Лягушка Басё [Борис Акунин] (fb2) читать онлайн

Данный материал (книга) создан автором(-ами) «Борис Акунин» выполняющим(-и) функции иностранного агента. Возрастное ограничение 18+

Борис Акунин Лягушка Басё

© Борис Акунин, 2023

© eBook Applications LLC, 2023

ОТ АВТОРА

Хочу вас спросить. Вы знаете, кем были ваши прапрадеды? Хотя бы один из восьми? Что они были за люди, чем занимались? Просто хотя бы – как их звали?

Если знаете – я вам завидую. Я про своих прапрадедов не знаю ничего. Только что по отцовской линии они были грузины, а по материнской евреи.

Стал я про них думать, про своих безымянных, безликих прапрадедов, живших сто с лишним лет назад. И не столько придумал, сколько вдруг увидел - двоих. А может, они сами ко мне выглянули - откуда-то оттуда, куда уходят  прапрадеды.

Один назвался Ладо Чхартишвили, другой - Ароном Бразинским.

Как только у них появились имена, оба прапрадеда стали живыми и заговорили со мной. Они поведали мне одну и ту же  историю, каждый на свой лад.

Правильнее сказать, что это две истории.  Или четыре. Наверное, даже восемь. Не знаю, как посчитать.

Давайте сделаем вот что.

Познакомьтесь с обоими моими прапрадедами  и сами решайте – за кем из них вы пойдете.

Ладо Чхартишвили

Налейте себе вина, положите на тарелку закуску, но пока не пейте и не ешьте – я скажу когда. Сидите и слушайте.

Я с детства больше всего любил, чтобы я говорил, а все слушали. «Наш Ладо будет или учителем, или попом,  - предсказывал мой отец, умный человек. – Этих хочешь не хочешь, а приходится слушать».

Дети - глупые, не могут долго слушать, им трудно усидеть на месте.  И в школе нельзя пить вино. Поэтому я поступил не в учительскую семинарию, а в духовную.

 Эх, какие я читал проповеди в моей маленькой церкви! А каким ароматным зедаше у меня причащались! «Святой отец, налей еще», - просили люди, и я кому-то наливал, кому-то нет. Потому что Господь вознаграждает коемуждо по делам его. 

Но прихожане шли в мою церковь не за вином. В Грузии живем – вино, похуже или получше, у всех дома есть. Ко мне приходили послушать проповеди.

 Я что придумал? Проповедь с продолжением.  Она обрывалась на самом интересном месте.

«Отец Ладо, рассказывай дальше! Мы хотим знать, кто на самом деле убил царя Саула!» - просили прихожане, а я отвечал: «В следующее воскресенье приходите. Узнаете».

Молва о моих проповедях дошла до самого города Озургети, а там живет пять тысяч человек! Некоторые из них тоже приезжали, верхом или на извозчике.

Однажды прибыл сам епископ, преосвященный Пантелеймон, тоже послушал. На том моя духовная карьера и окончилась. С тех пор я в церкви не служу, и «отцом» меня зовут только собственные дети.

Э, всё что ни случается - к добру.

Я стал вести пиры и застолья. У кого свадьба, или похороны, или захотелось позвать гостей да чтобы не просто сидели, пили, да пели, а думали про интересное и мудрое, зовут меня тамадой. Хорошая жизнь, дай бог всякому.

И что я вам скажу: быть тамадой намного приятней, чем попом. Потому что говорить про всё на свете у накрытого стола много  лучше, чем с амвона только про божественное. А главное - все веселые, широкие, любят друг друга. Да и поют дома звонким горлом, вольно, а не кисло, через поджатые губы, как в церкви.

У нас говорят: «От хорошего тоста дух взлетает высоко». Так что раньше я был просто духовная особа, а стал – высокодуховная.

Вот теперь можно пригубить вино, но это еще не тост, а только приготовление к тосту.

Каждый человек, пока живет на свете, должен изобрести что-нибудь новое, отчего жизнь станет хотя бы немножко лучше. Ничего не изобрел – все равно что не жил.

Вот я, Ладо Чхартишвили, изобрел очень хорошую вещь. Называется «Большой Тост».

Раньше, до меня, были какие тосты? Ну, про русские тосты я даже говорить не хочу, они только чтоб поскорее выпить. Что это: «за здоровье собравшихся», «за прекрасных дам», «между первой и второй перерывчик небольшой», «первая колóм – вторая соколóм»? Но и у обычного грузинского тоста, даже очень хорошего, полет недлинный и невысокий, как у бабочки. 

Когда стол веду я, я рассказываю историю, похожую на полет орла. Она состоит из  маленьких и средних тостов, а заканчивается Большим Тостом. Это как проповедь с продолжением, только гораздо лучше. Слушатели не стоят с постными лицами, а удобно сидят и улыбаются или ахают,  выпивают-закусывают, и никакой епископ нам не указ.

Вы удобно сидите? Это правильно. Сейчас я произнесу Большой Тост.

Улыбаетесь? А вот это зря. Тост – дело серьезное.

Знаете, я давно живу на свете и повидал много удивительного, но самое поразительное приключение началось на батумском телеграфе, когда я повстречал красивого господина с маленькими черными усами и  седыми висками…

Э, будете вы меня слушать или нет?

Арон Бразинский

Если вы умный человек – или если вы человек, который хочет стать умным (а это одно и то же) – вы не станете тратить свое время на кого попало. Это говорю вам я, Арон Бразинский, а я знаю, что говорить и чего не говорить.

Если вы умный человек, вы будете слушать тех, кого слушают другие умные люди. Научиться чему-то полезному у дурака может только мудрец, ибо в великой книге «Пиркей-Авот»  сказано: «Кто есть мудрец? Тот, кто учится у всех людей ».

Нет, если вы мудрец, идите себе с Богом мимо по своим мудрым делам, не останавливайтесь. Однако если вы пока еще колеблетесь, стремиться вам к мудрости или не стремиться, послушайте моего совета: не стоит. Мудрец живет, как мацу жует, - сухо и пресно, все его радости тусклые и холодные, как ноябрьское солнце. Умным быть намного приятнее, уж поверьте Арону Бразинскому. В славном городе Брест-Литовске проживает двадцать семь тысяч евреев, примерно десятая часть из них умные и еще дважды столько не дураки. Так вот все умные, потому что они умные, и все не дураки, потому что они не дураки, скажут вам, что ребе Арона лучше слушать, чем не слушать.

Меня называют «ребе», хотя я никакой не раввин, в синагоге перед паствой не красуюсь. Но если кому-то нужен хороший совет, они обращаются к Арону Бразинскому и никогда об этом не жалеют. 

«Почему же ты не раввин, если ты такой умный и все ходят к тебе за советом?» - спросите вы. Я вам скажу почему. Раввина Б-г занимает больше, чем люди, а меня люди занимают больше, чем Б-г. Потому что люди – занимательней. И потому что они, когда я рассказываю свои истории, слушают разинув рты, а Он заранее всё знает, зачем Ему меня слушать? Он великий и единосущий, то есть всегда один и тот же, а люди переменчивые и переливчатые, как блестки на воде или как искорки костра. Сами знаете – смотреть на воду и на огонь никогда не наскучит.

Мне кажется, что и людям со мной интересней, чем с Богом. Все Его истории уже записаны, их можно прочитать в Священной Книге, там ни убавить и ни прибавить, а истории, которые рассказываю я, нигде не прочтешь. Некоторые возникают из жизни, некоторые рождаются у меня в голове, и, честно вам скажу, вторые не хуже первых.

Впрочем, история, которую я собираюсь рассказать вам сегодня, самая что ни на есть правдивая – клянусь, я ничего в ней не присочиняю. Все эти удивительные и, прямо скажу, ужасные события произошли на самом деле. И человек, с которым я познакомился субботним утром в «Европейской», тоже существует на самом деле. Если не верите, сходите в публичную читальню и попросите  адресную книгу «Вся Москва». Откройте на букву «Ф» - вы ведь знаете русские буквы? – и найдите фамилию «Фандорин».

Знаю, о чем вы хотите меня спросить. Нет, он, к сожалению, не еврей, я у него выяснял. Ни по маме, ни по бабушке. Что поделаешь? Поразительные люди встречаются и среди неевреев.

Ай, да что я вас уговариваю? Будете вы меня слушать или нет? Если да, то садитесь, раскройте уши и закройте рот. А если нет, то уже идите себе, не морочьте мне голову. Арон Бразинский без слушателей не останется.

Выбор продолжения:

1. Слушать дальше Арона Бразинского.

Откройте оглавление и перейдите на главу Жабе с Басё. Повесть-машаль.

2. Послушать Ладо Чхартишвили.

Откройте оглавление и перейдите на главу Бакаки Басё. Повесть в тостах.

Бакаки Басё

Повесть в тостах

(Читается с вином и закуской)

ТОСТ ПЕРВЫЙ

Про Адама и Еву

Сначала нужно рассказать, как я попал на батумский телеграф. В Батуми я ездил редко, потому что – зачем? В деревне всякий человек имеет имя и важность, а приехал в большой город – ты песчинка, никто тебя не знает, никто не поздоровается, не скажет: «Рад тебя видеть, дорогой! Как поживаешь?».

На телеграфе я прежде никогда не бывал. У нас все свои рядом,  к каждому можно запросто прийти по любому делу и даже вовсе без дела. Телеграмму посылать не нужно.

Но тут дело было не любое, а особенное, страшное.

Единственный человек, кто мог в этом страшном деле помочь, находился далеко, в Тифлисе. Без телеграммы не вызовешь.

Но про человека, которому я хотел отправить телеграмму, после расскажу. Сначала про страшное дело.

Утром чуть свет прискакал мой хороший знакомый Иван Степанович. (У меня все знакомые хорошие, потому что с плохими людьми зачем знакомиться?). Иван Степанович служил управляющим у князя  Луарсаба Гуриани. Про князя Гуриани, самого богатого помещика в наших краях, вы наверно слышали, а если не слышали – невелика потеря. Хоть и грех скверно говорить о покойнике, но ничего хорошего кроме богатства в князе не было.

Давайте сейчас выпьем, чтобы нас любили не за богатство, хоть и богатство пускай тоже будет. Только пейте не до дна, это еще не тост, это так, для почина.

В местах, помеченных этим знаком, нужно выпить, чтобы не обижать рассказчика

Врывается ко мне Иван Степанович, на себя непохожий, кричит, стеклышки с носа на нитке висят. «Беда, - кричит, - Ладо! Князя убили! Утром захожу в оранжерею, а он мертвый! Кто-то его кинжалом зарезал! Кинжалом Великого Мамуки! Дай мне  вина, Ладо, руки ходуном ходят!».

Тут объяснить нужно. Князь Гуриани взял управляющим человека приезжего, русского, потому что где взять грузина, чтобы с утра не пил вина, а если человек с утра пьет вино, какой из него управляющий? Иван Степанович  всем нравился, не то что его хозяин. Умный человек, приятный. Я тоже умный и приятный. Двум умным и приятным людям как не подружиться?

А вино пить Иван Степанович быстро научился. Какая же без этого дружба?

Налил я ему двухлетнего чхавери, от которого сердце успокаивается, а мысль проясняется. Управляющий успокоился, прояснился и стал со мной советоваться. С Ладо Чхартишвили все советуются. 

Про убийство я после расскажу. Тост не любит, когда ты два раза одно и то же повторяешь. Пока - про то, почему я в Батум поехал.

Иван Степанович почему ко мне, а не в полицию побежал? Потому что наш пристав князь Гоголадзе  заклятый враг рода Гуриани. Сто лет они враждуют. Или двести. Никто не помнит, из-за чего. Но сделать друг дружке пакость что одни князья, что другие случая не упускают. А тут такой для пристава подарок! Дело темное, убил неизвестно кто.  Гоголадзе обрадуется, развернет следствие, раздует скандал на всю Грузию, запачкает имя Гуриани грязью.

«Детей жалко, - переживал Иван Степанович, добрый человек. – Молодого князя Котэ, княжну Нателлочку. Мало того, что ихнего батюшку, как свинью зарезали, так теперь еще Гоголадзе над ними будет куражиться.  Что делать, Ладо? Ты мудрец, дай совет». 

Что овдовевшую княгиню ему не жалко, я не удивился. (Про это тоже после скажу).

Прищурил я на управляющего глаз, как это делают мудрецы.

Отвечаю:

- Ты, Иванэ, не глупее меня. И коли пришел, значит, уже знаешь, что делать, просто тебе нужна моя помощь. Говори – я помогу.

Он смутился.

- Прости меня, Ладо. Я забыл, что с тобой незачем ходить вокруг да около. Выход только один – найти преступника без полиции, как можно скорей. Тогда не придется устраивать следствие, и, может быть, обойдется без большого скандала. Помнишь, ты рассказывал про своего троюродного брата Автандила, который служил в Тифлисской полиции? Вот бы он приехал и раскрыл убийство. Княжеское семейство будет так ему благодарно!

- Э, - говорю, - у Автандила светлая голова. Но только когда трезвая. К сожалению, это нечасто бывает. Поэтому он больше и не служит в полиции, а с утра до вечера сидит в духане. К тому же Автандил в Тбилиси, как я его позову?

- На то в Батуме есть телеграф. Только, умоляю, не пиши про убийство князя, а то весь город узнает. 

Я обиделся:

- Совсем глупым меня считаешь? Я напишу Автандилу: «Если сегодня вечером приедешь, получишь сто рублей». Больше ничего писать не стану. Нет, еще напишу. «Билет второго класса купи. Деньги назад получишь». Автандил никогда «чистым классом» по железной дороге не ездил, а сто рублей – большие деньги. Даст княгиня сто рублей и еще четырнадцать рублей на туда-обратно?

- Даст. А молодой князь еще сто добавит. Если же батоно Автандил найдет убийцу раньше полиции – обратно, клянусь, первым классом поедет, как великий князь!

Иван Степанович обрадовался, что дело наладилось, но я его остудил.

- Если Автандил будет еще дома, трезвый, он быстрей паровоза побежит. Но если он уже в духане, раньше завтра не явится. Когда он нетрезвый, он счастливый,  и тогда ему денег не надо.

Я сел на коня и погнал его рысью, чтобы Автандил получил телеграмму дома, а не в духане. За два часа доскакал!

По дороге сильно волновался. Во-первых, что осрамлюсь перед городскими – я ведь не знаю, как отправляют телеграмму. Во-вторых, что Автандил сегодня уже счастливый.

Давайте я расскажу про моего троюродного брата одну историю, и вы поймете, какой это человек. Сразу предупреждаю: это будет тост.

Однажды полиция, где служил Автандил, хотела арестовать знаменитого бандита Валико Кривого. Его так прозвали, потому что он был кривой на один глаз, но этот глаз был зоркий, и стрелял Валико без промаха. Он засел на чердаке и крикнул: «Я в тюрьму не пойду, а кто сунется – стрелять буду!». Полицейские знали, что, если Валико станет стрелять, он обязательно в кого-нибудь попадет. Умирать никому не хотелось. Все попрятались и только кричали: «Валико, сдавайся!». А он не сдавался и только ругался плохими словами, по-русски, чтобы начальнику, капитану Кулакову, обидно было.

Дело уже к вечеру шло. Стемнеет – Валико по крышам уйдет, поминай как звали. Капитан Кулаков думал-думал, ничего не придумал. Тогда Автандил говорит: «Я его один возьму». Начальник ему: «Как ты его возьмешь? Ты пьяница, от тебя даже сейчас вином пахнет».

Но Автандил вышел вперед и крикнул: «Эй, Валико! Я, Автандил Вачнадзе, вызываю тебя на поединок! Давай состязаться, кто больше выпьет. Если ты упадешь первый, то проснешься в тюрьме. А если первый упаду я, тебе дадут уйти. Или ты не мужчина и боишься со мной сразиться?».

После этого Валико, конечно, отказаться не мог. Они стали пить, и бандит упал первый, потому что больше моего брата может выпить только слон, а слону вина кто даст? (Слона я в Кутаиси видел, потом расскажу, во время тоста отвлекаться нельзя). В общем Кривого  унесли в тюрьму, и все остались живы и здоровы, если не считать похмелья у участников поединка.

Так выпьем за то, чтобы даже наши пороки приносили людям добро! Не до дна, это пока еще маленький тост.

…Вот стало быть какой он, Автандил. Говорю же, я волновался только, что он не захочет никуда ехать, и я подведу своего друга Иван Степановича, а до чести князей Гуриани мне дела было не больше, чем ишаку до аромата роз.

Хорошо хоть с телеграфом мне повезло – так я сначала подумал, потому что за стеклянным окошком сидел знакомый человек,  Зураб Хуцишвили, сын рябого Иллариона из соседней деревни Натанеби. Я вспомнил, что отец хвастался, какую красивую фуражку носит его Зурико. Вот он где, оказывается, служит, Зураб Хуцишвили - на телеграфе. Важная служба.

Он и сам был важный, Зураб, в своей фуражке, в черном сюртуке с блестящими штучками на петлицах. Сидел прямо под портретом государя императора. Казалось, очередь стоит не к Зурабу, а к самому царю.

Телеграф трещит, мухи жужжат, а люди стоят тихо, уважают казенное учреждение.

Заглядываю в окошко, говорю:

- Зурико, дорогой, это я, Ладо Чхартишвили! У вас в деревне, слава богу, всё хорошо, твои все здоровы, ваша одноухая свинья во вторник принесла семнадцать поросят. Слушай, мне нужно послать в Тифлис телеграмму моему троюродному брату Автандилу по очень срочному делу. Записывай!

А он со мной по-грузински говорить не хочет!

- Во-первых, - говорит, - вы находитесь в государственном учреждении, так что извольте говорить по-русски. Во-вторых, когда я на службе, я не «дорогой» и не «Зурико», а «господин телеграфист» или «господин кандидат на классный чин».  В-третьих, пишите телеграмму сами. Бланки – вон там. Следующий!

Есть люди, которые, надев мундир, даже самый паршивый, сразу чувствуют себя важными начальниками. Обычно это люди, в которых кроме мундира ничего важного нет. Нацепит такой фуражку и задирает себя кверху, как собака хвост. 

Давайте же выпьем за то, чтобы каждый из нас был важнее своего мундира и чтобы все называли нас «дорогой», а не «господин кандидат в собачьи хвосты». Тост маленький, пьем не до дна! 

Я долго думал, что такое «бланки», но потом увидел, как другие окунают перо в чернильницу и пишут на бумажках с двуглавым орлом. Сделал то же самое. Написал короткую телеграмму, потому что на бумажке «бланк» было мало места.

«Дорогой Автандил, пишет тебе твой троюродный брат Ладо Чхартишвили из деревни Бобоквати, сын твоего двоюродного дяди Ноя, который слава богу здоров в свои восемьдесят пять лет, чего мы все и тебе желаем. Слушай, какую я тебе вещь скажу. Если ты прямо сейчас сядешь на поезд и приедешь к нам, ты получишь двести рублей. Еще и за второй класс тебе заплатят, даже если ты поедешь третьим. Честное слово. Я совсем трезвый и не шучу, детьми клянусь. А не приедешь сегодня к ночи, ничего не получишь. Твой любящий брат Ладо с поклоном твоей жене Медико».

Телеграмма получилась хорошая, но если Автандил ее получит, когда он уже в духане, сам Шота Руставели сладкозвучными стихами моего брата оттуда не выманит.

Вот о чем я думал, подходя к окошку. И еще о том, что собачий хвост Зураб снова начнет меня позорить перед всем телеграфом, если я что не так скажу или сделаю.

Впереди меня стоял высокий господин в очень красивом костюме: черная полоска, белая полоска. Сразу было видно, что для такого человека отправить телеграмму – как для курицы склевать зернышко. Ну-ка, думаю, как он себя поведет?

Нарядный господин протягивает «бланк», говорит по-русски, немножко заикаясь:

- В М-Москву. «Молнией». Я старался писать отчетливо, но, если какая-то б-буква непонятна, скажите.

Зураб ему важно:

- Вы думаете, мы тут на Батумском телеграфе не все буквы знаем? Что тут у вас?   «Тайфу но тамэ Батуми-ко ни ритяку сасэрарэта…». Что это за белиберда?

- Это не б-белиберда, - отвечает господин. - Это написано русскими буквами по-японски. Человек, которому я пишу, японец.

Собачий хвост телеграмму обратно кинул:

- На российском телеграфе по-японски нельзя. Мало ли что вы там напишете? По-русски пишите. Следующий!

Следующий был я. И что вы думаете? Зураб на телеграмму едва взглянул да как закричит:

- Сказано же: телеграммы принимаются только на русском! По-грузински у себя в деревне с соседями будете разговаривать, а тут казенное заведение. Телеграфный пункт Министерства путей сообщения!

Это была совсем беда. Я русский язык хорошо знаю, еще с семинарии. Газеты люблю читать, вся деревня приходит послушать. Но писать не читать, тут грамматика: падежи, склонения, спряжения. И эта, как ее, орфография. Отошел я в сторонку, повздыхал, а господин в полосатом костюме уже сует в окошко переписанную телеграмму. Быстро управился.

Тут я его получше разглядел. Не человек - картинка, хоть в трактир на вывеску. Лицом красавец, черные усы будто по ниточке, волосы на голове тоже черные, блестящие, только височки белые, словно инеем примороженные.

- Вот то же самое на русском, извольте.

Зураб сменил гнев на милость.

- Это другое дело. – Читает вслух. - «Из-за урагана вынужден высадиться в Батуме тчк Отправляйся поездом зпт встретимся на месте тчк Фандорин». Что такое «Фандорин»? Опять по-японски?

- Это моя фамилия. Я Эраст Петрович Фандорин.

Зурабу хоть бы что, а я прямо вздрогнул. Ушам своим не поверил!  Потому что Зураб хоть и «господин телеграфист», но газет не читает. А я читаю. «Уголовная Хроника» - очень люблю. А еще я знаю, что в жизни бывают происшествия случайные и неслучайные.  Умный человек отличается от глупого тем, что знает, какие происшествия неслучайные. Зачем слать телеграмму Автандилу Вачнадзе, которого выгнали за пьянство из нетрезвой тифлисской полиции, если удивительный случай привел в Батум лучшего сыщика Российской империи?

- Уважаемый, неужели вы тот самый Эраст Петрович Фандорин? – спросил я, еще не веря такой удаче.

Он обернулся.

- Вероятно. Д-другие Эрасты Петровичи Фандорины мне неизвестны.

- Сыщик, про которого пишут в газетах?! Какая великая честь для наших берегов! Какая невероятная  удача! Но могу ли я спросить, по какой надобности вы прибыли в Батум?

Фандорин сердито:

- Абсолютно ни по какой. Стечение д-дурацких обстоятельств! Чертова буря повредила пароход, на котором я следовал в Синоп. Это раз.  Море отнесло нас аж до Батума. Это два. Теперь рейса в Т-Турцию ждать почти неделю. Это три. Еще и г-гостиницы в городе переполнены, остановиться негде. Это четыре. Но хуже всего, что я проспорил моему помощнику. Он предупреждал, что поездом выйдет быстрее. Выехал из Москвы позже меня, а в Синоп попадет раньше. Не знаете ли вы, сударь, какой-нибудь частной квартиры, где можно остановиться?

Не очень-то он мне понравился, хваленый господин Фандорин. Злой, как собака, и разговаривает, как собачий хвост Зурико  - у того тоже «во-первых», «во-вторых», «в-третьих». Я подумал, не врут ли газеты, что Фандорин великий сыщик. Может, он с редакторами вино пьет. Пишет же газета «Кутаисский курьер», что лучшее в городе питейное заведение – трактир Мирзоева «Заходи, погрейся», а просто Мирзоев дает репортерам половинную скидку. Я заколебался. И тут Фандорин спрашивает:

- Так что за таинственное п-преступление у вас в деревне случилось?

- Вах! – схватился я за сердце. - Откуда вы узнали?!

- Ну, это просто. Давеча вы сказали, что мое появление на ваших б-берегах – невероятная удача. Удачей мое появление обычно считают, когда случается какое-нибудь преступление, притом непременно т-таинственное. К тому же у вас взволнованный вид и вы явно не горожанин, привычный к отправлению т-телеграмм.

И тут я понял, что газеты пишут правду. Господин Фандорин – настоящий сыщик, не хуже Автандила Вачнадзе.

Я представился честь по чести, налил из меха вина, предложил выпить за знакомство. (У меня под мышкой всегда висит небольшой мех с вином, а в кармане чохи два рога, вставленные один в другой, ибо никогда не знаешь, где встретишь хорошего человека).

Потом я дал господину Фандорину чурчхелу, закусить и произнес маленькую речь, а речи говорить я умею. Мне бы быть дипломатом – уговорил бы хоть японского микадо, хоть германского кайзера. И никто ни с кем не воевал бы.

- Эта встреча – удача для нас обоих, - сказал я. - Мне повезло, потому что теперь можно не писать телеграмму, а вам повезло, потому что вы нашли, где остановиться. Выпьем же за то, чтобы нам в жизни почаще попадались люди, встреча с которыми приносит и нам, и им удачу. Прошу прощения, что тост короткий, но, когда пьют стоя, длинные тосты не говорят.

(Вы тоже можете выпить, но немного – сейчас вам понадобится ясная голова).

И дело было сделано! По логике и риторике я в семинарии был первый ученик.

Фандорин вытер губы шелковым платочком.

- С благодарностью воспользуюсь вашим г-гостеприимством, господин Ч… Чх… П-простите, у меня не получается воспроизвести этот к-клёкот.

- Знакомые называют меня «батоно Ладо», но вы можете говорить «Владимир Ноевич», если вам так проще, потому что по-русски «Ладо» - это «Владимир», а «Ной» - имя моего отца, дай ему бог прожить столько же, сколько прожил библейский Ной, только без всемирного потопа. Что же вы так мало пьете? Вина в мехе много, хватит на всю дорогу.

- Алкоголь мешает д-дедукции. Так что случилось?

Я пообещал, что расскажу дорóгой. Зачем терять время?

На площади перед гостиницей «Бельвю» стояли извозчики. Почти всех я знал, потому что извозчики ездят повсюду. Те, кто бывал в Бобоквати, меня тоже знали, потому что Ладо Чхартишвили в Бобоквати человек известный.  Они стали кричать: «Батоно Ладо, возьми меня! У меня новая лошадь, смотри какая красавица!». Другой кричит: «Батоно Ладо, поехали со мной, у меня звонкие колокольчики!». Но тут я увидел  Илико Ваперсили, который даже не повернулся в нашу сторону. Говорю Фандорину: «Мы поедем вон на той бричке».

Он кивнул:

- На г-глухом извозчике? Значит, весть о преступлении еще не распространилась и вы хотите сохранить т-тайну?

Большинство людей неумные или вовсе глупые. Привыкаешь к этому и забываешь, как приятно иметь дело с умным человеком, который всё понимает с полуслова или даже вовсе без слов. Мы с вами потом обязательно выпьем за то, чтобы вокруг нас были только умные люди, а дураки шли мимо своей дурацкой дорогой, но сейчас не время отвлекаться.

Я привязал свою кобылу к заду брички, мы сели и поехали, а глухой Илико запел песню, потому что у нас в Грузии даже глухие поют. Под этот так себе аккомпанемент (красивое слово, которым называют музыку, когда она мешает разговаривать) я рассказал батоно Эрасту всё, что знал.

Он слушал молча. Потом стал задавать вопросы.

- Есть ли следы взлома? Вышибленная д-дверь, разбитое окно?

- Иванэ сказал бы, - подумав, ответил я.

- Что-нибудь ценное п-пропало?

- Иванэ сказал бы.

- Управляющий не хочет полицейского расследования, потому что на подозрении окажутся обитатели дома. Так? Значит, члены семьи не ладили друг с другом?

- Они там, как пауки в ящике, - говорю.

- В б-банке.

Я понял, что немножко спутал русскую поговорку, но умный человек всегда выкрутится.

- В банке, - говорю - у князя деньги, много. А про ящик я сказал, потому что дом Гуриани похож на ящик. Даже на два ящика. У князя с сыном одна половина, у княгини с дочерью – другая. Муж к жене не заходит, она к нему.

Стал показывать пальцем на спинке переднего сиденья:

- Вот здесь, посередине оранжерея, где князя нашли. Только там вся семья и встречается, а так – женщины живут в своем ящике, мужчины в своем.

 Он спрашивает:

- Что за человек был п-покойный?

- Если по-доброму сказать – жаба старая. Злой, жадный, да еще пьяница. Мы, грузины, от вина всегда немножко навеселе, но пьяницы у нас редко бывают. Я только двоих знаю: моего троюродного брата  и старого князя Гуриани. Но мой Автандил, когда напьется, счастливый, а Луарсаб Гуриани только злее делался. По нему никто не заплачет.

- И меньше всех, если я п-правильно понимаю, огорчилась жена?

- Нет, уважаемый, вы понимаете неправильно Я думаю, княгиня Лейла сейчас рыдает, бросает посуду об стену и рычит. У нее нрав тигрицы.

- Погодите. Ведь она не любила мужа? Или это такая любовь-ненависть?

- Никакой любви, одна ненависть. Князь даже боялся, что она его отравит. Поэтому составил завещание. Если он умрет не своей смертью, вдова не получит никакого наследства. И вот князя убили. Княгиня получит кукиш. Как же ей не рычать и не рыдать?

- Кому же достаются деньги в б-банке?

- Там не только деньги. Там много всего. Виноградники, пастбища, стада. Кому? Молодому князю. И дочке. Они оба тоже полоумные. Вся семья полоумная. Иванэ говорит, что живет там, как санитар в сумасшедшем доме.

- Поподробней про детей, пожалуйста. Возраст, характер, с-склонности.

- Князю Котэ, Константину Луарсабовичу, двадцать пять лет. Он художник. Который не рисует, а лепит.

- Скульптор?

- Да. В Париж учиться ездил. Там хорошему научат? Французы даже вино без тостов пьют. Вернулся оттуда совсем чокнутый. Всю Синюю половину каменными уродами заставил. Смотреть жутко.

- «Синюю половину»?

Я объяснил:

- Когда ремонт делали, князь свою часть дома по-своему обустроил, а княгиня по-своему. На мужской половине всё синее – обои, ковры, занавески, а у княгини всё розовое. Потому называется «Синяя половина», «Розовая половина». Или еще «Мужская» и «Женская». Только одна оранжерея зеленая осталась. Потому что там пальмы и кусты – они зеленые.

- Да что вы говорите? – пробормотал Фандорин, записывая что-то в маленькую книжечку маленьким карандашиком. - Теперь расскажите про княжну. Сколько ей лет?

- Пятнадцать. Или шестнадцать.

- А, так она еще ребенок.

- Не ребенок, а чертенок. Злющая, как черт И хромая, как Сатана - одна нога короче другой. Но это хорошо, что Нателла Гуриани хромая.

- П-почему?

- Замуж не выйдет. А то мужа бы загрызла. Шипит на всех. И тоже, как брат, на загранице помешанная. Только Котэ всё про Париж, а эта про Америку. Америка ей нравится, Грузия не нравится. Я же говорю – полоумные они все, Гуриани, даже девчонка.

(Я вам про Америку потом, если захотите, расскажу.  Сейчас не буду.  Большой Тост не любит, когда отвлекаешься. Об Америке у меня совсем другой Большой Тост. Я его с «волшебным фонарем» показываю. Красиво! Мой родной брат Лука Чхартишвили туда уплыл и стал «ковбой». Письма пишет, картинки шлет. Так что я про Америку много чего знаю).

Фандорину я тоже предложил про Америку рассказать, но он не захотел.

- Теперь про слуг, пожалуйста. Вы говорите, что ничего ценного не пропало, но убийство могло быть совершено не из к-корысти, а из мести. Старый князь обижал слуг? Сколько их в доме? Что вы можете про них сообщить?

- Конечно, обижал. Старый  грубиян всех обижал. Но слуги его убить не могли.

- Почему вы так уверены?

- В доме прислуживают только старухи. Потому что князь с княгиней оба страшно ревнивые. Не от любви, а от гонора. Если у мужа любовница, это для жены позор. Если у жены любовник – мужу совсем срам. Поэтому слуги-мужчины там  только в конюшне. В доме одни горничные, самой молодой семьдесят лет.  А Луарсаба зарезали кинжалом Мамуки Великого. Это основатель рода Гуриани, он богатырь был, и кинжал у него вот такущий. Старуха его и со стены не сняла бы. (Там, в оранжерее,  на ковре оружие развешано: сабли, кинжалы, ружья старинные). 

Батоно Эраст записал и это.

- Перейдем к управляющему. Что он за человек? Почему князь не ревновал жену к нему?

Я засмеялся.

- К Ивану Степановичу? Он же русский.

- А что, русский не может понравиться женщине?

- Э, - говорю, - дорогой, вы только не обижайтесь, да? Грузинский мужчина – он бывает как шашлык на остром шампуре, или как сациви – сочный, или как  аджабсандал – язык обожжешь. А русский мужчина или каша, или лапша, или пельмень. Иван Степанович – пельмень. Какая грузинка на него посмотрит? Князь еще и поэтому в управляющие русского взял.

Фандорин сдвинул брови.

- А я в вашей г-гастрономии кто?

Я посмотрел на него, вспомнил подходящее русское кушанье.

- Пряник печатный. Но вас бы князь в управляющие не взял.

Тогда он брови раздвинул обратно и больше ни о чем не спрашивал.

Мы немного помолчали, послушали, как поет глухой Илико.

Но я долго молчать не умею. Потому что как это – сидеть рядом и не разговаривать?

- А зачем вы, батоно Эраст, в Синоп едете? Там же одни турки. Они скучные, даже вина не пьют.

- Тамошний губернатор – мой старинный знакомый. Во время сербской войны я попал к туркам в плен. Саид-паша тогда служил в Видине. Он был добр ко мне, отпустил на свободу. Теперь у него случилось несчастье, и он попросил о помощи. Долг благодарности не п-позволил мне отказаться.

- Тоже таинственное преступление?

- В высшей степени. Но рассказать не имею права. А теперь, господин Ладо, если вы не против, мы помолчим. Мне нужно обдумать п-план действий. 

Дорога до поместья Гуриани  показалась мне ужасно долгой, потому что молчать очень трудно. Но я потягивал вино, подпевал глухому Илико, и ничего, доехали.

Пошли сразу к Ивану Степановичу. Я шепнул ему, как нам повезло, что в Батуми оказался такой великий сыщик, и намекнул, что без моей логики и риторики он бы нипочем к нам в деревню не приехал. 

А Фандорин управляющему строго сказал: я-де возьмусь за расследование при одном условии – чтоб все в доме меня слушались. Сейчас пусть сидят каждый в своей комнате, сказал, и чтоб оттуда ни ногой, пока не вызову.

Иван Степанович сходил на Синюю половину к молодому князю, на Розовую половину – к княгине. Те на всё согласились. Очень рады были, что, может, выйдет обойтись без полиции.

Потом батоно Эраст велел отвести его на место преступления. Я тоже пошел, только заглянул на кухню подлить вина в мой мех. Как не выпить за упокой души, даже если она была нехорошая? За нехорошую душу нужно выпить даже больше, ей всякое доброе поминание на пользу.

Когда я пришел в оранжерею, Фандорин и Иван Степанович стояли над чем-то, накрытым косматой буркой. Я догадался, что под буркой лежит покойник, и сразу за него выпил. Пусть на том свете ему будет лучше, чем на этом. А мы с вами выпьем за то, чтобы нам на этом свете тоже было неплохо, и хоть это маленький тост, но за него – до дна.

Дом у князей Гуриани такой.

Оба крыла, Синее и Розовое, в два этажа, а оранжерея между ними одноэтажная. Окна высокие, с обеих сторон. Внутри – красота. Пальмы-шмальмы,  фикусы-кактусы, азалии-магнолии, желтофиоли-краснофиоли, анансы-шмананасы. 

Иван Степанович говорил, что князь прочитал где-то про остров Ямайка и захотел сделать Ямайку у себя.

На стене нарисовано море, на паркете насыпан белый песок. Князь мечтал, будто он на берегу океана. Гуриани все такие – мечтатели. Вроде всё у людей есть, но папаше хотелось  жить на Ямайке, сынку - в Париже, дочке - в Америке. Княгине тоже хотелось какой-то совсем другой жизни, сразу было видно. Но какой - не спросишь. С характером женщина.

Наверно, если б я родился князем и мог не заботиться о пропитании семьи, я бы тоже с утра до вечера мечтал. Но за мечты мы с вами потом выпьем. Сейчас про оранжерею дальше слушайте, не то после ничего не поймете.

По вечерам старый князь запирался в оранжерее. Курил гаванскую сигару, пил ямайский ром, слушал на граммофоне  ямайскую музыку. На песке лежал, на потолок смотрел. Там звезды намалеваны, светящейся краской. Называется «фосфорическая».  Иногда князь так и засыпал, налакавшись рому.

Иванэ рассказал, что утром увидел – дверь в оранжерею изнутри заперта. Заглянул снаружи в окно – ахнул.

На что Иванэ ахнул, когда заглянул в оранжерею через окно, мы с Фандориным увидели, подняв бурку.

Не приведи вам Господь такое увидеть, что мы увидели.

Луарсаб Гуриани лежал на спине с закрытыми глазами и открытым ртом. Он и при жизни был сильно некрасивый, а теперь стал совсем страшилище, я даже зажмурился.

Из груди у него торчала рукоятка очень большого кинжала – это она оттопыривала бурку.

Батоно Эраст наклонился, попробовал сдвинуть мертвеца – не получилось.

- Благодарю, Иван Степанович. Вы мне пока не понадобитесь. Даже п-помешаете. Подождите, пожалуйста, за дверью.

Управляющего уговаривать не пришлось – так и шмыгнул из оранжереи, подальше от жути. А Фандорин вынул лупу, стал осматривать тело, кинжал, пол вокруг.

- Каков однако удар! Клинок п-пригвоздил тело к паркету... Ну-с, господин Ладо, что вы про это думаете?

- Князь лежал на полу, - говорю. - Наверно убийца сшиб его с ног.  Потом взял со стены кинжал. Размахнулся и проткнул беднягу Луарсаба. Преступник очень сильный человек. В доме таких нет. Это кто-то чужой.

- Вы знаете, что такое «состояние аффекта»? – спросил сыщик. - Это когда под воздействием очень сильного чувства – скажем, ярости или страха – человек совершает вещи, для которых в обычном состоянии у него, казалось бы, нет  физических возможностей.

- Очень знаю, - говорю. - Один раз за мной бешеный бык погнался, на рога поднять хотел. У меня такое состояние аффекта было - я через забор в полторы сажени перескочил.  Потом попробовал – даже доверху дотянуться не смог.

-  А в моей практике был случай, когда хрупкая женщина, спасая своего ребенка, выкинула из окна г-громилу вдвое больше ее.

Я догадался, к чему он клонит.

- Значит что? На подозрении все?

- Пока да. Нужно поговорить с каждым. И начнем мы, пожалуй, с княгини. Иван Степанович!

Тот из-за двери:

- Слушаю, Эраст Петрович!

- Прошу вас сходить на Розовую половину и прислать сюда княгиню.

Иван Степанович высунулся, стараясь не смотреть на труп.

- Вы намерены беседовать с Лейлой Давидовной над телом убитого супруга?!

- Не беседовать, - отрезал Фандорин. - Д-допрашивать. Так ее сиятельству и скажите: будет допрос.

Э, подумал я. Посмотрим, как ты будешь допрашивать княгиню Лейлу Гуриани. Но вслух ничего не сказал. Просто отошел в сторонку,  будто пальму рассмотреть. И встал за нею, от греха. А батоно Эраст мертвеца снова буркой прикрыл.

Княгиня ворвалась в оранжерею, как свирепая тигрица в джунгли. Ее сиятельство и есть тигрица – очень красивая и очень грозная. Если бы я был мартышка, я бы забрался на пальму, и повыше. 

Ее сиятельство, конечно, рассердилась, что ее, будто воровку, на допрос вызывают. Кричать, правда, не кричала, аристократки не кричат. Они шипят сквозь зубы. Я так не умею. 

- Вы и ессссть, - зашипела княгиня, -  знаменитая московская ищщщейка? Как вассс – Фон Дорен? Учтите, милоссстивый госссударь, если вы не сыщщщете убийцццу – или есссли мне не понравится, кáк вы его ищщщете – вы не получите ни рубля! Ясссно?

Я видел в Кутаисском цирке, как факир-индеец усмиряет большую гадюку-кобру. Но батоно Эраст обошелся без дудочки.

- Убийцу я непременно «сыщу», я всегда их сыскиваю, - спокойно сказал он. - Это раз. Ваших денег мне не нужно. Это два. Фамилия моя Фан-до-рин, имя - Эраст Петрович. Это три. Ну и четвертое: если вы станете чинить следствию малейшие препятствия или откажетесь отвечать на мои вопросы, я немедленно отправляюсь за местной п-полицией. Ясно?

И княгиня Лейла сразу шипеть перестала, превратилась из змеи в голубицу.

- …Уверяю вас, Эраст Петрович, я совершенно не намерена чинить препятствий, - проворковала она голубиным голосом. - И буду бесконечно признательна, если дело разрешится до обращения в полицию. Спрашивайте.

- Вопрос первый. Как у такой м-молодой дамы может быть двадцатипятилетний сын?

От такого вопроса, приятного всякой женщине, голос Лейлы стал уже не голубиный, а медовый.

- Константин – ребенок от предыдущего брака моего супруга.

Только теперь – в первый раз – она покосилась на покойника, слегка покривилась - и всё. Железная особа.

- П-простите, но вы в недостаточном возрасте и для того, чтобы иметь шестнадцатилетнюю дочь.

Допрос оказался для мадам Гуриани неожиданно приятным. Княгиня улыбнулась.

- Я не скрываю своего возраста. Мне тридцать восемь лет.

Фандорин почтительно удивился:

- Я слышал, что в зрелости грузинки становятся только краше. Теперь вижу – это п-правда. Однако перейдем к нашему прискорбному делу. Вы готовы?

Совсем растаявшая княгиня воскликнула:

- Да! Дорогой Эраст Петрович, спрашивайте о чем угодно. В этом доме никто так не заинтересован в установлении истины, как я!

Она все равно была похожа на тигрицу, но не в джунглях, а в цирке. На том же самом представлении в Кутаиси я видел,  как  на арену выбегает тигрица: р-р-р, сейчас всех сожру! А дрессировщик щелкнул кнутом, потом почесал ее за ухом – стала тихая, как кошка.

- В каких отношениях вы были с с-супругом?

Пожала плечами:

- Вам наверняка уже рассказали, что я его терпеть не могла. Всегда. Меня выдали замуж против воли, потому что мы были бедны, а он богач. Я тогда еще не умела за себя постоять. Но в этом доме я – единственная, кто не был заинтересован в смерти Луарсаба. Во всяком случае – в такой смерти. Если бы он околел от пьянства или свернул себе шею, свалившись с лошади, - я бы станцевала канкан. Но убийство оставляет меня без гроша! Вы знаете про завещание?

- Да.

- Скажите, Эраст Петрович, вы ведь человек в подобных делах опытный… - Голос княгини стал вкрадчивым. - Если убийство совершил некто, прямо заинтересованный в том, чтобы лишить меня права на наследство, можно ли оспорить завещание в суде?

- Я не знаю, в каких именно выражениях сформулирована воля покойного. И в любом случае я не специалист по наследственному праву. Если я верно понял ваш намек, вы подозреваете п-пасынка?

- А кого еще тут можно подозревать?  - Глаза Лейлы сверкнули. - Если бы муж умер своей смертью, я получила бы две трети состояния – треть в собственность  как вдова и треть в управление до замужества дочери. А поскольку дочь, бедняжка, вряд ли когда-нибудь выйдет замуж…

Она не договорила, но, хоть я тоже не специалист по наследственному праву, догадался: хромоножке не видать своей трети, как собственного затылка.

- Есть ли у вас ключ от оранжереи? – спросил тогда батоно Эраст.

Она понимающе усмехнулась.

- Желаете знать, могла ли я сюда проникнуть ночью? Исключено. Дверь, ведущая в женскую половину из оранжереи, запирается на ключ и засов. А вот на мужскую  – только на ключ. Убийца вполне мог сделать дубликат. Видите, я выполнила за вас половину работы. Вам осталось только добыть доказательства.

- Непременно д-добуду, - кивнул Фандорин, строча в книжечке. – А теперь прошу вас вернуться к себе. Вскоре я вызову вас еще раз.

Вот теперь княгиня наконец соизволила подойти к усопшему супругу, но не перекрестилась, не вздохнула. Наклонилась, будто хотела потрогать бурку, но брезгливо отдернула руку.

Вышла. Вышел и я, из-за пальмы.

Фандорин попросил управляющего позвать молодого князя, а сам осмотрел в лупу замочные скважины на обеих дверях и засов.

- Да, засов с той стороны не подцепишь, - пробормотал он. -  Разве что князь сам впустил убийцу?

Э, подумал я, жену к себе на ночную Ямайку князь нипочем не впустил бы. Вот сына – того мог бы. Они иногда, Иванэ говорил, выпивали вместе. Один про Ямайку мечтает, другой про Париж.

Тут я услышал, что князь Котэ уже идет. Его всегда было издалека слышно. Он одевался не как князья и вообще не как нормальные люди, а во всё кожаное. Это, наверно, скульпторы в Париже такое носят.  Кожаная блуза, кожаные штаны и влитые хромовые сапоги ослепительного сияния и ужасного хруста. Две горничных нужно было, чтобы снять: одна князя под мышки держит, другая тянет.  А еще у молодого князя  были кудри до плеч, алый бант на шее и на голове бархатный блин, «берет» называется. Одно слово – художник. Парижанин. 

- Господин Фандорин? – воскликнул Котэ в дверях. Он всегда не говорил и даже не кричал, а восклицал. -  Рад, очень рад… То есть не рад, конечно, а раздавлен, совершенно раздавлен! Кель кошмар! Бедный папá! Господи, упокой его грешную душу! И сжалься надо мной, несчастным!

Вытер платком глаза. Платок большой, как пол-скатерти, и тоже алый.

- Вы ведь скульптор? – спросил батоно Эраст без «здрасьте-очень-приятно». С художниками это необязательно. Они люди невежливые и не любят, когда с ними по-вежливому. У меня есть тост про моего знакомого художника Нико из Тбилиси, очень хороший, средней длины. Потом произнесу, если захотите. Вам понравится.

- Я скульптор-импрессионист, единственный в мире, - важно отвечал Котэ. - В Париже сейчас импрессионистов пруд пруди, но все они пишут картины. А я придумал пластический импрессионизм. Пойдемте, я покажу вам, как я леплю моих ангелов и святых пуантилистскими штрихами. Никто такого не делает!

- Ангелов и с-святых? А мне г-говорили...

Фандорин покосился на меня. Я пожал плечами. Что поделать, если у этого горе-скульптора даже ангелы выходят уродами?

- Да. И это тоже новаторство. В Париже все безбожники, а я придумал новое направление – религиозный импрессионизм. Я человек глубоко верующий. В старинные времена я писал бы иконы. Право, посмотрите на моих ангелов! Я налепил их целый сонм, мечтал устроить в Париже выставку. Она произвела бы фурор! Но теперь я надолго застряну в этой дыре! Придется погрузиться в нудные хозяйственные заботы. Поместье, бухгалтерия, счета, сто тысяч юридических процедур! И это еще не самое ужасное. Ведь надо вынести уголовное разбирательство. Скандал, жадное внимание толпы, репортеры… За что мне это, за что?

На глазах у князя выступили слезы – такой чувствительный. Я смотрел, как этот парижанин трясет своими кудрями, заламывает руки, закатывает глаза, и пытался представить, что он убивает папашу.

Старый князь открывает дверь, говорит: «Здравствуй, сынок». А Котэ ему с размаху – бац кулаком в зубы! Сшиб с ног, схватил со стены кинжал Мамуки Великого, хрясь по рукоятку в грудь...

Не очень у меня получалось это представить.

Молодому князю после этого короткого разговора Фандорин тоже велел подождать, когда снова вызовут.

- Ну-с, - говорит. - Теперь осталось с к-княжной поговорить, и первичное знакомство с подозреваемыми закончено.

Очень вкусно сказал, словно собирался сесть за хорошо накрытый стол и как следует закусить.

 Явилась хромая княжна. Я и от своих-то дочерей, когда им было по пятнадцать-шестнадцать лет, всегда подальше держался, такой уж это возраст, но по сравнению с Нателлой Гуриани они у меня были лебедушки.

Эта не то что ее мамаша – сразу на мертвое тело уставилась.

- Ой, а это там папá валяется? Можно  я пойду посмотрю?

- Не сейчас, - остановил ее Фандорин. - Мне нужно задать вам несколько вопросов. Надеюсь, они вас не слишком разволнуют…

Девчонка его перебила.

- Я тоже хочу вас спросить. Вы по свету много ездили?

- Изрядно.

- А в Северо-Американских Штатах бывали?

- Бывал.

Я обрадовался, хотел спросить, как там мой брат Лука, но с Нателлой Гуриани  и слова не вставишь.

- И в Чикаго бывали? – затараторила она. - И в Нью-Йорке?

- Да. А с-собственно почему вас...

- А небоскребы видели? Пулитцер-билдинг видели?

- Его т-трудно не увидеть.  Двадцать два этажа.

Она вздохнула, мечтательно.

- Я уеду в Америку и тоже построю себе небоскреб. Буду жить на самом верху и смотреть, как внизу ползают люди-букашки. А подниматься буду на лифте! Ненавижу лестницы! Сколько стоит построить небоскреб?

- Я читал, что Пулитцер-билдинг обошелся в два миллиона долларов, - ответил батоно Эраст, внимательно глядя на бойкую барышню. - В рублях это…

- Я знаю. Я выписываю «Биржевые ведомости». Ну, столько денег мне, конечно, после папаши не достанется, но я буду играть на бирже и жутко разбогатею. Я прочитала, как спекулировать на акциях. Я буду первая женщина-брокер!

Тут я не выдержал.

- Девочка, говорю, у тебя отец богу душу отдал - вон лежит. Как можно над покойником про деньги! Это эрти. Наследство твое станет приданым, и распоряжаться им будет твой муж. Это ори. Если ты выйдешь замуж. И это сами.

Она повернулась ко мне, зубы оскалила – маленькие и острые, как у хорька.

- Эту чушь вам мамá рассказала? Она в подобных делах ничего не смыслит.  Такое было при царе Горохе. А сейчас в двадцать один год – совершеннолетие.  Извольте отдать всё, что мне положено. Правда, еще долго ждать, пять с половиной лет. Ненавижу ждать! Зато, раз папашу укокошил кто-то из них двоих – или мамочка, или братец – мне достанется не треть, а половина. Согласно законам российской империи, мужеубийцы и отцеубийцы лишаются права наследства «в пользу остальных поименованных в завещании лиц», а это я!

Батоно Эраст вздохнул.

- …Что ж, мадемуазель, благодарю. Возвращайтесь к себе. Скоро я вас снова вызову.

Понял всё про Нателлу Гуриани, а и что тут было не понять? Если бы у меня была такая дочка, я бы с утра до вечера пил не вино, а чачу - как запойные пьяницы, которым страшно быть трезвыми.

Княжна оттопырила юбку, присела.

- А тре бьенто, мсье.

(Не знаю, что это значит).

Подхромала к покойнику, опять присела. Это «книксен» называется, я вспомнил.

- Адьё, папá.

И поковыляла себе, маленькое чудовище.

- Батоно Эраст, - говорю, - вы же ее ни о чем не спросили!

- Она и так сообщила всё, что нужно.

- Про что? Про небоскребы и про биржу?

- Про то, что ее нельзя исключать из числа п-подозреваемых. Переходный возраст – это омут, в котором черти водятся.

- Мне ли это не знать? – говорю. - У меня две дочери выросли. В пятнадцать-шестнадцать лет всех вокруг ненавидели. А потом начали во всех подряд влюбляться… Не знаю, что хуже. Но по сравнению с княжной Гуриани мои девочки были две белые овечки.

- Подведем предварительные итоги, - сказал Фандорин. - Самый очевидный фигурант – главный б-благополучатель Константин Гуриани. Насильственная смерть отца, во-первых, делает его владельцем состояния, а во-вторых, лишает мачеху ее доли. К тому же до совершеннолетия сестры молодой князь будет ее опекуном. Таким образом, всё наследство достанется ему. Кроме того, господин Ладо, художники любят воображать себя с-субъектами, для которых обычные нравственные законы не существуют, и презирают так называемую «обывательскую мораль». Некоторым из них нравится играть в демонизм. Тут недалеко и до п-преступления.

- Знал я такого художника! – говорю. – В Кобулети (это у нас город, тут недалеко, на море) был некий Бача Папава, вывески малевал. Валико Хуцишвили, хозяин буфетной «Русалка», нанял его картину нарисовать, чтоб матросам нравилась. Бача нарисовал толстую мокрую женщину вот с такими грудями, с зелеными волосами и с жабрами. Валико говорит: «Хоть жабры убери, смотреть страшно». Бача ему: «Ты головой думаешь? Как она под водой без жабр дышать будет?». Оба горячие, заспорили, и Бача зарезал хозяина. Художник!

Батоно Эраст не ахнул, даже языком не поцокал, как сделал бы всякий вежливый человек.

- ...С вашего позволения я п-продолжу, - говорит. – Далее. Княгиня Лейла Гуриани. Устрашающая дама. Возможные мотивы: ненависть к покойному и надежда, что завещание можно будет опротестовать, если пасынка признают виновным. Княгиня сказала, что мне осталось только добыть доказательства его вины. Не исключаю, что где-нибудь в покоях Константина Гуриани скоро обнаружится дубликат ключа от оранжереи или еще какая-то подброшенная улика... Про княжну Нателлу мы уже говорили. От злого, взбалмошного п-подростка можно ожидать чего угодно. Про наследственные перспективы мужеубийц и отцеубийц она откуда-то уже выяснила. Не заранее ли, планируя убийство? ....Есть и четвертый субъект, которому убитый мог сам отпереть дверь – управляющий.

- Иван Степанович? Ему-то какой прок от убийства? – удивился я. - И потом, вы не знаете Иванэ. Он мухи не обидит!

- По моему опыту, если при загадочном убийстве с ограниченным кругом подозреваемых (это называется «герметичное преступление») у кого-то одного нет видимых мотивов,  это чаще всего и есть убийца. Так что б-безобидного Ивана Степановича мы исключать тоже не будем.

Фандорин замолчал, глядя на потолок. Я тоже посмотрел. На потолке ничего не было.

- Что же нам делать? – спрашиваю. - Ведь тот, кто зарезал беднягу Луарсаба, сам не признается.

Тут батоно Эраст перевел взгляд на меня, одобрительно кивнул.

- А вот это отличная идея,  господин Ладо. Пожалуй, здесь пригодится метод «Голова Дэмбэя».

- Чья голова?

- «Голова Дэмбэя» - это название пьесы театра Кабуки.

- Я один раз был в театре, - говорю. -  Семинаристом еще. В Озургети актеры приезжали. Смотрел спектакль «Любовь вампира». Мне очень понравилось.

- Мой спектакль вам тоже п-понравится. Тем более что вы будете в нем участвовать. Сюжет пьесы такой. В богатом купеческом доме кто-то убил хозяина Дэмбэя, отрубил ему голову мечом. Посторонний проникнуть внутрь не мог – то есть, преступление по современной терминологии г-герметичное. Самурай, которому поручено найти убийцу, собирает всех домочадцев у семейного алтаря, якобы помолиться за умиротворение души покойного. Алтарь закрыт ширмой. Потом самурай ее отодвигает – а там отрубленная голова Дэмбэя. От неожиданности один из слуг с криком пускается наутек. И тем самым себя выдает.

- И что? – спрашиваю. – Чем это нам поможет?

- В чем особенность нашего к-казуса? Луарсаба Гуриани пригвоздили к полу тяжелым кинжалом. Ни у одного из подозреваемых в нормальном состоянии не хватило бы физической силы на такой удар - только в к-крайнем аффекте. Но одно дело - совершить убийство импульсивно, в порыве бурных эмоций, ночью, и совсем другое – увидеть то, что ты сотворил, на ясную голову, при свете дня.  Вот что мы сделаем. Теперь я соберу на месте преступления всех четверых. Вы встанете около тела. По моему знаку сдернете бурку. Посмотрим, не выдаст ли себя преступник при виде жуткого т-трупа.

- Я его снова увидеть точно не хочу, - сказал я, передернувшись.

- Вам и не нужно. Вы  будете следить за лицами. Убийца может выдать себя не напрямую, а косвенно. Потом мы обменяемся впечатлениями.

Так и сделали. Собрали всех в оранжерее. Вот так – мертвый князь под буркой. Рядом я. Чуточку впереди Эраст Петрович. Перед ним в ряд на четырех стульях, как в театре, княгиня, княжна, молодой князь и управляющий. Смотрю на каждого по очереди, думаю: «Неужели ты убил?». И нет, не верю.

Батоно Эраст сурово всех оглядел. Говорит:

- Убийство совершил один из вас. На подозрении все. Сейчас будет проведен следственный эксперимент, который поможет выявить преступника.

Иван Степанович руками замахал:

- Помилуйте, я-то здесь причем?!

Княгиня крикнула:

- Как это «все на подозрении»? Даже Натали? Она ведь ребенок!

Ребенок Натали-Нателла обиделась:

- Ничего я не ребенок, мамá! Я тоже подозреваемая!

Но больше всех раскипятился князь Котэ…

- Я так и знал, что эта змея отравила вас своим ядом! Клянусь Иисусом, клянусь своей бессмертной душой, я не совершал этого злодейства! Хотите, я принесу из нашей домашней часовни икону? Я перед ней поклянусь!

Вскочил, руками машет, скрипу  как от несмазанной телеги, он же весь кожаный. И по щекам слезы – у Котэ они всегда тут как тут.

Фандорин подал мне знак, и я сдернул бурку. На ужасного мертвеца смотреть не стал. Впился глазами в подозреваемых. Ну-ка, что они?

А они вот что.

Княжна Нателла приподнялась на стуле, зубы оскалила.

- Ух ты, жуть какая!

Княгиня слегка поморщилась и отвернулась.

- Он и при жизни был урод, - говорит. – А теперь совсем фу!

Иван Степанович труп уже видел, поэтому только перекрестился, да прошептал «вай ме». Совсем у нас огрузинился. Раньше бы сказал: «матушки-батюшки» или «ой-ё-ё-ёй…», как русские говорят.

А молодой князь ничего не сказал. Закатил глаза и бух в обморок. Я не понял, считать это признанием, не считать. Смотрю на Фандорина – он пожимает плечами. Тоже не понял.

Фандорин сдвинул брови.

- Я рад, что у мадам и мадемуазель такие к-крепкие нервы. Это облегчит мне дальнейшее проведение эксперимента. Господин Ладо, приведите князя в чувство…

Я немножко пошлепал Котэ по щекам, и, когда он открыл глаза, батоно Эраст сделал вот что.

Взялся за рукоять кинжала и как дернет! Кинжал ни в какую, крепко в полу застрял. Тогда Фандорин взялся обеими руками, потянул со всей силы. Покойник приподнялся, будто собрался сесть.

Честно скажу, я сам чуть в обморок не упал, когда сыщик распрямился, показал всем окровавленный клинок в аршин длиной. Покойник обратно на пол шмякнулся. Котэ вскрикнул и зажмурился.

- Прошу каждого вытянуть руку и раскрыть ладонь, - велел батоно Эраст.

Все повиновались. Иван Степанович пугливо, молодой князь неохотно, а княгиня и княжна – как ни в чем не бывало.

- Теперь вам всё ясно, мсье детектив? - сказала Лейла.  – Ни я, ни тем более Натали  рукоять не обхватили бы. Идем, шери, нам больше незачем здесь оставаться.

Что правда, то правда. Для тонкой кисти ее сиятельства, не говоря уж о лапке Нателлы кинжал Мамуки Великого было слишком велик.

Госпожа Гуриани взяла княжну под локоть и увела прочь, на Розовую половину.

- Дядя Ваня, мне плохо, - простонал Котэ. – Голова кружится…

Иванэ обхватил его за плечо, увел на Синюю половину.

И мы остались вдвоем.

- Про маленькие руки, положим, чушь, - вздохнул батоно Эраст. - Кинжал можно было взять двумя руками. Но вообще черт знает что. Двое с-слабых мужчин и две сильные женщины. А хуже всего, что кинжал был всажен в пол на невероятную глубину. Я еле его выдернул. У княгини с княжной на такой удар не хватило бы физической силы, а у мужчин – силы духа. Наше расследование зашло в тупик. Да накройте вы этот проклятый труп! Он мешает мне дедуктировать!

Сердитый был, что с японским театром ничего не получилось.

Я накрыл покойника буркой, мысленно попросив у него прощения за доставленное беспокойство. А когда обернулся к Фандорину, он смотрел в потолок, перебирал зеленые четки. Из кармана их вынул. У меня тоже четки есть, из монастыря Джумати. Я на них раньше молитвы отсчитывал, а теперь на большом застолье считаю тосты, чтобы не сбиться.  Всегда с хозяевами заранее договариваюсь – сколько тостов будет. Если больше десяти – скидку даю.

- Когда рацио заходит в тупик, следует полагаться на интуицию, - сказал батоно Эраст. - Подозреваю, что  по части интуиции, господин Ладо, вы сильнее меня. Логика подсказывает, что убийство совершил кто-то из этой четверки. Но кто – мужчина или женщина? Где нам продолжить расследование – на Синей половине или на Розовой? Как скажете, так и поступим.

Так он у меня спросил. И я растерялся.

Вот что бы Фандорину ответили вы? Где искать убийцу – справа или слева? На мужской половине или на женской?

Вот что. Вы пока думайте, а я тост скажу. Уже настоящий, за который до дна пьют. Для такого тоста даже не один, а два бокала нужно. Потом поймете зачем. Наливайте, я подожду...

Я рассказывал, как ко мне в церковь приехал наш епископ, преосвященный Пантелеймон, послушал мою проповедь и отлучил меня от службы. А чтобы я не обижался, он потом пригласил меня к себе – выпить, покушать, про жизнь поговорить. У нас ведь Грузия, у нас людей обижать не любят. Ну я выпил крепкого епископского вина и сказал тост. За этот тост преосвященный меня вовсе из попов выгнал, вот какой это тост.

Начинается он так: «Представьте, что вы – Господь Бог Саваоф…».

На этом моя пастырская стезя и закончилась. Дальше епископ и слушать не стал. Но вы послушайте – если вы не епископ.

Итак. Представьте, что вы – Господь Бог Саваоф и решили сотворить человека. Думаете: человек без любви – медь звенящая или кимвал звучащий. Нужно, чтобы человек кого-то любил. Это эрти.  Если человек будет один, он будет любить самого себя. Нехорошо. Это ори. Сотворю-ка я мужчину и женщину, чтобы они любили друг друга. Это сами. А потом заколебался. Э, говорит Он Себе, если я сначала сделаю мужчину, он будет старшим, а женщина младшей. Это нечестно. Но если я сначала сделаю женщину, это будет нечестно по отношению к мужчине. Одновременно не получится – это все равно что одновременно два бокала вина пить. Половину прольешь и сам обольешься. С другой стороны, кто первый появится, будет на свете один-одинешенек. Это трудно. А кто второй – тому легче. Потому что тебя встретят, обнимут, всё расскажут…

Ну, как поступил Господь Бог Саваоф вы знаете: сначала сотворил Адама, потом Еву. А как бы решили вы? Возьмите в руки оба бокала. Пусть правый будет мужчина, а левый – женщина, потому что в доме Гуриани мужская половина справа, а женская слева. Какой бокал вы первым выпьете, туда я Фандорина и поведу.

А где же тост, спросите вы. За что мы пьем?

А выпьем мы за то, чтобы в жизни мы всегда сами решали, в какую сторону нам  идти. И чтоб потом никогда не жалели о своем выборе.

Теперь поднимайте правый бокал или левый – и до дна!

Выбор продолжения:

1. На мужскую половину

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост второй. На Синей половине. 

2. На женскую половину

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост второй. На Розовой половине 

Тост второй На Синей половине

Вот как вы решили? Правильно решили.

Повернулся я к Фандорину, говорю:

- Что я вам скажу, батоно Эраст. На земле девять десятых добра – от женщин и только одна десятая от мужчин. Со злом – наоборот. Девять десятых зла делают мужчины и только одну десятую женщины. Убивают вообще почти только мужчины. Вот я в газете читал. Есть такое слово «статистика», слышали? Это когда всё посчитают, а потом - нет просто сказать: столько-то сего, столько-то того, а пишут много слов и сильно умничают. Тоже понять можно – всем кушать надо. Одно дело ты счетовод, другое – Статистик.  Так вот статистика посчитала, что из ста убийств девяносто восемь с половиной совершают мужчины и только полтора – женщины. Я не знаю, как можно совершить полтора убийства, но так в газете написано, и полтора это много меньше, чем девяносто восемь с половиной. Поэтому давайте пойдем туда, направо, на Синюю половину. 

Говорю я ему всё это, умные между прочим вещи, а он спиной повернулся, у окна возится, что-то там рассматривает. Сам спросил, а сам не слушает!

- Смотрите-ка, господин Ладо. Это окно прикрыто, но не заперто. Ну-ка, что у нас тут?

Достал лупу, согнулся.

- Так-так. Комочки г-грязи.

Открыл раму и вдруг как скакнет на ту сторону! Солидный господин, виски седые, а прыгнул, будто кузнечик.

Я за ним перелез. Смотрю – землю под окном разглядывает.

- Осторожно! Не наступите! Г-глядите, чтó тут.

Я поглядел. Отпечатки двух ног. Глубокие.

- Кто-то тут с-спрыгнул, - сказал Фандорин. - Какие интересные следы!

Я ничего интересного не увидел. Следы как следы.

- Ай, интересные, - говорю. – Смотрю – удивляюсь.

Сыщик поставил свою ногу в след. Она оказалась намного меньше. Пригнулся к самой земле, чуть не носом в нее уткнулся, как охотничья собака.  Пошел-пошел мелкими шажочками. Я за ним. Ничего не понимаю, но помалкиваю.

Фандорин достал из кармана маленькую рулетку, стал что-то измерять.

- Ого! Ну и шаг! Восемьдесят семь сантиметров! Причем, не при беге, а при ходьбе. По формуле Бертильона стопа длиной тридцать три сантиметра при ширине шага в восемьдесят семь дает… минуточку… Рост от двухсот пяти до двухсот десяти. Да это настоящий великан!

И тут я сильно хлопнул себя по лбу, чтобы наказать свою голову за глупость.

- Вах, я должен был вам сказать! Вы сами виноваты, заморочили меня своим герметичным преступлением! У старого князя был враг! И какой! Каха Кобулетели, абраг!

- К-кто? А, абрек.

- Это в диких горах абреки, а у нас в Грузии абраги. Они не дикие, они грузины. Хотя тоже очень страшные. Каха Кобулетели ростом в сажень. Плечи – вот такие. Ручища вот такая. В ней арбуз, как яблоко! Если тут был Каха, он князя и убил! Какое счастье! – И поправился, а то нехорошо вышло. - Не потому что князя убили, а потому что  убили не свои. Пойду всех  обрадую!

Фандорин мне:

- Погодите. Что за Каха? Почему абраг враждовал с князем Гуриани?

- О, Каха не простой разбойник. Не бродяга какой-нибудь. Он из бедных азнаури, это грузинские дворяне.

- Как Д-Дубровский?

- Как кто?

- Дубровский, герой повести Александра Сергеевича...

- Знаю-знаю, - перебил я. - Александра Сергеевича у нас все знают, он на грузинке  Нино Чавчавадзе женился. И правильно сделал. Каха Кобулетели – из наших мест, из Кобулети. «Кобулетели» значит «Кобулетский». Широкий человек! И телом, и душой. Почти двадцать лет его поймать не могут. Потому что у Кахи закон: половину того, что награбит, беднякам раздает. Кто на такого героя в полицию донесет?

- То есть это такой Робин Гуд?

- А это кто?

- Английский  народный герой, благородный абраг. Вы рассказывайте, рассказывайте.

Но я так разволновался, что почувствовал: надо выпить. Без тоста пить я не привык.

- Совсем короткий тост скажу, - предупредил я Фандорина. - Пусть  люди всегда считают нас героями, что бы мы ни вытворяли!

Закусить он мне не дал, а вы можете. Только быстро. Сейчас такое начнется!

Стал я дальше рассказывать.

- Каха много лет разбойничал в северных горах, но недавно появился у нас. Луарсаб Гуриани похвастался: «Никто этого бандита поймать не может, а я поймаю! Утру нос болвану Гоголадзе!». (Это наш начальник полиции, тот самый, который не любит князей Гуриани).  Луарсаб велел Ивану Степановичу собрать всех сторожей с виноградников, всех пастухов с пастбищ и окружил дом, где прятался Каха Кобулетели.

- А откуда князь узнал, где он прятался?

- Э, где прятаться человеку, который двадцать лет не  был дома? У родственников, конечно. А то они обидятся.

- В Грузии, должно быть, очень легко искать п-преступников, - заметил Фандорин.

- Найти легко,  трудно взять. Потому что у всех родня, она не отдаст. А если брать силой – прольется кровь, и потом заварится каша на сто лет. Кому это надо? Но у Кахи только сестра-вдова с дочками, мужчин там в доме нет, поэтому Луарсаб Гуриани не побоялся. Только ничего у него не вышло. Кобулетели крикнул страшным голосом, что будет считать своим врагом всякого, кто войдет во двор, а если никто не войдет, то он будет считать своим врагом только князя Гуриани, потому что тот оскорбил достойную женщину, его сестру. И никто во двор не пошел, сколько князь ни ругался. Автандила Вачнадзе там не нашлось. Э, батоно Эраст, я вам еще не рассказывал, как мой троюродный брат Автандил арестовал знаменитого разбойника Валико Кривого? Сейчас расскажу, но это длинный тост.

- Потом-потом. Сколько людей привел с собой князь Гуриани?

- Человек тридцать.

- И они не решились арестовать одного-единственного абрага?

- Это не один-единственный абраг. Это Каха Кобулетели! Видели, как он князя кинжалом к полу пригвоздил? У него силища, как у слона. Слона я в Кутаиси видел. Он на свинью похож, только очень-очень большую, вот с такими ушами, и пятак длинный, как…

- Господин Ладо, не отвлекайтесь!

Такой нетерпеливый!

Говорю:

- Хорошо-хорошо, не буду… Князь один во двор тоже не пошел, потому что хотел еще пожить. Но Каха, видно, сам к нему пришел. Обиделся за сестру.

Батоно Эраст глаза прищурил, что-то прикинул.

- Вас ведь там не было. Кто же вам всё это рассказал?

- Иван Степанович рассказывал. Он там был. Издали смотрел, потому что умный человек.

- Что ж, расспросим свидетеля. Тут важны детали.

Мы пошли на Синюю половину дома.

Там у них как? Один коридор ведет в покои старого князя.  Они называются «Эрмитаж», это по-русски «убежище отшельника». Другой  коридор – к молодому князю. Всюду эти его уроды понаставлены, которые, оказывается, ангелы. Есть спальня, где он спит. Есть мастерская, где он мастерит. Есть столовая, где стол стоит. Диванная, где диван. Всё вместе называется по-иностранному: «Апартамент». А сбоку еще коридорчик к Ивану Степановичу. У него комнатка и контора. Это просто называется: «У Ивана Степановича». В убежище убитого… нет, складнее сказать в покои покойного нам было не нужно, в «Апартамент» тоже. Мы с Фандориным повернули к Ивану Степановичу.  Подходим к конторе – слышим громкий голос.

- Как это пуст? Почему пуст? А где же они?

Котэ говорил.

Мы постучали, входим.

Молодой князь над бумажками сидит. Готовится наследство принимать. Иван Степанович рядом, тоже с бумажками.

Молодой князь жалобно поморщился:

- Господин Фандорин? Неужели вы снова будете меня мучить?

- Мы не к вам, а к г-господину управляющему. Вы слышали, как разбойник Каха Кобулетели угрожал Луарсабу Гуриани?

- Абраг? Да, он угрожал отомстить Луарсабу Вахтанговичу. Многие это слышали, не только я. Но почему вы об этом спрашиваете?

- Потому что в оранжерее не заперто окно, а на земле отпечатки сапог абрага. Наше п-преступление разгерметизировалось.

 - Отца убил Каха Кобулетели?!  - воскликнул Котэ ( я уже говорил – у него что ни слово, то восклицание). - Это она виновата, бесстыжая тварь!

- О ком вы? – спросил Фандорин.

- О мачехе! Я видел их вдвоем, ее и абрага! Неделю назад! У нее в комнате! Я проходил по саду, они у окна стоят. Я глазам не поверил! Побежал к отцу! Он схватил револьвер, но разбойник уже исчез! Ах вот оно что! Волчица вступила в связь с бандитом, чтобы он избавил ее от мужа!

- Вы видели абрага у княгини? С-собственными глазами?

- Как вас сейчас!

- Так вот почему князь вдруг решил изловить разбойника! – Иван Степанович покачал головой. – Я, признаться, удивился, отчего это его сиятельство так развоевался. Костенька, почему мне не рассказал про абрага и княгиню?

- Дядя Ваня, отец с меня слово взял! Сказал: «Никто не должен знать, что Луарсаб Гуриани опозорен». – И как застонет: - Боже,  нет! Это моя вина, только моя! Если бы я не был трусом, я бы расправился с оскорбителем нашей семьи сам! И дорогой папá  остался бы жив! Я тряпка, я ничтожество!

Стоны перешли в рыдания. Иванэ стал совать молодому человеку платок.

- Что ты, милый, что ты! Не казнись. Если бы ты набросился на этого страшного человека, он тебя убил бы.

Но Котэ заливался слезами. Руками машет, кожаная блуза скрипит – хоть уши затыкай.

- Пусть лучше бы я умер, чем стал виновником смерти отца! Не утешайте меня! Я никогда себя не прощу! Господи Иисусе, милосердный и всепрощающий, смилуйся надо мной!

Еще и на коленки бухнулся, к иконам пополз, крестится. Вот как сильно переживал.

Тут дверь открывается – княжна Нателла.

- Дядя Ваня, я к вам шла. Слышу – крики. У Константэна опять истерика? Что стряслось на этот раз?

- Я виновен в смерти папочки! – всхлипнул Котэ.

- Да-а? – удивилась княжна. - А я была уверена, что мамá. Тогда вообще отлично. Ей наследство теперь не положено, ты на каторгу пойдешь. Всё мне достанется.

Иван Степанович за голову схватился:

- Наташенька! Костя  не в том смысле!

- Как это не в том? – Маленькая стерва ткнула в брата пальцем. – Он сам признался! Господа, вы свидетели!

- Ты вся в свою мать! Такая же гадина! – дрожащим голосом пробормотал Котэ.

И получил в ответ:

- От гадины слышу!

- Дети, дети, ради всего святого! – метался между ними Иванэ.

Я бы еще посмотрел и послушал, как собачатся эти аристократы, но батоно Эраст взял меня за руку и увел. Пойдемте-ка, говорит, с княгиней потолкуем. Есть о чем.

И мы пошли с Синей половины на Розовую.

К ее сиятельству  Фандорин вошел без стука. Грозный, как туча над горами Кавказа.

- Сударыня, что за отношения связывают вас с разбойником Кахой Кобулетели?

Ее сиятельство сначала вспыхнула, потом побледнела.

- Не понимаю, - говорит, - о чем вы… И как вы смеете ко мне врываться?!

- При аресте всегда врываются. Отвечайте, иначе я немедленно сопровожу вас в п-полицию! Абрага видели с вами за неделю до убийства. Здесь, у вас!

Она:

- Кто видел?!

- Неважно кто. Важно, что есть свидетель. Это раз. Вашего супруга убил Кобулетели. Это д-два. Вы мужа люто ненавидели. Это три. У меня все основания полагать, что абраг убил князя по вашему заказу, а свалить убийство вы намеревались на пасынка, чтобы потом оспорить завещание. Это четыре. Для полиции более чем достаточно. Рассказывайте, как было дело, иначе я немедленно ее вызову!

- Нет! Всё было совсем не так! – вскричала княгиня.

(Обратите внимание, что я говорю «вскричала». Это простые женщины кричат, орут или вопят, а ее сиятельство именно вскричала. Можно еще сказать «возопила». Потому что благородная дама, а не какая-нибудь кухарка).

- Каха… , - она поправилась, - то есть абраг Кобулетели действительно явился ко мне сюда. Но я его не звала. Он сам.

- Почему? З-зачем?

Лейла Гуриани  потупила взор (а кухарка просто повесила бы голову или опустила глаза).

- Я знала его когда-то… Почти двадцать лет назад, когда он еще не был абрагом… Мы любили друг друга, мечтали пожениться. Но у него не было ни гроша, у меня тоже… Когда меня насильно выдали за Луарсаба Гуриани, Каха с отчаяния ушел в горы и стал тем, кем он стал… Это очень печальная история…

- Почему же он вдруг явился сейчас, через столько лет?

- Он сказал, что все эти годы любил меня. Что теперь у него много денег. Звал меня бежать с ним от этой постылой жизни. Уехать за границу…

Вай ме, думаю, какая история! Будет что моей жене Мзие рассказать. И не только жене!

- И что же вы ему ответили? – спросил Фандорин.

Она помолчала немного, глаза платочком вытерла.

- ...Мужчины странные. Они живут прошлым. Мы, женщины – только настоящим. Да, когда-то я была влюблена в высокого, статного юношу. Но это было очень давно. Я стала другая. Я всё забыла. Моя жизнь постылая, это правда, но это не значит, что я готова бежать за тридевять земель с каким-то мизераблем. Так я ему и сказала… А потом в дверь начал стучать мой муж, и я помогла Кахе скрыться... Мужу сказала, что у меня никого не было. Он не поверил, но это его дело. Я знала, он будет помалкивать. Побоится слухов. Вот и всё, что было, клянусь вам!

Батоно Эраст смотрел на нее исподлобья пронзительным взглядом. Это называется «испытующе» - я тоже так умею. На дочек смотрю, когда набедокурят.

- Что ж, сударыня, если это правда... и если правда, что вы больше не любите этого «м-мизерабля», для вас не составит труда отправить ему записку, которую я сейчас продиктую. Это единственный для вас способ отвести п-подозрение. Если я правильно понимаю особенности грузинской жизни, Каха Кобулетели продолжает спокойно жить у сестры?

- Да. Он сказал, что будет ждать, не передумаю ли я.

- Полиция наверняка это з-знает, но, насколько я понимаю, соваться под пули не станет, - задумчиво произнес Фандорин. – Мне, пожалуй, идти туда тоже не стоит. Каха, вероятно, встретит чужого человека нервно, и вместо допроса произойдет п-перестрелка... Значит, нужно выманить подозреваемого сюда. Садитесь, пишите.

Княгиня послушно взяла листок, окунула ручку в чернильницу. Вот как выдрессировал тигрицу дрессировщик!

Он продиктовал:

- «Сегодня в восемь у меня». Полагаю, этого будет д-достаточно.

В восемь часов вечера в ноябре уже темно.

На столе горела одна-единственная свечка. Оно освещала только лицо княгини Лейлы. Ее сиятельство сидела и спокойно раскладывала пасьянс, вот какая это  была женщина. Я волновался, она – нет.

Нас с Фандориным было не видно, мы спрятались сбоку от окна. Играла тихая музыка. На столе тренькала маленькая шкатулка.

Я шепчу:

- Батоно Эраст, а у вас пистолет есть?

- Нет, - говорит. - В Турцию с оружием не пускают.

- Давайте, - говорю, - я принесу из оранжереи какую-нибудь саблю. Он настоящий Голиаф, этот Каха!

- Не надо саблю, - отвечает.

Я хотел поспорить, но тут – цок-цок-цок – в стекло постучали.

Пришел! Каха пришел!

Я вспомнил одну очень хорошую молитву, потому что в жизни бывают случаи, когда молитва полезнее тоста.

«Господи, творящий чудеса, сделай меня невидимым! Что Тебе стоит?».

Княгиня встала, отворила окно, ни слова не говоря. Потом так же молча отошла к стене и скрестила руки на груди. Приготовилась смотреть, что будет дальше. А дальше было вот что…

Через подоконник с кряхтением и шумом перелез человек-гора. Спрыгнул на пол – дом задрожал.

- Лейла, шен дареке – моведи, - сказал он густым басом.

Это значит: «Ты позвала – я пришел».

Она ему спокойно:

- Говори по-русски. Господин Фандорин по-грузински не понимает.

Каха повернулся, быстрый, как барс. Увидел нас. Ручищей хвать за кинжал.

Прорычал:

- Вы кто?

Я за себя ответил:

- Я Ладо Чхартишвили, батоно Каха, просто так тут стою. Не обращайте на меня внимания.

- Ну, а я сыщик, - сказал Фандорин, а больше ничего сказать не успел.

Каха еще громче зарычал, по-медвежьи. Выхватил кинжал и как кинется на батоно Эраста!

Но только того на прежнем месте уже нету. Только что был – и нету, честное слово! Каким-то чудом он оказался сбоку от Кахи, стукнул его ладонью по бычьей шее, мне показалось совсем несильно, но абраг повалился на пол и остался лежать.

- Полагаю, господа, я вам больше не нужна? – холодно произнесла княгиня Лейла. - Беседуйте без меня.

И вышла. Все-таки княгиня есть княгиня.

А Фандорин полил Кахе на голову водой из графина. И когда разбойник замычал, говорит:

- Не пугайтесь, господин Каха. Паралич временный. Нервный узел скоро восстановит свои функции. Отвечать на вопросы, однако, вы можете. Ну же, перестаньте хлопать г-глазами. Вопрос у меня только один: вы убили Луарсаба Гуриани?

- Очень хотел, - прохрипел Каха. - Она не позволила. Сказала: «Разорить меня хочешь?».

- Чем же з-закончилась ваша встреча с княгиней?

- В дверь муж стал колотить. Кричит: «Открой! Я убью его!». Я обрадовался. Говорю: «Открой ему, очень прошу». Она мне: «Ты с ума сошел! Вон отсюда и чтоб я больше тебя не видела!». Схватила за руку, потащила через другую дверь. Когда она меня за руку взяла, из меня вся сила ушла. Иду, как теленок, только на нее смотрю… Привела в какую-то комнату, большую. Как сад, только с потолком и стеклянными стенами. Открыла окно. «Прыгай, говорит. И прощай». Я так и сделал. Сказал только: «Ждать тебя буду». Посмотрел на нее… Прыгнул, пошел. Потом не помню…

Фандорин отвел меня в сторону.

- Вот что, господин Ладо. Вы, насколько я мог заметить, п-психолог. Я ненадолго отлучусь, а вы потолкуйте с подозреваемым. Меня интересует ваше мнение: правду он рассказал или нет.

Мне страшно стало.

- Я  - с ним? Наедине? А если у него нервный узел восстановит свои эти... функции?

- За пять минут не восстановит.

И ушел! Оставил меня с Кахой одного!

Он знаете какой, Каха? Как-то раз  четырех жандармов с моста в речку скинул.

Очень близко подходить к нему я не стал. И заговорил с ним по-русски, потому что - Следствие.

- Как вы, уважаемый? – спрашиваю. - Удобно лежите?

- Ничего так, - отвечает. - Только пить хочется.

Я налил ему вина. Пришлось из рук поить. А Каха еще и заплакал. Как маленький ребенок.

- Почему плачешь? – сказал я ему на «ты». Кто плачущему ребенку «вы» говорит? – Не надо плакать.

Он всхлипывает.

- Она меня не любит… Сейчас только понял. Любила бы – записку не написала бы... А, пускай в тюрьму ведут. Теперь все равно… Буду вспоминать, какая она красивая. За двадцать лет еще красивей стала!

И стало мне его жалко.

- Давай, - говорю, - я с тобой выпью. За то, чтобы та, кого мы любим, всегда была для нас самой красивой на свете.

Вы тоже за это выпейте. Это хороший тост.

И когда вернулся Фандорин – а он скоро вернулся – я ему сказал:

- Он не соврал. Когда человеку все равно, что с ним будет, зачем ему врать?

- Да, - кивнул сыщик. - Каха сказал правду. Княгиня подтвердила, что вывела его коридором в оранжерею. И показала то самое окно, под которым мы нашли отпечатки. Абраг выпрыгнул из него не минувшей ночью, а неделю назад. Стало быть, Кобулетели убийства не совершал.

- Отпустим его, а? – попросил я Фандорина. – Каха Кобулетели грабит только плохих людей. И половину добычи отдает беднякам.

- Грузинский последователь Китодо? – усмехнулся сыщик.

Я не понял.

- Последователь чего?

- В Японии есть «благородные воры», которые ведут себя примерно так же. Их даже полиция уважает. Там целая философия, называется Китодо, «Путь благородного вора».

- Каха Кобулетели не философ, - сказал я. - Но сердце у него благородное.

- Поступайте, как считаете правильным. Это ваши грузинские дела, - пожал плечами Фандорин. - Для моего расследования этот господин интереса не п-представляет. Или свяжите его, или отпустите. Я возвращаюсь в Оранжерею, нужно еще кое-что проверить. Мы ведь с вами, господин Ладо, снова оказались у нулевой отметки.

Вот вы, уважаемые, на моем месте как бы поступили? Отпустили бы абрага Каху Кобулетели или нет?

Я задал себе вопрос: какой мир лучше – с Кахой или без Кахи?

И честно вам скажу – понял, что не знаю. А поскольку в справедливом суде всякое сомнение толкуется в пользу обвиняемого, связывать Каху я не стал. Взял со столика вазочку, где у княгини стояла роза. Розу вынул, налил вина, поставил перед Кахой. Пусть выпьет, когда руки снова задвигаются.

Пожелал абрагу удачи и пошел в оранжерею к Фандорину.

Сыщик стоял над покойником в задумчивости, щелкал своими зелеными четками.

- В этом преступлении непонятно вот что: оно вызвано расчетом холодного ума или порывом г-горячего сердца? Что по этому поводу думаете вы, господин Ладо? Что подсказывает вам интуиция?

Интуиция мне ничего не подсказывала.

Может быть, убийство совершил кто-нибудь с горячим умом и холодным сердцем? Такие люди на свете, к сожалению, тоже есть. Много.

Давайте я у вас спрошу: что я должен ответить Фандорину?

Или нет, я лучше тост произнесу. Важный. Для важного тоста, вы уже знаете, два бокала нужно. Наливайте. И я себе налью.

Из-за этого тоста у меня тоже большие неприятности были. Только не с епископом, а с полицией. Потому что когда человек в Российской империи говорит что-нибудь важное, у него всегда бывают неприятности, и чаще всего с полицией.

Но здесь все свои, можно.

Берите в руки оба бокала и слушайте.

Почему у нас в Российской империи всё так трудно дается? Потому что нами правит орел, у которого две головы. Одна смотрит влево, на Запад. Она довольно умная, но немножко замороженная. Другая смотрит вправо, на Восток. Эта голова не очень умная, но очень горячая.

Почему у тебя Запад умный, а Восток глупый, спросите вы.

А я вам отвечу: не обижайтесь. Это медицинский факт. Мне знакомый врач рассказал. В мозгу левое полушарие отвечает за ум, а правое – за чувства. Так и с российским орлом.

Две головы орла все время ругаются друг с дружкой: «Налево полетим!», «Нет направо полетим!». Из-за этого орел никуда не летит, а только дергается, то влево, то вправо.

Восточная голова говорит: «Самое главное – жить по правде». «Дура ты, - отвечает Западная голова. – Самое главное – жить по справедливости. Потому что правда у каждого своя, а справедливость – она для всех одинаковая».

«Я тебя сейчас заклюю, и останется только моя правда!» – крикнула Восточная голова и как клюнет другую в лоб. 

«Я сама тебя заклюю, и это будет только справедливо!» - закричала Западная и тоже шмяк клювом.

И пока они между собой воюют, хочу вас спросить.

Вы за Восточную голову или за Западную? За правую или за левую? Что важнее – правда или справедливость? Чем надо жить – умом или сердцем, если и тем, и другим вместе никак не получается?

А тост будет вот какой. Пусть у того, кто умен, будет побольше сердца, а у того, кто сердечен, побольше ума.

Выбирайте левый бокал или правый и пейте. До дна!

Выбор продолжения:

1. Жить умом.

Откройте оглавление и перейдите на Тост третий. Круги по воде.

2. Жить сердцем.

Откройте оглавление и перейдите на Тост третий. Плеск воды. Эхо. 

Тост второй На Розовой половине

Вот и я решил, как вы.

Говорю ему:

- Батоно Эраст, я вам такую вещь скажу.  Раз уж сам Фандорин разгадать не может, это что значит?  Что убийство тут очень хитрое. Я уголовной хроники много читаю, и что я заметил? Мужчины убивают намного чаще, чем женщины. Зато женщины убивают намного хитрее. Потому что они умнее нас.

- Я того же мнения касательно женского ума, - согласился Фандорин. – П-продолжайте, пожалуйста.

- Мужчина для чего хорош? Для всяких простых дел. Сломать что-нибудь или построить, убить кого-нибудь илиспасти, тяжелое с места на место перенести. А женщина очень хороша, когда напролом в деле не пойдешь. Или очень плоха – если дело плохое. Я бы государством управлять только женщинам доверял. Грузией никто лучше не правил, чем царица Тамар, а Россией – чем Екатерина Великая. Это я к чему веду?

Батоно Эраст, светлая голова, сам понял.

- К тому, что нужно работать с Розовой половиной. Спасибо. Так и сделаем. Что ж, начну с медитации.

- С чего? – спрашиваю.

- Если ум работает недостаточно сильно, нужно его вообще отключить. Ответ п-придет сам.

И как сядет, прямо на пол! Ноги кренделем сложил, глаза прикрыл, руки на колени положил, ладонями кверху – и застыл.

Мне скучно стало.

- Пока у вас медитация, давайте я тост скажу про царицу Тамар, если уж я ее вспомнил.

Тост такой.

Однажды великая царица Тамар призвала к себе великого Шота Руставели и говорит ему с печалью: «Батоно Шота, устала я быть царицей. А ты, устал ты быть поэтом?».

Он говорит: «Разве соловей устает быть соловьем?».

Она закручинилась еще больше, говорит: «Почему же орлица устает от того, что она – орлица? Как бы я хотела быть тихой сойкой или беззаботной синицей!».

Шота ответил ей так:

Так выпьем за то, чтобы все женщины на свете были царицами, а мужчины – поэтами.

Выпейте, выпейте. Тут  нельзя не выпить.

Это очень красивый тост, всем нравится – и мужчинам, и женщинам. Я налил вина, протягиваю, а он не смотрит, рог не берет, голову не поворачивает. Фандорин сидит и сидит. Не человек – истукан. Я такого у старьевщика в лавке видел, «Будда» называется.

Думаю, чем без дела стоять, помолюсь за усопшего – пусть я бывший, но все-таки поп.

Подошел к покойнику. Встал на колени. Думаю, надо бурку снять. Не хочется, а надо. Через баранью шерсть молитва как пройдет?

Снял, а чтобы страшное лицо не видеть, стал смотреть мертвецу на руку. Вдруг вижу – блестит что-то. Наклонился – цепочка! Серебряная, разорванная!

- Батоно Эраст! – кричу. - Хватит сидеть, да? Смотрите, что я нашел!

Он подошел, поглядел, цепочку взял.

И спокойно так:

- Я же говорил, ответ придет сам.

Ничего себе «сам»! Это я цепочку нашел! Потому что не сидел истуканом! Но я это говорить не стал. У меня пошла дедукция.

- Мужчины таких цепочек не носят, - говорю. – Значит что? С князем была женщина!

- Браво.

Но это я еще только начал.

- Такие цепочки на шее носят. Луарсаб  схватил женщину за шею и порвал цепочку. А женщина его ударила кинжалом! Нет, сначала толкнула, что было мочи, и он упал. А она отбежала вот сюда. – Я подбежал к ковру с оружием. - Схватила со стены что попалось. Кинжал Мамуки Великого попался, да? Как размахнется, вся в аффекте! И пока он с пола не встал, как воткнет! Очень сердитая была, отсюда и такая сила!

- Версия п-правдоподобная, - признал Фандорин.

Еще бы не правдоподобная.

Но я дедуктировал дальше, не мог остановиться.

- Чья цепочка – тот, правильней сказать, та и есть убийца!

Сам все разгадал, без Фандорина!

- И чья же это может быть цепочка? Княгини? – спрашивает он.

Я покрутил цепочку.

- Нет, ее сиятельство такую носить не станет. У нее только золото, жемчуг, брильянты. А эта дешевая, ей цена рубль, два.

- Значит, княжна?

- Вы видели Нателлу. Она «Биржевые ведомости» читает. Цепочек-сережек не носит. Нет, это какой-нибудь служанки.

Говорю я это, а сам думаю: э, я сыщик не хуже Фандорина! Он на меня с уважением смотрит, не перебивает. Дедукция меня так и несет.

- В доме шесть служанок. Которая же из них князя убила?

Нет, не получается, думаю. Служанки все старые. Зачем князю старуху за шею хватать? И как старуха ни рассердись, как ни напугайся, не ударить ей кинжалом с такой силой.

Расстроился даже. А потом вдруг хлопнул себя по лбу.

- Я знаю! Знаю! Когда кухарка Софико хворает, вместо нее Дареджан приходит, ее невестка! Она баба молодая, сочная, и характер огонь!  Наверно князь позвонил в звонок, чтобы принесли еще закуски. Если на кухне была не Софико, а Дареджан, она зашла в оранжерею. Князь был пьяный, начал ее лапать, а она не стерпела.

- Так, версия развивается. Как будем действовать д-дальше?

Теперь я стал главный сыщик, и Фандорин меня спрашивал, что будем делать. Было приятно.

- Схожу на кухню, узнаю, кто ночью был – Софико или ее невестка. Здесь меня ждите!

Я не пошел – побежал. Сердце в груди прыгает. Как хорошо быть сыщиком! Еще лучше, чем застолье вести!

И что вы думаете? Так и оказалось! На кухне сказали, что вчера у Софико спина болела, вместо нее Дареджан приходила!  Ай да Ладо Чхартишвили!

Бегу назад в оранжерею.

- Батоно Эраст, ночью на кухне Дареджан была! Она и убила!

- Не торопитесь, - говорит он. - Осталось еще установить…

- Я знаю! Ее ли это цепочка.

- И как мы это с-сделаем?

Никогда в жизни у меня голова так быстро не работала. Э, думаю, у самой Дареджан спрашивать нельзя. Это раз. У служанок тоже не надо – разболтают, что мы хозяйку цепочки ищем. Это два. У мужчин спрашивать бесполезно, они никогда не помнят, что надето на женщинах. Это три...

Придумал!

- Спросим на Розовой половине.

И сразу пошел, не дожидаясь фандоринского согласия. Потому что теперь следствие вел Ладо Чхартишвили. Фандорин не спорил, сзади шел.

Только сказал:

- Не говорите, зачем вам нужно знать, чья ц-цепочка.

Без тебя бы не сообразил, подумал я.

Стучусь к княгине.

Дочка у нее была. Еще лучше, думаю. Одна не ответит – другая вспомнит. А сам уже знаю, как с ними говорить буду.

- Ваше сиятельство, мы с господином Фандориным делали обыск …

- Ага, нашли наконец улику! Мерзавец Котэ разоблачен! А я вам говорила!

- Нет. Мы нашли на полу красивую цепочку. Не иначе ваше сиятельство обронили. Решили вам лично занести.

Княгиня говорит:

- Покажите-ка. – Намощила нос. - Что вы, я такую дрянь не ношу... А, я знаю, чья она. Этой румяной толстухи, которая иногда вместо нашей Софико на кухне работает. Как ее?

- Дареджан, маменька, - подсказала Нателла. - Она не толстуха, она рубенсовская красавица. Ужасно она мне нравится! Веселая такая, смелая. Помните, все кричали, когда на кухню змея заползла? Одна Дареджан не испугалась, и поленом ее, поленом! Я когда в Америку уеду, Дареджан с собой возьму. В Америке гремучие змеи, жутко ядовитые.

Я молчал, ничего больше не говорил. Только на Фандорина покосился: что, съел, великий сыщик? Кто был прав?

За дверью говорю ему:

- Теперь надо Дареджан прижать. Сам с ней говорить буду. По-русски она не понимает.

Он спрашивает, скромно так:

- Ничего, если я тоже поприсутствую?

Я разрешил. Почему нет?

Пошли на кухню. Дареджан там была, ее свекровь Софико еще не выздоровела.

- Иди-ка сюда, женщина, - говорю я ей по-грузински. – Сядь. Говорить с тобой буду.

Села, смотрит. На квеври похожа - большой кувшин, где вино хранят,  - такая же бокастая, смуглая, щеки блестят. Фандорин у меня за спиной встал, тихо стоит.

- Мне говорили, у тебя красивая серебряная цепочка. Где она?

- Потеряла где-то, - отвечает. - Жалко, муж подарил.

Голос густой, как из бочки.

Я Фандорину перевел. Он мне шепчет: «Спросите когда».

Дареджан в ответ:

- Кто знает? Вчера утром была, а вечером хватилась – нету.

Я опять перевел Фандорину и тихонько говорю: «Врет. Почуяла, что мы ее подозреваем».

- Спросите, где она работала вчера днем?

- Где всегда, – говорит. - На кухне была. Потом обед разносила. Это такой дом полоумный, каждый у себя в комнате ест! Четыре раза ходила, в четыре разных конца. Сначала туда – с подносами, потом обратно, с грязной посудой. Чего удивляться, что моя бедная свекровь больная лежит! Другие семьи как семьи, за одним столом кушают.

Спрашиваю:

- А после обеда что делала?

- Сама покушала. Потом поспала. Проснулась – пора ужин готовить. Снова всем четверым носила. И ночью тоже не поспишь. Старый князь, чтоб его на том свете черти на огне жарили, после полуночи горячее требует.

Я тихонько, вкрадчиво:

- И как? Отнесла?

- Отнесла. Только он дверь не открыл. Я думала, налакался и задрых, а он вон чего… Кто его зарезал-то, батоно Ладо? Знаете уже?

- Знаю. Сейчас скажу. Только сначала господину сыщику переведу, что ты мне говорила.

Перевел. Батоно Эраст кивнул, будто услышал то, что хотел услышать.

- П-превосходно. Вы мне не переводите. Не отвлекайтесь.

И я решил, что больше в кошки-мышки с убийцей играть не буду.

Как крикнул:

- Зачем  ты врешь, Дареджан, что в оранжерею не заходила?! Твою цепочку, вот эту, мы в руке у мертвого князя нашли! – И сразу заговорил мягко. С женщинами как с лошадью: когда надо строго, когда надо ласково. -  Я тебе, дочка, что скажу. Ты не запирайся, не поможет. Лучше повинись и на суде плачь побольше. Ты свою честь защищала. Про Луарсаба все знают, какой он шакал был. Как знать, может быть, присяжные тебя оправдают.

Я с ней, как с дочерью. Добра ей хочу! А она, неблагодарная, как заорет:

- Что-о? Я его убила? Я?! Ах ты, старый ишак!

Как схватит меня за горло! Как тряхнет! А потом с размаху такую оплеуху влепила – искры из глаз. Пришел в себя – нет Дареджан. Убежала.

- Батоно Эраст, почему убийцу не задержали! Где ее теперь искать?

- Она не убивала, - говорит. Спокойный такой, будто на его товарища-сыщика никто не покушался!

- Как не убивала? А цепочка? И вы видели, какая у нее силища? Она князя не то что кинжалом проткнуть – пополам могла бы разорвать! 

- М-да, сила у Дареджан впечатляющая. Но преступница не она. Видите ли, господин Ладо, я очень хорошо умею осматривать место п-преступления. И когда я обследовал труп, никакой цепочки в руке не было. Она появилась потом.

- Как? Когда?

- Заметили ли вы, что, когда я допрашивал обитателей усадьбы поодиночке, близко к телу подходили только д-двое?.

Я стал вспоминать.

- Княгиня подошла! Наклонилась! И потом Нателла тоже, присела вот так и сказала что-то на французском.

- А если учесть, что накануне Дареджан относила обеим с кухни обед, а потом ужин…

- Она могла обронить цепочку там!

- И значит, служанка сказала правду. С-следовательно?

- Кто-то из них, мать или дочь, подобрали цепочку и потом на руку мертвеца положили! Кто это сделала, та и убийца! …Нет, не может быть! Княгиня не стала бы мужа убивать. Что она – дура глупая, без наследства оставаться?

- На дуру ее сиятельство не похожа, - признал он.

Я говорю:

- А княжна Нателла хоть и черт в юбке, но  ее тонкими ручками ни в каком аффекте такой удар не нанесешь.

- Тоже верно. Что же мы в результате имеем?

- Туман имеем. И куда в нем идти – непонятно.

- Когда хочешь выбраться из тумана, существует два способа, - сказал тут Фандорин, снова вынимая свои зеленые четки. – Нужно положиться или на ум, или на чутье – в зависимости от того, что в человеке сильней. У меня с чутьем не очень. А у вас?

- Ум у меня хуже, чем чутье, - признал я, потирая ушибленную щеку. - За это я и получил оплеуху. Но чутье мне сейчас тоже ничего не говорит.

- Сформулирую вопрос иначе. Какое, по-вашему, это преступление - рациональное или эмоциональное? В зависимости от этого методика расследования будет разной. Ну же, я полагаюсь на вашу интуицию.

Трудный вопрос мне задал батоно Эраст. Помогите ответить.

А я, пока вы думаете, тост произнесу.

Про царицу-орлицу я тост уже говорил, теперь про царя всех зверей Льва расскажу.

Случилась в львиной семье беда. Пропал принц Львенок. Где искать, как искать – никто не знает. Вызвал Лев двух самых лучших сыщиков, Сову и Собаку. Сова во всем царстве была самая мудрая, а у Собаки самое хорошее чутье.

Не найдете моего сына, сказал Лев, я из вас сациви сделаю. Награды никакой не пообещал, про отцовскую любовь тоже ничего не сказал. Он был опытный царь и знал: лучше всего стараются не за совесть, а за страх.

Мудрая Сова подумала-подумала, что-то придумала и полетела. Собака совсем не думала, уткнулась носом в землю, взяла след и побежала.

Кто Львенка найдет быстрее? Как думаете?

Берем два бокала. Левый – Сова, правый – Собака. Из какого выпьете?

Но сначала скажу, за что пьем.

Пускай никакой лев не делает из нас сациви и пускай мы летаем и бегаем, только когда сами этого захотим.

Про Львенка скажу, чтобы вы за него не волновались. С ним всё хорошо, он нашелся. Только очень далеко. В Америку сбежал. Ему надоело при таком самодержавном папаше жить. Демократию выбрал. Теперь страховым агентом работает.

Ну, так что - Сова или Собака? И до дна!  

Выбор продолжения:

1. Совиная мудрость

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост третий. Или гадюка?

2. Собачье чутье

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост третий. Иль показалось?

Тост третий Круги по воде

Вот и я, как вы, рассудил, что тут надо искать кого-то с холодной, умной головой. Потому что, если бы старого князя убили сгоряча да сдуру, такой великий сыщик как батоно Эраст сразу нашел бы преступника, а не щелкал бы зелеными шариками.

Хотел я Фандорину это сказать, но он вдруг убрал свои четки и приложил палец к губам, а потом показал на дверь, что вела на Синюю половину.

Я не понял. Тогда он постучал себя по уху, и я догадался: за дверью кто-то подслушивает!

Это был убийца! Невиновному зачем подслушивать?

Можно было кинуться к двери, но до нее неблизко, шагов двадцать. Пока будешь бежать, нырнет в коридор и поминай как звали. Дом большой, закоулков много. 

Я показал на свои чувяки. Они у меня мягкие, бесшумные. Можно тихонько подкрасться. Но батоно Эраст покачал головой. Вынул из кармана ключ. Оказывается, он запер дверь, чтобы никто не мешал. Вставлять, поворачивать – преступник сбежит. 

Фандорин погрозил мне пальцем: ничего не делай. А сам отошел еще дальше от двери.

Подмигнул своим синим глазом и говорит:

- Что ж, господин Ладо, давайте рассуждать вслух. Раз версия с абрагом отпадает, возвращаемся к нашей г-герметике. Из двух классических мотиваций убийства – «шерше ля фам» и «ки продест», первая отпала. Остается вторая: «Кому выгодно?».  И тут ответ вроде бы очевиден: в случае насильственной смерти Луарсаба Гуриани выигрывает сын. Выгодно ему. Однако позвольте вас спросить. Можете вы вообразить, как тщедушный Котэ, чуть что падающий в обморок, сбивает с ног своего корпулентного родителя и пришпиливает его к полу ударом такой силы?

Мы с ним это уже обсуждали, но я догадался: он говорит для подслушивающего. И понял, что должен подыграть.

Говорю задумчиво:

- Есть такая штука, называется «состояние аффекта». Слышали?

Оп переспрашивает:

- Аффекта?

- По-научному так называется. Если попросту сказать, бешеная мышь кошку загрызет. Вот у нас в Цихисферди случай был. Манана Бесикашвили своего мужа Дато приревновала. Он – вот такой боров. Она маленькая, как птичка. Но разъярилась, кулачком двинула – он головой об стену, еле потом откачали. Старый князь был намного меньше, чем Дато, а молодой князь – намного больше, чем Манана. 

Фандорин мне, поглядывая на дверь:

- Хм. А ведь вы п-правы. Давайте-ка попытаемся восстановить картину преступления. Где находилась жертва, как и в какой последовательности действовал убийца. А потом отправимся к Константину Гуриани и допросим его по-настоящему.

Я тоже навострил уши. И услышал, как с той стороны тихонько скрипнула половица. Преступник узнал, что хотел, и ушел!

Взял я у Фандорина ключ, подошел, открыл – пусто.

Спрашиваю:

- Это вы зачем сделали? Сказали, что теперь наш главный подозреваемый – Котэ?

- Затем, что с остальных подозрение тоже не снято. Подслушивать мог кто угодно из обитателей дома. Даже женщина. Что мешало княгине или княжне проникнуть на мужскую половину? Обе они – особы весьма б-бойкие. Я решил применить метод расследования, пригодный для раскрытия «головных», то есть хладнокровных и рассчетливых преступлений.

- Опять японский? – спрашиваю я.

- Да. Называется «Лягушка Басё».

- Какая лягушка?

- Не какая, а чья. Лягушка великого японского поэта Басё.

Я всё не мог взять в толк. Решил уточнить:

- Лягушка – это такая маленькая зеленая живность, которая квакает? По-грузински «бакаки». Зачем великому поэту бакаки?

- Самое известное стихотворение Басё в переводе звучит так: 

- Так. А дальше что?

- Ничего. Это всё стихотворение.

Я засмеялся.

- Э, что это за стихотворение? Прыгнула лягушка, плюх, и всё?

- Видите ли, господин Ладо, если человек восприимчив к поэзии, он не только увидит и услышит, как лягушка прыгает в старый пруд, но и откроет для себя бездну смыслов, в зависимости от состояния своего духа и ума.  Лично я всегда т-трактовал это трехстишье как аллегорию. Вселенная статична, словно старый, покрытый ряской пруд. Рождается человек, маленькая лягушка бытия. Его коротенькая жизнь подобна прыжку в воду. Плюх! И пруд снова становится таким, как прежде.

- Очень красиво, - согласился я. -  Но чем стихотворение этого Бесо поможет нашему расследованию?

- К-каноническое – ничем. Но великий Басё долго работал над своим шедевром и прежде, чем достиг совершенства, несколько раз менял последнюю строчку. Дедуктивный метод основан на одной из ранних версий трехстишья. Она звучит так:

- И что? Конечно, если лягушка прыгнула в воду, будут круги.

- Смысл стихотворения получается совсем  иной. Концентрация не на аудиоимпрессии, а на визуальности.

- А?

- Лягушка прыгнула. «Плюх!» - это мое сообщение о том, что сейчас будет допрос Константина Гуриани. Понаблюдаем, как по воде разойдутся круги. Если убийца – Котэ, он теперь переполошится и при своей нервозности наделает каких-нибудь глупостей. Если же убийство совершил кто-то другой, преступник наоборот успокоится и утратит б-бдительность. Мы же с вами посидим на берегу старого пруда… и может быть, закусим? Я целый день ничего не ел и ч-чертовски голоден.

Это предложение мне понравилось. 

- Я бы тоже покушал, - говорю. – И в горле пересохло.  Скажу Ивану Степановичу, чтобы нам накрыли стол. Так, немножко перекусить: вино, сыр, хачапури, лобио, мясо можно холодное. А, они сами знают.

- Нет, - покачал головой Фандорин. - С их стола мы ничего есть не будем. Тут и отравить могут, если убийце покажется, что мы близки к разгадке.

Я вздохнул, но спорить не стал.

Вино у меня еще оставалось. А закуски вокруг было много.  Какие только плоды не росли в княжеской оранжерее! Я срезал ананас, нарвал клубники, персиков, гранатов. Красиво разложил на столе, еще и цветами его украсил.

- Садись, дорогой, - говорю. - Кушай. - На «ты» говорю, потому что за столом  так надо. Встанем – снова на «вы» буду. Тост придумал. Сейчас скажу. Вино просто пригуби, чтобы не мешать твоей дедукции.

Батоно Эраст меня порадовал.

- Нет, - говорит, - теперь я выпью. Дедукция больше не понадобится. Метод «Лягушка Басё» хорош тем, что всё происходит само собой.

- Тогда про это будет и мой тост, - сказал я. -  Слушай. Жила-была на свете лягушка. Звали ее Бакаки Бесо, лягушка Бесо, потому что это была грузинская лягушка. Имя у нее такое было – Бесо. То есть у него, потому что Бесо – это мужчина. Лягух Бесо – так можно сказать?

- Автору всё можно.

- Бесо сидел на берегу старого пруда. Выпивал, закусывал. Рядом другие лягушки сидели. Кто в Грузии один пьет? Хорошо им было. Шутили, смеялись, говорили друг другу приятные вещи. Восклицали: «Квах! До чего нам, лягушкам, на свете жить хорошо!». Когда уставали кушать и говорить друг дружке приятные вещи и хотели помолчать – пели песни. Песня – это  молчание по-грузински. Долго так сидели. Пока не настала ночь. Потому что «квах!» лучше, чем  «плюх!». А ночь когда настанет – тогда настанет, зачем раньше времени в воде топиться? Так выпьем за то, чтобы наша жизнь была приятным застольем, а не темным омутом.

Вы тоже сейчас выпейте, потом продолжу.

Я осушил свой рог, перевернул его, и вылилось три капли. Всякий грузин умеет пить так, чтобы потом вытекло три капли, не больше и не меньше. Батоно Эраст тоже выпил, но у него ничего не вытекло.  Русские, когда пьют, не знают меры.

Налил я снова. Хотел научить его, как правильно вино пить, но тут в дверь начали стучать, громко.

- Господа! Откройте! Беда!

Иванэ кричал.

- А вот и к-круги по воде, - тихо молвил Фандорин.

Он быстро поднялся, отворил дверь, и первое, что я услышал, была нехорошая музыка: марш, который на похоронах играют. Знаете, да? Пам-пам-папам, пам-парам-парам-папам.

- Костя заперся у себя в мастерской! – задыхался Иван Степанович. - Стучу – не открывает! И эта музыка! Он завел на граммофоне «Похороный марш» Шопена! Господа, мне страшно!

- З-за мной! – приказал Фандорин.

И мы побежали.

- После Парижа Костя так переменился…  - выкрикивал сзади Иванэ, не поспевая за нами. - Ни с того ни с сего хохочет, без причины рыдает… И взгляд странный…

- Почему странный? – обернулся сыщик. - Что с молодым князем п-происходит?

Иванэ сбился.

- Нет-нет, ничего… Не слушайте меня. Я от волнения немного не в себе. Господи, только бы всё было хорошо!

Фандорин  даже стучаться не стал. Просто разбежался, да ка-ак подскочит, как ударит ногой – дверь с петель.

Вбегаем в комнату – Котэ у стола в кресле сидит. Голову вот так назад закинул, кудри свисают, глаза в потолок смотрят. Совсем мертвый, сразу видно.

- Костенька! – плачет Иван Степанович. - Что ты натворил! Господи, несчастье какое!

Так рыдал, так рыдал – я посторонний человек, и то сердце разрывалось.

А Фандорин, черствая душа, не заплакал, не перекрестился, даже не вздохнул. Первым делом выключил граммофон. Подошел к столу.

Там лежал больший чистый лист бумаги, Котэ на таких своих уродов рисовал. Еще рог, пустой. И три красные капли. Фандорин их пальцем потрогал, понюхал.

- Запах горького м-миндаля... Цианистый калий.

Я вздохнул:

- Эхе-хе-хе… Вот и прыгнула в воду лягушка.

Иванэ на меня с испугом посмотрел.

- Какая лягушка? Не хватало еще, чтобы и ты, Ладо, с ума сошел!

Я говорю Фандорину:

- Все-таки грузинская лягушка, не японская. Напоследок вина выпил. По-грузински рог перевернул. Три капли вытекло – значит, рука не дрожала… Эх, может, такие круги по воде и лучше, чем суд и позор…

- Но зачем Косте было убивать себя? – не мог взять в толк Иван Степанович. А потом догадался. - Неужели… О боже…

Я ему объясняю:

- Чего ты хочешь, Иванэ? Человек родного отца убил. Потом узнал, что ему не отвертеться – под дверью подслушал, как мы с батоно Эрастом дедукцию делали. Пошел к себе, поставил музыку, налил вина… Бог ему судья.

- Это не Костя убил отца! – сказал на это управляющий. – Не Костя.

- Э, - говорю я. - Зачем тогда руки на себя накладывать?

А Иванэ не слушает.

- Костя добрый, чувствительный мальчик! Он никогда бы этого не сделал! Убийство совершил не он!

Фандорин повернулся, поднял бровь. Красивую, черную, словно карандашом нарисованную.

- Не он? А кто же?

- Не кто, а что, - печально ответил Иван Степанович. – Опиум. В Париже Костя пристрастился к этому ужасному пороку. Я умолял его остановиться, и Костя обещал мне, он говорил: «Дядя Ваня, я выкину эту отраву».

Управляющий подошел к шкафу, открыл дверцу, пошарил по полкам и достал жестяную банку. В ней было что-то белое. 

- Обещал и не выкинул, - покачал головой Иванэ.

А Фандорин к шкафу не пошел. Он перебирал бумаги на столе. Поднял чистый лист. Под ним лежала конторская книга, открытая. Потом сыщик приблизился  к мертвому Котэ, посмотрел на него и говорит:

- Нет, не получается.

Я спрашиваю:

- Что не получается?

- Не мог Котэ нас в оранжерее подслушивать. Смотрите, он по-прежнему в своих умопомрачительных хромовых сапогах и кожаных доспехах. Они при каждом шаге  скрипят, как несмазанная телега. Мы бы услышали этот скрип даже из-за двери. А скрипа не было. Нет, подслушивал не Котэ. Это раз. И второе. Зачем сидеть над чистым листом бумаги?

- Хотел перед смертью записку написать, - предположил я. – Потом передумал.

- Записку? На листе в полтора аршина? Нет, господин Ладо. Молодой князь изучал бухгалтерскую книгу. И потом накрыл ее бумагой, потому что кто-то вошел. Тот, кому не следовало знать, что Котэ интересуется бухгалтерией. И т-третье. Я повадки опиоманов знаю. Приходилось иметь с ними дело. Котэ не похож на человека, постоянно принимающего опиум. – Батоно Эраст быстро повернулся к Ивану Степановичу. - Это ведь вы поставили банку в шкаф, господин управляющий? После того, как угостили «любимого Костеньку» отравленным вином?

- Что он несет! – всплеснул руками Иванэ. -  Решительно все сошли с ума! Да чего ради я стал бы…

- Ради вот этого.

Фандорин зашелестел страницами конторской книги.

- Помните, господин Ладо, как мы случайно услышали обрывок разговора между молодым князем и управляющим? Котэ спрашивал: «Как это пуст? Почему пуст? А где же они?». Речь шла о банковском счете, на котором хранились деньги старого князя. Он оказался пуст. Деньги п-пропали. Наследник начал разбираться. Управляющий понял, чем это закончится, и принял меры. Ведь это вы распоряжались финансовыми делами старого князя, Иван Степанович, верно? Вы растратили деньги. Или потихоньку перетянули куда-нибудь в собственную к-кубышку. Луарсаб Гуриани был человек беспечный, но начал что-то подозревать. Тогда вы и провернули свою комбинацию.

Иван Степанович вытаращил глаза:

- То есть вы хотите сказать, что Луарсаба Вахтанговича тоже убил я?! Помилуйте, да как бы я с ним справился?! Сбил с ног, проткнул этим ужасным кинжалом?! Откуда у меня столько сил? 

- Ночью вы постучали в оранжерею, когда князь отдыхал на своей «Ямайке». Подсыпали ему в ром опиума. Подождали, пока хозяин сомлеет. Потом взяли кинжал, как следует примерились… Чтобы пронзить насквозь неподвижно лежащее тело, большой силы не нужно. Клинок острый, тяжелый. Достаточно было хорошенько размахнуться.

- Да чем бы меня это спасло от разоблачения, если деньги, как вы утверждаете, растратил я? – закричал управляющий. - Наследник в любом случае обнаружил бы, что счет пуст. Это старый князь всё промотал!  Я сам был потрясен, когда узнал!

- Вы были уверены, что Константин Гуриани не станет совать нос в бухгалтерские книги. Он ведь художник. Ну а если станет, у вас был предусмотрен второй ход. Который вы и сделали. Придумано ловко. Насильственная смерть Луарсаба Гуриани, согласно его завещанию, оставляет вдову без наследства. Фальшивое самоубийство Константина Гуриани возлагает на него вину за умерщвление отца и делает единственной наследницей юную княжну. А она вас обожает. И к тому же еще пять с половиной лет останется несовершеннолетней. 

- Всё это ваши фантазии! – рассердился Иван Степанович. - Улики, где улики?

- Полиция проведет вскрытие. Уверен, что в желудке старого князя обнаружат следы опиума. А у молодого князя их, наоборот, не окажется. Потом выяснится, что наркотик приобрели вы. Здесь вряд ли много мест, где можно достать опиум.  Грузины предпочитают вино.

- Я знаю, где продают опиум, - сказал я. - В Кутаиси, в аптеке Авалиани. Иванэ туда за своими желудочными каплями ездит.

Иван Степанович вдруг перестал сердиться, весь подобрался и заговорил сухим, деловым тоном. Я его прямо не узнавал – будто впервые видел, ей-богу.

- Господин Фандорин, вы ведь не полицейский. Вы частный сыщик. То есть работаете за оплату. Я хочу вас нанять. Гонорар будет колоссальный. Пятьдесят тысяч. А работа очень простая. Вы всего лишь уедете отсюда и забудете обо всем, что здесь было. Право, соглашайтесь. Полиция ведь не заплатит вам ни копейки. А всю славу заберет себе пристав. И что вам за дело до никчемных князей Гуриани? Кому стало хуже от того, что старый болван Луарсаб и молодой болван Котэ перестали  коптить небо?

Батоно с интересом посмотрел на него.

- А что вы предложите за молчание господину Ладо?

- Ничего не предложу. Этому краснобаю и выпивохе без вас никто не поверит. Его репутация полиции известна.

И еще рукой на меня махнул, как на муху! Обидно было. Я думал, Иванэ меня уважает. Я думал, он мне друг. Я его учил по-грузински вино пить, тосты ему говорил. Плохой он оказался человек. Так и батоно Эраст сказал.

- Однако вы фрукт, Иван Степанович. Г-гнилой. А гнилым фруктам место на п-помойке. Ну-ка руки за спину. Вы арестованы. 

Потом, конечно, я пригласил батоно Эраста к себе домой. Моя жена Мзия накрыла красивый стол, позвала хороших людей. Стал я им рассказывать, какой гениальный сыщик господин Фандорин. А он сидит мрачнее тучи. Не пьет, не кушает.

Я наклонился, спросил, в чем дело? Нельзя за таким столом грустным быть.

Он отвечает:

- Я не гениальный сыщик. Я г-глупец и хуже того - преступник. Как я мог допустить второе убийство? Почти что у меня на глазах! Сидел, идиот, смотрел на круги по воде… Это худшее расследование в моей жизни! А все потому что я неправильно трактовал смысл трехстишья. Тот, кто ничего не делает, а только пялится на круги по воде – к-кретин! Вот про что писал Басё!

Так сказал батоно Эраст и стукнул кулаком по столу.

А я хочу спросить вас. Как вы понимаете стих про лягушку и круги на воде? Что хотел сказать великий японец? Что такое старый пруд? Что такое лягушка? Почему и зачем она прыгнула? Круги сойдут – что останется? А если ничего не останется, то зачем всё это было – пруд, лягушка, прыжок?

Знает кто-нибудь ответ? Э-э. То-то.

Вот вам напоследок самый главный тост.

Пусть мы проживем свою жизнь так, чтобы в конце не спрашивать самого себя: а зачем всё это было?

До дна пьем, до дна!

Выбор продолжения:

Вы прочитали ветвь повествования для выбора жить умом. Хотите сделать шаг назад и прочитать вариант концовки для выбора жить сердцем?

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост третий. Плеск воды. Эхо.

Или, может быть, вы хотите сделать два шага назад и прочитать как развивались события на Розовой половине?

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост второй.На Розовой половине.

Или даже начать с самого начала и прочитать версию истории от Арона Бразинского?

Откройте оглавление и перейдите на главу Жабе с Басё. Повесть-машаль.

Тост третий Плеск воды. Эхо

Согласен с вами! Я тоже так решил. Сказано: великие умы мыслят сходно.

А Фандорину я вот что сказал. Солидно:

- Вот вы говорите, уважаемый, кипродест или как там. Кому выгодно, тот убийца. А я вам по-другому скажу. Если бы люди были как бухгалтерские счеты – костяшка туда, костяшка сюда – они думали бы только про выгоду. Но люди, они живые. Старого князя было выгодно убить сыну – значит, он и убил, так по-вашему? В учебнике для сыщиков – может быть. Есть такие учебники?

- Есть, - говорит. - По к-криминалистике.

- А что делать вашей криминалистике, если я думаю про Котэ и никак он у меня убийцей не получается. Вы его видели? Он цыпленка не убьет, не то что родного отца. От одной мысли в обморок упадет. Это называется пси-хо-ло-гия.

Я ему мудрые вещи говорю, а  он даже не смотрит. К двери повернулся, брови сдвинул.

- Слышали вы такое слово «психология», уважаемый? – повторил я.

Он шепотом:

- А вы слышали скрип за дверью? 

И потом сразу громко:

- Эй, Константин Луарсабович! Желаете подслушивать - сняли бы ваши хромовые сапоги. Ах да, я забыл, без помощи слуг сделать это невозможно.

Тут и я услышал. Скрип за дверью, топот.

Фандорин к двери кинулся, ключ повернул.

- Куда же вы, - кричит, - Константин Луарсабович? Нет уж. Сюда п-пожалуйте.

И вернулся с молодым князем. У того голова опущена, весь красный от стыда.

Не говорит – блеет:

- Я не подслушивал... Я хотел войти в оранжерею, помолиться над телом бедного папá … Увидел, что дверь заперта… Остановился. Задумался, кто там. Услышал голоса...

Сыщик его перебил:

- Если бы вы собирались войти, подергали бы за ручку. Я бы услышал, у меня отменный слух. Нет, сударь. Вы стояли и п-подслушивали. Желали знать, удалось ли вам свалить вину на абрага? Нет, не удалось. Где вы были минувшей ночью? Разумеется, у себя в спальне, и никто не может это подтвердить.

Котэ давай креститься – размашисто, как мельница, когда она крыльями крутит.

- Я же вам клялся Иисусом и своей бессмертной душой, что я не убивал папочку! Все знают, батоно Ладо знает – я в Бога верую! Я бы никогда, никогда не дал такой клятвы ложно. Бог за такое сурово накажет!

Пришлось мне за него заступиться.

- Это правда, батоно Эраст. Котэ с детства был молитвенник. Все посты соблюдает, перед иконами по часу на коленках стоит. 

- Всю прошлую ночь, до рассвета, я был в деревне, в церкви, у отца Амвросия. – Молодой князь уж и носом зашмыгал. -  Сначала исповедовался, потом молился перед иконой Богоматери, чтобы она помогла мне обрести независимость и поскорее попасть в Париж. Я не знал, что моя мечта осуществится так быстро и таким ужасным образом...

Слезами залился, сморкается.

Фандорин на меня смотрит: верить, нет?

Я кивнул.  Отец Амвросий, которого назначили на приход после меня, со знатными и богатыми угодлив. Коли молодому князю пришла фантазия изливать душу и молиться до рассвета, Амвросий про себя, конечно, чертыхался, но терпел.

- Не верите - спросите у отца Амвросия! – прогнусавил Котэ. - Что вы на меня так смотрите, батоно Ладо? Вы знаете, что такое «алиби»?

- Знаю, - говорю. - Я газеты читаю. Не обижайтесь, уважаемый, но вы могли убить князя, когда вернулись домой на рассвете.  Луарсаб в оранжерее иногда до утра дрых... То есть почивал, - поправился я из уважения к покойному.

Котэ на меня мокрыми глазами похлопал. Вынул из-под рубашки крестик, поцеловал его, трижды перекрестился.

- Вот, на кресте клянусь! Я отца не убивал!

И руку к потолку поднял, а лучше сказать воздел.

Как было не поверить? Я Котэ с детства знаю, он у меня в церкви звонче всех дишкантом пел.

- Батоно Эраст, - говорю, - я, конечно, не сыщик, но людские души вижу. Князь правду говорит. Не убивал он. Я ему верю.

Думал придется Фандорина убеждать, а нет.

- Судя по состоянию тела, смерть наступила не позднее полуночи, - сказал он. - Так что у Константина Луарсабовича, если он ночью был у священника, действительно железное алиби. Отца Амвросия я  потом допрошу, а пока, сударь, вы свободны.

- Ах, вы измотали мне все нервы! – взвизгнул Котэ и с ужасным кожаным скрипом удалился.

Я спрашиваю Фандорина:

- Что будем делать, а? Каха, который грозил Луарсаба убить, не убивал. Котэ, который «кипродест», тоже не убивал. В газетах пишут «следствие зашло в тупик». Мы зашли в тупик, да?

- Увы, - развел он руками. – Но это не значит, что следствие останавливается. В подобных случаях я применяю метод, который называется  «Лягушка Басё».

- Какая-какая лягушка?

- Басё – это великий японский поэт, жил в семнадцатом веке. Он прославился короткими стихотворениями всего из трех строчек. Самое знаменитое из них такое:

Я засмеялся.

- И всё? «Лягушка плюх»? Шутите, уважаемый? Какое это стихотворение?

Вот это – стихи! Великий Шота Руставели написал!

Фандорин улыбнулся.

- Западная поэзия вся про то, кто что должен, что не должен. Она давит на слушателя, не оставляет ему возможностей для какого-то иного т-толкования. Русская такая же: «Ты – царь, живи один». «Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы». Сплошные инструкции, а не стихи. Японская поэзия не объясняет человеку, чему он должен посвятить души прекрасные порывы. Пусть душа сама разберется. Стихотворение лишь подталкивает душу в нужном направлении, открывает ей г-глаза. 

Я ему насмешливо или, красивее сказать, иронически:

- Ну и куда нас подталкивает ваша лягушка? Зачем она прыгнула? Что это вообще такое – «плюх»?

- Видите, господин Ладо, у вас возникли вопросы. Вы задумались. А дальше окажется, что для меня «плюх» - это одно, а для вас, возможно, нечто д-другое.

Я не возьму в толк, шутит он или серьезно. Спрашиваю:

- И что такое «плюх» для вас, позвольте узнать?

- Зримое и острое ощущение звонкой скоротечности жизни. В гораздо большей степени, чем если бы поэт написал что-нибудь вроде...

На секунду-другую задумался и продекламировал на грузинский манер:

Усмехнулся.

- Японец же меня ничему не учит и ни к чему не призывает. Он лишь бросает лягушку в пруд. Дальше – я сам. Впрочем дедуктивный метод, о котором я г-говорю, основан на ранней, малоизвестной версии стихотворения. Там другая концовка:

- А в чем разница? – удивился я. – Если был «плюх», будет и эхо.

- Ну как же. Акцент не на самом прыжке, а на эхе.

- И что?

Он вынул из кармана часы.

- А то, что время идет, а мы только разговариваем. Приведите, пожалуйста, всех наших фигурантов в кабинет покойного князя. Скажите, что у меня есть для них важное известие. И больше ничего не объясняйте.

- А что я могу им объяснить, когда я ничего не понял? Какое важное известие? И причем тут эхо?

- Потом поймете. Ваше дело – держаться з-загадочно. Когда буду с ними говорить я, сурово кивайте. Следите за своими бровями. Они у вас на лоб лезут, когда вы удивлены. Чтоб брови оставались на месте, ясно?

- Что тут неясного? Держаться загадочно. Это раз. Сурово кивать. Это два. Брови не поднимать. Это три.

И я пошел сначала к княгине, потом к княжне, потом к князю Котэ, потом к Ивану Степановичу. Был со всеми очень загадочный, на вопросы отвечал: «Это такое известие - с ума сойдете! Не спрашивайте. Сейчас сами узнаете».

После этого все быстро пришли, как миленькие.

Кабинет у Луарсаба Гуриани был такой же полоумный, как оранжерея, как покойный хозяин дома и как вся эта семейка.

В юности князь немножко поучился в Морском корпусе. Оттуда его выгнали за неуспехи, но Луарсаб всю жизнь потом считал себя моряком. Его кабинет назывался «Каюта». Там висел спасательный круг, штурвал, белый флаг с синим крестом, на полу торчал вот такой глобус, а у стены переливался голубой водой огромный аквариум на пятьсот ведер.

Фандорин стоял ко всем спиной и смотрел на разноцветных рыб, а они из-за стекла пучились на него. К собравшимся батоно Эраст повернулся, когда вошла, самой последней, княгиня Лейла.

- Ну что еще стряслось? – недовольно спросила она. - Чем вызвана такая срочность и таинственность? Неужели против кое-кого наконец нашлись улики?

Котэ понял, на кого она намекает. Подбоченился, говорит:

- У меня железное алиби! Господин Фандорин подтвердит. А вот где, сударыня, ночью находились вы?

- Сколько можно повторять одно и то же? – поморщилась она. - Я вне подозрений. Я здесь – жертва. Это убийство меня разорило.

- Это убийство разорило вас всех, - объявил тут сыщик, повернувшись к ним.

Как они все разом закричат!

- Что-что?! (Это Котэ).

- В каком смысле – всех? (Это княгиня).

- И меня тоже? (Это княжна Нателла).

- Позвольте, я не понимаю! (Это Иван Степанович).

Сыщик обвел всю компанию мрачным взглядом. Замолчали.

- Да будет вам известно, дамы и господа, что неделю назад Луарсаб Гуриани втайне составил новое з-завещание, которое всё меняет. Убийца откуда-то прознал про это и решил умертвить владельца поместья, пока завещание официально не зарегистрировано у нотариуса. Однако последняя воля покойного все равно останется в силе, потому что завещание подписано князем и заверено свидетелем, да еще каким. Сам епископ поставил на д-документе свою подпись и печать. Убийца искал бумагу, чтобы уничтожить – я обнаружил в кабинете следы обыска, весьма неумело скрытые. Однако тайника преступник не обнаружил. А мне это удалось.

- Новое завещание?  - пролепетал Иван Степанович. - Не может быть!

Лейла простонала:

- Мерзавец придумал еще какую-нибудь пакость, я уверена!

- Какой еще тайник?! – воскликнул Котэ. - И причем здесь епископ?

А княжна Нателла захлопала в ладоши:

- Ух, здорово! Ай да папочка!

Фандорин опять дождался, когда они умолкнут. Потом говорит:

- Тайник находился на самом видном месте – как у Эдгара По.

То у него Басё, то какое-то Эдгарапо, подумал я, ни слова попросту не скажет. Сам стою, держу брови, чтобы не уползли на лоб. 

- З-завещание было спрятано под дном аквариума.

Вынимает из кармана сложенный лист бумаги, взмахивает им.

Я догадался: это ему лягушка подсказала, где тайник. Куда она прыгнула? На дно пруда. Зачем? А вот зачем!  

Сыщикповернулся к молодому князю:

- Вы спрашиваете, Константин Луарсабович, при чем здесь епископ? А вот п-послушайте. – Стал читать завещание. - «Я, князь Луарсаб Вахтангович Гуриани, находясь в трезвом уме и ясной памяти, объявляю в присутствии его преосвященства свою последнюю волю. Испытывая на себе ненависть своей супруги и страдая от неблагодарности собственных детей, желающих моей скорой смерти, завещаю всё свое движимое и недвижимое имущество Озургетской епархии на ее богоугодные святые нужды. Каждому из членов моей семьи: жене Лейле Давидовне Гуриани, сыну Константину и дочери  Нателле епархия должна будет выплачивать пожизненный пенсион по сто рублей в месяц. Сия моя духовная отменяет все предыдущие». Число, подписи, печать епископа. Теперь понятно, почему князь был убит. Завещание пока существует в единственном экземпляре, сделать копии с него должен был нотариус. Если князь убит, а завещание исчезло – в силе остается предыдущее. Но вот законный экземпляр, так что последняя воля п-покойного будет исполнена.

Наступило гробовое молчание.

- Ха. Ха. Ха, - звонко и медленно проговорила Нателла. - Прощай, мой небоскреб.

- Сто рублей в месяц?! – растерянно заморгала княгиня. – Да я на одни духи больше трачу! Однако лучше пусть всё достанется церкви, чем этому сморчку! …Постойте! Получается, что убийца все-таки он! Новое завещание для него невыгодно!

И показала пальцем на молодого князя – очень неаристократично. На того было жалко смотреть – он весь дрожал, лицо бледнее смерти.

- Клянусь... Я понятия не имел о новом завещании… Не может быть! Дайте мне бумагу!

- Чтобы вы порвали или, не дай бог, проглотили единственный экземпляр? – усмехнулся Фандорин. - Я завещание из рук не выпущу. Пусть господин Ладо посмотрит. Он тут единственное незаинтересованное лицо.

Я подошел, взял листок.

На нем было написано одно-единственное слово:  «Эхо». Брови мне пришлось насупить, чтобы они меня не выдали.

- Да, это рука его преосвященства. Такая же подпись и печать были на бумаге, когда меня лишили сана. Всё ваше имущество отходит церкви, уважаемые.

И тут случилось вот что.

Князь Котэ рухнул на колени, вцепился пальцами себе в волосы и как взвоет:

- А-а-а-а! Это Божий суд! Это кара! Так мне и надо! Я злодей, я изверг! Боже всемогущий всё видит! И воздает коемуждо по делам его! Я уйду в монастырь! Я буду каяться до конца жизни!

- Все-таки это ты его? – азартно закричала сестра. - Вот это да!

Встрепенулась и княгиня:

- Ага, признался! Какой еще монастырь? На каторгу пойдешь! Так тебе и надо!

- Но позвольте… А как же железное алиби? – спросил Иван Степанович.

Я тоже ничего не понимал. Как же Котэ мог убить отца, если провел ночь с отцом Амвросием?

Князь стал биться лбом об пол, рыдая и проклиная свое окаянство, а я смотрел на батоно Эраста. Как, как всё это объяснить?

- Константин Луарсабович не убивал отца, - сказал Фандорин. - Старый князь умер сам, от удара. Уверен, что вскрытие это подтвердит.

- А кинжал?! – закричали сразу несколько человек, в том числе и я.

- Сын вернулся из церкви на рассвете. Заглянул в окно оранжереи. Увидел, что отец лежит на полу, мертвый. Раз он умер естественной смертью, значит, мачеха сохраняет права на наследство. Котэ вспомнил про абрага и решил сымитировать убийство. Открыл дверь ключом. Вошел. Взял кинжал двумя руками, размахнулся и воткнул. Константин Луарсабович - субъект нервный, возбудимый. Ажитация удвоила его силы. Удар получился мощным. Молодой человек, правильно ли я восстановил картину случившегося?

- Меня Господь покарал… - рыдал Котэ. -  «Бог бо заповеда, глаголя: чти отца», а я, аки аспид злоядный… Грешен, паки грешен!

Тут Лейла подлетела к пасынку и как стукнет его кулаком в ухо! Хоть и высокородная дама, но влепила знатно. И потом еще стала ногами лупить.

А как ругалась! Я только самые приличные слова оставлю.

- Скотина! Мерзавец! Ограбить меня хотел! Я всем расскажу, что ты своего мертвого папашу, как барана, кинжалом резал! Вся Грузия в тебя плевать станет! Проваливай в свой Париж! Посмотрим, как ты проживешь там на сто рублей в месяц!

Сестра рядом прыгала на хромой ноге, а здоровой тоже норовила пнуть богомольца.

- Получай! Получай!

Батоно Эраст взял меня под руку.

- Пойдемте, господин Ладо. Не будем мешать семейному выяснению отношений. Сейчас они покричат. Потом узнают, что нового завещания не существует, и раскричатся еще г-громче. Аристократы очень утомительная публика.

- Я понял, про что японский стих, - говорю я Фандорину. - Только теперь понял! «Лягушка прыгнула в старый пруд. Плеск воды. Эхо». Это значит: окочурилась старая жаба, только и всего, а шуму потом – прямо преступление века.

- Вообще-то я интерпретирую стихотворение несколько по-другому, - ответил батоно Эраст. -  Само событие бывает менее важным, чего его резонанс. Как эхо бывает громче и раскатистей подлинного звука. Но может быть, ваше толкование п-правильней.

Люблю вежливых людей. И хочу закончить свой рассказ тостом про вежливость. 

Пусть нас на этом свете любят немногие, но очень сильно, а все остальные пусть будут с нами просто вежливы, больше от них ничего не нужно.

А кто выпьет не до дна, тому не достанется от людей ни любви, ни даже вежливости.  

Выбор продолжения:

Вы прочитали ветвь повествования для выбора жить сердцем. Хотите сделать шаг назад и прочитать вариант концовки для выбора жить умом?

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост третий. Круги по воде.

Или, может быть, вы хотите сделать два шага назад и прочитать как развивались события на Розовой половине?

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост второй.На Розовой половине.

Или даже начать с самого начала и прочитать версию истории от Арона Бразинского?

Откройте оглавление и перейдите на главу Жабе с Басё. Повесть-машаль.

Тост третий Или гадюка?

Тоже, как вы, думаю!

Наш преступник… или преступница хитрый и умный. И кроме как умом ее, то есть его, нет, наверно все-таки ее не возьмешь. Чутье для собаки хорошо, а мы люди. Правильно?

Так я Фандорину и сказал.

- Что ж, - говорит, - тогда нужно выбрать дедуктивный метод, больше всего подходящий для нашей ситуации. Мы явно упускаем из виду нечто важное. Или же видим, но в искаженном свете. Помолчите немного. Дайте мне сосредоточиться на з-задаче.

Мы вернулись на место преступления, где бедный Луарсаб всё лежал под буркой. Фандорин стал ходить по оранжерее, щелкая своими четками. Я смотрел на него, поворачивал голову вправо-влево, вправо-влево и скоро заскучал.

Скучать я плохо умею. Сразу начинаю новый тост сочинять, на будущее.

Тост у меня получился русский, потому что я на Фандорина смотрел (а он русский).

Поехал богатырь по белу свету славу искать. Едет на коне по чистому полю, вдруг видит – камень. На камне написано: «Налево пойдешь – голову положишь. Направо пойдешь – инвалид будешь. А прямо пойдешь – даже говорить не хочу, такой там ужас».

Вы бы куда поехали: налево, направо или прямо?

Богатырь подумал-подумал и назад повернул, домой. Потому что он умный был.

Так выпьем за то, чтобы мы никогда не ходили туда, куда умные люди не ходят.

Налил я себе вина, чтобы за это выпить, но батоно Эраст вдруг остановился и говорит:

- Пожалуй, здесь следует применить метод, который называется «Лягушка Басё».

- Лягушка чего? – спрашиваю.

- Не чего, а кого. Старинного японского поэта по имени Басё. Он для японцев как Шота Руставели. Только Руставели сочинял очень длинные стихи, а Басё сочинял очень короткие. В большинстве из них всего три строчки. Они называются «хокку».

- Что это за стихотворение – всего три строчки?

- Японцы ценят к-краткость.

- Представляю, какие у них тосты. «Банзай!» – и выпили?

- Не «банзай», а «кампай», но давайте не будем отвлекаться. Самое знаменитое хокку великого Басё звучит так:

- Красиво. А что это значит?

- Перевести можно так:

Мне не понравилось. Вежливо говорю:

- По-японски было красивей. Что это за стихотворение – «плюх»?

Он мне:

- Вот и Басё хотел, чтобы читающий об этом задумался. Представил себя лягушкой, прыгающей в пруд. Когда субъект приходит в соприкосновение с объектом, возникает эфемерный, одномоментный эффект.

Это я не понял.

- А?

- Впрочем, не будем углубляться в т-трактовку классического шедевра. У него восемьдесят восемь канонических интерпретаций, не считая бесчисленного количества индивидуальных. Потому что каждый волен понимать хокку по-своему. Тем более, что в основе моего дедуктивного метода не общеизвестный вариант стихотворения про лягушку, а одна из его ранних редакций. Басё несколько раз менял концовку. При запутанном расследовании, которое ходит к-кругами и никуда не приводит, я беру на вооружение такую версию трехстишья:

Я заметил:

- Гадюки в воду не прыгают. Они ползают.

- Японские гадюки-мамуси прыгают. Но оставим серпентологию. Вы заметили, как последняя строчка перевернула весь смысл стихотворения? Мир, который кажется идилличным, может таить в себе ядовитую опасность.

Так и есть. Например, в прошлом году распечатал я кувшин старого вина. Понюхал – ароматное. А выпил – три дня живот болел. Испортилось!

- Кто-то прыгнул в воду, - продолжил батоно Эраст. - Нам показалось, что это безобидная зеленая лягушка. Но что, если это была зеленая з-змея?

Он  повернул голову и стал смотреть на стену, где висел ковер, а на нем – старинное оружие. Подошел. Я думал, он хочет поглядеть на место, где был кинжал, которым зарезали Луарсаба. Но Эраст-батоно стал трогать другие кинжалы и сабли.

- Черт! Надо было обратить на это внимание раньше.  Всё оружие идеально отреставрировано.

- Князь собирал красивые клинки, - объяснил я. -  Покупал их у старьевщиков, отдавал оружейнику в Озургети, чтобы ремонтировал. 

- А вы з-заметили, что у кинжала, которым убили князя, трещины на рукоятке?

Я подошел, приподнял бурку – осторожно так, чтобы еще раз нехорошее лицо покойника не увидеть. Поднял кинжал.

Точно! Костяная рукоятка треснутая и немножко погнутая.

- Может быть, Луарсаб хотел оставить кинжал, какой есть? – подумал я вслух. - Это же реликвия. Сам Мамука Великий в руке держал.

- Не исключено. Но я хотел бы знать это наверняка. Кто может ответить, была ли рукоятка такой до убийства?

- Можно у Иванэ спросить. Он всё знает.

- Ну так идемте к нему.

- Погодите, - говорю. -  Я про гадюку хороший тост вспомнил. Может быть, тоже для дедукции пригодится.

Жила была на свете очень злая и очень ядовитая гадюка. Кого ни встретит – кусает, а кого укусит – из того дух вон. Все гадюку боялись, никто ей на глаза не попадался. Куда ни поползет – нигде ни души. Такая репутация.

Гадюка злится, яд копит, а девать его некуда.

И вот заползла она однажды в темный лес. Вдруг видит – стоит кто-то в красной шляпе. Не бежит. Гадюка обрадовалась, шипит: «Ты почему от меня не бежишь?». Этот, который в шляпе, отвечает: «Я не могу убежать, я гриб». «Хо-хо, - говорит гадюка. – Я тебя сейчас укушу!». Укусила, заболела и померла. Потому что это был мухомор.

- А за что при этом нужно пить? – спрашивает батоно Эраст.

Хотел я ему объяснить, но тут за окном вдруг раздался громкий визг – из сада.

- За мной! – крикнул Фандорин.

Распахнул окно, спрыгнул. Я за ним.

В саду, среди кустов жасмина, стояла  княжна Нателла, вся дрожит. Пальцем куда-то тычет.

- Глядите, что здесь!

Смотрю – в траве лежит молоток. Я нагнулся – вай ме! На нем засохшая кровь!

- Всем отойти! – велел Фандорин. - Здесь могут быть следы!

Я отошел. А Нателла повернулась и побежала прочь. Хромает, руками машет. Напугалась, бедная. Подростки они такие – только прикидываются, что их ничем не проймешь.

Фандорин двумя пальцами взял молоток, оглядел…

- Ну вот вам и разгадка. Князя не проткнули кинжалом. Убийца вколотил кинжал в неподвижно лежащее тело. Молотком. Летели брызги к-крови. Вот почему рукоятка кинжала треснута и погнута… А это значит…

И умолк.

- Что значит? Что? – поторопил я его.

- Что удара огромной силы не было. Не было и аффекта. Мы имеем дело с хладнокровным, расчетливым убийством. Преступник увидел – допустим, через окно, - что князь упился и заснул. Сходил куда-то за молотком. Влез.  Если преступление готовилось, шпингалет на окне мог быть повернут заранее. Убийца снял с ковра самый большой и тяжелый кинжал. Вколотил его в сердце спящему. Вылез, прикрыв окно. Молоток зашвырнул в к-кусты.

- Хотел, чтобы подумали на кого-нибудь сильного, а сам слабый, да? – ахнул я. - Э, хитрый какой. Нет, хитрая! Это ведь и женщина могла сделать! Даже скорее женщина, чтоб на мужчину подумали! Но не княжна Нателла. Без нее мы не нашли бы эту улику…

Я ему преступницу, как на блюдце, даю, а он не слушает! Всё молоток рассматривает.

- Странный, однако, инструмент. Какому п-плотнику пришло в голову сделать рукоятку из эбенового дерева, да еще с резьбой?

Давеча, когда я увидел, что на молотке кровь, сразу отвернулся, не стал смотреть. А теперь пригляделся получше.

- Это же молодого князя молоток, - говорю. - Котэ им по глине лупит, когда скульптуру делает!

- Ну вот вам и разгадка, - усмехнулся Фандорин. - Идемте!

Мы пошли на Синюю половину, к Константину Гуриани. Дело все-таки оказалось простым. Кому выгодно, тот и убил.

Поднялись по лестнице на второй этаж, идем по коридору. Вдруг - дадах! – выстрел!

И крик, девичий:

- Ииииии!!!!

Мы кинулись вперед.

Слышу голос Иванэ:

- Костя! Боже!

Из мастерской, где князь своих уродов лепит.

Вбегаем, а там – ужас.

Котэ на полу лежит, в руке револьвер, из головы кровь хлещет. Сразу видно – совсем мертвый... Княжна Нателла тоже лежит. Мертвая или живая, не разберешь. Между ними мечется Иванэ. Он-то живой.

Лепечет:

- Костенька… Наташенька… Господи, что же это?!

Нателла-то все-таки живая оказалась. Застонала, бормочет:

- Дядя Ваня… Мне плохо…

- Что здесь произошло? – спросил Фандорин.

Управляющий обернулся.

- Я не знаю! Я услышал выстрел, крик… Я прибежал… Не знаю, к кому кидаться… Костя мертвый! О боже! Наташенька, милая, ты цела?

- Да, - бормочет она. -Только голова кружится…

Батоно Эраст над нею наклонился:

- Что здесь произошло, мадемуазель?

- Я из сада пошла к Котэ... Сказать, что нашла окровавленный молоток... Он стал весь белый... Вынул из стола револьвер, приложил к голове – и… У меня стало темно в глазах. Кажется,  я упала…

Иванэ над нею кудахчет:

- Это обморок, просто обморок! Не смотри на Котэ, девочка, смотри на меня!

Она повернула к нему голову, кроткая, как овечка.

- Хорошо, дядя Ваня…

Иванэ обнял бедняжку, стал гладить ее по волосам.

А я подумал: ах, деньги-деньги, что вы делаете с людьми! Сын родного отца убил, а потом себя. Теперь его даже на церковном кладбище не похоронить – самоубийца. А на том свете Господь и за то, и за другое спросит...

Фандорин поднял револьвер, разглядывает. Револьвер маленький, черный, блестит. Похож на птицу чхарт, в честь которой моя фамилия – Чхартишвили.

Настроение у меня было грустное.

- Батоно Эраст, почему оружие всегда такое красивое? – говорю. - Ведь смерть, которую оно приносит, безобразна?

Не стал со мной про философское говорить.

- Хм. «Бульдог» в идеальном состоянии. Недавно смазывали…

Вытер ладонь платком. Потом наклонился над самоубийцей, зачем-то осмотрел его руки.

Иван Степанович кричит:

- Девочка опять лишилась чувств! Господа, помогите мне перенести ее на диван!

Фандорин отодвинул его.

- Нужно измерить п-пульс.

Взял княжну за запястье, и поднес кисть к самому носу. Понюхал и говорит:

- Полноте ломать комедию, мадемуазель.

У Нателлы открылись глаза. Они были сухие и очень, очень злые.

- Не сомневаюсь, что из вас получился бы отличный б-брокер. Но теперь навряд ли.

- Господи, что вы говорите?! – возмутился Иванэ. - Вы сумасшедший! Наташенька, не слушай его!

Батоно Эраст на него не смотрел, только на княжну.

- Отлично разработанная комбинация, браво. Прикончить отца так, чтобы оградить себя от подозрений. Оставить без наследства мать. Свалить вину на брата. И в результате получить все состояние в полное свое распоряжение. Иван Степанович в вас души не чает, он сохранил бы имущество в неприкосновенности до вашего совершеннолетия. А там – Америка, небоскреб и весь мир у вас под ногами. Скажите, вы с самого начала собирались инсценировать самоубийство брата? Подкинуть молоток следствию, когда оно зайдет в тупик, и представить дело так, что Константин Гуриани в отчаянии застрелился? Но вы подслушали за дверью, что я заинтересовался треснувшей ручкой кинжала, и решили ускорить события. 

Иван Степанович, тихий человек, раскипятился:

- Что вы себе позволяете?!! Сударь, как вы смеете обвинять в подобных ужасах ребенка? Безо всяких оснований!  Я не позволю! Никто, никто этому бреду не поверит!

- А вы понюхайте ладонь «ребенка». Она пахнет ружейной с-смазкой. На подоле платья – вон, видите, - пятно. Это княжна вытерла испачканную руку. Зато у ее брата ни на правой, ни на левой руке следов прикосновения к рукоятке револьвера нет. Это доказательства неоспоримые, их признает любой суд. Наследства вы будете дожидаться в колонии для несовершеннолетних преступниц, мадемуазель. Только боюсь, что ваша опекунша, ее сиятельство Лейла Давидовна, вам мало что оставит.

Тут княжна Нателла как вскочит на ноги, будто чертик из табакерки.

- Тварь! Сволочь! Скотина!

И как вцепится своими острыми ноготками в лицо батоно Эраста! Еле мы ее оттащили...

Потом, в ванной комнате, Фандорин разглядывал свое лицо, ставшее похожим на  матросскую тельняшку, и сильно расстраивался.

- Как я покажусь в таком виде синопскому паше? Что он подумает?

Я посоветовал протереть царапины чачей. Кто знает, не  ядовитые ли когти у Нателлы Гуриани.

Прыгнула в воду гадюка...

- Выглядите вы, конечно, не красавцем, - говорю. - Но давайте я вам про красоту тост скажу. Он вас утешит.

И вы послушайте. Этим тостом заканчивается моя история.

Однажды Красота сказала Добру: «Давай спорить, кто из нас лучше?».

Добро говорит: «Давай. Споры полезны, в них рождается истина. Начинай».

Красота говорит: «Я лучше, потому что без меня на свете темно и скучно».

Добро хотело ответить: «А без меня на свете холодно и страшно», но не стало. Вместо этого сказало: «Твоя правда, ты лучше». Добро – оно ведь доброе.

Тут спор и закончился, и это было очень красиво. Потому что красота не всегда добрая, но Добро всегда красивое.

Так выпьем за то, чтобы мы были добрыми, а красота никуда не денется, сама придет.

Э, за это до дна!

Выбор продолжения:

Вы прочитали ветвь повествования для выбора совиная мудрость. Хотите сделать шаг назад и прочитать вариант концовки для выбора собачье чутье?

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост третий. Иль показалось?

Или, может быть, вы хотите сделать два шага назад и прочитать как развивались события на Синей половине?

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост второй.На Синей половине.

Или даже начать с самого начала и прочитать версию истории от Арона Бразинского?

Откройте оглавление и перейдите на главу Жабе с Басё. Повесть-машаль.

Тост третий Иль показалось?

Согласен с вами! Тоже так решил.

Говорю Фандорину:

- Кто самый лучший сыщик? Собака-ищейка. Она не дедуктирует, нюхом берет. Ум может обмануть. Нюх – никогда. Навоз розой не пахнет.

Он мне:

- Чтоб ищейка взяла след, нужно его сначала обнаружить. Где у нас тут с-след? Что нюхать будем?

- Цепочку нюхать будем.

Но батоно Эраст не стал нюхать цепочку.

- Помолчите, пожалуйста, - сказал. - Мне нужно рассредоточиться.

Я переспрашиваю:

- Сосредоточиться?

- Сосредотачиваются, когда полагаются на рацио, - отвечает. - А когда делают ставку на вдохновение, нужно, наоборот, децентрализировать сознание и слиться с к-космосом. Рассредоточиться.

«Космос» я знаю – это всё, что не Земля.

В церкви в космос через молитву выходят. Но Фандорин молиться не стал.

С космосом он слился так. Сел на пол, руки на коленки положил ладонями кверху, глаза наполовину закрыл – и застыл.

Минуту сидит, другую, третью. Мне скучно стало. Когда мне скучно, я новый тост придумываю. За что будет тост – я сразу решил. За космос.

Жила-была в океане маленькая рыбка. Ей все время хотелось пить, потому что морская вода соленая. Сколько ее ни пей, жажда только сильней становится. Поэтому рыбка пила-пила, не останавливалась и в конце концов весь океан выпила. Стала рыбка большая-пребольшая. Лежит на бывшем дне океана, вода у нее в брюхе плещется. С неба дождик польется – откроет рот, сладкой воды попьет. Вах, говорит, хорошо! И дальше лежит, плавником пошевеливает.

Так выпьем же за то, чтобы ты был не частицей бескрайнего Космоса, а Космос был частицей бескрайнего тебя.

Вот какой тост я придумал. Для застолья немножко сложный, но для самого себя подходящий.

Я вам совет дам. Если вы пьете в одиночку, тоже всегда говорите тосты. Сами себе. Никогда пьяницей не станете.

Налил я вина, но выпить за космос не успел, потому что батоно Эраст вдруг хлопнул в ладоши.

- Ну вот что. Будем действовать методом, который называется «Лягушка Басё». Басё – это великий японский поэт, живший двести лет назад.

- Лягушка – это наша бакаки? Которая квакает? Такая скользкая, зеленая, противная? Как может быть великий поэт лягушкой? 

- Нет-нет, - говорит. – Великий поэт Басё сочинил про лягушку свое самое знаменитое стихотворение. Оно очень короткое, всего три строчки, и покажется вам странным. Но вы закройте глаза, ни о чем не думайте. П-просто вообразите себе:

- И всё?

- Поэт сказал этим всё, что хотел. Дальше – вы сами. У этого стихотворения есть много толкований. Может быть, оно про быстротечность бытия. А может быть, про эфемерность красоты. Или про что-то совсем другое. Каков человек, таково и толкование.

- Знаю! – догадался я. - Это стихотворение про то, что даже маленькая лягушка может сделать большой шум.

- Если хотите, то и про это. Но для моего дедуктивного метода нам понадобится не классический вариант стихотворения, а одна из его ранних редакций. Известно, что первые две строчки Басё сложил сразу, а концовку несколько раз менял, пока не нашел ту, что его устроила. Та концовка, которая нам пригодится, вот какая:

Я немного поразмыслил. Спрашиваю:

- А чем это поможет нашему следствию?

- Данный метод основан на том, что сомнению п-подвергаются все известные нам факты. Вы забыли вернуть Дареджан цепочку. Дайте-ка.

Взял цепочку, натянул.

- Среди звеньев нашей с вами логической цепочки какое-то может оказаться  иллюзорным, мнимым. Давайте снова переберем их одно за другим.

Я согласился:

- Давайте. Князь мертвый? Мертвый. Кто-то его кинжалом проткнул? Проткнул. Цепочку нам кто-то подсунул, чтобы мы на Дареджан подумали? Подсунул. Подсунуть могли только княгиня или княжна? Только они. Княгиня Лейла женщина сильная, крутого нрава, но ей убивать мужа было невыгодно. Так? Так. Княжна Нателла что угодно могла натворить, она маленькое чудовище, но ей с такой силой кинжал не воткнуть. Тоже так. Какое же из этих звеньев неправильное? Все правильные.

Батоно Эраст в ответ:

- Возможно есть звено, которого мы не видим.

Я пожал плечами:

- Если он невидимое, что тут можно сделать?

- Обратиться за помощью к тому, кто поможет увидеть невидимое. Кто умеет видеть невидимое?

- Тот, кто умный, - отвечаю.

- А кто в этом доме самый умный?

- Иванэ. Остальные все полоумные, сами видели.

- Значит, идемте к Ивану Степановичу. Может быть, он откроет нам глаза на что-то, чего мы пока не увидели.

И мы пошли к Ивану Степановичу.

Он сидел у себя в кабинете, печальный и задумчивый. Потому что умному человеку всегда есть о чем печалиться и задумываться. Особенно если вокруг творится такое.

- Иван Степанович, - сказал ему Фандорин, - Вы единственный из обитателей дома, кто никак не зависел от завещания. Кто бы ни стал новым владельцем поместья, на вашем положении это не отразится. Любой наследник оставит вас управляющим. Я заметил, что все члены семьи Гуриани в вас души не чают.

- Я тоже ко всем ним привязался, - грустно улыбнулся Иванэ. - Они, конечно, очень… харáктерные, всяк по-своему, но у каждого есть и достоинства.

- Даже у покойного Луарсаба Гуриани? – удивился Фандорин. – Я про него слышал только п-плохое.

- Ну что вы! Луарсаб Вахтангович был редкий человек! Мечтатель, грезивший о несбывшемся. О далеких морях и островах, о земном рае. И он очень страдал от одиночества. Это ведь ужасно, когда самые близкие люди тебя не любят и ты подозреваешь, что они ждут-не дождутся твоей смерти… Конечно, Луарсаб Вахтангович сам в этом виноват. У него был очень трудный характер, ему немного не хватало деликатности...

Я не удержался, хмыкнул.

- Это всё равно, что сказать «свинье немного не хватало аккуратности!».

Управляющий поглядел на меня с укором. 

- И все равно, Луарсаба Вахтанговича очень жалко.

- А какие достоинства вы находите в остальных членах семьи? – с интересом спросил Фандорин. – П-признаться, они произвели на меня тягостное впечатление.  Супруга еще ладно. Как говорится, муж и жена – вода темнá, но собственные дети! Я не заметил, чтобы они г-горевали по родителю.

- Ах, как вы к ним несправедливы! – расстроился добрый Иванэ. -  Костя, конечно, очень эгоцентричен, но художники все такие. Мне кажется, у мальчика огромный талант. Я мало что понимаю в искусстве, но Костины скульптуры по меньшей мере оригинальны. Не следует подходить к человеку искусства с обычными мерками. И потом Костя  чрезвычайно одухотворенный, до экзальтированности верующий юноша. Это недюжинная личность!

- А княжна? Это, как точно выразился господин Ладо, маленькое ч-чудовище? Неужто вы и в ней усматриваете какие-то достоинства?

- Наташенька? Господи, да разве вы не поняли, что за ее колючестью скрывается ранимое, обнаженное сердце? Ей шестнадцатый год, это возраст, когда девушка раскрывается, как цветок, ждет любви. А у бедной Нателлы увечье, хромая ножка. Девочка знает, что любви в ее жизни никогда не будет и, конечно, это очень ее ожесточает. Но вы посмотрите, какая она умненькая, сколько в ней характера! А эта ее мечта об Америке и самом высоком небоскребе? Ведь прелесть что такое!

Батоно Эраст рассматривал управляющего с любопытством.

- Ну уж княгиню, я полагаю, даже вы «прелестью» не назовете. Злющая, бессердечная, брызжущая ненавистью мегера.

- Кто, Лейла Давидовна?! О, на ее счет вы тем более ошибаетесь! Она удивительная женщина. Ей очень не повезло в жизни. В ранней юности ее выдали за нелюбимого, чуждого ей человека. Колючесть, даже грубость – это своего рода черепаший панцырь, под которым Лейла … я хочу сказать, Лейла Давидовна прячет нежную и мягкую душу.

- Нежную и мягкую?! – поразился Фандорин. - Ну уж это, извините, совсем маниловщина! Княгиня – просто к-кобра. Того и  гляди вопьется ядовитыми клыками.

У Ивана Степановича от возмущения задрожал голос.

- Не надо так про нее говорить! Вы ее совсем не знаете! Вот, видите мой шарф?

Он потрогал шарф, которым была обмотана его шея. В кабинете было холодно – поздняя осень. Из-за несчастья дом не топили.

- Его связала для меня Лейла Давидовна, собственными руками. Потому что в прошлом месяце я простудился и никак не мог справиться с кашлем. Вот какая это женщина, а вы – «кобра». Стыдитесь!

Батоно Эраст потупил голову.

- Сожалею, что рассердил вас. Беру свои слова обратно и прошу за них извинения.

- Ну то-то же… - проворчал Иванэ. – Вы, сыщики, из-за своего ремесла видите в людях только плохое. Хорошее вас не интересует.

- Кто убил господина Гуриани – вот что меня сейчас интересует. Не сомневаюсь, что вы знаете людей, живущих в доме, лучше, чем я. Скажите – не по логике, а по вашему ощущению – кто из них совершил убийство? Ведь вы как умный человек понимаете, что князя убил кто-то свой, д-домашний. Кого вы подозреваете?

- Никого. – Иванэ смотрел на Фандорина ясными, глазами. - Я вообще об этом не думаю.

- Почему?!

- Потому что умный человек знает, о чем можно думать и о чем нельзя. Я запретил себе задаваться этим вопросом. И не задаюсь им.

Больше батоно Эраст управляющего ни о чем не спрашивал.

- Б-благодарю. Вы мне очень помогли.

И мы вышли.

Я думал, что Иван Степанович очень хороший человек. Сейчас мы с вами немножко выпьем за то, чтобы все наши друзья были очень хорошими людьми, а все очень хорошие люди были нашими друзьями, и я расскажу, что было дальше.

Не до дна!

Иванэ меня растрогал.

- Батоно Эраст,  - говорю, - я назвал Ивана Степановича умным, а он больше, чем умный. Он мудрый. Эх, как бы мне научиться не думать о том, о чем нельзя думать?

- Ум и мудрость – совсем разные вещи, - ответил мне Фандорин. - Умному человеку труднее достичь мудрости, чем неумному. Мешает изворотливость мысли. Мудрость всегда п-проста. Да бог с нею, с мудростью. Был бы я мудрец, ни одного преступления не раскрыл бы. Говорил бы себе: «Суета сует, всё суета. Что пользы человеку от трудов его? Что было, то и будет делаться. Творящий зло от зла и погибнет, надо лишь предоставить его собственной к-карме».  Кому нужен такой сыщик?

Я спросил:

- Вы говорите, что Иванэ вам помог. В чем помог? Он же сказал, что даже не думал про то, кто убийца!

- Зачем ему про это думать, если он и так знает. Но теперь и я это з-знаю.

Я замер на месте.

- Откуда?!

- Одно звено цепочки – не то, чем оно казалось.

- Какое?! – закричал я. - Кто убийца?

- Идемте, - говорит. - Сейчас узнаете.

Он повел меня через Синюю половину дома в оранжерею, а оттуда на Розовую половину.

Мы снова оказались у княгини Лейлы.

Она встретила нас нелюбезно.

- Господи, что еще вам от меня нужно? Лучше бы мы обратились в полицию! Тоже еще звезда сыска, элементарного преступления раскрыть не можете! Тут ведь распутывать нечего! Убийцу и искать не нужно, это мой гнусный пасынок!

- Я как раз пришел сообщить вам, сударыня, что убийца найден. И это не ваш пасынок, - сказал ей батоно Эраст.

- А кто же?

- Ваш управляющий. Он сам п-признался. Велите послать за полицией.

Я разинул рот, а княгиня стала белая, как снег на горе Гомистма.

- Не может быть! Какая ему выгода убивать моего супруга? Уверяю вас, вы ошибаетесь! Иван… Степанович не способен на убийство. Не такой это человек!

- И тем не менее он признался, - пожал плечами Фандорин. - Я спросил про причину – отказался отвечать. Говорит: «Довольно с вас моего признания. Зовите полицию, я от своих слов не откажусь». Полагаю, управляющий растратил хозяйские деньги и боялся, что князь его разоблачит. Самое обычное дело.

Княгиня вскочила. Щеки бледные, глаза горят.

- Вы низкий человек, вам неведомо слово «благородство»! Иван Степанович не убивал моего мужа. Я это доподлинно знаю!

- Откуда?

Она зажмурилась – и как в омут головой:

- Мужа убила я. Иван Степанович взял на себя вину, чтобы спасти меня. Он знает правду. Я требую очной ставки! Я докажу, что это я убила!

Я не поверил своим ушам, а батоно Эраст и не подумал удивляться.

- Очная ставка не понадобится. Я знаю, что мужа убили вы. И не сомневался, что вы сознаетесь. Дальше поступайте, как знаете. Хотите бежать – бегите. Арестовывать вас я не буду, я не п-полиция. Пойдемте, господин Ладо. Больше нам здесь делать нечего.

Княгиня упала в кресло, закрыла лицо руками. Фандорин слегка ей поклонился и вышел.

Я догнал его в коридоре.

- Как вы узнали?! Почему вы были уверены, что она сама признается?!

- Вы шарф видели? Ничего странного в нем не з-заметили?

- Так себе шарф, - говорю. - Связан вкось и вкривь.

- В том-то и дело. Так вяжут, когда совсем не умеют. В каком случае гордая, надменная женщина вроде Лейлы Гуриани возьмется за рукоделие, которым совершенно не владеет? Из-за чего? Верней из-за кого?

- Из-за кого?

- Из-за человека, которого любит. Наше ошибочное звено было в том, что мы изначально считали это убийство преступлением, совершенным из-за денег. А деньги здесь ни при чем. Княгине было все равно, кому достанется наследство. С милым рай и в шалаше. Она любит Ивана Степановича и хотела освободиться от ненавистного мужа. Знала, что ее заподозрят в п-последнюю очередь, на то и был расчет. Уверен, что Ивана Степановича в свои планы она не посвятила. Вы его знаете – это не человек, а божья коровка. Потому-то наша тигрица в него, вероятно, и влюбилась. Противоположности притягиваются. Завещание ни при чем. Никакая лягушка в пруд не прыгала. Всем это только п-показалось.

В ту минуту у меня родился тост. Про мудреца и про кошку. Наливайте вино.

Жил на свете мудрец, который знал все человечьи языки и даже некоторые звериные. Он жил вдвоем с кошкой. И однажды сказал себе: «Вот я с кошкой живу, а что она думает, не знаю. Надо мне кошачий язык выучить». И выучил.

У кого есть кошка, знают, что кошки по полдня спят. И вот просыпается кошка однажды, а мудрец ей по-кошачьи говорит: «Мяу, говорит, доброе утро, Кэти». (Кошку звали «Кетеван», но она отзывалась на «Кэти»).

Кошка глаза вытаращила, говорит: «Мяу-мяу», что значит «Приснится же такое!».

Мудрец ей: «Давно хочу тебя спросить. Почему ты по полдня спишь, какие видишь сны?».

«Странные, - отвечает Кэти. – Вообще-то я тигрица, живу на воле, все в джунглях меня боятся, а сны всегда вижу одни и те же. Что я маленькая и живу на подоконнике у чудака с белой бородой. Теперь вот еще приснилось, что он со мной разговаривает!».

Так выпьем за то, чтобы не путать сны с реальностью и всегда знать, что происходит на самом деле, а что нам только кажется.

За это – до дна!

Выбор продолжения:

Вы прочитали ветвь повествования для выбора собачье чутье. Хотите сделать шаг назад и прочитать вариант концовки для выбора совиная мудрость?

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост третий. Или гадюка?

Или, может быть, вы хотите сделать два шага назад и прочитать как развивались события на Синей половине?

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост второй. На Синей половине.

Или даже начать с самого начала и прочитать версию истории от Арона Бразинского?

Откройте оглавление и перейдите на главу Жабе с Басё. Повесть-машаль.

Жабе с Басё

Повесть-машаль

МАШАЛЬ ПЕРВЫЙ

Красивый господин

Я вам сказал, что ко мне обращаются за хорошим советом, но не стал говорить «в мудреном деле», ибо это и так понятно. Кто станет платить три рубля – а меньше я не беру – за совет в простом деле?

А еще люди знают, что доверить Арону Бразинскому секрет - все равно, что закопать его в землю, и даже лучше, потому что земля иногда  отдает сокрытое, а я – никогда и ни за что. Э-э, если бы я взял лопату и стал выкапывать все секреты, которые во мне зарыты, город Брест-Литовск разлетелся бы на куски, как пороховой погреб!

Если б вы только знали, какие люди и с какими заботами обращались за помощью к Арону Бразинскому, вы бы ахнули. Но я молчу и буду молчать. Вот почему моя семья, слава б-гу, живет в добром достатке и по субботам имеет в бульоне курицу. Конечно, я не Бродский и не Высоцкий, но когда моя дочь Мариам войдет в возраст, я смогу дать за ней приданое, которого не будет стыдно.

Вы спросите: «А как же ты собираешься рассказывать нам про удивительные и страшные события? Или они не секретные?». «Какие же они секретные, если про них даже в губернской газете написано», - отвечу вам я. Да только я знаю побольше ихних репортеров, потому что видел всё собственными глазами. И не только видел…

Но, как говорится в священной книге, «Не уподобляйся собаке, что пытается ухватить себя за хвост». Начну не с хвоста, то есть не с конца, а с начала.

Вы все, конечно, знаете фирму «Горалик», что торгует тканями и готовым платьем. У них большой магазин на Ново-Бульварной улице, лавка в Высоко-Литовске и еще одна в Новогрудске, да склады, да пошивочная мастерская, да лоскутный промысел. Это такая семья! Настоящие миллионщики – в банке у них тыщ пятьдесят денег или даже сто.

 И вот в  шаббат, рано утром, прибегает ко мне Ханан Стефанович, старший приказчик Гораликов. Весь бледный и трясется, будто чахоточный при последнем издыхании.

«Беда у нас, реб Арон! Хозяин помер!».

Хозяин – это Либер Горалик, про которого я скажу только, что без него на этом свете стало лучше, а на том хуже, и больше ничего говорить не буду, потому что человек помер и надо иметь такт.

Выслушав Ханана, я сначала подумал: «Туда Либеру и дорога», а вслух сказал: «Ай-я-яй, какое горе!».

«Это еще не горе, это еще пол-горя, даже треть горя, - причитает Ханан Стефанович. – Вторая треть – что Либера убили! А третья – неизвестно кто убил!».

«Почему же, говорю, уважаемый, вы прибежали ко мне, а не в полицию?». Но сам-то уже сообразил почему. Если убил неизвестно кто, значит будет следствие. Я люблю книжки про сыщиков читать, но у нас в Брест-Литовске вместо Ната Пинкертона и Шерлока Холмса полицейский пристав Колюбакин. И если Колюбакин начнет следствие в богатом еврейском доме, то этот дом очень скоро перестанет быть богатым - такой это Колюбакин.

«И вы хотите, чтобы преступника нашел я, пока полиция не узнала об убийстве» - не спрашиваю, а говорю я, потому что зачем спрашивать если и так понятно.

Среди секретных дел, по которым ко мне обращаются евреи города Брест-Литовска, бывают и злодейские, в которые незачем пускать русскую полицию. Я же говорю, я книжки про сыщиков читаю, я много чего оттуда узнал. И как улики собирать, и как свидетелей допрашивать. В прошлом году я прославился на весь уезд, когда нашел похищенную дочь резника Мееровича. Похитители потребовали за нее выкуп в тысячу рублей, угрожая оттяпать бедной девушке уши, и в знак серьезности своих намерений  уже прислали отцу ее обрезанные волосы.

Меерович сказал мне: «Верните мою дочь. Если с ушами – я вам дам пятьсот рублей, если без – сто».

И я нашел Малку Меерович не только с ушами, но и с Шмуликом Левинзоном. Они решили убежать в Варшаву, потому что резник никогда бы не выдал дочку за подмастерье портного. Тысяча рублей молодым была нужна на новую жизнь, а волосы Малка сама себе отрезала, потому что в Варшаве модные девушки с косами не ходят.

Денег мне, правда, резник не дал. Сказал: «Раз похищения не было, не за что и платить». Зато люди на улице показывали на меня пальцем и говорили: «Вон идет Арон Бразинский, тот самый, который нашел непутевую дочку резника».

Так что Ханан Стефанович неспроста прибежал в субботнее утро именно ко мне.

Кричит: «Нужно поскорей раскрыть это ужасное злодейство и сообщить в полицию, кто убийца! В субботу пристав парится в бане, к нему все равно не сунешься. В воскресенье у гоев выходной, но не позднее, чем в понедельник утром надо поднести полиции раскрытое дело на блюдечке, иначе начнется канитель – не приведи Господь!». А еще он сказал, что, если я уложусь в этот срок, семья Горалик отблагодарит меня по-царски: заплатит двести рублей».

Я пошел смотреть на место убийства – так всегда делают сыщики. Слава Б-гу, там никто ничего не трогал и даже близко не подходил – очень уж все перепугались. Картина и вправду была ужасная. Не стану ее сейчас вам описывать, чтобы потом не повторяться – вы и сами не захотите этакую пакость слушать второй раз.

Ясно было только одно: что ничего не ясно.

Порасспрашивал я Ханана о том, о сём, и говорю:

- Дело это такое, что сам черт себе рога сломает. А времени у меня только один день. Мало.

Он мне:

- Почему один? Два! Сегодня и завтра!

Я на него укоризненно посмотрел:

- Стефанович, вы, может быть, не еврей? Вот и фамилия у вас подозрительная. А я, знаете ли, еврей и чту субботу. Какое в субботу расследование? Тяжелого не поднимешь, бумаги покойника не разберешь, свет не зажжешь, не говоря уж о том, что следствие – это работа. Мозгами, допустим, я шевелить могу, Тора не воспрещает, но если понадобится использовать руки – это уже будет запрещенная млáха.

Стефанович заохал, запричитал, что я его без ножа режу, как будто Тору писал я. Потом просит: «Придумайте что-нибудь, ребе, вы же самый умный человек в Брест-Литовске!».

Ну и я, конечно, придумал. Как было после таких слов не придумать?

Вот как получилось, что утром субботнего дня я оказался в самой лучшей городской гостинице "Европейская". Там два каменных этажа, вывеска с золотыми буквами, зеркальные окна и номера с ватер-клозетами. Зимний дворец, а не гостиница!

Портье там реб Зуся Хемницер, которого некоторые тоже называют самым умным евреем Брест-Литовска. Я не спорю. Пускай. Умные люди друг сдружкой умом не меряются.

Зусю уважают даже гои. Хозяин «Европейской» разрешает Зусе по субботам ничего не делать, а просто сидеть на стуле, читать книгу и посматривать вокруг. От Зуси Хемницера, даже если он просто посматривает вокруг, больше пользы, чем от десяти обычных портье. Потому что Зуся знаток человеческих душ. Если он, не отрываясь от благочестивой книги, слегка поднимает левую бровь, это значит, что клиент опасный человек – буян или пьяница или какой-нибудь марвихер или вообще террорист и что давать ему номер не нужно. А если Зуся поднимает правую бровь, то надо дать клиенту самый лучший номер со скидкой, потому что он человек непростой.

 Кроме того что Зуся портье, он еще шáдхен – сват, помогающий евреям соединиться в браке. Ни в одном другом городе нет столько счастливых семей, сколько у нас в Брест-Литовске – и всё благодаря Зусе Хемницеру. Он знает, какой ключик вставлять в какую скважину, чтобы замок не скрипел и не ломался.

Вот каков реб Зуся. Сейчас вы поймете, зачем я к нему пришел.

Первую часть нашего разговора, когда мы поговорили о здоровье и о том, какие нынче тяжелые времена, а также те пару минут, когда мы для солидности помолчали, потому что умные люди не балаболят, я пропускаю.

Говорили мы на русском. Хозяин «Европейской» мосье Шапиро не разрешает служащим болтать на идише. «У меня гостиница «Европейская», а не шалман тети Песи из Хацапетовки», -  говорит мосье Шапиро. 

Помолчав сколько положено, Зуся меня спрашивает:

- Ну и зачем вы пришли ко мне утром в субботу, имея такой озабоченный вид? Вряд ли вам срочно понадобилась невеста, учитывая, что ваша супруга Циля в прекрасном здоровье, а вашей дочери Мариам подыскивать жениха еще рано.

- Мне нужен хороший шáбес-гой, притом не местный, а из приезжих, кто никого в Брест-Литовске не знает. Я должен исполнить одно очень деликатное дело, в котором моей голове понадобятся руки. Мне нужен неболтливый и сметливый помощник. И он должен быть не каким-нибудь капцаном, а человеком солидным, в чистых воротничках и галстуке, потому что это очень солидный дом, куда я его отведу. Вот почему я пришел к вам в «Европейскую». У вас все постояльцы солидные, но даже солидный человек не откажется заработать за два дня непыльной работы… пятьдесят рублей.

Вообще-то Ханан Стефанович пообещал мне за помощника сто рублей сверху, но я решил, что это я буду смотреть по помощнику, чего он стоит.

И перехожу к делу:

- Ребе Зуся, нет ли среди ваших постояльцев кого-нибудь подходящего? Вам ведь достаточно кинуть на человека один взгляд, чтобы увидеть, на что он годен.

- У нас тут много кто есть, - отвечает. - Сами видите, какой нынче Вавилон.  Это потому что сломался железнодорожный мост, и встали уже два поезда «Москва – Варшава». Во всем городе не осталось ни одного свободного номера и даже, говорят, заняты все частные квартиры.

Я был так озабочен мыслями об ужасном событии у Гораликов, что только теперь осмотрелся вокруг. В вестибюле вдоль стен сидели и стояли люди,  сплошь чистая публика, все хмурые, а некоторые дамы даже заплаканные.

Реб Зуся говорит:

- Ждут, не освободится ли хоть какая-нибудь конурка. Одного коллежского советника только что за десять рублей разместили в бельевом шкафу, так он был счастлив… Скажите, уважаемый реб Арон, а неболтливый и сметливый помощник вам нужен для законного или для незаконного дела? Заметьте, я не спрашиваю, для какого именно, и потом у царя свои законы, а у нас, евреев, свои. Просто если это дело, про которое не нужно знать полиции, обратите внимание  вон на того господина в клетчатом пиджаке.

Я посмотрел. Человек как человек. Сидит, курит, колечки дыма пускает.

- Да ведь это еврей, - говорю. - А мне нужен гой.

Хемницер посмотрел на меня снисходительно.

- Разве вы не видите? Он варшавский еврей, а это все равно что гой. И потом, он вообще – «варшавский». Тертый калач, уж поверьте мне. Я бы такому номер не дал, даже если б они все были  свободны.

«Варшавскими» у нас называют марвихеров, которые промышляют на железной дороге, обчищая богатых пассажиров.

- Про деликатное дело, которым я занимаюсь, полиции знать не нужно, однако же оно требует помощника с совсем противоположной стороны. Требуется не совершить нечто противозаконное, а наоборот найти того, кто учинил преступление. Не обижайтесь, реб Зуся, но больше я сказать не могу.

- И не надо! – поднял обе ладони. - Когда мне станет слишком легко жить, я приду к вам и попрошу: «Дорогой Арон, нагрузите меня вашими заботами, а то мне своих мало». Ну что же… Если вы играете в игру «сыщики-воры»  за сыщиков, вам пригодится вон тот брюнет, что сидит на подоконнике и читает книжку.

Я повернулся. На подоконнике в изящной позе, нога на ногу, покачивая лаковой штиблетой с серебряными пуговками, сидел франт. Прямо картинка: усы в ниточку,   собою нестарый, но височки с импозантной сединой.

- Да с чего вы взяли, что мне пригодится этот хлыщ? – спрашиваю. – Такой, поди, всю жизнь проводит в парикмахерских да перед зеркалом, на себя любуется.

- А вы поглядите, что за книжку он читает.

Глаза у меня вблизи видят уже так себе, зато вдаль очень хорошо. Я прищурился и прочел на обложке название: «Научно-технические приемы расследования преступлений».

И я поблагодарил Зусю Хемницера за помощь,  и дал ему три рубля, потому что столько за хороший совет платят мне самому, после чего пошел знакомиться с человеком, читающим такую подходящую книгу.

По-русски я говорю очень прилично. Потому что в молодости на призывной жеребьевке вытянул – такое уж мое счастье – билетик с двухглавой птицей. Шесть лет потом изучал в сто семидесятом пехотном полку  язык поэта Пушкина и фельдфебеля Зарубайло. И знаете что? Я не жалею. Как говорится, умному человеку и чесотка на пользу. 

Подхожу я к нарядному господину. Приподнимаю шляпу.

- Я извиняюсь, вы эту книжку читаете по служебной надобности или из интересу?

По франту было непохоже, что он служит в полиции, но на всякий случай надо было спросить.

- Из интереса, - отвечает, глядя на меня спокойными синими глазами. - Я не с-служу.

Заикается немножко. Наверное, в детстве у него не было такого заботливого папаши, как я. Моя дочка Мариам, когда была маленькая, тоже заикалась. Так я что сделал? Сказал ей: «Если целый час ни разу не заикнешься, получишь сахарного петушка». И что вы думаете? Слопала за неделю сто петушков, ни разу не заикнувшись. Немножко попортила себе зубы, но как рукой сняло.

- Увлекаетесь расследованием преступлений? – продолжаю осторожно интересоваться я.

Кивнул. Смотрит.

Э, да ты неболтлив, думаю Уже хорошо. Впрочем заики всегда скупы на слова. Но вот сметлив ли ты? Сейчас проверим.

- А знаете вы такое слово «дедукция»? Без нее ни одного приличного преступления не раскроешь.

Опять кивнул. Ждет, что будет дальше. Спокойный господин. Это мне тоже понравилось.

Решил я устроить ему экзамен.

- Давайте посоревнуемся в дедукции, - говорю. - Сначала я расскажу про вас, потом вы про меня.

Если он и удивился, то никак это не показал. Только сделал так вот рукой – мол, милости прошу.

- С помощью дедукции я могу сказать про вас, что вы московский житель… (Рисковал я несильно. По господину было видно, что он столичная штучка - либо питерский, либо московский, а поезда из Петербурга через нас не ходят). Едете в Варшаву. И теперь не знаете, где остановиться на ночь. Ну как, прав я или нет?

- Почти. Единственное, я с-следую в Берлин – но да, через Варшаву.

- Что ж, - говорю, - теперь ваша очередь дедуктировать. Что вы можете про меня сказать?

- Вы местный житель. Это раз…

Я снисходительно улыбнулся. Тоже мне дедукция. Дальше он скажет: «Вы еврей». А то по мне не видно? Но он сказал другое.

- Совсем недавно произошло преступление, которое требуется срочно расследовать. Это два. Вы взялись бы за дело сами, но сегодня суббота и без помощи нееврея вам не обойтись. Это три. Времени терять нельзя, дело срочное. Это четыре. Что произошло, господин Б-Бразинский? Рассказывайте.

У меня сам собой раскрылся рот, что с умными людьми бывает очень редко. «Откуда вы знаете мою фамилию?!» - чуть было не вскрикнул я, но потом вспомнил, что реб Зуся давеча приветствовал меня словами: «День хорошо начинается, если ко мне пожаловал уважаемый Арон Бразинский!». Зуся довольно громко это сказал, так что тут, положим, никакого чуда не было, но всё остальное?!

- Кто… кто вам рассказал?! – прошептал я, оглядываясь, не услышал ли кто про преступление.

- Никто.  Вы вошли с совсем не шаббатным видом. В спешке, сильно потрясенный. Спросили о чем-то вон того бородатого человека с феноменально острым взглядом. Он сначала показал вам на варшавского поездного вора (я эту публику сразу распознаю), но вы покачали головой. И тогда ваш собеседник показал на меня. Вернее на криминалистическое пособие, которое я держу в руках. Вы подошли и повели разговор таким образом, что восстановить дальнейшую логическую ц-цепочку было нетрудно. Так что произошло? Чем я могу вам помочь?

Этот человек – тот, кто мне нужен, понял я и возблагодарил удачу.

Спрашиваю:

- Вы знаете знаменитого английского сыщика Шерлока Холмса и его помощника доктора Ватсона?

- Немного з-знаком.

- Тогда я не буду тратить время на лишние объяснения. Приглашаю вас побыть моим доктором Ватсоном.

Тут на лице красивого господина впервые появилось удивление.

- Т-такого, - говорит, - мне еще не предлагали…

- Вы не думайте, ваша работа будет вознаграждена, - уверил его я.

Он слегка поморщился, и я понял, что денег он не возьмет. Значит,  сто рублей на помощника достанутся мне. Тоже очень неплохо!

Зашел с другой стороны:

- Понимаете ли вы, что застряли в нашем городе по меньшей мере до понедельника, пока не отремонтируют мост?

- Так долго?! – расстроился он.

- В субботу мост не станут чинить еврейские рабочие, а в воскресенье не будет русских начальников. Так что, если только вы не желаете вернуться обратно в Москву…

- Нет, черт побери! – заволновался он. - Меня ждут в Берлине!

- Тогда вам нужно будет где-то остановиться. Я отведу вас в один из лучших домов города, где вам предоставят комнату – совершенно бесплатно. О, какой это дом!  Там на стенах шелк, электрическое освещение и вода в кранах. Чего там только нет! Даже пальмы в кадках, честное слово.

Тут он меня опять удивил.

- В этом-то чудесном доме, я полагаю, и произошло п-преступление? Что ж, идемте. Расскажете по дороге. Мое имя Фандорин. Эраст Петрович Фандорин.

Мы пожали друг другу руки, господин Фандорин взял свой саквояж и мы пошли.

Я рассказал ему то, что следовало рассказать. Теперь и вы послушайте.

- Сегодня ночью убили Либера Горалика. Чтобы вы поняли, Либер Горалик в Брест-Литовске – это как у вас в Москве Высоцкий.

- К-кто?

- Вы не знаете Вульфа Высоцкого, который «Высоцкий и компания»?! Я думал, его в Москве каждая собака знает!

- А, вы про фирму, которая торгует китайским чаем? Я пью японский. – И нетерпеливо: - Обстоятельства убийства? Где обнаружен т-труп?

- Обстоятельства ужасные. В одной хорошей книге сказано: «Человек похож на столяра: тоже поживет-поживет, и помрет». Но помереть можно очень по-разному, и такой смерти, какой помер Либер Горалик, я никому не пожелаю. Горалик торгует тканями. И представьте себе, кто-то проткнул его насквозь аршином, которым отмеряют материю. Знаете, такая деревянная рейка с острым стальным концом, чтобы обрезать штуку ситца или шелка - если у вас, конечно, есть деньги на шелк.

- Насквозь? – спрашивает.

- Как курицу вертелом, клянусь вам! Пришпилили беднягу к полу! Либер Горалик был неприятный человек, но даже он такого конца не заслуживает. Если бы он помер от водянки, от заворота кишок или даже свернул себе шею, свалившись с лестницы, я бы ничего не сказал. Но никакой человек не заслуживает, чтобы его в канун субботы палкой протыкали в собственном доме! И что за еврей совершает убийство в такую ночь?

- А почему вы думаете, что убийца еврей?

Я понизил голос, потому что у нас в Брест-Литовске у прохожих очень большие уши.

- Если бы я думал, что убийца просто еврей, это было бы полбеды. Среди евреев тоже полно швали. Но ужас в том, что Либера мог убить только кто-то из домашних. Вы знаете, что такое «герметичное преступление»?

- Знаю.

На всякий случай объясню вам – вдруг вы не знаете? «Герметичное преступление» - это как если в комнате кто-то испортил воздух, и непонятно кто, но несомненно один из присутствующих.

- Так вот это преступление герметичнее некуда. На ночь Либер всегда запирает в доме двери и ставни, потому что на первом этаже лавка с товаром, а на втором этаже живет семья, и там тоже очень кое-чего есть, скоро сами увидите. Ни выйти, ни войти без ведома хозяина никто не мог. И вот утром старший приказчик Ханан Стефанович спускается вниз, в магазин, а там лежит Либер, и из Либера торчит аршин. Представляете?

- П-подробнее про устройство дома, пожалуйста.

Я остановился, поднял ветку и стал рисовать на земле. У нас не Москва, у нас асфальтов нету, очень удобно – если  вам вдруг понадобится нарисовать что-нибудь веткой на грязи.

- Весь первый этаж там занимает лавка. Оттуда наверх ведут две лестницы, слева и справа, вот так и вот так. Одна на Синюю половину дома, другая на Розовую... Не спрашивайте, я сейчас сам объясню, только нарисую, где нашли Либера... Вот здесь его нашли, около прилавка. Теперь про две разноцветные половины. Либер Горалик и его супруга, ее зовут Лея, живут, то есть жили, как кошка с собакой или как наш царь с английской королевой. Лея – особа с характером, какого я вашей жене не пожелаю. Либер – как злой пес, которого держат на цепи и не кормят.  Между собой они лет десять не разговаривают, если не считать разговором ругань.  Живут каждый на своей половине и упаси боже друг к дружке не заходят. Там наверху между половинами дома и двери-то нет, ее кирпичом заложили. На мужниной стороне синие штофные обои, на женской половине – розовый шелк. А что не пошиковать, если ткани вот они, внизу на полках лежат?

- Значит, - уточняет Фандорин, - к месту убийства можно было попасть справа и слева, через две двери?  Так. Теперь расскажите, кто находился минувшей ночью в доме.

- Четыре человека. На Розовой половине кроме Леи живет ихняя дочка Нетания. На Синей половине кроме покойника живет его сын Кальман, мишúгер каких поискать, и приказчик Ханан, который ведет все счета. А больше никого нет.

- Стало быть, физически совершить убийство могли только четыре ч-человека?

- Если вы про попасть ночью в лавку – то да. Но насчет физически я бы посомневался. Проткнуть насквозь такого упитанного человека, каким был Либер Горалик – это большая сила нужна.

- Или состояние аффекта. Вы ведь знаете, что в момент крайнего нервного возбуждения даже хрупкая женщина способна на м-мышечное усилие, многократно превышающее ее обычные возможности?

Я начал немножко сердиться, потому что, спрашивается, кто из нас Шерлок Холмс, а кто доктор Ватсон?

Говорю:

- Если вы намекаете, что Либера убила жена, то должен вас расстроить. Тут есть одна загвоздка, про которую я еще не успел вам сказать, потому что вы меня все время перебиваете.

- П-прошу извинить. У госпожи Горалик алиби?

 - Вроде того. Либер боялся, не отправит ли его жена на тот свет – вот какая это женщина. И на всякий случай составил завещание. Если он, Либер, помрет не своей смертью – отравится грибами, или ни с того ни с сего стукнется головой, не говоря уж про убийство – его вдова не получит никакого наследства и пусть грызет себе локти вместо того, чтобы прыгать от радости.

Фандорин кивнул:

- Итак, алиби у госпожи Горалик нет, но нет и мотива. Вернее, есть антимотив. Так?

- Получается, что так. Лея Горалик – единственная, кого сразу хочется подозревать, потому что это не женщина, а тигр. Но она не такой глупый тигр, который захочет лишить себя наследства. А там ой есть чего лишиться! Дома, товары, Б-г знает сколько тыщ в банке.

Он спрашивает:

- Что собою представляют трое остальных обитателей дома – сын, приказчик и дочь? Кто из них подходит на роль убийцы?

- В том-то и дело, что никто! Мужчины не сказать, чтоб были очень мужчины. Сами увидите. Ханан – такая клецка в ермолке. Представить, что он валит хозяина на пол и протыкает аршином – на это у меня фантазии не хватает, а фантазия у меня очень хорошая. Горалик-младший, Кальман, квашня квашней и тому же мишúгер полоумный, но не из тех полоумных, которые буйные, а совсем наоборот. Плаксивый, бабистый, с утра до вечера Б-гу молится. А еще он, прости Господи, художник. Это такое несчастье для солидной семьи! Покойный Либер очень убивался, что единственный сын не хочет заниматься торговлей, а лепит глиняных уродов и мечтает сбежать в Париж.

- В Париж? – удивился Фандорин.

- Представьте себе! Кальман съездил в Париж и вернулся оттуда совсем сумасшедшим. Казалось бы или ты богомолец, или ты художник, либо туда либо сюда. Но у Кальмана в его взбалмошной башке всё варится вместе, как в кастрюле с бигосом.

- А что собой представляет дочь? – спрашивает мой спутник. 

- Черт в юбке. Еще и хромает, как Нечистый. Я подозреваю, что вместо одной ноги у нее копыто. Всякий раз, когда мне хочется убить мою дочь Мариам, я вспоминаю про Нетанию Горалик и думаю: «Не такая уж плохая у меня девочка». Однако Нетании Горалик всего пятнадцать лет, и представить, что она убивает папашу аршином – это надо иметь воображение, какого у меня нет. А теперь, господин Фандорин, когда я вам всё рассказал, давайте вы уже будете доктором Ватсоном. Предоставьте думать мне, а сами делайте, что я вам велю.

Это я так сказал, потому что мы уже подходили к дому Гораликов. У входа топтался Ханан Стефанович, махал нам рукой.

- Слава б-гу, реб Арон, наконец-то вы вернулись! – кричит. - Я вижу, вы сумели найти помощника… 

- Покойника не трогали? Ничего не трогали? - перебил его я, пока он не заговорил про сто рублей. Зачем Фандорину про это знать?

- Какое там! Я в лавку и зайти боюсь. Наши все наверху, каждый у себя.

Мой помощник спрашивает:

- С чего начнем, мистер Холмс?

- С того, что вы войдете в магазин и включите электричество. Там темно, как в Африке ночью, потому что ставни закрыты.

Он спрашивает:

- Как же господин Стефанович утром разглядел тело?

Ханан объяснил:

- Там семисвечник горел. Хозяин зажег еще вечером. Теперь уже догорел. Темно…

- А что хозяин делал ночью в лавке? – спрашивает дальше Фандорин.

- Он туда каждую ночь спускался. У него нервы, бессонница. Вид товара его успокаивал. Либер радовался, что у него столько красивых и дорогих тканей. Гладил бархат, атлас, шелк, пил настойку, закусывал сахарным печеньем. Иногда выдует всю бутылку, сядет на пол, привалится к прилавку и заснет. Это часто бывало. Но перед рассветом всегда поднимался к себе и укладывался в постель… Реб Арон, можно я туда не пойду? Страшно.

 - Нельзя. Вы можете понадобиться. Ну же, Фандорин. Выключатель справа.

Фандорин вошел. Раздался щелк. Магазин осветился.

Я сказал себе: «Я – Шерлок Холмс». Глубоко вздохнул и шагнул внутрь.

Ну что вам сказать про место преступления. Когда я утром смотрел на мертвого Либера Горалика при свете еще не догоревших свечей, это было зрелище страшное, но слава б-гу неотчетливое. Когда же засияло электричество, меня замутило.

Покойник валялся на полу около прилавка. Рот разинут, глаза сверкают стеклянным блеском, прямо из груди торчит деревянная палка с циферками. Я поскорее отвернулся. Ханан Стефанович сказал «ой» и ухватился рукой за дверной косяк. Один только Фандорин как ни в чем не бывало подошел к бренным останкам, присел на корточки и стал водить головой туда-сюда, словно принюхивающаяся собака. Но через минуту-другую оглянулся на меня…

- Извините, что начал осмотр без вас. Вы только взгляните, каков удар. Действительно, феноменальная сила. Или же феноменальный аффект.

- Я уже видел, - ответил я издали. - Для дедукции мне достаточно.

Он поднялся.

- Тогда каковы будут ваши указания, сэр?

- Снимите с полки вон ту штуку простынного полотна. Еврею в субботу нельзя поднимать тяжести… А теперь укройте бедного Либера, чтоб он своим видом не мешал мне сосредоточиться.

Мой доктор Ватсон сделал, как велено. Накрытый труп с торчащим из груди аршином стал похож на палатку. Зрелище, скажу я вам, тоже так себе.

Никаких указаний мне на ум не приходило. Пока я думал, Фандорин не стоял на месте, а осматривал окна с задней стороны лавки. Размышлял вслух.

- С улицы – витрины, и они целы. Со двора окна, и на них ставни с прорезью для форточек, но форточки узкие.  Никто посторонний отсюда проникнуть не мог. П-преступление действительно герметичное. На подозрении только обитатели дома. Кажется, расследование будет несложным. 

Его бы устами да штрудель кушать, подумал я. Ничего себе – «несложным»! Бес знает, с чего подступиться!

Если бы я был настоящий Шерлок Холмс, я бы закурил трубку. Но огонь в субботу зажигать нельзя. Зато можно вспомнить какой-нибудь подходящий машáль.

В подобных случаях – когда все от тебя ждут чего-то умного, а у тебя в голове простокваша - я всегда вспоминаю машаль о раввине и ученом книжнике. Надеюсь, вы ничего не имеете против послушать хороший машаль? Их сочиняли люди помудрей нас с вами. А главное во всяком машале что? Правильно – нимшáль, концовка, которая превращает мутную простоквашу незнания в белый творог прозрения. И не говорите мне, что творог делают не из простокваши, а то я сам не знаю. Лучше послушайте.

Однажды к знаменитому раввину Пинхáсу бар-Исраэлю пришел ученый книжник и сказал: «Ребе, вот ты всё знаешь. Ответь на вопрос, который меня мучает. Я прочел десять тысяч страниц  и потом десять тысяч дней размышлял о прочитанном, а все-таки не возьму в толк: если малые миры помещаются внутри больших миров, а над большими мирами существуют еще бóльшие, и в обе стороны, большую и маленькую, проекция бесконечна, куда же девается эманация субстата души после смерти – в больший мир или в меньший?».

Пинхас был мудр, но он не прочитал десять тысяч страниц и даже не знал, что такое «проекция», «эманация» и «субстат». Поэтому он ответил вопросом на вопрос: «Сам-то ты как думаешь?». «Я думаю, - ответил ученый книжник, - что добродетельная душа переносит свою эманацию в больший мир, а греховная душа – в меньший, но я хочу быть уверен, что не ошибаюсь». «Ты не ошибаешься, - сказал ему раввин. – Ступай себе с Богом», и книжник ушел счастливый, а Пинхас бар-Исраэль вернулся к своим делам. Потому что – вот вам и нимшаль этой притчи – не мешайте умному человеку верить в себя, и он своротит горы. А о том, что будет после смерти, человеку знать незачем, иначе будет неинтересно умирать.

Вспомнив этот машаль, я сказал Фандорину:

- А с чего бы начали действовать вы, дорогой Ватсон?

Он говорит:

- Пожалуй, сначала я познакомился бы с остальными обитателями дома. Пригляделся бы к каждому. И посмотрел бы, как они поведут себя рядом с п-покойником.

- Удивительно, - отвечаю. - Я собирался поступить точно так же.

- Давайте попросим приказчика сначала привести сюда хозяйку дома, - продолжил мой Ватсон. - А сам  Стефанович пусть останется за дверью. И на вашем месте я бы разговаривал с госпожой Горалик построже. Чтобы она поняла: это д-допрос, и она – подозреваемая.

Хорошо ему было это говорить! Он не знал Леи Горалик! От одной мысли, что я буду с ней разговаривать построже, мне стало не по себе. Это все равно что зайти к тигру в клетку, зарычать на него и посмотреть, что будет.

- Что ж, так и сделаем, - говорю. - Но допрашивайте мадам Горалик лучше вы. На меня внимания не обращайте. Если вы что-то сделаете не так, я поправлю.

И Ханан Стефанович пошел по левой лестнице за мадам Горалик, а я отошел в угол, за прилавок, и встал между шкафами, надеясь, что меня не очень видно.

Если бы вы послушали, как Лея Горалик в магазине ругается с мужем – а это обычно слышно всей Ново-Бульварной улице – вы бы тоже так поступили. 

И вот входит, верней сказать врывается в магазин Лея Горалик, в шелковом платье с кружевами, на шее жемчуга, на пальцах золотые кольца, краснощекая и черноглазая, собою очень красивая, но еще больше страшная. Я же говорю: не женщина - тигр.

- Ну, и где этот шнóрер? – вопит она. - Бразинский, вы уже установили, кто убийца, как будто это и так не ясно, как божий день? Чтоб я так имела мигрень, как вы будете иметь ваши двести рублей, если не добудете доказательства, которые устроят полицию!

Этот гевальт она начала еще на лестнице и – что вы думаете? - увидев вместо меня незнакомого господина в цилиндре, нисколько не смутилась, а просто перешла с идиша на русский.

- А, вы и есть шабес-гой, на которого прохиндей Бразинский выцыганил еще сто рублей? Что вы тут стоите, как памятник Мицкевичу в Краковском пжедместье? Сто рублей вам сами себя не заработают. И куда, я спрашиваю, подевался этот поц Бразинский?

Я помалкиваю. Стою, где стоял, только в стену вжался.

Но Фандорин оказался не робкого десятка.

- Сударыня, меня зовут Фандорин. Эраст Петрович Фандорин. Это раз. Ваши деньги меня не интересуют. Это д-два…

Молчал бы уже, плакали мои сто рубликов, печально подумал я.

- ...Ну и третье. Вы будете не задавать вопросы, а отвечать на них. Иначе я немедленно отправляюсь за полицией, и следствие будет вести она.

Я зажмурился, поэтому не видел, как переменилась в лице мадам Горалик. Только услышал, как переменился ее голос.

А он стал сладкий, как засахарившееся варенье.

- Эраст Петрович, вы должны извинить мою ажитацию. Я лишилась не только супруга, какой бы он ни был, я могу лишиться и состояния, которое очень даже есть. Но его точно не останется, если за следствие возьмется пристав Колюбакин. Спрашивайте о чем хотите, только добудьте доказательства на это сукино отродье Кальмана как можно скорее! Ведь даже новорожденный котенок поймет, кому было выгодно убивать Либера!

- Вы называете сукиным отродьем собственного сына? – удивился Фандорин.

Лея обиделась.

- Как вы могли подумать, что у женщины моего возраста может быть двадцатипятилетний шалбер! Нет, Кальман – отродье Либера и его первой жены. Она была сука, поэтому я назвала его «сучье отродье».

- Должно быть, дочь Нетания тоже от предыдущего брака? – спросил тогда мой помощник. -  Ей ведь уже пятнадцать лет.

- Нет, Нетаночка моя родная, но мерси вам за комплимент, - еще больше размурлыкалась тигра. -  Спрашивайте, спрашивайте скорее, что вам нужно, и покончим с этим делом, которое, ей-богу, не сложнее молочной пенки.

И такое же противное, подумал я, потому что я очень не люблю молочные пенки.

Пора было однако выходить из укрытия. Господин Фандорин отлично приручил тигрицу, сначала щелкнув кнутом, а потом погладив ее по шерстке.

Выхожу, вежливо так:

- Добрый день.

- Вы находите? – язвительно отвечает мне она вместо чтоб поздороваться.

Сама даже не смотрит на меня, только на Фандорина. Не то чтобы я из-за этого расстроился.

- Вы позволите приступить к допросу, господин Бразинский? – сказал мой помощник, вероятно, желая оказать мне уважение, но лучше бы он этого не делал.

Я махнул рукой, с одной стороны как бы давая ему позволение, а с другой – как бы показывая мадам Горалик, что я тут не очень при чем.

- В каких отношениях вы были с покойным супругом? – начал он тогда допрос.

Она скривила свое гладкое лицо.

- В каких отношениях вы были бы со старым шелудивым козлом, за которого вас не спрашивая выдали замуж восемнадцатилетней козочкой?

- Право, не знаю. Отвечайте за себя.

- Хорошо. Я отвечу. То самое, что лежит вон там, под простыней… - Мадам Горалик показала на мертвое тело. - …потрясло мошной и купило меня у папы с мамой, как овечку на убой, потому что мы были бедные, а он – ого-го, сам Либер Горалик. Папу с мамой я не виню, им надо было думать про выдать замуж семь других дочерей, не таких  красивых, как я. Меня принесли во всесожжение и не спросили. Но себя тогдашнюю, плаксу бесхребетную, я ненавижу. Зубы и когти у меня потом выросли. А не выросли бы, я бы давно в нашей гнилой речке Мухавец утопилась, туда мне была бы и дорога.

- Итак, вы ненавидели п-покойного?

- А то вам мои доброжелатели про это не рассказали, - фыркнула Лея. - Что вы глаза прячете, старый сплетник?

(Это она мне).

- Вы на меня не отвлекайтесь, мадам Горалик, - кротко молвил я. - Считайте, что меня тут нету. 

- Что вы есть, что вас нету, разница небольшая, - сказала эта грубая женщина. - Эраст Петрович, вы ведь знаете про завещание, которое составил скотина Либер? После такого завещания он – последний человек на свете, которого я проткнула бы деревянным аршином или чем там его проткнули. Я что, похожа на дуру? Скажите лучше: после того, как вы  уже докажете, что Либера  угрохал мой пасынок, желая лишить меня наследства, завещание можно будет оспорить?

- То есть вы абсолютно уверены, что убийца – Кальман Г-Горалик?

- А кто еще? – изумилась Лея. - Если бы Либер помер от пьянства и обжорства, как я всегда надеялась, я получила бы две трети всего имущества: треть как вдова и еще треть как опекунша Нетаночки, до ее замужества, которого никогда не будет, потому что никто не возьмет замуж хромоножку кроме охотника за приданым, а я такому негодяю свою кровиночку никогда не отдам. Но поскольку Либер убит, всё достанется ублюдку Кальману – и моя часть, и опекунство над сестрой! Бегемот теперь будет король королем, а я нищая!

- Мне сказали, что покойный проводил здесь, в торговом зале, каждую ночь, - продолжил Фандорин. - Вы когда-нибудь сюда спускались в ночное время?

- Если бы и спустилась, дальше двери не попала бы. Муж всегда запирался, чтобы никто не мешал ему пьянствовать. И обратите внимание: дверь с нашей стороны закрывается на засов, а с той стороны – на ключ. Бегемот мог запросто сделать слепок. Вы понимаете, к чему я?

На этот вопрос мой помощник не ответил.

- Благодарю. Для первого допроса д-достаточно. Можете вернуться к себе, но из дома не отлучайтесь. Вы нам снова понадобитесь.

Лея Горалик подошла к накрытому тканью мертвецу. Постояла над ним, качая головой, словно не верила, что Либер наконец отдал Б-гу душу. Даже наклонилась и потрогала тело, словно желала убедиться. Спасибо не плюнула. Надеюсь, что моя жена  - дай мне Б-г помереть раньше ее - расстроится хоть немножко больше, когда я отправлюсь на тот свет. (Не чтоб я очень туда торопился).

Фандорин сказал, что теперь надо поговорить с Кальманом Гораликом. Я крикнул Ханану, который топтался снаружи и, конечно, подслушивал: «Зовите следующего подозреваемого, сами слышали кого!».

Пока Ханан ходил вверх-вниз по лестнице, Фандорин осматривал через лупу замочную скважину на правой двери и засов на левой. Сказал «Так-так», а что «так-так», не объяснил. Ну и не надо.

- Почему она называет молодого Горалика «бегемотом»? – спрашивает.

- Потому что он похож на бегемота.

Справа из-за двери донесся скрип – это жалобно стонали ступени.

- А вот и он топает, - сказал я. - В Кальмане чуть не десять пудов веса.

И вошел Кальман Горалик, в блузе и с бантом на шее, кудри из-под ермулке свисают до плеч. Сразу видно – художник.

Лично я из художников больше всего Рубенса люблю. Вы знаете, что он был еврей, настоящая фамилия Рубис? Так вот Кальман Горалик был брюхастый, будто рубенсовская баба на пятнадцатом месяце беременности.

Вошел, замер, увидев накрытое тело. Весь затрясся. Я подумал: это он от горя или от страха? Кто ты, толстяк: без пяти минут мильонщик или без пяти минут каторжник?

- Ребе Арон, видите, какое у меня несчастье, - пожаловался  Кальман. - Дорогой папаша приказал долго жить. Это он там лежит, под простыней? Я боюсь посмотреть, но скажите, сложены ли у покойного руки на груди, как положено хорошему еврею?

- У него из груди торчит деревянный аршин, если вы не знали, - ответил я. - И останется торчать, пока мы с моим помощником мосье Фандориным не разоблачим убийцу.

Молодой Горалик поцокал языком.

- По крайней мере нужно поставить свечи у изголовья и почитать псалмы из книги «Тегилúм». Книга вот она, я уже сделал закладочку в нужном месте. Свечи я тоже зажгу, я ведь скорбящий родственник, онени́м, Галаха освобождает меня от большинства субботних запретов. Но свечи поставьте вы сами, я ужасно боюсь покойников.

Я понял, что если Кальман убийца, то признаваться он не собирается. И, коли уж говорить начистоту, у меня никак не получалось представить, что этот рыхлый толстяк, трясущийся, как заливная рыба, протыкает своего родителя деревяшкой с железным наконечником.

Я покосился на Фандорина. Тот слегка кивнул.

- Сначала мой помощник мсье Фандорин задаст вам вопросы. Скорбеть будете после, - говорю. - Молитва не коза, далеко не убежит. И молиться вам надо пока что не о папаше, а о себе, потому что ваше положение смотрится не очень чтобы хорошо себе. Вся выгода от случившейся неприятности ваша, а это подозрительно. 

Я очень грозно это сказал, и Кальман задрожал еще пуще.

- Я знаю,  эта гадина, моя мачеха, у вас уже побывала! Она отравила вас своим ядом! А ведь всему Брест-Литовску известно, что она ненавидела папочку и желала ему смерти! Потому он, министерская голова, и составил такое завещание!  Но даже оно его не уберегло! Ах я, несчастный сирота! За что мне такое горе?

И всхлипнул.

- Господин Горалик, - спросил его Фандорин, - вы ведь скульптор?

- И что? Это доказывает мою вину? – вскинулся Кальман. - Послушайте, сударь, по вам видно, что вы культурный человек, не то что наши евреи, для которых художник – это безбожный апикойрес, способный на любое непотребство. Да, я художник, но такой, какого среди евреев еще не бывало! Я тройной новатор! Я изобрел новое направление в искусстве! Еврейский религиозный пластический импрессионизм!

- Что это такое? – заинтересовался мой Ватсон.

- Я был в Париже, обошел все художественные салоны. Импрессионистов там пруд пруди, но они а) неевреи, б) атеисты и в) занимаются только живописью. Как только минует траур и я разберусь в скучных наследственных делах, я отвезу свои работы в Париж, я сниму самый лучший зал! Мои импрессионистские скульптуры хасидов в  лапсердаках и штраймлах откроют миру волшебство наших штетлей, красоту еврейского мира! Выставка, которую я готовлю, произведет взрыв в искусстве!

Мне вспомнилась поговорка «Широко шагал – штаны порвал». Станут в Париже любоваться на наших евреев, а то там не на что посмотреть. И видели бы вы уродов, которых лепил Кальманчик! Что они могут произвести, так это взрыв антисемитизма и еврейский погром. Но я ничего не сказал, а Фандорин про скульптуры не спросил.

- Хорошо. Пока достаточно, - сказал он. - Вернитесь к себе. Скоро мы вас снова вызовем.

И крикнул за дверь:

- Господин Стефанович, попросите спуститься дочь покойного!

- Послушайте, - шепчу я. - Кальман – наш главный подозреваемый, а вы его спросили про какие-то пустяки!

- На первичном допросе следователь составляет психологическое суждение о подозреваемом. Мне д-достаточно, а вы господина Горалика-младшего и так знаете.

Ладно.

Прихромала с женской половины Нетания Горалик. Чтоб я так быстро бегал, как она хромала!

Я сразу помотал Фандорину головой: беседуйте с этим чертенком сами, без меня. О мадемуазель Горалик «психологическое суждение» я тоже имел.

- Ой, это у вас там папаша лежит? – затараторила девчонка, едва войдя в лавку. - Можно посмотреть, как его проткнули? Обожаю всякие ужасы!

- …Не сейчас, - несколько опешил от такой прыти Фандорин. - Мне нужно задать вам несколько вопросов. Надеюсь, мадемуазель, они вас не слишком разволнуют…

- Я подозреваемая, да? – еще больше оживилась Нетания. - Как интересно! Вы наверно желаете знать, где я была в момент преступления? Были ли у меня мотивы для убийства? И как я относилась к папочке, да? Ссорились ли мы с ним и всё такое?

- Как вы к нему относились, в общем, уже понятно. Я, собственно, хотел бы с-спросить…

- Ой, я тоже хочу спросить! – перебила она. - По вам видно, что вы не из Жабинки приехали. Наверно вы много где побывали, да?

- Я мало где не побывал.

- И в Америке были?

- Даже жил.

У Нетании затуманился взгляд.

- Правда? Ах, я тоже буду жить в Америке!

- Это п-превосходно, однако я желал бы выяснить…

Но она не слушала.

- А знаете почему? Потому что Америка – лучшая страна для такой, как я.

- Для такой, как вы?  - поневоле заинтересовался он.

- Женщине, тем более еврейке в России вообще делать нечего. Только замуж выходить. Но мне повезло, у меня одна нога на три вершка короче другой и я колдыбаюсь, как телега без колеса. Как говорят наши евреи, «насчет замуж я таки могу себе не беспокоиться».

Она  скорчила рожу и заковыляла по комнате, нарочно хромая сильнее обычного.

- А американцам все равно, еврей ты или нет, были бы деньги. И еще в Америке была первая женщина-капиталист, Ревекка Лукенс. Ревекка – значит, тоже еврейка. И ничего. Стальным заводом владела! Я тоже буду владеть заводами, банками и нефтяными вышками. Я стану первая богачка во всей Америке и думать забуду про этот вшивый Брест-Литовск! Так о чем вы хотели меня спросить? Про мотив? Мотив у меня есть. Без папаши, да еще если мамаша останется на бобах, всё наследство поделим пополам мы с моим братом. И в Америку я поеду с хорошим стартовым капиталом. Где я была ночью? У себя в комнате. Но никто это не подтвердит, так что подозревайте меня сколько хотите, я не боюсь!

Я смотрел на исключительно неприятную девицу и думал, что моей Мариам через два года тоже пятнадцать. Неужели она тоже станет такой заразой? Я читал в одной ученой брошюре, это называется «адолесценция», переходный возраст, когда девочка превращается в женщину. Боюсь только, что Нетания Горалик превратится не в женщину, а в настоящую ведьму. И чтобы она особенно не куражилась, я ей сказал:

- Деточка, по закону твоей долей наследства будет распоряжаться опекун: либо твоя мамочка (чтоб у меня было столько счастья, сколько в ней злобы), либо твой братец (чтоб у меня было столько болячек, сколько у него ума). А свое наследство ты получишь, только когда выйдешь  замуж, то есть никогда.

- Ха. Ха. Ха, - повернулась ко мне Нетания. - Эту чушь вам сказала мамаша? Она дура. По законам российской империи – я выясняла – в день совершеннолетия я получу свою долю сполна, выньте да положьте. Жаль только ждать еще пять с половиной лет. Ненавижу ждать!

- …Что ж, мадемуазель, благодарю, - сказал Фандорин после паузы. - Возвращайтесь к себе. Скоро мы вас снова вызовем.

Девчонка расстроилась.

- И весь допрос? Значит, вы меня в подозреваемые не принимаете? Ну и ладно. Давайте, выясняйте поскорей, кто укокошил папашу – мамочка или братец? С точки зрения наследства мне это все равно, так или иначе половина будет моя, но любопытно.

Подковыляла к покойнику, сделала над ним реверанс – низкий такой, чуть не до пола.

- Слез над вами, папенька, я лить не буду, но за хорошее наследство мерси боку.

И пошла себе.

- Ну и какое ваше психологическое суждение о мадемуазель Горалик? – спросил я.

- Исключать из числа подозреваемых маленькое чудовище ни в коем случае нельзя…Что ж, дорогой Холмс, подведем предварительные итоги?

- Начинайте вы, Ватсон, - ответил я в тон. - Посмотрим, совпадают ли наши выводы.

- Как вам будет угодно. Самый очевидный фигурант – Кальман Горалик. Смерть отца делает его владельцем фирмы. Это раз. То, что смерть насильственная, лишает вдову ее доли. Это два. Парижские планы молодого человека – планы, которые были неосуществимы при жизни отца, - могли стать еще одним, и может быть, даже главным мотивом. Это три. Переходим к Лее Горалик. Довольно п-пугающая особа. Мужа ненавидела. Это раз. Надеется, что завещание можно будет опротестовать, если виноват пасынок. Это два. И вы, конечно, обратили внимание на намек, который она сделала.

- Еще бы не обратил! На какой намек? – насторожился я.

- Про дубликат ключа, которым можно было открыть дверь в торговый зал с мужской половины. Вполне вероятно, госпожа Горалик ожидает, что мы устроим обыск. И если в комнате Кальмана найдется второй ключ, это станет г-главной уликой. На самом деле – нет, не станет, потому что мы не будем уверены, не сама ли Лея Горалик эту улику подкинула.

Он прошелся по залу.

- Третий подозреваемый – милое дитя Нетания Горалик. Подростковый нигилизм в сочетании с озлобленным сердцем и честолюбием создают весьма г-гремучую смесь... Наконец, в доме ночью находился старший приказчик Ханан Стефанович, который сейчас подслушивает за дверью.

- Ничего я не подслушиваю! – донеслось из-за двери. - Вы велели ждать снаружи – я жду. И как вы могли подумать, что я способен убить дорогого хозяина? Во-первых, никогда и ни за что в жизни. Во-вторых, какой мне прок с этого кошмара? Можно подумать, я что-то получу с завещания! Таки нет, я там даже не упоминаюсь, хотя восемь лет, как муравей, трудился на Либера Горалика, чтоб ему на том свете стыдно стало.  В-третьих, спросите реб Арона, и он вам скажет, что Ханан Стефанович тихий еврей, который мухи не укусит!

Фандорин не стал с ним препираться, а отвел меня в сторону и понизил голос.

- Больше в доме никто не живет? Только эти четверо?

- Никто. Вся прислуга приходящая, ночью ее не бывает. Но я хочу сказать вам за Ханана, раз уж он призвал меня в свидетели. Он действительно агнец. Ни с кем никогда не ругается, только блеет.  Вы его сами видели. Откуда у него столько силы, чтобы свалить на пол крупного мужчину вроде  Либера Горалика, да еще проткнуть его насквозь мерным аршином?

- Если при герметичном преступлении подозрительны все кроме кого-то одного, очень часто это и есть виновник. Так что овцу мы исключать тоже не будем, - сказал на это Фандорин. – Но каковы ваши предварительные умозаключения?

- В точности такие же, как ваши, - отвечаю. – А теперь давайте посмотрим, совпадают ли наши взгляды по поводу дальнейших действий. Нам  ведь надо что-то делать – если, конечно, убийца не сознается сам, а он таки не сознается. У вас какой план?

- Судя по вашему п-проницательному замечанию, такой же, как ваш.

- Да?! – поразился я, не поняв, которое из моих замечаний он назвал проницательным.

- Я тоже подумал, что нужносконструировать ситуацию, в которой преступник выдаст себя сам.

- …Да, именно это я и имел в виду, - говорю я. - А как мы скон… сконструируем ситуацию?

- Можно использовать старинный японский метод, который называется «Дух Тораэмона».

- Дух чего?

- Это название пьесы театра Бунраку. Сюжет такой. Убит князь Тораэмон Усобанаси. Совершить это мог только кто-то из домочадцев, то есть преступление г-герметичное. Расследование ведет бонза из местного храма. Священник собрал всех подозреваемых на поминальную службу, совершил положенный обряд, и вдруг в дыме благовоний  возник дух Тораэмона. Дух закричал страшным голосом: «Вот он, мой погубитель!». Один из самураев выхватил кинжал и сделал себе харакири. Это и был убийца.

- Красивый машаль, - признал я.  - Я таких тоже много знаю. Но какая нам польза от этой притчи? В чем тут  нимшаль, суть?

- Это не притча. На языке криминалистов метод называется «психологическая резекция». Используется в случаях, когда есть основания предполагать, что убийство было совершено в состоянии аффекта. Ни один из наших фигурантов-мужчин и тем более женщин не обладает достаточной физической силой, чтобы  нанести удар такой мощи…

- Кальман мог бы, - возразил я. - Таскает же он на себе десять пудов жира.

- Физической силы у него хватило бы, однако с-сомневаюсь насчет силы воли.

- Это да. Он сначала три раза струсил бы, а на четвертый  упал в обморок.

Фандорин продолжил:

-  Аффект, состояние крайнего возбуждения, как мы уже говорили, способен на короткое время  удесятерить физические силы человека слабого или мобилизовать нервную энергию человека нерешительного. Но одно дело - совершить убийство импульсивно, в порыве бурных эмоций, ночью, и совсем другое – увидеть то, что ты сотворил, на ясную голову, при свете д-дня.  Давайте сделаем вот что, дорогой Холмс. Соберем здесь, на месте преступления всех четверых. В некий момент я сдерну с трупа покрывало, и он предстанет перед подозреваемыми при ярком свете, во всем своем ужасном виде.

- И что, я должен спрятаться за прилавком и крикнуть страшным голосом: «Вот он, мой убийца»? – скептически спросил я. - А вдруг это не он, а она? Дух ведь не может ошибаться.

- Вы не будете прятаться и не будете кричать. Вы будете внимательно наблюдать за реакцией подозреваемых. Если преступление совершил кто-то из них в состоянии аффекта, от потрясения убийца может себя как-то выдать.

- Да, видок у мертвеца не очень… - Я содрогнулся. – Уж я-то на него точно смотреть не стану. На лица подозреваемых – это сколько угодно.

Так мы и сделали. Собрали всех  четверых в лавке.

Вот тут – натянутая палатка, которая на самом деле покойник. Рядом мы с Фандориным. Перед нами, на стульях, вдова с дочкой, Ханан Стефанович и наследник – пока что наследник, а там видно будет.

Получился не японский, а еврейский, но вполне себе театр.

Я сделал строгое лицо, объявляю:

- Поскольку сегодня суббота и еврею заниматься суетными делами грех, говорить будет мосье Фандорин, так что прошу смотреть не на меня, а на него. 

Вообще-то они и так смотрели только на него, но надо же было напомнить, кто тут главный.

Фандорин сделал шаг вперед.

- Дамы и господа, не буду ходить вокруг да около. Убийство совершил один из вас, это неоспоримый факт. Сейчас будет проведен с-следственный эксперимент, который поможет выявить преступника.

Я гляжу во все глаза. Примечаю: Стефанович замахал руками.

- Снова он за свое! – кричит. - Я вас умоляю, какой мне гешефт с того, что старый хозяин помер? 

Лея Горалик крикнула:

- Вы слыхали? Все у него на подозрении! И Нетаночка? Это курам на смех! Она же ребенок!

Но ребенок Нетаночка обиделась не на Фандорина, а на свою мамашу:

- Какой я вам ребенок?! Я тоже подозреваемая! Меня допрашивали не хуже, чем вас!

Однако пуще всех раскипятился Кальман:

- Клянусь Тем, чье Имя нельзя произносить всуе, я не убивал отца! Дайте мне свиток Торы, я произнесу швуат! Сами знаете, что бывает с евреем, если он нарушит эту страшную клятву!

Тут Фандорин повернулся – и как сдернет с мертвеца простыню!

Я-то был к этому готов и даже головы не повернул, смотрел только на подозреваемых. Но они, конечно, уставились на труп, а он был ох какой не красавец. Желаю нам с вами в гробу выглядеть лучше, чем Либер Горалик. Поверьте, это будет нетрудно.

Ладно. Я гляжу, куда велено – не выдаст ли себя убийца.

А поглядеть таки было на что.

Нетания со стула вскочила:

- Уй, жуть какая!

Лея Горалик скривила свое красивое, но неприятное лицо:

- Фу, какая гадость.

Ханан Стефанович зажмурился. Он, как и я, уже любовался этой красотой и во второй раз не захотел. Только протянул «ой-вей…».

Но интересней всех поступил Кальман Горалик - взял и бухнулся в обморок.

Я смотрю на Фандорина – это признание или как? Фандорин пожимает плечами, в смысле «бес его знает».

И хмуро говорит:

- Прекрасно, что у женской половины такие к-крепкие нервы. Это облегчит дальнейшее проведение эксперимента. Господин Стефанович, приведите молодого человека в чувство…

Ханан помахал над Кальманом платочком, потер ему виски, и Горалик-младший открыл глаза.

Вдруг Фандорин взялся за аршин да как дернет! И что вы думаете? Аршин ни в какую, вот как в полу застрял!

Тогда Фандорин взялся обеими руками, стал тянуть.

Мертвый Либер приподнялся с пола, будто собрался сесть. У Кальмана глаза снова закатились под лоб, да и меня, честно вам скажу, затошнило – особенно, когда Фандорин вытащил-таки окровавленную  штуковину со сверкающим сталью концом, а Либер снова шмякнулся об пол.

Лея Горалик, железная баба, только скорчила брезгливую гримасу, а Нетаночка в восторге взвизгнула:

- Ух ты!

Ну и семейка!

- Господин Бразинский, - попросил Фандорин, - шлепните Кальмана Горалика по щеке. Это самое лучшее средство.

Я с удовольствием влепил бегемоту оплеуху по его жирной щеке. Получилось звонко.

- А? Что? – захлопал он глазами.

- Теперь прошу каждого вытянуть руку и раскрыть ладонь, - приказал мой помощник.

Вперед протянулись четыре руки. Дрожащая и здоровенная, пальцы как сосцы на коровьем вымени, у Кальмана. Заляпанная чернилами, сухонькая у Стефановича. Пухлая, в золотых кольцах, с лакированными ногтями у Леи. И худенькая, будто курья лапка, у Нетании.

Фандорин приложил орудие убийства к каждой руке, а я смотрел, какая отдернется.

Рука вдовы не дрогнула, а девчонкина даже дотронулась до аршина – прямо до бурого от крови наконечника. Зато оба мужчины пугливо поджали пальцы.

Понятнее от этого не стало.

Я читал, что в больших городах теперь умеют брать отпечатки пальцев, но Брест-Литовск это вам не Москва и не Варшава, у нас лабораторий нету.

- Теперь вам всё ясно, горе-сыщики? – насмешливо поинтересовалась мадам Горалик. - Женской рукой и тем более пальчиками ребенка эту оглоблю в Либера не воткнуть, даже если бы очень хотелось. Пойдем отсюда, мое бедное дитятко. Я дам тебе валериановых капель.

Она обняла Нетанию за плечо и увела обратно на женскую половину.

Кальман проблеял:

- Ханан, у меня всё плывет перед глазами. Ноги не держат…

Стефанович помог ему подняться, кое-как обнял его за то место, где у нормальных евреев бывает талия, и повел к другой двери. Мы с Фандориным остались вдвоем.

- Если вас интересует мое мнение насчет следственного эксперимента, дорогой Ватсон,  - со всей возможной деликатностью сказал я, - то пользы от него вышло примерно столько же, сколько лысому от расчески. У нас тут не Япония. Самураев нету, никто сам себе харакири не делает.

- Про женские и девичьи руки чушь, - задумчиво произнес Фандорин. - Аршин можно было ухватить и двумя руками. Но вообще черт знает что. Двое слабых мужчин и две сильные женщины. А хуже всего, что аршин был всажен в пол очень глубоко. Я еле его выдернул. У Леи и Нетании Горалик на такой удар не хватило бы физической силы, а у Кальмана и Стефановича - силы духа. Наше расследование зашло в тупик. Да накройте вы этот проклятый труп! Он мешает мне дедуктировать!

- С большим удовольствием.

Мысленно извинившись перед усопшим за доставленное беспокойство, я снова прикрыл тело. Теперь, с вынутым из груди дрыном, оно выглядело намного лучше, по сравнению с прежним даже посмотреть приятно.

Поворачиваюсь к Фандорину, а он застыл истуканом. Прикрыл глаза и щелкает зелеными четками – из кармана достал.

Вижу: Молится человек, просит своего Иисуса о вразумлении. Я тоже немножко помолился, потому что один Б-г хорошо, а два лучше.

Опять же от молитвы, может быть, пользы и немного, но уж вреда точно нет. 

- М-да, - вздохнул мой незадачливый Ватсон через минуту-другую. -  Даже четки не помогают. Что ж, когда рацио заходит в тупик, следует полагаться на интуицию. Дом разделен на две половины, синюю мужскую и розовую женскую. Нужно начать или с той, или с д-другой. Как скажете, так и поступим. Вы ведь Шерлок Холмс, я всего лишь Ватсон.

И смотрит на меня своими синими глазами.

А я знаю, куда нам идти – налево или направо?

Вот что бы Фандорину сказали вы? Как посоветуете, так я ему и отвечу.

Чтоб вам лучше думалось, я расскажу вам машаль – и не так себе машаль, между делом, как в прошлый раз, а настоящий, побуждающий мысль к работе, сердце - к чувству.

Ничто так не прочищает мозги, как хорошая притча, если, конечно, рассказать ее вовремя и к месту, а не так, как это сделал барановичский раввин, когда ему крикнули: «Ребе, синагога горит! Что нам делать?!».

Но у нас с вами не пожар, поэтому слушайте машаль и  мотайте на ус.

Поспорили как-то два раввина, бердичевский и житомирский,  кто грешнее, мужчина или женщина.

Бердичевский раввин сказал: «Конечно, женщина грешнее мужчины, потому что она не читает Тору и вечно думает о всяких глупостях».

Житомирский раввин возразил: «Нет, уважаемый, я категорически с вами не согласен. Женщина грешнее мужчины, потому что думает о внешней чистоте больше, чем о внутренней».

Никак не могли они между собой договориться, совсем разбранились.  И решили пойти к мудрому цадику, чтобы он разрешил их спор.

Так, мол и так, говорит, бердичевский раввин, поспорили мы, кто грешнее, мужчина или женщина, и этот недоумок утверждает, что женщина, ибо она-де  о неправильной чистоте печется. А житомирский кричит: «Вы только послушайте, почтенный, что несет этот дурень – будто женщина грешнее, потому что она глупа и не читает Торы!».

Цадик выслушал обоих и говорит: «Вы оба неправы. Женщина грешнее мужчины, потому что у него главное место – голова, а у нее – утроба. И даже не спорьте со мной!».

А нимшаль сей притчи такова: не спрашивай собаку, кто лучше, собака или кошка. Спроси ласточку, ей сверху видней.

И вот я вас, ласточки мои, спрашиваю: кто, на ваш взгляд, в нашей истории грешнее – мужчины или женщины?

На кого покажете, туда я Фандорина и поведу.

Выбор продолжения:

1. На мужскую половину

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль второй. На Синей половине. 

2. На женскую половину

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль второй. На Розовой половине  

Машаль второй На Синей половине

Хорошо-хорошо. Я сделал, как вы хотите, потому что уговор есть уговор.

Но оцените, как красиво я объяснил свой выбор Фандорину.

- Вот что я вам отвечу на ваш вопрос, дорогой Ватсон.  Человек помудрее нас с вами еще тысячу лет назад сказал: «Мужчины лучше убивают тело, а женщины лучше убивают душу». Что мы с вами имеем тут под простыней? Убитое тело, потому что я сомневаюсь насчет того, была ли у поганца Либера Горалика душа. (Надеюсь, Либер, что ты меня сейчас не слышишь).

Фандорин сразу понял, к чему я.

- Вы хотите сказать, что абсолютное большинство насильственных преступлений совершают представители так называемого сильного пола? Что ж, резонно. Стало быть, идем на мужскую половину, мистер Холмс?

- Так я же вам и говорю! Ну, что вы застыли, как жена Лота, превратившаяся в соляной столб?

- Дует, - отвечает он ни к селу, ни к городу.

- И что? Вы боитесь простудиться? Со двора подул ветер, распахнул форточку, вот и дует. Идемте, идемте делать следствие. Нам еще только начать и кончить.

А он меня не слушает. Снова пошел смотреть на окна. Задрал голову.

- Форточка открылась от сквозняка, потому что была п-прикрыта, но незаперта.

Я тоже подошел.

- И что? Туда не протиснется даже Нетания Горалик, не то что грабитель с улицы. К тому же, если вы не обратили внимания, в лавке ничего не пропало, а на покойнике преспокойно сверкают золотые часы с цепочкой. Тут никто никого не грабил. Ну идемте же!

Говорю ему – и как об стенку горох! Фандорин вынул лупу, согнулся над подоконником.

Объявляет:

- Возможно мое предварительное заключение о герметичности преступления ошибочно. Здесь мельчайшие комочки г-грязи.

Да как вскочит на подоконник! Легко так, без разбега – как кошка. Открыл окно, прыг – и он уже на той стороне, во дворе. Я перегнулся, смотрю: сидит на корточках, что-то разглядывает на земле.

- Очень интересно! – бормочет.

Мне тоже стало интересно, чтó ему там интересно, и я полез в окно, чего не делал лет сорок, с тех пор, когда удирал с уроков в хедере.

- Смотрите, - показывает. - Отпечаток двух ног. Глубокий. Такой бывает, когда человек спрыгнул с высоты – например, из форточки вперед ногами. Это манера, по которой сразу распознается опытный вор-форточник... Любопытные подошвы. Очень маленького размера, всего двадцать три  с половиной сантиметра, с высокими каблуками и острыми носами. Кажется, мы имеем дело с франтом миниатюрного роста... Бывалые форточники часто используют мальчишек-подростков, которые пролезают внутрь и потом открывают окно изнутри. Однако ставни были закрыты. Странно…

Ставни там с маленькими дырами для форточек, чтобы ночью проветривать лавку – иначе ткани на полках будут пахнуть несвежим.

Тут у меня перед глазами сверкнула молния, как у Моисея на горе Синай, когда ему открылся Божий Закон! С моих глаз упала пелена.

 - Послушайте!  - закричал я. - Я вам скажу, кто угрохал Либера Горалика! Считайте, что убийство расследовано! Мы поднесем приставу Колюбакину дело на блюдечке, и ему незачем будет трепать нервы семье Горалик, которые, оказывается, не убийцы, а приличные люди!

- Вы знаете юного уголовника, который способен на жестокое убийство? – спросил Фандорин.

- Он такой же юный,  - отвечаю, - как мы с вами, этот Кока Кобылянский.

- К-кто?

- Кока Кобылянский! Когда вы сказали «форточник», я сразу всё понял. Кока - вор из Одессы. То есть вообще-то он родом из Кобылян, это недалеко тут есть такое местечко (не посоветую вам туда заезжать), но Кока давно перебрался в Одессу. Это, скажу я вам, город, куда такие Коки летят отовсюду, как мухи на навоз.

- Почему вы уверены, что это Кока? Мужчина не может пролезть в такую узкую форточку. Судя по размеру обуви, рост спрыгнувшего чуть больше двух аршин, а сложение тринадцатилетнего мальчика.

- Так это вам и есть Кока! У него росточек мне по плечо, а я, как вы видите, не император Александр Третий, чтоб ему вертелось на том свете, антисемиту. И это еще Кока мне досюда, потому что он ходит вот на такущих каблуках. Собою он щупленький, юркий. Прозвище ему Крендель, потому что он ввинчивается в любую форточку кренделем.

Фандорин улыбнулся, как будто я угостил его настоящим сдобным кренделем.

- П-превосходно. У нас появился аппетитный подозреваемый, притом, как говорится на полицейском жаргоне, саспéктус примус. Вы знаете, где искать Коку Кренделя?

- Знать-то я знаю. У нас не такой большой город, и Кока скрывается от полиции, а не от евреев. Но искать Коку Кобылянского мы с вами не будем, потому что лично мне жить еще не надоело. Пускай его арестовывает пристав, которому за это царь жалованье платит. 

- Этот К-Крендель так опасен?

Он еще спрашивает!

- Или вы не видели, что он сделал с бедным глупым Либером? – поинтересовался я.

- Почему «глупым»?

Я вздохнул.

- Давайте я вам всё расскажу, чтобы вы уже перестали задавать вопросы. История ясная, как божий день. Элементарно, Ватсон. Кока приехал из Одессы дней десять назад и начал форсить по всему городу. Швыряет деньги направо и налево, пускает пыль в глаза, чудит. Например, вылил в фонтан для извозчичьих лошадей несколько ящиков шампанского, и коняки потом носились по улицам с ржанием и храпом, а ездоки с визгом выпрыгивали из колясок. И вот Либер Горалик приходит в синагогу и говорит: «Евреи, этот сукин сын Кобылянский смущает нашу молодежь, которая теперь тоже хочет в Одессу. Он кружит головы нашим женам и дочерям, которые начинают задумываться о глупостях. Давайте дождемся, когда Кока упьется до потери сознания, свяжем его и сдадим в полицию, которая давно его ищет».

- А почему нельзя было просто сообщить в п-полицию, где скрывается Крендель?

- Потому что еврей на еврея в русскую полицию не доносит. Это трефное, - объяснил я приезжему человеку, не знающему наших обычаев.

- Но при этом сдать связанного еврея в полицию не т-трефное?

Пришлось еще объяснить.

- Нет. Еще в древние времена законники постановили: евреи могут осудить еврея, если он очень плохой человек, но наказывают его пускай гои, потому что наказывать - очень грязная работа.

- Как Иисуса Христа отдали на казнь римлянам?

Б-же, как они надоели со своим Иисусом Христом! Почти две тысячи лет прошло, а всё не успокоятся! Если мы начнем перечислять всех евреев, которых христиане замучили-погубили за эти века, они поседеют – столько это займет времени!

Но вслух я сказал лишь:

- По крайней мере  Иисус Христос не лазил в форточки и не поил еврейских лошадей шампанским.

- Почему же евреи не связали Кренделя и не сдали в полицию? – спросил Фандорин.

- Потому что люди стали говорить: начнешь его связывать, а вдруг он проснется? И достанет свой кастет или даже револьвер? Он ведь из Одессы, а там знаете как? В общем евреи пошумели и разошлись. Но кто-то, видно, рассказал Кренделю, какая Либеру пришла в голову фантазия. Это ведь Брест-Литовск. Тут кто-то чихнет на Перевозе, а в Шпановичах - это чтоб вы знали другой конец города – кричат «Доброго здоровьичка!». Крендель, конечно, обиделся на Либера, и вот вам результат.

Мой доктор Ватсон немножко подумал и спрашивает:

- Вы сами были в синагоге, когда там обсуждалось предложение Либера Горалика?

- Г-дь с вами! Это было в синагоге на Белостокской, я туда отродясь не хожу.

- Хорошо бы опросить человека, который там п-присутствовал. Кто это может быть?

- Кто-кто, - отвечаю. - Ханан Стефанович. Он при хозяине, как хвост при собаке. Куда собака, туда и хвост.

- Значит, нам все равно на мужскую половину. Пойдемте к Стефановичу.

Мы поднялись по правой лестнице на второй этаж.

Там всё было синее: обои, шторы,  ковры. Как будто ты нацепил на нос синие очки.

Вот так, прямо по коридору дверь в комнаты хозяина, а налево – конурка Ханана Стефановича. Там шкафы с бухгалтерскими книгами и за ширмочкой кровать, на которой тоскливый Стефанович видел свои тоскливые приказчицкие сны. Но Фандорин повернул голову направо, где находились спальня и мастерская Кальмана. Там в полумраке вдоль стен густо стояли глиняные уроды.

- Господи, что это?!

- А это и есть произведения Кальманчика, которые взорвут бедный Париж, - не то чтоб очень добро улыбнулся я. - В мастерской они уже не помещаются. Набожные евреи в штраймлах и в жизни-то не сказать чтоб были сильно красивые, а в исполнении нашего горе-скульптора они страшнее Голема. Помяните мое слово - дело кончится тем, что всех уродов скупит «Союз русского народа», чтобы пугать жидами православных.

Подходим мы к двери Стефановича, вдруг слышим голос Кальмана, легкого на помине:

- Как это пуст? Почему пуст? А где ж они?

Я постучался.

- Мосье Стефанович, это я с моим помощником. У нас до вас дело.

Входим. Стефанович с Кальманом  сидят у стола, над какими-то конторскими книгами.

Эге, думаю, художнику не терпится поскорее получить наследство.

- Боже мой, - застонал молодой Горалик, едва мы вошли. - Сейчас эти люди снова начнут меня мучить!

- Успокойтесь, - говорю, - Кальман, мы не к вам. У нас вопрос до Ханана. Скажите, вы были с хозяином в синагоге, когда он пытался напустить евреев на Коку Кренделя, а евреи решили, что лучше не надо?

- И что? – насторожился Стефанович. - Мне уже нельзя сходить в синагогу? Это доказывает, что я убил Либера Горалика?

- Вы тоже успокойтесь, - говорю я. -  Тут никто никого не убил. То есть убил, но не те, кто тут. Скажу вам по секрету, что мы с господином Фандориным нашли под окном следы. И знаете чьи? Вы не поверите. Коки Кобылянского! Теперь соображаете, что к чему?

- Папочку убил Крендель?! – проблеял бегемот Кальман (не знаю, правда, блеют ли бегемоты). - Ну так я вам вот что скажу! Нанес удар, может, и Крендель, но подговорила его эта гнусная Иезавель, чтоб ее загрызли собаки! Теперь я всё понял! Всё!

- Что вы поняли? – быстро спросил Фандорин.

- Я вам скажу, что я понял. Тут и понимать нечего. Кока был у мачехи неделю назад! Я видел их обоих у окна! Я побежал к папе, я сказал ему: «У твоей так называемой супруги Кока Кобылянский! Они стоят и разговаривают!». Говорю: «Что будем делать, папа?». А папа говорит: «Я знаю, что я буду делать!». И побежал на перекресток, к городовому. Вы знаете нашего городового Пров Потапыча, реб Арон. Государь император ему платит двадцать рублей в месяц, а папа для ровного счета еще четыре раза по стольку, и Пров Потапыч работал на папу в четыре раза больше, чем на государя императора. Но пока папа бегал туда-сюда, Коки след простыл. Так вот зачем приходил Крендель! Мачеха наняла его убить папашу! Ах, гадина!

Стефанович схватился за пейсы.

- Ай! Теперь я понимаю, из-за чего хозяин так взъелся на Кренделя! Мне-то он не сказал, что Кока был у мадам Леи. Но ты, почему ты мне ничего не рассказал, Кальманчик?

- Папа взял с меня слово. Он подумал, что у жены от одесского ферта тоже закружилась голова. Папа и Пров Потапычу дал червонец, чтобы помалкивал. А то, говорит, пойдет молва, и будут все говорить не «Либер Горалик», а «Либер Рогалик». Ах, это я, один я виноват, что папочку убили! – И всхлипнул. - Если бы я не был тряпка, я бы ворвался к мачехе, схватил бы этого недомерка за шиворот и выкинул бы из окна!

Тут он совсем расстроился, заплакал. Художники, они такие.

Ханан стал его утешать.

- Ты весишь, как шесть Кренделей, но кто кого выкинул бы, это даже не вопрос. Он бандит, страшный человек, а ты мальчик из приличной семьи. Перестань плакать, Кальманчик, не разрывай мое бедное сердце.

Но Кальманчик не то чтоб перестать, а разрыдался  пуще прежнего. Повалился на колени, стал стучаться головой об пол, как положено набожному еврею, когда он кается или душевно страдает.

- Господи Боже во Израиле, смилуйся надо мной, ничтожным! Почему Ты сотворил меня такой мокрицей, как Тебе не совестно? Разве ты не мог сделать меня храбрым, как лев? Что Тебе стоило?

Увы. У нас, евреев, всегда во всем Г-дь виноват. Хотя, если вдуматься, разве не Он создал слабого человека слабым, подлого подлым, а глупого глупым?

Однако додумать эту интересную мысль до конца я не успел, потому что вошла Нетания Горалик.

- Хананчик, я к тебе шла. Слышу – вопли. У бегемота опять истерика?

- Это я погубил нашего папочку! – прорыдал Кальман.

- Правда?! – обрадовалась хромоножка. -  Вот здорово! Я на мамашу думала, но так еще лучше. Ты пойдешь на каторгу, ей ничего не достанется, потому что такое завещание, и единственной наследницей буду я!

- Что ты, деточка, - переполошился приказчик, - Кальманчик совсем не в том смысле!

- Ка-ак это не в том? – подбоченилась паршивка. - Он сам признался, все слышали! Бразинский и вы, как вас там, вы оба свидетели!

Тогда Горалик-младший заливаться слезами перестал, затряс щеками и показал сестре кулак величиной с небольшую дыню:

- Ты вся в свою мамашу! Она тебя пригуляла от какого-нибудь русского!

- Сам ты от русского! – окрысилась Нетания.

- Дети, дети, умоляю, без оскорблений! – метался между ними Ханан.

Какое там!

- Колченогая тварь! – орал Кальманчик.

 -Бегемот свинячий! – не оставалась в долгу Нетаночка. - И нос у тебя русский, как свиной пятак!

Я заметил, что господин Фандорин дотронулся до своего носа, и поскорей увел помощника подальше от этой семейной сцены.

- Куда мы теперь? – спрашиваю. - Уже в полицию?

- В полицию рано. Сначала нужно допросить Лею Горалик. Похоже, молодой человек прав и его мачеха – заказчица убийства. Припрем ее к стенке.

- Вы приприте. Я посмотрю. – Я подумал и прибавил: - Или знаете что. Я лучше подожду за дверью.

- Чтобы перехватить п-преступницу, если она попробует сбежать?

- Именно.

Я представил, как я буду перехватывать Лею Горалик, и подумал, что я лучше буду ждать не за дверью, а где-нибудь подальше, но человек потому и стал царем природы, что любопытство в нем сильнее страха. И когда Фандорин, суровый, как железнодорожный контролер, без стука вошел в комнату хозяйки, я остался за порогом и стал подглядывать в щелку.

- Сударыня, - грозно вопросил мой помощник, - что вас связывает с одесским вором Кокой Кобылянским по кличке К-Крендель?

Лея вскочила и сначала сделалась вся очень красная, а потом сразу очень белая.

- По какому праву вы врываетесь ко мне, как погромщик? Не знаю я никакого Кренделя!

- При аресте всегда врываются без предупреждения, чтобы преступник не скрылся и не уничтожил улики. А то, что вы преступница, у меня теперь сомнений не вызывает. Иначе вы не лгали бы. Немедленно отвечайте, что у вас делал Крендель? Его видели с вами здесь, в этой комнате, неделю назад. Если будете запираться, я немедленно доставлю вас в п-полицию.

- Кто его здесь видел? – сбавила тон мадам Горалик. - Покажите мне этого человека, и я ему скажу, что он брешет!

- Вы уверены, что о вашей встрече с Кренделем знал только ваш супруг, но вы ошибаетесь. Свидетель имеется, не сомневайтесь. И картина выглядит следующим образом. Либера Горалика убил Крендель. Это раз.  Незадолго перед убийством Кренделя видели у вас, после чего он поспешно скрылся. Это два. Известно, что мужа вы  ненавидели и мечтали от него избавиться. Это три. Ну а кроме того вы дали понять, что намерены свалить вину на пасынка и надеетесь таким образом оспорить з-завещание. Это четыре. Для полиции совершенно достаточно, чтобы взять вас под арест.

Лея вся сжалась. Крыть ей было нечем.

- Я никого не подбивала убить Либера! – пролепетала она. - Вы ошибаетесь!

- Намерены упорствовать? Тогда не со мной. С полицией. Собирайтесь.

Он встал на ней, непреклонный, как ангел Азраил, явившийся, чтобы забрать душу.

- Я не говорю, что Коки здесь не было! Но разговор был совсем о другом…

Мадам Горалик стала такая тихая и нестрашная, что я решил – зачем я буду торчать за дверью? Через щелку плохо видно, плохо слышно.

Я вошел. Но Лея на меня даже не посмотрела. Она – вы не поверите – всхлипывала и терла глаза платком.

Всякий еврей мечтает однажды увидеть Ерушалаим. Я, допустим, Ерушалаима пока не видел, но плачущая Лея Горалик – это тоже кое-что.

- О чем госпожа Горалик, жена богатого коммерсанта, может разговаривать с одесским форточником Кренделем? – недоверчиво спросил Фандорин.

Она потупилась – тоже, скажу я вам, зрелище удивительное.

- Он… он не всегда был Кренделем… А я не всегда была госпожой Горалик… Двадцать лет назад мы любили друг друга. Кока говорил мне: «Я нищий, но я разбогатею. Я маленького роста, но ради тебя я стану выше всех». Он очень красиво говорил, мне нравилось его слушать. Но родители выдали меня за богача Горалика, а я тогда была овца овцой и еще не умела за себя постоять… Кока с горя уехал, от него много лет не было ни слуха, ни духа… Я осталась одна и сначала была очень несчастна, а потом решила, что лучше быть злой, чем слабой. Женщине, которая живет без любви, надо быть не овцой, а волчицей. Ай, кому я это рассказываю? И зачем?

Она закрыла лицо руками, а мне стало грустно.

Фандорин ее не торопил. Ждал.

Через минуту-другую, поплакав и посморкавшись (у женщин почему-то слезы текут через нос), Лея Горалик продолжила:

- И вот теперь Кока вернулся. Стал сорить деньгами, устраивать всякие фокусы – чтобы о нем заговорил весь город. Потом вдруг является – откуда ни возьмись. Захожу я к себе в комнату, а он сидит у окна. «Здравствуй, говорит, Леечка, я за тобой». Я подумала: что за диво?

- Никакое не диво, - объяснил я. - Это он к вам через форточку влез. Он же форточник.

- Это я потом поняла, как он влез - когда он вылез.

- Про то, как он вылез, расскажете позже, - перебил Фандорин. - О чем вы с ним г-говорили?

- Он сказал, что любил меня все эти годы. Что теперь у него много денег, что я не буду жалеть о богатой жизни с Либером Гораликом - с ним, с Кокой, я буду жить в Одессе, как королева. Мужчины такие идиоты! Разве мне когда-нибудь нравилась богатая жизнь с Либером Гораликом? Да я сто раз повеситься хотела! Если бы дурак Кока двадцать лет не копил деньги в этой своей Одессе, лазая через форточки туда и обратно, и приехал бы за мной раньше, когда я еще не разучилась любить, я бы с ним в ночной рубашке ушла! Так я ему и сказала, Коке. Иди, мол, себе. Та Лея, которую ты знал, тут больше не живет. Она  вообще нигде больше не живет. А потом слышу на улице муж вопит, свисток полицейский. «Беги, говорю, это за тобой».  Кока хотел в форточку, но я не дала. Тут ведь второй этаж, вдруг сломает себе что-нибудь? «В лавку! – говорю. - Там сейчас никого нет». Отвела его, он вылез. И больше я его не видела.

- Если вы хотите снять с себя подозрение, понадобится очная ставка с Кобылянским, - сказал ей Фандорин.

- В полиции? Кока сказал, что живьем легавым не дастся. У него револьвер. Я еще поэтому  сомневаюсь, что Либера убил Кока. Зачем протыкать кого-то неудобным аршином, если можно культурно застрелить?

Мой помощник с ответом не затруднился.

- Например, чтобы не производить шума. Очную ставку мы проведем без полиции. Здесь, у вас. Вы ведь знаете, где найти вашего п-поклонника?

- Да, на прощанье он сказал: «Думай. Я буду ждать». И дал адрес.

- Вызовите его сюда з-запиской. Он ведь придет?

- Примчится. Что написать?

Госпожа Горалик села к столу, взяла листок, обмакнула ручку в чернильницу, и я понял, что эта женщина действительно никого больше не любит.

- «Приходи немедленно». И больше ничего не нужно. Куда д-доставить записку?

Лея сказала адрес.

Отправили мальчишку-рассыльного из лавки. Сели, стали ждать. Спускать глаз с Леи было нельзя. Кто ее знает – вдруг адрес неправильный и она захочет предупредить Кренделя?

Так себе было ожидание.

Лея Горалик, железная женщина, прихорашивалась перед зеркалом. Расчесывала свои пышные локоны, хоть в субботу, да еще перед посторонними мужчинами, это неприлично. Потом подкрасила губы и что-то такое сделала с ресницами. Попудрилась. Она и раньше была вполне себе сдобная дама, а теперь стала вовсе, как глазированная булочка с маком. Все-таки странные существа женщины, никогда мне их не понять. Вроде и не любит мужчину,  даже заманивает его в капкан, но все равно хочет сразить его своей красотой.

Я-то лично совсем о другом беспокоился.

- Эраст Петрович, - шепчу, - у вас какой-нибудь револьвер имеется?

Он покачал головой.

- А у Коки имеется. Он отчаянная голова. Они в Одессе все такие. Вы уверены, что мы с вами хорошо подумали?

Отмахнулся!

- Мадам, - говорит, - я вижу у вас граммофон. Вы позволите поставить п-пластинку?

И поставил. Я люблю музыку, кто же ее не любит, но никогда еще она не доставляла мне так мало удовольствия. На похоронах, знаете, тоже музыку играют.

Я стал всерьез подумывать, не отлучиться ли мне в уборную, а там ведь можно и застрять, мало ли какие у человека могут быть трудности с животом, но тут за окном мелькнула тень, потом скрипнуло, стукнуло, и в форточку не влез, а как-то очень ловко ввинтился маленький, гибкий человек, легкий и проворный, как кошка.

Он нырнул головой вниз, но не свернул себе шею, а перевернулся в воздухе, приземлился на ноги и распрямился.

Что вам сказать про Коку Кренделя? Маленький-то он был маленький, но, знаете, змея кобра тоже небольшая, однако встретиться с ней вам не понравится. Он был такой же быстрый и нехороший, как кобра, Кока Кобылянский. Единственное облегчение, что нас с Фандориным он пока не заметил, потому что мы сидели у стены и потому что Кока пожирал глазами Лею Горалик.

- «О вы, дни любви, сладкие сны», - подпел он пластинке довольно-таки приятным голосом. - Ты свистнула, и вот он я, королева моей души. Ты подумала за то, что я тебе говорил? Ты согласна? Я сделаю тебе такую жизнь, что раздастся треск из Петербурга, потому что ее величество императрица лопнет от зависти.

А Лея ему, оборотясь красивым профилем, гордая не хуже императрицы:

- Мосье Кобылянский, с вами тут хотят поговорить.

- Кто?

Он обернулся, быстрый, как выскочивший на пружине нож. И сунул руку в карман. Смотреть на это было неприятно. И пока он уже не вынул руку из кармана, я быстро сказал:

- Это вот господин Фандорин хотел задать вам буквально пару вопросов. А я не очень-то и интересуюсь.

- А он кто?

Крендель перевел взгляд на Фандорина, а руку не вынул.

- Сыщик, - неумно ответил тот.

Ой, ну вот зачем он это сказал?

Теперь Крендель-таки вынул руку из кармана, и в ней оказалось то самое, про что я думал, и я зажмурил глаза, поняв, что заткнуть уши уже не успею, а глаза мне открывать больше не придется.

Но вместо выстрела раздался непонятный шум, похожий на звук, с которым выбивают перину.

Глаза у меня открылись сами собой, сначала чуть-чуть, а потом очень широко.

Кока Крендель лежал на полу с удивленным видом и двигал одними только бровями. Над ним стоял Фандорин, потирал левой рукой правую. Лея Горалик смотрела на него задумчиво.

- Интересный вы мужчина, - сказал она. - Однако я вам тут больше не нужна. У вас ведь будет неженский разговор?

И выплыла из комнаты, покачиваясь, как лодка на волнах. А я увидел, что револьвер все еще в руке у Кренделя, и занервничал.

- Послушайте, - спрашиваю, - а ничего, что у него оружие? Если Крендель двинет пальцем, оно может выстрелить.

- Крендель не сможет двинуть пальцем, - отвечает Фандорин. - И вообще ничем ниже шеи. У него временный паралич. Потом функции нервной системы восстановятся, но пока работает только речевой аппарат. Поговорим, господин Кобылянский?

Крендель хрипло:

- Кока Крендель с легавыми не балачит.

- Законы вашего сообщества мне известны, - кивнул мой удивительный помощник. - Но я не полицейский. Я частный сыщик. И вопрос у меня, собственно, только один. Это вы убили Либера Горалика?

- Старый поц сдох?! – оскалился бандит. - Ай да штука!

- То есть вы отрицаете, что убийство совершили вы, по заказу госпожи Горалик?

- Да я бы пришил его со всем моим удовольствием безо всякого заказа. Еще и сам приплатил бы! Я предлагал ей: «Давай я сделаю ему чики-чики, и ты будешь свободная женщина». А она мне: «Не вздумай! Я останусь без гроша». Вы знаете за хитрое завещание, которое составил этот барбос Либер?

- Знаю. Ваш разговор с Леей Горалик состоялся неделю назад, в этой комнате?

- Как у нас с вами. Только я лежу, а вы стоите, а мы с Леей оба стояли, хотя я бы предпочел, чтоб мы оба лежали. Мы говорили себе за то, за сё, но больше, к сожалению, за то, чем за сё, и тут на улице появляется ее так называемый супруг, и с ним бежит-свистит моська в фуражке. Я задумываюсь сигануть в окно, но Леечка меня не пускает, боится, что я себе что-нибудь сломаю. Это смешно – когда Крендель себе что-то ломал, прыгая со второго этажа? Но я думаю: «Она за мной волнуется,  значит все-таки любит», и сердце мое тает, и я иду, как теленок, куда она меня ведет, а ведет она меня вниз, и я не помню, как лез через форточку, потому что мое сердце сочилось любовью, как молдавский помидор соком…

Тут у него из глаз потекли слезы, которые он не мог вытереть, потому что руки у него лежали, как вареные макаронины. Фандорин отвел меня в сторону и говорит:

- Послушайте, господин Бразинский. Вы отличный психолог. Я на пять минут отлучусь, мне нужно задать мадам Горалик один вопрос, а вы пока потолкуйте с п-подозреваемым. Определите, правду он нам рассказал или нет.

- Вы хотите оставить меня с этим бандитом наедине?! – переполошился я. И вы на моем месте тоже переполошились бы. - А если  у него восстановятся функции нервной системы?

- За пять минут не восстановятся.

- По крайней мере заберите у него револьвер!

Но Фандорин уже вышел, а я трогать револьвер побоялся. Там на нем что-нибудь случайно нажмешь, и не приведи Господь что может получиться.

- Как у вас дела, мосье Крендель? – спрашиваю со всей вежливостью. - Вы удобно лежите? Хотите, я подложу вам под голову подушку вон с той кушетки?

- Лучше возьмите мой револьвер, Бразинский или как вас там, - отвечает он, горюя, - и прострелите мне голову, чтоб я перестал мучиться.

- Ай-я-яй. Где у вас болит?

- Там, где раньше было мое сердце, от которого осталась одна труха. Оно разбито предательством Леи Горалик. Она меня не любит, Бразинский! Если бы любила, не заманила бы в засаду! А, мне теперь все равно! Пускай тащут на кичу! Пускай закопают Коку Кренделя в сырую землю!

Потом он поплакал, а я повздыхал обо всех, кого не любят, дай им б-г утешиться чем-нибудь другим. И  когда вернулся Фандорин, я ему сказал:

- Кока рассказал правду. Когда человеку жизнь не мила, он не врет.

- Да, он сказал правду. Мадам Горалик показала мне форточку, через которую неделю назад вылез во двор Крендель. Это то самое окно, под которым мы нашли следы. Стало быть, они недельной давности, и Либера Горалика наш ф-форточник не убивал.

- Что же мы с ним будем делать? – спрашиваю.

Он мне:

- Вы Шерлок Холмс, вы и решайте. Можете сдать в полицию, можете отпустить. Мне все равно.

И знаете что? Я решил, что не буду сдавать Кренделя в полицию, потому что русская полиция нравится мне еще меньше, чем еврейские бандиты. Но отпускать Кренделя я тоже не буду, потому что это пособничество преступнику.

Я поступил мудро.

- Пойдемте отсюда, господин Фандорин. А если за время нашего отсутствия кто-то вдруг очухается и увидит, что неподалеку есть форточка, разве мы в этом виноваты?

Мы пошли вниз, в лавку, где лежал себе под простыней покойник, у которого в отличие от нас больше не было никаких забот.

Фандорин запер левую дверь на засов, правую на ключ, чтобы никто не помешал нашей дедукции. Сам достал свои зеленые четки и давай ими нащелкивать.

Говорит мне озабоченно:

- Мы с вами вернулись к исходной точке. Я не могу определиться с главным. Какова природа этого убийства? Расчетливое оно или эмоциональное? Деяние холодного ума или разгоряченного сердца? В обоих случаях методика совершенно разная. Знаете что, вы - Холмс, вы и решайте. Как скажете, так и поступим. Итак, что, по-вашему, владело убийцей – расчет или чувство? Ум или сердце?

И откуда же, спрашивается, мог я это знать? Почему за всё и за всех должен отдуваться Арон Бразинский?

Давайте лучше я спрошу вас, а вы мне скажете. И  отвечать в случае чего будете тоже вы.

А чтоб вам легче думалось, я вам машаль расскажу, про ум и про сердце.

Жил-был на свете один очень обстоятельный еврей. Евреи вообще народ обстоятельный, семью семь раз отмерят, и только потом отрежут, но этому и среди евреев не было равных. Ко всякому делу, даже самому малому, он долго готовился, советовался с самыми лучшими знатоками и только потом совершал задуманное.

И вот однажды жена, которую он очень любил, попросила: «Соломончик, подари мне котенка».

Что сделал обстоятельный Соломон? Прежде всего выяснил, какие кошки самые лучшие. Знающие люди научили его: персидские. Хороший персидский котенок стоит целых пятнадцать рублей. Соломону не было жалко для любимой жены пятнадцати рублей, но как определить, какой котенок хороший,  а какой нет? Спрашивать у продавцов – обманут, втюхают какого-нибудь криволапого. И Соломон решил обратиться к двум самым уважаемым людям города – к директору еврейского училища, славившемуся своим умом, и к раввину, обладавшему прозорливым сердцем, которое умеет отличать плохое от хорошего.

Директор училища сказал: «Природой правит естественный отбор. Всё сильное выживает, все слабое исчезает. У кошек этот инстинкт в крови. Забери у матери-кошки детенышей и отнеси их на другой конец комнаты. Тот котенок, которого она перенесет назад первым, и будет самым жизнеспособным».

Но раввин сказал другое: «Кошка тоже мать, а материнское сердце жалостливо. Первым она отнесет обратно самого любимого детеныша, а стало быть, самого слабого. Потом того, что чуть сильнее, и лишь последним самого сильного. Так что лучшим будет последний котенок».

Соломон так и сделал. Забрал у кошки котят и стал смотреть. Первым она принесла назад котенка с ярко-синими глазками, последним – котенка с   ярко-розовым носиком.

Соломон долго смотрел на обоих, никак не мог решиться. Вдруг ошибешься и вместо самого лучшего котенка подаришь любимой жене за пятнадцать целковых самого худшего? Не глупо ли?

Думал он, думал и в результате купил жене швейную машинку «Зингер» за четырнадцать рублей 99 копеек.

Нимшаль сей притчи такова. Если сердце подсказывает вам одно, а ум другое, не делайте ни первого, ни второго, а лучше купите швейную машинку «Зингер», потому что это очень хорошая вещь, а 14 рублей 99 копеек не такие большие деньги.

И не забудьте сказать, что вас прислал Арон Бразинский.

Но если у вас уже есть швейная машинка, ответьте мне на вопрос: какого котенка выбрали бы вы? Того, с ярко-розовым носом, по совету  доброго раввина, или другого, с ярко-синими глазками, по совету умного директора?

Выбор продолжения:

1. С ярко-синими глазками, по совету умного директора

Откройте оглавление и перейдите на Машаль третий. Круги по воде.

2.  С ярко-розовым носом, по совету  доброго раввина

Откройте оглавление и перейдитена Машаль третий. Плеск воды. Эхо.

Машаль второй На Розовой половине

Ну, решили так решили. Я спорю? Пускай будет Розовая половина. Может быть, вам и видней.

Поворачиваюсь к Фандорину, говорю:

- Что я вам скажу про мужчин и особенно про женщин, дорогой Ватсон, потому что женщины меня всегда интересовали больше, чем мужчины. И знаете почему? Потому что они интереснее. От мужчины более или менее знаешь, чего ждать, что же касается женщин, то они могут удивить. Взять хоть мою жену Цилю, с которой я живу двадцать лет. Нет, я не в том смысле, что Циля может кого-то убить, хотя она очень даже может, если сильно рассердится. Я в том смысле, что…

- Я понял, в каком вы смысле, - перебил он меня, оборвав нить моих рассуждений – между прочим очень неглупых. -  Вы считаете, что нужно начать с Розовой половины. Что ж, сделаем по-вашему. Только дайте мне несколько минут на медитацию.

- На что?

- Медитация – это когда ты сливаешься с к-космосом. Иногда ответ на сложный вопрос приходит откуда-то оттуда, сам. Просто помолчите и не отвлекайте меня.

И что вы думаете? Этот солидный господин в воротничках и галстуке уселся прямо на пол, сложив ноги калачиком, положил руки на коленки ладонями кверху, прикрыл глаза и сделал такое сонное лицо, что я забеспокоился.

- Эй, господин Фандорин! Вам нехорошо? Может, у вас кружится голова или вас тошнит?

- Мне хорошо, - отвечает, не открывая глаз. - Не мешайте, пожалуйста.

Я все-таки волновался.

- Давайте я намочу платок и потру вам виски. Моей Циле это всегда помогает, когда ее тошнит. Хуже не будет, а вы сидите себе, не обращайте внимания.

- Да отстаньте вы! – рявкнул он, выйдя из космоса.

- Хорошо-хорошо, зачем вы нервничаете?

Отошел. Стою.

Минуту постоял. Пять. Немножко походил.

Этот всё сидит.

Тогда думаю – чем мне попусту тратить время и трусливо не глядеть туда, где лежит покойник, поведу себя по-мужски: смело подойду к нему и прочитаю упокойную молитву. Если душа недалеко отлетела от тела, это будет вежливо.

Так и сделал. Укрепил свое сердце, подошел к накрытому телу, сел на колени – почти как Фандорин, но смотреть на мертвеца все-таки не стал, а опустил глаза к полу.

Вдруг вижу, из-под краешка простыни что-то блестит. Осторожно потянул – цепочка. Серебряная. Порванная.

- Господин Фандорин, глядите, что я нашел, пока вы там жмуритесь! – закричал я. - Лучше бы я сам осмотрел тело, чем поручил это вам!

Он подошел, взял цепочку и говорит – важно так:

- Ну вот. Я и надеялся, что ответ придет сам.

Как вам это нравится?

- Он так пришел сам, как вы сами себя родили на свет!  - возмутился я. - Это я нашел улику. И знаете, что я вам скажу? Теперь вы помолчите и не отвлекайте меня, горе-сыщик. Дедуктировать буду я, Арон Бразинский.

Фандорин склонил голову:

- Я весь внимание.

- Цепочка женская, какие носят на шее. Это, как вы говорите, раз, - начал я. - Значит, тут была женщина. Это уже два. Цепочка порвана. Значит, ее порвали. Это три. Кто порвал? Тот, рядом с рукой которого она лежала – Либер Горалик. Это четыре. Так или не так?

- Допустим. Что же, по-вашему, произошло?

- Элементарно, Ватсон. Либер сцепился с какой-то женщиной, схватил ее или, может быть, попытался обнять за шею. Цепочка, которая там висела, порвалась, а женщина очень рассердилась. Говоря по-научному, впала в состояние аффекта. Как пихнет его! Он бух на пол, а ей мало. Схватила с прилавка мерный аршин, размахнулась - и вот вам пожалуйста.

- Очень с-складно, - признал он.

- Без вас знаю, что складно. Дедуктирую дальше: чья цепочка, та и убийца.

Я поднял палец, чтобы он лучше оценил всю важность моего умозаключения.

- Б-браво, - говорит. -  У покойного были отвратительные отношения с супругой. Может быть, это ее цепочка?

Я покрутил цепочку так, сяк.

- Нет. Лея Горалик тут ни при чем. Во-первых, она такая фифа, что нипочем не наденет серебряную цепочку, ей золотые подавай и хорошо бы с брильянтами. Во-вторых, Либер побоялся бы хватать свою мегеру-жену за шею – она сама кого хочет схватит, вы видели.

- Может быть, цепочка принадлежит Нетании?

- Ай, бросьте! Маленькая чертовка украшений не носит. Нет, это какая-то посторонняя женщина.

- Откуда же в доме ночью возьмется п-посторонняя женщина?

Я подумал, но совсем немножко. Сообразил.

- Знаю, откуда! Знаю! Вечером убираться в лавке приходит прачка Кася Шульман! Это она днем прачка, а когда уложит детей, подрабатывает уборкой, потому что детей у нее четверо, а мужа нет даже одного. Кася  приходит поздно, иногда машет тут метелкой до полуночи. Даже субботу не соблюдает, потому что дети хотят кушать каждый день недели. Женщина она в теле, и в очень хорошем теле, на нее многие облизываются и некоторые не только облизываются. Четверых детей без единого мужа ей не ветром надуло. Притом Кася не курва какая-нибудь. Если кого и приласкает, то исключительно по сердечной приязни. Смекаете, к чему я?

- Смекаю, - смекнул Фандорин. – Вы хотите сказать, что Либер спустился в лавку поздно вечером. Увидел, что Кася  еще здесь. Воспылал к ней страстью, но сердечной п-приязни к нему Кася не испытывала и стала защищаться. Такова ваша версия?

- Я же говорю: элементарно, Ватсон.

- А хватило бы у этой Шульман сил для такого удара?

- Хотел бы я иметь столько силы, сколько ее у Каси, - отвечаю. - Когда она с мостков полощет белье, по  реке Мухавец ходят волны.

Фандорин заметил:

- Осталось установить, Касе ли принадлежит цепочка. Как нам это сделать, не возбуждая подозрений объекта?

- Ну, это просто, - успокоил его я. - Кто всегда примечает, какие украшения носит женщина?

- Кто?

- Другие женщины. Пойдемте к мадам Горалик и покажем ей цепочку.

- Отличная идея, - признал мой помощник. - Только не говорите, зачем нам это нужно.

- Без вас бы не сообразил, - проворчал я, потому что не надо учить ученого. -  Идите уже за мной и смотрите, как Арон Бразинский провернет это дело.

И мы поднялись по левой лестнице на второй этаж. Подходим к комнате хозяйки. Слышу – мамаша с дочкой поют. И весело так, будто в доме никто не помер, а совсем наоборот!

Стучу.

- Мадам Горалик, это я, Арон Бразинский!

- Ага, - откликается хозяйка, - наконец-то! Что вы торчите за дверью? Заходите.

Входим.

Они с дочкой сидят у пианино. Еще лучше, думаю. Мамаша не вспомнит – дочка подскажет, она глазастая.

- Бразинский, вы похожи на кота, который наелся сметаны, - сказала мне невежливая женщина. -  Значит, вы нашли доказательство, что Либера укокошил его жирный сынуля. Скажите мне, что это так, и я не только спою, но и спляшу.

- Мы пока что нашли на полу вот эту цепочку и решили вам занести, - отвечаю. - Вдруг вы хватились и переживаете. Ценная вещь, из чистого серебра.

И я поглядел на Фандорина, искоса. Учитесь, Ватсон.

- Этой ценной вещи красная цена три рубля, - фыркнула Лея, едва взглянув. - Я такую дрянь даже на свою болонку не надела бы, если бы у меня была болонка. Но чертов Либер говорил, что собаке не место в приличном еврейском доме. Ничего, теперь я заведу себе две болонки и, может быть, еще пуделя. От кого меньше шерсти, от болонки или от пуделя?

- Значит, цепочка не ваша? – спрашиваю. - Вы уверены?

- Отцепитесь вы от меня с вашей цепочкой! Это каламбур, если вы не поняли. Знаете, что такое «каламбур»?

- Знаю. Это когда уважаемому человеку грубят безо всякой на то причины, - ответил я с достоинством. – Не знаете, чья цепочка, так и скажите, и мы пойдем себе.

- Я знаю, чья это цепочка. И если бы вы чем ходить вокруг да около сразу спросили, я сразу бы и ответила. Это позорище таскает на себе толстуха, которая подметает в лавке. Как ее? – повернулась к дочке.

- Кася, - говорит та. - Она хорошая. Такое мне про мужчин порассказала, что я прямо порадовалась на свою хромоту. Никто ко мне не будет приставать, и замуж можно не выходить.

В разговор влез Фандорин.

- Я полагаю, что это скромное украшение очень дорого владелице. Далеко ли отсюда она живет?

- Не то чтобы далеко, - отвечает Нетания. – Шагов двадцать отсюда, в дворницкой.  Папаша дал ей жилье в обмен на работу.

Вышли мы за дверь, я говорю Фандорину:

- Видали, как я провел допрос? Никто ничего не заподозрил. Теперь осталось только прижать Касю, и дело раскрыто. Идемте. Только не встревайте, я сам!

Сначала я вообще хотел допросить, а потом и арестовать Касю один, но потом вспомнил, как яростно она полощет белье, подумал – вдруг она снова впадет в состояние аффекта и решил, что с помощником будет лучше.

Мы вышли через черный ход во двор. Увидели дверь в полуподвал. Оттуда доносились детские крики.

И я заколебался. Как это я буду арестовывать мать четверых детей? 

- Знаете что, - говорю, - а пускай дальше разбирается полиция. Дело раскрыто, семейство Горалик останется довольно, я получу свои деньги, вы получите хорошую комнату переночевать, и всем будет приятно.

Но тут из дворницкой выходит Кася Шульман с засученными по локоть рукавами. Поглядела на Фандорина, на меня, потом на цепочку, которую я держал в руке…

- Чтоб мне провалиться! – орет густым голосом. - Это ж моя цепочка! Вот спасибо, реб Арон! Вы ведь Арон Бразинский, к которому люди ходят за хорошим советом? Дайте мне хороший совет, куда мне деться от моей окаянной жизни?

Хотела взять у меня  цепочку, но это она раньше была просто цепочка, а теперь стала уликой. Я спрятал руку за спину.

 - Вы что, хотите получить с бедной женщины награду? – с укоризной сказала Кася. - Бросьте. Денег я вам не дам, потому что я бедная, а если вы надеетесь на то, что я женщина, то этого я вам тоже не дам. Я люблю статных мужчин, а вы, извиняюсь, на гриб похожи.

Я ей:

- На твоем месте, Кася, я бы людей грибами не обзывал. Грибы тоже разные бывают. Есть боровик, а есть, например, ядовитая поганка.

Она устыдилась.

- Да ладно вам, я же не в обиду сказала. Отдайте цепочку, я вам в благодарность постираю ваш с позволения сказать пиджак, а то он у вас совсем задрипался. 

- Давно вы потеряли цепочку? – спрашивает мой Ватсон. Не утерпел-таки, влез.

- Вчера утром еще была, а после ужина хватилась – нету.

Я плечом слегка отодвинул своего помощника.

- После ужина, говоришь? А может, только сегодня?

Брови грозно насупил, глазами в нее впился – не заморгает ли? Люди, когда врут, часто моргают. Но Кася Шульман не заморгала – наоборот вытаращила на меня свои коровьи глазища.

- Я цепочку перед сном снимаю, а то будешь ворочаться, и порвется. Не было ее. Я и под кроватью смотрела, и всюду. Поплакала. Думала, пропала моя краса. Мне ее один хороший человек подарил, пожарный, папаша моей младшей дочки.

- Ты вчера вечером уборку в магазине делала? – беру я быка за рога.

- Не, в пятницу вечером Либер убираться не разрешает. Грех, говорит.

Я со значением посмотрел на Фандорина. Ага! Вот я ее и поймал на вранье.

- А где вы вчера работали? – спрашивает он.

- У них же, у Гораликов. На женской половине. У мадам шторы снимала постирать, у дочки ихней, хромоножки, чернила с паркета оттирала. Пробыла там до самого вечера, пока шаббат не начался. Потом пошла еще к соседу Иван Петровичу белье постирать. Они русские, субботу не справляют, - сообщила Кася, словно это была большая новость.

Думаю: врет, наглая баба, и даже не покраснеет! У меня к ней всякая жалость пропала, еще когда она меня грибом назвала, а тут я совсем рассердился. 

- Хватит мне тут врать, Кармель Шульман!

Когда производят арест нужно называть преступника полным именем. Не скажет же полиция, например, знаменитому террористу Григорию Гершуни, когда его уже поймает: «Гриша, сдавайся!».

- Кармель Шульман, - говорю, - нам известно, что ты ночью была в лавке! Твою цепочку мы нашли в руке у мертвого Либера Горалика!

Она разинула свой губастый рот.

- Азохен вей! Либер помер?! Что с ним стрялось? Еще вчера такой здоровый был - рожа лопалась.

- Либер Горалик не «помер», его померли. Уж тебе ли не знать, - отвечал я язвительно. - Ты сделала это, когда он стал тебя лапать. Я тебе дам совет, а я, как ты знаешь, даю хорошие советы. И совет мой будет бесплатный, потому что мне тебя жалко. Ты переставай врать и начинай плакать. Прямо плачь, плачь и не останавливайся до самого суда, а на суде плачь еще громче. Может, присяжные тебя пожалеют, поскольку ты защищала свою женскую честь, уж сколько ее там ни осталось после четверых байстрючат.

Про байстрючат я, конечно, невежливо сказал, но это потому что от души, по-отцовски. А Кася  нет чтоб поблагодарить – как размахнется, как влепит мне плюху!

Я такой плюхи не получал и от мужчин.

Открываю глаза – а я уже на полу, и надо мной трясет кулаками Кася.

 - Ах ты,  - орет, - пес облезлый! Советчик вшивый! В чем меня винить вздумал! Сейчас я за метлой сбегаю и так тебя отделаю - навсегда запомнишь Касю Шульман! И тебе, гладкомордый, тоже достанется!

Это она сказала Фандорину и побежала в дворницкую, а мы не стали ждать, когда она вернется с метлой, и поскорей убрались обратно в дом, еще и засов заперли.

- Видите, я добыл недостающее доказательство, - сказал я, немного отдышавшись. -  Этакой бабе и аффекта не нужно, чтобы пришпилить человека к полу! Бежим в полицию, пока она дверь не выломала!

Фандорин со мной согласился, но только наполовину.

- Да, это женщина исключительных физических качеств.  Но Либера она не убивала.

- Здрасьте! – изумился я. - А цепочка в руке у покойника - это вам воробей чихнул?

- Видите ли, мистер Холмс, когда я в самом начале обследовал труп, никакой цепочки в руке не было. Она появилась позже, - заявляет он.

- Как позже? Когда позже?

Он спрашивает:

- Кто приближался к телу во время допроса подозреваемых? Помните?

Я потер затылок, припоминая.

- …Лея Горалик подошла и даже потрогала! ...Погодите, и Нетания тоже! Присела этак вот и сказала противным голосишком: «мерси за наследство».

- Ну, а если учесть, что накануне Кася Шульман была и у той, и у другой…

- Кася обронила цепочку, а дочка или мамаша подобрала! – шлепнул себя по лбу я. - И нынче подкинула, чтобы отвести от себя подозрение! Видите, как я был прав, когда сказал, что от женщин можно ожидать чего угодно?

- Вы, Холмс, всегда правы, - признал Фандорин. -  Однако что же мы в результате имеем?

- Двух подозреваемых: бешеную Лею Горалик и ее полоумную дочку, - продедуктировал я. – Но которая из них прикончила Либера? Я бы поставил на Лею,  однако она не идиотка убивать мужа и лишаться наследства.

- На идиотку госпожа Горалик не похожа, - согласился мой помощник.

- А Нетания, конечно, маленькая дрянь, но ее тощими ручонками такого удара ни в каком аффекте не нанесешь, - продолжил я дедукцию. И вздохнул. - Туман у нас, дорогой Ватсон. И куда в нем идти, непонятно.

- Когда в голове туман, - говорит Фандорин, - существует  два способа ее прочистить. Можно положиться или на ум, или на чутье. Методика в первом и во втором случае будет совершенно разная. Ум может вычислить путь, но может и ошибиться. Чутье способно угадать правильную д-дорогу, но может и завести черт-те куда. Чем будем руководствоваться, дорогой Холмс? Умом или чутьем?

- Умом я уже блеснул – и получил за это по тому месту, где этот ум должен был бы находиться, - кисло ответил я. -  Но на свое чутье я тоже полагаться бы не стал. Оно мне говорит: «Зря ты, Арон, ввязался в эту мутную историю» и больше не говорит ничего.

- Тогда, - говорит, - поставлю вопрос иначе. С каким преступлением, на ваш взгляд, мы имеем дело – рациональным или эмоциональным? Кто тут виновник – преступная голова или преступное сердце? Я сам ответа пока не знаю. Расследованием руководите вы, вы и решайте, а я помогу, что бы вы ни решили.

Вот как он сказал – свалил на меня всю ответственность. За всё отдувайся Арон Бразинский!

Только я знаете что сделаю? Я вас спрошу.

Ну-ка, за кем нам с моим Ватсоном гоняться – за злым умом или за злым сердцем?

Пораскиньте мозгами – или прислушайтесь к чутью, если у вас его больше, чем мозгов.

А я пока расскажу вам одну правдивую историю, которая умному человеку поможет, да и неумному не помешает.

Жила у нас в городе одна писаная красавица. Назову ее ради деликатности именем Ривочка (хотя на самом деле ее звали Бруха Коганович).

Посватались к Ривочке два завидных жениха. Один – очень богатый, но немножко горбатый мельник из Бешенковичей, другой – очень красивый, но немножко и даже больше чем немножко загульный скрипач – наш, местный.

Ривочка была девушка нежная и в то же время рассудительная. Ее нежная половина говорила: «Выходи за скрипача, твоя жизнь будет праздником». А рассудительная половина нашептывала: «Не будь дурой, выходи за мельника, жизнь прожить – не на скрипке пропиликать».

Очень Ривочка мучилась, никак не могла решиться. Год колебалась, два, три, десять. Ходила и даже ездила к разным раввинам за советом. Но вы знаете раввинов, они вечно отвечают вопросом на вопрос, чтобы не попасть впросак. И вот однажды Ривочке говорят: «Сходи-ка ты лучше к русскому батюшке. Он человек умный и всегда отвечает прямо».

Пошла Ривочка к батюшке, принесла ему в подарок жирного гуся, говорит: так, мол, и так, по всему надо выходить за богатого, но очень хочется выйти за красивого. Что мне, бедной, делать? Десять лет мучаюсь.

Батюшка ей в ответ: «Если б ты была моя прихожанка, я должен был бы тебе отвечать по-божьи, а поскольку ты иудейка и мне твои грехи не отпускать, скажу тебе по-человечески. Не будь дурой, девка. Выходи замуж за мельника, а скрипача бери в любовники. Только никому не рассказывай, что это я тебе присоветовал».

Понеслась Ривочка домой сама не своя от радости. Пишет письмо мельнику: я согласная. Тот отвечает: «Здрасьте. Вы таки проснулись. Я давным-давно женился».

Ривочка – к скрипачу: «Обыми меня, сердечный друг». А он ей: «Десять лет назад и даже пять лет назад я бы тебя охотно обнял, но теперь подросли девки помоложе. Ступай себе».

И пошла Ривочка домой, никому не нужная, горько рыдая.

Вы хотите нимшаль? Так нате вам.

Бывают ситуации, когда долго раздумывать да выбирать нельзя, а то останешься на бобах. И сейчас у нас с вами именно такая ситуация.

Так что? Голова или сердце?  

Выбор продолжения:

1. Голова

Откройте оглавление и перейдите на Машаль третий. Или в океан?

2.  Сердце

Откройте оглавление и перейдите на Машаль третий. Иль Показалось?

Машаль третий Круги по воде

Ну, я бы решил по-другому, но коли вы так хотите – пожалуйста. Арон Бразинский от своего слова не откажется.

Я обратился к Фандорину с такой речью:

- Мы с вами умные люди и знаем, что ум до добра не доводит. Глупому человеку легче быть добрым, чем умному, а от много ума много горя, причем как правило другим людям, про это Екклесиаст вам еще лучше меня расскажет. Дорогой Ватсон, если бы убийство совершили сгоряча, такие проницательные сыщики, как мы с вами, не сломали бы себе всю голову и, как говорится у вас русских, не блуждали бы между четырьмя соснами. Поэтому вот вам мое мнение: преступник действовал не в порыве чувств, а по расчету. Я вам сейчас обосную это по-научному…

Но обосновать по-научному я не успел, потому что Фандорин вдруг показал пальцем на дверь, что вела на Синюю половину дома, и постучал себя по уху.

«Зачем вы тычете себе в ухо?», - хотел поинтересоваться я, но тут же догадался сам. Кто-то за дверью нас подслушивал!

Я шепнул:

- Это убийца! Давайте на «три-четыре» побежим и схватим его.

Он мне тоже шепотом:

- Вы видели: я запер дверь на ключ. Пока будем вставлять ключ, поворачивать, он убежит по лестнице. Или она. Через двор и черный ход в дом с той стороны могли проникнуть и д-дамы. – А потом громким голосом: -  Вы правы, господин Бразинский. Поскольку Кока Крендель убийства не совершал, мы вынуждены вернуться к первоначальному кругу подозреваемых. И руководствоваться следует классическим мотивом всех преступлений, в которых замешан денежный интерес. Ки продест? «Кому выгодно?». П-полагаю, ответ очевиден. При насильственной смерти Либера Горалика двойную выгоду получает его сын. Так не будем же мудрить.

Э, кумекаю, это он не для меня говорит, а для того, кто подслушивает. Значит, надо подыграть.

- Ой, как я с вами согласен!  - Еще и языком поцокал. - Знаете, как у нас, евреев говорят – а мы не самая глупая нация – «Если кто-то зеленый, прыгает и квакает, то это скорее всего лягушка». Либера скорее всего угрохал сынуля. Давайте возьмем его за жирные бока и как следует тряхнем.

Фандорин мне кивнул: правильно, мол, давайте в том же духе. А сам всё смотрит на дверь. За нею тихонько так заскрипело.

- Всё, ушел, - шепчет мне  помощник. - Или ушла. Интересно, что вы помянули лягушку. Я как раз собирался использовать оперативный метод «Лягушка Басё».

Я подумал, что ослышался. Где оперативный метод и где лягушка?

- Мы с вами говорим про одну и ту же лягушку? Ту, что на идиш называется «а жабе»? Зеленая и квакает?

- Еще важнее, что она п-прыгает. У великого японского поэта Басё есть стихотворение, которое считается шедевром.

- Да ладно вам, - не поверил я. - Какое  же это стихотворение?

- Очень хорошее. И даже великое. Знаете, в чем разница между хорошим стихотворением и великим? В хорошем стихотворении содержится только одно послание. Автор сформулировал некую мысль и талантливо донес ее до читателя. А великое стихотворение побуждает читателя открывать в строках некий собственный смысл, актуальный  персонально для тебя. Одно и то же стихотворение для разных людей означает совершенно разные вещи.

- Это как все смотрят на бегущую воду в реке и каждый думает свое? Философ про быстротечность жизни, прачка про стирку, рыбак про рыбу, а дурак про что-нибудь дурацкое?

- П-примерно.

- И что же, - спрашиваю я, - вы думаете про ту воду, в которую прыгнула лягушка вашего японца?

- Что жизнь – звонкое моментальное соприкосновение субъективной эмпирики с объективной экзистенцией.

Я поморщился.

- Ай, я вас умоляю! Морочить голову непонятными словами я тоже умею. Но, если вы забыли, нам надо искать убийцу. Чем тут поможет ваш стишок?

- Его канонический вариант – ничем. Но Басё не сразу нашел идеальную концовку. Известно несколько ранних версий шедевра. Одна из них нам и пригодится. Вот послушайте.

- Ну круги. И что? В чем разница?

- В том, что круги по воде – это последствие прыжка. Оперативный метод заключается в следующем. Следователь бросает в воду лягушку и потом наблюдает, как поведет себя вода. Иными словами, совершает некое действие, которое вызовет у фигуранта нужную реакцию. Лягушку я только что бросил: подслушивающий узнал, что мы нацелились на Кальмана Горалика.

Когда Арону Бразинскому что-то хорошо объясняют, он способен это понять. Потому что слава Б-гу не дурак.

- Вы хотите сказать, что, если подслушивал Кальман и если он - убийца, то сейчас он заполошится и наделает глупостей! Если же убийца не Кальман, а кто-то другой, то теперь преступник успокоится и утратит бдительность. Так?

- П-приблизительно.

- А что будем делать мы с вами?

- Особенность данного операционного метода в том, что сыщик не делает ничего, а просто садится в позу дзадзэн, медитирует, любуется п-прудом, по которому расходятся круги. И ждет развития событий.

- В позу чего?

Тут он, даром что приличный господин, уселся прямо на пол, положил руки на колени ладонями кверху и прикрыл глаза. Я сделал то же самое, но закрыл только один глаз. Другим поглядывал на Фандорина.

Посидели.

Через минуту мне стало скучно.

- Слушайте, Фандорин, евреи долго молчать не умеют. Давайте вы себе медитируйте, а я какой-нибудь машаль расскажу. Про то, как Гиллель рассудил о Добре и Зле. Хотите?

- Нет.

- Ну я все равно расскажу. Можете не слушать.

Но вы-то послушайте. Вы же в позе дзадзэн не сидите?

Однажды великий учитель Гиллель Га-Закен спросил учеников: «От кого на земле Зло, а от кого Добро?».

«Ясное дело, Добро от Б-га, а Зло от Дьявола», - отвечают они.

«Нет, - говорит он. - Наоборот».

Ученики засмеялись, думая, что учитель шутит, а некоторые подумали, что шутить такими вещами нехорошо, и самый смелый даже упрекнул Гиллеля в кощунстве.

«Судите сами, - сказал Гиллель. – От чего человеку больше пользы – от Добра, которое он видит, или от Зла?».

«От Добра», - хором ответили ученики.

«Вы уверены? Добро не побуждает человека к действию, ибо, когда всё хорошо, можно ничего не делать, а душа бездействующего не растет и не развивается. Зло же никого не оставляет равнодушным. Противодействуя Злу, человек напрягает мышцы, укрепляет сердце и от этого становится выше и сильней. Господу это в радость, а Дьяволу в досаду. Ему нужно, чтобы человек был слабым. Вот почему Дьявол расслабляет нас, гладя по шерстке, а Б-г берет за шкирку и кидает в бурную воду: или выплывай, или тони».

По-моему, превосходный машаль. Скажу вам по секрету, я сам его придумал. Гиллель ничего такого не говорил. Ну и что? Где он, тот Гиллель? А я жив, здоров, и моя голова еще не перестала рождать светлые мысли.

Но только Фандорин всей философской глубины моего машаля не оценил и, похоже, вообще его не услышал.

- Тсссс. – Приложил палец к губам.

Я навострил уши.

Где-то справа, в мужской половине дома, кричали.

- Вот и к-круги по воде, - молвил Фандорин, поднимаясь.

Я тоже вскочил – и вовремя. Кто-то сбежал по лестнице, дернул запертую дверь.

- Реб Арон, где вы? Мне страшно! Мне не нравится эта музыка!

Кричал Стефанович.

Мы открыли – и услышали кадиш, какой поют на еврейских похоронах. Ну, вы это печальное песнопение знаете. А если нет, то я не хочу вас расстраивать, но однажды кадиш исполнят и в вашу честь.

Где-то наверху играла пластинка.

Бледный Стефанович сказал страшным шепотом:

- Кальманчик заперся у себя в мастерской и не открывает! Вы слышите, что у него играет? В этом сумасшедшем доме у каждого члена этой сумасшедшей семейки свой граммофон, и нет чтобы кто-нибудь заводил приличную музыку! Я всё понимаю, у нас покойник, но зачем трепать мои нервы? Они и так больные!

- З-за мной! – велел Фандорин и побежал по ступенькам первым. Мы – за ним следом.

С каждым шагом музыка звучала всё громче.

- Будь он неладен, этот Париж, - приговаривал Стефанович. - После него Кальманчик так изменился! Во всем виноват этот проклятый оп…

- Кто? – обернулся Фандорин.

- Ай, не слушайте меня. Я сам не соображаю, что говорю. Боже мой, почему он заперся и не отзывается на стук?

А Фандорин и стучать не стал. Разбежался, прыгнул, как та лягушка, и бах ногой по двери. Она - с петель. Что треску, грохоту! А музыка стала прямо оглушительной.

Первым делом  Фандорин подбежал к граммофону и остановил иглу.

Большая комната, где наш горе-скульпотор лепил своих уродов, была вся ими заставлена, так что я не сразу разглядел самого Кальмана.

Он лежал грудью на столе и блестел неподвижным глазом – совсем как утром его папаша.

Рядом лежал опрокинувшийся бокал, из которого вылилось густое красное вино, какое пьют в субботу.

- Кальманчик, ты напился пьяный и уснул?  - пугливо спросил Ханан. – Переживаешь из-за папаши?

- Не смешите меня, - сказал я. - Живые люди так глазом не блестят. Вы что не видите, он совсем мертвый?

Ханан закричал, хотел броситься к бедному Кальману, но Фандорин ухватил приказчика за ворот.

- Не подходить!

А сам подошел. Потрогал Кальману шею. Нагнулся, понюхал разлившееся вино.

- Запах горького м-миндаля... Цианистый калий.

- Ох! Он отравился! – охнул я. - Заперся, выпил яду, включил музыку – и того. Хорошие дела, нечего сказать.

- Как отравился? – пролепетал Стефанович. - Зачем отравился?

Я объяснил:

- Кальман убил отца, это ясно. Четверть часа назад подслушал, как мы с моим помощником решили, что преступником может быть только наследник. Понял, что ему не отвертеться, и вот. Это, Стефанович, называется «дедукция». 

- Ай, горе какое! – запричитал он. - Ну коли так, я вам расскажу, чего теперь скрывать... Либера Горалика убил не Кальман, нет.

- А кто же? – поразился я.

- Не кто, а что. Белый порошок. В Париже Кальманчик пристрастился к опиуму, будь он неладен. Говорил, что все настоящие художники или на опиуме, или – еще лучше - на кокаине. Но где в Брест-Литовске возьмешь кокаин? А опиум дадут в аптеке, если хорошо заплатишь. Как я умолял мальчика взяться за ум! Я говорил, что до добра это не доведет! И нате вам. Хороший, богобоязненный молодой человек свихнулся от дурмана.  Может, ему привиделось что-то или я не знаю, и он угробил родного папашу. Это такой грех, такой грех! Но еще хуже для еврея наложить на себя руки. Правильно пишут в газетах, что наркотики – чума нового века.

Я про опиум ничего не знаю. Крепче перцовой настойки ничего в жизни не употреблял.

- А какой он, этот опиум? – спрашиваю. – И где он?

- Кальман прятал его в шкафу, за книжками.

Я открыл шкаф – и точно, за книжками стояла банка, а в ней что-то белое. Я понюхал. В нос шибануло тягучим, горьковатым. Пробовать на язык я не стал. Вдруг сразу втянешься? У меня семья.

- Действительно опиум? – спросил Фандорин.

 Чтоб я знал? Но кивнул: «Он самый».  Потому что какой я Шерлок Холмс, если не могу отличить опиум от неопиума. Немножко занервничал, конечно. Сейчас Фандорин подойдет, тоже понюхает и скажет: «С ума вы сошли, Бразинский, это сода от изжоги или еще что-нибудь такое». Но Фандорин к шкафу не подошел. Он рылся в бумагах на столе. Вытянул большой белый лист, на который опустил свою забубенную голову мертвый Кальман Горалик. Взял в руки конторскую книгу.

- Что вы делаете, когда у нас такое несчастье? Один за другим два Горалика отдали б-гу душу!  – укорил его Ханан. - Оставьте вы бумажки, лучше помогите перенести этого грешника на диван. Какой он был хороший мальчик, вы бы знали! Кто бы мог подумать, что из него выйдет убийца и самоубийца! Бедная заблудшая овечка! И бедная фирма «Горалик»! Хозяина нет, наследника нет, вдове ничего не достанется. Весь груз свалится на плечики малютки Нетании, а она несовершеннолетнее дитя!

- Не складывается, Холмс, - сказал мне Фандорин.

Стефанович оглянулся – нет ли в комнате кого еще.

- Это вы кому?

- Помолчите, Стефанович, - велел я. - Что не складывается, Ватсон?

- Ваша версия. Она построена на том, что за дверью подслушивал Кальман, запаниковал и наложил на себя руки. Так?

- Ну а как еще?

- Кальман весил десять пудов. Под его шагами т-тряслись ступеньки и гнулись половицы. А тот, кто стоял за дверью, потом взбежал по лестнице почти бесшумно. Стало быть, подслушивал не Кальман. Это раз. Далее. Вам не кажется странным, что Кальман сидел перед совершенно чистым листом бумаги?

- Может быть, хотел написать предсмертную записку?

- На эскизной уатмановской бумаге? Не великовата ли она для подобной цели? Нет, Кальман просматривал бухгалтерскую книгу, когда в дверь п-постучали. Молодой человек не хотел, чтобы его застали за подобным занятием, и накрыл книгу листом для эскизов. Это два. Опиоманом он не являлся, я повадки этой публики хорошо знаю. Это три. Господин Стефанович, банку с опиумом в шкаф поставили вы, не правда ли?

- Что?! Почему бы я стал это делать?! – очень сильно удивился приказчик. Может быть, даже слишком сильно.

- Потому что наследник фирмы заинтересовался бухгалтерией. Это сулило вам очень серьезные неприятности, вплоть до тюрьмы. Взгляните, господин Бразинский, вот сюда, на банковскую страницу. На счету фирмы ноль денег. Помните, мы проходили по коридору и услышали, как Кальман спрашивал: «Как это пуст? Почему пуст? А где же они?». Речь шла о том, что счет пуст и новый хозяин желал знать, куда подевались деньги. Стефанович, денежными делами фирмы ведали вы. Тут всюду ваши подписи. Теперь понятна и причина, по которой убит Либер. Он обнаружил исчезновение средств и готовился принять меры.

Ханан жалобно поглядел на меня.

- Реб Арон, ваш помощник с ума сошел! Сейчас окажется, что я убил Либера, я отравил Кальманчика, всё я! Да посмотрите на мои руки! По-вашему этими спичками можно сбить с ног бугая Либера и проткнуть его насквозь аршином? Всё, я больше не Ханан Стефанович. Зовите меня Ханан Поддубный!

- Полагаю, дело было так, - спокойно продолжил Фандорин. - Вы подсыпали хозяину в вино опиума, а когда Либер Горалик уснул, проткнули беспомощное тело. Готов биться об заклад, что при вскрытии в желудке покойного обнаружится наркотик. Так же поступили вы и с Кальманом, увидев, что, хоть он и художник-импрессионист, но до пропавших денег докопался. Вы подслушали наш разговор с господином Бразинским и решили, что теперь без помех свалите всё на Кальмана. Пришли сюда с вином – помянуть Либера Горалика или что-нибудь подобное. Только на сей раз подсыпали не опиум, а яд. Подождали, когда молодой человек испустит дух. Поставили в шкаф банку с наркотиком, завели пластинку и побежали за нами.

Стефанович оскалил зубы. Они оказались мелкие и неожиданно острые.

- Очень художественно вы всё описали. Только забыли, что дверь была изнутри заперта на ключ!

- Помилуйте, этот маленький фокус знают даже гимназисты-первоклассники. В скважину, где с другой стороны ключ, просовываются щипчики, поворот и готово. Сейчас покажу, у меня всегда с собой маленькие ножницы. Как говорится, «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».

Фандорин насадил дверь обратно на петли, вышел. Ключ начал будто сам собой поворачиваться в скважине.

- Послушайте, Бразинский, - шепотом обратился ко мне Ханан, очень быстро. - Я вам дам десять тысяч. Это деньги, которых не видали вы, ваш папаша, ваш дедушка и ваш прадедушка, вместе взятые.

- За что мне такая награда? – отодвинулся я, потому что он дышал очень жарко. Когда человек сильно напуган, от него пахнет страхом, а это вам не фиалки.

- За то, что вы не будете идиот и сообразите свою выгоду. Сейчас войдет этот гой, вы его займете разговором, а я ему воткну в спину вот эту штуку.

И что вы думаете? Безобидный приказчик Стефанович вынул из кармана остро заточенный напильник!

- И будто не было никакого господина Фандорина. Знаете, я вам накину еще пять тысяч, если вы поможете мне избавиться от трупа. Тссс!

Тут вернулся мой помощник.

- Вы ошибаетесь, дорогой Ватсон, - сказал я. - Господин Стефанович не протыкал Либера аршином. У золотушного Ханана на это действительно не хватило бы сил.

- Вы п-полагаете?

Фандорин повернулся ко мне, а Ханан закивал головой из-за его плеча: так, мол, так!

- Уверен. Стефанович сначала продырявил Либеру сердце напильником, который у него в правом кармане, а потом уже спокойно, без спешки вколотил в дырку аршин – чтоб отвести от себя подозрения.

Дальше всё произошло очень быстро.

Стефанович выхватил свой напильник, но рассек пустоту, потому что готовый к нападению Фандорин отскочил. В следующую секунду – я даже толком не разглядел, как это произошло – приказчик уже лежал на полу, закатив глаза, а Фандорин с интересом рассматривал орудие убийства.

- Надо же, настоящая уголовная з-заточка. Вот уж воистину в тихом омуте черти водятся.

- А в старом пруду лягушки, - очень к месту вставил я. Самому понравилось. -  Ловко мы с вами раскрыли это дельце, дорогой Ватсон?

- Ловко?! Да это самое позорное расследование в моей к-карьере! – Он взъерошил свой идеальный пробор, и черные волосы упали на лоб. - Пока я, как последний болван, любовался кругами на воде, преступник совершил еще одно убийство! Должно быть, я неправильно интерпретировал стихотворение! Уважающий себя японец на моем месте совершил бы харакири.

Он, бедный, так убивался, что я рассказал ему машаль, который мог его утешить. Это старая еврейская притча, про которую откуда-то прознал Пушкин, но ничего в ней не понял и всё перепутал. Русский поэт, чего вы хотите?

Один старик, очень умный, но очень бедный – одно другому не мешает, уж мне ли этого не знать – долго сидел с удочкой на берегу моря и в конце концов поймал-таки рыбу. Она была несказанно красивая, с золотой чешуей, но старику было не до красоты. Ему надо было чем-то накормить на обед старуху, потому что женщины с возрастом делаются прожорливы, это я знаю по моей Циле.

«А гут моргн, фишеле, - говорит старик, - сейчас пойду тебя зажарю, и моя старуха будет довольна».

Вдруг золотая рыба на чистом идише ему молвит: «Эст мишь нихьт, альте ман, я рыба не простая, а волшебная. Я исполню любое твое желание, но только одно-единственное, поэтому хорошенько подумай».

Почесал старик свою умнейшую голову и говорит: «Пускай любое мое желание, повторенное дважды, немедленно исполняется».

Почему дважды - вы поняли, да? Не поняли? Это потому что старик очень умный, а вы, вероятно, просто умный.

Бывает же, что мы в сердцах воскликнем «чтоб я сдох!»  или «лопни мои глаза!». Бывает или нет? То-то. Вот почему два раза. Теперь ясно?

«Будь по-твоему, умник, - отвечает золотая рыба. – Тебе с этим жить. Не мне». Ударила старика своим красивым хвостом и бултыхнулась в море.

Старик начал с малости.

«Хочу не тащиться в гору, а сразу оказаться дома. Хочу не тащиться в гору, а сразу оказаться дома». Бац – и он уже дома.

«Хочу, чтобы мой дом стал лучшим в местечке. Хочу, чтобы мой дом стал лучшим в местечке».

И вот они со старухой уже сидят на втором этаже, на балконе, халу с маслом кушают.

Тут-то старика и понесло.

Хочу-хочу мильён – на тебе мильён. Хочу-хочу, чтоб старуха меня обожала – и та с него пылинки сдувает. Хочу-хочу, чтоб она была не старуха – у той щеки зарумянились, груди надулись, такая стала краля! Хочу-хочу жить, пока самому не надоест - и вороны летят прочь от его двора, чуют, что здесь нескоро поживишься.

Посмотрел на это с неба Г-дь Б-г и, пока старик не нажелал того, чего смертному совсем уж не положено, ниспослал ему левосторонний паралич, от которого человек говорить не может, а только «бе-бе». Сказал старик два раза «бе-бе» и превратился в барана.

Какая нимшаль у этой притчи, хотите вы знать? А вот какая.

Чересчур умных никто не любит, даже Господь Б-г. Он любит тех, кто умный-умный, а иногда возьмет да ошибется. И мы с вами таких умных тоже больше любим, правда?

Выбор продолжения:

Вы прочитали ветвь повествования для выбора по совету умного директора. Хотите сделать шаг назад и прочитать вариант концовки для выбора по совету  доброго раввина?

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль третий. Плеск воды. Эхо.

Или, может быть, вы хотите сделать два шага назад и прочитать как развивались события на Розовой половине?

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль второй. На Розовой половине.

Или даже начать с самого начала и прочитать версию истории от Ладо Чхартишвили?

Откройте оглавление и перейдите на главу Бакаки Басё. Повесть в тостах.

Машаль третий Плеск воды. Эхо

Как мы с вами решили, так я ему и сказал, только красиво.

- Посмотрим на наше дело, как будто прочитали про него в книжке. Кому выгоднее, чтобы Либера Горалика убили? Сыну. Он становится главный наследник, так? Значит, он должен быть и главный подозреваемый, так по-вашему?

- Б-безусловно. Стало быть, вы пришли к заключению, что преступление совершено по расчету?

- Погодите, - поморщился. - Куда вы так торопитесь? Доктор Ватсон разве торопился, когда Шерлок Холмс делал ему дедукцию?

- Прошу прощения. П-продолжайте.

- Но кроме логики есть еще психология. Это паровоз, поставь его на рельсы, поедет куда машинист поведет. А человек не машина. Куда надо - то ли поедет, то ли нет. Вы видели Кальманчика? И вы таки серьезно думаете, что этот студень в ермолке, этот религиозный импрессионист, способен проткнуть папашу аршином? Да он от нервов  этим аршином себе ногу проткнет! Нет, Эраст Петрович, Либера ухайдакали не по расчету, а с чувством. С очень сильным чувством – не дай б-г, чтобы кто-нибудь к нам с вами такое испытывал.

Я ему мудрые вещи говорю, а  он повернулся к двери – той, что на правой, мужской стороне и на меня даже не смотрит.

Ну и я возмутился.

- Для кого, спрашивается, я рассыпаю жемчуга, если вы не слушаете?

Он громко отвечает:

- П-полагаю, для Кальмана Горалика, который подслушивает за дверью.

С той стороны зашуршало, заскрипело.

- Откуда вы знаете, что это Кальман? – удивился я.

- Под кем другим так скрипели бы половицы?

Фандорин кинулся к двери, повернул ключ, выбежал на лестницу. Я за ним.

И что вы думаете? По ступенькам действительно топал-пыхтел бегемот Кальман. Он успел убежать не очень далеко, при таком-то весе.   

- Вернитесь-ка обратно, молодой человек, - велел Фандорин. - Нам нужно поговорить.

Кальман спустился обратно, весь багровый.

- Я не подслушивал, клянусь вам! Я хотел почитать молитву над телом бедного папаши. Подергал дверь – закрыта. Удивился. Слышу – голоса. Кто бы, думаю, это?

- Не лгите. Если бы вы подергали дверь, я бы услышал, у меня отменный слух. Вы стояли, подслушивали и очень нервничали – переминались с ноги на ногу. Это вас и выдало. Желали узнать, удалось ли вам свалить вину на мачеху? Это ведь вы направили нас по ее с-следу.

- Не убивал я папашу! – воздел руки к дверной притолоке Горалик-младший. - Я уже клялся вам и еще поклянусь! Самой страшной клятвой, которую еврей произносит с трепетом! Клянусь Именем, Которое Нельзя Произнести – я не убийца! И пусть гром с молнией поразят меня в эту самую минуту, если я сказал такую клятву и соврал!

Фандорин искоса посмотрел на меня, и я кивнул.

Молодой Горалик с детства был молитвенник.Другие мальчишки носятся, играют, а Кальманчик в синагоге прилуживает, тоненьким голоском молитвы напевает. Все думали, он в ешиву поступит, ученым станет, но наука плохо давалась его жирному мозгу, и рисовал он всегда лучше, чем писал буквы.

- Вы мне не верите – ладно. – Голос бегемота задрожал. - Но вы не можете не поверить реб Менахему. В пятницу по вечерам я всегда хожу к нему на праздничную трапезу, и мы допоздна засиживаемся за божественными беседами. В этот раз я пробыл там до самого рассвета!

Фандорин взял меня за руку, отвел в сторону.

- Кто это – реб Менахем?

- Раввин ихней синагоги, что на Белостокской улице. Лично я туда отродясь не хожу, и реб Менахем Зельманович, честно вам скажу, не мой герой. Он любит тех евреев, кто богатый. И чтобы понравиться барчуку вроде молодого Горалика, вполне может терпеть его болтовню целую ночь напролет.

- А может этот раввин за мзду дать ложное свидетельство?

- Под клятву – никогда. Зельманович - толстосумский прихвостень, но он раввин, и он еврей. Никакой еврей именем Божьим брехать не станет. Кальман говорит правду.

- У меня стопроцентное алиби! – подал голос бегемот. - Вам, может, и не знакомо это слово, но настоящие полицейские, будьте уверены, его знают! И они меня подозревать не станут!

- Если Кальман вернулся только на рассвете, у него действительно алиби, - сказал Фандорин. - Судя по состоянию трупа, смерть наступила никак не позднее п-полуночи. 

И громко:

- Хорошо, Кальман Либерович, свидетеля мы опросим, а пока вы свободны.

- Нельзя так обращаться с художником! – ломая руки, пожаловался бегемот. - Вы травмировали мою бедную психику! Пойду выпью капель.

Потопал наверх, охая и кряхтя.

- Видите, как я был прав насчет Кальмана, что он не способен на убийство? – сказал я на случай, если мой помощник забыл. - Но как нам с вами быть? Кока Крендель, который так бы отлично нам подошел, Либера не убивал. Сын, которому это выгодней всего, тоже. Остальные подозреваемые у нас с вами, прямо скажем, так себе. Что нам делать, дорогой Ватсон? Мы с вами остались у разбитого корыта. Вы знаете, откуда это? Это из машаля, который сочинил Александр Пушкин. Вам ведь известно, что Пушкин происходит от эфиопских евреев?

Русские очень любят говорить про Пушкина, но Фандорин меня не слушал.

- М-м-м… - протянул он. - Пожалуй, здесь пригодится метод, который называется «Лягушка Басё».

- Я решил, что ослышался.

- Лягушка? А жабе?

- Не жаба - лягушка. А Басё – это старинный японский поэт. У него есть знаменитое стихотворение про лягушку.

- На идиш «лягушка» - «жабе». То есть по-нашему стихотворение называется «Жабе с Басё»? Ну-ка, ну-ка, я люблю поэзию.

- Стихотворение такое:

- Ну допустим. Дальше? Что ж вы замолчали?

- Это всё. Басё писал стихотворения, в которых только три строчки, семнадцать слогов.

Я засмеялся.

- Это вы так шутите, да? Думаете, Арон Бразинский не знает, что такое стихи? Я вам сейчас покажу, что такое стихи.

Царь Соломон сочинил, не кто-нибудь! Это вам не «жабе плюх».

- Да, я знаю, - кивнул мой Ватсон. - Из «Песни песней» выросла вся западная поэзия. Она оставляет очень мало простора для мысли и воображения. Автор выполнил за читателя всю работу. Ты сразу видишь перед собой совершенно конкретную красавицу. У нее кудрявые волосы до плеч, она румяна, красногуба и улыбчива. Просто фотография. Если кому-то нравятся бледные, печальные девушки с прямыми волосами, он останется равнодушным. А японский поэт ничего тебе не навязывает. Он знает, что образ к-красоты у каждого свой. Как и мысли, чувства, ассоциации. Японское стихотворение направляет  душу и ум в определенную  сторону, а дальше уже дело ваше. Читатель становится соавтором стихотворения.

- Интересно, и куда же может направить душу это ваше «плюх»? – иронически спросил я.

- Ну, лично я думаю о том, что человек подобен лягушке, прыгающей в п-пруд вечности. «Плюх!» - это наша жизнь, такая же короткая, звонкая и бесследно исчезающая. Из-за того, что это мои собственные мысли, образ, созданный Басё, действует на меня гораздо сильнее, чем если бы поэт всё мне разжевал:

Спасибо, Александр Сергеевич, вы мне всё про себя рассказали, голову ломать не над чем.  И это еще короткое стихотворение, всего двенадцать строчек. Некрасов развел бы философию на целую п-поэму.

И нас, евреев, еще упрекают в том, что мы слишком говорливы и любим не ко времени умничать!

- Послушайте, Ватсон, - сказал я, - вы нашли время читать лекции о поэзии. У нас вон покойник тухнет. Семья Горалик нервничает, желает знать, кто таки его прикончил и кому достанется наследство. Чем нам с вами поможет ваш «плюх»?

- «Плюх» ничем. Дедуктивный метод, о котором я говорю, построен на ранней, малоизвестной версии классического трехстишья. Басё ведь не сразу создал свой шедевр. У него было несколько пробных концовок, прежде чем он нашел нужную.

Вот одна из них – та, которая нам пригодится:

- А разница в чем?

- Внимание концентрируется не на самом прыжке, а на эхе. Не на акте, а на его отголоске.

- Слушайте, не морочьте мне голову! – рассердился я. - Скажите коротко и ясно, что нам делать.

- Коротко и ясно? Извольте. Соберите всех четверых в кабинете Либера Горалика. Скажите, что есть важная новость. И больше ничего им не объясняйте.

- А что я могу им объяснить, если я сам ничего не знаю. Какая-такая важная новость? Откуда?

- Понятия не имею. Лягушка еще не п-прыгнула. Ваша задача такая. Держитесь загадочно. Это раз. Когда я буду говорить, сурово кивайте. Это два. И следите за руками. Когда вы чем-то поражены, вы хватаете себя за бороду. Это  три.

Я убрал руки от бороды. Хотя за что еще еврею хвататься, если он удивляется трюкам, которые проделывает жизнь, а жизнь постоянно проделывает с нами такое, что еврею без хватания за бороду никак не обойдешься. Женщина может сказать «ай!» или «ой!», может схватиться за грудь – у них есть.

Но эти свои мысли я оставил при себе и пошел делать, что сказано.

С загадочностью у меня хорошо получилось.

«Это такая новость, вы очень сильно удивитесь, - говорил я всем.  – Только не спрашивайте, это пока что большая тайна».

Десяти минут не прошло, и все уже были как миленькие  в кабинете усопшего.

Фандорин сидел за письменным столом, не поднимая головы и шелестел бумагами, важный, как лорд Дизраэли.

Давайте я вам про кабинет Либера Горалика расскажу. Это был ого-го какой кабинет, прямо генеральный штаб. На стене карта мира, вся в флажочках. В каждую страну, откуда фирма привозила ткани, воткнут флажок: в Англию, Индию, Америку, я знаю? Покойный Горалик любил воображать себя большим магнатом, брест-литовским бароном Ротшильдом.

Последняя пришла мадам Лея и сразу начала шуметь, такая уж это женщина.

- Даже не говорите мне про вашу важную новость! Я сама знаю вашу новость, хоть не изображаю из себя великого сыщика! Вы перестали выдумывать глупости, устроили кое у кого обыск и нашли улику? Так или не так? Потому что если не так, то ищите дальше и не отнимайте у вдовы время. Мне еще заказывать траурное платье.

 -Я бы попросил кое-кого оставить свои гнусные намеки, - вскинулся Кальман, - потому что у меня железное алиби – в отличие от не скажу кого.

- Мне алиби не нужно, - парировала Лея. - Я тут главная пострадавшая, потому что лучше лежать с деревяшкой в груди, чем жить без гроша в кармане! Это убийство меня разорило! 

- Это убийство разорило вас всех, - торжественно объявил тут Фандорин.

Что тут началось!

 - Как всех?! – ахнула Лея. – Почему?!

- Что-что?! – захлопал глазками Кальман.

Нетания присвистнула, чего приличные еврейские барышни не делают.

Стефанович (хотя ему-то с каких жиров разоряться?) вскричал:

- Позвольте, как это?!

Я потянулся к бороде – и отдернул руку, как от раскаленной плиты.

 - Выяснилось обстоятельство, которое придает убийству совсем иной смысл, - продолжил Фандорин, переводя взгляд с одного на другого. -  Оказывается, неделю назад Либер Горалик написал новое завещание. Оно всё меняет. Духовная составлена по всей форме и обладает законной силой.  Но она существует в одном-единственном экземпляре. Убийца узнал об этом и нанес удар, пока документ не зарегистрирован и не скопирован в нотариальной п-палате. Умертвив господина Горалика, преступник попытался найти бумагу – в кабинете видны следы обыска. Однако поиски были неудачны. Зато я з-завещание нашел.

И тут я ухватился-таки за бороду, но слава б-гу никто на меня не глядел. Все смотрели на Фандорина.

- ...Д-документ был спрятан не в столе и не на полках, а прямо на стене, за географической картой. Вот он. Угодно вам послушать, как господин Горалик распорядился своим наследством?

- Ой. Сейчас папочка всех нас неприятно удивит, - прозвенел голосок Нетании.

- Читайте, не томите! – крикнула мадам Горалик.

И Фандорин поднял лист бумаги.

- «Я, Либер Горалик, находясь в трезвом уме и ясной памяти, объявляю в присутствии раввина Менахема Зельмановича свою последнюю волю. Испытывая на себе ненависть своей супруги и страдая от неблагодарности собственных детей, желающих моей скорой смерти, завещаю всё свое движимое и недвижимое имущество Брест-Литовской синагоге что на Белостокской улице для трат на богоугодные нужды. Членам моей семьи: жене Лее, сыну Кальману и дочери Нетании синагога должна пожизненно выплачивать из этого капитала по сто рублей в месяц, и то им много будет.  Сия моя последняя воля отменяет предыдущее завещание и является окончательной». Число, подпись завещателя и свидетеля – раввина Менахема Зельмановича.

- Крокодил, а не папаша! – вскочила со стула Нетания. - Плакала моя Америка!

- По крайней мере кукиш Кальману! – поднялась и мадам Горалик. Но тут же снова растерянно села. - Хотя как я буду жить на паршивые сто рублей? Видно, придется…

Она не договорила, и ее лицо стало задумчивым. Я подумал, что у Коки Кренделя таки есть шанс на взаимность.

Ясное дело, ужасно разволновался Кальман.

- Какое еще новое завещание?! – кипятился он - Что вы на меня все смотрите? Я понятия не имел… И вообще у меня алиби! Но каков мерзавец Зельманович! Он не сказал мне ни слова! Да полно! Покажите мне документ!

Фандорин спрятал бумагу за спину.

- Чтобы вы порвали или слопали единственный экземпляр? Нет уж. Я вас к завещанию и близко не подпущу. Пусть господин Бразинский посмотрит. Он тут единственное незаинтересованное лицо.

Я подошел, взял листок и ухватился-таки за бороду.

На бумаге было написано одно-единственное слово:  «Эхо».

- Чтоб мне провалиться на этом месте, если это не рука Менахема Зельмановича, - с чувством произнес я. - Всё честь по чести. Синагога на Белостокской  улице разбогатела, а вы – совсем наоборот.

И тут случился Содом, случилась Гоморра.

Лея Горалик захохотала. Нетания Горалик завизжала. Ханан Стефанович заплакал…

- Всем по сто рублей, а Ханану Стефановичу шиш с маслом?

Но интереснее всех повел себя Кальман. Стал рвать на себе пейсы, потом бухнулся на колени и обратился к потолку:

- Господь всемогущий, по греху моему и кара! Твоя воля, Вседержатель, Боже Израиля! Не ропщу, а смиренно принимаю кару! Рази меня, карай! Я заслужил!

 - Ага, признался! Сам признался! – закричала мадам Горалик. - Хоть какое-то утешение! Вяжите его, злодея!

Нетания посмотрела на брата с уважением.

- Все-таки это ты его? Лихо!

- Эраст Петрович, как же так? – тихо спросил я. - Ведь у него алиби! Он вернулся только на рассвете, а Либер, вы говорили, отдал б-гу душу не позднее полуночи…

- Кальман не убивал отца. Его никто не убивал, - громко сказал мой помощник. -  Либер Горалик скончался от удара. То-то на полу было так мало крови.

- А как же аршин?! – не понял я.

- А вот аршин воткнул Кальман. Вернулся на рассвете, заглянул в магазин. Увидел, что отец мертв. И решил изобразить убийство, чтобы оставить мачеху без наследства.

Кальман закрыл ручищами свое большое лицо, загнусавил:

- И вот я сам остался нищ, в наказание! Проклят, ибо надругался над телом отца своего! Ах я, мерзкий осквернитель родительского праха! Весь остаток дней своих я посвящу…

Но чему он посвятит весь остаток дней своих, осталось неизвестно, потому что к осквернителю родительского праха подлетела Лея Горалик и как вмажет ему ногой по уху. И еще, и еще!

- Вот тебе, вот! Ограбить меня хотел, сволочь!

Подхромала и Нетания.

- Мамаша, дайте, дайте, я тоже ему врежу!

Я бы еще с удовольствием посмотрел, как они его колошматят. Отчего же не полюбоваться красивым? Но господин Фандорин потянул меня за рукав.

- Пойдемте, Холмс. Это дела приватные, семейные. Дальше будет с-скучно. Наоравшись, они увидят, что никакого нового завещания нет, и поднимут крик пуще нынешнего. Нам с вами лучше при этом не п-присутствовать.

Мы пошли себе, и я стал думать – вы не поверите – про поэзию.

Говорю:

- Я теперь понял, в чем смысл стихотворения про эхо. Всего и делов-то, что сдохла никчемная жабе, а шуму-то, шуму!

- Очень интересная интерпретация, - признал Фандорин. - С такой я еще не сталкивался.

Вот какая у нас в Брест-Литовске вышла история. Но зачем нужны интересные истории, если они не заканчиваются машалем?

И я рассказал Фандорину машаль. С ходу придумал. Это, конечно, не поэзия, но кое-чего стоит.

- Жила в лесу жабе по имени Бася. Жабе как жабе – зеленая, мокрая, холодная. Лесные звери ее не любили, а многие так даже очень не любили, потому что она была на них непохожа. «На что мне, горемычной, такая жизнь? – сказала себе Бася. – Лучше я утоплюсь». Пошла на пруд и прыгнула. Пруд сказал ей: «Плюх! Здравствуй, Бася». И опустилась она на дно, а там такие же холодные пиявки, водяные червяки, клешастые раки, вертлявые ужи. И Бася среди них смотрелась вполне себе ничего, даже красавица.

- И про что же эта притча? – спросил Фандорин.

- Еврей скажет: «Вот и я того же мнения: все-таки надо уезжать», а вы думайте себе что хотите, коли не любите, чтоб вам всё разжевывали. 

Выбор продолжения:

Вы прочитали ветвь повествования для выбора по совету  доброго раввина. Хотите сделать шаг назад и прочитать вариант концовки для выбора по совету умного директора?

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль третий. Круги по воде.

Или, может быть, вы хотите сделать два шага назад и прочитать как развивались события на Розовой половине?

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль второй. На Розовой половине.

Или даже начать с самого начала и прочитать версию истории от Ладо Чхартишвили?

Откройте оглавление и перейдите на главу Бакаки Басё. Повесть в тостах.

Машаль третий Или в океан?

Ну, мое дело маленькое. Вы так решили, не я.

Обещал – сделал.

Говорю Фандорину:

- Я тут, знаете, тоже немножко слился с космосом и вот что он мне присоветовал. Убийство у нас хитрое, так?

- Б-безусловно.

- «Так что же ты тогда наводишь тень на плетень? – сказал мне космос. - Какое это преступление сердца, Арон, я тебя умоляю! Хитрую штуку всегда устраивает хитрый ум. И управу на него можно сыскать, только если ты еще хитрей». Вот что мне посоветовал космос, и скажите мне, что он неправ.

- Я тоже пришел к заключению, что это дело рук человека расчетливого, - согласился со мной Фандорин. - Что ж, тогда нужно выбрать оптимальный метод расследования. Какую тактику вы предпочитаете использовать в данном случае, мистер Холмс?

Я ответил, как мудрый раввин:

- А вы, доктор Ватсон?

- Дайте немного подумать...

Он вынул из кармана зеленые четки и начал щелкать  камешками. Потом сказал непонятное:

- Пожалуй, подойдет «Лягушка Басё».

- В каком смысле лягушка? – поразился я. - Это которая квакает? Жабе?

- Не жаба, а лягушка. Которая, не только квакает, но, что важно, прыгает.

- «А жабе» на идиш и значит «лягушка». Куда прыгает ваша жабе? Как-как вы ее назвали?

- Лягушка прыгает в п-пруд. Это классическое японское стихотворение, его написал великий поэт Басё. Всего три строчки. Японцы лишних слов не тратят.

- Надо евреям подружиться с японцами, - заметил на это я. - Мы отлично поладим. Евреи будут говорить, японцы слушать, и все довольны. Так что за стихотворение и какая с него польза для нашего предприятия?

- В оригинале трехстишье звучит так:

- А если на человеческом языке, пускай хоть на русском?

- Я бы перевел так...

Он немного подумал.

Если это стихотворение, то на заборе тоже стихи пишут, и не из трех строчек, а из трех букв, подумал я.

Говорю иронически:

- С каких это пор такие пустяки называют поэзией?

- Это пустяк для того, у кого пустая голова! – рассердился мой помощник. Обиделся за свою Японию.

- Что вы сразу ругаться? – сказал я примирительно. - Лучше объясните, про что это.

- Про что угодно. Зависит от глубины вашего ума, чуткости души и живости воображения. Может быть, пруд – это окружающий мир, прыгающая лягушка – это вы, а звук воды – резонанс от ваших деяний. Или наоборот: статичный пруд – это вы, а прыгающая лягушка – вторжение в вашу жизнь некоего внешнего события. Всё зависит от того, кем вы себя ощущаете – прудом или лягушкой. У великих японских стихов бывает бесчисленное количество интерпретаций. Но для метода «Лягушка Басё» берется не канонический вариант стихотворения, а одна из ранних, малоизвестных версий. Впоследствии Басё от нее отказался, сочтя чересчур помпезной. Кроме лаконичности японцы любят еще и простоту. Но следователю ранний вариант очень полезен.

Он вот какой:

- И что нам с того океана? – подумав, спросил я.

- Океан шире пруда. Возможно, диапазон нашего поиска слишком узок. Давайте-ка для начала увеличим зону осмотра. Исследуем не только непосредственную периферию места, где обнаружен т-труп. Будем постепенно увеличивать радиус, обращая внимание на всё необычное. Я двинусь налево, вы – направо.

- «Жабе с Басё», «Жабе с Басё», шлехт коп ногам покою не дает, - ворчал я, мелкими шажками бредя по магазину. - Что тут осматривать? Пол как пол. Прилавок как прилавок…

На прилавке лежали разные штуки, какие всегда увидишь в магазине тканей: большие ножницы – отрезать материю, маленькие ножницы - подстригать нитки, линейки с дюймами для покупателей-поляков, линейки с вершками для покупателей-русских, линейки с тефáхами и зерéтами для покупателей-хасидов, линейки с сантиметрами для покупателей-немцев . По железной дороге кто только не ездит. Всё аккуратненькое, новенькое, с блестящими стальными оковками, потому что «Горалик» очень солидная фирма, которая уважает себя и клиентов.

- Надо же, - говорю я, - здесь столько красивых штуковин с острыми концами, и Либера можно было проткнуть любой из них, но убийца выбрал для своего черного дела самый покоцанный аршин с помятой оковкой. Бедный Либер, и тут ему не повезло!

Я сказал это ни для чего, а просто потому что мне стало скучно. Но Фандорин быстро повернулся и подошел к прилавку.

- Холмс, вы гений!

- Да? – удивился я.

Гением я себя не считаю. Думаю, меня можно назвать очень способным. Некоторые именуют «мудрецом» и «большим талантом» - я не спорю. Но «гением» все же чересчур. (Да, я еще и скромный).

- Смотрите!

Мой Ватсон поднял аршин, которым проткнули Либера Горалика.

- Видите? Погнут не только острый конец, который вонзили в тело. На т-тупом конце тоже вмятины. Что это может значить?

Я отодвинулся.

- Ради б-га, не суйте мне под нос эту гадость! Не желаю я на нее смотреть, она кровью забрызгана!

Фандорин минуту-другую вертел в руках аршин, потом говорит:

- А вмятины-то свежие. Но насколько свежие? Кто может знать, когда они появились?

- Понятно кто, - отвечаю. - Ханан Стефанович. Для приказчика аршин как для солдата ружье.

- Так идемте к нему, спросим. Если еще вчера на аршине вмятин не было, это меняет всю картину убийства.

- Почему? Объясните, чтобы мне не выглядеть перед Стефановичем идиотом. В конце концов это я веду дело, а вы мне только помогаете!

- Ну как же! Это очень п-просто… - начал Фандорин, а закончить не успел.

За дверью на женской половине раздался визг.

- Иииии!!!

А потом крик:

- Ой мамочки! Ой что это? Ой это кровь!

Я узнал голос Нетании.

Мы кинулись туда.

Барышня Горалик стоит на лестнице, вся трясется, тычет пальцем вниз.

- Я спускалась, хотела подышать воздухом, застегивала пальто, и оторвалась пуговица… Покатилась по ступенькам, под лестницу. Ищу пуговицу – вижу: молоток. Подобрала, а на нем кровь! Я отшвырнула его. Вон он!

Палец у нее дрожит, губы трясутся.

Гляжу – так и есть. На полу валяется молоток. Чуднóй такой: широкий железный брусок на длинной  рукоятке. И она вся в бурых каплях.

Фандорин наклонился, поднял, осмотрел.

- Да, это к-кровь.

- Ой, я это видеть не могу! – пищит Нетания.

Замахала руками, захромала прочь – через магазин, чтобы только не смотреть на страшную находку. Напугалась, бедняжка. Подростки они такие: только с виду ерепенистые. Все-таки девочка есть девочка.

- Загадка вмятин разъяснилась, - сказал мой Ватсон. - Либера не проткнули одним ударом. Кто-то вколотил в лежащее тело аршин вот этим молотком. Значит…

Я и сам сообразил:

- Значит, убийца не обязательно был силач, и аффект ему тоже не понадобился!

- Или ей, - прибавил Фандорин. - Подобное вполне могла совершить женщина. И даже девочка.

- Ну уж девочка-то нет, если вы про Нетанию. Без Нетании мы нипочем не нашли бы этот молоток, - напомнил я. – Зачем ей самой себя выдавать?

Он согласился:

- Это п-правда. Итак, что же ночью произошло в магазине? Вероятно, убийца заглянул туда и увидел, что Либер Горалик спит. Напился, сел, опершись спиной на прилавок, а потом сполз на пол. Преступник взял с прилавка аршин и вколотил его прямо в сердце лежащему. Где-то раздобыл молоток. Нужно будет выяснить – где.

- А зачем убийце понадобился молоток? Проткнул бы, на сколько воткнется, и ладно.

Фандорин на меня посмотрел так, будто больше не считал меня гением. Со вздохом объяснил:

- Чтобы все думали, будто убийство совершил некто, обладающий большой физической силой. Ведь именно к такому заключению мы с вами и пришли, верно? Если не считать версии аффекта, которая тоже оказалась ошибочной… Молоток действительно странный. Что это за буквы здесь вырезаны?

Я прочитал:

- «Коф» и «гимл». Это как «к» и «г».

- Кальман Горалик! Инструмент скульптора, вот что это за молоток!

- М-да. Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь удивился, - заметил я. - Убийца оказался тот, про которого все с самого начала думали, что он убийца. Как ловко всё обстряпал наш богомолец! Заколотил аршин в родного папашу, как в масло.  Не понадеялся на свои пухлые руки, в которых жира больше, чем мышц. Припрятал молоток под лестницу, а потом вынес бы и кинул в речку. Если б у Нетании с пальто не отлетела пуговица, всё осталось бы шито-крыто.  Но теперь Кальману конец. Дело раскрыто, Ватсон.

Я не прибавил: «И раскрыл его я», потому что, как уже было сказано, я человек скромный.

А что, не я? Вы мне скажите, кто вывел следствие на помятый аршин? То-то.

- Что ж, пойдемте потолкуем с Гораликом-младшим, - сказал Фандорин.

Мы прошли через магазин и уже были на Синей половине дома, когда вдруг наверху грохнуло, словно лопнула банка с перебродившей настойкой. У меня в прошлом году в погребе произошло такое несчастье. В одну-единственную банку со сливянкой переложил бродильного порошка, а получилась настоящая гибель Помпеи. Остальные склянки тоже разлетелись. Погреб был весь в красных пятнах, как будто там взорвали карету с царем-освободителем. Я вам не рассказывал, как у нас в Брест-Литовске после того, как русские убили своего царя...

- Скорей туда! – закричал Фандорин, и побежал, и я тоже за ним побежал, поэтому потом доскажу.

Бежим мы вверх по лестнице, слышим Стефанович вопит:

- Хельф! Хельф! Шрéклех!

И Нетания убивается:

- Ай, маме!

Вбегаем в мастерскую Кальмана, где он своих уродов лепит. Верней сказать, «лепил», больше не будет. Потому что молодой Горалик лежит на полу, в руке у него пистолет, из головы хлещет кровь, нога еще дергается, а глаза уже пустые. Умер человек – сразу видно.

Нетания тоже лежит, но не молчит, а визжит. Ханан бегает и орет. Содом и Гоморра!

Я тоже немножко покричал, как тут не закричишь? В общем, кошмар что такое.

- Что произошло? – спрашивает Фандорин у приказчика.

Тот еле языком ворочает:

- Я не знаю… Я услышал грохот… Прибежал… Она лежит, он лежит… Не знаю, к кому кидаться… Нетáнеле, бис ту гут?

- Мне плохо… - стонет девочка. - Всё кружится… Зачем он это сделал? Почему?

Фандорин к ней:

- Мадемуазель, вы находились здесь? Что случилось?

- Я пришла сказать Кальману, что нашли важную улику – молоток… Он весь задрожал… Вынул из стола пистолет, и… Я упала…Ой, у меня в глазах стало темно… Помираю...

Стефанович кинулся к ней, обнял.

- Это просто обморок! Не бойся! Но зачем Кальман в себя выстрелил?  Я ничего не понимаю…

Он то гладил девочку по волосам, то смотрел на самоубийцу, и по его морщинистому лицу текли слезы.

И стало мне очень грустно. Ах люди-люди, на какие страсти вы идете в погоне за химерами! Как же должно было Кальману хотеться славы в этом его Париже, будь он неладен, чтоб ради этого злодейски умертвить родного папашу? Пускай папаша слова доброго не стоил, но тоже ведь человек. И что, спрашивается, из этого вышло хорошего кроме плохого? Одного убили, другой сам на себя руки наложил. Как на граммофонной пластинке: «Люди гибнут за металл, Сатана там правит бал». Очень хорошая песня. Между прочим Мефистофеля зря всегда рисуют с еврейским носом. Он не еврей, а немец. 

- Пойдемте отсюда, Фандорин, - печально сказал я. - Нам тут больше нечего расследовать. И полиции тоже. Есть такой роман «Преступление и наказание». Вот вам и первое, и второе.

А Фандорин меня не слушает. Поднял пистолет, разглядывает, трет пальцем. Даже понюхал.

- Чем вы занимаетесь? – укорил его я. – Всё кончено. Идемте. С меня на сегодня покойников уже достаточно.

Он мне не ответил. Стал зачем-то рассматривать руки Кальмана. На мой вкус так себе удовольствие – теребить мертвеца.

- Оставьте вы Кальмана чертям, которые его ждут не дождутся! – потянул я своего помощника за рукав. - Уже пойдем!

Тут Нетания жалобно ойкнула и снова бух на пол. Сомлела.

- Девочка опять лишилась чувств! – заполошился Стефанович. - Да не стойте вы! Помогите! Нужно перенести ее на диван!

- Дайте я измерю ей пульс, - говорит Фандорин.

Поднял запястье бедняжки к самому носу, зачем-то понюхал ладонь и вдруг как рявкнет:

- Хватит притворяться, барышня! Вы отлично разработали операцию и ловко сымпровизировали, но не предусмотрели одной мелочи.

Стефанович кинулся на защиту своей любимицы, словно курица, обороняющая цыпленка.

- Не кричите на ребенка! Про какую такую операцию вы говорите?

- Про деловую. Состоящую из четырех к-компонентов. Убрать отца, оставить без наследства мать, свалить вину на брата, остаться единственной наследницей. Полагаю, самоубийство Кальмана тоже было заранее запланировано, просто мы с господином Бразинским ускорили события. Подслушивая под дверью, барышня узнала, что мы  разгадали загадку «удара огромной физической силы», и немедленно вывела нас на молоток. Это ведь вы, мадемуазель, заколотили аршин в грудь вашего любимого папочки, когда он осовел от выпитого? И вы не торопились. Сначала хорошенько подумали, сходили в мастерскую к брату. Специально взяли молоток с инициалами. 

Но Нетания лежала без чувств, тихая, как овечка, и только подрагивала ресничками.

- Перестаньте мучить бедную девочку! – возмутился приказчик. - Что за бред вы несете?

Фандорин покачал головой.

- Ваша «бедная девочка» побежала к брату, достала заранее припрятанный пистолет и прострелила ему висок. А потом начала кричать и изображать обморок. Вы раньше видели этот пистолет, Стефанович?

- Да, господин Горалик хранил его у себя в кабинете. На случай грабежа. Любил чистить, смазывать – потому что это хорошая, дорогая вещь, стоит сорок пять рублей. Думал ли бедный Либер, что его единственный сын застрелится из этой железяки?

- Кальман не прикасался к пистолету. На его руках нет следов оружейной смазки. А вот пальцы Нетании ею пахнут, и на подоле платья, о которое она потом вытерла руки, видны пятна. Это неопровержимая улика, мадемуазель. Та самая мелочь, которую вы не учли.

Тут глаза девицы внезапно раскрылись. Они были сухие и ужасно злобные.

- Ищейка! – прошипела Нетания. - Подлая крыса! Ты всё испортил!

И как вцепится в Фандорина острыми ноготками! Расцарапала его красивое лицо, и оно стало всё в полоску.

Ну вот и скажите после этого, что неправы люди, которые ругают подрастающее поколение. Ужасная выросла молодежь, просто ужасная. 

Эраст Петрович потом очень переживал из-за царапин. Он намазал их йодом и стал похож на американский флаг, который так обожала Нетания Горалик.

Вот какое кошмарное преступление раскрыл я у нас в Брест-Литовске. Весь город потом поражался, как это я распутал такую головоломку, и многие, очень многие приходили послушать мой правдивый рассказ.

А заканчиваю я его всегда одним и тем же машалем про великого Пиню из Борисова.

Однажды Пиня спросил хасидов: «Знаете ли вы, чем хороший человек отличается от плохого?».

«Конечно, знаем,  - отвечали хасиды.  – Хороший человек поступает праведно, а плохой неправедно».

«А вот и нет, - сказал Пиня. – Человек меняется. Тот, кто сегодня ведет себя праведно, завтра может натворить лиха. Бывает и наоборот. Поэтому запомните: хороший человек – тот, кто с возрастом становится лучше, а плохой – кто с возрастом становится хуже, ведь самое главное в человеке не какой он сейчас, а куда он движется, и движется ли вообще».

«Это не очень понятно, учитель, - сказали хасиды. – Что же, убийца, который со временем стал просто вором, лучше, чем безупречный человек, который со временем стал немножко похуже, но все равно остался приличным?».

«Не сравнивайте одного человека с другим человеком, - молвил Пиня. – Сравнивайте сегодняшнего человека с вчерашним, и вам станет ясно, улучшается он или ухудшается. Плохой человек лучше всего в младенчестве, неплох в детстве, более или менее терпим подростком, ибо на подростка нетрудно сыскать управу, опасен в зрелом возрасте и ужасен, если дожил до старости».

Хасиды опять не поняли.

«Неужто дряхлый злодей страшнее злодея еще нестарого и полного сил?».

«Намного. Потому что, глядя на скверного старика, люди начинают бояться старости, а это самое печальное, что только может случиться с человеком. И нет никого лучше хорошего старика. Глядя на него, люди перестают бояться жизни, старости и смерти».

А насчет Нетании Горалик я вам скажу: вы за нее не переживайте. Хуже ей становиться некуда, она может стать только лучше и б-г даст еще станет. Я читал в русской газете, что в колонии для несовершеннолетних преступников очень мудрые воспитатели.  

Выбор продолжения:

Вы прочитали ветвь повествования для выбора думать головой. Хотите сделать шаг назад и прочитать вариант концовки для выбора чувствовать сердцем?

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль третий. Иль показалось?

Или, может быть, вы хотите сделать два шага назад и прочитать как развивались события на Синей половине?

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль второй. На Синей половине.

Или даже начать с самого начала и прочитать версию истории от Ладо Чхартишвили?

Откройте оглавление и перейдите на главу Бакаки Басё. Повесть в тостах.

Машаль третий Иль показалось?

Вы думаете? Ну глядите. Мне что? Мое дело маленькое.

Я сказал Фандорину:

- Вот как я отвечу на ваш вопрос, дорогой Ватсон, насчет головы и сердца. Мы с вами умные люди - и что с того? Сильно нам помог ум в расследовании?

- Пока не очень, - вздыхает.

- А что если преступник умнее нас? – И пояснил: - Это я так спрашиваю, для порядка. Потому что вы видели наших подозреваемых, все они таки не Спинозы. Умному человеку бывает трудно понять поступки неумного, потому что ты думаешь головой, а он животом, или селезенкой, или не скажу чем.

Он задумчиво:

- То есть вы склоняетесь к тому, что наше преступление совершено не по расчету, а в порыве чувств? Но не слишком ли ловко для эмоционального убийства запутаны следы? Вы ведь не забыли про подброшенную ц-цепочку?

Меня потянуло на философию (со мной бывает):

- Человек – он как лягушка. Тепло вокруг – он теплый, холодно – холодный. Иногда сгоряча натворит что-нибудь, а потом остынет и начинает соображать, как бы ему напортаченное исправить.

- Это вы к чему? – спрашивает.

- А я вам сейчас объясню. У нас в прошлом году случай был. На перекрестке городовой придрался к извозчику Менделю Рябому, что у него лошадь грязная. Слово за слово, Мендель осерчал, он горяч, и как двинет служивому в ухо. Знаете, что бывает, если двинуть полицейскому в ухо и если к тому же ты еврей? В тюрьму сажают, вот что за это бывает. Но Мендель в тюрьму не хотел и стал соображать, как бы поправить дело. К городовому не пошел, потому что тот очень обиделся и ухо у него  так распухло – фуражка набекрень. Нет, Мендель пошел к жене городового, подарил ей отрез на платье и фунт конфет в красивых обертках – женщины любят сладкое и красивое. А еще Мендель сказал: «Из этого шелка вы сошьете себе платье, сядете ко мне в пролетку и я целый день буду бесплатно катать вас по бульвару, чтобы другие дамы обзавидовались». Жена городового соображает себе: если Менделя посадят в тюрьму, кто меня покатает по бульвару? И  как вы полагаете, чем всё закончилось? Э, да вы меня не слушаете! О чем вы задумались?

- О лягушке, которую вы помянули. Это навело меня на мысль, что в нашем случае можно использовать классический метод расследования, который называется «Лягушка Басё». Басё – это великий японский поэт семнадцатого века, автор знаменитого стихотворения про лягушку.

Я удивился.

- Разве про лягушку сочиняют стихи? Мы с вами про одно и то же говорим? Лягушка – такая зеленая, склизкая тварь, по-нашему «а жабе»?

- Нет, жаба это жаба, а лягушка – лягушка.

- «Жаба» на идише будет не «жабе», а по-другому. Не спрашивайте почему. У нас евреев многое – не то, чем кажется. Значит, ваш стих называется «Жабе с Басё»? И что там, в этом стихе?

- Всего три строчки. Японская поэзия очень лаконична, ничего лишнего. Послушайте:

- Это вы так шутите, - догадался я. - Нашли время! У нас в доме покойник неубранный, убийца непойманный, а он шутит! Что нам проку от вашей лягушки и ее «плюх»?

-  Ну, если у вас развиты медитационные способности, вы закрываете глаза, представляете себе старый, заросший водорослями пруд, погруженный в тишину, воображаете, что этот пруд – вы. Потом слышите звонкий, чистый всплеск – и у вас наступает сатори, миг абсолютной ясности. Однако для расследования используется не к-классический вариант стихотворения Басё, а одна из его ранних, малоизвестных версий. Последняя строчка там другая, и из-за этого полностью меняется смысл.

- Так оно звучит получше, чем «плюх», - признал я. - Зря этот ваш Басё переделал. Но все равно я не возьму в толк. В чем метод-то?

- В том, что все установленные факты подвергаются сомнению. Не мнимые ли они? Давайте пройдемся по всей цепочке, раз уж нам ее подкинули. Звено за з-звеном. Что мы считаем несомненным?

Я стал загибать пальцы.

- Пожалуйста. Либер Горалик помер? Помер – вон он валяется. Его убили? Само собой. Не сам же он себя аршином проткнул. Цепочку подкинул убийца? Ясно – кто же еще? Кася Шульман (чтоб у нее болел кулак, как моя скула!) вчера убиралась на женской половине и потеряла цепочку там? Там. Мужчины на женскую половину носа не суют, значит, цепочку подобрала или Лея, или Нетания. Правильно? Правильно. Но штука в том, что Лее убивать мужа было одно разорение, а у Нетании на такой удар не хватило бы сил. И что же в этой цепочке вызывает ваше сомнение? Все звенья – не серебро, а сталь. Не согнешь и не сломаешь. 

Он наморщил свой красивый лоб.

- Возможно есть з-звено, которого мы не видим?

Я пожал плечами.

- Возможно. Но как увидеть невидимое? Над этой тайной тыщу лет бьются великие каббалисты и не очень-то у них, скажу я вам, получилось.

- Однако есть люди, которые видят яснее, чем другие. Что это за люди?

На этот ответ я вопрос знал – часто сам себе его задаю.

- Яснее видят те, у кого больше мозгов и меньше корыстного интереса, который застит глаза.

- Про мозги мы уже выяснили. С-Спинозы тут не водятся. А кто из обитателей дома ничего не выигрывает и не проигрывает от смерти Либера Горалика?

- Ханан Стефанович. Он-то в любом случае на своем месте останется. Как фирме без старшего приказчика? Человек он тихий, скромный. Со всеми держится по-хорошему, и люди его тоже привечают. Если бы Стефанович не был еврей, царю следовало бы назначить его министром иностранных дел. Империя ни с кем не ссорилась бы. Потому что иметь хорошие отношения со всеми четырьмя полоумными Гораликами, как их имеет Стефанович, это, знаете, труднее, чем дружить одновременно с Англией, Германией и Японией. Если вас интересует мое мнение о международном положении (а это очень неглупое мнение), вот что я вам скажу про мировую политику...

Но Фандорин не захотел слушать мое мнение про мировую политику (и зря не захотел).

- Тогда пойдемте к Стефановичу, - перебил он меня, -  и поговорим уже не как с подозреваемым, а как с нашим союзником. По-хорошему. Вдруг нам откроется недостающее звено?

И мы пошли к Стефановичу.

Он сидел у себя в конурке печальный и задумчивый. Можно понять! Тут было о чем печалиться и задумываться.

- Господин Стефанович, - говорит мой помощник, - мы хотим с вами посоветоваться.

Приказчик воздел глаза к потолку.

- Они хотят со мной посоветоваться! Значит, вы больше не думаете, что это Ханан Стефанович проткнул Либера аршином? Господи, сколько ткани я отмерил этой хорошей вещью! Можно было бы устлать этим ситцем, шелком и штапелем дорожку до самого Иерусалима. Теперь придется покупать другой аршин. На этот и посмотреть страшно.

- Мы знаем, что вы не совершали убийства, - подтвердил Фандорин. - Но нам необходимо лучше разобраться в характере членов семьи Горалик. Вы их  хорошо знаете. Более того, я заметил, что со всеми ними вы в прекрасных отношениях, и это удивительно – ведь они друг друга терпеть не могут.

- У каждого из Гораликов есть свои недостатки (а у кого их нет?), но есть и свои достоинства, - молвил добрая душа Ханан. - Я считаю, что всякого человека следует ценить по его хорошим чертам, а не по плохим. И надеяться, что люди так же будут относиться и к нам.

(Мудрое, между прочим, пожелание).

- На первый взгляд хороших качеств ни в одном из Гораликов не п-просматривается, - заметил на это мой Ватсон. - Какими достоинствами, например, обладает Кальман? Истеричный, взвинченный, раскормивший себя до гротескности барчук, все мысли которого сосредоточены только на себе любимом.

- Как вы можете такое говорить! – заволновался Ханан. - Конечно, Кальманчик нервный, впечатлительный, сосредоточенный на собственных чувствах. Но он ведь художник, они все такие. А осуждать человека за полноту – это, извините, нехорошо. Вы слышали такой термин «обмен веществ»? Он у всех устроен по-разному.

- Вы п-правы, - виновато сказал Фандорин. - Хорошо, оставим Кальмана Горалика. Поговорим про женскую половину семьи.

Ага, сказал я себе. Теперь Фандорин переходит к главному. Я навострил уши.

- Согласитесь, что Нетания Горалик - пренеприятный п-подросток. Озлобленная на весь свет, абсолютно бессердечная, помешанная на деньгах. Что вы в ней-то находите хорошего?

- В Нетаночке? – поразился Стефанович. - Да что вы! Вы ее совсем не разглядели! Она сейчас в том возрасте, когда девочки мечтают о прекрасном принце, о любви. А Нетания калека. Знает, что любовь – это не для нее, и выбрала нечто противоположное… Есть по-русски такое слово «антилюбовь»? Счастливые подростки любят весь мир, а несчастные антилюбят. Потому что мир тоже их не любит. Вот Нетаночка и придумала  себе другой мир.Новый Свет, Америку, где всё-всё по-другому. Когда я смотрю, как Нетаночка скалит зубы и выставляет коготки, у меня сердце разрывается от жалости.

Фандорин смотрел на приказчика с интересом. Я, признаться, тоже. У евреев можно нарваться на философа в любом месте, даже в магазине тканей.

- Неужели у вас найдутся добрые слова и для госпожи Горалик, этой з-злобной фурии?

И что вы думаете? Ханан и за тигру вступился!

- Не смейте так о ней говорить! Лея замечательная женщина с трагической судьбой. Полуребенком ее выдали замуж за нелюбимого, немолодого человека, который плохо с нею обращался. Какой у Леи был выбор? Или сломаться, или закалиться. Вот она и обзавелась защитным панцирем. Но, уверяю вас, за этой жесткой оболочкой таится отзывчивое сердце.

- Ну уж вы скажете – отзывчивое, - рассмеялся Фандорин.

Ханан запальчиво воскликнул:

- А я вам докажу! Видите на мне эту шерстяную жилетку? Ее связала Лея собственными руками, когда я зимой кашлял. По-вашему, фурия так поступила бы? Вы слишком быстро составляете себе суждение о людях, сударь, и суждения ваши недобрые. Это нехорошо.

- Вы снова меня устыдили, господин Стефанович, - стушевался Фандорин. - Вы добрый и проницательный человек. Поэтому хочу спросить вас о том, о чем вы наверняка думаете весь день. Кто, по-вашему, убил хозяина дома? Кто из членов семьи, которую вы так хорошо знаете и понимаете, по своей природе способен на такое?

- Вы ошибаетесь, - сухо ответил Ханан.

- В чем?

- В том, что я об этом думаю. Нет, я об этом не думаю.

И отвернулся.

- П-почему?

- Потому что не желаю об этом думать. Я не позволяю себе об этом думать.

Фандорин несколько мгновений смотрел на повернутую спину Стефановича, ничего не говоря.

- …Что ж. Не будем больше отнимать у вас время. Вы нам очень п-помогли. Идемте, господин Бразинский.

За дверью я на него зашипел:

- Вы что?! Он явно что-то знает! По нему видно! Нужно было как следует его потрясти!

А Фандорин мне с загадочным видом:

- Стефанович уже рассказал всё, что нужно. Идемте. Дело раскрыто. Одно из звеньев действительно является не тем, чем казалось.

И ничего больше не сказал, представляете? Я шел за Фандориным, думая, что с удовольствием треснул бы его по голове. На моем месте вы чувствовали бы то же самое.

Он повел меня вниз, в магазин, а потом снова на Розовую половину, к мадам Горалик.

Постучали, вошли.

- Сударыня, - говорит мой так называемый помощник, - у нас хорошая новость. Убийство совершили не члены вашей семьи.

Здравствуйте, это еще что за новости, думаю. А кто же тогда убийца?

И Лея Горалик сказала то же самое:

- Здрасьте, а кто же угрохал этого поца? Вы кстати отдали цепочку толстухе – как  ее, Касе? Где вы, говорите, она нашлась, цепочка?

- Я про это ничего вам не г-говорил. В любом случае Кася Шульман ни при чем. Убийца вашего супруга…  - Он немножко помолчал. - ...Приказчик Стефанович.

- Что?! – закричала Лея. - Вы ошибаетесь! Либера убила Кася! Мой муж ее наверняка домогался, он был тот еще похабник,  а у Каси крутой нрав и ручищи, как у грузчика. Ханан – убийца? Это просто смешно!

- И тем не менее Стефанович признался, - заявляет Фандорин к моему изумлению. - Скажу вам откровенно, на подозрении у меня были вы. Потому что Кася обронила цепочку в вашей комнате, и я подумал, не вы ли подсунули в руку мертвецу эту улику, чтобы направить следствие по ложному с-следу. Стоило мне поделиться этим соображением со Стефановичем, и он вдруг говорит: «Нет, Либера Горалика убил я. Можете сообщить в полицию, я от своих слов не откажусь».

- Он себя оговорил! – быстро сказала мадам Горалик. – Никого он не убивал!

Фандорин удивленно поднял брови.

- С какой же стати Стефановичу себя оговаривать? Полагаю, что приказчик растратил хозяйские деньги или что-то подобное. Либер начал это подозревать, и Стефанович убил его. Нечистый на руку приказчик, совершающий убийство из страха разоблачения, это довольно обычная история.

Тут Лея Горалик как вцепится ему в лацканы – у Фандорина даже прядь на лоб упала.

- Сами вы нечистый! Не смейте! – зарычала тигра. - Ханан лучший из людей! И он никого не убивал, я это точно знаю!

- Если можно, перестаньте меня т-трясти, - попросил Фандорин. - И откуда вы можете точно знать, убивал Стефанович или нет?

Она мертвенно побледнела.

- Потому что мужа прикончила я! И не жалею об этом! Давно надо было это сделать! Вчера ночью я спустилась в лавку, чтобы сказать ему: мое терпение кончилось, я ухожу, дай мне развод. Он стал допытываться, с кем я ему изменяю, наговорил мне гнусностей, а хуже всего, что он… Неважно! Я оттолкнула его. Он упал, но продолжал угрожать… неважно кому. И я схватила обеими руками то, что лежало на прилавке, размахнулась… Вы что, мне не верите? Так устройте мне очную ставку  с Хананом! Я докажу, что он взял вину на себя, желая меня спасти. Он догадался, что это я убила Либера! 

- Очная ставка не понадобится, - сказал Фандорин. -  Я знал, что мужа убили вы. И был уверен, что вы сами с-сознаетесь.

Из Леи будто вышла вся сила.

- Ну так ведите меня в полицию, - прошептала она. – И пусть со мной будет что будет. Только оставьте в покое Ханана. 

Фандорин повернулся к зеркалу, поправил растрепавшиеся волосы.

- Почему я должен вас куда-то вести? Это уж вы сами решайте, сдаваться вам полиции, чтобы облегчить свою участь, или убежать отсюда… с кем-нибудь. Мне только нужно было удостовериться, что я правильно разгадал загадку. Позвольте откланяться, мадам.

Я догнал его в коридоре.

- Ничего не понимаю… То есть я понимаю, почему вы не стали задерживать Лею, я бы тоже не стал. Но как, как вы ее раскусили?! И откуда знали, что она так легко сознается?

Он отвечает:

- Жилетка Стефановича.

- И что с той жилетки?

- Вы видели, как криво и неумело она связана? Женщина, подобная Лее Горалик, могла взяться за вязание, которым явно никогда не занималась, в одном-единственном случае. Если она любила Стефановича. Ханан тоже любит госпожу Горалик. Вы слышали, как он о ней говорил? И как замкнулся, когда я спросил, кто из членов семьи способен на убийство. Ну и, конечно, теперь п-понятно, что произошло ночью. Либер догадался, к кому уходит жена и стал угрожать местью – не ей, а Стефановичу. Помните, вы назвали Лею Горалик  тигрицей? Лучше не нападать на того, кто тигрице дорог. Иллюзорное звено, мешавшее нашему расследованию, - наша уверенность, что убийство совершено из-за денег и завещания. Завещание здесь вообще ни при чем. Лягушка не прыгала в пруд, нам это только показалось. Лея была готова лишиться наследства, лишь бы соединиться с любимым. Впрочем, может быть, это еще п-произойдет. В качестве гонорара мне обещано место для постоя. Комнатка Ханана Стефановича меня вполне устроит. Полагаю, жилец в ней ночевать не будет...

Вот так мы с Фандориным, как Холмс с доктором Ватсоном, раскрыли это загадочное убийство, о котором потом долго говорил весь Брест-Литовск.

Лея и Ханан сбежали в Аргентину. Теперь он, наверно, носит сомбреро, а по вечерам они танцуют танго.

Кальманчик уехал в Париж и поразил французов своими глиняными уродами.  У них там теперь, говорят, пошла мода на всё еврейское.

Нетания подросла и уехала в Америку. Вертит мильонами на бирже, курит сигары и ездит на авто. Ее теперь зовут Нетти Гор.

А я живу себе, где жил, потому что надо же кому-нибудь и оставаться, когда все уезжают. Мне и здесь хорошо.

Вот я вам про это машаль расскажу. Хотите? Спрашиваю из вежливости, потому что я все равно его расскажу.

Однажды слепой юноша и слепая девушка решили пожениться. Ну и что такого? Если люди слепые, что же им – не жениться?

И вот он ее просит: «Какая ты, опиши».

Она никогда сама себя не видела и знает, что он ее тоже не увидит, поэтому говорит: «Я прекрасней всех девушек на свете. Читал, как царь Соломон воспевает Суламифь в «Песне песней»? Это в точности я. А ты какой?».

«Я тоже хоть куда, - отвечает он. – Лицо мое как солнце, глаза как изумруды, локоны будто мех горностая».

И оба решили, что им очень повезло, и пошли в синагогу на обручение гордые и счастливые.

Посмотрел на них Дьявол да чуть не лопнул от злобы и зависти. Когда хорошие люди счастливы, для Нечистого это ужасная мука.

«Ладно же, - ухмыльнулся Дьявол. – Хоть обычно я насылаю на людей болезни и увечья, сделаю-ка я на сей раз наоборот. Подарю им зрение. Пусть жених увидит, что у его невесты конопушки, как будто ее лицо забрызгано грязью, а невеста увидит, что он горбонос и волосы у него все в перхоти».

И вот стоят жених с невестой под свадебной хупóй, у него за спиной друзья, все статные и пригожие, у нее за спиной подружки бутон к бутону. Вздыхают, жалеют бедных, некрасивых калек.

Вдруг в синагоге сверкнула молния, пахнуло серой – и жених с невестой прозрели.

Дьявол подглядывает в окошко, хихикает, потирает лапы.

«Это ты? – прошептал жених. – До чего же ты прекрасна! И как мне жаль дурнушек, что стоят подле тебя! Почему же ты мне не сказала, что твое лицо покрыто золотыми блестками?».

«Как ты неописуемо красив! – прошептала невеста. -  А рядом со своими некрасивыми друзьями вдвойне! Почему ты не сказал мне, что с твоих чудесных маслянистых волос осыпается серебряная пыль?».

Они обнялись, а Дьявол горько заплакал и пошел себе прочь.

Это я к чему?

Если вам что-то кажется красивым, то даже не сомневайтесь. Эта красота самая что ни на есть настоящая. Верьте в это.

И тогда вы будете счастливы, а Дьявол горько заплачет. 

Выбор продолжения:

Вы прочитали ветвь повествования для выбора чувствовать сердцем. Хотите сделать шаг назад и прочитать вариант концовки для выбора думать головой?

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль третий. Или в океан?

Или, может быть, вы хотите сделать два шага назад и прочитать как развивались события на Синей половине?

Откройте оглавление и перейдите на главу Машаль второй. На Синей половине.

Или даже начать с самого начала и прочитать версию истории от Ладо Чхартишвили?

Откройте оглавление и перейдите на главу Бакаки Басё. Повесть в тостах.

Оглавление

ОТ АВТОРА

  Ладо Чхартишвили

  Арон Бразинский

  Выбор продолжения:

Бакаки Басё

  Выбор продолжения:

Тост второй На Синей половине

  Выбор продолжения:

Тост второй На Розовой половине

  Выбор продолжения:

Тост третий Круги по воде

  Выбор продолжения:

Тост третий Плеск воды. Эхо

  Выбор продолжения:

Тост третий Или гадюка?

  Выбор продолжения:

Тост третий Иль показалось?

  Выбор продолжения:

Жабе с Басё

  Выбор продолжения:

Машаль второй На Синей половине

  Выбор продолжения:

Машаль второй На Розовой половине

  Выбор продолжения:

Машаль третий Круги по воде

  Выбор продолжения:

Машаль третий Плеск воды. Эхо

  Выбор продолжения:

Машаль третий Или в океан?

  Выбор продолжения:

Машаль третий Иль показалось?

  Выбор продолжения: