившийся в подчинении Набу-Ли, был молод и неопытен, но у него имелись два положительных качества, благодаря которым он стал правой рукой наместника Хальпу: богатство его отца, купца из Сиппара, и безусловная преданность своему господину.

Рабсарису понадобилось два часа, чтобы собрать и привести в боевую готовность спешно отступившие или бежавшие под натиском врага войска, а потом еще час, чтобы отправиться в бой (несмотря на то, что Гульят дважды посылал к нему гонца, требуя выступить на помощь Ишди-Харрану и помочь Набу-Ли, бьющемуся в полном окружении). И хотя удар получился слабым, — Бахадур сначала бросил вперед легкую пехоту, которую тут же опрокинули скифы, после чего тяжелые пехотинцы пошли в сражение без какого-либо прикрытия, — враг вынужден был отвечать на новую угрозу. Это и позволило Ишди-Харрану перебросить сотню Шимшона в центр.

Ашшур-ахи-кар, заметив, как стремительно меняется ситуация, вышел из боя, дабы понять со стороны, что можно предпринять, откуда взять необходимые резервы, как не дать ускользнуть из его рук победе, в которую он почти поверил.

Почти четверть часа ему пришлось идти до своей колесницы, стоящей в тылу. Не было никакой возможности поставить ногу, чтобы не наступить на чей-нибудь труп, чью-то оторванную конечность или снесенную голову. Один раз он упал, поскользнувшись на кишках, намотанных на наконечник копья, проводил взглядом кровавый след, тянущийся шагов на двадцать, увидел на другом его конце умирающего воина, такого хрупкого, что его можно было принять за девушку. Он тщетно пытался затолкать внутренности назад в живот, стонал, корчился от боли, плакал, молился…

— Как тебя зовут? — подойдя к нему, тихо спросил Ашшур.

Воин нашел в себе мужество ответить, несмотря на то, что каждое слово причиняло ему неимоверные страдания.

— Ноам, Ноам… из Ниневии…

— Ты храбро сражался, Ноам, — сказал ему командир, присаживаясь рядом и незаметно доставая кинжал.

— Мы победили?

— Да. Мы победили.

— Я поспорил… с другом, что… что мы победим. Он не верил… Мой друг… Нинуйа из Калху… Как больно… Как больно…

По его щекам текли слезы, стонать больше не было сил.

— Дай-ка я помогу тебе, — сказал Ашшур, расстегивая воину доспехи.

Но когда он сжал его руку в своей, Ноам все понял и благодарно посмотрел командиру в глаза…

Возница, еще издали заметив своего господина, нелепо взмахнул руками: вперед не проехать. Ашшур-ахи-кар устало покачал головой, озабоченно посмотрел вокруг, потом на небо, — ливень усиливался с каждой минутой, — подумал: «Знаешь, Ноам, а может быть, ты и выиграл свой спор. Этот, первый день остался за нами. А имея в виду соотношение сил, скажу: это большая удача. Может быть, боги все-таки не лишили нас своей милости».

Над горами сверкнула молния, следом — другая. Затем загрохотало. Небо слилось с землей и отступило перед водной стихией. С горных склонов вниз потекли мутные потоки бурлящей воды, несущей камни, комья грязи, вырванные с корнями деревья. Вышедший из берегов ручей на правом фланге армии Ашшур-аха-иддина, превратившись в полноводную реку, заставил забыть о бое и скифов, и Набу-Ли. Через некоторое время отступление стало повсеместным. Командиры больше не управляли своими отрядами, потому что не видели ничего дальше вытянутой руки, воины не знали, куда идти, где чужие, а где свои, лошади стали передвигаться по полю боя медленнее пехоты, колесницы вязли в грязи.

Раньше времени сгустились сумерки, и тогда обе армии позабыли о битве окончательно. Даже те, кто еще сражался, не утолив жажду крови, вынуждены были опустить оружие и пятиться назад, кто в укрепленный лагерь, кто — в голую степь.

Арад-бел-ит, понимая, что уже ничего не поправить, что победа упущена, приказал отправить на поле боя больше санитаров и рабов, чтобы спасти тех, кто завтра еще мог держать меч. Разослал гонцов своим командирам, требуя их на военный совет с отчетом о потерях. Сам же еще долго стоял на валу, ничего перед собой не видя, полный мрачных предчувствий, не понимая, почему от него отвернулись боги.

Он уговаривал себя: еще не все потеряно, ничейный исход первого дня битвы — не худшее начало для этой войны. Но здравый смысл подсказывал, что только чудо теперь может спасти его от поражения. В чудеса Арад-бел-ит не верил, и единственное, что ему оставалось, — надеяться на ту последнюю ловушку, которую он так долго расставлял своему брату. На то, что она сработает не сегодня так завтра. Все, что ему было надо, — смерть Ашшур-аха-иддина.

А тот, о ком он думал, в это же самое время находился на другом конце усеянной человеческими жертвоприношениями равнины, на своем наблюдательном пункте, устроенном на возвышенности. Гонцы от Гульята, Скур-бел-дана, Набу-Ли сообщили царю об отступлении врага, о том, что атака отбита, войска приводятся в порядок и, насколько возможно, готовятся к отдыху.

Царь, промокший до нитки, смертельно уставший не столько физически, сколько от истраченного духа, после этого заторопился, направился к ожидавшей его колеснице, чтобы вернуться к себе в шатер, где его уже ждали сухая одежда, теплая постель, подогретое вино и только что приготовленное мясо молодого оленя. Следом за царем шли жрецы (тоже измученные этим бесконечным днем, особенно в силу своего преклонного возраста), тихо обсуждали счастливый исход сражения, каждый не преминул сказать другому о своей вере в царя, не столько надеясь, что эти слова будут ему переданы, сколько стремясь избежать ложных обвинений.

Парвиз, начальник царской стражи, сражавшийся за Син-аххе-риба еще в Вавилоне, коренастый ассириец, в котором было что-то от гиены, выставил по обе стороны тропинки, где спускался царь, сотню воинов. Это обеспечивало надежную охрану повелителю до места, где были оставлены колесницы. Кроме того, на протяжении всего пути Парвиз сопровождал царя лично, шел сзади, отставая от него всего на шаг, всматриваясь в заросли, в каждый куст и каждое дерево.

Первый ряд стражников стоял к тропинке лицом, а спиной к скале; второй ряд — спиной к тропинке, а лицом к лесу, из которого могла исходить опасность. Арица стоял в первом ряду третьим с краю, в ста шагах от колесниц.

Сегодня на рассвете его тайно навестил один из многочисленных писцов царя Ашшур-аха-иддина с сообщением от Арад-бел-ита: ждать далее невозможно. Арица и сам это понимал. И самый подходящий момент был именно сейчас. Этот дождь начался как нельзя более кстати, как нельзя более кстати началась битва, о которой утром никто даже не мог помыслить. Следовало действовать, пока под ногами не мешалась царская свита и уж тем более коли оставался шанс спастись самому. А умирать Арица не собирался.

Он присматривался к тем, с кем ему не раз пришлось делить в походе женщин, ночлег, вино и пищу, без лишних эмоций и сожаления, взвешивал, кто из них способен на самое упорное сопротивление, кто быстрее его, сильнее или ловчее. Подумал: как хорошо, что тропинка прямо перед ним огибает скалистый выступ, а потом круто сбегает вниз на поляну. За выступом ничего не видно, в поле зрения всего пятеро стражников: двое за ним по левую руку, трое впереди, те, что стоят к нему спиной, крайний из них — Мирза, его приятель. Будет жаль, если придется избавиться и от него. Самый опасный — тот, что стоит последним в его ряду, десятник Аштэд, он когда-то служил личным телохранителем наместника Бар-Барруташа и оказался единственным, кто уцелел в той бойне, с которой началось восстание в Табале. На мечах десятнику равных нет, а следовательно, с ним лучше не драться. За ним Керуш, он отважен и быстр, как гюрза, кто кого одолеет — палка о двух концах. Зато доверчив и даже глуп, а еще изнежен — одно слово, купеческий сын… Этим, если повезет, можно воспользоваться. Остальные, что следят за лесом, поодиночке Арице во всем уступают, но если навалятся вместе — одолеют без труда.

Дополнительная помеха — царский колесничий и пара человек, что присматривают за колесницами царя, Парвиза, жрецов и десятком лошадей, принадлежащих страже. До них хоть и далеко, но любой может поднять шум, если что заподозрит или заметит неладное. А ведь действовать придется почти в открытую.

Он знал, что царь будет идти первым. Стал вспоминать, какую кольчугу надел Ашшур-аха-иддин, решал, куда ударить, а главное, сколько у него времени.

Мало…

Арица стоял в трех шагах от тропинки и в пяти шагах от выступа. Встать ближе — не дадут, кто-нибудь да поднимет тревогу.

Знать бы, с какой стороны от царя пойдет Парвиз: справа или слева. Ближе к лесу — или к скале?

В первом случае появился бы шанс на стремительный выпад, на один удар меча, во втором… что делать, если Парвиз окажется между ним и Ашшур-аха-иддином? Разве что выждать, когда они почти поравняются, и метнуть кинжал…

Кольчуга… Знать бы, что он ее не надел… Такое уже случалось.

Ясно одно: атаковать со спины не получится, ведь сзади будет идти свита. Даже копьем бессмысленно пробовать: слишком здесь крутой спуск — как только жрецы пройдут мимо него, они заслонят царя своими спинами.

Сначала Арица обрадовался, что оказался сразу за выступом; а теперь, все взвесив, пришел к выводу, что напрасно. Напасть можно только спереди. А здесь не развернуться.

Ливень донельзя размыл тропинку, сделал ее скользкой и неуступчивой. Намочил доспехи стражников, сковал их движения, превратил ожидание в смертельную тоску. Сперва солдаты изнывали от духоты, потом были вынуждены терпеть эту чудовищную сырость. На них не осталось ни одного клочка одежды, который не был бы пропитан влагой.

Керуш, спасаясь от дождя, немного отступил к скале, пытаясь встать под небольшой козырек, нависающий над тропинкой.

Бесполезно: все равно не поможет. Вода стекает с козырька крупными ручьями, вот-вот превратится в маленький водопад, и даже если прижаться к стене, получится только хуже.

«Если, конечно, ты не хочешь поменяться местами», — подумал Арица, обратив внимание на такой же, но куда более удобный козырек за своей спиной, припомнил, что накануне этот неженка жаловался на кашель, озноб и недомогание. Арица еще поделился с ним вином.

Почему бы этим не воспользоваться? «Только поторопись, — подстегнул он самого себя, — ведь царь уже спускается».

Где-то ниже по склону от сильного ветра с треском завалилась старая сосна. Лошади забеспокоились, сбились в кучу. Царский колесничий взялся за вожжи, чтобы перегнать колесницу на другое место, более сухое и спокойное. И пока Аштэд наблюдал за всем этим, Арица быстро подошел к Керушу. Тот встретил его почти с изумлением: как ты мог оставить свой пост?

— Давай-ка наверх, вместо меня. А я здесь встану. У меня там хоть есть, где спрятаться. А то совсем сляжешь… Да и царь, похоже, задерживается.

Керуш скривился, засомневался — можно ли, но, посмотрев в сторону Аштэда, понял, что ему не до этого, сказал: «Спасибо!» и быстро поменялся местом с Арицей, а там сразу забился под козырек.

Когда Аштэд заметил эту рокировку, было уже поздно, на тропинке появился Ашшур-аха-иддин.

Царь спускался левым боком, мелкими шажками: он несколько раз едва не упал и теперь решил поберечься, слева от него, ближе к скале, шел Парвиз.

«Вот это совсем плохо», — подумал Арица. Но именно в это мгновение в голову пришла спасительная мысль. Он понял, что Парвиз обязательно обратит внимание на Керуша, замешкавшегося в укрытии, а тот, если будет застигнут врасплох, непременно растеряется, чем только усугубит подозрения…

Так все и вышло. Керуш опоздал с возвращением на пост, рванулся вперед, что выглядело со стороны достаточно угрожающе, и хотя потом он застыл как статуя, Парвиз невольно заслонил собой царя, обжег стражника взглядом… и успокоился, догадавшись, что тот всего лишь прятался от дождя.

Шаг, второй, третий… Царь почти поравнялся с Арицей, когда тот вдруг одним прыжком выскочил на тропинку и закричал что есть сил, перекрывая шум дождя:

— Измена!

Он смотрел в сторону Керуша, всем своим видом показывая, что там враг, вскинул копье и мгновенно метнул его в ничего не понимающего стражника, рефлекторно схватившегося за оружие.

Керуш сумел прикрыться от копья щитом, но Парвиз уже поддался на эту уловку, тем более что «изменник», совершенно сбитый с толку, приготовился отражать атаку бросившихся к нему двух других телохранителей, стоявших у леса.

— Защищать царя! — рявкнул Парвиз, вынужденный теперь прикрывать спину Ашшур-аха-иддину.

В два прыжка Арица оказался рядом, увидел бледное, испуганное лицо, вызывающее скорее жалость, чем благоговение, отчего в голове промелькнула крамольная мысль: «Да ведь он обыкновенный человек, такой же трус, как и многие». Но именно эта мысль его и выдала, когда скривила линию губ, застыла в глазах откровенным отвращением. Ашшур-аха-иддину достаточно было одного взгляда, чтобы понять: этот человек и есть настоящий убийца, понять, и отклониться назад, когда меч уже должен был перерезать ему горло — единственное не защищенное кольчугой место. Но клинок все равно задел его, пусть и не настолько глубоко, чтобы убить сразу. Из раны, глубокой, смертельно опасной, тут же обильно хлынула кровь, темная, густая. Царь схватился за шею и стал медленно опускаться на колени.

Второй удар не получился: Арица поскользнулся в грязи, и меч запутался в царском плаще; на третий — не хватило времени. Сначала перед убийцей вырос Парвиз, обезоружив и оставив с одним щитом, затем со спины атаковал Аштэд, чье копье пробило доспехи слева чуть выше поясницы. Но то, что они напали почти одновременно и с двух сторон сразу, Арицу и спасло. Когда под рукой оказалось чужое копье, он схватился за него, потянул на себя вместе с десятником и швырнул его на Парвиза, а сам, воспользовавшись неразберихой, метнулся к лесу. Неожиданно на пути возник Мирза — не успевший ни схватиться с Керушем, ни защитить царя. Все, что ему было надо, — заставить повиноваться почти безоружного изменника, но некстати вспомнились их общие пирушки, походы к женщинам и то, сколько раз они выручали друг друга, и поэтому воин промедлил, а когда услышал приказ Парвиза: «Убей его!» и поднял копье, было поздно, Арица метнул в него кинжал. Мирза схватился за шею, захрипел и упал, забившись в агонии.

Увидев, что лазутчик скрылся в лесу, Парвиз приказал Аштэду отправить за ним погоню, а сам бросился к царю, над которым уже склонился лекарь.

— Что с повелителем? — чувствуя свою вину, взволнованно спросил начальник царской охраны.

Лекарь, пытаясь остановить кровь, зажимая пальцами сосуд, покачал головой:

— Плохо! Задета яремная вена… Трогать его сейчас нельзя. Мне нужны инструменты из моего шатра для операции. А пока прикажи своим воинам накрыть нас плащами. К тому времени, когда я начну зашивать рану, здесь надо поставить шатер.

— Я все сделаю… Он будет жить?

— Посмотри на небо! — ответил лекарь. — Можешь ли ты сказать, будет или нет завтра дождь?.. И если нет — разве это будет не чудо?

Известие о том, что Ашшур-аха-иддин при смерти, Гульят получил первым — и потребовал сохранить все в тайне, чтобы дух армии не пошатнулся. После чего отправился навестить царя лично, никому ничего не сказав. Но поспешность, с которой собрался и покинул свой шатер туртан, не могла не вызвать подозрений и тревоги у Скур-бел-дана. Он тотчас послал за военачальником своего писца, дабы тот разузнал, что происходит. А пока не было вестей, приказал ставить временные палатки, сооружать навесы, где можно было укрыться от непрекращающегося дождя, приготовить горячую пищу, обсушиться у костра. Занявшись обустройством временного лагеря, приведением в порядок расстроенных военных частей, Скур-бел-дан подумал о том, как это выгодно, что именно на него легли все эти заботы, ведь их всегда можно поставить себе в заслугу перед царем… А потом вдруг появился его писец с известием, от которого закружилась голова: Ашшур-аха-иддин тяжело ранен.

«Кто станет царем, если он умрет? Точно не Арад-бел-ит, которого они скоро разобьют, — размышлял Скур-бел-дан. — По силам это только Закуту. Она, вероятнее всего, объявит себя правительницей до совершеннолетия внуков. Вот только на кого она решит опереться? На меня — или на Гульята? А если не станет Гульята, зачем мне поддерживать Закуту?».

Скур-бел-дан вызвал своего первого помощника, ведавшего тайной службой Ассирии при Ашшур-аха-иддине.

— Узнай подробности покушения на царя. Выясни, кто причастен, кто допустил оплошность, а главное, нет ли здесь связи с нашим туртаном. Я хочу знать даже о том, не дышал ли Гульят одним воздухом с теми, кто так или иначе виноват в этом несчастье.

***

Женщины и маленькие дети ехали в обозе отдельно. Так же обособленно их поселили в лагере, в богатых шатрах с царскими штандартами, отгородив от остальных плетеной изгородью. Впрочем, никого из царской семьи за нею не было. Все жены и дочери ассирийского правителя, покинув Ниневию одновременно с армией, отправились в направлении Мидии, к царю Деиоку, будущему зятю. Так Арад-бел-ит намеревался уберечь родных и близких ему людей от превратностей войны и сберечь им жизни. Караван сопровождали несколько сотен конников. Во главе его был поставлен министр двора Мардук-нацир, но за безопасность отвечал Бальтазар. Знали об этом немногие — и безопасности ради, и дабы вселить в окружении царя уверенность, что никто даже не помышляет о поражении. К тому же затеряться среди нескольких сотен женщин, евнухов и слуг было несложно, а лишние вопросы задавать никто не осмеливался.

Маленький островок мира и благоденствия…

Большинство здешних обитательниц даже не задумывались о том, что с ними может случиться что-то плохое, и, скорее, радовались внезапному путешествию на край света, ведь они так редко покидали уютное однообразие женской половины в своих дворцах или богатых домах. Никто из женщин и детей ни в чем не нуждался, кому-то даже удавалось принять горячую ванну, но главное, появилась приятная компания, отчего смех и веселье не прекращались здесь ни днем, ни ночью.

Все изменилось, когда началась битва и в лагерь потянулись первые носилки с ранеными, а воздух словно впитал в себя страдания. И тогда на женскую половину как будто нашел мор: пустые разговоры сразу прекратились, единственными, к кому теперь могли обращаться эти женщины, были боги. Почти у каждой из них на поле боя сражался если не муж, то отец или сын.

На исходе дня, когда на землю сошел дождь, прекративший битву, по женской половине поползли разные слухи — плохие, хорошие, зыбкие, настойчивые. Кто-то говорил, что разбита армия Арад-бел-ита; другие — что армия Ашшур-аха-иддина; третьи, — и эти были ближе всего к истине, — что это еще не конец и рано лить слезы. Но слезы все равно лили — те, кто уже потерял родных и близких. И слыша эти стенания, которые рвали душу, не хотелось жить. Зарыться бы с головой в песок и сделать вид, что это тебя не касается и никогда не коснется…

— Кто это? — вздрогнув, спросила Мара, жена Ашшур-ахи-кара, когда где-то рядом заголосила еще одна из женщин.

Шаммурат, дочь Арад-бел-ита и жена наместника Аби-Рамы, прислушалась, потом уверенно сказала:

— Шамирам. Она сегодня потеряла сына.

— О, боги, дайте ей силы перенести это горе, — сказала Мара, невольно прижимая к груди своего ребенка, которому было всего пару месяцев от роду.

Ее подруга только бессильно вздохнула и подумала, что этой красавице, наверное, тяжелее всех — с таким крохой, да в дальнюю дорогу.

Вести о потерях приходили не сразу. Кого-то все еще не могли найти, кто-то оказался среди раненых и цеплялся за жизнь.Обнадеживало одно: убитых среди офицеров было немного.

Потери… Они были не слишком значительными, и куда меньшими, чем у неприятеля, однако то, что для тридцатитысячной армии казалось легким укусом, для пятнадцатитысячной выглядело тяжелой кровоточащей раной. В трехчасовом бою царский полк Ашшур-ахи-кара потерял почти тысячу человек; половина из них — раненые, но чтобы вернуться в строй, им нужен не один день. У Аби-Рамы из десяти тысяч осталось восемь. В коннице Санхиро погиб каждый пятый, но сколько ее там было — всего-то небольшой отряд. И только скифы обошлись малой кровью. Предпочитавшие держаться на расстоянии, они почти не хоронили этой ночью своих родичей.

Ближе к полуночи к Маре наведался отец.

Арад-бел-ит назначил Набу-дини-эпишу, наместника Ниневии, командиром гарнизона, в чьи обязанности входили обустройство лагеря, снабжение, охрана, даже разведка окрестностей. Набу был уже не молод, а дальняя дорога и переживания последних месяцев и вовсе подорвали его здоровье. Обняв и расцеловав дочь, он поглядел на скромный уют ее шатра и, вспомнив об оставленном в ассирийской столице дворце, тяжело вздохнул. «И вернемся ли? Эх, только бы дочь уберечь да внука спасти. А все остальное — неважно», — размышлял наместник.

Сказал с усмешкой:

— Где тут у тебя можно присесть?

Мара, передернув плечиком, показала на единственно возможное для этого место, ей и самой было неловко за небольшой шатер. Но, по крайней мере, она жила в нем одна. Большинство не могли рассчитывать и на это.

Старик, присев на край ее постели, тихо заговорил:

— Хорошо хоть твоя мать не дожила до этих дней. Не знаю, как бы она все это вынесла.

— Все еще наладиться, отец, — с присущим молодости оптимизмом улыбнулась ему Мара.

— Может, и наладится… — кивнул Набу. — Что Ашшур, твой муж, не заходил еще?

— Нет, — зарделась молодая женщина. — Как он? Не ранен?

— Ни царапины. Скоро будет… У меня для тебя хорошие новости. На узурпатора совершено покушение. И сейчас он при смерти.

Мара тихо охнула, не справившись с нечаянным счастьем, и, застеснявшись своих чувств, прикрыла ладонями лицо.

— Так, значит, войне конец?!

— Ну… Так думает царь…

— А ты? Ты так не думаешь? — с тревогой спросила дочь.

Она была не так уж глупа, прекрасно понимала: не будь отец сведущ в придворных интригах, вряд ли он сумел бы почти десять лет оставаться наместником Ниневии.

Набу не ответил. Заговорил совсем о другом.

— Как здоровье моего драгоценного внука? — оглянулся на детскую кроватку, в которой мирно посапывал младенец. — Не приболел? Дорога-то дальняя.

— Нет. Он весь в отца. И не такое выдержит.

— А сон у него как? Не плачет? Не капризничает?

— Ему все нипочем, — гордо улыбнулась мать.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно сказал дед, да так, что со стороны могло показаться, будто это и было то самое главное, ради чего он пришел. И сразу заторопился: — Я пойду. Много дел.

Этот визит почему-то встревожил Мару, хотя причин, казалось, не было.

Сон после этого ушел безвозвратно, и женщина, оставив сына на попечение кормилицы, снова отправилась к подруге.

Шаммурат не спала. Ждала мужа.

Оглянувшись на Мару, застывшую у входа, она с одного взгляда поняла все о тревоге, переполнявшей ее, и, словно мать, тихо сказала:

— Иди ко мне.

Они обнялись и заплакали. Так и сидели вместе на постели, пока в шатер не вошел Аби-Рама.

— Ну вот еще! Мало вам дождя снаружи, так вы решили навести сырость и внутри! — насмешливо сказал он, чтобы как-то успокоить женщин.

— Я пойду! — подскочила Мара.

— Нет, нет. Я ненадолго. А жену я и при тебе поцеловать могу, — притягивая к себе Шаммурат, пошутил наместник Изаллы. Поцелуй вышел короткий и неловкий, жена оказалась куда стеснительней, чем ее муж. Он ухмыльнулся и тут же засобирался. Только на входе обернулся, и тогда лицо мужчины стало совершенно серьезным:

— Помни об одном: что бы я ни делал, это для нашего блага…

Набу-шур-уцур навещал Шушану раз в три-четыре дня. Как же тяжело давались ему эти минуты! Когда он входил в ее шатер, жена узнавала его, поспешно вставала с ложа, где неподвижно сидела все это время, и, оглядываясь назад, обращалась к своим детям, словно к живым, говорила:

— Иония, Лилита, Марьям, Априм… Ступайте к отцу, обнимите его!

Затем она начинала рассказывать ему о тех приключениях, что якобы случились с ее детьми, пока мужа не было рядом. То задумчиво и тихо, то насмешливо, то вдруг возбуждаясь, чтобы потом говорить без умолку…

— Заболела Хэмми. У нее весь день был жар. Но лекарь говорит, что все обойдется… Ахикар сегодня впервые взял в руки стилус. Написал на табличке — «МАМА»… Смешной такой — потом ходил всем показывал, хвастался, гордый собой. А Марьям, ты не поверишь, чуть не утопила котенка… Случайно, конечно…

Потом, вдруг встрепенувшись, она обязательно кого-то не находила.

— А где Ромина? Где моя Ромина?! Кто видел Ромину?!

И начинала кричать, стенать, рвать на себе волосы… На ней почти не осталось волос. И все усилия служанок, пытавшихся сохранить хоть какое-то подобие прически, были заранее обречены на провал.

Набу-шур-уцур после такого обычно уходил. Не было сил это видеть. О своем горе он старался не думать. У него оставался сын. И все чаяния и надежды Набу теперь связывал только с ним. К Шеру были приставлены два самых надежных стражника из личной охраны царя, они сопровождали мальчика даже там, где при обычных обстоятельствах это вызвало бы чувство неловкости. Питался он с царского стола с личного согласия Арад-бел-ита, дабы и с этой стороны исключить малейшую возможность беды. Спал в одном шатре с отцом. Но Шеру пошел пятнадцатый год. Возраст еще не мужа, но юноши. И отрок рвался в бой с горячностью, столь присущей молодости. Тем более что он вышел и статью, и силой в родителя.

— Да о чем ты?! — попытался как-то осадить парня отец. — Тебя сломают в бою, как щепку!

— А ты испытай, — заносчиво отвечал сын, схватившись за меч.

Схватка получилась короткой, опыт одержал верх, однако Набу вынужден был признать, что сын действительно управляется с мечом не хуже многих. После этого, хоть и с тяжелым сердцем, сановник все-таки назначил Шера начальником караула у самых безопасных в лагере ворот, смотревших на горы.

В ночь после битвы Набу-шур-уцур тоже навестил жену. Нашел ее спящей. Какое-то время сидел у ее постели, вглядываясь в такое родное лицо, пока Шушана не заворочалась и не повернулась к нему спиной. Тогда он встал, устало потер глаза, размял плечи, запрокинул голову, шумно выдохнул… И вдруг услышал голос жены. Спокойный, ровный, тот самый — настоящий, каким он был до их несчастья:

— Уходи… Позаботься о Шере… Что бы с тобой ни случилось, обещай мне.

Он не смог ей ответить. В горле встал ком. Набу просто ушел. Молча. В полном смятении. Испугавшись неведомо чего. Ему казалось, что сами боги сейчас говорили с ним устами его жены.

«Конечно же, я позабочусь», — лишь мысленно ответил он.

Шер не спал. В караульном помещении он был один, и обрадовался отцу, в первую очередь, потому, что уже не знал, как побороть сонливость.

— Что нового? — пытаясь басить, спросил юноша после обычного обмена приветствиями. — Ты же был у царя на военном совете?

— Был, — снисходительно посматривая на сына, ответил Набу.

— Нет, ну скажи, что дальше? Будем отсиживаться за стенами? Сейчас самое время нанести удар, неужели царь этого не понимает, — запальчиво говорил Шер.

Отец потрепал его волосы, жесткие, как конская грива. Усмехнулся:

— А из тебя выйдет хороший полководец.

— Отец, довольно обращаться со мной как с маленьким, — скривился Шер. — Ну, скажи, о чем говорили на военном совете.

— О чем… На Ашшур-аха-иддина совершено покушение. Враг лишился половины колесниц и всей конницы. А так как вся наша сила в скифах, мы будем дожидаться, пока стихнет дождь.

— А я что же, все это время здесь буду сидеть?

— Ты же хотел быть воином. А это твой пост. Пока ты здесь, тылы наши в сохранности…

— Это он?

— Кто? — не понял Набу.

— Тот человек, которого подобрал под стеной мой караул… Он убил Ашшур-аха-иддина?

— Да.

— Каков смельчак…

Новость, которая должна была поднять дух войска Арад-бел-ита, о чем уже знали все офицеры, знать и даже шептались на женской половине, принес в лагерь Арица, ловко обошедший все препоны на своем пути. Он вырвался из ловушки, когда его обложили со всех сторон, ушел от погони и по иронии судьбы едва не погиб от своих же. Одна стрела вошла в правое бедро, вторая — под левую ключицу. Шер сам пришел разбираться, кого подстрелили его караульные, а услышав из уст раненого, что он служит его отцу, немедленно позвал санитара.

Арад-бел-ит первым навестил сына Шимшона. Выслушав лазутчика, царь расцеловал его, как родного, пообещал награду — золото и высокую должность. Посмеялся: «Вижу, убивать — это лучшее, что у тебя получается. Будешь у Набу-шур-уцура правой рукой по этой части. А пока выздоравливай. Я приказал отнести тебя к офицерам».

Впрочем, Арица принес и плохую новость, испортившую Арад-бел-иту праздник. Она касалась Теушпы.

— Ты уверен? — переспросил царь.

— Писец, который служил мне связным, услышал об этом на военном совете, — подтвердил Арица. — По словам Скур-бел-дана, киммерийцы уже повернули назад. Переправиться через Евфрат им помешало половодье.

Затем объявился Гиваргис. Поздоровались, сердечно обнялись — все-таки не виделись почти два года. Но стоило старшему брату похвастать молодой женой, младший помрачнел, и разговор после этого прервался. Гиваргис догадался о причине такой перемены и стал неловко оправдываться:

— Ты это зря. К чему она тебе… Да и по закону все это…

Потом поднялся с ложа и, хмурясь, пошел прочь.

Ашшур-ахи-кар объявился у жены, когда перевалило далеко за полночь. Нежно поцеловал, бережно увлек на постель…

Это была их первая близость после рождения сына.

Как же много счастья они подарили друг другу в эту ночь….

***

После военного совета Арпоксай покидал царский шатер одним из последних. Многочисленные похвалы Арад-бел-ита, не раз напомнившего, что без скифов сегодняшний успех в сражении был бы немыслим, потешили самолюбие номарха. Он даже на время забыл о бегстве Хатраса. Но оказалось, царь и тут обо всем проведал, хотя скифский предводитель и предпочел бы скрыть этот позорный факт от ассирийца.

— Не сомневайся, его ищут, — по-дружески заговорил с ним Арад-бел-ит, когда они расставались. — Я приказал Набу-дини-эпише выделить для этого два десятка стражников… Не мог он далеко уйти. Лагерь огорожен валом и частоколом, караульные начеку, они бы заметили. Получается, где-то здесь прячется.

— Это моя вина, — досадуя, скривился Арпоксай. — Ты сделал мне подарок, а я не сумел удержать этого пса на цепи.

— Найдут, — заверил союзника царь.

— Только живым! — осклабился номарх.

В расположение скифов Арпоксай пришел в самом прекрасном настроении. Приказал виночерпию налить вина, привести пару молодых наложниц, а дождавшись их, выгнал всех из шатра и беззаветно предался плотским утехам. К полуночи номарх уснул в обнимку с молодыми женщинами, едва прикрыв свою наготу одеялом.

Спустя час-другой лагерь, где ночевали почти двадцать пять тысяч человек, затих. Нарушали тишину лишь стоны раненых, мерная поступь стражи, патрулировавшей улицы, да зычная перекличка караульных на земляном валу.

В это самое время в одной из выгребных ям что-то зашевелилось. Сначала показалась голова, затем плечи. Наконец прятавшийся там человек встал в полный рост и полез по стенкам ямы наверх. Одной руки у него не было.

Запахи для Хатраса не существовали уже давно. Для того чтобы дышать, он нашел соломинку. А искать его здесь никто и не подумал.

Он переждал, пока мимо пройдет стража. Единственное, на что она обратила внимание, — сильный смрад, но потом воины сообща решили, будто во всем виноват ветер.

Арпоксаю снилось нечто удивительное. Неприятное, отчасти даже постыдное. Он прогуливался на лошади по лесу и вдруг оказался на поляне, сплошь усеянной конским навозом. Хотел объехать, но потом решил, что только зря потратит время. Вскоре выяснилось, что этой поляне нет конца и края, а вонь становилась все сильней и сильней… В какой-то момент он больше не смог себя сдерживать и его стошнило.

От этого — рвотных позывов — Арпоксай и проснулся. И с ужасом увидел напротив лица самого страшного демона, явившегося в этот мир из преисподней. Только по глазам старик и узнал своего кровника и прошептал: «Хатрас…»

Убийца впился ему крепкими кривыми зубами в горло и вырвал кадык.

***

Среди ночи стража наткнулась и взяла под арест человека явно знатного, заносчивого, неуступчивого, но главное, чужого: пароля он не знал, кто и откуда — отвечать отказался, зато потребовал вести его к Набу-дини-эпише.

Узнав Скур-бел-дана, наместник Ниневии выпроводил из шатра лишних свидетелей, усадил вражеского полководца на лучшее место как дорогого гостя, налил вина ему и себе, вкрадчиво заговорил:

— Не буду спрашивать, кто помог тебе пройти в наш лагерь, поскольку уверен: в этом возникла крайняя необходимость.

— Я здесь только для того, чтобы встретиться с тобой. Меня всегда учили, как это благородно — протянуть другу руку, когда он в ней нуждается.

— Мы никогда не были друзьями, — спокойно заметил на это Набу-дини-эпиша.

— Но ведь мы не были врагами, — возразил Скур-бел-дан. — А это уже немало в наше время.

— Так ты пришел просить меня о помощи?

— В помощи нуждаюсь не я, а ты… Мой дорогой друг.

Набу-дини-эпишу эти слова смутили. Он почему-то был уверен, что враг хотел переметнуться на их сторону. Зная, что Ашшур-аха-иддин умирает, другого и ожидать было трудно.

— А если я сейчас отведу тебя к царю, ты будешь так же упорствовать?

— Думаю, ты этого не сделаешь. Ты благоразумный человек, наместник. Безусловно, храбрый, но благоразумный. Чего я не могу понять — как это тебя угораздило примкнуть к тому из братьев, кто заведомо был слабее в этой войне?

— Но Арад-бел-ит жив, тогда как Ашшур-аха-иддин…

— Быстро же расходятся слухи! Даже в нашем лагере далеко не все знают о ранении царя. Не буду скрывать, это правда. И никто не знает, доживет ли царь до утра. Но неужели ты думаешь, что война закончится со смертью Ашшур-аха-иддина? Даже если в этих горах поляжет вся его армия… О чем мечтает Арад-бел-ит, мне понятно: царский трон застит ему глаза. Да и выбора у него особого нет. Победа или смерть. Но ты?... Закуту давно мечтает стать второй Шаммурамат³⁵. И смерть единственного сына лишь укрепит ее в этом желании. Царем объявят либо Ашшур-бан-апала, либо Шамаш-шум-укина, но править будет царица. И можно не сомневаться, что жрецы и наместники ее в этом поддержат.

Набу-дини-эпиша все еще барахтался:

— Эта победа все изменит. Может, жречество и не считает Арад-бел-ита своим ставленником, зато все остальные, как только подует другой ветер, сразу переметнутся из одного лагеря в другой.

— Это было бы возможно, опирайся узурпатор на Аби-Раму или на тебя, но ты лучше меня знаешь, что завтра на землю Ассирии придут скифы и киммерийцы, которые, словно саранча, сметут все на своем пути… Сам ответь на вопрос: как быстро и какое войско соберет Закуту, чтобы отразить эту угрозу. Да вся Ассирия соберется под ее штандартами!

Набу-дини-эпиша потупился, словно нашкодивший ученик; возразить на доводы Скур-бел-дана ему было нечего. Однако и предательство, когда победа была так близка, выглядело не меньшей ошибкой. И, со свойственной старому царедворцу мудростью, он решил остаться где-то посредине.

— Наверное, ты прав, но изменников не жалует никто. Даже Закуту… Мои люди выведут тебя из лагеря.

Скур-бел-дан смиренно поклонился, молча попятился к выходу.

— Постой… — остановил его в последний момент Набу-дини-эпиша. — Ты ведь не забудешь о моей доброте, окажись я в твоих руках?

— Я умею отдавать долги, — улыбнулся ночной гость.

Встреча с врагом в собственном лагере нарушила то внутренне состояние покоя, в котором пребывал этим вечером наместник Ниневии. Как такое могло случиться? Значит, тем же путем сюда могут проникнуть и лазутчики: уберут охрану, откроют ворота, а там — неизвестно, достанет ли сил и удачи отбиться. А не лазутчики, так убийца, чтобы добраться до царя.

Последняя мысль встревожила не на шутку.

Набу-дини-эпиша позвал начальника внутренней стражи. Дожидаясь его, долго ходил кругами, все думая о том, насколько прав в своих прогнозах Скур-бел-дан и, может, правильнее было бы принять его предложение. И тут же убеждал себя: «Ерунда. Закуту тоже не вечна. Сын — мертв, а заступиться за нее больше некому».

Наместник затылком почувствовал, что тот, за кем он посылал, уже в шатре и, не оборачиваясь, сказал:

— Выясни, где нашли человека, который от меня недавно вышел. Как он пробрался в лагерь, с кем встречался. Не мог он быть здесь без провожатого. Арестуй всех начальников караулов. Допроси с пристрастием.

Начальник внутренней стражи осторожно спросил:

— Шера, сына Набу-шур-уцура, взять тоже?

— Нет. Конечно же, нет. И сделай так, чтобы его отец тоже ни о чем не узнал. К чему на себя напраслину возводить…

***

Едва рассвело, лагерь Арад-бел-ита был уже на ногах.

Подняли всех скифы. Они врывались в палатки с ранеными, с провиантом, и даже в казармы, переворачивая все верх дном, ругаясь и выкрикивая на своем языке какие-то слова, среди которых можно было разобрать только одно: «Хатрас».

Ассирийцы дали отпор. Где-то стычки ограничились рукоприкладством, где-то — сломанными ребрами, но где-то пролилась кровь. Стычки грозили перерасти в самый настоящий бой, и успокаивать страсти приехал сам царь.

— Что случилось?! — грозно спросил он Арианта, вышедшего ему навстречу.

— Арпоксай мертв! — ответил скифский предводитель. — Его убили в твоем лагере! Как зверю, вырвали кадык! И этот ублюдок сейчас прячется где-то среди ассирийцев!

Арад-бел-ит на мгновение даже лишился дара речи. Он и представить не мог, что дело примет такой поворот.

— Мы найдем его, — немного помолчав, повторил он то же, что раньше говорил Арпоксаю.

— Нет, это мы найдем его. Мы перевернем весь лагерь, но найдем его. Ты знаешь, с кем он пробрался в шатер номарха?! — негодовал Ариант. — С двумя девками! Вот с них мы и начнем. Мы хотим обыскать всю женскую часть лагеря. Это единственное место, где он мог скрыться. Каждая ассирийская потаскуха, которая прячет лицо, может оказаться Хатрасом.

У царя почернели глаза, когда ему перевели эти обидные слова. Однако, что ответить, он нашелся:

— Нам незачем смотреть их лица. Достаточно проверить две ли у них руки. Ведь одну он себя отгрыз… Но это сделаю я и мои евнухи. Никто из скифов не войдет на женскую половину. Ты ведь доверяешь мне? Или мы уже не союзники?

Ариант сверкнул глазами и злобно улыбнулся:

— Это твой лагерь, и в твоем лагере убили моего старого друга… Значит, на тебе и лежит вся вина. Я даю тебе время до полудня. Если к полудню ты не найдешь Хатраса, мы уйдем.

На поиски были брошены все силы. Ассирийцы перерыли каждый клочок земли, искали среди живых и мертвых, в сене, в зерне… даже в выгребной яме: до этого наконец кто-то додумался — все напрасно. Хатрас словно растворился в воздухе.

Когда время стало приближаться к полудню, царь сказал Набу-шур-уцуру:

— Прикажи прекратить поиски.

— Но у нас еще осталось время…

— Ты еще не понял? — задумчиво произнес Арад-бел-ит. — Хатрас у скифов. Уж не знаю, живой или мертвый, но он у них. А все это уловка. Арианту нужен лишь повод, чтобы увести отряд, который теперь подчиняется только ему. До полудня еще два часа. Прикажи всем прекратить поиски, вернуться в казармы и хорошенько отдохнуть. Дождь не стихает, и это нам на руку. Мы обойдемся без скифской конницы.

— Что ты задумал?

— Атакуем неприятельский лагерь силами царского полка и всех наших колесниц. Их появление заставит Гульята поверить, что мы решились опрокинуть его главными силами.

— Атаковать с четырьмя неполными тысячами почти тридцатитысячную армию! Да это безумие! — изумился Набу-шур-уцур.

— Ты прав, поверить в это непросто, тем более что пелена дождя скроет нашу истинную численность. Когда Гульят поймет, что нас можно легко обойти с флангов, он бросит на это последние резервы. Мы дождемся пока враг окончательно увязнет в сражении, и тогда Аби-Рама и Санхиро ударят им в тыл… Отправим их в обход, через горы. Прикажи им выступать немедленно.

— Нам придется продержаться не меньше двух часов… Позволь мне пойти вместе с Ашшур-ахи-каром в этот бой.

Арад-бел-ит ласково улыбнулся:

— Мы будем сражаться плечо к плечу.

Затем снова помрачнел и сказал о том, что его, несмотря на внешнее спокойствие, так беспокоило:

— Сходи к Арианту и скажи, что мы могли бы еще раз обсудить с ним возникшие противоречия. Попытаться все же стоит.

Встречаться с ассирийским царем Ариант больше не захотел. В полдень скифы, как и было обещано, покинули лагерь.

***

Вперед выслали лучших разведчиков. К передовым постам армии Ашшур-аха-иддина они подобрались совершенно незаметно — помогла непогода — бесшумно убрали дозорных, подали условный сигнал. Громкое пугающее хриплое «кау», плач выпи, пронеслось над степью и, словно по волшебству, мгновенно привело в движение выстроившийся в боевом порядке царский полк. До вражеского лагеря оставалось всего пятьсот шагов. Но разве что рассмотришь за стеной дождя!

Арад-бел-ит с сотней телохранителей находился в центре. За правый фланг, который был ближе к лесистым склонам, отвечал Набу-шур-уцур. За левый, примыкавший к речке, — Ашшур-ахи-кар. Здесь же на флангах стояли лучники — только самые меткие и опытные, остальным вручили тяжелое вооружение и поставили в строй, чтобы восполнить потери царского полка за предыдущий день.

Стройные ряды, сомкнутые щиты, стена из копий.

Тишину хранили, как невинная девушка свою честь. Горнисты молчали. Команды передавались по цепочке вполголоса.

В какой-то момент расступились, пропуская отряд колесниц.

Лагерь Ашшур-аха-иддина все еще не был полностью окружен частоколом, не говоря уже о том, чтобы обнести его рвом или валом. Охрану ворот, в этом случае почти условных, наступающие смяли практически сразу, однако тревогу караульные все-таки подняли. Лагерь мгновенно ожил, воины, прятавшиеся от нескончаемого дождя под навесами, в палатках и шатрах, выбегали наружу, собирались в десятки и сотни, выдвигались на передний край. И все это делалось спешно и в толчее… И когда на улицы ворвались боевые колесницы, чьи косы мгновенно превращали людей в фарш, в лагере возникла паника. После вчерашнего сражения у Шаррукина осталось всего семнадцать повозок. Но за считанные минуты они покалечили и убили сотни врагов.

Связь между колесницами была потеряна сразу. Каждая выбирала свой путь и рассчитывала только на свои силы. Шаррукин же, впервые за долгие годы избавившись от груза ответственности за вверенный ему отряд, почувствовал себя так, словно у него выросли крылья. Рядом с ним в повозке находились еще двое лучников. И пока один из них выпускал стрелу, рабсарис успевал послать две. Его лук не знал промаха. По убегающему врагу он бил в спину, по тем, кто пытался прикрыться щитом, — в шею или голову, по тем, кто атаковал, — куда получится, лишь бы остановить: и этого достаточно — колесница уже летела дальше, сметая все на своем пути.

Первая колесница погибла в самом начале, наскочив колесом на камень. Раздался треск, повозка завалилась на бок, а затем перевернулась. Лошади встали как вкопанные. Оказавшийся на земле лучник не успел и охнуть, как его уже пронзили два копья. Возница был проворнее: схватился на мечах с накинувшимися на него врагами, за минуту справился с тремя — кто б мог подумать! — и тут же упал, убитый стрелой.

Вторая колесница провалилась обоими колесами в яму (разве разглядишь ее в такой-то грязи!). Для тех, кто оказался рядом, это было как подарок судьбы. Вот она, смерть, еще мгновение назад она нависала над тобой — и вдруг рассеялась словно туман, лишь холодок по коже. Возницу и лучников убили сразу. А кони все-таки вынесли, выдрали повозку из капкана, рванули вперед. Кромсая человеческие тела острыми косами, втаптывая в грязь раненых и мертвых…

Паника улетучилась после того как стало по настоящему страшно. Очень скоро защитники лагеря уже целились не в людей, а в лошадей. И стоило какой-нибудь повозке прервать свой бег, как возница и лучники немедленно погибали в короткой схватке. С такой яростью стая собак рвет в клочья затесавшегося к ним чужака.

И только колесница командира остановилась сама, когда стало понятно, что ни вперед, ни назад пробиться уже невозможно. После бешеной гонки Шаррукину показалось, будто мир вокруг замедлился. Замер ветер, рвавший одежды, пошел тише дождь, а враги вдруг стали рачительно-острожными и боязливыми. Выставив перед собой копья, прикрываясь большими щитами, они приближались, отмеривая каждый шаг.

Шаррукин улыбнулся:

— Живыми хотят меня взять. Значит, узнали. Интересно, чей это приказ, Скур-бел-дана? Или Гульята?

Неприятельские лучники молчали. Из повозки не стреляли, потому что кончились стрелы.

Шаррукин вытащил меч из ножен, его примеру последовали те, с кем он дрался в этом бою плечо к плечу. Приготовились к последней схватке…

Как бы там ни было, но отряд колесниц свою задачу выполнил. Армия Ашшур-аха-иддина поддалась и отступала по всем направлениям. Царский полк Ашшур-ахи-кара, преследуя врага, очень скоро достиг главной площади лагеря и вплотную подошел к царской ставке.

Когда началось сражение, здесь находились все полководцы Ашшур-аха-иддина. Военный совет созвал Гульят. В отсутствие царя, как и полагалось, армию возглавил туртан.

— Мы не знаем, сколько у Арад-бел-ита скифов, — говорил Гульят. — Слава богам, что пошел дождь! Но стоит ему прекратиться, а земле немного обсохнуть, как их конница тут же довершит начатое. Уходить надо немедленно. Мы пожертвуем одним кисиром, оставив его в лагере, создадим видимость, что остаемся на месте. А сами тем временем отступим в Тушхан. Там наберем конницу, соберемся с силами, проведем разведку, чтобы не действовать вслепую. Да и войска у Арад-бел-ита не хватит, чтобы осаждать такой крупный город.

Этот план поддержали Набу-Ли и Набу-аха-эреш, с оговоркой — Ишди-Харран, который предлагал оставить в лагере только обоз и совсем небольшую охрану, дабы не жертвовать целым кисиром.

Самым горячим противником этой идеи оказался Скур-бел-дан:

— Стоило загнанной в угол крысе показать зубы, как вы готовы дать деру?! Время — это все, что сейчас надо узурпатору, чтобы найти способ переманить на свою сторону новых союзников. А что если завтра урарты, киммерийцы и скифы объединятся с Арад-бел-итом?!

Говорил он громко, отрывисто, брызгая слюной, выпучив глаза и оглядываясь вокруг, словно искал врагов в этом шатре. И хотя в этой речи было разумное зерно, причины оппозиции к туртану лежали несколько в другой плоскости.

Если туртан отведет армию Ашшур-аха-иддина в Тушхан, война непременно затянется, рассуждал сановник. Если царь выживет, всегда можно заявить, что он, Скур-бел-дан, был против этого невнятного маневра. Если умрет, то влияние Гульята с каждым днем будет только расти. Да и определенные предпосылки к тому, чтобы надеяться на победу, у Скур-бел-дана имелись, хотя он и держал их пока в тайне.

Гульят возразил:

— Не ты ли, уважаемый Скур-бел-дан, еще вчера убеждал нас, что киммерийцы из-за разлива реки повернули назад, а царь Руса никогда не станет вмешиваться в войну между ассирийцами?

— Сегодня на нашей стороне численный перевес, и не воспользоваться таким случаем — неприкрытая измена! Был бы здесь царь — никто даже вести таких речей не осмелился бы!

Обвинить туртана прилюдно в измене — дорогого стоило. Гульят такую обиду не стерпел, схватил Скур-бел-дана рукой за горло и сдавил так, что тот побагровел от удушья. Чем бы все это закончилось, неизвестно, но в шатер ворвался гонец, несмотря на попытки стражи его остановить.

— Нас атакуют! Колесницы Шаррукина ворвались в лагерь!

О ссоре пришлось забыть. Гульят, оставив в покое поносителя, сказал ему:

— Твои воины — на противоположной стороне лагеря, ты сможешь беспрепятственно вывести их через южные ворота, обойти неприятеля с севера и ударить в правый фланг или в тыл, смотря по тому, как сильно растянулись силы Арад-бел-ита, — Затем приказал Набу-Ли: — Из лагеря ни на шаг. Слышишь, не отдавай им лагерь! Деритесь за каждую улицу! За каждую палатку! Иначе нам конец!

Набу-аха-эрешу было поручено прикрывать тыл. После того как в первой схватке его войска были почти полностью разбиты и бежали, вера к нему пропала.

Под конец туртан обратился к Ишди-Харрану:

— Лекарь тревожить царя запретил. Малейшее сотрясение может стать для него фатальным. А потому царский полк защищает этот квартал. Даже если Набу-Ли не выдержит, тебе отступать нельзя, да и некуда!

В центре лагеря становилось все жарче. Идти вперед приходилось по трупам и умирающим. Чужих добивали, своим, по возможности, пытались помочь.

А дождь даже усилился. И в какой-то момент стало казаться, что это не люди, а небо истекает кровью.

Пока в лагере царил разброд, а его защитники не собрались с силами, пока не нащупали связи между десятками, сотнями, кисирами, пока командиры не призвали к дисциплине растерявшихся воинов, — царский полк Ашшур-ахи-кара продвигался вперед достаточно быстро. Однако это не могло продолжаться вечно. Наступил момент, когда силы противников уравновесились. И тогда наступление остановилось. В такой ситуации единого строя, конечно же, не существовало. Откуда ему взяться, если вокруг были сотни шатров и палаток, дробившие бой на тысячи мелких схваток за каждую улицу или форпост! Там дрались за конюшню, там — за кухню со съестными припасами, там — за выгребную яму, которая стала естественным рубежом, не позволявшим врагу зайти в тыл. Армия Арад-бел-ита не могла идти дальше: мала была числом. Армия Ашшур-аха-иддина не могла опрокинуть атаковавшего ее неприятеля: пала духом.

Но чем дольше продолжалось это противостояние, чем больше появлялось потерь с обеих сторон, тем очевиднее становилось, что чаша весов в этой битве склоняется на сторону защитников лагеря.

Спустя полтора часа после начала сражения, правый и левый фланги армии Арад-бел-ита вынуждены были развернуться, чтобы избежать окружения, и почти слились с центром. Менять расстановку сил пришлось на ходу.

Арад-бел-ит поручил Ашшур-ахи-кару защищать тылы. Набу-шур-уцуру — садиться на коня и поспешить к Аби-Раме, к которому отправились уже трое гонцов. Медлить с атакой больше было нельзя.

Царь, обняв молочного брата, сказал:

— Если он выжидает более удобного момента, скажи, что самое время. Если замешкался — поторопи. Если струсил — возглавь его войско сам.

Поле боя раскинулось всего в ста шагах, звон мечей, крики, вой, стоны людей, ржание лошадей — все это сливалось в один ни с чем несравнимый гул, от которого в жилах стыла кровь.

К царской колеснице подбежал командир одного из кисиров. Грязно-серый, промокший до нитки, вместо меча — какой-то жалкий обрубок. Из правого предплечья торчит обломок стрелы. Запыхался. Он будто все еще находился там, в гуще сражения, позабыл, кто перед ним, и, оттолкнув двоих телохранителей, вмешался в разговор друзей:

— Мой повелитель, мы пленили жреца Сохрэба!

— Ступай, на тебя надежда! — царь простился с Набу. Затем спокойно посмотрел на своего офицера. — И что же такого важного он сказал?

— Указал на шатер, в котором лежит узурпатор.

Глаза Арад-бел-ита почернели.

— Разве его не вывезли из лагеря?

— Нет. Его запретили трогать лекари. У него очень опасная рана, и любое движение может стать для него губительным.

— Где он?

Командир кисира взошел на колесницу, встал рядом с царем, принялся всматриваться в лагерь.

— Его шатер — через три палатки от того места, где сейчас идет бой. Но не в том, где царский штандарт, а в другом, что за ним. Он лилового цвета.

— Вижу! — лицо Арад-бел-ита просияло. — Бери всех моих телохранителей и самых опытных своих воинов. И принеси мне голову моего брата!

Среди тех сил, что были брошены на этот участок (теперь наиважнейший на поле битвы), оказалась и сотня Хавшабы. К этому времени изо всех его людей осталось меньше половины. И неравенство сил приходилось компенсировать мужеством. Сам сотник давно отбросил копье и, взявшись за секиру, шел впереди, прокладывая дорогу. Под его тяжелыми ударами трещали щиты, слетали головы, люди лишались рук и ног. За считанные минуты семеро были убиты, больше десятка тяжело ранены. Наконец враги стали в страхе расступаться перед ним, не желая вступать в бой.

Две из трех палаток остались позади, когда дорогу сотне Хавшабы преградила сотня Шимшона. Первым на пути человека-горы встал Рабат. Верткий, как уж, он закружил вокруг смертельно опасного врага, полагаясь только на свою ловкость. Легкий круглый деревянный щит (явно не тот, что надлежало иметь тяжелому пехотинцу), стянутый бронзовыми пластинами, служил, скорее, балластом, чем средством защиты. Пытаясь сблизиться с неприятелем и нанести удар мечом, Рабат то уходил вправо, то резко отклонялся назад, то делал два шага вперед — и снова назад. Но разве было что-то такое, чего Хавшаба мог не знать о его уловках! Сколько раз эти двое, оказавшись за одним столом, поглощая в огромных количествах пиво или вино, хвастали своими победами, сколько раз бились за Син-аххе-риба, сколько раз выручали друг друга, споря со смертью! Вот уж никогда бы не поверили, что придется драться друг с другом на поле боя.

Всякий раз, когда казалось, что меч вот-вот напьется горячей крови, Хавшаба успевал на мгновение опередить Рабата. Но если один стоял на месте, размахивая секирой, то другой вынужден был все время двигаться. Хорошая тактика, если ты не по колено в грязи, а ноги не разъезжаются в разные стороны.

И когда Рабат замешкался, увяз в черной жиже одним сапогом — мгновенно оказался на волосок от гибели. Но секиру не вернешь по собственному усмотрению с полпути, а в этот момент она уже уходила по траектории прочь. Тяжелое оружие. И тогда Хавшаба толкнул врага прямой ногой в живот. Рабат отлетел на пять шагов, упал навзничь, провалился с головой в лужу и грязь, а вынырнув, увидел прямо над собой смерть, ее остро отточенную кромку. Однако удача снова улыбалась ему: кто-то успел заслонить соратника щитом, — который тут же раскололся пополам, — ослабив удар, отчего секира только еще раз макнула ассирийца в лужу, сломав ему пару ребер. Добить не дали.

Справа на Хавшабу налетел Нинуйа, не уступавший великану в силе, недостаток же опыта компенсировал молодой задор. Пробил грозного противника копьем в правый бок под ребра. Хавшаба отмахнулся секирой, снес с обидчика шлем, хорошо — не голову. Подоспел Шимшон, понимал: остановит старого друга — остановит всю его сотню. Рявкнул Сасону, своему внуку:

— Назад! Мы сами!

Подумал с досадой: «И куда лезет, молокосос?!».

Да как такого осадишь!

Прикрываясь тяжелым, почти во весь рост, щитом и ловко орудуя копьем, Сасон подобрался к Хавшабе ближе всех, несмотря на вращающуюся, подобно крыльям мельницы, секиру. И вдруг ударил, проткнув врага со спины.

— А-а-а!!! — радостно завопил юноша.

Хавшаба рванул копье на себя, сломал его, а секира уже совершила полный круг и коснулась шеи Сасона. Обезглавленное тело покачнулось, но устояло. Руки все еще держали оружие, широко расставленные ноги, казалось, пытаются понять, куда идти дальше.

Когда месть туманит рассудок, это хорошо и плохо одновременно. Она придает сил, о которых человек никогда и не подозревал, но в то же время не позволяет трезво оценивать риски. Смерть внука потрясла Шимшона. Он кинулся на Хавшабу со щитом, как будто с тараном. Непостижимо, как сотнику удалось опрокинуть этот титана, повалить на землю. Следующие несколько секунд они катались, сцепившись намертво, когда нельзя было понять, кто из них где. Пока, наконец, не стало очевидно, что Шимшон оказался снизу, а Хавшаба сидит сверху и душит старого приятеля руками. Но тут подоспели Рабат и Нинуйа — один с мечом, второй с копьем. О былой дружбе никто не помнил. И меч, и копье вошли в тело Хавшабы почти одновременно.

Смерть сотника остановила продвижение воинов Арад-бел-ита к шатру Ашшур-аха-иддина. К сотне Шимшона присоединилась сотня Хадара. Вместе им удалось выстроить крепкую оборону и оттеснить врага.

Дождь, между тем, не прекращался, и это изматывало даже больше, чем само сражение. Мокрым было все: оружие, доспехи, одежда… Каждый шаг давался с трудом, каждое движение требовало огромных усилий. Люди выбивались из сил, и только жажда выжить в этой мясорубке заставляла крепко держать оружие…

***

В то время как в лагере Ашшур-аха-иддина шел бой, лагерь Арад-бел-ита будто вымер. Впрочем, здесь еще оставалось достаточно народу: знати, раненых, обозников, рабов и слуг и совсем небольшая охрана, однако из-за дождя все пытались найти место посуше: те, кто не мог спрятаться в палатке или шатре, искал укрытие под навесом.

Набу-дини-эпиша после того, как армия вышла из лагеря, еще какое-то время находился на валу около центральных ворот, надеясь понять, кто побеждает; но очень скоро убедившись, что из-за бури ничего разобрать невозможно, вернулся к себе в шатер.

Время от времени наместник посылал доверенного человека к начальнику внутренней стражи, чтобы узнать, не выведал ли он чего важного от арестованных караульных. Найти следы изменника, который провел в лагерь Скур-бел-дана, пока не удавалось.

Пытался себя хоть чем-то занять, подумал, не сходить ли к дочери. Но тут же вспомнил о дожде. Идти несколько кварталов по такой непогоде, только для того чтобы понянчить внука?

«Заболею еще, чего доброго. А какое тут лечение? Вино и наложницы».

И эта мысль ему вдруг понравилась.

Набу позвал своего кравчего. Поручил ему привести двух сирийских девушек, подать хорошего вина… Хоть так он забудет весь этот кошмар. О боги! Как же превосходно ему жилось в Ниневии при Син-аххе-рибе!

Воспользоваться наложницами и напиться не удалось: неожиданно явился начальник внутренней стражи, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: допрос дал результат, которого никто не ожидал. Набу-дини-эпиша выставил стражу за полог и немедленно обратился в слух.

— Нашли, — приглушенным голосом заговорил подчиненный. — Это был Тиглат, начальник третьего поста. Ночью из лагеря вышел Бэл-ушэзибу, царский астролог. Через два часа он вернулся. Да не один. Кто такой, Тиглат не понял, но перечить жрецу не посмел, и более того, дал в провожатые одного часового. Бэл-ушэзибу и его спутник вошли в шатер Аби-Рамы и оставались там около часа. Потом жрец и неизвестный побывали в скифском квартале, у Арианта. Потом пошли к воротам… Твоего ночного гостя, наместник, заметили и схватили случайно. У Бэл-ушэзибу слабый мочевой пузырь, вот он и бегает по малой надобности по сто раз на дню. А тут он отлучился…

У Набу-дини-эпиши от волнения пересохло в горле.

«Измена!» — вопила какая-то часть его сущности, но другая ее половина оказалась куда мудрее и сговорчивее: «А разве то, что ты скрыл от Арад-бел-ита встречу со Скур-бел-даном, не измена? Впору не голосить, как женщина на похоронах, а подумать о дочери и внуке. Сначала ушли скифы, а теперь царя предал и его зять. Это конец».

— Ты со мной? — наместник Ниневии пытливо посмотрел на начальника внутренней стражи.

Тот, по-видимому, уже просчитывал подобный исход дела.

— Да, мой господин… Лошади и люди готовы.

— А моя дочь? Внук? — встрепенулся Набу-дини-эпиша.

Начальник замялся:

— Караульные предупреждены, что мы едем проверить окрестности. Если с нами будут женщина и ребенок, неизвестно, как поведет себя Шер. Он ведь начальник караула. Возникнут ненужные расспросы.

— Да… да… ты прав, — забормотал Набу-дини-эпиша.

«Это ведь твоя кровь! Что ты делаешь?! — попыталась образумить та его половина, которой была присуща смелость, но мудрая нашла отговорку: — Спасайся сам! Дети, внуки — все еще у тебя будет. Ты еще не стар. Или у тебя две жизни?!»

— Выезжаем немедленно.

***

Едва начало смеркаться, Набу-шур-уцур с десятком конных воинов отправился к Аби-Раме. Фланги армии Арад-бел-ита к этому времени настолько прижались к центру, что управлять ими отдельно от остальной армии было уже бессмысленно. Ни дождь, ни военный гений, ни даже удача больше не могли скрыть от Гульята и его полководцев малочисленность атакующих. Однако непогода сковывала инициативу, а отчаяние вынуждало Арад-бел-ита рисковать: снимать в спешном порядке какие-то отряды с одного участка и перебрасывать на другой — и только это пока позволяло держаться. Да еще оставалась надежда: три тысячи воинов царского полка Ашшур-ахи-кара стянули насебя почти все силы, что были у Гульята, — двадцать с лишним тысяч человек, и внезапный удар Аби-Рамы, его десятитысячного отряда по вражескому тылу мог в одночасье переломить ход сражения.

Набу-шур-уцур прошел оврагом до самой воды, затем двинулся вдоль берега реки, пока не наткнулся на отряд из полусотни аконтистов с лучниками. Возглавлявший отряд сотник погиб, а новый командир, до этого служивший всего лишь десятником, был неопытен. Отбившись от основных сил, заблудившись, они бродили так уже больше часа и почему-то приняли Набу-шур-уцура с его людьми за союзников.

— Мы из армии Набу-Ли, кисир рабсака Ниниба; а вы кто? — спросил десятник.

Окажись здесь кто-то другой, он, может, и растерялся бы, но Набу-шур-уцур знал почти всю свиту Набу-Ли наперечет: кто чем дышит и как воюет, и поэтому назвал имя его кравчего, человека очень влиятельного, но в то же время незаметного. Вряд ли в армии его вообще кто-то видел, зато все точно слышали.

Знакомое имя успокоило десятника, и он бесстрашно приблизился к группе всадников.

— Что вы здесь делаете? Неужто от смерти прячетесь? — насмешливо и грубо спросил его «кравчий».

В ответ послышались неуверенные оправдания:

— Заблудились. Как слепые котята… А бежать мы и не думали.

— С нами пойдете! — приказал Набу-шур-уцур. — А я потом скажу рабсаку Нинибу, кого ты охранял в этом бою.

Возражать никто и не подумал. Десятник даже рад был, что одним махом решил сразу столько проблем.

Хитрость помогла Набу и его людям сократить путь почти вдвое. Там, где на пути встречались войска Ашшур-аха-иддина, на переговоры отправлялся десятник, если натыкались на своих — говорил молочный брат царя. Добравшись до горы, углубились в лес, и уже через час вышли к расположению Аби-Рамы. Его войско стояло наготове всего в десяти ашлу³⁶ за лагерем Ашшур-аха-иддина.

Как только дозорный взял лошадь Набу-шур-уцура под узды, чтобы проводить к наместнику Изаллы, рабсак наклонился, чтобы отдать приказ:

— Арестуй этих болванов, что сопровождали меня. Они из армии Набу-Ли.

Аконтисты с лучниками так и не поняли, что произошло, когда их вдруг окружили и принудили сдать оружие. Десятник, пытаясь заступиться за своих людей, кричал:

— Это только моя вина! Это не дезертирство! Мы заблудились!..

Аби-Рама, собрав вокруг себя офицеров, находился в авангарде.

— Долго же вы набираетесь мужества, чтобы вступить в бой! — еще только приближаясь к ним, громко вмешался в этот военный совет Набу-шур-уцур.

Растолкав нескольких командиров, он подошел к их предводителю, навис над ним, словно скала, и сказал:

— Я не буду слушать твоих оправданий. Просто отдай приказ немедленно ударить в тыл нашим врагам. И добудь нам победу — это все, что тебе надо сейчас сделать!

И вдруг откуда-то справа раздался голос Скур-бел-дана:

— Дорогой Аби-Рама, ты спрашивал, как тебе доказать преданность царю Ашшур-аха-иддину?

Это была измена. Набу-шур-уцуру не позволили даже умереть как воину. Кто-то сбил его с ног, кто-то ударил в спину мечом. На последнем издыхании, стоя на коленях и истекая кровью, Набу схватил ближайшего к нему офицера за одежду, подтянул к себе и принялся душить голыми руками. Но тут рядом встал Аби-Рама. Словно извиняясь за свое предательство, он передернул плечами, а затем одним взмахом меча привел смертный приговор в исполнение…

Когда Аби-Рама бросил голову Набу к ногам Скур-бел-дана, тот, взяв ее за волосы, посмотрев в стекленеющие глаза, не мог скрыть своего удовольствия:

— И почему его все так боялись, ума не приложу!

***

Отряд лучников, которому было поручено охотиться за Ашшур-ахи-каром, в конце концов своего добился. В рабсака почти одновременно вонзилось четыре стрелы, и одна из них, та, что попала в сердце, принесла его врагам удачу.

Арад-бел-ит, появлявшийся то здесь, то там, то отдававший распоряжения, то рубившийся с врагом, узнал об этой смерти, когда находился в самом центре, где царские телохранители и остатки сотни Хавшабы противостояли сотням Шимшона и Хадара. Это было как послание богов, в которых он не верил: «Все кончено!»

Вокруг сгущались сумерки. То, что Аби-Рама и Набу-шур-уцур до сих пор не дали о себе знать, говорило об одном: помощи ждать неоткуда, а битва проиграна. По какой причине — уже не имело значения. И все же природное упрямство, стремление бороться до конца в самой, казалось бы, безнадежной ситуации, заставляли цепляться за последний шанс.

— Мне нужны все офицеры и сотники, — выйдя из боя, приказал Арад-бел-ит, вкладывая меч своего отца, верный Нергал, в позолоченные ножны и поправляя на себе сбившиеся доспехи, перемазанные грязью и чужой кровью.

Военный совет собрался всего в ста шагах от переднего края, по иронии судьбы — в шатре, который еще утром принадлежал Гульяту. Царь потребовал доклада. Они бились в полном окружении, исчезла даже та единственная лазейка, которой еще недавно воспользовался Набу-шур-уцур. Раненых давно перестали выносить с поля боя, убитых было больше, чем живых, — от всего царского полка осталось не больше кисира.

Слушая тех немногих командиров, что остались в строю, Арад-бел-ит всматривался в их усталые лица и понимал: эти люди пойдут за ним до конца, среди них не было ни трусов, ни предателей.

Царь заговорил:

— Главное — вырваться из окружения. Будем пробиваться назад, к нашему лагерю. Штурмовать его ночью враг не осмелится, а значит, у нас появится небольшая передышка. Оставим обоз и всех тяжелораненых и еще до утра отступим в горы. У нас есть союзники, на которых мы можем положиться. Сейчас, когда армия моего брата измотана и обескровлена, для того чтобы разбить ее, будет достаточно одного свежего кисира.

Уверенность, с которой Арад-бел-ит говорил о будущих победах, передалась его офицерам. Почувствовав это, он прибег к последнему средству:

— Ашшур-ахи-кара, вашего командира, больше нет среди живых. Есть желающие отомстить за его гибель?!

— Они умоются кровью! — закричал массивный, как скала, Анбу, заместитель погибшего Ашшура.

Эти слова отозвались громким эхом:

— Месть! Месть! Месть!

Но стоило царю поднять руку, как шум мгновенно стих.

— Оставьте в бою ровно столько людей, сколько надо, чтобы на какое-то время сдержать врага. Остальных отводите к северным воротам. Пробиваться будем там. И да помогут нам боги!

***

Час спустя у северных ворот собралась почти тысяча воинов, готовых пойти за своим царем до самого Кура³⁷. Разве могли их напугать тени умерших! Однако Гульят с тремя свежими кисирами, которые все это время держал в резерве, уже ждал неприятеля в месте прорыва. Вырвавшись из вражеского лагеря, воины Арад-бел-ита оказались на голой равнине против превосходящих сил, ощетинившейся фаланги, растянувшейся по всему фронту. Это была бойня. Разгром довершили лучники.

Арад-бел-ит погиб одним из последних. С мечом в руках, убив десятки врагов, от случайной стрелы, когда все уже было предопределено. Безмолвно… На вздохе…

20

История, рассказанная писцом Мар-Зайей

Казалось, ничто не может омрачить нашего счастья.

Мы были вместе. Мы любили друг друга. Мы верили, что это навсегда…

Пока не наступило то злосчастное утро.

Это было перед самым рассветом. Марганита спала, волосы моей возлюбленной разметались по подушке, голова лежала у меня на плече, запах ее тела пьянил, а робкое дыхание заставляло мое сердце сжиматься от нежности.

Никогда не верил в бескорыстие великих богов...

И вдруг Марганита вскрикнула, задрожала всем телом. Я осторожно приподнялся на локте, тревожно посмотрел на нее: она лежала с открытыми глазами, а на лице застыла гримаса боли.

— Милая… я здесь, я рядом! — но моя несмелая попытка успокоить любимую только усугубила положение.

Марганита метнулась от меня прочь, упала с кровати, разбив локоть в кровь, и принялась отползать к стене. Тяжелое и частое дыхание прерывалось всхлипываниями и стонами.

Я бросился к ней, все еще надеясь достучаться до ее воспаленного мозга, но вдруг обжегся о взгляд, полный ужаса, и тогда в растерянности остановился на полпути, умоляя богов снизойти до милости к нам обоим.

Не знаю, но, может быть, это боги услышали меня, когда на память пришли последние слова Син-аххе-риба: «Не позволяй мраку отнять ее у тебя».

О боги! Почему я был так беспечен!

Я бросился к огню, зажег с десяток факелов — в комнате стало светло как днем, но и это не помогло. Марганита забилась в угол, обхватив голову руками. Меня она не узнавала, то испуганно отводила взгляд, то смотрела куда-то поверх моей головы, то заходилась плачем, то опять вскрикивала…

А затем в ее голове случилось что-то еще. Марганита вырвалась из дома и, не разбирая дороги, побежала в лес. Я бросился следом. С трудом нагнал ее, повалил на землю, скрутил руки, не обращая внимания на отчаянное сопротивление, отнес в дом. Кое-как она успокоилась и вскоре уснула…

Спала она почти сутки.

А я боялся отойти от нее хотя бы на мгновение. И все смотрел в ее такое умиротворенное и прекрасное лицо. Словно не было того кошмара, что случился прошлой ночью.

Несмотря на долгий сон, ее взгляд не сразу стал осмысленным, а улыбка — прежней. Только через три дня Марганита немного пришла в себя…

Сначала мне показалось, что это случайность. Однако я стал присматриваться к моей возлюбленной, подмечать в ней то, на что раньше не обратил бы внимания. Иногда она словно засыпала на ходу, так что достучаться до нее не было никакой возможности, иногда была безудержно разговорчива, но стоило ее перебить, как она терялась и не могла вспомнить, о чем только что шла речь… Когда я попытался осторожно расспросить ее о прошлом, неожиданно наткнулся на стену непонимания. Она ничего не помнила. Ни кто такая принцесса Тиль-Гаримму, ни отца, ни матери, ни братьев… Такое уже было с ней раньше, когда я вытащил ее из петли. Но если тогда Марганита справилась с недугом (по крайней мере, четыре года назад мне хотелось в это верить), то теперь он оказался сильнее.

Ей очень помогало теплое козье молоко с медом. Отныне в комнате и днем, и ночью было светло. Повсюду висели амулеты. Я часто и много молился… Засыпала она почти мгновенно, а для меня начиналась ночная стража. Я научился спать днем, помалу и очень чутко. Увы, несмотря на все мои старания Марганите становилось хуже: ночные приступы повторялись все чаще и чаще. Она угасала.

Было ли известно о состоянии Марганиты принцессе Хаве, Арад-бел-иту и Син-аххе-рибу мне неизвестно. И конечно можно было только гадать, что послужило причиной этого помешательства: попытка моей возлюбленной покончить с собой, пожар, в котором погибли ее братья, что-то еще. Или же все беды и несчастия копились в ее сердце подобно яду, и, в конце концов, достигли той величины, когда разум отказывался воспринимать окружающий мир не иначе как через призму безумия…

Но как же дороги были мне те короткие часы просветления, когда Марганита смотрела на меня незамутненным взглядом! Как радовался я ее звонкому смеху! Как любил, держась с ней за руки, прогуляться по девственному лесу, где кроме нас в округе не было ни одной живой души.

Мы ведь спрятались от всего мира, и я верил, что надежно…

Омри приехал к нам осенью в год первый правления Ашшур-аха-иддина.

Да-да, тот самый Омри, что арестовал меня в Тиль-Гаримму, когда я еще юнцом приехал вместе с мар-шипри-ша-шарри Хавшабой в мятежный город.

Как судьба свела меня с Омри?.. Кажется, я немного опередил события…

Мне трудно сказать, собирался ли Набу-шур-уцур исполнить волю Син-аххе-риба, но из зиккурата в старый царский дворец меня привели как пленника. И если бы не Бальтазар... Взяв с меня обещание не покидать Хаву до Экбатан, он помог мне тайно выбраться из дворца. Благодаря его же стараниям дочь Арад-бел-ита даже не узнала о моей безуспешной попытке сбежать. И хотя я снова был разлучен с Марганитой, надежда на благоприятный исход все еще теплилась в моем сердце.

В столицу Мидии принцесса Хава и присоединившиеся в пути к ее каравану жены, наложницы и дочери Арад-бел-ита прибыли только в месяце аддар. Обе ассирийские армии в это время находились в Шуприи и готовились к решающему сражению, а в Ниневии наводила порядок царица Закуту. Положение принцессы поэтому оказалось более чем шатким. Кем она станет, потерпи Арад-бел-ит поражение, и не захочет ли кто-нибудь из венценосных родственников вернуть ее на родину, чтобы немедленно предать смерти? Но Деиок неожиданно для многих презрел все опасности, которые нес в себе этот брак, и недолго думая объявил о своей женитьбе.

Свадьбу организовали торжественную, пышную и многолюдную. Никогда еще Экбатаны не видели такого веселья. За свадебным столом я находился неподалеку от молодых (таково было желание невесты). Хава в своем свадебном наряде была восхитительна. Вопреки местным обычаям, она не прикрыла лицо, словно желала покорить всех присутствующих своей красотой. И ей это удалось. Кто-то не мог отвести от невесты глаз, как бы дерзко это ни выглядело; другие, опасаясь последствий, наблюдали за ней исподтишка; и даже те, кто старался подчеркнуть, будто их это не волнует, нет-нет да и смотрели в ее сторону.

Деиоку это внимание льстило.

Рядом с женихом на свадьбе сидел Бальтазар. Слегка наклонив голову, мидийский царь изредка задавал вопросы, а ассирийский гость обстоятельно на них отвечал. Многое в этом было удивительно. И то, что Бальтазар удостоился такой чести, и то, каким внимательным собеседником оказался Деиок.

Ну как я мог отказаться от соблазна раскрыть их тайну!

«Для Арад-бел-ита я давно самый преданный слуга. А перед Ашшур-аха-иддином за меня заступится Набу-аххе-риб, с которым я вступил в сговор, когда заманил в ловушку Син-аххе-риба», — говорил Бальтазар.

«Я так и не услышал от тебя, кто три года назад подослал убийц к сторонникам Ашшур-аха-иддина? Закуту — или Арад-бел-ит?» — интересовался Деиок.

«Люди Набу-шур-уцура, но по моему приказу. Однако они были уверены, что я исполняю волю их господина, — ответил Бальтазар. — Нескольких моих гонцов схватили, когда они переправляли тебе сведения… На время пришлось затаиться и действовать самостоятельно».

«В скором времени твои услуги станут еще более ценны. Кто бы ни победил в этой междоусобице, Ассирия, так или иначе, ослабнет. Этой весной киммерийцы обрушатся на Маннею. Скифы подомнут под себя Урарту. Я стану царем всей Мидии. А затем… Я верю, что настанет тот день, когда ассирийский царь будет ползать передо мной на коленях и молить о пощаде. Все равно, кто — Ашшур или Арад. Когда-нибудь не Ниневия, а Экбатаны станут столицей мира».

Так вот она разгадка — осенило меня: все эти годы Бальтазар служил мидийскому царю Деиоку!

Внезапно за спиной царя возник Омри. Я сразу узнал его, вспомнил мой плен, бегство — и подумал: «Так вот где обосновался бывший начальник внутренней стражи Тиль-Гаримму».

— Мой господин, — сказал он, — приехал посланник эламского царя…

Гости продолжали прибывать. Подарков навезли бесчисленное множество. Пир не прекращался даже ночью. На десятый день все засыпали от усталости, едва могли стоять на ногах от выпитого вина, а в рот не лезли ни кусок мяса, ни горячая лепешка, ни сочный персик.

Омри тоже узнал меня. И однажды вошел в мои покои, как давний друг.

— Я виделся с принцессой Марганитой. Этой ночью будь наготове, я помогу вам обоим сбежать из дворца. Оставаться здесь вам небезопасно.

Как он развеял сомнения в его искренности? Заявил, будто испытывает чувство вины перед дочерью царя Гурди, которому когда-то верно служил, и это самое малое, что он может для нее сделать.

Омри вывез нас из дворца, помог добраться до земель Замуа, после чего, простившись с нами, уехал. И вдруг осенью, в год первый правления Ашшур-аха-иддина, мой старый знакомый объявился вновь. С парой свободных лошадей и совсем без охраны.

— Вам надо бежать. Знакомо ли тебе имя Ур-Уту?..

— Да, — ответил я.

— Мне удалось опередить его всего на несколько часов. Теперь он служит Скур-бел-дану. И по-прежнему ищет тебя и Марганиту.

Сборы были недолгими. Мы сели на лошадей и поскакали в направлении города Бушту³⁸. Наш путь лежал на север, к скифам — это было единственное место, где ассирийские лазутчики были бессильны, — к царю Ишпакаю, которого я считал своим другом. В Бушту же мы должны были расстаться с Омри.

— Остановимся у моего друга, переночуете и поедете дальше, — сказал он, когда мы въехали в город.

Марганита выглядела уставшей. Я знал, чем это грозит уже в ближайшую ночь, но оставалась хрупкая надежда, что, отдохнув, моя возлюбленная справится со своим недугом.

— Только на ночь, — согласился я. — Как зовут твоего друга?

— Ур-Уту, — не по-доброму осклабился Омри. — Тот самый Ур-Уту…

Примечания

1.      Эрешкигаль — в шумеро-аккадской мифологии богиня, властительница подземного царства и супруга Нергала — бога подземного царства и палящего солнца.

2.      Месяц элул — август/сентябрь в Вавилонском календаре. Год в Вавилонском календаре образовывался из 12 месяцев, состоящих из 29 и 30 дней попеременно. Вавилонский календарь стал прототипом для ассирийского, еврейского и других календарей.

Нисан — март/апрель,

айар — апрель/май,

симан — май/июнь,

дуз — июнь/июль,

аб — июль/август,

элул — август/сентябрь,

ташрит — сентябрь/октябрь,

арахсами — октябрь/ноябрь,

кислим — ноябрь/декабрь,

тебет — декабрь/январь,

шабат — январь/февраль,

аддар — февраль/март.

3.      Двадцать третий — двадцать четвертый годы правления Син-аххе-риба — соответственно 682 — 681 гг. до н. э.

4.      царство Ишкуза — (аккад. ašguza) название Скифского Царства, существовавшего на территории Восточного Закавказья, на северных и частично на южных берегах реки Аракс в VII — VI вв. до н. э., современные Азербайджанская Республика и частично Иранский Азербайджан.

5.      Анаше и Бастам — города Урарту. Первый располагался ближе к западным рубежам страны, другой, очевидно, граничил с царством Ишкуза.

6.      Дом табличек — школа в Междуречье, или, по-шумерски, эдубба, это название — производное от названия табличек из глины, на которые наносилась клинопись.

7.      Конфета — слово «конфета» происходит от латинского confectum, в переводе — «изготовлено», и появилось только в XVI веке. Однако сами подобные сладости появились на три тысячи лет раньше.

8.      Кир — по одной из версий Кир I (Куруш, правил с 652 по 600 гг. до н. э.), правитель и основатель персидской державы династии Ахеменидов, — сын киммерийского царя Теушпы.

9.      Киликийские ворота — горный проход через Тавр в его восточной части (Ларандский и Средний перевалы).

10.      Экбатаны — под таким именем существовало два города в Мидии. Северная Экбатана была основана, согласно Геродоту, Деиоком, Южная Экбатана (совр. Хамадан, Иран) стала столицей Мидии значительно позже, при Дарии I.

11.      Замуа — древнее государство в Загросских горах, которое в период наивысшего могущества (IX в. до н. э.) располагалось на территории от озера Урмия до реки Малый Заб (северо-западный Иран).

12.      Хархар — город в Мидии.

13.      Накладная борода — мужчины нередко прибегали к такого рода ухищрениям: красивая ухоженная борода для ассирийцев была, помимо прочего, показателем высокого статуса.

14.      Катиары и траспии — один из трех племенных союзов у скифов.

15.      Нергал весь уже извелся: не знает, куда спрятать от нашего брата Эрешкигаль — здесь содержится намек на то, что Эрешкигаль была женой Нергала.

16.      Иллубру, захватив в плен мятежного царя Кируа — речь идет о восстании в Табале в 689 г. до н. э.

17.      Тукульти-апал-Эшарра, Шаррукин, Син-аххе-риб — ассирийские цари-завоеватели, при которых Ассирия значительно расширила свои границы.

18.      Эламские походы Син-аххе-риба — 693 г. до н. э. В результате этих походов было захвачено несколько десятков городов, а на троне Элама сменился царь.

19.      Крылатый бог — речь идет о боге Нинурте, которого изображали с крыльями за спиной.

20.      Бог Энки — в шумеро-аккадской мифологии — один из трех великих богов (наряду с Ану и Энлилем). Божество мудрости, подземных вод (создатель реки Тигр) и подземного мира, культурных изобретений.

21.      Что было рассеяно, он собрал… — отрывок из «Эпоса о Гильгамеше».

22.      Ниппур — (аккад. Nibbur) священный город древних шумеров в Южной Месопотамии (современный Ирак, г. Нуффар). В Ниппуре находился храм главного бога шумеров, Энлиля.

23.      Ассирийские города — речь идет о городах, составлявших ядро Ассирии: Ашшуре, Ниневии, Кальху, Арбелах.

24.      Города Тувану и Хуписне — города в Табале, на его равнинной части, у предгорий Таврских гор.

25.      Река Сарус — река в южной части Турции, на берегах которой и ныне находится г. Адана.

26.      Каркемиш — древний город-государство на территории Сирии и Восточной Анатолии. Династия царей Каркемиша была одной из ветвей хеттской правящей династии. Каркемиш упомянут в Библии: «Халне не то же ли самое, что Каркемис» (Ис. 10:9).

27.      Сиппар, Опис, Кута, Ниппур, Борсиппу — крупнейшие древние города Вавилонии.

28.      Сыны Мардука — то есть вавилоняне, которые поклонялись богу Мардуку.

29.      Тушхан — город на севере Ассирии, в верхнем течении Тигра.

30.      Гузану и Насибин — ассирийские города между Евфратом и Тигром, на северо-запад от Ниневии.

31.      Мелид — древнеармянский город на р. Тохма (древнее название притока верхнего Евфрата, начинающегося в Таврских горах).

32.      Ассирийский стадий — в ассиро-халдейско-персидской системе равен 230,4 м.

33.      Асархаддон — так за пределами Ассирии называли Ашшур-аха-иддина, в библейском варианте — Асардан.

34.      Барбат — арабское название одного из древнейших струнных щипковых инструментов Древнего Востока.

35.      Шаммурамат — царица Ассирии, правившая приблизительно в 811 — 805 гг. до н. э., больше известная как Семирамида, с именем которой связывались «висячие сады» — одно из «семи чудес света».

36.      Ашлу — веревка, одна из мер длины на Древнем Востоке (около 60 м).

37.      Кур — шумерский ад, мрачный темный подземный мир, на пути туда стояли три служителя: «человек двери», «человек подземной реки», «перевозчик».

38.      Бушту — древняя крепость на границе Манну и Замуа, южнее озера Урмия.

Действующие лица пятой книги:

АССИРИЙЦЫ

САРГОНИДЫ

Син-аххе-риб, царь Ассирии, 59 лет*

Закуту, царица и старшая жена Син-аххе-риба, 50 лет

Арад-бел-ит, наследник трона, сын Син-аххе-риба и принцессы Ирии из Урарту, 37 лет

Шарукина, принцесса Табала и любимая жена Арад-бел-ита, 25 лет

Хава, дочь Арад-бел-ита и мидийской принцессы Сабрины, 21 год

Шаммурат, дочь Арад-бел-ита и мидийской принцессы Сабрины,

жена Аби-Рамы, наместника Изаллы, 20 лет

Ашшур-аха-иддин, сын Син-аххе-риба и принцессы Закуту из Сирии, 35 лет

Вардия, эламская принцесса и старшая жена Ашшур-аха-иддина, 35 лет

Шамаш-шум-укин, сын Ашшур-аха-иддина и принцессы Вардии, 15 лет

Наара, сирийская принцесса и вторая жена Ашшур-аха-иддина, 33 года

Шэру-этерат, дочь Ашшур-аха-иддина и принцессы Наары, 17 лет

Ашшур-бан-апал, сын Ашшур-аха-иддина и принцессы Наары, 15 лет

САНОВНИКИ И ЖРЕЧЕСТВО

Ашшур-дур-пания, царский кравчий, 45 лет

Басра, царский колесничий, 37 лет

Бэхрэм, царский глашатай, 35 лет

Гиллиана, царский писец, 39 лет

Мар-Априм, мар-шипри-ша-шарри, 30 лет

Мардук-нацир, абаракку, министр двора, 72 года

Набу-Рама, первый министр Ассирии с осени 681 г. до н. э., 43 года

Нерияху, казначей до осени 681 г. до н. э., 58 лет

Парвиз, казначей с осени 681 г. до н. э., 50 лет

Палтияху, ревизор царских счетов, 58 лет

Таба-Ашшур, начальник царской стражи, около 30 лет

Таб-цили-Мардук, первый министр Ассирии до осени 681 г. до н. э., 32 года

Чору, постельничий царя, 41 год

Аби-Рама, наместник Изаллы, 45 лет

Зерибни, наместник Руцапу, 80 лет

Набу-дини-эпиша, наместник Ниневии, 48 лет

Набу-Ли, наместник Хальпу, 43 года

Бэл-эмурани, наместник Калху, 35 лет

Скур-бел-дан, наместник Харрана, 34 года

Набу-аха-эреш, наместник Самалли, 34 года

Набу-аххе-риб,

жрец из храма бога Нинурты в г. Калху,

воспитатель Ашшур-бан-апала и Шамаш-шум-укина, 80 лет

Бэл-ушэзибу, жрец, астролог царя, 60 лет

ВОЕНАЧАЛЬНИКИ И ОФИЦЕРЫ

Гульят, туртан, 51 год

Набу-шур-уцур,

рабсак, начальник внутренней стражи Ассирии, молочный брат Арад-бел-ита, 37 лет

Ашшур-ахи-кар, рабсак, командир царского полка при Арад-бел-ите, 25 лет

Ишди-Харран, рабсак, командир царского полка при Ашшур-аха-иддине, 29 лет

Набу-Ашшур, рабсак, 33 года

Санхиро, рабсарис, командир конницы, 30 лет

Шаррукин, рабсарис, командир отряда колесниц, 42 года

Юханна, рабсарис, командир конницы, 32 года

ЦАРСКИЙ ПОЛК

Хавшаба, сотник царского полка, друг Шимшона, 51 год

Ноам, воин из сотни Шимшона, 21 год

Хадар, воин из сотни Шимшона, 21 год

Нинуйа, воин из сотни Шимшона, 21 год

Рабат, воин из сотни Шимшона

СЕМЬЯ ШИМШОНА

Шимшон, глава семьи, сотник царского полка, 61 год

Арица, сын Шимшона от первой жены, 34 года

Гиваргис, сын Шимшона от первой жены, 35 лет

Сигаль, первая жена Гиваргиса, 34 года

Хадар, сын Гиваргиса, 18 лет

Сасон, сын Гиваргиса, 16 лет

Реут, сын Гиваргиса, 13 лет

Рина, дочь Гиваргиса, 9 лет

Агава, вторая жена Гиваргиса, 21 год

Хемда, вторая жена Шимшона, 40 лет

Нинос, сын Хемды, 26 лет

Эдми, жена Ниноса, 23 года

Лиат, дочь Шели, 17 лет

Шадэ, дочь Шели, 16 лет

УРАРТЫ

Руса II, царь Урарту, 27 лет

Ануш, сестра царя, 29 лет

Зорапет, первый министр Урарту, 43 года

Аревик, жена Зорапета, 38 лет

Егия, сын Зорапета и Аревик, 19 лет

Ишхануи, дочь Зорапета и Аревик, 18 лет

Баграт, начальник внутренней стражи, 38 лет

Баласан, туртан, 51 год

Манук, министр двора, 38 лет

Киракос, наместник Эребуни, 48 лет

Егия, ювелир в Русахинили, ассирийский лазутчик, 58 лет

Анкар, писец царя Русы, 63 года

Манук, лазутчик Ашшуррисау

Кадж, разбойник в Русахинили

Зинвор, сотник внутренней стражи в Русахинили

КИММЕРИЙЦЫ

Теушпа, киммерийский царь, 65 лет

Балдберт, советник и правая рука Теушпы, 60 лет

Лигдамида, сын царя Теушпы, 30 лет

Дарагад, племянник царя Теушпы, 30 лет

Тургар, номарх, около 35 лет

Дрон, сотник, около 50 лет

Родо, разведчик киммерийцев, около 20 лет

СКИФЫ

Номархи и ближний круг

Ишпакай, царь скифов, 68 лет

Шпако, дочь Ишпакая, 18 лет

Ратай, сын Ишпакая, 36 лет

Ариант, сын Ишпакая, 31 год

Арпоксай, верховный вождь катиаров и траспиев, 63 года

МИДИЙЦЫ

Деиок, мидийский царь, 28 лет

Сохрэб, царский кравчий, 40 лет

ПРОЧИЕ

Ашшуррисау, ассирийский лазутчик, 38 лет

Айра, жена Ашшуррисау, 24 года

Трасий из племени мушков, помощник Ашшуррисау, 24 года

Тарг, слуга Ашшуррисау, 33 года

Мар-Зайя, писец, 26 лет

Азери, маннейский купец, младший брат купца Шабаба

Арад-Син, бывший помощник Набу-шур-уцура, 35 лет

Омри, лазутчик Ассирии в Мидии, 37 лет

Карр, лазутчик, 23 года

Ардэшир, кравчий Аби-Рамы, наместника Изаллы

Ариэ, дядя Мар-Зайи, 49 лет

Бальтазар, начальник внутренней стражи Ниневии, 40 лет

Шер, старший сын Набу-шур-уцура, 14 лет

Батья, дочь казначея Нерияху

Дилшэд, бывший постельничий наместника Ша-Ашшур-дуббу

Дрек, бывший слуга Нимрода

Кара, колдунья

Мальаха (шестипалый), рыночный торговец

Марганита, дочь царя Гурди, 20 лет

Мара, дочь Набу-дини-эпиши, наместника Ниневии, жена Ашшур-ахи-кара, 21 год

Нергал, надсмотрщик над рабами

Нинурта, сотник внутренней стражи Ниневии, один из офицеров Бальтазара, 50 лет

сотник Рамана, приятель Гиваргиса

Омид, повар Аби-Рамы

Рафаил, слуга Ашшур-дур-пании, сын казначея Нерияху

Сурия, жена первого министра Таб-цили-Мардука

Шабаб, маннейский купец, старший брат Азери

Шарахил, рабсак наместника Аби-Рамы

Шушана, жена Набу-шур-уцура, 37 лет

Ханат, лазутчик Ашшур-аха-иддина, 39 лет

Хатрас, скиф, бывший раб Мар-Зайи, 27 лет

Эгиби, тамкар, 38 лет

Рамана, брат Мар-Зайи, 23 года

Элишва, сестра Мар-Зайи, 21 год

* возраст действующих лиц указан на начало 680 г. до н. э.

Пожертвовать