Моей матери,
которая всё ещё пытается
полюбить детективные романы
Персонажи и их положения в этом произведении полностью вымышлены и являются игрой воображения; они не изображают и не ставят целью изображать каких-либо реальных лиц или события.
Вовлечённые в действие лица
В Малом театре Каррузерса:
РУПЕРТ КАРРУЗЕРС, директор и режиссёр
АДАМ ФЕННУОРТ, управляющий делами
МАРК ЭНДРЮС, помощник режиссёра
ЛЬЮИС ДЖОРДАН, драматург
КЭРОЛ ДЕЙТОН, актриса
ХАРДИ НОРРИС, актёр
ФЕРГЮС О'БРИН, актёр
ФРЭН ОУЭН, актриса
САРА ПЛАНК, актриса
ХИЛАРИ ВЭЙН, актёр
БЕТСИ УИВЕР, актриса
В "Метрополис-Пикчерз":
МОРИН О'БРИН, глава рекламного отдела
ПОЛ ДЖЕКСОН, актёр
РИТА ЛА МАРР, актриса
ВЕРНОН КРЮЗ, любитель розыгрышей
Прочие:
С. УИЛЛОУБИ АЙВЕРС из Юго-Западной Национальной страховой компании
ЭРИХ МОЗЕР из Wiener Neueste Kunstbühne1
ДЕТЕКТИВ-ЛЕЙТЕНАНТ Э. ДЖЕКСОН из департамента полиции Лос-Анджелеса
НОРМАН ХАРКЕР, в прошлом из Оклахомы
Глава 1
Норман Харкер не мог бы сказать, почему его внимание привлекла именно эта девушка. Он сидел у прилавка аптеки на углу бульвара Голливуд и Вайн-стрит, поедал свой обед и в энный раз просматривал потрёпанную папку вырезок по делу Рэндольф. Было жарко, и ноги его устали, а сознание было наполовину занято остроумным использованием фторида натрия, а наполовину – убывающим банковским счётом и чрезвычайной нехваткой рабочих мест в Южной Калифорнии, особенно таких, кому не слишком интересен ваш предыдущий работодатель. Он начинал сожалеть об отъезде из Оклахомы, возможно даже, сожалеть о Хлое и своём широком жесте. А потом он заметил эту девушку.
Тусовка была достаточно заметной: споры, протесты, шумная болтовня. Двое мужчин выглядели впечатляющими типажами, а вторая девушка с ярко-голубыми глазами под копной чёрных волос была достаточно привлекательна, чтобы бросаться в глаза даже здесь, на этом Бульваре. Но та девушка была – как бы это описать? – просто другой. Волосы светло-русые, довольно прямые; макияжа нет; фигуру (насколько можно было разглядеть под столом) даже узкий свитер не делает интересной.
И всё же взгляд Нормана продолжал отвергать очарование дела Рэндольф, чтобы вновь обратиться на неё. Он не мог этого понять. Первая его гипотеза состояла в том, что его заинтересовала сама её обычность. Два месяца в Голливуде, где всякая официантка надеется, что следующим клиентом будет режиссёр в поисках новых лиц, перенасытила его Гламуром. Но это объясняло ещё не всё. В девушке было что-то неуловимое – какой-то свет бессмертной лампы, слабо мерцающей сквозь грубую оболочку.
Норман покачал головой и попросил гламурную официантку принести ещё кофе. Когда человек начинает так формулировать свои мысли... Бессмертные лампы, ух! Но, несмотря на вполне оправданное презрение к этим мыслям, он вновь повернул голову. На сей раз, поддержания дисциплины ради, он заставил себя сосредоточиться на мужчинах.
Тот, что сидел рядом с девушкой, стоил не одного взгляда. Его лицо господствовало бы над любыми спутниками. Не то чтобы оно было каким-то особенным; нос, рот и подбородок были... ну, носом, ртом и подбородком. Не более. Но над этими непримечательными чертами помещались самые чёрные волосы, какие когда-либо видел Норман – без следа каштанового оттенка, чисто, абсолютно чёрные, как у кота какой-нибудь ведьмы. А по лицу бежали две седые полоски – густые усы и пара бровей, сходившихся над носом и образовывавших одну прямую линию, как у оборотня. Под верхней серебристо-чёрной полосой висели два пурпурных пятна – эти виноградины были его глазами.
Норман, нахмурившись, вернулся к своему кофе. Прекрасные фигуры речи! Обобщая облик этого человека, он задействовал две аллюзии на чёрную магию и один парафраз описания утопленника. Он предположил, что экстрасенс объяснил бы подобное аурой этого типа. И хотя подобная психическая фразеология может показаться чепухой, что-то в этом человеке словно требовало такого описания.
Другого мужчину было определить сложнее. Он не был, в отличие от девушки, вполне обычным на вид; столь же неописуем он был по совсем иной причине. Каждый раз, когда вы смотрели на него, он оказывался кем-то ещё. Черты его лица как будто перетекали (хотя это куда худшая чушь, чем мог бы когда-либо произнести любой экстрасенс), словно он был медвежонком-сиротой, выросшим, так и не будучи облизанным до нужной формы2.
Норман, отвернувшись, решительно доел свой абрикосовый пирог, но, закурив послеобеденную сигарету, вновь полуобернулся. Группа собиралась уходить. Человек с Аурой говорил:
– Заверяю вас в полной секретности с моей стороны.
– Лучше бы так, – произнесла вторая девушка, – а то я натравлю на вас моего брата-сыщика. Пойдём, дорогая?
Та девушка покачала головой.
– Я хочу побыть одна, и это не шутка. Увидимся завтра. – Её голос был невнятным, возможно, глуховатым; но Норману это показалось столь же нелепо очаровательным, как и её лицо.
– Окей, – сказала другая девушка, а затем добавила, обращаясь к медвежонку: – А теперь насчёт того, чего нам нужно остерегаться, Вернон... – Все трое ушли, поглощённые неразборчивым спором.
Норман размышлял, что, будь мироздание устроено как должно, в противоположные двери сейчас вошли бы бандит и тигр, а аптеку охватили бы языки пламени. Он обезвредил бы бандита одной левой, сдружился с тигром и вынес на себе девушку сквозь бушующее пламя. Но если жизнь столь скучна, что делать мужчине? Женщины теперь даже не роняют носовых платков, а если попробовать честный прямой подход, зовут полицейского.
Забирая сдачу, он услышал голос девушки.
– Но я говорю вам, что не могу. Я сегодня ушла без сумочки. Морин сказала, что они заплатят, когда пойдут.
– Леди, мне всё равно, кто что сказал. Доллар шестьдесят, а с налогом доллар шестьдесять пять, вот всё, что мне нужно. И этот столик тоже. Тут и другим поесть надо.
– Но я не могу, говорю вам. Вы должны мне поверить. Могу оставить вам это кольцо...
Норман взглянул на тот столик. До тех пор ясное лицо девушки исказилось мольбой. Мужчина в фартуке взглянул на кольцо со скептической усмешкой человека, которому с ним нечего делать.
Норман положил сдачу в карман и незаметно пробрался к двери. Затем он повернулся и поспешил обратно в магазин. Он добрался до столика в задыхающемся темпе спринтера, прорвавшего ленточку.
– Дорогая! – кричал он. – Я так непростительно опоздал? На Уилшире была пробка, и я...
Прилив вдохновения оправдался. Девушка без колебаний уловила сигнал.
– Ты как раз вовремя, дорогой. Я оставила кошелёк дома, а эти люди ушли, спихнув на меня чек. Похоже, меня подозревают в мошенничестве, поджоге и покушении на убийство.
– Всего лишь покушении? Слегка неудобно, да? Сколько там?
– Доллар шестьдесят, а с налогом доллар шестьдесят пять, – упрямо повторил мужчина в фартуке. – И мне нужен этот столик.
Норман бросил ему даже сдачу.
– Вот вам, дружище. И посмотрим, как после этого вам достанется от Метрополис-Пикчерз. Берегитесь переодетых ангелов!
Тот человек внимательно пересчитал монеты, совершенно не обращая внимания на угрозу.
– Есть люди, кому нужен этот столик, – повторил он.
– Пошли, дорогая. Выпьем ликёр в "Дерби". – И Норман, взяв девушку за руку, вывел её на улицу.
Девушка за это время не проронила ни слова. Он понял, почему, когда она выпустила до тех пор удерживаемый хохот. Хороший, здоровый смех, длившийся целую минуту.
– Поистине ангелы! – выдохнула она, восстановив дыхание. – Не может быть, чтоб вы были не он!
– Я сильно отстал в добрых делах, – пояснил Норман. – Мой наставник устроил мне ад. Так куда мы идём?
– Мы?
– Мой наставник очень пунктуален. Настаивает, что доброе дело, длившееся менее часа, не считается. Так куда мы сейчас? Как насчёт... – Норман нащупал оставшиеся в кармане деньги и успокоился, – ...того ликёра в "Дерби"?
– Точно ли это дух святого Георгия? Неужели он спасает невинных дев, только чтобы уводить их в логовища беззакония и опаивать зельями? – Её глаза были чем-то средним между голубыми и серыми, но в них плясали весёлые огоньки.
– Благословенно, – проговорил Норман, – спасительное зелье. Это будет "Дерби"? Или "у Сарди", или "Ла Конга", или...
– Моё спасение, – задумчиво заметила девушка, – уже обошлось вам в доллар шестьдесять пять, а ваш костюм не пошит по индивидуальному заказу. Кроме того, вы только что упомянули такие места, куда можно дойти, значит, у вас, по-видимому, нет машины.
Норман вздрогнул.
– Уверяю, что я не приглашаю вас в...
– Нет, милый мой, прошу вас. Отсутствие машины не беда, но лошадей тоже придержите. Я просто стараюсь быть разумной. Если вам так нужно меня развратить, сделаем это экономично. Идём к "Джо". – Она взяла его под руку и повела в восточном направлении.
Итак, всё оказалось просто. В конце концов, жизнь очень даже неплохо устроена и совсем не однообразна. Вовсе не нужны тигры, бандиты и пожары. Мелодрама излишня.
"Хотя ни один тигр", – размышлял он, – "не выглядел так вопиюще мелодраматично, как тот человек с бровями вурдалака".
В более экзотичной ситуации "У Джо" можно было бы назвать бистро или кафе. В местности посуровее это была бы пивная или забегаловка. Но здесь, в обычном и бесцветном районе Голливуда, населённым низшим средним классом, это было просто "У Джо", заведение, куда люди порой заходили выпить пива, но в основном – поговорить.
К третьей кружке пива Норман Харкер почти завершил свою автобиографию. Девушка слушала хорошо – не в терпеливом и пассивном молчании, а с отзывчивой настороженностью. Она улыбнулась его описанию смертельной скуки жизни в Оклахоме, как будто заинтересовалась даже рутиной банковской службы и горячо сочувствовала его рассказу о борьбе в Голливуде, когда победа в конкурсе любительских пьес и скромное наследство от дяди побудили его попытать счастье здесь.
– Но то, что ты говорил в ресторане… – Её голос звучал почти испуганно. – Это была просто шутка, или у тебя что-то выгорело с "Метрополисом"?
– Просто шутка. Конечно, я там бывал. Оставил заявки для их чтения и исследования. Так же как оставлял заявки на авиационных фабриках и для сдачи экзаменов на государственную службу.
– Но я думала, что ты приехал сюда, надеясь заработать как писатель?
– Верно. Полагаю, ты достаточно давно в Голливуде, чтобы знать, сколь ошибочны такие надежды. Нужно иметь имя, чтобы тебя хотя бы прочли. Чтобы что-то продать, надо иметь агента; чтобы нанять агента, надо что-то продать.
– Знаю. Замкнутый круг. Но зачем исследования, авиация и государственная служба? Если ничего не выгорит, разве ты не можешь просто вернуться в Оклахому и вновь начать с того места в банке? Хорошая, разумная карьера; никаких агентов, никаких продюсеров…
– Нет, – сказал Норман. – Дело в том, что… Ну, я не могу. Вот и всё. Я здесь навсегда. У меня хватит денег ещё на месяц-другой, а потом…
– То есть любая работа у "Полли" будет много значит?
– Чертовски много.
– Но почему? Ты растратил деньги из Национального банка Оклахомы? Святой Георгий – беглец? Звучит захватывающе.
– Это не так, – коротко бросил Норман.
– Прости. Я не хотела совать нос не в своё дело. Но это действительно выглядит забавно, когда паренёк из глубинки даже не может вернуться домой к своему откормленному тельцу3… Слушай, дорогой. Твоя пьеса.
– И что с ней?
– Если бы, – задумчиво проговорила она, – тебе удалось её поставить, тогда агенты, продюсеры и вообще люди её увидели бы, и у тебя было бы какое-то имя, а тогда…
– Но где? Как? Если я не могу никого заставить даже заглянуть в…
– И постановка в маленьком театре помогла бы. Скауты занимаются таким. Расскажи о своей пьесе. На что она похожа?
– Ну, понимаешь, это… Нет. Три кружки пива я говорил о себе, потому что ты первый человек за последние месяцы, готовый это слушать. Но следующие три кружки мы будем говорить о тебе. Ты хоть понимаешь, что я даже имени твоего не знаю?
– Прошу тебя, почему я не могу быть Женщиной-Загадкой? Корабли, проходящие ночью, и всё такое? Мы, быть может, никогда больше не увидимся, и ты сможешь запомнить меня как нежную и туманную…
– К чертям нежное и туманное! Сперва имя, затем номер телефона, а на следующий вечер ты свободна. Информацию предоставлять в указанном порядке.
– Боже мой! Эти оклахомцы! Такие импульсивные!
Норман извлёк ручку и записную книжку.
– Имя, пожалуйста.
Она с улыбкой покачала головой.
– Дорогой, это галантное спасение – первая романтичная вещь, какая когда-либо со мной случалась. Прошу тебя, давай всё так и оставим. Имена так повседневны.
– Очень хорошо, мисс Хари, – ухмыльнулся Норман. – Или я могу звать тебя Мата?
– Прошу.
– Очень хорошо, Мата. Эта ночь наша в своей блаженной анонимности. Вдалеке грохочут пушки, но здесь, в этой благоухающей розами беседке из нежных виноградных лоз и завитков…
– Ты всегда ведёшь диалог так?
– Ты вдохновляешь меня, милая.
– Пожалуй, я теперь понимаю, почему агенты не…
– Тише. Пусть ни одно слово о таких грубых материях не слетит с твоих розовых губ. А теперь не заказать ли нам ещё бутылку марочного шампанского, любовно укутанного камкой в серебряном ведёрке со льдом? Не понаблюдать ли нам, как мелкие пузырьки нетерпеливо поднимаются, подобно непрестанным вздохам влюблённой золотой рыбки, чтобы, наконец, освободиться в насыщенном розовым маслом воздухе? Не сделать ли нам всё это?
– Эй, капитан! Шампанское? Хоть купаться в нём! Тьфу, да дьявол тебя возьми. Два пива!
– Афиняне, – объявил Норман, когда пиво явилось, – были достаточно мудры, чтобы воздвигнуть алтарь с надписью: "Неизвестному Богу". Следуя их мудрому примеру, – поднял он свой бокал, – "за Неизвестную Богиню".
Полуулыбка мелькнула на её розовых не накрашенных губах.
– Это забавно. Я чувствую себя словно в кино. Нет, – поспешно поправилась она. – В романе. Так приятнее. Или в пьесе. Это лучше всего.
– Ты не любишь фильмы, Мата?
– С ними всё в порядке. Но они не так важны, как пьесы. От них не оживает всё тело, их не ощущаешь покалыванием до самых пальцев ног. Пьеса – не просто что-то, это – всё.
– Но не для всех.
– Знаю. А фильмы для всех, и именно там деньги, поэтому ты остаёшься в Голливуде и пытаешься найти хоть какую-то работу на студии, когда в твоём портфеле протирает дыры, должно быть, просто отличная пьеса. Ведь у тебя есть портфель, да?
– Преданный и верный оруженосец по имени Альдиборонтифоскофорний.
– Как?
– Я зову его Чарли. Кстати, об именах…
– Нет.
– Ладно. Но расскажи что-нибудь о себе. Не дай мне погрязнуть в невежестве.
– Рассказать что?
– Что угодно. Всё. Какова твоя история?
– Чистый лист, милорд.
– И ты никогда не объяснялась в любви?
– Никогда. Я уже сказала тебе, что этот вечер – первая волнующая вещь, какая когда-либо случалась со мной.
– Любовь всегда волнует?
– Конечно! – Она упорно защищалась. – Позволь мне продолжать быть романтиком. Это так волнующе.
– А как ты проводишь своё время, помимо того, что не влюблена?
– Это и отнимает большую его часть. Но ещё я играю.
– Мата, дорогая! Это великолепно. Приключение завершено, чары рассеялись. Актриса! И ты даже не протянула мне туфельку выпить пива из неё! Или мы наймём экипаж и прокатимся по улицам?
– Я не говорила, что я Актриса с заглавной "А". Я сказала, что играю. В один прекрасный день я буду актрисой, и тогда ты с гордостью скажешь, что однажды провёл вечер с… – Она запнулась.
– Да, Мата? С…
Стройный молодой человек с ярко-рыжими волосами, облачённый в потрясающе жёлтую рубашку-поло, отвернулся от бара, заметил их и направился к ним.
– Хей, Сара! – позвал он.
Норман расхохотался.
– Но, дорогая, это поистине чудесно!
Рыжеволосый стоял со стаканом виски в руке и с удивлением оглядывал их.
– Что случилось? Чем я его потряс? Видит Бог, приятно думать, что я ещё могу смешить после того, как провалил свои реплики на сегодняшней репетиции, но хотелось бы знать, чем? Темпом, интонацией или?..
– Быть может, своей рубашкой, – едко заметила девушка.
– Эта рубашка, мадам, являет собой неотъемлемую часть личности О’Брина. Она скрывает шкуру, а порой и грязь. Я не потерплю клеветы. Но кто твой напуганный друг, и почему он так-чертовски-шумит, если я говорю "Хей, Сара!"?
Норман попытался успокоить себя пивом, но поперхнулся.
– Думаю, – наконец, смог он выговорить, – Мата мне нравится больше.
– Спасибо, дорогой, – сказала девушка.
Рыжеволосый поставил бокал на столик и подсел к ним.
– К вашему сведению, милые люди, я присоединяюсь к вечеринке. Моё имя О’Брин, и я самый паршивый юный персонаж, каким когда-либо был одарён небесами даже Малый театр Каррузерса.
– Меня зовут Харкер, – сказал Норман, – и я пишу пьесы, достаточно плохие, чтобы вы могли сыграть в них главную роль.
– Отлично. Объединим усилия. Но что нам делать с мисс Планк? И вообще, слушай. Если ты будешь устраивать сцены всякий раз, как я упомяну имя этой девицы, это может испортить нашу развесёлую беседу.
– Не просто Сара, – пробормотал Норман. – О, нет. Этим кончиться не могло. Но Сара Планк!..
– Где Кэрол? – спросила девушка.
– Моё роковое обаяние ослабевает. Я уже поручил Гномам поработать над этой проблемой и как раз подумывал вызвать фамильную банши, но она отказалась от этой работы как неинтересной. Сегодня вечером Кэрол гуляет с Харди, и я желаю ей удачи.
– В чём?
– В удержании шила в заднице.
– Звучит интересно, – сказал Норман. – Но кто эта Кэрол?
– Ещё одна каррузеритка. Мы вроде как тусуемся здесь, "У Джо".
– Кэрол, – проговорил О’Брин, – богата, и существительное тут рифмуется с прилагательным.
– А этот ваш театрик, – нерешительно начал Норман, – какие пьесы он ставит?
– Хлам как раз для вас. Видели бы вы, над каким милым маленьким опусом мы сейчас работаем. "Два одеяния души" – именно так он называется, клянусь святым Малахией.
– Но мистер Джордан очень милый человек, – прервала его девушка.
– И это делает его драматургом? Послушай, сладкая моя: я бесстрастно честен, в отдельные странные моменты жизни у меня даже золотое сердце; но я не могу играть ради тухлых яблок.
– И всё же ты в этом театре. Интересно, почему?
– Хорошо. Ты, моё лучезарное дитя, можешь вести себя потрясающе по отношению к любому другому там присутствующему. И всё же ты в этом театре. Могу я тоже поинтересоваться, почему?
Мгновение эти двое сидели, пристально глядя друг на друга. Неприятная дымка подозрения окутала доселе светлую сцену – и Норман мог только гадать, в чём это подозрение заключалось.
– Значит, ваш режиссёр делает премьеры? – нарушил он молчание.
– Да. На условиях, оговорённых с автором.
– Интересно…
– Почему бы нет? Вы не можете быть хуже Джордана.
Норман посмотрел на Сару Планк.
– Там есть роль, которую ты могла бы просто…
– Съезд кланов, – вскричал О’Брин, указывая на вошедшую фигуру. – Привет, Фрэн! Сюда!
Вновь прибывшая посмотрела в их сторону, с превеликой серьёзностью помахала Фергюсу и направилась к их столику, прокладывая опасный курс через мебель. Одежда её была довольно поношенной, а возраст невозможно было угадать – возможно, чуть меньше тридцати, хотя выглядела она старше. У неё было квадратное лицо с высокими скулами, и это наводило на мысль, что она способна на красоту почти корнелловского4 типа, но в данный момент она явно устала, была подавлена и более чем слегка пьяна.
– Фрэн Оуэн, – сказал рыжеволосый, – это Харкер. Побольше фамильярности?
– Норман.
– Благодарю. Кстати, я Фергюс – фамилии в маленьких театрах держатся недолго. Фрэн – это наша героиня, рождённая играть Чехова или Одетса5, хотя ни в одном из них она и не преуспела. Фрэн, Харкер – драматург.
– О Боже, – произнесла Фрэн в знак приветствия.
– Хотя он милый, – сказала Сара. – Для драматурга. И он из Оклахомы.
– Послушай, – запротестовала Фрэн. – Я пришла сюда за чашкой кофе. Хорошего, крепкого, горячего чёрного кофе. Мне не нужны драматурги из Оклахомы. Я не просила никаких драматургов из Оклахомы. Я хочу только хорошего, горячего, крепкого чёрного кофе, а потом пойду домой.
– Я принесу. – Фергюс встал и направился к бару.
– Мне не надо было идти к "Джо", – жалобно проговорила Сара.
– Почему, Мата?
– Люди. Милые люди. Которых я люблю. Но не сегодня вечером. Я могла бы продолжать быть…
– Ты и продолжаешь. Мне ведь не стоит цитировать что-нибудь очевидное про имена? Всё это значит лишь то, что теперь я могу…
Фрэн резко рыгнула.
– Прошу прощения. Я вам мешаю или типа того? Но я сейчас же еду домой. Всё, чего я хочу, это…
– …хороший, крепкий, горячий чёрный кофе, – закончил Фергюс, ставя перед ней дымящуюся чашку. – И одно ржаное виски, – он поставил на столик и его, – и два пива. За счёт заведения.
– За счёт заведения! – встрепенулась Фрэн. – Джо никогда так не делает.
– Ну, за счёт заведения О’Бринов.
– Фергюс! – проговорила Сара. – Ты не должен…
– Не волнуйся. Я запишу это на свой расходный счёт.
– Расходный счёт?
– Я имею в виду свои подсчёты, во сколько мне обходится быть актёром. Обычные расходы включают в себя статью "Развлечения очаровательных актрис и многообещающего драматурга".
– Прошу вас. – Норман достал бумажник. – Подумайте о гордости драматурга.
– Вы позволяете себе такую роскошь? – В зелёных ирландских глазах мелькнуло любопытство. – Что это у вас в бумажнике? Вырезки статей о вашей выдающейся карьере?
– Не обращай на Фергюса внимания, – сказала Сара. – Это просто ещё один любопытный слонёнок6. Только его за ногу дергать веселее, чем за нос.
Норман извлёк вырезки.
– Заметки о карьере, – проговорил он, – но не моей. А убийцы.
– Криминалист-любитель? Работаете над статьёй?
– Надеюсь, что над пьесой – если смогу сперва у себя голове разобраться во всей этой чёртовой истории.
– Можно посмотреть? Убийство – более или менее хобби для… А! Дело Рэндольф! Великолепно!
– Вы знакомы с ним?
– О Боже, да. Это классика. Второе в истории использование для убийства хлорида натрия, и нераскрытое официально. У вас есть какие-нибудь идеи по этому поводу?
– Весёлая беседа, – хрипло произнесла Фрэн.
– По крайней мере, – заметила Сара, – это лучше, чем про войну. Давайте, мальчики.
– И да, и нет, – ответил Норман. – Конечно, очевидный убийца – Бимис, управляющий. Но то его алиби…
– У меня есть идея на этот счёт, – нетерпеливо прервал его Фергюс. – Всё зависит от анализа желудка, определяющего время, прошедшее с последнего приёма пищи. Теперь, если… – Он взглянул на девушек и замолчал. – Пожалуй, нам лучше обсудить это позже. Полагаю, мы ещё увидимся?
Фрэн собрала вырезки и рассеянно вылила виски Фергюса в свой хороший, крепкий, горячий чёрный кофе.
– Боюсь, что да. Я как-нибудь попробую, и, думаю, ничего не потеряю, повидавшись с вашим директором. Как его зовут?
– Каррузерс. Руперт Каррузерс, и ни словом меньше.
– И каков он из себя?
На мгновение воцарилась тишина.
– Разные люди, – наконец, проговорил Фергюс, – похоже, смотрят на это по-разному. Хотелось бы поговорить с вами после того, как вы его увидите.
– Какой у театра телефон? Мне надо записаться на приём?
– Слушайте, у вас машина есть?
– Нет.
– Дайте мне свой адрес, и я заеду за вами завтра утром и завезу в театр. Познакомлю со всеми, и вы сами оцените, что к чему. Мог бы даже развести сегодня вас всех по домам, если…
– Думаю, я лучше пройдусь, – сказала Сара. – После ещё одного пива или типа того… Фрэн!
Фрэн Оуэн, пошатываясь, пыталась встать. Её лицо до ужаса ничего не выражало. Рука, схватившаяся за стол, выглядела ослепительно белой на фоне грязного дерева. Мгновение она, раскачиваясь, стояла, а затем рухнула на пол. Вырезки упали следом за ней и рассыпались. Рядом с её лицом оказался тот самый омерзительный снимок, что сделал смелый репортёр из Цинциннати, – окоченевший, почти обнажённый труп миссис Рэндольф.
Глава 2
Это был адский конец романтического вечера. Родстер Фергюса (такой же жёлтый, как и возмутительная рубашка поло) послужил машиной скорой помощи, а Сара Планк уехала в качестве медсестры, оставив Нормана в одиночестве возвращаться домой, предаваясь долгим размышлениям, в какую ловушку он сунул нос. Но какой бы ни была обстановка, если это может послужить постановке его пьесы и, прежде всего, если это позволит ему вновь увидеть эту незаметно очаровательную девушку с абсурдным именем…
– Вы благополучно доставили мисс Оуэн домой? – спросил он Фергюса, когда молодой ирландец заехал за ним на следующее утро.
– Конечно. Но я начинаю тревожиться на её счёт. В своё время я видел Фрэн и с простой выпивкой, и с модными напитками, но ни разу не замечал, чтобы она теряла сознание. Это начинает сказываться на ней. Или, возможно, дело в том фото Рэндольф – видит Бог, то был не самый аппетитный кусок плоти. На минуту мне подумалось – Фрэн растянулась там несколько более одетой копией трупа. Не слишком красиво. Ни капельки.
– Полагаю, это должно научить меня воздерживаться от извлечения кошелька. Прибыльный опыт. А мисс Планк?
– А что с ней?
– Она прошла через это испытание нормально?
– Как всегда. Знаешь, Норм, с этой девочкой вообще забавно. Смотришь на неё и думаешь: "Хм, просто милая тихая маленькая девочка из глубинки". Но я ещё не сталкивался с ситуацией, где бы эта девица не оправдала ожиданий. У неё хватает опыта. А справа от вас, сэр, просторная территория Малого театра Каррузерса.
Малый театр Каррузерса, расположенной на тихой боковой улочке между Сансет-бульваром и Санта-Моникой, снаружи выглядел старым (для Южной Калифорнии), но в остальном обычным каркасным домом. Именно им он, по сути, и был до того, как его возглавил Руперт Каррузерс. Теперь прежней оставалась только оболочка. Две передние комнаты превратились в гостиную и кабинет, а оставшиеся перегородки были разобраны, дав место собственно театру – небольшому зрительному залу человек на восемьдесят и нехитрой сцене.
– Нам не нужны большие массовые эффекты и хитроумное освещение, – объяснял Каррузерс протестующему режиссёру. – Мы не собираемся привлекать внимание публики какими-то шоу. Всё, что нам нужно, это платформа, на которой актёры могут показать себя агентам и ассистентам по кастингу, – чистый и простой аукционный зал.
Примерно этим и была сцена – витриной для плоти, и к чёрту тонкости режиссёрских иллюзий. Позади дома, соединяясь со сценой, были пристроены гримёрные, а гараж превратился в мастерскую для создания тех немногих театральных эффектов, что были абсолютно необходимы.
Так заканчивались краткие разъяснения Фергюса по поводу театра.
– Не такая уж тут и ловушка для них, – заключил он. – Но Каррузерс утверждает, что кое-кого поставил киношникам. Хотя с тех пор, как я тут, никого.
– Значит, единственная цель всего предприятия – поставлять актёров в кино?
– Актёров и – быть может – драматургов.
– И нет даже попыток сделать по-настоящему хорошее зрелище ради него самого?
– А зачем? В здешнем городе на такое нет денег.
– Но мисс Планк, кажется, так предана сцене и так презирает кино…
– Чушь, – фыркнул Фергюс. – Все они так твердят, даже когда достигли больших успехов. "Только Сцена навсегда останется моей истинной любовью". И раз в год они возвращаются на Бродвей за жареной индейкой с хорошо разрекламированной подливкой. Но успокаиваются ли они хоть когда-нибудь настолько, чтобы действительно работать на сцене? Вот вопрос. Но вперёд. Начнём твою карьеру.
В обшарпанном кабинете помещались стол, два стула и непомерная куча бумаг. Мрачность интерьера смягчалась только красочным ассортиментом театральных программок и фотографий с автографами, покрывавших стены. За столом что-то деловито записывал в большой бухгалтерской книге старик. Его седые волосы сохранили ровно столько стойких чёрных прядей, чтобы лишить их достоинства, а кожа при всём ровном желтоватом оттенке придавала ему несколько полосатый облик.
Когда двое молодых людей вошли, он закрыл гроссбух, поднял глаза и хмыкнул.
– Это вы, О’Брин.
– Будь я проклят, если это не я, – дружелюбно сказал Фергюс. – Послушайте, мистер Феннуорт. Это Норман Харкер. Он приехал из Оклахомы с портфелем на коленях. Какой вывод из этого делает разум управляющего?
– Драматург, – проговорил Адам Феннуорт – не совсем тем тоном, каким Фрэн Оуэн пробормотала: "О, Боже", но довольно близким.
– Мистер Каррузерс здесь? – спросил Норман. – Я бы хотел поговорить с ним о своей пьесе.
Феннуорт извлёк древние, тяжёлые часы и откинул крышку.
– Должен бы уже прийти. Но последнее время он работает допоздна. Вероятно, ближайшие полчаса ещё не появится.
– Работает? – заинтересовался Фергюс. – Когда Марк Эндрюс занимается сценой, а вы – счетами, что должно мешать нашему выдающемся режиссёру спать по ночам?
– Мистер Каррузерс особенно озабочен тем, чтобы эффекты в прологе "Двух одеяний души" прошли как надо. Он экспериментировал с некоторыми новыми разработками в области цветного огня.
– Забавно. Я думал, ему наплевать на сценические эффекты.
– Возможно, вы этого не осознаёте, О’Брин, – естественно, именно такой вывод логично сделать из вашей работы на репетициях – но эта постановка является важной вехой в истории Малого театра Каррузерса. Никогда до сих пор столь выдающийся материал не попадал в наши руки.
– Да, это потрясающе, – признал Фергюс.
– Мистер Каррузерс вкладывает в постановку все ресурсы, какими мы располагаем. Она сделает Малый театр Каррузерса известным на всю страну как первую труппу, рискнувшую поставить пьесу Джордана.
– А зачем вся эта затея со страховкой? Реклама?
– Где вы услышали про страховку, О’Брин? – нахмурился Адам Феннуорт.
– Не знаю. Так, болтают. Хороший трюк.
– В самом деле, трюк… А, мистер Харкер, замечаю, вы интересуетесь Полом Джексоном.
– Естественно. – Норман рассматривал на стене одну из обрамлённых фотографий, на которой красовалась надпись "с благодарностью и наилучшими пожеланиями от Пола Джексона". – Думаю, он, возможно, самый умный молодой актёр в Голливуде.
– Вы знаете его?
– Видел только на экране. Он работал с Каррузерсом?
– Официально – никогда. То есть он ни разу не появлялся в наших постановках. Но мистер Каррузерс основательно занимался с ним частным образом, и результаты видели вы сами. А теперь, – он вновь открыл бухгалтерскую книгу, – надеюсь, джентльмены, вы простите меня; мистер Каррузерс будет здесь, самое большее, через полчаса.
– Пошли, – сказал Фергюс. – Поглядим, позволит ли тебе Эндрюс посмотреть репетицию.
– Пол Джексон, – заметил Норман, когда они вышли из кабинета, – конечно, хорошо отзывается о способностях Каррузерса. Хотя хотелось бы мне, чтобы "Метрополис" дал ему более интересную работу. Он вечно либо в тех глупых мелодрамах с Деррингом Дрю, либо в безвкусных лёгких романтических комедиях с Ритой Ла Марр.
– Тебе не нравится Рита? Но есть ли человек, душа чья столь мертва, что не взмолилась бы хоть раз, едва, чтоб его ложе украшала Риты голова? Не то чтобы "голова" тут подходящее слово, но зато в рифму.
– О, конечно. Но если мне понадобится Секс в Театре, я пойду в бурлеск-шоу. Я достаточно старомоден, чтобы ожидать от актрис, что они будут играть.
– Уточню, Норм, я никогда не замечал, умеет Рита играть или нет. – Фергюс улыбнулся сам себе. – Заметил, как быстро Феннуорт заткнул мне рот насчёт той истории со страховкой?
– А что там?
– Может быть, просто бродящие слухи. Не знаю точно. Но нет дыма без огня… а дым в этой поленнице, сдаётся мне, есть. История заключается в том, что Каррузерс и Джордан – это автор "Двух одеяний души" – задействовали один из эффектов страхового партнёрства: если с одним из них что-либо случится до того, как "Душа" будет поставлена, выживший получает пятьдесят штук.
– Пятьдесят тысяч долларов?
– Если быть столь многословным, да. И это не цветочки. – Фергюс остановился перед дверью в маленький зал. – Приготовься, – посоветовал он. – Сейчас услышишь бессмертную прозу Джордана.
Прежде всего Норман заметил, что на сцене стояла Сара Планк. И она была словно нераздельна со сценой, хоть блещущий в пылинках солнечный свет и скрывал ноги девушки. То, что он в аптеке ощутил в ней скрытым, теперь стало явным: врождённая грация, тихое сияние очарования, куда более важное, чем физическая красота, которой ей не хватало. Прошлый вечер не был причудливым мимолётным приключением. Что бы ни произошло с его пьесой, что бы ни случилось с ним самим, эта девушка должна остаться в его жизни.
На сцене с ней были двое молодых людей, один такой красивый, а другой такой хорошенький, о каких только можно мечтать. Первый, в тот момент занятый громогласным объявлением, что единственная власть, какую человек имеет над своими собратьями, это власть служить им, был, собственно говоря, высоким, темноволосым и красивым; он был именно высококрасивотемноволос, c тем оттенком трудноопределимого очарования, какое придавала этой фразе мисс Уэст7. Второй, тихо ухмылявшийся в левой части сцены, был примечателен, главным образом, открытыми сандалиями и крошечными блондинистыми усиками, пребывавшими на самой грани невидимости. Время от времени он подёргивал в такт речи собеседника полными бёдрами, что, по всей видимости, являло собой символ декадентского презрения.
Фергюс направился к ссутулившемуся на сиденье в третьем ряду у прохода мужчине, сдвинувшему далеко назад с высокого лба помятую коричневую шляпу.
– Марк, – прошептал он, – это Норм Харкер – он пришёл поговорить с Каррузерсом. Не возражаете, если мы посидим посмотрим?
Марк Эндрюс даже не поднял глаз от суфлёрского экземпляра пьесы.
– Почему бы и нет? Всего лишь беглый прогон фраз и эпизодов. Если он это сможет выдержать, то и я смогу.
Они расположились в последнем ряду.
– Это, – тихо пояснил Фергюс, – Марк Эндрюс, режиссёр-постановщик, генеральный помощник по всему и чертовски хороший парень. Феннуорт занимается финансовой стороной, но во многом театром управляет Марк.
– Тогда что делает Каррузерс?
– Пополняет свой банковский счёт. Но послушай-ка; это пикантное место.
Красивый юноша теперь излагал доктрину, что со злом никогда нельзя бороться злыми средствами, что оружие превращает тех, кто его использует, в продолжение самого себя; многословное изложение доктрины, не слишком разнящейся с пассивным сопротивлением Ганди.
– Я согласен, – тихо перефразировал Норман, – с каждым его словом; но я до самой смерти боролся бы против его права излагать это так дурно.
– Имеешь в виду саму речь или декламацию Харди?
– И то, и то.
– И я солидарен по обоим пунктам. Тем не менее, полагаю, что именно Харди в этом театре первый кандидат на внимание студий.
– Но он не умеет играть! – запротестовал Норман.
– Само собой, не умеет. Нельсон Эдди8 тоже не умеет, а на жизнь зарабатывает.
– Но Эдди умеет петь.
– Ну да. А Харди и петь не умеет. Чем вдвойне привлекателен.
Наконец тирада героя завершилась, и заговорила Сара. По-видимому, она была женой, призывающей мужа умереть за свои принципы, хотя эти самые принципы и запрещали ему сражаться. Сам монолог был написан столь же плохо, как у Харди; более того, и исполнение оказалось не лучше – что поистине потрясло Нормана. Но имелось тонкое различие: прекрасное создание, естественно, играть просто не умело; Сара всего лишь ещё не научилась этому в полной мере. Отдельные фразы были безупречными, произносились с пронзительной ясностью, выходившей далеко за рамки пьесы. Но другие выдавались неуклюжими, ложно интонированными, неточно рассчитанными.
Девушка всё ещё очаровывала Нормана сверх всякой меры, но его критические способности запротестовали.
– Мне казалось, ты сказал вчера вечером, что эта девушка – лучшая в труппе.
– Так и есть, – настаивал Фергюс. – Я знаю, что она ещё не готова к столь тяжёлому заданию, как нынешнее, но у неё есть всё необходимое. Потрясающий режиссёр может вытянуть это из неё даже сейчас. Каррузерс не так уж хорош, но даже у него что-то с ней получается. Подожди, пока она порепетирует ещё неделю; готов поспорить, что услышишь что-нибудь стоящее.
Внезапно Сару прервал раздражённый голос:
– Мистер Эндрюс!
Это был юноша в сандалиях.
Марк Эндрюс оторвался от текста пьесы.
– Да, Вэйн?
– Произнося всё это, девушка не должна меня загораживать. Мистер Каррузерс вовсе не поручал ей этого. Я должен стоять здесь один, с тем бледно-зелёным пятном. Всё мое присутствие в этой сцене не имеет смысла, если я не стою сам по себе.
Эндрюс сверился с текстом.
– Он прав, мисс Планк. Тут не помечено выхода вперёд.
Сара выглядела взволнованной.
– Простите. Я знаю, что его там нет. Но мне надо было так поступить. Собираясь вымаливать у кого-то душу своего мужа, нельзя делать это из дальнего конца комнаты.
– Реалистка! – усмехнулся юноша, выразительно дёрнув бёдрами.
– Боюсь, вам придётся обсудить это с мистером Каррузерсом, – сказал Эндрюс. – Возвращайтесь к "Во имя жалости", мисс Планк, и на этот раз держитесь в стороне. – Когда Сара возобновила монолог, режиссёр встал и неторопливо направился туда, где сидели Фергюс с Норманом. – Когда-нибудь, – тихо заметил он, – Хилари Вэйн так сильно топнет ногой, что вывихнет палец.
– Думаю, Сара была права, – сказал Фергюс.
– Естественно, была. Но я не постановщик этого шоу. Моя работа – следить, чтобы они следовали инструкциям.
В устройстве "Двух одеяний души" было чему дивиться, подумалось Норману. Каждый персонаж, по-видимому, являл собой символ: Харди представлял Добро; юный блондин – Зло; Сара – Женственность (или, возможно, Человеческое Недоумение). И каждый персонаж излагал свою символику в длинной тираде, пока остальные стояли рядом и ждали возможности тоже выговориться. Это была не пьеса, а соревнование в декламации. Шоу, конечно, может иметь успех и при таком раскладе, но Господь да поможет драматургу, пытающемся добиться этого, не будучи гением. А с каждым словом становилось всё очевиднее, что, каковы бы ни были качества этого драматурга, литературной гениальности среди них не было.
Теперь настала очередь Зла. Всё ещё стоя в стороне, молодой человек с бёдрами начал речь, преисполненную едкого цинизма. Возможно, она была написана чуть лучше, чем остальные речи (ведь злодеев всегда легче создавать, чем героев); к приятному удивлению Нормана, произнесена она была бесконечно лучше. Этот Хилари Вэйн знал, что делал. Он ловко жульничал (то есть, как будто продолжая стоять лицом к сцене, посылал голос прямо в зрительный зал), говорил учтиво-зловеще и придавал каждой колкости весь вес, вложенный туда авторскими надеждами. Они подчёркивались резко, но ненавязчиво; все актёрские трюки использовались столь искусно, что оказывались незаметным.
– Парень хорош, – сказал Норман.
– Я знаю, чёрт бы его побрал, – сказал Марк Эндрюс.
Хилари завершил свой монолог. Последовала мёртвая тишина. Эндрюс начал было что-то говорить, но потом опустил глаза в текст и тихо выругался. Он встал и широкими шагами направился к сцене. Там он остановился и внезапно поистине гаргантюански9 проревел:
– МИСС ДЕЙТОН!
Молчание.
– Я вообще её сегодня утром не видела, – сказала Сара.
– Вот сюрприз! – с горечью заметил Эндрюс. – Кто-нибудь её видел? Не говорите все вместе.
– Уверен, она будет здесь, – сказал героический Харди. – С ней всё было в порядке, когда я уходил вчера вечером.
– Угу, – устало кивнул Эндрюс. – И в котором часу это было?
– Ну, может быть, мы немного засиделись. Должно быть… да, пожалуй, часов до трёх.
– Веселье, – проговорил Эндрюс, – и игры.
– Но я здесь, – запротестовал Харди.
– И это, конечно, снимает все проблемы. От всех юных девиц, что метят в актрисы, – искренне простонал он, – избави нас, Господи!
– И что нам теперь делать? – спросила Сара.
Эндрюс порылся в тексте.
– Переходим ко второму акту, третьей сцене. Это ваша с Вэйном сцена над трупами. Харди, вы можете посидеть в уголке и написать "Я всегда буду отвозить актрис домой пораньше" сто раз.
На мгновение Харди Норрис словно задумался, не воспринять ли ему команду буквально. Наконец, он решил не делать этого и перепрыгнул через рампу мужественным фэрбенксовским10 прыжком. Легко приземлившись на ноги, он встал и потянулся, мускулы его изящно перекатывались под шёлковой спортивной рубашкой.
– Бросьте, Тарзан, – коротко отрезал Эндрюс. – Кэрол ещё не пришла. Итак, Вэйн. Начнём с вашего монолога.
У Нормана возникло неприятное ощущение, что каждая сцена в этой пьесе начиналась с монолога, с сцен было очень много. Но, не успел этот монолог перейти к второй фразе, как дверь резко распахнулась, и весёлый голос прокричал:
– Привет всем! Я опоздала?
Это и была пропавшая Кэрол Дейтон, у которой существительное рифмовалось с прилагательным. Норман бросил на неё один пронзительный взгляд и с трудом удержался, чтобы не присвистнуть. Ибо если каждый персонаж в этой пьесе являл собой символ, то не было никаких сомнений, какую роль играет Кэрол. Невозможно было бы изобразить более пышно и величественно Плотское Желание.
Волосы её пребывали ровно на границе между рыжими и золотыми. Круглое лицо было накрашено с тем нагло законченным отсутствием хорошего вкуса, что имело своё возмутительное очарование. На ней были брюки и свитер – костюм обычно неформальный и непривлекательный, но в её случае он столь тщательно облегал каждый богатый изгиб её тела, что становился провокационнее самого соблазнительно украшенного пеньюара.
Марка Эндрюса не тронуло внезапное явление прелести.
– В следующий раз, когда я услышу, что вы спрашиваете, опоздали ли… – с тихой настойчивостью начал он.
– Привет, Харди! – пробулькала Кэрол. – Ты тоже опоздал? Привет, Фергюс.
– Что толку? – пожал плечами Эндрюс. – Я мог бы десять минут разносить вас, а вы бы решили, что я делаю комплимент вашей фигуре. Продолжаем. Идите на сцену. Мы остановились на вашем появлении в первом акте. Остальные по местам.
– Вы не заметили, – спросил Фергюс, – у себя ли Каррузерс?
– Там он. Хотя с ним кто-то есть.
– Пойдём поймаем его. Пока, Марк.
Эндрюс уныло махнул рукой.
– Пролог сегодня в два часа дня. Постарайтесь быть, О’Брин.
Когда они выходили из зала, Норман услышал пронзительный голос Кэрол, обращавшийся к Саре:
– Какое милое платье, дорогая! Уверена, на манекене это смотрелось божественно.
В приёмной сидела совсем юная девушка. Когда мужчины вошли, она вскочила и схватила Фергюса за руку.
– О, мистер О’Брин! Я так рада вас видеть.
– Каррузерс у себя, Бетси?
– Он занят. Мне тоже надо его увидеть. Только сначала скажите мне, что мне делать, потому что это ужасная проблема, а когда у девушки нет близких, она не знает, к кому обратиться, а вы почти единственный хороший человек здесь, не считая мистера Эндрюса, но он всегда занят, и, конечно, мистер Джордан милый, но его ещё нет, и…
– Погоди, Бетси.Позволь мне побыть джентльменом. Бетси Уивер, это Норман Харкер. Он драматург.
Реакция Бетси на это объявление, наконец, оказалась удовлетворительной. Её голубые глаза невероятно расширились, а губы сжались в продолжительном и восторженном "О-о-о-о-о-о!".
– Вы пишете пьесы?
– В общем, да.
– О, мне кажется, это замечательно, в смысле, когда люди что-то делают, не просто то, что им говорят, как актёры, а на самом деле делают что-то от себя, в смысле, как я сама делаю.
Норман подумал, что она мила. В ней было что-то от котёнка. Не от киски, в отвратительно стеснительном смысле этого слова, а именно котёнка – тёплого, ласкового и приятного в общении.
– Давайте присядем, – предложил Фергюс. – И какова же Величайшая Проблема Жизни, Бетси?
Бетси села и разгладила короткую юбку на непослушных юношеских ножках.
– Мистер Каррузерс, – объявила она, – собирается вышвырнуть меня из театра. О, не потому, что я не умею играть, я ведь могу и знаю это, и он знает, и вы тоже знаете, мистер О’Брин, даже если вы корчите мне рожи на репетициях и сбиваете с реплик, только я всё равно скажу, что если бы мне нужно было играть любовную сцену, я бы предпочла вас, а не того большого мистера Норриса, который, наверное, такой сильный, что вышиб бы из вас дух, хотя, конечно, некоторым девушкам это нравится, но не думаю, что это мне нравится, не совсем, или того неженку мистера Вэйна…
– Бетси, макушла11, – терпеливо проговорил Фергюс. – У тебя проблема. Помнишь? Ты хочешь рассказать мне об этом.
– Конечно. Я и рассказываю, разве нет? Просто у меня больше нет денег, потому что я потеряла ту работу в придорожном кафе, только я никому не говорила, потому что мне было стыдно, и это была хорошая работа, и униформа была такая милая, и всё остальное, но правительство заставляет их соблюдать закон и платить всем девушкам минимальную заработную плату, поэтому они увольняют их и берут мужчин, потому что о них закон ничего не говорит, и хотела бы я знать, о чём правительство думает, защищая наши рабочие места так сильно, что у нас больше нет работы.
– Бетси, – сказал Фергюс, – сейчас ты вступаешь в глубокие и неизведанные воды социальной философии. Может быть, лучше придерживаться конкретики. Итак, Каррузерс собирается тебя вышвырнуть, взяв за похожее на ракушку ухо, потому что ты больше не можешь платить?
– Именно, – с удивительной лаконичностью ответила Бетси.
– И никакой работы не предвидится?
– О, я разберусь с этим. У меня всегда получалось, ведь люди всегда говорят, что я как котёнок, а котёнок на самом деле просто кошка, не правда ли, только это звучит не так приятно, если так называть людей, а кошка всегда приземляется на лапы, и я тоже, только сейчас не знаю, где. Но мистер Каррузерс сказал, что подумает об этом, и если я увижу его сегодня, он, может быть, найдёт выход, поэтому я здесь.
– Будь осторожна, Бетси. Насколько я помню, в том кабинете нет дивана, но всё равно смотри под ноги. – Фергюс легонько похлопал её по руке. – О, и это напоминает мне – и клянусь, что это не проверка диванов, – что я собирался пригласить тебя поужинать сегодня вместе. Я устал от сестриной стряпни. Ну как?
В её глазах на мгновение мелькнул чисто физический голод.
– О, мистер О’Брин, я бы с удовольствием! Только я не могу показаться с вами в каком-нибудь приличном месте, потому что у меня просто нет ничего, чтобы…
– Надень свою милую униформу, – сказал Фергюс. – Тебя же заставили купить её, не правда ли?
Дверь кабинета открылась, и оттуда вышел высокий долговязый мужчина, невзрачный, но не лишённый привлекательности в манере измождённого Гэри Купера12. Его взгляд остановился на Фергюсе, и лицо сморщилось в усмешке.
– Хей! – воскликнул он. – Что, чёрт возьми, ты делаешь в этом…
Краем глаза Норман заметил предупреждающий жест Фергюса.
– Простите, – сказал вошедший. – На минуту мне подумалось, что вы…
И тут Бетси издала ещё одно "О-о-о-о-о-о!" Если шум, которым она приветствовала Нормана в качестве драматурга, был экстатичен, то этот оставлял столь пустяковую вещь, как экстаз, валяться где-то далеко в пыли.
– Мистер Джексон! – выдохнула она.
Норман пригляделся. Да, он должен был узнать этого человека. Искусная фотография усиливала привлекательность, но в нём было грубое очарование личности Джексона. Поистине громкое имя, чтобы украсить Малый театр Каррузерса.
– Пожалуйста, кто-нибудь! – бубнила Бетси. – Мистер О’Брин, у вас есть карандаш? У меня просто вот никогда нет того, что нужно. – Фергюс ухмыльнулся какой-то загадочной для остальных шутке и вытащил карандаш и бумагу. – И, мистер Джексон, могу я… о, пожалуйста, можно мне ваш автограф!
– Хотелось бы мне, – покорно сказал тот, – чтобы это прекратилось. Но, полагаю, здесь некоторое непонимание. Нет, мисс, я не Пол Джексон. Я всего лишь его брат.
– О… – Бетси слегка надулась. – Но, – её надежды вновь воспарили, – вы, наверное, тоже актёр? Вы так хорошо выглядите, и вы высокий, и...
Фергюс фыркнул.
– Простите, мисс. – Джексон-брат выглядел смущённым. – Но если вы охотитесь за гламуром, я не тот, кто вам нужен. Я всего лишь полицейский.
– Полицейский!
– Э. Джексон, лейтенант-детектив, отдел расследования убийств. Желаю вам хорошего дня.
Третье "О-о-о-о-о-о!" Бетси было, безусловно, лучшим из всех.
Глава 3
Между ухода лейтенанта и моментом, когда его впустили в кабинет, у Нормана хватило времени для внезапно нахлынувшего сильного беспокойства под успокаивающий аккомпанемент весёлой болтовни Бетси. Было что-то определённо некошерное в ситуации, в которую он попал. Например, Фрэн Оуэн, потерявшая сознание при виде фотографии трупа из далёкого 1927 года. Например, Фергюс О'Брин, откровенно признавшийся, что он не актёр, и не желавший быть узнанным полицейскими детективами. Например, Сара, любившая сцену, но работавшая в театре, нацеленном исключительно на фильмы, и таинственно совещавшаяся с джентльменами с бровями оборотня, клявшимися хранить тайну. Например, пока ещё невидимый мистер Каррузерс собственной персоной, оформивший страховой полис на пятьдесят тысяч долларов и частным образом беседовавший с лейтенантами из отдела по расследованию убийств.
На вполне приятной поверхности среди этих молодых актёров царило богемное товарищество, но под поверхностью было что-то ещё, что-то… Вулкан был слишком банальной метафорой, но ничего более подходящего Норман придумать не мог. Он мог расслышать в глубине грохот, и ему было интересно, когда произойдёт извержение и стоит ли его дожидаться. Но шанс поставить свою пьесу, добиться какого-то успеха в путешествии на запад, оправдать жест, навсегда отрезавший его от Оклахомы…
– Мистер Харкер? – Руперт Каррузерс собственной персоной стоял в дверях кабинета и пристально изучал своими глубокими глазами Нормана.
– Да.
– Феннуорт сказал мне, что вы хотели поговорить о пьесе. Прошу вас, входите.
Даже краткие размышления обо всех потайных пустотах не подготовили Нормана. Руперт Каррузерс и был человеком с бровями оборотня.
Каррузерс сел за стол, откинулся за спинки стула и осторожно соединил кончики пальцев.
– Вы, конечно, понимаете, мистер Харкер, что наша организация функционирует не так, как коммерческий театр. – Его глубокий учтивый голос звучал с лишённым национальности выговором актёра с частной вечеринки.
– Естественно, – сказал Норман, задаваясь вопросом, что бы значило это вступление.
– Для ясности, я имею в виду следующее: если после тщательного рассмотрения я решу, что ваша пьеса стоит вложения в неё сил, аванс за это вам не полагается. Действуя в столь малом масштабе, я не могу этого себе позволить. Мы рассматриваем постановку как совместную инвестицию, в которую вы вкладываете ваш талант, а я – средства моего театра. Любая прибыль кому-либо из нас придёт позже, если киностудии или коммерческий продюсер решит взяться за эту пьесу. Вас это устраивает?
– Звучит разумно. ("И, видит Бог, – добавил Норман про себя, – я не в том положении, чтобы пытаться заключить сделку".)
– Я всегда стараюсь полностью прояснить этот момент. Так много молодых людей жаждут мгновенной славы и богатства и обижаются, когда я не могу сразу им это предложить. А теперь расскажите о вашей пьесе – как она называется?
– Боюсь, что никак. Пока я придумал для этой чёртовой штуковины шесть названий, и мне ни одно из них не понравилось; так что на данный момент это просто Моя Пьеса.
– Первая?
– Первая полноценная. У меня было несколько скетчей, один из них занял первое место на…
Руперт Каррузерс протестующе вскинул изящную руку.
– Не говорите этого. Молодой писатель здесь, в Голливуде, так же обязательно выигрывал конкурс одноактовых пьес у себя дома, как любая девушка избиралась мисс Уокетонка-Фоллс. Но я мыслю шире, чем большинство продюсеров или агентов; я не буду думать о вас дурно. Это всего лишь то, что происходит с молодыми людьми, так же как написание циклов сонетов или влюблённость в женщин старше. А теперь расскажите мне вкратце сюжет вашей пьесы.
Норман кашлянул.
– Боюсь, что это не такая пьеса. Или я не такой писатель. Я не могу просто встать и рассказать. Если бы её можно было рассказать вкратце, я бы не утруждал себя написанием трёх актов.
Руперт Каррузерс терпеливо вздохнул.
– Вы недавно в Голливуде, иначе бы понимали, что успех куда больше зависит от того, как вы можете рассказать своё творение, чем от того, как вы его написали. Но продолжайте – попробуйте описать мне идею.
– Ну… – Норман неловко поёжился. – Вероятно, это бессмысленно, но дело вот в чём. Эта пьеса, если в ней что-то есть, служит своего рода дополнением к Стейнбеку13.
– Какому Стейнбеку? "Гроздья гнева"?
– Да.
– Отлично. Прекрасная реклама. Животрепещущая тема. Сенсационное разоблачение. Кроме того, приносит деньги. Продолжайте – это об оки14?
– И да, и нет. Понимаете, дело вот в чём. Что люди думают, если говоришь "Оклахома"? Пыльный котёл15 и потоки беженцев. Или они обращаются мыслями в прошлое, к территории Оклахома – живописный колорит – материал для Линна Риггса16. Но есть и ещё один аспект, и именно его я пытаюсь отразить.
– Что же это? – Каррузерс начинал выглядеть скептически. – Сражающиеся фермеры храбро противостоят природе?
– Нет. Это то, что можно назвать Высшим Классом Оклахомы. Семьи нефтяных магнатов, пытающиеся сохранить своего рода капиталистическую аристократию посреди запустения. Ни корней, ни глубокой основы – ничего, кроме сухой гнили и слишком больших денег, чтобы успеть потратить, пока гниёшь. Начинать пить в десять утра, потому что больше заняться нечем. Потерять за послеобеденным бриджем деньги, достаточные для восстановления разрушенной пыльной бурей фермы. На сцене эта полнейшая тщетность, этот упадок, лишённый даже изнеженного очарования старого аристократического упадка, а за сценой – постоянный басовый аккомпанемент Пыльного котла, индейцев и других истинных проблем Оклахомы, которые этими сливками Оклахомы даже не признаются.
– Хм. И никакого сюжета? Никакого действия? Просто картина упадка? Чеховский подход?
– Кто говорит, что у Чехова нет сюжета или действия? Но вот на что это больше похоже – послушайте, вы знаете пьесу Лилиан Хеллман17 "День придёт"? Да, действие, но препятствующее самому себе, потому что действующий класс больше не имеет внутренней силы действовать. Распад на сцене усиливается энергией вне сцены.
Каррузерс задумчиво постучал карандашом по столу.
– Да, – проговорил он. – Я знаю "День придёт". Замечательная вещь – в своём роде, шедевр. И единственный полный провал у мисс Хеллман.
– Вы хотите сказать, – Норман старался, чтобы его голос звучал безлично и равнодушно, – вам кажется, что это не подойдёт?
– Как случилось, что вы так близко знакомы с этим гниющим богатством? – ушёл от прямого ответа Каррузерс. – Ваши близкие…
– Мой отец тогда, ещё при территории, занимался нефтедобычей. Мать возится с этими толпами, но не больше, чем она в силах помочь. – (Не было смысла упоминать отца Хлои, или банк, или…)
– Понимаю. Так что, по крайней мере, ваше прошлое должно гарантировать определённую достоверность. Пожалуйста, оставьте текст мне, мистер Харкер.
– Вы прочтёте? – В голосе Нормана против его воли прозвучало нетерпение.
– С самым пристальным вниманием, а также попрошу посмотреть мистера Феннуорта и особенно мистера Эндрюса.
– И когда я смогу узнать?
Каррузерс улыбнулся и позволил бровям оборотня почти незаметно приподняться.
– В данный момент у нас очень мало времени, ввиду подготовки пьесы Джордана. Я действительно с трудом могу сказать, когда… Но если вам нужен быстрый ответ?..
– Если это не слишком вас затруднит. Хотелось бы знать, в каком я положении.
– Тогда я мог бы… Дайте подумать… Сегодня вторник. Либо сегодня вечером, либо завтра у меня будет время её пробежать. Положим, в четверг утром.
– Здесь?
– Возможно, я займусь своими экспериментами с огнём; пролог нынешней постановки требует чертовски много хлопот. Если меня не будет здесь, в кабинете, идите в мастерскую сзади, в переоборудованном гараже; там вы меня точно найдёте. И, поскольку в то утро я буду на репетиции, вам лучше появиться пораньше – например, около половины девятого. Вам это удобно?
– Большой город пока что не так сильно развратил меня, чтобы я не мог встать рано.
– Великолепно. Могу я получить текст прямо сейчас? Благодарю. Можете пригласить войти мисс Уивер?
– И как он тебе? – резко спросил Фергюс, когда в кабинет зашла Бетси.
– Фергюс! Похоже, он займётся пьесой.
– Конечно, конечно. Держу пари, он всем девушкам такое говорит. Но что ты о нём думаешь?
Норман поколебался. Он так сосредоточился на том, что подумает о его пьесе Каррузерс, что даже не спросил себя, что он сам думает о Каррузерсе.
– Будь я проклят, если знаю, – наконец, произнёс он. – Он правдоподобен, видит Бог, ужасно правдоподобен. У него непринуждённые манеры, и он заставляет вас думать, что одинаково заинтересован в вас и в театре.
– Но?.. – подсказал Фергюс.
– Именно. Но. Есть тут какое-то "но". Дело не в его лице, хотя оно довольно жуткое. Но, оглядываясь назад, есть в нём что-то такое, что… не знаю… что заставляет чувствовать себя так, словно по моей не засыпанной могиле прошёл гусиным шагом целый парад.
– Что он сказал насчёт денег?
– Ничего особенного. Только что я вкладываю свой талант, а он – свои средства. То есть, если что-нибудь из этого выйдет.
– Если из этого что-нибудь выйдет, мой прекрасный и чистый душой друг, я готов поспорить на что угодно, что ты вложишь чертовски больше, чем талант.
– А ты когда-нибудь слышал, – спросил Норман, – про козла и молоко?
Сара была всё ещё на репетиции, поэтому Норман закурил трубку с вишнёвым черенком, извлёк свою драгоценную папку с вырезками и приступил к дальнейшему изучению дела Рэндольф. Прошлым вечером Фергюс начал излагать что-то интересное. Если в показаниях, данных относительно последнего приёма пищи миссис Рэндольф, была (мягко говоря) ошибка, то из этого следовало, что…
Наконец, дверь зрительного зала открылась, и оттуда рука об руку вышли Харди Норрис и Кэрол Дейтон – великолепная пара тел, венчавшихся весёлыми пустыми лицами. Из зала слышался пронзительный голос Хилари Вэйна, спорящего с режиссёром. Когда показалась Сара, Норман отложил убийство в сторону и быстро подошёл к ней.
– Привет. – Он взял её за руку. – Я просто хотел узнать, где ты предпочитаешь поужинать сегодня вечером.
Сара мягко отстранилась.
– Я устала, дорогой. Увидимся позже.
– О нет. Ты не исчезнешь вот так. Куда мы идём вечером?
Её лицо раскраснелось от многочасовой репетиции жарким утром.
-Мы не идём никуда. У меня впереди ещё целый день работы – я занята и в прологе, а он адский. И когда всё это закончится, я собираюсь провести тихий и спокойный вечер в постели. Так что до свидания.
Норман пыхтел трубкой с решительным пренебрежением к её чашечке.
– Мадам, я вежливо пригласил вас…
– Но этого ты и не сделал. В том-то и дело. Ты уже всё сказал мне. Думаешь, что если прошлым вечером случилось что-то хорошее, это даёт тебе какую-то власть надо мной, и ты можешь указывать мне, что делать. Нет, спасибо. Мне нужно отдохнуть.
– Прости. Я не хотел быть властным. Я просто подумал, что прошлый вечер был слишком приятным, чтобы на этом останавливаться. Так что, если ты не против, Мата…
Они замолчали, когда из зала вышел Хилари Вэйн, коротко кивнув в их сторону. Очевидно, он не смог переспорить Эндрюса и выглядел раздражённым.
– Нет, – твёрдо проговорила Сара, когда шаги ног в сандалиях затихли вдали. – В том-то и дело. Прошлый вечер был приятным, но сейчас – сегодня. Мы познакомились мило, как говорят сценаристы у себя на совещаниях; но люди не живут мило. Ты не можешь быть высокоромантичным весь день, только если не пытаешься работать. Конечно, ты писатель, так что…
– Ого! – рявкнул Норман. – Значит, и ты разделяешь это милое убежденьице – что писатели ведут чудесное существование, питаясь лотосом, покуда остальные потеют. Позволь мне сказать тебе, Мата, любовь моя…
– И прекрати называть меня Мата! Днём это глупо.
– Очень хорошо, Са-а-а-а-ара. В последний раз, ты поужинаешь со мной?
– В энный раз – нет.
– На твоём месте, Сара, я бы так и сделал, – раздался тихий голос позади них.
Сара Планк резко обернулась.
– Ох! Вы напугали меня.
Пожилой мужчина улыбнулся из-под седой бороды.
– Простите, моя дорогая. Но я должен был это сделать.
Сара целую минуту смотрела в его добрые старые глаза.
– Бедняга, – проговорила она. – Вы продолжаете хотеть, чтобы жизнь имела смысл, причём хороший. Можем ли мы помочь ей, если это не так?
– Иногда.
Она прислонилась спиной к стене.
– Мне жарко, я устала, и я не чей-то приз в коробочке. Можешь заехать за мной в шесть, Норман.
Она исчезла так внезапно, что Норману захотелось найти люк в полу. Он повернулся к старику и сказал:
– Вы Льюис Джордан. – В его голосе звучало удивление, почти благоговение.
Загорелый мужчина кивнул и протянул левую руку.
– Он самый. А вы, молодой человек? Полагаю, вы новичок в здешнем театре.
– Меня зовут Харкер. Боюсь, я тоже пишу пьесы. Сейчас у мистера Каррузерса на столе одна из них.
Итак, это был тот самый Джордан, над которым глумился Фергюс, тот Джордан, чью отвратительную позу Норман слышал со сцены. Этим невероятно плохим писателем, этой забавной личностью был Льюис Джордан, главный герой юности Нормана.
Сага о Льюисе Джордане была длинной, но сейчас перед взором Нормана промелькнули яркие её эпизоды. Джордан, юный герой Санто-Торибио в 1898 году, отвергнувший почести и повышение в чине и внезапно уволившийся с военной службы. Джордан, полярный исследователь, более года пропадавший на Баффиновой Земле, признанный мёртвым, а затем вернувшийся здоровым и энергичным с бесценными сведениями по арктической фауне и метеорологии. Джордан, пацифист 1917 года, поношаемый, интернированный, сожжённый в виде чучела – национальный герой, предавший доверие нации. Джордан, управленец начала двадцатых годов, восстановивший общественное уважение и направленный в Европу по личной просьбе Нансена18 помогать в решении ужасающих проблем миллионов беженцев. Джордан, чей знаменитый нрав был столь же переменчив, сколь постоянны были его идеалы; оставшийся непоколебимым под нападками всей нации, но сломавший челюсть репортёру, обвинившему его в пребывании на содержании у немцев. Джордан, покровитель безнадежных дел, неканонизированная Рита Кашийская19, святая невозможного; Джордан, боровшийся за уничтожение Гарлемов20 в наших великих городах, Джордан, добившийся частичного признания прав индейцев (именно тогда Норман впервые услышал о нём в Оклахоме, услышал насмешки и презрения от друзей своей матери и понял, что вызывающий такую ненависть человек должен быть великим; Джордан, о котором Ванцетти21 сказал: "Пусть этот человек говорит за меня; он знает, что есть истина".
Да, вот он, Льюис Джордан – потрёпанный старик, написавший плохую пьесу. Норман молился, чтобы на его лице не отразилось потрясение, испытанное при столь внезапном предательстве прежнего культа героя.
– Значит, вы слышали, что мистер Каррузерс взялся за мою пьесу? – Джордан был тихо горд. – Ни один коммерческий режиссёр не стал бы так делать; но это само говорит за себя. Ведь именно поэтому человек пишет, разве нет, мистер Харкер? И именно поэтому он должен знать, что написанное им достигает аудитории.
– Боюсь, сэр, я не настолько чист в своих побуждениях. Да, мне есть что сказать, даже если слова не совсем созрели; но есть у меня и оптимистическая надежда как-нибудь благодаря им заработать на жизнь.
Джордан улыбнулся.
– Тогда вы должны быть осторожны в своих словах. Что касается меня, то я живу так просто, что могу писать то, что должен, не боясь, что буду говорить против интересов своего желудка.
Норману хотелось высказать все мысли, которые возникали в его голове благодаря одному только присутствию Джордана. Он хотел сказать, как сильно восхищался жизнью и поступками этого человека, бескорыстным благородством его борьбы. Но слова для этого найти нелегко, а уже найденные неохотно слетают с губ. Вместо этого он выбил из трубки пепел и прямо спросил:
– Вы сейчас живёте в Голливуде?
– Я старею, а здесь мягкий климат. Вы знаете ход американской жизни – от колыбели до Южной Калифорнии. И средства говорить здесь под рукой, если я захочу ими воспользоваться. Я знаю, молодой человек, вы думаете, что это противоречит моей жизни. Возможно. Но большинство людей всё говорят и говорят, пока не убедят себя, что пришло время действовать. Я действовал всю свою жизнь и чувствую, что теперь настало время поговорить.
– Если ваши слова, сэр, могут принести столько же пользы, как ваши действия…
– Хорошо! – Внезапно в тихом старике вспыхнул гнев. – Оглянитесь на мир вокруг и спросите, что хорошего сделали мои действия! Действие мертво в тот момент, когда оно совершилось. Только продолжающиеся действия других людей могут заставить его казаться живым. Действие происходит лишь в трёх измерениях. Слово, идея существуют во времени, живут, и из живого слова проистекают действия будущего.
– Мне всё ещё нравятся ваши действия. Особенно, – улыбнулся Норман, – ваше вмешательство в разговор с Сарой.
– Арнольд сказал об этом, – размышлял Джордан. – Он не дал полного ответа – способен ли на это человек? – но дал часть его. Знаете "Дуврский берег"22? Голая черепица мира обнажена ещё сильнее, чем в его время. Орды невежд бьются насмерть ночью и днём, и от смутных тревог борьбы порой кажется, что полёт уже невозможен. Но звучит ещё его страстная мольба: Ах, любовь моя, останемся верны друг другу! Это маленькая надежда, слабая уверенность, за которую можно держаться. А из этой маленькой любви может родиться великая любовь, истинное любящее знание человечества. – Он замолчал и улыбнулся. – Останемся верны друг другу, – мягко повторил он.
– Вы романтик, сэр. Свидание за ужином не даст уверенности перед лицом тревог темнеющей равнины, даже самой слабой.
– Так ли?
И Норман был не вполне в этом убеждён.
Меблированные комнаты Сары были, если уж на то пошло, ещё более убогими, чем у самого Нормана. Он дожидался её в опрятной гостиной (хозяйка молча высказала своё мнение о молодых людях, которые спокойно пытаются подняться в комнату девушки). Просмотрев первую полосу и театральную колонку вечерней газеты и как можно дольше поизучав репродукцию Максфилда Пэрриша23 на стене, он подошёл к древнему пианино. Почти что по собственной своей воле палец его стал играть "Урожайную луну".
Он задумался: почему из всех песен именно эта? Он не слышал её и не думал о ней со времён того возмутительного мюзикла от "Метрополиса" (как он назывался? "Джаз-кавалькада"?), в котором по полной выложилась Рита Ла Марр. Впрочем, это была хорошая песня, богатая и мелодичная, эмоциональная, но на удивление лишённая сентиментальности. Никаких слащавых бредней о луне, просто прямое утверждение, что:
С тех пор я не любила
Ни в январе, ни в феврале, июне и июле…
Он сел на скамейку и взялся за музыку обеими руками – не страстно, он ни черта не умел играть страстно, но отдаваясь наслаждению ритмом и мелодией. В своём сознании он услышал голос, продолжающий песню.
Нет, это не в его сознании. Это реальный голос, в комнате. Он оглянулся. Это Сара. Она ничего не сказала, но кивнула, приглашая его продолжить игру. Руки обрели новую силу. Пение было похоже на обычный её голос, не натренированный, но свежий и притягательный – ничего особенного, просто хорошее честное исполнение прекрасной старой мелодии. Она пересекла комнату и подошла к нему, напевая:
Так свети же,
Свети, Урожайная Луна…
Она встала у него за спиной и наклонилась так, что последние слова прозвучали певучим шёпотом в его ушах:
Для меня и моей любимой.
Она легонько поцеловала его в ухо и отвернулась, когда он обернулся.
– Это было весело, дорогой, – засмеялась она. – Тебе надо рассказать людям о столь неожиданных талантах.
– Тебе тоже. Как я мог знать, что твой выход будет таким? И мне нравится это платье. В белом воротничке ты выглядишь такой девственной.
– А почему бы и нет, смею заверить вас, сэр? Но так мило, когда мужчина замечает твоё платье.
– Ты голодна?
– Вроде того. Боже мой, я так рада, что мистер Джордан сказал мне, где можно уйти. Я была в таком дурацком, отвратительном настроении. И у тебя тоже хватает проблем, да?
– По-своему.
– Что же это, Норман? – Она нежно положила руку ему на плечо. – Или мне не следует знать?
Норман пожал плечами и левой рукой провёл по клавишам, издавшим хроматическую гамму.
– Ничего секретного. Просто глупо. Я был доблестным героем, а этим никто не любит хвастаться.
Сара села рядом с ним на скамейку у пианино.
– Возможно, мне следует знать. Возможно, мне стоит ревновать.
– Ревновать идиота с романтическими идеалами?
– Теперь я знаю. Именно за ним я охотилась всю свою жизнь, сама того не зная: за идиотом с романтическими идеалами. Давай, расскажи Саре.
– Это банально, – сухо проговорил он. – Звучит так: много лет назад, на территории Оклахома, мой отец и некто Дж. К. Уотермен решили, что их дети должны пожениться. Судьба была добра к ним. У отца был я, а у Дж. К. Уотермена – Хлоя. И банк. Когда умер мой отец, Дж. К. был великолепен. Он помог мне окончить колледж и дал хорошую работу.
– А Хлоя?
– Ещё добрее, если это возможно.
Сара слегка нахмурилась.
– Ты любил её?
– Она мне чертовски нравилась. Мы были помолвлены.
– Дочь босса, – тихо проговорила Сара. – Ничто не сравнится с великой американской традицией. А потом?
– Потом Хлоя влюбилась. Безумно, по-настоящему влюбилась в молодого юриста на правительственной службе. Тоже хороший парень. Разбирается в пиве и бурлеск-шоу.
– А ты?
– Видишь всю картину? Если Хлоя разрывает помолвку, можно представить гнев папы. А Дж. К. страшен в гневе, уверяю тебя. Оставалось сделать только одно, и я сделал это – я, дурень в сияющих доспехах.
– Ты сам порвал с ней?
– Именно. Так что Дж. К. меня уволил, мать не захотела иметь со мной ничего общего, и я, собрав все деньги, какие были, смылся. А если я попытаюсь устроиться на работу, мой предыдущий работодатель – Дж. К., так что можешь догадаться, какие рекомендации я получу.
– А Хлоя?
– Выходит за Билла в следующем месяце, и все думают, как здорово, что нашёлся кто-то, утешивший её после моего хамского поведения.
– Норман, – сказала Сара, – ты самый милый дурачок, какого я когда-либо знала. – Её губы легко коснулись его губ. – Я рада, что заставила тебя рассказать мне; если бы что-нибудь могло заставить меня полюбить тебя ещё больше… – Но, когда его рука обняла её, она ловко увернулась и вскочила. – Давай поужинаем. И потом, может, фильм, а? Посмотрим, что показывают… – Она взяла вечернюю газету и стала, продолжая стоять, изучать соответствующую колонку.
– Думаю, я рад, что рассказал тебе, – почти что самому себе проговорил Норман. – Я знаю тебя – ну и что? – всего двадцать четыре часа и уже хочу рассказать тебе кое-что… всё. Кто бы мог подумать.
Внезапно она уронила газету.
– Послушай, дорогой. Мне надо позвонить, прежде чем мы уйдём. Агент хочет, чтобы я связалась с ним, а он скоро уходит из офиса. Возражаешь?
– Вовсе нет. Удачи.
Норман вернулся к пианино. Хотел бы он, чтобы Сара не бросалась словом "дорогой" с такой неразборчивой беспечностью. Как он может знать, действительно ли она… Теперь, рассказав об этом, он по-другому относился к истории с Хлоей. Не таким уж дураком он был. Так было лучше для них обоих. А без этого донкихотского жеста он не был бы сейчас здесь, познакомившись с Сарой, думая о ней и наигрывая "Никогда бы они не поверили мне".
Дверь открылась, и он тут же вскочил. Но это была всего лишь хозяйка. Она подошла к нему со сложенной запиской в вытянутой руке.
– Мисс Планк просила передать вам это.
– Передать…
– Она ушла.
Он развернул записку и прочитал:
"Может, в другой раз?
Прости, дорогой."
Хозяйка не одобрила его выражений.
Глава 4
То, что Норман ужасно разозлился, будучи столь необъяснимо подставлен, и провёл остаток вечера в Лос-Анджелесе, открывая для себя низменные прелести Мейн-стрит, является одним из немногих событий той недели, не имеющих существенного значения для данного повествования.
Итак, мы упускаем возможность приятного аллитеративного сочетания баров, бурлеск-шоу и барышень категории "Б" и вновь подбираем его на следующее утро, сидящим за пишущей машинкой с кукурузным початком в зубах и набирающим заметки о Малом театре Каррузерса.
Ибо особые литературные способности заключались в рассмотрении обратной стороны очевидного. Точно так же, как в бесполезных богачах Оклахомы он видел сопутствующую часть, завершавшую картину жизни оки, теперь он чувствовал, что традиционное представление о Голливуде, Городе Блеска и Гламура, надо дополнить изображением всех беспомощных маленьких людей, цепляющихся за его края. От Бетси из придорожной забегаловки до бывшего героя Джонсона, все эти фигуры были типично голливудскими, но из того Голливуда, существование которого и не приходит в голову публике.
Он как раз принялся вносить в свои заметки несколько аномальную личность Фергюса О’Брина, когда квартирная хозяйка позвала его к телефону.
– Мистер Норман Харкер? – спросил секретарский голос.
– Да.
– Не могли бы вы минутку подождать на линии?
После бесконечной паузы второй, почти идентичный голос снова спросил, он ли это. Когда он заверил её, что это именно он, этот голос сказал:
– Мисс Гарстон хочет с вами поговорить. Не могли бы вы подождать на линии?
Последовало новое ожидание, а затем третий голос задал всё тот же вопрос. Норман к этому времени с трепетом, которого он и не пытался подавить, решил, что мисс Гарстон, должно быть, с киностудии. Никто другой не может проявлять столько презрения ко времени и удобству тех, кому звонит.
– Это секретарь мисс Гарстон, – объявил третий голос. – Мисс Гарстон хотела бы видеть вас сегодня в одиннадцать часов.
– Спасибо. А какой, – рискнул спросить Норман, – адрес? – Он едва не добавил: "И кто, чёрт возьми, эта мисс Гарстон?"
То, как изогнулись брови секретарши, он увидел не менее отчётливо, чем по телевизору.
– Вы не знаете, где находится "Метрополис-Пикчерз"?
– О, – пробормотал он. – О, да, конечно. Одиннадцать? Я буду.
Было уже десять. К одиннадцати он принял ванну, побрился, надел свой лучший костюм (хотя костюм, подумалось ему, делает мужчину в Голливуде слишком заметным; ему бы следовало приобрести подходящую спортивную одежду, но при нынешнем состоянии его банковского счёта…) и насладился быстрой прогулкой до "Метрополиса", который, к счастью для лишённых машины, был одной из немногих студий, остававшихся в самом Голливуде.
Ему пришло в голову, что страх сцены, должно быть, как раз такой – тревожный, наполовину тошнотворный и в то же время чрезвычайно волнующий. Захватывающее испытание с неисчислимыми возможностями. Возможно ли, что тот последний агент, которому он оставил несколько сценариев, их в самом деле прочитал? Или даже отнёс продюсеру? А продюсер был увлечён этим проявлением молодого таланта и решил… Мечты становились всё более и более дикими, и Норман ускорил шаг, чтобы поспевать за ними.
Сначала он попробовал два неправильных входа – судя по проходившим через них, они допускали все виды и особенности людей, кроме тех, у кого была назначена встреча с мисс Гарстон. Наконец, он нашёл нужный вход, где охранник в форме немного поговорил по телефону и затем выдал ему пропуск и кое-какие запутанные инструкции.
Норман прочитал: "Этот пропуск действует только в указанное время и только на одну встречу. Пожалуйста, немедленно отправляйтесь на вашу встречу и заем уходите. Этот пропуск не позволит вам попасть ни в какую часть студии, кроме указанного офиса".
– Интересно, – сказал он сам себе, – пропустит ли он в туалет.
Всего после трёх поворотов не туда по извилистым коридорам он отыскал комнату с табличкой "ГЛЭДИС ГАРСТОН". До тех пор он никогда не был внутри крупной студии; ему всегда говорили просто оставить заявку на столе при входе. Теперь он законно попал внутрь, но, несмотря на весь гламур вокруг, он предпочёл бы расхаживать по любому офисному зданию. Этот унылый коридор с однообразными рядами одинаковых дверей ужасно стимулировал страх сцены.
Но теперь он переступит из этой серости в несомненно роскошное святилище исполнительной власти, мисс Гарстон. Он поправил галстук, взглянул на ботинки, подумал, не остался ли у него в ушах крем от бриться, – а затем увидел слова под именем мисс Гарстон.
"РАССМОТРЕНИЕ ЗАЯВОК".
Итак, его вызвали не как блестящего молодого писателя, а просто как возможного рядового сотрудника. Но даже это означало работу, более того, работу со связями и возможностями. А если зарплаты в кино такие баснословные, как он слышал…
Мисс Гарстон заставила его ждать только до одиннадцати-пятнадцати, и это свидетельствовало, что она была женщиной необычайной пунктуальности. Когда его, наконец, впустили, она оказалась седовласой, пухленькой и немногословной. У неё на столе лежало его заявление, и она проводила по нему карандашом, быстро проверяя основные требования (Норман благословил Дж. К. Уотермена за настойчивость в получении им Действительно Глубокого образования).
Диплом колледжа? Проверено.
Дальнейшая учёба? Два года на соискании магистерской степени? Проверено.
Исследовательский опыт? Дипломная работа и доклады на семинарах? Проверено.
Умение читать не менее чем на трёх иностранных языках? Проверено.
Печать вслепую? Проверено.
Стенография? Нет? Хмм.
Знания в каких-либо особых областях? Театр, всемирная литература, музыка, военная история, банковское дело и математика? Хмм.
Мисс Гарстон оторвала взгляд от заявления.
– Думаю, что мы можем вас задействовать, молодой человек. В отделе только что открылась вакансия; ваше заявление появилось как раз вовремя.
Норман принялся выражать радость, но она оборвала его.
– Плохо со стенографией. Владей вы ей, мы бы не сомневались. Как бы то ни было, посмотрим, что с этим делать. Можем попросить вас ходить на вечерние курсы после работы. Хотите?
– Почему бы нет. И могу я спросить…
На мгновение любопытство придало суровому лицу мисс Гарстон совершенно непрофессиональную мягкость.
– Вы давно знакомы с мисс Ла Марр, мистер Харкер?
– Мисс Ла Марр? Я не знаю никакой мисс Ла Марр.
Мисс Гарстон нахмурилась.
– Простите. Полагаю, мне не следовало упомянуть об этом. Я позвоню вам до конца недели.
– Но я хотел спросить: сколько часов работы?
– Сорок четыре часа в неделю, не считая сверхурочных. Если будет срочное задание, может дойти до пятидесяти и более.
– А зарплата?
– Двадцать два пятьдесят в неделю.
– Плюс сверхурочные?
– И ничего за сверхурочную. Я свяжусь с вами в субботу, мистер Харкер. Хорошего дня.
В коридоре Норман махнул пропуском в сторону питьевого фонтанчика и сделал долгий, холодный глоток. Поистине баснословные зарплаты Голливуда! Этот экстраординарный список абсолютно необходимых требований и такая зарплата в вознаграждение их. Он вспомнил приятеля по колледжу, устроившегося в Федеральный театральный проект с несколько более высокой зарплатой. Норман начал осознавать самый странный из всех странных фактов о Голливуде – там нет середины между возмутительной переплатой и столь же возмутительной недоплатой.
Но, тем не менее, эта работа (если преодолеть трудность со стенографией) была находкой. Она спасла бы его гордость, удержала рядом с Сарой и, главное, обеспечила едой – а это через несколько месяцев обещало стать серьёзной проблемой. Но что, чёрт возьми, имела в виду мисс Гарстон насчёт его знакомства с мисс Ла Марр?
Он бросил последний взгляд на серые стены, скрывавшие всё, чем мог располагать гламурный "Метрополис", и уже собирался сдать свой пропуск, когда почувствовал, что чья-то рука хлопнула его по плечу. Он повернулся.
– Фергюс!
– Привет, Норм. Что привело тебя в это логово беззакония? Им нужна свежая кровь среди писателей?
– Пытался устроиться.
– Удалось?
– Пока не знаю, но молюсь. Могу я задать тот же вопрос? Им нужны рыжеволосые юноши?
– Отличная вещь этот Техниколор. Но я здесь не по профессиональной надобности. Моя сестра руководит отделом рекламы, и я пришёл пообедать с ней. Слушай. В посещении начальственных кабинетов нет ничего весёлого. Как насчёт того, чтобы присоединиться к нам в столовой? В зоопарке время кормления! Посмотришь на пышногрудых блондинок, задумчивых брюнеток и восхитительных рыжих – и все едят бараньи отбивные и ананасы.
Норман с сожалением посмотрел на свой пропуск.
– Эта штука говорит, что…
– Исправим. – Фергюс повернулся к охраннику у коммутатора. – Соедините меня с О’Брин из рекламы. Морин? Это свет твоей жизни. Нет, не Шарль Буайе24, и что бы твой жених подумал об этой шутке? Это другой О’Брин – ну, знаешь, тот, в жёлтой рубашке-поло… Ага. Слушай. Тут со мной друг. Как насчёт пропуска в столовую? Эй, никаких шуток насчёт пропусков. Этот друг – он. Берегись, макушла. У Хейса25 тебя разыщут. Вот, скажи ему про пропуск. – И он вернул телефонную трубку охраннику, который послушно слушал и строчил.
– Даже могущество Морин, – пояснил Фергюс, когда они зашли, – не позволит тебе попасть на съёмочную площадку. Это никому не разрешают с тех пор, как крупнейший прокатчик Восточного побережья просто должен был увидеть Риту в "Джаз-кавалькаде". Он сказал, что будет вести себя тихо, как мышка, и так оно и было – не подал ни звука. Но когда на следующей день запустили плёнку, на дублях того дня ничего нельзя было расслышать. Просто звуковые эффекты бури, как будто вам нужна только Ламур26 в саронге. Старик встал на съёмочной площадке около микрофона, и главную роль блистательно исполнила его астма. Но столовая неплохая. Никогда нельзя знать заранее, кого ты там увидишь.
Определённо, заранее знать было невозможно. Темноволосая девушка, которую Фергюс неформально представил "моей сестрой Морин – ну, понимаешь, гений Полли", оказалась той самой девушкой, которой Руперт Каррузерс обещал полную секретность в тот вечер, когда Норман впервые их увидел.
Морин показалась Норману забавной. Не столь сознательно колоритной, как брат, но живой, острой и занятной. Она указывала на знаменитостей за соседними столиками, иллюстрировала их малоизвестные слабости уместными анекдотами и поддерживала самую увлекательную светскую беседу, какую когда-либо слышал Норман.
– Как насчёт того проблемного ребёнка, – спросил Фергюс, – то бишь Риты? Если она сегодня где-то здесь, можно показать Норму, на что она способна.
– Рита сейчас отбыла – отдыхает в Гонолулу, и не знаю, есть ли у нас что-нибудь ещё такое пикантное.
– Рита Ла Марр… – медленно проговорил Норман. – Интересно.
– Что интересно?
– Мисс Гарстон на собеседовании спросила меня, знаю ли я мисс Ла Марр. И я не могу понять, почему.
– Думаю, что знаю, – быстро проговорила Морин. – Понимаете, в каком-то смысле именно Рита – причина вашей работы, если вы её получите. У неё случился темпераментный припадок из-за ошибки помощника на её последней картине, и она настаивает, чтобы нашли нового человека. Г.Г., должно быть, перепутала – решила, что у Риты тут некая личная заинтересованность, и вы должны её знать. О, смотрите, а вот и знаменитость для вас. Пол! – Она привстала и помахала молодому актёру, указывая на их столик.
Норман подумал, что вчерашняя ошибка не столь уж неестественна. Пол Джексон и его брат-детектив были достаточно похожи, чтобы вызвать путаницу где угодно. Но схожим был лишь внешний облик. Служило ли причиной полное различие их профессий или более существенная разница в темпераменте, Норман сказать не мог; но там, где лейтенант был сух и немногословен (весьма походя на многие роли Пола), актёр за кадром был энергичен и открыт миру. Он поцеловал Морин, поприветствовал Фергюса несколькими отборными и сердечными ругательствами и пожал Норману руку с твёрдым пылом, словно подразумевавшим, что всю свою жизнь он ждал именно встречи с драматургом-неудачником из Оклахомы.
– Я испытал большое облегчение, – проговорил он, усаживаясь, – увидев, что ты мне машешь, Морин.
– И почему же, сэр?
– Потому что боялся, что между домами О’Бринов и Джексонов вражда.
– Ладно, – сказала Морин. – Я буду кусаться. А почему же между нашими домами должна быть вражда, миста Боунс27?
– Энди говорит, Фергюс его вчера без ножа зарезал. В чём дело, мой мальчик? Боишься, что всплывёт твоё полицейское досье? И это после всего, через что вы прошли вместе, ребята.
– Всякое бывает, – неопределённо проговорил Фергюс.
– Ага! Профессиональные тайны, а?
– Слушай, – прервала Морин, – ты что-нибудь знаешь о Рите?
– Рите? – Пол на мгновение выразил глазами обеспокоенность и вновь растворился в беспечной беззаботности. – О, да… Рита. Была записка с последним рейсом. Она считает Гонолулу чудесным местом, и если отделу рекламы когда-нибудь удастся нас поженить, мы должны провести медовый месяц там.
– Но когда ты поехал на Гавайи на съёмки той картины с Деррингом Дрю, то свалился с сенной лихорадкой и сорвал весь график.
– Рите это известно, – проговорил Пол Джексон не без сухости, присущей брату.
– Вот что я тебе скажу, – сообщила Морин. – Может быть, я смягчилась или вроде того с тех пор, как сама влюблена; но вот тебе подарок: отныне отдел рекламы не будет так педалировать этот предполагаемый роман Джексона и Ла Марр.
Пол Джексон уставился на неё.
– Ты это серьёзно, Морин?
– Конечно.
– Ты имеешь в виду, что я могу пойти на премьеру с кем-то, кто мне чертовски нравится? Могу ходить по ночным клубам один, если захочу? Даже могу провести тихий вечерок у "Чейзена"28, просто болтая? И ни один ублюдок-журналист нескажет: "А где же мисс Ла Марр?"
– Жара спала, Пол.
Крик "УРА!", изданный Полом Джексоном, потряс каждую тарелку столовой "Метрополиса".
– Я кое-чему учусь, – проговорил Норман. – Ведь я – всего лишь доверчивый читатель газет; я всегда думал, что вы и мисс Ла Марр – величайшая пара со времён Гейбла и Ломбард29. А теперь все мои иллюзии валяются в пыли. И это интересно.
– Интересно, – загадочно заметила Морин, – поймёте ли вы когда-нибудь, насколько вам это интересно.
Трое мужчин в замешательстве посмотрели на неё. Она удовлетворённо улыбнулась и откинулась на спинку стула.
– Ну же, братец. Примени свой дедуктивный ум к этой зацепке.
– Давай, – настаивал Пол. – Посмотрим на профессионала за работой.
Фергюс передёрнул плечами и повернулся к Норману.
– Слушай. У тебя достанет здравого смысла держать всю эту весёлую болтовню при себе, когда мы вернёмся в театр?
– С вечера понедельника я столкнулся с большим количеством осколков секретов, чем за все мои предыдущие двадцать семь лет жизни, – нахмурился Норман.
– Поскольку, – продолжал Фергюс, – я бы предпочёл, чтобы в том заведении никто не знал, что я частный сыщик.
– Уверена, – сладко проворковала Морин, – они никогда об этом не догадаются по твоим результатам.
– Сигары, джентльмены? – спросил Пол Джексон. Трое мужчин с комфортом потягивали кофе, хотя Морин часы вынудили поспешить обратно в её кабинет.
– Не имею ничего против, – сказал Фергюс, но Норман, отказавшись, принялся набивать свою изогнутую трубку из шиповника.
Пол произвёл необычайно сложные манипуляции по розжигу сигары и сделал длинную, неторопливую затяжку.
– Рад, что случайно наткнулся на тебя, – наконец, проговорил он. – Думал позвонить тебе сегодня вечером.
– Да ну? В профессиональном смысле или у тебя просто здоровая жажда пива?
– Боюсь, в профессиональном. Если бы я мог… – Он многозначительно посмотрел на Нормана, и тот неловко заёрзал.
– Или оба, или никто, – сказал Фергюс. – Можешь говорить в присутствии этого джентльмена всё, что можешь сказать мне.
Пол выглядел удивлённым.
– Такой формальный для тебя язык, О’Брин.
– Просто цитирую бессмертного Шерлока, – ухмыльнулся Фергюс. – Короче говоря, они означают, что я усыновляю этого парня как Ватсона. Итак, продолжай; говори свободно.
– Очень хорошо. – Пол Джексон достал бумажник и извлёк оттуда вырезку. – Это было во вчерашней вечерней газете. Прочтите – оба, – с сомнением добавил он.
Вырезка гласила:
"ВНИМАНИЮ БЮРО ПО ИСЧЕЗНУВШИМ ЛИЦАМ: Что за звезда считает, что Гонолулу слишком далеко, чтобы быть проверенным, и какую студию ждёт главный в её истории сюрприз, когда она узнает, что творится с её главной кормушкой?"
– И кому, – прибавил Фергюс, – какое дело?
– Разве ты не понимаешь? – сказал Пол Джексон. – Это Рита. Это должна быть она.
– Почему? Она не запатентовала отпуск в Гонолулу.
– Но что-то витало в воздухе. Ещё перед отъездом она вела себя странно.
– Зачем тебе беспокоиться о Рите? Я думал, она тебе изрядно надоела после всех тех обручей, через которые вас обоих заставила прыгать Морин.
– О, она милое дитя, и она мне нравится. Если б я не наелся ей досыта, сам бы за ней побежал. Но я не так волнуюсь за неё, как... Разве ты не понимаешь, Фергюс? Если она хочет выкинуть что-нибудь идиотское и вляпается в скандал, разве не понятно, что это ударит по мне? В мозгах публики мы связаны вместе.
– Ты воздвигаешь Гималаи, – сообщил Фергюс, – и у тебя нет даже мухи, чтобы начать делать из неё слона. А чего ты ждёшь от меня?
– Найди её и отвлеки от всего, что она затевает.
– Отвлечь Риту от того, что она хочет, – тринадцатый подвиг Геракла, и ты это знаешь. Ты говорил об этом с Морин?
– Она только рассмеялась, – обиженно выговорил Джексон.
– И я не виню её. Но вот что я тебе скажу. Сейчас я очень занят, но сделаю всё, что смогу. А оплата, если я найду её, составит зарплату за неделю.
Пол заёрзал.
– И сколько ты зарабатываешь в неделю?
– Не мою зарплату, хитрец. Твою.
Актёр на мгновение вытаращил глаза, а затем сказал:
– Ладно. Пойдёт. Но, – нерешительно добавил он, – за вычетом десяти процентов, понимаешь? Они идут моему агенту.
– И какова доля самого Пола? – спросил Норман, когда они уселись в жёлтый родстер Фергюса.
– За вычетом неизменных десяти процентов, должно получиться две тысячи семьсот долларов.
– А Ватсону положена доля?
Фергюс завёл машину.
– Слушай, Норм. Я не шутил. Если у тебя не найдётся, пока ты ждёшь вестей от Г. Г. и Каррузерса, ничего получше, я был бы чертовски рад, если бы ты стал для меня своего рода марионеткой.
– И каковы будут обязанности?
– Будь рядом, слушай, что я говорю, указывай на недостатки (отметь мою скромность), задавай вопросы...
– Вопросы вроде того, что делает частный сыщик в Малом театре Каррузерса?
– Вполне подобающее начало. Развивай любопытство; это самая большая помощь, какую можно оказать в решении дела. Если что-то покажется странным или неуместным – вообще что угодно, разузнавай об этом. Например, сегодня на вечеринке...
– Какой вечеринке?
– А ты не знал? Хилари Вэйн затевает что-то на своём чердаке. Ты идёшь и помогаешь мне не хлопать глазами. И оставайся любопытным.
– Мне всё ещё любопытно, что тебя занесло на эту галеру.
Фергюс в последний раз затянулся сигарой Джексона и раздавил её о приборную панель.
– Хотел бы я знать, – мягко проговорил он, – что многие делают на этой галере. Включая детектива-лейтенанта Энди Джексона. Я хорошо знаю Энди – работал с ним над несколькими делами – и знаю, что он один из самых умных людей в полиции. И если он взялся за Каррузерза, значит, в Датском королевстве всё ладно по сравнению с этим театром.
– Понимаю, о чём ты. У меня было ужасное чувство, что кто-то расставляет припасы, чтобы всё взлетело на воздух прямо у нас под ногами. Но как во всё это попал ты?
– Я? Я исследую Каррузерса для Уоррена Ф. Дейтона. Помнишь пышную и сочную Кэрол? Её папаша – один из крупнейших брокеров в этом городишке. И ему совсем не нравится, что его краса и гордость становится тем, что она искренне считает за актрису. Так что он нанял меня, чтобы я пригляделся на месте и отыскал всё, что смогу, чтобы удалось доказать даже ей, что она – жертва вымогательства.
– А она? Помни, я больше, чем Ватсон; я – заинтересованная сторона.
– Ответ: всё так и есть. И, думаю, сейчас у меня уже достаточно доказательств, чтобы удовлетворить Дейтона. Я обнаружил, что гонорары у Каррузерса варьируются в зависимости от того, что, по его мнению, можно получить от этого человека; что "искатели талантов", которых он показывает среди публики, обычно его личные друзья, не имеющие никакого отношения к студии; что Пол Джексон, который считается его лучшим учеником, никогда о нём не слышал; что контракты, которые он составляет просто на случай, что кого-то придётся заменить, требуют неслыханных процентов; что он отвергает или принимает и пьесы, и актёров не на основании каких-либо достоинств, а просто исходя из того, что он может из них выжать...
– Милый человек, – ошеломлённо выговорил Норман. – Но слушай. Он сказал, я ничего не должен платить.
– Старый трюк. Подожди, пока вы не сойдётесь достаточно, чтобы обсудить условия. Вот небольшой пример: Кингсли Беннет – милый парень – раньше трудился копирайтером в газетах. Годами работал абы-как – то и дело пытался наскрести какие-то случайные заработки по всему городу. Соорудил пьесу, сатиру на политические движения в Калифорнии. Может, и не блестящую, но неплохую; содержание там недурное. Каррузерс вцепляется в него, рассказывает, что это будет хит века. Беннет сидит дома, пишет и переписывает эту чёртову штуку и регулярно, как по удару гонга, заносит Каррузерсу за дополнительные расходы на постановку. Он так усердно трудится над пьесой, что больше не подхватывает случайные работы, и с его банковским счётом начинают происходить всякие странные вещи. Каррузерс понял, что тот разорён, и сказал ему, мол, политическая ситуация так изменилась, что поставить пьесу невозможно. К тому времени он заплатил нашему Руперту более пятисот долларов, а постановка не продвинулась ни на шаг. Он жил в самой убогой лачуге, какая только существует, и последние свои деньги потратил на то, чтобы снять квартиру с приходящей уборщицей.
– Зачем?
– Там была газовая духовка. Он использовал её две недели назад. – И дальше Фергюс вёл машину молча.
Они проехали через Гриффитс-парк в дорогой жилой район.
– Куда мы едем? – спросил Норман.
– Если вулкану надлежит извергнуться, нам надо, пока мы можем, сохранить немного тишины и покоя. Мы едем навестить Льюиса Джордана.
Вспоминая позже эти послеполуденные часы, Норман понимал, что они были единственным безмятежным мигом за всю ту ужасную неделю. Другие эпизоды, даже когда он был наедине с Сарой, были напряжёнными и натянутами. А это стало тем временем, когда человек может расслабиться, вытянуть в душе ноги и глубоко, спокойно вздохнуть.
Именно что-то подобное чувствуешь, увидев маленький домик, стоящий в стороне от дороги, в горах, позади богатых особняков, маленький домик, спроектированный и выстроенный самим Джорданом и компантно, но расслабленно, как кошка, греющийся на жарком солнце. Был и буквальный кот (названный Нансеном в честь знаменитого коллеги Джордана), приветствовавший их с вежливостью полнейшего безразличия.
А всю глубину этой неприхотливой непринуждённости постигаешь, когда Джордан приветствует тебя, заваривает чай и начинает беседу. Разговор не слишком-то запоминается, хотя он хорош – беседы о том, как человек на Баффиновой Земле может питаться одним мясом (при условии, что он не забывает чередовать жирное мясо с постным), о работе Джордана в дни украинского голода и репатриации армян, о индейцах в Оклахоме, о победоносной одноактной пьесе Нормана, о выдающейся карьере Фергюса в баскетболе и о нелепом несчастье на Першинг-сквер двумя неделями ранее, когда Джордан поддался своему знаменитому гневу и одним ударом левой поразил толстого мужчину со значком "Легиона"30, назвавшего его пацифистом из пятой колонны.
Всё это было интересно (а ваша пьеса, к вашему удивлению, меньше всего остального), но оставалось лишь узорами. Запоминалось самое важное – мурлычущий кот, крепкий горячий чай, доброжелательная сила голоса Джордана, аккуратная комната в форме корабля со множеством книг и удивительным обликом мужественной опрятности, перец с яркими бутонами на подоконнике и обилие солнца, заливающего комнату, и довольных существ внутри неё.
Счастье, несомненно, необходимо, экстаз, быть может, нечто более спорное; но удовлетворение, самое чистое и редкое из этой троицы, бесценно.
– Какое благо для наших бессмертных душ, – проговорил Фергюс, когда они уехали. – Мы воспряли в небеса, теперь можно вновь окунуться в зловоние Каррузерса. А самое ужасное, что Джонсон вляпался в эту вонь и даже не осознаёт этого.
– Имеешь в виду страховку?
– Именно. И я тревожусь.
– Как ты узнал об этом? У тебя тут профессиональный интерес?
– В некотором смысле. Расскажу тебе. Дэн Рафетти – мой хороший друг, он работает на Юго-Западную Национальную страховую. На прошлой неделе он сцепился с бандой меховых воров и загремел в больницу – с пулей в плече. Так что он, пока лежит там, попросил меня присмотреть за Льюисом Джорданом. Неофициально – профессиональная вежливость.
Чувство удовлетворения в Нормане быстро угасало.
– Как ты думаешь – Джордану грозит какая-то опасность?
– Когда он может стоить Руперту Каррузерсу пятьдесят тысяч? А ты как думаешь? – спросил Фергюс.
Глава 5
– Это не вечеринка по случаю дня рождения, – протянул в виде приветствия Хилари Вэйн. – Насколько мне известно, ни один из моих гостей не родился даже близко к этой дате; так когда же может быть лучшее время для вечеринки?
Впервые услышанное, это замечание слегка забавляло, но, повторяясь всякому вновь прибывшему с одним и тем же взмахом руки и кивком, начинало терять большую часть своего очарования.
К одиннадцати часам Норман решил, что, собственно говоря, вечеринка не отличалась особым очарованием. Отчасти он пришёл потому, что там вполне могла оказаться Сара, и они уладили бы неприятный случай с вчерашним представлением, отчасти потому, что ему было любопытно получше разглядеть тот человеческий ассортимент, что составлял Малый театр Каррузерса. Автор должен знать группу, которая может сыграть его пьесу. А Ватсон должен знать группу, среди которой он может помочь в расследовании.
Не то чтобы на этой вечеринке хоть что-нибудь хоть в малейшей степени подкрепляло подозрения Фергюса или его собственное прежнее ощущение клокочущего вулкана. Это была просто вечеринка, такая же неформальная и несущественная, как и место, где она проходила, плохо освещённый чердак над гаражом, служивший Хилари Вэйну жилищем. Делать было нечего, разве что пить; а поскольку подавали отвратительно сладкое шерри, Норман и этому занятию почти не предавался.
Приди Сара, вечер мог бы оказаться сносным. Но не было и следа её, и скука затягивалась на Нормане, как петля. Он повернулся на стуле, чтобы заглянуть в книжный шкаф рядом, но свет (обеспечиваемый одной тусклой лампочкой и парой свечей из бутылок с жиром) был таков, что не оставалось никакой надежды прочитать что-либо кроме названий, казавшихся первоклассным собранием по театральному искусству. Он встал со стаканом в руке (порой доводя себя до столь отчаянного поступка, как потягивать из него коричневый сироп) и принялся бродить от группки к группке.
Первая пара, с какой он столкнулся, состояла из хозяина, с живым рвением излагавшего свои воззрения на театр, и Фрэн Оуэн, с отупением его слушавшей, но по временам тянувшейся к графину рядом.
– Сущность Театра, – вещал Хилари, – была и остаётся театральностью. Ещё во времена великого Гриффита31 возникла идея, что экран идеально и верно передаёт цвет и действие; но на самом деле кино отличает его детализированный натурализм – работа с жанром – изучение быта среднего класса. То, что является серым натурализмом на сцене, может стать характерным и значительным на экране. Собственно говоря, фильм насколько реалистичен, что сцена теперь должна больше, чем когда-либо, уделять внимание её нереалистическим – можно даже сказать, пусть не сюр-, но супер-реалистическим качествам.
Фрэн сглотнула и кивнула.
– Сущность сущности и есть сущность, – глубокомысленно заметила она.
– Вот именно. И поэтому наши усилия факелоносцев – нет, Джордж Келли навсегда испортил это слово32, усилия неотъемлемой части великой театральной традиции должны быть…
Норман побрёл дальше. На диване в самом тёмном углу сидели героический Харди Эванс и пневматическая Кэрол Дэйтон. "Сидели" – не слишком подходящее слово; это было что-то среднее между сидением и полу-лежанием, что-то, быть может, похожее на позу античного римлянина на пиру. В этом углу стояла тишина, нарушаемая лишь тихими вздохами Кэрол – наполовину хихиканьем, наполовину стоном.
В облике Нормана не было ничего от вуайериста. Он быстро отвернулся, опустошил стакан и тихо проклял то, что не позволило прийти Саре.
Третья пара, состоявшая из Фергюса и Бетси, была приятной. Не столь отвлечённо разговорчивой, как Хилари-Фрэн, не столь озабоченно плотской, как Харди и Кэрол. Бетси примостилась на коленях молодого ирландца словно из-за нехватки мебели, а не от любовного упрямства, но, оказавшись там, выглядела готовой наслаждаться своим положением. Их руки легко и приятно переплетались, а голоса болтали с той непринуждённостью, что приходит лишь тогда, когда не боишься тишины.
Бетси первой заметила странствия Нормана.
– Привет, мистер Харкер. Вы хорошо проводите время?
– Вы должны подавать реплику лучше. Смотрите на свой напиток и спрашиваете меня: "А у вас что?" А тогда я отвечаю бессмертными словами Джорджа Кауфмана33: "Веселья маловато".
Бетси хихикнула, но тут же нахмурилась.
– Но у меня нет выпивки, потому что я не пью, и это избавляет от многих проблем, потому что мне всё равно не продали бы её в баре, ведь я, сами видите, такая молоденькая, и всё равно это создаёт проблемы, потому что, когда я прошу молока, у них почти всегда его нет, так что, наверное, как ни поступай, это всегда непросто, верно? Но мне жаль, что вам невесело, мистер Харкер.
– В чём дело, Норм? – спросил Фергюс. – Разве это не твоя обнадёживающая идея насчёт голливудской вечеринки? Клянусь, коли делаешь пометки в своём мысленном блокноте, эта вечеринка такая же типичная, как все остальные. Люди пьют плохое вино, болтают, обнимаются и кипят.
– "Кипят" – глупое слово, – сказала Бетси. – Каждый раз, когда я произношу его, я ничего такого не имею в виду, потому что это, правда, не то слово, которое часто используешь, но когда я говорю его, у меня всегда ощущение, что я говорю как ребёнок, а я совсем не из тех, кто так себя ведёт, потому что я слишком молоденькая.
Норман присел на корточки у их ног.
– И из-за чего тут кипеть, не считая того, что мы со смехом могли бы назвать шерри?
– Из-за чего? Ну, для начала… – Фергюс ткнул большим пальцем в сторону дивана. – Видишь ли, у Харди были иные интересы, пока Кэрол не начала свой блицкриг.
Норман проследил за взглядом Фергюса в сторону отупевшей Фрэн Оуэн. Так она пыталась забыть грызущего её изнутри зверя… Он оторвался от своих размышлений и стал слушать Бетси.
– Забавно, как меняются слова, правда? Когда я была маленькой девочкой, хотя, конечно, я не имею в виду, что уже взрослая, ведь это же не так, но, в смысле, когда я была прямо совсем маленькая, это слово означало всего лишь, что полезешь потом в ванну, а теперь, только подумайте, какие ужасные вещи оно значит.
– Это, сладкая моя, – проговорил Фергюс, – важнейшая семантическая проблема. Предлагаю тебе сообщить о ней Стюарту Чейзу34 и посрамить его.
– О, но я не хочу беспокоить людей. Я никогда этого не делаю, разве что с тобой, и только потому, что ты милый, а девушка должна волновать кого-то, как вот вчера с мистером Каррузерсом, хотя тогда всё вышло хорошо, вот.
– Ах, это, – сказал Норман. – Любопытно. И как вы выбрались из этой дилеммы?
– Этот милый мистер Джордан вошёл, когда я говорила с мистером Каррузерсом, и сказал, чтобы я подождала снаружи, потому что у него было какое-то важное дело, поэтому я ждала снаружи, а когда он вышел, то сказал мне, чтобы я входила, и я зашла, а мистер Каррузерс сказал мне, чтобы я ни о чём не беспокоилась, потому что всё будет хорошо.
– Клянусь мощами святого Кевина, – сказал Фергюс, – это чудо и ничто иное.
– Так ли?
Норман поднял взгляд и увидел Марка Эндрюса. Свеча рядом с ними ярко освещала высокий лоб режиссёра, его усталое худое лицо нависало над ними, словно на полотне Эль Греко. Норман поднял в знак приветствия свой пустой стакан, и Эндрюс кивнул.
– Могу я присоединиться к счастливой толпе? Я устал сидеть в углу, слушая Хилари о Театре и наблюдая Дейтона в Жизни.
– Конечно, – сердечно проговорил Фергюс. – Устроим собственную вечеринку, вот что мы сделаем. И что вы думаете о столь внезапно золотом сердце великого Руперта?
– Думаю, – сказал Марк Эндрюс, – что у великого Льюиса совершенно непоколебимое золотое сердце. Я говорил с ним об этом.
– О-о-о-о-о! – издала Бетси. – Расскажите. Ведь он ничего не говорил мне, он просто сказал мне заходить, и я даже не знала, сделал ли он что-нибудь, или оно просто произошло, или что.
– С Рупертом Каррузерсом, – произнёс Эндрюс, – ничего просто так не происходит. А что произошло – быть может, мне не следует вам это говорить, но какова вероятность, что вы будете молчать?
Перекрестившись, Бетси выразила надежду, что иначе умрёт.
– Хорошо. Джордан сказал Каррузерсу, что возьмёт на себя полную ответственность за ваши платежи, пока вы не будете готовы вновь принять их на себя. Он даже вручил Каррузерсу пару счетов и велел передать вам, что из-за некой путаницы в ведении дел вам причитается небольшое возмещение.
– Но, – запротестовала Бетси, – это не так, по крайней мере, я так не думаю. И он мне ничего такого не говорил.
– Руперт Каррузерс, – проговорил Фергюс, – напоминает мне перелётную птицу. Всегда движется на юг.
Марк Эндрюс пристально посмотрел на Фергюса.
– О’Брин, – наконец, сказал он, – вам всегда чертовски хотелось знать о Каррузерсе всё, что можно. Понятия не имею, то ли это чистое любопытство честного ирландского сплетника, то ли что-то ещё. И, на всякий случай, если это что-то ещё, вот вам один лакомый кусочек.
– Продолжайте, – уклончиво произнёс Фергюс.
– Каррузерс сделал Бетси предложение. Нет, – поспешно добавил он, когда сине-зелёные глаза Фергюса загорелись, – не то, что под этим понимают. Никогда не видел, чтобы Каррузерс заигрывал с женщиной. Есть в нём, – признал он с неохотным восхищением, – такое качество, как одиночность. А идея была такова: Бетси останется, если подпишет новое соглашение – никаких немедленных выплат, лишь согласие на десятипроцентное повышение её гонорара и передача ему права получать её жалованье, как только она устроится на работу, и забирать всё до цента – включая наивысший возможный по закону процент.
– О, я знала об этом, – проговорила Бетси, – в смысле, я знала, что он говорил, что мне не надо сейчас ничего платить, если я подпишу бумагу, и я смогу заплатить ему позже, только я не беспокоилась об условиях, ведь я в этом ничего не понимаю, так что, конечно, я хотела подписать, ведь с мистером Каррузерсом всё в порядке, правда, иначе он бы не мог руководить театром, да?
– Ублюдок, – процедил Фергюс сквозь стиснутые зубы.
– И кто, – беспечно спросил Хилари Вэйн, – говорит о Руперте Каррузерсе?
Фергюс посмотрел на хозяина.
– Узнаёте описание?
Хилари держал графин и наполнял стаканы присутствующих.
– Слышал, что его уже использовали, – признал он.
– И вы с ним согласны?
– Расслабляемся? Даже наш сильный и молчаливый режиссёр? – Он повернулся к девушке позади него. – Ну, Фрэн, мы согласны?
– Есть, – рассудительно заявила Фрэн, – ублюдки и ублюдки. – Она дрожащей рукой подняла стакан. – Леди и джен-мены, представляю вам Руперта Каррузерса – ублюдка в квадрате.
– Что это значит? – проговорила Бетти.
– Фрэн, – пояснил Хилари, – предпочитает почтить мистера Каррузерса идиомой, заимствованной из нижних пределов языка той нации, из которой он, по собственному утверждению, происходит, – того маленького, очень маленького острова, где он был директором Имперского театра. Точно так же, как был тренером и советчиком того блестящего юноши, Пола Джексона.
– Вы и это знаете? – изогнул рыжую бровь Фергюс.
– Я немного знал Пола в Общественном театре Пасадены. Оттуда он попал прямо в "Метрополис". И он никогда не упоминал, что в дни его юности Руперт Каррузерс сыграл Свенгали35.
– Но я не понимаю, – возразил Норман, – почему вы все держитесь за Малый театр Каррузерса, если так к нему относитесь. Почему бы вам не хлопнуть дверью и не послать к чёрту Руперта, квадраты и всё остальное?
– У меня другие соображения, – лаконично выразился Марк Эндрюс.
– А у меня, ребятки, – проговорил Хилари, – есть свои причины остаться. Но вы, Фергюс? И ты, Фрэн?
– Разве у нас не могут быть тоже причины? – сказал Фергюс. – Моя – Бетси. Я не могу оставить её без защиты.
– А вы сами, Харкер? – настаивал Хилари. – Я слышал, вы оставили пьесу у Каррузерса?
– Я в таком состоянии, что позволил бы Джуксу поставить свою пьесу с Калликаками36 во всех ролях, лишь бы она попала на сцену.
– Ну, – улыбнулся Хилари, – вы не столь уж далеки от этого.
Фрэн, вновь наполнив стакан, снова подняла дрожащую руку.
– Леди и джен-мены, за вечное смущение Руперта Джукса Каррузерса!
– Так говорить нельзя! – раздался пронзительный голос Кэрол Дейтон.
Хилари Вэйн оглянулся на диван, где лежал полусонный юный Адонис.
– Измотала его, дорогая? – сладким голосом пробормотал он. – И перед всеми собравшимися?
Кэрол проигнорировала его.
– Я подумала, что пришло время сказать что-то хорошее о мистере Каррузерсе. Вы все так ведёте себя за его спиной после всего, что он для вас делает!
– Слушай, пышечка, – сказал Фергюс. – Мы оплачиваем свою дорогу сюда. Мы пытаемся что-то получить. Если мы этого не получаем, то имеем право бить.
– Хм-мф! – Кэрол властно вскинула свою рыже-золотую головку. – Вы говорите как кучка коммунистов!
– Верно, – рассмеялся Марк Эндрюс. – Вэйн – комиссар, а я – глава ОГПУ. Но какое это имеет отношение к Каррузерсу?
– Это просто зависть, вот что это такое. Как все те профсоюзы, пытающиеся всем заправлять. Какое право они, да и вы, имеют говорить, что надо делать? Если вы такие умные, чтобы руководить театром, так руководите своим.
– Моя дорогая мисс Дейтон, – медленно проговорил Эндрюс, – конечно, я бы руководил театром, если бы я был достаточно низок, чтобы зарабатывать на жизнь за счёт молодых людей, которые не могут себе этого позволить. Так получилось, что у меня есть иные идеи, и, как только представится возможность, вы увидите их воплощение.
– Значит, оскорбляя человека, который лучше вас, вы проявляете благородство! Мило, да? Вы знаете, что мистер Каррузерс руководит этим театром, потому что у него есть мозги и мужество, чтобы управлять им, но оскорбляете его, как все те коммунисты Нового курса. В этой стране больше не стоит иметь мозги и мужество. Вас просто облагают налогами и за это наказывают, а слабые берут вверх, потому что решили, что у них есть "права". Какое право человек имеет на что-либо, кроме того, за что он может сражаться и что может удержать?
– Льюис Джордан сказал бы, – заметил Марк Эндрюс, – что человек имеет право жить в мире, где ему нет нужды сражаться. Где он сможет хорошо трудиться и мирно жить.
– Вот к чему мы идём, – фыркнула Кэрол. – Затёртый жалкий мир для трусливых молокососов вроде вас. Но такой человек, как мистер Каррузерс, у которого есть мужество…
– Мужество, – проговорил Фергюс с тихой, но напряжённой яростью, – это благородное и почётное наследство. Оно из поколения в поколение передаётся в племени О’Бринов вместе с той каплей крови, что происходит от королей Ирландии. И пусть я, окон-чёрт-возьми-чательно, онемею на этом месте, если буду, стоя тут, слышать, как вы прилагаете волнующее и звонкое слово "мужество" к тем качествам, которые восхищают вас в Руперте Каррузерсе. Вы правы; в этой стране больше нет места тому, что вы называете мужеством. Если вам нужна подходящая для него обитель, поищите её в Берлине или в Кремле. И там вас не будут беспокоить абсурдные претензии на права слабых.
Кэрол вновь вскинула голову.
– А я-то думала, что хоть вы – мужчина! Но вы вроде тех…
– Послушай! – резко прервал её Фергюс. – Вскидывай голову, если хочешь, моя прекрасная кобылка, но перестань размахивать передо мной грудью. Это не отвлекает меня от спора и вполовину того, что ты ожидаешь.
– Девочки! Девочки! – завизжал Хилари Вэйн. – Переход на личности! Мы же не затеем состязание по выдёргиванию волос, а?
– Я хочу, – неожиданно сказала Бетси. – Потому что, держу пари, потяни немного, я смогла бы увидеть корни и узнала бы, как он получил такой цвет.
Кэрол фыркнула.
– Видите, Фергюс, что получается, если не давать ребёнку ложиться спать. Мерзенький нрав!
– Все мы ведём себя довольно по-детски, а? – спросил Хилари. – Из-за чего мы так ссоримся? Давайте вместе сыграем в игру и будем друзьями.
– О-о-о-о-о. Мы будем играть в игру, мистер О'Брин. Во что вы хотите сыграть?
– В почту, – с отвращением произнёс Фергюс. – Хочу рассказать мисс Дейтон, куда доставить письмо.
– Нет, – объявил Хилари. – Мы будем играть в "Указания". Я всегда думал, что это хорошая игра для актёров. Вообще, в ней заложена определённая тренировка – можно сказать, почти по Станиславскому. А теперь, Фергюс, если вы с Марком будете капитанами...
– Привет! – раздался свежий голос с верхней ступеньки лестницы, ведущей на чердак. – Вечеринка ещё идёт?
– Сара! – вскричал Хилари. – Присоединяйтесь, дорогая. Вы нам нужны.
Норман тут же вскочил и направился к лестнице.
– Все присутствующие, конечно, знают, как играть, – продолжал Хилари. – О, кроме мистера Харкера. И Бетси, ты же не играла до сих пор, да? Хорошо, тогда вы двое слушайте, я постараюсь коротко объяснить.
Но Норман почти не слышал объяснений.
– Мне так жаль прошлого вечера, дорогой, – шептала Сара. – Не могу сказать тебе, как жаль; но случилась одна из тех вещей. Я просто не могла ничего поделать. А сегодня мне пришлось увидеться с агентом, который подумал, что, может быть... но бесполезно даже говорить об этом, оказалось, я не того типажа. Но отныне я обещаю тебе...
– Вечеринка делится на две группы, – говорил Хилари, – и каждая группа записывает на листках бумаги фразы – слоганы, заголовки, цитаты, что угодно. Затем...
– Ты обещаешь?.. – повторил Норман.
– Боюсь, не совсем. – В сумраке чердака он различал её кривую улыбку. – Но, в любом случае... я буду рядом.
– И помните, что суть в использовании пантомимы. Ни единого слова вслух и абсолютно никакого реквизита. Конечно, мы используем определённые произвольные символы, такие, как...
– Дорогая, – проговорил Норман. – Нет, не дорогая. Это слишком распространённо здесь. Слово само по себе слишком часто оскверняют. Но Сара, дорогая Сара...
Сара нежно сжала его руку.
– Иди на вечеринку, – сказала она.
– Но я же знаю, что не смогу, – протестовала Бетси, – потому что я в этом смысле неумная, то есть, нет, я имею в виду, что я не тупая, но в этом смысле неумная, и выставлю себя ужасной дурой.
– Провожу вас, Харкер, – сказал Марк Эндрюс. – Идите в этот конец комнаты.
– И это, – сказал Фергюс, – оставляет нам Сару. У нас на одного человека больше. Вам надо составить для нас пять предложений, а мы представим вам четыре фразочки, и времени будет поровну. В общем, всё в порядке.
Норман отошёл со своей группой – Марком Эндрюсом, Хилари и всё ещё негодующей Кэрол Дейтон. Как он понял, идея заключалась в том, чтобы предложить противоположной стороне разыграть и угадать фразы, и он добросовестно предлагал всё, что приходило в голову. Ветировав ряд его предложений, Эндрюс и Хилари, наконец, приняли "Могила – приятное и уединённое место", несмотря на яростные протесты Кэрол, утверждавшей, что никогда не слышала эту фразу раньше, и кто вообще такой Эндрю Марвелл37?
– Его подруга не вдохновляла его, – сказал Норман. – И это было одно из величайших потрясений в истории английской поэзии.
Но он уделял мало внимания предложениям других и получил лишь самое смутное представление, как играть в эту игру. Он заметил, что Сару в равной степени не заботит деятельность её стороны. Время от времени она улыбалась ему через полутёмную комнату. В том моменте единения на лестнице было нечто совершенное – совершенное само по себе и бесконечное в обещании будущего совершенства.
Хилари гамлетовским жестом воткнул карандаш в бумагу.
– Вот и мы, – объявил он. – Эти пять должны озадачить их. – Он разорвал лист на отдельные полоски, по одной на каждую фразу, и аккуратно сложил их. – Вы готовы? – крикнул он через комнату.
– Готовы, – сказал Фергюс. – Если кто-нибудь сможет разобрать почерк Фрэн. Она настаивала на должности секретаря.
– Я была хорошим секретарём, – тяжело уронила Фрэн. – И умела стенографировать. Возможно, мне стоило их застенографировать, Фергюс.
Фергюс взглянул на одну из полосок.
– Думаю, это ты и сделала, милая. – Он сложил бумажки и положил на стол в центре комнаты рядом со стопкой Хилари. – Мы играем первые, у нас больше народу. Кто начинает? Бетси, ты самая младшая.
– Прошу вас, мистер О'Брин, не мог бы кто-нибудь ещё, ведь я никогда не играла раньше, и если бы я увидела, как кто-то это делает первым, то, наверное, я могла бы...
– Окей. Сара, ты давно в теме. Вперёд.
Сара подошла к столу, взяла одну из бумажек, приготовленных её противниками, развернула и показала им. Это была цитата Нормана из Марвелла, и её взгляд говорил, что она поняла, кто её выбрал и, возможно, даже почему.
– Время пошло! – проговорил Марк Эндрюс, держа в руке часы, и Сара начала изображать цитату пантомимой, чтобы её сторона могла угадывать. Это было ловкое и искусное представление, и смотреть на него было приятно. Каждое из её мимических движений, прекрасное само по себе, было, что более важно, бесконечно выразительным. Фергюс явно обладал качеством, даже более ценным в этой игре, чем способность к пантомиме, тем жестым чувством, что приводит к удивительно быстрому интуитивному успеху. За удивительно короткое время он назвал цитату целиком.
– Пятьдесят секунд, – сказал Эндрюс. – Хорошая работа. Теперь вы следите за мной, О'Брин.
Марк Эндрюс не доставлял глазу такого удовольствия, как Сара, но был не менее эффективен. Он изобразил свою фразу без единого лишнего движения хотя бы одним мускулом, и Норман, к собственному удивлению, обнаружил, что угадывает и произносит её почти без осознанного усилия. Это была (гениальный выбор) та удивительная надпись, что украшает задние двери лос-анджелесских автобусов: "Не оставляйте оружие в дверях при выходе".
Фергюс оторвал взгляд от часов.
– Ровно минута. У нас небольшое преимущество, но полагаться на него нельзя. Не хочешь попробовать, Бетси?
– Хорошо, мистер О'Брин. Но после того, как я справлюсь, держу пари, у вас не будет даже небольшого преимущества, потому что я просто даже не знаю, что я сейчас делаю.
– Идёшь, берёшь одну из тех бумажек и читаешь её про себя. Если тебе неясен смысл цитаты, спрашиваешь ту сторону, и они тебе шепчут. Затем изображаешь её для нас.
– И я не могу говорить? – Её голос звучал задумчиво.
– Ни звука. А теперь вперёд.
Бетси нерешительно подошла к столу, выбрала бумажку, прочла и вздрогнула.
– Только я не знаю, что это значит, – добавила она.
– Сделаем перерыв, – сказал Марк Эндрюс. – Так, посмотрим. Ну, я бы... Кто это написал?!
Фергюс вскочил, и в глазах его вспыхнуло любопытство.
– Что такое?
– Она была в нашей кучке, но Бог знает, как она туда попала и что это. Послушайте: "Если ваша смерть принесёт какую-либо пользу Р. К., держитесь за жизнь на этой неделе".
Хилари посмотрел через плечо Эндрюса.
– И я могу почти поклясться, что это мой почерк. Выглядит как остальные. Но её не было среди тех, которые мы клали.
– Мне разыгрывать это, мистер О'Брин? – спросила Бетси.
– Нет, макушла. Ты садишься и позволяешь тому самому О'Брину задумчиво расхаживать. Хилари, вы писали эти бумажки?
– Я написал остальные.
– И положили их туда на стол, одной кучкой?
– Да.
– А наши я положил позже. Когда вы их оставляли, стол был чистым?
– На нём не было ничего, кроме пепельниц и стаканов.
– "Пепельницы и стаканы", – повторил Фергюс. – Заголовок для одной из ваших тщетных пьес, Норман. Кто ещё подходил к столу?
Красивое лицо Харди Норриса исказил уродливый зевок.
– Какой в этом смысл, О'Брин? Зачем так много возиться с приколом, который не выстрелил? Продолжим игру.
– Да, – верно поддержала его Кэрол. – Пусть Бетси выберет другую. Или ещё лучше, просто пропустим её очередь.
– Я не хочу, чтобы меня пропускали. Я никогда не играла в эту игру и, наверное, буду ужасна, но, держу пари, вы все тоже, и я всё равно хочу попробовать, так что, пожалуйста, давайте продолжать.
– Ты уверена, дорогая, что не играла сейчас в бабки?
– Придержи мяуканье, прекрасная пернатая кошечка, – проговорил Фергюс. – Итак, кто ещё был рядом с этим столом? Сперва на него положил бумажки Хилари; до этого стол был пуст. Затем наши бумажки положил я. Потом Сара взяла одну. Потом Эндрюс. Потом Бетси. А все остальные находились на своих местах в противоположных концах чердака. Верно?
– Но что это значит? – В голосе Фрэн Оуэн послышался ужас. Её вопрос словно подразумевал: "Неужели никто не скажет мне, что это не значит то, что я думаю?"
– Насколько мне известно, – тихо произнесла Сара, – мы знаем только одного человека по имени Р. К. И все мы его знаем. Но как может чья-то смерть...
Фергюс сунул бумажку вместе с одной из уже использованных в карман.
– Если кто-либо хочет сделать заявление... Хилари? Сара? Эндрюс?
– Фергюс? – передразнил его Хилари. – Бетси? Видите ли, их пятеро.
В комнате стояла тишина, и весьма неприятная. "Оно настало?" – подумал Норман. Было ли это мелкое происшествие, столь серьёзно, по-видимому, воспринятое Фергюсом, запалом к взрыву, которого он так боялся?
– Окей, – сказал Фергюс. – Садитесь и тихо смейтесь, кто бы вы ни были. Приятно быть знакомым с человеком широкого кругозора, рассматривающим убийство с лёгкой, комедийной точки зрения.
Кэрол Дейтон пронзительно рассмеялась.
– Вот вы какой. Вы боитесь, боитесь только потому, что кто-то написал несколько глупых слов на клочке бумаги. Полагаю, это каким-то образом ущемляет ваши драгоценные права. Если бы у вас был...
– Прежде чем, – ледяным тоном прервал Фергюс, – мисс Дейтон вновь начнёт разбрасывать своё мужество, я хотел бы произнести речь. Она состоит из одного краткого предложения и звучит так: если кто-либо из присутствующих способен придумать причину, по которой его смерть может оказаться кому-либо полезной, то пусть помнит, что приколы не всегда остаются приколами. Это всё. Тяни другую бумажку, Бетси.
Воцарилась тишина, полная внезапного недоверия. Норман видел, как Фрэн тщетно пытается сосредоточить наполненный подозрением взглял на Хилари. Видел, как Марк Эндрюс долго и обеспокоенно смотрел на Фергюса. Видел, как Кэрол Дейтон пытается соответствовать своей циничной роли и слегка дрожит из-за этого. И видел, как Сара автоматически посмотрела в поисках утешения на него.
– Это краткое и ёмкое расследование, Фергюс, было почти профессиональным. – Голос Хилари Вэйна звучал легко и весело, губы приятно кривились, но глаза были серьёзными и задумчивыми.
Глава 6
На следующее утро в половине восьмого Норман Харкер уставился на свой будильник, задумавшись, что же вдохновило тот так бешено звенеть посреди ночи. Постепенно он осознал время на циферблате и задался уже вопросом, почему ему нужно решиться вставать в такой невероятно целомудренный час.
На вечеринке он пил мало; но даже немного плохого шерри может на следующее утро добиться большего, чем обилие хорошего виски. Ему пришлось раздёрнуть пушистые коричневые занавески, прежде чем он смог добраться до своих воспоминаний.
Те приходили по частям. Сара... Бетси и грабительский контракт... Фрэн, пьющая до проклинания Каррузерса... Сара... глупая игра и угроза убийства в разгар её... Фергюс, профессионально берущий дело в свои руки, новый и очень эффективный Фергюс... Сара...
Всё это, без сомнения, было увлекательным и, в конечном счёте, хорошим материалом, но мотива для подъёма в половине восьмого он нигде не видел. Потом, наконец, он вспомнил. Каррузерс... ублюдок в квадрате... пьеса... повидаться с Каррузерсом насчёт пьесы.
Одеваясь и завтракая, он пытался мысленно обдумать предстоящий диалог. Это было сложно, как в одной из тех сцен, которые никак не удаются и оставляют бессильно торчать перед пишущей машинкой, пока пепельница наполняется, а бумага остаётся девственной.
С одной стороны проблемы помещалось его крайнее нежелание доверять Руперту Каррузерсу после всего слышанного накануне. С другой стороны – его желание увидеть пьесу поставленной, желание настолько сильное, что он готов был воспользоваться любой возможность, чтобы его осуществить. Конечно, если Каррузерсу пьеса не понравилась, проблема решалась сама собой; он просто возвращался к тому, кем был в понедельник, бесперспективному драматургу, чьи пьесы не ставят.
Но его тщеславие препятствовало столь прямому решению проблемы. Разве не куда более вероятно, что Каррузерс увидел в пьесе перспективе и твёрдо вознамерился их воплотить? А в этом случае вставала реальная проблема: следует ли ему рисковать для постановки частью либо всем его оставшимся капиталом ради скудного шанса тем самым утвердиться? Фергюс пообещал, что закинет через Морин удочки в "Метрополисе" и определённо убедиться, что там клюёт; естественно, в таком случае...
Но Каррузерс не мог быть столь чёрен, каким его рисовали прошлым вечером, когда защита со стороны Кэрол Дейтон заставила его выглядеть куда более угрожающим, чем нападки остальных. Будь он столь абсолютной крысой, доверил ли бы ему Льюис Джордан "Два одеяния души"?
Норман всё ещё не мог справиться с этой проблемой, когда подошёл к ветхому зданию, служившему Малым театром Каррузерса. Всё было тихо. Слишком рано для дневного смятения репетиций. Входная дверь всё ещё была заперта. Норман перешагнул через то, что когда-то было клумбой, и заглянул в окно кабинета. Унылая и захламлённая комнатка была пуста.
Он посмотрел на часы. Восемь двадцать пять. Возможно, Каррузерс, не привыкший столь поспешно назначать встречи, ещё не появился. Норман закурил в тени здания трубку, а затем несколько раз крутанулся на ярком утреннем солнце, репетируя свои реплики.
"Прежде чем мы начнём, мистер Каррузерс, следует прояснить одну вещь..."
"Вы, конечно, понимаете, что я едва ли в состоянии..."
Затем он щёлкнул пальцами, как неряшливый любитель, забывший свою реплику. Мастерская. Каррузерс говорил, что может быть там, работая над – что это было? – над эффектами огня для пролога пьесы Джордана.
Мастерскую, ранее служившую гаражом при доме, найти оказалось нетрудно. Как и само здание, она представляла собой простое каркасное строение. Когда-то его могли красить в белый цвет. Большие двери, через которые въезжали автомобили, были закрыты на ржавый висячий замок, скобы которого заплела паутина. Очевидно, этой дверью не пользовались, с тех пор как гараж превратился в мастерскую.
В задней части здания Норман нашёл другой вход, самую обычную дверь. Он постучал, но ответа не было. Он подёргал за ручку. Она поворачивалась, но дверь не открывалась.
Норман вернулся к кабинету. Было уже куда больше половины девятого. В любой момент может появиться Каррузерс, а он все ещё не решил, что делать. Он будет почти рад, если обнаружит, что ошибся в дате встречи, и у него есть ещё день на обдумывание.
Пока он инспектировал мастерскую, кто-то отпер парадный вход. Он зашёл в главное здание и направился прямо к кабинету.
("Вы, конечно, понимаете мою позицию в этом вопросе, мистер Каррузерс...")
В кабинете за захламлённым столом сидел управляющий театра, пожилой и масляный Адам Феннуорт. Он сиял, глядя на вошедшего Нормана.
– А, мистер Харкер! Рад вас видеть. Мистер Каррузерс только вчера вечером говорил со мной о вашей великолепной пьесе.
Так она ему понравилась, и простое негативное решение отпадает.
– О ней я и пришёл сюда поговорить, – сказал Норман.
– А поговорить очень даже будет о чём, молодой человек, могу вас заверить. У мистера Каррузерса на вас большие планы. И, судя его его словам, ваша пьеса выглядит самой стимулирующей работой, какая попадала в наши руки за многие месяцы.
– Да, – нерешительнопроговорил Норман. Он никогда не умел отвечать на похвалу. Когда задают жару, можно ещё поспорить, но восторженный отзыв... – У меня назначена встреча с мистером Каррузерсом сегодня утром. Вы не знаете, он уже пришёл?
– Когда я утром отпирал дверь, тут никого не было. Но обычно мистер Каррузерс очень пунктуален. Вы заглянули в мастерскую?
– Был там. Дверь заперта, и никакого ответа.
– Хм. Когда мистер Каррузерс занят экспериментом, он склонен забывать обо всём происходящем вокруг. И всё же я знаю, что он не хочет вас потерять. Только вчера вечером он сказал мне: "Феннуорт, этот парень, Харкер, в чём-то феноменален. Он сделает для нас то, что Одетс сделал для Группового театра."38 Думаю, мистер Харкер, вам лучше ещё раз попробовать в мастерской.
– Не хотелось бы беспокоить его, когда он работает. – Конечно, Норман обнаружил, что думает, вопреки собственному здравому смыслу, что человек со столь тонким критическим чутьём не может быть совсем уж плохим.
Феннуорт встал из-за стола.
– Пойду с вами. Тогда, если он рассердится, что его потревожили, то сможет свалить всё на старика. А, парень?
– Очень мило с вашей стороны, сэр. – Норман немного съёжился, когда Феннуорт тяжёлой рукой обнял его за плечи. Но он принял решение. Несмотря на этого отталкивающего старика, несмотря на всё, услышанное о Каррузерсе прошлым вечером, он поставит здесь свою пьесу, если это только в силах человеческих. Утопающий не жалуется, если спасательный круг не безупречно чист.
Стук Адама Феннуорта в дверь в белой раме принёс столь же мало успеха, как и стук Нормана. Он тоже повернул ручку, затем нагнулся и посмотрел в замочную скважину. Когда он выпрямился, его старое лицо было серьёзным.
– Дверь, – сказал он, – заперта изнутри. Ключ в замочной скважине. И никто не отвечает.
На мгновение сознание Нормана превратилось в беспорядочную смесь таинственных записок с указаниями, страховых полисов на пятьдесят тысяч долларов, молодых ирландских сыщиков и грохочущих вулканов. Затем он уже более рационально произнёс:
– Возможно, он спит. Заперся поработать, утомился и отключился.
Феннуорта это предположение, по-видимому, не успокоило.
– Возможно. Но, я думаю, мы должны быть уверены... В конце концов, эксперименты с огнём опасны. Есть возможность... – Он вновь нагнулся к замочной скважине. – Но как нам войти?
– У вас нет ключа?
– Нет. И было бы абсурдно врываться, хотя...
Норман нагнулся. Между нижнем краем двери и полом оставалось узкое пространство.
– Газета, – пробормотал он. – Или, ещё лучше, кусок жёсткого картона.
Феннуорт выглядел озадаченным.
– Но что даст...
– Харкер, помощник по дому. Вот. – Позади главного здания стояло несколько картонных коробок, набитых всяким театральным хламом. Норман быстро опустошил одну из них, оторвал одну сторону и наполовину просунул её под дверь.
– Ах! – благодарно воскликнул Феннуорт. – Ваши таланты не ограничиваются драматургией, мой мальчик. – Он опустился на колени и потыкал в замочную скважину карандашом. – Вытолкнуть ключ, а затем его вытянуть, а?
– Точно, – кивнул Норман.
– Куда лучше, чем выламывать двери. Умнейший молодой человек. – Но через мгновение Феннуорт безутешно встал. – Карандаш слишком толстый. Мне удалось частично вытолкнуть ключ, но он цепляется за край. Есть у вас что-нибудь получше?
Норман порылся в кармане и извлёк длинный тонкий кусок металла.
– Всемогущая шпилька для волос, – объявил он, – была при чистке трубки и вполовину не так полезна. Итак, давайте я попробую.
Он наклонился и прищурился, глядя в замочную скважину. Он видел, как болтается ключ, цепляясь своими бороздками за края отверстия. Даже трубочному инструменту было нелегко его выбить, но, наконец, он упал. Норман осторожно потянул на себя картон. Но зазор оказался недостаточным. Ключ дошёл до внутренней стороны двери и остановился.
С благородным пренебрежением к своему костюму он опустился на живот и вновь принялся за свой инструмент. Если вытащить картон полностью, то ключ оставался лежать на цементном полу у самой двери, а лёгким поворотом извлекался наружу.
Он встал и отряхнулся.
– Вот, сэр.
Он подумал, что это странный ключ, или, скорее, ключ, вырезанный по странной матрице. Рукоять представляла собой сплошной диск без отверстия для переноски на цепочке или подвешивания на крючке. Ключ выглядел новым. Его металл, даже у рабочей части, был блестящим и лишённым царапин.
– Спасибо, мой мальчик. – Пухлая рука Адама Феннуорта дрожала, когда он вставлял ключ в замок. – Я искренне верю, что вы правы насчёт его сна. Вы даже не представляете, дружище, как мистер Каррузерс хочет...
Дверь распахнулась вовнутрь. Адам Феннуорт начал прихрамывать, затем повернулся, оперся спиной о стену гаража, как будто готовый рухнуть на землю. Норман направился к двери, но Феннуорт замахал рукой, отстраняя его.
– Нет, – слабо проговорил он. – Нет...
Норман подошёл и заглянул.
Трубка выпала из его рта. На тыльной стороне его ладони тлела горячая зола, но он ничего не чувствовал.
Он закрыл дверь и повернулся к Феннуорту.
– Мне вызвать скорую?
– Его лицо, – захныкал старик. – У него было такое сильное лицо.
Норман позвонил не только в скорую помощь, но и в полицию. Покончив с этим вторым звонком, он увидел, что Адам Феннуорт стоит в дверях кабинета, еле-еле держась за косяк.
– Вам не следовало сюда приходить, – сказал Норман. – Один из нас должен оставаться там, пока...
– Я не мог, – выдохнул старик. – Не мог оставаться там, где он... И всё... – Его речь прерывалась, и он еле держался на ногах.
– Есть здесь что-нибудь выпить?
Старик попытался собраться с мыслями.
– Второй ящик... слева...
Норман извлёк бутылку и нахмурился, заметив марку. Руперт Каррузерс не был экстравагантен в своих вкусах. Норман отвинтил крышку, быстро глотнул, вытер горлышко бутылки и протянул её Феннуорту.
– Оставайтесь здесь с этим. Я подожду у...
Он не смог закончить фразы. Не мог он и встать на страже в самой мастерской. Он действительно бросил ещё один взгляд, беглый взгляд на пришедшую в беспорядок комнату, обожжённые стены и то, что лежало на полу; но запах сожжённой плоти всё ещё витал в воздухе и вновь выдавил его наружу.
Казалось, кто-нибудь приедет лишь через несколько дней, но он все ещё курил трубку, которую набил, когда брал в руки эти часы, а его мысли всё ещё беспомощно пытались найти выход из своего вакуума. Потому что невозможно думать, когда впервые встречаешь смерть. Очень хорошо говорить об этом, читать и даже писать об этом, но видеть это и... и нюхать это...
Первыми на вызов ответили двое молодых людей в белом с носилками.
– Там? – сказал один из них.
Норман кивнул. Они вошли, но почти тут же вышли.
– Слушайте, Мак, – сказал тот же молодой человек. – Вы звонили?
Норман снова кивнул.
– Окей. Но послушайте, Мак, когда у вас жмурик, то говорите, что у вас жмурик, поняли? Вам не нужна скорая помощь. Мы ничего не трогаем, пока тут всё не осмотрят, ясно?
К ним подошёл плотный мужчина в форме.
– Окей, мальчики, – объявил он. – Мы забираем его на себя.
Белые халаты притворно отсалютовали.
– Уезжаем, сержант. И послушай, Мак. В следующий раз, когда вы найдёте такую хрустящую корочку, вам нужен офис коронера, понял? Не скорая помощь.
– Оставьте его в покое, – сказал сержант. – Обычный парень, у него нет в этом опыта.
Люди в белых халатах удалились вместе с носилками и прочими принадлежностями.
– Что мне теперь делать? – спросил Норман.
Сержант извлёк упаковку "Life Savers"39 и начал разламывать фольгу.
– Подождёте здесь, со мной. Лейтенант внутри дома со стариком. Его сильно шарахнуло. Нет смысла снова тащить его сюда. Хотите конфетку?
– Спасибо.
Оба замолчали. Через мгновение сержант стал расстёгивать мундир. Затем он сунул свою большую руку за пазуху. Норман с интересом наблюдал за происходящим, ожидая явления здоровенного чёрного блокнота, в который после формального предупреждения будет записано его заявление. Но когда рука показалась, в ней была не записная книжка, а последний выпуск "Жутких историй" в бумажной обложке, изображавшей почти обнажённую блондинку, подвешенную за длинные волосы над гигантской мясорубкой. Сержант прислонился к стене гаража-мастерской и устроился для комфортабельного сеанса чтения и жевания.
К этому моменту Норман уже мог почти спокойно взирать на факт смерти Каррузерса, гадая, что это значит. Это самым ясным образом ставило крест на любых надеждах постановки здесь его пьесы; но он обнаружил, что ещё больше беспокоится о том, как это повлияет на карьеру Сары. После всего слышанного днём ранее он не мог лить крокодиловых слёз из-за потери для мира Руперта Каррузерса; но сколько потерь для скольких ещё людей повлечёт эта смерть? И что, подумалось ему в глубине души, будет значит она для карьеры Фергюса О’Брина как частного сыщика?
Сержант удручённо захлопнул журнал.
– Лейтенант идёт, – проворчал он.
Норман обернулся. Стройный молодой человек, шедший к ним, был детектив-лейтенант Э. Джексон, брат актёра Пола и друг Фергюса.
Джексон едва кивнул ожидающему свидетелю. Он вошёл в мастерскую и остался там, пока Норман беспокойно курил, а сержант погружался в жуткие ужасы. Наконец, Джексон высунул голову и произнёс:
– Харкер?
– Да.
– Заходите. Сержант, смотрите внимательно. Если появится кто-нибудь из театра, запишите адреса и разъясните, что им делать.
Норман неохотно зашёл в мастерскую. Со своими токарными станками, тисками, инструментами и стружкой она напоминала обычный рабочий сарай любого мужчины, но любопытным образом была наполнена атмосферой театра – а теперь и смерти. Лейтенант открыл окна и накинул на тело полотно. Комната стала терпимой, но не более того.
Джексон сидел на краю верстака, его длинные ноги доставали пол.
– Ладно, – начал он. – Послушаем. Расскажите с момента вашего прихода сюда утром. – Он не делал заметок (Норман почувствовал разочарование), но внимательно слушал рассказ.
Наконец, он кивнул.
– Вполне ясно. И что вы делали, когда увидели здесь тело?
– Делал? – Норман поколебался. – Ну, я… я позвонил в скорую и в полицию.
В сознании Джексона словно что-то вспыхнуло.
– Так вы, – медленно проговорил он, – тот человек, которого я видел здесь во вторник с Фергюсом О’Брином?
– Да. Когда… – Норман пытался подавить улыбку, – когда Бетси просила у вас автограф.
– Неважно. Но вы друг Фергюса?
– Я не так давно его знаю, но… да, думаю, так можно сказать.
– Это всё объясняет.
– Что объясняет?
– Смотрите, Харкер. – Джексон вытянул ноги. – Вы находите человека, ставшего жертвой несчастного случая. Хорошо, вы вызываете скорую, если он жив, или извещаете коронера, если он умер. И если офис коронера считает смерть подозрительной, то они могут позвонить в полицию. Это обычная, нормальная реакция. Но никто, кроме друга Фергюса, не подумает, что парень одновременно достаточно жив для скорой и достаточно убит для полиции.
– Убит?
– Я не говорю этого. Я говорю о том, что вы, должно быть, подумали и почему. Убийство – чертовски серьёзная идея, чтобы выпускать её, как мыльные пузыри. Помню, в прошлом году я работал над одним делом. Смерть по естественным причинам, ясная и простая. Но пошли слухи об убийстве, и Бог миловал, что не случилось настоящего убийства в отместку за вовсе не случавшееся. Так что я хочу исключить любую подобную возможность здесь и сейчас. Раз вы нашли тело, люди начнут задавать вам уйму вопросов, и лучше вам знать правильный официальный ответ на них: эта смерть – несчастный случай.
– Окей, – сказал Норман. – Это несчастный случай.
– Более того, я собираюсь вас в этом убедить. Прежде всего, Каррузерс был один в этой комнате, запертый. Зная моего Фергюса, уверен, он попытается тут обосновать некий фокус-покус, и если сможет, флаг ему в руки. Оконные защёлки задвинуты и покрыты пылью. Замок на передней двери затянут паутиной. А эта дверь была заперта изнутри ключом, находящимся в замке, и я обращу его внимание на ручку этого ключа.
– Но если он был один, – проговорил Норман, – как…
– Как он был убит? Это очевидно. Взгляните на тело. – Он стал разворачивать ткань.
– Верю вам на слово, – поспешно произнёс Норман.
– Окей. Лицо сильно обожжено, на затылке след сильного удара. Не знаю, что его убило; это дело коронера. Но случившееся легко восстановить. Он работает здесь один, поздно вечером. Управляющий сказал мне, что он экспериментировал с огненными эффектами. Он заходит в этих экспериментах слишком далеко, и – бум! Взрыв, пламя ослепляет и опаляет его, он спотыкается, ударяется головой о край токарного станка – вот и всё.
– Вы так уверены?
– Чёрт возьми, само собой. Видите? Там на токарном станке засохшая кровь. Это самое очевидное дело за весь мой опыт.
– Вполне очевидное, – нахмурившись, сказал Норман, – если это Руперт Каррузерс.
– Если это?.. – На мгновение отразив хмурый взгляд Нормана, Джексон тут же изгнал его широкой улыбкой. – Ей-богу, Харкер, вы хуже Фергюса. Не доверяете опознанию, потому что лицо обожжено? Ну, его опознал Феннуорт; а когда я намекнул, что он от волнения мог ошибиться, то он рассказал мне о двух шрамах, которые можно поискать и проверить. Я посмотрел; они там. Чтобы всё было как надо, мы попросим его стоматолога опознать вставные зубы; но сомнений быть не может. А теперь, – он спрыгнул с верстака, – вы идёте и передаёте Фергюсу мой пламенный привет. И вы оба держите рот на замке. Мне больше не нужны здесь никакие неприятности.
– Я бы хотел, – рискнул Норман, – задать ещё один вопрос.
– Какой?
– Что вы делали здесь во вторник?
– Беда с этим новым поколением! Никакого почтения к авторитетам. Слушайте, Харкер, это я – инквизитор.
– О, ну… – проговорил Норман. – Не влетит же вам за один раз.
– И вот что я вам скажу. Я отвечу в обмен на кое-какую информацию от вас.
– Моё прошлое – ненаписанная книга. Рискну.
– Окей. Но я не могу понять, какой толк вам знать, что я тут делал во вторник. Это имело некое отношение к делу Рэндольф. Бьюсь об заклад, вы о нём никогда не слышали.
– Вы имеете в виду убийство фтористым натрием в Цинциннати в двадцать седьмом? Конечно, слышал; это почти что моё хобби. Я только на днях говорил о нём с Фергюсом.
– Я, – покорно проговорил лейтенант Джексон, – окружён Фергюсом О’Брином.
– Но как дело Рэндольф… – Норман остановился. Он подумал о Фрэн Оуэн, лежащей на полу у "Джо" с вырезкой рядом.
– Официально, как вам известно, это дело так и не было закрыто. На прошлой неделе полиция Цинциннати получила из Лос-Анджелеса анонимное письмо, в котором говорилось, что по этому адресу они найдут ценного свидетеля, и они попросили нас проверить.
– И как?
– Ни черта. Известная штука. Случается с каждым нераскрытым делом. Видели бы вы письма, которые нам всё время приходят про Уильяма Десмонда Тейлора40. А теперь, раз вы ничего не узнали из ответа на свой вопрос, позвольте задать мне свой.
– Давайте.
– Что, чёрт подери, здесь делает Фергюс? Он такой же актёр, как я. И зачем он заставил меня замолчать, когда я хотел заговорить с ним?
– Он работает.
– Вы имеете в виду, по профессии? Он здесь, в этом театре, как частный сыщик? – Джексон выглядел так, как будто слишком быстро закрыл дело. – И по какому следу он идёт?
– Не по вашей части. Отец одной из актрис усмотрел тут вымогательство и нанял Фергюса доказать это.
– И это…
– Оно самое.
Джексон посмотрел на укрытое тело.
– Скажите Фергюсу, что я, может быть, загляну. Но, сами понимаете, неофициально. Если есть труп и вымогательство, хочется узнать побольше. Но нет ни малейших сомнений, – теперь он говорил едва ли не с сожалением, – что эта смерть – несчастный случай. И Фергюс здесь только поэтому? Ради этого разоблачения?
Пока Норман колебался с ответом, в дверь постучали.
– Должно быть, доктор, – сказал Джексон. – Не то чтобы ему тут есть что уточнять, кроме времени. Так было что-нибудь ещё?
– Ничего особенного, – проговорил Норман. О страховке сейчас говорить не имело смысла. Самое меньшее, что мог Ватсон сделать для своего сыщика, – это придерживать карту в рукаве.
Глава 7
Вернувшись в главное здание, Норман нашёл кабинет и приёмную пустыми. Он миновал холл и увидел, что Марк Эндрюс прикалывает к двери зрительного зала бумагу. Сквозь полуоткрытую дверь просматривался сам зал, голый, пустой и выглядящий мертвее любого трупа. Объявление гласило:
РЕПЕТИЦИИ СЕГОДНЯ НЕ БУДЕТ
– И не только сегодня? – спросил он.
Режиссёр нахмурился.
– Не могу вам сказать, Харкер. Естественно, придётся предпринять некоторые меры.
– Плохо дело с театром.
– Плохо дело с Джорданом. Он всю душу вложил в "Душу". И плохо дело с Феннуортом. Но с театром? Увидим.
– Как там Феннуорт? Он был довольно плох, когда я его видел.
– Полиция отпустила его домой. Он тут не нужен. Думаю, – Эндрюс озадаченно сбил со лба грязную коричневую шляпу, – старика действительно сильно потряс уход Каррузерса. Трудно представить… Останусь здесь ненадолго, чтобы сообщить все хорошие новости, а потом надо возвращаться на станцию техобслуживания.
– Станцию техобслуживания?
– Именно. Не думаете же вы, что я зарабатываю на жизнь режиссурой? Это подработка. – Он помолчал и с любопытством оглядел Нормана. – Это вы нашли его, да?
– Да, мы с Феннуортом.
– Скажите… Трудно понять, как тут выразиться; но скажите: был хоть какой-то шанс, что…
Норман покачал головой.
– Лейтенант Джексон говорит, нет и одного шанса на миллион, что это не было несчастным случаем.
– Но забавно. То предупреждение прошлым вечером и…
– И?
– Ничего. Просто ощущение. О Боже, должно быть, я превращаюсь в ясновидящего или кого-то в этом роде. О, кстати, Харкер.
– Да?
– Заметил текст вашей пьесы в кабинете. Не возражаете, если прочту?
– Думаю, что нет.
– Не подавляйте меня энтузиазмом. Но спасибо. Мне любопытно.
– Да здравствуют короли Тары! – воззвал звонкий голос.
Марк Эндрюс повернулся.
– Ой. Это банши.
– И прекрасное радостное приветствие, подобающее столь ясному апрельскому утру. – Фергюс подошёл и посмотрел объявление. – Что всё это значит? Нет репетиции? А я всю ночь не давал уснуть своей трудолюбивой сестре, подававшей реплики! Что происходит?
– Я пойду посмотрю пьесу, – проговорил Марк Эндрюс и оставил их.
– Послушай, – запротестовал Фергюс. – Что грызёт его сегодня утром? Признаю, что даже в лучшие свои минуты это не говорливый лучик солнца, но…
– Пошли к "Джо", – сказал Норман, – и ты Услышишь Всё.
Фергюс поскрёб рыжую макушку.
– Веселье и игры, – пробормотал он. – Но ладно. Хотя для выпивки слишком рано.
– Мне бы хватило нескольких кружек пива, – сообщил Норман. – Где-то между десятью и двенадцатью. Но не беспокойся, ты пить не будешь.
– Зачем же мне загонять тебя в тиски одинокого пьянства?
– Не слышал ли я от тебя, что ты никогда не пьёшь за работой? Ну, у тебя большое дело, О’Брин.
Других посетителей у "Джо" не было, а музыкальный автомат, к счастью, молчал. Фергюс слушал рассказ с восхищением, его глаза горели наполовину интересом к повествованию, наполовину завистью к содержимому кружек пива, которым Норман смазывал горло.
– Мы ожидали чего-то, – наконец, сказал он. – Но, конечно, не этого. На первый взгляд, это кажется навязчивой случайностью, и всё же… Всё это можно как-то да согласовать.
– Насколько я могу судить, всё это лишь игра со всем и каждым. И твой лейтенант клянётся, что это несчастный случай.
– Знаю. – Фергюс встал и начал тихо расхаживать по словно заброшенному бару. – Энди поднимает это почти что до уровня личного вызова. Я ещё ничего не говорил, но, что бы я ни говорил, это естественная смерть. Ладно. А теперь посмотрим. Начнём с самого начала.
– Пока стоишь, – сказал Норман, – можешь наполнить эту кружку.
– Чёрт возьми, – проворчал Фергюс, – никто не назовёт употребление пива выпивкой. И, кроме того, это работает не так. Это планирование, как трудиться и над чем. Давай два, Джо. – Он отнёс пиво на столик.
– А теперь Энди, – начал он, наполовину опустошив кружку, – думает, что я просто умница. Окей, может быть, так и есть. Это великий порок О’Брина – наряду с любопытством. Это и принесло Морин успех в рекламном деле. И я признаю, что ничто так не пойдёт на пользу моему тщеславию, как раскрытие милого дела об убийстве, – не говоря уже о пользе для моей репутации. Но это только половина дела. Помнишь, я говорил тебе о Дэне Рафетти?
– Страховом детективе?
– Временно выведенном из строя, да. Теперь, исходя из интерпретации смерти Каррузерса, сделанной Энди, страховая компания должна выплатить пятьдесят тысяч долларов – или сотню, если была оговорка о двойном возмещении. Лишь бы удалось уговорить Рафетти убедить Юго-Западную Национальную, что я должен провести это расследование вместо него – у меня, раз я в гуще событий, есть преимущество перед любым, кого они пришлют. Улавливаешь суть?
– Ты бежишь наперегонки с самим собой, – сказал Норман.
– Чертовски крутое замечание для Ватсона.
– Но послушай. Какая тебе выгода, если ты докажешь убийство? Компания по-прежнему выплачивает пятьдесят или сто тысяч. Это не вызовет у них любви к тебе.
– Кто говорит, что я собираюсь доказать убийство? Давай рассмотрим возможности: А – Каррузерс погиб случайно. Компания платит, я ничего не получаю, Энди выглядит самодовольным. Б – Каррузерс был убит, и я это доказываю. Компания опять же платит, но у меня появляется репутация, а Энди, благослови его Бог, выглядит чертовски неудобно. В – Каррузерс покончил с собой…
– Ну-ну!
– Мы просто перечисляем возможности. В – Каррузерс покончил с собой. Страховая компания не платит ничего, кроме, возможно, скромного приятного бонуса Фергюсу О’Брину. Есть три возможности. Одна из них не приносит ничего. Ладно, я не теряю ничего, кроме времени. Другая приносит репутацию, а третья – деньги в банке. Разве это не шанс, которым стоит воспользоваться?
– Если ты готов тратить время зря.
– К чёрту эту сторону дела. Вопрос вот в чём: ты всё ещё хочешь играть Ватсона?
Норман поколебался.
– Вчера я сказал бы, что ничто мне так не нравится, как это. Сегодня… Утром я видел тело. Нюхал запах. Начинаю думать, что убийство забавно только издали.
– Но худшее позади. Тело ты видел. С этим покончено. А теперь мы всецело во владениях интеллекта, а Энди пусть фыркает, если хочет.
– Думаю, я был бы лучшим Ватсоном, если бы не был так в это завязан – не волновался из-за своей пьесы, и Сары, и… Нет ли у тебя для меня каких-нибудь хороших посторонних дел, например, найти Риту Ла Марр?
– Это то, над чем мне надо работать сегодня, – с сожалением признался Фергюс. – У меня есть идея, и я ей займусь, как только получу ответ на телеграмму Уотлингу в Гонолулу. Но тут куда большая игра, Норм; тут что-то настоящее. И есть ещё один ракурс.
– И это?
– Мы говорили о вулкане здесь. Так вот, он ещё здесь. Эта смерть ничего не решила. Разве что всех возбудила. Метафора выходит из-под контроля, так что к чертям её. Вопрос вот в чём: у всех там есть свои проблемы, и весьма запутанные; а внезапная и необъяснимая смерть только усугубит эти проблемы. Если мы сможем объяснить её, то есть шанс объяснить и остальное. Хотя бы наладим жизнь – облегчим существование Фрэн, Льюису Джордану… Саре.
– Окей, – сказал Норман. – Я с вами.
– Отлично. Тост, сэр. Двое против Джексона!
– Двое против Джексона! – Норман поднял кружку и чокнулся с Фергюсом.
– В театр нет смысла возвращаться, – вслух размышлял Фергюс, – пока там Энди. Он только утомил меня и ничего не рассказал. Так что, прежде чем вернуться что-нибудь поискать, давай разберёмся здесь и сейчас, что же мы ищем. Признаю, самоубийство слишком маловероятно, чтобы рассматривать его здесь; а мошенничество отпадает после того, как Феннуорт упомянул шрамы. Но всегда остаётся убийство.
– Говорю тебе, – повторил Норман, – страховой компании это не понравится.
– Есть одна категория убийства, – загадочно заметил Фергюс, – которая им очень нравится. Ладно: кто из крутящихся вокруг театра может иметь мотив для убийства? Просто ради протокола я поставлю во главу списка Льюиса Джордана.
– Погоди, – запротестовал Норман. – Понимаю, эта страховка создаёт то, что технически можно считать мотивом, но Льюис Джордан способен убить человека ради денег не больше, чем святой Франциск мог бы украсть подаяние у слепца. Это не в его духе.
– Я сказал, что для протокола поставил его во главе списка – и сразу же вычеркнул. Честь занять второе место, полагаю, принадлежит Марку Эндрюсу.
– А ему почему?
– Потому что он разбирается в театре лучше Каррузерса и знает это. Прошлым вечером он – с отчаянием – говорил Кэрол, что достань ему мужества, у него был бы свой театр. А теперь Каррузерс мёртв – ну, вот и оплачиваемое учреждение без руководителя. Не особо похоже на мотив, но хоть что-то.
– Кто-нибудь ещё?
– Насколько мне известно, Кэрол со своим Харди тут вполне счастливы. Они оба слишком глупы, чтобы понять, если их плохо режиссируют или подают. Пока они выставляют напоказ перед миром свою телесную красоту, они довольны. Хилари… Вот тут забавно. Хилари не так предан театру, как Марк, но он чертовски хороший актёр. Достаточно хороший, чтобы разбираться в теме. Быть может, правда, что актёры люди не слишком умные, или же… Помнишь, он сказал, что у него "есть свои причины" оставаться здесь?
– Помню.
– Бетси… Бетси беспечно идёт по жизни. Людская раса делится на два класса: одни автоматически пытаются воспользоваться ей, как покойный Каррузерс; другие, вроде нас с Джорданом, так же автоматически её защищают. Посреди этих двух классов с ней всё в порядке, и её не особенно беспокоит ни один из них. Думаю, она ни при чём.
– Я бы в любом случае не назвал это женским преступлением. Если, конечно, это преступление.
– Не знаю. Классификации преступлений по полу не стоит особо доверять. Жуткие люди совершают жуткие поступки. И есть одна женщина, которая ненавидит Каррузерса, пьёт, тостуя его проклятиями, и теряет сознание при виде…
– Ржаное с севен-ап, Джо41, – донёсся от бара голос Фрэн Оуэн.
Впервые Норман видел Фрэн трезвой, но между трезвой Фрэн и похмельной Фрэн особой разницы не было. В любом случае, нынешнее её состояние было более печальным из этих двух.
По зову Фергюса она подошла к столику и теперь сидела с ними, потягивая свой напиток, по очереди глядя на двух мужчин и словно не давая им возможности прокомментировать её внешний вид, налитые кровью глаза, растрёпанные волосы, помятое платье.
– Чертовски круто, – заметил Фергюс, – выпивать наутро. Что вам нужно, так это что-нибудь успокаивающее, молоко, томатный сок или, может быть, пиво.
– Я знаю, что мне нужно, – угрюмо проронила Фрэн. – И я не про Лекарство.
– Вы уже были в театре сегодня утром? – спросил Норман.
Фрэн приложила руку ко лбу, словно пытаясь удержать пульсирующие мозги.
– Нет. Бог знает, что Эндрюс мне скажет. Но что толку, если б я была на репетиции?
– Это на любителя, – сказал Фергюс. – Иди на репетицию, если хочешь, а если не хочешь, так чёрт с ней. Я думал, у тебя больше мужества.
– Когда ты говоришь про мужество, я думаю про Кэрол Дейтон. А когда я думаю о Кэрол Дейтон, то думаю об убийстве. А если я думаю об убийстве… – Она замолчала и смочила большим глотком пересохшее горло. – Господи, спаси меня от следующей порции шерри… Ты хорошо знаешь Харди, Фергюс?
– Не особо. Он из Цинциннати, да?
– Нет. Из Сиэтла. – Её глаза сузились. – А почему ты сказал про Цинциннати?
– Не знаю. Просто пришло в голову. Недавно видел кое-кого, кто рассказывал мне про Цинциннати. Чёрт подери, кто ж это был? Не Руперт же, а? Интересно, он там вообще бывал когда-нибудь?
Рука Фрэн сжала стакан.
– Не знаю. – Её голос звучал ровно.
– Не в 1927 году, например?
Фрэн отпустила стакан и оперлась о стол, словно собираясь встать.
– О чём вы?
– Звучит как шутка времён наших родителей, не правда ли? "Пыли ли вы кокта-нипуть в Синсиннати?" Я так и не понял, в чём там смысл.
– Бетси, – сухо проронила Фрэн, – испортила твой стиль вести беседу.
– Нет, я просто играю со своим потоком сознания. Пытаюсь утопить там плавающие после кораблекрушения припасы. Или они опять всплыли? – Несмотря на легкомысленный тон беседы, он, не отрываясь, глядел на Фрэн. – Недавно я услышал одну историю, случившуюся в Цинциннати в 1927 году. Тринадцать лет назад. Тогда вы были юной девочкой, не так ли, Фрэн? Ещё не закончили школу. Наверное, частную? Может, монастырскую?
– В 1927 году, – столь же сухо проронила Фрэн, – я была юна. Счастлива. Трезва. А теперь я ни то, ни другое, не третье.
– Девятьсот двадцать седьмой… Что связывает в моей голове эту дату и Цинциннати? Норм, ты писатель. Должен уметь с таким справляться. Что меня беспокоит?
– Попробую. Но добавь еще что-нибудь.
– Это как-то связано с Фрэн. Где ты была в двадцать седьмом, Фрэн?
– В Аркадии42.
– И это связано с чем-то здесь. "Джо", Фрэн, Цинциннати, 1927 год – можно ли всё это аккуратно собрать вместе? Какова тут связь? Какой катализатор заставляет всё это сплавляться воедино?
– Понятно, – сказал Норман. – Катализатор – фторид натрия.
Фрэн вновь схватила свой стакан, держа его так, словно это был спасательный круг посреди бурного моря.
– Конечно; доверяйте Уму Харкера! Спасибо, Норм. Фторид натрия.
– И какое отношение, – ровным голосом произнесла Фрэн, – фторид натрия имеет ко мне?
– Естественно, никакого. Это просто фокусы подсознания. Помнишь, как тогда вечером ты так неожиданно потеряла сознание? Ты смотрела некоторые вырезки Норма, хотя, может, этого и не помнишь, вырезки о деле Рэндольф. А когда ты рухнула на пол, вырезки упали вслед за тобой, и одна из фотографий выглядела так, словно на ней растянулась ты. Это связало в моей голове тебя с тем делом, так что моё подсознание забегает вперёд и связывает тебя с Цинциннати и 1927 годом. Смехотворно, не правда ли?
– Смехотворно, – сказала Фрэн.
– Странное это было дело, – начал Фергюс с некоторой намеренной абстрактностью. – Богатая вдова найдена мёртвой у себя дома горничной, вернувшейся с вечеринки. Отравление фторидом натрия – редчайшая вещь. Творение знатока. Должно быть, яд добавили в еду, которую подала горничная перед уходом; будь это раньше, симптомы стали бы заметны до ухода девушки. Но трудно понять, как кто-либо мог что-либо подмешать в еду, а служанке невозможно подобрать ни малейшего мотива. Единственным, кто имел мотив, был управляющий делами, Бимис. Он обедал с этой женщиной, но на всё последующее время имел полное алиби; и, как я уже говорил, за ланчем её отравить не могли. Когда состояние изучили, состояния, разумеется, не оказалось вовсе; но к тому времени управляющий, естественно, испарился. Вскоре горничная погибла в автомобильной катастрофе. Итак, остаётся абсолютная тайна. Все актёры исчезли – две женщины мертвы, а мужчина исчез.
– Не все, – вставил Норман. – Меня больше всего интересует дочь.
– Да. Дочь. Но в то время она была в монастыре. Вернулась домой на похороны и узнала, что осталась сиротой без гроша. Самый жалостливый персонаж этого дела. Да и дело жалостливое. Особенно глупость окружного прокурора.
– Глупость? – повторил Норман. – А что он мог сделать? Я бы всё поставил на Бимиса, но его алиби было безупречным.
– Знаю. Но, предположим… – Голос Фергюса стих, и он сидел, играя с пустой пивной кружкой. – Как насчёт ещё одного захода?
– Нет, – сказал Фрэн. – Предположим…
– Ба! Да ты тоже любитель преступлений, Фрэн? И мысли не было, что у тебя такие развратные вкусы. Ну, предположим, что горничная не подавала обед. Предположим, она ускользнула из дома сразу после ланча. В доме было слишком тепло, потому что там некому было выключить отопление; единственным способом установить время смерти оставались показания горничной. И предположим, что за эти показания хорошо заплатили?
– Ещё один заход, – сказала Фрэн. Она одним глотком осушила новую порцию выпивки, и её взгляд оживился. – Начинай, – напряжённо добавила она.
– Это всё. Просто прокурор должен был прорабатывать эту девушку, пока она не расколется. Но можешь предположить ещё кое-что. Например, предположи, что она решила, будто получила недостаточно большой куш. Предположи, что она попыталась получить больше. И предположи, что для кого-то чертовски хорошо, что она погибла в автомобильной катастрофе.
– Но рискнула ли бы она? – возразила Фрэн. – Как мог Бимис заставить её стать сообщницей? Джанет была такой разумной девушкой.
– Или расчётливой? Увидела возможность всей жизни? И кто знает, как велика была её доля?
Фрэн встала. Ноги её слегка пошатнулась – сильнее, чем можно было ожидать от двух рюмок.
– Пока, – сказала она.
– Куда ты идёшь?
– В театр.
– Я бы этого не делал. Ты была права; ты не в состоянии репетировать.
– Кто сказал, что я иду репетировать? Я хочу пойти в театр.
– Сядь. – В голосе Фергюса звучала команда, которой следовало подчиниться. Когда Фрэн вопреки самой себе села, он поднялся, как будто второе ведро в колодце, и встал прямо над ней. – Послушай, Фрэн. В театр идти бесполезно. Теперь и когда-либо.
Фрэн попыталась встать.
– Я могу играть. Я принадлежу театру.
– Я имею в виду этот театр. Этому театру ты не принадлежишь. Театру Каррузерса.
– Я пойду туда, говорю тебе. Мне пора туда.
– Нет, Фрэн. Руперт Каррузерс мёртв.
Фрэн вздрогнула.
– Мёртв? А недавно я… Нет. Нет, Фергюс! Я не верю… Этого не может…
– Расскажи ей, Норм.
Норман рассказал. А затем, к удивлению своему, лицезрел кончину Руперта Каррузерса оплаканной горькими слезами.
– Так-так! – проговорил детектив-лейтенант Э. Джексон. – Человек взыскует хлеба с ветчиной, а находит вместо этого жарку на гриле! Что ты задумал, Фергюс? Устроил бедной девушке допрос третьей степени?
Фрэн перестала протирать глаза, посмотрела в свой пустой стакан и шумным глотком допила пиво Нормана.
– Вы похожи на Пола Джексона, – сказала она.
– Знаю, – устало проговорил лейтенант. – Все это говорят.
– Тогда вы тот брат, о котором говорила Бетси. Вы полицейский, да?
Джексон кивнул.
– Из отдела убийств, если быть точным.
Фрэн встала.
– Вы опоздали, – произнесла она. – На тринадцать лет. Или на один день. – И она вышла от "Джо".
Джексон сел, аккуратно зашвырнул шляпу на крюк в стене и вытянул длинные ноги.
– И что же, чёрт возьми, всё это значило?
– Ничего, – сказал Фергюс. – Ничего интересного для тебя, Энди.
– Так ты уже за работой. Никакой тайны нет, но О’Брин с этим не смирится. Так что ты трудишься над её созданием.
Всё может быть.
– Вы прочитали ему мою маленькую проповедь? – повернулся Джексон к Норману. – Как все ложные идеи насчёт естественной смерти могут породить сущий адок?
– Как и, – проговорил Фергюс, – ложные идеи насчёт убийств.
– Естественно. Если это убийство. Но это не оно. Я так понимаю, твоё задание там уже выполнено?
– Завершено.
– Тогда ты уходишь из Малого театра Каррузерса?
– Возможно.
– А что именно ты сообщишь в отчёте отцу девушки?
– Я думал, тебя это дело не интересует.
– Считай это неофициальным любопытством. Давай. Пролейся.
Фергюс пролился. Он рассказ о фальшивых искателях талантов, меняющейся шкале цен, контракте Бетси, самоубийстве Кингсли Беннета – обо всём, кроме страховки.
– Мило, – проговорил Джексон. – Приятно и ароматно.
– Только вот кульминация всего этого, конечно, несчастный случай.
– Признаю, – сказал Джексон, – что Руперт Каррузерс напрашивался на убийство. С чисто психологической точки зрения это, быть может, похоже на дело об убийстве. Но вещественные доказательства слишком сильны, говоря об обратном.
– Верно, слишком сильны. Так сильны, что в нос шибают. Ни одна естественная смерть не может быть столь систе-чёрт-возьми-матично естественной.
– Опять начитался Честертона, – ухмыльнулся Джексон. – Дурное влияние.
Фергюс не ответил на ухмылку.
– Знаешь, когда дознание?
– Только что выяснял. Какая-то путаница с календарём, и у коронера бардак. Похоже, дознания не будет до понедельника.
Фергюс встал.
– Ну, Энди, рад был тебя видеть.
– И куда же ты собираешься?
– Сегодня четверг. Четыре дня – это немного. У меня будет много дел.
– Полагаю, – рассмеялся Джексон, – к понедельнику ты собираешься доказать это глупейшее убийство и раскрыть его?
– Ну, – проговорил Фергюс, – одному Богу известны все планы. Пошли, Норм. Игра началась!
Глава 8
Вернувшись в театр, Норман с Эндрюсом обнаружили угрюмо сидящего на крыльце Марка Эндрюса.
– Так приятно, – сказал он, – что я повесил эту табличку "репетиции не будет". Столько народу приходит посмотреть.
– Полиция уехала?
– Все уехали. И я сижу здесь, чтобы сообщать это людям, и не появляется ни единой живой души, кроме вашей болтливой официанточки. Отдам Бетси должное; она серьёзно относится к своей работе. Пришла вовремя, и испугалась, и всплакнула, и пошла домой.
– И больше никто не показывался?
– Ни единого человека. Если бы этим театром управляли, хоть немного уважая дисциплину... Ну ладно... Запру-ка я всё и поеду на станцию техобслуживаия.
– А вот и потребитель услуг вашего информационного бюро, – сообщил Фергюс.
Это была Сара, свежая, простая и ясная как всегда, совсем не походившая на Нормана, проводившего её домой в два часа ночи. Она помахала всем сразу.
– Привет. Ой, я так рада, что с утра не репетировала. Мне определённо нужно было выспаться.
– Теперь вам хватит на это времени, – проговорил Марк Эндрюс.
– Что вы имеете в виду?
– Печальное происшествие этой ночью. Каррузерс взорвал себя, экспериментируя с огнём.
– О... – Сара заметно побледнела. – Он сильно ранен?
– Вполне достаточно, – сказал Фергюс. – Мужайся.
Сара поколебалась и села прямо на ступеньки.
– Вы имеете в виду?..
– Мы имеем в виду, – проговорил Эндрюс, – что нет больше никакого Малого театра Каррузерса. Поскольку нет больше Каррузерса.
– Нет! Ох, бедняга! Он... всё было очень плохо?
– Его нашёл Харкер. Попросите рассказать его.
– Нет. Нет, я не хочу слушать. Ох, это ужасно.
– Достаточно ужасно. Повсюду бродит полиция. Этого хватит, чтобы сглазить любой театр.
– Полиция?
– Конечно.
– Ох... – Сара на мгновение застыла. Норман нежно положил руку ей на плечо.
– Ну, – сказал Эндрюс, – я тут всё запираю, мальчики и девочки.
– Подождите. – Сара вскочила. – Могу я сперва позвонить? Я про всё забыла, а это важно.
– Конечно, проходите. Я подожду вас.
Норман нахмурился, когда она ушла в кабинет, впоминая, когда ей в последний раз приходилось звонить по телефону. Он расслышал щелчки циферблата, но затем она захлопнула окно.
– Похоже, гибель театра беспокоит вас больше гибели Каррузерса, – нерешительно начал Фергюс.
– Театры не умирают. Только сами по себе, – пожал плечами Эндрюс. – Если они умирают, то инутри, и потому, что в них изначально не было жизни.
– И вы не верите в реинкарнацию?
– Теперь это театр Феннуорта. А он, чёрт возьми, знает ещё меньше, чем даже Каррузерс. И что будет дальше – Боже мой, О'Брин, ваше предположение не хуже моего.
– Джордан всё ещё ждёт постановки своей пьесы, – сказал Норман.
– Эта чушь!..
Все трое умолкли. Несмотря на далекий гул машин, доносившийся с бульвара Сансет, в переулочке стояла тишина. Мимо прошла девушка в летнем платье, катя детскую коляску, с которой свисала набитая покупками сумка. Где-то вдалеке ребёнок вопил, что Дэвид – трусливый котяра, а Дэвид кричал, что это не так. Из соседнего дома, перекрывая кухонный шум, мрачно гудела музыка из радиосериала. Таково было прекрасное апрельское утро дня, в который можно растянуться на солнышке и забыть о внезапных явлениях смерти.
Из здания вышла Сара.
– Всё в порядке. Можете запирать.
– Желаю удачи в "Метрополисе", – произнёс Фергюс.
– В "Метрополисе"? – изумилась Сара.
– Один из моих маленьких фокусов. Я навострился читать по щелчкам наборного круга. И, конечно, я знаю телефон "Полли", раз там работает моя сестра. Появилась зацепка?
– Я... может быть. Всё ещё витает в воздухе. Сам знаешь, как оно всё там. И плохая примета говорить о работе, которую ещё не получила.
– Надеюсь, она тебе достанется.
– Спасибо.
– Мне тоже повезло там, – сказал Норман. – Не то чтобы клерк и актриса будут часто видеться, но... как насчёт сегодняшнего вечера?
– Сегодняшнего вечера? Ты имеешь в виду ужин? – Сара казалась совершенно сбитой с толку. – Полагаю, что так. В смысле, конечно. Знаешь, дорогой, ты устанешь мня кормить.
– Или пытаться это делать. С нашими свиданиями вечно что-то не так.
– Нет. Господи, да нет же! Но я... увидимся, дорогой.
К восторгу Фергюса и суровому развлечению Марка Эндрюса, она запечатлела на губах Нормана лёгкий поцелуй и умчалась.
– Идеально, – радостно заметил Фергюс. – Ни один труп не обходится без сопутствующей любовной линии. Символика и всё такое. Посреди царства смерти...
Марк Эндрюс повернул ключ в замке входной двери.
– Пока, – проговорил он. – Возможно, вы скоро получите от меня весточку, Харкер. – Он указал на рукопись, которую держал под мышкой.
– Минутку. – На лице Фергюса отобразилось то выражение нетерпение, которое Норман уже приучился соотносить с Любопытством О'Брина. – Дайте посмотреть этот ключ. Ведь забавник Каррузерс не развешивал тут йельских замков, не так ли?
– Что тут красть? – практично проговорил Эндрюс.
Фергюс повертел ключ. Вполне обычный, с обычной круглой ручкой.
– Здесь все ключи выглядят так же?
– Насколько мне известно, да.
– И от мастерской?
Эндрюс задумался.
– Да. Уверен. Странно, что вы спрашиваете. Лейтенант интересовался тем же самым.
– И он? – Фергюс вернул ключ. – Спасибо. А теперь, мой юный романтический интерес героини, посмотрим, насколько ты успешный Ватсон. Вперёд, на место преступления!
Фергюс остановился перед парадной дверью гаража-мастерской и опустился на колени, чтобы исследовать замок. Через мгновение он встал и отряхнулся.
– Нет, не пойдёт.
– А что это была за блистательная идея? – ватсоновски спросил Норман.
– Просто миленькая мысль, которую я какое-то время обдумывал. На киностудиях есть машины для изготовления искусственной паутины. В конце концов, если снимаешь всякое уги-буги с затянутыми паутиной залами замка предков, то нет времени дожидаться, пока декорацию украсят пауки; так что просто идёшь и раскидываешь искусственную паутину.
– И?
– И я подумал, что так можно соорудить премилую запертую комнату – обсыпав входы искусственной паутиной. А как только ты сказал, что этот замок заплетён паутиной, естественнно...
– Но не сработало?
– Не сработало. Этот замок не только заплетён паутиной, он заржавел. Ставлю свои сбережения, что его не открывали последние шесть месяцев и не смогут открыть за следующие шесть. Так что мимо.
Они подошли к боковому входу. Фергюс удручённо покосился на дверную ручку.
– Между нами говоря, вы с Феннуортом, конечно, лишили нас всякойвозможности получить какие-то отпечатки на двери или ключе. Не то чтобы оно так уж важно; главное, что Гальтону43 удалось добиться своей классификацией, это приучить преступников носить перчатки. Когда-нибудь, – задумчиво прибавил он, – хотелось бы мне поработать над делом среди нгутлумби в сердце Тропической Африки, где никто никогда не слышал об отпечатках пальцев. Там, возможно, мне пригодится мой карманный распылитель.
– Имеешь в виду, что он у тебя есть? – вытаращил глаза Норман.
– У меня и не такое с собой есть. – Фергюс подёргал запертую дверь и рухнул на колени. Выудив что-то из кармана, он несколько секунд сосредоточенно проделывал некие манипуляции. Затем он встал и отпер дверь.
– Лейтенанту Джексону это не понравится, – сказал Норман.
– Знаю. Вторжение со взломом. Но теперь, когда я это уже проделал, не желаешь ли войти? – Он с подчёркнутой вежливостью приоткрыл дверь.
Тело уже забрали. Из предположительных вещественных доказательств для дознания присутствовали окровавленный токарный станок и искорёженная металлическая кастрюля, в которой хранилась взрывчатая смесь.
Фергюс взирал на цементный пол и бесконечную путаницу грязных следов на нём.
– Слонам, – заметил он, – полагается обитать в зоопарках. Полагаю, когда смотрел Энди, всё было так же плохо, после тебя, Феннуорта и парней с носилками. И это, Норман, иллюстрация огромного преимущества маскировки всего под естественную смерть. Внемли Совету О'Брина об Убийстве: Заповедь 763-я. Если твоё убийство признано убийством, как бы тщательно ты всё ни осуществил, всё равно все внимательно будут изучать улики, и неизвестно, что тебя выдаст. Но если ты смог заставить всё выглядеть естественным или случайным, всем наплевать; и любые промахи, которые ты мог допустить, скрыты в общей суматохе. Нет, не просто скрыты; решительно и напрочь стёрты.
– Так что ты будешь делать теперь?
– Оглянусь вокруг. Скажи: он лежал тут? А токарный станок был здесь – верно? А порох здесь? Да... Да, в этом есть смысл. – Фергюс склонился над воображаемой кастрюлей с взрывчатой смесью, отшатнулся, когда воображаемое пламя ударило ему в лицо, и рухнул на пол. – Тут он и был? – вопросил Фергюс, лёжа на спине.
– Примерно так.
Всё ещё лёжа в позе трупа, Фергюс сунул в рот сигарету и зажёг спичку о нижнюю сторону стола.
– Энди сказал, что вещественные улики полностью проверены. Ну, это так – и в то же время не так. То есть, они не хуже проверяются, если... Давай-ка посмотрим, как сюда можно войти. – Он с лёгкостью вскочил с пола. – Заржавленная передная дверь исключается. – Встав на цыпочки, он исследовал два высоко расположенных окна. – Судя по следам на пыли, их открывали недавно. Но нет... ты же говорил, что это сделал Энди сегодня утром. В любом случае, они слишком малы, чтобы из них выползти, для любого, кроме карлика, а карлики, слава Богу, единственное, чего нет в нашем представлении. И это оставляет нам... – Он вернулся к той двери, замок которой только что взломал.
– Это оставляет нам, – сказал Норман, – единственную дверь, надёжно запертую изнутри.
– Не обязательно. Есть способы и средства... Например, можно повернуть ключ в замке клещами с противоположной стороны.
– Но тогда на конце ключа останутся царапины. Я хорошо его рассмотрел; царапин не было.
– Или, – размышлял Фергюс, – есть премиленькая штука – помню, я разыграл так сестру, когда был маленьким, – надо вставить в ключ металлический стержень, работающий как рычаг, протянуть из-под двери верёвку...
– Сквозь ключ? – спросил Норман.
– Вот чёрт. Ты прав. У этого ключа глухая ручка. И, насколько я понимаю, нельзя надавить на ключ извне, если в нём нет отверстия. Но почему его нет, вот над чем стоит подумать! Зачем, во имя Трёх поведанных печалей44, кому-то ключ, вырезанный по такой модели? Должно быть, его изготовили специально, причём недавно; остальные ключи тут нормальные, таким был, согласно Марку Эндрюсу, и ключ от этой комнаты. Ключ без дырочки... Неужели не приходило в голову, что его может захотеться повесить на цепочку, на стену или... Подожди минутку! – Внезапно озадаченное лицо Фергюса озарилось сиянием радости. Он внимательно посмотрел на дверь, не без раздражения хмыкнул и поспешил наружу. Почти мгновенно он вернулся, радость улетучилась. – Ненадолго мне показалось, что я уловил суть. Ещё один чудесный трюк, памятный с детства – игривый я был паренёк, – но он тоже не работает.
– А что это было?
– Открытие запертой двери путём снятия петель и их замены. Папа держал свой шкафчик для сигар запертым – в те редкие времена, когда он мог позволить себе сигары, – и именно так я впервые закурил. Подобное не забудешь, – прибавил он с таким видом, словно вспомнил что-то неприятное.
– А почему он не работает?
– Петли на этой двери изнутри, а петли на парадной такие же ржавые, как и замок. Если бы их снимали в последние двадцать четыре часа, это было бы легко обнаружить; и их не снимали.
– Тогда твой лейтенант прав?
– Может быть, – неохотно признал Фергюс. – Похоже на то. И всё-таки что-то мне подсказывает, что этот ключ без дырки доказывает противоположное тому, для чего предназначен. Он делает всё слишком безупречным. Слишком многое исключает. Можно утяжелить одну чашу весов до такой степени, что груз соскользнёт, и другая чаша рухнет вниз. Так что давай ненадолго забудем о замке и посмотрим всё остальное. – Он подошёл к столу, обернулся и бросил зловещий прощальный взгляд на дверь-обидчицу.
– Итак, давай разберёмся, – медленно продолжал он, – может ли это быть тем, что Хилари назвал бы не несчастным случаем. Установленные факты: лицо обожжено, череп расколот токарным станком. Теперь, что же говорит в пользу убийства... Нельзя поднять этот токарный станок и кого-нибудь им ударить. Он слишком тяжёлый и громоздкий. Кроме того, он прикручен к скамейке, и, начав его снимать, вызовешь подозрения. Можно ударить человека так, чтобы он упал и нанёс себе этим станком удар; но можно ли это сделать намеренно – рассчитать, где он упадёт и насколько сильно ударится?
– Сомневаюсь. Но вдруг это и есть ответ? Случайная смерть в ходе драки?
– Непредумышленное убийство? Ух-ху. Всё тут слишком чертовски преднамеренное. Если это убийство, то оно хладнокровно и просчитано, с тщательно продуманным прикрытием. Такие схемы, как обожжённое лицо и запертая комната, не приходят внезапным вдохновением после нокаута противнику. Нет, тут придётся... – Произнося это, Фергюс быстро расхаживал по комнате, размышляя вслух. Внезапно он замер, и его взгляд ожесточился. Голубой цвет затмился зелёным, заблестевшим твёрдым изумрудом ярости. – Я понял, – мягко проговорил он. – Это самое проклятое убийство, какое только может быть. И так должно быть. Ничто иное не может соответствовать всем вещественным доказательствам Энди.
Норман принялся набивать трубку.
– Начинай. – Абсурдно, но его пальцы тряслись, рассыпая крошки табака.
– Хорошо. Всё это некрасиво. Понимаешь, ты здесь, в мастерской, с Каррузерсом, возможно, помогаешь в его экспериментах. Подкрадываешься к нему сзади и аккуратно прихлопываешь его по голове – чем угодно. Может быть, ты прихватил полицейскую дубинку, может быть, взял один из валяющихся вокруг инструментов. Это лёгкий удар, он просто оглушён. Затем ты осёдлываешь его бесчувственное тело, поднимаешь его вот так, становишься перед токарным станком и с силой опускаешь череп прямо на угол. Один хороший резкий удар, и ты достиг двух целей: расколол ему череп и в то же время стёр все явные следы своего предыдущего удара. Но мужчины не падают просто так, разбивая голову. Надо указать причину. Так что ты смешиваешь немного пороха, заставляешь его красиво вспыхнуть и держишь голову в пламени, а затем бросаешь тело на пол, куда бы он, естественно, упал. Это требует крепкого желудка и того, что Кэрол Дейтон именует мужеством, но результат: безупречный несчастный случай.
Норман дымил трубкой чуть дольше, чем следовало.
– Возможно, – проговорил он. – Быть может, даже правдоподобно, если отложить вопрос с дверью. Но где твои доказательства?
– Знаю, – печально усмехнулся Фергюс. – Доказательства. Доказательства! – Он вновь принялся расхаживать, забредая в каждый угол замусоренной комнаты. – Маски... Оловянные кинжалы... Леопардовая шкура, сильно изъеденная молью, одна штука... В любом другом месте столь возмутительный ассортимент был бы полон целыми клубками информации. Но в театральной мастерской... – Он вернулся к столу, обгоревшему при взрыве. – А в этих бутылках, должно быть, хранилось то, что он смешивал, когда это случилось. Меня беспокоит ещё кое-что. Почему он так хотел добиться хороших эффектов в том прологе? Обычно он ни черта не беспокоился о реквизите. Я сам слышал, как он однажды говорил: "Это мясной рынок, а не лаборатория Театрального Искусства". И всё же он отдался этим эффектам...
– Я не читал пьесу Джордана. Зачем в прологе был нужен огонь?
– Это сцена ведьминского шабаша. Изображение средневековой концепции зла, преобладающего в мире. Затем пьеса подаёт эту тему аллегорически: в нашем скептическом мире нет больше демонов, но ад остаётся прежним. Всё ещё Чёрное против Белого. А те эффекты огня предназначались для кульминации шабаша. Сцена, насколько мне описал её Эндрюс, смотрелась эффектно, но Каррузерс обычно таким не занимался. А теперь... – Он замолчал, положив руку на одну из бутылочек. Осторожно подняв бутылочку за горлышко, он держал её так, чтобы лучше падал свет.
– Посмотри-ка, – злорадно пробормотал он.
Норман взглянул на коричнево-красный сгусток.
– И?
Фергюс насвистывал беззвучное воспоминаие о джиге.
– Значит, это было убийство.
Его грудь так расширилась под жёлтой рубашкой-поло, что Норман на мгновение испугался, вдруг Фергюс забарабанит по ней.
– Ладно, – сказал Норман. – Я туп, как полагается всякому Ватсону. И что же тут доказывает тебе убийство?
Фергюс поставил бутылочку.
– Тс-с-с! Там. Годами я ждал хорошей возможности произнести "тс-с-с!", и она представилась.
– В чём дело?
– За дверью кто-то есть.
Фергюс лёгкими шагами подкрался на цыпочках к двери, но не успел он открыть её, как она сама распахнулась. Там стоял Хилари Вэйн. Солнце ярко блестело на револьвере в его руке.
– На выход, – коротко бросил Хилари. В голосе его не звучало больше никакой лаванды.
Фергюс посмотрел на револьвер, улыбнулся и пожал плечами.
– Пошли, Норм.
Норман с некоторым опасением глядел на напряжённое лицо молодого актёра и решил, что лучше последовать примеру Фергюса. Когда они вышли из мастерской, Фергюс наклонился и некоторое время возился с замком. Поднявшись, он позволил себе мельком взглянуть на ключ, который держал в руке.
– Феннуорт отдал нам ключ, когда уходил домой, – с лёгкостью соврал он. – Он не мог сам туда ещё раз зайти и хотел, чтобы мы посмотрели, не удастся ли найти блокнот Каррузерса. Джексон его не видел, а там несколько адресов, которые нужны Феннуорту для ведения дел.
– Я не верю вам, – откровенно сказал Хилари. – И я не верю, что кто-либо, кроме полиции, имеет право находиться в комнате, где только что умер человек. – Револьвера он не опустил.
Фергюс небрежно отвёл взгляд.
– А как вы узнал, что там только что умер человек? Когда уходил Марк Эндрюс, вас тут не было, а с тех пор тут не было никого, чтобы рассказать вам.
– Я видел утром Бетси. Она живет неподалёку от меня и явилась с новостями. Нет, О'Брин, мне объясниться легко. Это вам двоим нужно кое-что объяснить.
– Вам объясниться легко, да? Так же легко, как во всём остальном? Можете оюъяснить, зачем человеку ваших способностей тратить тут время? Можете объяснить, зачем человеку с вашим опытом делать вид, что вы разделяете устремления Каррузерса проповедовать? Можете...
– Не отвлекайте меня, О'Брин. Вы расскажете мне, зачем шныряли в той мастерской, и что...
– Тут не место мелодраме, – прервал Норман. – Кто-то идёт.
– О нет. Меня так просто не одурачить. Я...
– Вы же не хотите напугать джентльмена, а? – спросил Фергюс. – Ну же. Отдай папочке. – Он спокойно ухватил револьвер за ствол, вытащил из рук Хилари и забросил себе в карман. – Ну, ну, – забубнил он, когда Хилари принялся бессильно фыркать, – Санта-Клаус принесёт тебе другой. И кто-то идёт.
Этот кто-то был гладкой, аккуратной личностью довольно континентального облика, отчасти в силу покроя одежды и напомаженных усов, но куда больше из-за блеска в глазах и изгиба губ – напоминающих, подумалось Норману, Джозефа Шильдкраута45, или, ещё больше... Было какое-то другое сходство, которое он не мог точно определить.
Полувоенная походка экзотического господина решительно привела его к остальным. Там он сделал паузу, раз-другой помахал своей короткой тросточкой и потребовал ответа:
– Это Малый театр Каррузерса?
Слова звучали коротко, чётко и резко; выговор был преимущественно оксфордским, но с тевтонскими следами.
– Был, – сказал Фергюс.
Вновь прибывший, по-видимому, не замечал повисшего напряжения.
– Полагаю, у вас здесь есть актриса по имени Планк? Сара Планк, если мне предоставили достоверные сведения?
– Сейчас её здесь нет.
– Но она выступает под эгидой этого театра, не так ли? Я хотел бы знать, когда смогу её увидеть. Не в личных, разумеется, но профессиональных целях. Я слышал столь восторженные отзывы... Но, конечно, – прервал он себя, увидев их недоумевающие лица, – вы не знаете, кто я.
– Нет, – без особого энтузиазма сказал Фергюс.
– Позвольте представиться. Я Эрих Мозер, бывший директор Wiener Neueste Kunstbühne. Теперь, когда волей-неволей оказавшись вдали от родины, я страстно ищу новые таланты. – Он улыбнулся блестящей и полутёмной улыбкой, в которой было очень много Обаяния с большой буквы и слишком мало – со строчной.
– Wiener Neueste Kunstbühne, – повторил Хилари. – Я не...
– Будьте любезны сказать мне, – властно продолжал незнакомец, – когда я смогу увидеть мисс Планк?
– Прямо сейчас, – сказал Фергюс, – она на киностудии "Метрополис". Говорила что-то насчёт возможной работы там.
Герр Мозер встревожился.
– "Метрополис"? Но, естественно, это невозможно... Когда я мог бы её снова застать здесь?
– Бог знает. Наш директор этой ночью погиб в результате несчастного случая.
Венец, как будто, ещё сильнее сжался. Тросточка ударила по воздуху.
– Мистер Каррузерс? Погиб?
– Останьтесь и объясните всё герру Мозеру, Хилари. Вы, похоже, много знаете. А у нас дела.
И Фергюс быстро повёл Нормана к жёлтому родстеру. Хилари и Эрих Мозер остались смотреть друг на друга.
– Почему ты от него так отделался? – спросил Норман, как только они тронулись. – Он может оказаться очень полезным Саре.
– Знаешь о нём что-нибудь? – косвенно ответил Фергюс. – Голос Хилари звучал так, словно он никогда не слышал об этом заведении, а он очень хорошо знает континентальный театр.
– Я знаю это лицо. Я его где-то видел – может, в "Ежемесячнике театрала" или типа того. Но имя не могу вспомнить.
– Хм, – проговорил Фергюс. Он переложил одну руку с руля на выпуклость в своём кармане, и это прикосновение словно успокоило его. – Как тебе Хилари в роли Большого Злодея?
– Не очень. Сомневаюсь, что мне когда-нибудь удастся развить вкус к направленному на меня оружию.
– Я так и не смог, – признал Фергюс. – И на этот раз мог бы поволноваться, если бы не узнал револьвер. Это хлопушка из-за кулис. Стреляет только холостыми.
– И из-за неё ты позволил мне как следует покрыться гусиной кожей! – фыркнул Норман. – Тогда зачем то представление с разоружением? Какой урон был бы от того, что пистолет останется у него?
– Я хочу показать его Энди, – сказал Фергюс. – Думаю, он может рассказать нам кое-что интересное.
Глава 9
Первой остановкой жёлтого родстера стала аптека, где Норман под подозрительным взглядом владельца погрузился в изучение комиксов о супергероях, в то время как Фергюс погрузился в недра телефонной будки.
Когда молодой ирландец вышел, шаги его были даже бодрее обычного.
– Первый ход, – объявил он, когда они сели в машину, – можно назвать безоговорочным успехом. Я говорил с Рафетти – Юго-Восточный Национальный оплачивает телефон в его больничной палате, чтобы всегда быть с ним на связи, – и он находит моё вступление в должность отличной идеей. Сейчас он звонит в главной офис, и нам стоит зайти туда через полчаса и взглянуть, как идут дела.
– А пока?
– Думаю, что на данном этапе уместно продолжить небольшую беседу с многообещающим молодым полицейским Э. Джексоном.
– Он представился Э. Джексоном, – размышлял Норман. – Зачем эта возня с инициалом? Почему не просто Эндрю? Я же не называю себя Н. Харкер.
– Потому что это не Эндрю. Все парни зовут его Энди, что неизбежно при таком инициале и фамилии Джексон, но в официальных записях он просто Э. Джексон.
– И что это означает?
– Бог знает. Единственная грязная тайна его в остальном безупречной жизни. Пари держу, что если я когда-нибудь узнаю, что значит Э., то смогу шантажом добиться от него любых сведений, какие мне только понадобятся. Но тем временем...
В унылой приёмной полицейского управления не нашлось ничего стлоль же захватывающего, как комиксы. Норман проштудировал объявления о награждениях и как раз приступил к чтению объявлений об экзаменах на государственную службу, когда из кабинета наконец показался Фергюс. Он вновь насвистывал свою безмолвную джигу, а карман его более не отягощала сталь.
– Ну? – спросил Норман.
– Э. Джексон чрезвычайно заинтересован бутылочками с засохшими сгустками на них. Так сильно, что посылает одного человека пополнить коллекцию. Он также полагает, что матрицу для столь необычного ключа необходимо отследить, а стреляющее холостыми оружия заслуживает передачи в отдел для снятия отпечатков пальцев.
– Это мило. Но не мог бы ты дать пару уточнений? Прежде всего, почему отпечатки Хилари так важны? Кто угодно в театре мог когда угодно оказаться в этой мастерской. И если ты установишь его пребывание там, это ничего не доказывает.
– Резонно. Но в его нападении на нас не было ничего дилетантского, за исключением выбора оружия. А причиной этого должны были быть чистая необходимость плюс лёгкое презрение к моему интеллекту. Он держал пистолет, как человек, привыкший сжимать между пальцев смерть. Никакой щекотливой нерешительности дилетанта. Так что я подумал, что не будет ничего плохого, если департамент проверит, не попадались ли им эти отпечатки раньше.
– Ты думаешь, что этот изнеженный молодой эстет – гангстер? Чушь!
– Ты, – ворчал Фергюс, заводя машину, – самый невдохно-чёрт-возьми-вляющий Ватсон, каким только можно покарать. Тебе когда-нибудь приходило в голову разжать свои розовые губки и выдохнуть: "Великолепно, О'Брин!"? Конечно, нет; ты просто сидишь с пустой кастрюлей Неда Спаркса46 на плечах и хрюкаешь: "Чушь!" Такого Ватсона я бы и злейшему врагу не пожелал.
– Ты сам попросил. Но давай, расскажи мне о запачканной бутылочке.
– Хорошо. Смотри: согласно теории несчастного случая, Каррузерс смешивает свои порошки, они взрываются, он отшатывается назад, падает, раскалывает себе череп и умирает. Отлично. Но в таком случае после начала кровотечения он уже не коснётся этих бутылок. Согласно тому, что может оказаться записанным в анналы преступлений под именем Гипотезы О'Брина, некто с поразительным и необычным псевдонимом "Икс" разбил Руперту череп, а затем смешал порошки, чтобы организовать "несчастный случай". Таким образом, "Икс" прикасался к бутылкам уже после того, как нанёс удар по черепу, и разумно предположить, что он где-то оставит кровавое пятно. – Фергюс помолчал. – Ну, всё ещё чушь?
– Нет. Я не стану заходить так далеко. Но и не скажу: "Великолепно, О'Брин!" Разве Каррузерс не мог порезаться раньше, за работой?
– Естественно. И у него могла пойти кровь из носа, как у статуи в "Замке Отранто"47. Всё может быть. Но это указание, и в должной степени указательное, чтобы Энди уделил ему немного внимания. На данный момент, этого достаточно.
Офис Юго-Западной Национальной страховой компании был, вне всякого сомнения, скучнейшим из предназначенных Норману залов ожидания. Здесь было нечего читать, кроме торговых журналов, состоящих наполовину из непонятной статистики, а наполовину из слишком внятных вдохновляющих рассуждений о том, как завоёвывать друзей и влиять на получение премий.
Утреннее пиво начало действовать. Ни мак, ни мандрагора не обладают такой силой, как добрая порция пива с самого утра. Голова Нормана склонилась вперёд, дёрнулась назад, затем вновь вперёд, назад, вперёд – и застыла, опустившись вниз.
Морин О'Брин предлагала ему пятьдесят тысяч долларов, если он сохранит в абсолютной тайне личность герра Эриха Мозера, укравшего пару вставных зубов, чтобы избежать опознания инспектором гестапо по имени Э. Шильдкраут, а Хилари Вэйн в этот момент размахивал бутылкой, из каждой поры в которой сочилась кровь. Льюис Джордан решительно возразил, что кровь – враг человека, но Кэрол, совершенно обнажённая, что было вполне уместно, взяла бутылку и омыла её содержимым свою грудь. Затем она попыталась выпить остаток, но выплюнула, обнаружив, что это всего лишь шерри. Фрэн Оуэн отнесла бутылку в угол, чтобы прикончить её, но содержимое вновь превратилось в кровь. Марк Эндрюс предупредил их, что репетиции не будет, поскольку Феннуорт запер зрительный зал изнутри, так что все они принялись танцевать под джигу, которую насвистывал Фергюс...
– Вот это, – проговорил Фергюс, прерывая тайную музыку, – в лучших ватсоновских традициях. Символично. Сон не только духовный, но и физический.
Норман беспомощно заморгал на вставший перед глазами офис страховой компании.
– Мне приснился жуткий сон, – пробормотал он.
– Он раскрыл дело?
– Не совсем.
– Боюсь, что творческая активность подсознания переоценена. Да, кстати, а как у тебя с сомнамбулизмом?
– Я уже достаточно проснулся. Что было у тебя?
– Я повидал нашего мистера Айверса. Он до некоторой степени сомневается – процедура неслыханная, и, мой дорогой юноша, вы должны понимать, что подобные действия беспрецедентны, но, учитывая особые обстоятельства... Так или иначе, я в итоге уговорил его на пять долларов в день на расходы, и только в ближайшие десять дней, а на них только цыплят кормить; но если я смогу установить факты, аннулирующие полис, то получу премию, которая пригодится не только для питания скота.
– А что дальше?
– В свете моей свежеобретённой официальной должности, – живо проговорил Фергюс, – полагаю, что назначается беседа с оставшимся в живых держателем полиса. И, кстати – это была двойная страховка.
Пока жёлтый родстер проезжал через Гриффит-парк и комфортабельный дорогой район, Фергюс вёл себя относительно тихо.
– Знаешь, – наконец, проговорил он, – я немного боюсь Льюиса Джордана.
– Боишься его? Пожалуй, я боюсь за него – и за каждого, кто столь чист сердцем, но запутался в беспорядочной паутине Малого театра Каррузерса.
– Да. Интересно, на какую сумму Руперт его развёл? Всем понятно, что он ставил "Два одеяния души" не из альтруистических соображений. Очевидно, он понимал, что пьеса плоха, и я не могу представить Каррузерса настолько обратившимся в тихий идеализм, чтобы нести послание пьесы в мир. Но, повторяю, я боюсь Джордана. Думаю, примерно так же примитивные люди относятся к идиотам: их ценности не наши, их сознание работает по-другому, так что они, должно быть... ну, нечто нечеловеческое. Сверхъестественное, с твоего позволения. Понимаешь, Льюис Джордан – едва ли не единственный хороший человек, какого я когда-либо знал. Имею в виду "хорошего" в смысле полной и святой добродетели, а не просто отсутствия крайних зол, от которых далеки почти все мы.
– И всё же ты едешь сюда, чтобы распросить его об убийстве.
Они уже оставили в стороне дорогие особняки и ехали по пыльной горной дороге, которая могла бы находиться в сотне миль от цивилизации.
– Говорят, – заметил Фергюс, – что рутина скучна и удушает. Но вот аргумент противположной точки зрения: если достаточно долго придерживаться рутины, то с вами начнут твориться самые ужасные вещи, вроде допроса святого по подозрению в убийстве.
Безупречный домик по-прежнему сиял в солнечных лучах. Нансен вновь дремал на пороге. Но Норман не надеялся на ещё один день, проведённый в идеальной безмятежности. В открытое окно он увидел подходящего к двери Льюиса Джордана. Загорелое лицо старика было нахмуренным и озабоченным, но озарилось – и, можно было подумать, облегчением, – когда он увидел, кто его посетители.
– Мистер О'Брин! И мистер Харкер! Прошу вас, входите. Я и не надеялся, что столь скоро вновь окажусь в вашем обществе.
Усаживаяь в прочное удобное деревянное кресло, сделанное Джорданом собственноручно, Норман подумал, что комнату как будто немного переделали. Картина перед его глазами не совсем совпадала с запечатлевшейся в памяти.
– Чай, джентльмены? – спрашивал Джордан. – Быть может, немного рано, но – бокал шерри? Боюсь, в моём заведении нет ничего более крепкого.
– Нет, благодарю, – проговорил Фергюс. Он испытывал необычную неловность. – Мы ненадолго.
– Тогда, по крайней мере, присаживайтесь и располагайтесь как дома.
– Я тут немного прогуляюсь, если не возражаете. Слушайте, сэр. Чертовски прилично с вашей стороны было уладить проблему Бетси вот так.
– Почему бы и нет? – улыбнулся Джордан. – У меня осталось со времён славы немного денег. Моя жизнь здесь почти не влечёт расходов. И, хотя теперь, как я на днях неуклюже разъяснял мистеру Харкеру, я пытаюсь работать скорее словами, чем делами, маленькое дело никогда не будет лишним.
– Вы... – Фергюс замолк, и на куда большее время, чем потребовалось ему, чтобы найти сигарету и закурить. – Вы были сегодня в театре?
Льюис Джордан склонился над перцем на подоконнике и был словно серьёзно озабочен вопросом, стоит ли его поливать.
– Нет. Нет, не был.
– Тогда, наверное, лучше мне вам сказать. Каррузерс мёртв.
Джордан отвернулся от растения с совершенно пустым выражением на лице. Его левая рука дёрнулась, затем медленно поднялась правая, поправив бороду.
– Мёртв, – категорично произнёс он. Это едва ли было вопросом.
– Работал прошлой ночью над огненными эффектами к вашему прологу. Что-то пошло не так; произошёл взрыв.
– Он погиб... при взрыве? – Теперь, наконец, в голосе и выражения лица Джордана заметны стали потрясение и изумление.
– Весьма печальным образом. Лицо сильно обгорело. Его нашёл Харкер.
– Неужели никто не мог...
– Я нашёл его только наутро, – сказал Норман. – Тогда было уже слишком поздно. И, боюсь, слишком поздно было сразу; он, по-видимому, скончался мгновенно.
Льюис Джордан медленно покачивал седой головой, словно пытаясь рассеять паутину замешательства.
– Каррузерс погиб... при взрыве... Это ужасно, джентльмены. Такая внезапная и такая ужасная смерть... Я не нахожу слов...
Норман не мог созерцать болезненное замешательство старика. Вместо этого он вновь принялся разглядывать комнату. Теперь он видел, в чём разница. Единственной переменой было отсутствие замеченной им в прошлый раз безупречной, невероятной аккуратности. Одна занавеска на окне висела косо. Бумаги на столе были разбросаны так, как куда больше подобает мужчине.
– Что же будет с театром? – очнувшись, спросил Джордан.
– Полагаю, – проговорил Фергюс, – многое будет зависеть от Феннуорта как управляющего делами. Думаю, и у Эндрюса есть кое-что в рукаве, но он покуда помалкивает.
Серый кот толкнул дверь и проскользнул внутрь. Джордан тяжело рухнул в кресло.
– Это не тот мир, в котором можно искать мира, – проговорил он. Нансен поколебался, словно неуверенный в действиях хозяина, и, наконец, незаметно пробрался к нему на колени. – Я пытаюсь говорить с миром. Я пишу пьесу, в которой умоляю о мире, понимании и жизни... – Его левая рука стала бессознательно гладить кота. Затем резко прекратила, но через несколько слов те же движения возобновила правая рука. – Я нахожу человека, который хочет попробовать поставить пьесу, несмотря на её коммерческие недостатки. И, работая над этой пьесой жизни, он встречает смерть...
– Сурово, – согласился Фергюс. – Создание этой пьесы для вас много значило?
– Очень много. Не так ли, Нансен? – Он улыбнулся коту. – Нансен знает, как усердно я работал над этой пьесой, как молился суметь донести эти слова до людей. И не оставлю этого, хотя желал бы...
– Так вы поэтому оформили страховку? – предположил Фергюс.
– Нет. О, нет. Я даже не думал об этом... – Джордан на мгновение замолчал, словно пытаясь уловить что-то новое в ходе собственных мыслей. – Ведь с ними я могу поставить пьесу сам, не так ли? Я могу использовать эти... эти кровавые деньги...
– Кровавые? Послушайте, сэр. Они ваши по закону. При чём тут кровь?
– Мне не нравится страхование. Есть много причин, по которым человек может желать смерти брату своему и без... без денежных дивидендов.
– То есть это предложили не вы?
Кресло Джордана стояло у открытого окна. Солнце пекло его шею, и он продолжал поглаживать кота, отвечая на вопросы Фергюса словно в гипнотическом трансе.
– Нет. Это была идея мистера Каррузерса. Он рассказал мне, как много значит для него пьеса и как важно, чтобы я сделал необходимые исправления в тексте и помог ему с постановкой – хотя, Бог свидетель, вклад мой невелик. Он сказал, что наше товарищество столь важно, что его надо застраховать. Как я уже упомянул, я не испытываю приязни к идее страхования, но он был так настойчив, что я позволил ему поступить, как он хотел. Я был слишком глубоко признателен ему за постановку пьесы.
Фергюс прекратил расхаживать и остановился рядом с хозяином дома.
– А кто платил страховые взносы?
Нансен, которому надоел этот допрос, плавно спрыгнул на пол. Джордан резко поднял глаза. Чары гипноза рухнули.
– Почему вы должны задавать мне эти вопросы, мистер О'Брин? И почему я должен отвечать на них?
Фергюс в тишине сделал по комнате полный круг.
– Послушайте, сэр, – наконец, проговорил он. – Мне немного известны ваши мысли о жизни, человеке и мире. Господь свидетель, я – не ваш идеал; но думаю, что, может быть, упрощённо говоря, во мне больше Белого, чем Чёрного.
– Я всегда так думал, – слегка улыбнулся Льюис Джордан.
– Тогда достаточно ли вам моего слова, что у меня есть очень веская причина задавать эти вопросы? Причина, означающая стремление к справедливости и добру? И что я смогу добиться большего, если не буду говорить, зачем и почему я это делаю? – В его голосе звучала тихая искренность, впечатлившая даже Нормана.
– Очень хорошо, – промолвил Джордан. – Пусть будет так. Хотя доверие должно быть ответом на доверие... Но вы, вероятно, знаете, что делаете. Мы платили взносы совместно. Вы хотите знать ещё что-то?
– Две вещи. А: когда вы в последний раз видели Каррузерса.
– На репетиции в среду днём. Он был такой же, как всегда. Мы говорили об... об эффектах для пролога...
– Б: сколько вы заплатили ему за постановку вашей пьесы.
– Заплатил? Я ему ничего не платил.
Рот Фергюса раскрылся от изумления.
– Ничего? Он поставил эту пьесу из чистой любви к ней?
– Полагаю, что так. А что? Он обычно берёт плату?
– Вы знали Кингсли Беннетта?
– Встречал его, да.
– Каррузерс высосал из него кровь и погубил. Две недели назад тот покончил с собой.
– Вы имеете в виду... – Джордан нерешительно подбирал слова. – Вы имеете в виду, что мистер Каррузерс был причиной смерти этого бедняги? Что он был нечестен – ставил грабительские условия?
– Вы знали про Бетси.
– Да. Но я подумал, что это, возможно, обычное деловое соглашение; я так мало знаю о практической жизни театра.
– Если это избавит вас от слёз, сэр, то поверьте мне – Руперт Каррузерс занимался исключительно вымогательством. И, простите за это выражение, чёрт меня подери, если я знаю, как вы во всё это вляпались.
– Как и я, – медленно и серьёзно промолвил Льюис Джордан. – Проклятье... Но вы уверены, что он погиб в результате взрыва?
– Взрыв, – ответил Фергюс чуть точнее, чем прежде, – разнёс ему половину лица.
– Тогда это... – Он прервался, словно мысленно остановив себя, и протянул правую руку. – Было очень любезно с вашей стороны приехать сюда, чтобы рассказать мне всё это. И, если я могу ответить на ещё какие-то ваши вопросы, пожалуйста, обращайтесь. Завтра я приеду в театр узнать, что решат.
Норман, оглянувшись, когда они выходили из дома, увидел, что Джордан вновь сидит в кресле у окна, освещённый солнцем. Лицо его теперь выражало спокойствие; их визит каким-то образом словно принёс ему некое странное умиротворение.
– Хотел бы я, чтобы он получил эти сто тысяч, – неожиданно произнёс Фергюс. – Думаю, в его руках они принесут больше пользы, чем в сейфе Юго-Западной Национальной. Но и премия мне бы не повредила. Чёрт, жизнь должна быть простой.
Когда жёлтый родстер съехал с тропы, ведущей к дому Джордана, они различили облако пыли, поднимающееся с грунтовой дороги. По мере приближения оно оказалось древней колымагой, вызвавшей бы презрение даже у героев Стейнбека. Колымага миновала их, окутав своей пыльной мантией, и свернула на тропу, с которой они только что выехали.
– Будь я проклят, – проговорил Фергюс. – Либо эта пыль вызывает у меня галлюцинации, либо это был Адам Феннуорт.
– Что ты делаешь вечером? – спросил Фергюс Нормана, когда они оставили Гриффит-парк и были уже в Вермонте.
– Веду Сару на ужин, а там посмотрим, что дальше.
– Отлично. У меня свидание с Бетси; почему бы нам всем не пойти куда-нибудь вместе?
Это выглядело хорошей идеей. И ещё лучшей после того, как они побрились, приняли душ и совершили набег на холодильник с пивом в бунгало Фергюса.
– Понимаешь, я бы не стал держать такой запас только для себя, – сообщил Фергюс на первом круге забега.
– У меня есть сестра, – пояснил он на втором круге. – Она любит пиво.
– Но, – заключил он несколько позже, – сегодня, вернувшись домой, она будет в некотором роде рассержена. – Он закрыл холодильник, в котором уже не было ничего, кроме еды. – Переходим к мирному вечеру. Сара, Бетси и радость бытия.
– Я думад, – заметил Норман голосом, который мог бы звучать яснее, потрудись он сперва опустить кружку, – что сыщики работают над делом двадцать четыре часа в сутки.
– Так и есть. Поэтому, – откровенно заявил Фергюс, – я и назначил это двойное свидание. У меня есть вопросы для Сары, а она будет не столь внимательна в присутствии вас с Беьтси.
– Сэр, – проговорил Норман, – вы обоюдоострый кинжал.
– Ватсон, – проговорил Фергюс с превеликим достоинством, – вы пьяны. Пошли.
Норман надеялся, что у домовладелицы слабое обоняние.
– Мы к мисс Планк, – объявил он. – Она нас ожидает.
– Да неужели! – сказала та.
– Именно. Так что, пожалуйста, скажите ей...
– Хотела бы я это сделать, молодой человек, если бы могла, но вам придётся самому её отыскать.
– Что вы имеете в виду? – тут же спросил Фергюс.
– Я имею в виду, что она сбежала из этого дома сегодня днём. Прибралась в комнате, не оставив ни щепочки, ни нитки от своих вещей. Ни записки – только двадцатидолларовую купюру, приколотую к комоду.
Норман внезапно протрезвел.
Глава 10
– Если хочешь завтракать, тебе лучше встать. – Норман вздрогнул и проснулся. Первым делом он ошеломлённо осознал, что лежит раздетый в чужой постели в чужой комнате, а совершенно посторонняя девушка трясёт его за плечо.
– Я работающая женщина, – добавила эта девушка. – И скоро мне надо убираться отсюда ко всем чертям. Так что вставай, как хороший драматург.
Расплывчатое лицо девушки стало приобретать узнаваемые очертания.
– Вы мисс О'Брин, – сказал Норман.
– Умница. Это способ решения проблемы – зрить в корень.
– Но как я...
– Вчера вечером я пришла домой после адского дня и обнаружила, что в доме кончилось всё спиртное, кухня забита банками и бутылками, а мой брат изо всех сил пытается уложить тебя в кровать. В мою кровать, с твоего позволения. А ты бормочешь: "Ты должен её найти! Должен!"
Постепенно Норман стал припоминать, как Фергюс тщетно расспрашивал хозяйку и даже задействовал своё ирландское обаяние, чтобы бросить бесплодный взгляд на пустую комнату, как они поспешили сюда и как Бетси приготовила что-то вроде еды, пока Фергюс упорно не слезал с телефона, а Норман залп за залпом опрокидывал ржаное виски (которое обычно ненавидел), чтобы успокоить нервы.
– Слушай, – сказала Морин. – Не время сидеть и позволять зрелищу своей жизни разворачиваться перед остекленевшими глазами. Ты сейчас завтракаешь или нет? Я подумала, – её голос слегка подобрел, – ты можешь встать пораньше и продолжить поиски.
– Спасибо. – Он начал вставать с постели, но затем вспомнил о своём непижамном состоянии и замер. – Я буду готов во мгновение ока.
Когда он появился за столом, Морин посмотрела на него с восхищением.
– Для твоего состояния прошлым вечером выглядишь изумительно. В чём твой секрет?
– Здоровый образ жизни, – сказал Норман, рассеянно задаваясь вопросом, кто и зачем сделал за ночь его черепу трепанацию. – Есть утренняя газета?
– Ничего подходящего для тебя. Мы с Фергюсом посмотрели.
Но Норман всё-таки схватил газету и внимательно, насколько позволяла голова, изучил её. Едва ли он знал, чего ожидать: новостей о записке с требованием выкупа (хотя у кого из знакомых Сары хватит денег для выкупа?), слухов о работорговцах белыми, даже (хотя его сознание уклонялось от этой мысли) Тела Молодой Актрисы, Найденного... Все самые мелодраматические мысли протекали сквозь его пульсирующий мозг. Ибо люди не исчезают просто так, оставив лишь двадцатидолларовую купюру и никакой записки. Должны быть причины, и эти причины не могут быть...
Газета ничего не сообщила ему. Как только он отбросил её, Морин поставила перед ним чайник с чёрным кофе, кувшин томатного сока и яйцо всмятку.
– Вы понимающая женщина, – вздохнул он. – Будете кому-то хорошей женой.
– Чёрт возьми, само собой. Но я выхожу за человека, который почти не пьёт. Все мои тренировки на Фергюсе и его дружочках потрачены впустую.
Томатный сок являл собой поток ледяного блаженства.
– Мисс О'Брин... – начал Норман.
– Лучше просто Морин. В конце концов, мы теперь почти что соседи по постели.
– Могу я задать вопрос?
– Если насчёт того, где Фергюс, то он где-то шляется – думаю, что по твоим делам.
– Моим делам?
– Ищет эту девицу Планк. Слушай. – Морин оторвалась от намазывания тоста маслом и серьёзными глазами посмотрела на Нормана. – Я правильно понимаю, что ты влюбился в эту девушку с немыслимым именем?
Норман отхлебнул горячего кофе. Именно этим вопросом он сам задавался последние двенадцать часов.
– Я сам об этом даже не задумывался, – попытался объяснить он. – Наверное, до прошлого вечера. Как она сказала, мы мило познакомились. Она была забавной, даже чуть больше, чем забавной. В ней было что-то такое... Не знаю. Ничего такого, что можно проанализировать или описать словами, но – я заинтересовался. Только в этом я и мог признаться сам себе. Но когда она встаёт и вот так исчезает после всего, что произошло в театре, я... Ну, это меня и сгубило.
– Диагноз: любовь, – коротко подытожила Морин. – Прогноз: ад. И как давно ты знаком с этой очаровательной представительницей женского пола?
– С понедельника.
– "Теперь, пастух умерший, мне смысл глубокий слов твоих открылся..."48 Фергюс – не единственный О'Брин, способный цитировать Шекспира. Но какое же миленькое знакомство, а? Звучит как слова моего любимого продюсера в "Полли"; это одна из его великих фразочек49.
– Именно об этом я и хотел поговорить.
– О "Полли"? Хочешь, чтобы я замолвила за тебя словечко Г.Г.? Буду рада, но не думаю, что это понадобиться. Вынесу-ка я сор из избы – думаю, та работа у тебя уже в кармане.
– Нет! О, какой музыкой это звучит. Но такое ощущение, что прошло шесть и три четверти лет с тех пор, как я проходил то собеседование. Так много всего произошло, и я не могу избавиться от ощущения, что впереди ещё столько всего другого... Но я хотел спросить тебя как раз насчёт нашего с Сарой знакомства. Это произошло в понедельник вечером в аптеке на перекрёстке Голливуд и Вайн.
– О, – произнесла Морин. – В самом деле?
– Вечеринка Сары сбежала от неё, оставив печалиться над чеком. Я спас её. Там были ещё трое: Каррузерс, ещё один мужчина и ты.
– Ой! Господи, так это и есть та Сара? Да, припоминаю, с Каррузерсом была одна из его актрис, но я не знала, как её зовут. И, ради всего святого, я не вижу в ней ничего особенного.
– Это всё мой проницательный взор, – скромно проговорил Норман. – Но я не знал, что ты знакома с Каррузерсом.
– Я столкнулась с ним на бульваре, и мы поговорили про планы заманить "Полли" на разведку в его шоу. Время шло, и он пригласил меня пообедать с ними; хотя, Господь свидетель, не думала я, что меня повезут в аптеку, когда в том же квартале "Дерби".
– А кто был второй мужчина?
Морин закурила.
– Знаешь что, Норм? Фергюс развращает тебя. Любопытство О'Бринов ничто в сравнении с твоим. Покончил с яйцом? – Она протянула пачку. – Кури.
– Спасибо. Но кто это был?
– Не знаю. Актёр, полагаю. Я даже не помню.
– Но ты, должно быть, знала его. Назвала его Верноном.
– О, да! Помню. Вернон Крюз. Играет немного в "Полли". И неплохо. Но, послушай, мне пора идти работать. Ты остаёшься здесь и доканчиваешь кофе. Если хочешь, в холодильнике ещё есть томатный сок. Фергюс может вернуться в любой...
Входная дверь с грохотом распахнулась. По полу гостиной отстучали твёрдые шаги, и на кухню вошёл Фергюс О'Брин. Он не насвистывал, и походка его была не столь пружинистой, как обычно.
– Ты нашёл её? – начал было Норман, но не успел он произнести "Ты", как Фергюс буркнул: "Нет", сел за стол и налил себе кофе.
– С твоим дружком всё в порядке, – сообщила Морин. – Любой, кто проявляет такое любопытство, защищён от похмелья. А теперь мне пора бежать. Пока, ребята.
– Я видел Энди, – мрачно проговорил Фергюс. – Он раскидывает сети. Если и есть способ её найти, то официальная рутина сделает чертовски больше, чем мы. Он позвонит сюда, если что-нибудь подцепит.
– Фергюс... – нерешительно начал Норман.
– Знаю, парень. Это тяжело. Я сам за неё беспокоюсь. Но всё, что может быть сделано, будет сделано.
– Фергюс, что ты знаешь об актёре по имени Вернон Крюз?
Фергюс чуть не пролил кофе.
– Ты оказался чертовски несчастным любовником! Я тут пытаюсь быть нежным утешителем, а тебе нужны только киносплетни!
– Нет, послушай. Есть причина. Чем он занимается?
– Ладно. Актёрство – только половина Вернона. Остальное время он – профессиональный мастер розыгрыша.
– То есть как?
– Это карьера, невозможная за пределами Голливуда. Он использует для розыгрышей различных известных деятелей. Вроде Витторио Муссолини50, которого тут чествовали несколько лет назад. Крюз представился эксцентричным композитором и заболтал Витторио рассказами, что он сочиняет тональную поэму о величии бомбардировок под названием "Пламенная роза", прося Витториоподелиться с ним некоторыми соображениями из первых рук. Детёныш дуче так сильно на это повёлся, что пообещал "композитору" субсидию итальянского правительства ещё до того, как гэг был раскрыт.
– А как он выглядит?
– Крюз? Откуда я знаю. Видел его только в гриме. А откуда столь внезапный интерес?
– Я беспокоился о Саре...
– Насколько ты только способен, – мрачно вставил Фергюс.
– ...и пытался собрать воедино всё, что знаю о ней.
– И Крюз вписывается в эту картину?
– Некоторым образом. Я тебе рассказывал, как встретил Сару?
– Нет. Я знаю лишь то, что она явилась к "Джо" с преданным тобой на буксире, и, по-видимому, ты тогда даже не знал её имени. И как всё это началось?
И Норман рассказал ему о вечере понедельника в той аптеке и объяснениях Морин. Фергюс внимательно слушал, а когда рассказ завершился, принялся расхаживать.
– Морин и Крюз, – бормотал он. – И это даёт мне самую дурацкую идею, какая только возникала у меня с тех пор, как я завалил своё первое дело об убийстве. Знаешь, Норм, я могу оказаться должен тебе двести семьдесят долларов.
– Почему?
– Обычные десять процентов.
– И ещё кое-что насчёт Крюза, – озадаченно проговорил Норман, – ведь чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что...
Зазвонил телефон.
– Я возьму, – сказал Фергюс. – Это, должно быть... О, привет, Энди. Это Фергюс...
Норман жадно подался вперёд, но из ворчливых ответов Фергюса невозможно было сделать какие-либо выводы.
– Есть новости? – потребовал он, как только ирландец повесил трубку.
– Не о Саре, нет. Пока не было времени добиться тут результатов. И не о матрицах для ключей без дырки. Но есть кое-какие ещё новости. Энди подумал, что мне захочется быть в курсе.
– Да?
– Пункт: проверка вставных зубов. Они разыскали дантиста Каррузерса, и тот положительно опознал набор. Так что нет особых оснований сомневаться в его личности.
– Чёрт, – сказал Норман.
– И второй пункт: отпечатки пальцев Хилари есть в базе под другим именем.
– Что!
– Пренебрегал моими догадками, а? Хотя он всё-таки не тот, кого ты бы назвал профессионалом. Но три года назад молодой человек по имени Херман Варни был задержан по обвинению в убийстве по неосторожности. Он вёл машину в нетрезвом виде, врезался в фонарный столб и убил своего пассажира. Однако обвинение в убийстве не предъявлялось. Было бы довольно сложно добиться от присяжных обвинения человека в убийстве собственной матери.
– Его мать? Боже, это ужасно.
– Неприятно. Думаю, Хилари прошёл сквозь ад. Он отбыл наказание за вождение в нетрезвом виде, был выпущен, и дальше данных о нём нет. Мда. – Фергюс с сожалением наблюдал, как Норман допивает кофе. – Слушай, Норм. Что тебе нужно, так это упражнения, чтобы прочистить голову и отвлечься от наших проблем. Как насчёт того, чтобы пойти в "Имку" позавтракать, искупаться и позагорать?
– Звучит неплохо.
– Солнечные ванны помогают. Мне надо серьёзно подумать, прежде чем я сделаю следующий шаг... Проклятый любительский трюк... – бормотал он себе под нос.
– И кто любитель?
– Хилари. Сменил имя с Хермана Варни на Хилари Вэйна. Старый фокус с одинаковыми инициалами. Любой уважающий себя преступник знает, что лучшая уловка – совершенно новое имя. Вспомни про Уилларда Бимиса.
– Управляющего делами Рэндольф? Но никто не знает, как он изменил своё имя. Он просто исчез с глаз долой.
– Если только я не спутал след, – проговорил Фергюс, – он сменил его на Руперта Каррузерса.
То, что технически известно как солярий в голливудской Юношеской христианской ассоциации – "Y.M.C.A.", представляет собой голую крышу, к которой ведет вертикальная железная лестница, покрытую раскосыми зелёными досками, на которых можно простираться. Относительно одежды нет никаких правил, и можно наслаждаться солнцем в полной и блаженной наготе, приобретая загар и не сохраняя абсурдный белый след посреди своего тела.
Плавание великолепно прояснило Норману голову, хотя лестница всё ещё оказалась трудным препятствием. Когда они поднялись, крыша была пуста.
– Ещё рано для толп, – пояснил Фергюс. – А теперь потягивайся и расслабляйся, пока папаша думает.
Норман закрыл глаза. Фергюс оказался прав: это способ забыть все свои проблемы, трупы и ключи, полицейских и актёров, даже Сару. Единственным, что действительно существовало, оставалось солнце, и оно купало его в волнах тепла, столь же ощутимых, как ветер или вода, оно омывало очищало его тело и сознание, оно...
Посреди сияющего солнечного вакуума раздался голос. Отдалённо знакомый, он говорил:
– Мы можем обсудить всё здесь. В это время дня тут всегда пусто.
– Быстро, – прошептал Фергюс. – Клади полотенце на лицо.
Норман смущённо повиновался. Голос приблизился.
– Чёрт! – выдохнул голос. – Тут люди. Ладно, пошли в тот угол. – Крышу пересекли две пары шагов, одни – гибкие и подвижные, другие – медленные и прихрамывающие.
Норман ощущал, как напрягся человек рядом с ним. Он знал, что Фергюс изо всех сил старался расслышать шёпот, доносившийся из угло. И сам изо всех сел старался подслушивать, но улавливал только отдельные фразы.
– Говорю вам, я знаю больше, чем вы думаете. – Это был всё ещё первый голос, знакомый, но всё же странный. – Я знаю, что это не первое его... – Последнее слово было почти неслышно. "Убийство"?
– Тогда почему бы не пойти в полицию, мой дорогой мальчик? – Это был второй голос, принадлежавший тем прихрамывающим шагам, старый и масляный. Норман узнал его.
Ответа на вопрос он не услышал. Его заглушил крик с гандбольной площадки внизу. Затем он расслышал, как старый голос проговорил:
– Я до сих пор не понимаю вашу роль в этом.
– Не ожидаю от вас этого. Я делаю то, что должен. И не жду, что кто-нибудь ещё это поймёт. – Теперь он узнал и этот голос. Это был Хилари; не та мелодичная флейта, которой Хилари обычно украшал беседу, а натянутая струна, которой Хилари, держа в руке оружие, выговорил: "На выход!"
Старый голос издал некий невнятный протест. Затем последовало рассуждение Хилари, из которого Норман смог уловить только окончание:
– ...даже знаю, как это было сделано.
Оба голоса долго молчали. Затем старый голос начал:
– Мой мальчик...
Хилари прервал его резким шёпотом. Старый голос дрогнул и заметил:
– В самом деле! Тогда...
И вновь две пары шагов пересекли крышу. Дверь на железную лестницу открылась и закрылась. Фергюс встал.
– Снимай бакенбарды, Джек Далтон. Всё открыто.
Норман снял с лица полотенце и заморгал на ярком солнце.
– Они нас узнали?
– Мне надо было сообразить. Я уже сталкивался тут с Хилари. Мы вместе плавали и мылись в душевой.
– И?
– У Хилари зоркий глаз. Я мог бы взять его как помощника. Видишь мой шрам от удалённого аппендикса – какой он странной формы, вроде колокольчика? Должно быть, он опознал его.
– Но что значил весь этот разговор? – Несмотря на солнце, у Нормана холодок прошёл по спине.
– Именно это мы и собираемся выяснить. – Фергюс вскочил.
Норман поколебался, глядя на железную лестницу. Он не ощущал прежней чистоты в голове.
– Это долгий путь.
– Лёгкий, если повернуться спиной. Гляди. Ты берёшься за поручни обеими руками, вот так. Затем, осторожно, но ловко опуская ноги на первую ступеньку, ты...
Речь Фергюса резко оборвалась. Коснувшись этой первой ступеньки, нога его устремилась в космос. Загорелое тело рухнуло вниз, руки пытались нащупать перила. Перед самым приземлением он ухватился за лестницу и умудрился слегка сдержать удар. На мгновение он выпрямился. Затем его правая нога подкосилась, и он с искажённым болью лицом опёрся спиной о стену.
Всё это произошло за считанные секунды. Норман поспешно двинулся за ним, но голос Фергюса предостерёг:
– Осторожно!.. Мыло... Вытри ступеньку!..
Норман задержался, встал на колени и осмотрел лестницу. Верхняя ступенька, вне всякого сомнения, была только что намылена.
Они сели на автобус и вернулись в бунгало О'Брина, где забрали жёлтый родстер. Вёл Норман, а Фергюс растирал опухшую лодыжку, искусно перевязанную дежурным в "Имке", и ругался в самых благородных и непечатных традициях своей расы.
– Конечно, – признал он, – это мог быть несчастный случай. Люди всегда берут полотенца с собой. Иногда берут и мыло, и происходят несчастные случаи. Но для совпадения тут всего чертовски много.
– Тебя могли убить, – серьёзно проговорил Норман.
– Будто я не понимаю! Может, когда на тебя нацеливают пистолет, это и забавно; но заверяю тебя, что пройдёт целая вечность, прежде чем я смогу невозмутимо приблизиться к железной лестнице. И что мне теперь делать с этой треклятой лодыжкой, я не знаю.
– Если Хилари так хочет убрать тебя с дороги, не значит ли это, что...
– Может, значит, а может, и не значит. Хилари спускался по этой лестнице не один. Собственно говоря, он, вероятно, спустился первым, будучи более привычным, а Феннуорт нерешительно пополз за ним. И это делает старого Адама последним, кто миновал ту ступеньку, пока она была ещё безопасна. Поворачивай сюда, – добавил он, когда они подъехали к перекрёстку с улицей, на которой стоял Малый театр Каррузерса.
– Что тебе нужно сделать, – советовал Норман, пока Фергюс ковылял по тротуару, – так это лечь на остаток дня и снять с лодыжки вес тела. Будет только хуже, если будешь бродить, как хромой бес.
– Хромой бес бродил повсюду, не правда ли? И заглядывал внутрь вещей, и разгадывал тайны? Ну, вот это и задумал проделать хромой О'Брин.
Стоя за дверью кабинета, они услышали внутри разговор на повышенных тонах. Говорил Марк Эндрюс:
– Бадно. Итак, вы управляете театром. Это означате четыре стены, сцену, мастерскую и немного реквизита. Но не это создаёт театр, а люди, работающие в нём, и пьеса, которую они играют
Фергюс постучал. Дверь открыл Хилари, оглядевший их с тихой враждебностью.
– Зачем стучать? – спросил он. – Вы не трудились этого делать в мастерской.
Марк Эндрюс повернулся к ним, и на его дружелюбном лице выразилось оживление.
– Заходите! – воскликнул он. – Рад, что вы здесь, Харкер; вы тут нужны. И вы, О'Брин.
Адам Феннуорт сидел за столом, тяжёлый и властный, лицо его взмокло. Если появление Фергюса и удивило его, то он великолепно это скрывал.
– Да, джентльмены, – пригласил он. – Входите. Послушайте набор в высшей степени фантастической чепухи от мистера Эндрюса и помогите мне вашим здравом смыслом его отговорить.
Фергюс прохромал в комнату и отыскал стул.
– В чём дело, Эндрюс? Что за шум?
– Мистер О'Брин!.. – пробормотал Феннуорт, озабоченно постукивая по столу. – Вы повредили лодыжку?
– Ничего серьёзного. Просто растяжение. Но благодарю за проявленное внимание. Так что всё это значит?
– Я созываю совещание завтра, – коротко проговорил Эндрюс. – Это всё.
– Мистер Эндрюс, – веско объяснил Феннуорт, – по-видимому, заражён некоторыми странными неосоциалистическими идеями. Одну из них почти что стоило бы назвать доктриной экспроприации.
Эндрюс не обратил на него внимания.
– Харкер, вы не знаете, где я могу найти Планк? Я позвонил ей домой, и хозяйка сказала, что она уехала.
– Простите. Мне повезло не больше.
– Ну, если вы её встретите, скажите, что завтра в десять здесь.
– Двери, – проговорил Адам Феннуорт, – будут заперты.
– Тогда на тротуаре, коли на то пошло. Но здесь, завтра, в десять.
Феннуорт склонился над столом. Его раздутое старое тело словно заполняло собой всю комнату.
– Предупреждаю вас, господа, что сделаю всё, что в моих силах, чтобы предотвратить эту нелепую встречу. Мистер Эндрюс, вы должны понимать, что это совершенно неоправданное ущемление прав остальных, и я не буду сидеть сложа руки.
Хилари смотрел в окно, словно не обращая внимания на спор, но теперь бросил через плечо:
– Думаю, что будете, Адам.
– В самом деле?
– Да, – тихо продолжил Хилари. – У Эндрюса есть идея. Я бы хотел увидеть её развитие.
– Вы? – В голосе Феннуорта звучали сомнение и вызов разом.
– Да. И разве вы не предпочли бы, чтобы развивались его идеи, а не мои?
Жёлтые глаза Феннуорта сузились, превратившись в мешочки с прорезями.
– Эта комната, – проговорил он, – становится фонтаном и источником чепухи. Здесь за минуту произносится больше абсурдных слов, чем...
– Ладно, – сказал Фергюс. – Как насчёт того, чтобы мы с вами вышли из этой комнаты и где-нибудь ещё обсудили мою чепуху?
Феннуорт позволил бровям бесконечно поползти вверх.
– И вы, мистер О'Брин?
– И я.
В комнатке царила тишина – тишина, недоверие и замешательство. Каждый словно играл в свою игру и совершенно не знал, как отвечать на ходы других. А потом в эту напряжённую тишину ворвался резкий звонок телефона.
Ответил Марк Эндрюс.
– Харкер? Он тут. Возьмите трубку. Это вас. "Метрополис-Пикчерз".
– Отлично, – сказал Фергюс. – Возможно, та работа выгорела.
– Но я им дал номер домашнего телефона. – Норман озадаченно взял трубку.
– Дорогой! – раздался бесконечно знакомый голос, и он забыл о напряжении вокруг, о намыленных лестницах и хромых бесах, и обо всём остальном в мгновенной, жаркой волне облегчения. – Нет, пожалуйста, – спешил голос. – Ничего не говори. Я сказала, что это "Полли", чтобы тот, кто ответил, не задавал мне вопросов. Не хочу, чтобы люди в театре знали. Так что просто кивай и говори "Да" и всё такое, словно это деловой звонок.
Норман покорно кивнул, но его "Да" было слишком шатким для деловой беседы.
– Нам надо увидеться, дорогой.
– Когда?
– Не надо так возбуждаться, прошу тебя. Они что-нибудь заподозрят. Я хочу видет тебя вечером. И не говори никому, даже Фергюсу.
– Да, – сказал Норман.
– Пляж довольно далеко, но ты успеешь. Встретимся в восемь перед каруселью в Санта-Монике. Доехать можно красной машиной с бульвара Голливуд.
– Но... – начал Норман.
– Пожалуйста, дорогой. Не сейчас. Сегодня в восемь вечера, и никому не говори. Понимаешь, я... – Её голос исчез на середине предложения. Что-то щёлкнуло, и связь оборвалась.
Норман повесил трубку и отвернулся. Остальные четверо смотрели на его с пристальным любопытством.
– Что-нибудь выгорело? – нетерпеливо спросил Фергюс.
– Просто проверяли ещё раз насчёт стенографии. Решили, что я освою её во мгновение ока. Работа всё ещё висит в воздухе.
Адам Феннуорт встал.
– Желаю вам хорошего дня, джентльмены. У меня есть другие, более разумные дела.
– Вы так легко не отмахнётесь, – предостерегающе заметил Хилари.
– Он узнает это завтра, – сказал Марк Эндрюс.
– Он это узнает, – сказал Фергюс, – сегодня. Мистер Феннуорт, нам нужно говорить.
Феннуорт заковылял даже более неуклюже, чем обычно.
– Я очень сочувствую вашей лодыжке, мистер О'Брин. Теперь вы понимаете, как сильно я страдаю из-за своей несчастной хромоты. Она причиняет столько неудобств, столько дискомфорта, столько просто неловкости...
Произнося это, он потерял равновесие и покачнулся вперёд. В попытке выпрямиться его здоровая нога наступила на лодыжку Фергюса.
Ирландец не смог сдержать крика боли, пронзительного, похожего на банши. Его лицо смертельно побледнело, губы дёрнулись. На мгновение он застыл, тяжело сглатывая и стараясь держать глаза открытыми. Наконец, он проговорил:
– Отвези меня домой, Норм.
Голос его звучал так же тускло, как выглядело лицо.
– Ужасная неуклюжесть! – пробормотал Феннуорт. – Как мне теперь извиниться, мистер О'Брин? Причинить вам такую боль – а вы так молоды и так любопытны.
Глава 11
Норман долго ждал перед каруселью – достаточно долго, чтобы его страстное желание ждать остыло, мысли вернулись к запутанным событиям этого дня. Лишённый мелодии звон каллиопы походил на насвистываемую Фергюсом джигу. Норман задался вопросом, хватит ли у молодого ирландца энергии свистеть, лёжа в постель.
– К чёрту! – фыркнул тот, когда Норман предложил обратиться ко врачу. – Он облепит меня гипсом и закроет здесь, а у меня дела. Мне просто надо сегодня отдохнуть – это я себе позволю, а там снова в путь. Но сегодня я буду более Майкрофтом, чем Шерлоком. Буду просто лежать здесь и ломать голову над этой проклятой штукой, пока не вскрою её. И могу поддерживать связь с Энди по телефону. Где меня найти тебя, если он услышит что-нибудь про твою Сару?
– Я буду везде и нигде, – проговорил Норман. – У меня тоже есть дела. Боюсь, окажусь недоступен.
– Господи, – проговорил Фергюс, – у тебя тоже есть секреты?
Теперь звон карусели испарился из сознания Нормана, и он обнаружил, что беспокоится и озадачивается так же сильно, словно сам беспомощно лежал в постели с больной лодыжкой. Сара должна находиться в безопасности; в этом он уверен. Ничего ужасного не произошло. Но если она всё ещё сама решает, что ей делать, зачем исчезать в такой сумятице, если только не... Он отказался от логических рассуждений. Самая убедительная цепь умозаключений никогда не смогла бы убедить его, что Сара хоть как-то виновна во всей этой неразберихе. Но что ещё могло стать причиной её исчезновения? И почему она так опаздывает? Или эта задержка значит, что она всё-таки не вольна в своих действиях – что она рассчитывала сбежать от некоего принуждения, но в последний момент...
– Занят сегодня вечером, мой сладкий? – развратно прозвучал голос в его ухе. – Хочешь немного повеселиться?
Он повернулся и увидел широко улыбающуюся Сару.
– Хочешь? – потребовала она. – Позволил бы незнакомой девке увести тебя, потому что я опоздала на полчаса?
– Конечно, – сказал он и поцеловал её ухмылку.
– Сэр! Перед всеми этими деревянными лошадьми!
Его руки сжались на её плечах. В её присутствии не могло быть сомнений и подозрений; того, что она тут, вполне достаточно. Он держал её на расстоянии вытянутой руки и удовлетворённо рассматривал.
Очевидно, она провела день на пляже. Под лёгким шерстяным пальто на ней был только открытый костюм для загара, а кончик носа порозовел на солнце. Растрёпанные волосы создавали взлохмаченный ореол. Она была живой и родной. Она была Сарой. Но было в ней что-то странное, что-то другое. Он не мог определить, в чём разница, лишь почувствовать, что неким неопределённым образом она изменилась, и, несомненно, к лучшему.
– Это хорошо, – просто сказал он.
Она наклонилась вперёд, уткнулась носом в его шею и с улыбкой подняла глаза.
– Не правда ли!
– Хочешь выпить?
Она покачала головой.
– Давай повеселимся без этого. Хотя бы разок, просто чтобы убедиться, что можем.
– И что для начала?
– А почему, как ты думаешь, я сказала встретить меня около карусели?
Для любого беспристрастного уха каллиопа всё ещё звенела безо всякой мелодии. Но для Нормана она выпевала чистую и вечную мелодию счастью. Время превратилось в одно повторяющееся и бесконечное мгновение неспешного кружения, хватания колец, бросания их в рот дьяволу и веселья над Сарой, сидевшей внутри, поскольку ей не нравилось хвататься за кольца.
– Думаю, я, должно быть, упала с карусели, когда была маленькой. Психиатр бы обрадовался. Травмы и всё такое.
Норман промчался мимо и издал великолепное торжествующее "Ура!"
– Золото! Смотри, дорогая; золотое кольцо. Всю свою жизнь я хватал и хватал – и ничего, кроме простых колец. А сегодня!..
– Это предзнаменование, – промолвила Сара. Её улыбка была ещё лучшим предзнаменованием.
После третьей – или пятой? – поездки Сара сказала:
– Помоги мне спуститься.
Норман снял её с избранного ею белого единорога.
– Чтобы всё было хорошо, – проговорила она, – нужно вовремя остановиться.
– Да, бабушка. И что теперь? Я не знаю этого пляжного города; так что я твоих руках.
– В конце этой пристани есть место, где обитают чудесные моллюски, приготовленные на пару.
– Великолепно. И можно с ними взять пива?
– Нет. Сегодня мы и без того буяним. Мы хотим доказать, что внутри нас достаточно хмеля, чтобы заставить выглядеть трезвым завзятого пьяницу.
Моллюски были нежными на вкус и нежно вылизывались из раковин, а при них хватало топлёного масла, оно же (как припомнила Сара) гхи – так его называют в Индии. Причины Нормана быть счастливым росли с каждым мгновением. Но, увы, он был не из тех, кто оставляет своё счастье в покое.
– А теперь, – проговорил он, – когда нас не заглушит каллиопа, расскажи мне всё.
Сара странно-насмешливо вскинула взгляд.
– Всё о чём?
– О тебе. Обо мне. О нас. Обо всём. Что заставило тебя исчезнуть? Я привычен к разным представлениям, но когда ты исчезаешь в никуда, оставляя позади себя разбросанные, как крошки, двадцатидолларовые купюры...
– Нет, – решительно сказала она.
– Что – нет?
– Просто нет. Никакой информации.
– Но, Мата, всё это ещё извращённее, чем в вечер нашей первой встречи. Учитывая всё происходящее и все переплетающиеся загадки, загромождающие жизнь, ты же можешь, по крайней мере, сказать мне...
Сара вытерла розовые губы и положила на стол чистую салфктку.
– Норман, ещё раз, и я иду домой.
– А где это? Где теперь твой дом, когда... – Его тон был наполовину шутливым, но она привстала из-за стола. Один взгляд в её рассерженные глаза убедил его, что она угрожала не шутя.
– Почему единороги лучше? – быстро спросил он.
– Чем обычные лошади? – Она вновь села и занялась моллюсками. – Потому что они совсем не настоящие. Потому что единорога никогда не было и не будет, а ты сидишь на нём.
– Это бегство от реальности.
– Это не то, от чего убегаешь. А то, к чему убегаешь.
– И к чему – заметь, сладкая моя, как осторожно я не спрашиваю, от чего – а к чему ты убегаешь?
– К тебе, – сказала она. – Хочешь прикончить моих моллюсков? Порция такая огромная.
Норман прикончил.
– Нет ничег олучше здорового аппетита растущего юношества.
– Тебе нравятся американские горки и всякое такое? Аттракционы, парашюты и всё-всё-всё?
– Мне? Однажды, в дни далёкого детства, я написал целый венок сонетов об американских горках.
– Ох, дорогой. Ты пишешь венки сонетов?
– Больше нет. Я уже переболел корью. В безопасности, как никогда.
– Тогда мы отправляемся в Венецию.
– На единороге? Или на ковре-самолёте?
– Нет, глупеньки. Это городок в миле отсюда вдоль пляжа. Именно там всё это и есть.
Трудно было сказать, что из всего этого оказалось самым захватывающим. И что было самым интересным? Врезаться на игрушечной машинке в машинку Сары? Выиграть для неё в тире необычайно омерзительную Бетти Буп51? Удерживать её от великолепного падения из вагончика детской железной дороги, пока она перекрывала грохот машин внизу великолепным флагстадианским "Хойотохо!"52?
– Должно быть, Вагнеру нравились американские горки! – воскликнула Сара, когда они, пошатываясь, вылезали после пятого круга. – Без них он бы в жизнь не сочинил все эти музыкальные качели. О, смотри! Безумный Дом. Пошли?
А там были тёмные коридоры и сцепленные руки, ступени, рушившиеся, задевая вас, двери, которые не были дверями, и прочные стены, которые дверями как раз были, а в конце – Комната, Отрицавшая Гравитацию.
Это был триумф оптической изобретательности, её стены были выстроены так, что ваши чувства полностью обманывались, и вы могли бы поклясться, что наклонный пол абсоютно ровный. В клетке сбоку комнаты происходили странные вещи. Вода текла вверх. Металлический шарик, стартовав снизу жёлоба, также проворно поднимался. Часы висели набок, их маятник раскачивался под озорным углом.
Когда они вошли в комнату, все эти чудеса созерцала пара средних лет с маленьким сыном.
– Что заставляет их всё это делать, пап? – испуганно спрашивала женщина.
Глаза ребёнка бесконечно округлились.
– Ну, мать, я скажу тебе. Это наука. – Для мужчины это, по-видимому, решало вопрос.
Но ребёнок тихонько взвизгнул:
– Мне это не нравится, мам. Уведи меня отсюда!
– Слушай, Эрл, не надо так бояться. Папа тебе всё объяснит.
– Мне это не нравится! – настойчиво повторял Эрл, и семья вышла под замечание папы: – Теперь, Эрл, тебе надо понять, в какое чудесное время мы живём. Неизвестно, что ещё будет...
Сара слегка вздрогнула.
– Я не слишком виню Эрла. Можно пересказать себе всё, что знаешь об оптических иллюзиях, и всё равно будешь чувствовать себя странно.
– Здесь нет деревянных лошадей.
– Конечно, нет. Они... – Затем она медленно улыбнулась.– Нет, дорогой. Здесь их нет.
Именно эта комната их обманула. С самыми лучшими и простейшими любовными намерениями они двинулись навстречу друг другу. Норман простёр руки в объятии. С таким же успехом он мог бы охватить ими мгновенно исчезающий призрак, ибо он стоял с протянутыми руками в одном конце комнаты, а Сара, с закрытыми глазами и приоткрывшимися губами, в другом.
Она открыла глаза. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.
– Вот чёрт, – сказал Норман. – Но мы же были рядом!
– Я – нет, – сказала Сара. – В этом и проблема.
– Давай попробуем ещё раз. Эта фантастическая комната может отрицать гравитацию, но есть и иные законы природы.
Они решительно направились друг к другу. И столь же решительно разминулись.
– Слушай, – сказала Сара. – Это невозможно. Когда люди чего-то хотят, они это делают, и оптические иллюзии их не останавливают.
– Давай ещё раз, – настаивал Норман. – И побыстрее.
Скорость изменила только одно. Они ещё сильнее врезались каждый в свою стену.
– Эта комната, – заметила Сара, – кладёт на лопатки любой пояс целомудрия.
– Спокойно. Мы не побеждены. Хвала богам и так далее. Видишь тот эффект клетки с чудесами внутри? Берись за штангу со своей стороны. Вот. Я делаю то же самое. А теперь медленно иди вперёд.
В центре клетки они встретились и поцеловались. Позади них извращённо тикали часы, поток воды продолжал уверенно подниматься в гору, металлический шар катился всё вверх. Мир был безумен, искривлён и косоглаз, но их губы плотно соприкоснулись, и малая часть этой комнаты обезумела тем безумием, что существовало само по себе, свободно от всяких оптических уловок.
– Конечно, я люблю тебя, – проговорил Норман.
– Конечно, дорогой.
– Эта сцена всегда ставит меня в тупик, когда я пишу её. Что ты скажешь потом? Что тут ещё можно сказать?
– Ничего. Нет, одну вещь. Не сказать. Спросить.
– Ты любишь меня?
– Конечно. А теперь нам больше не нужно разговаривать.
Часы тикали, вода плескалась, шарик пощёлкивал. Всё прочее хранило молчание.
Они вышли из Безумного Дома всё ещё молча, сцепив руки и глядя в никуда. Сара заговорила лишь тогда, когда они промахнулись на несколько миллиметров мимо пошатывающегося матроса.
– Разве мы не та самая пара не от мира сего! – рассмеялась она.
– И у кого, – гордо промолвил Норман, – это получится лучше?
– Верно, Норман. – Смех пропал из её голоса. – Я люблю тебя. Пожалуйста.
– Что – пожалуйста?
– Пожалуйста, верь мне. Верь мне во всём.
– Во всём, – твёрдо проговорил Норман. – А теперь, если мои глаза не от мира сего меня не обманывают, там заведение по метанию дротиков. Попытаем счастья?
В полночь они вернулись в Санта-Монику.
– У меня была сумка, – объяснила Сара. – Надеюсь, там, где я её оставила, ещё открыто. – Так и было. – А теперь, – проговорила она, – позволь мне попудрить нос. А ты, пока дожидаешься, можешь в последний раз прокатиться на карусели.
При более нормальных обстоятельствах Норман дожидался бы с кружкой пенящегося пива в руке; но Сара была права. Есть интоксиканты получше. Он сел на карусель, ухватился за кольцо и почувствовал, как сердце уносит его куда быстрее, чем летящая машина.
Затем он внезапно понял, почему Сара тогда, с первого взгляда, показалась ему иной. Ответ подсказали ему воспоминания о счастье, испытанном кончиками пальцев. Он всегда представлял Сару почти плоскогрудой. Такой она появлялась каждый раз, когда он её видел до сих пор. Но сегодня...
Почему она, особенно в своей профессии, скрывает свой главный аргумент быть красивой? Почему... Но к чёрту загадки. К чёрту даже тайну её исчезновения. Главное – она вернулась, и вернулась к нему. Он больше не Ватсон. Он любовник, и как любовник он радуется, что больше никто не подозревает о существовании этих тайных красот.
Когда он спустился с карусели, Сары нигде не было видно. Он закурил трубку и подошёл дожидаться к зданию, в которое она вошла. Женщины входили и выходили, а прохаживавшийся поодаль полицейский с подозрением взирал на него.
Двадцать минут спустя Сары по-прежнему не было видно. Он начал испытывать мучительное беспокойство. Происходило нечто столь странное – и происходило вокруг них. Предположим (он вернулся к страху четырёхчасовой давности), она не вольна в своих действиях, и тот кто-либо или что-либо, что контролировал её передвижения, обнаружил её побег, и...
Ещё через десять минут его беспокойство стало ошеломляюще серьёзным. Наконец, он больше не мог удерживать себя. Он бросился вперёд и схватил за руку девушку, собиравшуюся воти.
– Прошу прощения, – начал он.
Та встряхнулась.
– Боже! – вскрикнула она. – Совсем не место для знакомства.
Но он крепко держал её.
– Мне надо, чтобы вы что-то сделали для меня – что-то важное.
– Послушайте, мистер, я не из тех девушек, меня ждёт мой парень, и я рассержена. Так что, пожалуйста, отпустите меня.
– Погодите минутку. Моя девушка зашла туда полчаса назад. Она... она нехорошо себя чувствовала, и я беспокоюсь за неё. Не могли бы вы – м-м... – посмотреть там? Она... она могла – ну, могла упасть в обморок.
Девушка взглянула прямо в его серьёзные, встревоженные глаза.
– Простите, мистер. Понимаю, что вы на грани. Я посмотрю.
Пока её не было, он расхаживал беспокойнее Фергюса. Его трубка так и осталась незажжённой, а земля вокруг была засыпала полусгоревшими спичками. Наконец, девушка вышла, держа в руке сумку.
– Там нет никого, кроме старой толстой тётки с крашеными волосами, – объявила она. – Не думаю, что это ваш типаж. Но кто-то оставил там эту сумку. Похоже, она ничья, так что я подумала, может, её потеряла ваша подружка.
Он открыл сумку. Там были лёгкое пальто Сары, тот самый костюм для загара и гипсовая Бетти Буп. Он молча подбросил куклу и с грохотом отправил её на тротуар.
– Боже, – произнесла испуганная девушка. – Она ушла от вас, да?
– Ушла от меня, – повторил Норман.
– Да уж. Лучше я вернусь, а то Майк мне задаст жару.
– Майк в баре?
– Конечно. Где ещё парню ждать даму?
– Как ты думаешь, он не будет против, – натянуто проговорил Норман, – если я дойду с тобой?
Глава 12
Наутро Норман был рано разбужен звонком Фергюса.
– Приходи поскорее и вытащи меня отсюда, – лаконично потребовал инвалид и повесил трубку.
Норман спешно, даже не позавтракав, прибыл в бунгало О'Брина и обнаружил сыщика лежащим на кушетке, с опухшей и перевязанной лодыжкой.
– Оперативно, – приветствовал его Фергюс. – На такого человека можно положиться.
– Куда так торопиться? Что-то сломалось?
– Ничего – кроме моих костей, и зачем тебе корчить такую гримасу от моего безобидного каламбура? Но Морин направила на меня всю свою материнскую заботу, ведь мужчины никогда не знают, как им о себе позаботиться, так что если что мне нужно, так это врач. Она позвонила, договорилась, и он придёт сегодня утром в десять. Так что к тому времени мне надо отсюда убраться.
– Убраться? Может, лучше побыть какое-то время Майкрофтом? Не стоит рисковать.
– Перестать повторять, как попугай, за моей любимой сестрой! Сегодня в десять утра в театре внеочередное собрание у Марка Эндрюса. Ты же не думаешь, что я пропущу его, а? И мне нужно переговорить с Хилари, и с Феннуортом – и с Фрэн, и, может быть, даже с Джорданом. Не говоря уже о продолжении работы над тем, что мы могли бы назвать "Дело Ла Марр". Так что помоги мне встать.
– Ты даже не можешь ходить? Послушай, Фергюс...
– Со мной всё в порядке, – отрезал ирландец с раздражительностью, свойственной инвалидам, знающим, что именно они не могут. – Принеси мне вон ту трость. Папаша использовал её на парадах; к счастью, она всё ещё дома. Вон там.
Поддерживаемый наполовину тростью, наполовину своим Ватсоном, Фергюс доковылял до жёлтого родстера и залез внутрь. Норман сел за руль и спросил:
– Куда?
– Завтракал? Нет? Бог мой, да ты преданный. Отлично; езжай за угол в забегаловку, и поговорим там, пока ты ешь.
– Я полагал, – начал Фергюс, пока они ждали ветчины и яиц Нормана, – что ты ворвёшься с безумным взором и закричишь: "Её уже нашли?" Откуда столь внезапное угасание интереса?
– А её нашли? – Норман попытался изобразить нетерпение.
– Нет, не нашли. Сара Планк исчезла так же бесследно, как герои книг Чарльза Форта53.
– Естественно, – продолжал он разыгрывать комедию, – должен был остаться какой-то след.
– Нет. После того, как она ушла из своих меблированных комнат, её не вида ни одна живая души – если, конечно, не считать тебя прошлым вечером.
Норман покраснел до кончиков ушей.
– Что ты имеешь в виду?
– Что толку блефовать? Ты видел её вчера вечером и теперь не слишком-то этим доволен. Зачем притворяться, будто гадаешь, где она?
Норман с шумом отставил свой томатный сок.
– Хорошо, ей-богу, я скажу это. "Великолепно, О'Брин!" Вот; теперь ты счастлив? И как, чёрт возьми, ты об этом узнал?
Фергюс ухмыльнулся.
– Приятно быть оценённым по достоинству. И всё это без иголок, зеркал и даже больших затрат маленьких серых клеточек. Выглядит всё так: а) вчера утром ты бегаешь с воплями "Где Сара?"; б) вчера днём ты отвечаешь на неправдоподобный звонок "из Метрополиса"; в) вчера вечером ты удаляешься по секретной надобности и даже не хочешь согласовать, как с тобой связаться, если что-то случится; г) сегодня утром твоё любопытство испарилось. Следовательно... Видишь, всё так просто.
– В самом деле? Окей, твои выводы совершенно верны, кроме, быть может, моего любопытства. Я видел Сару вчера вечером.
– Так. Какова же суть загадки? И где она сейчас?
– Ну, в том-то и дело... – вздохнул Норман. – Она вновь испарилась.
– То есть убийства недостаточно? – вскричал Фергюс, когда его комментарии, наконец, дошли до терпимой в печати стадии. – У меня на руках ещё и телепортация? Что стряслось? Она взобралась по верёвке и потянула её за собой?
– Она особо просила меня не рассказывать тебе об этом; но после случившегося, – голос Нормана звучал сухо и жёстко, – не думаю, что я должен держать обещание хранить всё в тайне. – И он изложил всё случившееся предыдущим вечером, опустив лишь сцену в Комнате, Отрицавшей Гравитацию.
– Это безумие, – категорически заявил Фергюс. – Нетникакой причины, по которой ей надо сперва исчезнуть, затем снова появиться только ради твоего блага, и вновь исчезнуть, оставив тебя страдать подобно покинутому тритону54. Нет уж, позвольте!
– Как ты думаешь, – нерешительно рискнул Норман, – что могло бы... Ну, давай посмотрим на дело с этой стороны. Человек исчезает по некой определённой причине. Что недавно изменилось в жизни Сары?
– Она встретила тебя. Но дело не в этом, потому что, если она убегает от тебя, зачем ей тебя разыскивать? Каррузерс мёртв. И, насколько нам известно, ничто больше в её жизни не изменилось.
– Кроме появления герра Эриха Мозера.
– Европейский продюсер хочет подцепить актрису и, возможно, использовать её – и это повод исчезать? Не верю.
– Нет. Предположим, что герр Мозер не тот, кем кажется. Предположим, что он...
– Короче говоря, – сказал Фергюс, – предположим, он знает, где собака зарыта. Так что Сара заводится и сбегает. Возможно. Но что за собака?
– Герр Мозер никого тебе не напомнил?
– Нет. Нет, если только... Чёрт возьми, – оборвал себя Фергюс, – как же хочется пройтись. Эта дурацкая лодыжка испортила мою обычную технику.
– Но если... – начал Норман.
– Забавно, да? Подбрасывать милые иллюзорные дымовые завесы вокруг факта, который надо скрыть. Служба "Любовь-так-чудесна".
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что прошлым вечером кто-то, знающий мою профессию, позаботился о том, чтобы я лежал беспомощным. А кто-то другой позаботился о том, чтобы ты не мог действовать в качестве моего помощника. Теперь, если прошлым вечером случилось нечто важное...
Яйца казались невкусными, а ветчина болезненно солёной. Норман отказался слишком далеко заходить в предложенном Фергюсом направлении. Вместо этого он спросил:
– А как ты поживал прошлым вечером, не расхаживая, а майкрофтуя?
– Всёё в порядке. Отлично. Видишь ли, я вспомнил одну штуку. После смерти дёсны сильно уменьшаются.
– В самом деле? И ты остановишься на этом загадочном замечании или расскажешь мне, что он значит?
– Разберись сам. Это просто.
Норман воткнул в ветчину вилку.
– Слушай. Или ты расскажешь мне, почему я должен так переживать из-за уменьшения дёсен, или я встаю и оставляю тебя здесь. Тебе сегодня придётся вести себя как положено. Ты беспомощен.
– Шантаж, вот что это такое. Ладно, значит это следующее: дантист может определить вставные зубы. Естественно. Но он не может определить челюсть. Будь то рот Каррузерса или нет, наутро после смерти зубы не будут подходить в точности. Так что зубы, хоть они и звучат так впечатляюще, ровно ничего не дают для опознания тела.
– Но это была только часть опознания.
– Знаю. Но это была единственная часть, не исходившая, прямо или косвенно, от Адама Феннуорта. А если отбросить зубы, всё дело повисает или зависит целиком и полностью от показаний Феннуорта. Теперь понимаешь, почему я хотел сбежать сегодня утром?
Норман понял.
Когда жёлтый родстер подъехал к театру, перед входом стояли Марк Эндрюс и Бетси.
– Привет! – воскликнул Фергюс, когда Норман помог ему выбраться из машины. – О'Брин прибыл из долины смерти!
– Хорошо, – сказал Эндрюс. – Я так и думал, что вы будете.
– О-о-о-о-о-о! – забулькала Бетси. – Что с вами случилось, мистер О'Брин? Я заинтересовалась, в чём дело, когда вы мне не позвонили вчера вечером, но подумала, что, может быть, из-за смерти мистера Каррузерса и пропажи мисс Планк вы чем-то заняты, ведь я знаю, что вы, должно быть, занимаетесь чем-то ещё, а не просто актёр, и я всегда думала, что, наверное, вы сыщик, только как вы так поранились?
– Умное дитя, Бетси, – сказал Фергюс. – Почему бы не зайти внутрь?
– Феннуорта нет. Он предупредил меня, что не впустит нас внутрь.
Фергюс, опираясь на трость, доковылял до двери и какое-то время стоял около неё, прикрывая спиной руку и замок.
– Вы просто не пытались открыть дверь, – повернувшись к остальным, сказал он. – Она не заперта.
Эндрюс покосился на Нормана, сдвинул на затылок свою помятую шляпу и слегка усмехнулся.
– Феннуорту это не понравится. Ну, раз она не заперта, то пошли.
Но там пришлось ждать. Обшарпанный маленький зрительный зал был пуст и безжизнен. Голая сцена выглядела пустым беззубым ртом, неспособным произнести ни единого звука. Какую-то жизнь в комнату вносил только балет пылинок в солнечных лучах. Норман подумал, что именно на этой сцене могла быть поставлена его пьеса, а Сара могла бы привлечь внимание важного продюсера; но теперь сцена мертва вместе со своим продажным и коварным хозяином, пьеса его вновь лежит на полке, а Сара... Он постарался отвести свои мысли с этой дорожки.
К тому времени появилась Фрэн, выглядевшая куда лучше, чем обычно рано по утрам, а за ней вскоре последовал Хилари. Возникло нечто среднее между светской беседой и разговорами в очереди, с упорным избеганием таких слов, как "исчезновение", "смерть" или "убийство".
Наконец, Эндрюс поднялся на сцену.
– Думаю, нам лучше начать, – объявил он, сминая в руках шляпу, – хотя это не слишком похоже на массовый митинг. Я ожидал, что Феннуорт нас бойкотирует, хотя, возможно, при этом и попытается вмешаться, и, полагаю, мисс Планк ничего неизвестно. И, должен сказать, я рад, что мистер Джордан не принял моё приглашение. Это может облегчить жизнь. После этой невнятной преамбулы я перейду к сути дела. – Он помолчал, скосил глаза на шляпу, нашёл её оскорбительной и зашвырнул в кулисы. – Почему я созвал всех вас здесь?..
Шум в задней части зала возвестил о явлении Кэрол Дейтон, за которой следовал Харди Норрис. Поводок был почти что виден. Группа у сцены повернулась и в один голос крикнула:
– Я опоздала?
– Ну, – невозмутимо проговорила Кэрол, – опоздала я? Простите, если там, но вы знаете, как обстоят дела. – И она описала эти "дела" большим и бессмысленным взмахом руки.
– Всё в порядке, мисс Дейтон, – сказал Эндрюс. – Если вы оба присядете, то продолжим наше совещание. Итак, вопрос таков... – Он помолчал, откашлялся и с сожалением посмотрел вслед отвергнутой шляпе. – Теперь я понимаю, почему люди начинают со слов "Будучи столь неопытен в этом вопросе..." Хотите верьте, хотите нет, но сейчас у меня случился чудесный приступ боязни сцены. Я знаю вас всех уже давно. Я ходил на репетиции, приказывал вам, и мне всё это в голову не приходило. Но когда доходит до того, что стоишь здесь и говоришь вам что-то, чертовски мне дорогое... Ну, это нелегко. В любом случае, идея такова. – Он издал горлом ещё какой-то звук, а глаза его беспомощно заблуждали в поисках чего-то, на что можно было бы опереться.
– Мы здесь, – начал он заново, – мы, люди в этом зале, – Малый театр Каррузерса. Вот в чём суть. Может откровенно признать теперь то, что знали всё время: Руперт Каррузерс ничего не смыслил в театральном деле. По крайней мере, я это знал, и, уверен, Вэйн, мисс Оуэн и, пожалуй, О'Брин тоже это заметили. Несмотря на это, мы оставались с ним, потому что это был наш шанс работать и заявить о своей работе. Мы, то есть большинство из нас, не могли себе позволить учёбу в действительно хороших профессиональных школах, а совершенно любительская деятельность не соответствовала нашим целям. Это временное решение было лучшим компромиссом. Но вот что я подумал. Что было такого в Малом театре Каррузерса, чего нет в нас, сидящих здесь? Посмотрите друг на друга. Не будет хвастовством сказать, что я могу ставить, по крайней мере, не хуже Каррузерса. Вэйн хорошо разбирается в гриме, да и в декорациях немного тоже смыслит. Мисс Оуэн знает костюмы. Остальные из вас – актёры, и, при небольшой подготовке, нет причин, по которым вы не могли бы стать плотниками и рабочими сцены. Что ещё дал нам Каррузерс?
Он замолчал. Пауза была риторической, но вмешалась Кэрол Дейтон.
– Управленческие способности и финансовое обеспечение, – пронзительно проговорила она.
Марк Эндрюс не спеша улыбнулся.
– Боюсь, мисс Дейтон, вы не слишком замечали управленческую сторону. Не хотелось бы рассказывать вам, какая её часть лежала на моих плечах, пока мистер Каррузерс держался молодцом. И что за финансовое обеспечение? Оно шло из наших денег. Никто из нас не богат, за исключением мисс Дейтон. Некоторые из нас, подобно мне, зарабатывают, как могут; другие, подобно Вэйну, имеют небольшой доход и пытаются растянуть его как можно дольше. Но все мы вложили в этот театр всё, что могли, и это то, что его держало. Теперь Каррузерс вне дела. Есть два пути развития этого театра, и вы должны выбрать между ними. Один – путь, каким он управлялся всегда, но с Феннуортом, поднявшимся от управляющего делами до руководителя. Другой – мой путь, или, лучше сказать, ваш путь.
– Что это? – нетерпеливо перебила Бетси.
– Чтобы продолжать, возьмём деньги, которые мы платили Каррузерсу, и заплатим ихсебе. Арендуем это здание, если срок аренды Каррузерса истёк с его смертью; а если не получится, найдём другое. Пригласим ещё нескольких человек – вероятно, каждый из нас знает двоих-троих кандидатов – и продолжим так же, как раньше, с той разницей, что наши деньги пойдут исключительно и абсолютно на то, чтобы продемонстрировать наши способности там, где их можно увидеть, и ни цента из них не пойдёт на личные доходы.
Марк Эндрюс, по-видимому, испытал облегчение, кончив свою речь. Он вновь присел на край сцены, вытер лоб намеренно преувеличенным жестом и проговорил:
– Ладно. Я всё сказал. Очередь за вами.
Первым поднялся Хилари.
– Господин председатель...
– Ничего подобное. Я понятия не имею, как проводить парламентские собрания, так что лучше пропустим всё это. Давай, говори.
– Очень хорошо. – Теперешнее поведение Хилари внешне напоминало прежнюю позу юного художника, но в основе её лежала глубокая искренность, вызывавшая в памяти другую его сторону, проявленную у входа в мастерскую. – Я просто хотел бы высказаться в поддержку идеи Эндрюса. Я с ним на каждом этапе его пути; но, думаю, он заходит недостаточно далеко. Верно, мы можем управлять этим театром, и он послужит для нашей пользы куда больше, чем при Каррузерсе. Но верно и то, что могли бы сделать из него куда лучший театр. Перед нами ступенька, витрина, аукционный лот. Он не нацелен ни на что, кроме продажи нас в кинофильмы. Почему бы не зайти дальше? Почему не создать из самих себя настоящий театр сотрудничества, стремящийся не только к нашему личному успеху, но и к реальной цели всей театральной деятельности – представлению спектакля, достойного публики? Этого можно добиться путём напряжённого труда, и оно того стоит.
– Вы чертовски правы, Вэйн, – кивнул Марк Эндрюс. – У меня тоже была такая мысль. Но это трудный путь в гору, и я предложил для начала дорогу полегче. Если дело вообще выгорит, именно в этом направлении мы будем развиваться; но для начала посмотрим, есть ли у нас группа, а потом уже определимся, что делать. Кто-нибудь ещё?
Норман понял, что очень взволнован. Это смелое и высокое предприятие было самым захватывающим эпизодом театральной истории, о каком он только слышал в Голливуде. На мгновение смерть Каррузерса показалась Благим Делом, причины которого не стоит так уж тщательно расследовать. Он уже хотел встать и выразить свой энтузиазм, когда его опередила Кэрол Дейтон.
Голос её взлетал выше обычного, а перекрашенные черты лица блестели от ярости.
– Я хочу сказать, – взорвалась она словами, – что, по-моему, вы все кучка нелепых дураков. Кто когда-нибудь слышал, чтобы люди в театре сами управляли театром? Это... это просто коммунизм, вот что это такое. Это против всех принципов, которые сделали эту страну тем, чем она является сегодня. Что, по-вашему, вы можете сделать без такого человека, как мистер Каррузерс, способного управлять всем в целом? Это абсурдная чушь, вот что я хотела сказать, и я не желаю в этом участвовать.
– Прискорбно, мисс Дейтон, – тихо проговорил Эндрюс. – Но ведь мы не можем смотреть на вещи одинаково, не так ли? Кто-либо ещё?
– Думаю, Кэрол права, – с трудом выговорил Харди Норрис. – Что мы знаем о том, как управлять театром?
– Говорите за себя, – сказала Фрэн Оуэн.
– Вам и не нужно ничего знать, мистер Норрис, – объяснил Эндрюс. – Что касается вас, вы едва ли заметите, что произошла смена руководства. Всё, что вам нужно, некое место, чтобы вас видели, не так ли? Ну, у вас оно будет.
– Но откуда мне это знать? У мистера Каррузерса были связи на студии. Сюда приходили агенты и разведчики. Как вы сможете организовать это сами?
– Мистер О'Брин, – кивнул Эндрюс Фергюсу.
Фергюс, опираясь на трость, встал.
– Норрис, очень не хочется разрушать ваши иллюзии, но вполне доказано, что никто из значимых людей никогда не ходил на представления Каррузерса. Он заставил вас так думать, потому что вы за это платили. Итак, вы материал для экрана. Вы это знаете. Вы не преувеличиваете свои актёрские способности, но знаете, что у вас есть всё то, что нужно фанатам, чтобы заваливать вас письмами. И вы правы.
– Вы имеете в виду, – жалобно выговорил Харди, – что за все эти месяцы меня никто не видел?
– Именно. Но в будущем – солью вам кое-что. Не знаю про другие студии, но я могу гарантировать, что представитель "Метрополиса" посетит, по крайней мере, первую постановку под руководством Эндрюса.
– Чёрт, – выговорил Норрис. – Ну, в таком случае... – Он сел и старался не смотреть на Кэрол.
– Мисс Уивер? – спросил Эндрюс.
– Мне это нравится, и я думаю, это прекрасная идея, а всё это насчёт коммунизма просто глупость, и если так, то я думаю, что коммунизм – отличная штука, только на самом деле я так не думаю, потому что это не так, но вот что я имею в виду – ну, могу ли я? У меня совсем нет денег.
– Можно обсудить это потом, – улыбнулся Марк Эндрюс. – Мисс Оуэн?
– Туман один. Я не понимаю, в чём суть. Кроме того, – Фрэн сделала паузу, раскуривая сигарету, – кроме того, где, чёрт подери, мы будем ставить пьесу?
– Я сам собирался поднять этот вопрос, – добавил Хилари. – Фрэн права. Вот наш камень преткновения. Если мы делаем что-то современное, придётся побеспокоиться об авторских правах. Старый материал заведомо рискован, и придётся платить за декорации и костюмы. Вы, конечно, не собираетесь продолжать работать над опусом Джордана?
– Нет, – медленно произнёс Эндрюс. – Нет, я не собираюсь. Мне нравится Джордан. Я восхищаюсь им. Он прекрасный человек, у него прекрасные мысли, и, мисс Дейтон, если вы вложите в вашу игру столько же душевных сил, как в ваше фырканье, вы чего-нибудь добьётесь. Но факт остаётся фактом – он чертовски плохой писатель, и мы зря потратим время, работая над "Двумя одеяниями души". Но так уж получилось, что у нас есть пьеса.
– Что? – нетерпеливо спросила Фрэн.
– У здесь присутствующего мистера Харкера, – и тут Нормана охватило восторженное, недоверчивое удовольствие, – получилось то, что я считаю хорошей пьесой. Она своевременна, она хорошо написана, она имеет коммерческий потенциал, эпизоды хорошо демонстрируют материал, и, что, возможно, для нас сейчас важнее всего, она требует небольшого актёрского состава, костюмов из реальной жизни и одной простой декорации. Вы позволите нам использовать ваше произведение, мистер Харкер?
– Позволю ли я? – Норман почувствовал, что все взгляды устремились на него. Это был поворотный момент. После бесконечных кругов бессмысленной демонстрации талантов кто-то сам ими интересовался. Это было оно. – Короче говоря, вы чертовски правы, я бы сказал. И вы можете рассчитывать на меня и, – довольно опрометчиво добавил он, – на коммунизм.
– Я не прошу вас, – продолжил Эндрюс, – одобрить эту пьесу на основании моих слов. Мы можем устроить в начале следующей недели читку и решить, готовы ли вы ей заняться. Представление будет непростое, хоть и недорогое; оно потребует упорной работы от постановщиков и актёров. Но если мы это сделаем, то получим что-то стоящее.
Кэрол Дейтон решительно поднялась.
– Я не собираюсь больше слушать эту опасную чушь, – объявила она. – Если я хочу стать актрисой, то это будет в настоящем театре, которым управляет настоящий человек, а не куча людей, ничего не знающих о бизнесе.
– Как вам будет угодно, мисс Дейтон, – сдержанно проговорил Эндрюс.
– И, возможно, вы думаете, я не знаю, к чему вы клоните, Марк Эндрюс! Все мы вкладываем в это свои деньги, конечно! У кого тут есть деньги, кроме меня? Всё это просто схема, чтобы остричь меня, и не думайте, что я этого не вижу!
– Мисс Дейтон, – Эндрюс слегка повысил голос, – можете забрать свои деньги и... В общем, можете забрать их, вот и всё. Видите ли, то, что вы называете нашим коммунизмом, предполагает также соединение наших талантов. Не уверен, что от вас хватит денег.
– Я не собираюсь оставаться здесь и слушать оскорбления в мой адрес. Пошли, Харди.
Харди Норрис приподнялся и нерешительно почесал кудрявую голову.
– Не знаю, Кэрол. В конце концов, если у Фергюса есть выходы на "Метрополис"...
– Это он так говорит!
– Но я не знаю. Мне кажется, что-то вроде...
– Хорошо же. Прощайте все. – И Кэрол Дейтон вынесла свои телеса из зала.
Фергюс наклонился к Норману.
– Так и завершилась работа, приведшая меня сюда. Теперь, когда Кэрол встала и ушла из театра по собственному желанию, папаша, вероятно, найдёт какой-нибудь способ не компенсировать мне даже расходы. Она не из ниоткуда взяла свою скупердяйскую душу.
– Хорошо, – сказал Марк Эндрюс. – Все остальные согласны? Попробуем это предприятие?
Раздался громкий шум, выражающий согласие.
– Отлично. Теперь мне нужно повидать Феннуорта, владельца здания и, возможно, юриста. Никто из вас ещё не участвует в основном капитале? Что ж, хотя бы об одной стороне дела нам незачем беспокоиться. У меня есть ваши номера телефонов, и я позвоню вам не позже понедельника и сообщю, когда и где устроим читку. Тем временем ищите новобранцев. Если нам удастся отыскать мисс Планк, у нас будут заполнены все главные роли, но будут еще три-четыре второстепенные.
– Разве это не захватывающе? – слышал, выходя из зрительного зала, Норман бормотание Бетси, адресованное Фрэн Оуэн. – Мы будем театром, в смысле, не просто в театре, а будем театром сами. Вы не взволнованы?
– Я? – проговорила Фрэн. – Да я даже пить готова бросить.
Фергюс подошёл к Хилари. Его первые слова тут же резко превратили Нормана из драматурга, купающегося в первых лучах славы, в Ватсона, сильно озадаченного неприятным делом.
– Видели Феннуорта со вчерашнего дня в "Имке"?
– Нет, не видел. Ждал, что он будет тут сегодня; я знаю, что он говорил, что у него большие планы сорвать эту встречу. Я пытался отговорить его и, возможно, преуспел.
– Послушайте. Я бы тоже хотел немного вас послушать. Думаю, нам есть что рассказатьдруг другу. Как насчёт того, чтобы зайти со мной и Нормом к "Джо" выпить пива?
– Не знаю, что нам нужно друг другу говорить.
– Многое, Херман, – легко уронил Фергюс.
Хилари окинул его холодным взглядом.
– Херман? Какая абсурдная путаница в именах! Возможно, мне стоит... Но нет. Пожалуй, мне стоит снова повидать Феннуорта. Надо с ним поговорить. В конце концов, возможно...
– Я подойду, – сказал Марк Эндрюс, когда в кабинете раздался телефонный звонок. Через мгновение он показался наружу и сообщил: – Вас, О'Брин.
Как только за сыщиком закрылась дверь кабинета, Хилари повернулся к Норману.
– Кто такой Фергюс О'Брин? – спокойно спросил он.
– Молодой человек с активным любопытством и необыкновенной способностью его удовлетворять.
– Очаровательно. Конечно, чистый любитель?
– А зачем профессионалу интересоваться вами?
– А любителю зачем, если уж на то пошло? Что во мне, простом актёре, вызывает такое любопытство? Естественно...
Из кабинета показался Фергюс.
– Лучше бы нам пойти к "Джо", – проговорил он.
– Но я сказал вам, что сперва у меня намечен другой разговор. Мне надо пообщаться с Феннуортом.
– Простите, – сказал Фергюс. – Но так долго ждать я не могу.
По спине Нормана холодной дрожью прокатились подозрения. Он нерешительно посмотрел на Фергюса, и тот медленно кивнул.
– Звонил Энди. Всё утро пытался меня разыскать. Подумал, мне было бы интересно узнать, что Адам Феннуорт погиб ночью в автомобильной катастрофе.
– Несчастный случай? – нетерпеливо спросил Хилари, но Норман уже слышал только голос Фергюса за завтраком: "А кто-то другой позаботился о том, чтобы ты не мог действовать в качестве моего помощника. Теперь, если прошлым вечером случилось нечто важное..."
Глава 13
– Ещё один несчастный случай? – повторил Хилари Вэйн.
– Ещё один несчастный случай, – бесцветно проговорил Фергюс.
– В таком случае, – Хилари, по-видимому, тщательно подбирал слова, – не думаю, что пойду с вами к "Джо".
– Нет? – Фергюс тяжело оперся на трость. – Заверяю вас, стоило бы вам это сделать. Полиция имеет обыкновение интересоваться людьми, которые меняют свои имена после суда.
Хилари с обезоруживающей улыбкой повернулся к Норману.
– У вашего друга столь очаровательно мелодраматическая манера выражаться. Вы, как писатель, должно быть, заворожены его криминальным мировоззрением. О да, О'Брин, я прекрасно улавливаю все ваши угрозы. Но, в свете происшествия с Феннуортом, я бы предпочёл не ходить к "Джо". Не хотите ли отвезти меня прямо в полицейское управление?
Детектив-лейтенант Э. Джексон сидел за плоским столом в маленьком пустынном кабинете. Стол был почти столь же аккуратен, как немыслимый письменный стол Льюиса Джордана во время первого визита Нормана. В углу на прямом стуле сидел полицейский в форме с блокнотом на коленях.
Фергюс представил:
– Норма Харкера ты знаешь, Энди. А это Хилари Вэйн из Малого театра Каррузерса – лейтенант Джексон.
– Садитесь все, – сказал Джексон. – Вы пришли поделиться информацией с полицией, мистер Вэйн?
– Да. Но сначала хочу знать одну вещь: вы уверены, что Феннуорт мёртв? Ведь вы были уверены, – мрачно добавил Хилари, – что Руперт Каррузерс мёртв.
– Были? Мы и сейчас уверены. Но если вы хотите убедиться насчёт Феннуорта и самостоятельно опознать его – Дейкин, не могли бы вы проводить мистера Вэйна в морг?..
Хилари изящно протестующим жестом поднял руку.
– В этом нет нужды, лейтенант. У меня нет вкуса к посещению покойников. Но если бы вы немного рассказали мне об обстоятельствах его кончины, чтобы я мог осознать важность того, что собираюсь вам рассказать...
– Вреда в этом не будет, – пожал плечами Джексон. – В любом случае вы бы прочитали в газетах. Дело было так: Феннуорт жил, как вам, должно быть, известно, в пансионе недалеко от Сансет-бульвара, примерно в пяти кварталах от театра. Некто Дж. Эдвард Норт, риэлтор, живущий в том же доме, возвращался домой сегодня около часа ночи. Когда он свернул с Сансет, что-то пролетело перед его машиной. Он остановился так быстро, как только смог, но было уже поздно. Его колёса проехали по Феннуорту. Мистер Норт, являющий собой, по-видимому, образцового гражданина, немедленно известил полицию. Некоторое время было затруднительно опознать тело. На нём были шлёпанцы и старомодный смокинг, в карманах не нашлось ничего, что помогло бы опознанию. Но этот неформальный костюм всё же указывал, что этот человек вышел из одного из ближайших домов, а некоторые расспросы, предпринятые настойчивым полицейским, вскоре выявили его домовладелицу, опознавшую тело.
– Но зачем? – спросил Норман.
– Что – зачем?
– Зачем Феннуорту мчаться перед машиной в час ночи?
– Я сам туда отправился, – сказал Джексон. – Когда в одной и той же группе людей происходят две случайные смерти, даже мой не склонный к подозрениям ум начинает беспокоиться. И трудно понять, зачем он бросился туда через улицу. Он не мог пытаться успеть на автобус, поскольку для автобусов было слишком поздно, да и не садится человек на автобус в домашних тапочках. Не мог он и искать телефон, поскольку тот был в его пансионе. Он мог направляться к почтовому ящику на углу, но на теле не нашли письма, а следующий забор почты был бы только в десять утра, так что у него не было особых причин мчаться туда одному посреди ночи.
– А откуда ты знаешь, что он был один? – спросил Фергюс.
– Ответ – я и не знаю. Но мистер Норт никого не видел, и, конечно, любой спутник попытался бы... Эй! Только не говори, что ты и это пытаешься превратить в убийство?
– Такая идея, – сухо проговорил Фергюс, – посещала мой ум.
– Маловероятно, – покачал головой Джексон. – Вы выманиваете человека из дома в тапочках и убеждаете его подождать с вами на тротуаре, пока какая-нибудь машина не свернет за угол, после чего толкаете ничего не подозревающую жертву под колёса и уходите, немножко отряхнув руки. Возможно, Феннуорт и не был наделён большим интеллектом, но, полагаю, он имел достаточное представление о ценности своей жизни, чтобы поддаться на что-нибудь подобное.
– У него не было достаточного представления об этой ценности, чтобы осмотреться по сторонам, прежде чем переходить улицу.
– Если он был возбуждён...
– Но с чего ему быть возбуждённым?
– Хорошо. С чего кому-то хотеть убить его? У кого есть мотив устранить его?
– У одного человека. – Хилари Вэйн заговорил впервые с тех пор, как своим вопросом начал этот разговор.
– Хм. И кто же это?
– Пожалуйста, учитель, могу я опередить звезду нашего класса? – поднял руку Фергюс. – Мистер Вэйн намерен сказать вам, что единственный человек, который мог убить Адама Феннуорта, это Руперт Каррузерс.
В комнате на минуту повисла тишина. Даже стенографист в форме удивлённо поднял глаза. Джексон уставился на Хилари, затем резко забарабанил костяшками пальцев по столу.
– Вэйн, это наш друг совсем спятил или вы? Вы с этой информацией ко мне пришли?
Хилари с любопытством смотрел на Фергюса.
– Возможно, мистер О'Брин пожелает предвосхитить ещё что-нибудь из моего заявления.
– Само собой. – Фергюс, не подумав, встал, чтобы начать расхаживать, но удручённо выругался и сел обратно. – Начнём вот с чего. Ты согласен со мной, что сгусток крови на той бутылочке противоречит теории о несчастном случае?
– Не окончательно, – сказал Джексон. – Но достаточно, чтобы заинтересовать меня.
– И что моя реконструкция того, как можно было совершить это убийство, соответствует физическим фактам в той же мере, что и несчастный случай?
– За исключением двери.
– И ты признаёшь, что этот ключ без дырки делает подозрительным и её?
– Да.
– Тогда у нас есть убийство с участием а) Руперта Каррузерса и б) сотни тысяч долларов. Мы знаем, что Каррузерс был продажен и коварен, не упуская из вида главную возможность. Я даже догадываюсь, что ему в буквальном смысле сошло с рук убийство тринадцать лет назад. А когда убийство связано с такой суммой денег, Руперт Каррузерс куда больше похож на убийцу, чем на жертву.
– В отличные игры ты играешь, – отметил Джексон. – Вот в чём блаженство жить на врольных хлебах. Можно веселиться как душа пожелает, позволяя своим дедуктивным теориям бродить по стране эльфов. Мы, бедные тупые копы, как видите, ограничены; нам нужно не терять смысла и придерживаться улик.
– Даже когда их там нет?
– Послушай, Фергюс. Смех смехом. Но это тело абсолютно и позитивно было опознано как Руперт Каррузерс. В данную минуту он спокойно лежит в морге, ожидая дознания. Если хочешь, я спрошу сторожа; но я достаточно уверен, что он не вставал с полки этой ночью и не уходил толкать Адама Феннуорта под машину.
Фергюс покосился на тихую, высокомерную улыбку на лице Хилари.
– Видишь, Энди? Ты впечатляешь Вэйна не меньше, чем меня. А я сомневаюсь, чо он когда-нибудь думал об усыхании дёсен.
– Усыхании дёсен? Что за чертовщина?
Фергюс пояснил.
– Ведь они подходят не точно, да? Те вставные зубы, что подтвердили опознание?
– Нет. Нет, неточно. Точно никогда не бывает, я знаю. Но это были его зубы.
– А в чём остаток твоего "опознания"? Феннуорт заявил, что опознал тело. Затем, когда ты усомнился, достаточно ли этого, он сказал вам, что можно проверить несколько шрамов. Вы их проверили. И это доказывает... что? Что Феннуорт знал, какие на этом теле шрамы. Ничего более. Полная идентификация просто и исключительно зависит от Феннуорта.
– Это верно, – медленно проговорил Джексон. – А теперь ты намекаешь на попытку мошенничества с Феннуортом-соучастником?
– В точности.
– И при чём тут мистер Вэйн?
– В качестве прямого свидетеля, как я надеюсь и молюсь. Давайте, Хилари.
Хилари Вэйн казался менее уверенным в себе, чем когда-либо за время знакомства с ним Нормана.
– Я уверен, лейтенант, – нерешительно начал он, – что О'Брин прав. У вас тут случай мошенничества.
– А вы откуда это знаете? Тоже участвовали в схеме?
– Не напрямую. Однажды вечером на прошлой неделе я вернулся проверить свою роль в пьесе Джордана, потому что не мог найти партию.
– Партию?
– Отпечатанные листки бумаги с моими репликами и ремарками о действиях. Я решил, что, должно быть, забыл их в театре, и, поскольку от моего чердака там идти минут пятнадцать, вернулся за ними. Было вполне возможно, что кто-то так поздно там ещё работал. В самом деле, в кабинете горел свет, и я уже собирался постучать и попроситься войти, когда услышал через открытое окно голос Каррузерса. Он говорил: "Вы уверены, что согласны на десять тысяч?" Едва ли нужно говорить вам, что подобные астрономические числа не фигурируют в обычных разговорах в Малом театре Каррузерса. А моё любопытство порой сравнимо даже с О'Брином. Я не постучал. Вместо этого я азстыл и попытался подслушать всё, что смогу. За разговором, лейтенант, было так же трудно следить, как за лёгкими семейными намёками супружеской пары. Столько всего нужно было понять, столько смыслов небрежно повисало между строк. Но я уловил – или решил, что уловил – три вещи: что кто-то, связанный с театром, умрёт, что эта смерть будет чрезвычайно выгодна Руперту Каррузерсу и что эта смерть не будет естественной. Я вас заинтересовал, лейтенант?
– Хорошая история, – хмыкнул Джексон. – Не слишком конкретная, чтобы представить её присяжным, но достаточно интересная сама по себе. Продолжайте; что же было дальше.
– А дальше, – вставил Фергюс, – мы играли в "Указания".
– Верно, – признал Хилари. – Я знал – и никто не знал этого лучше меня, – каким опасным человеком был Руперт Каррузерс. Я знал, что к его угрозам нельзя было относиться легкомысленно, но всё ещё не понимал, против кого затеян его заговор. Так что, когда мы играли в те вопросы, я сунул записку с предупреждением среди используемых цитат, надеясь, что кто-то поймёт её и защитит себя. Могу я добавить, О'Брин, что в тот вечер вы весьма основательно раскрыли свою профессию?
– Раскрыл. Не люблю записки с угрозой убийства.
– Не угрозой, – поправил его Хилари, – но предупреждением. Тем не менее. Передав это предупреждение, я понятия не имел, каким должен быть мой следующий шаг. Я не знал ничего конкретного. И мог только ждать. А потом, когда произошёл "несчастный случай", всё мной услышанное встало на свои места. Маленькие намёки, загадочные замечания уложились в одну большую осмысленную картину, и я знал, что Каррузерс был убийцей, убившим лишь из-за простой необходимости иметь труп, чтобы выдать его за свой собственной.
– Естественно, – сказал Джексон, – вы не подумали, что это может заинтересовать полицию?
– Мне не нужна была полиция. Как и О'Брин со своей марионеткой, проявлявшие, как я заметил, чрезмерный интерес к "несчастному случаю". Мне так хотелось сбить этих двух молодых людей с истинного следа, что я прибегнул, боюсь, к глупейшей уловке, чтобы напугать их или даже, если понадобится, обратить их подозрения на меня. Я пригрозил им, и, признаюсь, весьма мелодраматично, холостым пистолетом и изобразил устрашающее поведение, которому научился однажды для роли гангстера.
– Так вот почему, – проговорил Фергюс, – вы держали пистолет так уверенно. Я, признаться, почти что принял вас за профессионала.
– Это была нелепая затея, и я прошу за неё прощение. Лишь настоятельность моих личных желаний может извинить её. Вместо того, чтобы обескуражить вас, я, полагаю, просто дал вам возможность опознать меня. Благодаря отпечаткам на пистолете, не так ли?
– Об этом я тоже хотел бы поговорить, – сказал Джексон. – Зачем эта перемена имени?
– Прошу вас, позвольте мне сперва закончить эту часть своего рассказа. Убеждённый, что мои подозрения верны, я подошёл к Адаму Феннуорту и дал ему понять, что знаю – как бы это сказать? – больше, чем безопасно для него, и организовал беседу в, как мне казалось, достаточно уединённом месте – солярии голливудской "Имки" в то время, когда там обычно пусто. Но судьба направила одновременно с нами туда и эту пару, и наша беседа была прервана.
– Просто для протокола, – сказал Фергюс, – скажите мне вот что: это вы или Феннуорт хотели сломать мне шею?
– Сломать... – Хилари выглядел искренне озадаченным.
– Они спустились с крыши первыми, – пояснил Джексону Фергюс. – Когда я начал спускаться, лестница была намылена. – Он указал на свою лодыжку. – Если бы не повезло, результаты могли бы оказаться куда серьёзнее. Даже окончательнее.
– Это, полагаю, моя вина, – нахмурился Хилари, – но, заверяю вас, лишь косвенная. Я узнал вас по шраму от аппендикса и прошептал Феннуорту, что мы в небезопасном месте. Я также прибавил свои подозрения, что вы – частный сыщик. Мы покинули крвышу. И это было всё, что я знал об этом деле, пока вы не появились чуть позже в театре, сильно хромая. Тогда я задался этим вопросом, особенно когда Феннуорт так осторожно упал прямо вам на лодыжку.
– Отдам ему должное, – сказал Фергюс, – думаю, старик просто хотел временно убрать меня с дороги. Я слишком любопытен. Но интересне, что у него не было более серьёзных планов на вас. Продолжайте.
– Феннуорт настоял на том, чтобы вернуться в театр. Он отмахнулся от моих слов, но я видел, что произвёл впечатление. Я решил дать ему отдохнуть и оставить попереживать ночью, прежде чем нанесу новый удар.
– Минутку, Вэйн, – сказал Джексон. – Прежде чем мы продолжим, я хотел бы лучше понять вашу роль во всём этом представлении. Вы просто смышлёный сыщик-любитель, пытающийся всех запутать, или... Какого чёрта вам нужно было от Феннуорта?
– Мне нужно было отыскать Руперта Каррузерса.
– Но зачем? И почему вы вдруг решили нам об этом рассказать?
– Потому что, если Феннуорт мёртв, я больше ничего не могу сделать в одиночку. Теперь поиск Каррузерса – работа полиции.
– Вы ничего с этого не получите?
– Кто сказал, что я хочу что-то получить?
– А зачем вам ещё так хотеть его найти? Или вы решили, что если Феннуорту следовало десять тысяч, то можете перехватить пять?
– Нет. – Голос Хилари теперь был низким, холодным и напряжённым. – Я искал удовольствие лично подвести Руперта Каррузерса к наказанию. Я хотел быть единственным и уникальным орудием, с помощью которого его привлекли бы к ответственности.
– Но почему? – настаивал Джексон.
– Потому что он убил мою мать.
Хилари закурил. Спичка слегка задрожала в его руке, но голос не дрогнул.
– Мне кажется, – учтиво заметил он, – это произвело поразительный театральный эффект. В манере Бусико55, не так ли? Важный момент. Но это просто обычная констатация факта. Малый эпизод в карьере Каррузерса. Без сомнения, он уже полностью забыл о нём.
– Я никогда, – проговорил лейтенант Джексон, – не слышал о деле, где люди говорили бы о таком количестве убийств при таком малом количестве улик. Но продолжайте; послушаем ещё про одно убийство.
– Это не слишком захватывающая история, лейтенант. Собственно, вполне прозаическая. Но моя мать мертва. Я считаю само собой разумеющимся, что вы просмотрели... следует ли это назвать делом Варни? Тот потрясающий случай молодого актёра, почти что осуждённого за матереубийство?
– Посмотрел. – В сухом голосе Джексона звучало сочувствие. – Адское дело. Мне жаль мальчика, с которым это случилось. Но как?..
– Тогда вы знакомы с официальной версией. Позвольте мне поведать свою. Это было два года назад. Я учился на стипендию в общественном театре Пасадены. Мы поставили "Школу злословия"56. Я играл сэра Бенджамина Бэкбайта. Мама была в восторге, считая, что это лучшая работа, какую я когда-либо делал. Я вёз её обратно в наш дом в Голливуде, и мы обсуждали – о, как страстно! – то, как ловко я перехватывал внимание у всех ведущих исполнителей. О да, мы с мамой были очень довольны собой. Мы ехали по Франклину, чтобы избежать плотного движения на Бульваре. Премьера, естественно, закончилась поздно, и улица была пустынной. Тогда всё и произошло – так внезапно, что я даже не могу вам этого описать. С боковой улицы вырулила с ужасающей скоростью машина. Она ударила мою. Я свернул и врезался в фонарный столб. Та машина остановилась. Ко мне подошёл человек. Возможно, поначалу он честно хотел мне помочь. Но потом увидел маму. Он понял, что случилось, раньше меня. Возможно, у него было больше опыта в установлении смерти. Я выбрался из машины и попытался вывести маму. Она потяжелела и с трудом двигалась. Я испугался. Он был очень отзывчив. Достал из кармана бутылку и сказал, что мне нужно выпить, чтобы оправиться от шока. Я пил из бутылки. Моя рука дрожала, и крепкий дешёвый виски пролился на пальто. А потом я понял, что случилось с мамой. Не могу вспомнить следующие несколько минут. Когда я вновь осознал, что происходит, этого человека не было, зато подъехала патрульная машина. Я не виню их. От меня пахло виски. В руке у меня была пустая бутылка. Я был сломлен, говорил бессвязно и разбил свою машину. Что они еще могли подумать? И, уверен, он хотел, чтобы они подумали именно это. Когда я забормотал про другую машину и человека с густыми бровями, давшего мне виски, они рассмеялись. Перестали смеяться, когда увидели маму, а я сказал, кто это, но взяли меня под стражу. А остальное есть в ваших бумагах. Общественный адвокат не поверил моей истории. Он сказал, что она принесёт мне больше вреда, чем пользы, а простое признание себя виновным по обвинению в вождении в нетрезвом виде побудит окружного прокурора отказаться от обвинения в убийстве. И это, джентльмены, мой долговой счёт Руперту Каррузерсу.
– Но как вы узнали, что это был Каррузерс?
– Тогда я этого не знал. Но его лицо не так-то легко забыть. Некоторое время спустя мой друг упомянул странного на вид директора Малого театра, в котором он работал. Я пошёл посмотреть. Это был тот человек. Никаких сомнений. Если они и оставались, то исчезли, когда он предложил мне выпить мерзкого дешёвого виски той же марки. Уверен, он меня не узнал. Я был... У меня не было прежней юной свежести. Я был другим человеком. И целенаправленно изменил свои манеры, свою манерность. "Повеселел", как говорят в Голливуде. Не самая неэффективная маскировка. Итак, я устроился в его театр. Это держало меня рядом с ним. Дало мне возможность наблюдать за ним, проверять его действия. Я знал, что человек, навязавший мне то виски, был человеком, чьи собственные поступки когда-нибудь восстанут и покарают его. Я ждал какого-нибудь явного преступления, некой точки, в которой он преступит закон. И она настала. – Хилари помолчал. – Таков мой рассказ, лейтенант. Остальное зависит от вас.
– Кто-нибудь ещё в театре знает это? – спросил Фергюс.
– Конечно, нет. Не предал же бы я сам себя.
– Даже Фрэн Оуэн?
– Нет. – Хилари казался искренне удивлённым. – Почему?
– Просто так.
Хилари встал. Безупречный самоконтроль, с которым он рассказывал о своей трагедии, ослабевал. Его стройное тело дрожало.
– Могу я идти, лейтенант?
– Естественно. И спасибо за ваш рассказ. Обещаю, мы займёмся этим. И помните, Вэйн, полицейское управление немного похоже на Господа. Мы любим думать, что нам отмщение, и мы воздадим.
– Очаровательный текст, – сказал Хилари с проблеском своей прежней лёгкости. – Ещё увидимся, мальчики. – И он удалился.
Джексон снял трубку и набрал короткий внутренний номер.
– Алло. Говорит Джексон. Только что из этого кабинета вышел молодой человек. Блондин. Пять футов одиннадцать дюймов. Длинные волосы. Голливудская одежда. Следите за ним вплоть до дальнейших указаний.
– Хм, – проговорил Фергюс. – Есть идея?
– Идея состоит в том, что если этот парень лжёт, и у него что-то припрятано в рукаве, то от наблюдения за ним вреда не будет; а если вся эта проклятая чушь – правда, то он следующая вероятная жертва в списке Каррузерса. В любом случае, надо прикрыть его.
– Я ещё нужен, лейтенант? – спросил стенографист.
– Нет. Расшифруй всё это, Дейкин, и принеси мне. О, и если будут какие-то отчёты по тому ключу, тоже неси, понял?
– Так, – сказал Фергюс. – С матрицей всё ещё не повезло?
– Нет. Но я думаю над этим.
– И к чему-нибудь пришёл?
– Думаю, что так. Сначала хочу попробовать и убедиться, что идея работает. Тут подходящей двери нет, но дома есть одна, которую можно использовать для эксперимента. Тем временем, Фергюс, позволь мне привлечь твоё внимание к одному факту: у этого ключа без дырки есть только одно возможное преимущество перед обычным ключом.
– И это...
– Это, – сказал лейтенант Джексон, – его недостаток.
Глава 14
– Эй! – запротестовал Фергюс. – Это я должен быть блистательным, но эксцентричным сыщиком, отпускающим загадочные комментарии. Забыл?
– Прости, – ухмыльнулся Джексон. – Не смог удержаться. И дать тебе повод встревожиться. Но давай рассмотрим всё это дело – что именно произошло и, главное, где вмешиваться полиции. Прежде всего, у нас две смерти в результате несчастных случаев; и хотя я допускаю, что у каждой из них есть неприятные обстоятельства, особенно с твоей запачканной бутылкой и моим собственным любимым ключом, несчастный случай – вердикт любого жюри на коронерском дознании по любому из них. Но у нас есть нечто большее. У нас есть общая картина, требующая чего-то чертовски более удовлетворительного, чем случайность. Две тесно связанных смерти, вымогательство и страховой полис на большую сумму, по-видимому, взывают к убийству.
– Верно, – сказал Фергюс. – Предположим, мы называем это убийствами и двигаемся дальше.
– Сказать-то легко. Но чьё убийство? У нас есть две возможности, первая – убийство самого Каррузерса. Каковы твои кандидаты иметь тут мотив?
– После рассказа Хилари, – задумался Фергюс, – он сам чертовски близко подобрался к первому месту по наличию мотивов. Джордан – из-за страховки. Марк Эндрюс – вероятно, чтобы заполучить театр, как бы дико это ни звучало. И Фрэн Оуэн по мотиву, очень близкому Хилари, – но об этом я расскажу тебе больше попозже. Или, возможно, Феннуорт, перехитривший Каррузерса посреди его же плана.
– И, полагаю, судя по тому, что мы узнали об этом джентльмене, к списку можно добавить почти любого, когда-либо имевшего дело с Рупертом Каррузерсом. Теперь рассмотрим вторую возможность, убийство, совершённое Каррузерсом. Здесь перед нами совершенно иная проблема: не "Кто убийца?", а "Кто труп?" Что мы имеем здесь?
– Судя по словам Хилари, это должен быть кто-то из театра. Но я с тех пор видел всех, в настоящее время связанных с театром, и все они вполне живы и здоровы.
– Все?
– Абсолютно все.
– А как насчёт той девушки, про которую ты мне названивал?
Фергюс засмеялся.
– Слушай. Во-первых, Каррузерс не выдавал тела девушки за своё. А во-вторых, хоть она сейчас и пропала, мы с Норманом видели её уже после того "несчастного случая".
– Тем не менее, – упорно настаивал Джексон, – она пропала. Люди не исчезают после чьей-либо внезапной смерти, если у них нет для этого чертовски веской причины.
Норману неистово хотелось ответить, заткнув Джексону рот его же ложью, но, чем больше он думал, тем больше ощущал, что ответа у него нет. И, как он с сожалением отметил, Фергюс не противоречил Джексону, а просто свернул в сторону.
– Давай подведём итог, – сказал Фергюс. – В случае "а" у нас известный труп и неизвестный убийца, которым может быть любой из почти неограниченного числа лиц. В случае "б" у нас известный убийца, но неизвестный труп, который должен быть одним из крайне ограниченного числа лиц – столь ограниченного, что, собственно говоря, и кандидата не предложишь.
– Всегда хорошо знать, кто убийца, – проговорил Джексон. – Но у присяжных есть неприятная манера желать знать, кого он убил.
– Ну, о нашем трупе положительно известно два факта. Во-первых, он, очевидно, был мужчиной. Во-вторых, у него, столь же очевидно, были вставные зубы.
– И кто в театре соответствует этим условиям?
– Я крайне внимательно наблюдал там за всеми и поклясться готов, что вставные зубы есть только у Феннуорта и Джордана. Конечно, если бы не история Хилари, можно было бы предположить, что труп – некто посторонний со вставными зубами, завлечённый Каррузерсом.
– И у него должны быть шрамы, благодаря которым, согласно этой гипотезе, Феннуорт обманул меня с опознанием. Знаете, как тут можно продвинуться: узнать у отдела пропавших без вести про мужчин среднего роста со вставными зубами и шрамами. Может, и не пригодится, но попытаться стоит.
– Ты прав, Энди. Переходим к Феннуорту.
– Да. – Джексон нетерпеливо забарабанил по столу. – Если погибший при взрыве был убит, то я соглашусь, что смерть Феннуорта – также убийство. Несчастный случай в тот момент, когда, согласно Вэйну, Феннуорт мог столько нам рассказать о тайном замысле, это уж слишком. Но, если первым трупом был Каррузерс, сложно понять, зачем убивать Феннуорта.
– Если только, – мягко проговорил Фергюс, – не принять мотив Марка Эндрюса. Сперва он убил Каррузерса, чтобы получить контроль над театром. Отлично. Но на его пути всё ещё стоял Феннуорт.
– Я говорил с Эндрюсом. Он выглядел довольно здравомыслящим. И никто, кроме сумасшедшего, не может столь фанатично жаждать заполучить театр, чтобы убить для этого двух человек. А если Каррузерса из мести убил Хилари Вэйн, зачем ему убивать Феннуорта?
– Может быть, – вставил свои два цента Норман, – чтобы придать правдоподобность рассказанной нам сейчас истории. Если Феннуорт мёртв, он не сможет ничего отрицать.
– Но между Хилари и Феннуортом были какие-то шашни, – запротестовал Фергюс. – Мы сами слышали в "Имке".
– Слышанное нами слишком двусмысленно и отрывочно, чтобы доказать что-либо. Это могли разыграть специально для нас, чтобы вся та история звучала убедительнее.
– И Хилари намылил лестницу, и Феннуорт наступил мне на лодыжку совершенно случайно? Может быть, но мне это не нравится. Кто говорил, что в невозможное поверить легко, а в неправдоподобное – трудно?
– Твоя проблема, Фергюс, – сказал Джексон, – что ты исповедуешь эстетический подход. Ты не спрашиваешь: "В чём заключается правда?" Ты спрашиваешь: "Как же получить аккуратный и красивый сюжет?" Перестать беспокоиться о форме и удовлетворительном облике, и давай разберёмся, что же произошло. Так вот, если обожжённый труп не Каррузерс...
– Тогда Каррузерс убил Феннуорта, чтобы избавиться от сообщника. Это не назовёшь неудовлетворительным.
– Признаю, тут есть определённая завершённость. Более того, это даже может быть правдой. И решает большинство загадок этого дела, оставляя нам четыре вопроса.
– Каких же?
Джексон стал загибать пальцы.
– 1. Кем был неопознанный труп? 2. Как Каррузерс смог оставить его изнутри запертой комнаты? (И на это я надеюсь ответить тебе к завтрашнему дню.) 3. Где Каррузерс сейчас? 4...
– Где Сара Планк? – предложил Фергюс.
– Ты сам говорил, что это может не иметь отношения к делу. Нет, я скажу так: 4. Как, чёрт возьми, Каррузерс вообще рассчитывает заполучить эту сотню тысяч?
Фергюс возмущённо вскрикнул.
– Видишь? – продолжал Джексон. – Легко рассуждать, что Каррузерс продажен, коварен и самое примечательное лицо в этом деле, так что если в убийстве возникают сто тысяч долларов, его совершил он. Отлично. Но как он получит эти сто тысяч? Если бы в результате несчастного случая погиб Джордан, всё было бы несложно. Каррузерс забирает деньги, выплачивает Феннуорту десять кусков, и дело в шляпе. Но если труп выдан за самого Каррузерса, то...
– Деньги, – медленно проговорил Фергюс, – уходят Льюису Джордану, которому они не нужны.
– Неужели кому-то не нужна сотня штук?
– Для себя она ему не нужна. Тогда, если доход от той страховки хотел получить Каррузерс... Но, очевидно, он хотел этого. Вся схема со страховкой принадлежала ему; Джордан даже не хотел участвовать в этом.
– Полагаю, это он сам заявил?
– Да. Но я верю ему. Он не тот человек, которого можно заподозрить в...
– Понимаю твои чувства, Фергюс, – нахмурился Джексон. – Я сам в сомнениях. Мне известна жизнь Джордана. Я знаю, что он делал и для чего, какие мысли хотел выразить. Невозможно заподозрить этого человека в... Но можем ли мы знать людей наверняка? Особенно, когда речь идёт о деньгах и убийствах? В конце концов, ему обгоревший труп принёс больше пользы, чем кому-либо другому.
– Ты не можешь его подозревать.
– Если мы думаем, что всё это заговор Каррузерса, то следует считать, что Джордан в каком-то смысле является сообщником. Только так всё приобретает смысл.
– Только так? – Глаза Фергюса загорелись, и вместо того, чтобы начать расхаживать, он беспокойно застучал тростью. – Слушай, Энди; есть ещё один ответ на твой вопрос. Вот какой... – Он замолк, и зелёный блеск в его глазах потух. – Посмотрим на дело так, – уже тише продолжал он. – Предположим, Джордан совершенно добросовестно идёт и получает деньги по полису. Затем в его обитель однажды ночью является посетитель – Руперт Каррузерс, целый и невредимый, и предлагает Джордану выбор из двух альтернатив: или отдать деньги Каррузерсу, или разоблачить подлог, навсегда разрушив репутацию Джордана, лишив его возможности творить добро.
– Слишком рискованно, – покачал головой Джексон. – Джордан может передать его полиции за мошенничество и спасти свою репутацию.
– Это он и сделал бы, – сказал Норман. – Для него никакая цель не оправдывает средств. Если бы он мог добиться справедливости, только уничтожив себя, то он с радостью сделал бы это.
– Но понимает ли это Каррузерс? Разве он не будет судить о других по себе?
– Нет, – настаивал Джексон. – Я не вижу, как из этого выбраться. Если Каррузерс виновен, то это триумвират виновных: Каррузерс, Феннуорт, Джордан. Или сделаем это квадрумвиратом.
– И кто четвёртый?
– Сара Планк.
– Это просто смешно! – услышал свой резкий голос Норман.
– Да? Если человека убили, чтобы получить обгоревший труп, то нужно было как-то заманить его в мастерскую поздно вечером. Приманкой. А что может быть лучше девушки? Вероятно, она любовница Каррузерса – сейчас скрывается вместе с ним, ожидая денег, которые они заберут у Джордана.
– Я не верю. Это фантастика. Если бы вы знали эту девушку, лейтенант, то понимали бы, насколько абурдна эта идея. Сара как орудие злодеяния и любовница, как приманка, используя ваше выражение...
– Кажется, вас она приманила довольно эффективно, – сухо обронил Джексон.
Норман замолчал. Детектив даже не знал, насколько эффективно его приманили в ночь гибели Феннуорта. А сам он не знал, насколько искренна его возмущённая защита Сары и сколько в ней просто спасения своей чести. Подозрение – коварный и голодный червь.
– Так, мальчики, – буркнул Фергюс. – Не предавайтесь выдёргиванию волос, как сказал бы Хилари. Сейчас меня больше всего беспокоит не Сара Планк и не скрытые глубины её личности.
– Нет? А что же?
– Вот что: план Каррузерса до сих пор включал убийство неизвестного лица ради получения трупа и убийство сообщника ради сохранения тайны. Сколько ещё случится смертей, прежде чем он получит свои сто тысяч? У него перед нами преимущество. Он вне поля нашего зрения, предположительно, мёртв. Он может нанести удар, где и когда пожелает. Сколько ещё должно произойти несчастных случаев?
– Я не могу приставить охрану ко всем в театре.
– Нет. Но подумай, сколько ещё смертей может оказаться выгодными. Хилари Вэйн слишком многознает. Сара Планк вполне может знать слишком много. Льюис Джордан может претендовать на сто тысяч Каррузерса. Фрэн Оуэн... – Фергюс медленно поднялся, опираясь на трость. Он слегка поморщился, обрушив на лодыжку весь вес своего тела. – Что мне нужно, – проговорил он, – так это пара дней на диване, вытянув ногу на чуде-е-есную м-я-я-ягкую подушку. Но не когда Руперт Каррузерс на свободе. Пока, Энди. Увидимся при следующем несчастном случае.
– У меня есть идея, – проговорил Фергюс, когда Норман свернул в Беверли. – И такая идеальная, такая восхитительно фантас-чёрт-возьми-тическая идея, что я даже не осмелился упомянуть её Энди.
– Сара? – быстро спросил Норман.
– Нет. Другой след. Это...
– Слушай, – сказал Норман. – Я тревожусь. Не из-за того, что говорил твой лейтенант; это чушь. Но из-за прошлой ночи. Она исчезла не из чистого злобного каприза; не после... Но вот что я имею в виду.
– Для драматурга, – сообщил Фергюс, – ты, на мой взгляд, не слишком-то ясен и красноречив.
– Нет, послушай. Каким-то образом это бедное дитя запуталось во всём этом жутком беспорядке. С таким же успехом это могло бы произойти со мной. И, что бы ни случилось, мне хотелось бы, чтобы ты вытащил её. Я не навязываюсь, – заторопился он, – но у меня осталось немного денег. Не так много, но немного есть. И мне не так уж обязательно вкладываться с Эндрюсом в постановку моей пьесы. Так что... ну, если ты дашь мне знать, какой берёшь гонорар?..
– Забудь, Норм, – рассмеялся Фергюс. – Нить есть нить. Я не могу решить это дело и оставить что-то нераспутанным. Найти Сару – его часть, часть моей работы. Мне не нужна оплата от тебя.
Норман поколебался.
– Я не имел в виду просто найти её, – наконец, проговорил он. – В смысле, если у неё какие-то проблемы... если вся та белиберда, которую нёс Джексон... ну, если это окажется где-то рядом с правдой...
– Там был красный свет, – сообщил Фергюс. – Это я так, к слову.
– Если это вообще может быть правдой, то я прошу тебя...
– Как я понимаю, сэр, – улыбнулся Фергюс, – вы подкупаете меня, чтобы я позволил ей уйти? Даже если она любовница убийцы, сообщница и приманка?
– Даже если она такова, – твёрдо проговорил Норман. – Потому что я знаю, что она – другая.
– Любовь, – заметил Фергюс, – прекрасная вещь, но логических способностей она не усиляет.
– Так как?
На сей раз заколебался Фергюс.
– Вот что я тебе скажу, Норм, – наконец, проговорил он. – Как только я смогу определённо судить, кто и что Сара Планк и где она, я первым сообщу тебе эти сведения. И бесплатно. А тогда ты скажешь мне, что делать... если всё ещё захочешь этого. Справедливо?
– Вполне, – промолвил Норман, и повисла тишина. – А куда мы направляемся? – наконец, спросил он.
– К Фрэн Оуэн. Поверни на Западное, а потом направо. Там я тебе покажу.
– И ещё... прости, что я прервал тебя, но мне нужно было выговориться. Что за идею ты не осмелился рассказать даже лейтенанту?
– Знаешь, Ватсон, я подумал и решил не говорить даже тебе. Это динамит, и если он взорвётся – ну, я имею право оказаться единственным со шрамами.
– Шрамы за верную службу – право Ватсона. Давай, рассказывай.
– Ух-ху. Я вот что тебе скажу; и если ты умный мальчик, то сам всё увидишь: есть только один возможный ответ на четвёртый вопрос Энди. И я знаю этот ответ.
– Фрэн дома? – спросил Фергюс рыжеволосую девицу, открывшую дверь.
– Какая Фрэн? – засомневалась она.
– Фрэн Оуэн, ну, из Малого театра Каррузерса.
– А. Окей. Проходите, я позову её.
Девица провела их в своего рода гостиную, увешанную батиками, посмертными масками и эскизами костюмов и обставленную широким ассортиментом вещей от старинной мягкой мебели до упаковочных ящиков. Она энергично возопила: "Фрэн!" в сторону лестницы и добавила, вновь развернувшись к гостям:
– Садитесь на что-нибудь. Простите, если я была скептичной в дверях, но нам приходится быть осторожными.
– Почему?
– Мы что-то вроде кооператива. Множество девушек самых разных профессий – я вот библиотекарь, а есть у нас все, от балерин до продавщиц, и мы делим расходы поровну. Так что не знаю – люди видят, что в доме полно девиц, ну и – вроде как надо проверить, что им нужно.
– Уже был набег? – ухмыльнулся Фергюс.
– Не совсем. Но я всегда с подозрением отношусь к рыжим, – многозначительно посмотрела она на Фергюса, – даже хромым. Рыжие никуда не годятся.
– Но вы сами такая.
– Знаю, – сказала она и не стала продолжать.
– Как мило! – проговорила вошедшая Фрэн Оуэн. – Компания!
– Ух-ху, – сказал Фергюс. – Хорошее местечко, когда проберёшься мимо часового.
– Это Люсиль, – объяснила Фрэн. – Вождь и дух этого места. Хотите выпить?
– Мы гостеприимны, – сообщила рыжая девица.
– А вы?..
– Нет, – не без тихой гордости промолвила Фрэн. – Я в завязке.
– Йеу-у-у! – завопила Люсиль. – Господи, да я ж должна всем рассказать! Увидимся, мальчики. – И она исчезла, громко, по-детски распевая: "Фрэн в завязке! Фрэн в завя-а-а-а-азкее-е-е!"
– Тихая у вас тут жизнь, – отметил Фергюс. Подтверждая его наблюдения, пианино по соседству принялось выстукивать нечто крайне напоминающие ударные инструменты, должно быть, Белу Бартока57.
– Нам весело. Все что-то делают. А когда мы все дружно вкладываем деньги в общие расходы, жизнь получается довольно разумная.
– Что-то вроде представлений Марка Эндрюса о театре?
– Да. И разве это не замечательно? Поэтому я и завязала с выпивкой; или ты угадал? Теперь мне действительно есть над чем работать – над чем-то честным, чистым и хорошим.
– И ни одно из этих слов, – прокомментировал Фергюс, – не подошло бы в точности к покойному Руперту Каррузерсу.
– Нет. – Голос Фрэн дрогнул. – А должны?
– Эндрюс был прав. Ты одна из тех умниц, что видели Каррузерса насквозь. Но, в таком случае, зачем ты оставалась с ним?
– А что? Для всего должны быть причины?
– Да, незаметные. Это на крупные вопросы нет ответов; незаметные причины всегда играют роль.
– И зачем тут быть незаметной причине? – уклонилась от ответа Фрэн.
– Ну же, Фрэн. Время Каррузерса кончилось; расскажи нам, почему ты это терпела.
– Я смирилась... Нет, я ввязалась в это, потому что...
Из холла вылетела девушка – высокая и стройная юная еврейка в шортиках и напоминавшем недоуздок лифчике.
– Смотри! – закричала она. – Смотри, Фрэн! – Приняв на полу в центре комнаты грациозную позу, она подпрыгнула, семь раз перебрала ногами и вновь легко приземлилась на пол. – Семь антраша! – восторженно завопила она. – А до сих пор получалось пять!
– Это Белла, – сказал Фрэн. – Она...
– Не подсказывай, – остановил её Фергюс. – Дай угадаю. Она стриптизёрша?
– Нет, – сказала Белла. – Но была. Хотите посмотреть? – Её бёдра медленно качнулись, а руки взлетели к задней пряжке недоуздка.
– Агнец мой, – запротестовал Фергюс, – я привык смотреть такое с балкона. Вблизи вынести не смогу, не в нынешнем состоянии.
Белла ухмыльнулась, произвела три антраша на бис, высунула язычок и исчезла.
Фрэн беспомощно взмахнула руками.
– Видите?
– Ты говорила... – подсказал Фергюс.
– Я? Но как глупо с моей стороны. Скажите, мистер Харкер: эта ваша пьеса – как она называется?
– Никак. Думаю, её окрестит наше предприятие. И ничего насчёт душ и одеяний.
– Мы займёмся этим. Но я хотела спросить – есть там роль для меня?
– Я, конечно, не видел вашей игры; но судя по тому, что рассказывали Фергюс с Сарой, думаю, что да.
– Отлично. Какая?
– Женщина с высокими идеалами и активной, распланированной жизнью, выходит за оклахомского нефтяника и медленно наблюдает за своим разложением. Она единственная из персонажей, кто осознаёт происходящее с ней, но морально бессильна остановить этот процесс.
– Звучит отлично. В такую роль вцепиться зубами можно. С нетерпением жду читки на следующей неделе, если Феннуорт не помешает.
– Так вы не слышали?
– Что?
– Феннуорт погиб этой ночью, – ответил ей Фергюс.
Пианистка переключилась на "Танец огня" Фальи58. Похоже, ей нравилось всё громкое. Ритмичный, ритуальный стук почти заглушил тихое "Убит?.." Фрэн.
– Переходил улицу, не глядя по сторонам. Урок пешеходам.
– Ох. – В её голосе прозвучало облегчение.
– Да. Убийство – такая обыденность, не правда ли? Освежает столкнуться со смертью в результате чистого несчастного случая.
– Так убийство – обыденность? – улыбнулась она. – Тебе не надоело, Фергюс? А вам, мистер Харкер? Носить с собой красивые вырезки об убийстве? – Она произнесла это с усилием, как будто била кончиком языка по больному зубу.
Фергюс застучал тростью по полу.
– Я пришёл сюда с некой целью, Фрэн.
– Да?
– Хотел тебе кое-что сказать. Кое-что, что тебе было бы полезно знать.
– Ты опять о моей игре? Думаю, я могу не пережимать, если захочу этого. И всё это не обязательно нетеатрально, как ты утверждал. Собственно, это Новый Способ Переигрывать.
– Всё в порядке, макушла. Не переиграй вот с чем: Уиллард Бимис всё ещё жив.
Дверь вновь распахнулась. На сей раз незваным гостем была блондинка в свободном одеянии с прямыми волосами и слегка безумным взором.
– Отлично, – проговорила она. – Компания. Слушайте, мальчики... знает тут кто-нибудь что-нибудь про вампиров?
Фрэн попыталась стереть с лица хмурое выражение.
– Это Кэти, – сказала она. – Пишет для дешёвых журналов.
– Я хочу знать, – продолжала блондинка, – что происходит, когда всаживаешь в них кол. Они извергают фонтан крови или взрываются с громким хлопком?
– С ними как с буджумами59, – сообщил Норман. – Они тихо и внезапно исчезают, и больше их никогда не видишь.
– Спасибо. Мне это и было нужно знать. Но, думаю, гейзер забавнее. – И она удалилась.
Фрэн медленно перевела взгляд на Фергюса.
– Так я переигрывала?
– Ты отлично справилась, насколько могу судить.
– Но он же мёртв, его лицо обгорело. Я думала, ты уже догадался.
– Именно. Поэтому я и говорю: он всё ещё жив.
Фрэн сидела неподвижно.
– Я тебе не верю.
– Я просто подумал, что ты захочешь знать.
– Думаешь, я могу теперь не пить?
– Скоро он заплатит. Обещаю тебе это. Не за твою мать, но за многое другое.
– Я могла бы дурачить тебя, – словно себе самой проговорила Фрэн. – Но зачем? Я выдала себя в тот вечер у "Джо". И, опять же, когда ты рассказал мне об... этом деле, я назвала имя Джанет, которого ты не упоминал. Я поняла это слишком поздно. Но мне было уже всё равно, кто что узнает. Всё было кончено. Мне не было нужды забываться в выпивке или в мужиках, которые уходили с первой попавшейся пышнотелой девкой. Всё было кончено, а теперь...
Пианино замолкло. В комнате повисла жуткая тишина.
– Расскажи мне три вещи, – проговорил Фергюс.
– Зачем? Впрочем, почему бы нет?
– Как ты его узнала?
– Я не узнала. Не была уверена.
– Но что заставило тебя думать...
– Я потратила последние деньги, какие у меня были, на частных сыщиков, чтобы найти Бимиса. Устроившись, наконец, машинисткой, я питалась одними крекерами с молоком, но продолжала платить им. Они разузнали, что он подался в театр, но не смогли установить, как он изменил своё имя. Может быть, поэтому я пошла в актрисы – подсознательно надеялась, что однажды найду его. Не знаю. Затем, когда я встретила этого человека... Он выглядел не так, как тогда, но я почувствовала, словно что-то внутри меня дрогнуло. Наверное, так бывает, когда внутри тебя впервые поворачивается ребёнок. Я продолжала наблюдать. Мелочи. Интонацию, обороты речи, слово, которое он вечно перевирал. Я пыталась узнать о нём всё, что могла. И ничего раньше 1927 года. Там был тупик. Я всё больше и больше убеждалась; я знала... Что ты ещё хотел?
– Зачем ты написала в полицию Цинциннати?
– Перенапряглась, – просто ответила она. – Одна из мыслей, которые осеняют. На другое утро я увидела, насколько это бесполезно; но я была в отчаянии. Мне казалось, что я что-то – хоть что-нибудь – сделала, чтобы убийца моей матери не расхаживал, словно божок, по своей грязной театральной луже.
– Последний вопрос, – вмешался Фергюс. – В Цинциннати у него были такие брови?
– Нет.
Фергюс встал.
– Спасибо, Фрэн. – В этих простых словах звучали тепло, благодарность и сочувствие. – Я дам тебе знать, если что-то прояснится. И... обещай мне, что до завтра будешь в завязке.
Фрэн безмолвно кивнула и попыталась улыбнуться. Пианистка принялась на полной громкости за марш Прокофьева.
Глава 15
Тихая обитель Льюиса Джордана мирно грелась на солнышке. Норману подумалось, что именно здесь – убежище и покой; и всё же здесь, быть может, таилась самая суть всей трудной и смертоносной проблемы.
Кот Нансен упивался теплом, играя с чем-то блестящим и ослепляющим отблесками лучей глаза. Фергюс протянул трость и придвинул сверкающий предмет поближе. Это была пустая бутылка из-под виски той же отвратительной дешёвой марки, что фигурировала в рассказе Хилари и была найдена Норманом в столе Каррузерса. Фергюс молча взглянул на своего Ватсона и захромал к двери.
Похоже, Джордан был не рад их видеть. В его "Входите, джентльмены" прозвучало некое нежелание. Он с неизбежной вежливостью расспросил Фергюса о лодыжке, но затем позволил разговору прерваться и лишь вынужденно и запоздало предложил гостям присесть.
– Я ожидал увидеть вас в театре, – проговорил Фергюс.
– Знаю. – Джордан беспокойно пощипывал бороду. – Мне следовало прийти. Но то известие, что вы сообщили мне в четверг, так потрясло меня, что... я не мог привыкнуть к мысли о смерти в этом театре. Я остался здесь и пытался... всё обдумать. Уверяю вас, задача не из лёгких.
– В ваше отсутствие кое-что произошло.
Джордан хранил молчание.
– Вот как? – заставил он, наконец, себя задать вопрос. – И какого рода, мистер О'Брин? Человек, отрешившийся от мира, не должен терять с ним связи.
Фергюс вкратце поведал ему о смерти Феннуорта, назвав её просто несчастным случаем, и о планах Марка Эндрюса относительно театра.
– Снова смерть, – пробормотал Джордан. – Смерть...
– И, боюсь, – продолжал Фергюс, – что если план Эндрюса удастся, ваше произведение отправится в мусорную корзину. Он не выказывает горячего желания возиться с этой постановкой.
– Неважно, – удивил его Джордан. – Должно быть, он прав. Пьеса плоха. Человек должен придерживаться того, что знает, что может сделать. Ворваться на чужое поле значит себя погубить. Пусть он выбрасывает пьесу. Для меня это не имеет значение.
– Я думал, "Душа" много для вас значит? – странно посмотрел на него Фергюс.
– Так и было. Многие вещи многое для меня значили. И, возможно, неправильные вещи. Ценности не столь однозначны, не столь просты, как мы порой думаем. Мечтать – благородно. Надеяться – великолепно. Но верить в мечты и надежды... это идиотизм. – Его голос звучал резко и горько.
– Вы переменились, сэр. – Это было вполне простое и очевидное утверждение, но голос Фергюса задрожал, произнося эти слова.
Джордан пристально посмотрел на него острым старческим взором.
– Вы думаете, что я переменился, мистер О'Брин?
– Вы словно утратили – как бы это сказать? – вашу лучшую часть?
– Иные перемены необходимы... Но зачем вы сюда приехали? Остались ещё необъяснённые вопросы?
– Нет. Главным образом, потому, что я считал этот дом обительню тишины и довольства. И мог ошибаться.
– Неужели человек с больной ногой взыскует тишины и довольства так далеко?
– Хорошо. Я задам вопрос. Когда мы уезжали отсюда в четверг, то видели, как в своей немыслимой старой колымаге подъехал Адам Феннуорт. Что он хотел от вас?
Лицо Льюиса Джордана ничего не выражало.
– Я не видел Феннуорта с тех пор, как был последний раз в театре.
Повисла тишина, удивительно напряжённая, скрывающая невысказанные, почти не скрываемые враждебные намерения. Норман оглядывал комнату. Беспорядок распространялся, начиная с письменного стола, словно злокачественная опухоль, пожирающая здоровые клетки.
Ещё до четверга Норман ощущал проблемы, скрытые в театре, но среди всех тайно тлеющих эмоций было два чистых источника облегчения, Сара и Льюис Джордан. Теперь тление вспыхнуло пламенем, и даже эти два источника, способные погасить его, высохли. Её собственные прихоти, если не нечто худшее (и сколь худшее, он всё ещё отказывался думать) отрезали его от Сары; а теперь и благословенная тишина убежища Джордана была чем-то нарушена. Там, где покоилась безмятежность, теперь остались лишь оттенки некой скрытой горечи. Казалось, что разрушительная сила Каррузерса словно только усилилась после его смерти, если он действительно...
– Джентльмены, – проговорил Льюис Джордан в единственно выносимой для него попытке проявить радушное гостеприимство, – я собирался поставить чайник, когда вы прибыли. Не хотите разделить со мной чашку чая?
Норман начал вежливо бормотать что-то в знак согласия, но Фергюс оборвал его:
– Нет, спасибо.
Джордан нахмурился и как будто даже не заметил, что Нансен прыгнул к нему на колени.
– Вам не подходят столь слабые напитки, мистер О'Брин?
– Сознаюсь, – сказал Фергюс, – меня беспокоит не слабость.
Правая рука Джордана погладила мурлычущего Нансена.
– Не понимаю вас.
– Я выпил бы виски, если у вас есть.
– Вы знаете, что я не люблю крепкие напитки. Быть может, бокал шерри?
– Нет, спасибо.
Джордан подался вперёд.
– Мистер О'Брин, – медленно проговорил он, – кто вы?
– Я? Дурак, задающий глупые вопросы. Помните?
– И зачем?
– Задающий, а не отвечающий. И я задам ещё два, мистер Джордан. Первый: у вас есть телефон?
Очевидно, полная неуместность прозвучавшего сбила Джордана.
– Да, – кивнул он.
– А второй вопрос – просто эхо: кто вы?
Голос Фергюса не был больше ярким и бодрым. Это был холодный, жёсткий голос, прорезавший своим льдом тёплый воздух. Взгляд зелёных глаз скрестился со взглядом Джордана. Повисла долгая тишина. Затем Нансен, взвыв от боли, отскочил от сильно сжавшей его руки.
Напряжение испарилось.
– Простите, что побеспокоил вас, – лёгким тоном проговорил Фергюс. – Пошли, Норм.
– До свидания, мистер Джордан, – с учтивым замешательством сказал Норман.
Льюис Джордан не сказал ничего. Выходя из дома, они чувствовали на своих спинах его взгляд. И он обжигал сильнее солнца.
– Как там динамит? – спросил Норман. Они сидели на кухне О'Брина, поглощая столь необходимую закуску – бутерброды с ветчиной и пиво. Это была первая еда с самого завтрака, но, лишь ощутив запах ветчины, Норман понял, как сильно проголодался.
– Динамит? Сегодня вечером, Норм. Но говорю тебе, мне страшно. Отчасти боюсь выставить себя дураком, а отчасти – ну, я просто старый трус. Господи, если б у меня были такие лёгкие проблемы, как у Пола Джексона.
Норман вздрогнул.
– Только не говори мне, что посреди всего остального ты и об этом догадался.
– Боюсь, что так. Подсознательно. Продолжал загонять это в самый дальний уголок мозга, пока, наконец... Могу закруглиться сегодня вечером и с этим, удовлетворив своё, как это называет Энди, пристрастие к эстетической симметрии.
– Но как... – Норман прервался, когда зазвонил телефон.
– Возьми, а? – попросил Фергюс из глубин своей кружки. – Я уже не такой проворный, как раньше.
Вернувшись в кухню, Норман не мог сдержать злорадной усмешки.
– Это был Пол Джексон, – объявил он. – Просил не беспокоить тебя – просто передать, что он видел Риту, она благополучно вернулась из Гонолулу, и всё это было ошибкой. Уверен, он хотел послушать твоё решение, но почему-то оно его уже не заботит.
Фергюс стукнул кружкой по столу.
– Мистера Джексона, – загадочно сообщил он, – ещё ждёт, быть может, сюрприз. И не меньше, чем тебя, мой непочтительный Ватсон. А теперь за работу. Помоги мне пройти в ту комнату.
Усмешка Нормана испарилась, когда он услышал разговоры Фергюса по телефону. Первой последовала долгая беседа с мистером Айверсом из Юго-Западной Национальной страховой компании, который явно не хотел вести дела в субботу вечером, но в конечном счёте был переубеждён, что подобное нарушение можно оправдать, если на кону сто тысяч долларов.
Затем последовал ещё более долгий и подробный разговор с лейтенантом Джексоном. Норман видел, как планы на вечер обретают форму, слышал, как умозаключения логично встают на своё место.
Но всё-таки не мог поверить.
Теперь всё было по-настоящему. Больше никаких абстрактных теорий, никаких шуточек; тьолько дело. И оно было невозможным, и оно должно было оказаться правдой.
Фергюс повесил трубку и откинулся в кресле.
– Теперь понимаешь, да? Понимаешь, почему Феннуорт убит, и почему Джордана не было в театре, и откуда у Нансена бутылка? Видишь, в чём суть мошенничества со страховкой и как Каррузерс получает сто штук? И, прежде всего, знаешь теперь, чьё тело было найдено с обожжённым лицом и вставными зубами Каррузерса?
– Да, – неохотно проговорил Норман. – Но ещё не понимаю, не до конца. Всего слишком много. Слишком полная перемена.
– Мистер Бимис прошёл долгий путь.
– Ты можешь это доказать – часть с Бимисом?
– Возможно. Его допрашивали в Цинциннати; должны были остаться его отпечатки в досье.
– Я имею в виду, доказать убийство?
– Сомневаюсь. Но человека нельзя казнить больше одного раза. А там, в Огайо, у него бы не было цивилизованных убийств нашей газовой камеры.
На этой радостной ноте явилась Морин.
– Привет, мальчики, – устало простонала она. – Полагаю, снова опустошили холодильник?
– Осталось, моя прекрасная сестра во хмелю, ровно столько пива, сколько положено маленьким девочкам. Можешь и нам принести. У тебя был тяжёлый день?
– У меня? – Морин скинула туфли и зашвырнула шляпу на светильник, где та выглядела не менее правдоподобно, чем на её голове. – Я организовывала приём, а ты знаешь приёмы в "Полли". – Она в одних чулках прошла на кухню и вернулась с тремя благородно пенящимися кружками.
– И для кого на сей раз?
– Нашей Риты. Она только что вернулась из Гонолулу на "Клипере".
Норман подавил комментарии, которые хотел изречь.
– Пол там? – лениво спросил Фергюс.
– О, – улыбнулась при этом воспоминании Морин, – это было красиво. Помнишь, я сказала Полу, что мы прекращаем строить этот роман? Ну, нам пришлось поставить сцену расставания и объяснить прессе, что произошло, так что, как сказал бы мистер Уинчелл60, "пф-фт", или, может быть, "пфуйть". Лучшая игра, какую я только видела у Риты, – так благородно и самоотверженно, нет, она не должна мешать карьере Пола, вплоть до геенны огненной, восхождения на трон и всего такого. Ох, как хорошо!.. – с шумом выдохнула она, наполовину осушив кружку.
– Веселье и игры, – проговорил Фергюс.
– Рита в самом деле играет? – приподнял бровь Норан.
– Знаешь, она может. Клянусь всеми громами. Она подаётся как Желание Всего Мира и Соль Земли, но сама совсем не такая. Просто тихая девушка, которая хочет играть, и у неё для этого немало возможностей. Когда она хорошая актриса, то может пробудить в тебе критика, а не зверя; а когда плохая, то пышет жаром. А к.с. срывает зверь.
– К.с.? – не понял Норман.
– Ну да. И какой Спасатель имеет право уничтожить такой кусок веселья в шоу-бизнесе? К.с. означает кассовые сборы. – Она повернулась к брату. – Что сказал доктор?
– Он не приходил, – спокойно проговорил Фергюс.
– Не приходил? Господи, вот беда с этими профессионалами. Наверное, ему пришлось играть в гольф с каким-то крупным специалистом, способным подкинуть дело. Ты звонил ему?
– Он сказал, что завтра его не будет, – продолжал импровизировать Фергюс.
– Ох, что я скажу ему! Оставить тебя здесь с лодыжкой, опухающей чем дальше, тем больше. Смотри. Я сейчас наскребу на скорую руку ужин – ты же останешься, Норм? А потом мы уложим тебя в безопасную постельку.
– Хм, – произнёс Фергюс. – Хм. Видишь ли, сладчайшая моя, дело в том, что я... Собственно говоря, мы...
– Мы должны быть в восемь часов в офисе Юго-Западной Национальной, – вмешался Норман. – Если телефон ничего не переврал.
Морин посмотрела на одного, затем на другого и фыркнула.
– "Доктор не приходил", – процитировала она. – Понимаю. Когда тебе нужно лежать в постели, ты мечешься по всему Голливуду и суёшь нос в...
– Послушай, – резко сказал Фергюс. – То, вот что я сую нос, возможно, представляет собой пятьсот долларов. Я не буду говорить о справедливости или об исправлении людских судеб, или даже о том, что этот случай может дать моей карьере. Я обращаюсь к твоему голливудскому уму с этой солидной суммой, и даже будучи столь поглощённой миром кино, ты не сможешь просто чихнуть на неё. Я буду в том офисе сегодня в половине девятого, с лодыжкой или без лодыжки. Итак, моя любимая сестра, к твоей нежной заботе я прибавляю свои любимые глупости. Я уезжаю.
– Тогда и я тоже.
– Но ты не можешь. Это конфиденциальное дело.
– А Норм едет?
– Он отвезёт меня.
– Если ему можно, то и мне.
– Но он мне нужен подтвердить мои слова.
– Ты думаешь, я позволю вам, двум балбесам, бродить самим? Я еду. – Фергюс пожал плечами и повернулся к Норману. – Видишь, чем кончается конфликт между О'Бринами? Она говорит, что я не еду. Я говорю, что она не едет. Итог: мы оба едем. Но при одном условии.
– Условии? – с подозрением переспросила Морин.
– Норм, как ты думаешь, тебе хватит десяти минут, чтобы наполнить эти кружки?
Норман отправился на кухню с самым искренним намерением не подслушивать. Намерение это продержалось недолго, но с тем же успехом он мог бы его не отбрасывать. Из секретного совещания О'Бринов ему не удалось расслышать ничего, кроме того факта, что в какой-то момент кто-то из них воспользовался телефоном.
В остальное время он не слышал ничего, кроме собственных мыслей, напоминающих ему, что Фергюс обрисовал все ракурсы дела, кроме одного. Он не проронил ни слова, какое место в этой картине занимает Сара.
Норман вспомнил пляж, вспомнил Сару, умоляющую её доверять ему, что бы ни случилось, верить в её любовь. Это было нелегко.
Он поднял кружку и с силой выдохнул.
– Что бы ни случилось, – сказал он.
Глава 16
В конечном счёте, Морин не сорвала встречу. Фергюс и лейтенант Джексон приложили все усилия, ручаясь за неё, но мистер Айверс (аккуратненький педантичный человечек в пенсне без оправы и стоячем воротничке) фыркнул и спросил:
– Эта молодая женщина необходима для изложения вашего дела, О'Брин?
И, когда Фергюс неохотно признал, что это не так, мистер Айверс одним коротким замечанием отправил её во тьму приёмной.
Кабинет мистера Айверса был столь же тих и чопорен, как сам этот человек. Фергюс, на правах инвалида, добился, чтбы ему принесли из приёмной мягкое кресло; Норману и Джексону пришлось довольствоваться тем удобством, которое доставляли безжизненные стулья мистера Айверса с прямой спинкой.
– Я до сих пор не понимаю, О'Брин, – с некоторой раздражительностью изъявило протест это должностное лицо, – почему на этом заседании необходимо присутствие полиции. Компания, – и в его благоговейной речи это слово было написано с заглавной буквы, – не всегда в случаях мошенничества избирает судебное преследование. Собственно говоря, мы предпочитаем оставлять право выбора за собой.
– Если бы это было просто мошенничеством, мистер Айверс, – сказал Джексон, – я мог бы вас понять. Но, уверен, Юго-Западная Национальная никогда станет заниматься сокрытием улик в деле об убийстве.
– Естественно, – проговорил мистер Айверс. – Очевидно. Но пока убийство не доказано...
В дверь постучали. Мистер Айверс лично её отпер.
– Мистер Айверс? – тихо спросил Льюис Джордар.
– Мистер Джордан? Не зайдёте ли? Я понимаю, что с моей стороны было крайне необычно пригласить вас сюда в такой час, но обстоятельства, над которыми я не властен, к несчастью, вынудили меня...
– Да, – сказал Джордан. Невозможно было понять, сколько долго длилась бы фраза мистера Айверса, не будучи столь односложно прервана.
– Так мило с вашей стороны быть столь терпимым. Не могли бы вы пройти сюда...
Джордан вошёл в комнату, остановился как вкопанный и словно решился повернуть назад. Но, справившись с мгновенным потрясением, он остался.
– Добрый вечер, мистер О'Брин. Не ожидал вас здесь увидеть. И мистера Харкера. И?..
– Меня зовут Джексон, – сказал лейтенант.
– Рад знакомству, сэр. – Джордан протянул правую руку. – Но для чего это общественное мероприятие, мистер Айверс?
Мистер Айверс нахмурился, покосился на Фергюса и хмыкнул.
– И вновь, мистер Джордан, могу лишь сказать, что обстоятельства...
– ...над которыми вы не властны. Да, понимаю. Но я полагал, что вы пригласили меня сюда, чтобы обсудить вопрос выплаты по полису Руперта Каррузерса. Неужели это столь публичное дело?
Мистер Айверс расположил себя за столом и принялся с совершенно механической сосредоточенностью исследовать свой набор ручек и карандашей.
– Боюсь, вы не до конца понимаете положение дел. Мистер О'Брин... м-м-м... один из наших доверенных следователей.
Лицо Джордана посуровело.
– Понимаю. А Харкер, полагаю, его помощник?
– В некотором смысле.
– А мистер Джексон?
– Детектив-лейтенант полиции.
Джордан молча сел. Его рука почти незаметно двигалась, словно поглаживая невидимого Нансена.
– Очень хорошо, – наконец, проговорил он. – Для меня непонятно их присутствие, но я не вижу причин, почему бы нам не покончить с нашим делом скорейшим образом даже в их присутствии. Я пришёл сюда просто для того, чтобы...
– Минутку, мистер Джордан. – Позже Фергюс говорил, что трагедию можно было бы предотвратить, не выбери мистер Айверс именно этот момент, чтобы заговорить. – Прежде чем мы приступим к нашему делу, надо убедиться, нет ли каких-либо иных срочных вопросов. Мистер О'Брин?
Фергюс стукнул тростью. В опустившемся после этого молчании Норман посмотрел на бородатого старика и одно внезапное мгновение испытывал одно лишь паническое желание оказаться где угодно, хоть опять в Оклахоме, только бы не в этом кабинете. Но Фергюс уже говорил. Жребий был брошен.
– Если бы я мог ходить, – начал сыщик, – то подробно бы рассказал обо всём. Мог бы даже, если бы кто-нибудь из подчинённых мистера Айверса сбегал за пивом. Но, поскольку я сижу с сухим горлом, то буду относительно краток. Просто выделю основные моменты. Однако и Харкер, и лейтенант знают, что каждое из заявлений, которые я намерен сделать, в достаточной степени подтверждены, а если вам нужны сноски и источники, то вы получите их позже. Вот так. Переходим к делу Каррузерса. Для начала, каким человеком был Руперт Каррузерс? Продажным, беспринципным и корыстным. Моё собственное расследование того, как он руководил театром, показало, что он сделал бы что угодно и с кем угодно, если на этом можно было получить деньги. Даже человеческая жизнь для него ничто не значила. У нас есть свидетельство Хилари Вэйна, как спокойно он переложил всю ответственность за смерть старухи на её сына; и у нас есть нечто более сильное, чем простое подозрение, что он совершил ради денег тринадцать лет назад умышленное и хладнокровное убийство, за которым последовало столь же спокойное убийство сообщника ради сокрытия улик. Короче говоря, если разделить человечество так же просто, как в пьесе мистера Джордана, на Чёрное и Белое, то Руперт Каррузерс для неё достаточно чёрен. Но тайные доходы от Малого театра Каррузерса были цветочками для человека калибра Руперта. Тем не менее, он, казалось, был доволен теми тривиальными доходами, которые мог вымогать этим путём, пока не встретил Льюиса Джордана, человека столь же Белого, сколь Чёрен был сам Каррузерс.
Джордан неловко заёрзал.
– И тогда начали происходить странные вещи. Прежде всего, Каррузерс принял пьесу Джордана к постановке. Он был уже достаточно опытным в делах театра, чтобы понимать, что у этого творения нет никаких коммерческих перспектив. Он не просил у Джордана денег на постановку. И едва ли идея этой пьесы относилась к тем, которые он мог поддержать из альтруизма. Короче говоря, исходя из всего, что нам известно о Каррузерсе, у него не было никакой законной или даже сомнительной причины ставить "Два одеяния души". Решив это сделать, он совершил ещё два необычных поступка. Один из них заключался в том, чтобы убедить Джордана присоединиться к нему в том совместном страховом полисе, который и привёл нас сегодня вечером сюда. Другим был живой интерес к деталям постановки и реквизита, которые обычно оставались вне его внимания. А эта постановка зависела, главным образом, от огненных эффектов в прологе. Такой человек, как Каррузерс, не совершает бессмысленных поступков, это не соответствует его характеру. Нам даже не нужны показания Хилари Вэйна, подслушавшего заговор, чтобы из этих поступков уже сделать вывод, что готовился заговор, план, который каким-то образом обеспечил бы Руперту Каррузерсу сто тысяч долларов. Что же дальше? Обнаружен труп с разможжённой головой и обгоревшим лицом. Труп якобы Руперта Каррузерса. Всем вам известна предположительно принятая реконструкция событий, исходя из версии несчастного случая; но сгусток крови на одной из бутылочек со взрывчатыми веществами её рушит. То же самое делают все предварительные поступки Руперта Каррузерса, указывающие лишь на одно: он собирался смошенничать со страховкой. А все физические факты в той же мере соответствуют и моей версии об убийстве: что Каррузерс встретил некоего Х в тот вечер в лаборатории, слегка ударил Х, разбил его череп о токарный станок, обменялся с ним одеждой и зубами и аккуратно опалил его лицо. Да, мистер Джордан?
– Я ничего не говорил. Прошу прощения – из меня что-то вырвалось помимо моей воли, должно быть, от ужаса. Внезапная смерть страшна сама по себе, но убийство...
– Все физические факты, мистер О'Брин? – нахмурился мистер Айверс. – Но я так понял, что мастерскую нашли запертой изнутри. Как Каррузерс мог выйти из комнаты?
– Давай, Энди, – сказал Фергюс.
Джексон вытянул длинные ноги.
– Это даже слишком просто, если задуматься. Мне и схему рисовать не надо. Опишите ещё раз, Харкер, что именно случилось.
Норман задумался.
– Мы подёргали дверь, и она оказалась заперта. Затем Феннуорт посмотрел и заметил, что ключ в замке. Он попытался вытащить его карандашом, но сдвинул только частично. Я закончил работу своим приспособлением для чистки трубки и вытянул ключ из-под двери листом картона.
– Вот-вот, – сказал Джексон. – Всё так просто. Вы можете прямо утверждать лишь то, что вы видели этот ключ, висевший на своих бороздках в замочной скважине изнутри; Феннуорт заставил вас думать, что всё остальное видел он. Я попробовал сегодня днём дома со своей дверью, и оно сработало. Подвесьте ключ с внутренней стороны за его бороздки; заприте дверь снаружи другим ключом; и вот – дверь как будто заперта изнутри. Если вставить ключ правильно, он не выпадет, даже если трясти дверь и стучать по ней; его нужно вытащить чем-то вроде вашего трубочного инструмента.
– Но что вы имели в виду, говоря о преимуществе? – спросил Норман.
– Чтобы ослепить О'Брина, – пояснил Джексон мистеру Айверсу, – я сказал, что единственное преимущество, которое этот ключ имеет по сравнению с обычным, это его недостаток. Парадоксально, но верно; и это ещё одно доказательство злого умысла. Зачем Каррузерсу было делать этот ключ с ручкой без дырочки? Таких матриц у слесарей обычно нет. Должно быть, он изготовил его специально, хотя мы ещё не нашли конкретного мастера. Единственное возможное преимущество этого ключа состоит в том, что его нельзя использовать для трюка с ниткой, чтобы закрыть дверь снаружи. Другими словами, то, что было бы недостатком, если пробовать подделать старомодную запертую комнату, становится преимуществом, когда придуман новый подход. Если в замке не просто ключ, а ключ, который не сдвинешь никаким рычагом, тогда – так думает мистер Каррузерс – полиция действительно окажется безнадежно сбита с толку.
– Спасибо, – сказал Фергюс. – Таким образом, этот ключ становится ещё одним указанием на нечестную игру. И мы приходим к тому, что делу об убийстве препятствуют только показания Адама Феннуорта. Единственное убедительное опознание тела также сделано Адамом Феннуортом. Адам Феннуорт также предпринимает небольшую неприятную попытку убрать с дороги частного сыщика. И Феннуорт – тайный союзник Каррузерса. И Феннуорт через две ночи чрезвычайно внезапно умирает – судьба, выпадающая на долю тайных пособников убийц. Думаю, к настоящему моменту нет уже никаких возражений против следующего вывода: Руперт Каррузерс спланировал и воплотил аккуратное небольшое убийство-с-мошенничеством, неопознанное тело некоего Х в данный момент в морге, а мистер Каррузерс всё ещё в нашем мире. И тогда встаёт настоящий вопрос: единственным мотивом этого плана должна быть сотня тысяч долларов Юго-Западной Национальной. А если мистер Каррузерс всё ещё тайным образом жив, но предположительно умер, как, чёрт возьми, он собирается получить эту сотню кусков? Возникали предположения: что он намеревался шантажировать Джордана, лишив его денег, – слабое, поскольку слишком маловероятен возврат инвестиций в весь этот риск. Что Джордан был его сообщником – ещё слабее, поскольку это означает невероятный переворот во всём характере Льюиса Джордана. Скажу здесь и сейчас вполне откровенно, я не верю, что могут появиться какие-либо доказательства, связывающие Льюиса Джордана с этим планом Каррузерса.
Джордан нахмурился, хотел было заговорить, но резко вернулся в позу тихо заинтересованного слушателя.
До этого момента Фергюс казался беспечно рассуждающим, собирая факты с той же беззаботной точностью, какую можно применить к шахматной задаче или одному из сложных пасьянсов. Но теперь игровая свобода исчезла из его голоса. Его фразы по-прежнему звучали непринуждённо и легко, но голос понизился и приобрёл решительность. Каждое слово падало в безмолвную комнату с сильной и смертоносной серьёзностью.
– Некоторое время назад я сказал, что такой простой и последовательный характер, как мистер Каррузерс, не совершает непоследовательных действий без чертовски веской причины. То же самое относится и к другим характерам. Приведу пример. Человек чистосердечен, добр, правдив, едва ли не слишком опрятен, воздержан и леворук.
– Если это притча, О'Брин, – отрезал мистер Айверс, – то должен напомнить вам, что у нас есть дела.
Фергюс его проигнорировал.
– Но всего за несколько дней этот человек становится подозрительным и циничным. Он бесцельно лжёт. Его аккуратная комната превращается в грязную свалку. Во дворе бутылки от виски. Его не тревожам амбиции, совсем недавно стоявшие в центре его жизни. И, что саоме любопытное, он использует правую руку вместо левой. Разве вы не согласны, мистер Айверс, что должна быть чертовски веская причина для такого набор несоответствий?
– Я был в высшей степени рад услышать, – едко сказал чиновник, – что амбидекстрия включена в число свойств характера. Тем не менее, О'Брин, хотелось бы, чтобы вы вернулись к сути дела.
– Но это и есть суть, – запротестовал Фергюс. – Суть всего. Велико-чёрт-подери-лепнейшая простая суть – наш друг Х, человек, потерявший лицо, и есть Льюис Джордан.
Лейтенант Джексон настороженно подался вперёд, словно готовый к немедленным действиям. Но седобородый человек просто поглубже уселся на стуле и с немым ужасом взирал на Фергюса.
– Что вы имеете в виду, О'Брин? – пропищал мистер Айверс. – Льюис Джордан здесь... не так ли? – слабым голосом добавил он.
Фергюс тихо продолжал, глядя прямо на человека, чьё существование отрицал:
– Исходя из подслушанного Хилари Вэйном, заговор Каррузерса был направлен против жизни кого-то, связанного с театром. Очевидно, Х, если его тело было выдано за Каррузерса, должен был быть мужчиной и, столь же очевидно, должен был иметь вставные зубы. Все мужчины, связанные с театром, молоды, по крайней мере, слишком молоды, чтобы потерять свои зубы, кроме двоих: Льюиса Джордана и Адама Феннуорта. Но у Феннуора другая, столь же важная роль в плане; более того, его больная нога выдала бы его при вскрытии. Он не мог быть Х. И тогда я нашёл простейший ответ на вопрос, как Руперт Каррузерс может получить ту сотню тысяч долларов. Действительно, как, кроме как будучи выгодоприобретателем? Его план продиктовали характеры их обоих. Если Джордан погибнет в результате несчастного случая, а Каррузерс получит деньги, все, кто знает Каррузерса, что-то заподозрят; но если умрёт "Каррузерс", а деньги получит "Джордан"...
Бородатый человек по-прежнему хранил молчание.
– Я никогда не видел мистера Каррузерса, – проговорил мистер Айверс. – Но ведь эти двое не были двойниками?
– Они не похожи друг на друга. Но что с того? Ни в том, ни в другом случае наблюдатель не замечал настоящих черт лица. Безволосая посмертная маска любого из них ничего бы не говорила. В случае Каррузерса вы видели брови, усы, бледную кожу и агрессивный взгляд. У Джордана – седую бороду, бронзовый загар и тихую, спокойную улыбку. И вспомните, новый Джордан старался не приближаться к театру после "несчастного случая". Он собирался, пока не получит деньги, не видеться ни с кем, знакомым с ними обоими, кроме своего сообщника Феннуорта, – если бы вокруг не шатался я. Харкер, конечно, знал их обоих так мало, что был легко одурачен, но даже он заметил перемены – скорее в поведении, чем в облике, несовершенное предположение об изменившемся характере.
– А теперь... – начал Джексон.
– Один момент, лейтенант, – вставил мистер Айверс. – Это офис Компании, и прежде всего необходимо рассмотреть дела Компании. Ваши официальные заботы могут подождать. Что вы можете сказать по этому чрезвычайно серьёзному обвинению, мистер?.. – Он хотел было сказать "Джордан", но его голос оборвался.
Правая рука того человека подёргала бороду.
– Прежде всего я хочу сказать вот что. Я уже пытался это сказать, но вы настояли, чтобы мы сперва выслушали О'Брина. Быть может, так даже лучше. Но я пришёл сюда, чтобы сказать вам, что мне не нужны ваши сто тысяч долларов.
– О, естественно! – вскричал Джексон. – Это может удовлетворить Юго-Западную Национальную. Они никогда не предъявят обвинение в мошенничестве, если вы откажетесь от оплаты. Но убийство – нечто совсем иное, а убийство такого человека, как Льюис Джордан...
– Да, – сказал этот человек. – Льюис Джордан был навсегда уничтожен в среду вечером. Прошу, помолитесь за него.
– Правильно ли я понимаю, – радостно уточнил мистер Айверс, – что вы не претендуете на выплату по полису?
– Постойте, – сказал Джексон. – Я так понимаю, вы делаете признание?
– Да, – ответил этот человек обоим.
– Бог мой, Фергюс, ты говорил, что расколешь дело до дознания, и ты это сделал. Отлично. Послушаем всё это.
– НЕТ!
Это был голос Фергюса, удивительно громкий для маленькой комнаты и оживлённый качеством, какого Норман ни разу до сих пор в нём не слышал, воинственным звоном древней гэльской бронзы.
– Брось всё это, Энди. Простите, мистер Айверс. И вам, мистер Джордан, приношу мои глубочайшие извинения. Поскольку, видите ли... Бог с ней, с щиколоткой, мне надо ходить.
Он как-то приподнялся, опираясь на трость, и, неуклюже покачиваясь,пересёк комнату.
– Нет, нет. Я идиот. Я столь чертовски блистателен, что причинил Бог знает насколько непоправимый вред. По крайней мере, на этот раз я сам себя остановил, но слишком поздно, чтобы...
– Да, слишком поздно, мистер О'Брин, – сказал седобородый.
– Эй! – произнёс Джексон. – Что такое? Что происходит? Можешь демонстрировать свою вспыльчивость когда хочешь, Фергюс, но, ради Бога, не во время чистосердечного признания.
Фергюс остановился, опершись на трость.
– Хорошо. Продолжай. Я ничего не могу сделать, чтобы это остановить. Вижу по его глазам. Но позволь предупредить тебя, Энди, это не то признание, какого ты ждёшь. И я скажу тебе, почему.
– Ну же, О'Брин! – рявкнул мистер Айверс. – Мы здесь по делу или ради блистательной демонстрации ваших шалостей экстраверта?
Фергюс вновь опустился в кресло.
– По делу, – устало проговорил он. – Давайте продолжим. – В его голосе звучал едва ли не ужас. – Но запомни, Энди: мы совершенно неправы, и по одной причине – дознание состоится в понедельник.
Глава 17
– Я пришёл сюда, – проговорил бородатый человек, – чтобы отказаться от страховки. Мистер Айверс позвонил мне сегодня днём и сказал, что ввиду неких деловых осложнений, которые я не понимаю и не буду притворяться, что понимаю, вопрос будет решён к выходным. В тот момент я всё ещё испытывал искушение, но, прибыв сюда вечером, исполнился решимости подписать любые необходимые бумаги об отказе. Теперь я готов подписать большее: полное признание в смертях, причиной которых послужил. Да, джентльмены. Я убил Адама Феннуорта и человека, которого мистер О'Брин называет Х. Но, прежде чем я сделаю формальное заявление, должен объяснить вам одну вещь. Х – Руперт Каррузерс.
В комнате воцарилась абсолютная тишина, не считая возмущённого писка, исходившего от мистера Айверса. Бородатый человек переглянулся с Фергюсом и тихо продолжил:
– Нахожу реконструкцию плана Каррузерса мистером О'Брином безупречной. Единственная ошибка в его структуре рассуждений заключается в том, что план так и не был воплощён, по крайней мере, так, как задумал Каррузерс. Теперь я убеждён, хотя должное время был глубоко озадачен, зачем Руперту Каррузерсу пытаться убить меня, получить свою страховку на моё имя и исчезнуть, став богаче на сто тысяч долларов. В то время я ничего не подозревал. Я знал только, что Каррузерс попросил меня прийти в среду вечером в его мастерскую посмотреть эффекты, подготовленные им для пролога. Феннуорт тоже был там. Мы немного поговорили, пока Каррузерс занимался подготовкой своих эффектов. А затем он расположился за моим стулом. Как раз в этот момент, говоря с Феннуортом, я наклонился вперёд. Удар, который он нанёс мне маленьким кастетом, скользнул по плечу. Я встал, повернулся к нему лицом и на мгновение стал жертвой того, чего всегда страшился, – того внезапного, жуткого гнева, который способен полностью меня подчинить. Я не мог понять, зачем он ударил меня. Я знал лишь, что он это сделал, а на удар надо ответить. Я ответил... Вновь овладев собой, я увидел, что он растянулся на полу. На углу токарного станка была кровь. Над ним склонился Феннуорт. В тот момент Феннуорт показался мне очень заботливым. Он сказал мне, что Каррузерс только ошеломлён, что я ничего не могу сделать и должен пойти домой, а он проследит, чтобы Каррузерс получил медицинскую помощь. Я и сам был ошеломлён, потрясён необъяснимой внезапностью нападения и своей собственной насильственной физической реакцией. Я пошёл домой пешком – долгая прогулка, которая помогла мне прочистить голову. И чем больше я размышлял, чем больше мне казалось, что фигура на полу была мертва. Я боялся на следующий день идти в театр, боялся узнать, что... Тут ко мне приехали О'Брин с Харкером. Когда они рассказали мне про несчастный случай с огнём, я избавился от гнетущих забот. Должно быть, Каррузерс пришёл в себя, продолжил работу, и – по почти невероятному совпадению – чуть позже в тот же вечер погиб в результате несчастного случая. На несколько счастливых минут я испытал облегчение. Но, как только они ушли, явился Феннуорт. Он там, в мастерской, соображал быстро. Конечно, он знал, что Каррузерс мёртв. Он также знал, что, если станет известно, что Каррузерса убил я, у меня будет очень мало шансов получить страховку, а десять тысяч долларов Феннуорта окажутся безвозвратно им потеряны. Но у него под рукой был целый план для создания идеальной картины случайной смерти. Он оттолкнул меня с дороги и исполнил каждую деталь замысла Каррузерса с той разницей, что труп был не моим, а самого Каррузерса. Можете догадаться, зачем он пришёл ко мне. Он рассказал мне обо всём, что сделал, и предложил две альтернативы: либо я получаю деньги по страховке и выплачиваю ему половину, либо он сообщит в полицию, что в тот вечер в мастерской я повздорил с Каррузерсом, и расскажет им, что ключ, когда он заглянул в скважину, висел на бороздках. Тщательно продуманные шаги, которые он предпринял для того, чтобы организовать то, что он назвал сфабрикованным несчастным случаем, само собой, исключали бы с моей стороны любую претензию на непредумышленное убийство или самооборону. У меня был выбор между исполнением его плана и обвинением в убийстве. Следующей ночью он ждал меня у себя дома, чтобы услышать моё решение. Стоит ли признаться, что я мог поддаться искушению? Пятьдесят тысяч долларов, на которые можно сделать ещё много добра; с другой стороны, смерть и, что хуже смерти, позор и разрушение всего, за что я всегда выступал. Но, придя к нему домой, я должен был сказать ему, что не стану получать страховые деньги. Он не мог мне поверить. Заподозрил меня в каком-то хитром трюке, чтобы его провести. Ничто не могло убедить его, что я искренне собирался упустить деньги. Он разразился такими оскорблениями, что я вышел из комнаты. Но он последовал за мной на улицу в тапочках, продолжая оскорблять меня, угрожать и уговаривать воплотить его план. На том тихом углу произошла ужасная сцена. Я никогда не переживал большего унижения. Он бросал мне в лицо мерзкие, ползучие насмешки. Не могу повторить его интерпретации моих мотивов. Я пытался делать лишь то, что казалось мне правильным и справедливым; а это раздувшееся зло издевалось надо мной, кукарекало и словно бы каждым своим словом приближало меня к себе, опутывало своей паутиной злодеяний. Наконец, он, по-видимому, понял, что я твёрд в своём отказе, и у него не осталось надежд ни на что, кроме мести. "А кроткие", – ухмыльнулся он, – "наследуют маленький мир газовой камеры". С насмешкой, полной презрения, он ударил меня по лицу и повернулся, чтобы уйти. Но он не учёл моего злого демона, зов плоти, способный довести меня до столь внезапной и неконтролируемой ярости. Я бросился на него и ударил, а в этот момент из-за угла выехал автомобиль.
Прошла почти минута, прежде чем Джордан вновь заговорил, но за это время никто не шевельнулся.
– Именно тогда, – наконец, проговорил он, – я и стал убийцей. Варево Каррузерса и Феннуорта, наконец, осквернило меня. Я был одним из них. Ибо я повернулся спиной и быстро пошёл прочь. Отчасти меня влёк страх. Если Феннуорт жив, а я бы остался рядом, то он мог бы заговорить, обвинить меня в убийстве Каррузерса, извергнуть все свои обвинения на последнем издыхании, вызывающем доверие. Но было тут и большее. Надежда, что он мёртв, надежда, что если я не сделал ничего, чтобы помочь ему, то он неизбежно умрёт. И то был не припадок гнева. То были его хладнокровные последствия. Мой внезапный удар мог стать причиной его смерти; но убийцей меня сделала надежда на его смерть.
В комнате по-прежнему царило молчание. Голова Джордана устало поникла. Помолчав, но медленно поднял её и спросил:
– Что делать дальше, лейтенант? Мне пойти с вами в управление и составить официальное заявление?
– Не будем торопиться, – сказал Джексон. – Мне нужно подумать... Фергюс, а что ты имел в виду недавно? Откуда такая внезапная вспышка из-за дознания?
Фергюс был необычайно серьёзен и подавлен.
– Это внезапно поразило меня. Когда ты упомянул дознание, я понял, в чём ошибся. Очевидно, план Каррузерса должен был включать смерть Феннуорта. Его сообщник в Цинциннати тоже попал в аварию, и, само собой, живой Феннуорт представлял бы постоянную опасность. Но если Каррузерс был виновен, он не мог бы убить Феннуорта до дознания. Если опознание было ложным, то его подтверждали лишь показания Феннуорта; на это время он должен был оставаться в живых. И, как только я это понял, всё встало на свои места, даже мелочи вроде Нансена, который никогда не прыгнул бы с таким доверием на колени к самозванцу. Если бы мы только позволили Джордану заговорить, когда он хотел, и отвергнуть прибыль, прежде чем мы обвинили его, я догадался бы сразу.
– И если бы ты догадался? – спросил Норман.
– Думаю, я бы тогда держал свой проклятый рот на замке.
– Хотелось бы мне этого, – пробормотал Джексон.
– Все те перемены, что я заметил в Джордане... Я подумал, они означают, что это должен быть другой человек. Ну, в каком-то смысле это правда; он стал другим человеком, поскольку был поставлен в положение невольного убийцы. Естественно, ему было горько, естественно, его надежды на пьесу обратились в прах, естественно, его аккуратность исчезла среди забот. Бутылка виски – её оставил Феннуорт, когда к вам приезжал?
– Да. Он докончил то, что было в бутылке, и отбросил её. Меня больше не заботил облик моего клочка земли, чтобы её выбрасывать. Кроме того, – и на лице его на мгновение заиграла старая усталая улыбка, – Нансен нашёл в ней отличную игрушку.
– Но ваши руки?.. – не понимал Норман.
– Левая моя рука стала рукой Каина. Мне казалось, что она отражает всё то, чем я стал. Я отказался от неё. Использовать эту руку для простых действий доброй жизни, дружеских объятий, поглаживания Нансена... Я не мог этого сделать. Я пытался заставить себя использовать незапятнанную руку.
– Мистер Айверс, – резко проговорил Фергюс, – вы не раз говорили, что вас эта неразбериха интересует только как представителя Юго-Западной Национальной.
– Конечно, О'Брин. Если мистер Джордан действительно отказывается от выплаты по полису, меня это дело больше не волнует. Никоим образом.
– Собственно говоря, – настаивал Фергюс, – я сомневаюсь, что вы слышали что-либо, сказанное в этой комнате, после того, как он отказался от своих прав.
Мистер Айверс проницательно посмотрел на сыщика.
– Ни слова, – наконец, проговорил он. – Ни слова.
– Забавно, – продолжал Фергюс, – но я после этого тоже ничего не слышал, и уверен, не слышал и Норм. А ты, Энди?
– Нет, – твёрдо сказал Льюис Джордан, прежде чем Джексон смог открыть рот. – Нет. Послушайте меня. Вы добры ко мне, мистер О'Брин, и я благодарен вам за это. Но такая доброта – ложная. Это личная доброта, а действия, которые я совершил, не могут быть оправданы личным суждением. Пока я говорил, я принял решение. Моя жизнь была хорошей. Но зло слишком легко способно запятнать добро. Я стал частью замыслов Каррузерса. Нежелание – не защита. Я колебался. Я бездельничал, а доброта не может бездельничать. Поскольку я пытался скрыть, быть может, безвредную правду, она стала вредной. Для меня недостаточно отказаться от выгоды, полученной за мои грехи. Я должен их искупить, и могу это сделать, лишь выдержав своё испытание. Только через свой позор я могу воскреснуть. Если я приму такое предложение, продиктованное добротой, то буду уничтожен изнутри, уничтожен Рупертом Каррузерсом куда более верно и жестоко, чем если бы ему удалось убить меня. Я иду с лейтенантом.
Джексон встал и легко положил руку на плечо Джордана.
– Тогда давайте покончим с этим. И спасибо вам, сэр. Спасибо, что избавили меня от борьбы, которая Бог знает как могла бы обернуться.
Джордан встал и вместе с лейтенантом подошёл к двери. Теперь он восстановил своё достоинство, даже свою безмятежность.
– Выбора нет. И не было никогда. Теперь я это вижу. И я благодарю вас, мистер О'Брин, что вы заставили меня это увидеть. Ваши выводы были глубже, чем вы думали. Я становился Рупертом Каррузерсом; от этого и я должен себя спасти.
– Уточню, – произнёс Джексон. – Я чем угодно готов поклясться, что вердиктом будет самооборона в случае Каррузерса и лёгкий приговор за непредумышленное убийство Феннуорта.
– Я сегодня же съезжу заберу Нансена, – сказал Фергюс. – Моя сестра любит кошек. У него будет хороший дом, пока вы... – Он повернулся к мистеру Айверсу. – Для вас главный результат – вы не платите. Получу ли я премию?
– Официально это не мои полномочия, – подчёркнуто произнёс мистер Айверс. – Но, уверяю вас, я дам казначею рекомендацию по этому вопросу.
– Окей. Тогда, если всё пойдёт хорошо, мистер Джордан, у вас будет фонд в пять тысяч долларов на адвоката.
– Я уже слишком многим вам обязан, мистер О'Брин, – мягко промолвил Льюис Джордан. – Пойдёмте, лейтенант.
– Знаешь, Норм, – натянуто выговорил Фергюс, пока мистер Айверс тушил свет и поправлял мебель, – я никогда не испытывал такого разочарования в конце дела. Даже когда был в миллионе световых лет от разгадки. На сей раз я был прав, но слишком поздно, чтобы спасти прекрасного человека от самообвинения.
– Или спасения самого себя, – сказал Норман.
– Клянусь всеми святыми, я до сих пор не знаю, сделал я зло или добро. По крайней мере, – криво улыбнулся он, – это, возможно, первое дело в истории, когда убийца благодарит разоблачившего его сыщика.
– Мы должны идти, – вставил мистер Айверс. – Не знаю, что Компания скажет про дополнительный счёт за электричество.
– Но в деле ещё остались концы, – возражал Норман, помогая Фергюсу вернуться в приёмную. – Это не всё объясняет. Не объясняет герра Эриха Мозера, и тот первый раз, когда я увидел Каррузерса, и... – Он замолк.
– И твою Сару?
– Ну да. И мою Сару. Я теперь понимаю, что она никоим образом не могла быть частью всего этого, и всё же...
– Если тебя тревожит только это, – сказал Фергюс, – посмотри туда.
Там, в приёмной, оживлённо болтая с Морин, сидела Сара Планк.
Глава 18
– В силу общего положения дел, плюс моей лодыжки, плюс твоего коварного влияния, Норм, я выпил столько пива, сколько в жизни по ходу расследования не пил. – Фергюс созерцал стоявшую перед ним наполненную до краёв литровую кружку. – Будь я проклят, если знаю, хорошо это или нет. Единственное моё сходство с Ниро Вульфом.
– Не забывай о своей непогрешимости, дорогой, – сказала Морин. – И разве из Норма не вышел прекрасный Арчи?
– Боюсь, никогда не смогу оценить его ясную прозу, – смиренно проговорил Норман.
Они сидели в искусственной беседке в Пивном саду Ратскеллера, и ансамбль из четырёх человек играл Штрауса, Легара и Штольца61. Очевидно, вечеринка была спланирована заранее, потому что, прибыв, Норман, Сара и О'Брины обнаружили, что столик для них держит Бетси Уивер, извергающая энтузиазм больше, чем когда-либо, в компании жениха Морин, Дрю Фёрнесса.
– Не уверена, что нам не следует бойкотировать это место, – возразила Морин. – Клянусь, эта беседка поддерживается исключительно пятой колонной.
– Знаю, – сказал Фергюс. – Но пиво есть пиво. А такое пиво, как здесь...
– Кроме того, – спорила Морин сама с собой, – ведь мы с Дрю именно здесь...
Но, несмотря на пиво и вальсы, даже несмотря на присутствие Сары, вечеринка не удалась. Она была запланирована, чтобы отметить блистательную победу Фергюса над злодеем Рупертом Каррузерсом; но дело завершилось не на триумфальной ноте. Норман всё время видел перед собой сильную старую фигуру Льюиса Джордана, уходящего с лейтенантом, чтобы искупить в своих собственных глазах преступление, не им задуманное. И он знал, что Фергюс видел тот же образ и чувствовал свою ответственность за него.
– Вы работали над делом? – спросил Дрю Фёрнесс у Фергюса.
– Да, – кратко проронил Фергюс.
– Должен ли я из вашей озабоченности и краткости сделать вывод, что вы в растерянности?
– Можете делать любые чёртовы выводы, какие хотите.
– Ну же, – призвала Морин. – Расскажи всё. Тебе полегчает. Я просто слонялась с краю. Хочу узнать всю грязь про Руперта Каррузерса.
– Я испытываю желание, – проговорил Фергюс, – подчиниться совету, который всегда давал нам отец: если сомневаешься, давай уклончивый ответ – посылай всех к чёрту.
– Но, по крайней мере, – настаивал Норман, – расскажи, как ты нашёл Сару. Это не часть... не часть остального. – Под столом рука Сары сжала его руку.
– Прости. Но это дело мисс Планк – или моей сестры. Вытащи из них ужасную тайну, Ватсон, если сможешь. Дело за тобой.
Норман умолял обеих девушек поочерёдно.
– Морин... Мата, дорогая... пролей свет на всю эту треклятую путаницу. – Его мольба была встречена двумя решительными рукопожатиями и ещё одним сжатием руки под столом.
– В другой раз, – прошептала Сара. – Сегодня вечером – пиво и вальсы.
– Неужели? – тяжело выговорил Фергюс.
– Смотрите! – радостно взвизгнула Бетси. – Это Пол Джексон! На этот раз он, а не лейтенант, хотя тот тоже милый, и любой может ошибиться, но это в самом деле Пол, и кто эта блондинка рядом с ним? И... о-о-о-о-о! Они идут к нашему столику!
– Хей, Морин! – громогласно объявил Пол Джексон. – Энди сказал мне, что я всех вас найду здесь. Милые мои, это Джудит. Вообще-то она девушка Энди, но он одолжил её мне покрасоваться вечером в городе.
– Почему? – спросил Фергюс. – В смысле, что за торжества?
– Разве Морин тебе не сказала? Они освободили меня от Риты. Больше никакой романтики на заказ. Ходи с кем хочешь. Так что это только начало. Эх-ма! – Он небрежно поднял кружку Нормана и проглотил то немногое, что там оставалось. – Жизнь, милые мои, хороша. Столько народу вокруг – и никакой Риты!
– Никакой Риты? – повторила Сара. Её голос неуловимо изменился, стал богаче и глубже.
Пол Джексон уставился на неё, протёр глаза, поспешно схватил Джудит, для успокоения поцеловал её и вновь посмотрел на Сару. Затем он повернулся к Морин, простёр драматически дрожащий указательный палец и вскричал со всей звенящей энергией хорошо натренированного голоса:
– Предательница!
– Я не знала, что ты придёшь, – виновато проговорила Морин.
– И, кроме того, Пол, дорогой, – возразила Сара, – думаешь, ты единственный? А я не хочу жить своей собственной жизнью? И, думаю, я её нашла.
Она улыбнулась Норману. Но улыбкка была напрасной. Он сидел, вытаращив глаза и окаменев.
– Вот, – сказал Фергюс. – Это и есть тот большой сюрприз для тебя. Мистер Харкер, могу я представить мисс Ла Марр? Вся эта шумиха, вся эта неразбериха, все эти помехи в отличном ясном деле только из-за того, что моя любимая сестра хотела устроить для "Полли" большую рекламную акцию.
– Это была не просто реклама, – запротестовала Морин. – Это была помощь Рите прийти в себя – избавиться от образа гламурной девушки и получить настоящие роли.
– Благородно. Но какого чёрта ты выбрала Руперта Каррузерса, чтобы...
– Почему ты мне не сказал, что расследуешь его делишки?
– Почему ты мне не сказала, что заигралась с ним?
Пол Джексон с самой очаровательной своей улыбкой повернулся к профессору Дрю Фёрнессу.
– Вы знаете, о чём они говорят?
– О Боже, нет! – выдохнул Фёрнесс. – А вы?
– Ну вот, – повернулся Фергюс к Норману. – Теперь всё заканчивается хеппи-эндом. Я заработал свой самый большой гонорар, ты нашёл свою Сару, у Марка Эндрюса есть театр, месть Хилари и Фрэн свершилась, и всё завершается песнями и смехом. А Льюис Джордан... Господи всемогущий! – взорвался он. – Зачем только я стал сыщиком?
– Сообщу тебе позже, – сказал Норман. – Пошли, Мата. Мы танцуем.
Под аккомпанемент "Роз юга" она рассказала свою историю. Поначалу это казалось блестящей идеей. Полностью дегламуризировать внешность – смыть с лица макияж, распустить волосы, носить слишком тесный бюстгальтер и непримечательную одежду...
– Рита состоит только из гламура, – объясняла она. – Убери его, и это просто я – просто Сара Планк, а это ведь моё настоящее имя.
Затем её поместили в маленький театр и позволили раскрыться исключительно благодаря актёрским способностям.
– Мы выбрали театр Каррузерса, потому что он был маленьким и малоизвестным – тем более эффективным, как нам казалось. Он, конечно, не знал, кто я; думал, я просто новая находка, которую "Полли" втайне тестирует. Морин дала ему понять, что они не слишком во мне уверены и пока не хотят никакой огласки.
И какая бы это была история!
– Актёрство – моя настоящая любовь, – сказала мисс Ла Марр. – Я была в долгу перед собой и своим искусством доказать, что могу преуспеть без гламура... – И тогда, возможно, А. К. и другие крупные шишки в "Полли" предложат ей что-нибудь приличное, быть может, даже роль, которая станет ступенькой к "Оскару".
– А герр Эрих Мозер? – спросил Норман.
– Это всё вдохновение Морин. Конечно, это был Вернон Крюз. Он встречался с разными людьми в Голливуде в роли европейского гения и рассказывал им об этой чудесной Планк, которую он видел в маленьком театрике. Затем они бы пришли на разведку, и бомба бы взорвалась. Но она взорвалась слишком рано и не так. Когда Каррузерс умер, а Фергюс создал столь таинственную атмосферу, Морин запаниковала. Втянуть меня в скандал означало всё испортить. Так что я притворилась, что вернулась домой из Гонолулу как Рита. Сара должна была исчезнуть навсегда. Только я хотела увидеть тебя снова.
– Теперь я понимаю мисс Гарстон, – проговорил Норман. – Рита Ла Марр ходатайствовала, чтобы я получил работу, так что она подумала, что я должен знать Риту. Но что насчёт той колонки сплетен?
– Ты догадался, что я именно поэтому сбежала от вас в тот вечер? Я увидела её в газете – помнишь, ты оставил её открытой на театральной странице? – и кинулась звонить Морин. Не знаю, как это просочилось; порой мне кажется, что Вернону приплачивают обозреватели. Но это почти всё испортило; было так трогательно слышать, что Пол волнуется. Знаешь, думаю, я бы ему нравилась, если бы Морин не швырнула меня в его объятия. А девушка может поступать хуже, чем Пол Джексон.
Они молча сделали один круг по маленькому зальчику.
– Ты бы увиделась со мной снова после пляжа, – спросил Норман, – если бы Фергюс тебя не выследил?
– Господи, – рассмеялась она, – да как может девушка знать, что она сделала бы...
– Пожалуйста. Не надо игры. Ты помнишь ту комнату?
– Помню.
– Всё, что мы сказали, всё, что мы сделали. Я всё ещё имею в виду это. Каждое слово. И я не собираюсь проявлять благородство. Ты можешь стать большой звездой, пока я пытаюсь получить скромную работу клерка; но меня это не останавливает. Я люблю тебя, Мата.
Оркестр добрался до чудесно томной медленной темы, столь же благородно любовной, как все у Штрауса.
– Ты получишь эту работу, если у нас с Морин осталось хоть какое-то влияние в "Полли". И ещё лучше: когда Марк Эндрюс поставит твою пьесу, я вытащу туда всех продюсеров. Если у тебя есть что-нибудь приличное, дорогой, всё будет готово.
Они молча сделали ещё один круг в такт вальсовым трём четвертям.
– Я не так уж хорошо знаю кастовую систему Голливуда, – сказал Норман. – Но если многообещающий молодой драматург написал успешную пьесу, препятствует ли что-нибудь его женитьбе на гламурной девушке?
– Думаю, это можно будет организовать. – Вальс вновь ускорился, и они счастливо закружились. – Если только, – добавила она, задумавшись, – мы сможем удержать Морин, чтобы она не сделала на этом рекламу.
Последние комментарии
19 часов 39 минут назад
1 день 7 часов назад
1 день 8 часов назад
1 день 20 часов назад
2 дней 13 часов назад
3 дней 3 часов назад