Не искушай меня [Сильвия Дэй] (fb2) читать онлайн

Сильвия Дэй Не искушай меня

Пролог первый

Франция, Париж

1757 год

Схватившись за край столешницы, стиснув бортик так, что побелели костяшки пальцев, Маргарита Пиккар извивалась, охваченная нестерпимо острым возбуждением. По предплечьям побежали мурашки. Она прикусила нижнюю губу, чтобы сдержать стон наслаждения, готовый сорваться с ее губ.

– Не сдерживайся, кричи, – хрипло подстегивал Маргариту ее любовник. – Я с ума схожу от страсти, когда слышу, как ты кричишь.

Веки Маргариты отяжелели от желания. Она, сделав над собой усилие, подняла глаза и, взглянув в зеркало, встретилась взглядом с мужчиной, что двигался у нее за спиной. Трюмо в ее будуаре тряслось в том же ритме, в котором, тяжело и хрипло дыша, ее любовник входил в нее.

Уголки губ маркиза де Сен-Мартена при виде пылающего лица и затуманенных страстью голубых глаз возлюбленной поползли вверх и сложились в улыбку, неотразимую в своей греховной чувственности; улыбку, полную мужской гордости. Накрыв ладонями подпрыгивающие груди Маргариты, он направлял ее движения, заставляя их тела двигаться в тандеме.

Пот выступил на коже обоих, и тот и другой тяжело дышали. Кровь гудела в ушах Маргариты. Ради таких вот минут страсти, что щедро дарил ей возлюбленный, она отреклась от всего: от семьи, от друзей, от достойного будущего – она пожертвовала всем, лишь бы быть с ним, Она знала, что он любит ее с тем же самоотречением. Он доказывал свою любовь каждым своим прикосновением, каждым взглядом.

– Какая ты красивая, – задыхаясь, сказал он, глядя на нее в зеркало.

Когда она предложила место для их любовного соития застенчиво, но пылко, он засмеялся от восторга.

– Я к твоим услугам, – понизив голос до чувственного шепота, сказал он, войдя в ее будуар, и сразу начал освобождаться от одежды. В походке его было что-то от хищника, как и в тусклом блеске его потемневших глаз, что-то, заставлявшее ее вздрагивать от жаркого озноба возбуждения. Маркиз обладал врожденной сексуальностью. Эта сексуальность сочилась из его пор, обнаруживала себя в каждом произнесенном им звуке, в каждом его движении. Он был непревзойденным любовником – равных ему не было на всей земле.

В тот самый миг, когда Маргарита впервые увидела его на балу у Фонтинеску, она была сражена его красотой. Его наряд из рубинового шелка бросался в глаза, но Маргарита пришла на этот бал не ради того, чтобы полюбоваться его нарядом. Она поставила перед собой цель познакомиться с ним поближе, увидеть его, так сказать, во плоти. Старшие сестры ее шептались о нем, передавали друг другу скандальные слухи о его любовных похождениях, о его вопиющей дерзости, о том, что, обольщая тех, кому благоволил, он нещадно разбивал сердца несчастных. Он был женат, и, тем не менее, отвергнутые томились по нему не таясь, рыдали под окнами его дома, добиваясь хотя бы крупицы его внимания. Маргариту мучил вопрос, что же за оболочка скрывает такое греховное нутро, и любопытство одержало над ней верх.

Сен-Мартен ее не разочаровал. Если выражаться простым языком, она не ожидала, что он окажется таким мужественным. Те, кто отдает себя греховным усладам и излишествам, редко могут похвастаться мужественным обликом, но он не был похож на изнеженного сибарита, он был силен телом, решителен и привык повелевать, и к тому же красив как бог.

И никогда еще ей не доводилось встречать мужчину, с такой легкостью, практически без усилий со своей стороны, способного разрушить покой любой представительницы прекрасного пола, даже той, что доселе с невозмутимостью отражала атаки самых коварных соблазнителей. Маркиз был великолепен во всех отношениях, он находился в прекрасной физической форме, и отсутствие интереса с его стороны вводило женщин в непреодолимый соблазн. Блондин с золотистыми волосами, худощавый и подтянутый, он не без оснований был предметом вожделения всей женской половины Франции. Женщины, с присущим им природным чутьем, безошибочно угадывали в нем особый дар – способность дарить наслаждение, которому не было равных. Его утомленный взгляд наводил на мысль о декадентской роскоши, томной неге, сладострастных восторгах и запретных плодах. Маркиз прожил вдвое больше восемнадцати лет Маргариты, и у него была жена, не уступавшая ему во внешней привлекательности. Но ни разница в возрасте, ни наличие у маркиза законной жены не могли помешать тому мгновенному и необычайно сильному влечению, что испытала при виде его Маргарита.

– Ваша красота поработила меня, – прошептал он ей в тот, первый вечер. Он стоял рядом с ней в танцевальном зале, прислонившись к колонне. – Я должен всюду следовать за вами, или я умру от тоски.

Маргарита продолжала смотреть прямо перед собой, но от его дерзости каждый нерв в ней затрепетал. Ей стало трудно дышать, ее бросило в жар. Она не могла видеть маркиза из-за колонны, но она чувствовала его полновесное внимание, и оказываемое этим вниманием воздействие приближало ее к опасной черте.

– Вы знаете женщин более красивых, чем я, – парировала она.

– Нет, – услышала она в ответ.

От этой хрипотцы в его голосе у Маргариты перехватило дыхание и сердце на мгновение перестало биться, а потом застучало с утроенной скоростью.

– Не знаю.

В голосе его она не расслышала притворства. И она поверила в его искренность вопреки доводам рассудка, И, когда на следующее утро мать вызвала ее к себе, эта вера согревала ей сердце.

– Не питай иллюзий относительно Сен-Мартена, – в приказном тоне сказала ей баронесса. – Я видела, как он смотрел на тебя, и с каким восхищением ты отвечала на его взгляды.

– Все женщины на балу им восхищались, даже ты.

Мать Маргариты протянула руку вдоль, спинки кушетки, на которой сидела. Несмотря на ранний утренний час, и лицо ее и парик были тщательно, припудрены, щеки нарумянены и губы покрыты сочной розовой помадой. Гостиная баронессы, выдержанная в серебристо-белых тонах, служила отличным фоном для светлокожей красавицы, каковой являлась сама хозяйка, знавшая толк в том, как подчеркнуть, и оттенить свою красоту.

– Тебе, моя младшая дочь, предстоит выйти замуж. Поскольку маркиз уже счастливо женат, ты должна подыскать себе другой объект для восхищения.

– Откуда ты знаешь, что Сен-Мартен счастлив в браке? Жену себе выбирал не он.

– И мне придется самой выбрать для тебя мужа, если ты не прислушаешься к моим советам. – В голосе баронессы появились стальные нотки. – Твои сестры весьма удачно вышли замуж, и это дает тебе большую свободу выбора. Используй свободу с умом, или я выберу тебе мужа, не спрашивая твоего мнения. К примеру, как тебе виконт де Гренье? Говорят, он так же охоч до женщин, как и Сен-Мартен, если тебя привлекает в мужчинах именно это качество, но он моложе, и потому более силен как мужчина.

– Но, маман!

– Ты не сумеешь удержать в узде мужчину вроде Сен-Мартена. Он любит подслащивать свой чай наивными девочками вроде тебя, а голод утоляет при помощи менее изысканных блюд.

Маргарита попридержала язык. Она действительно ничего не знала о Сен-Мартене, если не считать слухов и инсинуаций.

– Держись от него подальше, милая. Скандал разрушит твою жизнь.

Зная, что мать права, Маргарита согласилась с ее доводами и решила, что сдержит слово.

– Я уверена, что он обо мне уже забыл.

– Разумеется. – Баронесса сочувственно улыбнулась дочери. Маргарита была младшим ребенком в семье и любимицей матери, отчасти потому, что и обликом, и темпераментом пошла в нее. – Я всего лишь хочу, чтобы ты вняла моей просьбе.

Но Сен-Мартен оказался настойчивее, чем они ожидали. В течение нескольких недель после того бала Маргарита, где бы ни бывала, постоянно встречала его, да и прочие обстоятельства не давали ей забыть предмет ее страсти. В салонах активно обсуждали причины, подвигнувшие его забросить прежних пассий, и возможность того, что он намеренно ищет ее общества, казалась Маргарите весьма соблазнительной. Не в силах выдержать неведения, мешавшего ей сосредоточиться на поисках подходящего мужа, Маргарита решилась на прямой разговор с неугомонным маркизом.

Спрятавшись за раскидистым папоротником в горшке, Маргарита замерла, дожидаясь, пока он пройдет мимо. Он явно ее преследовал. Маргарита постаралась выровнять дыхание и придать себе невозмутимый вид. Но ее усилия привели к тому, что у нее закружилась голова. Неизменно с той первой встречи, чем ближе к ней он подбирался, тем в большее смятение приходили ее чувства. Маргарита не могла его видеть, но она ощущала в себе каждый его шаг; каждый шаг, приближающий к ней Сен-Мартена. Ближе, еще ближе…

Когда Сен-Мартен оказался в поле ее зрения, она выпалила:

– Чего вы хотите?

Маркиз остановился и повернул к ней голову:

– Вас.

Маргарита затаила дыхание.

Он со звериной грацией приблизился к ней. Прищурившись, окинул ее взглядом всю: от головы до носков туфелек. Его темно-синие глаза были полны огня, а когда маркиз нахально уставился на вырез ее платья, Маргарита почувствовала, как грудь набухает под его взглядом.

– Довольно. – Она закрылась веером, воздвигая между ними барьер. – Вы привлекаете внимание.

На скулах его заходили желваки.

– И расстраиваю ваши шансы на брак, который вы ищете?

– Да.

– Этим меня не отпугнуть. – Маргарита растерянно заморгала.

– Мысли о том, что вы будете замужем за другим, доводят меня до неистовства, – прорычал он.

Рука Маргариты вспорхнула к горлу.

– Ничего больше не говорите, – шепотом взмолилась она. Голова у нее шла кругом, – Я не настолько опытна в подобных беседах, чтобы поддерживать разговор.

Он все еще шел к ней своей тигриной походкой.

– Я говорю правду, Маргарита. – У нее расширились глаза от удивления. Он назвал ее по имени! – У нас нет времени на бессмысленную болтовню.

– Мы не можем продолжать этот разговор.

Пока маркиз наступал, Маргарита, пятясь, отступала, и вот спина ее уперлась в стену. От посторонних глаз их скрывал лишь эфемерный барьер из листьев папоротника. Самое большее, что они могли себе позволить, – это одно мгновение уединения.

Сен-Мартен стянул с руки перчатку и коснулся ладонью ее щеки. От его движения щека Маргариты зажглась огнем, а пряный аромат, струившийся от маркиза, вызывал странное томление во всем теле.

– Вы тоже это чувствуете.

Она покачала головой.

– Вы не можете отрицать, что нас влечет друг к другу, – насмешливо констатировал он. – Реакции вашего тела для меня очевидны и не оставляют места для сомнений.

– Может, я просто испугана.

– Нет, вы возбуждены. Если есть на свете мужчина, который способен заметить разницу, то это я.

– Разумеется, – с горечью сказала Маргарита, возненавидев себя за собственническую ревность, что испытала в эту минуту.

– Я спрашиваю себя, – пробормотал Сен-Мартен, не сводя взгляда с ее полураскрытых губ, – каково это было бы: заниматься любовью с женщиной, такой как вы, несравненно красивой и чувственной, но не настолько искушенной, чтобы использовать свою красоту и чувственность как оружие.

– Как вы пользуетесь своей красотой?

Улыбка едва коснулась уголков его совершенных губ. С замиранием сердца Маргарита наблюдала за тем, как с этой улыбкой исчезает циничный прищур его глаз.

– Мне приятно знать, что вы находите меня привлекательным.

– Есть ли женщина, которая так не считает?

Маркиз с элегантной небрежностью пожал плечами:

– Меня волнует только ваше мнение.

– Вы меня не знаете. Возможно, мое мнение ничего не стоит.

– Мне бы хотелось вас узнать. Я должен вас узнать. С того момента, как я вас увидел, я ни о чем другом думать не могу.

– Это невозможно.

– Если я найду способы, вы меня простите?

Маргарита сглотнула вязкую слюну. Она знала, каким должен быть ее ответ, но не нашла в себе сил произнести одно-единственное слово.

– Ваша похоть пройдет, – выдавила из себя Маргарита.

Сен-Мартен отпустил ее и отстранился. Губы его были плотно сжаты.

– Это не похоть.

– Что же это тогда?

– Наваждение.

Маргарита наблюдала за тем, как маркиз неспешно натягивает перчатку: палец за пальцем, словно выигрывал время, чтобы обрести контроль над собой. Могла ли она поверить в то, что вспыхнувшее между ними влечение оказывает на него столь же мощное воздействие, как и на нее?

– Я найду способ заполучить вас, – резко сказал он, после чего поклонился и ушел.

Маргарита смотрела ему вслед. Она дрожала и изнемогала от тоски.

Последующие несколько месяцев он посвятил осаде крепости с именем Маргарита. С исступлением, достойным лучшего применения, Сен-Мартен пядь за пядью пробивал брешь в ее обороне, пядь за пядью крушил ее сопротивление, сосредоточенно, неуклонно. Он ловил каждый удобный момент, чтобы завладеть ее вниманием. Он задавал ей вопросы, касающиеся ее жизни, ее занятий, не больше одного – двух за раз, но эти вопросы обнаруживали его заинтересованность, равно как и осведомленность. Он был в курсе всей ее жизни, и то, что составляло ее жизнь, вызывало в нем самый живой интерес.

Так продолжалось до тех пор, пока у баронессы не иссякло терпение, и она не приступила к осуществлению своей угрозы, выбрав в качестве будущего мужа для своей дочери виконта де Гренье. Случись это несколько месяцев назад, и Маргарите следовало бы только радоваться: виконт был молод, хорош собой и богат. Сестры и подруги Маргариты ахали и охали по поводу того, как ей повезло. Но сердцем Маргарита прикипела к Сен-Мартену.

– Вы хотите де Гренье? – с угрюмой мрачностью спросил ее маркиз, последовав за ней в комнату отдыха.

– Вы не должны задавать мне подобные вопросы.

Он стоял у нее за спиной перед зеркалом. Лицо его было напряжено, он смотрел сурово и резко.

– Он вам не пара, Маргарита. Я хорошо его знаю. Мы не один вечер провели в одних и тех же сомнительных заведениях.

– Вы хотите отговорить меня выходить за человека, который похож на вас? – Маргарита вздохнула в ответ на его рычание. – Вы знаете, что у меня нет выбора.

– Вот вам альтернатива. Будьте моей. Маргарита зажала рот рукой, чтобы не закричать, и он привлек ее к себе.

– Вы просите слишком многого, – прошептала она, заглядывая в его глаза и пытаясь увидеть в них хоть намек на обман. – И вам нечего предложить мне взамен.

– У меня есть сердце, – сказал он тихо и провел пальцем сверху вниз по ее нижней губе. – Может, оно недорого стоит, и все же оно ваше, и только ваше.

– Лжец, – бросила она ему в лицо, пытаясь защитить себя. Бесплодная надежда, рожденная его словами, вспыхнула и отдалась острой болью в сердце. – Вы считаетесь виртуозом по части соблазна, а я вам отказала. И тут ваш знакомый почти добился того, в чем отказали вам. Соперничество и уязвленная гордость – вот движущая сила вашего ко мне интереса.

– Вы сами в это не верите.

– Верю.

Она вырвалась и убежала из комнаты.

Несколько вечеров подряд Маргарите удавалось избегать маркиза. Тщетны были ее запоздалые усилия убить в себе растущее влечение к мужчине, который никогда не будет ее мужем. Она сказалась больной и не выходила из дома несколько дней, но, в конце концов, ей пришлось покинуть убежище.

Когда они с маркизом встретились после недельного перерыва, Маргарита была шокирована произошедшей в нем переменой. Щеки его ввалились, кожа приобрела болезненно-бледный оттенок. В глазах его была мука. Он смотрел на нее несколько долгих секунд, после чего первым отвел взгляд.

Обеспокоенная, она намеренно встала в укромном уголке, дожидаясь, пока он к ней подойдет.

– Будьте моей, – сказал он хрипло, встав у нее за спиной. – Не заставляйте меня умолять.

– А вы бы стали? – едва слышно произнесла она.

Горло сжал спазм. От того, что Сен-Мартен стоял так близко, кожа ее покрылась мурашками, каждый нерв, казалось, звенел – слишком резкий контраст после онемения, которое испытывала она всю последнюю неделю. То, что их мимолетные встречи стали так много для нее значить, пугало. Но при мысли о том, что их вообще не будет, она приходила в ужас.

– Да. Пойдемте со мной.

– Когда?

– Сейчас.

Махнув рукой на все, что знала о жизни, Маргарита уехала с ним. Он привез ее туда, где они жили сейчас, в небольшой дом в респектабельном районе.

– Сколько женщин вы сюда приводили? – спросила она, любуясь элегантной простотой цветовой гаммы: слоновая кость и светлый орех.

– Вы – первая. – Он поцеловал ее в затылок. – И последняя.

– Вы были так уверены в моей капитуляции?

Он тихо рассмеялся – теплый, чувственный звук.

– До прошлой недели этот дом служил куда менее приятной цели.

– В самом деле?

– Эта сказка для следующей ночи, – пообещал он.

Его низкий голос вибрировал от желания.

И тогда этот дом стал ее домом, и был им сейчас. Он был ее убежищем от остракизма высшего общества, не простившего ей того, что она стала любовницей женатого мужчины.

– Обожаю тебя, – простонал Сен-Мартен. Толчки его ускорились и усилились.

Внутри нее его внушительных размеров пенис набухал еще больше, наполняя Маргариту восторгом. Она всхлипнула, и маркиз сжал ее в объятиях еще сильнее, наклоняя вперед, чтобы войти еще глубже. Его худощавое, сильное тело накрыло ее, и губы его коснулись ее уха.

– Кончи для меня, сердце мое, – прошептал он.

Рука его скользнула между ее бедер, его умные пальцы с расчетливой точностью ласкали ее набухший клитор. Его ласки и протяженные ритмичные толчки лишили Маргариту воли к сопротивлению, стремительно надвигавшемуся экстазу. Она закричала, охваченная спазмами оргазма, завела руки за спину, накрыв ладонями упругие ягодицы маркиза. Она сжимала его в себе, волна за волной, и он застонал, крупно вздрагивая, наполняя ее густой сливочной спермой.

И, как всегда бывало после безумия страсти, Филипп приник к ней покрывая влажными поцелуями ее: горло и щеки.

– Я люблю тебя, – задыхаясь, сказала Маргарита, потирая влажной щекой его щеку.

Он вышел из нее и наклонился, чтобы поднять ее на руки. Густые золотистые, пряди его волос липли к влажной шее и вискам, подчеркивая румянец его кожи и довольный блеск в его синих глазах. Он отнес ее на кровать с естественной непринужденностью человека, привычного к физическому труду, этой привычке он был обязан своей великолепной фигурой. Маргарита и представить не могла, что он так красив под одеждой, но тогда она многое не могла разглядеть из того, что он прятал под маской распутника.

В дверь, спальни постучали.

Филипп выругался и крикнул:

– Что там еще?

– К вам посетитель, милорд. – Из-за двери донесся приглушенный голос дворецкого.

Маргарита взглянула на часы, на каминной полке. Было почти два часа; ночи.

Филипп погладил ее по щеке и поцеловал в кончик носа.

– Я на минуточку, не дольше.

Маргарита улыбнулась. Она знала, что он лжет, но все равно его простила. Когда он впервые открыл ей то, что является агентом секретной службы при короле, в задачу которой входила тайная дипломатия, Маргариту поразило это его признание. Тот образ, что он создал себе в обществе, никак не вязался с образом тайного агента короны. Как могло случиться, что человек, известный своим разгульным образом жизни, человек, который жил лишь ради удовольствий, был тайным агентом его величества и рисковал жизнью, трудясь на благо страны?

Но по мере того как их взаимное физическое влечение посредством постоянного тесного общения день за днем перерастало в настоящий союз тела и духа, Маргарита начала понимать, насколько сложным, неоднозначным человеком был ее любовники, как умело маскировал себя настоящего. Разумеется, то, что он менял женщин как перчатки, не было вызвано суровой необходимостью, связанной с его службой у короля, но бессердечным соблазнителем он тоже не был. К тому моменту как Сен-Мартен признался Маргарите в том, что ведет двойную жизнь, он уже раскаивался в том, что послужил причиной ее падения.

Когда она призналась ему в ответ, что испытывает раскаяние из-за того, что увела маркиза от жены, он открыл ей удивительную правду: маркиза Сен-Мартен, которую все так жалели из-за постоянных измен мужа, на самом деле сама имела любовников. Их брак был заключен из чувства долга. Такое положение вещей ни он, ни она не рассматривали как трагедию и по взаимной договоренности вели каждый свою жизнь, и оба оставались довольны.

Филипп встал с кровати, накинул черный шелковый халат и подошел к двери. Маргарита не отрывала от него взгляда.

– Я буду скучать по тебе, – сказала она. – Если ты задержишься, я выбегу на улицу и буду кричать, пока ты не отзовешься.

Филипп остановился на пороге и приподнял бровь.

– Боже мой, не верю в эту чепуху. Так поступала только одна женщина на моей памяти, и то у нее было что-то не то с мозгами.

– Бедняжка. Однако я сомневаюсь, что тебя в ней привлекали ее мозги.

– Дождись меня, – с чувственным обещанием в голосе сказал ей Филипп.

– Может…

Он послал ей воздушный поцелуй и вышел за дверь.

Как только маркиз закрыл за собой дверь спальни, улыбка сошла с его лица. Он потуже затянул пояс халата и спустился на первый этаж. В это время суток не приходят в дом, чтобы сообщить хорошую новость. С мрачной решимостью Сен-Мартен готовил себя к тому, что сейчас ему предстоит услышать. Теперь, когда кожа его еще хранила запах секса и Маргариты, он особенно остро ощущал ее присутствие в своей жизни. Маргарита не давала ему потерять связь с тем добрым, человечным, что еще теплилось в нем, со всем тем, что, как он боялся, он успел утерять за те годы, что притворялся тем, кем не был на самом деле.

Дверь в гостиную была открыта, и Филипп вошел, не замедляя шага, ступив босыми ногами на ковер с толстым ворсом, казавшимся особенно теплым и мягким после холодного мрамора холла.

– Тьерри! – удивленно воскликнул Сен-Мартен. – Сегодня вечером ты должен был явиться с докладом к Дежардану.

– Я был у него с докладом, – ответил молодой человек, щеки которого все еще горели румянцем после быстрой езды. – Именно поэтому я здесь.

Филипп жестом предложил курьеру присесть на кушетку, а сам опустился в кресло.

Тьерри присел на краешек кушетки. Филипп улыбнулся, заметив, что курьер боится запачкать бархатную обивку – одежда Тьерри была забрызгана грязью, летевшей из-под копыт его коня. Когда этот дом служил штаб-квартирой для агентов королевской секретной службы, никто и не думал беречь мебель. Но дом в целях конспирации некоторое время пустовал. Филипп полностью заменил обстановку, удалив из дома все, что могло бы навести на мысль о прежнем его назначении. Особняк преобразился. Филипп обставил дом с роскошью – ведь теперь в этом доме жила женщина его жизни, его единственная любовь.

– Простите, что побеспокоил вас, – устало сказал Тьерри, – но утром мне приказано уезжать, и я побоялся, что могу с вами разминуться.

– С чем ты приехал?

– Новость касается мадемуазель Пиккар.

Филипп резко выпрямился в кресле.

– Слушаю.

– Когда я прибыл к Дежардану, у него был посетитель, и мне велено было подождать за дверью его кабинета. Я слышал каждое его слово. Не думаю, что он этого хотел.

Филипп молча кивнул. Ему всегда казалось удивительным, что природа наградила столь щуплого мужчину таким раскатистым басом. Но то, что Дежардан говорил о Маргарите, не вызвало у Филиппа удивления. Скорее тревогу. Сен-Мартен считал, что забота о благополучии Маргариты – его первейший долг. Он дорожил тем, что она согласилась жить с ним, и ни за что не хотел с ней расставаться. Виконт Дежардан был молод, амбициозен и честолюбив. И эти качества делали его опасным для тех, кто вставал у него на пути.

– Я услышал фамилию «Пиккар», – тихо сказал Тьерри, словно боялся, что их могут подслушать, – и, хотя я пытался занять свои мысли чем-то другим, помимо воли стал прислушиваться.

– Это понятно. Нельзя винить человека в том, что он слышит то, что говорят другие.

– Да, именно так. – Тьерри благодарно улыбнулся.

– Так что насчет мадемуазель Пиккар'? – напомнил ему Филипп.

– Дежардан говорил, что вы последнее время совсем отошли от дел, и о том, каким образом направить вас на путь истинный. Прозвучала фраза, что вину за это следует возложить на мадемуазель Пиккар.

Филипп постучал пальцами по колену:

– Ты можешь назвать имя его посетителя?

– К сожалению, нет. Он ушел через другую дверь.

Филипп вздохнул, глядя на огонь в камине. Этот дом был значительно меньше того, что он делил с женой, но именно это жилище стало для него настоящим домом. Благодаря Маргарите.

Кто мог предвидеть, что приглашение на бал к Фонтинеску, которое он так неохотно принял, станет поворотной точкой в его жизни?

Филипп мысленно улыбнулся. Он и представления не имел, насколько его беспорядочный образ жизни, охваченной жестокой борьбой, испортил его. До тех пор пока Маргарита не заставила его об этом задуматься.

– Ты такой напряженный, – заметила она как-то вечером, массируя его затылок и плечи. – Может, я могу чем-то тебе помочь?

На краткий миг Филипп задумался, решая, не стоит ли ему сбросить брюки и на пару часов отдаться бурному сексу, но вместо этого стал рассказывать ей о вещах, о которых никому не решился бы рассказать. Она внимательно слушала, и, задавая вопросы по ходу беседы, подсказала ему легкий выход из трудного положения.

– Какая ты у меня умная, – сказал он тогда со смехом.

– Умная, если выбрала тебя, – ответила она с шаловливой улыбкой.

В нем не было ни малейших сомнений в том, что если бы он даже знал заранее, насколько встреча с ней его изменит, он ничего не стал бы менять. Ее красота неустанно восхищала его и радовала, но любовь его она завоевала своим чистым сердцем и невинностью. Любовь к ней подарила ему чувство гармонии с: самим собой и с миром, то удивительное чувство, которое как он думал, таким, как он не дано испытать в жизни. Счастье его было почти совершенным единственное, что омрачало его, – это сознание невозможности дать ей свое имя и титул.

Филипп сделал глубокий вдох и посмотрел на Тьерри:

– Еще что-нибудь?

– Нет. Это все.

– Благодарен тебе. – Филипп встал и направился к стоявшему в углу гостиной секретеру. Открыв его, он достал маленький кошелек. Тьерри с улыбкой принял монету, после чего немедленно удалился. Филипп покинул гостиную, как только посетитель ушел, и велел дворецкому отправляться спать.

Через; пару минут он уже был в спальне. Маргарита лежала на боку, и ее роскошные золотистые локоны разметались по подушке, а синие, как сапфиры, глаза сонно моргали. В свете единственной свечи, горевшей на столике возле кровати, ее бледная кожа приобретала золотисто-кремовый оттенок. Она протянула Филиппу руку, и в груди его защемило при виде ее, такой нежной и ласковой, так терпеливо ждущей его. Другие женщины говорили ему о своей любви, но с таким пылом и страстью, как Маргарита, – никогда. Он чувствовал ее глубокую привязанность к нему, и эта привязанность была бесценна. Никто и ничто никогда не отнимут у него его любовь, его Маргариту.

Он скинул халат и обошел кровать, чтобы скользнуть под одеяло. Он обнял ее со спины и переплел пальцы с ее пальцами.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Ничего.

– Но ты обеспокоен, я это чувствую. – Она повернулась к нему лицом в его объятиях. – Я знаю, как заставить тебя рассказать, – промурлыкала Маргарита.

– Лиса. – Филипп поцеловал ее в кончик носа и застонал от удовольствия, когда она провела своей шелковистой ножкой по его ноге. Он передал ей содержание разговора с Тьерри и погладил ее по спине, почувствовав, что она напряжена. – Не бойся. Это всего лишь мелочь. Досадная, но мелочь.

– И как ты намерен поступить?

– У Дежардана высокие устремления. Ему хочется, чтобы каждый, кто работает на него, выказывал такое же рвение. А я не лезу из кожи вон, что лишний раз подтвердилось, когда я наотрез отказался от выполнения миссии, для которой должен уехать в Польшу.

– Из-за меня?

– Ты куда очаровательнее любой польки, любовь моя. – Филипп поцеловал ее в лоб. – Есть и другие, которые готовы работать так, как он того требует.

Маргарита приподнялась на локте и посмотрела на него сверху вниз.

– И он позволит тебе просто взять и отстраниться от дел?

– А что еще ему остается? Кроме того, если он считает, что я так запустил дела, что ему приходится утруждать себя заботами о моей личной жизни, то мой отход от дел должен стать для него облегчением.

Она провела ладонью по его груди.

– Будь осторожен. Просто пообещай мне, что будешь осторожен.

Филипп перехватил ее руку и поднес к губам.

– Обещаю.

Потом он опустил ее на кровать и накрыл губами ее губы, заставив ее, пусть на время, забыть обо всем, отдавшись страсти.

Виконт Дежардан принимал у себя близких друзей и знакомых политиков. Вечер удался на славу. Гости веселились от души. Хозяин дома был в ударе. Он как раз смеялся над удачной шуткой одного из гостей, когда заметил какое-то подозрительное движение у двери, ведущей в холл.

Он извинился и, встав с кресла, с напускной беспечностью направился к слуге, который делал ему какие-то знаки.

Дежардан вышел из комнаты и, закрыв на задвижку дверь, вопросительно приподнял бровь, глядя на ждавшего в холле курьера.

– Я сделал то, что вы велели, – сказал Тьерри.

– Отлично. – Виконт улыбнулся.

Тьерри протянул виконту конверт без адреса с черной сургучной печатью. В ложе из сургуча сиял рубин правильной округлой формы превосходной огранки.

– Меня также попросили передать вам это письмо. Я направлялся к вам, когда недалеко отсюда, в начале улицы, возле меня остановилась карета, и из окна мне передали вот этот конверт.

Дежардан замер.

– Ты видел того, кто передал письмо?

– Нет. На карете не было герба, и шторы были задернуты. Я видел лишь руку в перчатке. Ничего больше.

Как обычно. Первое письмо пришло несколько месяцев назад. И то письмо тоже передал Дежардану его курьер Тьерри, из чего напрашивался вывод, что автор посланий как-то связан с секретной службой короля. Знать бы только, что это за человек, какое он занимает положение и чем так насолил ему Сен-Мартен.

Кивнув, виконт взял конверт и отпустил Тьерри. Вместо того чтобы вернуться к гостям, веселившимся в столовой, виконт направился в сторону, противоположную той, где находились гости, к черному ходу, ведущему на кухню и ту половину дома, где жила прислуга. Виконт прошел через кухню и оттуда по каменным ступеням спустился вниз, в винную кладовую. Конверт был у него в кармане. Виконт знал, что конверт пуст. В нем не было ни слова. Получив с дюжину таких посланий, Дежардан был в этом уверен.

На конверте была лишь печать с гравировкой, не позволяющей определить почерк «Эспри». Рубин был платой за содействие. Дежардан уже получал вознаграждения от Эспри в форме серебряных монет и драгоценных камней. Разумный способ оплаты, потому что жена Дежардана обожала драгоценности, а происхождение камня без оправы проследить куда труднее, чем когда он украшает собой перстень или подвеску.

Дежардан прикрыл за собой дверь, ведущую в кладовую. Здесь, в подвале, гул, что стоял на кухне, отдавался лишь глухим рокотом. Он обогнул стеллаж от пола до потолка и оказался перед маленькой обшитой деревянным брусом дверью, ведущей в катакомбы. Эта дверь была слегка приоткрыта.

– Оставайтесь на месте, – произнес низкий скрипучий голос, напоминавший скрежет металла о стекло. От этого зловещего голоса мурашки бежали по коже.

Дежардан остановился.

– Дело сделано?

– Зерна попали в землю, – сказал виконт.

– Хорошо.

– Сен-Мартен ухватится за нее еще крепче теперь, когда он почувствовал угрозу.

– Я думал, что она надоест ему гораздо раньше, – пробормотал Дежардан.

– Я предупреждал вас, что с Маргаритой Пиккар будет по-другому. И это обстоятельство создает базу для нашего сотрудничества. Вас это должно радовать, ибо ваше содействие щедро оплачивается. – Эспри выдержал многозначительную паузу. – Ее домогается де Гренье. Он молод и красив. Сен-Мартену будет очень больно, когда она достанется де Гренье.

– Тогда я позабочусь о том, чтобы де Гренье ее получил.

– Да. – Услышав это «да» Дежардан невольно поежился. Он был благодарен судьбе за то, что Эспри стал ему союзником, а не врагом. – Сен-Мартен будет лишен всего, что может принести ему в жизни радость.

Пролог второй

– С визитом виконт де Гренье.

Маргарита отложила в сторону увлекательный роман и удивленно посмотрела на дворецкого. В середине дня Филипп редко бывал с ней дома, и те, кто заходил к нему сюда, об этом знали. И, кроме того, только люди, причастные к секретной службе короля, стали бы искать его в доме любовницы, и то если в том была острая необходимость.

– Маркиза здесь нет, – сказала она скорее самой себе, чем дворецкому, который и так об этом знал.

– Виконт де Гренье спрашивал вас, мадемуазель.

Маргарита нахмурилась:

– Зачем?

Дворецкий ничего не сказал, как и следовало ожидать.

Нахмурившись, Маргарита захлопнула книгу и встала.

– Пожалуйста, пошлите за Мари, – сказала она.

Встречаться наедине с виконтом она не хотела.

В компании горничной Маргарита спустилась на первый этаж: и вошла в гостиную. Де Гренье при ее появлении встал и элегантно поклонился.

– Мадемуазель Пиккар, – сказал он с приятной улыбкой, – вы ослепительны.

– Спасибо. Вы тоже хорошо выглядите.

Они уселись друг напротив друга. Маргарита молчала, ожидая, пока виконт объяснит, зачем она ему понадобилась. Наверное, ей не следовало соглашаться его принимать. Она была любовницей другого мужчины. Кроме того, если бы Маргарита поступила согласно желанию матери, то уже была бы женой де Гренье. Судя по легкому румянцу на скулах виконта, он тоже это понимал, и потому чувствовал себя столь же неловко.

Виконт был молод, всего на несколько лет старше ее, высокий и стройный, с правильными чертами лица и добрыми глазами. Он был одет в костюм для верховой езды, и темно-коричневые тона его одежды приятно гармонировали с бледно-голубыми тонами отделки гостиной. Маргарита улыбалась ему искренне, хотя и с некоторым недоумением.

Де Гренье деликатно покашлял, прочищая горло и, нервничая, заерзал на кушетке.

– Мадемуазель, – начал он, – прошу простить меня за неожиданность моего вторжения, как и за ту новость, которой я собираюсь с вами поделиться. Я не мог придумать ничего лучше, чем прийти к вам сюда.

Маргарита пребывала в растерянности, не зная, как ей реагировать на слова виконта. Она посмотрела на Мари. Та сидела, склонившись над шитьем.

– С недавнего времени прямота мне по душе, – сказала она, наконец.

Он улыбнулся, И Маргарита подумала о том, что он ей всегда нравился. Виконт умел расположить к себе. Приятный в общении, обходительный. И улыбка у него такая теплая, искренняя.

Но улыбка его быстро померкла.

– Есть некие деликатные моменты, на которые Сен-Мартен закрывает глаза, – пробормотал он. – Он, но не я.

Маргарита затаила дыхание. Кажется, она догадывалась, о чем пытается сказать ей виконт. Получается, де Гренье тоже как-то связан с разведкой? Как же далеко раскинула свои сети королевская секретная служба!

– Ему грозит опасность? – спросила Маргарита, нервно сжав пальцы.

– Я боюсь за вас.

– За меня?

Де Гренье наклонился к ней, опустив локти на колени:

– Король высоко оценивает заслуги Сен-Мартена и держит его на особом счету. Маркиз делом доказал, что один стоит многих. Кроме того, маркиз снискал в обществе определенную репутацию, и когда речь заходит об особых каналах поступления информации, я бы сказал, интимных каналах, ему нет равных. Утрата маркиза невосполнима.

У Маргариты от ревности свело живот. Конечно, те женщины, которые и создали Филиппу ту самую репутацию, о которой вел речь виконт, не могли смириться с утратой. Им хотелось бы вернуть маркиза на прежние позиции. Но неужели из-за того только, что Сен-Мартен сделался недоступен для жаждущих его внимания дам, можно говорить об опасности, которая грозит им обоим?

– Что вы хотите сказать?

– Он манкирует своими обязанностями и соглашается выполнять лишь те миссии, ради которых ему не пришлось бы от вас уезжать. И этот факт вызывает наверху определенное беспокойство.

Виконт сплел пальцы и понизил голос до едва слышного шепота, заставляя Маргариту наклоняться к нему, чтобы его расслышать.

– Король начал оказывать давление на Дежардана, чтобы тот вернул Сен-Мартена в строй. До сих пор усилия его не увенчались успехом. Дежардан раздражен и озлоблен, и это меня беспокоит. Я случайно услышал, как он упомянул ваше имя в разговоре с одним из его помощников. Я подозреваю, что у него уже созрел план, как вас устранить. В вас он видит препятствие, и все же чем настойчивее он требует от Сен-Мартена забыть вас, тем непреклоннее стоит на своем маркиз.

Де Гренье окинул Маргариту долгим взглядом, после чего взглянул на ее портрет, висевший над камином. Сен-Мартен заказал этот портрет вскоре после начала их романа. На живописном полотне она навечно останется юной и невинной, с глазами небесной синевы, подернутыми дымкой желания. С глазами, лучащимися любовью.

– Что я могу сделать? – спросила Маргарита.

– Оставьте, его.

Она чуть сморщила носик.

– Вы могли бы попросить меня, вырвать из груди сердце собственными руками, это мне было бы сделать легче.

– Вы любите его.

– Конечно. – Маргарита встретилась с ним: взглядом. – Я не пережила бы остракизма общества, если бы его не любила.

– Я все равно хотел бы, чтобы вы были моей…

Маргарита застыла, потрясенная его словами. Может, она ослышалась?

– Что вы сказали?

Де Гренье грустно улыбнулся:

– Я хочу вас. Я бы вас принял.

Маргарита встала.

– Вы должны уйти.

Де Гренье тоже встал и обогнул кофейный столик, что стоял барьером между ними. Маргарита невольно попятилась.

– Не бойтесь. Я не причиню вам вреда.

– Сен-Мартену не понравится то, что вы сюда приходили. – Голос у нее чуть-чуть дрожал. Она даже задрала подбородок с показной удалью.

– Вы абсолютно правы. – Виконт прищурился. – Между нами всегда существовало соперничество. Он знает об опасности, но он ничего не предпринимает, потому что догадывается о моих чувствах к вам.

– О какой опасности вы говорите?

– Я не стану утомлять вас подробностями. Скажу лишь, что король планирует одну очень важную операцию. Дело совершенно секретное. Если Дежардан посчитает, что для осуществления этих планов необходимо вас убрать, он это сделает. Если бы Сен-Мартен относился к вам столь же трепетно, как вы относитесь к нему, он бы положил конец вашему роману, чтобы защитить вас.

– Мне все равно. – Маргарита прижала руку к животу. Ее тошнило. Что значили ее желания против воли короля? – Без него мне жизнь не мила. Я лучше останусь с ним и буду счастлива столько, сколько отпустит мне судьба, чем оставлю его и останусь ни с чем.

– Я могу вернуть вам все, что вы потеряли. – Де Гренье приблизился на шаг.

– Я приобрела большее.

– В самом деле? – Виконт сжал зубы. – Вы потеряли семью, друзей, положение в обществе. За пределами этих стен у вас нет жизни. Ваше существование сводится к ожиданию его прихода. Вы живете лишь для того, чтобы ублажать мужчину, для которого вы – только минутная прихоть. Я видел, что происходит с женщинами, которых он бросает; я не хочу стать свидетелем трагедии, а она рано или поздно случится.

– Вы предлагаете мне то же, что и он?

– Нет, я предлагаю вам свое имя.

Комната завертелась у нее перед глазами. Маргарита, чтобы не упасть, схватилась за резную спинку кушетки.

– Уходите. Сейчас же.

– Я готов жениться на вас, – сказала виконт тихо и очень серьезно. – Меня отправляют в Польшу. Вы могли бы поехать со мной. Там безопасно, и у вас была бы возможность начать новую жизнь.

Маргарита покачала головой, поморщившись от невыносимой головной боли.

– Пожалуйста, уйдите.

Де Гренье сжал кулаки и коротко, но изящно поклонился.

– Я уезжаю через неделю. Если вы передумаете в течение этого времени, приходите ко мне. – Он расправил плечи. – А тем временем попросите Сен-Мартена, чтобы он открыл вам, насколько серьезно то положение, в которое вы оба попали. Если вы знаете его так же хорошо, как вам кажется, вы увидите, что я сказал вам правду.

Он вышел из комнаты уверенной упругой походкой. Маргарита без сил опустилась на кушетку. Через мгновение ей уже протягивали бокал, наполненный чем-то красным, и она приняла вино из рук горничной с благодарной улыбкой.

Все слуги в доме были отобраны с особой тщательностью. Каким образом Филипп мог определить, кому можно доверять, а кому нет, было выше ее понимания. Впрочем, вся его деятельность, связанная с секретной королевской службой, была для нее тайной.

– Сердце мое.

Маргарита подняла затуманенные глаза и увидела Филиппа, который торопливо шел к ней. На нем все еще были шляпа и перчатки, и от него пахло табаком и лошадьми.

– Что случилось? – спросил он, опускаясь перед ней на корточки.

Взгляд Маргариты скользнул в сторону, к окну за его плечом, и она увидела, как на пол легли тени.

Сколько времени она вот так просидела в прострации?

– Маргарита, что с тобой? Здесь был де Гренье? Что он тебе наговорил?

Она подняла глаза на своего любовника. Пальцы правой руки, сжимавшие ножку бокала, разжались. Маргарита переложила бокал, в другую руку и погладила Филиппа по щеке. Он прижался лбом к ее лбу, затем отстранился, пристально глядя ей в глаза. Его глаза потемнели от тревоги за нее.

– Он сказал, что Дежардан хочет нас разлучить, – мрачно сообщила Маргарита, – и что мне грозит опасность. Он не сказал, что мне грозит: физическая расправа или нечто иное, и я даже не подумала его об этом спросить.

Филипп сжал зубы.

– Это безумие.

– Что происходит? – Маргарита протянула руку и поставила бокал на золоченый столик. – Он намекал на то, что ты от меня что-то скрываешь. Если это так, то я хочу, чтобы ты все мне рассказал.

– Я не знаю, что мне рассказывать, – ответил Сен-Мартен и принялся срывать с себя уличную одежду: шляпу, перчатки, плащ. Все это раздраженно бросил на кушетку. – Я не могу взять в толк, при чем тут ты. Ты не имеешь к этому никакого отношения.

Маргарита понимала, что глупо обижаться на такие слова, но впервые за все время, что они были вместе, она почувствовала себя так, словно она не слишком много для него, значила. Кто она для него? Прихоть? Игрушка, которую не жалко выбросить, когда надоест? Куртизанка, готовая исполнить такие причуды, которые не желает исполнять жена?

– Конечно, я тут совершенно ни при чем, – прошептала она и встала.

Ее атласные кремовые юбки с кроваво-красными цветами по подолу тянули ее книзу. Ноги дрожали. Пальцы ног покалывало – они успели затечь и онеметь, пока она сидела неподвижно.

Так сколько же времени она провела, сидя в одной позе ипредставляя свою жизнь без Филиппа? Последний год она прожила, обманывая себя тем, что они всегда будут вместе. Сегодня днем она впервые осмелилась задуматься о том, что все может быть и по-другому.

– Ты не понимаешь, – пробормотал Филипп, сжав ее в объятиях. – Для меня ты все, но ничто для них. Не существует причины, по которой ты могла попасть в поле их внимания. Тогда бы получалось, что они хотят чего-то иного, того, что, как им кажется, есть у тебя.

– Что у меня есть, кроме тебя?

Филипп покачал головой.

– Я предложил Дежардану свои услуги. Сообщил ему, что я готов отправиться туда, куда требуется, но не более чем на три месяца. На тех же условиях, на которых я работал раньше. Хотя, по правде говоря, я не представляю, как бы я смог пережить без тебя три дня, когда три часа для меня – уже пытка. – Он прижался щекой к ее виску. Щека его кололась, как это всегда бывало к вечеру, и ощущение это было знакомым и умиротворяющим. – Единственное, что я потребовал от Дежардана в обмен на согласие продолжать работать на него, это обеспечить безопасность тебе. Чтобы я знал, что ты спокойно живешь в этом доме, ни в чем не нуждаясь. Но он отказался выполнить мои условия. Он заявил, что я пренебрегаю службой, и он предпочитает, чтобы я был свободен от любых отношений.

– Я не могу понять, почему он не хочет тебя заменить, – жалобно протянула Маргарита, заискивающе глядя ему в лицо, пытаясь угадать, что же на самом деле он думает. – Каким бы хорошим агентом ты ни был, наверняка найдется другой человек, способный выполнять твою работу.

Филипп плотно сжал губы. Ответил он не сразу.

– Кому ты поверишь: мне или де Гренье?

– Я должна выбирать между его словами и твоим молчанием?

– Да.

Первой реакцией Маргариты на его «да» была злость Его самонадеянность, его высокомерие раздражали ее, но гнев прошел так же быстро; как и возник, и она тихо рассмеялась.

– Как у тебя это получается? – спросила она, качая головой.

Он поймал выбившийся из прически припудренный локон и нежно потер его между пальцами. Когда он заговорил, голос у него был низкий и чувственный.

– Что именно?

– Быть незаменимым. Весь день я корила себя за то, что ответила тебе согласием и тем самым поставила себя в весьма сомнительное положение. В этом мире у меня ничего нет, кроме твоей благосклонности, и уверенности, что я могу на твою благосклонность рассчитывать, тоже нет. А теперь другие люди, весьма влиятельные, наделенные властью, используют это влияние и власть для того, чтобы нас разлучить, а я ничего не могу сделать, чтобы предотвратить беду или удержать их от этого шага. – Она положила ладони ему на грудь, перебирая пальцами кружевное жабо его сорочки. На него было приятно смотреть одетого, полуодетого, раздетого. – И вот ты стоишь тут, упрямо не желая раскрывать свои секреты, а я тебя все равно хочу.

– У меня нет от тебя секретов. Я все тебе рассказал. – Филипп перехватил руку Маргариты и переплел ее пальцы со своими. Повернувшись к двери, он потащил ее за собой.

– Ты не сказал мне, что они продолжали давить на тебя, настаивая, чтобы ты меня бросил.

– Потому что мне на них наплевать.

Он отпустил ее только тогда, когда они оказались в смежной со спальней маленькой гостиной. Сен-Мартен подошел к окну и отодвинул штору, выглядывая на улицу. Солнце садилось. Скоро наступит ночь. Год назад солнце в закате было знаком, что пора начинать готовиться к выходу в свет, к ночным развлечениям. Теперь впереди их ждал лишь ужин и тихий вечер вдвоем. Для Маргариты этого было достаточно. А вот для него?

– Я чувствую твои сомнения даже отсюда, – сказал он, повернувшись к ней лицом. – Что он тебе предложил?

За тот год, что она провела под одной крышей с Филиппом, Маргарита многому научилась. Она знала, как сделать его ручным. И это знание придавало ей уверенности, что Филипп ни в чем не может ей отказать, если видит ее нагой.

Маргарита повернулась к нему спиной и, взглянув на него через плечо, увидела, как вспыхнули его глаза. Он медленно направился к ней.

– Лучше бы ты спросил, чего он мне не предложил Филипп принялся расстегивать обтянутые тканью мелкие пуговицы платья.

– Как пожелаешь. Так чего он не предложил?

– Своего сердца.

Сен-Мартен замер. Маргарита слышала, как он выдохнул.

– Я мог бы заключить с тобой договор, Маргарита. Я мог бы низвести наши отношения до условий товарообмена. Тогда ты могла бы чувствовать себя более защищенной.

– Или я могла бы чувствовать себя шлюхой.

– Именно поэтому я не делал тебе такого предложения вплоть до настоящего момента. – Он положил ладони ей на плечи, надавил на них и развернул ее к себе лицом. Он смотрел снизу вверх на ее обращенное к нему лицо. В глазах его была боль и еще что-то, чему Маргарита не знала названия.

– Что я могу? – шепотом спросила она. – Как я могу бороться, если не знаю, с чем я борюсь?

– Ты не можешь предоставить это мне? – Он прикоснулся губами к ее лбу. – Я не верю, ни капли не верю в то, что в этом деле хоть как-то замешаны наши отношения. Не так давно де Гренье предложил, чтобы я вышел из игры, ушел из организации, и Дежардан был весьма близок к тому, чтобы согласиться с его предложением. Мне не очень понятно, с чего бы они вдруг изменили свое мнение. Во всем этом есть иные, личные мотивы, и я узнаю, в чем они состоят.

– Я люблю тебя, – выдохнула Маргарита, ненавидя себя за страх, от которого вспотели ладони.

Нижняя губа ее дрогнула, и он лизнул ее снизу вверх и, прижавшись губами к ее губам, стал целовать ее глубоко и жадно. Его опыта хватило для того, чтобы она забыв о страхе, прижалась к нему, часто дыша от желания.

– И я люблю тебя, а потому никогда не потеряю, – поклялся он, прижимая ее к себе.

На этот раз Маргарита повела его за собой в спальню, где они смогут забыть о своих бедах, по крайней мере, на несколько часов.

Виконт Дежардан вошел в винный погреб и остановился на том самом месте, где ему велели ждать всякий раз, когда Эспри вызывал его.

– Я не думаю, что де Гренье удалось уговорить мадемуазель Пиккар бросить маркиза. – От голоса Эспри, больше похожего на металлический скрежет, по спине у Дежардана побежали мурашки. Он зябко поежился.

– Еще рано об этом судить.

– Нет. Я наблюдал за ним, когда он уходил от нее. Он выглядел скорее подавленным, чем обнадеженным.

Она пожертвовала всем ради своего любовника. И терять ей нечего, кроме одного.

– Кроме Сен-Мартена.

– Именно. – Эспри издал нечто напоминающее смешок. – Она не пожелает расстаться с ним ради себя, но я уверен, она бросит Сен-Мартена, если будет считать, что тем самым спасет ему жизнь.

Дежардан покачал головой. Он не знал и не хотел знать, чем Сен-Мартен так насолил Эспри, но ему сейчас стало жаль маркиза. Дежардан подозревал, что Эспри не успокоится, пока не лишит Сен-Мартена всего, что тому дорого.

– Что я должен сделать?

– Я сам сделаю то, что нужно, – сказал Эспри. – Я не хочу, чтобы он умер. Это было бы слишком милосердно.

– Как пожелаете.

– Я дам о себе знать, если мне еще понадобится ваша помощь.

Дежардан из погреба поднялся на кухню и едва не подпрыгнул, услышав, как с шумом захлопнулась дверь, которую Эспри использовал как щит.

Мрачное подземелье – самое подходящее место для злого духа, каким представлялся Дежардану Эспри. Демон, явившийся из преисподней, в преисподней же и исчезал.

Эспри был опасен своей непредсказуемостью, как опасны бесноватые и безумцы. Виконт глубоко сожалел о том, что вообще с ним связался. Красивые побрякушки для жены, даже очень дорогие, не стоят того, чтобы продать за них душу дьяволу.

Погруженный в раздумья, Филипп ехал, не разбирая дороги. Красота парижского вечера не радовала его. Он ее попросту не замечал, как не замечал ничего вокруг. До сих пор он по праву гордился умением выстраивать логические цепочки, сопоставляя факты, и рассчитывать свои действия на несколько шагов вперед. Но сейчас у него было такое чувство, что он упустил ключевое звено цепи. Незнание всегда грозит опасностью. Ладно бы, если бы опасность грозила ему, но как быть, если из-за его ошибки пострадает Маргарита? Конь Филиппа прекрасно знал дорогу к дому Маргариты, Филипп опустил поводья, предоставляя верному скакуну полную самостоятельность. Мерное цоканье копыт наводило дрему, убаюкивало всадника.

Вокруг куда-то спешили прохожие. Торговцы толкали свои тележки. Обычная, спокойная жизнь с ее мерным течением. Откуда здесь взяться опасности?

Интуиция не обманывала Сен-Мартена. Он чувствовал, как сгущаются тучи над его головой. Но он привык подчиняться доводам рассудка. Де Гренье предупредил Маргариту о грозящей ей опасности, следовательно, он должен принять все меры к тому, чтобы оградить ее от возможной беды. И эти меры были приняты. Но маркиз Сен-Мартен действительно кое-что упустил из виду. Стоило ему хоть на краткий миг взглянуть на происходящее под иным углом и допустить, что его самого могут использовать как инструмент давления на Маргариту, а не наоборот, он бы утроил бдительность. Но увы, такая мысль не пришла ему в голову, и, завернув за угол на безлюдную улицу, он оказался совершенно не готовым к тому, что ждало его за тем поворотом. Филипп был сбит с коня мощнейшим ударом в грудь, и при этом он даже не попытался себя защитить. Он упал навзничь, ошеломленный, растерянный, судорожно глотая воздух, уставившись в синее небо. Он даже не успел толком осознать, что с ним произошло, когда небо закрыли нависшие над ним черные тени. Его окружила толпа разбойников. Последовал один удар сапогом в бок, за ним другой. Ребро хрустнуло. Сен-Мартен слышал этот хруст. Еще удары. Крики. Смех. Боль. Агония.

Филипп молил Всевышнего дать ему силы перевернуться на бок и сгруппироваться, защищаясь от ударов, но тело отказывалось ему повиноваться. Его продолжали избивать. Глаза застил туман.

И тогда наступило милосердное забвение.

– Почта, мадемуазель.

Маргарита подняла глаза от списка продуктов, которые предстояло закупить на неделю, и увидела на пороге дворецкого. Она жестом пригласила его войти и отложила в сторону перо и бумагу.

– Спасибо, – пробормотала она, протянув руку к конверту, что лежал на серебряном подносе сверху.

Она просматривала почту невнимательно, ибо все мысли ее были о Филиппе, о том, что последние дни он отдалился от нее, стал чужим. Маргарита по настоянию Филиппа жила в этом доме как под домашним арестом. Ей не позволялось выходить в город даже на короткое время. Филипп специально нанял охранников, чтобы те смогли ее защитить, если будет такая необходимость. Почта, что ей приносили, была единственной ниточкой, связывающей Маргариту с внешним миром.

И тут Маргарита увидела конверт с черной печатью.

Ей мало кто писал. Мать и отец от нее отказались. Сестры писали нерегулярно и мало. Но на конверте было выведено ее имя, а не Филиппа.

Аккуратно разрезав конверт, она достала лист бумаги, на котором энергичным, с сильным нажимом почерком было выведено несколько строк. Растерянность Маргариты росла по мере того, как она читала послание.

У Сен-Мартена есть два пути. Выбрать вас или выбрать жизнь. Я знаю, какой выбор он сделает. Вопрос в том, какой выбор сделаете вы.

Эспри.

Маргарита нахмурилась и вызвала дворецкого. Когда он пришел, она спросила:

– Кто доставил это письмо?

– Его принес конюх. Я спрошу.

Маргарита кивнула и стала ждать, перечитывая загадочное послание и изучая странную печать.

– Он не помнит, – сообщил дворецкий, вернувшись через пару минут.

– Странно.

– Мадемуазель, у двери вас ждет курьер, просит, чтобы вы его приняли.

По спине Маргариты побежал холодок страха.

Она тщательно сложила послание и положила его на стол. Слуга отодвинул ее стул, она встала, тщательно разгладила складки на муслиновом платье. Маргарита медлила. Несколько дней кряду нервы у нее были на пределе, и странное письмо вкупе с не менее странной забывчивостью конюха усилили тревогу.

Обойдя вокруг стола, Маргарита вышла в коридор, а оттуда в холл, где ждал ее посетитель.

Каждый шаг давался ей с большим трудом. Волосы на затылке встали дыбом. Теперь ей угрожали напрямую. Но, каким бы тревожным ни было ее положение, она знала, что для Филиппа ситуация стократ хуже. Если бы только они могли понять, в чем состояла суть проблемы.

– Добрый день, мадемуазель Пиккар. Маргарита остановилась на последней ступени лестницы, в нескольких шагах от курьера.

– Меня послал к вам виконт Дежардан.

У Маргариты от волнения свело живот.

– Я вас слушаю.

Курьер повел плечами. Он явно нервничал. Маргарита застыла от страха. Помимо многозначительного жеста, выдававшего его нервозность, были и другие, не менее красноречивые знаки беды: одежда курьера была порвана и вся в темных расплывшихся пятнах, подозрительно напоминавших пятна крови, волосы растрепаны.

– Несколько часов назад на маркиза Сен-Мартена было совершено нападение, – угрюмо сообщил курьер.

– Нет! – воскликнула Маргарита и схватилась за перила лестницы, чтобы не упасть.

– Он серьезно пострадал. Его перевезли к нему в дом, где ему оказывается помощь, но, по всей видимости, состояние его крайне тяжелое. Виконт Дежардан хотел, чтобы вы об этом знали.

Комната закружилась перед глазами. Маргарита судорожно хватала ртом воздух, борясь с тошнотой. Грудь сдавило, она боялась вот-вот потерять сознание.

– Чтобы я знала, – повторила она. Перед глазами ее стояло то письмо, которое она оставила лежать на столе в столовой.

Первым ее побуждением было бежать к Филиппу, чтобы быть рядом, чтобы вернуть его к жизни, ухаживать за ним, заботиться о нем. Но она не могла быть рядом. С ним была его жена, она будет заботиться о нем на правах законной супруги.

Господи…

Ноги отказались ее держать, и она опустилась на мраморный пол, ослепнув от набежавших слез. Дворецкий бросился к ней, но Маргарита остановила его, выставив перед собой руку.

– Ваш кузен все еще работает в доме маркиза?

– Да, мадемуазель. – Бледно-голубые глаза слуги блеснули пониманием. – Я отправлю кого-нибудь в тот дом, мой кузен расскажет, что знает.

– Поторопитесь.

Когда курьер повернулся, чтобы уйти, Маргарита вспомнила о его существовании. Гнев придал ей сил, и она поднялась с пола.

– Что касается вас, – холодно сказала она, – вернитесь к виконту Дежардану и передайте ему послание от меня.

– Да, мадемуазель. – Он неловко переминался с ноги на ногу.

– Скажите ему, что если маркиз не выживет, Дежардану тоже не жить.

Он поклонился и ушел, оставив Маргариту в смятении. От жизни ее остались одни разбитые черепки. Зачем теперь жить?

Как она будет без Филиппа?

Чья-то рука осторожно коснулась ее плеча. Рядом стояла Сели.

– Я могу что-нибудь для вас сделать? – спросила горничная.

– Нет… – сдавленным голосом ответила Маргарита. – Теперь все в руках Господа.

– Может, виконт де Гренье в состоянии чем-то помочь?

Маргарита нахмурилась. Предложение горничной побудило ее выйти из ступора. Обращаться за помощью Маргарите было не к кому. Если только к сестрам. Но сестры ничего не могли для нее сделать, если только посочувствовать, и то, скорее всего они, поразмыслив, решат, что Маргарита заслужила такую судьбу, как заслуживают кары все падшие женщины.

– С чего бы ему мне помогать? – спросила она.

Сели пожала плечами и поморщилась как от боли.

– Пошли к нему кого-нибудь, – приказала Маргарита, подумав, что де Гренье скорее всего уже знает о событиях этого дня.

Горничная сделала реверанс и бросилась выполнять приказ.

Де Гренье приехал спустя пару часов. Он вошел в гостиную следом за дворецким. Де Гренье был несколько взъерошен, словно от быстрой езды, и красив, несмотря на недовольно поджатые губы и мрачный взгляд.

Маргарита поднялась навстречу ему, стараясь не замечать того, как свело у нее живот от дурного предчувствия при виде его.

– Здравствуйте, милорд.

– Я постарался приехать к вам как можно быстрее, – сказал он, подходя к ней и взяв ее руки в свои.

– Благодарю.

– Вначале я поехал к Дежардану, чтобы расспросить его о том, что случилось.

Маргарита жестом предложила виконту присесть, и он сел рядом с ней на маленькую кушетку.

– Он проявил участие?

– Его поразил мой приход, и он отнесся к моим вопросам с настороженностью. Я думаю, что лишь отчаяние побудило его на откровенность.

Маргарита сжала сплетенные на коленях пальцы и затаила дыхание.

– Отчаяние?

Де Гренье вздохнул, и у Маргариты закружилась голова.

– Я всегда считал, что Дежардан тверд как скала, несмотря на его молодость. Я всегда считал, что от Дежардана ничего невозможно добиться принуждением.

– Принуждением? – повторила Маргарита, с трудом выдавив из себя это слово. Во рту у нее пересохло.

– Да. – Де Гренье сделал пазу. – Маргарита…

– Да говорите же вы, черт возьми!

– Ходят слухи, что пропали весьма важные документы, и эти документы Сен-Мартен хранит здесь.

– Где?

– Я не знаю. Дежардан не уверен в том, что этот слух имеет под собой основание. Он только знает, что в течение трех последних месяцев получал послания, в которых содержались угрозы в адрес Сен-Мартена и вас. Некий враг обещал осуществить угрозы, если то, что он желает, не будет ему возвращено.

Маргарита растерянно обвела взглядом комнату, словно могла отыскать в ней те документы.

– Мы так ошибались.

– Прошу прощения?

– Сен-Мартен думал, что я отвлекаю его от службы в организации, и в этом все дело. Ни он, ни я не понимали, каким образом любовница может играть какую-то существенную роль во всем этом, но ничего иного мы предположить не могли.

– Вы, Маргарита, не могли ни о чем догадаться, – тихо сказал виконт, – но Сен-Мартен знал, что располагает секретными документами. Он просто не захотел вам об этом сказать.

Маргарита уловила злорадные нотки в тоне де Гренье. Она понимала, что он пытается вызвать в ней предубеждение против маркиза. Но попытки его были с самого начала обречены на провал. Может, другая женщина и попалась бы на его удочку, но не она, Маргарита Пиккар. Она была женщиной разумной. Она не находила ничего необычного в том, что Филипп не вводил ее в курс своей секретной деятельности. Такого рода знания были бы для нее не только бесполезными, но и опасными. Есть вещи, над которыми ты не властен, и поэтому лучше о них не знать.

– Так что я могу сделать? – спросила Маргарита. – Кто тот человек, кому нужны документы, что якобы хранятся в этом доме, и что этот господин имеет против Дежардана?

– Я не знаю. – Виконт наклонился к ней. – Я только знаю, что вы не должны здесь оставаться.

– Разумеется. Если им что-то нужно в этом доме, они должны получить то, что они хотят. Мы не можем рисковать жизнью Сен-Мартена.

– Но вы им тоже нужны.

Маргарита в недоумении уставилась на де Гренье.

– Простите?

– Кем бы ни был тот, кто посылал Дежардану письма с угрозами, он испытывает ненависть к Сен-Мартену. Он хочет, чтобы маркиз лишился всего, что ему дорого, включая вас. Дежардан глубоко потрясен той жестокостью, с какой было совершено нападение. Он боится, что следующим шагом может быть убийство маркиза, несмотря на то, что ему было сказано, что смерть была бы слишком для него милосердна.

Маргарита вскочила на ноги и зарыдала в голос.

– Дежардан рассказал Филиппу о тех письмах, что он получал, и о тех угрозах, что в них содержались? Или Дежардан предпочел, чтобы Сен-Мартен ничего не знал о грозящей ему опасности?

Де Гренье тоже встал.

– Я не знаю. И мне, если честно, все равно. Я беспокоюсь только о вас. Вы оказались невинной жертвой и лишь потому, что связали себя с Сен-Мартеном.

– Я не мыслю своей жизни без Филиппа.

– А когда он умрет? – Виконт, дрожал от возмущения. – Что тогда?

– Вы хотите сказать, что, исчезнув из его жизни, я могу спасти его?

– Такое возможно. Дежардан считает, что ваш уход от Филиппа может умилостивить того, кого он называет Эспри. Ваш уход даст ему возможность отыскать документы, и, возможно, весь этот кошмар закончится.

– Эспри… – Маргарита выбежала из гостиной и бросилась в столовую, где на столе по-прежнему лежала записка. Она перечитала загадочное послание и ей стало совсем плохо. Она уронила руку, сжимавшую письмо. Ладони виконта легли ей на плечи и нежно пожали их.

– Позвольте мне вам помочь.

– Вы уже помогли, и я вам за это благодарна. – Маргарита посмотрела виконту в глаза. – Я не могу обременять вас еще больше.

Гневные складки между бровями разгладились. Красивое лицо его казалось умиротворенным, взгляд лучился теплом и лаской.

– Вам самой не выпутаться.

– У меня есть украшения…

– Боже мой! – презрительно поморщился де Гренье. – Вам на эти побрякушки не прожить.

– Нет, – согласилась Маргарита. – Но вырученных денег мне хватит, чтобы продержаться до того момента, как Сен-Мартен поправится и разрешится проблема с документами.

– Если он доживет до утра, то только милостью Божьей. Маргарита почувствовала, как кровь отхлынула от лица. У нее кружилась голова, ноги едва держали ее. Она вцепилась в спинку кресла, но де Гренье взял ее под руку и заставил сесть.

– Вы нездоровы, – сказал он.

– Мне надо отдохнуть. Я думаю, вы понимаете, что я сейчас чувствую?

Виконт, казалось, хотел возразить ей, но лишь спокойно сказал:

– Мое прежнее предложение остается в силе.

Виконт подошел и сел рядом. Он схватил ее за руку, что неподвижно лежала на столе. Маргарита заглянула в его глаза и прочла в них сочувствие.

– Я не могу обсуждать эту тему сейчас. – Даже думать о такой перспективе ей было тошно. Жить без Филиппа? Провести жизнь с другим мужчиной невыносимо!

И все же дальнейшие события дня приняли еще более зловещий оборот, тогда как казалось, что все худшее уже случилось.

Кто-то настойчиво постучал в дверь. Маргарита обернулась и увидела Сели, теребящую края фартука.

– Мадемуазель, можно вас на минутку? Пожалуйста.

Маргарита вышла в коридор. Сели дрожала. Зубы ее стучали. Маргарита похолодела от страха.

– В чем дело? Что случилось?

У Сели глаза были красные, и нос тоже.

– Повар приготовил похлебку для прислуги. Я опоздала…

У Маргариты нервы были на пределе. Терпения ее не хватало на то, чтобы слушать всякую чепуху. Она схватила Сели за плечи и тряхнула.

– Что случилось? Он умер?

– Они все умерли! – завопила служанка. – Повар, лакеи… Они все мертвы! Все как один!

Де Гренье со всех ног выбежал из гостиной и бросился через холл к черному ходу. Маргарита последовала за ним, не вняв увещеваниям Сели. Сердце ее стучало так, словно хотело вырваться из груди. Виконт оказался на кухне чуть раньше. Он выругался, обернулся, схватил Маргариту за плечи и потащил назад.

– Яд, – угрюмо констатировал он, прижимаясь губами к ее уху.

Земля качнулась под ней, и она провалилась в черноту, в спасительное небытие.

Глава 1

Франция, Париж

1780 год

Он был из тех мужчин, что умеют покорить женщину силой одного взгляда.

И сейчас он смотрел на нее.

Линетт Байо смотрела на прославленного Саймона Куинна с той же дерзостью, с какой он сейчас разглядывал ее. Она и не думала отводить глаза, любуясь иссиня черной гривой его волос и яркой синевой глаз.

Куинн стоял, прислонившись к рифленой колонне в бальном зале баронессы Орлинды, скрестив на груди руки. Он казался одновременно расслабленным и настороженным – противоречивое сочетание, которое сразу бросалось в глаза. Эту странность Линетт подметила в нем еще раньше – когда впервые увидела его, проезжавшего верхом по освещенным лунным светом парижским улицам. Сегодня он был одет в темные оттенки синего и серого – весьма элегантное сочетание, которое, по мнению Линетт, очень ему шло. На балу царила чувственная атмосфера – свечи источали пряные восточные ароматы, кушетки кокетливо прятались за ширмами, декорированными под раскидистые деревья, даже слуг одели в туники, соблазнительно обтекавшие обнаженные тела. И в этой атмосфере неги и чувственности Куинн, сама строгость и простота, невольно притягивая взгляд, заметно выигрывая на фоне тех, чьи наряды, позы и манеры раздражали откровенной развращенностью.

Что касается Линетт, то ее облик также контрастировал с обстановкой. Она была в белом платье с пышными юбками, украшенными кремовыми бантами и серебряной тесьмой. В сочетании с ее сливочной кожей, светлыми волосами и рубиновой полумаской ее наряд составлял ансамбль, привлекавший всеобщее внимание.

И его в том числе. Они не были представлены друг другу. Линетт узнала его имя, подслушав разговоры тех, кто находился рядом. С живым интересом она прислушивалась к шепоту дам, передающих друг другу сплетни о его похождениях и сомнительном происхождении. Он стоял в одиночестве в дальнем конце зала. Женщины его обожали, мужчины – по понятной причине – сторонились. У него не было ровным счетом ничего, что могло бы составить ему репутацию в обществе: ни титула, ни богатства, ни безупречной нравственности. За ним стоял лишь его богатый опыт в амурных делах, и его присутствие на балу объяснялось лишь причудами склонной к экзальтации вдовствующей баронессы, любившей шокировать общество. Он присутствовал здесь в качестве пикантной новинки, и, казалось, он неплохо чувствовал себя в этой роли. У Линетт было все то, чего был лишен Саймон Куинн, – титул, богатство, достойное воспитание, но отчего-то, глядя, на него, она испытывала странное чувство родства с ним. Несмотря на вполне осознаваемую нелепость своего желания, она едва противилась искушению подойти к нему и встать рядом, разделить ту укромную нишу, что он занимал.

Куинн был высоким мужчиной, высоким и крупным. С широкими скулами, квадратным подбородком и прямым точеным носом. Крутой изгиб бровей вразлет придавал ему несколько надменный вид, но длинные густые ресницы смягчали резкие черты. Но для Линетт самым притягательным в его лице был его рот. Когда эти губы, не слишком полные и не слишком тонкие, как сейчас складывались в улыбку, от него нельзя было оторвать глаз. Ей хотелось лизнуть эти губы, попробовать их на вкус, почувствовать, как они скользят по ее коже.

– Из вас с Лизетт, хотя вы и двойняшки, ты похожа на меня больше, чем твоя сестра. – Однажды сказала ей мать. – Ты влюбчива, и кровь у тебя горяча. Молюсь о том, чтобы ты не пошла на поводу у своих страстей.

И вот сейчас Линетт наконец почувствовала, что кровь у нее в самом деле очень горячая. Грудь ее под взглядом Куинна бурно вздымалась. Сердце учащенно билось. Это незнакомец вызвал в ней такой отклик, несмотря на то что вокруг было полно людей, и то что их разделяло все пространство зала, лишь подогревало ее.

И вдруг он выпрямился, отделился от колонны и направился к ней своей особой походкой хищника, легкой, но целеустремленной. С каждым его шагом расстояние между ними стремительно сокращалось. Куинн шел к ней никуда не сворачивая, и те, кто стоял на пути между ним и Линетт, вынуждены были сами уступать ему дорогу. Линетт судорожно вздохнула, ладони ее увлажнились.

Когда Куинн подошел к ней, она запрокинула голову, потому что только так могла смотреть прямо ему в лицо и в полной мере насладиться созерцанием его сокрушительной красоты. Она вдыхала его запах, и от смеси мускуса и табака у нее кружилась голова. Этот примитивный запах казался ей волшебным. Она едва подавила безумное желание приподняться на цыпочки и уткнуться носом ему в горло.

– Мадемуазель.

Линетт вздрогнула от удовольствия – звук его голоса обволакивал, ласкал ее, как объятия любовника.

– Мистер Куинн, – поприветствовала она его. Голос ее звучал хрипло от избытка чувств.

Куинн испытующе прищурился, окинув ее взглядом, Неожиданно он схватил ее за локоть и отвел в сторону. Она была настолько ошеломлена его дерзостью, что потеряла дар речи. Даже если бы она захотела закричать, она бы все равно не смогла.

Во всяком случае, так она самой себе объяснила то, что не оказала ему никакого сопротивления. Надо же было найти себе какое-то оправдание. Не может ведь юная невинная девушка из знатной семьи признаться в том, что всю жизнь мечтала, чтобы ее покорил такой вот мужчина. Мужчина, в котором под элегантной оболочкой пульсировала грубая мужская чувственность.

Куинн повел ее через полный зал в галерею, открыл какую-то дверь и, подтолкнув к входу, зашел следом. В том помещении, где они оказались, было сумрачно, и после ярко освещенного зала Линетт словно ослепла. Но потом, когда глаза привыкли к сумраку, она поняла, что они находятся в изысканно обставленной библиотеке. Запах кожи и пергамента приятно щекотал ноздри. Этот запах бередил чувственность, которой в этом доме, казалось, было пропитано все.

Она услышала лязг задвижки и вздрогнула. Нервы натянулись как струны. Звуки, доносившиеся из зала – звуки музыки и смех, сразу стихли. Здесь, в этой полутемной комнате, они оказались отрезанными от внешнего мира. Они остались вдвоем. Больше никого. Она, Линетт, оказалась наедине с ним – с Саймоном Куинном.

– Что за игру вы ведете? – грубо спросил он.

– Я смотрела на вас с неприличным интересом, – призналась она, повернувшись к нему лицом. Хорошо, что источник света был у нее за спиной, позволяя ей оставаться в тени, в то время как он весь был у нее как на ладони. – Но в свое оправдание могу сказать, что в том же можно упрекнуть любую из женщин, находящихся в зале.

– Но вы не просто одна из них, верно? – раздраженно сказал Куинн, подойдя к ней почти вплотную.

Выходит, он знает, кто она такая. И это удивило Линетт. Мать ее настояла на том, чтобы они не открывали своих подлинных имен. Они жили у подруги матери под вымышленными именами, и это в то время, как у них в Париже был свой дом. Мать не хотела, чтобы ее отец узнал о том, что они отклонились от маршрута и, вместо того чтобы прямиком проследовать в Испанию, задержались в Париже. Мать сказала, что не хочет злить мужа. И Линетт согласилась на все условия матери, чтобы только побывать в городе, о котором была так много наслышана.

Но с другой стороны, если Куинн знал о том, кто она, зачем он столь демонстративно увел ее из бального зала?

– Это вы ко мне подошли, – веско заметила Линетт. – Вы могли бы оставаться там, где стояли.

– Я здесь из-за вас. – Куинн схватил ее за локти и грубо привлек к себе. – Если бы вы воздержались от шалостей еще на несколько дней, меня давно бы уже не было во Франции.

Линетт нахмурилась. О чем он говорит? Надо было попросить, чтобы он не распускал руки. Ни один мужчина не позволял такое в отношении дочери виконта де Гренье. Ей с трудом верилось в то, что Куинн так поступает с ней, но она не могла вырваться из его объятий, потому что ощущения, вызванные его непосредственной близостью, поразили ее. Он был твердым как камень. Она такого не ожидала.

Линетт словно со стороны слышала свое частое дыхание. Потом, не понимая, что делает, качнулась ему навстречу, вжавшись грудью в его грудь. Все это походило на безумие. Она совершенно не знала этого мужчину, а он, казалось, был сильно на нее зол.

Но в его объятиях она, как ни странно, чувствовала себя просто прекрасно.

Тянулись мгновения, Куинн стоял неподвижно. Затем он резким движением повернул ее к окну и, нетерпеливо отдернув штору, посмотрел ей в лицо, освещенное лунным светом. Своими длинными, ловкими пальцами он развязал тесьму, удерживающую маску, и маска упала на пол. Линетт внезапно почувствовала себя голой. Но, словно этого было мало, она испытала сильнейшее желание раздеться совсем: под его жарким взглядом снять все, что было на ней надето. Неужели она смогла вызвать столь живой и страстный интерес в таком красивом мужчине? У нее голова шла кругом.

Буравя ее взглядом, Куинн мрачно скривил губы.

– Почему вы на меня так смотрите?

Линетт судорожно сглотнула.

– Как?

Куинн раздраженно что-то пробурчал, опустил штору и схватил ее за талию.

– Так, словно вы хотите лечь со мной в постель.

Господи, ну что на это скажешь?

– Вы… вы очень привлекательны, мистер Куинн.

– «Мистер Куинн», не иначе, – проворчал он. Ладони его сжимали ее талию, заставляя Линетт чувствовать себя маленькой и хрупкой. Сладостно слабой. Покоренной. – Я всегда знал, что вы сумасшедшая.

Линетт облизнула пересохшие губы, и он прожег ее взглядом.

– Какую игру вы ведете? – вновь спросил он, и на этот раз она услышала в этом вопросе что-то иное, что-то запретное, что-то предельно возбуждающее.

– Я думаю, что мы оба сбиты с толку, – заикаясь, пролепетала она.

Он сжал ладонью ее затылок, чуть повернув ее лицом к себе, отвел ее голову назад, наклонившись над ней всем телом.

– Я совсем запутался.

Линетт вдыхала его дыхание. Тела их скользили друг о друга, разжигая и без того кипящую кровь. Все это началось еще там, в зале, когда она почувствовала на себе его взгляд. Но тогда она и предположить не могла, как далеко все это зайдет.

– Хотите, чтобы я вас взял прямо здесь? – прошептал Куинн, прикасаясь губами к ее горлу. Она дрожала от страха и восторга одновременно. – Потому что вы молите меня об этом, колдунья, и я обезумел настолько, что готов оказать вам эту услугу.

– Я…

Куинн повернул голову и поцеловал ее. В поцелуе его не было ни почтения, ни нежности. Он овладел ее ртом с ненасытной жадностью дикаря. Наверное, ей следовало бы испугаться. Он едва сдерживался, мечась между гневом и всепоглощающим желанием.

Линетт всхлипнула и вцепилась в полы его камзола, чтобы не упасть. Ощущая на губах его' вкус, она решилась и лизнула его губы. Куинн застонал и прижался к ней еще теснее. Она не оказала ему сопротивления, и он сразу стал мягче, нежнее. Казалось, ее капитуляция умилостивила его.

– Скажите мне, во что вы впутались, – прошептал он, покусывая ее губы.

– Вы скажите, – выдохнула она, закинув голову, подставляя ему губы.

Она была как пьяная. Комната вращалась. Линетт закрыла глаза, но комната все равно продолжала вращаться. Наверное, она упала бы, если бы он так крепко не держал ее.

Куинн присел на ближайший стул, увлекая ее за собой. Линетт оказалась у него на коленях верхом, лицом к нему.

– Почему сейчас? – спросил он, прокладывая дорожку из поцелуев от ключицы к уху.

Она закинула руки ему за шею и откинула голову, подставляя шею под жаркие поцелуи. Он втянул горячим влажным ртом нежную кожу чуть пониже уха, и Линетт заерзала на нем в бездумном наслаждении.

– Мистер Куинн…

Он негромко засмеялся неожиданно теплым, душевным смешком.

– Кто знал, что вы такая жаркая подо всем этим льдом?

– Поцелуйте меня еще раз, – взмолилась Линетт.

Теперь, когда она знала, чего ждать от его губ, она полюбила их еще сильнее.

– Мы должны уйти отсюда, не то я задеру вам юбки и возьму вас прямо тут.

Куинн овладел ее нижней губой, и тело Линетт стало как мягкий текучий воск. По крайней мере, ей так показалось. Там, внизу, было горячо и влажно.

– Тогда давайте удалимся туда, где нам не помешают, Лизетт, пока похоть не пересилила во мне разум.

Лизетт?

Линетт замерла, затаив дыхание при звуке чужого имени.

И тогда внезапно многое стало понятным. Его вопросы, его поведение. Саймон Куинн знал ее сестру. Ее сестру-близняшку. Ее лучшую подругу и ее самую тяжкую утрату.

Ибо Лизетт была мертва, и тело ее покоилось в Польше, в семейном склепе с красивыми барельефами.

И что же: получается, что Куинн знает ее сестру и верит в то, что Лизетт жива?

Глава 2

Побережье Франции

Тремя днями ранее

Лизетт Руссо, шпионка и наемный убийца, знающая толк в своем ремесле, полной грудью вдохнула морской воздух через окошко иллюминатора. Ей и самой было странно, почему стремительно приближающаяся гибель, не пугает ее. Она видела смерть не раз, в самых разных ее обличьях. По большей части смертники испытывали ужас и в отчаянии молили о пощаде. Но Лизетт не видела в смерти ничего, кроме избавления, и иначе думать о ней не могла.

Утром корабль, на котором ее везли как пленницу, должен пристать к берегу Франции. Неизвестно, что ее там ожидало. Ее отправили в Англию раскопать кое-какую информацию, но миссия закончилась провалом: ее взяли в плен. Еще двое французских агентов оставались в Англии. Третий был убит ею же. При таких обстоятельствах эта ночь могла стать ее последней. Но осознание этого факта почти никак не отражалось на чувствах Лизетт.

Она была не из тех, кто любит анализировать свои чувства и ощущения, но она, тем не менее, не могла не задумываться над тем, как странно потеря памяти сказалась на ней. Словно, утеряв свое прошлое, она утратила способность радоваться жизни, ощущать ее вкус, как говорят французы. Два последних года жизни – вот все ее прошлое. А то, что происходило до этого, было, для Лизетт покрыто полнейшим мраком. И, не имея корней и почвы, в которую можно корни пустить, даже если вместо корней остались одни обрубки, Лизетт дрейфовала по жизни как плот без руля и ветрил. Жизнь ее была бессмысленной и бесцельной. И Лизетт ничего, кроме усталости, не ощущала.

В замке повернулся ключ, и в каюту вошел охранник.

– Я принес вам ужин, – сказал Саймон Куинн голосом, коим творец мог наделить мужчину лишь для того, чтобы крушить женские сердца. Но чувственная хрипотца его баритона не была искусственной, ему не нужно было специально модулировать свой голос, он был таким от природы.

Лизетт повернула голову к Куинну, отметив, что его простой наряд, состоящий из рубашки и бриджей, да еще его темные распущенные волосы делали его похожим на пирата. На самом деле он был наемником и несколько последних лет служил английской короне. Что делало его идейным противником Лизетт. Но при всем этом с ним она чувствовала себя в большей безопасности, чем с кем бы то ни было. Куинн не испытывал к ней никакого сексуального влечения, что находило свое подтверждение в самом факте существовавших между ними исключительно платонических отношений при таком тесном соседстве – они делили одну каюту на двоих, а до этого существовали бок о бок еще три месяца. Лизетт даже предложила ему раз заняться сексом и получила отказ. И ввиду полного отсутствия интереса к ней с его стороны Куинн ей почти нравился. Почти.

– Я не голодна, – сказала Лизетт, наблюдая за тем, как он ставит тарелку с солониной и сухарями на круглый столик в углу каюты.

Он приподнял черную бровь и окинул ее взглядом с головы до пят. Саймон Куинн был ирландцем, и его происхождение проявлялось не в одном лишь цвете волос, кожи и глаз или в едва уловимом акценте. Он был потрясающе хорош собой и обладал опасным очарованием. Он мог предложить женщине целый мир одной лишь улыбкой. С той лишь оговоркой, что мир будет передан ей лишь во временное пользование. Саймон был не из тех, кто способен на прочную привязанность. И, как ни странно, сознание того, что страсть его непостоянна и изменчива, как море вокруг берегов его родной страны, еще больше заставляло женщин любить и желать его так, как никогда не любят они мужчин, куда более достойных и верных. Мужское непостоянство действует на прекрасный пол как особо крепкое приворотное зелье. Лизетт успела в этом убедиться, общаясь с Саймоном Куинном. Правда, не на своем опыте. В полном недоумении она не раз наблюдала, как женщины сами плыли к нему в сети, а ему лишь оставалось сортировать улов.

– Вы должны поесть, – сказал он.

– Качка не способствует аппетиту.

Саймон провел ладонью по волосам – жест, выдававший его раздражение. Движение руки было не лишено грации, мощный бицепс, сократившись, обозначился резче. У Саймона была фигура простого работяги, что женщин скорее привлекало, чем отталкивало. Лизетт любовалась им с той же бесцеремонностью, с какой смотрела в глаза смерти.

– То, что мы прибываем уже завтра, вас… беспокоит? – нехотя спросил он.

– А если так, вас бы мучила совесть?

Он бросил на нее злобный взгляд, чем сильно ее рассмешил.

Лизетт чувствовала, что он не знает, как к ней относиться. И эта неясность его тревожит. Он чувствовал, что она не такая, как все, но не понимал, в чем причина ее странности. Никто, включая, естественно, её Лизетт не сообщил ему о том, что все ее прошлое ограничивается двумя последними годами жизни. Лизетт рассматривала утраченную память как серьезный недостаток, обнаруживающий в ней слабость, а слабость она старалась никому не показывать, если, конечно, исключить ту единственную слабость, что была для всех очевидна – принадлежность к слабому полу.

– Вы даже не пытаетесь вести себя дружелюбно, – пожаловался он.

– Нет, не пытаюсь, – согласилась Лизетт и села на единственный в комнате стул с гнутой спинкой. Они жили в одной каюте, достаточно удобной, и, тем не менее, первые несколько дней были довольно напряженными для нее. Она не привыкла жить с мужчиной в столь близком соседстве, особенно в течение длительного времени. – Завтра вы от меня освободитесь.

– Ха! – Саймон присел на край ее кровати, чтобы стянуть сапоги. Сам он спал в гамаке в противоположном углу. Когда корабль качало на волнах, этот гамак тоже покачивался, вызывая в Лизетт желание помечтать о лучшем будущем. – Я бы избавился от вас еще в Англии, если бы вы постоянно не лгали, не обманывали и не выкидывали всякие фортели.

– Этим я зарабатываю на жизнь, мой друг.

– Вскоре вас передадут в ведение другого несчастного.

– Ваш цинизм впечатляет.

Саймон бросил на Лизетт хмурый взгляд:

– Я подал прошение об отставке еще до того, как покинул Англию. Я возвращаю вас во Францию только из-за своих людей. Если бы не они, только бы меня здесь и видели. Я был бы уже далеко от вас.

– Ах, как трогательно.

Но под ее насмешкой скрывалось искреннее восхищение этим мужчиной, его чувством ответственности, его чувством долга. Его подчиненные, десять человек, которые тайно работали на него, теперь удерживались французами в качестве заложников ее возвращения. Отставка его была принята, и он не имел перед этими десятью никаких обязательств, но Саймон, тем не менее, счел своим долгом позаботиться о них.

– Что же касается того, буду ли я свободен от вашего общества завтра или нет, у меня есть сомнения. Быстрого обмена не произойдет, – сказал он, удивив ее. – Вначале я должен увидеть своих людей. Если хоть с одним из них что-то случилось, придется дождаться его выздоровления. Кроме того, предстоит обговорить условия освобождения для Жако и Картланда. Многое будет зависеть от того, насколько сговорчивым окажется виконт Дежардан.

– А если вам не удастся вытащить всех?

Саймон посмотрел на Лизетт в упор:

– Тогда ваши люди не получат вас.

– Тогда, возможно, вы никогда от меня не избавитесь.

– Для вас это не самый приятный исход, – пробурчал он.

– О, я вынуждена с вами не согласиться. На вас приятно посмотреть и в вас есть некий мрачный шарм.

Другой на его месте превратил бы жизнь Лизетт в ад, а Саймонзаботился о ее комфорте и благополучии, хотя и ворчал. Его старомодное чувство чести восхищало ее, Лизетт немало размышляла над тем, что побуждает его так вести себя с ней. Если бы ей удалось его разгадать, у нее было бы над ним определенное преимущество.

– Ведьма, – пробурчал Саймон.

Лизетт, вздохнув про себя, положила ноги на грубо сколоченный табурет. Есть ли у нее семья? Есть ли у нее хоть кто-то, кто бы думал о ней, скучал по ней? Есть ли люди, которым она дорога, которые задумываются о том, почему и как она исчезла из их жизни? Она понятия не имела, что движет такими, как Саймон? Какие извилистые жизненные тропы привели его к тому, что он стал наемником? Однако она знала, что движет ею, – желание узнать, кто она такая. Для того чтобы узнать об этом, нужны были деньги и прочие ресурсы, и еще мастерство, умение лишить жизни всякого, кто встанет у нее на пути, кто встанет между ней и разгадкой тайны.

Когда Лизетт отправилась в Англию вместе с Саймоном, она рассчитывала вернуться при совершенно иных обстоятельствах. Виконт Дежардан пообещал дать ей свободу и открыть ей тайну ее прошлой жизни в обмен за информацию о шпионской сети Саймона во Франции. Но она возвращалась в Париж как пленница.

– Ешьте, – приказал Саймон, кивнув на стол.

Лизетт хотела было огрызнуться, но решила, что не стоит его злить. Ей не хотелось провести последнюю ночь в ссоре с человеком, который, единственный из всех, кого она знала, ей нравился.

Поэтому она приступила к еде, выбросив из головы все мысли о завтрашнем дне.

Глава 3

Высокие напольные часы в кабинете парижского дома Саймона Куинна пробили одиннадцать раз, когда раздался стук во входную дверь. Высокие напольные часы маскировали потайную дверь. Несколько лет назад, купив этот дом, Саймон позаботился о том, чтобы в случае возникновения непредвиденной ситуации он мог уйти из дома незамеченным.

Саймон прислушивался к обмену репликами между визитером и дворецким. Голоса приближались. Саймон встал с кресла. Только утром он сошел с трапа корабля и по прибытии в Париж весь день провел в хлопотах, в том числе и для того, чтобы организовать вот эту самую встречу, которая должна поставить точку на его службе. С завтрашнего дня он начнет новую жизнь. Он послал сообщение Дежардану сразу по приезде. В этом сообщении он потребовал разрешить ему встретиться с его людьми для того, чтобы убедиться в том, что все они живы и здоровы. Если все они живы и здоровы, тогда обмен может состояться уже следующим утром.

Саймон был одет в костюм для верховой езды. Плащ висел на спинке кожаного кресла у двери. В сапог он засунул кинжал, на поясе висела маленькая шпага. Не то чтобы он собирался ею воспользоваться, но он всегда носил ее с собой, рассматривая скорее не как настоящее оружие, а как талисман – она придавала ему уверенность в себе. Если даже и придется вытащить шпагу, то, скорее, чтобы отвлечь противника – лучшим оружием Саймона были кулаки. Ими он владел мастерски, что неудивительно – на них он всегда мог положиться, еще с отрочества.

Саймон всесторонне подготовился к грядущей миссии. Он был профессионалом и знал свое дело. Он сошел с корабля и вернулся домой не один. Рядом с ним был некто в бесформенном плаще с капюшоном. Через час после приезда к нему домой Лизетт, одетую так, чтобы узнать ее было невозможно, перевезли из его дома в другое надежное место. Таким образом, Саймон Куинн лишал своего противника возможности сорвать обмен.

– Добрый вечер, мистер Куинн.

Саймон пристально смотрел на человека, стоявшего в дверях. Худой и мускулистый, с грубыми чертами лица, этот человек походил на работягу. Трудно было поверить в то, что такой мужлан мог быть на короткой ноге с утонченным и обходительным Дежарданом. Тем не менее, этого человека действительно послал Дежардан. Иначе его бы здесь просто не было.

– Я готов, – сказал Саймон.

Он шагнул к двери и взял плащ с кресла, при этом ни на мгновение не отводя взгляда от гостя.

Своим обликом сподручный Дежардана заметно выделялся на фоне изящного убранства дома Саймона Куинна. Несмотря на то, что Куинн рос беспризорником, освоив сначала уличную жизнь Дублина, потом Лондона, и, несмотря на то что и еду, и место для ночлега ему приходилось добывать с боем, выбился в люди он не только благодаря крепким кулакам и завидной живучести. Добрую службу сослужили ему его выдающиеся внешние данные – его редкая мужественная красота. Несколько лет он прожил в любовниках у красивой и богатой леди Уинтер. Мария многому его научила, в том числе и тому, какую важную роль играет внешность человека. Благодаря этой славной женщине Саймон научился одеваться с неброской элегантностью, понимая, что ходить щеголем человеку его происхождения не стоит. Тонкий вкус и чувство меры отличало все, чем он владел: от обстановки дома до упряжи лошадей. Никому не пришло бы в голову сомневаться в его богатстве, и в его вкусе тоже.

– Едем? – спросил визитер.

У него был аристократический выговор с прононсом.

– Я готов, – повторил Саймон.

Они вышли из дома и оседлали коней. Посланец Дежардана прибыл в сопровождении еще двух слуг, но, окинув их быстрым взглядом, Саймон решил, что без труда сможет справиться с ними, если потребуется. Кроме того, если Лизетт, по мнению Дежардана, стоила дюжины его людей, то опасаться было нечего.

Что создавало совершенно новую дилемму.

Виконт готов был немедленно освободить двенадцать человек ради одной Лизетт, что оставляло иллюминатов,^[1] группу, с которой работал Дежардан, фактически без рычагов влияния, делая неосуществимым требование по возвращению Жако и Картланда – двух французов, которых все еще удерживал в заключении в Англии лорд Эддингтон, бывший руководитель Саймона. Что-то тут не сходилось.

Тем не менее, более не в его, Саймона, компетенции было решать подобные загадки, а любопытство можно и подавить. Куинн стремился как можно быстрее покончить с двойной жизнью, которую ему пришлось вести так долго. Недавний визит в Англию и краткая, без намека на романтическую ностальгию, встреча с Марией, которая сейчас уже была замужем, напомнила ему о временах, когда он был доволен своей судьбой. Время, проведенное им с Марией, Саймон вспоминал как время сплошного безмятежного счастья по сравнению с последними несколькими годами постоянной нервотрепки. Настала пора кардинально менять свою жизнь. Хорошо это или плохо, но служить дальше Саймон Куинн не мог и не хотел.

Копыта коней отбивали веселую дробь по каменной мостовой, и легкий ночной ветерок приятно холодил щеки. Парижские улицы продолжали жить полной жизнью – вокруг торопились куда-то прохожие, время от времени проезжали экипажи. Саймон скорее по привычке замечал все и всех вокруг. Его жизнь так сильно зависела от умения оценить обстановку, что постоянная настороженность и предельное внимание к деталям стали его второй натурой.

Годами он искренне верил в то, что живет так, как хочет, а вовсе не приносит себя в жертву избранному образу жизни, но сейчас, приняв решение уйти от дел, он впервые думал о будущем без тревоги, рожденной неизвестностью, и улыбался.

– Вот мы и приехали.

Саймон, следуя примеру своих спутников, свернул на боковую улицу и остановил коня у столба. Привязав лошадей, они через железные ворота вошли на кладбище.

– Мне придется завязать вам глаза, – сказал один из людей Дежардана.

– Нет. – Саймон вытащил шпагу.

– Только до того момента, как мы спустимся вниз, – с леденящей улыбкой заверил его человек Дежардана.

– У меня отвратительная память, – протянул Саймон. – Вам не стоит волноваться из-за того, что я стану преследовать вас заодно с мертвецами.

– Либо вы надеваете повязку на глаза, либо мы поворачиваем назад.

Саймон колебался. Он пытался оценить их намерения. Он даже сделал вид, что готов вернуться, и направился туда, где ждали кони. Все трое пошли за ним, укрепляя Саймона в мысли, что уговорить их не удастся.

Засунув шпагу за пояс, Саймон сказал:

– Хорошо. Я разрешаю вам завязать мне глаза. Но только на пару минут, не больше. И руки не связывать.

– Разумеется, – с мрачной ухмылкой ответил старший из отряда Дежардана, обликом походивший на портового грузчика.

Черная повязка легла Саймону на глаза. Его повели двое – один справа, другой слева. Они прошли по мокрой траве, затем спустились по каменным ступеням. Воздух стал спертым, и Саймон оступился на неровной земле. Он выругался и услышал смех в ответ.

– Остановка, – сказал кто-то из троих несколько секунд спустя.

Саймон остановился и стянул повязку. Он заморгал и убедился, что его догадка оказалась верной – они вошли в катакомбы. Через равные интервалы проход освещали факелы, из чего следовало, что проходом часто пользовались. Саймон схватил ближайший факел – и для освещения, и для обороны, если потребуется. Увидев, что его спутники с опаской смотрят на него, Саймон приподнял бровь, вызывающе усмехнувшись. Главный из них пожал плечами и пошел первым.

Они углубились в подземелье. Вскоре тот, кто шел первым, свернул в узкий боковой проход, за этим поворотом последовали несколько других. Всякий раз каменный туннель становился все уже. Тем большей неожиданностью возникло на их пути довольно большое круглое помещение со сводами. Здесь была устроена темница. Посреди этой пещеры стояли три клетки. В каждой из них находилось по четыре человека. Кое-кто лежал на полу, кто-то сидел, прислонившись спиной к решеткам, За пленниками присматривали несколько охранников. Впрочем, сейчас охрана была занята игрой в карты.

– Как вы? – обратился Саймон к своим людям, обведя взглядом три клетки. Все двенадцать человек были грязными, обросшими, но раненых и больных среди них как будто не было. Сейчас все стояли, схватившись руками за прутья, и смотрели на Саймона с надеждой.

– Мечтаем о ванне, – сказал один из пленников.

– И об эле, – добавил другой.

– А о женщинах? – спросил Саймон, улыбнувшись.

– О да!

– Завтра вас освободят, – сказал Саймон. – Мне бы очень хотелось, чтобы вас освободили прямо сейчас, но я пожелал убедиться, что все вы в порядке, перед тем как передать им то, что они хотят.

Человек по имени Ричард Бекинг протянул ему сквозь прутья руку, и Саймон без колебаний пожал черную от грязи руку товарища.

– Спасибо, Куинн, – хрипло проговорил Ричард.

– Тебе спасибо, друг, – ответил Саймон, сжав его руку крепче, незаметно вложив ему в ладонь свернутую в трубочку записку.

Ричард чуть заметно прищурился, давая Саймону понять, что принял послание и сохранит его в тайне. Эта записка была частью плана. Саймон должен был убедиться в том, что все пленники отпущены на свободу и им ничто не угрожает до того, как он передаст Лизетт Дежардану.

На этом Саймон попрощался с товарищами и вернулся на поверхность тем же путем, каким попал в подземелье, – частично с повязкой на глазах, частично без нее Он расстался с людьми Дежардана у того, столба, где они привязали коней.

Саймон возвращался домой. В этот час людей на улицах стало намного меньше, и лишь один экипаж попался ему на пути. Он остановился, пропуская карету. В окне кареты мелькнула дамская рука в перчатке, что свидетельствовало о том, что врагов там нет и волноваться не из-за чего.

Всадник был так хорош собой, что у Линетт при виде его закружилась голова. Она наклонилась вперед так, чтобы получше рассмотреть его в окне кареты. Линетт не упускала всадника из виду до того момента, пока он не скрылся за поворотом.

Он сидел в седле выпрямившись, удерживая свободный повод одной рукой. Другая рука лежала на эфесе шпаги. У всадника был непринужденный, даже скучающий вид, но Линетт чувствовала, что это всего лишь маска, а внутренне он предельно собран. Он проводил взглядом их карету, и, благодаря тому, что на нем не было шляпы, Линетт смогла разглядеть его лицо – лицо умопомрачительного красавца.

– Что ты там увидела? – спросила у Линетт мать – она сидела в карете напротив дочери.

– Я любовалась красивым мужчиной, – объяснила Линетт, усаживаясь поудобнее.

– Бесстыдница. Что, если бы он увидел, как ты вытянула шею, разглядывая его?

– Здесь слишком темно, – возразила Линетт. – Ты же не разрешила нам зажечь лампу.

– Опасность грозит отовсюду, – со вздохом сказала мать и потерла виски. – Ты не понимаешь.

– Потому что ты не хочешь мне ни о чем рассказать.

– Линетт…

И Линетт не стала настаивать. После смерти сестры Линетт считала своим долгом стать для обожаемой матери опорой и утешением, и эта роль трудно давалась импульсивной девушке. Лизетт всегда была тихой и рассудительной, а Линетт, наоборот, всегда была возмутительницей спокойствия, выдумщицей и проказницей. Она вечно впутывалась в истории, которые заканчивались неприятностями.

– Простите, маман.

– Ничего. Путешествие было долгим, мы все устали. Виконтесса была настоящей красавицей с изящной фигурой, очень светлой кожей, точеным лицом и роскошными золотистыми волосами, и эти черты она передала своим дочерям. С возрастом она не утратила красоты, она оставалась все такой же хорошенькой, какой была в юности. Но хрупкой она была только на вид. Маргарита Байо, виконтесса де Гренье, была удивительно сильной женщиной. Если уж она что-нибудь задумала, то поколебать ее решимость не мог никто.

За исключением ее дочерей.

Она не могла ни в чем им отказать, и после смерти одной из них вторую она баловала еще сильнее, чем прежде. Именно поэтому сейчас они оказались в Париже. Линетт всегда хотела посетить знаменитый город, так что, когда виконтесса предложила съездить в Испанию, желая немного поднять настроение и себе, и дочери, Линетт упросила ее слегка отклониться от маршрута. Несмотря на то, что Маргарита не любила Париж и за последние двадцать лет ни разу там не была, она, хоть и с большим нежеланием, уступила дочери.

– Мечтаю о горячей ванне и мягкой постели, – сказала она, зевнув.

– Но ты разрешила нам пробыть в городе всего неделю! – возмутилась Линетт. – Не можешь же ты проспать два дня из семи!

– Я шучу, малышка. Однако твой отец собирается приехать в Париж по делам как раз в это время, – напомнила ей мать. – Никто из нас не хочет получить от него выговор.

Отец ее отличался такой же предусмотрительностью и осторожностью, как и ее мать. Он требовал, чтобы они постоянно извещали его о том, где находятся.

– Нет, конечно.

Линетт отвернулась к окну, рассматривая город. Радость от поездки омрачалась тоской. Тоской по безвременно ушедшей сестре. С момента рождения они были неразлучны, и, несмотря на то, что после смерти Лизетт прошло два года, Линетт до сих пор страдала от одиночества, которое может понять лишь близнец. Она чувствовала себя так, словно утратила часть себя, и эта утрата ни на минуту не забывалась.

«Я буду радоваться этому приключению за нас обеих, Лизетт, – мысленно обращалась она к сестре, прижимая руку к ноющему сердцу. – Я увижу все те места, о которых мы говорили, даже те, которые, как я говорила, у меня нет желания видеть. Я буду представлять себе, что ты со мной, словно ты показываешь мне все это. Я буду смотреть на мир твоими глазами».

– Я скучаю по сестре, – прошептала Линетт. Боль и тоска сжимали ее горло. – Ужасно скучаю.

– Мы будем жить за нее, – прошептала виконтесса. – Каждый день.

– Да, маман. – Линетт откинулась на спинку и закрыла глаза.

Странно, но тот мужчина на коне снова встал у нее перед глазами. Даже наблюдая за ним издали, она чувствовала его энергию, его жизненную силу. Если бы Лизетт была сейчас с ней, она непременно заговорила бы с сестрой о нем.

«Ты когда-нибудь видела мужчину красивее, чем он?» – спросила бы у нее Линетт. «От таких мужчин, как он, только и жди беды, – сказала бы она. – Мне бы хотелось найти себе мужа, который был бы мне товарищем и другом, который разделял бы мои интересы и был бы верен мне и своим убеждениям. Пусть он будет спокойным и тихим. Мужчины с буйным нравом не созданы для брака. Их и называют неукротимыми, потому что их невозможно укротить».

Лизетт со своей неоспоримой логикой всегда могла урезонить витавшую в облаках импульсивную Линетт. Лизетт была для сестры якорем, и без нее она чувствовала себя утлой лодочкой в штормовом море.

Линетт готова была все отдать, пойти на все, лишь бы вернуть сестру. Но смерть украла у нее Лизетт. И теперь ей предстояло научиться выживать в одиночку.

Виконт Дежардан искал в винной кладовой особый сорт бургундского, когда услышал скрип отворяемой двери. Он замер, от страха душа ушла в пятки.

– Милорд.

Дежардан облегченно выдохнул, услышав обычный человеческий голос, лишь едва отмеченный хрипотцой, но напряженность осталась. Разве можно позволить себе расслабиться, когда постоянно приходится плясать под чужую дудку?

Дежардан обернулся и увидел перед собой слугу. Взгляд виконта скользнул левее, через плечо лакея он смотрел на каменную лестницу, которая вела к катакомбам. Он не переставал думать о дьяволе, несмотря на то, что Эспри уже несколько лет не общался с ним напрямую – только через послания.

Дежардан вопросительно приподнял брови, и слуга кивнул. Не надо было произносить лишних слов. Обмен с Куинном произойдет утром, и хорошенькая Лизетт, вероятно, самое лучшее его приобретение, будет ему возвращена.

Ему все еще не верилось в то, что ее взяли в плен. За те два года, что она на него работала, у нее не произошло ни одного срыва, ни даже намека на неудачу. Может, ее специально подставили? Только бы не это, потому что сейчас как никогда для выполнения очередной задачи ему нужна красивая женщина. Такая, что может лгать и убивать без зазрения совести. Жаль, что таких немного.

Визитер исчез за дверью, ведущей в туннель, а Дежардан поднялся по лестнице на кухню, где трудилось несколько поваров и поварят. Они готовили ужин для его семьи и гостей. Дежардан оставил бутылку вина на кухонной стойке и вернулся в гостиную.

Гостиная была самой его нелюбимой комнатой в доме. По заказу жены комнату декорировали в белых и голубых тонах, причем был выбран настолько светлый оттенок голубого, что он тоже казался почтя белым. Весь металлический декор был из серебра, так что Дежардану эта комната представлялась чем-то вроде снежной берлоги. Единственным ярким пятном в комнате был висевший на стене портрет Бенджамина Франклина.

Ему нравился Бенджамин Франклин. Он испытывал к нему глубокое уважение. Этот человек был блестяще одаренным, обаятельным, остроумным и великим мастером ложи.

И еще Франклин был последней мишенью Эспри.

Всего неделю назад Дежардан получил очередное послание, будь проклят тот, кто его отправил. Отказ от оплаты услуг не освободил Дежардана от тягостной связи с Эспри. Теперь он ничего не получал от Эспри за службу, кроме обещаний, что, если Дежардан будет продолжать сотрудничать, семье его ничто не будет угрожать.

И, ввиду этих новых обстоятельств, Дежардан был даже рад тому, что Лизетт провалила миссию. Изначально Дежардан рассчитывал на то, что, если Лизетт удастся выяснить, кто направлял деятельность Саймона Куинна во Франции, он сможет, используя полученную информацию как приманку, вытащить Эспри на свет. Однако теперь, когда внимание Эспри сосредоточилось на Франклине, Дежардан не мог отпустить Лизетт с богом. Она должна была продолжить работу на него. Эспри требовал отчетов о его встречах, разговорах, переписке. Причем отчетов детальных. Общие слова Эспри не устраивали, как не устраивали сплетни, не подтвержденные документально.

– Я нашел то, что искал, – сказал Дежардан, подойдя к человеку, которому предстояло стать главной движущей силой его плана.

Эдвард Джеймс оторвал взгляд от портрета Франклина и, повернув голову к хозяину дома, кивнул. Виконт Дежардан еще ни разу не видел, чтобы Эдвард Джеймс улыбался.

– Я благодарен вам за труды и с нетерпением жду момента, когда смогу попробовать вино, о котором вы так высоко отзываетесь, милорд.

– Какие труды, о чем вы, – сказал Дежардан, подумав, что угостить Эдварда хорошим вином – самое меньшее, что он мог для него сделать, если принять во внимание, через что его гостю придется пройти в довольно скором времени.

Джеймс работал личным секретарем у Бенджамина Франклина – должность престижная, но такая, какой и врагу не пожелаешь. Он помогал Франклину практически во всех его начинаниях, он знал малейшие подробности жизни великого ученого и политического деятеля, и как раз к этим подробностям через Дежардана и рассчитывал получить доступ Эспри. До сих пор Дежардан ни разу не разочаровал своего мрачного демона, но, понимая, что ходит по лезвию ножа, не желал своему таинственному повелителю ничего, кроме смерти. И для осуществления заветной мечты Дежардан должен был превзойти самого себя и раздобыть информацию настолько ценную, чтобы заставить Эспри ради ее получения облечься в плоть… и лишиться жизни.

И разве можно придумать орудие для извлечения информации у мужчины более удобное и более надежное, чем красивая женщина?

– У вас красивый дом.

– Благодарю.

Джеймс был высок и худ. Темно-русые волосы, темные близорукие глаза в медной оправе очков, крепкая челюсть. Красивым его назвать было трудно, но дочь Дежардана он смог очаровать своей «энергетикой», и она только о нем и говорила. Анна старалась бывать на всех мероприятиях, где появлялся Джеймс. Она подмечала в нем каждую мелочь, вплоть до того, сколько ложек сахара он кладет в чай. И это обстоятельство было весьма на руку Дежардану. Он намеревался передать всю собранную его дочерью информацию Лизетт, чтобы та смогла ее использовать и добиться расположения секретаря Франклина.

– Какие у вас планы до конца недели? – спросил Дежардан.

Он внимательно слушал ответ Джеймса, отмечая главное – то, что следует передать Лизетт Он надеялся, что секретарь Франклина получит удовольствие от, пусть недолгого, общения с хорошенькой блондинкой – такой, о которой мужчине с данными Джеймса и мечтать не приходится.

Эта блондинка будет стоить ему репутации и работы, если Джеймсу повезет, и жизни – если ему повезет меньше.

Глава 4

– Ну вот, наконец, мы расстаемся, – пробормотала Лизетт.

Саймон усмехнулся. Если бы речь шла об окончании романа, он бы сумел напустить на себя меланхолию, дабы сделать приятное своей подруге. Но в данном случае можно было и не притворяться.

– Вижу, что вы рады поскорее от меня избавиться. – Она улыбнулась, и Саймон не мог не отметить, как эта улыбка преобразила ее. Лизетт действительно была одной из самых красивых женщин, с которыми ему довелось встречаться в жизни. Ее роскошные волосы отливали всеми оттенками золота. Кожа была шелковистой, а глаза сияли синевой, как чистое летнее небо, и губы походили на розовые бутоны, полные и сочные. Локоны, глаза, розовые бутоны губ и лицо в форме сердечка наводили на мысли об ангелах небесных. И сложена она была божественно: миниатюрная и гибкая, но с идеальными пропорциями. Не слишком полная, но и не худая. И принимая во внимание ее безупречную внешность, Саймон испытывал даже некоторую тревогу из-за того, что у него ни разу за все время общения с ней не возникло желания познать ее как женщину. Даже после нескольких недель воздержания, несмотря на то, что жили они в одной каюте, у него и мысли не было о том, чтобы овладеть ею.

– Вы, должно быть, тоже не чаете от меня избавиться, – весело ответил он.

– Разумеется.

И снова глаза ее потускнели, и он вздохнул про себя. Стоило Саймону почувствовать к ней симпатию, как она спешила напомнить, почему она ему не нравилась. Эта неприязнь не имела никакого отношения к отсутствию симпатии с ее стороны. Она не нравилась ему из-за своего непостоянства, необъяснимой смены настроений Временами она казалась растерянной, иногда казалось, что она получает от своей работы неоправданное, с его точки зрения, удовольствие. Он подозревал, что она немного не в себе, а он всегда старался избегать психически больных людей, поскольку они представляют опасность как для самих себя, так и для окружающих.

Едва экипаж остановился перед небольшим домом на тихой улице, Саймон открыл дверь и выпрыгнул из кареты. Он протянул Лизетт затянутую в перчатку руку, помогая выйти.

Вначале появились поля ее шляпы, затем они приподнялись – Лизетт запрокинула голову, глядя на фасад.

– Что это за место? – спросил он.

– Мой дом.

Саймон не смущаясь пристально смотрел на нее.

Она казалась печальной, погруженной в меланхолию, и в ее голубых глазах была тайна, о которой он ничего не хотел знать.

Лизетт Руссо была самой беспощадной убийцей из тех, кого он имел несчастье знать. Она получала удовольствие от страданий других. Иногда трудно было смириться с тем, что под такой красивой и хрупкой оболочкой скрывалось существо на редкость жестокое и безжалостное. Но Саймон Куинн видел ее в деле. Он наблюдал за тем, как она убила человека со свирепостью, которая тем больше обескураживала, что ее проявила прелестная чаровница. Комбинация утонченности и кровожадности всегда обескураживает.

Откровенно говоря, он не мог дождаться, когда, наконец, избавится от нее и от той тайны, что носила она в себе. Ему надоело копаться в чужом белье, действуя от имени короля, до которого Саймону, если честно, не было никакого дела. Он хотел жить своей жизнью и, наконец, накопил достаточно средств, чтобы себе это позволить. Больше он не будет ни на кого работать. Мир отныне принадлежит ему, или скоро будет принадлежать, как только он обменяет Лизетт на Ричарда и остальных.

Саймон повернулся и взял ее под руку.

– Готовы? – спросил он.

Лизетт глубоко вдохнула и затем кивнула.

Она собиралась с духом. Саймон заметил этот неброский жест и даже почувствовал к ней жалость. Он едва не спросил ее, не нужна ли ей его помощь, но попридержал язык. Требование светской учтивости побуждает джентльмена предложить помощь даме, попавшей в неприятное положение, но, во-первых, он не был джентльменом, а во-вторых, он должен думать сейчас не о ней, а о тех двенадцати, что работали на него. И все же у него нашлись для нее теплые слова.

– Я пробуду в Париже еще примерно месяц.

Эта фраза не содержала в себе амурного послания, и Лизетт это знала. Он предлагал ей временную гавань на случай возможного шторма. Она вздрогнула и быстро взглянула на него. И в этом испуганном взгляде он вдруг увидел другую Лизетт – Лизетт настоящую. Взгляд этот высветил робкую надежду и невинность.

Прошла секунда, и взгляд ее потух.

Саймон внутренне собрался, готовясь выслушать очередную саркастическую отповедь, к которым он успел привыкнуть за несколько недель общения с Лизетт, но ошибся. Она чуть заметно улыбнулась и слегка кивнула.

Вместе они поднялись по ступеням и вошли в дом. В холле до них донеслись звуки пианино. Большая нарядная хрустальная люстра свисала с потолка над мраморным полом. В нишах стояли живые цветы. Казалось, здесь Лизетт ждали с радостью.

Она провела Саймона в гостиную, выдержанную в приглушенных желтых, с золотом, тонах. И на этом желтовато-золотистом фоне невозможно было не заметить одетого в изумрудно-зеленый камзол виконта Дежардана.

– Добрый день, мистер Куинн, – поприветствовал Саймона виконт, прекратив играть на пианино.

– Добрый день, милорд, – ответил Саймон.

Его не переставало удивлять, как такой щуплый человек мог производить столь мощные звуки. Пожалуй, виконт не умел говорить шепотом, что казалось удивительным, потому что при взгляде на Дежардана можно было подумать, что даже сквозняк мог сбить его с ног.

– Лизетт, малышка моя. – Дежардан подошел к ней с выражением гордости и участия на лице. Он схватит ее за руки и поцеловал в щеку. – Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, хорошо.

Ответ Лизетт прозвучал куда более сдержанно, в нем не было и намека на теплоту. Но виконта, казалось, совершенно не заботило отсутствие у Лизетт радости по поводу возвращения к своему попечителю.

– Превосходно. – Дежардан обратился к Саймону – Не хотите ли чаю, мистер Куинн?

– Нет, благодарю. – Саймон смотрел на Дежардана с легким недоумением. Ему казалась странной та бесцеремонность, с которой он распоряжался в доме Лизетт. – Я бы предпочел совершить обмен как можно скорее и отбыть.

– Как насчет Жако и Картланда? – спросила Лизетт.

Дежардан жестом пригласил Лизетт присесть.

– Соглашение будет достигнуто.

Лизетт взглянула на Саймона. Тот вопросительно приподнял бровь. Она нахмурилась. По всей видимости, она пребывала в том же неведении, что и Саймон.

– Ваши люди были отпущены, как только вы прибыла сюда, мистер Куинн, – сказал Дежардан. – Как мы и договаривались.

Саймон подошел к окну и выглянул, затем посмотрел на часы на каминной полке.

– Я пробуду в вашем распоряжении еще несколько минут, если вы не возражаете.

Лизетт чуть заметно усмехнулась. Они все понимали, что Саймон никуда не уйдет, пока не убедится, что с его людьми все в порядке, возражает против этого Дежардан или нет.

Виконт пожал плечами:

– Как пожелаете. Оставайтесь столько, сколько вам угодно. Я благодарен вам за то, что вы вернули мадемуазель Руссо в добром здравии.

– Мне не доставляет удовольствия издеваться над людьми, – мрачно ответил Куинн. – Кроме того, я не могу рассчитывать на то, что моих людей оставят невредимыми, если я верну подпорченный товар.

– Как это человечно с вашей стороны. Так какие у вас сейчас планы? – спросил Дежардан, покачиваясь на каблуках и невинно улыбаясь.

– Вас мои планы не касаются, – протянул Саймон. Дежардан выводил его из себя своим лицемерием. – Без обид, милорд.

– Что вы, никаких обид.

В дверь громко постучали. В гостиную вошла экономка с чайным подносом. Экономка была в столь же преклонных годах, что и дворецкий. Их обоих давно пора бы отправить на пенсию. Лизетт начала снимать перчатки, а Саймон тем временем еще раз выглянул в окно. На другой стороне улицы мелькнуло что-то красное. Он усмехнулся и повернулся к Дежардану.

– Я ухожу, – сообщил он.

– Убедились? – ехидно поинтересовался Дежардан. – Мне следует доверять.

Саймон усмехнулся. Он подошел к Лизетт, и она протянула ему голую руку.

– До свидания, друг мой, – проворковала она.

Он поклонился и поцеловал ее руку. Они встретились взглядами.

– Постарайтесь не делать глупостей.

– Что за жизнь без глупостей? – Ее легкомысленный тон входил в явное противоречие с выражением ее лица: напряженный взгляд и скорбные складки у губ выдавали ее нервозность.

Саймон мрачно взглянул на Дежардана, раздраженный тем, что не сможет с легким сердцем оставить Лизетт на попечение виконта, если она чувствовала себя рядом с ним так неуютно. Но с другой стороны, Дежардан явно неплохо к ней относился. В глазах его и в улыбке чувствовалась теплота. И неадекватность обмена тоже говорила о том, что Лизетт высоко ценят. Она, как кошка, приземлится на лапы – в этом Саймон был уверен. И если с ней случится беда, она знает, где его искать.

Еще раз пожав руку, Саймон отпустил ее и, поклонившись виконту, вышел. Походка его была легкой и пружинистой.

Как только освободили его людей, он и сам получил свободу. Теперь он ни перед кем не держал ответа, и ничто не удерживало его в этом городе.

Разливая чай, Лизетт исподволь наблюдала за Дежарданом. Виконт стоял у окна и провожал взглядом Саймона. Дежардан похудел и постарел, что было тревожным знаком. Но, когда он обернулся и посмотрел на нее, вид у него был счастливый.

– Ты хорошо выгладишь, – сказал он, окинув ее придирчивым взглядом.

– Соответственно обстоятельствам, – сказала Лизетт, щедро сдобрив чай виконта сливками и сахаром, после чего протянула ему чашку с блюдцем.

Дежардан подошел ближе и взял чай из ее рук.

– Расскажи мне, что произошло.

Лизетт расправила плечи. Последнюю миссию она с позором провалила, хотя вначале ничто не предвещало такого поворота событий. Задание казалось очень простым. Непосредственный подчиненный Куинна, его ближайший помощник, Колин Митчелл, ушел в отставку и намеревался вернуться в Англию. Жако было дано задание подружиться с Митчеллом для того, чтобы через последнего выяснить личность руководителя Куинна, человека, который передавал секреты французского государства непосредственно английскому королю.

К несчастью, в тот вечер, когда Митчелл и Жако должны были сесть на корабль, еще один человек Куинна – англичанин по имени Картланд – убил человека, тесно связанного с французским дипломатом Талейраном. Картланд был арестован и допрошен. На допросе он обвинил в содеянном Митчелла. Для того чтобы, добавить вес заявлению о своей невиновности, он назвал имена других людей, работавших на Куинна, таким образом, раскрыв целую сеть английских шпионов.

При сложившихся обстоятельствах им следовало оставить Митчелла в покое и дождаться другой возможности получения доступа к интересующей их информации, но Лизетт так стремилась поскорее освободиться от обязательств по отношению к Дежардану, что сделала отчаянное предложение – она войдет в тесный контакт с самим Куинном, а Дежардан в обмен, на полученные сведения не станет больше требовать от нее никаких услуг.

– Вскоре по приезде в Англию, – сказала она, – мистер Митчелл сам вышел на нас, что дало нам возможность вставить ему палки в колеса. Мы рассчитывали, что он станет искать помощи у своих руководителей, что, в свою очередь, даст нам возможность узнать личность интересующего нас человека.

Виконт присел на обтянутый золотистым бархатом стул.

– Пока придраться не к чему. План кажется идеальным.

– И все пошло бы как по маслу, если бы Митчелл не имел такие хорошие связи. Ему не пришлось обращаться за помощью к своим руководителям. Он выкрутился сам.

– Хм… – Дежардан наблюдал за ней, потягивая чай. Когда он опустил чашку, от улыбки, что играла у него на губах, Лизетт пронзило холодом. – Интересная сказочка.

Она пожала плечами:

– Это правда. Ни больше, ни меньше.

– Правда?

– Конечно, правда. – Она говорила непринужденным тоном, но волосы на затылке шевелились от страха. – А что же еще?

– Хитрая уловка, например.

– Чепуха, – презрительно бросила она. – Зачем мне придумывать уловки?

– Понятия не имею, малышка. – Улыбка исчезла с его губ, взгляд стал жестким. – Но ты уже немало времени провела в обществе мистера Куинна. Этот мужчина пользуется известной славой. Говорят, женщины находят его неотразимым. Возможно, и ты не устояла перед его обаянием.

Лизетт в гневе поднялась со стула.

– И сейчас я ищу способ вас предать?

– Почему нет? Ты сообщила ему свое настоящее имя. Зачем?

– Потому что эта услуга должна была стать моей последней услугой вам.

– Странный способ проявления независимости.

– Ну тогда убейте меня, – гордо вздернув подбородок, сказала она. – Я не могу привести вам никаких доказательств своей невиновности.

Дежардан медленно поднялся и поставил чай на стол.

– Не можешь предоставить доказательств, поскольку сама убила Франсуа Депардье, человека, работающего на Талейрана.

Лизетт давно было знакомо это ощущение ледяного кома в животе.

– Он заслужил смерти. Вы это знаете.

– Да, он был животным. Подлым, похотливым животным, и работал он с такими же грязными скотами, каким был сам. – Виконт подошел к ней и заключил ее в костлявые объятия. Лизетт передернуло от отвращения, но отстраняться она не стала. Он избавил ее от Депардье, одел и накормил, научил искусству выживания.

– Я помогу тебе, – с отеческой нежностью говорил Дежардан, поглаживая ее по спине. – Никто не узнает о том, что ты причастна к его смерти. Но в обмен на услугу ты поможешь мне. В последний раз.

Этот кошмар, что был ее жизнью, кажется, никогда не кончится.

– Чего вы хотите на этот раз? – спросила Лизетт, устало опустив плечи.

– Я должен тебя кое с кем познакомить.

– Кого на этот раз я должна убить?

Дежардан отстранился и одарил ее нежной улыбкой.

– На этот раз ты должна выступить в иной ипостаси – в ипостаси роковой женщины.

И это заявление напугало ее больше, чем приказ убить.

– Я ужасно волнуюсь за нее, Соланж, – печально сказала Маргарита, делая очередной стежок. – Она так сильно изменилась с тех пор, как умерла Лизетт.

– Я заметила.

Маргарита подняла глаза на свою лучшую подругу, куртизанку, с которой она познакомилась много лет назад во время очередной вылазки за покупками. Соланж Тремблей, очаровательная брюнетка, обладала такими счастливыми качествами, как заразительный смех и обезоруживающая улыбка, и эти достоинства делали ее весьма востребованной даже сейчас, когда юность ее давно миновала. На первый взгляд у этих женщин было мало общего. Соланж происходила из низшего сословия, и то положение, что она сейчас занимала в обществе, можно было назвать удачной карьерой. Маргарита, наоборот, родившись в семье барона, скатилась до уровня куртизанки. Соланж была брюнеткой, Маргарита блондинкой. И все же они чувствовали родство. Они обе презрели общественную мораль и жили так, как считали нужным.

После того как их роман с Филиппом трагически закончился, Маргарита вышла замуж за де Гренье и уехала с ним в Польшу, чтобы больше никогда не возвращаться во Францию. И вот сейчас она вновь оказалась в Париже. С Соланж все эти годы они находились в оживленной переписке, и дружба их, несмотря на то, что они не виделись друг с другом столько лет, только окрепла. Когда же им, наконец, представилась возможность встретиться, у обеих было такое чувство, что они расстались только вчера.

– Ты описывала ее такой живой и непоседливой, – пробормотала Соланж, потягивая бренди из широкого бокала. Соланж полулежала на обитой рубиновым бархатом кушетке в своем декадентском будуаре, и в разрезе кремового атласного пеньюара виднелись длинные стройные ноги. – Ты столько писала о своих дочерях, о том, какие они разные, несмотря на то, что внешне похожи как две капли воды, о том, что старшая такая необузданная и дерзкая, а младшая тихая и серьезная. Но, глядя на твою дочь, я могла бы подумать, что с тобой приехала Лизетт, а не Линетт.

– Вот именно, – сказала Маргарита, отложив шитье. – Иногда мне кажется, что она пытается стать Лизетт.

– Возможно, она не хочет обременять тебя. Возможно, таким образом, она пытается тебя утешить.

Закрыв глаза, Маргарита откинулась на спинку кресла. Вот уже двадцать три года она мужественно сражалась с депрессией и скукой, и за те годы, что она уехала с де Гренье из Парижа, они нисколько не ослабели.

– Разве может меня утешить то, что она с каждым днем выглядит все более унылой и несчастной, – прошептала Маргарита. – Будто бы вместе с Лизетт в ней умерла вся радость жизни. Ей давно пора бы стать женой и матерью. Но полное отсутствие интереса с ее стороны побуждает молодых людей искать свое счастье в других.

– Но раньше она любила флиртовать, верно?

– Еще как. А теперь всему конец. Она изменилась. Я раньше переживала за ее будущее, потому что она казалась мне слишком несерьезной. Теперь же переживаю потому, что она слишком серьезно ко всему относится.

– Не могу даже представить, каково это потерять человека, с которым провел всю жизнь. Человека, который выглядит точь-в-точь как ты. Возможно, ты права, часть ее утеряна безвозвратно.

Из-под опущенных век Маргариты полились слезы.

– Я не могу потерять обеих дочерей. Я этого не вынесу.

– Дружок мой…

Маргарита услышала, как звякнул бокал – Соланж поставила его на стол. Затем раздался шорох атласа – это Соланж встала и подошла к ней. Маргарита благодарно прижалась к подруге, открывшей для нее объятия. Она так долго была одинока. После, рождения дочерей она больше не могла зачать. И бесплодие ее стало причиной разлада между ней и мужем, их брак дал трещину, и с каждым годом они с де Гренье все больше отдалялись друг от друга.

– Ты все еще глубоко скорбишь об утрате. Так разве удивительно, что Линетт тоже пребывает в глубокой скорби? – Соланж деликатно погладила Маргариту по голове. – Одна из вас должна вернуться к жизни, и тогда другая последует ее примеру.

– Как я могу подать ей в этом пример? – спросила Маргарита, вытирая слезы. – Я много лет назад перестала жить.

– Ты вернулась в Париж. Это уже начало.

Но оттого, что она вернулась в Париж, ей не стало легче. Маргарита была довольна своей жизнью в Польше, несмотря на разрастающуюся пропасть между ней и де Гренье. Там не было призраков прошлого, не было искушений, и места сожалениям тоже не было. Но с Парижем было связано слишком много болезненных воспоминаний.

Маргарита выпрямилась, потянулась за бокалом подруги и осушила его дорогое содержимое одним отчаянным глотком. Она сделала глубокий вдох, наслаждаясь приятным теплом, которое растеклось по телу, и оглянулась на подругу.

– Скажи мне, как начать жить заново.

– Начинать надо с праздника. – Соланж обворожительно улыбнулась. Отец Соланж был итальянцем, а мать француженкой, и в результате этого союза на свет появилась красавица с экзотической внешностью, благодаря которой она пользовалась такой популярностью. – Должна тебе сказать, что у баронессы Орлинды скучных праздников не бывает. Баронесса обожает скандалы и эпатаж.

– Но я не могу привести дочь на оргию! – воскликнула Маргарита, округлив глаза.

– Дружок мой, говоря об эпатаже, я не имела в виду оргию!

– Я тебе не верю. В любом случае мы не можем допустить, чтобы о нашем пребывании в Париже стало известно. Это слишком опасно.

– Столько лет прошло, а ты все еще боишься?

– Если бы ты была тогда со мной, ты бы меня понимала. Такое не забывается.

– Ты все еще его любишь?

– Все, что я сделала с того дня и по сей день, я делала лишь из любви к Филиппу.

Маргарита встала и обвела взглядом стены, обитые красным дамасским шелком. Вся обстановка этой комнаты, от сочетания красного шелка и позолоты до экзотического аромата свечей, была призвана поражать и возбуждать, но, странное дело, здесь Маргарита отдыхала. В том, что ее окружало, не было искусственности и притворства. Здесь никто не собирался скрывать, какой цели служат все эти цвета и запахи. Таков был дом, в котором жила Соланж, такой была и сама Соланж.

Маргарита взяла пустой бокал и направилась к шкафчику, где стояли графины с горячительными напитками.

– Я думаю, он все еще тебя любит, – сказала Соланж.

Маргарита замерла, наливая бренди в бокал. Рука, державшая графин, задрожала – внешнее проявление внутреннего потрясения, что испытала она при этих словах подруги.

– Что же я за женщина, если мечтаю о том, чтобы это было правдой? – тихо спросила она.

– Честная женщина.

Маргарита с шумом выдохнула и продолжила наливать бренди в бокал.

– Я замужняя женщина, и я верна мужу, которого уважаю. И именнопоэтому я не хочу, чтобы де Гренье узнал о нашем визите. Он многим пожертвовал ради меня. Я не хочу, чтобы он подумал, что я изменяю ему с бывшим любовником.

– Я понимаю. Именно поэтому я предложила пойти на бал, который устраивает баронесса. Смею заверить, что этот бал не более скандален, чем мой будуар. Сомневаюсь, что там ты встретишь кого-то из своих бывших знакомых. Ты можешь назваться вымышленным именем и прийти в маске, если в ней тебе будет спокойнее.

– Но как я могу привести свою невинную дочь на сборище вертопрахов! – Маргарита передала Соланж бокал, а сама села, сложив руки на коленях.

– Линетт потеряла сестру, она все еще не пришла в себя от горя. Ты думаешь, поход в Лувр развлечет ее? – Соланж подняла руку в перстнях, отметая возможные возражения. – Почему бы тебе не спросить ее саму, хочет ли она побывать на балу?

– Глупости!

– Правда? Если она скажет «нет», то ничего не случится. Если она скажет «да», не будет ли это означать, что прежняя Линетт все еще живет в ней? Разве возвращение прежней Линетт не стоит одного вечера в неподобающей компании?

Маргарита покачала головой.

– Утро вечера мудренее, – сказала Соланж. – Когда ты отдохнешь, то, возможно, посмотришь на все это по-другому.

– Возможно, ко мне вернется рассудок.

– Ценность рассудка, как его понимает свет, несколько преувеличена, тебе не кажется?

Маргарита хотела было возразить, но передумала и налила себе еще бренди.

Глава 5

– Мистер Куинн.

Прохладная рука осторожно коснулась плеча Саймона. За годы службы он научился спать вполглаза, так что никто, даже слуга, не мог пробраться к нему незамеченным.

Открыв один глаз, Саймон встретился взглядом со слугой. Тот неодобрительно хмурился. Ба, да он даже покраснел. Скорее всего, из-за того, что рядом с Саймоном лежала женщина. Поскольку голова его была повернута в противоположную сторону, он не был уверен, что красивая брюнетка не обнажила во сне свое роскошное тело сильнее, чем в состоянии бодрствования.

– К вам посетитель, мистер Куинн.

– Который час?

– Семь.

– Проклятие! – Саймон закрыл глаз, но сонливость как рукой сняло. Он был не из тех, к кому заходят просто поболтать. – Если только он не смертельно ранен, вели ему, кем бы он ни был, убираться, и пусть возвращается в приличное время.

– Я пытался. А он вместо ответа принялся сгружать сундуки в гостевую спальню.

Саймон открыл глаза и поднял голову.

– Что?

– Граф Эддингтон поселился здесь. Он уверяет, что вы не стали бы возражать.

– Эддингтон? Что, черт возьми, он делает в Париже? Осторожно, чтобы не разбудить подружку, Саймон выбрался из спутанных простыней. Он присел на край постели и подождал, пока комната перестанет вращаться. Вчера он явно перебрал с выпивкой и еще сильнее перебрал с сексом. Проспал он всего час или два.

Слуга покачал головой. Взгляд его скользнул Саймону за плечо.

Обернувшись, Саймон взглянул на подружку и увидел, что та осталась лежать в той же позе – широко раскинув ноги и сжимая в кулаках простыню.

Очевидно, не он один утомился за вечер.

Саймон встал и набросил на нее стеганое покрывало, которое валялось рядом с кроватью.

– Мне нужна ванна, – бросил он слуге.

– Будет сделано, – с поклоном ответил слуга. – Что мне следует сказать его сиятельству?

– Скажи ему, что сейчас чертовски рано, и мое настроение вполне соответствует моему недосыпу. Пусть считает, что я его предупредил.

Слуга кашлянул, чтобы скрыть смешок, и выскочил из комнаты.

Часом позже, несколько посвежев после ванны, Саймон в синем шелковом халате спустился в холл.

В витражное окно над входной дверью струился свет раннего утра. Отражаясь в хрустальной люстре, этот свет радугой рассыпался на паркетном полу. Волосы у Саймона были еще влажными, и, несмотря на то, что лестницу покрывала ковровая дорожка с толстым ворсом, ногам было холодно. Только холодная ванна могла привести его в чувство. Эддингтон не был Саймону другом, и с ним следовало держаться настороже. С какой стати, граф решил наведаться к нему без предварительного уведомления и без приглашения? Еще и месяца не прошло с тех пор, как Саймон перестал на него работать.

Саймон услышал звон серебра по фарфору как раз в тот момент, как слуга с поклоном пригласил его в столовую.

– Доброго вам утра, милорд, – сказал Саймон, входя. Граф посмотрел на него и улыбнулся.

– И тебе утра доброго, Куинн.

– Вы считаете, что утро доброе? – Саймон подошел к буфету орехового дерева, где на блюдах под серебряными крышками, сохранявшими еду теплой, их ждал завтрак. Интересно, подумал Саймон, что повар готовит на завтрак? Лично он не помнил, когда в последний раз просыпался к завтраку. Как правило, в первый раз он ел ближе к полудню. – Обычно я в это время сплю, так что не имею понятия о том, что такое «доброе утро» и что такое «утро недоброе».

Эддингтон улыбнулся и продолжил есть. Он чувствовал себя совершенно непринужденно, словно хозяином этого дома был он, а не Саймон. Как и большинство членов палаты лордов, он полагал, что имеет полное право распоряжаться окружающими.

– Лично я, – растягивая слова, сообщил граф, – считаю добрым утром такое утро, когда просыпаюсь рядом с привлекательной женщиной. Такое утро я считаю воистину замечательным.

Саймон засмеялся и сел за стол. Тарелку с едой он ставить перед собой не стал. От запаха яиц и копченой рыбы его воротило. Он дал знак слуге, чтобы ему налили чай.

– Зачем вы здесь?

– Можно мне вначале поесть? Еда на корабле была не слишком изысканной.

Саймон, размышляя над тем, почему графа занесло именно сюда, скользнул взглядом по накрытому столу, затем вдоль стен. Он нахмурился, заметив узор в мелкий цветочек на золотистом дамасском шелке, которым были обиты стены столовой. До сих пор он не замечал этого узора, и он совсем не был уверен в том, что этот узор ему нравится.

– А вы не можете, есть, и говорить одновременно?

– Если желаю выглядеть достойно, то нет, – буркнул в ответ граф.

Блуждающий взгляд Саймона остановился на госте. Он изучал его с тем же пристальным вниманием, как до этого стены в цветочек. Граф был заметной фигурой в Англии, почитаемый за несколько мрачную красоту и вычурность нарядов. Женщины слетались на него как мухи на мед, и граф поддерживал свою репутацию дамского угодника фактически без всяких усилий. Ветреный и легкомысленный гуляка не мог вызывать подозрений. Никто бы не поверил, что мужчина, которого так сильно занимает собственная внешность, может найти время для чего-то иного. О том, что этот человек входил в одну из самых влиятельных шпионских организаций Англии, никому и в голову не приходило.

– Тогда я возвращаюсь в постель, – не скрывая раздражения, заявил Саймон. Еще не хватало, чтобы он дожидался, пока Эддингтон соизволит сообщить ему о цели своего визита. Теперь Куинн был сам себе господин.

– Ну ладно, – со вздохом сказал Эддингтон и положил нож с вилкой на тарелку. – Разговор должен проходить наедине.

Саймон кивнул слуге и жестом приказал ему покинуть столовую. Два привратника у входа тоже молча удалились, прикрыв за собой дверь.

– Поскольку ты оставил Жако и Картланда на мое попечение, – начал граф, – мы имели возможность подробно допросить обоих. Тот и другой охотно давали показания, и в особенности Жако предоставил необычайно ценную информацию.

– Как вам повезло, – сухо заметил Саймон.

– Да, но и вопросов остается немало. Мадемуазель Руссо обменяли на двенадцать человек. Кроме того, Жако и Картланд тоже оказались выведенными из игры. Нам надо знать, почему она так важна для иллюминатов.

Лизетт. Саймон приподнял бровь. Эта женщина притягивает к себе неприятности.

– Хочу, чтобы вы знали: мне до нее нет никакого дела.

– Тебе будет до этого дело, – с нажимом в голосе сказал граф, – когда ты узнаешь, каковы ставки в этой игре.

– Сомневаюсь. Как бы там ни было, вам лучше остановиться у кого-нибудь другого. У того, кто не подозревается в содействии британской короне.

– Но тебе может понадобиться моя помощь. – Эддингтон вальяжно откинулся на спинку кресла.

– Чем вы можете мне помочь? – Саймон крепко обхватил руками подлокотники. – Единственное, чем я сейчас занят, так это погоней за низменными удовольствиями. Уверяю вас, с этой задачей я вполне могу справиться без вашей помощи.

Эддингтон сделал вид, что не заметил яда.

– Ты ведь провел некоторое время с мадемуазель Руссо, верно?

– Слишком много времени.

– Она тебе надоела?

– Мы никогда не были любовниками, если вы на это надеетесь.

– Но она действительно красивая женщина.

– Красивая, – согласился Саймон. – И слегка тронутая. Мне нравится, когда моя партнерша безумствует в постели, но за пределами спальни я предпочитаю иметь дело с вменяемыми женщинами.

– Интересно. – Эддингтон прищурил голубые глаза. – Но возможно, ты мог бы простить ей недостаток ума за роскошное тело?

– Возможно, вы и сами могли бы ее заполучить, – огрызнулся Саймон. – Не забывайте, милорд, я больше на вас не работаю.

Граф улыбнулся:

– Я не забыл.

– Хорошо. – Саймон с каждой минутой становился мрачнее. Он отодвинул кресло и встал из-за стола. Внезапно ему захотелось оказаться как можно дальше от Эддингтона. В этом мире нет ничего опаснее амбициозных политиков. – Чувствуйте себя здесь как дома. Пожалуй, я скоро уеду отсюда в Испанию.

– Тебе хорошо заплатят, – предложил Эддингтон.

– Вы не понимаете. – Саймон оперся ладонями о стол. – Лизетт не дура. Она знает, что не нравится мне как женщина. Если я начну делать ей авансы, намекая на постель, она сразу поймет, что у меня есть скрытые мотивы. Она не будет мне доверять. Ни при каких условиях.

– Она поверит тебе, если ты скажешь, что тебя предали те, на кого ты раньше работал. Скажи ей, что твои счета арестованы, и ты жаждешь мести и возвращения своих средств.

Саймон презрительно хмыкнул:

– С какой стати она поверит в эту сказку?

– Потому что это – не сказка. Саймон остолбенел от шока:

– Не может быть. Вы не могли так со мной поступить!

– Отчаянные времена требуют отчаянных мер, – Граф продолжал сидеть все в той же расслабленной позе, но Саймон чувствовал, что внутренне Эддингтон напряжен. Он знал, что спровоцировал опасного противника. – Англию обложили, со всех сторон. Я готов на все, чтобы защитить страну.

– Только увольте меня от этих речей. Англия тут ни при чем… Все дело в ваших высоких амбициях.

– Если мои устремления совпадают с устремлениями моей страны, что в том плохого?

Саймон ударил кулаком по столу. Посуда жалобно зазвенела. Эддингтон поморщился.

– Что тут плохого?! – взорвался Саймон. – Вы заставляете меня рисковать жизнью, а сами продолжаете жить в свое удовольствие? Вы и сами недурны собой. Почему бы вам не попробовать затащить Лизетт в постель?

– У тебя передо мной изначально есть серьезное преимущество. Во-первых, нас с мадемуазель Руссо друг другу не представляли. Мне придется потратить месяцы на то, чтобы втереться к ней в доверие. То же относится и к другим претендентам, которых я рассматривал на эту роль. Единственный, кто может это сделать в отведенное для этой задачи время, – это ты.

– Получается, что вы не оставили мне выбора? – рявкнул Саймон. – Вы втянули меня в вашу трясину с милой улыбкой, мол, так и надо!

Эддингтон попытался придать лицу более серьезное выражение, но было поздно. Саймон никогда еще не чувствовал в себе такой ярости. Всю жизнь он действовал сообразно обстоятельствам, как диктовала необходимость. Если он хотел выжить, то выбирать ему не приходилось. Мысль о том, что он, наконец, добился для себя независимости, была ему очень дорога. Больше никогда не оглядываться, никогда не бояться, что тебя раскроют, никогда ничего не прятать – разве не об этом он мечтал?

И вот, даже не спросив его о том, хочет ли он этого, его затянули в ту, прежнюю жизнь. И он понял, что никогда не владел ситуацией и никогда не обретет над ней власть.

Надо было последовать примеру Митчелла – взять деньги, сменить имя и уехать далеко-далеко, где тебя никогда не найдут.

Пусть он слишком поздно понял свою ошибку, но Саймон был из тех, кто живет умом, а не эмоциями. Он никогда дважды не допускал одну и ту же ошибку. Эддингтон поймал его на крючок, однако вечно висеть на нем он не будет. Когда все будет сказано и сделано, он позаботится о том, чтобы больше не оказаться ни у кого под каблуком. И Эддингтон еще пожалеет о том дне, когда приступил к осуществлению своего плана.

Саймон снова сел, придвинув кресло к столу.

– Итак, расскажите мне все, что вам известно.

Линетт, широко распахнув глаза, вертелась перед зеркалом.

– Не уверена, что у меня хватит смелости надеть этот наряд, – сказала она, встретившись взглядом с Соланж.

– Ерунда. Ты в нем как картинка. – Соланж стояла у нее за спиной, утопая в пене кружев и переливающегося сине-голубого шелка. – Ты напоминаешь мне твою мать в то время, когда мы с ней познакомились.

Казалось, совсем недавно для Линетт в жизни не было ничего более приятного, чем приобретение новых нарядов, за исключением разве что флирта. На модисток уходили огромные суммы, за что ее часто отчитывал отец. Но как быть, говорила она тогда отцу в свое оправдание, если ткани богатых, насыщенных цветов стоили больше, чем ткани пастельных тонов, что выбирала для себя Лизетт.

В то время платье, что она примеряла сейчас, доставило бы сестре немало восторга. Роскошный цвет, золотистое кружево и атласные ленты, чудесный крой, подчеркивавший тонкую талию и пышную грудь. Стоило Линетт качнуться из стороны в сторону, как тончайшая оборка из прозрачной золотистой ткани приподнималась, открывая весьма откровенное декольте. Этот наряд был словно создан для соблазнительницы и кокетки, коей она себя когда-то считала.

А сейчас Линетт краснела, глядя на себя в зеркало, и руки так и тянулись поправить лиф, чтобы прикрыть грудь. Она словно слышала голос Лизетт, говорящей ей о том, что мозг женщины не менее сексуальный орган, чем грудь или бедра.

– Ты больше, чем просто красивая женщина, Линетт, – говорила сестра.

– Это ты у нас умница, – без особого пыла возражала ей Линетт.

Она слишком любила сестру, чтобы вступать с ней в соревнование. Так уж сложилось у них – Лизетт жила рассудком, а Линетт жила ощущениями и эмоциями.

По крайней мере, так было раньше. Теперь она уже не была той, прежней Линетт.

С тех пор как умерла Лизетт, Линетт пристрастилась к чтению. Она перечитала многое из того, что осталось после сестры. Она находила успокоение в том, что чувствовала близость к сестре, занимаясь тем, чем любила заниматься та. И еще она находила утешение в недавно обретенном сознании собственной смертности. Лизетт столько всего не успела сделать в жизни. Линетт, слишком долго оставаясь беззаботной, беспечной и легкомысленной, теперь поняла, что жизнь небезгранична и ее должны заполнять не только кокетство и праздники.

– Вы познакомились с маман, когда посещали модистку, верно? – спросила Линетт у Соланж, подзывая к себе горничную матери, Сели, чтобы та помогла ей снять платье.

– Она вертелась перед зеркалом, как ты сейчас, – ответила Соланж, роясь в гардеробе в поисках другого наряда. – Разумеется, тот наряд, который она тогда примеряла, был предназначен только для глаз возлюбленного.

Линетт хотела, было задать еще пару вопросов, но, пожав плечами, решила, что не стоит этого делать. Ей не хотелось думать о родителях в этом ключе.

– Как насчет этого? – спросила Соланж, встряхнув белоснежное платье. Оно было очень милым, разве что немного слишком скромным, с рукавами до локтя и атласными бантами цвета слоновой кости. – Я заказала это платье ради шутки.

– Шутки?

– Один мой воздыхатель стал жаловаться, что мои платья ему слишком дорого обходятся, в то время как я больше всего ему нравлюсь обнаженной. Так зачем же ему платить за них? – Соланж передала платье Сели. – Я надела этот наряд, чтобы доказать, что платья могут действовать по-разному, в зависимости от того, кто их носит и по какому случаю.

Линетт пристально рассматривала платье с дорогой жемчужной отделкой.

– Красивое.

– Я тоже так думаю. Хотя я надела его всего лишь раз в жизни. – Соланж подошла к Линетт и положила ей руки на плечи. – Тебе очень пойдет белый цвет. Многие блондинки не могут себе позволить надеть белое, потому что белый цвет их убьет. Но у тебя кожа имеет чудный розовый оттенок. Тебе оно пойдет.

– Спасибо.

Линетт подумала, что именно такое платье выбрала бы для себя ее сестра. Громкое «Ах!» с порога подтвердило впечатление Линетт.

Обернувшись, Линетт увидела мать. Она была бледной как смерть. И все же виконтесса вымучила улыбку.

– Ты чудно в нем смотришься, Линетт.

– Я выгляжу как Лизетт.

– Да. И это тоже. – Маргарита, шурша синими атласными юбками, подошла к дочери и окинула ее придирчивым взглядом. – Тебе нравится это платье?

– Конечно, маман. Я бы только его и выбрала.

– Ну конечно, если тебе нравится. – Маргарита несколько нервозно засмеялась. – Кажется, я медленно начинаю привыкать к той новой женщине, какой ты стала.

– В ней кое-что осталось от прежней Линетт, – осторожно заметила Соланж. – Она согласилась поехать на бал к баронессе.

Линетт кивнула и широко улыбнулась, надеясь развеять меланхолию матери.

– Я ни за что бы не пропустила этот бал. Я слышала рассказы о таких вечерах, но никогда не думала, что мне удастся побывать на одном из них.

– Боже мой, – поморщившись, сказала Маргарита. – Де Гренье решит, что я сошла с ума, если об этом узнает.

– Не узнает, – заверила ее Линетт и подошла к кровати Соланж, на которой та выложила целый ассортимент полумасок. Маски всех цветов и фасонов, с лентами, кружевами и перьями. Такое изобилие производило впечатление. Линетт окинула взглядом все это великолепие и остановила свой выбор на полумаске из темно-красного шелка. Она подняла полумаску высоко над головой. – Вот что будет закрывать мое лицо!

Все замерли, но тут глаза виконтессы зажглись улыбкой.

– Именно такую маску я бы для тебя и выбрала.

Соланж пожала Маргарите руку:

– Мы все получим массу удовольствия. Кстати, у баронессы чудный вкус на мужчин.

Маргарита поморщилась:

– Ни один из тех мужчин, что посещает подобные сборища, не подойдет для моей дочери.

Линетт спрятала улыбку. Она вдруг вспомнила о том всаднике и о других, что могут быть на него похожи. Таинственные и опасные. Изысканные. Пусть скорбь и изменила ее, но кое-что в ней осталось прежним.

– Я вижу твою улыбку, – с осуждением в голосе заметила Маргарита.

Но укоризненный тон ее не вязался с веселой искрой в голубых глазах, которые, вот уже много лет как, казалось, потухли навсегда.

И Линетт стало тепло от этой материнской улыбки. Возможно, действительно пришло время, когда раны начнут затягиваться.

Из глубины затененной кареты Лизетт наблюдала за мужчиной, что быстро шел по улице. Густой поток пешеходов и торговцев с тележками часто заслонял ей обзор. Тем не менее, Эдварда Джеймса было трудно не заметить, уж очень целеустремленной была у него походка. Он легко пробирался сквозь толпу, то и дело поднося руку к полям шляпы, встречая знакомых.

Высокий и худощавый, мистер Джеймс принадлежал к типу мужчин, которые больше дружат с книгой, чем с физическим трудом, и, тем не менее, природа наградила его уверенной осанкой и длинными мускулистыми ногами. Волосы у него были темно-русые, довольно тусклые – ничего особенного, но и недостатка в растительности на голове он тоже не испытывал. На нем были камзол и панталоны в темно-зеленых тонах: цвет приятный, но в глаза не бросается. Однако хотя одежда его была и не слишком дорогой, пошита она была неплохо и ладно сидела на фигуре. Короче говоря, Эдварда Джеймса можно было бы считать обычным мужчиной, ведущим обычную жизнь… если бы он работал не на Бенджамина Франклина.

– Ты просмотрела те записи, что я тебе передал? – спросил у Лизетт сидящий напротив Дежардан.

– Разумеется.

Мистер Джеймс вел тихую жизнь. Свободное время он проводил за чтением или навещая друзей. Когда он время от времени сопровождал мистера Франклина на высоких приемах, он, как говорили, вел себя скромно и почтительно, оставаясь милым и приветливым и не выказывая ни толики высокомерия или алчности.

– Похоже, у Джеймса нет никаких амбиций, – с явным пренебрежением отозвался о нем Дежардан. – Трудно склонить человека к греху, если, не знаешь, что им движет.

– Согласна.

– Тогда мы должны обеспечить ему мотивацию. Лизетт смотрела, как мистер Джеймс исчез за дверью магазина.

– И что это будет за мотив?

– Любовь.

Лизетт приподняла брови и уставилась на виконта.

– Ко мне?

– Разумеется.

– Ваша вера в меня трогательна, – пробормотала она, – но вы обратились не по адресу. В меня никто никогда не влюблялся.

– Я тебя люблю. – Дежардан усмехнулся в ответ на ее презрительное фырканье. – Но ты ведь не можешь с уверенностью утверждать, что тебя никто не любит. Ты же ничего не помнишь.

– Если бы меня кто-нибудь любил, то давно пришел бы за мной. – Она сжала кулаки. – Если бы меня кто-то любил, он бы искал меня, пока не нашел.

– Я отдал за тебя двенадцать человек, малышка. Чем тебе не любовь?

Для него, возможно, любовь измерялась тем, насколько ценен предмет любви для него лично. Но тогда речь идет не о любви к ней, а о его любви к себе. Она служила его целям, только и всего.

– Мы здесь по какой-то конкретной надобности? – сердито спросила Лизетт. Ощущать себя пешкой в чужой игре не очень-то приятно. – Или мы просто шпионим за ним?

– Я хочу, чтобы вы с ним встретились. Чтобы ваши пути, так сказать, пересеклись. – Дежардан постучал по потолку кареты, давая знать вознице о намерении покинуть экипаж.

– А затем? – Ее часто восхищало то, как работали мозги Дежардана. Единственное, что в нем ее восхищало.

– А потом ты пойдешь дальше, и настанет мой выход. Я предложу ему шанс удовлетворить его желание Ты не можешь не вызвать его восхищение.

Дверь кареты открылась. Первым вышел виконт, после чего протянул руку Лизетт.

– Восхищение? – переспросила она, задержавшись на подножке.

– Восхищение тобой. После того как он тебя увидит, он будет думать о тебе весь день. Он отчаянно захочет увидеться с тобой вновь.

– И что за шанс для удовлетворения желания вы имеете в виду? – Опираясь на руку Дежардана, Лизетт осторожно сошла на мостовую.

– Сегодня вечером баронесса Орлинда устраивает бал.

– Но… – Глаза ее расширились от ужаса. – Как насчет подручных Депардье? Вы же знаете, что мне нельзя показываться на людях!

– Встреча ваша будет краткой, так что показывать тебя всему собранию не входит в наши намерения. Мы хотим, чтобы он тебя преследовал. Мы не хотим, чтобы он отыскал тебя, не прилагая к тому усилий.

– Ему там не понравится, – веско заметила Лизетт. – Вы недостаточно хорошо его изучили.

Лизетт наклонилась, чтобы расправить юбки, тем временем стараясь представить мистера Джеймса, получающего удовольствие от скандальной пирушки, какими, по сути, являлись вечера баронессы Орлинды. Ей никак не удавалось представить себе подобное. Дежардан явно его недооценивал. Еще она пыталась найти в себе хоть крупицу чувства вины и тоже не находила. В ней была одна решимость. Джеймс был ее последним препятствием на пути к свободе. Дежардан обещал ей свободу, в том числе свободу распоряжаться деньгами, которые перечислил на ее счет, если ей удастся раздобыть информацию о Франклине через его секретаря.

– Нет, не понравится. Скажу больше, ему там будет не по себе, как, впрочем, и тебе, – с улыбкой сказал Дежардан. – Ты предложишь уехать оттуда, и Джеймс, уже влюбленный в тебя после встречи на улице утром, организует твой отъезд. Эта встреча станет первой в цепочке воспоминаний, которые лягут в основу вашего романа.

– Это вы так думаете.

– Доверься мне. – Виконт поцеловал ее в висок и слегка подтолкнул. – Через несколько минут я к вам присоединюсь.

Расправив плечи и собравшись с духом, подбадривая себя тем, что уже на пути к свободе, Лизетт посмотрела направо, потом налево и, уворачиваясь от тележек, торопливо стала переходить оживленную улицу. В ней проснулся инстинкт охотницы – все внимание только на жертву, которую предстоит убить. Наверное, из-за того, что она была слишком сосредоточена на своей задаче, она не заметила ирландца, который нагло пялился на нее, стоя в проходе лавки, соседней с той, куда заглянул мистер Джеймс.

Впрочем, она могла не заметить его и по другой причине. Саймон Куинн всю свою жизнь оттачивал мастерство сливаться с тенью. И это умение не раз спасало ему жизнь.

– Бедный ублюдок, – пробормотал Саймон, сочувствуя несчастному мистеру Джеймсу.

Он наблюдал за тем, как Лизетт остановилась у витрины со скучающим видом, и вдруг напряженно вытянулся. Со своей позиции он услышал достаточно, чтобы самому выйти на охоту.

Сдвинув треуголку на глаза, он прошел мимо экипажа Дежардана с отсутствующими на нем опознавательными знаками в направлении дома баронессы Орлинды. Несколько месяцев назад он познакомился с хорошенькой баронессой во время игры в карты. Они начали флиртовать друг с другом. Ей будет приятно узнать, что он вернулся во Францию.

И он с удовольствием почтит посещением ее бал.

Глядя в витрину как в зеркало, Лизетт наблюдала за приближением мистера Джеймса. Он думал о своем, не замечая ничего вокруг. Он шел, наклонив голову, и шевелил губами, будто говорил сам с собой. Под мышкой он нес сверток. Другую руку он поднес к глазам, чтобы поправить очки.

Она дождалась, когда он оказался почти у нее за спиной, и вдруг резко сделала шаг назад. Он врезался в нее со всего размаху. Лизетт громко вскрикнула, оступилась и едва не упала. Словно издалека она услышала, как он выругался себе под нос, и вдруг оказалась в его на удивление крепких объятиях. Все произошло с неожиданной, поразившей даже ее, стремительностью. У нее перехватило дыхание – по-настоящему.

– С вами все в порядке, мадемуазель? – спросил он, вновь удивив Лизетт тембром своего голоса. Голос у него был низкий и слегка раскатистый.

Цепляясь за его мускулистые предплечья, Лизетт приподняла руку, чтобы поправить съехавшую набок шляпку, и обнаружила, что восхищенно заглядывает ему в лицо.

Он хмурился и смотрел в сторону. И все же его профиль показался ей запоминающимся и достойным восхищения. У него был крепкий подбородок и широкие скулы, кожу его позолотило солнце. Шейный платок был завязан простым, но безукоризненным узлом. И что ее окончательно сразило, так это то, что Джеймса совершенно не смущал тот факт, что он обнимает ее у всех на виду. На самом деле он, казалось, забыл о том, что она все еще находится в его объятиях.

Очевидно, вспомнив о существовании Лизетт, Джеймс отступил на шаг, тем самым, привлекая ее внимание к тому факту, что бросил свои пожитки ради того, чтобы удержать ее.

Лизетт почувствовала, что время, когда она могла бы завладеть его вниманием, стремительно утекает и вот-вот уйдет совсем. Не раздумывая, действуя по наитию, она протянула руку и скользнула ладонью между его камзолом и жилеткой, прижав руку прямо к его сердцу.

– Простите меня, – выдохнула она. – Я такая неловкая.

Джеймс перехватил ее запястье с молниеносной быстротой и, повернув голову, ошарашено уставился на Лизетт своими карими глазами за медной оправой очков. Она поймала тот миг, когда он увидел в ней женщину, а не просто анонимное препятствие у себя на пути.

Глядя в его густо опушенные ресницами глаза, Лизетт думала о том, каким твердым оказалось его тело на ощупь. Она осторожно сжала пальцы и под ладонью почувствовала вибрацию.

– Я не смотрел себе под ноги, – сказал Джеймс, убирая ее руку. Он поднес ее ладонь к губам и поцеловал тыльную сторону. – Позвольте представиться, Эдвард Джеймс.

– Коринн Маршан. – Лизетт улыбнулась, и он слегка покраснел.

На скулах его появился темный румянец.

Такая реакция несколько ее успокоила.

– Приятно познакомиться, – сказал Джеймс. – Хотя я сожалею о том, что вынужден представляться вам при таких неловких обстоятельствах.

При иных обстоятельствах Лизетт начала бы бесстыдно флиртовать. Возможно, сказала бы ему, что столкновение стоило того, чтобы узнать его имя. Но мистер Джеймс был не из тех мужчин, с которыми женщины так беззастенчиво заигрывают. Он был слишком… цельным и глубоким человеком для столь легкомысленной игры. К тому же он не обладал теми качествами, ради которых женщины пускаются в беззастенчивый флирт. Он был человеком служивым и к тому же далеко не красавец. Поэтому Лизетт скромно отступила и принялась поправлять шляпку, пытаясь вернуть ей прежнее положение.

– Ну что вы, это я виновата. Надо же было так увлечься, разглядывая туфельки.

Джеймс, прищурившись, пристально взглянул на нее, после чего повернул голову и посмотрел на пару обуви в витрине, о которой упомянула Лизетт. Бледно-розовые, украшенные бриллиантами туфельки стоили целое состояние.

– Никто не заметит такую роскошь, если их будет носить такая прелестная женщина, как вы, – пророкотал он. – Никто не будет смотреть вам на ноги.

Лизетт улыбнулась. Для него было не просто выдавить из себя комплимент, и Лизетт нашла это очаровательно-трогательным.

– Благодарю вас.

Она точно не знала, почему он не уходит. В глазах его не было того восхищения, что она привыкла видеть в мужчинах, которые на нее смотрят. Он смотрел на нее так, словно она представляла собой аномалию, которую он никак не мог классифицировать. Сверток, что он уронил, все еще валялся у его ног, но он не торопился его поднимать. Мимо них спешили прохожие, но Джеймс, казалось, никого вокруг не замечал.

Опасаясь, что, разглядывая его столь долго и столь откровенно, она может вызвать подозрение, Лизетт наклонила голову и сказала:

– Надеюсь, что остаток дня пройдет у вас без приключений.

Джеймс слегка поклонился:

– И вам того же желаю.

Они расстались. И, уходя, она не почувствовала, что он смотрит ей вслед. Из любопытства, и еще рассчитывая на то, что если он увидит, что она на него оглянулась, то в нем проснется интерес, она остановилась и обернулась. Эдвард Джеймс удалялся быстрым шагом.

Пожав плечами, Лизетт направилась к карете Дежардана. Поживем – увидим, решила она.

Глава 6

Буйные сборища у баронессы Орлинды снискали ей в обществе недобрую славу. В чем только не обвиняли эпатажную баронессу, но каждый приглашенный на ее «оргии» принимал приглашение с радостью, зная, что разочарован точно не будет. И Саймон тоже знал наперед, что сегодняшний бал-маскарад, выдержанный в духе древних мифов, был подготовлен с воображением и размахом, превзойти который едва ли кому по силам.

Огромный зал был уставлен деревьями и кустами в напольных вазах так, что зал напоминал сказочный лес. Застекленные от пола до потолка двери, ведущие на широкую террасу, были настежь распахнуты. Из сада сюда проникали легкий ветерок и звуки плещущейся воды из массивного фонтана. Между колоннами кое-где были протянуты прозрачные синие ширмы, имитирующие ночное небо, которые не только украшали зал, но и служили иным, менее высоким целям: за этими ширмами находили укромные уголки влюбленные парочки. Тем более что возле этих ширм очень кстати стояли кушетки. Даже слуги были одеты соответственно духу праздника в льняные тоги, головы их украшали вейки из листьев. В воздухе стоял экзотический аромат особых свечей. Повсюду звучал игривый смех развлекающихся гостей.

Саймону нравилось здесь, хотя он и не принимал активного участия в кутеже. Он не питал порочной страсти к подглядыванию и подслушиванию, к тому же угрюмое, настроение так и не покинуло его с утра. Не слишком приятно ощущать себя марионеткой Эддингтона. Более чем когда-либо Саймон мечтал о том, чтобы начать новую жизнь и найти на этой земле пристанище, где ему было бы хорошо и спокойно.

Возможно, дело было в возрасте. Если раньше он называл свой беспорядочный образ жизни свободным существованием, то теперь его стесняло то, что раньше так нравилось. У него не было дома, не было корней, не было семьи. Что касается корней и семьи, он ничего не мог изменить, но дом он мог себе купить. Ирландия стучалась в его сердце, звала к себе. Если ему удастся вернуть накопленное богатство и избавиться от Эддингтона, он сможет отправиться к родным берегам, чтобы пустить там корни, которых был лишен с рождения.

Пронзительный женский смех заставил его повернуть голову в сторону закрытого ширмой алькова. Две женщины неподалеку от него наблюдали за тем, как влюбленная парочка с успехом использует удобную кушетку. Саймон медленно обвел глазами весь зал в поисках Лизетт, Дежардана и несчастного мистера Джеймса. От пестроты нарядов рябило в глазах, разнообразие масок поражало воображение. Удивительно, как столь узкая полоска ткани могла внушить тому, кто ее носит, ощущение анонимности с вытекающим из этого чувством полной безнаказанности. Не могут ведь все подряд быть настолько наивны, чтобы полагать, что остаются неузнанными, тогда как сами легко узнавали под разнообразными масками своих знакомых. Однако магия карнавальной маски действовала на всех без исключения. Не приходилось сомневаться в том, что гости вели бы себя куда сдержаннее, если бы им пришлось открыть лица перед другими гостями.

Саймон повернул голову в сторону главного входа в бальный зал и улыбнулся. Из-за большого папоротника выглянул ангел. Жемчуга на ее белом платье горели, отражая свет сотен свечей. Она за ним наблюдала.

Она напряженно вытянулась, когда он заметил ее, и вышла из-за растения, уставившись на него с вызовом: «Может, ты и поймал меня с поличным, но я нисколько не стыжусь того, что смотрю на тебя», – словно бы говорил ее взгляд.

Саймон усмехнулся. Лизетт…

Она была без парика, и ее золотистые локоны трудно было не узнать, как трудно было не узнать ее ладную фигурку…

Но тут он нахмурился в некоторой растерянности.

Она была… другой. Лизетт, которую он знал, только две вещи могли вывести из состояния холодного безразличия – смерть и трагедия. Он никогда не видел, чтобы Лизетт чему-то по-человечески радовалась: ей было доступно лишь извращенное удовольствие садиста и злорадство. Но эта Лизетт, что наблюдала за ним на балу, была исполнена радостным волнением ожидания.

И еще маска…

Ярко-красная полумаска. Этот цвет – цвет жизни и радости, был не ее цветом. Совсем не ее цветом. Они провели вместе несколько месяцев, и она носила только пастельные или темные тона. Лизетт не любила привлекать к себе внимание, что вполне разумно для того, кто зарабатывает себе на жизнь ложью и обманом, для того, чья жизнь окутана тайной.

Заинтригованный, Саймон подошел к ближайшей колонне и, непринужденно опершись на нее, улыбнулся. Лизетт замерла. Ему показалось, что она затаила дыхание. Догадку его подтверждал и тот факт, что она приоткрыла губы на вдохе. Ее реакция на его взгляд и улыбку показалась ему еще более странной, чем вызывающе яркая полумаска.

Налицо были все признаки того, что ее влекло к нему.

Он продолжал смотреть на нее в упор, и она с беспримерной дерзостью встретила его взгляд. Впрочем, в этом как раз он не находил ничего удивительного. Она всегда стремилась ему досадить, всегда отвечала вызовом на вызов. Но на этот раз ее отклик показался ему импульсивным, неосознанным. Лизетт нервно теребила платье, и грудь ее вздымалась от частого дыхания. Она провела языком по нижней губе так, как провел бы по ней ласковый любовник. И все это время продолжала смотреть на него глаза в глаза. Она даже почти не моргала, словно была в трансе.

Прошла минута, за ней другая, но Саймон все никак не мог отвести от нее взгляда. Она была одинаково похожа на небесное создание и на порождение дьявола – роковую искусительницу, губительницу мужских душ.

Оставался открытым вопрос: почему она решила очаровать его именно сейчас?

И отрицать того, что ей вполне удалось его очаровать, он не мог.

Улыбка сошла с его лица. Он замер в напряжении. Черт, что она делает?! Вернее сказать, что она делает с ним? Однажды эта женщина без обиняков предложила ему себя, и тогда ее предложение не вызвало в нем никакого интереса. Сейчас он с трудом справлялся с сильнейшим желанием овладеть этим роскошным ртом, тем самым, который до этого считал способным лишь исторгать яд.

Лизетт всегда окружала некая аура, которая отбивала охоту пробиться сквозь эту невидимую оболочку. Она словно предупреждала «держись от меня подальше», и Саймон с удовольствием внимал предупреждению. Теперь же вокруг нее была совсем иная аура. Она соблазняла, манила, побуждала к действию. «Удиви меня», – заклинала она. Перемена в ней была глобальной. Настороженность сменилась острым предвкушением. И это его соблазняло. Лизетт его соблазняла. Под ее взглядом ему становилось жарко и неуютно, но он не желал выдавать своей неловкости ни взглядом, ни жестом.

Ей поручили соблазнить мистера Джеймса, черт возьми! Какого черта она взялась за него? Узнать об этом он мог только у нее. Расправив плечи, Саймон направился к ней с таким решительным видом, что никто из гостей не рискнул встать у него на пути.

– Мадемуазель.

Он удивился, услышав собственный голос. Он звучал ниже обычного и с чувственными интонациями, которые вовсе не входили в его планы. Она повела плечами в ответ – знак того, что тоже ощущала чувственное притяжение, возникшее между ними.

– Мистер Куинн? – поприветствовала она его.

Голос ее был хрипловатый и соблазнительный.

Куинн почувствовал, как у него густеет кровь. Он прищурился, схватил ее под локоть и повел к выходу. Она не сопротивлялась, поступая вполне разумно.

Он провел ее сквозь толпу к выходу из зала, затем в галерею и, оказавшись там, наугад открыл первую попавшуюся дверь и втолкнул ее в помещение. В комнате было темно, и в какой-то миг ее сходство с ангелом усилилось – светлый воздушный силуэт в темноте.

Лизетт отступила в глубь большой, богато обставленной библиотеки. Саймон вошел следом, возбужденный экзотическим запахом ее кожи – он не помнил, чтобы от нее раньше так пахло.

Саймон был в гневе на себя и на нее. Он не понимал, каким образом ей удается так на него действовать. Он терял голову от желания. И это притом, что он действительно считал ее душевнобольной, знал о ее жестокости, коварстве и вероломстве, и, самое главное, он знал, что ее влечение к нему – всего лишь симуляция, искусная игра. Он знал, что она его использует, и все равно страстно желал ее. И чувство, будто он не властен ни над своими поступками, ни над судьбой, вернулось к нему, как тогда, во время завтрака с Эддингтоном.

Он захлопнул дверь и закрыл ее изнутри на задвижку.

– Что за игру вы ведете? – раздраженно спросил он.

Лизетт стояла в дальнем углу бального зала баронессы Орлинды, спиной к стене, спрятавшись за папоротником. Как укрытие это место было превосходным. Отсюда она беспрепятственно могла наблюдать за тем, что происходит у главного входа, ее же могли заметить лишь с расстояния двух-трех шагов. Если Эдвард Джеймс приедет на бал, то с одной лишь целью: увидеться с ней. И если он придет, то постарается ее разыскать.

Но Лизетт сомневалась в том, что он придет сюда. Дежардан передал ей подробности его разговора с Джеймсом, и этот разговор не показался ей обнадеживающим. Джеймс не любил подобные развлечения и заявлял, что слишком занят, чтобы тратить время попусту. Но Дежардан был уверен, что заявления, будто подобные балы не в его вкусе, не более чем пустые слова. Дежардан утверждал, что Джеймс выглядел взволнованным и рассеянным.

– Я думаю, рассеянность – его нормальное состояние, – возразила Лизетт. – Кажется, я его заинтересовала примерно так же, как могла бы заинтересовать необычная бабочка – удивился, остановился, рассмотрел, пошел дальше и забыл.

– Поживем – увидим, – сказал Дежардан. – В этих вопросах я редко ошибаюсь.

Вот так она оказалась на балу у Орлинды, скрываясь в укромном уголке шумного зала от нежелательного внимания, вынужденная слушать, как рядом увлеченно занимается сексом какая-то влюбленная парочка.

Лизетт зала, что многие женщины считают занятие сексом весьма приятным, но лично она с этим не была согласна. Это занятие она находила неприятным во всех отношениях. Неприятным, болезненным и унизительным. Секс она приравнивала к непрошеному вторжению, к утверждению доминирования одного над другим. Самый примитивный способ утверждения мужского превосходства. Она не понимала, как некоторым женщинам может это нравиться. Скорее всего, дело было не в самом сексе, а в тех выгодах, которые женщина могла извлечь для себя после него, ибо счастливый мужчина, как правило, щедр.

По мере того как стоны становились все громче и неистовее, Лизетт чувствовала себя все хуже. Ей хотелось съежиться до полного исчезновения. Ей было крайне неловко. Став невольной свидетельницей весьма интимной сцены, она и сама чувствовала себя так, словно ее выставили голую напоказ. Хотя голой она отнюдь не была, как не была и неоправданно оголенной. На этот бал Лизетт надела свой любимый наряд из бледно-желтого шелка. Рукава на этом платье были длиннее, а декольте меньше, чем требовала мода, но платье все равно выглядело чудесно. Лизетт рассчитывала, что этот относительно строгий наряд отвадит от нее тех, кто ищет легких развлечений, однако, судя по всему, уже сам факт участия в этом мероприятии воспринимался, как знак готовности пуститься во все тяжкие.

– Мадемуазель Маршал?

Низкий хрипловатый голое Джеймса зыбью прокатился по ее спине, обдал ее чувственным теплом.

Лизетт стремительно обернулась, взглянув на него широко открытыми, удивленными глазами. Давно уже ее никто не заставал врасплох.

Она улыбнулась искренне, чего тоже с ней давно не случалось:

– Мистер Джеймс, какой приятный сюрприз.

На нем был вечерний костюм из темно-синего, почти черного, бархата. На голове парик, но простой, без изысков. Шейный платок был завязан все с той же скромной безупречностью. Губы Джеймса были плотно сжаты, он смотрел на Лизетт без улыбки, тяжелым, пристальным взглядом. Такая суровость должна была бы ее испугать, но если Лизетт и испытывала беспокойство, то беспокойство это было совсем иной природы. Ей вдруг стало жарко.

– Почему вы здесь? – спросил он. – Лизетт заморгала в недоумении:

– Простите?

– Вы же не хотите здесь находиться.

– Почему вы так решили?

– Я наблюдаю за вами уже десять минут. Вы здесь места себе не находите.

Лизетт коротко засмеялась:

– Так почему вы подошли ко мне только сейчас?

– Вначале ответьте на мой вопрос.

– Я чувствовала себя обязанной прийти сюда.

Онприщурился. Лизетт усмехнулась. Все это начинаю ее забавлять. Джеймс увлекся ею, и этот факт заставлял его нервничать. Похоже, ему было не по себе от того чувства, что он к ней испытывал.

– Я не знаю, зачем я здесь, – пробормотал он.

– Так, может, уедем? – предложила она. Задача, которую перед ней поставил Дежардан, оказалась на редкость легко выполнимой. Вероятно, Дежардан оказался прав относительно мистера Джеймса.

– И чем мы займемся, когда уедем отсюда? – В голосе его она услышала угрозу.

– Вы, вероятно, посчитали, что я предложила уехать вместе?

Скулы его внезапно покрыл румянец.

– В каких вы отношениях с виконтом?

– Это допрос? – растягивая слова, спросила Лизетт.

– Он ваш любовник?

Лизетт замерла в напряжении.

– Вы ведете себя непозволительно дерзко. – Она отвернулась и пошла прочь.

Сердце ее бешено забилось в надежде, что он пойдет следом. Она не была разочарована. Она слышала его шаги за спиной. Каблуки его отбивали нетерпеливую дробь на мраморном полу. Джеймс схватил ее за руку и потянул на себя, за папоротник. Лизетт обернулась и изумленно уставилась на Джеймса. Он смотрел ей в глаза все также испытующе пристально, без улыбки, поджав побелевшие губы.

– Зачем он так старался нас свести?

Лизетт приподняла брови:

– Возможно, он считает, что мне нужен порядочный мужчина, поскольку мой муж скончался.

Джеймс прожигал ее взглядом.

– Я не продаюсь.

– Какие странные вещи вы говорите. – Сердце ее колотилось как бешеное.

Она честно прочла все, что со слов дочери Анны написал Дежардан об Эдварде Джеймсе, но информация оказалась совершенно бесполезной.

– И, тем не менее, это правда, – с нажимом сказал Джеймс.

Он крепко сжимал ее предплечье, пальцы его больно впились в кожу.

– Как приятно, что мы уладили это маленькое недоразумение, – прошептала Лизетт.

Голос ее был хриплым.

– У меня другая версия происходящего, – пророкотал Джеймс. – Та, что лучше объясняет тот факт, что мы оказались в одно время в одном месте.

– Вы считаете, что я должна ее выслушать? – Лизетт вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха.

Она отступила на шаг, втайне опасаясь того, что Джеймс ее не отпустит. Он был исполнен решимости, решимости отчаяния. В таком состоянии человек может пойти на все. Однако страхи ее оказались беспочвенными. Он отпустил ее сразу, как только почувствовал, что она хочет, чтобы он ее отпустил.

– Я не тот, за кого вы меня принимаете.

Лизетт изобразила беспечную улыбку:

– С каждым мгновением дело принимает все более интересный оборот.

– Я не альфонс, – бросил он ей в лицо.

– Ну что же, – сказала Лизетт, сглотнув, вязкую слюну, – вероятно, вы мудро поступили, исключив для себя возможность такого рода заработка, если примять во внимание тот факт, что ваше обаяние далеко от совершенства. Будь вы платным любовником, то давно бы умерли с голоду.

Мрачный блеск в его темных глазах должен был бы ее насторожить, но, честно говоря, она даже подумать не могла о том, что он способен схватить ее и расцеловать до бесчувствия. Но когда он схватил ее, запрокинув ей голову и наклонив так, что спина ее изогнулась дугой, опираясь на его предплечье, когда он склонился над ней всем своим телом, она не только потеряла дар речи, но и потеряла способность двигаться, и состояние это продолжалось слишком долго. Ощущения, что дарили ей его губы, его язык, повергли Лизетт в настоящий шок. И, несмотря на то, что натиск Джеймса иначе, чем грубым и беспардонным назвать было нельзя, поцелуй его отнюдь не был груб. Он был безупречен – как его одежда.

Вскоре потрясение сменилось страхом. Легкие жгло – Лизетт не хватало воздуха. Она попыталась оттолкнуть его. Когда это не помогло, укусила за нижнюю губу.

Джеймс отпустил Лизетт и выругался. Ноздри его раздувались, на нижней губе выступила кровь. Он излучал похоть и жажду обладания. Взятые по отдельности похоть и жажда власти делают мужчину опасным, но опасность возрастает стократ, если им обуревают сразу и то и другое. Лизетт знала об этом не понаслышке. Размахнувшись, она залепила ему пощечину.

– Если вы еще раз посмеете распустить руки, пеняйте на себя, – бросила она ему в лицо.

Он даже бровью не повел, получив пощечину, хотя от удара на его лице остался красный отпечаток, и очки съехали набок. Лизетт, не желая более испытывать судьбу, бросилась прочь через весь зал к двери, расталкивая всех на своем пути.

На этот раз шагов за собой она не услышала, и, оказавшись в полутемной галерее, вздохнула с облегчением. Она повернулась и пошла к парадному холлу, решив послать привратника за экипажем. Здесь, в галерее, сумрак тоже служил одной общей цели – созданию атмосферы чувственности и вседозволенности. Лизетт полумрак вполне устраивал – ей не хотелось, чтобы ее кто-то узнал, и анонимность дарила чувство комфорта.

– Лизетт.

Она остановилась. Этот шепот она расслышала, даже, несмотря на то, что дышала громко и хрипло. Обернувшись, она оказалась лицом к лицу с Дежарданом. Он выходил из зала.

– Куда направляешься?

– Домой. Вам лучше подыскать кого-нибудь другого для соблазнения мистера Джеймса. Ту, которой нравятся грубияны и хамы.

К ее досаде, виконт запрокинул голову и засмеялся.

– Малышка моя, – сказал он и с улыбкой приблизился, – ты прелесть.

Виконт взял Лизетт под руку.

– Ты слишком разнервничалась. Тебе надо немного упокоиться, а я тем временем позабочусь о карете.

Лизетт не верила собственным ушам. Дежардан не стал настаивать на ее возвращении в зал! С чего бы?

– Пойдем со мной, – сказал он и повел ее по затемненной галерее к комнатам отдыха. – Ты же знаешь, что мой экипаж гораздо удобнее и чище, чем наемный.

Возразить ей было нечего. Как бы там ни было, ей не удалось оказать ему ту услугу, о которой он ее просил. Сделав глубокий вдох, Лизетт кивнула и, освободив руку, продолжила путь без Дежардана. Нервы ее были как натянутые струны, шла она быстро, но когда поняла, что вот-вот обгонит ту парочку, что шла впереди, решила укрыться в алькове: она не желала становиться свидетельницей еще одного любовного соития.

Когда парочка исчезла за дверью, ведущей в одну из комнат дома, Лизетт успела подумать, что ей понравилось белое платье, что было на женщине, которая шла впереди. Белый атлас светился в темноте. Скромный покрой и женственные банты – Лизетт предпочитала именно такие наряды. Мужчина, что шел с той женщиной в белом, был одет в темное, так что разглядеть его она не могла. Она лишь видела, что мужчина был высоким и крупным. Смелая женщина эта леди в белом, если не побоялась остаться наедине с таким крупным самцом. Она, Лизетт, на такое бы никогда не решилась, если даже поцелуй не слишком сильного на вид Джеймса обратил ее в бегство.

Оставшись в одиночестве, Лизетт вышла из укрытия и, никем не замеченная, прошмыгнула в комнату отдыха.

Наблюдая за тем, как удаляется Лизетт, Дежардан смеялся про себя. Он еще ни разу не видел ее такой взвинченной. И мистер Джеймс… Кто мог предположить, что за столь степенной внешностью скрывается буйный темперамент? Но Дежардан умел разглядеть суть за оболочкой. Выявить личность под личиной – этой своей способности Дежардан был обязан успешной карьере. Дежардан любил исподволь наблюдать за людьми, любил то, что непосвященные называют обидным словом «шпионить». Очень часто при закрытых дверях люди ведут себя совсем не так, как тогда, когда за ними могут наблюдать другие.

Как ни прискорбно, именно он, Дежардан, позаботился о том, чтобы Лизетт никогда не познала радость от того внимания, что оказывает своей избраннице влюбленный в нее мужчина. И уж точно, она никогда не получит удовольствия от бурного проявления чувств, каковые выплеснул на нее пришедший все-таки на бал Джеймс.

Но проблема могла быть решена иным путем. Дежардан считал себя неплохим психологом и знал, на какие кнопочки жать, чтобы получить желаемый отклик. Если Лизетт не стала бы благоволить к тому, кто питает к ней страсть, то она никогда не отказала бы человеку, которому была чем-то обязана. Она готова служить верой и правдой тому, кто сделал для нее что-то хорошее. Все, что по поручению Дежардана совершила Лизетт на протяжении двух последних лет, все ее преступления были платой за то, что Дежардан избавил ее от Депардье и его людей. Если все организовать таким образом, чтобы Джеймс вытащил ее из беды, сберег от той или иной опасности, из благодарности к своему спасителю она закроет глаза на некоторые его недостатки. Однако какой-нибудь мелкой услугой тут не обойдешься. Чтобы заставить Лизетт лечь с ним в постель, Джеймс должен, по меньшей мере, спасти ей жизнь.

И поскольку на карту в деле совращения Эдварда Джеймса была поставлена жизнь самого Дежардана, он решил, что в этой игре все средства хороши.

Дежардан прошел по коридору к комнатам отдыха. На стене у него за спиной висела масляная лампа, которая давала света ровно столько, чтобы проходившие по коридору не натыкались на стену. Дежардан огляделся, и, убедившись, что в галерее, кроме него, никого нет, наклонил лампу и вылил масло на стену, позаботившись о том, чтобы оно попало на сухое дерево обшивки и стекло до самого низа на пол, на край ковровой дорожки. Он зажег свой носовой платок и бросил горящий факел прямо в масляную лужицу на полу.

Дежардан даже присвистнул, мысленно поздравив себя с гениальной находкой. Он подпрыгнул, когда масло занялось огнем. Огонь взметнулся зловеще и как-то особенно ярко в полумраке коридора. Дежардан, не теряя времени, помчался в зал, чтобы отыскать Джеймса. За спиной у него ярко горело пламя.

Саймон не понимал, как это случилось. Всего мгновение назад Лизетт находилась в нескольких шагах от него, а сейчас она, распростершись между его ног, жадно ловила ртом его поцелуи. Он не понимал, почему сегодня она была совсем другой и что послужило причиной столь внезапной и резкой перемены.

Он знал только, что он был болезненно тверд там, внизу, что сердце у него стучало как сумасшедшее, а кожа покрылась потом. Он хотел ее так, как хочет, есть, и пить тот, кто несколько дней провел без воды и пищи.

– Почему сейчас? – спросил он, прокладывая дорожку из поцелуев по ее шее за ухо.

Она закинула руки ему на шею и подставила горло его губам. Он прижался губами к жилке, бьющейся у нее на шее, и слегка втянул в себя нежную кожу.

Лизетт заметалась под ним, прижимаясь к пульсирующему члену, возбуждая его еще сильнее.

– Мистер Куинн…

Он усмехнулся, получая удовольствие от этой игры.

– Кто знал, что вы горите так жарко под ледяной оболочкой?

– Поцелуйте меня еще, – взмолилась она, и ее хрипловатый голос навел его на мысль о смятых простынях и о том, как она выгибается ему навстречу, распростертая на постели, умоляя о поцелуях.

– Мы должны уйти, пока я не задрал, вам юбки и не взял вас прямо здесь.

Будь его желание не таким сильным, он бы не раздумывая овладел ею прямо здесь и сейчас, и, утолив страсть, прочистил бы себе мозги настолько, чтобы без помех проводить ее домой. Но каким бы редким и необычным ни было его теперешнее состояние, он узнал этот голод. Такой голод одним раундом не утолить. Начав, он не сможет остановиться до утра.

– Нет…

Он втянул в себя ее полную нижнюю губу. Она теснее прижалась к нему.

– Тогда давайте уединимся там, где нам не помешают, Лизетт. Пока похоть не взяла верх над рассудком.

Она напряженно замерла под ним, очевидно, осознав всю меру его возбуждения, затем отстранилась и нахмурилась. Глаза ее были широко открыты и блестели в темноте. Она приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, затем склонила голову набок, глядя на дверь.

– Вы чувствуете запах? – спросила она, оттолкнув его от себя.

Саймон потянул носом, ожидая вдохнуть экзотический запах лилий, но вместо этого почуял едкий запах дыма. Потребовалась секунда-другая, для того чтобы сквозь плотный туман страсти, застивший ему мозги, пробилось понимание того, что они в опасности. И в тот же миг из бального зала донесся крик, подтвердив его подозрения.

– Черт! – Он вскочил на ноги, успев придержать Лизетт, чтобы та не упала, и бросился к двери.

Из щелей вокруг порталов струился зловещий неровный оранжевый свет. Саймон схватился за ручку двери и тут же отдернул ладонь, бормоча ругательства.

– Если бы не перчатки, у меня был бы ожог, – сказал он Лизетт, которая торопливо завязывала маску. – Огонь горит прямо за дверью.

– Господи. Что нам делать?

Он успел подумать, что странно слышать такое от женщины-шпионки. Однако времени на раздумья у него не было.

– К окну!

– А как остальные? – Она без колебаний пошла за ним.

– Двери зала выходят в сад. – Из зала доносились крики – гости знали о пожаре.

Саймон открыл задвижку на окне и поднял скользящую раму, высунув голову из окна. Там, внизу, была клумба, заросшая мятой, что обеспечивало мягкое приземление. Воздух был чист и прохладен: резкий контраст с тем едким дымом, что стремительно заполнял библиотеку.

– Дайте мне руку.

Саймон посмотрел через плечо и приподнял брови, увидев, что Лизетт обеими руками ощупывает себя под платьем. Когда кринолин и нижние юбки вернулись на место, он улыбнулся. Прагматичная Лизетт. И вдруг эта черта показалась ему очаровательной и милой, и вовсе она не свидетельствовала о ее холодном сердце.

Лизетт протянула ему руку и натянуто улыбнулась.

– Вам не покажется странным, если я признаюсь, что рада оказаться с вами в такую минуту?

Он привлек ее к себе и быстро поцеловал в губы.

– Потом вы покажете мне, насколько рады этому обстоятельству.

Он не отпускал ее руки до тех пор, пока она не приземлилась на землю. Затем, перекинув ногу через подоконник, он собрался последовать за ней.

Но как раз в тот момент, когда Саймон собирался спрыгнуть, он услышал полный ужаса женский крик. И крик доносился не из бального зала, а откуда-то совсем рядом с тем местом, где находился он.

Саймон снова взглянул на дверь, Думая о том, как добраться до несчастной, которая кричала. Добраться до нее из библиотеки возможности не было. Глаза слезились от дыма, легкие жгло. Из комнаты было только два выхода – через дверь и через окна, в одно из которых он сейчас выглядывал. Придется искать путь извне.

Саймон спрыгнул на клумбу. После отравленного воздуха библиотеки свежий аромат мяты был как благословение. Он огляделся в поисках Лизетт. Она куда-то пропала: скорее всего, побежала к остальным гостям. Он был рад, нет, счастлив, что с ней ничего не случилось.

Теперь, когда он знал, что ей ничего не грозит, Саймой счел своим долгом заняться спасением тех, кто мог нуждаться в его помощи.

Глава 7

– Она невыносима, – бормотал себе под нос Эдвард Джеймс, спускаясь по ступеням центрального входа.

Он не хотел думать о Коринн Маршан, но она не отпускала его от себя, оставалась с ним и тогда, когда ее уже не было рядом: ее нежный цветочный запах, ее тело… пощечина, что жгла лицо.

И то, как она с ним говорила…

– Сама не знает, чего хочет. – Он сжал кулаки.

Вначале Джеймс решил пройтись пешком. Свежий воздух прочистит ему мозги. Но с другой стороны, может, лучше нанять экипаж, чтобы уехать от нее как можно скорее? Уехать прочь и забыть о ее существовании. Если он наймет экипаж, у него будет меньше искушения вернуться и извиниться перед ней. Желание повернуть все вспять и очаровать ее, добиться ее уважения, было почти непреодолимым. И, несмотря на то, что ее мотивы далеко не бескорыстны, он не мог противостоять искушению добиться ее благосклонности. Эдвард был реалистом и понимал, что вероятность того, что он заинтересовал ее как мужчина, была равна нулю. Она была слишком красива, слишком богата и имела слишком хорошие связи, чтобы найти в нем хоть что-то, достойное ее внимания – если не считать того, что он работал на мистера Франклина.

Не в первый раз через него пытались пробиться к мистеру Франклину. Однако впервые за все время службы Эдвард Джеймс стал подумывать о том, не стоит ли использовать свое служебное положение в личных целях. Сойдя со ступеней, Эдвард пошел быстрее. Прочь от этого дома, прочь от Коринн. Голос совести взывал к нему, требуя выбросить из головы всякие мысли о возможном альянсе между ним и Коринн Маршан. Если он не станет искать встречи с ней, она едва ли напомнит ему о своем существовании. И от этой мысли ему становилось больно и горько.

– Будь ты проклята!

Он никогда не видел женщины более прелестной, чем она. У нее было лицо ангела и тело, сотворенное для греха. Если бы его попросили объяснить, что такое совершенство, он бы указал на Коринн Маршан. Но проблема состояла не в этом. Он мог сопротивляться зову плоти: он всегда думал головой.

Не потребность покувыркаться в постели с красоткой сводила его с ума. Все дело в ее глазах, в той тайне, что таил ее взгляд. Временами взгляд ее становился ледяным, словно она напрочь утратила способность чувствовать. Но внезапно выражение ее глаз менялось: взгляд теплел, в глазах появлялись озорные огоньки. И мужчина, живший в нем, готов был поверить в то, что этот озорной огонек в ее глазах вызывал к жизни именно он, Эдвард Джеймс. И ради этих коротких вспышек жизни в ее глазах он хотел узнать о ней больше, познать ее.

Эдвард злился. Он привык добиваться желаемого. Будучи человеком скромным, он редко желал многого, и никогда не желал того, что ему не по средствам. То влечение, что он испытывал к Коринн, не подчинялось доводам рассудка. У него не было шансов. Так почему его тянет к ней?

Она была в опасности. Этот затравленный, полный боли взгляд после того, как он поцеловал ее, говорил о глубоких шрамах, оставленных в ее душе. Кто-то оставил ей эти шрамы.

Эдвард чувствовал, как в нем закипает гнев. Ее прошлое не отталкивало его от нее. Наоборот, заставляло желать ее сильнее. Желание защитить ее было почти столь же острым, как желание овладеть ею как женщиной. Он хотел найти тех, кто покрыл шрамами ее душу, и свершить справедливый суд над теми, кто посмел изуродовать совершенство. И залечить ее душевные раны.

Опасные мысли и опасные чувства. Для этих мыслей и этих чувств не было места в его упорядоченной, строго регламентированной жизни. Впрочем, в этой жизни не было места и для самой Коринн.

И вдруг ночь прорезал крик. Крик боли и ужаса. Эдвард остановился.

Он повернулся лицом к дому. Ничего необычного он не увидел, но при этом он был абсолютно уверен в том, что крик донесся из дома. Он нахмурился, глядя на нарядный фасад, и тогда услышал новые крики. Эдвард бросился к дому.

Привратники в ливреях оставили свои посты и бросились наверх. В тот момент, когда дверь распахнулась, из нее повалил черный дым. Четверо слуг, глотая воздух, остановились на пороге.

– Тащите ведра с конюшен! – приказал Эдвард.

– Да, сэр. – Два лакея помчались на конюшню, огибая дом.

Эдвард плечами прокладывал себе путь, расталкивая испуганных слуг.

– Вы, двое, идете со мной. Мы должны убедиться в том, что в доме никого не осталось.

Все вместе они пробились сквозь густую завесу черного дыма. В доме было невыносимо жарко, дверь лизали языки пламени. Пытаясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь дым, Эдвард закашлялся, глотнув едкого дыма, обжигающего легкие.

К тому времени как они пробились в зал, он едва не задохнулся. Продвижение осложнялось тем, что им пришлось держаться за стены – в черном дыму ничего невозможно было разглядеть. В зале группа спасателей разделилась. Заглядывая за колонны и ширмы, они искали тех, кто еще не успел убежать. В дверной проем валил черный дым. Огонь распространялся по дому. Языки пламени достигли потолка. Черный дым клубился над головой. Сердце Эдварда бешено колотилось, он нетерпеливо смахивал слезы, которые жгли обожженные щеки.

Коринн точно ничего не угрожает. Она ушла одновременно с ним. Скорее всего, она уже дома и клянет его на чем свет стоит.

Господи, благослови ее. Он сойдет с ума, если с ней что-то случится.

– Мистер Джеймс! Мистер Джеймс!

Эдвард изменил направление поисков. Он шел на хриплый крик. Голос он не узнал. Еще мгновение, и из черного клуба дыма показался виконт Дежардан. Он перегнулся пополам, и тощее тело его сотрясалось от кашля. Он бросился к Эдварду, хватая его за плечи.

– Коринн, – задыхаясь, проговорил виконт. Глаза его покраснели и блестели от слез. – Она с вами?

По спине Эдварда пробежал холодок ужаса – и это несмотря на пышущий жаром воздух.

– Нет, она уехала.

– Вы уверены? Она должна была уехать со мной. – Дежардан закашлялся так сильно, что губы его покрылись черной мокротой. – В комнате отдыха, – хрипел он. – Не видели ее?

– Господи!

Эдвард схватил виконта под руку и потащил на террасу, где собрались остальные гости. Затем он обежал дом, выискивая свет в окнах. Он боролся с паникой, грозившей обездвижить его.

Женщина в белом стояла перед открытым окном, откуда шли клубы дыма.

– Идите отсюда, – приказал он. – На лужайку, к остальным.

Она не торопилась уходить. Лицо ее в красной маске было обращено к окну.

– Немедленно! – крикнул он, и это сработало. Еще не родился человек, который отказался бы повиноваться, когда к нему обращаются таким тоном.

Неохотно кивнув, женщина в маске, подобрав юбки, поспешила за дом на лужайку. Эдвард услышал крик как раз в тот момент, когда мужчина в том окне, на которое смотрела женщина в белом, перекинул ногу через подоконник. Спрыгнув, он убедился, что его дама в безопасности, после чего бросился к боковому входу.

Коринн тут не было. Где, черт возьми, она находилась?

Эдвард обежал дом с фасада и, обогнув лестницу, что вела вниз, на кухню и кладовые, побежал дальше. Он прошел половину пути, когда вдруг заметил Дежардана. Тот подавал ему какие-то отчаянные знаки.

– Она там? – хрипло спросил Эдвард – от дыма в горле невыносимо першило.

Джеймс, прищурившись, посмотрел на окно. За стеклом плясали тени.

Дым. Слишком много дыма. Он ничего не мог разглядеть за стеклом.

– Я видел движение, – прохрипел виконт. – Возможно…

Окно разбилось, наружу посыпались осколки стекла, следом из окна вылетел стул, ударился о землю и разлетелся. Из разбитого окна вырвались клубы дыма. Еще секунда, и пламя, что лизало потолок комнаты, устремилось наружу, за новой порцией кислорода, струйкой потекло по стенам особняка.

– Коринн! – взревел Эдвард.

Но ответом ему был лишь треск огня, пожирающего все на своем пути. Пламя, насытившись кислородом, вернулось в комнату со свежими силами.

Эдвард обернулся и схватил сломанный стул. Одним мощным движением он воткнул треснувшие задние ножки в клумбу и, подперев обитое дамасским шелком сиденье о стену, сбросил камзол и, обмотав им руку, забрался на хлипкий помост.

– Коринн! – закричал Джеймс, невзирая на невыносимую боль в опаленных легких.

Отвернувшись, чтобы не обжечь лицо, он обмотанной камзолом рукой выбил оставшееся стекло. Осколком ему поранило руку, но это его не остановило.

– Коринн!

В окне появилось ее лицо – все в саже и слезах. Золотистые кудри прилипли к покрасневшей коже. Из носа ее текло.

И он мог поклясться, что в жизни не видел ничего красивее.

– Господи, – прошептал он, едва не лишившись чувств от счастья. – Выбирайтесь отсюда.

– Джеймс, – побормотала она, и он увидел ее плечи – она с трудом поднялась на ноги.

Он был восхищен ее силой и мужеством. Он знал, чего ей стоило разбить стекло.

– Да, любовь моя. Иди ко мне. – Он протянул к ней руки.

Она покачнулась и без чувств вывалилась из окна. Пышные юбки зацепились за сломанную раму. Раздался громкий треск рвущейся ткани.

Эдвард поймал ее, шаткое сооружение под ним покачнулось, и он упал на спину, прижимая ее к животу, защищая от удара. Очки свалились на землю, и, если он не ошибался, он раздавил их, когда опрокинулся на спину. Он задыхался, но Коринн была с ним, в его объятиях, не сказать, чтобы невредимая, но живая.

Однако она могла умереть, если ей не оказать медицинскую помощь как можно скорее. Из груди ее вырывались хрипы, и на бескровных губах пузырилась черная от сажи пена.

Откашливаясь, Эдвард поднялся с помощью Дежардана. Коринн он ни на миг не отпускал от себя.

Он отцепил ее порванное платье и понес на руках к парадному входу.

Саймон побежал к тыльной части дома. По дороге он проверял каждое окно в поисках той, чей крик услышал несколько мгновений назад. Он не смог добраться до нее через дверь, но может быть, ему все же удастся ее отыскать. Он должен попытаться.

В городе уже вовсю били в пожарные колокола. В ночном воздухе пахло сажей и копотью. Веселья не получилось. Вместо смеха повсюду слышался плач.

Саймон добрался до лужайки за домом. Несколько лакеев бегали с ведрами до конюшни и обратно. Испуганные гости жались друг к другу, не принимая никакого участия в тушений пожара.

– Стойте! – закричал Саймон.

Слуги остановились, тяжело дыша. Ведра у них были наполнены водой только наполовину – остальное выплескивалось во время бега от конюшни.

Саймон забрался на террасу, а оттуда спрыгнул на широкие мраморные перила фонтана.

– Одним им не справиться, – крикнул он, махнув рукой в сторону слуг. – Если мы хотим погасить пламя, принять участие в тушении пожара должны все мужчины, которым позволяет возраст и здоровье. Кроме того, там, в доме, остались люди, которых надо спасать!

На призыв не откликнулся ни один из гостей. Саймон обвел взглядом толпу и выискал там молодого человека в отличной физической форме.

– Вы, – приказал он, ткнув в него пальцем. – Идите сюда.

После краткого колебания мужчина подошел и встал рядом с Саймоном. Вид у молодого человека был довольно растрепанный. Рубашка торопливо заправлена в бриджи из оленьей кожи, жилет и камзол расстегнуты. Судя по покрою одежды и качеству ткани, молодой человек явно принадлежал к аристократии. Но Саймону было все равно, лорд перед ним или нет. Когда речь идет о спасении жизней, ранг и титул значения не имеют.

Саймон схватил его за локоть и потащил к двери на террасу. Он еще раз обвел взглядом толпу, и под его взглядами еще несколько человек сделали шаг вперед. Кое-кто явно помогать не хотел, но по мере того как выстраивалась цепочка от фонтана к дому, энтузиастов становилось больше.

Саймон взял ведро из рук слуги, зачерпнул в него воды из фонтана и передал его по цепочке. Ведро передавали из рук в руки, мужчины проходили вперед, и постепенно цепочка растянулась до самой двери в галерею, откуда огонь распространился на террасу.

Мужчины сменяли друг друга: залив водой огонь, человек с пустым ведром возвращался к фонтану, а второй в линии заступал на его место.

Обеспечив бесперебойную поставку воды в зону пожара, Саймон, наконец, решился взглянуть на лужайку. Лизетт стояла там, рядом с двумя другими женщинами и наблюдала за ним. Темно-красная полумаска все еще была на ней. «Хорошо, что она цела и невредима», – подумал он. В лунном свете ее платье светилось, как жемчужина. Поймав себя на том, что мысли о ней постоянно отвлекают его от дела, Саймон даже испугался. Такого с ним никогда не случалось.

Покинув свой пост, он, сжав зубы, решительно направился к ней.

– Уезжайте домой, – сказал он, не потрудившись даже кивнуть двум компаньонкам Лизетт – брюнетке и еще одной, в парике.

Та, что в парике, схватила Лизетт под локоть:

– Я только что ей это сказала.

Лизетт открыла рот, чтобы ответить. По ее позе он понял, что она приготовилась спорить, и решил положить конец протестам.

– Немедленно уезжайте, – приказал он. – Я не могу думать, когда вы рядом.

Саймон пошел по дорожке, проложенной вдоль боковой стены дома. Он шел так быстро, что женщинам, дабы не отстать от него, приходилось бежать.

Выйдя на дорогу, Саймон лихо свистнул, чем привлек внимание сразу всех возниц. Тогда эстафету у него переняла брюнетка. Она поспешила к удобной карете, запряженной отличными лошадьми, и затолкала в нее своих спутниц.

– Поедем с нами, – сказала Лизетт, протянув к нему руки.

Саймон поймал ее затянутую в перчатку руку и поцеловал.

– Я нужен здесь. – Он отступил и закрыл дверь, молчаливым кивком дав вознице знак отправляться. – Счастливого пути!

Возница взмахнул кнутом, и карета покатилась вперед. Другие экипажи уступили ей путь, и через несколько секунд она уже скрылась из виду.

Саймон почувствовал, как спало напряжение. Теперь он мог сосредоточиться на главной задаче. Он повернулся и зашагал обратно к дому.

– О Боже! – воскликнула Маргарита, глядя из окна экипажа на дым, что валил из окон особняка баронессы Орлинды. – Кто это был?

– Саймон Куинн, – в один голос ответили Линетт и Соланж.

Линетт посмотрела на Соланж, приподняв бровь.

– Грош мне цена, если бы я не знала такого красавца. – С беспечным видом ответила Соланж.

Линетт почувствовала укол ревности. Из подслушанных ею разговоров со всей очевидностью следовало, что мистер Куинн был объектом вожделения огромного числа представительниц женского пола, но теперь, когда она познакомилась с ним весьма близко, ей не хотелось делить его ни с кем. Она никому не отдаст и малого кусочка того, кто зовется Саймоном Куинном. Он знал, что такое страсть, и теперь она хотела почувствовать его страсть в полной мере – вся его страсть должна достаться только ей.

Маргарита отвернулась от окна.

– И чем он занимается?

– Никто точно не знает, – пожав плечами, ответила Соланж. – Однако у меня был любовник, который знаком с Талейраном, и он убежден, что Саймон Куинн – английский шпион.

– Он ирландец! – возмущенно возразила Линетт.

– Он наемник, – поправила ее Соланж. – Он служит тому, кто платит.

Наверное, эта новость должна была охладить пыл Линетт, но этого не случилось.

– Почему он вел себя так, словно знает тебя? – спросила Маргарита тоном прокурора.

Линетт наклонилась к ней:

– Он не меня знает. Он знает Лизетт. Маргарита побледнела.

– Что ты говоришь?

– Он назвал меня Лизетт, маман, и он вел себя так, словно мы давно знакомы.

– Это невозможно.

– Невозможно? – Линетт сняла маску. – Он смотрел прямо на меня и назвал меня Лизетт. Ты считаешь, это совпадение?

– Ты сняла перед ним маску? – прошептала Маргарита, расширив от ужаса глаза.

– Ну, – Линетт покраснела, – это он ее снял.

– Линетт! – возмущенно воскликнула мать. – Как ты могла? Я рассчитывала на то, что ты будешь прилично себя вести.

– Маргарита, – примирительно сказала Соланж.

– И ты туда же! – Маргарита бросила на подругу злобный взгляд. – Ты могла бы лучше за ней присматривать.

– Дружок мой, – с тихим смехом сказала Соланж, – истинную решимость ничем не остановишь.

– Плохая отговорка для той, что должна была присматривать за моей дочерью.

– Твоя мать хорошо за тобой присматривала, но разве это тебя остановило? Сдается мне, у дочери тот же вкус на мужчин, что и у матери.

Маргарита сначала открыла рот, потом его закрыла. На скулах у нее зарделся румянец.

Линетт, ничего не понимая, переводила взгляд с матери на ее подругу и обратно. Ее отец не имел с Саймоном Куинном ничего общего.

– Насчет Лизетт, – осторожно напомнила она.

– Откуда он мог ее знать? – раздраженно бросила Маргарита.

Настроение у нее ухудшалось с каждой минутой.

– Именно этот вопрос я собираюсь ему задать, – ответила Линетт.

– Нет, ты будешь держаться от него как можно дальше. – решительно заявила Маргарита.

Линетт ошеломила такая категоричность.

– Но мы должны знать! Я должна знать!

– Я сказала «нет», Линетт. И больше на эту тему мы говорить не будем. Твоя сестра умерла.

– Но разве Саймон не душка? – пробормотала Соланж. – Как лихо он свистел!

Маргарита мрачно посмотрела на подругу.

Линетт знала, когда стоит попридержать язык, и не лезла на рожон, но решительный отказ матери еще больше раззадорил ее. Она найдет способ встретиться с мистером Куинном. Если ей выпало счастье узнать что-то о своей сестре, она это узнает, и ничто ей не помешает.

Особенно если тайной владеет не кто-нибудь, а Саймон Куинн.

Эдвард подошел к воротам, за которыми начиналась дорога, с бесчувственной Коринн на руках. С нетерпением и тревогой он ждал, пока его догонит Дежардан и заберет у него его ношу.

И как раз в тот момент, когда виконт нагнал Эдварда, ворота распахнулись. Перед ними возник высокий темноволосый мужчина.

– Милорд, – хрипло поприветствовал Дежардана незнакомец.

– Куинн, – ответил на приветствие Дежардан.

Эдвард не мог не почувствовать настороженности в джентльмене по имени Куинн, и, в свою очередь, крепче прижал к себе Лизетт, развернув ее так, что лицо ее оказалось прижатым к его груди, словно Куинн мог причинить ей вред.

Куинн взглянул на белокурые пряди, замер, потом перевел взгляд на желтые лохмотья платья.

– Вам нужна помощь? – спросил он.

– Сейчас помочь ей может только врач.

Куинн кивнул и отступил, освобождая им проход, Виконт поспешил вперед, отчаянно размахивая рукой, чтобы привлечь внимание своего кучера. Карета Дежардана стояла на мостовой перед входом среди дюжины других экипажей, запрудивших мостовую. Заметив, что Эдвард несет на руках женщину без чувств, кучера освободили путь для кареты с пострадавшей. Когда Дежардан и Эдвард с женщиной на руках приблизились к экипажу, лакей открыл дверцу кареты. Эдвард занес внутрь бесчувственную Коринн и уложил на кожаное сиденье. Он уже собирался выйти, но Дежардан загородил ему путь.

Ничего, не говоря, Эдвард сел на место, благодарный Дежардану за то, что тот согласен, его подвезти, и еще за предоставленную возможность побыть с Коринн немного дольше.

Экипаж пришел в движение, и Эдвард, закрыв глаза, устало откинул голову на спину сиденья. Всех троих мучила одышка. В тесноте кареты слышалось хриплое частое дыхание. Эдвард прокручивал в голове события этого дня. Разве мог он представить, проснувшись утром, что приготовил для него грядущий день? Еще утром он был совсем другим: сосредоточенным, целеустремленным, цельным.

И вот сейчас он по уши влип. Дальнейшую жизнь он уже не представлял без женщины, которая, как ему было хорошо известно, не принесет ему ничего, кроме горя.

Однако сейчас с этим поделать уже ничего нельзя. Он был очарован ею, и уж так он был устроен, что должен был докопаться до причины того, что в ней так его очаровало. Тайна должна быть раскрыта.

Саймон наблюдал за тем, как Дежардан; и Джеймс усаживают пострадавшую в экипаж гадая, почему виконт так резко изменил свои планы. Сегодня, утром виконт заручился согласием Лизетт помочь ему добраться до Джеймса, хотя, как выяснилось, Дежардан и Джеймс и без нее неплохо общаются.

Такое положение вещей, внушало Саймону беспокойство. Волосы у него на затылке шевелились и позвоночник сковало от тяжелого предчувствия. Что-то он упустил в этой шараде, но внезапная перемена в Лизетт была налицо, и он не видел никаких признаков фальши в ее поведении. Потеряв голову от похоти, он даже не задумывался о мотивах ее поведения. Он думал, лишь о том, как побыстрее овладеть ею, и о том, чтобы оставаться с ней до тех пор, пока к нему вновь не вернется способность соображать.

Саймон злился оттого, что не мог избавиться от ощущения, что его дурачат. Погруженный в тяжкие раздумья, он вернулся к горящему особняку. Он вглядывался в окна, не остался ли кто-либо в огненной ловушке? Кажется, в доме никого не осталось. Вдруг он заметил разбитое окно и, сломанный стул, валявшийся под окном. Осколки стекла под ногами лучше всяких слов говорили об отчаянной попытке, выжить.

Как, черт возьми, все это случилось?

Саймон поднялся на террасу. Мужчины по-прежнему по цепочке передавали ведра с водой, заливая огонь. Все работали, не покладая рук.

Саймон присоединился к ним. Они продолжали трудиться всю ночь. Работали они и после того, как встало солнце. Пожар удалось потушить только ближе к девяти утра. И все это время он неустанно думал о загадочной связи между Лизетт, Дежарданом и Джеймсом. Думал и не находил разгадки.

Глава 8

– Что, черт побери, с тобой стряслось?! – спросил Эддингтон, когда в начале десятого утра Саймон, спотыкаясь, ввалился в дом.

Надышавшись дымом, Саймон с наслаждением вдыхал свежий и чистый воздух. Саймон окинул взглядом свой пропитавшийся потом и копотью наряд и понял, что все придется выбросить. Граф, который только что успел принять ванну, сидел в удобном шелковом халате.

– Ты купишь мне весь гардероб, – проворчал Саймон, стаскивая камзол.

В результате его действий пепел посыпался на ковер.

Эддингтон брезгливо поморщился:

– Господи, от тебя одни неприятности.

– Дом баронессы Орлинды загорелся во время бала. – Саймон протиснулся мимо Эддингтона к лестнице.

– Случайность? – Эддингтон направился следом.

– Похоже на то. Плохо закрепленная на стене галереи масляная лампа.

– Каков процент вероятности, что это все-таки случайность?

Саймон презрительно фыркнул.

– Кто-нибудь пострадал?

– Народ надышался дымом, кое-кто получил незначительные ожоги. Мы на удивление легко отделались. Ты бы со мной согласился, если бы увидел, в каком состоянии особняк.

Саймон открыл дверь в свою комнату и испытал блаженное чувство возвращения домой. Он приобрел этот дом со всей обстановкой, включая мебель и предметы искусства. Предыдущий хозяин дома, должно быть, любил поспать с комфортом. Кровать была широкой и удобной, шторы и балдахин сшиты из плотного темного бархата, а ковер на полу был пушистый и теплый. Спальня была выдержана в темно-красной и темно-зеленой гамме, что в сочетании с мебелью из темного ореха создавало умиротворенную, спокойную атмосферу, где любитель комфорта с мужским характером, не терпящим всяких финтифлюшек, мог бы укрыться от мирских забот.

– Но это еще не самое худшее. – Саймон зевнул и с вожделением посмотрел на расстеленную постель. Слуга, едва взглянув на своего хозяина, набросил полотенце на табурет, чтобы Саймон мог сесть, не попортив мебель, и снять обувь. Затем слуга вышел, чтобы приготовить хозяину ванну.

– Неужели? – удивленно поинтересовался граф.

Высокий, аристократически худощавый граф подошел к креслу-качалке перед камином и улыбнулся хорошенькой горничной, что раздувала в камине огонь. Она трогательно покраснела и, присев в реверансе, удалилась, оставив мужчин вдвоем.

– Мадемуазель Руссо пыталась меня соблазнить.

– Пыталась? – насмешливо переспросил граф, и Саймон бросил на него злобный взгляд.

– Вчера вечером ей поручили охмурить Джеймса, но ночью Джеймс и Дежардан работали в тандеме, тогда как она занималась мной.

– Интересно, – сказал граф. – Что ты думаешь по этому поводу?

Саймон приподнял бровь и встал, чтобы снять жилет и рубашку.

– Я думаю, что ты вернешь мне деньги вне зависимости от того, выполню ли я то задание, что ты мне поручил, или нет. Если они охотятся конкретно за мной, то вы не имеете права накладывать арест на мое имущество или менять условия нашего соглашения.

– И чем ты можешь поручиться?

Саймон поднял кулаки. Эддингтон пожал плечами:

– Принято.

В свое время Эддингтон обратил внимание на Саймона именно потому, что последний отменно владел кулаками. В день их знакомства Саймон свалил человек десять, не меньше, а сам отделался несколькими синяками и ссадинами, и Эддингтон немедленно решил, что мог бы найти применение человеку с такими талантами. Поскольку леди Уинтер вышла замуж, тем самым лишив Саймона заработка, он с удовольствием согласился работать на Эддингтона. И очень скоро Саймон доказал, что мозгами он умеет работать не хуже, чем кулаками.

– Ты думаешь, они хотят впутать тебя в свою игру? – задумчиво протянул Эддингтон. – Если тебя обвинят в преступлениях против Франклина и к тому же станет известно о том, что ты работаешь на англичан, враждебность по отношению к Англии будут испытывать и французы, и американцы.

– Такое действительно возможно, – согласился Саймон. Он снял рубашку и начал расстегивать бриджи. – Этой ночью было еще много всего странного. К примеру, пока Дежардан и Джеймс занимались друг другом, Лизетт ждала в сторонке в компании двух женщин.

– Кто они такие?

– Я не знаю точно. Честно говоря, я ни на ту, ни на другую не обратил особого внимания. Могу лишь сказать, что они окружили ее как наседки. Лизетт не из тех женщин, которая нравится другим дамам. Я знаю, что ты понимаешь, что я имею в виду.

– Любопытно. – Эддингтон поставил локти на подлокотники и, переплетя пальцы, поднес их к губам – Что ты намерен делать?

– Сначала приму ванну, потом лягу спать. – Саймон направился в смежную со спальней ванную комнату, откуда уже доносился плеск воды – ему готовили ванну. – А потом навещу мадемуазель Руссо и спрошу у нее напрямую.

– И ты думаешь, она тебе все расскажет? – крикнул ему в спину граф.

– Нет. Но, по крайней мере, она будет знать, что я в курсе происходящего.

– Возможно, тебе понадобится помощь.

– Возможно, – уклончиво ответил Саймон.

Он уже решил, что найдет себе помощников. Однако с графом этой информацией он делиться не спешил.

– Я позабочусь об этом, – предложил свои услуги Эддингтон. – Я попросил Бекинга оставаться во Франции, покуда я здесь. Можно, кстати, найти ему хорошее применение.

– Отлично, милорд.

Саймон закрыл за собой дверь.

Эдварда разбудил сильнейший приступ кашля. Он выпрямился в кресле и обвел взглядом комнату. В первый момент он не узнал обстановки, и лишь спустя несколько секунд вспомнил, что все еще находится в доме Коринн. Последнее, что он помнил, это как слушал наставления врача, велевшего охлаждать Коринн, если у нее начнется жар, и через равные промежутки времени отсасывать у нее изо рта и носа слизь, чтобы она не задохнулась.

Эдвард посмотрел на часы. Было начало десятого утра. Эдвард поднялся из кресла и потянулся, разминая спину, затекшую после нескольких часов сна в сидячем положении. Он опоздал на работу – чего с ним никогда в жизни не случалось. Он должен был немедленно вернуться домой, где он мог бы написать объяснительную записку Франклину, принять ванну и подготовиться к новому рабочему дню.

Еще раз окинув взглядом комнату, чтобы убедиться не оставил ли он тут своих вещей, Эдвард подошел к двери, что отделяла гостиную, в которой он спал, от спальни Коринн. Он негромко постучал, подождал, пока ему ответят, и, не дождавшись, открыл дверь.

В то время как гостиная была выдержана в строгих кремовых и коричневых тонах с крашенной в те же цвета деревянной мебелью, спальня была более женственной в ней преобладал бледно-розовый цвет и цвет бургундского. Мебель с гнутыми ножками была выкрашена белой краской и украшена позолотой. Но и та и другая комнаты хранили сладковато-цветочный аромат, который мог принадлежать одной лишь Коринн. То был запах невинности, а не соблазна, и тем не менее этот запах его возбуждал.

Эдвард сделал шаг в глубинукомнаты, затем второй Взгляд его остановился на огромной кровати, что стояла посреди спальни. На ней, свернувшись калачиком, спала Коринн. Она казалась совсем крохотной на кровати такого размера.

Грудь Коринн часто вздымалась и опадала, и черная слизь пузырилась у ноздрей. В гневе Эдвард обошел стул, на котором сидела экономка, собираясь ее отчитать за нерадивость, и обнаружил, что пожилая женщина спит. Чепчик с кружевами съехал набок, закрыв бровь, а с левой стороны из-под чепчика торчат спутанные седые кудри.

Эдвард выругался и, подойдя к кровати, принялся отсасывать слизь из воздушных протоков Коринн. Эдвард никогда в жизни не работал сиделкой. Даже когда болел, он не доверял себя услугам врачей. Болезни он переносил на ногах. Он не мог позволить себе не работать.

Закончив работу, Эдвард смочил чистую тряпку в чашке с водой, что стоял на тумбочке, и осторожно протер Коринн лицо, не уставая любоваться ею и восхищаться ее красотой, даже в болезни. Брови у нее были совершенной формы, губы полные и красиво очерченные, скулы высокие и изящные.

Ему было больно видеть ее беспомощность и сознавать, что штата прислуги из трех человек: экономки, дворецкого и их сына, лакея, – недостаточно, чтобы обеспечить Коринн тот уход, в котором она нуждалась. У него не было средств, чтобы нанять кого-то еще им в помощь, даже на короткое время, и он недостаточно хорошо понимал природу ее отношений с Дежарданом, чтобы попросить помощи у него. Кроме того, он не мог говорить от имени Коринн, они были чужими друг другу.

– Проклятие, – пробормотал Эдвард, раздраженный теми проблемами, что возникли у него по ее вине.

Коринн наморщила лоб, очевидно, услышав его ворчливые жалобы, и он прикоснулся к ее лбу, расправляя складку.

Эдвард вздохнул и вышел из комнаты. Спустившись на первый этаж, он пошел искать кухню. Там он нашел дворецкого и привратника. Они возились с подъемником, с помощью которого продукты доставлялись из погреба на кухню.

– Мистер Джеймс, – поклонившись, сказал дворецкий.

Поклон у него получился кривой, ибо тело престарелого дворецкого скрутил радикулит. Эдвард сильно сомневался, что эта пожилая пара справилась бы с хозяйством, не прибегая к помощи своего крепкого и рослого сына.

– Мадам Фуше спит наверху, – довольно резко сказал Эдвард. – Я сам позаботился о мадемуазель Маршан, но за ней должен присматривать кто-то бодрствующий, ибо предписания врача следует выполнять каждые полчаса.

– Да, конечно. – У дворецкого хватило совести покраснеть, но не хватило ума сказать, что он нуждается в помощи.

– Если вы сможете присматривать за ней в течение дня я вернусь вечером и буду ухаживать за ней ночью.

– Сэр, – начал дворецкий, постаравшись выпрямиться, насколько ему позволял радикулит, – ваше предложение весьма великодушное, но в вашей помощи нет необходимости. Вам ни к чему утруждать себя.

Эдвард мрачно усмехнулся:

– Я вернусь вечером. Если вы будете думать так же, я уйду.

Дворецкому нечего было на это сказать, разве что повторить то, что он уже сказал, поэтому он просто кивнул и бросил взгляд на своего сына.

Эдвард вышел из дома быстрой походкой, на ходу забрав из холла свой камзол.

Выходя, он оглянулся и вновь посмотрел на часы. Он терпеть не мог опаздывать.

Дом куртизанки был небольшим, но элегантным и расположен он был в той части города, где могли позволить себе жилье только наиболее успешные представительницы этой профессии.

По улице то и дело проезжали экипажи и всадники, хотя поток был не особенно плотным, и потому подъезжающий экипаж или всадника можно было заметить издали. Горничная Соланж Тремблей, выглянув из окна спальни своей хозяйки на верхнем этаже, увидела карету без опознавательных знаков как раз вовремя. Ускользнуть из дома было непросто, учитывая характер хозяйки, которая вечно требовала от своей служанки сделать три дела сразу. Но горничной было не занимать хитрости. Низко опустив голову, она прошла немного вверх по улице, пересекла ее и, обогнув неприметный экипаж, остановилась у двери.

– Ну?

Черные шторы на окнах были задернуты, так что она не могла видеть того, кто к ней обращался. Впрочем, ей было все равно, как он выглядит. Он платил, и платил щедро – и это все, что ей было от него нужно.

– Они не собираются уезжать.

– Понятно.

В голосе его было что-то зловещее. Она даже поежилась.

Из окна показалась рука в перчатке, сжимавшая маленький мешочек с монетами. Горничная приняла плату и быстро присела в реверансе, хотя сомневалась в том, что он увидит его.

– Большое спасибо, месье.

С теми, кто тебе платит, надо быть вежливым. Можно спорить с домохозяйкой, но для мадемуазель Тремблей у нее были только улыбки. Если ее выгонят с работы из-за несоблюдения субординации, Эспри она больше будет не нужна, и она сразу потеряет оба жалованья.

Она торопливо пошла назад. Надо успеть вернуться домой прежде, чем кто-то заметит ее отсутствие.

Эспри наблюдал за женщиной до тех пор, пока она не исчезла за калиткой, ведущей к служебному входу. Она никогда не оглядывалась, и ему это нравилось в ней. Так трудно в наши дни найти хорошего помощника.

Откинувшись на спинку, он постучал по крыше. Кучер присвистнул, и карета тронулась с места. Маргарита вернулась в Париж. Он ждал этого, и именно по этой причине он заплатил горничной, чтобы та устроилась на работу к Соланж. И было это давно – много лет назад. Он мудро поступил, держа ее в запасе столько лет, отделываясь сравнительно небольшой платой. Он знал, что однажды его расходы окупятся сполна.

Ничто не должно изменить хода событий, которому был дан старт два десятилетия назад. Никому он не позволит сделать это.

И в особенности Маргарите Байо.

В доме Коринн было тихо как в склепе. Часы пробили пять.

Эдвард сидел за ее секретером и молча трудился. То и дело он посматривал на кровать, чтобы проверить, как она дышит. Он вернулся к ней в дом в начале пятого и обнаружил, что у нее сильнейший жар. Все трое слуг валились с ног. Лакей целый день носился туда и обратно с ведрами воды, а экономка обтирала Коринн влажной прохладной тряпкой до тех пор, пока руки не отказались ей повиноваться. Когда пришел Эдвард, никто и не думал возражать против его помощи: напротив, старики были счастливы отдать Коринн на его попечение. Он, в свою очередь, тоже успел кое-что: много часов он провел за изучением медицинских трактатов, в которых рассказывалось, как следует ухаживать за больными в том состоянии, в котором пребывала Коринн.

Первым делом он перенес ее в гостевую комнату. Там мадам Фуше сменила ей ночную рубашку, а Эдвард перестелил постель чистым бельем. Он приказал, чтобы Коринн еще раз искупали в ванне, и чтобы ее подмышки, ступни и затылок натерли спиртом пополам с водой. Теперь от нее несло как от пьяницы, но зато температура у нее значительно понизилась. Ее спеленали как дитя, и он уложил ее в уютную кровать на свежие простыни.

В благодарность за старание стариков Фуше отпустили пораньше. Их сыну Тьерри на вид было примерно столько же лет, сколько Эдварду (Эдварду исполнилось тридцать три), и он остался работать. Теперь, когда в доме бодрствовали только два человека, наступила гулкая тишина, особенно заметная после всей той суеты, что только что закончилась. И эта тишина и покой как ничто другое способствовали размышлениям. Но сколько бы Эдвард ни размышлял над тем, как так вышло, что он принимал столь деятельное участие в жизни Коринн, вопросов все равно оставалось больше, чем ответов.

И потому, когда в дверь настойчиво постучали, Эдвард почувствовал облегчение. Как раз сейчас ему очень нужно было отвлечься.

Он замер с занесенным над бумагой пером, напрягая слух. Еще через мгновение он услышал голоса. Но разобрать слова он не мог. Эдвард предположил, что с-визитом явился Дежардан, что он вот-вот войдет в комнату. Но шагов слышно не было, и поэтому Эдвард встал со стула и направился через открытую дверь в галерею. Оттуда он посмотрел вниз, на небольшой холл. Тьерри стоял у парадной двери и говорил с кем-то, кто стоял за дверью. Наконец слуга вернулся в дом и закрыл дверь.

Эдвардом овладело любопытство. Желая узнать, кто еще присутствует в жизни Коринн, он обогнул лестничную площадку и зашел в гостиную второго этажа. Он подошел к окну и отодвинул штору. Оттуда он мог увидеть улицу, на которую фасадом выходил дом.

Мужчина отвязывал коня от столба. Движения у него были скупые и ловкие. Покрой и качество наряда этого господина говорили о богатстве и привилегированном положении, как, впрочем, и стать его скакуна. Откуда он знает Коринн?

Куинн замер перед тем, как поставить ногу в стремя. Он через плечо взглянул на дом и поднял глаза вверх, встретившись взглядом с Эдвардом. Во всей его позе чувствовалась напряженность, Эдвард явственно ощущал ее, несмотря на разделявшее их расстояние.

На секунду Эдвард подумал о том, не отступить ли ему в глубь комнаты. В конце концов, он не имел права вторгаться в жизнь Коринн. Они никем друг другу не приходились, они и знакомы были совсем недавно. Когда она очнется, вполне вероятно, возмутится той наглости, с которой он присвоил себе право распоряжаться в ее доме, да и ею самой, пользуясь ее беспомощностью.

Но та часть его самого, что пряталась глубоко внутри, восстала против здравого смысла и приличий. Тот мужчина, что жил в нем, до сих пор никак себя не проявляя, считал, что имеет право на Коринн Маршан и должен дать понять другим, что эта женщина принадлежит ему. Она будет принадлежать ему, он этого добьется, и в этом его желании таилась причина всех тех безумных поступков, что он совершил с тех пор, как встретил ее.

Эдвард пристально рассматривал своего потенциального соперника, отмечая каждую деталь. Они были друг другу полной противоположностью, если не считать выражения лиц. На лице мужчины Эдвард читал то, что чувствовал сам: напряженность, вызов и злобу.

Не тот ли это человек, что так сильно обидел Коринн? Кто внушил ей страх, кто придал ее глазам это затравленное выражение?

Эдвард сжал кулаки.

– Я узнаю, кто ты такой, – тихо предупредил Эдвард.

Куинн прикоснулся к полям шляпы, хищно улыбнулся и сел на коня. Он не мог слышать Эдварда, он не мог видеть, как шевелились его губы, но он принял брошенную Эдвардом перчатку – это было ясно.

Еще одна загадка в и без того запутанном деле.

Эдвард опустил штору и вернулся к Коринн.

Саймон стоял у входа в дом и стаскивал перчатки – постепенно, палец за пальцем. Движения его были неторопливыми и размеренными. Эта процедура должна была его успокоить, но он не успокаивался. Он тяжело дышал от ярости, и шея ныла от напряжения.

Эдвард Джеймс навещал Лизетт, когда она была «нездорова». Этот мужчина стоял у окна без камзола и жилета, словно был у себя дома, и держался так, словно Лизетт была его собственностью.

Саймон и раньше играл в эту игру, сшибаясь лбами с соперниками за право обладания приглянувшейся самкой. Занятное это дело, тем более что Саймон редко когда был по-настоящему заинтересован в выигрыше. Если ему удавалось завоевать расположение дамы, его ждал жаркий и разнузданный секс. Если он проигрывал, то удалялся с улыбкой и находил себе другую забаву.

На этот раз он был в ярости. Ему бы хотелось думать, что пострадала одна лишь его гордость, но правда была более обескураживающей. Он был счастлив те несколько минут в библиотеке. Не просто был свободен от проблем, а по-настоящему счастлив. И ему было горько оттого, что, как оказалось, для Лизетт в тех минутах не было ничего особенного.

И снова к нему вернулось ощущение того, что он сходит с ума. До вчерашнего вечера он считал, что Лизетт ему не нравится. И вдруг, ни с того ни с сего, он готов убить за нее соперника.

Да, он готов был убить того, кого предпочла Лизетт.

В самом мрачном расположении духа Саймон поднялся к себе в комнату, собираясь сменить свой костюм для верховой езды на что-то более подходящее для кутежа. Горячая девчонка поможет ему выбросить Лизетт из головы и из сердца. Завтра голова у него будет ясная, и он сможет разобраться во всем без проблем.

– Мистер Куинн, к вам пришли.

Саймон замер, не успев развязать до конца узел шейного платка. Он смотрел в зеркало, висевшее с внутренней стороны двери гардероба, и дворецкий у него за спиной смотрел туда же. Их взгляды встретились.

– Кто это?

– Она не назвала мне своего имени, сэр. Весть о том, что к нему пожаловала дама, заставила Куинна почувствовать напряжение.

– Она блондинка и она красива?

Дворецкий скривил губы в усмешке:

– Да, сэр.

И тогда вся ярость, весь гнев, вся обида, что бурлила в нем, закипела, грозя выплеснуться наружу. Он сорвал платок с шеи и швырнул его на пол. Должно быть, она выскочила из дома сразу после того, как он отъехал, иначе она не успела бы примчаться к нему так быстро. Возможно, она поняла, что демонстрация прав собственности на нее со стороны Джеймса разрушила ее планы на него, Куинна, какими бы ни были эти ее планы.

Первым побуждением Саймона было отправить ее прочь, отказав ей в аудиенции, чтобы ее позлить, но, вспомнив о том, что Эддингтон продолжал держать его на коротком поводке, Куинн передумал. Чем скорее он узнает, что она задумала, тем скорее он избавится от нее и всех прочих проблем заодно.

– Где его сиятельство? – спросил он.

– Ушел развлекаться, сэр.

Саймон решительным шагом вышел из комнаты и спустился вниз. Он едва замечал дворецкого, что бежал за ним следом. Едва ли ему понадобится чай и закуски. Если ему что-то и надо было сейчас, то добрую порцию крепкого виски.

Он остановился на пороге гостиной и увидел Лизетт, которая сидела на краешке обитой желтой парчой кушетки. Она была одета в дерзкий наряд цвета бургундского. Он ни за что не подумал бы, что Лизетт выберет для себя этот цвет, хотя наряд ей очень шел, красиво оттеняя кремовую кожу. На резном кофейном столике покоилась ее изысканно украшенная шляпа. Она нервно перебирала пальцами завязки ридикюля у себя на коленях. Она была живым воплощением элегантности и изысканности… и она смотрела на него теми же голубыми глазами, что смотрели на него через зал, что заманили его в ее объятия.

Он испытал нечто, подобное удару молнии. Кожа его горела. Он ощущал легкое покалывание. Он вспотел. Сердце его забилось в ускоренном темпе, дыхание сбилось, грудь вздымалась и опадала.

Когда он вошел, выражение нерешительности и опаски на ее лице сменилось восторженным одобрением женщины, которой определенно нравится тот мужчина, на которого она смотрит. Взгляд ее опустился на его голую шею. Она быстро облизнула нижнюю губу.

Когда взгляды их встретились, он увидел в кристальных глубинах ее глаз желание, грубое, плотское желание, и тело его немедленно откликнулось. Четверть часа назад он готов был ее задушить. Теперь он хотел одного – задрать ее юбки и довести ее до экстаза, до крика. Снова и снова.

Он мрачно взглянул на нее и бросил ей в лицо:

– Ба, вы не стоите моих трудов.

И с этим он развернулся и вышел из комнаты.

– Мистер Куинн, подождите!

Он оглянулся и увидел, что она бросилась за ним.

– Меня зовут Саймон, черт возьми, как вам это прекрасно известно.

Она резко остановилась, учащенно дыша – так же, как и он.

– Пожалуйста, позвольте мне представить себя. Я…

– Я прекрасно знаю, как вас зовут, сумасшедшая!

– Линетт Байо, – упрямо продолжила она. – Дочь виконта де Гренье. Я думаю, вы могли знать мою сестру, Лизетт Байо. Возможно, вы знали ее близко… если… если прошлая ночь о чем-то говорит.

Саймон смотрел на нее во все глаза, не мигая.

– О чем вы, черт возьми, говорите?

– Вы меня не знаете, – тихо сказала она. – До прошлой ночи мы с вами ни разу не встречались.

Глава 9

Она либо была душевнобольной, либо явилась к нему как дар Божий.

Саймон прищурился и принялся пристально ощупывать взглядом Лизетт – Линетт от золотистых кудрей до подола платья. Он отметил особые ухищрения портнихи, а именно искусно выставленные напоказ кружевные нижние юбки и узкий, в талию, лиф с глубоким декольте, открывавшим роскошную грудь. Этот наряд был скроен и сшит так, чтобы представить ту, что его наденет, в лучшем виде, подчеркнув все достоинства женской фигуры. Лизетт, которую он знал, не одевалась так, чтобы возбуждать в мужчинах желание. Наряды ее всегда были очень скромны и целомудренны.

Но дело было не только в наряде, в глазах этой женщины не было вселенской муки, а в позе – постоянного напряжения.

Линетт, Лизетт.

– Близнецы, – сказал он.

У него закружилась голова от всего того, что происходило.

– Да.

«Слава Богу, – успел подумать Саймон, – я не сошел с ума». С ним не случилось раздвоения личности. Он сильно недолюбливал одну женщину, но истово желал другую. Он не любил Лизетт. Он сходил с ума по Линетт.

И вдруг, словно очнувшись от ступора, Саймон схватил Линетт за локоть и потащил назад, в гостиную. Ногой он захлопнул за ними дверь и привлек к себе. И, не: успев прийти в себя, не давая рассудку взять верх над: страстью, он схватил ее голову обеими руками и жадно овладел ее ртом.

Линетт замерла в напряжении, но уже через мгновение растаяла, вжалась в него всем телом, схватила его за запястья. Она застонала и прижалась к нему еще теснее, пышные юбки ее упирались в его лоно, заставляя его желать ее еще неистовее.

Он развернул ее спиной к двери и прижал к ней. Сгибая и разгибая колени, он терся об нее всем телом. Она вскрикнула, и язык его проник глубоко в недра ее рта, Он пил сладость ее рта, ласкал ее нёбо. От возбуждения Линетт разгорячилась, от нее сильнее запахло каким-то экзотическим цветком. Этот запах кружил ему голову, сводил его с ума. Она не пахла как Лизетт. Она была другая, особенная.

Она была его женщиной.

Линетт отпустила его запястья и положила свои маленькие ладони ему на талию. Ладони ее жгли его сквозь тонкую ткань рубашки, возбуждая желание такой яростной силы, перед которой он не мог устоять.

Еще никогда в жизни он не испытывал такой отчаянной потребности оказаться в женщине. И это случится. Случится сейчас. Ничто не могло его остановить.

Он попытался повернуть ключ в замке, но руки его дрожали и не слушались. Выругавшись сквозь зубы, Саймон повернул голову, чтобы не вращать ключ вслепую.

– Вы были любовниками? – прошептала Линетт хриплым шепотом.

Он взглянул, на нее, когда ключ повернулся в замке со щелчком. Она раскраснелась, волосы ее растрепались. Она была ослепительно хороша. Несмотря на то, что черты ее лица были точь-в-точь такими же, как у Лизетт, она совсем на нее не была похожа. Линетт была нежной и теплой в его объятиях, запах ее возбуждал, а не отваживал, и в ней ключом била страсть.

– Нет, – ответил он.

В голове у него: пронеслась мысль о том, что он мог бы задать сотню вопросов, но сейчас ему было наплевать на ответы.

– Тогда почему?

– Что – почему? – О чем, черт побери, она говорит?

Он потянулся к застежке бриджей. Она помешала ему, схватив за руки:

– Почему вы так… нетерпеливы?

Саймон засмеялся и потерся щекой о ее щеку.

– Какой элегантный способ сказать, что я веду себя как скотина во время гона.

Линетт покраснела, но рук его не отпускала.

– Обычно я веду себя более утонченно, – сказал Куинн, заставив себя отступить на шаг. – К несчастью, сейчас я потерял голову.

– Это вы потеряли голову? – Она улыбнулась, и он почувствовал теснение в груди. – Человек, на глазах у которого загорелся дом, продемонстрировал достаточно присутствия духа, чтобы организовать тушение пожара, и теперь тот же человек говорит, что он потерял голову?

– Похоть как пожар, если ее не затушить, она спалит тебя дотла. Чтобы ее утолить, тоже требуется присутствие духа и энтузиазм не меньший, чем я проявил на пожаре.

– Вы испорченный человек, мистер Куинн.

Саймон прикидывал, стоит ли соблазнить ее прямо здесь, в гостиной, или все же следует уложить ее в постель, но тут на ее безупречное лицо налетела тень грусти, и эта перемена подействовала на него так, как не могла подействовать логика.

Он сделал глубокий вдох, запустил пальцы в свою шевелюру и, приглаживая волосы, сделал попытку усмирить свои желания: желание прикоснуться к ней, попробовать ее на вкус, вдохнуть ее запах, познать ее всю.

Он жестом пригласил ее сесть.

– Как вы познакомились с Лизетт? – спросила она, усаживаясь на краешек кушетки с идеально прямой спиной и руками, деликатно сложенными на коленях.

Дочка пэра – ни дать ни взять. Теперь он понимал, откуда родом элегантность, которую он не мог не заметить в ее сестре.

Хотя непонятно, каким образом дочка пэра стала наемной убийцей.

– Нашему знакомству трудно найти определение, – пробормотал он, – но будьте уверены, романтическим оно никак не является.

Линетт покраснела, но не отвела от него взгляда.

– Прошлой ночью…

Саймон невесело усмехнулся:

– Прошлой ночью я впервые почувствовал к ней влечение. Я решил, что сошел с ума, потому что перемена была настолько резкой, что я едва верил себе. Вы не представляете, какое для меня облегчение узнать, что вы – разные женщины, а не одна в двух лицах.

– Значит, вы не знаете, что она отошла в иной мир, – тихо сказала Линетт.

– Куда отошла? – нахмурившись, переспросил Саймон.

– В иной мир. Умерла.

– Черт! Проклятие! – Куинн мерил шагами комнату. Мысли его вернулись к событиям прошлой ночи. Дежардан. Джеймс. Джеймс нес на руках женщину в желтом платье к экипажу виконта. Джеймс в окне, всем своим видом дававший понять, что ему, Куинну, здесь не место. – Когда это случилось? Сегодня днем?

Линетт нахмурилась:

– Простите?

– Когда она умерла? – медленно повторил Куинн.

У него было ощущение, что почва уходит из-под ног.

– Два года назад.

– Это невозможно, Линетт. Я видел ее живой и здоровой не далее чем вчера.

У Линетт свело живот. Она протянула руки к подлокотнику, чтобы опереться, и мистер Куинн, нет, Саймон, присел передней на корточки, озабоченно заглядывая ей в лицо.

– Я думаю, мы с вами многого не понимаем, – сказал он с явственным ирландским акцентом, мягко перекатывая слова во рту. – Пожалуй, вам стоит рассказать мне о вашей Лизетт, а я расскажу о моей.

Линетт, стараясь успокоиться, несколько раз сделала медленный вдох и выдох. За какие-то несколько минут на нее успели накричать, зацеловать до бесчувствия, и теперь сообщили, что ее сестра еще вчера была жива и здорова. Она знала, что этого не может быть, что здесь какая-то прискорбная ошибка, но в глубине души готова была поверить в чудо. Должно быть, всему этому какое-то объяснение, тем более что сердцем она ощущала с Лизетт такую же связь, как и два года назад, когда та была еще жива.

– Два года назад, – прошептала Линетт, – моя сестра погибла, когда карета, в которой она ехала, перевернулась. Там в салоне горела масляная лампа, масло пролилось, пламя попало на масло, и карета сгорела дотла.

Саймон подошел к ней и сел рядом.

– У вас только одна сестра?

– Одна. Больше у меня ни сестер, ни братьев нет.

– Какова вероятность того, что существует женщина с той же внешностью, что и у вас, но с которой вы не связаны кровным родством?

– И чтобы ее звали Лизетт, как мою сестру-двойняшку? Таких совпадений не бывает, вы же сами понимаете. – Линетт обернулась к нему лицом: – Я должна ее увидеть.

– Мне бы хотелось присутствовать при вашей встрече.

Линетт смотрела Саймону в лицо, и одно лишь его присутствие успокаивало ее. Поразительно, но, несмотря на столь непродолжительное знакомство, она чувствовала себя с ним так, словно они знали друг друга многие годы. Она целиком доверяла ему. Она знала, что Саймон не причинит ей вреда, не предаст и не подведет.

– Эта женщина не может быть моей сестрой. – Голос ее сорвался, и она прочистила горло. – Во-первых, я присутствовала на похоронах, но самое главное, мы с ней были очень близки. Не могла она не дать мне знать о себе ни разу за два года.

– Я ничего не понимаю. – Саймон потер шею. – Но я могу сказать вам, что Лизетт, которую я знаю, не…здорова.

– Нездорова?

– Она немного тронутая.

– О! – Линетт закусила губу. – Как вы с ней познакомились?

– Не стоит вам слишком глубоко вникать в мою жизнь, мадемуазель…

– Байо.

Саймон нахмурился.

– Лизетт носит фамилию Руссо. Это имя вам знакомо?

– Руссо? – Линетт нахмурилась, стараясь припомнить кого-нибудь с такой фамилией.

Увы, ей это не удалось.

– Мадемуазель…

– Прошу вас, – перебила она, – зовите меня Линетт. После вчерашней ночи… и того, что было сейчас. У двери… вы почти что… – Она густо покраснела.

Он погладил ее по щеке почти благоговейно:

– Вы ведь даже не можете произнести это вслух, верно?

Она нервно сглотнула. Он бережно поглаживал ее скулу подушечкой большого пальца, и это прикосновение странным образом отзывалось в ее теле вибрациями. Ей хотелось плакать: то ли от нежности, то ли от желания.

Он усмехнулся, и от этой его улыбки сердце Линетт затрепетало.

– Вы упомянули отца, но не супруга.

– Я не замужем.

– Ну конечно. – Саймон тряхнул головой. – Вы невинны. Вы дочь пэра.

Он произнес эти слова как приговор, приговор окончательный, который обжалованию не подлежит. Линетт почувствовала себя так, словно ей дали пощечину. Она поняла, что он оставил мысли о том, чтобы овладеть ею. Наверное, она должна была испытать облегчение, но вместо облегчения она испытывала разочарование. Сколько она себя помнила, в игре с мужчинами всегда вела она. Она дразнила, флиртовала, направляла разговор с молодыми людьми в нужную ей сторону. Но с Саймоном Куинном вести свою линию у нее не получалось. Он всегда оставался хозяином положения. И, как ни странно, она не испытывала по этому поводу никакой досады, наоборот, наконец-то она почувствовала достойного противника. Или партнера? От предвкушения приключения у нее захватывало дух. Как будто летишь на санках с горы. Словно тебя закружил и несет невесть куда вихрь, имя которому Саймон Куинн.

– Дайте мне немного времени, – сказал он, – чтобы разобраться в этом вопросе. Без меня ничего не предпринимайте. У вас нет причин доверять мне…

– Но я вам доверяю!

– Не стоит. – Опять на губах его появилась невеселая усмешка, и, не в силах преодолеть искушения, она дотронулась до его губ кончиком пальца. На скулах его заходили желваки, и голубые глаза его загорелись так ярко, что ей вдруг стало жарко.

Он поймал ее за руку и поцеловал в ладонь. По коже ее побежали мурашки: вверх по предплечью. Она невольно поежилась.

– Я никогда не имел дела с невинностью, Линетт. Я не знаю, что с ней делать. Разве что погубить ее.

– О чем вы?

– Я хочу сказать, что если вы не отойдете от меня подальше и не будете держаться от меня на почтительном расстоянии, я вас погублю. – Низкие вибрации его голоса добавляли веса его угрозе. – Вы окажитесь в моей постели, и вы обнаружите, что запутались в паутине лжи, обмана и предательства. Насколько безоблачно ваше будущее сейчас, настолько оно станет мрачным, когда уже ничего нельзя будет исправить.

– И, тем не менее, Лизетт Руссо живет в том мире, о котором вы говорите? – спросила Линетт, с вызовом вскинув голову.

– Да, она принадлежит этому миру.

– Вы английский шпион? – Она обвела взглядом комнату, как тогда, когда вошла в нее.

И вновь она не могла не отметить богатства и красоты обстановки. В цветовой гамме доминировал темно-красный цвет в сочетании с мебелью из темного ореха. Декор был выдержан в мужественном энергичном стиле, но находиться здесь было приятно не только мужчине, но и женщине.

– Я был английским шпионом, – спокойно сообщил Куинн, но смотрел он на нее при этом жестко и пристально.

– Вы хотите знать, откуда мне это известно. – Линетт улыбнулась. – Уверяю вас, никаких подковерных интриг. Вы видели со мной вчера двух женщин, так вот: одна из них куртизанка. Один ее любовник со связями сообщил ей об этом.

– Как случилось, что дочка пэра водит знакомство с куртизанкой? – Ладонь Саймона, словно невзначай соскользнула к ее плечу, и он рассеянно поглаживал ей ключицу.

Линетт хотелось одновременно замурлыкать, как кошечке, и прогнуться ему навстречу от чувственного восторга. Нервно сглотнув, она ответила:

– Моя мать познакомилась с ней у модистки, когда мои родители жили во Франции.

– Как могло получиться, что жене пэра и куртизанке модистка назначает одно и то же время для примерки? Обычно такое не допускается.

Линетт сморщила носик. Она размышляла.

И вдруг совершенно неожиданно Саймон накрыл ладонью ее затылок и прижался губами к кончику ее носа. Она вдохнула его аромат: возбуждающую смесь запаха кожи и лошадей, мускуса и табака. Она помнила этот запах: вчера ночью, в библиотеке… в этой гостиной у двери…

Тело отреагировало бурно, и Линетт застонала.

Куинн выругался сквозь зубы и пружинисто поднялся с кушетки.

– Я не могу думать, когда вы рядом, а сейчас мне как никогда необходимо, чтобы мозги работали в полную силу.

– Саймон…

– Возможно ли, чтобы у вашей матери был ребенок, о котором вы ничего не знаете?

Линетт протянула к нему руку, но, вздохнув, опустила ее.

– Нет. После того как мама родила нас с сестрой, у нее больше не могло быть детей.

– Может, она родила ребенка до вас?

– Нет.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Но я спрошу ее об этом напрямую, если это необходимо.

– А ваш отец?

– Виконт де Гренье? Он темноволос и темноглаз. Мы с сестрой пошли в мать. Нашу мать иногда принимают за нашу сестру.

– Де Гренье? – Саймон подошел к буфету с напитками. Над буфетом висела картина маслом – ручей в лесу. Сине-зеленые тона картины добавляли комнате живости. – Я его не знаю.

– Мои родители уехали из Франции еще до моего рождения. Все эти годы мы жили в Польше.

Саймон стоял, опираясь о стенку буфета бедром, а ладонью – о верхнюю панель. В руке у него был хрустальный бокал с бренди. Их с Линетт разделяли несколько футов, и, странное дело, она ощущала себя покинутой.

– Когда ваша семья вернулась в Париж?

– Мы не возвращались в Париж. – Она нервно теребила юбки. Он смотрел на нее, как ястреб на добычу, зорко и хищно, – Мама предложила поехать в Испанию отдохнуть, отвлечься, на время забыть о постигшем нас горе. Я упросила ее сделать остановку в Париже, чтобы посмотреть город, который называют столицей мира.

– Упросила?

– Мама не любит Париж.

– Почему?

– Я не знаю. – Линетт встала. – Когда мне будет разрешено задать вам вопросы?

– Когда я закончу задавать свои.

Саймон поднес бокал к губам и сделал несколько глотков. При этом кадык его ходил ходуном. Линетт это показалось весьма эротичным, что еще больше усилило ее тревогу. Она была возбуждена, растеряна, и его надменная манера злила ее.

– Та, вторая женщина, что стояла с вами на лужайке, ваша мать? – спросил Куинн чуть хрипловато: бренди обжег ему горло.

– Да.

– Я нахожу чрезвычайно странным тот факт, что виконтесса ведет свою незамужнюю дочь на оргию.

– Это был бал-маскарад, а не оргия.

– Самая настоящая оргия! – воскликнул Куинн, обнаружив гнев, который до этого никак себя не проявлял. – И вы едва не потеряли невинность прямо на том «балу».

Линетт хотела ответить что-то резкое, в том же духе, но прикусила язык.

– Она с большим трудом дала себя уговорить, – покраснев, сказала Линетт.

Тон у нее был запальчивым, в ней говорила оскорбленная гордость.

– И все же она дала себя уговорить.

– Дала. Хотите знать почему? – сердито спросила Линетт. – Или вы предпочтете и дальше меня запугивать?

Ноздри у него широко раздулись.

– Вы совсем не кажетесь мне напуганной.

Саймон поставил бокал на буфет, а сам направился к ней упругой и хищной походкой. У Линетт перехватило дыхание от той чувственности, что он излучал. Ей вдруг показалось, что корсет слишком сильно сжимает грудь. Тело обдало жаром, и голова закружилась.

– Если вы приблизитесь еще на шаг, – растягивая слова, протянула она, – я могу вас соблазнить.

Саймон замер, широко открыв глаза, пораженный ее неслыханной дерзостью, и она улыбнулась.

– Чертовка, – хрипло прошептал он.

– Мой милый, – сказала она, прикоснувшись рукой к груди и надув губки, – вы меня раните.

Он криво усмехнулся:

– Теперь я вижу сходство между вами и Лизетт Руссо.

Улыбка ее померкла.

– Но, видите ли, несмотря на внешнее сходство, дарованное нам от рождения, во всем остальном мы с сестрой очень разные.

– Из вас двоих тихоней были вы, – безапелляционно заявил он.

– Вы ошибаетесь, – сказала Линетт. – Я была проказницей.

Она увидела, как поразил его ее ответ, и эта его реакция заставила Линетт задать встречный вопрос.

– Мадемуазель Руссо не является скромной, тихой и прилежной?

– Скромной и тихой? Нет, нисколько. Хотя она любит читать, особенно историческую литературу.

– Она замужем или вдова?

– Ни то ни другое. – Саймон опять отошел к буфету, но по нему чувствовалось, что ему не хотелось расставаться с Линетт. Или ей просто об этом мечталось? – Она говорила мне, что не любит мужчин.

– В самом деле? Как странно. – Линетт опять сморщила нос, и Саймон едва не зарычал.

– Что случилось? – в недоумении спросила она, не понимая, в чем причина его раздражения.

– Вам когда-нибудь приходило в голову, что может сделать с мужчиной женский сморщенный носик?

Линетт заморгала. Она в жизни слышала немало комплиментов, однако привычку морщить нос она всегда относила к своим минусам, никак не к достоинствам.

То, что его так возбуждал вид ее сморщенного носика и тот факт, что он злился на себя за это, показался ей трогательным. Линетт улыбнулась:

– Вам когда-нибудь приходило в голову, что делает со мной ваше дурное настроение?

– Вы играете с огнем, – предупредил он.

– Я все время играю. Флирт у меня в крови.

– Теперь нет. – Он отвернулся от нее и налил себе еще бренди.

– Что это, мой милый? Вы заявляете на меня права?

– Вы полагаете, что я имел в виду, что вы вообще больше не будете флиртовать? – Саймон повернулся к ней лицом и скрестил руки на груди. – Возможно, я имел в виду, что вы больше не будете флиртовать со мной.

Она склонила голову набок.

– Но как скучно будет жить без этого, верно?

– Сомневаюсь, что с вами когда-нибудь может стать скучно.

Чем больше она его дразнила, тем более агрессивным он становился. Она чувствовала, что похоть распирает его с каждым произнесенным ею словом, и не ровен час, он набросится на нее. Может, алкоголь и расслабил его немного, но не настолько, чтобы он стал безобидным.

Саймон Куинн не мог быть безобидным. Никогда.

Линетт вернулась к теме загадочной Лизетт.

– Вы говорите, она не любит мужчин.

– Она сама так сказала.

– А вы ей нравились?

– Сомневаюсь.

– Тогда она и вправду не в себе.

– Ну конечно, – с усмешкой сказал Куинн. – Только безумная женщина может остаться ко мне равнодушной.

Линетт рассмеялась, несколько разрядив обстановку. Хотя то напряжение, что существовало между ними до этого, отнюдь не было ей неприятно.

– Вам пора, – сказал он, выпрямляясь. – Пока я еще в силах вас отпустить.

– Так как насчет мадемуазель Руссо? Вы сказали, что отвезете меня к ней.

– Нет, – покачав головой, сказал Саймон. – Я сказал, что хотел бы посмотреть на вас вместе. Но я не сказал, что устрою вам встречу.

Линетт подбоченилась.

– Почему нет?

– Потому что Лизетт опасна и непредсказуема, как и те, на кого она работает. Я не знаю, как она отреагирует, увидев вас. И я не хочу вами рисковать ради вашей прихоти.

– Ради моей прихоти? – с сарказмом переспросила Линетт. – А если бы вы знали, что в мире есть человек, похожий на вас как две капли воды, и этот человек сейчас находится в одном с вами городе? А теперь добавьте к этому тот факт, что человека этого зовут так же, как вашего брата…

– У меня нет ни братьев, ни сестер, – сквозь зубы процедил Саймон. – У меня нет ни семьи, ни титула, ни собственности – ничего.

Линетт уставилась на него. Она понимала, что все, что он сказал, он сказал с умыслом. Существовала всего одна причина, по которой он поставил бы ее в известность о своем статусе.

– Вы наемник, – пробормотала она, повторяя слова Соланж.

– Да. – Он расправил плечи и посмотрел ей прямо в глаза. С вызовом. Словно хотел, чтобы она сама ответила себе на вопрос, хочет ли она продолжать отношения с ним после его признания.

Но, разумеется, она не собиралась от него отказываться.

– Я заплачу вам, – сказала она.

– Еще чего! За что?

– За то, что вы меня к ней отвезете. Я могу спрятаться в карете…

Одним прыжком он оказался рядом с ней, схватил за плечи и встряхнул.

– И как вы намерены мне заплатить? – глумливо протянул он.

Линетт спокойно встретила его гневный взгляд.

– Вы прекрасно знаете, что я могу вам предложить в обмен на услугу.

Он больно сжал ее предплечья и оттолкнул от себя. Она споткнулась и едва не упала.

– Будьте вы неладны. Я пытаюсь вести себя как человек чести.

– Честь – холодная партнерша в постели.

– Ваша невинность так мало стоит, что вы готовы уступить ее такому, как я?

– Может, моя сестра так дорого стоит, что я готова отдать за нее любую цену.

– Так она умерла или нет? Она не может одновременно существовать в двух мирах. – Саймон подбоченился, и рубашка распахнулась у него на груди. Линетт любовалась его загорелой кожей.

– Я видела, как ее хоронили.

– Вы видели тело?

Линетт покачала головой.

– Я хотела. Я умоляла мне ее показать. Но мне сказали, что она слишком сильно обгорела. – В глазах у нее защипало, и она быстро заморгала, чтобы прогнать набежавшие слезы. – Мама ее видела.

– Вы доверяете матери? – Тон его был нежным, и таким же нежным было выражение его красивого лица.

– В определенной степени. – Как Линетт не старалась, слезы все же полились из глаз. Она смахнула их тыльной стороной ладони. – Но я многого не знаю. И она мне многое не говорит. Не говорит, например, почему она боится Парижа.

– Боится? – Теперь Куинн был весь собран и насторожен.

– Мы остановились у Соланж. Никто не знает, где мы. Мне никому не велено открывать свое имя…

– Линетт, – пробормотал он, заключая ее в теплые объятия, – вы знали, что я был английским шпионом, и тем не менее открылись мне. Я не знаю, что мне делать поцеловать вас за это или трясти до тех пор, пока к вам не вернется рассудок.

Линетт шмыгнула носом.

– Я предпочла бы первое.

Саймон рассмеялся и прижался щекой к ее виску. Она прижалась к нему, находя успокоение в его участии.

– Вчера ночью, – прошептала Линетт, беря его за талию, – Соланж заметила наш взаимный интерес и упомянула об этом матери. Мать возмутилась.

– Мудрая женщина.

– И на это Соланж сказала: «Сдается, у дочери такой же вкус в отношении мужчин, как и у матери».

Линетт не видела его лица, но она знала, что он хмурится.

– Вы знаете, что это означает? – спросил он.

– Нет. И многое из того, что при мне говорится, я тоже не понимаю. – Она отстранилась и посмотрела ему в глаза. – Что, если эта женщина моя сестра? Или, хуже того, что, если она повстречалась с моей сестрой, заметила сходство и присвоила себе ее личность?

– Линетт…

– Я не могу этого объяснить, – выпалила она скороговоркой, пока у нее не иссякло мужество, – но я все еще чувствую с ней связь вот здесь. – Она приложила руку к сердцу. – Эта связь все такая же крепкая и сильная. Отчего она все еще там, если Лизетт умерла?

Саймон устало вздохнул и провел по ее лицу кончиками пальцев. Затем прикоснулся губами к ее разгоряченному лбу.

– Боюсь, что в своей скорби вы придумали надежду, когда таковой уже нет.

– Тогда упокойте мою надежду с миром, – взмолилась она.

Саймон запрокинул голову и смотрел в потолок, словно просил помощи свыше. Сердце его билось под ее ладонью ровно и сильно. Впервые со дня смерти Лизетт Линетт чувствовала, что у нее появилась цель в жизни, и Саймон давал ей поддержку для того, чтобы этой цели достичь.

– Как вы меня нашли? – спросил он, опустив голову и взглянув ей в глаза.

– Подслушала. – Линетт улыбнулась. – Я думаю, вы нравитесь Соланж. Она в подробностях описала ваш дом моей матери. Она очень лестно отзывалась о вашем вкусе и состоянии.

Внезапно в нем произошла перемена, которую она ощутила физически. Он принял решение.

– Отныне и впредь, – сказал он, – я требую, чтобы вы следовали наставлением вашей матери и держались подальше от шумных сборищ. Никаких больше балов. Никаких выходов в свет. – Он взял ее лицо в ладони и нежным прикосновением смягчил суровость приговора. – Каковы бы ни были причины, заставляющие вашу семью сохранять осторожность, вы можете еще больше усугубить ситуацию, если вас увидит Лизетт Руссо или кто-то, на кого она работает. Этого нельзя допустить, Линетт Вы доверяли мне, когда пришли в мой дом. И я хочу, чтобы вы продолжали мне доверять и после того, как вы покинете мой дом.

– Кто она?

– Она наемный убийца. И я не уверен в том, что убийство – самое тяжкое из ее преступлений.

– Боже мой… – Линетт затрясло. Она похолодела изнутри, холод пробился наружу, и тело ее покрылось мурашками. Она поднесла руку к его лицу, провела по его красивым губам. – Я благодарна вам за то, что указали мне путь.

Он давал ей силы и уверенность. Впервые за два года она снова стала собой. И этот драгоценный дар она получила от Саймона.

– Колдунья, – прошептал он. Глаза его потемнели от страсти. – Лучше бы мы никогда не встречались. Ничего хорошего из этого не получится. Если я и могу повести вас, то эта тропинка приведет вас прямиком в ад.

Глава 10

Саймон разыскал Ричарда Бекинга уже ближе к полуночи в таверне на окраине города. На коленях у него сидела грудастая служанка, а пьяный француз распевал песни. Ричард поприветствовал Саймона улыбкой и взмахом руки.

– Привет, Ричард, – сказал Саймон, пододвигая к столу единственный свободный стул. Посмотрев на сиденье, он приподнял бровь, после чего вытащил носовой платок и постелил на стул, прежде чем сесть.

– Важничаешь, Куинн? – со смехом заметил Ричард.

– У меня с недавних пор неприятности с финансами, – криво усмехнувшись, пояснил Саймон. – Прошлой ночью я привел в негодность один из лучших своих костюмов. Вторым я рисковать не могу.

– Снова в драку?

– Вроде того.

Саймон пристально смотрел на Ричарда, пытаясь различить в нем признаки дурного влияния Дежардана, с которым Бекинг провел немало времени. Но ничего не обнаружил. Он был в прекрасной физической форме и излучал неброское обаяние, которое позволяло ему сойти за своего в любой компании. Русые волосы и глаза его не представляли ничего особенного, роста он был среднего, сложения тоже, да и голос его ничем не был примечателен. Короче, Ричард не привлекал к себе ненужного внимания, а общаться с ним было приятно и необременительно.

Ричардпоцеловал служанку, прежде чем спустить ее с колен и отправить за новой порцией эля, после чего, бросив монетку французу, помахал ему рукой, чтобы тот уходил.

– Как случилось, что ты вдруг оказался на мели? – спросил Ричард Саймона, когда они остались одни.

– Эддингтон арестовал мои счета. – Саймон забарабанил пальцами по столу. – Я совершил глупость, надо было сразу снять все со счетов.

– Да, дело дрянь.

– Пусть это тебе послужит уроком.

– Не могу поверить, что у него хватило наглости так с тобой поступить. – Ричард откинулся на спинку стула. – Он не стал бы настраивать тебя против себя, если бы сам не оказался в отчаянном положении. Мне думается, что Эддингтон сам попал в ловушку.

Саймон засмеялся, но смех его закончился сильным кашлем: в таверне можно было топор вешать от табачного дыма, а легкие Саймона, которые он надсадил вчера на пожаре, отказывались принимать в себя новую порцию дыма.

– Когда я вернулся во Францию с мадемуазель Руссо, то подумал, что смогу жить своей жизнью, без приключений и проблем, но меня обложили с обеих сторон. Эддингтон ясно дал мне понять, что мои интересы его не волнуют, что оставляет передо мной только один выбор: обратиться за помощью к тебе, мой друг.

– Я знал, что ты не станешь искать меня просто так. – Ричард лучезарно улыбался. – Но, должен признать, у меня все же теплилась надежда, что ты составишь мне компанию на ночь только в качестве веселого собутыльника. Может, найдем себе парочку красоток, кутнем как встарь, а?

– В другой раз, – сказал Саймон, обводя взглядом таверну.

Он думал о Линетт. Если он и хотел женщину, то этой женщиной могла быть только она, Линетт. Давно он уже не испытывал подобного желания.

– Скажи, – заорал Ричард, перекрикивая пронзительные звуки скрипок, – что я могу для тебя сделать?

Было время, когда Саймон сам искал приключений в таких вот злачных местах. Когда вокруг веселятся, забываешь о собственной неустроенности. Да и места такие вполне годились для того, чтобы агенты могли обмениваться секретными донесениями. Теперь этот смрад и пиликанье скрипок его раздражали.

– Какое задание дал тебе Эддингтон? – спросил Саймон, наклоняясь через стол, чтобы быть услышанным.

– Он хочет, чтобы я занялся мадемуазель Руссо и мистером Джеймсом.

– Я попрошу тебя о том же, но дополнительно прошу, чтобы ты узнал все, что сможешь, о виконте де Гренье и его семье.

Ричард приподнял бровь и улыбнулся. Ему нравились трудные задачи.

– Будь предельно осторожен, – сказал Саймон, чуть отклонившись назад в тот момент, когда перед ними на стол служанка поставила две кружки с элем. – У них не все чисто. Они что-то скрывают. Кто-то или что-то заставили их в свое время бежать из Франции.

– Обещаю быть осторожным. Даю тебе фору в одни сутки.

– Фору в сутки? – прокричал Саймон как раз в тот момент, когда музыка оборвалась и наступила тишина.

Ричард засмеялся при виде недовольной мины Саймона.

– Я буду сообщать тебе все, что удастся узнать о мадемуазель Руссо и Джеймсе, а через сутки ту же информацию будет получать Эддингтон. Разумеется, информация относительно виконта де Гренье будет поставляться исключительно тебе, поскольку Эддингтон передо мной такой задачи не ставил. – Ричард пожал плечами и хлебнул добрую порцию эля. – Мне хотелось бы сделать для тебя больше, но увы…

– Ты и так делаешь для меня слишком много. – Саймон поднял кружку. – За тебя. Я очень тебе благодарен.

Эддингтон платил за информацию. Саймон просил о дружеской услуге. Лишенный семьи, Саймон был благодарен за все, что делалось от чистого сердца в знак дружбы и преданности.

– Я у тебя в долгу. Ты обеспечил наше освобождение, – сказал Ричард.

– На моем месте так поступил бы каждый.

– Это не так, и ты об этом отлично знаешь. Саймон едва успел поднести кружку к губам, как кто-то, стоявший у него за спиной, ударил его по голове, так что пиво в кружке расплескалось, залив ему подбородок, грудь и колени. Саймон посмотрел на свою одежду и злобно зарычал. Встав из-за стола, он развернулся лицом к обидчику.

– Немедленно извинитесь, – сказал Саймон, проклиная судьбу своего второго костюма.

Обидчик, мужчина примерно одного с Саймоном роста, но вдвое крупнее, посмотрел на растекавшееся по одежде Куинна пятно и допустил роковую ошибку – засмеялся.

– Бедняга, – пробормотал Ричард. – Он даже не представляет, что с ним сейчас сделают.

– Я глубоко сожалею о том, что вернулась в Париж. Этот город всегда приносил мне одни несчастья.

Линетт поморщилась, услышав боль в голосе матери, и присела с ней рядом на обтянутую красным бархатом кушетку.

Утренние лучи проникали сквозь прозрачные занавески в гостиную, заливая комнату мягким, приветливым светом. Линетт хорошо выспалась, даже притом, что видела во сне Саймона в таком виде, что порядочная девушка сгорела бы от стыда, увидев такое наяву. Линетт помнила свой сон, когда проснулась, и, хоть со стыда и не сгорела, залилась густым румянцем. Как бы там ни было, она чувствовала себя отдохнувшей и свежей. Она ощущала душевный подъем и на этой волне решилась поделиться с матерью тем, что узнала вчера от Саймона. И еще она хотела расспросить мать кое о чем и получить ответы на вопросы, давно ее волновавшие.

– Маман…

– Я велела тебе держаться от него подальше! – Маргарита плакала, и плечи ее дрожали. – Почему ты не можешь делать то, что я тебе говорю?

– Потому что я должна знать, кто эта женщина!

– Лизетт погибла! – Маргарита вскочила, и пеньюар хлестнул ее по ногам. – Я видела ее тело собственными глазами!

– Ты сказала, что ее лицо… лицо было сильно обожжено. До неузнаваемости.

– Я видела ее волосы. Ее платье. Ее туфли… – Маргарита зажала рот, чтобы не разрыдаться, и отвернулась.

– Может, вы и смирились с ее смертью, маман, – бесцветным голосом сказала Линетт, на мгновение, встретившись взглядом с Соланж, а потом, опустив глаза в пол, когда к глазам подступили слезы, – но я не смирилась. У меня такое чувство, словно я потеряла часть себя.

– Этот человек воспользовался твоим горем! – воскликнула Маргарита, сжимая кулаки.

– Зачем?

– Ты богата и красива. Брак с тобой был бы удачей для любого мужчины.

– Он английский шпион! – запальчиво возразила Линетт. – Какой ему прок от брака с француженкой, чья семья постоянно живет в Польше?

– Может, он хочет провести остаток дней с комфортом.

Линетт презрительно фыркнула.

– Есть вещи, о которых ты не имеешь представления, Линетт.

– Да, маман. Мне об этом каждый день напоминают. Каждый день здесь говорится что-то такое, что понимают все, кроме меня.

– Прошлое должно остаться в прошлом.

– Это смешно и глупо. Я не ребенок. Маргарита подняла палец:

– Что действительно глупо, так это то, что я позволила себя уговорить на поступок, который, как я с самого начала знала, добром не кончится. Ты воспользовалась моим горем. Мне так не хватало твоих улыбок, живости в глазах. Я повела себя безрассудно, и ты этим воспользовалась.

– Живость вернулась, – пробормотала Соланж.

– Благодаря ухаживаниям проходимца!

– Он не проходимец, – как можно спокойнее возразила Линетт.

– Проанализируй факты, – раздраженно сказала Маргарита. – Этот мужчина, чья репутация оставляет желать лучшего, чье дальнейшее пребывание во Франции весьма проблематично, ибо факт его шпионажа в пользу Англии стал известен в определенных кругах, видит женщину, красивую и явно небедную в весьма фривольной компании. Он подходит к ней, снимает с нее маску, целует ее… Я знаю, что он целовал тебя, Линетт. Не лги мне!

Линетт покраснела и прикусила язык.

– Он шепчет ее имя, – продолжала Маргарита, – и наивная девушка, потеряв голову, ведь этот опыт у нее первый, слышит то, что она хочет услышать. «Линетт» становится «Лизетт». Позже этот поднаторевший в подобных играх проходимец подбрасывает масла в пламя разгоревшейся страсти и говорит ей то, что она хочет слышать. Он умеет слушать, и она рассказывает ему достаточно, чтобы, оперируя ею же переданными сведениями завоевать ее доверие. Все для того, чтобы уложить ее в постель и завладеть приданым.

– Боже мой, – сказала Линетт, скрестив руки на груди. – Какая богатая у вас фантазия!

Маргарита невесело усмехнулась:

– Моя версия не более фантастична, чем та, что излагаешь ты. Женщина, как две капли воды похожая на твою покойную сестру, находится здесь, в Париже, но ты не можешь увидеть ее собственными глазами потому, что она – наемный убийца. Подумать только, наша Лизетт – наемный убийца!

В устах матери все и вправду казалось совсем уж неправдоподобным. Но с другой стороны, Маргарита никогда не говорила с Саймоном Куинном по душам.

– Вы не понимаете, маман, – сказала Линетт. – Если бы вы только с ним познакомились…

– Никогда, – отрезала Маргарита. – С меня довольно этих безумных баек. И тебе я запрещаю с ним встречаться. Если ты меня не послушаешь, то глубоко об этом пожалеешь. Это я тебе обещаю.

Линетт вскочила на ноги, ладони ее взмокли от пота.

– Дай ему время…

– Для чего? – Маргарита поднялась с кушетки и принялась нервно расхаживать по комнате, то и дело, бросая мрачные взгляды на Соланж, которая сидела за кофейным столиком и, как ни в чем не бывало, пила чай. – Чтобы он продолжал настраивать тебя против твоей же семьи? Чтобы он продолжал вбивать клинья между тобой и теми, кто тебя любит? Между тобой и теми единственными людьми, на которых ты можешь опереться в жизни? Или может, нам стоит подождать, пока ты понесешь от него, чтобы ни у кого уже не осталось сомнений в том, что он сломал тебе жизнь?

– Вы оскорбляете меня без всяких на то оснований, – сказала Линетт, скрывая панику под маской спокойного достоинства. – Он сам попросил меня держаться от него подальше. Он велел мне забыть о его существовании и жить так, словно мы никогда не встречались.

– Мудрая тактика, чтобы завоевать твое доверие. Разве ты не понимаешь? – Маргарита протянула руки к дочери. – Он заставляет тебя искать встречи с ним, а не наоборот, тем самым, создавая видимость своей непричастности.

Маргарита подошла к Соланж.

– Помоги мне, – взмолилась она.

Соланж вздохнула и опустила чашку на стол.

– Мой друг, такие мужчины, как описывает твоя мама, действительно существуют.

– Но вы не считаете, что Саймон Куинн один из них, – сказала Линетт.

– Откровенно говоря, я не знаю. Я с ним никогда близко не общалась.

– Как бы там ни было, – заявила Маргарита, расправляя плечи, – твой отец собирается приехать сюда через несколько дней, и я намерена ввести его в курс того, что происходит. А до его приезда я запрещаю тебе покидать этот дом, под каким бы то ни было предлогом.

– Ну что же, надеюсь, он сможет внять голосу разума!

Голубые глаза Маргариты приобрели стальной оттенок.

– Возможно, он выдаст тебя замуж за мужчину, который сумеет держать тебя в узде.

– Маман! – Сердце Линетт остановилось, а потом забилось как бешеное. Бабушка точно так же поступила с ее матерью. Родители ее жили в ладу друг с другом, но любви между ними никогда не было. В их браке не было места для страсти, от их союза веяло холодом. Линетт страшила такая судьба. – Если бы вы пригрозили мне чем-то другим, я могла бы вам повиноваться.

– Довольно, – ледяным тоном заявила Маргарита. – Больше ни слова. Иди в свою комнату и успокойся.

– Я не ребенок! Вы не можете запретить мне узнать правду о той женщине.

– Даже не думай мне перечить. Я не потерплю истерик.

У Линетт защипало глаза, полились непрошеные слезы. Маргарита поморщилась как от боли, но не сдалась.

– Уходи. Повернувшись. Линетт выбежала из комнаты.

– Хотел бы я видеть его лицо, – сказал Эддингтон от души хохоча. Он даже поставил бокал с вином на стол, чтобы не расплескать содержимое. – Мне так нравится наблюдать, как ты дерешься.

Саймон положил в рот кусочек куропатки.

– Смотреть было не на что. – Ответил он. – Один удар, и бедняга на полу.

– Но потом к нему на подмогу пришли друзья.

– Ну, – пожал плечами Саймон. – так всегда бывает.

Эддингтон дал знак слуге, чтобы тот убрал его тарелку.

– А что ты делал в этой таверне? – Нарывался на драку, что же еще, – сухо ответил Саймон. Он заметил испытующий взгляд и напряженность Эддингтона, которую тот пытался замаскировать разыгрывая развязность. Но Саймона обмануть было не так-то просто. – Знаете ли, от шантажа у меня портится настроение.

Эддингтон криво усмехнулся.

В дверь тихонько постучали. Саймон отозвался, и в столовую вошел дворецкий.

– Простите, милорд. – Дворецкий взглянул на Саймона. – К вам гостья.

Реакция Саймона была мгновенной. Живот свело от смеси тревоги и радостного ожидания. Он не спрашивал, кто к нему пришел, из-за Эддингтона. Он просто кивнул и встал из-за стола.

– Простите, милорд, я вынужден вас покинуть.

– Разумеется.

Саймон спиной чувствовал взгляд Эддингтона. Закрыв дверь, он вопросительно посмотрел на дворецкого.

– Красивая блондинка, сэр, – сказал понятливый слуга.

У Саймона на лбу выступил пот. Он часто и мелко задышал. Стоило ему только подумать о Линетт, как тело откликалось с пугающей резвостью. Если бы только он мог уехать из Франции. Бросить все и уехать. Ради нее.

Сделав глубокий вдох, Саймон переступил порог гостиной первого этажа. Первое, что бросилось ему в глаза, это цвет платья Линетт. Ярко-голубой. Она стояла к нему спиной, поглаживая кончиками пальцев нарядную китайскую вазу на деревянной подставке. Поза у нее была напряженной.

– Линетт, – тихо сказал он, несказанно счастливый тем, что снова может ее увидеть, – вам не стоило приходить.

Она обернулась, и он понял свою ошибку.

– Мистер Куинн. – Голос был низким и приятным, но в нем слышались стальные нотки.

Саймон поклонился.

– Виконтесса де Гренье.

Жестом пригласив ее присесть, Саймон оглянулся на дверь и кивнул дворецкому, чтобы принесли чай и угощение. Когда дворецкий ушел, Саймон сел напротив виконтессы и внимательно посмотрел на нее.

Он был согласен с тем, что мать Линетт вполне могла сойти за ее сестру. У обеих был тот же цвет волос и глаз. Кроме того, у виконтессы не было ни одной морщинки и фигура была такой же изящной и пропорциональной, как у Линетт.

– Вы очень привлекательны, – сказала она, пристально глядя на него. – Я понимаю, почему ее так к вам влечет.

Саймон скривил губы:

– Спасибо. Теперь я вижу, в кого пошла ваша дочь. Вы обе – самые прелестные женщины из тех, кого мне довелось встречать.

– А как насчет наемного убийцы? – холодно поинтересовалась виконтесса. – Полагаю, она тоже хорошенькая?

– Да, конечно. – Саймон уселся поудобнее, любуясь гостьей. Виконтесса была дамой с характером и, как подсказывало Саймону чутье, с очень даже живым темпераментом. Очевидно, Линетт эти качества достались в подарок от матери.

– Конечно, – натянуто улыбаясь, повторила виконтесса. – Чего вы хотите?

Саймон приподнял бровь.

– Предпочитаете сразу переходить к делу, как я вижу. Кисти ее рук лежали на коленях. Она сплела пальцы, украшенные кольцами с крупными драгоценными камнями. В волосах ее поблескивали маленькие бриллианты, а шляпка удерживалась на заколке с крупным сапфиром.

Маргарита подготовилась к визиту и рассчитывала ослепить Саймона своим богатством. Ей удалось произвести на него впечатление, но при этом он чувствовал себя глубоко оскорбленным. И оскорбленное достоинство заставило его засмеяться. Все эти годы он зарабатывал на жизнь, продавая все, на что находился покупатель. И, по злой иронии судьбы, как раз сейчас он не мог позволить себе быть щепетильным. Как бы ему ни хотелось.

– Я ничего не хочу, – сказал он.

– Вы хотите мою дочь, – возразила она, – или деньги, которыми она распоряжается.

– Мне не нужны ее деньги.

Виконтесса презрительно хмыкнула:

– Только не рассказывайте мне, что это любовь. Этого мне не переварить.

– Нет, – согласился он, – это не любовь. Но я действительно хочу ее, и я достаточно беспринципен, чтобы получить ее, как только представится возможность. Именно поэтому я попросил ее держаться от меня подальше.

– Как это благородно с вашей стороны, – ехидно протянула Маргарита, напомнив ему Лизетт. В голубых глазах ее был лед, а полные губы скривились в презрительной усмешке.

– Я так рад, что вы по достоинству оценили мой поступок, – протянул Саймон и положил руку на спинку кушетки.

Он знал, что эта его фамильярность еще больше ее заведет. Он тоже с каждой минутой все сильнее злился. Он ничего не имел против того, чтобы его называли эгоистом и распутником, когда он соответствующим образом себя вел, но ему не нравилось, когда на него навешивали ярлыки как раз тогда, когда он совершил попытку самопожертвования.

– Почему вы выбрали мою дочь? – спросила Маргарита. – Вы могли бы получить любую женщину, какую бы ни пожелали. Богатую вдову, например. Или вам не нравятся вдовы?

Саймон усмехнулся:

– Я понимаю, что вам очень трудно в это поверить, но я не охочусь за приданым. Я восхищен вашей дочерью. Она демонстрирует ту же силу убеждения, что только что продемонстрировали и вы уже тем, что решились прийти сюда. К тому же она хорошенькая, а я здоровый мужчина. Я не могу не заметить ее привлекательности. Однако никаких иных скрытых мотивов у меня нет. Она ищет встречи со мной, а не наоборот. Если бы она не пришла ко мне, я бы не стал искать с ней встречи. Виконтесса поджала губы.

– Миледи, – сев прямо, сказал Саймон. – Будет лучше, если вы покинете Париж. Я серьезно. Женщина, которая очень похожа на вашу дочь, замешана в весьма опасных аферах. И если вашу дочь примут за нее, может произойти большое несчастье.

– Женщина, которую вы называете Лизетт? – сквозь зубы процедила виконтесса.

– Да, Лизетт Руссо, – Виконтесса побледнела и Саймон тут же подметил ее реакцию и, пожав плечами, добавил: – Не я дал ей это имя, так что, если вам оно не нравится, не стоит вымещать свое недовольство на мне.

Виконтесса заметно нервничала.

– Это имя вам знакомо? – спросил он, наклонившись к гостье. – Я буду вам весьма признателен за любую информацию, которая могла бы пролить свет на это дело.

– Наши семейные дела не должны вас волновать! – Виконтесса встала, пытаясь отвлечь внимание Саймона. Напрасный труд; ее волнение было физически ощутимо. – Вы говорите, что моя дочь ищет с вами встречи. Тогда давайте сделаем так, что уедете вы. Скажем: я отправлю вас в отпуск.

Саймон тоже встал.

– Нет.

– Да бросьте. Неужели не найдется на земле места, куда бы вы захотели поехать? Испания? А может, вы предпочтете вернуться в Англию?

– Польша, – тем же тоном предложил он и завел руки за спину – он страшно хотел сжать их в кулаки. Костяшки пальцев у него саднило после ночной драки в таверне. Боль помогала сосредоточиться.

– Как начет длительного отпуска? Отпуска, скажем так, длиной в жизнь? – Плечи виконтесса отвела назад, подбородок подняла, и улыбка ее была самой невинной. Смесь шарма и железной решимости. Так похоже на Линетт.

Эта женщина не понимала того, что этот беглый взгляд внутрь, в глубину жизни Линетт, заставил его желать ее еще сильнее. Виконту повезло, что у него такая жена. И будущему супругу Линетт повезет не меньше.

От этой мысли Саймону стало муторно. Гнев прошел, оставив после себя только тоскливое смирение.

– Назовите свою цену, – продолжала стоять на своем виконтесса.

Саймон скрестил руки на груди.

– Вы исходите из предположения, что я недорого стою.

Глаза ее зажглись триумфом.

– Чтобы позволить себе все это? – Она обвела взглядом гостиную. – Я – женщина, мистер Куинн. Я знаю, что сколько стоит и кто что может себе позволить. Я знаю, что ваш отъезд дорого мне обойдется.

У Саймона во рту появился противный горький привкус. Ему претила сама мысль о том, чтобы принять деньги в качестве платы за расставание с Линетт, но он не мог не видеть выгоды данного предложения. Если виконтесса готова была заплатить ему хотя бы половину того, что конфисковал Эддингтон, Саймон смог бы жить в комфорте до конца дней. Она предлагала ему свободу, от каких бы то ни было обязательств. Он мог собрать вещи или бросить все свое имущество здесь и начать в другой стране новую жизнь.

Линетт была бы свободна, от своих желаний и, не имея средств к удовлетворению своего любопытства относительно Лизетт, которые мог предоставить ей он, Куинн, успокоилась бы и зажила спокойно, а главное, безопасно.

Саймон вздохнул. Он ненавидел Эддингтона за то, что тот поставил его в положение, когда он нуждался в деньгах для начала новой жизни. Из-за махинаций графа он оказался здесь в ловушке, в опасной близости к женщине, перед которой не мог устоять и которую не мог получить.

Если бы он принял предложение виконтессы, он избавил бы себя от проблем…

Внезапно Саймон почувствовал страшную усталость. События нескольких последних дней вконец его измотали.

– Мне нужно время, чтобы подумать.

Ему показалось, что виконтесса была готова поспорить с ним, но спорить она не стала, а лишь кивнула в знак согласия.

– Я пришлю к вам утром посланника. Вас это устроит?

– Нет, не устроит. – Саймон мрачно взглянул на нее. Он понимал, что она действует из лучших побуждений, пытаясь защитить дочь, но ему было противно от мысли, что угрозу для своей дочери она видела в нем. – Вы полагаете, что забота о собственном благополучии заставляет меня принять к рассмотрению ваше оскорбительное предложение? Но на самом деле мной движет забота о Линетт и страх того, что если я не уберусь отсюда побыстрее, она может пересечься с Лизетт Руссо.

– И падет жертвой гибельной страсти к вам.

– Именно так, – сказал Саймон, не видя смысла играть словами, раз уж у них пошел такой разговор.

– Жаль, что вы не уезжаете за свой счет.

– Да, – сжав зубы, сказал Саймон. – Жаль.

Маргарита вышла на улицу и еще раз взглянула на дом, в котором только что произошла встреча с Саймоном Куинном.

Этот мужчина был опасен.

На балу у Орлинды у нее не было возможности, как следует его разглядеть. Когда случился пожар, Маргарита думала лишь, о дочери и о том, как увести ее из горящего дома туда, где безопасно. Теперь, в хорошо освещенной и со вкусом обставленной гостиной, она могла в полной мере оценить внешность Саймона Куинна. Эти иссиня-черные волосы и ярко-голубые глаза, этот взгляд и осанка – одним словом, Саймон Куинн мог увлечь любую женщину, заставить, ее потерять голову.

Маргарита видела немало мужчин в своей жизни. Но редко ей доводилось пересекаться с мужчинами, чья привлекательность была бы сравнима с той, которой обладал Сен-Мартен. В них обоих присутствовало нечто большее, чем физическая красота; они оба были наделены способностью так смотреть на женщину, что та безоговорочно верила в свою исключительность. Такие мужчины не мечутся, не распыляют внимания. Выбрав жертву, они направляют на нее всю силу своего обаяния, только ей посвящают они все свое внимание, заставляя даму задаваться вопросом, распространится ли такое внимание к деталям и за двери спальни. У некоторых женщин к такого рода самоуверенной сексуальности есть иммунитет. Маргарита не принадлежала к их числу, и Линетт была так в этом на нее похожа.

Со вздохом Маргарита подала руку лакею, и тот помог ей забраться в карету. Когда-то Маргарита была уверена в том, что Линетт рано выйдет замуж. Как и Маргарита, Линетт обожала мужчин и была чувственной от природы. Но оказалось, что сходство между ними глубже, чем Маргарите того хотелось.

Как в свое время Маргарита все откладывала выбор супруга, пока этот выбор не сделала за нее мать, Линетт никак не могла определиться с претендентом в мужья. Шли годы. Вначале Маргарита не хотела торопить дочь с принятием решения, желая, чтобы она насладилась жизнью сполна. Теперь ее осенила страшная догадка – Линетт просто подсознательно ждала, когда на горизонте покажется такой, как Сен-Мартен. Мужчина, который заставит ее потерять голову. Мужчина, способный утолить желания, о наличии которых не признается ни одна леди.

Маргарита поднесла руку к груди. Ей было не по себе. Она хорошо знала свою дочь. Угрожая Линетт выдать замуж, дабы заставить подчиниться, она бросает ей вызов и этим может спровоцировать между ними войну характеров. Линетт была слишком упряма, слишком темпераментна и слишком независима для того, чтобы уступить воле матери без борьбы.

Если бы Маргарита не запаниковала, а сохранила ясность мысли, она бы никогда такого не сказала. Теперь Линетт восстанет против нее. Маргарита знала об этом наверняка: как знала, что за закатом последует рассвет. Единственный способ уберечь дочь от беды – удалить искушение. Потому с разговором об отъезде Куинна пришлось поторопиться – она должна была сделать свой ход до того, как начнет действовать Линетт.

Но теперь, чтобы осуществить свой план, ей потребуются деньги. До утра она не сможет получить нужную сумму. И лишь один человек способен был помочь ей в этом вопросе. Но встреча с ним требовала предельной осторожности и расчетливости.

– Миледи, – спросил лакей, – куда мы направляемся?

Маргарита судорожно вздохнула.

– Домой.

Глава 11

Линетт с трудом дождалась, когда мать вернется после двухчасового отсутствия, и выскользнула из дома.

Виконтесса нередко после ссоры уходила куда-то, и Линетт унаследовала от нее ту же привычку. Она любила побродить в одиночестве, когда испытывала обиду или гнев, так что мать она прекрасно понимала. К несчастью, сегодня ей запретили покидать дом. Она могла лишь без конца мерить шагами комнату и думать о Саймоне. Она верила ему вопреки всему тому, что говорила мать, и хотела с ним встретиться. Она должна была предупредить его о том, что ее семья настроена против него. Она не могла допустить, чтобы он пострадал из-за нее.

Й вот уже довольно поздним вечером, когда вероятность того, что мать захочет с ней поговорить, была близка к нулю, Линетт приступила к осуществлению задуманного плана.

Она взбила подушки и, засунув их под одеяло, с помощью половины кринолина создала нечто, что с порога можно принять за очертание тела на кровати.

Накинув плащ с капюшоном, Линетт потихоньку вышла через черный ход на задний двор, а оттуда на аллею, ведущую к конюшням. Там ее ждал конюх, молодой человек по имени Петр – он уже несколько лет работал на их семью. Она всегда была к нему добра, всегда приносила ему сладости и угощения. Действовала она из расчета. Балуя и одаривая слугу, она обеспечивала себе тылы, когда устраивала всякие шалости. Сегодня он дал ей бриджи, мужской плащ и шляпу. Линетт переоделась на конюшне. Петр ждал ее снаружи.

Он передал ей поводья уже оседланного коня, затем оседлал второго, чтобы сопровождать ее, как он делал всегда. Его научили метко стрелять из пистолета – вся мужская половина прислуги де Гренье была обучена этому. Линетт помнила о том, что ей нельзя встречаться с Лизетт Руссо, и была не настолько беспечна, чтобы пренебрегать опасностью. Для стороннего наблюдателя они с Петром могли сойти за двух молодых людей, решивших прокатиться верхом.

Копыта коней гулко цокали по мостовой, и монотонный ритм убаюкал Линетт. Ночь выдалась темной и беззвездной – небо заволокли тучи. Прохладный ветерок пробирался под плащ, холодил разгоряченную кожу. А вдруг Саймона не окажется дома? Что, если он там не один?

Что сказать, если он развлекает гостей? И как поступить, если он с женщиной?

Линетт сделала глубокий и медленный вдох, стараясь успокоить колотящееся сердце. Она чуть наклонилась в седле, чтобы скрыть лицо, и эта поза лишь усиливала ощущение, что она собралась броситься вниз с высокого утеса. Вообще-то она была не из тех, кто прячет лицо перед кем бы то ни было, но сейчас она испытывала настоящий страх.

Она боялась, что ее увидят, боялась, что Саймона не окажется дома или что ему будет не до нее. Она боялась, что родители никогда не простят ей этот проступок.

Но она не повернула назад. Потребность быть с ним оказалась сильнее всякого страха. Саймон успокоил ее, и в то же время воодушевил, он разбудил в ней ту женщину, которой она была до гибели Лизетт. С ним она снова почувствовала себя самой собой – свободной от предрассудков, решительной. Свободной от необходимости играть роль скромницы.

Но важно не перегнуть палку. Нельзя дать родителям повод сокрушаться из-за того, что судьба отняла у них хорошую и тихую дочь, оставив неуправляемую и вздорную. Линетт остановила коня перед домом. Саймона Куинна. Она сама не знала, как вышло, что сейчас она стояла перед дверью его дома и дышала так, словно пробежала миль пять, У нее кружилась голова и земля уходила из-под ног. И больше чем когда-либо ей нужен был Саймон, чтобы на него опереться, почерпнуть у него силу, которой ей сейчас так не хватало.

Она растерянно заморгала, увидев перед собой дворецкого, крепкого парня, чей парик едва ли мог скрыть его юные годы. Он выдал свое удивление при виде ее в мужской одежде лишь многозначительно поднятой бровью и, не говоря ни слова, отступил, пропуская в дом. Линетт вошла, и дворецкий закрыл за ней дверь.

– Мадемуазель, – сказал он, – позвольте взять ваш плащ и шляпу?

Она отдала ему шляпу, но плащ снимать не стала, а, наоборот, потуже запахнула его, словно шерстяная ткань плаща могла послужить ей щитом.

– Должен вас предупредить, мадемуазель, мистер Куинн сегодня вечером в дурном расположении духа.

– Он один? – прошептала Линетт, осмелев – у дворецкого были добрые глаза.

– У него живет гость, но его сиятельство сейчас занят не с мистером Куинном, – ответил дворецкий и жестом пригласил Линетт пройти в дом. – Могу я проводить вас в гостиную? А тем временем я доложу мистеру Куинну о вашем визите.

– Вы не станете возражать, – с дрожью в голосе спросила Линетт, – если я сама к нему поднимусь?

Она боялась, что Саймон заставит ее уйти, если она останется ждать его внизу.

Но она знала, что случится, если она поднимется наверх.

Дворецкий тоже это знал, если судить по румянцу, вспыхнувшему у него на щеках. Он вежливо поклонился.

– Вторая дверь справа от вас по коридору, – пробормотал он. – Я позабочусь о том, чтобы вашего слугу проводили на кухню.

– Благодарю.

Сжав перила так, что побелели костяшки пальцев, Линетт осторожно начала подниматься по лестнице. Ноги у нее дрожали. Дойдя до верхней лестничной площадки, она остановилась, не решаясь продолжить путь.

Коридор был очень скупо освещен – лишь две конусообразные свечи на довольно большом расстоянии друг от друга горели в закрепленных на стене подсвечниках. Несмотря на то что обстановка этого дома сильно отличалась от обстановки особняка баронессы, эти свечи в металлических подставках на стенах напомнили ей об обстоятельствах пожара. От страха у нее вспотели ладони.

Из под двух дверей, одна слева от нее, другая справа, просачивался свет. Линетт прошла мимо первой, когда вдруг услышала голоса и замерла от ужаса. Нервы ее уже были на пределе. Что, если сейчас кто-то выйдет из комнаты и увидит ее здесь? Она просто сгорит со стыда и умрет на месте.

Страх быть обнаруженной заставил ее замереть. Но разговор за дверью стал более оживленным, и Линетт вздохнула с облегчением – те, кто был там, слишком увлечены беседой, чтобы заметить, что мимо комнаты кто-то прошел. Она уже собиралась пройти дальше, как голоса вдруг умолкли, и явственно послышался скрип кровати. Линетт прикусила губу и остановилась.

Из-за двери донесся хрипловатый смех женщины, потом приглушенный мужской голос.

Судя по интонациям баритона – слов Линетт разобрать не могла, – мужчина уговаривал женщину. Женщина что-то промурлыкала, и мужчина застонал, после чего послышался ритмичный звук, как будто кто-то громко топал. Этому звуку стены не были преградой, звук был громкий, упрямый, нескончаемый. Они заняты любовными играми.

У Линетт перехватило дыхание. Она схватилась рукой за горло. На лбу ее выступил пот.

Не в силах запретить себе слушать, она прижалась к стене. Свободная рука под плащом то сжималась в кулак, то разжималась. Линетт напрягла бедра, чтобы не дрожали ноги, и прикусила нижнюю губу, когда разгоряченные крики наслаждения стали громче и беспрепятственно распространились по всему коридору.

Она не знала, сколько времени стояла там, но поняла лишь, что все ее чувства обострились до предела, кожа горела, во рту пересохло, грудь налилась, и в ней возникло странное невыносимое томление.

Дверь справа широко отворилась, и золотистый свет залил коридор. Линетт напряженно выпрямилась, увидев Саймона, вышедшего из комнаты с перекошенным от злобы лицом. На нем были одни лишь бриджи, да и те расстегнуты, открывая взгляду соблазнительный треугольник загорелой кожи и узкую полоску курчавых волос, уходящую вниз, под бриджи, которые заканчивались как раз над солидной выпуклостью – свидетельством его возбуждения. У Саймона был мускулистый живот, и кулаки его были сжаты, подчеркивая крепость и объем мощных бицепсов. Волосы его черными шелковистыми прядями разметались по плечам.

Линетт никогда еще не видела мужчины прекраснее этого.

И никогда ей ничего не хотелось сильнее, чем оказаться в объятиях этого красавца.

Саймон остановился и уставился на нее, не мигая. Ритм его дыхания изменился, и она мгновенно почувствовала перемену в его состоянии. Гнев в одну секунду обернулся похотью, и Линетт обдало жаром.

– Саймон, – прошептала она и протянула ему руку.

В два шага он преодолел разделявшее их расстояние и заключил ее в объятия, прижал к груди. Она обхватила его за шею, вжалась грудью в его живот и губами прижалась к его горлу.

От него пахло табаком, бренди и мускусом, и этот запах пробудил в ней странное беспокойство. Она была там, где ей должно быть, – в объятиях Саймона. Бескостная, словно марионетка, она позволила ему взять ее на руки и отнести в спальню. Саймон ногой закрыл за собой дверь.

«Ты нужен мне». Она хотела произнести эти слова, но мешал спазм в горле.

Саймон знал об этом и без ее слов. Чувственный голод изменил его черты, сделал их жестче. В глазах его горел огонь ярче множества свечей. Он опустил Линетт на ноги перед массивной кроватью и расстегнул застежку плаща у горла. Плащ упал к ее ногам. Линетт почувствовала себя обнаженной, несмотря на то, что была вполне одета.

– Что, черт возьми, на вас надето? – рявкнул он.

– Это для маскировки.

– Господи! – На скулах его заходили желваки. – Повернитесь.

Нахмурившись, Линетт сделала, как он просил. Она едва не подпрыгнула, когда он накрыл ладонями ее ягодицы и слегка сжал их.

– Вы хоть представляете, что вы со мной делаете, явившись сюда в таком одеянии? Вы словно напрашиваетесь на то, чтобы я вас уложил в постель, – сказал он грубо. – Я и так едва терплю, а тут вы еще себя обтянули так, что каждый изгиб тела напоказ.

Линетт возбуждала такая манера речи. Она поверить не могла, что такое возможно.

– Разве мой вид сравнится с вашим? – спросила она и коснулась его пупка, затем провела кончиком пальца вдоль курчавой дорожки вниз, до того места, где начинались бриджи.

Саймон перехватил ее руку и легонько пожал.

– Зачем вы пришли?

– Я испорчу момент, если скажу, что пришла потому, что захотела?

– Нет.

– Мать считает, что брак меня обуздает. Если она действительно намерена выдать меня замуж, то я хочу получить свое сейчас.

Напряжение его выразилось в том, что на твердой как камень груди его выступил каждый мускул. Линетт подумала, что он красив, но не картинно красив, не так, как античная статуя, где выверена каждая линия тела, а красив, как варвар, как дикарь, как мужчина, который выживает лишь благодаря своей физической силе.

– Она приходила ко мне сегодня, – пробормотал Саймон и, взяв Линетт за бедра, привлек к себе. – Она предложила мне деньги за то, чтобы я уехал.

В голосе его звучали раздражение и горечь. Линетт не знала, чего там было больше.

– И что вы ей сказали?

Он смотрел ей прямо в глаза:

– Я сказал, что рассмотрю ее предложение.

Боль, острая и пронизывающая, прошила ей грудь. Она сделала глубокий вдох, но не отстранилась. Возможно, она была наивной, но она не могла поверить в то, что мужчина может вот так смотреть на нее, когда на самом деле ему на нее совершенно наплевать.

– Почему?

– Мои счета арестовали. Не могу уехать сам, у меня на это просто нет средств.

– А вам надо уехать?

– Ради вас, – он прижался щекой к ее виску, – мне пришлось бы уехать.

– Пришлось бы? – прошептала Линетт.

Пальцы ее, едва касаясь, поглаживали его по спине. Она чувствовала, как под ними играют мускулы, как у норовистого жеребца.

– Теперь мне никуда не надо уезжать. Я лишу вас девственности, и часа не пройдет.

Саймон прикоснулся кончиками пальцев к завязке рубашки у нее на горле и, потянув за тесемку, развязал узел. Лоб Линетт увлажнился от его горячего дыхания, и это ощущение оказалось на удивление возбуждающим.

– К утру, – прошептал он, – от вашей невинности, боюсь, не останется и следа.

Он выследил свою жертву, поймал ее и сейчас готовился проглотить добычу.

Линетт зябко повела плечами. Она была более чем готова к тому, чтобы быть проглоченной хищником. Нет, она жаждала быть проглоченной.

– Я совсем не боюсь.

Он замер. От него исходила особая энергия – грубая энергия хищника. Линетт чувствовала исходящий от него запах вожделения. Она чувствовала его желание по дрожанию его неутомимых пальцев. Вожделение просачивалось сквозь его натужное дыхание.

Линетт откинула голову и подставила ему губы. Саймон завладел ее ртом, губы его скользнули по ее губам, язык проник глубоко в недра ее рта, отчего внизу живота она почувствовала спазм и стала влажной.

Ладони Саймона легли на ее грудь. Между его ладонями и ее грудью был лишь тонкий лен рубашки, и вдруг Саймон подставил ногу под ее колени, сделал движение ногой на себя и она внезапно оказалась у него на руках. Еще мгновение, и он осторожно положил Линетт на кровать.

– Саймон? – испуганно вскрикнула она, внезапно оказавшись под ним.

– Всякий раз, как вы смотрите на меня, вы молите меня о наслаждении. – Встав на колени между ее широко раскинутыми ногами, он начал снимать с нее сапоги. – Вы едва не свели меня с ума. Не говорите ничего, не то я овладею вами, даже не раздев.

Несмотря на отсутствие опыта, Линетт догадывалась, что все обычно происходит несколько в ином порядке.

Мысль о том, что она была с мужчиной с незаурядными аппетитами и незаурядным мастерством, заставляла ее дрожать от предвкушения несравненного блаженства. Она чувствовала, что возбуждена до предела, она подступила к самому краю и вот-вот готова была взорваться от восторга.

Саймон снял с нее сапоги, и по коже ее побежали мурашки. Саймон, должно быть, заметил, что с ней происходит, потому что замер на миг, а потом начал массировать ей икры, успокаивая. Он разминал ей икры, двигаясь сверху вниз, к обтянутым чулками ступням, вдавливая большие пальцы в подъем ступней. От его чувственных прикосновений по телу разлилось тепло и между ног стало жарко, словно не ступни массировал он, а то самое чувствительное место между бедрами.

Линетт застонала от восторга и закрыла глаза.

Саймон поцеловал подъем ее ноги и принялся расстегивать ее бриджи.

Теперь, когда Линетт лежала с закрытыми глазами, потрескивание поленьев в камине и звуки, сопровождающие любовные забавы гостей, слышались ей более отчетливо, и эти звуки образовывали еще один слой в коконе чувственности, что обволакивал ее. Кровать пахла Саймоном, чистым запахом мужественности. Линетт повернула голову, уткнулась носом в простыню и глубоко вдохнула.

– Я хочу почувствовать твой запах у себя на коже, – призналась она, и, не замечая того, цепко сжала в кулаках простыню, потому что Саймон принялся целовать ее живот.

Он слишком сильно дернул за пояс бриджей, и Линетт услышала звук рвущейся ткани и улыбнулась.

– Держись крепче, – приказал он.

Он подсунул под нее руки и приподнял. Она цепко ухватилась за его предплечья, резко втянув в себя воздух от неожиданности. Одним рывком он поставил ее на ноги.

Одно движение, и бриджи ее уже валялись на полу. Рубашка потребовала не намного больше усилий. Он стянул ее через голову, оставив на Линетт одни чулки.

Странно, но она чувствовала себя так, словно на ней слишком много одежды.

Саймон поднял ее на руках.

Линетт откинула голову и удивленно смотрела на него широко открытыми глазами. Мозг ее силился переварить вал накрывших ее ощущений – грудь ее, прижатую к его влажной коже, слегка покалывала жесткая поросль у него на груди, прохладный воздух целовал ее ягодицы, спина ее опиралась на крепкие мужские руки.

Лицо Саймона свела гримаса желания. Возможно, отсутствие нежности в его чертах должно было напугать ее, но в нем ее ничто не могло испугать. Линетт знала, так, как может знать только женщина, что в этот момент все, что имело для него значение, заключалось в ней, и в ней одной.

Саймон вновь уложил ее на кровать. Он стоял над ней и пожирал взглядом. На смену глазам его пришли руки. Саймон нежно провел пальцами по красным следам, оставленным на груди тесным корсетом. To не было прикосновением, призванным соблазнить, то была ласка, призванная утешить ее, без слов сказать, что он находит ее красивой даже и с этими следами на коже.

Линетт боролась с собой, не желая закрывать глаза. Она боролась с ощущением покорности и ранимости. Теперь ее тело больше ей не принадлежало. Оно горело, и сжималось, и вздрагивало для него, и тело ее игнорировало любые попытки мозга взять власть над телом, любые волевые усилия, которые она могла бы предпринять, чтобы привязать Саймона к себе еще сильнее.

– Какая красивая грудь, – пробормотал он и провел ладонями по восставшим соскам. – Такие чудные соски.

Саймон прижал Линетт к матрасу, и черная завеса его шелковистых волос коснулись ее груди. Дыхание его было жарким и влажным над восставшими сосками. Он подул на один.

– Саймон, – прошептала Линетт, любуясь им, словно сама не могла поверить в то, что такое сильное, такое мощное и чувственное существо с такой щедростью дарит ей одной свою страсть. – Прошу…

Он посмотрел на нее слегка озадаченно и очень пристально.

– Прошу тебя!

Он лизнул ее шершавым языком. Она выгнулась и закричала.

– Ты этого хочешь? – низким шепотом спросил он.

Рот его приоткрылся, обнажив белые ровные зубы. Он слегка прикусил нежную плоть перед тем, как обхватить сосок зубами.

– Да, – всхлипывая, простонала Линетт и прогнулась ему навстречу.

Одной рукой он ласкал ее грудь, а другой скользнул вниз, накрыл бедро.

– Лежи смирно, – приказал он и приподнял голову, глядя на нее.

– Ты нужен мне.

От его улыбки низ живота у нее спазматически сжался.

– Я знаю.

Линетт затаиладыхание и не смела вздохнуть, когда рука его легла ей на лоно и пальцы взъерошили светлые кудрявые волоски у скрещения ног. Дерзкий палец его раздвинул влажные складки и провел вверх и вниз. Мучительное наслаждение пронзило ее. Линетт беспомощно раскинула ноги. Теперь она не знала стыда. Стыд остался где-то там, в прошлом.

– Такая горячая и влажная. – Саймон облизнул губы, и Линетт застонала.

Голова ее металась из стороны в сторону, когда он принялся исследовать все закоулки там, внизу. Линетт чувствовала, как пульсирует там, внизу, кровь. Она не знала, что с ней. Слезы лились у нее из глаз, и она не в силах была их сдерживать.

Кончиком пальца он обвел вокруг увлажненного входа. Внутренние мышцы сжались, словно отказывая ему в доступе. Он чуть-чуть протолкнул палец внутрь. Тело ее жадно втянуло в себя его палец, увлекая дальше, в глубину, туда, откуда исходили пульсации.

– Господи, – пробормотал он, – ты такая тугая и жадная.

– Возьми меня, – в отчаянии взмолилась она, терзаемая ощущением пустоты.

Она подняла руку и погрузила ее в густую шелковистую массу его волос, потянула его за волосы к себе.

– Еще рано. – Сейчас в его голосе сильнее ощущался ирландский акцент.

Она обожала этот акцент. Она, кажется, все в нем обожала. Все, кроме этих двух слов.

– Я не могу больше. – Ее сильно трясло, она превратилась в существо, сотканное из острого томительного желания.

– Ты всего меня получишь, тиаска. – Он усмехнулся перед тем, как приникнуть губами к ее груди.

– Тиаска? – повторила она. Глаза ее защипало от восторга, с таким благоговением он произнес это слово. – Тиаска… Что это значит?

– Мое сокровище. – Губы его плотно сомкнулись вокруг отвердевшего соска. Ее охватил невыносимый жар, и Линетт заметалась под Саймоном, изнемогая от наслаждения.

Вот, что ей было нужно, вот чем она не желала поступиться ради своей семьи и того будущего, что было для нее уготовано. За всю ее жизнь только Саймон смог вызвать в ней чувство абсолютного доверия к себе, смог разбудить в ней желание, над которым не властен разум. Если это все, что он мог ей дать, она примет этот дар без страха перед расплатой и будет хранить о нем сокровенную память, как и он сохранит сокровенную память о ней.

Язык его обвил тугой и твердый сосок, прижал его к нёбу. Саймон сильно втягивал сосок в себя, и всякий раз щеки его глубоко западали. Невидимая нить протянулась от ее соска к лону, и лоно ее сжималось в такт его ласке. Палец Саймона, что был у нее между ног, проник глубже, теперь вся фаланга была внутри ее. Кожа ее горела, лоб покрылся испариной.

– Саймон!

Он подвинулся, накрыл губами ее рот. Сейчас он касался большим пальцем чувствительного узелка повыше того места, куда он вошел в нее указательным пальцем. Наслаждение жаркой волной стремительно прокатилось по телу. Не отдавая себе ни в чем отчета, Линетт выгнула спину и громко застонала. Он пил ее стон губами. Лоно ее сжалось, как кулак, затем облегченно разжалось, отпустило. Влага омыла ее тело, и палец его беспрепятственно проник глубже.

Она едва почувствовала боль. Даже не боль – легкое пощипывание. Дискомфорт, вызванный разрывом девственной плевы, едва стоил внимания на фоне того, что творил с ней первый в ее жизни оргазм. Потеря ею девственности, казалось, гораздо сильнее подействовала на Саймона, чем на нее. Его стон был громче, чем ее крик. Его всего крупно затрясло. Поцелуи его стали жарче, короче. Палец его входил и выходил из нее медленно, он словно поглаживал нежные ткани вскрытого им лона.

– Линетт, – срывающимся голосом пробормотал Саймон, – прости меня.

Она обхватила его руками и прижала к себе. Щека ее, вся в слезах, прижалась к его щеке.

– Я хотела этого, любимый. Я хотела получить от тебя столько, сколько ты готов отдать – много это или мало, все равно. Сколько бы это ни продлилось – все мое.

Он лежал на ней, придавив ее своим тяжелым телом; несколько секунд, руки его более не ласкали ее. Затем он сказал хрипло:

– Я должен подвинуть тебя повыше.

Она попыталась помочь ему, прижимаясь к нему плотнее, борясь с истомой, что ослабила ее мышцы. Он приподнял ее, вдавливая колено в матрас, затем пододвинул другое колено, тем самым, передвинув их обоих к изголовью кровати.

Саймон уложил Линетт среди подушек самых разнообразных размеров, текстуры и цветов. Сидя на пятках, уперев ладони в бока, он смотрел на нее. Линетт протянула руки ему навстречу, призывая его к себе.

Саймон встал на колени и потянул за пояс бриджей, привлекая ее внимание к дразнящему треугольнику кожи.

Во рту у Линетт пересохло.

И она увидела наглядное свидетельство его мощной эрекции, вытянувшееся до пупка.

Она знала, что навсегда запомнит его таким – с широко расставленными коленями, с разметавшимися по загорелым плечам темными волосами, с отчетливо проступающей на животе мускулатурой, с твердым и большим пенисом, торчащим вверх. Она смочила слюной пересохшие губы, и из груди его вырвался то ли стон, то ли рык.

Еще мгновение, и бриджи были уже спущены до колен. Саймон перевернулся на спину и сбросил их на пол.

Великолепный в своей наготе, впечатляюще возбужденный, он забрался на нее сверху, щедро демонстрируя выпуклые мышцы под золотистой кожей.

Теперь никакой вялости она больше не ощущала. Она хотела его сейчас так же сильно, как тогда, в галерее. И, как и тогда, он знал об этом. Ласковая улыбка смягчила жесткость его черт. И эта его улыбка, и эта нежность во взгляде – все это было больше, ярче и сильнее того, что было ей по силам.

Бедрами он раздвинул ей ноги. Одной рукой он упирался в матрас возле ее плеча. От физического усилия вздулись бицепсы. Другой он взял в руку увесистый пенис и подвел к скользкому входу в ее лоно.

Линетт, всхлипывая, заметалась под Саймоном. Он оперся о матрас другой рукой и прикоснулся широкой головкой пениса к ней лишь в одной точке, у скрещения ног.

Линетт вцепилась ногтями в его предплечья, когда он качнул бедрами и толкнулся в нее. Она откинула голову и закрыла глаза. Тяжело дыша, она царапала его ногтями. Она думала, что потеряет рассудок под напором лавинообразных ощущений.

Теперь запах его кожи стал сильнее, он окружал ее, наполнял ее при каждом ее вдохе. Жесткие волоски на груди его и ногах щекотали, и это ощущение оказалось на удивление возбуждающим. Они были такие разные: он – воплощенная твердость, она – сама нежность; он – сама сила, она – сама легкость. Она чувствовала себя такой маленькой по сравнению с ним.

– Сладкая моя, – простонал он. – Господи, ты такая сладкая, такая тугая.

– Прошу тебя, Саймон… – Она поднимала бедра ему навстречу, стараясь глубже принять его в себя.

Глубже, быстрее. Он давил на нее своим весом, вынуждая ее приноровиться к его темпу, к этим коротким, яростным толчкам вглубь. Он продвигался вглубь ее постепенно, давая возможность ее телу привыкнуть к тому, что происходило с ней впервые в жизни. Но она не хотела медлить, не хотела терять времени даром. У нее не было лишнего времени. Она думала, что сойдет с ума. Она могла сойти с ума в любую секунду.

– Какая ты красивая, – хрипло шептал он, когда она сжималась вокруг него. Он умело вращал бедрами, проталкиваясь все глубже, в самую ее сердцевину. Саймон взял в ладони ее лицо. – Посмотри на меня.

Линетт заставила себя поднять отяжелевшие веки. Он был само совершенство. Глаза его горели ярко-голубым огнем, на скулах играл румянец, и шелковистая завеса его волос покачивалась при каждом его движении. Она всхлипнула и прижалась к нему.

– Глубже!

– Скоро, – хрипло проговорил он.

– Саймон, я умоляю тебя….

Но он не желал идти у нее на поводу. Он двигался в своем неспешном темпе, не давая ей пощады, до тех пор, пока он не вошел в нее до конца. Она чувствовала каждый удар его сердца, каждую вздувшуюся вену, каждый дюйм его плоти внутри нее. Таково было самое примитивное и самое явственное выражение господства. Он владел ею. Она лежала под Саймоном, наполненная им слишком туго, чтобы пошевельнуться.

– Наконец я там, где я мечтал побывать с того момента, как впервые увидел тебя. – Он убрал руки от ее лица, переплел пальцы с ее пальцами и прижал Линетт к кровати. Затем он вышел из нее, оставив внутри только самый кончик, а потом вошел – медленно и глубоко.

Линетт едва не задохнулась от восторга. Головка его скользила, терлась, будоража нервные окончания, о наличии которых она раньше никогда не догадывалась. Она не могла поверить в то, что оказалась ему впору, или в то, что впору ей оказался он, но, как выяснилось, они были словно скроены друг для друга – Линетт знала об этом, несмотря на то, что этот опыт был для нее первым.

Бедра его приподнялись и опустились вновь, по-прежнему неторопливо. Он действовал уверенно, и опыт его позволял каждый толчок в нее превращать в небесное блаженство. Он смотрел на нее с зоркостью ястреба, он замечал каждый вздох, каждый стон наслаждения, чтобы знать и ласкать ее самые чувствительные места. Он был весь во власти страсти, и при этом он не прекращал следить за ней со всей пристальностью внимательного любовника. Именно поэтому она хотела его, именно поэтому она пришла к нему, зная, какую цену ей придется за это заплатить. Она хотела, чтобы ее ублажали вот так, она хотела оказаться в фокусе внимания столь опытного и умелого любовника, она хотела, чтобы ее пестовал мужчина, которого она обожала.

Саймон неспешно погружался в нее. Он хотел и все делал для того, чтобы в памяти ее накрепко отпечаталось каждое его прикосновение, его запах, все то, что испытывала она, когда он находился в ней. Она навсегда запомнит его. Он понимал, что скоро всему конец, что ночь эта пролетит, и это предчувствие конца возбуждало в нем отчаяние. Пот покрывал ее тело, волосы ее липли ко лбу и щекам мелкими кудряшками. Линетт извивалась и скользила под ним, и голова ее металась из стороны в сторону, а он между тем продолжал трудиться над ней с тщательной неспешностью. Внутрь и наружу. Глубже. Назад, оставив внутри только кончик. С каждым мгновением он наращивал в ней возбуждение, делая ее подъем к вершине, к оргазму, событием долгим, неторопливым, незабываемым.

Линетт обвила ногами его бедра, притягивая его к себе, стараясь ускорить его движения до того бешеного темпа, в котором, как подслушала она за дверью, двигались его гости. Но попытки ее оказались тщетны – она не могла состязаться с ним в силе. Ничто не могло его поколебать. Он просто тихо рассмеялся и, словно хотел подразнить, лизнул ее выпирающие соски горячим языком. И когда, наконец, пришел оргазм, он был ошеломляюще бурным. Столь долго копившееся возбуждение вырвалось наружу, сотрясая ее тело. Внутренние мышцы благодарного лона сократились, высвобождая восторг, и сжали его набухший пенис. Линетт закричала раз, другой. Не в силах остановиться, она раз за разом выкрикивала его имя.

– Да, – шептал ей на ухо Саймон, – расплавься для меня, тиаска, растекись горячим воском, и я слеплю тебя под себя.

Так оно и было. Она чувствовала, как размягчается ее тело, чтобы охватить его еще лучше, еще совершеннее. Он продлевал ее удовольствие, продолжая толкать себя в нее до тех пор, пока она не подступила к самому краю. Она боялась, что сойдет с ума. От восторга у нее перехватило дыхание.

И лишь когда она в изнеможении осела под ним, широко раскинув ноги, он решился получить свою толику наслаждения. После пережитого эти толчки, такие глубокие, такие мощные, в бешеном ритме, казались ей почти непосильным бременем. Он шептал ей на ухо нежности, хвалил ее, подбадривал, он запоминал нежную текстуру ее кожи, упругость тела, запах ее и ее самоотверженность.

– Для тебя, – прошептала она, сжав его пальцы своими пальцами. – Только для тебя.

Он вышел из нее с мучительным стоном, встал над ней на колени и, схватив пенис в кулак, излил семя ей на живот. Утробный крик вырвался из его горла. Для нее было высшей похвалой лицезреть его мощный оргазм.

Это она сотворила с ним такое, это она привела его к бурному концу. Но даже в самый сокровенный момент он продолжал думать о ней, заботиться о ней.

А потом голова его низко опустилась, волосы упали на лицо. Грудь тяжело вздымалась. Саймон был похож на жеребца после долгой отчаянно быстрой скачки.

Линетт сказала бы что-нибудь, если бы во рту не так пересохло. Когда Саймон встал с кровати, она протянула ему руку, и он поцеловал ее пальцы, и глаза его потемнели от переполнявших его эмоций.

Он зашел за ширму в углу. Она слышала звук наливаемой в медный таз воды и треск рвущейся ткани. Когда он вернулся, лицо его было влажным, грудь блестела, походка была неторопливой и расслабленной. Он был совершенно наг и уже с небольшой эрекцией. Он присел на край кровати и улыбнулся, положив ей на живот холодную влажную ткань.

– О! – от неожиданности Линетт вскрикнула – Это нечестно!

Холодное прикосновение к разгоряченной коже несколько ее оживило, а, выпив стакан воды, что он ей протянул, она совсем ожила.

– Спасибо, – пробормотала она, возвращая ему стакан.

Саймон протер влажной тканью липкий живот, смывая с Линетт следы своего семени и успокаивая жжение между ног. Он прикасался к ней очень бережно, а во взгляде было нечто сродни благодарности.

– Ты молчишь, – сказала она, когда он отложил в сторону ткань. – Тебе нечего мне сказать?

Он замер, глубоко дыша. Кадык его дернулся, плечи напряглись. Чем больше проходило времени, тем сильнее она его обожала. Никаких пошлых комплиментов, никаких игр, ничего того, что могло бы превратить этот миг из выдающегося в заурядный.

– Неужели, – сказала она, похлопав себя пальцем по подбородку, – Саймона Куинна, знаменитого любовника, лишила дара речи какая-то девственница?

Он засмеялся – густо, от души, и от этого звука у Линетт захватило дух. Он наклонился и поцеловал ее в кончик носа.

– Колдунья.

Она улыбнулась и утянула его в кровать.

Глава 12

Маргарита, заламывая руки, в волнении ходила по гостиной второго этажа в доме Соланж. Она нервничала как никогда в жизни. Ладони ее взмокли, сердце отчаянно колотилось.

Она вернулась домой после встречи с Куинном уже несколько часов назад, и все это время боролась с собой, пытаясь подавить настойчивое стремление прийти к дочери и извиниться перед ней, погасить конфликт. С другой стороны, она считала, что как мать несет ответственность за будущее своего ребенка и как мать должна временами проявлять жесткость. Ситуация требовала принятия экстренных мер. Она ненавидела себя за то, что вынуждена была прибегнуть к угрозам. Ей было жаль Линетт, тем более что много лет назад сама была на ее месте и знала, что чувствует сейчас ее дочь. Было так, словно Линетт сейчас повторяла ее жизненный путь. Но в отличие от Линетт Маргарита на собственном опыте убедилась в том, куда приводит такой необдуманный выбор. Любой ценой она должна уберечь Линетт от ошибки, той ошибки, которую в свое время допустила она.

Соланж дома не было. С очередным поклонником ее подруга отправилась в театр. Линетт спала, и большинство слуг тоже спали. В доме было очень тихо, но в душе Маргариты бушевала буря. Тревога и беспокойство не находили выхода.

Что может чувствовать женщина в преддверии встречи с человеком, который однажды разбил ей сердце, зная, что еще одной такой травмы она не переживет?

Но по мере того как тянулись минуты, Маргарита начала бояться, что он может вообще не прийти. А вдруг он поверил в то, что она предала его? А вдруг он не понял, что она уехала, чтобы защитить его?

В дверь тихонько постучали, но на фоне звенящей тишины этот звук был для Маргариты подобен раскату грома. Она едва не подпрыгнула; нервы ее были на пределе, в горле пересохло так, что она даже не смогла произнести «войдите». Она схватила бокал с хересом со стола и одним, махом осушила его.

– Войдите, – смогла наконец выговорить она.

Вино обожгло гортань, и собственный голос показался Маргарите незнакомым – слишком низким и хриплым. Однако ее услышали, и дверь приоткрылась. Горничная, сделав реверанс, отступила, и еще через мгновение в комнату вошел Филипп.

Маргарита поднесла руку в груди – неосознанный жест, призванный закрыть сердце, готовое расколоться от наплыва эмоций.

Господи, он был по-прежнему само совершенство, то же подтянутое тело, та же гордая осанка. Годы лишь добавили ему шарма – в его манере держаться появилась солидность, которой не было раньше. Та же грива золотистых волос, и серебро на висках не портило его, а, наоборот, придавало ему значительности.

Он взглянул на горничную и одним коротким взмахом руки отослал ее прочь. Горничная удалилась, закрыв за собой дверь.

Несколько долгих мгновений Филипп стоял не шевелясь, глядя на Маргариту с той же до боли знакомой ей пристальностью, с тем же жадным вниманием к каждой детали. Он по-прежнему любил ее – об этом говорил его взгляд. Он смог пронести сбою любовь к ней сквозь все эти долгие годы. Маргарита испытала нечто сродни сильнейшему удару в грудь, у нее перехватило дыхание. Сердце затрепетало, как птица в клетке.

– Сердце мое, – сказал Филипп, поклонившись, – прости мое опоздание. Я вынужден был принять все меры к тому, чтобы меня не выследили.

Костюм Филиппа для верховой езды был отлично скроен и сшит из лучших тканей. Бежевые бриджи обтягивали ноги с мощными мышцами. На нем был синий камзол с фалдами, и шляпу он держал обеими руками, словно щитом заслоняя ею живот.

– Ты хорошо выглядишь, – с трудом выдавила Маргарита, дрожащей рукой приглашая Филиппа присесть в кресло.

– Боюсь, это лишь видимость. – Он сел только после того, как села она. – Ты же, напротив, прекрасна и недоступна, как звезда. Сейчас ты даже красивее, чем тогда, когда была моей.

– Я все еще твоя, – прошептала она.

– Ты счастлива?

– Скорее я не несчастлива.

Он понимающе кивнул.

– А ты?

– Я выживаю.

Он не жил, он выживал. Сердце надсадно сжалось. По щеке Маргариты потекла непрошеная слеза.

– Ты предпочел бы, чтобы мы никогда не встречались?

– Как можно? – с жаром сказал он. – Ты всегда была для меня единственным светом в окне.

Она могла бы сказать ему то же самое, и она сказала – одним взглядом.

– Ирония судьбы, – тихо сказал он, – заключается в том, что я выбрал секретную службу при короле для того, чтобы сделать свою жизнь более осмысленной, а случилось так, что эта служба отняла у меня единственную радость в жизни. Если бы я не поспешил с этим решением и дождался тебя, насколько иной была бы сейчас моя жизнь.

– Твоя жена…

– Она умерла. – В голосе его звучала нотка сожаления.

– Я слышала. – Упала с лошади. Слишком много трагедий и в его жизни, и в ее. Возможно, это наказание за дерзость. – Прими мои искренние соболезнования.

– Ты всегда была искренней, – сказал Филипп с улыбкой. – В то время она была с любовником. Мне хочется думать, что в момент кончины она была счастлива.

– Надеюсь, что так и было. – «Жаль, что ты несчастен», – подумала Маргарита, но вслух этого не сказала Она ничем не могла ему помочь, а говорить о том, чему никогда не дано случиться, – все равно что бередить рану. Маргарита не хотела причинять ему боль.

– У тебя две дочери.

– Теперь только одна. Вторую я потеряла два года назад. – Маргарита глубоко вздохнула. – Из-за своих дочерей я попросила тебя прийти сюда сегодня.

Она увидела печаль в его взгляде. Должно быть, он надеялся, что она позвала его к себе по иному поводу. Но Филипп был человеком мудрым и понимал, что связь между ними стала бы мукой для них обоих, и все же он не мог оставить надежду. Маргарита его понимала. В глубине души она мечтала о том, чтобы он соблазнил ее, и они оба знали, что ему это по силам. Он мог заставить ее забыть обо всем, отдаться желанию, для которого не существует никаких преград. Он мог бы заставить ее забыть о гордости, о страхе, обо всем…

– Я сделаю для тебя все, что в моих силах.

– Моя дочь здесь, в Париже, познакомилась с мужчиной. Его зовут Саймон Куинн. Ты что-нибудь о нем слышал?

Филипп нахмурился:

– Не припоминаю такого имени.

– Он каким-то образом смог убедить Линетт, что здесь, в Париже, живет девушка, похожая на мою погибшую дочь как две капли воды, и что у нее такое же имя, как у ее сестры, – Лизетт.

– Зачем ему это?

– Я думаю, ради денег. – Маргарита нервно разглаживала складки на платье. – Сегодня днем я приехала к нему и предложила столько денег, сколько он потребует, за то, чтобы он уехал из страны и никогда не возвращался. Он не ответил мне отказом.

– Иногда мне кажется, что я должен быть благодарен судьбе за то, что у меня только сыновья. Не думаю, что я смог бы терпимо относиться к охотникам за приданым.

У Маргариты свело живот.

– Я сама впервые столкнулась с такой ситуацией. И не знаю, как быть. Я должна защитить Линетт, но при этом я не хочу стать ее врагом.

– Я восхищен твоим мужеством. Представляю, чего тебе стоило встретиться с тем мужчиной. Что я могу для тебя сделать?

– Ты не мог бы навести о нем справки? Узнать доподлинно, что могло побудить его искать общества моей дочери? Он, судя по всему, не беден. Он также признался Линетт, что был английским шпионом. Де Гренье оказывает королю только второстепенные услуги и не связан с разведывательной деятельностью. Мы живем в Польше. Какая выгода этому Куинну от связи с моей дочерью?

– А тебе не приходило в голову самое простое объяснение? Что, если он искренне любит ее? Если она унаследовала от матери хотя бы половину красоты, ни один мужчина перед ней не устоит.

Маргарита ответила ему печальной улыбкой:

– Спасибо. Если бы все обстояло именно так, ему незачем было бы сочинять сказку о той женщине.

Филипп наклонился к Маргарите:

– Ты знаешь, кто она? Знаешь ее фамилию? Маргарита переплела пальцы. Она нервничала. После некоторого колебания она ответила:

– Руссо.

Филипп отшатнулся как от удара.

– Господи… Ты веришь, что эта женщина моя родственница?

Эдвард лежал в темноте, прислушиваясь. Он гадал, что могло его разбудить. Когда он явственно услышал всхлип, он вскочил с кушетки и подбежал к кровати, на которой спала Коринн.

Он зажег свечу на ночном столике и присел на край кровати, протянув руку к ее горящему лбу. Из уголков глаз ее текли слезы, увлажняя волосы у нее на висках, и грудь ее вздымалась от всхлипов.

Еще один ночной кошмар. За прошедшие две ночи ей несколько раз снились кошмары. Во сне она плакала и просила пощады.

Неужели она так страдает каждую ночь? Что это – демоны, порожденные горячкой, или муки проклятия?

Глядя на нее, Эдвард и сам невыносимо страдал. Возле свечи стоял небольшой таз с водой. Эдвард намочил в нем тряпицу и отжал. Затем он вытер Коринн лоб и щеки. Увы, он не мог остановить ее слезы, не мог облегчить страдания. Эдвард встал и стянул с нее одеяло. На Коринн была лишь легкая ночная рубашка, а в спальне было довольно прохладно. Может, ночной воздух остудит ее, прогонит наваждение? Она всхлипнула и свернулась калачиком, поджав под себя ноги.

Эдвард выругался сквозь зубы. Он не мог смотреть на нее, съежившуюся от страха, не мог смотреть на ее дрожащие губы, на руки, сжатые в кулаки, которыми она пыталась отбиваться от осаждавших ее демонов.

Он сам непроизвольно сжал кулаки, и вода из мокрой тряпки закапала на его босые ноги.

Почему он не бежит отсюда, куда глаза глядят? Неизвестно, поправится ли Коринн хоть когда-нибудь. За четверо суток ему не удалось поспать спокойно ни одного часа, в результате хронического недосыпания он не мог нормально работать, а ведь до сих пор работа для него была самым главным в жизни.

– Ни одна женщина, какой бы ни была она соблазнительной, этого не стоит, – проворчал Эдвард и тут же раскаялся в своих словах. Вздохнув, он вернулся к больной, положил тряпку в таз, взобрался на кровать рядом с Коринн и сел, прислонившись спиной к золоченому изголовью.

Устроившись поудобнее, он, уворачиваясь от ударов ее кулачков, перехватил ее запястья одной рукой, другой крепко прижал к себе.

Коринн боролась отчаянно. Он даже удивился, откуда в такой хрупкой женщине столько силы. Но Эдвард держал ее крепко, лишь сжимая зубы, когда ему доставался пинок ногой, не допуская, чтобы Коринн его укусила, хотя она пыталась.

Ослабленная лихорадкой и недостаточным питанием, лишенная возможности дышать полной грудью в результате ожога легких, она вскоре выбилась из сил и обмякла в его объятиях. Потом у нее начался кашель. Приступ кашля сменился лихорадочной дрожью.

И вдруг по наитию Эдвард запел ей колыбельную – песню, которую помнил с детства. И, кажется, звук его голоса ее успокоил. Эдвард и сам немало удивился тому, что его прием сработал, и продолжил петь.

И в конечном итоге Коринн доверчиво прижалась к нему, вцепилась маленькими ручками в рубашку, щекой приникла к его груди. От нее все еще несло как от пьяницы, но Эдварду было все равно. Она была совсем хрупкой, и он едва чувствовал ее вес, однако она была теплой и нежной на ощупь. Эдвард блаженствовал.

Поэтому он был здесь, ради этого он солгал слугам Коринн, намекнув на то, что они были любовниками, чтобы его не погнали от нее прочь.

Так хорошо держать ее в объятиях, так славно. У Эдварда был любимый нож, и когда он брал этот нож в руки, он испытывал сходные чувства. Рукоятка ложилась в его ладонь так, словно была под нее сделана. Да, лезвие ножа обоюдоострое, и иногда случайно Эдвард ранил себя своим же ножом, но эти порезы были ничтожной платой за то, чтобы иметь такую уникальную, такую ценную вещь.

Однако с Коринн было даже лучше, чем с ножом. Он чувствовал в ней отклик, хоть она и находилась в забытьи. Ему грело душу сознание, что прикосновение его и голос пробились сквозь тот панцирь, в который она заключила себя, отгородившись от боли внешнего мира. Словно где-то в глубине ее жила та, что знала – он вполне ей подходит.

Эдвард почувствовал, что сердце ее застучало спокойнее, и его сердце тоже замедлило ритм. Вскоре они оба мерно дышали в унисон, и сердца их бились как одно. Он закрыл глаза и уснул.

Саймон улыбался – Линетт ворошила волоски у него на груди. Она лежала на боку, закинув ногу ему на бедро в опасной близости от его пениса. Кожа ее была такой шелковистой и гладкой, тела их были так тесно переплетены… Слишком острые ощущения для его детородного органа, который тут же возвестил о своей полной боевой готовности. У Саймона даже заныло в промежности. Если бы сегодняшняя ночь не была бы в ее жизни первой, он бы не задумываясь, овладел ею прямо сейчас. Но Саймон не хотел причинять Линетт боль и поэтому тянул время. Он смотрел на камин, закинув одну руку за голову, другой обнимая ее за голые плечи. Стоило ему опустить глаза и посмотреть на нее, как внутри у него все сжималось. Волосы ее во всем своем великолепии разметались по подушке, по плечам. Кое-какие пряди еще удерживали шпильки, но какие шпильки могут выдержать натиск страсти столь необузданной, как у Линетт?

В неистовстве страсти она была ошеломляюще красива. Линетт была неукротима в проявлениях своего темперамента, не знала она в эти минуты ни стыда, ни удержу.

Из всех женщин, которые перебывали в его постели, пожалуй, одна лишь Линетт видела в нем личность, а не просто доступного в данный момент любовника с достаточным уровнем мастерства и привлекательности.

После встречи с виконтессой Саймон не сомневался в том, что Линетт придется несладко. Ее ждет осуждение не одной лишь матери, но и всего общества, ибо, решившись отдаться мужчине до брака, она попрала основы морали. В кругу Линетт замуж принято выходить девственницей. Всю жизнь ее готовили к роли примерной жены, достойной уважения мужа уже потому, что она сумела сохранить себя для него, и сегодняшней ночью Линетт перечеркнула все, чему ее учили. Неужели она считает, что он, как Париж, «стоит мессы»?

– Почему арестовали твои счета? – спросила она, подняв на него глаза.

– Шантаж и грабеж, – сухо ответил Саймон, поглаживая ее шелковистое плечо. – Я подал в отставку, а они не хотят ее принимать.

– Они что, считают тебя своим рабом?! – В голосе ее звучало возмущение.

– Можно сказать и так, но это явление временное.

– Чего от тебя хотят? Что ты должен для них сделать? – Линетт села, прислонившись к изголовью, и скромно натянула на себя простыню, удерживая ее под мышками. Но стройные ноги ее при этом обнажились. Она поджала их под себя, однако от этого вид их стал не менее соблазнительным. Саймон не отказал себе в удовольствии полюбоваться ее ножками.

– Наша общая знакомая, Лизетт Руссо, опять что-то затевает. Она связалась с одним американцем из революционеров, и я должен узнать, с какой целью.

– И они не могут найти никого другого для этой работы?

– Очевидно, не могут. – Он подумал немного и спросил: – Ее фамилия тебе знакома?

– Руссо? Распространенная фамилия, но ничего особенного на ум не приходит. А почему ты спросил?

– Просто так. Прорабатываю версии.

Линетт провела кончиком пальца по кромке простыни.

– От тебя ждут, что ты ее соблазнишь?

– Да, такое предложение поступило, – пробормотал он, пристально глядя на нее.

Линетт поджала губы:

– Но ты ведь этого не сделаешь?

Саймон усмехнулся:

– Разумеется.

– Ты серьезно? – сердито переспросила Линетт.

Ей не понравилась эта ухмылка, и она потешно наморщила лоб.

– Ты ревнуешь?

Лицо ее приняло выражение оскорбленного достоинства, которое сменилось досадой.

– Ты скажешь мне, откуда ты ее знаешь?

Саймон похлопал себя по груди:

– Если ты снова ляжешь сюда, то, возможно, сможешь меня убедить.

Линетт сделала так, как он просил. Он потянул простыню на себя и откинул ее, чтобы между ними не было даже этой тонкой преграды. Груди ее мягко упирались ему в грудь, и кудряшки ее лона приятно щекотали его бедро. Раньше он никогда не получал удовольствия от таких ощущений, по крайней мере не получал такого сильного удовольствия. Казалось, каждая клеточка его тела точно настроена на созвучия ее тела.

– Недавно, – начал он, обнимая ее, – мадемуазель Руссо сопровождала меня в путешествии в Англию. Она заявила, что ищет преступника, и этот преступник не кто иной, как мой соратник, в котором я был абсолютно уверен. Я знал, что он не может быть замешан в преступлении.

– Ты нашел его?

– Да, и все хорошо закончилось, но по ходу дела обнаружилось, что Лизетт охотилась вовсе не за моим товарищем. Она действительно проводила поиск, но поиск совсем иного рода. Она проиграла, но мне преподала хороший урок. Я видел, как эта женщина насмерть заколола человека и безжалостно предала товарища ради спасения собственной жизни.

– О! – Линетт приподняла голову и тяжело опустила ее Саймону на грудь.

– Как это понимать, тиаска? – пробормотал он, почувствовав перемену в ее настроении.

– Она совсем не похожа на мою сестру. По твоим словам получается, что она настоящее чудовище.

Саймон прижал Линетт к груди стараясь успокоить как мог.

– В ее защиту могу сказать, что временами мне казалось, что она презирает себя. Кроме того, человек, которого она убила, пожалуй, заслужил такой конец. То был очень плохой человек. Судя по тому, с какой злобой она воткнула в него нож, она ему мстила за что-то. Вероятно, в прошлом он нанес ей немало обид. В ней не было злорадства, когда она его убивала, один лишь гнев. Гнев, который редко увидишь в женщине.

Линетт передернула плечами:

– Я не могу представить, чтобы Лизетт кого-то убила.

– Надеюсь, тебе никогда и не придется представлять такое. Какими бы ни были причины, побуждающие совершить убийство, такое преступление не может не оставить след в душе того, кто его совершил.

Линетт отстранилась и посмотрела ему в глаза своими ясными голубыми глазами.

– А ты убивал кого-нибудь?

– Увы, да.

Он вздрогнул как от боли, когда увидел, как ее передернуло от его признания. Саймон испугался не на шутку, что теперь обожанию ее придет конец. Едва ли он смог бы перенести такое.

– Много людей ты убил?

– Довольно много.

Линетт так долго молчала, что он невольно спросил себя, не придумывает ли она способ, как побыстрее от него убежать. Но тут она сказала:

– Спасибо тебе за твою честность.

– Спасибо за то, что не убежала от меня.

Точеное плечо цвета слоновой кости изящно приподнялось и опустилось.

– Я вижу, что призраки тех людей не отпускают тебя.

– Ты видишь? – хрипло спросил он, внезапно почувствовав себя так, словно его вывернули наизнанку. Словно он лежал перед ней нагой не только телом, но и душой.

– Да, вижу. По твоим глазам. – Она прикоснулась к его брови прохладной рукой. – Я знаю, что ты не сделал бы того, что сделал, если тебя к тому не вынудили обстоятельства.

Он поймал ее руку и поднес к губам.

– Я преклоняюсь перед твоей верой в меня.

Он преклонялся перед ее щедростью, он преклонялся перед ней. Ее несокрушимая вера в то, что он хороший, основанная лишь на том, как он относился к ней, смывала с него все грехи. Она знала, что на его руках кровь, и все же продолжала считать, что он готов прибегнуть к столь крайней мере только тогда, когда у него нет иного выхода. Она не судила его, не унижала его достоинство. Все то недостойное, что принадлежало его прошлому, она оставляла там, в прошлом, будущее же его было свободным от всех его прошлых грехов.

– В этой постели не я одна – открытая книга, – сказала она, улыбаясь. – Я тоже могу читать в твоей душе.

– Да? – спросил Саймон, приподняв брови. – И что ты сейчас прочитала?

– Что ты от меня без ума, – сказала Линетт.

Саймон засмеялся:

– Ты неисправима.

– Ты мог бы об этом догадаться, когда я позволила тебе меня поцеловать.

– Позволила? – Саймон широко улыбнулся. – Милая, да ты и пикнуть не могла, чтобы меня остановить. Ты была как глина в моих руках.

– Ты считаешь себя таким неотразимым? – хмыкнув, спросила она.

Он перекатился, поджав ее под себя, любуясь ее волосами, разметавшимися по постели, ее телом, таким сливочно-кремовым, таким светлым на фоне темного дерева изголовья и обивки стен цвета темного бургундского.

– Тогда окажи мне сопротивление, – предложил он, бросив ей вызов.

– Это непросто осуществить, когда ты вжимаешь меня в матрас.

– Вжимаю? – Он поспешно приподнялся на локтях.

– Ну, ты крупный мужчина.

– Это для того, чтобы лучше угодить тебе, – проурчал он, как сытый кот, и в качестве доказательства ткнулся ей в бедро той своей частью, что давно ждала своего часа. – Тебе не захочется иметь мужчину меньше меня, тиаска.

– Ты говоришь о своем пенисе?

Он засмеялся, увидев ее неподдельное изумление. Линетт толкнула его в плечо:

– Я серьезно, Саймон! Размеры этого места так сильно различаются?

– Ну конечно. Как рост и вес.

Глаза у нее были круглыми как блюдца.

– Так выходит, что мужчине поменьше не пришлось бы так тяжело работать, чтобы войти в меня?

При мысли о том, что кто-то мог оказаться там до него, Саймону захотелось зареветь как зверю.

– По размеру мужчины не всегда можно судить о размерах его мужского достоинства.

– О, как интересно!

– Бьюсь об заклад, не так уж интересно.

– Ты ревнуешь? – хитро улыбаясь, вернула она ему его же вопрос.

Саймон устроился поудобнее между ее раскинутыми ногами. Он нежно провел своим пенисом по нежным лепесткам и застонал, почувствовав мгновенную реакцию Линетт.

Она вцепилась руками ему в плечи, слегка царапая его кожу ногтями. Странно, он находил это ощущение весьма возбуждающим и нисколько не досадовал на боль, как было в прошлом. Он обычно старался избежать того, чтобы женщины оставляли следы на его коже, потому что при виде этих следов другая женщина могла почувствовать себя задетой, но с Линетт было не так. Он хотел, чтобы она оставила на его теле свои отметины. Он хотел, чтобы все видели и знали, что она отдала ему себя и взамен взяла его.

Он несколько изменил положение и рукой направил широкую головку к той крохотной щелке, что вела в рай. Линетт начала тяжело дышать, веки ее отяжелели. Искра, что пробежала между ними, начала разгораться.

– Видишь? – прошептала она. – Я думаю, что ты для меня, возможно, велик на размер.

Опустив голову, Саймон поцеловал ее. Он обожал ее губы, ее рот и то, что она произносила этими губами, и те звуки, что помимо воли вырывались из ее рта, он тоже обожал. Губы ее были влажными и нежными и восхитительными на вкус. И то, как они подрагивали под его губами, как раскрывались. Он бы с радостью позволил этим губам вырвать из груди его сердце.

– Господи, чувствовать тебя… – простонал он, медленно погружаясь в тугой жар ее лона. – Видишь? – Он просунул руки ей под плечи, чтобы уложить ее поудобнее. – Я могу прикоснуться к тебе глубоко-глубоко, глубже некуда, – и он толкнулся в нее, – и растянуть тебя до предела… – Он сделал вращательное движение бедрами и сорвал с губ Линетт стон восторга. – Я сложен под тебя, словно по мерке, и все это для того, чтобы дарить тебе наслаждение тысячами разных способов.

Линетт вздохнула:

– Я вижу…

Он замер на определенной глубине, поглаживая обнаруженные им эрогенные точки, отдаваясь собственным неповторимым ощущениям; она была такой влажной, такой тугой. Сексуальный акт никогда не дарил ему столь полных ощущений, никогда не чувствовал он наслаждения женщины так остро, словно наслаждение было его собственным. То не было радостью обладания, то не было триумфом победителя, наслаждение было самоценным – чистым, без всяких посторонних примесей.

Как и раньше, Саймон не торопился, он входил в нее глубоко и медленно. Взойдет солнце, и она покинет его, между ним и ею встанет ее семья, и на этом все у них закончится. Он слышал тиканье часов, отмерявших время его счастья, и это время утекало, но он не ставил перед собой цели овладеть ею столько раз, сколько было возможно. Он не ставил перед собой цели утолить свой голод, избыть тоску по Линетт или заставить ее запомнить его ценой количества ослепительных оргазмов. Любой мужчина, который имеет право называться таковым, может довести женщину до оргазма.

Но не всякий мужчина может любить.

Вот чего он хотел добиться – чтобы оргазмы, которые потрясали не только тело ее, но и душу, стали частью ее, ее сутью.

Саймон опустил лицо в душистую копну ее волос и крепко прижал Линетт к себе. Он впитывал ощущения, запоминал их. Ее отвердевшие соски, которые упирались в его грудь, упругая мягкость ее груди. Линетт была такой нежной, она была так божественно сложена, она была так чертовски красива, что ему становилось трудно дышать, когда он смотрел на нее.

Она заерзала под ним, голова ее заметалась из стороны в сторону, она одними губами шептала его имя. Она была так щедра в своей страсти, она отдавала себя всю, без утайки. Еще ни одна женщина так не вела себя в его постели. У всех имелись свои соображения за и против него. И этих «против» хватало – его незнатное происхождение, его ирландский акцент, отсутствие положения в обществе, отсутствие собственности и семьи… Он ничего не мог ей предложить, кроме нескольких часов плотского удовольствия.

Невинность и чистота Линетт завоевали его. Не девственность, которой она лишилась несколько часов назад, а кристально чистое сердце ее, впервые познавшее любовь. Ее цельность, ее решимость не оглядываться назад, ее бесстрашие. Разбитые мечты? Она не думала о том, что ей придется собирать осколки. Она не боялась крушения иллюзий.

Линетт никогда еще в своей жизни никого не любила. Он был первым.

И он готов был продать душу дьяволу, лишь бы остаться первым на всю жизнь.

Он никогда не имел собственного дома в настоящем понимании этого слова, никогда не знал места, где чувствовал бы себя дома, никогда не имел ничего, что принадлежало бы ему, ему одному. Он никогда не владел ничем по-настоящему ценным, незаменимым. Кроме Линетт.

Сегодня. Этой ночью она была его, и только его женщиной. Она принесла себя ему в дар. Невероятность и грандиозность этого дара потрясали.

– Сердце мое, – выдохнула она, обнимая его своими изящными руками, держась за него так, словно он был ее якорем.

Саймон брал ее все так же медленно, все так же глубоко проникая в нее. Он старался продлить это соитие как можно дольше. Он едва терпел, и, не будь он настолько сильно от нее без ума, он не выдержал бы такого напряжения. Она так жадно принимала его в себя, сжимала его в себе.

– Господи! – выдохнул он. Он чувствовал приближение спазмов развязки. – Так хорошо – простонал он. – Так чертовски хорошо…

– Прошу тебя, – взмолилась Линетт, охрипнув от страсти.

– Скажи мне, что тебе нужно, – пробормотал он, лизнув ее в мочку уха. – Скажи мне, и я дам тебе это.

– Сделай это снова, – выдохнула она. – Снова…

Он вышел из нее почти целиком, прижав головку к клитору, сделал замах и вонзился в нее, дав ее клитору ту окончательную стимуляцию, которую она от него требовала.

Линетт напряглась, взметнула бедра вверх, замерла на вершине, и тогда волна за волной накрыли ее мощные спазмы оргазма. Она царапала Саймону спину, всхлипывая, выкрикивала его имя, она рассыпалась на мелкие осколки в его объятиях, она раз за разом сжимала его своим лоном.

Он застонал, заскрежетал зубами, вцепившись в подушку, пока Линетт извивалась под ним, побуждая его излить свое семя в ее глубины. Он удерживался одним усилием воли, он ждал, пока утихнет дрожь, чтобы высвободиться из цепкой хватки и пролить семя на простыню. Теперь уже его сотрясали спазмы, и происходящее с ним перечеркивало все то, что он до сих пор знал о сексе.

Горячая влага омывала его пенис, и он думал о том насколько несправедливо то, что семя его никогда не осядет в ее лоне, не примется в нем, не даст росток его, Саймона, будущего.

Он, наконец, был дома, но ему не позволят в этом доме остаться.

Глава 13

– Руссо не такая уж редкая фамилия, Филипп, – устало сказала Маргарита, – Я все равно попросила бы тебя о помощи.

Маргарита встала и взяла со стола пустой бокал. Подойдя к буфету, она наполнила свой бокал хересом, а ему налила бренди и со знанием дела подогрела золотистую жидкость над пламенем свечи.

Когда Маргарита поднялась, Филипп тоже встал, наблюдая за ней глазами любящего мужчины. Он сомкнул пальцы вокруг ее пальцев, принимая угощение. Его прикосновение словно прожгло ее насквозь, напомнив ей о том, как эти пальцы ласкали куда более интимные места ее тела.

– Почему не попросить о помощи твоего мужа? – тихо спросил он.

– У меня есть на это свои причины.

– Расскажи мне о них.

У Маргариты задрожала нижняя губа, и он опустил голову и языком провел по дрожащему изгибу. Он застонал и крепче сжал ее пальцы.

Маргариту словно захватил горячий вихрь. Его вкус был таким знакомым, таким желанным. И словно не было всех этих лет разлуки, она все так же горячо, все так же пламенно любила его.

– Я была тебе сердцем верна все эти годы, – прошептала она. Она дрожала так, что хересполился через край и вино попало на пальцы. – Но если я еще могу держать голову высоко, так это потому, что ни разу не изменила мужу по-настоящему.

Она почувствовала, каких усилий ему стоило отпустить ее и отступить на шаг. Грудь его тяжело вздымалась, и ноздри раздувались, как у жеребца, почуявшего свою кобылу.

– Тогда скажи мне правду, – сказал он тихо и залпом выпил приготовленный ею бренди. – Если ты не хочешь дать мне ничего другого, дай мне хотя бы это.

Она была внутренне готова к тому, что ее отказ отзовется в нем болью, но она не знала, как сильно его боль отзовется в ней.

– Я все тебе сказала!

– Хотел бы я, чтобы ты больше доверяла мне, верила в то, что я могу тебя защитить.

– Ты думаешь, что я уехала ради себя? Я порвала с семьей и друзьями, оставила все, что было мне дорого, и пришла к тебе в том, что было на мне, и после этого ты думаешь, что я оставила тебя ради собственной выгоды?

Филипп сжал бокал так, словно хотел его раздавить.

– Ты был на пороге смерти! – воскликнула Маргарита. Давняя боль вернулась с прежней остротой. – Они так тебя избили, что, как мне сказали, ты мог не дожить до конца недели. Но я все равно надеялась. – Она поставила бокал на стол и отвернулась. – Я верила, что ты выживешь, потому что не могла представить свою жизнь без тебя.

– Маргарита…

Она слышала, как Филипп поставил бокал на стол и почувствовала, что он подошел ближе. Обернувшись к нему, она подняла руку, давая знать, чтобы он не приближался.

– Прошу тебя. Ты моя слабость. Если ты прикоснешься ко мне, я упаду к твоим ногам и буду потом ненавидеть себя за это. Я не люблю де Гренье. Я не могу его любить, потому что я люблю тебя. Но он всегда хорошо ко мне относился, даже зная о том, что я его не люблю. Даже зная о том, что я не могу подарить ему сына, которого он так хочет.

Филипп замер.

– Если он такой образцовый супруг, то почему не обратиться к нему?

– Ты мне не поможешь?

– Ты знаешь, что я тебе помогу, Я бы вырезал сердце из груди и отдал тебе, если бы ты меня об этом попросила.

Маргарита вздрогнула как от боли, и глаза ее наполнились слезами.

– Он хорошо относился ко мне, но куда хуже к дочерям. Он не жесток, он просто… безразличен. – Часто дыша, Маргарита отвернулась. – После рождения дочерей я лишилась способности зачать вновь. Я боюсь, он ненавидит их за это, пусть даже сам не осознает этого.

– Он дурак. – Филипп вздохнул глубоко, и весь запал словно вышел из него. Теперь у него был вид человека, уставшего от борьбы и смирившегося с судьбой. – Итак, ты хочешь, чтобы я покопался в биографиях Саймона Куинна и Лизетт Руссо. Еще что-нибудь тебе нужно?

– Деньги. Мистер Куинн еще не принял моего предложения, но если он его примет, мне бы хотелось немедленно уладить с ним вопрос. Де Гренье собирался уехать из Вены в Париж через неделю после меня. Если все будет идти по плану, он будет здесь только через несколько дней. Ждать не так уж долго, но моей дочери хватит и часа, чтобы угодить в беду. Она уже отважилась раз приехать к Саймону Куинну.

– Тогда она пошла в мать, – сказал Филипп с такой любовью в голосе, что Маргарите стало трудно дышать.

– Слишком на меня похожа.

– Позволь мне облегчить твою ношу, сердце мое. Если тебе нужны средства, я к твоим услугам – только попроси.

– Спасибо, Филипп, я верну тебе деньги при первой возможности.

– Я прошу взамен только одного. – Взгляд его потемнел. – Когда у меня появится информация, которой я мог бы с тобой поделиться, я хочу передать ее тебе лично. Я хочу любоваться тобой хотя бы издали, если я не могу быть с тобой.

Во рту у нее пересохло.

– Это слишком опасно.

– Да, – согласился он, – очень опасно, но я не могу устоять. Ты ведь уедешь и больше никогда не вернешься в Париж?

Маргарита покачала головой:

– Нет, не вернусь.

Он скрестил руки на груди, и камзол натянулся у него на плечах, открывая взгляду превосходную мускулатуру, которую Филипп сумел так хорошо сохранить. Годы были к нему благосклонны. Она находила его столь же сокрушительно красивым, каким увидела впервые.

– Я позабочусь о том, чтобы тебя не обнаружили, – пообещал он. – Тебе придется защищать себя от себя самой, ибо ты знаешь, что я никогда от тебя не отвернусь.

– Филипп…

– Ты не доверяешь себе, как должна бы. Ты решила больше не делить со мной постель, следовательно, своего решения ты не изменишь. Ты слишком благородна, слишком верна, слишком упряма. – Он одарил ее улыбкой, в которой было столько отчаяния, что Маргарита не в силах была сдержать рыдания при виде ее. – Я не могу ненавидеть эти черты в тебе, ибо из-за этих черт я так тебя люблю.

Маргарита хотела попридержать язык, но не смогла Она видела жестокую несправедливость в том, что их любовь была как цветок, которому суждено расти в темноте, без тепла и солнечного цвета, как цветок, который пытается выжить в бесплодной почве их сердец, и омывают его лишь слезы и туман воспоминаний.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

– Я знаю.

Линетт проснулась от того, что что-то щекотало ей кончик носа. В изнеможении она раздраженно махнула рукой, пытаясь смахнуть то, что мешало ей спать. Глаза она держала плотно закрытыми в надежде, что ей вскоре снова удастся уснуть.

– Пора вставать, тиаска.

Насмешливо-ласковый голос Саймона разбудил не один лишь ее мозг. Каждое нервное окончание затрепетало при этих звуках.

– Саймон. – Линетт улыбнулась, но глаз не открыла.

Он наклонился над ней, и от него запахло мылом с маслом бергамота. Он легко, как перышком, прикоснулся губами к ее лбу.

– Ванна уже ждет тебя.

– Который час?

– Четверть четвертого.

Линетт застонала:

– Твои слуги, должно быть, тебя ненавидят.

Он засмеялся и распрямился.

– Может, у нас заведено готовить ванну именно в это время.

Линетт недовольно, даже угрожающе, заурчала.

– Мысли о тебе привели к необходимости принять холодную ванну, что я только что сделал, – растягивая слова, сообщил он, приглаживая ее взъерошенные волосы.

Открыв один глаз, Линетт посмотрела на него, дивясь тому, как может он выглядеть таким бодрым и свежим после бессонной ночи, проведенной в тяжких трудах. Волосы его сейчас были убраны в тугой хвост на затылке, но он по-прежнему был без рубашки, в одних бриджах.

Он приподнял черную бровь:

– Опять? Ну, ты и ненасытная.

– Хм… – Линетт перекатилась на спину и потянулась, едва не вскрикнув, когда он накрыл ее груди ладонями и слегка сжал. – Кто из нас ненасытный?

– Я не из тех, кто упускает представившуюся возможность.

Линетт горько вздохнула. Она устала, и ей было жаль с ним расставаться.

– Так вот что это было? Представившаяся возможность?

Он укоризненно на нее посмотрел, после чего встал и протянул ей руку.

– Я думаю, тебе следует пройтись по комнате голой, и тогда я готов простить тебе твой обидный вопрос.

Сморщив носик, Линетт ухватилась за его руку. Он потянул ее к себе, прижал и шлепнул по ягодицам, чем вызвал в ней еще один удивленный вскрик. Он поцеловал ее в нос.

– Вижу, недосып дурно сказывается на твоем настроении.

Линетт обняла его за стройную талию, скользнув пальцами под пояс бриджей.

– То, что я уезжаю от тебя, дурно сказывается на моем настроении, любимый.

– Тсс! – Он прижал палец к ее губам и, переплетя пальцы свободной руки с ее пальцами, потащил Линетт в смежную со спальней гостиную.

Там уже ждала медная ванна – радующая взгляд своими формами и довольно большая. От воды поднимался пар. Теплая вода искушала, так хотелось забраться в нее, чтобы развеять незнакомую ей доселе боль, которую Линетт испытывала при каждом шаге. Предусмотрительность и заботливость Саймона глубоко тронули ее как очередное доказательство того, что он ценил ее куда выше, чем приятную партнершу в постели.

Слуг нигде не было видно, и некоторая неловкость от того, что она разгуливала голой, испарилась. Линетт улыбнулась.

– Какие мысли вызвали эту загадочную улыбку? – спросил Саймон, поддерживая ее, когда она ступила в ванну.

– Я подумала, что стала развратной женщиной, позволив себе разгуливать голой с мужчиной, не испытывая при этом никакой неловкости.

– Поверь мне, в тебе нет ничего и отдаленно напоминающего развратную женщину.

Линетт с блаженным вздохом опустилась в глубокую ванну. У нее саднило в тех местах, о которых она раньше и подумать не могла, что они могут саднить. Руки и ноги у нее отяжелели от усталости. Однако по большей части Линетт чувствовала себя лучше, чем когда-либо, раньше. Оказывается, столь полное удовлетворение плотских потребностей приносит поразительное ощущение довольства жизнью. Наверное, поэтому Соланж всегда производила впечатление женщины, довольной жизнью и снисходительной к проявлению чужих слабостей, – и это расположение духа усиливало ее обаяние и шарм. Теперь Линетт поняла, почему у Соланж всегда хорошее настроение.

Саймон опустился рядом с ней на колени и принялся купать ее сам. Он натер влажную ткань душистым мылом и осторожно намылил Линетт. Из-под опущенных ресниц она наблюдала за ним, любуясь игрой его великолепных мышц, бугрящихся под загорелой кожей. Каким он был сильным и мощным, с какой невероятной нежностью прикасался к ней.

Рука его скользнула у нее между ног и Линетт поморщилась.

– Так сильно натерло? – тихо спросил он.

– Не сильнее, чем обычно бывает, наверное. – Она подмигнула ему. – Особенно если принять во внимание твои размеры.

Но она не смогла развеять его тревогу. Осторожно и тщательно он принялся ощупывать ее набухшую плоть Линетт развела ноги как можно шире – насколько позволяли размеры ванны, показывая Саймону, что она не боится его, и с ней не все так плохо.

Саймон судорожно вздохнул, глядя на нее, и глаза его, такие нежные, зажглись огнем совсем иного чувства. Прикосновения его теперь уже мало напоминали врачебный осмотр, они возбуждали, кончиками пальцев он развел ее губы и прикоснулся к крошечному узелку нервов, средоточию наслаждения.

Линетт судорожно схватилась руками за края ванны. Прикосновения Саймона были легкими как перышко и возбуждающими.

– Саймон?..

– Дай мне посмотреть на тебя, – прошептал он, ритмично поглаживая ее. – Смотри на меня.

Она всхлипнула, когда лоно ее снова сжалось, мышцы напряглись, а щеки вспыхнули от жара воды и того внутреннего огня, что вспыхнул в ней.

– Ты такая шелковистая на ощупь, тиаска, – пробормотал он.

Она лежала, распахнутая его взгляду, прикованная его взглядом, и губы ее приоткрывались, когда она отчаянно ловила ртом воздух, и тело ее натянулось, как тетива лука.

Вода начала волнообразно плескаться – это его рука возбуждала ритмичное движение воды, его рука на самой интимной части ее тела. Вода набегала на этот узелок, закручивалась воронкой вокруг него. Линетт откинула голову на край ванны, бедра ее поднимались, тело: инстинктивно стремилось навстречу разрядке.

– Хотела бы я, чтобы ты был во мне, – задыхаясь, проговорила она, чувствуя себя так, словно лоно ее зажило собственной жизнью, стремясь захватить его, удержать.

– Кончи для меня, – уговаривал он ее, осторожно и неглубоко протолкнув в нее палец. – Дай мне почувствовать, как я тебе нужен.

Прогнувшись, Линетт беззвучно кончала, и он смотрел на нее в момент столь интимный, что теперь, как ей казалось, у нее не осталось перед ним ничего скрытого.

Она повернула голову, подставляя ему губы:

– Поцелуй меня.

Он со стоном приник к ее губам. На этот раз она целовала его, демонстрируя все то, чему он ее научил. Язык ее ласкал его нёбо до тех пор, пока Саймон не вырвался, задыхаясь, ругаясь сквозь зубы.

Он встал с колен и подал ей руку.

– Надо тебя одеть и вернуть домой, пока не слишком поздно.

Плоть его была на уровне ее глаз, и Линетт видела, что он возбужден, она заметила, как подействовала на него ее страсть. Если бы он думал о своем удовольствии, он мог бы взять ее сейчас. Вернется она домой или нет – на нем это никак не скажется. Если не считать гнева де Гренье, ему ничего не грозило. Отец ее не станет настаивать на том, чтобы Саймон на ней женился, потому что счел бы такой союз недостойным дочери.

Получалось, что стремление как можно быстрее проводить ее домой диктовалось лишь заботой о ее благополучии.

Линетт оделась быстро, как, впрочем, и Саймон. Ее руки слегка задрожали, когда она увидела дыру на одолженных у слуги бриджах. Эта прореха в паху была наглядным свидетельством необузданности его темперамента, и тем слаще было для нее сознание того, что он сумел обуздать свой пылкий нрав лишь ради нее, ради того, чтобы доставить ей большее наслаждение. Саймон сумел быть нежным. Ради нее.

С тяжелым сердцем она спустилась вместе с ним вниз и вышла из дома, поеживаясь от холода. Небо было темное, улицы пустынны, если не считать некоторых особо ретивых лоточников, которые желали выставить товар загодя и с рассветом начать торговлю. Петр ждал у бордюра. Он держал поводья обоих коней. Конь Саймона тоже был здесь, уже под седлом. Линетт узнала того красавца жеребца, который вез Саймона в тот вечер, первый вечер в Париже, когда она впервые увидела своего будущего любовника.

Саймон помог ей сесть в седло, затем вскочил на коня сам. Рука его словно невзначай легла на эфес шпаги. В позе его не было ни напряжения, ни скованности. Охотник, маскирующийся под праздношатающегося. Линетт смотрела на него и едва верила в то, что этот черноволосый грозный красавец еще совсем недавно трепетал в ее объятиях.

Молча, они проехали весь путь до дома Соланж. Петр ехал позади, а Линетт и Саймон рядом, бок о бок. Когда она ехала к Саймону, ей было жарко, но сейчас, возвращаясь домой, Линетт ежилась от холода. Холод шел из самого ее нутра, холодил кожу.

Доехав до аллеи, ведущей к дому, они спешились. Петр поторопился отвести коней в стойла. Саймон стоял рядом с Линетт. Глаза его горели, осанка выдавала крайнее напряжение.

– Я пошлю записку тебе и виконтессе, – сказал он, – если узнаю что-то важное. Я верю, что ты серьезно отнесешься к моему предупреждению и как можно быстрее покинешь Париж. А до тех пор, заклинаю, не показывайся никому на глаза.

Линетт закусила нижнюю губу и кивнула. Сердце болезненно сжалось в груди, она почувствовала нечто сродни тому, что испытала, потеряв сестру.

Саймон взял ее лицо в ладони и поцеловал в дрожащие губы.

– Спасибо. – Руки его дрожали. Он отстранился. – Иди домой. Тебе пора.

И Линетт побрела в сторону конюшен, где осталась ее одежда. Она оглянулась и увидела, что Саймон смотрит на нее, спрятав руки за спиной. Глаза наполнили слезы, и она отвернулась и беззвучно заплакала, свернув с аллеи.

Эдвард проснулся от того, что у него сильно затекла шея. Он застонал и распрямился, обнаружив, что несколько часов кряду проспал, сидя в кровати Коринн. Он отодвинулся от изголовья, подвигал плечами и посмотрел туда, где спала она.

Она свернулась калачиком на дальнем конце кровати и смотрела на него запавшими от болезни глазами, с такими темными кругами под ними, что можно было подумать, что это синяки.

Эдвард замер.

– Доброе утро.

– Вы пьяны? – прошептала она.

Он хотел улыбнуться, но справился с искушением.

– Боюсь, что запах идет от вас. У вас был жар, и нам пришлось его сбивать, растирая вас водкой.

– Почему вы здесь?

– Я сам вот уже три дня задаю себе этот вопрос.

– Три дня? – воскликнула она, придя в ужас.

Эдвард слез с кровати и посмотрел на часы. Ему придется вскоре уйти, а вернуться ему, вероятно, не позволят.

Он потянулся за кувшином и стаканом на тумбочке и налил немного воды. Он нарочито медленно обошел кровать, чтобы не провоцировать еще большего напряжения, которое чувствовал в Коринн. Она перекатилась на кровати, чтобы быть к нему лицом.

– Вы можете сесть? – спросил он.

Коринн устало закрыла глаза, потом снова открыла.

– Наверно.

– Если вам нужна помощь, только попросите.

Она попыталась сесть самостоятельно.

– Где Фуше?

– Скорее всего, готовятся к новому дню. Они старые, – веско заметил Эдвард.

– Тьерри не старый.

– Мадам Фуше запретила ему ухаживать за вами.

Коринн протянула руку за стаканом. В этой большой кровати она смотрелась как ребенок – такая маленькая и хрупкая.

– Но насчет вас у нее не было возражений?

– Возраст не оставляет ей выбора, и она сочла, что лучше уж за вами будет ухаживать любовник, чем совершенно чужой мужчина, то есть ее сын.

Коринн поперхнулась при первом же глотке, и Эдвард услужливо постучал по ее спине.

– Это ложь, разумеется, – поспешил он успокоить ее на тот случай, если она вдруг решила, что за время, пока она находилась без сознания, с ней случилось нечто такое, о чем ей следует знать.

– Вы потрясаете меня своей самонадеянностью.

– Да, я взял на себя больше, чем имел право взять. – Эдвард выпрямился. – Должен подготовиться к работе, Вы позволите мне навестить вас завтра вечером?

Коринн смотрела на него во все глаза. Он ждал, зная, что не уснет сегодня – будет всю ночь думать о ней. Однако сегодняшний вечер лучше всего провести без нее и посвятить разгадке тайны, которую представлял собой Куинн. Вот уже несколько ночей подряд эта тайна не давала Эдварду покоя. Завтра он будет свободен от каких бы то ни было обязательств и сможет, наконец, выспаться, что, в свою очередь, позволит ему вернуться к Коринн посвежевшим и, возможно, вооруженным дополнительной информацией. И еще за это время она сможет восстановить силы. Он знал, что сейчас она чувствует себя слабой и беспомощной и от этого нервничает и может совершить опрометчивые поступки. Одно неверное движение может все испортить.

В дверь постучали, и вошла мадам Фуше. Она задыхалась после подъема по крутой черной лестнице. Увидев Коринн бодрствующей, мадам Фуше присела в реверансе:

– Доброе утро, мадам Маршан.

Коринн нахмурилась:

– Доброе утро.

Она все еще не ответила на вопрос Эдварда, и он, пусть неохотно, но все же принял ее молчание за отказ.

– Ей надо давать побольше пить, – сказал он экономке. – Из еды – говяжий бульон и овощи, соли чуть-чуть. Много воды.

– Да, сэр.

Эдвард протянул руку Коринн, и она вложила свою руку в его ладонь. Кожа у нее была тонкой и серой, как бумага, на руках проступили голубые вены. Такая хрупкая и при этом такая сильная. Он поцеловал ее руку и собрался уходить.

Он займется ею потом, когда она поправится. Это еще не конец.

– Где ваши очки? – спросила Коринн.

– Пропали в ночь пожара. Она схватила его за руку:

– Вы спасли меня.

– На самом деле вы сами выбрались из горящего здания. Я всего лишь вас поймал.

– И ухаживали за мной три дня. Спасибо вам.

Он поклонился, высвободил руку и повернулся к двери.

– Я буду ждать вашего прихода, – сказала Коринн едва слышным шепотом.

Эдвард замер, но больше никак не проявил своих чувств. О том, какое он испытал облегчение, знал лишь он сам. Он не мог позволить себе проявления радости, когда имел дело с женщиной, так боявшейся привлечь к себе мужское внимание.

– До завтра, – сказала Коринн.

Дежардан весело насвистывал, открывая дверь в свой кабинет. Он только что позавтракал, и настроение у него было отличное. По досадному недоразумению, когда начался пожар, Джеймс оказался не там, где ему надлежало быть по расчетам Дежардана, что повлекло за собой довольно неприятные последствия для Лизетт. Дежардан не хотел подвергать ее слишком большой опасности, но что поделаешь, если так вышло. Важен результат, и он-то как раз вполне устраивал виконта. Врач заверил его, что Лизетт выживет, и здоровье ее восстановится, и, самое главное, Джеймс так в нее влюбился, что три дня от нее не отходил – сам выхаживал.

Дежардан привык к тому, что фортуна ему благоволила. Взять, к примеру, Фуше. Если он и сожалел о том что снабдил Лизетт прислугой, от которой больше хлопот, чем пользы, то ведь ничего лучшего он позволить себе не мог, не вызывая подозрений у жены. Виконтесса Дежардан была женщиной красивой, слишком красивой для мужчины с такой заурядной внешностью, как у него, но, несмотря ни на что, жена его любила и не потерпела бы, чтобы он завел себе постоянную любовницу или даже интрижку на стороне. О том, что он содержал Лизетт, виконтесса Дежардан не должна была знать, и виконт тщательно хранил эту тайну наряду с прочими, касающимися его не всегда благовидных поступков, имеющих единственную цель – поднять социальный статус их семьи.

Теперь же оказалось, что возраст Фуше сыграл ему на руку, предоставив Джеймсу шанс еще раз сыграть – сочувствовать себя героем, а главное, стать героем в глазах Лизетт.

Виконт как раз успел сесть за письменный стол, когда в дверь постучали. Он улыбнулся дворецкому и сказал:

– Впустите.

Дежардан знал, кто к нему пожаловал, и был готов к этому визиту – эти встречи всегда проходили точно по расписанию.

Через несколько секунд зашел Тьерри:

– Доброе утро, милорд.

– Да, доброе.

Улыбка, которой Дежардан поприветствовал гостя, была вполне искренней. Он успел привязаться к этому человеку за двадцать лет его безупречной службы. Тьерри за это время выполнял много обязанностей: от привратника до курьера. И теперешняя его роль – роль сына господ Фуше – позволяла ему быть в курсе развития отношений между Лизетт и Джеймсом. Несмотря на возраст, Фуше легко приспосабливались к очередной игре, и в одночасье, став родителями взрослого мужчины, не растерялись.

– Как Лизетт? – спросил виконт.

– Она проснулась сегодня.

– Хорошие новости.

– Она устала и слаба, конечно, – сказал Тьерри, – но выглядит в целом неплохо.

Дежардан откинулся на спинку кресла и вытянул перед собой ноги.

– Расскажешь мне что-нибудь о том, как они с Джеймсом собираются продолжать отношения?

– Джеймс вернется завтра.

– Не сегодня?

– Нет, и я его понимаю. Ему нужен отдых. За мадемуазель Руссо непросто смотреть, когда она в беспамятстве. Надо сказать, что Депардье и его ребята сильно перестарались.

– Будь он неладен.

Дежардан никогда не забудет того момента, как увидел ее впервые: съежившуюся и несчастную, безжалостно отданную на растерзание целой своре грубых мужланов, которые измывались над ней до тех пор, пока почти окончательно не сломили ее дух. Но с другой стороны, и это прискорбное обстоятельство, как выяснилось, обернулось преимуществом для Дежардана, потому что вместе с Лизетт он приобретал ценный инструмент, который не получил бы, не будь Депардье так жесток к ней. Теперь Дежардан располагал сразу двумя ценными вещами: беззаветной преданностью Лизетт и знанием, кто она такая на самом деле. Только время может ответить на вопрос, пригодится ли Дежардану последнее, но от ценной информации он никогда не отказывался.

– Тогда я зайду к ней сегодня вечером, – сказал виконт. – Скажи ей, чтобы ждала меня.

– Да, милорд. – Тьерри выпрямился и наклонился вперед, положив на край стола конверт с большой черной печатью на обратной стороне. – Мне вручили это по дороге сюда.

Тьерри в последнее время стал практически единственным человеком, передающим ему послания Эспри, но с другой стороны, Тьерри был одним из тех немногих, с кем Дежардан виделся регулярно.

Дежардан бросил послание в ящик стола и вытащил маленький, но увесистый мешочек с серебром.

– Этим вечером можешь не работать. Однако я хотел бы знать, зачем Куинн приходил к ней. Хочу, чтобы ты был на месте, когда он откликнется на ее приглашение. Надеюсь, это произойдет завтра.

– Разумеется. – Тьерри поймал брошенный ему кошелек – Я, как обычно, в вашем распоряжении.

Дежардан ответил на несколько писем, а когда часы на стене пробили полдень, он встал из-за стола и привычным движением одернул камзол. Еще через мгновение в дверях возникла его жена. Она натягивала перчатки.

– Ты готов, Дежардан? – спросила она.

Ее темные волосы были искусно уложены, а на запястьях, пальцах и в ушах горели изумруды, которые так шли к ее глазам.

– Да, конечно. – Он обошел письменный стол. – Мне так же не терпится выразить свое сочувствие баронессе Орлинде, как и тебе.

Жена его хотела увидеть баронессу немедленно после пожара, но Дежардан откладывал визит, объясняя это тем, что баронессу сейчас и так осаждает множество любопытствующих и сочувствующих, и поскольку сейчас она жила в доме сестры, последней это едва ли могло понравиться.

Виконтесса пожала плечами.

– Я сочувствую этой женщине, – сказала она, – как сочувствовала бы любому, оказавшемуся в такой беде, но, если честно, такого рода трагедии чаще всего случаются с теми, кто попирает мораль.

– Конечно, – согласился виконт.

Он не боялся того, что о его присутствии на балу станет известно его жене. Баронесса никогда не обсуждала список гостей с кем бы то ни было, и те, кто посещал ее мероприятия, предпочитали об этом помалкивать. Таким образом, пресекалась всякая утечка информации, ибо, распространяя сплетни об увиденном или увиденных на очередном балу баронессы, сам сплетник признавался, что присутствовал на нем.

– Пойдем? – сказал виконт и предложил виконтессе руку.

Для него это будет не просто визит вежливости, в противном случае он позволил бы жене явиться с визитом к баронессе одной, без него, и передать от него необходимые слова соболезнования. У Дежардана был в том деле свой интерес. До того, как он покинет дом баронессы, ему предстоит узнать, было ли присутствие на том балу Куинна случайным совпадением или нет. Если принять во внимание приход Куинна к Лизетт вскоре после пожара, шансов на то, что произошло совпадение, почти не остается. К тому же если, как утверждала Лизетт, Куинн больше не работает на англичан, то вставал закономерный вопрос: почему Куинн до сих пор в Париже и что он тут делает?

Конечно, было бы проще убить его и покончить со всеми вопросами. Убийство человека, который больше никому не служит, не грозит расплатой.

«Да, в этом что-то есть», – подумал Дежардан и решил, что потом все хорошенько обмозгует.

Глава 14

Еще до полудня на стол Саймона легло первое сообщение. Написанное красивым летящим женским почерком, оно содержало вопрос, принял ли он решение относительно того разговора, что имел накануне днем с виконтессой де Гренье. Вначале Саймон решил письмо сжечь, но передумал и спрятал в стол.

Потом пришло еще одно сообщение, на этот раз в нем ничего не было, кроме одного адреса. В отличие от сообщения виконтессы эта записка Саймона порадовала.

Накинув камзол, он торопливо вышел из дома. Находиться в доме стало для Куинна пыткой, поскольку теперь там обитал не только Эддингтон, но еще и воспоминания, связанные с Линетт. Будь его воля, он вообще бы не бывал у себя дома, но только там он мог дожидаться новостей и как-то убивать время до темноты – раньше он к Лизетт заглядывать не хотел.

Саймон подгонял коня, словно силился умчаться от себя самого. Он чувствовал себя так, словно его загнали в угол. Обстоятельства не оставляли ему выбора. Он вынужден был поступать против собственной воли. Он не мог и шагу сделать ни вперед, ни назад, – отсутствие информации связывало его по рукам и ногам.

Саймон знал, где находится то ателье, адрес которого был указан в послании, но прямо туда отправиться не мог. Куинн был вынужден ходить вокруг него кругами, чтобы убедиться, что за ним нет «хвоста».

Прибыв на место, он позвонил в колокольчик и вошел внутрь. Увы, ни одного своего знакомого он там не увидел.

Саймон смял шляпу, окинул взглядом многочисленные рулоны тканей, взглянул на мужчину, беседующего с рыжеволосой женщиной за прилавком, и только тогда заметил чью-то руку, махавшую ему из-за шторы по ту сторону прилавка. Саймон зашел за деревянную панель и оказался в служебном помещении магазина. Там он увидел Ричарда.

– Не слишком ты торопился, Куинн, – со смехом сказал ему Ричард.

Саймон уселся за стол, заваленный обрезками тканей и катушками ниток. Как всегда, у Ричарда был вид праздного бездельника, но Саймон слишком хорошо знал его, чтобы верить первому впечатлению.

Сев на предложенный Ричардом стул, Саймон положил шляпу на стол и сказал:

– Интересный выбор места действия.

– Спасибо Эмми. – Ричард поклонился некрасивой девушке, которая, сидя в углу, вдевала нитку в иголку. – И особое спасибо ее матери, Натали.

За спиной у Саймона возникла рыжая модистка с подносом. Подойдя к столу, она поставила перед мужчинами разнокалиберные чашки и блюдца прямо на ворох лоскутов и принялась разливать чай.

– У Натали муж – портной, – пояснил Ричард, – но он всю неделю дома, болеет.

– Большое спасибо, – сказал Саймон Натали, а дочери ее послал воздушный поцелуй.

Эмми покраснела и опустила глаза.

– Женщины слетаются на тебя как мухи на мед, – пожаловался Ричард. – А мне пришлось битых два часа из кожи лезть, прежде чем Натали на меня посмотрела.

– Но твои усилия были вознаграждены.

– Я бы предпочел экономить силы, как ты, к примеру.

Саймон взял чашку с чаем и постарался расположиться поудобнее, насколько это позволял шаткий табурет.

– Скажи, у тебя есть для меня что-нибудь?

– Не знаю, насколько важно для тебя то, что я имею тебе сообщить, но за то, что я узнал кое-что любопытное, ручаюсь. – Ричард не стал пить чай, а, положив локти на стол, наклонился к Саймону поближе. – Узнать историю виконта де Гренье и его семьи, как ни странно оказалось проще простого.

– Да?

– Да. Виконт был замешан в скандале такого масштаба, что о нем тут, в Париже, до сих пор помнят.

– Как приятно, что у парижан такая цепкая память.

– Это точно. Виконт, говорят, был помолвлен с Маргаритой Пиккар, которая была бриллиантом чистой воды, насколько я понимаю.

– Она и сейчас все также хороша, – сказал Саймон и поставил чашку на стол. Ему внезапно захотелось выпить чего-нибудь покрепче.

– Однако еще до того, как они успели пожениться, невеста де Гренье сбежала с маркизом де Сен-Мартеном, известным губителем женских сердец, который на тот момент уже был женат. Я слышал несколько невероятных историй о том, как женщины рыдали по нему и молили о взаимности, стоя прямо на улице перед окнами дома, в котором он жил с семьей, но, очевидно его репутация не стала преградой для мадемуазель Пиккар.

Саймон представил надменную и холодную женщину, с которой говорил в гостиной, и в недоумении приподнял брови. Тогда он вспомнил горячую и пылкую Линетт. Похоже, и та и другая привыкли получать то, что хотят, и не стоят за ценой.

– Она была его любовницей больше года, – продолжал Ричард, – затем вернулась к де Гренье, который, несмотря ни на что, на ней женился. Он служит дипломатом и живет в Польше с тех пор, как женился на мадемуазель Пиккар. Де Гренье довольно часто бывает в Париже, и всегда приезжает один. У них было две дочери, но одна из них погибла.

– Разрыв с Сен-Мартеном прошел мирно?

– Говорят, у распутного маркиза случилась глубокая депрессия после их разрыва. После того как мадемуазель Пиккар вышла замуж, его никто не видел несколько месяцев и он уже никогда не был прежним.

Саймон размышлял, нахмурившись.

– Когда это произошло?

– В 1757-м. И еще, я не знаю, есть ли тут какая-то связь, но фамилия Сен-Мартена – Руссо.

– Это не совпадение. Слишком много совпадений. Так не бывает.

– Ты знаешь, что это значит?

– Возможно. – Саймон внезапно пожалел о том, что так плохо выспался – мозг отказывался работать в полную силу.

– Не говори об этом ничего Эддингтону.

– Конечно, не скажу. Ты же меня знаешь.

Саймон поднялся с табурета.

– Ну, так как? Ты собираешься рассказать мне, что тут, черт возьми, происходит?

– Пока нет.

– Черт, Куинн, не уходи! Я еще не закончил.

Саймон задержался у стола.

– Я расскажу тебе то, что знаю, а ты в ответ расскажешь мне, что ты накопал, – предложил Ричард.

– Бекинг, не дави. – Куинн терял терпение.

– Ну ладно. Сегодня днем я заскочил к мадемуазель Руссо, как раз перед тем, как приехать сюда. Один из ее слуг как раз в это время уходил, и я решил за ним проследить. Он направился прямиком к Дежардану, и виконт принимал его как гостя, а не как слугу.

– Наверное, это немного странно, – пробормотал Саймон, – но я не слишком удивлен. Дежардан платит прислуге Лизетт и ждет от ее слуг отчета о том, чем она занимается, и кто у нее бывает.

Именно поэтому Саймон не собирался заранее оповещать Лизетт Руссо о своем следующем визите.

– Но самое интересное еще впереди. Этот парень, Джеймс, тоже пошел следом за слугой. И кстати, «хвост» из него получился отличный. Видно, он работал со знанием дела. Я заметил его только тогда, когда сел на коня, чтобы ехать на встречу с тобой. Я поворачивал за угол, когда он попался мне на глаза.

– Выходит, что мышка почувствовала ловушку, – кивнул Саймон. – Бекинг, ты, как всегда, отлично сработал. Вот этой новостью ты можешь поделиться с Эддингтоном. Порадуй его.

– Да, сегодня у меня удачный день. Саймон похлопал Ричарда по плечу. – Посмотрим, что ты сможешь разузнать про маркиза.

– Уже над этим работаю, – заверил его Ричард. – Как ради себя, так и ради тебя. Давно уже не попадалась мне такая интересная работенка.

Саймон с улыбкой вышел из ателье и поехал к Лизетт.

Дежардан, поднимаясь в комнату Лизетт, не вынимал руку из того кармана, где лежало послание от Эспри. Еще одно требование Эспри на этот раз касалось Саймона Куинна. На этот раз цели Эспри и Дежардана совпадали. Саймон Куинн слишком близко подобрался к Лизетт, чтобы Дежардан мог смотреть на происходящее сквозь пальцы. Если не проявить осторожность, он может ее потерять.

Дежардан один раз постучал в дверь и вошел, не дожидаясь разрешения. В конце концов, этот дом со всей обстановкой принадлежал ему.

– Малышка моя! – воскликнул он, направляясь к кровати.

Лизетт полулежала-полусидела на подушках, подоткнутых к изголовью кровати. В ночной рубашке, укрытая по грудь одеялом, она казалась очень маленькой и хрупкой. Она напомнила Дежардану его дочь Анну, и к горлу у него подступил комок.

– Милорд, – пробормотала Лизетт все еще сдавленным и хриплым голосом.

– Как себя чувствуешь? – спросил Дежардан и, пододвинув к кровати стул, уселся на него.

– Я устала. Я растеряна.

– Насчет первого я сделать ничего не могу, но насчет растерянности – пожалуй, в моих силах кое-что тебе прояснить.

Лизетт вздохнула и зашлась от кашля. Схватив лежащий у нее на коленях поверх одеяла большой носовой платок, она поднесла его к губам.

– Врач приходил?

– Не знаю.

– Я пошлю за ним, когда буду уходить.

– Спасибо.

Дежардан улыбнулся:

– Для тебя я готов на все.

Лизетт кивнула серьезно, без улыбки.

– Надеюсь, ты тоже готова для меня на все, – сказал он.

– Разве за два последних года я дала недостаточно тому доказательств?

– О, вполне достаточно. – Дежардан закинул ногу на ногу. – Но мир меняется, повсюду войны. Друзья становятся врагами и наоборот. Такова жизнь.

Лизетт смотрела на него, в недоумении сдвинув брови.

– Что произошло?

Виконт обвел взглядом комнату, заметив бледно-розовую кушетку в странном месте. Он кивнул в сторону этого предмета мебели:

– Джеймс там спал?

– Полагаю, да.

Голос ее звучал несколько странно, и Дежардан спросил:

– Так вот в чем источник твоей растерянности?

– Да. – Лизетт теребила носовой платок. Я не понимаю, зачем ему так стараться для меня. Если только у него свой, особый интерес. Вы можете его интересовать?

– Сомневаюсь. Так трудно поверить, что он заботился о тебе просто потому, что ты ему небезразлична?

– Но он меня совсем не знает.

Дежардан пожал плечами:

– А что тут знать? Твои любимые блюда, места, которые ты больше всего любишь посещать? Согласен, имея подобную информацию, проще поддержать разговор, но, честно, разве эти сведения могут как-то изменить то чувство, что испытываешь к человеку после первой встречи? Нескольких секунд хватает, чтобы понять, хотим мы узнать человека лучше или нет. Очевидно, Джеймс решил, что ты ему небезразлична, и это все.

Лизетт в раздумье кусала губы.

– Я думаю, что ты для него загадка, а он из числа тех мужчин, которые любят разгадывать тайны.

– Загадка, – повторила Лизетт.

– Я так думаю.

– Хм… Тогда скажи, почему ты здесь? – спросила Лизетт, взглянув на виконта.

– Хочу убедиться, что ты здорова.

– Тьерри тебе бы обо всем сообщил.

Дежардан усмехнулся:

– Да, но иногда я предпочитаю увидеть все сам.

– Думаешь, я могла бы сбежать? – протянула Лизетт.

– Могла бы. Кажется, Куинн не желает тебя забывать. Возможно, ты что-то скрываешь от меня о вашей с ним связи.

– Ты считаешь так потому, что он зашел ко мне?

– Я говорю это, потому что он поставил человека наблюдать за твоим домом.

Лизетт замерла, пристально глядя на Дежардана. Сегодня он вел себя как-то странно. От обычной непринужденности не было и следа. И Лизетт нервничала. Беспокойный хищник всегда смертельно опасен.

– Я должен сказать, – пробормотал Дежардан, – что мне теперь куда легче, когда я вижу, что тебе неприятно об этом слышать.

– Конечно, мне неприятно, – огрызнулась она. – Мне не нравится, когда кто-то лезет в мою жизнь. Достаточно одного тебя.

– Хотел бы я, чтобы это было правдой.

Лизетт уронила платок и скрестила руки на груди.

– Скажи мне, зачем ты пришел. – Понимая, что Дежардан явился к ней, скорее всего по какому-то важному делу, Лизетт не желала тратить силы на бессмысленные разговоры.

Дежардан достал из кармана послание и бросил его Лизетт. Конверт приземлился возле ее бедра. Она взяла его, внимательно осмотрела и заметила черный взломанный сургуч без печати. На конверте не было ни адреса, ни фамилии получателя.

Лизетт подняла глаза на виконта:

– Мне следует это прочесть?

– Да, пожалуйста.

С большей, чем обычно, осторожностью Лизетт развернула письмо и принялась читать.

– От кого оно? – одними губами прошептала Лизетт.

Тон письма был таков, что холодные мурашки поползли по спине. Аноним требовал информацию о Саймоне Куинне и грозил лишить Дежардана дочери, если тот не предоставит требуемое.

– Человек, который называет себя Эспри, или Дух, – ответил Дежардан. – Вот уже двадцать лет он занозой торчит у меня в боку.

Лизетт уронила руки на кровать. Состояние Дежардана внушало ей тревогу и отчасти страх. Дежардан был испуган и растерян. Она ни разу не видела его таким, но эти два чувства были слишком хорошо ей знакомы, чтобы не узнать их в другом человеке.

– Он все время угрожал вам расправой над членами вашей семьи? Все эти двадцать лет?

– Да, с самого начала. Я иначе никогда не стал бы ему помогать. – Виконт поднялся и нервно заходил по комнате. – Ты работаешь с Джеймсом потому, что так приказал Эспри. Его интересует Франклин, и я надеялся, что тебе удастся узнать нечто такое, что я мог бы использовать как приманку для Эспри; нечто такое, с помощью чего мог бы вытащить Эспри из тени.

– Конечно, я сделаю что смогу.

– Сейчас уже не до этого. Ты прочла последние требования. Человек Куинна проследил за Тьерри до самого моего дома. И очень скоро Эспри через Тьерри или Куинна выйдет на тебя.

Лизетт вдруг стало холодно. Она зябко укуталась в одеяло.

– Это сильно вас расстраивает.

– И тебя это тоже должно здорово насторожить, – сказал Дежардан. – Депардье был на службе у иллюминатов. Если Эспри узнает, что ты убила одного из его самых надежных сподвижников, он отберет тебя у меня. Хорошо еще, если он просто тебя убьет. Я видел, что он делает с людьми. Он их разрушает.

– Разрушает? – переспросила Лизетт. Ее пугал не столько рассказ Дежардана сам по себе, сколько очевидная нервозность виконта. В каких только переделках они не побывали вместе, и Дежардан никогда не терял самообладания.

– Когда-то он невзлюбил маркиза де Сен-Мартена. Он лишил несчастного всего, что было ему дорого. Ничего не пощадил.

– Что мы можем сделать?

– Воспользуйся своей болезнью для того, чтобы еще глубже войти в жизнь Джеймса. Позволь ему делать все, что он может, для твоего комфорта. Пусть связь между вами крепнет. Не препятствуй этому. Сделать это будет нетрудно, ведь он спас тебе жизнь.

– А как насчет Куинна? Он вернется.

– С Куинном я разберусь сам.

В голосе Дежардана звучала угроза. Лизетт почувствовала тошноту. Нервозность Дежардана подстегнула ее тревогу.

– Я сделаю все, что смогу, в отношении Джеймса.

– Спасибо. – Виконт подошел и поцеловал ее руку, затем забрал записку от Эспри и положил в карман. – Я подумаю, куда тебя переселить. Больше я не считаю этот дом безопасным убежищем.

С этими словами он вышел и закрыл за собой дверь. Лизетт прижалась щекой к подушке и тихо заплакала. Неужели судьба так и не позволит ей узнать о ее прошлом до того, как за ней придет смерть?

– Вы крепко влипли, Лизетт.

Лизетт вздрогнула, сердце ее забилось с утроенной силой при звуках этого тихого голоса у нее за спиной. Перевернувшись, она уставилась на дверь, ведущую в гостиную. Там стоял Саймон в расслабленной позе, глядя вслед Дежардану.

– Как вы сюда попали? – спросила Лизетт, торопливо утирая мокрые щеки.

– Да будет вам, – насмешливо протянул он. – Мы с вами знаем, как это делается.

Лизетт смотрела, как он заходит в ее спальню с таким видом, словно эта спальня была его собственной. Он схватил стул, на котором только что сидел виконт, развернул его и уселся задом наперед, обхватив руками спинку.

В этой очень женственной бело-розовой комнате мощное мужское начало Саймона заявляло о себе до неприличия громко. Он даже не пытался скруглить острые углы. Невольно Лизетт сравнила его с Эдвардом. Разница сразу бросалась в глаза. Эдвард был настоящим мужчиной во всех смыслах этого слова, и, тем не менее, он сумел обуздать свое чисто мужское стремление к превосходству и сегодня утром проявил сдержанность, не боясь показаться размазней. Ради нее. Лизетт почувствовала странное теснение в груди и поспешила отогнать воспоминание. Сейчас она не могла о нем думать. Ее измученная душа не перенесла бы таких мыслей.

– Расскажите мне о себе, Лизетт, – протянул Куинн, пристально глядя на нее.

– Мне следовало убить вас за то, что вы без спроса вторглись в мой дом, – прошипела она, пряча смятение под маской агрессии – дело для нее привычное, иначе она не выжила бы.

– Хотелось бы посмотреть, как вы станете меня убивать. Вы слабы, как котенок.

– Если я закричу, ко мне придут на помощь.

– Кто? Те слуги, которых приставил к вам Дежардан?

Он прав. Она была слаба, с ней случилось то, что, как она себе обещала, с ней никогда не должно случиться.

– Я здесь не для того, чтобы причинить вам вред, – тихо сказал он. Он вдруг стал очень серьезным. – Я просто хочу знать, кто вы.

– Зачем?

– Мне кажется, я встретил вашу родственницу, и хочу понять, прав ли я.

Лизетт побледнела, и ладони ее увлажнились.

– Что такого сделали вам ваши родители, чтобызаставить вас пойти на все эти ухищрения? – тихо спросил он. – Угрожали выдать вас замуж? Урезать ваше содержание?

– Чего вы хотите? – огрызнулась Лизетт.

Саймон приподнял бровь.

– Ко мне это не имеет никакого отношения.

– У меня нет семьи. Все умерли.

Саймон прищелкнул языком:

– Лгать грешно. Хотя, я думаю, эта ложь – самая безобидная из всего, что вы совершили в жизни.

– Вы такой самонадеянный, так безапелляционно судите всех, – запальчиво бросила Лизетт, – словно знаете все на свете. Словно вы выше других людей.

– В настоящий момент у меня такое чувство, словно я вообще ничего не знаю. Я надеюсь, что вы прольете свет на то, что происходит.

Лизетт и выжила во многом благодаря умению правильно судить о людях, и сейчас у нее было ощущение, что Саймон говорит искренне. Разум подсказывал, что он блефует, но сердцем она ему верила.

– Понятия не имею, о чем вы говорите.

– Ваша сестра очень любит вас и глубоко скорбит о том, что вас потеряла. Неужели вам нет до нее дела? Неужели сердце ваше настолько остыло, что вы можете просто взять и вычеркнуть ее из своей жизни одним махом?

– Моя сестра? – Лизетт схватилась за горло.

Комната начала вращаться у нее перед глазами. К горлу подкатил ком, и она вслепую потянулась к тазу на тумбочке.

Саймон не медлил ни секунды. Он оказался рядом с ней в то же мгновение, как стул, на котором он сидел, упал на пол. Он поднес таз к губам Лизетт, и ее вырвало. Ослабевшее тело не вынесло напряжения дня.

Когда спазмы в животе прекратились, она без сил откинулась на подушки. Саймон подошел к двери и запер ее. Еще мгновение, и в дверь постучали, после чего подергали ручку.

– Мадам Маршан? – раздался из-за двери женский голос. – С вами все в порядке?

«Только попробуй сказать ей, что я здесь», – одним взглядом сказал ей Саймон, угрожающе приподняв бровь.

Лизетт судорожно схватила ртом воздух и ответила:

– Я перевернула стул, когда шла к ночному горшку. Вам ни к чему беспокоиться.

– Я принесу ключ и помогу вам, – предложила мадам Фуше.

– Нет! Прошу вас, не надо. Я хочу спать, и все. После долгой паузы из-за двери донеслось:

– Хорошо. Позвоните в колокольчик на столе, если я вам понадоблюсь.

Саймон стоял, прижав ухо к двери. В конце концов, он кивнул и вернулся к Лизетт. Он поставил стул наместо и сел на него как подобает, а не задом наперед. Он терпеливо ждал, пока она начнет говорить.

– Что я должна вам сказать? – спросила Лизетт.

Голова у нее нещадно болела. Перед глазами плясали красные пятна, и лоб покрылся испариной.

– Я пытаюсь понять, в каком родстве вы находитесь с Линетт.

– С Линетт?

По красивому лицу Саймона пробежала тень.

– Вам не знакомо это имя?

Лизетт покачала головой, но в душе ее вспыхнула искра надежды, и от этой надежды у нее так закружилась голова, что она вообще потеряла способность соображать.

– Где ваша семья, Лизетт? Кто они?

– Я не знаю, – прошептала она, чувствуя себя так, словно стоит нагая перед толпой.

– Как вы можете не знать, где ваша семья? Я – бастард, и все равно знаю, что родился в Дублине и что мать моя была портнихой.

Лизетт проглотила вязкую слюну и, потянувшись за влажной тряпкой на тарелке на ночном столике, приложила ее к горящему затылку.

– Я ничего не помню о своей прошлой жизни. Все, что я о себе помню, исчерпывается двумя последними годами моей жизни.

Саймон уставился на нее, не моргая:

– Как такое возможно?

– Хотела бы я знать! – воскликнула Лизетт, сотрясаемая беззвучными рыданиями.

– Проклятие! – Саймон встал и принялся ходить по комнате, совсем как Дежардан. – Два года назад погибла молодая женщина с вашим именем. Ее похоронила семья – родители и сестра-близнец.

– Сестра-близнец?

Неужели, правда? Неужели судьба смилостивилась над ней, наконец, подарив сестру, точь-в-точь похожую на нее? Сестру, в которой она узнает себя?

– Да. – Саймон остановился и сделал глубокий вдох.

Он провел рукой по волосам, оставив их в беспорядке. Он не заметил этого, и ему, похоже, было все равно.

– Как вы получили свое имя?

– Депардье называл меня Лизетт. И мне… мне это имя пришлось по душе. Я решила, что буду Лизетт.

– Депардье?

– Увы, он относится к моим самым ранним воспоминаниям. – Лизетт зябко повела плечами.

Ей опять стало плохо. Ее бы снова вырвало, если бы хоть что-то осталось в желудке.

– А Руссо? Или все же Маршан?

– Дежардан дал мне фамилию Руссо. Сказал, что она мне подходит. Как правило, я называла себя Маршан в качестве дополнительной защиты от Депардье. Он злился из-за того, что потерял меня, и, поскольку, он не мог держать меня при себе постоянно после вмешательства Дежардана, он мог бы прийти ко мне так, от нечего делать, если бы знал, как меня найти.

– Мне вы не сказали, что ваша фамилия – Маршан.

– Моя миссия в Англии должна была стать последней из тех, что поручал мне Дежардан. Он пообещал, что, если я смогу узнать имя вашего руководителя, он освободит меня. Я не видела причин для того, чтобы скрывать свое имя, тем более что совсем не была уверена в том, что это имя – настоящее.

– Я думаю, Дежардан прекрасно знает, кто вы, – сказал Саймон. Он стоял, уперев руки в бока. – Я думаю, он держал вас при себе, чтобы в случае чего использовать как козырную карту в своей игре.

– Но… – Нижняя губа Лизетт задрожала, и она прикусила ее, чтобы не показывать перед Куинном слабости.

– Вы действительно думаете, что ему есть до вас дело? Если он посылает вас убивать тех, кто путает его карты?

Лизетт молчала. Ей было больно и страшно от сознания того, что обратиться ей действительно не к кому. Нет, она не верила в то, что Дежардан любит ее в любом понимании этого слова, но она действительно надеялась, что он жалеет ее, пусть совсем чуть-чуть.

Саймон подошел к кровати и сел, взяв руку Лизетт в свою. Он пристально смотрел ей в глаза, словно хотел заглянуть в душу.

– Ваша семья вас любит. Им очень не хватает вас. Они примут вас с огромной радостью, несмотря ни на что. Я в этом уверен.

Горло Лизетт сжал спазм.

– Я не стою их любви. Больше не стою.

– Это не вам решать, – проворчал Саймон и погладил ее по руке. – Однако кое-кто мечтает увидеть вас мертвой. И этот некто пошел на все, чтобы вас сочли таковой. В Польше есть могила, в которой лежит чье-то тело, и на могильном камне стоит ваше имя. И вы считаетесь умершей. Пока.

– Они знают обо мне? – спросила Лизетт и высвободила руку, чтобы смахнуть слезы.

– Можно сказать и так. Но одна лишь ваша сестра продолжает надеяться. Ваша мать видела тело, как видел его, ее супруг. Ей трудно поверить в то, что вы все же живы.

– Я понимаю.

– Одного взгляда на вас будет достаточно, чтобы отмести все сомнения.

– Я никогда вам не нравилась, – прошептала Лизетт. – Зачем вы все это мне рассказываете? Почему не оставили меня в мертвецах?

– Увы, я не могу поступить иначе, – покачав головой, сказал Саймон. – Хотя мне трудно представить, как вы можете принести своим близким что-то кроме горя.

Лизетт обдумала то, что он сказал, и глаза ее широко распахнулись.

– Все это ради Линетт, верно? Вы делаете это ради нее.

Саймон сжал зубы.

Она тихо засмеялась и привстала с кровати, выругавшись сквозь зубы.

– Бедняжка Саймон, – насмешливо протянула она. – Как жестоко обошлась с вами судьба, заставив влюбиться в женщину, которая так на меня похожа.

– Ведьма. – Он бросил на нее взгляд, полный холодной злобы, но Лизетт не испугал этот его взгляд. Саймон – пес, который громко лает, но кусает лишь в самом крайнем случае.

– И что нам теперь делать?

– Продолжайте в том же духе, – сказал он. – Никому не говорите о том, что я вам сказал. Дайте мне время. Мы все еще очень мало знаем.

– За вами охотится один человек.

– Я слышал. Предоставьте его мне.

Лизетт затаила дыхание, пытаясь придумать, что сказать, как помочь и как выразить свою благодарность.

– Я хотела бы что-нибудь сделать для вас.

– Вы можете. Все, что узнаете от Джеймса, передавайте в первую очередь мне.

– При чем здесь Джеймс? – Сердце ее перестало биться на мгновение. – Зачем вам его вовлекать?

– Именно из-за него я все еще в Париже, и, как муха в паутине, запутался в вашем прошлом. – Саймон направился в гостиную, явно расстроенный своими мыслями. – Поправляйтесь, – пробормотал он. – В скором времени вы можете мне понадобиться, – сказал он и исчез так же внезапно, как появился.

Лизетт осталась одна. Она была больна душой и телом. Терзаемая надеждой ожидания и глубоким раскаянием.

– Эдвард, – пробормотала она, свернувшись калачиком на подушке.

Судьба была так к ней несправедлива. Она давала ей одной рукой и отнимала другой. Неужели ей суждено всегда быть мукой для тех, кто к ней милосерден?

Зарывшись головой в подушку, Лизетт плакала до тех пор, пока не уснула.

Глава 15

Саймон покинул дом Лизетт с гораздо большим багажом, нежели с тем, с каким он туда прибыл. Он прихватил с собой одежду, принадлежащую Тьерри. Они с ним были примерно одного роста и носили одежду одного размера, и в том, что Тьерри почтит визитом Дежардана, не будет ничего необычного. Именно туда и направлялся сейчас Куинн.

Он спрятал собственную одежду в тисовых зарослях, что тянулись вдоль каменной ограды сада за домом, и вышел на аллею. Натянув треуголку Тьерри на самые брови и сунув руки в карманы его ливреи, Саймон отправился к Дежардану пешком.

Отсюда до виконта было не сказать, чтобы очень далеко, но и не очень близко. Достаточно времени, чтобы, прогуливаясь, обдумать то, чем он располагал, и решить, каких именно фрагментов мозаики ему не хватает для полной картины. То и дело Саймон осматривался, но ничего тревожного не заметил. И поэтому он несколько растерялся, когда из неприметного экипажа вдруг высунулась рука в перчатке. Было это совсем недалеко от дома, где жил Дежардан, – за углом от парадного входа.

Саймон замер, однако быстро пришел в себя и принял из руки неизвестного послание, не поднимая головы, чтобы его не узнали. Шторы в карете были задернуты, перчатка закрывала руку целиком, до локтя.

– Передай ему, что я теряю терпение, – раздался из кареты неприятный, скрипучий голос.

Потом по потолку кареты постучали, и кони тронулись с места. Карета уехала.

Саймон продолжал свой путь, засунув конверт в карман и делая вид, что ничего особенного не произошло, но на душе у него было очень неспокойно.

Очевидно, Эспри не был вымышленным персонажем, как изначально предположил Саймон. Он действительно существовал и представлял собой реальную угрозу.

Саймон уже через пару минут был у порога Дежардана. В дверь он постучал с демонстративной настойчивостью. Дверь широко распахнулась и дворецкий хотел было впустить визитера в дом, но вдруг заметил, что пришедший не Тьерри.

– Месье Куинн.

Саймон вытащил свою визитку и, плечом отодвинув дворецкого, вошел, не дожидаясь, пока ему откажут.

Слуга открыл было рот, чтобы выразить свое возмущение такой наглостью, но встретился с Саймоном взглядом, и что-то в этом взгляде заставило его закрыть рот. Без единого возражения Куинна проводили в тот самый кабинет, где состоялся обмен Лизетт Руссо на людей Саймона. Куинн не стесняясь, налил себе бренди и лишь затем с комфортом устроился на кушетке.

– Куинн, – своим раскатистым баритоном поприветствовал его Дежардан, – какая приятная встреча!

Но Дежардан слишком долго задержался взглядом на одежде Тьерри, при этом, обнаружив тревогу, чем Куинн не преминул воспользоваться.

– У меня для вас кое-что есть, – сказал Куинн, поставив бокал на стол и засунув руку в карман за посланием Эспри. С преувеличенным интересом он рассматривал конверт. – Любопытная печать. Вернее, отсутствие таковой.

– Передайте этот конверт мне, – сердито сказал Дежардан, прищелкнув при этом пальцами.

– Нет. – Саймон взломал печать и достал содержимое конверта.

Виконт выхватил записку из рук Саймона. Саймон улыбался:

– И что Эспри хочет знать?

Дежардан побледнел:

– Что вы знаете об Эспри?

– Не так уж много, но вы мне сейчас все о нем расскажете.

– Убирайтесь! – Виконт трясущимися руками засунул письмо с оторванным концом в карман камзола. – Убирайтесь, пока я вас не вышвырнул.

– Вы готовы дать мне уйти, не получив ответы на интересующие вас вопросы? Как это на вас не похоже. Может, все дело в страхе, а?

– Какая глупость! – в ярости воскликнул виконт. – Да вы просто ноль! Ничто! Для меня вы ничто, и для англичан ничто. Пропадете вы – и никто о вас даже не вспомнит.

– Это угроза? – Саймон, ухмыляясь, наклонился вперед. – Должно быть, вы точно также думали, о Лизетт Байо. Или все же Руссо? Признаюсь, я запутался. Тем не менее, вы заблуждались. Она пропала, и сейчас ее нашли.

Дежардан сжал кулаки.

– Объяснитесь.

– Нет-нет. Сейчас объясняться будете вы, а не я.

– Лучше всего вам забыть обо всем, что, как вам кажется, вы знаете, и как можно быстрее уехать из страны. Дела, в которые вы влезли, приведут вас прямиком в преисподнюю.

– Двадцать лет вы были на побегушках у Эспри. Очевидно, сами вы выпутаться не можете. Но я могу вам помочь, – сказал Саймон, – если мне это будет выгодно.

Дежардан сел, тем самым, выдав свой интерес.

– В чем состоит ваша выгода?

– Я получу Лизетт, а вы оставите ее в покое и забудете о ее существовании.

На лице. Дёжардана расплылась победная улыбка. Саймон невольно тихо рассмеялся.

– Я знал, что она вам небезразлична! – самодовольно заявил Дежардан.

– Не важно, что, как вам кажется, вы знаете. Расскажите мне об Эспри.

Дежардан вытянул губы в задумчивости и откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Он выдерживал паузу. Долгую паузу. Наконец он заговорил.

Когда Дежардан закончил свой рассказ, Саймон спросил:

– Сколько времени прошло между тем днем, как расправились с Сен-Мартеном, и следующим письмом?

– Десять лет или что-то вроде того.

– И когда пришло следующее сообщение, Эспри не приходил к вам в винный погреб, верно?

– Нет, не приходил.

– И вы не находите это странным?

– Я все в этой истории нахожу странным, – бросил в ответ Дежардан.

– В первых сообщениях не было ни слова написано Эспри, и он встречался с вами в погребе, верно? Последние сообщения написаны его рукой и никаких личных встреч больше не происходит, так? В первых записках были драгоценности, в более поздних их нет.

– В одном были, – поправил Саймона Дежардан. – И только после того, как я отказался принять камень, он стал расплачиваться со мной, угрожая моей семье.

– И вам ни разу не приходило в голову, что к вам обращались разные люди?

Дежардан замер.

– Почему мне это должно было прийти в голову?

Саймон в ответ лишь пожал плечами.

– Он один такой, Куинн. Даже вы должны это понимать.

Саймон не мог не заметить оплеухи, но сделал вид, что ничего не услышал.

– Дубликат можно получить с чего угодно, если только все сделать по-умному.

Виконт тщательно взвесил сказанное Куинном.

– Как вы намерены мне помочь?

– Я думаю, сегодняшний случай доказывает, что Эспри можно одурачить.

– Выдумаете, мы сможем использовать Тьерри как приманку?

– Нет. – Саймон забарабанил пальцами по колену. – Я думаю, Тьерри знает Эспри лучше, чем вы думаете. Что-то было не так в тоне того человека, когда он обращался ко мне. Он не приказывал в том смысле, как мы понимаем приказ. Скорее то было увещевание. Так обычно к мелким сошкам не обращаются.

– Чепуха. Абсурд! Тьерри со мной уже много лет.

– Преданность легко перекупается. А вам не приходило в голову, что Эспри тоже мог знать Тьерри многие годы?

– Я не упускаю такой возможности, как и многих других. Чего я действительно не понимаю, так это того, как вы собираетесь мне помочь, – сказал виконт. – Если бы Тьерри работал на Эспри, он бы давно сдал ему Лизетт.

– Почему? Это Эспри организовал ее похищение? Дежардан ничего не сказал, но его молчание многое сообщило Саймону.

– Организуйте встречу с Сен-Мартеном, – сказал Саймон, вставая. – Затем сообщите мне, когда и где она состоится.

– Вы ведете себя так, словно я вам полностью доверяю, – раздраженно сказал Дежардан и тоже встал.

– А у вас еще кто-нибудь есть?

Тонкие губы Дежардана стали еще тоньше.

– Что у вас на уме?

– Ловушка.

– На кого будете ставить?

Саймон усмехнулся и прошел к двери. Он вышел в коридор, свернул направо и пошел к задней части дома.

– Вам придется делать то, что я говорю, если хотите это узнать.

Саймон прошел на кухню, затем из кухни спустился вниз, в подвал. Дежардан едва поспевал за ним, поскольку шаги у Саймона были куда шире, чем у маленького и щуплого Дежардана. Открыв дверь в катакомбы, Куинн заглянул вниз.

– Мне нужен факел, – сказал он.

– Вы говорите так, словно у меня их целый склад, бери не хочу.

Саймон посмотрел на него, приподняв бровь. Пауза затягивалась. Наконец виконт выругался и поднялся на кухню. Через несколько секунд он вернулся с горящим факелом.

– Там внизу нет ничего примечательного, Куинн.

– Разумеется, нет. – Саймон вошел в каменный коридор и закрыл за собой дверь.

Как и подозревал Куинн с самого начала, через полчаса он оказался на кладбище – в том самом месте, куда его привели, когда он потребовал, чтобы ему показали его людей. Под городом протянулись подземные переходы в несколько миль длиной – целые лабиринты. И все же копоть на стенах отмечала те пути, которыми чаще всего пользовались.

Дом, в котором жила Лизетт, был не слишком далеко. Саймон бросил свой факел и направился в сторону ее дома. Он хотел, чтобы Линетт и ее мать встретились с Лизетт как можно скорее.

Опасности подстерегали его со всех сторон – так всегда бывает, когда берешься раскапывать нечто такое, что давно лежало под спудом, особенно если существуют те, кто совсем не заинтересован в том, чтобы тайны, замешанные на крови, были раскрыты. Ставка в этой игре была очень высока, ибо, если с ним что-то случится, Лизетт никогда не сможет воссоединиться с семьей, а Линетт так и не узнает, что сестра ее жива, пусть и не вполне здорова.

Саймон приблизился к дому куртизанки со стороны аллеи и постучал в дверь черного хода. Сказать, что юная горничная была шокирована видом гостя, значит, ничего не сказать. Однако она достаточно быстро оправилась и былой апломб не замедлил к ней вернуться. Горничная впустила Саймона, велев ему подождать внизу в гостиной, а сама пошла доложить о прибытии гостя дворецкому.

Оставшись в одиночестве, Саймон с интересом прошелся по комнате, не без веселого удивления отмечая детали, красноречиво говорящие как о характере, так и о роде занятий хозяйки. Гостиная была выдержана в сливочно-золотистой гамме – благородное сочетание, достойное королевской гостиной. Однако тут и там Саймон находил забавные мелочи, такие как барельефы полуголых нимф и сатиров на лепнине потолка, мраморных полуголых красавиц, томно обнимающих основания ламп, статуэтки греческих богов, выполненные настолько реалистично, что скромная леди не могла бы смотреть на них, не краснея.

– Мистер Куинн, как удачно вы подобрали костюм для визита.

Саймон стремительно обернулся на голос. Виконтесса царственной походкой вошла в гостиную. Наряд на ней был менее официозный, чем когда она явилась к нему с визитом, В тонком муслиновом платье она выглядела не старше своих дочерей. За мадам де Гренье вошла хорошенькая брюнетка с улыбкой такой теплой и ласковой, что не приходилось удивляться востребованности ее обладательницы. Саймон вежливо поклонился женщинам.

Виконтесса коротко представила Соланж и Куинна друг другу и жестом предложила ему присесть.

– Достаточно было бы прислать записку, – холодно заметила она.

– Чтобы проинформировать вас о том, что Лизетт жива и почти здорова? – растягивая слова, переспросил Куинн. – Даже я, человек, признаю, не слишком воспитанный, счел бы такой шаг бестактным.

Виконтесса напряженно замерла и бросила взгляд в сторону Соланж, которая сидела рядом с ней. Брюнетка взяла ее за руки.

– Чего вы хотите, мистер Куинн? – спросила виконтесса. – Я не в настроении играть с вами в игры.

Саймон простил ей грубость. Учитывая обстоятельства, поведение ее было легко объяснить.

– Лизетт заявляет, что не помнит ничего из своей жизни, кроме двух последних лет, и именно поэтому она до сих пор не попыталась вас разыскать.

– Как удобно, – насмешливо протянула виконтесса. – Чем путаться в деталях, лучше уж сказать, что совсем ничего не помнишь. И когда вы ее приведете? Я уверена, что она с удовольствием разделит с нами наше состояние.

– Я не сведу вас до тех пор, пока не буду уверен в том, что могу сделать это, не опасаясь ни за чью жизнь.

– О, я понимаю. И сколько будет нам стоить обеспечение безопасности?

Саймон улыбнулся. Он подумал, что не отказался бы от удовольствия поговорить с виконтессой тогда, когда она будет менее критично настроена.

– Вы знали о человеке по имени Эспри, когда жили с маркизом Сен-Мартеном?

Виконтесса побледнела.

– Понимаю, – пробормотал Саймон. – В последние годы вы получали от него какие-то сообщения?

– Разве вас это касается?

– Я нахожу странным то, – негромко сказал Саймон, – что и вы, и Дежардан так защищаете человека, который отравляет вам жизнь.

– Есть темы болезненные и очень личные. И на эти темы нелегко говорить с незнакомцами и теми, которым не вполне доверяешь.

– Я ему доверяю.

Голос Линетт подействовал на Саймона, как теплый поцелуй солнца, и грудь его невыносимо сдавило от переполнявших чувств. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы решиться взглянуть на нее. И, взглянув на нее, он на мгновение задержал дыхание, ибо тени под глазами и припухший от поцелуев рот выдавали ее с головой. Ока носила на теле оставленные им следы. И никогда еще не была так прекрасна.

Саймон кивнул, приветствуя ее.

– Мадемуазель Байо, вы ослепительны в этом наряде.

– Мистер Куинн. – Голос Линетт был низким и чуть хрипловатым, и он живо напоминал ему о том, как она кричала в его постели. – В этом костюме вы тоже неотразимы.

– Линетт, – строгим голосом сказала виконтесса, – прошу тебя, вернись в свою комнату.

– Нет. – Линетт прошла через всю комнату и уселась на золоченое кресло, крепко обхватив руками подлокотники в виде львиных лап. – Думаю, мне надо остаться. Мистер Куинн пришел сюда только из уважения ко мне.

Саймон улыбнулся и сел.

– Я не…

Соланж крепко сжала руку подруги, и Маргарита послушно замолчала.

– Дежардан получает приказы от Эспри в течение последних десяти лет, – продолжил Саймон.

– И я очень этому рада, – сказала виконтесса. – Не знаю того, кто бы заслуживал пытки больше, чем Дежардан.

– Я думаю, Дежардан имеет определенное отношение к тому, что случилось с Лизетт, хотя я и не исключаю, что Дежардан мог быть тем самым Эспри, которого вы знали двадцать лет назад. Соланж наклонилась вперед:

– Почему вы так говорите, мистер Куинн?

В ответ Саймон пояснил различие в способах связи с сегодняшним Эспри и Эспри двадцатилетней давности.

– Но я не понимаю, к чему такие ухищрения, – сказала виконтесса, – и почему им понадобилась Лизетт.

– Это она? – спросила Линетт с надеждой в глазах.

– Да, – сказал Саймон. – Я думаю, что она. Но она совсем не та женщина, которую вы знаете. Она потеряла память, и помнит лишь последние два года своей жизни. Та женщина, которой она стала за эти два года, сильно отличается от той, которую помните вы.

– Мне все равно, – упрямо заявила Линетт.

– Вы можете изменить свое мнение, когда встретитесь с ней, – предупредил Саймон. Однако во взгляде его она читала поддержку. Лизетт кивнула ему и посмотрела на него с таким обожанием, что он сам не понимал, как еще не взлетел.

– Я думаю, – обращаясь вновь к виконтессе, сказал Саймон, – что тот Эспри, что когда-то требовал расправы над Сен-Мартеном, превратился в Эспри, который за Сен-Мартена мстит.

Виконтесса нахмурилась:

– Я все же не понимаю.

– Кто мог таить злобу на вас и ваших дочерей. Кому ваше счастье могло стоять поперек горла? Кто мог бы желать разрушить его?

Маргарита вскочила с кушетки.

– Вы говорите о Сен-Мартене?

Саймон встал.

– Дежардан сказал мне, что целью Эспри было уничтожить Сен-Мартена, и при этом новый Эспри – тот, что пишет свои послания от руки и не посещает Дежардана в погребе, выдвигает требования, которые не имеют к маркизу никакого отношения. Их цель – испортить жизнь самого Дежардана.

– Сен-Мартен никогда не причинил бы мне боли, – сказала виконтесса. – Никогда.

– Кто такой Сен-Мартен? – спросила Линетт.

– Когда вы его покинули, он, по всем сведениям, был раздавлен, – продолжил Саймон. – Вы же, тем не менее, вышли замуж, родили детей, жили своей жизнью.

– Как он мог знать об Эспри? – с вызовом сказала виконтесса. – Я получила от Эспри единственное сообщение в тот вечер, когда покинула Францию, и взяла его с собой. Сен-Мартен его ни разу не видел.

– Если Эспри поставил перед собой цель лишить маркиза любой радости в жизни, отчего он не злорадствовал, когда план его удался? Разве он не должен был послать Сен-Мартену нечто такое, что раскрывало бы ему глаза на источник его несчастья? Разве он не захотел бы показать своей жертве, что то, что с ним произошло, – не трагическая череда ударов судьбы, а результат его, Эспри, направленных действий? Какой смысл поразить врага, если враг не знает, что он сражен?

– Господи, – прошептала Соланж.

– Он не способен на такое злодейство, – продолжала настаивать на своем виконтесса.

Саймон взглянул на Линетт, а затем обратился к виконтессе:

– Желание может довести мужчину до безумия, миледи.

– Что, по вашему мнению, происходит, мистер Куинн? – Линетт смотрела прямо ему в глаза.

– Я считаю, что вашу сестру похитили, – ответил Саймон. – Я считаю, что кто-то, надеюсь, этот кто-то был уже мертв к тому времени, был облачен в ее платье и сожжен в карете. Я считаю, что эти действия были совершены человеком по фамилии Депардье, который выполнял задание Сен-Мартена. Каким-то образом мозг Лизетт повредился, и она потеряла память. Дежардан узнал о Лизетт и взял ее под свою опеку, прекрасно понимая, кто она такая. Он придумал для нее новую историю жизни и использовал ее в своих целях эти два года надеясь, что однажды сам факт ее существования окажется ему полезен для того, чтобы освободиться от Эспри. Я не думаю, что Сен-Мартен знает, что она жива.

– Я не верю ни одному вашему слову, – сказала виконтесса, но ее бледность и дрожание рук говорили об ином.

– И все потому, что моя мать порвала с ним отношения? – спросила Линетт.

– Существует такая возможность.

– Нет, не существует. – Виконтесса расправила плечи. – Вы не настолько хорошо его знаете, мистер Куинн, чтобы делать подобные заключения.

– Или, возможно, вы приписываете ему чувства к вашим детям, которых он не испытывает. В конце концов, вы знаете больше, чем знает он.

– Вы очень умны, мистер Куинн, – тихо сказала Соланж.

– О чем вы говорите? – спросила Линетт.

Саймон посмотрел на виконтессу, рассчитывая на то, что она объяснится. Но она ничего не сказала, только отвела в сторону глаза. Линетт вздохнула:

– Маман, чтобы наш план удался, вам стоит быть откровеннее.

– Нам придется выманить Эспри из его убежища, – сказал Саймон, – чтобы освободить Лизетт. До тех пор пока у него остается возможность действовать из засады, и Линетт, и Лизетт находятся в смертельной опасности.

Линетт встала.

– Я помогу вам всем, чем смогу.

– Ты не будешь лезть в эту трясину! – сердито сказала ей мать.

– Простите, маман. – Голос Линетт звучал уверенно и решительно. – Я хотела бы вам подчиниться, но я не могу допустить, чтобы мистер Куинн рисковал один ради нас, и я не могу допустить, чтобы Лизетт продолжала жить той жизнью, которой живет сейчас, если я могу ее вызволить. Она ради меня сделала бы то же самое.

– Ты не знаешь, сестра ли тебе та женщина.

– Я знаю, – сказала Линетт. – Я в этом нисколько не сомневаюсь.

Соланж вздохнула:

– Что мы можем сделать, мистер Куинн?

– Поговорите с де Гренье, когда он приедет. Поделитесь с ним моими подозрениями. Нам понадобятся сильные мужчины для выполнения нашего плана.

– Де Гренье… Да, вы правы. – Виконтесса испытывала заметное облегчение. – Он вам поможет.

– А тем временем, – сказал Саймон, – я сделаю все, что смогу, чтобы уберечь Лизетт от беды. – Он посмотрел на Линетт. – Прошу вас, не выходите из дома, мадемуазель. Если с вами что-то случится, мне будет очень больно.

– Разумеется, – сказала Линетт и обнадежила его улыбкой, – я ни за что не стану подвергать свою жизнь опасности.

Саймон поклонился.

– Я к вашим услугам, но, прошу вас, не приезжайте ко мне домой какое-то время. Это для всех вас небезопасно.

– Спасибо, мистер Куинн. – Линетт подошла к нему и протянула руку. Он взял ее руку и поцеловал. Запах ее кожи вызвал у него самые заветные, самые волнующие воспоминания. Он с большой неохотой отпустил ее руку. С какой бы радостью он схватил ее и унес прочь, но он боролся с собой, потому что главным для него было защитить ее от любой беды.

Соланж тоже подошла к нему и протянула руку.

– Будьте осторожны, мистер Куинн.

– Спасибо, мадемуазель. И вы будьте осторожны. Виконтесса наклонила голову.

– Если все, что вы говорите о Лизетт, – правда, я многим буду вам обязана.

– Вы ничего мне не должны. Я здесь не потому, что жду от вас чего-то. – Саймон в последний раз взглянул на Линетт.

Как жаль, что они не могут остаться наедине, чтобы он поделился с ней всеми своими соображениями. Впервые в жизни у него появился человек, который готов был разделить с ним груз его забот.

– Счастливого пути.

Саймон ушел той же дорогой, какой пришел в этот дом, оставив трех женщин в смятении. Но он рассчитывал, что в его силах все уладить.

Саймон понял, что за ним следят, за две улицы до дома Соланж Тремблей. Тот, кто шел за ним, хорошо знал свое дело.

Но Саймон знал его лучше.

Проскользнув между двумя тележками, он вынырнул с противоположной стороны и оказался за спиной у своего преследователя, в двух футах от него. В рукаве ливреи Тьерри Саймон спрятал кинжал. Одно быстрое движение рукой, и рукоять легла в его ладонь.

– Могу я вам помочь? – врастяжку произнес он за спиной своего преследователя.

Сохраняя безразличный вид, человек постепенно замедлил шаг, затем обернулся и не без изящества прикоснулся к полям шляпы.

– Может, я могу вам чем-то помочь? – сказал он в ответ.

– Маркиз де Сен-Мартен, насколько я могу судить? Саймон мог и не уточнять, он знал, с кем имеет дело. Сен-Мартен слегка поклонился:

– Мистер Куинн.

Они пристально смотрели друг на друга.

– Может, найдем место поспокойнее? – предложил Саймон.

– Конечно.

Дальше они продолжили движение вместе. Двигались они осторожно, и поговорить решили в маленькой таверне на тихой улице. В таверне пахло жареным мясом и добрым элем, и хозяин был аккуратно одет и вел себя с почтением.

Мужчины сели за угловой стол напротив друг друга. Маркиз снял шляпу. Саймон не спускал с него глаз.

Высокий, светловолосый и отлично сложенный, маркиз был счастливым обладателем волос того же цвета, что и Маргарита Байо. Какая бы из них получилась красивая пара!

– Виконтесса попросила меня навести о вас справки, мистер Куинн.

– Наслаждаетесь выполнением задачи?

– Еще как наслаждаюсь. – Маркиз улыбнулся одними губами и негромко забарабанил пальцами по столу. – Вы интересная личность.

– Спасибо. Вы тоже.

– Чужим тайнам лучше оставаться там, где их похоронили, – мрачно сказал маркиз.

– Какое интригующее начало, – пробормотал Саймон. – Вот вам ответ: слишком поздно запирать дверь конюшни, когда кобыла уже сбежала.

Сен-Мартен недобро прищурился.

Саймона не ввело в заблуждение ни красивое лицо маркиза, ни его худоба. В маркизе чувствовалась хватка и решимость отчаяния. Саймон напомнил себе о том, что этому человеку нечего терять, кроме своего богатства, а человек, которому нечего терять, всегда очень опасен. Глядя на маркиза, Саймон подумал, что и его, будущее не намного слаще, чем жизнь маркиза, – ведь в этом будущем нет места для Линетт. Возможно, со временем Саймон будет выглядеть так же, как этот человек. От этой мысли ему стало не по себе.

– Будьте осторожны, мистер Куинн. Вы ступили на зыбкую почву.

– Ваша угроза – уже четвертая в числе тех, что я получил за сегодняшний день, – сухо заметил Саймон. – Я думаю, что сегодня я поставил личный рекорд.

– Очевидно, самим фактом своего появления вы наводите людей на мысль об убийстве, – сказал маркиз с леденящей улыбкой.

Саймон презрительно фыркнул:

– Я мог бы сказать вам то же самое. Расскажите мне лучше об Эспри.

Сен-Мартен заметно напрягся.

– О ком, простите?

– Должен признаться, вы произвели на меня неизгладимое впечатление своей способностью вызывать столь лютую ненависть. Может, вам захочется рассказать мне, что такого вы совершили?

Костяшки пальцев маркиза слегка побелели, но больше он ничем не выдал своего состояния.

– Не хотите комментировать? – пробормотал Саймон. – Как бы там ни было, я не допущу, чтобы виконтессе и ее семье продолжали угрожать. Как вы заметили, что было, то прошло. О некоторых вещах лучше забыть и смириться с ними. Не стоит вытаскивать их на свет божий и находить им новое применение.

– Вы можете остановить колесо Фортуны? – тихо спросил Сен-Мартен. – Думаю, нет.

– Отчаянный человек прибегает к отчаянным мерам. Кажется, вы хорошо это знаете.

– Вы очень умны, мистер Куинн. – Сен-Мартен встал и надел шляпу. – Молитесь о том, чтобы Господь дал вам благоразумия. Если у вас его хватит, вы можете остаться в живых.

Саймон улыбнулся и крикнул ему вслед:

– Пять угроз за день!

Дверь таверны беззвучно закрылась за спиной маркиза.

Глава 16

Лизетт проснулась оттого, что в замочной скважине ее двери повернулся ключ. Сонно моргая, она подняла голову и увидела, что из-за двери показалась голова мадам Фуше.

– Мадам Маршан? – тихо спросила служанка, очевидно, не в силах ничего разглядеть в темноте. – С вами все в порядке?

– Да, заходите, – прочистив горло, сказала Лизетт.

Служанка вошла и вскоре уже зажгла лампы и разожгла огонь в камине. Она подошла к кровати, вытирая руки о фартук.

– Внизу мистер Джеймс. Он бы хотел видеть вас.

– Проводите его ко мне через десять минут, – сказала Лизетт. Она знала, что ей следует переодеться и принять его в гостиной, но сил на то, чтобы переодеваться, да и просто на то, чтобы встать с постели, у нее не было.

И еще: здесь, у себя в спальне, она чувствовала себя в большей безопасности. Тут она была отгорожена от всего мира, а главное, от любопытных глаз сподручных Дежардана.

Мадам Фуше удалилась и через несколько мгновений вернулась, ведя за собой Эдварда. Лизетт успела умыться и надеть халат поверх ночной сорочки, туго подпоясав его. Она ждала его в кресле перед камином, сложив руки на коленях. Она сидела с прямой спиной и выглядела вполне уверенной.

По крайней мере, ей самой так казалось.

– В чем дело? – спросил Джеймс, опустившись перед ней на корточки и озабоченно хмурясь. Одет он был тщательно: неприметный серый костюм был отлично скроен, и шейный платок завязан в безукоризненный узел. – Вы плакали.

Лизетт, тронутая его участием, несмело прикоснулась к щеке Эдварда дрожащими пальцами.

Эдвард перехватил ее руку с пугающей стремительностью. Он прижался лицом к ее ладони. Глаза его потемнели от чего-то, что страшило ее… и заставляло чувствовать покалывание во всем теле.

– Зачем вы пришли ко мне? – спросила она хрипло.

– Потому что не мог не прийти.

– На что вы надеетесь?

Он глубоко и медленно вздохнул, продолжая пристально смотреть ей в глаза.

– Я надеюсь, что вы дадите мне достаточно времени для того, чтобы я показал вам, как может все у нас сложиться, если только вы позволите мне узнать вас.

– Чем больше вы узнаете, тем меньше я буду нравиться вам.

– Вы знаете, что это не так. Вы можете это почувствовать. Я вижу это в ваших глазах. – Он положил ладонь на ее руку и слегка пожал ее. – Иначе вы не были бы так испуганы.

– Вы… вы хотите меня? – прошептала она. – Вы хотите спать со мной?

Эдвард встал и, протянув ей обе руки, помог подняться на ноги. Она стояла перед ним, дрожа как осиновый лист.

Он провел ладонью по ее лицу. Взгляд его был полон нежности и страсти.

– Вы испытываете страх, но боитесь вы не меня. Вас пугают воспоминания. Я могу заменить эти воспоминания другими. Я могу сделать так, что они поблекнут и со временем исчезнут совсем.

Лизетт смотрела, как он медленно приближает губы к ее губам. Он нарочно делал это медленно, давая ей возможность отвернуться, будь на то ее воля. Одна ее половина хотела так и поступить, зная, чего он захочет после поцелуя. Другая половина была зачарована контурами его губ, таких суровых, таких серьезных. В нем не было ничего от фривольности.

Эдвард был якорем. Она – лодкой без паруса и весел. Она не могла противостоять потребности зацепиться за него, обрести устойчивость. Она так долго была одна. Она так долго не могла ни на кого положиться. А он… он был здесь… снова… такой уверенный, такой целеустремленный… такой прочный.

– Да, я хочу вас, – хрипло сказал он. Губы его были совсем близко к ее губам. – Но я могу ждать. Я буду ждать. Я дождусь того момента, когда вы будете готовы.

Лизетт замерла. Время для нее остановило свой ход. Сердце ее колотилось как бешеное.

Губы его прикоснулись к ее губам, нежно, но уверенно. Он провел языком по ее губам. Лизетт вдохнула запах сандалового дерева и вербены, и этот запах согрел ее кровь и вызвал приятное покалывание кожи. Внизу живота растеклось тепло.

Лизетт почувствовала, как становится влажной внизу. Она всхлипнула и вцепилась в полы его камзола. Она остро чувствовала, как воздух комнаты холодит ей спину и как горит ее тело от прикосновения его твердой плоти.

– Впустите меня, Коринн.

Дрожа, она повиновалась, и едва не вскрикнула, когда он проник в ее рот языком глубоким уверенным толчком. Она не могла не провести аналогию с актом соития, и дрожь усилилась. Теперь ее уже отчаянно трясло.

Тяжело дыша, Джеймс отстранился.

– Вот видите, Коринн? – прохрипел он. – Я могу остановиться. В любой момент. Вы ведете, я следую за вами.

– Лизетт.

Джеймс нахмурился:

– Что, простите?

– Меня зовут Лизетт. – Она схватила его за запястья. – Я лгала вам.

Некий звук, подозрительно похожий на смех, сорвался с его губ. Он был жестким и отрывистым, почти как лай.

– Лизетт подходит вам больше.

– Я работаю на Дежардана, – выпалила она. – Ему нужна информация о мистере Франклине, и он использовал меня для того, чтобы у вас ее выпытать.

– Использовал? – Руки его пришли в движение. Одной ладонью он накрыл ее затылок, другой обнял за талию.

Лизетт смотрела на него, боясь дышать.

– Я дурная женщина. Я делала такое…

– Мне все равно. – Эдвард смотрел на нее горящим взглядом. – Что меня волнует, так это то, как вы будете ко мне относиться с этого момента и впредь. Вы должны решить, Лизетт, хотите ли вы доверять мне, хотите ли, чтобы я заботился о вас, как забочусь с тех пор, как встретил вас, или вы прогоните меня прочь? Лизетт сглотнула.

– Я хочу доверять вам.

– Полагаю, это только начало.

Джеймс принялся массировать напряженные мышцы ее плеч, и Лизетт почувствовала, как тает под его сильными пальцами. Разум ее еще цеплялся за страх, внутренний голос нашептывал: «Убегай». Но тело ее, предательское тело, млело от его прикосновений. Назвать этот телесный контакт неприятным у нее не повернулся бы язык.

– Я никогда никому не доверяла, – призналась она.

– Никогда?

Лизетт усмехнулась:

– Насколько себя помню. Вы не хотите послушать историю моей жизни? Она прискорбно короткая, но зато правдивая.

Эдвард поцеловал ее в кончик носа.

– Я с удовольствием воспользуюсь возможностью услышать любую правдивую историю, имеющую к вам отношение, тем более из ваших уст. Но я буду вам весьма признателен, если вы вернетесь в кровать и выпьете немного говяжьего бульона.

– Как пожелаете.

У Лизетт дрогнули губы – так потрясла ее забота Эдварда о ее благополучии.

Подтолкнув ее к кровати чуть пониже спины, Эдвард уложил ее в постель.

Лизетт сама удивилась тому, что она не заподозрила в его действиях никаких скрытых мотивов. И его улыбка утвердила ее в мысли, что уступка Эдварду того стоила.

Маргарита уже легла в постель и уже засыпала, когда громкий мужской голос в будуаре, смежном с ее спальней, разбудил ее. Она села в постели, откинула одеяло и набросила халат. Встав с постели, Маргарита подбежала к двери и, распахнув ее, лицом к лицу столкнулась с собственным мужем.

Де Гренье, в запыленной с дороги одежде и усталый, при виде жены просветлел лицом. Из-за спины его выглядывала горничная Сели. Она держала в руках его шляпу и трость.

– Сегодня вечером я приехал в Париж, увидел оставленную тобой записку, – сказал он, – и прямиком поехал к тебе.

– Ты можешь идти, – сказала Маргарита, обращаясь к служанке.

Взяв мужа под руку, она проводила его в спальню. Закрывая за ними дверь, Маргарита мельком отметила недовольную мину на лице служанки. Сели вечно выглядела недовольной, когда де Гренье и Маргарита оставались наедине. Маргарита объясняла это тем, что Сели служила при ней с тех пор, как Маргарита еще была с Сен-Мартеном. Слуги привязываются к своим хозяевам, и де Гренье она, наверное, так и не смогла полюбить.

– Почему ты здесь, в Париже? – спросил он и, подойдя к камину, протянул руки к огню.

– Мне многое нужно тебе рассказать, – с волнением в голосе ответила Маргарита. – С тех пор как мы виделись в последний раз, очень много всего произошло.

Брак их был, если можно так выразиться, браком заочным, поскольку де Гренье чаще бывал в отъезде, чем дома. И даже когда он находился дома, большую часть времени он проводил у себя в кабинете, работая над стратегией и тактикой дипломатических отношений, существовавших между Францией и Польшей. Но в том, что они так мало времени проводили вместе, была и ее вина. Сердце Маргариты навеки было отдано другому мужчине, и она не стремилась быть к мужу ближе, чем того требовали формальности.

– Может, стоит поехать в наш дом? – предложил де Гренье.

– На переезд уйдут часы, а у нас мало времени. Честно говоря, я думала, что сойду с ума, дожидаясь тебя.

Де Гренье кивнул, снял камзол и остался в одной рубашке и жилете. Он был моложе Сен-Мартена на десять лет, и сейчас находился в самом расцвете лет – отлично сложенный, сильный, с густой темной шевелюрой без намека на седину. Женщины его обожали и льнули к нему, но чаще всего онбыл слишком занят, чтобы обращать на них внимание.

Де Гренье опустился в кресло-качалку и снял обувь.

– Я весь внимание, мадам.

Маргарита кивнула, сцепила руки за спиной и начала пересказывать мужу события последней недели. Она возбужденно ходила по комнате, но речь ее была вразумительной и внятной. В этой истории была важна каждая деталь, и неверно сказанное слово могло создать у де Гренье превратное представление о том, что случилось.

– И ты веришь этому человеку? Этому Куинну? – спросил де Гренье, когда Маргарита закончила говорить. – Ты видела тело Лизетт собственными глазами, Маргарита. Как эта женщина может быть нашей дочерью?

– Я не знаю. Если честно, я совершенно запуталась.

– Что я должен, по-твоему, сделать? – Он встал и, подойдя к ней, взял ее за руки. Взгляд у него был прямой и ясный, но между бровями пролегла угрюмая складка.

– Что ты думаешь насчет того, что Куинн рассказал, об Эспри? – спросила Маргарита. – В этом что-то есть?

Де Гренье глубоко вздохнул и покачал головой.

– Ты спрашиваешь меня, имеет ли Сен-Мартен какое-то отношение ко всему этому? Понятия не имею. Слишком много вопросов остаются без ответа. Что произошло с Эспри? Какая роль отводится Дежардану?

– Я ненавижу этого человека. Презираю его, – сквозь зубы процедила Маргарита. – Меня пугает то, как сильно я желаю ему зла.

Де Гренье прикоснулся губами к ее лбу.

– Я завтра навещу Куинна и попробую сам оценить меру его искренности.

– Спасибо. – Маргарита подняла на мужа глаза, исполненная благодарности. Всякий раз, когда в ее жизни случалась беда, де Гренье оказывался рядом, предлагая поддержку и сочувствие.

Рука его скользнула по ее плечу вниз, накрыла не стесненную корсетом грудь. Маргарита резко задержала дыхание от неожиданности, удивленная и несколько испуганная внезапностью его наступления. Де Гренье скользнул подушечкой большого пальца по соску, затем вокруг него, заставив его отвердеть и восстать.

– Уже поздно, – пробормотал он, наблюдая за реакцией жены из-под полуопущенных век. – Давай ляжем спать здесь. Утром я отвезу вас с Линетт домой, и мы подумаем, как решить проблему.

Маргарита кивнула. Как обычно непрошеные, накатили на нее воспоминания о Филиппе, и живот сжал спазм. Маргарита постаралась затолкать поглубже чувство вины и легла в постель с мужем.

Лизетт сбила снег с каблучков своих сапожек перед тем, как войти в их дом. Бегом она помчалась наверх, в свою комнату.

Как всегда, Линетт взяла легкую муфточку, когда на улице трещал мороз, и теперь пришлось возвращаться, чтобы принести ей другую, подбитую мехом. Линетт постоянно жаловалась на то, какие в Польше холодные зимы, и все потому, что, пожалуй, ни разу не вышла из дома зимой, одевшись по погоде.

Но Линетт была такой, как была, и Лизетт все равно ее любила. Сестра ее была беззаботной и резвой, такой кокетливой. Мужчины вились возле нее стаями, восхищаясь ее красотой. И хотя они с Линетт были похожи как две капли воды, Лизетт не могла похвастать таким же обилием кавалеров. И еще ее сестра была не из тех, кто жалуется, пострадав от отсутствия предусмотрительности. Линетт вела себя так, словно все у нее в порядке, но Лизетт заметила, что сестра дрожит от холода, и решила исправить положение.

Сегодня они отправились с матерью посмотреть на зимний сад графини Федозы. Народу там было немного: всего несколько живущих поблизости семей, которых вот уже несколько дней не прекращающийся снегопад лишил возможности выезжать в столицу с ее более изысканными развлечениями. Сейчас все гуляли по расчищенным тропинкам, любуясь покрытыми снегом деревьями.

Пробежав по галерее, Лизетт вошла в спальню Линетт и, схватив муфту сестры, побежала вниз.

Лизетт пробегала мимо комнаты матери, когда вдруг споткнулась, и, быстро взглянув на свои ботинки, увидела, что шнурок на одном из них развязался.

Лизетт присела на ковровой дорожке, чтобы завязать шнурок, а муфту положила рядом на пол. И вдруг она услышала голоса: мужской и женский, доносившиеся из комнаты ее матери. Дверь в комнату матери осталась приоткрытой.

Кто это там разговаривает? И что они делают в спальне виконтессы, когда ее нет дома?

Лизетт взяла муфту, выпрямилась и заглянула в щель. То, что она увидела там, заставило ее остолбенеть от шока.

В комнате были мужчина и женщина. Мужчина держал женщину за горло и что-то хрипло шептал ей в ухо, ягодицы его, обтянутые бриджами, то сжимались, то разжимались, когда он толкал себя в нее, прижав к стене.

Глаза Сели под кружевной оборкой чепца были квадратными от страха, ноздри ее раздувались, вскрикивая, она молила о пощаде.

– Я должен видеть каждое сообщение, что уходит из этого дома, – рычал мужчина. – Ты знаешь об этом.

– Простите, – всхлипывая, говорила служанка, – я ни разу до сих пор вас не подводила.

– Одного раза более чем достаточно.

Хлюпающие шлепки соития мешались с натужными хрипами и всхлипыванием Сели. Эта сцена так напугала Лизетт, что она чуть не упала в обморок. Но она не потеряла сознание, а, зажав рот рукой, принялась медленно пятиться, борясь с острым приступом тошноты.

Спиной она наткнулась на что-то твердое. Она подпрыгнула и закричала, продолжая зажимать рот ладонью.

– Не надо было тебе на это смотреть, – прошептал ей на ухо мужской голос.

И тогда боль – острая и жгучая – пронзила ей голову. Коридор закружился перед глазами, и Лизетт провалилась в темноту.

Лизетт проснулась от собственного крика. Ее трясло от ужаса.

– Лизетт. – Эдвард встал с кресла перед камином. Он был без сюртука, и его покрасневшие глаза говорили о том, что он тоже уснул. – Еще один кошмар?

– Господи, – пробормотала Лизетт и прижала руку к бешено колотящемуся сердцу. Она никогда еще так не радовалась, увидев кого-то, как обрадовалась сейчас, увидев Эдварда. – Слава Богу, что вы рядом.

– Я всегда буду рядом, – сказал он и, присев к ней на кровать, подал стакан воды. – Я остался здесь потому, что предчувствовал, что сон у вас будет беспокойным.

– Кажется, я кое-что вспомнила еще, – прошептала Лизетт, с благодарностью принимая стакан с водой.

Эдвард без улыбки кивнул:

– Я слушаю.

Саймон проснулся еще до рассвета. Несмотря на то, что проспал он всего несколько часов, проснулся он бодрым и с ясной головой. И еще его переполняло желание как можно быстрее приступить к осуществлению своего плана. И для этого ему надо было придумать такую ловушку, в которую зверь, на которого он охотился, попал бы наверняка. Саймон работал увлеченно, не замечая бега времени, и понял, что прошло уже несколько часов с момента его пробуждения лишь тогда, когда дворецкий объявил о том, что к нему пришли с визитом. С поклоном дворецкий протянул Куинну визитную карточку гостя.

Саймон удивленно посмотрел на часы. Они показывали без пяти одиннадцать.

– Пусть заходит.

Саймон отложил в сторону перо. Когда на пороге возник высокий темноволосый мужчина, он встал и протянул ему руку.

– Доброе утро, мистер Джеймс.

– Доброе утро, мистер Куинн. – Рукопожатие Эдварда Джеймса было крепким и решительным. Говорят, рукопожатие отражает характер.

– Неожиданный визит, хотя и не сказать, чтобы неприятный. – Саймон жестом пригласил Джеймса присесть. Джеймс придвинул стул к письменному столу Саймона и уселся прямо напротив него. Саймон испытующе смотрел на гостя. – Чему или кому обязан такой честью?

Посетитель был одет в темно-коричневый костюм. Выглядел он опрятно, шейный платок был завязан тщательно, ботинки начищены. Ничем не примечательный мужчина, если не считать бросающейся в глаза скрупулезности во всем.

– Во-первых, – без обиняков заявил Эдвард, – вы должны знать, что не услышите от меня ни слова о делах, касающихся Франклина. Никогда не услышите. И Дежардан тоже ничего от меня не услышит. Так что Лизетт ни вам, ни Дежардану никакой информации о моем боссе представить не сможет, и, если уж вам обязательно надо кого-то запугивать и мучить, советую подыскать ей замену. Чем быстрее, тем лучше.

Саймон откинулся на спинку кресла и, скрестив руки на груди, улыбнулся.

– Понимаю.

– Нет, – сквозь зубы процедил Джеймс, – не понимаете. Но скоро поймете.

– Боже правый! – с усмешкой воскликнул Куинн. – Еще одна угроза. Должно быть, я попал в самое яблочко.

– Вы можете забавляться на сей счет, мистер Куинн, однако…

– Я привык искать во всем забавную сторону, иначе жизнь была бы невыносима, – перебил его Саймон. Улыбка его поблекла. – Мне приходится себя подбадривать, ведь я многим рискую. И в случае проигрыша, не знаю, смогу ли вынести потерю.

Джеймс прищурился, пристально глядя на собеседника.

– Надеюсь, вы достаточно осмотрительны в том, что касается ваших отношений с мадам Маршан, – сказал Саймон.

– Мадемуазель Руссо, – поправил его Джеймс, – или не Руссо – один дьявол знает, какая у нее на самом деле фамилия. И, смею вас заверить, я очень осмотрительный человек. В чем меня точно нельзя упрекнуть, так это в беспечности. Я знаю о ней все – то есть все из того немногого, чем она могла со мной поделиться. Каждую отвратительную, душераздирающую подробность двух последних лет ее жизни. Да, она совершила много зла, и от этого факта не отмахнешься, но я могу понять, что двигало ею. Отчаяние и беспомощность могут толкнуть на преступление. – Джеймс гордо вскинул голову. – Но не следует принимать мою симпатию к мадемуазель Руссо и мое к ней сочувствие за проявление слабости. Я не из тех мужчин, что теряют голову из-за женщин. Какими бы сильными ни были мои чувства к ней, эмоции не лишат меня способности действовать сообразно обстоятельствам и адекватно реагировать на опасность или попытку обмана.

– Ваше самообладание достойно восхищения.

– Она сказала мне, что вы намерены вытащить ее из этой трясины.

Саймон кивнул:

– Да, это так.

– Я здесь, чтобы вам помочь.

В открытую дверь негромко постучали. Саймон поднял глаза и увидел, что на пороге стоит Эддингтон и оценивающе разглядывает Джеймса.

– Доброе утро, господа, – сказал граф, просияв улыбкой.

Джеймс встал, Саймон продолжал сидеть, хотя и представил мужчин друг другу.

– Простите мое вторжение, но я сейчас отправляюсь к портному, – протянул Эддингтон, небрежно взбивая жабо изящной рукой, унизанной перстнями с драгоценными камнями. – Вчера я увидел жилет – чудо, а не вещица, и тут же решил, что не смогу пережить, если у меня не будет точно такого же. Кто-нибудь из вас хочет составить мне компанию?

– Нет, милорд, это не ко мне, – сказал Саймон, с трудом подавив улыбку.

– Благодарю вас милорд, нет, – скривившись, ответил Джеймс.

– Жаль, – сказал Эддингтон и, поднеся к глазу монокль, осмотрел Джеймса с головы до пят. – Ну ладно, хорошего вам дня, господа.

Его сиятельство удалился, и после его ухода воцарилась тишина.

– Я думаю, этот расфуфыренный фанфарон только пытается казаться таковым, – первым нарушил тишину Джеймс.

– Чем вводит большинство людей в заблуждение. Большинство, но не всех. – Саймон уставился в открытую дверь кабинета с отсутствующим видом.

– Почему вы так смотрите? – спросил Джеймс.

– О чем вы? – Саймон вновь обратил свой взгляд на Джеймса.

– Словно вы увидели там нечто, вас поразившее.

– Я всего лишь подумал о том, что внешность может быть обманчивой. И этот факт мы можем обратить себе на пользу, тем более что в нашем распоряжении две женщины, которые похожи друг на друга как две капли воды.

– Смею напомнить, что мадемуазель Руссо больна.

– Я знаю. – Саймон барабанил пальцами по столу, заваленному исписанными им с утра листами бумаги. – Но об этом знают очень немногие. Вы, я, Дежардан… Вот и все.

– Вы не сообщили ее семье?

– Нет. Кое-кто хочет, чтобы ее считали мертвой. И тому, кто похоронил ее заживо, еще только предстоит узнать о том, что Лизетт жива. Этот некто еще не знает о том, что похороненная им Лизетт осталась жива благодаря вмешательству Дежардана. Возможно, пришло время избавить Эспри от его заблуждения.

– Она видела сон. Прошлой ночью. – Джеймс скрестил руки на груди. – Мы не знаем, что это – причудливая игра ее воображения или реальное воспоминание. Если имеет место последнее, то память к ней пусть пока лишь фрагментами, но возвращается.

– На данном этапе любое воспоминание будет нам в помощь. Увы, мы располагаем немногим.

– Согласен. Так вот, она была свидетельницей того, как некий человек насиловал горничную в качестве наказания за то, что она не перехватывает все письма, что отправляет виконтесса.

– Она его узнала.

– Нет. К сожалению, она видела его лишь со спины. Высокий, темноволосый, широкоплечий. Слишком общее описание.

– Но мы знаем одного человека, который получал удовольствие от насилия над женщиной, – заметил Саймон.

– Депардье. – В голосе Джеймса звучала ненависть.

– Именно. И у меня есть подозрение, что…

Еще один осторожный стук в дверь заставил Саймона замолчать. Он встретился взглядом с дворецким.

– Еще один посетитель, сэр, – сказал слуга.

Саймон взял поднесенную ему на серебряном подносе визитную карточку и прочел имя. Затем посмотрел на Джеймса.

– Мужайтесь, Джеймс, – сказал он.

Джеймс кивнул и весь внутренне подобрался.

– Известите его сиятельство, что у меня посетитель, – сказал Саймон, вставая, – но скажите, что он может к нам присоединиться.

Через пару минут высокий мужчина приятной наружности вошел в кабинет. Скромно, но со вкусом одетый в костюм из темно-зеленого бархата, вошедший в кабинет темноволосый мужчина, сам о том не подозревая, подтвердил кое-какие догадки Саймона. Желая поскорее узнать, подметил ли проницательный Джеймс то, что не укрылось от него, Саймона, Куинн не стал медлить с представлениями.

– Добрый день, милорд, – сказал Куинн.

– Добрый день, мистер Куинн.

– Милорд, могу я представить вам мистера Эдварда Джеймса? Он знаком с вашей дочерью, Лизетт. Мистер Джеймс, это виконт де Гренье.

Саймон бросил быстрый, но внимательный взгляд на Джеймса, гадая, осознает ли Джеймс, какая громадная разница существует в том положении в обществе, что занимает он, Эдвард Джеймс, и Лизетт. К чести Джеймса надо сказать, что если мысль о несоответствии в статусе и пришла ему в, голову, он ее ничем не обнаружил, приветствуя де Гренье.

Оба гостя сели, заняв места напротив хозяина дома, восседавшего в кресле за письменным столом.

– В присутствии Джеймса вы можете говорить совершенно свободно, милорд, – сказал Саймон.

– Как вы можете догадаться, своим вчерашним визитом вы очень расстроили виконтессу, – мрачно заявил виконт. – Я здесь для того, чтобы договориться о встрече с той женщиной, которую вы называете нашей дочерью, и для того, чтобы обсудить с вами ваши соображения по поводу Эспри и того, что с ним связано.

– Может, вы поделитесь с нами тем, что сами о нем знаете, милорд? – попросил Саймон. – Вы находились или находитесь с Эспри в переписке?

– Нет. Однако я был с виконтессой в тот момент, когда она получила сообщение от адресата с таким именем Оно пришло во второй половине того дня, когда на Сен-Мартена было совершено нападение. Сен-Мартен был на пороге смерти, и я осознаю опасность, исходящую от того, кто подписывается этим именем.

– Очевидно, память к Лизетт отчасти возвращается.

– В самом деле? – Виконт, судя по всему, осмысливал эту новость. Но на раздумья у него ушла всего пара секунд. – Рад это слышать, поскольку воспоминания о событиях, известных только Лизетт, сделают вашу позицию более доказательной.

– Вы видели тело, якобы принадлежащее Лизетт? – спросил Саймон.

– Нет. Увы, нет. Я бы с радостью принял этот скорбный труд на себя, но в то время был в Париже, и не мне, а моей жене пришлось принять участие в опознании. Я вернулся домой лишь спустя неделю после того печального события.

– И в то время никто из женщин в округе не пропадал? – спросил Джеймс.

– Я не знаю, мистер Джеймс, – ответил виконт. – Должен признаться, тогда меня мало занимало то, что происходит в округе. Жена моя была раздавлена горем, моя оставшаяся в живых дочь глубоко скорбела о сестре и терзалась от чувства вины. Очевидно, Лизетт выполняла какое-то поручение сестры, когда произошло несчастье.

– Бегала ей за муфтой, возможно? – спросил Джеймс, прищурившись.

– Да. – Де Гренье смотрел на Джеймса округлившимися глазами. Тело его свело от напряжения. Он привстал. – Значит, это все-таки Лизетт? Иначе откуда бы ей об этом знать?

– Да, это она.

Виконт опустился на стул. Вид у него был такой, словно громадный груз только что свалился с его плеч.

– Возвращение Лизетт в лоно семьи снова сделает всех нас счастливыми. По крайней мере, отчасти. Она помнит, что с ней произошло?

– Не полностью. – Джеймс не отводил взгляда от виконта, но Саймон чувствовал, что Эдвард пытается разглядеть в его глазах, позе, неосознанных жестах подсказку, как действовать дальше.

– Она в серьезной опасности, – сказал Саймон, – ибо упомянутый нами Эспри охотится на нее.

– И вы считаете, что Эспри и Сен-Мартен – одно и то же лицо? – Де Гренье переводил прояснившийся взгляд с одного на другого. – Вы полагаете, что Сен-Мартен, таким образом, мстит всем нам за то, что он потерял женщину, которая стала моей женой?

– Такой вывод напрашивается сам собой. Но может, вы знаете кого-нибудь другого, кто мог бы столь же истово желать виконтессе зла?

– Нет. Другого такого нет.

– Итак, как, по вашему мнению, мы можем заставить его себя обнаружить? – спросил Джеймс.

– Я думаю, самый простой подход в этом случае самый эффективный. Мы сорвем с Лизетт маску, – предложил Саймон. – Однако, милорд, Лизетт не вполне здорова.

– Лизетт больна? – Де Гренье наклонился к Саймону. – Что с ней? За ней необходим медицинский уход?

– Ей оказали помощь и продолжают оказывать, милорд, – сказал Джеймс. – И она выздоравливает. Но она недостаточно окрепла для того, чтобы выходить на улицу и тем более рисковать жизнью.

– Так что вы предлагаете? – спросил виконт.

– Если вы не против, милорд, – сказал Саймон, – мы могли бы поменять их местами. Лизетт поселилась бы у Соланж Тремблей, а Линетт переехала бы в дом Лизетт. Там мы и устроим ловушку. За мной ведется слежка, так что стоит мне два-три раза показаться с ней на публике, и заинтересованному лицу непременно станет известно о том, что Лизетт в Париже.

Де Гренье хотел было что-то возразить, но передумал.

– Вы хотите, чтобы я рисковал жизнью одной дочери ради другой? – все же спросил он.

– Не могу придумать иного способа решить вопрос.

– Ну, советую вам подумать еще, – сказал виконт. – По вашим же собственным словам, Лизетт умеет о себе позаботиться. Линетт все еще невинна и наивна, как ребенок. Она будет более легкой мишенью.

– Я открыт любым предложениям, милорд. Вы можете поверить мне, когда я говорю, что для меня безопасность Линетт превыше всего. Я, собственно, и влез в эту трясину ради нее. Возможно, вы могли бы обсудить этот план с вашей женой и дочерью, а затем связаться со мной и сообщить ваши соображения?

Виконт взглянул на Джеймса. Тот лишь пожал плечами:

– Я в растерянности, милорд.

Де Гренье встал и покачал головой.

– Я поговорю с виконтессой и пошлю за вами, когда мы придем к решению. А между тем продумайте, пожалуйста, альтернативные решения, которые не предусматривали бы участия Линетт.

– Я постараюсь свести ее участие к минимуму, – сказал Саймон.

Виконт пристально посмотрел на него и кивнул.

– Думаю, что в этом смысле вы достойны доверия, мистер Куинн.

Они пожали друг другу руки, и де Гренье ушел, оставив Джеймса наедине с Саймоном.

– Относительно вашего предложения о помощи, – начал было Саймон.

Джеймс мрачно усмехнулся:

– Говорите, что вам нужно.

Глава 17

Линетт не могла усидеть на месте. Сердце ее отчаянно колотилось, а ладони вспотели так, что даже перчатки стали влажными. Линетт беспокойно ерзала на сиденье экипажа, который вез ее туда, где ей предстояло встретиться с Лизетт. Сестра ее была жива и находилась совсем рядом – в нескольких минутах пути. Чудо, в которое почти невозможно поверить!

– Линетт, – строго предупредил ее де Гренье, – нельзя так нервничать. Это вредно для здоровья.

– Милорд, я ничего не могу с собой сделать.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, – тихо сказала ей мать и улыбнулась дрожащими губами.

– Мне все это совсем не нравится, – пробормотал де Гренье. – Если мы оказались жертвами какого-то мошенничества, мне будет трудно защитить вас обеих.

– Я доверяю ему, – мотнув головой, заявила Линетт. – Я ему полностью доверяю.

Отец говорит, что готов ее защитить? Линетт прикусила губу, чтобы не сказать ему какую-нибудь грубость. Если сложить вместе все дни, что они провели под одной крышей, едва ли наберется месяц. Отец всегда был в отъезде. Годами она ждала от него хоть какого-то знака любви или хотя бы привязанности. Но потом поняла, что ждать нечего: он никогда не простит ее за то, что она дочь, а не сын.

– Ты, видно, влюбилась в него по уши, – сказал он, скривив губы.

– Да, – ответила Линетт, гордо вскинув голову. – Влюбилась. И что с того?

Маргарита наклонилась и накрыла ладонью руку мужа. Он смолчал, и Линетт благодарно улыбнулась матери.

Карета остановилась. Линетт выглянула из окна и нахмурилась. Они были на кладбище.

– Где мы? – спросила она.

– Сюда мне велел приехать Куинн, – ответил де Гренье.

Линетт пребывала в растерянности лишь до того момента, пока не увидела Саймона. Он был таким высоким и сильным, и этот шелковый костюм цвета корицы так здорово сидел на нем, и походка у него была такой упругой и чувственной. Они встретились взглядами, и глаза его вспыхнули. В них горела страсть. У Линетт перехватило дыхание. Ее словно обдало жаром.

«Мой возлюбленный».

Пальцы ее сжимали бортик окна кареты так сильно, что побелели костяшки пальцев. Ее переполняли чувства самой разной природы. Радость встречи, вожделение, томление, тревога. Но даже этот стремительный и мощный водоворот чувств не в силах был унести ее невесть куда, сердце ее прочно стояло на якоре, сердце ее прикипело к тому, кого полюбило.

«Я благодарна тебе».

Невысказанные слова жгли горло, а слезы – глаза. Он рисковал ради нее. И она не могла позволить ему рисковать в одиночку Она полагалась на его силу, и ответная любовь его внушала Линетт уверенность в своих силах. А силы ей сейчас понадобятся: ей предстояла встреча с сестрой, которая вот уже два года считалась погибшей. Но сестра изменилась. Сейчас ей предстоит увидеться с Лизетт, которая, возможно, даже не узнает ее.

Сердце рвалось из груди. Сердце, переполненное благодарностью Куинну. Благодарностью за его бесценный дар.

«Я скучаю по тебе».

Она произнесла эти слова одними губами, и он сжал зубы, и желваки заходили у него на скулах. Махнув кучеру рукой, он велел ему съехать с дороги и подошел, чтобы открыть дверь. Он поймал ее в объятия, когда она спрыгнула с подножки и, до того, как поставить на землю, успел прикоснуться губами к ее щеке.

– Мадемуазель Байо, добрый день, – сказал он сдавленным голосом. – Вы едва не лишили меня дара речи.

– А ты украл мое сердце, – еле слышно шепнула она.

Он обжег ее таким взглядом, от которого на щеках у нее вспыхнул румянец, а во рту пересохло.

Из кареты вышел де Гренье и подал руку виконтессе.

Саймон отвел взгляд от Линетт. Грудь его вздымалась и опадала. Линетт чувствовала его желание, она ощущала его всеми органами чувств. Линетт зябко повела плечами, ибо желание Куинна воспламеняло и ее страсть. Реакция была инстинктивной, бессознательной. Но движущая сила этих примитивных проявлений была в их сердцах, в том, что они чувствовали по отношению друг к другу, и это все, что было для нее важно.

– Сюда, – сказал Саймон и повел всех троих через кладбище. Линетт догнала его и взяла под руку.

– Линетт, – позвал отец, – ты должна идти с нами. Она посмотрела на Саймона, который, нахмурившись, посмотрел на нее сверху вниз, и подмигнула ему.

– Чертовка, – едва слышно выдохнул он, и озорная улыбка чуть коснулась его губ и глаз, и сердце ее затрепетало от этой улыбки.

– Любимый, – промурлыкала она.

Он издал звук, похожий на стон, и этот звук отчасти успокоил ту часть ее, что все еще пребывала в беспокойстве перед грядущим воссоединением с сестрой. Напряжение, что сводило плечи все утро, стало понемногу спадать. Саймон взял ее за руку и тихонько сжал и взглядом дал понять, что знает о ее тревоге и понимает ее.

Он понимал ее, понимал каждое движение, души и тела, понимал так, как порой не понимают друг друга люди, прожившие бок о бок много лет.

Они приблизились к склепу с открытой дверью и остановились.

– Придется немного пройти под землей, – сказал Саймон.

Линетт кивнула и подобрала подол своего ярко-синего платья.

– Боже мой, – сказала Маргарита. – Это действительно так необходимо?

– За домом Дежардана ведется наблюдение. Если мы хотим совершить обмен, то такой способ самый надежный. Я войду в дом с Линетт, а выйду из него с Лизетт. Тот, кто, возможно, увидит это, не заметит разницы.

Оглянувшись, Линетт встретила хмурый взгляд матери робкой улыбкой.

– Вы останетесь с Лизетт, маман. Вы должны быть счастливы, верно?

– Но я рискую тобой, малышка, – с мрачной серьезностью ответила Маргарита.

Де Гренье поджал губы и крепче сжал руку жены.

Линетт тесно прижималась к Саймону, который вел ее в катакомбы, раскинувшиеся под городом. Они шли по лабиринту каменных переходов, и путь им освещал лишь факел, который нес Саймон. Наконец он свернул с относительно широкого туннеля в узкий боковой проход и вверх по каменным ступеням к деревянной двери.

Сунув факел в железный держатель на стене, Саймон вошел в подвал. Он весь был заставлен стеллажами с вином. Здесь было прохладно и светло – такой контраст после зловещей тьмы подземелья. Но, как ни странно, в этом безобидном винном погребе Линетт стало так страшно, что она невольно съежилась. Саймон молча пожал ей руку, и она расправила плечи и вздохнула полной грудью.

Превозмогая волнение и страх, Линетт шла следом за Саймоном, глядя только прямо перед собой.

И вот перед ней возник щуплый низкорослый мужчина в костюме из золотистого атласа. Сердце Линетт забилось часто-часто, стало трудно дышать. Мужчина окинул ее взглядом с головы до пят.

– Впечатляет, – сказал он, и голос его показался ей очень громким в тишине погреба.

– Линетт, позвольте представить вам…

Но Саймон не успел договорить, как де Гренье бросился на Дежардана и свалил его на пол. Завязалась потасовка, и Саймон, не теряя времени даром, протянул ошарашенной виконтессе руку и потащил ее в кабинет, захлопнув за собой дверь.

Линетт, пораженная внезапным нападением отца на щуплого человечка, не сразу пришла в себя. Но, опомнившись, первое, что она ощутила, была напряженность. Воздух в кабинете был заряжен электричеством, как перед грозой. Она почувствовала, как зашевелились волосы на затылке, как по спине поползли мурашки.

Сделав глубокий вдох, Линетт медленно повернулась, Воздух жег легкие, сердце грозило выскочить из груди.

Лизетт сидела у камина – бледная и несказанно прелестная в своем белом платье, расшитом разноцветными цветами, рядом с ней находился сурового вида мужчина в темно-сером наряде.

Линетт во все глаза смотрела на свою обожаемую сестру, которая выглядела так, какой она помнила ее два года назад, но только глаза у нее были другими – глаза совершенно чужой женщины: холодные и настороженные. Если бы не мужчина рядом с ней – мистер Эдвард Джеймс, как сообщил отец, – она бы даже не решилась подойти к этой новой и чужой Лизетт. Однако Джеймс был именно таким кавалером, которого бы выбрала для себя сестра, какой она ее знала. Таким, какого бы выбрала для нее и сама Линетт.

Ни слова не говоря, Линетт шагнула к сестре, не замечая того, что по щекам ее катятся слезы.

Сестра ее взглянула на мистера Джеймса, и тот обнадежил ее кивком. Он подошел к ней ближе, положил ладонь ей на спину и чуть подтолкнул.

Виконтесса громко всхлипнула и бросилась к дочери, опережая Линетт. Она обняла Лизетт, захлебываясь от слез, в которых радость мешалась с болью. И тогда губы Лизетт дрогнули, маска холодной настороженности, обезличивавшая родные черты, исчезла, и вот перед ней была обычная девушка, хрупкая, ранимая, словно пронизанная болью.

Это превращение было столь интимного свойства, что Линетт стыдливо отвернулась, ища глазами Саймона, который, верно, почувствовал, как он нужен ей в эту минуту. Он привлек Линетт к себе и крепко обнял.

– Тиаска, – прошептал он и подал ей носовой платок. – Даже слезы радости ранят меня, если они текут из твоих глаз.

Он обнял ее за талию и слегка прижал к себе, давая Линетт возможность опереться на него, набраться сил.

Виконтесса отстранилась от Лизетт, прижала дрожащие ладони к ее лицу, заглядывая в глаза. Лизетт беззвучно плакала, плечи ее вздрагивали, и все ее хрупкое тело била дрожь от нахлынувших эмоций.

И вот Лизетт подняла глаза и встретилась взглядом с сестрой.

– Линетт, – пробормотала она и протянула руку сестре.

Маргарита, которой огромных усилий стоило оторваться от дочери, отступила, чуть покачиваясь, обхватив себя руками.

Саймон поцеловал Линетт в лоб.

– Я с тобой, – тихо шепнул он.

Линетт кивнула и сделала шаг навстречу сестре. За ним второй. Она видела, что сестра делает то же самое Лизетт, пристально вглядывалась в лицо сестры, боясь увидеть в нем осуждение или даже гнев. Ведь это она стала причиной ее страданий эти последние два года.

Но в сердце Линетт была лишь надежда и радость столько радости, сколько только могло вместить ее сердце. Как и мать, Линетт пробежала остаток пути, одной рукой подобрав юбки, другую протянув навстречу любимой сестре.

Они столкнулись, и обе почувствовали нечто необъяснимое, словно их одновременно пронзила молния, словно две половинки целого, наконец, соединились в одно.

Смеясь и плача, они обнимались, говорили одновременно, поливали друг друга слезами. Внезапно они почувствовали себя так, словно и не расставались никогда, словно весь этот кошмар, длившийся два года, был всего лишь дурным сном.

Маргарита бросилась к ним, и все трое опустились на пол. Пышные юбки их, как маленькие озера, растеклись на полу, и три головы в золотистых кудрях прижались друг к другу.

Они не слышали, как вышли мужчины и как дверь захлопнулась за ними.

Предусмотрительно закрыв дверь на засов, Саймон оглянулся на Джеймса.

– Лизетт поняла, что от нее требуется?

– Да. Нельзя сказать, чтобы она согласилась с радостью, но все же согласилась.

– Превосходно. Остается молиться, чтобы дальше все пошло так же гладко, как и в начале. – Он кивнул в сторону комнаты, где слышались возмущенные голоса.

Они остановились на пороге. Дежардан сидел перед потухшим камином с разбитой губой и носом, а де Гренье сидел за письменным столом Дежардана, с рассыпанными по нему сообщениями от Эспри.

– Мадемуазель Байо сегодня утром помнит больше, чем вчера, – сказал Джеймс. – Я уверен, что воссоединение с матерью и сестрой будет способствовать полному восстановлению ее памяти в кратчайшие сроки.

Де Гренье поднял глаза от стола.

– Отлично, – ответил Саймон, посмотрев на Дежардана. – Вы договорились с Сен-Мартеном о встрече?

– Он ответил, что в следующий раз мы встретимся в аду, а до той поры он меня видеть не желает, – ответил Дежардан, прижимая к губам окровавленный платок.

– Ну ладно, – пожав плечами, сказал Саймон. – Посмотрим, что мы сможем по этому поводу сделать.

Примерно в два часа дня экипаж Саймона Куинна отъехал от дома Дежардана. Экипаж неспешно двинулся к дому Лизетт. Такая скорость передвижения была выбрана не случайно – пусть каждый, кто желает знать о его передвижениях, получит возможность его увидеть.

Саймон откинулся на спинку сиденья. По выражению его лица невозможно было догадаться, о чем он думает. Шторы на окнах экипажа были отодвинуты так, чтобы тот, кому придет в голову заглянуть внутрь, мог беспрепятственно удовлетворить свое любопытство. Оставалось только ждать, и, если оценка ситуации была, верной, долго ждать не придется.

Время от времени он поглядывал на сиденье напротив, размышляя о том, насколько одежда может изменить внешность того, кто ее носит. Линетт и Лизетт были абсолютно идентичны, и, тем не менее, белое в цветочек платье на одной и синее шелковое на другой превращало их в двух разных женщин. При близком рассмотрении, тяготы жизни или их отсутствие создавали между ними различие, которое трудно было не заметить, но с дальнего расстояния одна вполне могла сойти за другую.

Когда экипаж остановился перед домом Лизетт, Саймон мельком окинул взглядом фасад и заметил, как шелохнулась штора в окне второго этажа. По спине его пробежал холодок. Интуиция подсказывала ему, что опасность притаилась где-то рядом, а он привык доверять своей интуиции.

Итак, пока все шло по заранее намеченному плану. Господин, одетый в костюм цвета корицы, и женщина в платье, расшитом цветами, вышли из экипажа и, расплатившись с возницей, как ни в чем не бывало направились к дому.

В доме было неестественно тихо. Конечно, штат прислуги у Лизетт был невелик, но все же какие-то звуки эти люди должны были производить.

Они вошли в холл. Оба были напряжены до предела. Они шли, затаив дыхание, то и дело осматриваясь. Мужчина пытался спрятать за спиной свою спутницу, но она воспротивилась этому.

Очень медленно и осторожно они стали обходить дом. Комната за комнатой. Работая в тандеме, как будто так было всегда.

Поднявшись по ступеням на второй этаж, мужчина повернул ручку двери, ведущей в гостиную, и толкнул дверь. Дверь распахнулась только до половины – ей мешало что-то тяжелое, лежавшее на полу. Мужчина опустил глаза на пол. Увидел окровавленную руку, кисть которой была в крови. Он отступил, но не успел сделать это вовремя.

Появилось дуло пистолета, а следом за ним и тот, кто держал его.

– Доброе утро, – сказал человек на французском.

– Тьерри, – пробормотала Линетт.

Голос ее был каким-то странным: тусклым, лишенным какой бы то ни было эмоциональной окраски.

Тьерри переступил через лежащее на полу тело и вышел в коридор.

– Вы не Куинн, – скривившись, рявкнул он.

Эддингтон провел ладонью по шелковому камзолу цвета корицы и с улыбкой сказал:

– Ты прав, приятель. Я не Куинн.

Маргарита вошла в дом Соланж рука об руку с дочерью. Де Гренье замыкал шествие. Он нес саквояж с письмами, адресованными Дежардану и написанными Эспри. У Маргариты при одной мысли об этом человеке начиналась нервная дрожь. Подумать только, из-за него она лишилась дочери на целых два года. Два года черной тоски, которые она смогла пережить только благодаря любви к Линетт.

– Сюда, малышка, – сказала она Лизетт, направляя ее к винтовой лестнице. – После того как ты устроишься, я хочу, чтобы ты рассказала мне о мистере Джеймсе.

– Конечно, маман, – пробормотала Лизетт.

Глаза у нее казались огромными на бледном лице. Рука, лежащая в руке Маргариты, мелко дрожала, и эти явные проявления тревоги и страха надрывали Маргарите сердце. Обняв Лизетт за плечи, Маргарита поцеловала ее в лоб.

– Вот спальня Линетт, – сказала она, когда они поднялись на второй этаж.

Они вошли и обнаружили комнату в том же чудовищном беспорядке, в котором оставила ее Линетт, которая, как всегда, должна была перемерить все свои наряды, прежде чем выбрать, что надеть.

– Сели? – позвала Маргарита, отпустив Лизетт.

Горничная не откликалась, и Маргарита отправилась на поиски. Ни в будуаре, ни в главной гостиной она ее не нашла.

– Подожди минутку, – сказала она Лизетт, нахмурившись. – Может быть, она у меня в комнате. Должна признаться, я тоже очень нервничала перед встречей с тобой и оставила примерно такой же беспорядок.

Лизетт кивнула и следом за матерью через коридор прошла в ее спальню. Комната матери тоже была в беспорядке: платья и белье валялись на кровати, висели на стульях.

– Сели?

Не в привычках Сели было оставлять такой беспорядок. Маргарита начала волноваться и уже почти бегом бросилась в будуар. Она влетела в открытую дверь и резко остановилась, зажав ладонью рот, чтобы приглушить крик ужаса.

Сели лежала на полу, уставившись мертвыми глазами в потолок. Вокруг посиневших губ ее была пена. В одной руке она сжимала ворох бумаги, в другой – сургучную печать.

– Сели! – Маргарита всхлипывала от ужаса и горя.

Страх ледяными щупальцами опутал ее, обездвижил. Холод проник внутрь, в живот, в сердце… Ее била дрожь.

Очнувшись от ступора, Маргарита выбежала из комнаты и бросилась к Лизетт. Она закрыла за собой дверь и повернула ключ в замке. Она дышала так часто, что едва не теряла сознание.

– Маман! – бросилась к ней дочь. – Что случилось?

– Сели, – жадно глотая воздух, выдавила Маргарита. – Сели мертва.

Много лет назад вот так же в ее доме погибли слуги. Яд. Это ни с чем не спутаешь.

– Нет, – прошептала Лизетт, и глаза ее наполнились слезами.

У Маргариты свело живот. Комната предательски покачнулась.

– Господи, что нам делать?

В замке с другой стороны повернулся ключ. Маргарита стремительно обернулась, закрывая дочь своим телом.

Дверь открылась, и в комнату вошел Сен-Мартен.

Стараясь сохранить равновесие в шаткой карете, Саймон встал, крепко держась за бортик окна. Торопливо переоделся в бриджи Эддингтона. Дорога до дома Соланж Тремблей не заняла много времени, но сейчас каждая минута пути казалась ему вечностью.

С благословения родителей девушки он мог теперь ухаживать за своей драгоценной Линетт. Он мог ее пестовать, он мог делать все, что положено делать жениху; старающемуся завоевать сердце своей избранницы. Теперь, когда он избавил их от врага, так долго отравлявшего им жизнь, они пересмотрят к нему отношение.

– Быстрее! – крикнул он вознице.

Он сел на пол и натянул сапоги. Он тяжело дышал от волнения и тревоги.

«Господи, храни ее».

Исполненный мрачной решимости, он потянулся за кинжалом.

– Это вы, Эспри? – спросил Эддингтон, не отводя взгляда от черного дула, направленного ему в грудь. Мужчина, что держал его на мушке, был высок и широк в плечах, примерно одного с Куинном роста, но только глаза его были холодными и мрачными.

Тьерри едва не рычал от ярости.

– Где, черт возьми, Куинн?

– Явно не здесь.

– Проклятие! – Он злобно уставился на Эддингтона. – Если бы я раньше знал, кто она такая, то давно бы разбогател.

– Сожалею о вашем разочаровании, – растягивая слова, сказал Эддингтон. – Возможно, я могу заменить вам Куинна?

– Мне нужно, чтобы ее убил Куинн! – рявкнул Тьерри, ткнув пистолетом чуть повыше плеча Эддингтона.

– Хм… – Эддингтон понимающе кивнул. – Ясно. Английский шпион убивает французскую шпионку. В этом ведь нет ничего странного, верно?

– Может, не стоит его злить? – сказала мадемуазель Байо. – У него оружие.

– Я вижу. И что нам остается делать? Если он не Эспри, какая нам от него польза?

– Кто вы? – рявкнул Тьерри.

– Друг Куинна.

Тьерри был в ярости.

– Идите в спальню.

Эддингтон последовал за мадемуазель Байо – она показывала ему дорогу. Он раздумывал над тем, что, возможно, и не стоит дальше привлекать Куинна к работе. За последние несколько месяцев Саймон успел впутаться в целый ряд пренеприятнейших историй, что значительно снижало его ценность как шпиона. В конце концов, что это за шпион, о котором все знают, что он шпион? И что это за солдат, который втягивает своего командира в такую вот опасную заваруху?

Они едва успели зайти в спальню, как за спиной у Эддингтона раздался грохот, после которого последовал звук, напоминающий рев подбитого зверя. Эддингтон стремительно обернулся, готовый защитить себя и мадемуазель Байо. Но, обернувшись, нос к носу столкнулся с мистером Джеймсом, – в руках его был тяжелый серебряный канделябр.

Тьерри сполз на пол. Рука его разжалась, пистолет выпал и оглушительно выстрелил.

– Эдвард! – Мадемуазель Байо бросилась к нему, и он прижал ее к себе.

– Простите меня, – хрипло сказал он. – Я спешил, но все равно не успел.

Эддингтон нахмурился.

– Вы не мадемуазель Байо? – спросил он.

Она улыбнулась:

– Я – мадемуазель Байо. Но только я не Линетт.

Маргарита вскрикнула, увидев Сен-Мартена и того, кто вошел следом за ним, вернее, того, кто втолкнул Сен-Мартена в комнату. Этим вторым был де Гренье. В руке у виконта был пистолет, дуло которого упиралось маркизу в спину.

У Маргариты от ужаса перехватило дыхание.

– Филипп, – прошептала она, встретившись взглядом с бывшим любовником.

Сердце ее разрывалось от боли. За спиной у Маргариты вскрикнула Лизетт и, схватив мать за руку, оттащила от Сен-Мартена. Она защищала мать, хотя все должно было быть наоборот.

Все эти годы… Она допустила, чтобы дети ее росли под одной крышей с чудовищем.

– Только посмотри, кого я обнаружил возле дома, – злорадно растягивая слова, сообщил де Гренье. – Должен сказать, что на такую удачу я даже не рассчитывал. Я думал, что пройдет еще по меньшей мере два часа, прежде чем я смогу его сюда заманить.

– Зачем? – дрожащим голосом спросила Лизетт.

– Чтобы убить тебя, моя деточка, – раздельно, с нажимом, словно втыкая каждое слово ножом в сердце, ответил де Гренье.

– Нет! – Маргарита раскинула руки, защищая свое дитя. – Как ты можешь? Она твоя дочь!

От улыбки де Гренье мороз пробежал по коже.

– Нет, она не моя дочь. Ты, верно, считаешь меня дураком. Даже если бы она того захотела, и то не смогла бы больше походить на Сен-Мартена.

Маргарита вскинула голову и встретилась глазами с Филиппом. Он во все глаза смотрел на Лизетт и выражение удивления и радости разгладило скорбные складки, что оставили годы на его лице. Глаза его наполнились слезами. Вот он, настал долгожданный момент, увы, омраченный трагедией.

Маргарита с мольбой во взгляде посмотрела на мужа.

– Ты растил ее, – сказала она. – Ты видел, как она из ребенка превратилась в женщину. Ты всегда был для нее отцом, другого отца она не знала.

– Ты даже не представляешь, какое я получал от этого удовольствие. – Глаза его блеснули злобой. – Знать, что я имею все, чего лишен Сен-Мартен, чем он дорожит в жизни: женщину, которую он любит, и дочерей, которых он зачал. Пользовать его жену, а потом убить ее – это тоже было приятно, но удовольствие оказалось преходящим. А вот держать тебя при себе постоянно – вот оно, истинное наслаждение.

Филипп издал полурык, полустон, и Маргарита вздрогнула – столько злобы было в этом звуке.

– Вы и есть Эспри, – сказала Лизетт, крепче сжимая руку Маргариты.

– Все было бы прекрасно, – сказал де Гренье, – если бы ты не восстала из мертвых. Я убьюДежардана, когда покончу со всем этим. Это он все испортил своими махинациями.

– Саймон был прав, – тихо сказала Лизетт. – Я даже сказать не могу, как мне жаль, что он оказался прав.

Что-то в тоне Лизетт заставило Маргариту похолодеть от ужаса. Атмосфера этой комнаты была странной, полной зловещих потоков, невидимых водоворотов, чем-то таким, что порождало ощущение нереальности, зыбкости. В этой зыбкой реальности исчезали ориентиры. Маргарита уже не понимала, кто есть кто в этой комнате. Право, не сон ли это все?

– О чем, черт возьми, ты говоришь? – Де Гренье пнул Филиппа в спину.

Филипп споткнулся, но не упал. Повернувшись к де Гренье лицом, он встал перед Маргаритой, заслонив ее своим телом, как та, в свою очередь, защищала собой Лизетт. Сердце ее переполняла благодарность к человеку, сохранившему в своем сердце любовь к ней на протяжении двадцати лет разлуки, к тому, кто готов был защищать ее ценой собственной жизни. И в то же время сердце ее сжималось от страха за него, от страха потерять его, на этот раз навсегда.

– Саймон подозревал, что вы и есть Эспри, – сказала Лизетт.

– В самом деле? Умный парень.

– Да, умный. Именно поэтому Лизетт сейчас далеко отсюда, и ее воспоминания остались при ней, а я – здесь.

– Ты лжешь. – Де Гренье прищурился.

– Линетт? – в недоумении переспросила Маргарита.

Все смешалось у нее в голове. Каждый оказывался не тем, за кого себя выдавал.

– В данный момент из нас двоих я сильнее, – сказала Линетт, грациозно поведя плечом. – Я больше готова к тому, чтобы иметь с вами дело.

Губы де Гренье сложились в глумливую усмешку. Маргарита была раздавлена осознанием того, что отдала себя человеку, который не испытывал к ней ничего, кроме ненависти, и не желал ей ничего, кроме зла.

– Не будь столь самонадеянной, малышка. Куинн уже мертв, и твоя сестрица тоже. Скоро вы все встретитесь в аду.

Маргарита всхлипнула и потянулась рукой к Филиппу. Сердце ее исходило болью от страха и горя. Что может быть больнее, чем, едва воссоединившись с самыми близкими и дорогими людьми, разом потерять всех?

– Я встал из могилы, – с сильным ирландским акцентом произнес голос за спиной у виконта.

Де Гренье взвыл как раненый зверь. Маргарита с ужасом смотрела, как острие короткой шпаги вылезает из правого плеча виконта с душераздирающей медлительностью. Де Гренье упал на колени, Сен-Мартен ногой выбил пистолет из его руки, и тот со стуком отлетел на несколько футов в сторону. В дверях показался Куинн, и в руках у него была шпага, с которой стекала ярко-алая кровь.

Линетт схватила Маргариту и оттащила в сторону.

Рыча от боли и ярости, де Гренье поднялся на ноги и свалил Сен-Мартена на пол. Куинн бросился к Линетт и Маргарите.

Но Маргарита решила, что с нее хватит. Вдохнув поглубже для храбрости, она метнулась к валявшемуся на полу пистолету. Де Гренье схватил ее за лодыжку, и Маргарита, потеряв равновесие, тяжело рухнула на пол.

Пиная ногами виконта, она пыталась ползти, скользя по полу влажными от пота ладонями, тянулась за пистолетом. Теперь никто не причинит вреда ее детям. Покуда в ее теле еще теплится жизнь, она этого не допустит.

И вот, наконец, пистолет оказался у нее в руке. Пальцы судорожно сжались. Маргарита перекатилась на спину, ища глазами де Гренье. Он поднялся на колени и занес над распростертым на полу Сен-Мартеном кинжал.

– Нет!

Крик Линетт, отражаясь от стен, прокатился по комнате. И этот крик придал Маргарите мужества сделать то, что она должна была сделать.

Сен-Мартен приподнялся на локтях, отполз, опираясь на предплечья, и изо всех сил ударил де Гренье ногой в лицо, расквасив его благородный орлиный нос. И в тот же момент раздался выстрел – как гром среди ясного неба.

Глава 18

Четыре недели спустя

Саймон спрыгнул с подножки кареты и взлетел по ступеням к парадному подъезду дома Маргариты Байо. Погода радовала – после утреннего дождика, освежившего воздух, ярко светило солнышко. Отсюда дом выглядел приветливым и веселым, ярко-красные цветы, в изобилии росшие в каменных вазах по обе стороны от дверей, придавали ему особенно нарядный вид.

Дверь открылась еще до того, как он успел постучать. На пороге стояла прелестная Линетт.

– Добрый день, мадемуазель Руссо, – поприветствовал он свою возлюбленную, почтительно сняв перед ней шляпу и отвесив низкий поклон.

– Вы опаздываете, мистер Куинн, – сурово отчитала его Линетт.

– Нет, вовсе нет, – возразил он, доставая из кармана часы. – Сейчас ровно час дня. Я всегда прихожу с визитом в это время.

– Неправда, почти пять минут второго. – Она подхватила его под руку и, потащила за собой в холл, прикрыв за ними дверь.

Взяв у Саймона шляпу, Линетт небрежно швырнула ее на вешалку. Шляпа угодила ровно в цель и, покачавшись, замерла на крючке.

– Отличный бросок, – похвалил Линетт Куинн, с любовью глядя в ее выразительное, с живой мимикой лицо.

– Не пытайтесь поменять тему.

– А вы опять злитесь на меня. – Он улыбнулся. – Соскучилась по мне, тиаска?

– Ты знаешь, что я соскучилась, – проворчала Линетт, провожая его в гостиную первого этажа. – Я думала, ты не придешь.

– Ничто не может помешать мне прийти к тебе, – пробормотал Саймон.

Ему не терпелось к ней прикоснуться.

Недели воздержания сказывались на нем, но он был полон решимости ухаживать за ней как полагается. Линетт и Лизетт решили взять фамилию Сен-Мартена. Носить фамилию злодея де Гренье, после того как все раскрылось, они не пожелали. То был мужественный шаг – ведь, во всеуслышание, заявив о своем незаконном происхождении, девушки разрушили свои шансы удачно выйти замуж. Саймон как мог, постарался Линетт поддержать. Для него она нисколько не упала в цене от того, что утратила шанс стать виконтессой, и он хотел, чтобы и она, и остальные видели, с каким почтением он к ней относится. Именно поэтому Саймон решил, что будет ухаживать за ней с еще большей щепетильностью и церемонностью, чем, если бы он, безродный ирландец, пытался добиться руки и сердца французской аристократки.

– Я начинаю думать, что ты влюбился в меня, Саймон, – промурлыкала Линетт, но улыбка у нее была лукавая и не лишенная женской гордыни.

– Может, и так, – согласился он и пожал ее руку.

Линетт была такой храброй. Он восхищался ею в той же мере, в какой желал. Она не хотела верить, что человек, которого она считала отцом, способен на такое злодейство, но нашла в себе силы поверить Саймону и продемонстрировала ему свою веру в него и свое мужество, согласившись сыграть ту роль, которую он отвел ей в задуманном спектакле. И только очень храбрая девушка смогла бы, не закрывая глаза на темные стороны его характера, принять его и полюбить таким, каким он был.

Жить с ним ей будет непросто. В нем не было лоска, присущего тем, кого с рождения окружала роскошь. Детство и отрочество он провел на улице, выживая за счет кулаков и смекалки, и не любил оставаться в долгу у обидчика. Закон улицы, где правит тот, кто сильнее, он впитал с молоком матери. И поэтому направлять его жизнь и быть ему верной подругой могла лишь женщина исключительная. Какое чудо, что он нашёл Линетт, воспитанную в богатстве и неге, но при этом сильную, нежную и страстную.

За четыре прошедшие недели Саймон показал ей себя с разных сторон: и с лучшей, и с худшей. Он взял себе за правило навещать ее ежедневно, будь он в хорошем настроении или в плохом. Он решил устроить испытание и себе, и своим чувствам, и ее чувствам к нему. Иногда тоска по ней, неутоленное желание делали его резким, но она принимала его любого и при этом не превозмогала себя. Она тоже продемонстрировала ему разные грани своего характера. Она бывала и жизнерадостной, и ласковой, и вздорной, ворчливой тоже. И он понял, что предпочитает быть рядом с Линетт, даже когда та ворчит и злится, чем с любой другой женщиной, как бы она к нему ни ластилась.

Он был влюблен и этому рад.

Они вошли в гостиную, и Саймон увидел там Лизетт и мистера Джеймса. Они вдвоем сидели на подоконнике и читали одну книгу на двоих. Виконтесса сидела на кушетке с каким-то шитьем, а маркиз де Сен-Мартен работал с бумагами за маленьким секретером.

– Видишь? – прошептала Линетт. – Сен-Мартен и мистер Джеймс уже здесь.

Саймон снова вытащил часы и, скривившись, взглянул на циферблат.

– Похоже, придется купить новые, – сказал он.

– Лучше купи кольцо.

Их взгляды встретились, и Саймон ей подмигнул.

– Мистер Куинн, – подозвал его маркиз, – подойдите сюда, если вам нетрудно.

– Вы не погуляете со мной сегодня в саду? – спросила Линетт.

– С вами я готов гулять где угодно.

Улыбка ее согрела Саймона. С ней он чувствовал себя дома; в ней был его дом, тот, который он искал всю жизнь. Всю жизнь он был слугой кого-то или чего-то, и после целой жизни одиночества в пустыне его существования, наконец, появился оазис.

– Я сбегаю за шалью, пока ты будешь говорить с маркизом. – Линетт выпорхнула из комнаты в бело-зеленом вихре пышных юбок.

Саймон подошел к секретеру:

– Добрый день, милорд.

– И вам день добрый. – Сен-Мартен кивнул на стопку документов, лежащих перед ним.

– Это те бумаги, что были у горничной?

– Да. Бедняга Сели. Я и представить не могу, в каком аду она жила все эти годы. Покончить жизнь самоубийством… – Он покачал головой. – Жаль, что она не знала, что мы не станем ее ни за что винить.

– Вы нашли в этих бумагах что-нибудь, что раскрывало бы мотивы де Гренье?

Маркиз вздохнул и сел.

– Да. В моей жизни была одна женщина. Роман с ней был коротким и не сказать, чтобы незабываемым, если бы не ее реакция на наше расставание. Она впала в уныние, плакала на ступенях моего дома и закатывала истерики всякий раз, как наши пути пересекались.

– Кажется, я слышал об этом, – сказал Саймон с сочувствием.

– Люди до сих пор об этом говорят. Мы оба оказались в крайне неприятном положении. В то время я еще не успел встретить Маргариту и поэтому не мог понять, с чего та женщина так расчувствовалась. Я не понимал, что любовь – это наваждение. – Маркиз потер затылок. – Увы, я не прошел испытания ее любовью, и ее родственники отправили ее подальше в провинцию, чтобы избежать дальнейшего позора для нас обоих.

– Де Гренье ее знал?

– Очевидно, он любил ее. Она была его дальней родственницей, и он рассчитывал жениться на ней. Вскоре после высылки из Парижа она покончила с собой. В ее смерти он винил меня. Возможно, по праву.

Саймон положил руку на плечо маркиза:

– Если даже ваш роман ускорил ее болезнь и сделал эту болезнь явной для всех, думаю, она все равно закончила бы свои дни в Бедламе. Судя по поступкам де Гренье, безумие у них в роду.

– Если бы все было так просто. – Маркиз похлопал Саймона по руке, совсем как отец сына. Саймон был глубоко тронут этим неожиданным проявлением привязанности. – Маргарита до сих пор не оправилась оттого, что сама лишила де Гренье жизни. По ночам ей снятся кошмары, как, впрочем, и Лизетт. Мои дочери выросли без меня. Они вот-вот выйдут замуж. – Сен-Мартен приподнял бровь. – Они ведь уже невесты, не так ли?

Саймон со смехом сделал шаг назад.

– Я не могу ручаться за обеих, лишь за одну из них.

– Над чем вы смеетесь, мистер Куинн? – спросила Линетт. Она протянула ему руку, и Саймон поднес ее к губам.

– Так просто, – уклончиво ответил он и, взяв ее под руку, предложил: – Пройдемся?

– Я не против.

Он вышли из гостиной и по галерее направились к двери, ведущей в сад. И как только оказались в сени деревьев. Саймон сгреб Линетт в объятия, вдыхая аромат умытого дождиком воздуха и искушающего аромата ее духов.

– Ты знаешь, – пробормотала Линетт, нежно улыбаясь, – когда я впервые тебя увидела, любуясь тобой, подумала, что такого красавца невозможно приручить.

– Приручить? – Саймон приподнял брови. – Не уверен, что мне нравится, как это слово звучит.

– В самом деле? Разве у вас по отношению ко мне не самые честные намерения, мистер Куинн?

– Вот как! Уже «мистер Куинн». – Он зашел за высокую живую изгородь и увлек Линетт за собой.

Взяв в ладони ее лицо, он поцеловал ее, лишь самую малость, выпустив пар своего к ней ненасытного желания.

Он ласкал ее губы языком, покусывал их, дразнил, и слух ему ласкали ее короткие жаркие стоны, мольбы дать ей больше, чем он мог дать ей здесь. Язык его проник глубоко в недра ее рта, он пил ее сладость, он наслаждался ее вкусом.

– Я не понравлюсь тебе ручной, тиаска.

– Позволь мне прийти к тебе сегодня ночью, – прошептала она, запрокинув голову и закрыв глаза.

– Не искушай меня, – прошептал он.

– Саймон. – Она в изнеможении засмеялась и открыла глаза, – Ты доведешь меня до безумия. Ты хоть представляешь себе, какие сны мне снятся о тебе? Как мне тебя недостает? Иногда мне снятся очень распутные сны. Я чувствую твои руки на моей коже, твои губы на моей груди, как твое тело накрывает мое…

– Черт! Проклятие! – Куинн привлек Линетт к себе, прижался бедрами к ее пышным юбкам. Там, под бриджами, он был тверд как камень и пульсировал. – Ты и святого доведешь до греха.

– В дальнем углу сада есть беседка, – торопливо предложила Линетт, облизывая припухшие от поцелуев губы.

– Черт бы тебя побрал, я пытаюсь ухаживать за тобой как положено.

– Кажется, поздновато это делать, если учесть, что ты уже был во мне. – Она дрожала, прижимаясь к нему. – Иногда я чувствую тебя, как ты входишь в меня. Толчками… Глубоко-глубоко…

Саймон застонал и снова ее поцеловал, благодарный ей за ее страстность и за ту свободу, с которой она отдалась ему. Она не сдерживала своих порывов, не играла в стыдливость, она доверяла ему безраздельно, и так было с самого начала.

– Чего ты ждешь? – спросила она, едва дыша.

– Я хочу дать тебе время, – сказал он хрипло, заправляя золотистый завиток ей за ухо. – Я хочу, чтобы ты была уверена в том, что я – то, что тебе нужно.

Линетт подняла брови:

– А что, если я найду кого-то другого? Ты меня отпустишь?

Саймон непроизвольно крепче сжал ее в объятиях, возможно, даже причинив ей боль – она была такая нежная на ощупь. Ему стоило больших усилий ее отпустить.

– Нет.

Она обхватила его за талию, наведя между ними мосты.

– Я не сомневалась. Так что ты терзаешь нас обоих попусту.

– Мне нечего тебе предложить.

– Дай мне свое сердце и свое тело, и больше мне от тебя ничего не надо. Все остальное – дом, семью – мы сами создадим. Сен-Мартен обещал мне приличное приданое.

– Мне не нужно твое приданое, – сказал Саймон и повел Линетт дальше по тропинке. Ему нужно было двигаться, чтобы каким-то образом сбросить сексуальное напряжение, которое он неизменно испытывал рядом с ней. – Удивительно, но Эддингтон сдержал слово.

– Чудно. – Улыбка Линетт сообщила Саймону, что она была за него рада, но он знал, что она приняла бы его и без денег. – Мои отец и мать собираются пожениться.

Саймон улыбнулся. Ему было приятно об этом слышать. Редко когда увидишь пару, где люди бы так друг другу подходили.

– Я желаю им счастья.

– Мы могли бы провести медовый месяц в Ирландии, – пробормотала Линетт. – У них будет возможность насладиться друг другом и отпраздновать воссоединение без посторонних.

– Линетт. – Куинн засмеялся, поднял ее на руки и закружил. – Ты будешь тиранить меня до конца дней. Я это чувствую.

Положив ему руки на плечи, она поцеловала его в кончик носа.

– Ты винишь меня за то, что я хочу, чтобы эти дни – и ночи тоже – начались сейчас? Если ты будешь дальше тянуть, я подумаю, что ты хочешь дождаться, пока тебе подвернется кто-нибудь получше меня.

– Лучше тебя нет.

– Конечно. – Линетт провела ладонью по его волосам, голубые глаза ее сияли теплом и радостным ожиданием. – Попроси меня, – настойчиво сказала она.

Театрально вздохнув, он поставил ее на землю и опустился на гравийную дорожку одним коленом.

– Линетт Руссо, не окажешь ли ты мне высокую честь, согласившись стать моей женой?

Слезы полились из ее глаз, и нижняя губа дрогнула.

– О, Саймон…

Он сунул руку в карман камзола и достал оттуда маленькую коробочку.

Линетт округлила глаза:

– Ты держал это при себе весь день?

Саймон улыбнулся.

– О! – Она топнула ногой, повернулась к нему спиной и пошла прочь.

Он со смехом бросился за ней, не желая ее отпускать.

Примечания

1

Иллюминаты – члены тайного общества, возникшего в 1776 году в Баварии.

(обратно)

Оглавление

Пролог первый

Пролог второй

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

*** Примечания ***