Олечич и Жданка [Олег Ростов] (fb2) читать онлайн

Олег РостовОлечич и Жданка

Олечич и Жданка

- Олечич, ты гридень добрый, тебя многие знают и я тебя знаю. Мне такие вои в дружине нужны. Пойдёшь ко мне? Не обижу. – Конунг Рёрик смотрел на меня пристально. Я так же пристально смотрел ему в глаза. Я не боялся. Разве может вой, прошедший огонь, воды и медные трубы, смотревший ни один раз смерти в глаза, бояться? Смерти нет, её бояться не нужно, ибо если ты добрый муж, не порушивший свою честь и не предавший други своя, то ждёт тебя ирий светлый. Гораздо страшнее бесчестие.

- Лестно твоё предложение, конунг Рёрик. Да только сам подумай, ты убил моего князя Вадима Хороброго. Как я к тебе пойду после всего? Что обо мне люди скажут?

Мы стояли на княжеском подворье Новагорода. Рёрик захватил его со своей дружиной, убив князя Вадима. А ведь они когда-то побратались и вместе походами ходили. И я ходил в дружине своего князя. Я многих знал из старшей и младшей дружин Рёрика. Ни раз куском хлеба делился с ними и спину друг другу прикрывали. Так поди же, теперь сошлись друг с другом в злой сече. Одолели нас вои Рёрика. Всё верно, двум волкам в одном логове не ужиться. Вот и наступил тот час, когда сошлись мы в бою кровавом.

Часть оставшийся дружины Вадима после его смерти перешла на сторону Рёрика. По сути бесчестья там нет. Многие так делали. Но это было не для меня. Я княжий гридень, сын гридня, сгинувшего в бою с данами, когда мне было пять лет. Матушка умерла позже от лихоманки. Но меня не бросил князь, отец Вадима. Остался я в новиках при княжьей дружине. Где меня и воспитали убелённые сединами старые гридни. С детства учили быть воем. Тяжкое то учение было, с кровавыми мозолями, синяками, болью. Но иначе нельзя, ибо воинское бремя тяжкое бремя, а не похвальба пустая. Цена этому бремени – жизнь. Но не только твоя, что мало значит, а жизнь побратимов твоих, жизнь деток малых, баб, да девок юных, мужей и стариков, которым ты должен быть щитом и мечом. Умри сам, но спаси их. Не отдай их на поругание ворогам, что словно стервятники постоянно слетаются на земли наши, шаря жадными взглядами. Вся моя не долгая жизнь прошла среди кметей, да гридней княжьих, в походах и схватках. Сколько их было, не счесть уже. Многие из них оставили шрамы и рубцы на теле моём. Ни жены, ни детишек. А ведь я встретил уже свою 31 весну. Огорчало только одно, что если сейчас умру, отправившись в светлый ирий, то никого не оставлю после себя. Ни сына, ни дочки. Но значит судьба у меня такая. Я только удобней перехватил рукоять своего меча. Добрый меч то у меня. Франкский, стальной. Навершие рукояти в виде головы орла с кровавыми глазами-рубинами. Взял я его три года назад в бою у франков. Убил в схватке одного графа, родича франкского короля. Им не только рубить можно, но и колоть, так как в отличии от мечей варягов, имевших закруглённый конец клинка, мой был острый. Многие зарились на мой меч, цену не только в серебре предлагали по весу, но и золотом. Да не продал я его. Мы сроднились с ним. Он не просто меч мне, но продолжение меня стал. Словно одна душа на двоих у нас была. Кровь на лице у меня уже не бежала, стала засыхать. Но она не мешала мне.

- Уверен. Олечич? – Спросил меня Рёрик.

- Уверен, конунг. Да и разве ты сам будешь мне доверять?

- Если дашь клятву мне, буду. Так как знаю, слово своё и клятву ты держишь и никогда не нарушишь.

- Прости, конунг, но не дам я тебе клятвы. – Я не стал ему говорить, что не даю клятв тому, кто сам свои нарушает.

На подворье я один остался. Позади меня лежали други мои, кто сложил голову свою. Бой давно уже кончился. А я всё стоял. Те, кто в живых остались приняли предложение конунга Рёрика. Теперь стояли на его стороне. Но на меня не смотрели, глаза отводили.

- Олечич, последний раз тебе предлагаю. – Сказал мне конунг, а теперь по-славянски князь Новагорода. – Откажешься, мне придётся убить тебя. Ты же понимаешь, что не могу оставить я в тылу у себя воя, не покорившегося мне. Не пожалеешь?

- Понимаю, князь. – Назвал я Рёрика этим титулом. – Значит убьёшь. Плакать по мне некому. Я хорошую жизнь прожил. Ни о чём не жалею. А теперь мне дорога в Ирий светлый. Чего мне жалеть?

- Конунг. – К Рёрику подошёл один из его старшей дружины, нурман Асмунд. – Не гоже это. Олечич с нами в походы ходил. Мне и многим нашим жизнь спасал. Бесчестье это будет, убить его. Боги не одобрят такое. Если он не даёт клятвы, пусть уходит. И твоя совесть чиста будет, конунг.

Его поддержали многие в дружине. Рёрик сверкнул недовольно глазами. – Он к врагам нашим уйдёт, Асмунд.

- Уйдёт, значит уйдёт. Тогда в сече с ним встретимся.

Рёрик опять посмотрел на меня.

- Хорошо. Пусть уходит. Уходи, Олечич. Отпускаю я тебя.

Я кивнул ему. Это был лучший вариант. Значит путь в ирий пока откладывается.

Вывел своего коня из конюшни. Он был уже осёдлан. Приторочил торбу с небогатой снедью. Всунул в петлю у луки седла секиру, круглый щит за спину. Меч в ножнах. Закрепил колчан со стрелами и саадак с хазарским луком. Вскочил на своего «Ворона». Рёрик уже ушёл в княжий терем. Но многие дружинники оставались здесь и молча наблюдали за мной. Я оглядел ещё раз княжье подворье, где я прожил всю свою жизнь, где матушка произвела меня на свет, подарив мне жизнь, где отец мой впервые вложил мне рукоять меча в детскую ладошку. Это был мой дом, который в этот момент перестал им быть и стал чужим.

- Прощайте гридни княжьи. Для меня было честью идти с вами плечом к плечу и даже сойтись с вами в смертельной сече. Удачи вам.

- И тебе, Олечич, удачи. – Желали мне, как убелённые сединами воины, так и безусые новики из молодшей дружины. Ворон двинулся на выход из княжьего подворья. Рядом с конём бежал мой пёс Гром. Перед тем как покинуть подворье, обнажил меч и вскинул его вверх, салютуя тем, кто оставался - бывшим товарищам по оружию, а ныне врагам мне. Они ответили. Кто вскинул вверх свои мечи, кто секиры, застучали в щиты, провожая меня! Кто-то даже закричал: "Олечич!". Это дорогого стоило.

Я не стал задерживаться в Новагороде, покинул его в этот же день. Коня сразу направил на юго-запад. Надо было уйти как можно дальше в лесную чащу и затеряться. Я был уверен, Рёрик мне это не простит. В душе была пустота. Надо переждать время. До следующей весны. За это время решу, куда уйти. Может к привисленским полянам, я знал их князя Пяста и его сына Земовита. Ему вои тоже нужны были. Или к уграм. С их ханом Арпадом тоже сталкивался, когда на ромеев ходили в Византию. Тем более, конь у меня есть, а мадьяры народ полукочевой, с печенегами бьются, да на Дунае оседать стали. Да много куда податься можно. Хороший мечник везде нужен.

Двигался в лесной чаще до тех пор, пока совсем не стемнело. Сделал привал. Костёр разжигать не стал. Поел то, что успел захватить с собой…

…Жданка собирала ягоду. Черники было много. Нужно достаточно заготовить даров леса на зиму. Есть ещё огород у них, где они с братом выращивают репу, лук, дикий чеснок, морковь. Ещё грибов заготовить, насушить их. Слава матери-Макоши, у них коза есть. Ей спасались они. Молоко, сыр делали, как отец с матушкой их научили в своё время. Олесь сейчас траву заготавливал для козы. Он уже совсем взрослым становится. Лук себе сделал, стрелы. Наконечники из рыбьих костей делал. Олесю уже 13 годков. Птицу бьёт. Один раз даже смог поросёнка дикой свиньи подстрелить. Правда ему убегать пришлось, так как за ним кабан-секач погнался. Но Олесь сумел в воду реки прыгнуть и отплыть от берега. Дождался, когда папа-кабан уйдёт, вернулся и забрал убитого поросёнка.

Жданка думая о младшем брате, улыбалась. Она сама встретила свою 16 весну. Совсем невеста стала. Пусть не высокая, но стройная как берёзка. Большие глаза, синие как небо. Толстая коса с руку взрослого мужа толщиной. Густые у неё волосы. Светло-русые. Пока расчешешь их, да заплетёшь, столько времени пройдёт. Но это ничего. Ведь её коса всем на зависть, её гордость. В неё бы цветные ленты вплетать, да где их возьмёшь. Сироты они с Олесем. Бедно совсем живут. Батюшка то их умер четыре года назад. Как раз кабан-секач и порвал его в лесу. Может это тот же секач, который за Олесем недавно гнался? В печище люди шептались, что это сам Велес батюшку их убил. А потом матушка поранилась два года назад, да рана у неё воспалилась, огневица села и всё, сгорела мама. Ничего не помогло. Какие настои Жданка не делала, всё бесполезно. Вот и остались они с младшим братом Олесем вдвоём. Жили они на окраине печища. В своё время отец с матушкой пришли сюда. Пришлые они были. Откуда пришли, никто не знал. А сами они не говорили. Здесь, на берегах реки жил род. Все они были родичи между собой. Но пришлых тогда не прогнали. Разрешили поселиться рядом с ними. Батюшка Жданки срубил небольшой дом, но аккуратный и красивый. Он очень хорошо умел работать с деревом. С собой они привели козочку, которая до сих пор жила с ними, теперь уже с детьми своих хозяев. Молока давала, пух козий, из которого Жданка пряла нить и вязала тёплые одёжки. Тяжело им было жить, а что поделаешь. С утра и до позднего вечера они трудились. Никто из них ленью не страдал. Всегда следовали батюшкиным словам: «Не потопаешь, не полопаешь». Дело всегда у них находилось. Вот и сейчас, Жданка собирала ягоду. Хорошо у неё получалось, чисто ягоду она брала и быстро. Скоро уже лукошко берестяное всё заполниться. Неожиданно Жданка услышала хруст, словно кто-то на сухой сучок наступил. Девушка замерла. Стала оглядываться. Наконец увидела того, кто наблюдал за ней. Это был средний сын главы рода, которому и принадлежало печище, так называли славяне небольшое поселение в несколько домов, где жили родичи.

Парень понял, что его заметили. Скрываться перестал. Подошёл к Жданке. Звали его незамысловато – Любим, так как был любимцем отца. Он был старше девушки на два года. Толстый, с широким лицом, близко посаженными друг к другу маленькими глазами. Был точной копией своего отца. Жданке он был неприятен. Любим с некоторых пор смотрел на Жданку неприятным, каким-то липким взглядом. Стал подкарауливать её. Один раз попытался зажать возле её дома, стал хватать за грудь. Она ударила его тогда коленом между ног. Любим скорчился и отпустил её. Стал всяко её поносить. Прибежал Олесь, смотрел зло на обидчика сестры, чуть не кинулся в драку, но Жданка остановила брата. Не нужно было озлоблять родичей Любима. Они здесь сила, а за неё и брата вступиться не кому. Любим тогда ушёл, зло глядя на Жданку и Олеся. Девушка встала и выпрямилась.

- Что тебе надо, Любим?

Он усмехнулся.

- Как что нужно мужу от девки? Сама догадаешься? Или мне рассказать.

Жданка побледнела. Но испуга не показывала.

- Это ты что ли муж?

- А кто же ещё? Послушай, Жданка, ты чего ломаешься? Тебя всё равно отдадут кому-нибудь. Возможно, моему старшему брату в чернавки. – Ждана молчала. – На большее тебе рассчитывать не приходиться. Ты же понимаешь это? За тобой никого нет и приданного нет. И вено не кому за тебя отдать. А мне ты люба. Девка ты красивая, справная. Я у батюшки выпрошу и он разрешит тебя женой взять. – Любим протянул к ней руку. Ждана отстранилась.

- Руки убери от меня. Не подходи. Твоей женой стать? – Жданка зло рассмеялась. – Да лучше утопиться, чем с тобой на ложе лечь. Ты посмотри на себя.

- Что тебе не нравится? Я красивый. В теле!

- Красивый? – В лесу опять раздался заливистый девичий смех. – Ты такой же красивый как дикая свинья.

Любим опешил. Он то себя считал красивым. Ему это и батюшка с матушкой говорили. Правда сравнить было не с кем. Все были родичами между собой и все похожи. А других людей тут не бывало. Если только кого из девок в соседние печища отдавали или приводили парни себе жён и всё. Но все они были невысокими, кряжистыми и в теле. И жен себе подбирали таких же. Ибо дородность считалась признаком достатка и достаток к себе притягивала. Жданка же была другая, резко отличалась от местных. Нежный овал лица с чувственными губами, с точёными чертами лица и небольшой темной родинкой с правой стороны над верхней губой, что придавало ей особое очарование. тонкий стан и округлые бёдра. Любим влюбился в Жданку и жаждал её. Его хотели женить, даже уже сговорились с одним родом, жившим в двух днях пути. Но Любим неожиданно упёрся. Брать в свою семью невесткой Жданку глава рода Бажен не желал. Она же бедная и за ней никто не стоит. А род нужно укреплять нужными и полезными связями с другими родами.

- Не хочешь по хорошему? Будет по плохому. Сама приползёшь, когда жрать нечего будет. Или силой возьмём. Будешь у меня рабой-чернавкой, ноги мне мыть и лизать их. А я мять тебя буду и тешиться тобой, когда захочу и как захочу. И никуда не денешься. Здесь мы хозяева!

- Убирайся! – Тихо, шипящим от ненависти шёпотом проговорила Жданка. Любим попятился. В глазах девушки полыхнуло пламя.

- Срок даю до конца осьмицы. Два дня. – Крикнул ей Любим и, повернувшись, пошел в сторону печища. Жданка смотрела ему вслед, пока он не скрылся окончательно среди деревьев. Потом она опустилась на колени, закрыла лицо ладошками и заплакала. В этом плаче было всё - жалость к себе от безнадёжности, боль её девичьей души, сожаление от несбывшихся мечтаний её сердца, ибо весна пришла к ней, ждала она того единственного, которому готова была отдать своё сердце. Ведь Жданка, как и любая девушка в этом возрасте мечтала о том, что в один прекрасный для неё день придёт он, высокий, красивый, протянет ей руку и позовёт с собой. Вечерами, когда уже всё было сделано и Ждана гасила лучину, ложась спать на жесткий лежак, представляла его себе. Она не могла сказать, какое у него лицо, зато могла сказать, какие у него глаза. Ярко-зелёные.

Сколько она так плакала, Жданка не знала. Но в какой-то момент услышала голос:

- Ты чего ревёшь? Обидел кто?

Девушка замерла. Потом медленно развернулась и её дыхание замерло. Позади неё, в нескольких шагах, на огромном чёрном коне, словно сама ночь, сидел всадник. Это был воин. Она поняла это сразу. Страх обуял её. Чужаки, да ещё вооруженные, это всегда беда. Это она помнила ещё со слов батюшки, а потом и матушки, с детства. Отец, рассказывая о таких воинах, каменел лицом и на его скулах начинали играть желваки. А мама рассказывала о них со страхом. Наверное, родители когда-то и бежали от таких чужаков.

Всадник возвышался над ней как скала. И рядом с ним была собака. Огромная. Она таких никогда не видела. И у этой собаки был ошейник с шипами. От ужаса у Жданки задрожали руки, а сама она вся оцепенела. Боялась посмотреть ему в лицо. Не могла сказать и слова, сдвинуться с места. Всадник, не дождавшись ответа, хмыкнул, потом легко спрыгнул с коня на землю. Подошёл к девушке и присел на корточки.

- Ты чего молчишь, дева? Аль испугал я тебя? Так извини меня, видят боги, я этого не хотел. – Голос его приобрёл теплые интонации. Жданка подняла голову и посмотрела ему в глаза. Они были ярко-зелёные…

Она как заворожённая смотрела в его глаза, сердечко её сильно колотилось, словно птичка в клетке, готовая выпорхнуть на свободу.

- Вижу испугал. Не бойся меня.

Жданка с трудом отвела свой взгляд от его завораживающих глаз. У него были тёмно-русые волосы, длинные до плеч, заплетённые в пару косиц. Усы, аккуратная борода. Не большая и не маленькая, густая и красивая. Видны были губы, в которых таилась озорная улыбка и две полоски белых ровных зубов. Широкие, покатые плечи, облачённые в металлическую броню, похожую на рыбью чешую с пластинами на груди. Сильные руки, скрытые рукавами кольчужной рубахи с широкими кожаными наручами, покрытыми железными бляшками. На безымянном пальце правой руки было серебряное кольцо-перстень с чёрным как глаз ворона камнем.

- Кто ты дитя? – Спросил он опять. И именно этот вопрос вывел Жданку из оцепенения.

- Я не дитя. Я Жданка.

- Жданка? Значит желанный ребёнок у матушки с батюшкой! Ты чего плакала? Поранилась?

- Нет.

Жданка посмотрела на голову воина. Она была перевязана белой тряпицей, когда-то чистой, а сейчас на ней были грязные полоски и разводы. «Наверное сам он поранился, да перевязал его кто. Только было это вчера или позавчера» - Подумала Жданка…

Смотрел на девушку. Красивая. Засмотреться на неё можно. Да юная совсем. Что же она одна-то в лесу?! А коли захочет кто её обидеть? Ссильничать или украсть, да людоловам отдать за серебро? Не дело это. Самое главное, как она на слово «дитя» отреагировала! На личике светлом возмущение такое, что мне рассмеяться захотелось, но сдержался. Юная, свежая и прекрасная, как сама богиня Леля. А может это она и есть?

- Тебя точно Жданка зовут? А может ты сама Леля?

Дева улыбнулась, покраснела, но потом рассмеялась.

- Тю на тебя. Какая же я богиня Леля? Скажешь тоже. Разве можно меня с ней сравнивать?

- Конечно можно. Я сразу, как увидел тебя, так и подумал, ух ты, сама Леля мне встретилась, да ещё плачет так горько. Думаю дай подойду, поинтересуюсь, может обидел кто? Так я обидчика и наказать могу. Ну так что, не скажешь, почему плакала?

- Пустое это. А ты кто? И что тут делаешь?

Я посмотрел на почти полное лукошко ягоды. Сложил ладонь ковшиком.

- Угостишь ягодой сладкой, скажу кто я? – И улыбаюсь ей. Она тоже. Губки алые, зубки белые.

- А чего не угостить? Угощайся, воин.

Взял аккуратно горсть ягод, закинул их в рот. Вкусно!

- Меня Олечичем Воиславовичем зовут, гридень я княжий. Из ближников князя Вадима Хороброго.

Глаза Жданки расширились, ротик раскрылся в удивлении, она даже его ладошкой закрыла.

- Врёшь?!

- Я? Почему так решила?

- Настоящий княжий гридень? Ты и князя видел?

- Видел. Вот как тебя вижу, так и его видел. Каждый день.

- А какой он, князь? Наверное богатырь, ростом с сосны вековые?

Я посмотрел на верх. Не, сосны это уже совсем.

- Нет, Жданка, он ростом был даже пониже меня. Я вообще один из самых высоких в дружине был.

- А вот теперь ты точно кривду мне сказал. Как это князь и меньше тебя ростом?

- Да вот так. Князья то тоже люди, как мы с тобой. Кто-то высокий, а кто-то низкий. Кто-то толстый, а кто-то худой,

- У тебя голова повязана тряпицей, Олечич Воиславович. Грязная она. Её бы снять и постирать.

- Есть такое, два дня назад, перевязал голову себе, да больше так и не менял. Нет у меня на сменку ещё тряпиц. Скажи Жданка, а ты откуда?

- Оттуда. – Махнула она рукой себе за спину. – Там печище наше.

- С матушкой и батюшкой живёшь? Аль ещё братья да сёстры есть?

Она сразу как-то погрустнела

- Нет у нас с братом родителей. Померли. Вдвоём с ним живём. Олесь, мой младший брат. А живём в доме, что от родителей нам остался.

- Может пригласишь меня, девица, домой к себе? Водицы дашь напиться, да тряпицу может сменишь? А то три дня и две ночи уже по лесу иду. А я отблагодарю тебя.

Мы оба поднялись на ноги. Она покраснела, совсем засмущавшись.

- Конечно пойдём. А благодарить меня не надо. Мне воды что ли жалко? И тряпица найдётся. А твою я постираю.

- Далеко идти то? А то может на коне довезу тебя?

Она замахала на меня руками и с опаской посмотрела на моего Ворона.

- Что ты, Олечич Воиславович. Боюсь я твоего коня. Чёрный он, как Ящур, да глазом косит злым.

Что есть, то есть. Ворон мой злой конь. Только меня признаёт. Ни у кого из рук ничего есть не будет, сразу укусит. А в сече какой лютый. Вражьего коня грудью сбивает, кусается. Как своих собратьев кусает, так и воев. Купил я его четыре года назад, жеребёнком. У купцов с юга. Половину своего серебра отдал за него. А он уже тогда злой был, пришлось приучать, где лаской, а где и силой. Зато каким конём стал. Верным товарищем мне. Сколько раз он мне жизнь спасал, из сечи раненого выносил на себе. А один раз, в прошлом годе, оглушили меня палицей-булавой. Рухнул я с Ворона на землю. А он встал на до мной и никому не позволял ко мне подойти.

Защиту я ему сделал. У кожевников заказал попону, что закрывала ему спину, круп. На попоне металлические пластины были нашиты. И вторую бронь такую же на грудь ему. От стрел защищает хорошо.

И ещё пёс у меня есть. Да не простой. Старинная порода. Сейчас уже почти не осталось её. Это боевые римские псы. Их вывели ещё легионеры Великого Рима. Я его два года назад взял щенком на Сицилии. Ходили мы тогда в поход с нурманами Эрика Рыжего. Бриттов воевали, в ужас их вгоняя, франков, иберийцев. Магриб навестили, а потом и Сицилию. Хорошо тогда сходили. Достаточно я хабара взял, добычи то есть.

- Не боись, Жданка, Ворон тебя не тронет. Он жеребец конечно злой и даже лютый, но деву не обидит.

- Всё равно, боюсь я его. Ты садись на своего коня, а я пешком пройдусь.

- Тогда и я с тобой пешком пройдусь.

Взял Ворона под уздцы и мы пошли с девой. Гром рядом бегал, то исчезая в зелёной чаще, то появляясь вновь рядом, словно из неоткуда. Жданка при его внезапном появлении вздрагивала, с опаской косясь, а Гром смотрел на неё, вывалив свой красный язык и словно смеялся, подтрунивая над пугливой девой.

-Гром! - С укоризной в голосе сказал несносному псу. - Хватит Жданку пугать. Иди кого другого напугай.

Громша мой, как я его иногда ласково звал, был пёс весёлый, любил побегать и поиграть, молодой ещё кобель. Но дело своё знает уже туго. Со мной в походы ходит и в битвах-сечах участвует. И не только на суше, но и тогда, когда в поход шел на кораблях, будь то драккары нурманские или снеки варяжские.

Гром посмотрел на меня с обидой, что это ты хозяин поиграть не даёшь? Я же отрицательно покачал головой. Шли с девой разговаривали. Она сначала смущалась, но я видел её глаза, которые блестели любопытством и ожиданием чего-то неведомого. А я ведь за свою жизнь много земель исходил, да морей бороздил. Разные города, селения и народы повидал. Рассказывал её и про франков и про саксов. Бритов и иберийцев, коих ещё испанцами кличут. Про народы Магриба, где под жарким солнцем рождаются люди с кожей, как уголь черной. Жданка слушала меня, широко раскрыва глаза. Под конец совсем осмелела, иногда не верила и говорила: "Врёшь поди? Как такое может быть?" И кто мне это говорил? Мне, княжьему гридню, какая-то синеокая пигалица. Но я не злился. Наоборот посмеивался. Забавно смотреть на неё было и в тоже время радостно, даже не знаю почему. Много за мою жизнь я баб да девок видел, и знал их. Согревали они ложе моё. А как хотите, когда большие и малые города на меч брали, то полонянок много было, любых на выбор. Разные они всё были и белокурые с глазами, как лёд северных фиордов, так и рыжие. Смуглые с глазами-антрацитами, горячие дочери жаркого юга. Да только ни одна из них мне сердце не тронула. Многие мои побратимы из таких походов себе женщин привозили, кого наложницами оставляли, а кого и в жёны брали. Те детей им рожали. Только я всё один был, как волк-одинец. Мне даже и князь Вадим Хоробрый выговаривал:

- Олечич, что ты всё один, да один? Жену пора в дом вводить. Детишками дом наполнять.

- Княже, какой дом? Я в дружинном тереме живу. Там мой дом.

- Что всю жизнь в дружиной гриднице жить собрался? Мало у тебя злата-серебра? Пора свой терем делать. Место я тебе выделю или готовый уже выбери.

- Не хочу я княже. Не встретил я той единственной, ради которой жить готов.

- Не встретил он! И что, так и будешь одинцом бегать, до седых волос? Твой род известный, Олечич, род воев свирепых и лютых, что с Атиллой ещё ходили на Рим. Твой долг продлить его, не дать угаснуть, сгинуть. Если допустишь это, как в ирии светлом в глаза пращуров своих смотреть будешь? - Я молчал, насупившись, а князь продолжал мне выговаривать. И старые гридни да бояре бывшие тогда в гриднице, кивали головами, в знак согласия. - Что тебе надо, Олечич? Купеческую дочь? Пожалуйста. Посмотри какие красавицы у них. Выбирай. Или из боярского рода? Тоже отказа не будет породниться с тобой, частичку славы пращуров твоих в свой род забрать. Или давай к бодричам обратимся, лютичам. У их вождей девы подрастают. Или у нурманов возьмём. Тот же Эрик Рыжий, дочь у него есть, говорят красавица каких поискать. Да и сам конунг, я знаю, не против бы был. Даже мне намекал про тебя, после вашего похода к Сицилии. Чего молчишь, гридень? Нечего сказать? Всё по любви хочешь? А если не встретишь такую, что делать будешь? Жаль у меня ни сестры юной нет, ни дочери такой же. А то оженил бы тебя и спрашивать не стал. Своим княжьим повелением.

-Это хорошо княже, что у тебя сестры с дщерью нет. - Тихо проговорил я. Но он услышал.

-Поговори мне ещё! Ишь ты, взяли волю князю своему перечить. Значит так, Олечич Воиславович, срок тебе месяц. Сам не найдёшь, я найду. - Такова воля была князя моего. Да только не пришлось мне деву себе искать. На исходе месяца, данного мне князем, Рёрик напал. И всё, не стало князя моего. А самому мне бежать пришлось из Новагорода. Так как конунг Рёрик не забыл бы отказа моего, стать его гриднем.

И вот здесь, в лесной глуши встретил я деву. Странное чувство испытывал я глядя на неё. Глаза её синие как воды озера Нево или как само небо. И сладкое, до селе незнакомое чувство рождалось в моей груди. Неужели Леля, богиня юности, красоты и покровительница влюблённых, обратила на меня свой взор, улыбнулась и дала испить сладостного нектара из её чаши. Или это всего лишь морок и ничего такого нет? Слишком мало времени прошло. Хотя многие мужи не задаются такими вопросами, берут сразу то, что, как они считают, принадлежит им по праву. Что стоит мне взять её сейчас? Ничего. Разве сможет она противостоять мне? Нет. У неё даже малейшего шанса нет. Да только я откуда-то знал, что нельзя так с этой девой. Нельзя, чтобы её синие глаза наполнились страданием, болью и горем. Нет, они были рождены для другого, для счастья, для радости, для улыбки и счастливого смеха. Всё это пронеслось в моей голове, как ветер над морскими волнами. И в конце концов, месяц данным мне князем, ещё не закончился. Пусть даже самого князя моего уже и в живых нет. Но это не отменяло его волю. Ибо понял я, что впервые дрогнуло моё холодное сердце. Что зажглась в нём маленькая искорка. Но я ещё не знал, запылает ли от неё вся моя душа...

Платье на ней было бедное. Из небелёного холста, но чистое и аккуратно заштопанное. Из под подола только мелькали её голые ступни. Так мы с ней и вышли к печищу, я рассказывал, а она слушала, охала и то верила, то не верила в мои сказки.

Основное печище состояло из шести домов с хозяйственными пристройками. Все располагались рядом друг с другом. Сразу видно родичи одного рода там живут. И один дом стоял на особицу, на берегу реки. Дом был небольшой, но аккуратный и красивый, с резными наличниками. Правда, подойдя поближе увидел, что нуждается сей теремок в уходе. Крылечко бы подправить, крышу бы не плохо тёсом перекрыть. Может и ещё что. Тут же был небольшой огород. Какая-то сараюшка, которая так же нуждалась в в уходе и небольшая банька. Вот к этому дому мы и подошли.

- Это и есть твой дом, Жданка?

- Да. Батюшка его срубил, когда они с матушкой пришли сюда. А я и Олесь уже потом родились здесь.

- Сразу видно, тато твой хорошим мастером был. Жданка, можно я коня распрягу? Пусть походит, отдохнёт от воинской сбруи.

- Конечно. А я сейчас воды принесу. - Дева убежала в дом, только пятки голые сверкнули. Я стал распрягать коня. Вот она вышла, неся в руках деревянный ковшик с чистой водой. Закончив с Вороном, хлопнул его по крупу.

- Свободен.

Взял ковш из её рук. Напился от души, всё выпил до капли. Ковшик перевернул, показывая хозяйке, что пуст он. Жданка улыбнулась, принимая его назад.

- Олечич Воиславович, давай я тряпицу сниму, рану промою и новую накладу?

- Давай. - Я присел на деревянную чурку. Она стала аккуратно разматывать мне её. Тряпка прилипла к ране. Пришлось ей отдирать её. Я сидел спокойно. Она стояла передо мной, очень близко. Я чувствовал аромат леса и луговых трав, что исходили от неё. Её тонкий стан был перед моими глазами. Я даже сглотнул, так хотелось прижаться к ней лицом и поцеловать её. Но ничего подобного я не сделал. Успокойся, Олечич. Что кровь в тебе взыграла? Давно женщины не было у тебя? Умерь плоть свою, не гоже сироту обижать, что доверчиво смотрела тебе в глаза, улыбалась, слушая тебя.

- Не больно? - Спросила она, тревожно заглядывая мне в глаза.

- Нет. - Ответил ей усмехнувшись. - Разве это боль? Это всего лишь укус комара. - Помолчав спросил. - Может на постой пустишь? Я отблагодарю. Отдохнуть бы мне нужно, да в баньке попарится.

- Оставайся, Олечич Воиславович. А благодарить не надо. Мой тато всегда говорил: "Гость в дом, удача в дом". Скажи, Олечич, а где ты так поранился? - Жданка убирая грязную тряпицу, сорвала коросту мне и кровь опять побежала, но уже не так, как по началу, ещё в Новагороде. Я сразу вспомнил бой на княжьем подворье. Лязг мечей, крики ярости и боли...

- То поранили меня, в Новагороде. Сеча была с конунгом Рёриком. Напал он со своей дружиной на князя моего. - Жданка перевязывая меня чистой тряпицей, замерла.

- И что?

- Одержал он верх над нами. Князь мой Вадим Хоробрый погиб. Часть дружины тоже легла. Оставшиеся, после смерти князя перешли к Рёрику.

- А ты?

- А я отказался. Хоть он и звал меня. Вот по этому я и здесь. искал место, где могу переждать. И решить куда идти.

- А куда ты хочешь идти?

- Пока не знаю, Жданка. Можно к привислинским полянам, к Пясту. Или к уграм. Их дьюлу я знаю. А можно к бодричам или лютичам. Хорошие мечники всем нужны. На свете, Жданка, тысячи дорог, выбирай любую, если ты свободен. А я сейчас свободен. Ни с кем ни какой клятвой я не связан. Дома у меня уже нет. Есть только я, мой конь, пёс, да меч стальной. Вот и вся моя семья.

Жданка закончила перевязку. Отошла на шаг от меня.

- Если хочешь, Олечич Воиславович, оставайся столько сколько хочешь.

- Благодарствую тебе, синеокая.

Ждана покраснела.

-Я тогда баньку затоплю. - Сказала она.

- Не беспокойся, я сам затоплю.

Подошёл к снятой с Ворона поклаже. распотрошил одну из сумм. Достал кусок сала, окорок. Понюхал его. Нормально, есть можно. Так же достал оставшуюся у меня половину хлебного каравая.

- Прими, хозяйка, на стол. Чем богаты, тем и рады.

Девушка засуетилась, начала готовить на стол. А я, сняв брони и оставшись в рубахе, затопил баньку. Эх, сейчас попаримся. Посмотрел, а веников то нет. Пришлось пойти, нарезать несколько штук. Когда вернулся к дому, там стояло несколько коренастых бородачей. Все похожие друг на друга. Так же с ними был и безусый отрок. И как смотрел он на Жданку, которая что-то говорила им, мне очень не понравилось. Сопляк желал деву. Это было видно по его похотливым глазам.

Я положил веники возле бани. Прошёл к ним. Все замолчали, глядя на меня. Жданка беспомощно посмотрела мне в глаза. Успокойся, синеглазая.

Встав напротив этих бородачей, посмотрел на них вопросительно.

- Ты кто такой? - Задал вопрос самый старший из них. При этом он скользнул взглядом по одёжке моей. Всё верно. На мне рубаха была из материи дорогой, из Царьградской. Пояс воинский, широкий кожаный, прикрывающий мне живот, отделанный златом и серебром. Порты из сукна франкского и сапоги. На запястьях браслеты серебряные широкие с каменьями. Эти дикие такого и не видели наверное. Живут в глуши, пням молятся. В глазах старика появился страх и одновременно алчность. Глупец, я умею читать людей как открытый свиток.

- А ты сам, старик, кто такой, чтобы задавать мне такие вопросы?

- Я Божен, хозяин печища. Старший в роде.

- Хозяин печища? Ты ничего, старик не перепутал? Это земля княжья. Ты живёшь здесь со всем своим семейством из милости князя. А я гридень княжий. Это я у тебя могу спросить, кто ты такой? И если живёшь здесь, задать другой вопрос - исправно ли ты платишь князю дань? Или не платишь? Так что подумай хорошо, когда решишь в следующий раз назвать себя хозяином.

Толпа лесовиков качнулась назад. У многих появился испуг. Я стоял и спокойно смотрел на это стадо овец. Рядом со мной появился Гром. Пёс чувствуя меня, смотрел на людей, словно примеривался, какой кусок мяса ему выбрать?!

- Прости, гридень, не знал я. - Стал извиняться старик. Ну-ну. Давай извиняйся. - Как к тебе обращаться, боярин?

- Олечич Воиславович.

- Прости, Олечич Воиславович. По добру ли у тебя всё? Может с нами пройдёшь? Мы и на стол соберём и ложе у нас есть мягкое, отдохнёшь с дороги.

- Благодарствую, Божен. Но я уже остановился на постой. Ты лучше распорядись, пусть снедь сюда принесут.

- Хорошо.

Я опять перевёл взгляд со старика на юнака. Смотрел ему пристально в глаза. Потом посмотрел на Жданку и вновь взглянул на сопляка. Он понял всё. Я глядя на него, покачал головой, предупреждая. Он побледнел. Надеюсь этот поросёнок всё понял, что к Жданке близко нельзя подходить. Ну а если не понял, что же пусть пеняет на себя. Сам будет виноват.

Лесовики ушли. В это же время к нам подошёл юнак. Сразу понял, брат это Жданки. Похожи они были. Олесем она его назвала. Парень смотрел на меня во все глаза. Ещё большие глаза как у совы, стали у парня, когда Грома моего увидел. Даже сглотнул испуганно.

- Олесь. – Вскрикнула радостно синеокая. – Это Олечич Воиславович, гридень княжий. Он попросился к нам, в баньке попарится, да пожить у нас. Ты же не против?

Я смотрел на Олеся вопросительно, он испуганно кивнул. Конечно, он согласен, а как иначе. Я усмехнулся.

- Ну что, Олесь, как насчёт баньки? Попаримся? – Он опять, заворожённо глядя на меня, кивнул. Что же, с ним всё понятно. – Олесь, ты что, язык проглотил? – При этих словах Жданка прыснула, а потом засмеялась. Олесь покраснел. Поглядел с обидой на сестру.

- Ничего я не проглотил. Зато я куропатку подстрелил. – Всё верно, когда он ещё только подходил, я заметил лесную птицу, болтающуюся у него на поясе.

- Молодец, Олесь. Сразу видно, муж в доме есть. Добытчик и кормилец! – Сказал я это серьёзно. Олесь улыбнулся и даже покраснел. Ну а что, похвалить парня, у меня язык, чай не отсохнет, а ему приятно. Да и понравился он мне как-то. Взгляд у него открытый. А глаза, это зеркало души. Заглянув в них, можно сказать потом – с гнильцой человек, али крепкий нутром своим. Так вот, у Олеся крепкий стержень я увидел. Если заняться им, добрый гридень из него получится. Бывает такое, что и среди лесовиков, пахарей и смердов добрые вои рождаются. А не только в семьях кметей и хирдманов.

Жданка осталась потрошить куропатку. Я пошёл в баню вместе с Олесем. Но перед этим подозвал Грома. Указал ему на деву:

- Будешь охранять её. Куда она, туда и ты. И чтобы волос с её головы не упал. Понял, Громушка? – Пёс, глядя мне в глаза, гавкнул. Гром вообще мало лает. Не надо ему это, чай не пустолайка он, а боевой пёс, в бою иного гридня стоит.

Пока Жданка куропатку щипала, мы с Олесем в баньку пошли. Благодать. Хорошую баньку отец Жданки и Олеся срубил. Пар стоял такой, какой я люблю – лютый. Олесь правда быстро на пол упал. Смотрел на него с полока.

- Ты что, гирдень, пол языком метёшь? Плохо что ли? – Усмехнувшись спросил его.

- Жарко, Олечич, не могу больше.

- Иди, в реку прыгни, да назад возвертайся. Веником меня постучишь.

Олеся дожидаться не стал. Взял веник и стал себя охаживать. Любо-дорого. Дух какой стоял банный. Люблю его с измальства. Мальчонкой меня тату мой в баню носил. Сам ласково веником оглажывал, пока малой был ещё. Старше становился меньше оглаживал, больше хлестать стал жёстче. Но то радость была, а не мука. Тело после этого пело и было как натянутая титева у лука. Вот и сейчас, распаренное тело, веник и благодать. Олесь всё же явился. Заскочил, я дал ему веник, и он начал меня охаживать. Я же лежал на полоке и млел. Млел до той поры, пока Олесь опять не запросился на волю. Отпустил его. Сам уже распарился тоже, пора охладиться. Выбежал из бани и прямиком в реку. Воду даже не почувствовал. Ушёл в неё как рыба…

Жданка ощипывала куропатку, что Олесь принёс. Мужчины в бане парились. Она пойдёт после них. Всё же мужики любят по жарче. А ей надо по мягче. Вот из бани выскочил Олесь. Бежал голозадый к реке так, словно за ним стая волков гонится. Жданка, глядя на брата, засмеялась. Остынув, он вернулся назад. Жданка наблюдала. Потом Олесь опять выскочил и рванул к реке. Она опять смеялась. Видно Олечич Воиславович знатно брата напарил! А через некоторое время он и сам выбежал. Жданка замерла. Если Олесь был ещё мальчишкой совсем, то Олелич был мужчиной. Высокий, хорошо сложенный, узкие бёдра и широкая грудь. Он не спеша подошёл к реке и разведя руки в стороны, словно открывая себя всеми миру, постоял так, а потом разбежавшись прыгнул в реку. Жданка, как заворожённая смотрела на мужчину. Её впервые охватила какое-то ранее не изведанное чувство. Олечич был красив своей суровой мужской красотой, от которой мурашки бежали по телу, а в груди начинало сладко ныть. И щёки её запылали как маков цвет. Она не отрываясь смотрела, как он широко плыл, потом повернулся назад и нырнул с головой. Его долго не было. Она высматривала мужчину, но никак не могла его обнаружить. Даже начала волноваться – не утонул ли он? И тут спокойная гладь реки возле берега взорвалась всплеском и веером брызг, в которых появился он. Здесь вода была ему по пояс. Он стоял и мотал головой, словно большой пёс, отряхивался распространяя каскад сверкающих не солнце брызг. Вот он вышел на берег. Если раньше она видела Олечича со спины, то теперь она смотрела ему в лицо. Он тоже её увидел. Замер. На его губах расплылась улыбка. Он не пытался прикрыть свой срам. Стоял спокойно, чуть расставив ноги и потирая правой рукой свою грудь. Жданку бросило в жар. Она понимала, что нельзя так смотреть на обнажённого мужчину, но не могла оторвать свой взгляд. «Стыд-то какой, Жданка! Что ты делаешь? Отвернись». – Шептала она себе, но глаза отказывались закрываться и тело не слушало её. Какое-то колдовское оцепенение напало на неё.

Олечич постоял улыбаясь, потом покачал головой, поцокал языком и… прошёл назад в баню. И только тут Жданку отпустило. В панике она бросила куропатку, которую всё ещё держала в руках. «Божечки мои, что я наделала? Что он подумает обо мне? Что я распутная?» Она не знала, что делать. Но потом подумав, подняла куропатку и продолжила её потрошить. Всё думала о том, как посмотрит в глаза мужчине, когда он выйдет из бани. Неожиданно ей пришла мысль, что если бы она предстала перед ним тоже голой, то он наверняка не отвернулся бы и бестыже рассматривал бы её. А раз так, значит они квиты с Олечичем и испытывать стыд ей не нужно.

Когда гридень вышел из бани в своих штанах и рубахе без пояса, она спокойно посмотрела ему в глаза и вопросительно выгнула брови. Олечич смотрел на неё удивлённо, потом рассмеялся, но ничего говорить не стал. Вскоре родичи Божена принесли к ним снедь. Жаренную курицу, яйца, сало, кусок окорока, лук и прочее…

Ну Жданка! Не ожидал от юной девы такого откровенного взгляда. Нет, щеки её покраснели, но взгляд не опустила, когда разглядывала меня. Надеюсь, я ей понравился! И потом, когда трапезничали, совсем никакого стыда. Смотрела на меня и улыбалась. А она мне нравилась всё больше и больше. Олесь не отходил от моей брони, с благоговением смотрел на меч, секиру, колчан со стрелами и саадак с луком. Когда я разрешил ему попробовать хазарский лук и он вытащил стрелу с бронебойным калёным наконечником, он старальчески скривился, поглядев на свои стрелы с жалами из рыбных костей.

Хорошо я отдохнул. Спал в сараюшке на сене, что Олесь стаскал сюда для козы, хотя оба – брат и сестра звали меня в дом. Но я отказался. Ночи тёплые были, так что сено, это самая лучшая перина.

Так прошло несколько дней. Я подправил им крыльцо. Заготовили с Олесем тёс для того, чтобы подлатать и крышу. Сарай покосившийся поправили. Местные ребятишки бегали смотреть на меня. Но я на них не обращал внимания. А так же, довольно часто около дома или на берегу реки мне стали вдруг попадаться местные девки. Глазками стреляют, улыбаются. Я тоже им улыбался. С парочкой перекинулся шутками. Я знал, что они хотят. Стать женой княжьего гридня они навряд ли рассчитывали, хотя при удаче и такое могло быть, но вот получить здорового ребёнка, особенно сына, очень даже возможно. В таких местах люда мало было, а мужей меньше, чем баб да девок. Зачастую родители сами посылали дочерей к таким вот воям, ибо их потомство было осенено самим Перуном. И замуж такая могла выйти гораздо быстрее, чем девка, так как уже доказала, что может рожать и не пустоцвет. А раз понесла от воина, значит и другие дети могут быть похожи на это дитя и обладать таким же здоровьем, быть крепкими и рослыми. Такое не было редкостью. В семьи вводили не родных детей, объявляя их своими перед людьми, своими предками и богами. И такие дети пользовались любовью и заботой наравне с родными, кровными. Это было распространенно не только среди славян, но и среди германцев, саксов, нурман, данов, литвин, латгалов, эстов, чуди и многих других народов.

Но в тоже время я заметил, что как только такие девы появлялись, Жданка улыбаться переставала, поджимала губы и её глаза начинали зло поблёскивать. Я только ухмылялся, неужто ревнует? Странно, ведь среди нас часто бывало и так, что муж, который мог позволить себе содержать не одну жену, брал и вторую и третью, это не считая наложниц и чернавок, которых хозяин пользовал в любое время и в любом месте, если вдруг возжелает.

Как-то вечером, когда мы втроём сидели на берегу реки, любуясь закатом, Джанка задала мне вопрос:

- Олечич Воиславович! Ты воин справный и муж пригожий. Не юный отрок. Почему у тебя нет жены, детей?

Я задумался тогда, вспоминая события давно минувших дней. Какое-то время я молчал. А Жданка с Олесем тоже молчали, ожидая моего ответа.

- Потому, Жданка, что сердце моё молчит. Холодное оно на любовь к женщине.

- Почему, Олечич? Такого не может быть!

- Может. Если один раз обожглось оно, выгорело всё и покрылось угольной коркой как окалиной.

- Что же с тобой случилось? Прости меня воин, что спрашиваю это…

- Не извиняйся. Я тоже любил, давно это было. Был у князя в дружине гридень один, звали его Тур, он из словен. Здоровый как гора. Чуть меньше ростом чем я, но шире меня в половину. Добрый воин он был. Знал ещё моего деда и отца. Вот только ликом он страшен был. В молодости в одной сече лицо ему изрубили. Да так, что девки да бабы шарахались от него в ужасе. Долго он одинцом был. Никто не хотел быть его ладой. А насильно он жену брать не хотел. И вот, как-то раз даны напали на подзащитные Новагороду селища. Пограбили, полон похватали. Дружина и бросилась за ними в погоню, как только весть тревожная пришла. Догнали они данов. Была жестокая битва, но никто из находников не ушёл. Полон, что остался в живых, отбили. И Тур вынес на руках деву одну. Посечённая она была. Даны видя, что не смогут с полоном уйти, стали рубить девок, детей, да мужиков. Руку ей повредили, да ногу. Думали, что не выживет. А Тур ухаживал за ней. Из рук поил, никого к ней не подпускал. Оправилась дева. Да только убогой осталась. Нога её срослась так, что хромать она сильно стала, да рука у неё только на половину разгибалась. Все, кто видел её, смотрели с жалостью на неё. И только Тур смотрел на деву глазами, в которых была безграничная любовь и нежность. Странно было смотреть на ужасного ликом и свирепого в бою воина, когда он оказывался рядом с Беляной, так её звали. Стала Беляна женой Туру. Жили они замкнуто. У Тура в пригороде Новагорода своё подворье было. Беляна в нём хозяйкой. Прожили они пять лет, но детишек так и не было. Ходила Беляна, просила богов о милости. Знахарак, да по ведуний навещала. И наконец понесла она, когда совсем уж Беляна с Туром примирились сосвоей участью. Счастья их не было границ. Как Тур жену на руках носил, запрещал ей что-то тяжелей ложки поднимать, всё сам. Выносила Беляна дитя, родила. Роды тяжело ей дались, но всё обошлось. На свет появилась девочка. Вербицей они назвали её. Так как родилась дева тогда, когда верба распускаться начала. Больше боги детей им не дали, но и это дитя было сродни чуду для них. Когда Вербица родилась, мне было четыре года. А ещё через год мой тато сгинул в бою с нурманами. Я рос, меня учили, как и остальных отроков, детей гридней воинскому мастерству. Тур был одним из моих пестунов. Учил меня бою на мечах, на топорах. Учили меня и пешему бою, и конному. Учили биться грести на драккарах нурман и на боевых снеках варягов. И Вербица тоже росла. Когда я встретил свою девятнадцатую весну, Вербица свою пятнадцатую. Росла она любимая батюшкой и матушкой. Гордая. В ту весну расцвела она словно алый бутон удивительного цветка. Я часто бывал на подворье у Тура. Всё же он мой учитель-пестун был. И Вербицу с детства знал. Да только она всё время меня подначивала, смеялась, если что не получалось у меня. И я её тихо ненавидел, но не говорил об этом. А тут весна буйствовала. Я молодой, высокий, девам нравился и уже знал, что такое объятия и сладость женщины. Приехал я в очередной раз к дядьке Туру на подворье, а там Вербица. Увидел её и сердце моё остановилось. А она давай опять смеяться надо мной. Вот только смотрел я на неё уже по другому и словно язык проглотил. А дядька Тур, да тётушка Беляна, глядя на нас, улыбались. А потом случилось беда. На подворье, когда дядька Тур отсутствовал, напали лесовики. Неожиданно напали. Беляну убили. Зачем им убогая? А Вербицу скрали. Надо было видеть горе дядьки Тура, когда мы прискакали на конях на подворье. Как он плакал, стоя на коленях над телом жены. И как горели ненавистью и яростью его глаза, когда мы бросились в погоню. Мы словно волки преследовали лесовиков. Они совсем дикие были, в шкурах ходили да пням молились в своей лесной глуши. Оказалось, что одному из лесовиков, приглянулась Вербица, когда они в Новагород приходили, шкуры да мех беличий обменять на то, что им нужно. Выследили, где она живёт и напали. Они хорошо лес знали, следы путали, да только у нас свои следопыты были. Мы взяли их след. Настигли около болота. Ещё немного и они бы ушли через болото и всё. Тропу только они знали. Сеча была страшная, вернее даже не сеча, а бойня и истребление. Кто они – дикари лесные и кто мы – гридни с копья да меча вскормленные, из шеломов поенные. Тот, кто и похитил её, убить Вербицу хотел, когда понял, что не уйдут они. Да я не дал. Меч под его дубину подставил. А потом вспорол ему брюхо как зверю. Да он и был зверем лесным. Дядька Тур не успокоился, пока всех не уничтожили. Кровь за кровь, жизнь за жизнь. Дочь к груди прижимал и плакал. Суровый воин плакал. После этого, я посватался к Вербице, после того как тризну по её матери справили. Дядька Тур доволен был. Говорил мне, что мы баская пара, что дети красивые будут, а он возле внуков на старости лет будет, пестовать их. Да только не сложилось у нас с Вербицей ничего. – Я замолчал, уносясь назад на годы в свою юность.

- Почему не сложилось, Олечич Воиславович? – Жданка смотрела на меня с тревогой.

- После сговора, прибежала ко мне Вербица, упала на колени. "Олечич, откажись от меня. Не люб ты мне. Прости меня. Другой люб. Я знаю, ты можешь не послушать меня. И я стану тебе женой, но тогда не жди ласки от меня, объятий горячих, поцелуя Лели. Я буду детей тебе рожать, но и только. И слова не дождёшься от меня нежного". – Посмотрел на Жданку. – Вот так -то, Жданка, желанное дитя родителей твоих.

- По кому же тогда сердечко её билось? По кому Леля ей чашу сладкую дала испить?

- Был у нас пастушок один. На дудочке своей дудел. Сирота приблудная. Вот он и надудел ей. По нему и страдала она.

- Как же так?

- А вот так. Не смог я взять её в жёны против её воли. Зачем мне жена такая, которая на ложе отворачивать лицо своё будет? Даже пусть тело её и мне принадлежало бы, да душа нет. Пошёл я к Туру, так и так молвлю ему, не буду брать дочь твою женой себе. Не для урона чести твоей говорю это, ибо не хочу Вербицу против её воли брать. Не для того я тогда спасал её. Да и сам ты дядька Тур, разве будешь чинить единственной дочери насилие? Любит она другого.

Понурил он плечи свои могучие. Сразу как-то состарился. Но не стал Вербицу неволить. Взял того пастушка примаком в дом свой. Сам-то он богатый был. Много за свою жизнь добра из походов привёз. На вено я пастушку дал серебра. Ибо не голодранка она была, без вено в жёны её брать. Пастушок тот, пасти коров перестал. Лавку на приданное жены в Новагороде прикупил, да торговлишкой занялся. Я с того времени на подворье у дядьки Тура не был три года. В походы ходил. Выгорело во мне всё. А потом, спустя три года, пришли мы из похода на франков, дядька Тур не ходил уже с нами, не успел я на мостки ступить с драккара, как за мной он мальчонку прислал. Приехал я на коне на подворье его. Принял он меня в горнице своей. Смотрю, совсем постарел. Обнял я его. А он сидит, смотрит на меня, а в глазах слёзы.

- Олечич, ты же знаешь, что к тебе я как к сыну отношусь. – Говорит он.

- Знаю, дядько.

- Трудно мне говорить, но тут такое дело. Три года они живут, а детишек всё нет. Сколько мне ещё ждать осталось? И повёл я их обоих по ведуньям, да знахарям. – Слушал я его и не понимал, зачем он мне говорит это? А он продолжил. – Не нравился мне этот пастушок. Да что сделаешь, раз дочке мил он больше всего?! И тут ведуньи со знахарками в один голос речут мне, что одна, что вторая, что третья, зять мой пуст.

Я не мог понять, что значит пуст?

- Ты о чём дядька?

- Да всё о том. Семя его мёртвое. Не может он заронить жизнь в чрево жены своей. Видно либо сам он, либо кто из пращуров его зло какое совершили, что боги наказали род его угасанием.

Я смотрел на Тура и не знал, что делать?! И самое главное я то как могу помочь? Спросил его об этом, а он мне и говорит, что предложил Вербице от другого мужа понести. Она то здорова и благословлена богами на деток малых. Просил её взять себе другого мужа. Но Вербица отказалась. Сказала, что люб ей только один, муж её и другого ей не надо. Но понести от другого мужчины согласилась. И муж её, этот пастушок, согласился. Попросил Тур меня остаться с дочерью его, пока она не понесёт. Три ночи я был у неё. Любила она меня жарко и неистово. Я уже подумал, что любовь у неё ко мне проснулась. Но на утро третьей ночи, она холодной стала. Сказала мне, что всё. Достаточно, понесла она. А чтобы я уходил. Спросил её почему, ведь любила же? Но что дева ответила, что не меня она любила, а мужа своего, представляя его на моём месте. Плюнул я тогда в сердцах и закрыл своё сердце окончательно. В положенный срок сына она родила. А через три года Тур тихо умер возле внука своего, которого любил больше жизни. Пастушок тот, всё хозяйство тестя своего к рукам прибрал.

- А ты сына видел своего?

- Не сын он мне, хоть и родной по крови. Пастушок в род его ввел, по ритуалу, а значит перед людьми и богами он настоящий отец, а не я. Понимаешь?

- Понимаю, Олечич. – Жданка смотрела на меня странными глазами. Потом протянула руку и погладила меня по щеке. – Поэтому ты больше никому любви своей не дарил?

- Не дарил. Хотя дев много у меня было за эти годы. Особо много среди полонянок, ведь в походы и набеги ходил. Города большие и малые брали на меч. Имена многих из них я даже и не знал. Да и самих дев забывал на утро, отдавая их другим.

- А Вербица как?

Я пожал плечами:

- Видел её два года назад на торжище в Новагороде. Муж то её совсем раздобрел. Жену себе вторую взял, да с дитем уже. Вдову чью-то. Вербице пришлось смириться, так как он всё в своих руках держит. Да и муж он её, а значит господин для неё. Она покорится обязана. Смотрели мы друг на друга долго, но я не подошёл к ней и не заговорил. И она не решилась, хотя видел, хотела. Но ничего уже не дрогнуло у меня при виде её. Да и поблекла она как-то за время это. Посмотрел отвернулся и ушел по своим делам. Вот так вот, Жданушка.

Потекли дни и ночи. Всё, что можно в доме и в пристройках я поправил вместе Олесем. А пару дней назад пошли с Олесем на охоту. Я в лесу подметил семейство диких свиней. Надо было его навестить. Нужно было мясо. А то рыба, да разные плоды растений и деревьев надоели. Да и брату с сестрой не помешало бы. Заметил я, что мясное они редко едят. Если только дичь, которую Олесь подстрелит из своего лука. Семейство нашли быстро. Они желудями лакомились. Накинул тетиву на свой хазарский лук. Стрела, с широким плоским наконечником вошла в свинью как нож в масло. Визг. Свиньи рванули в сторону, но через несколько шагов мать семейства упала. За это время я успел подстрелить полосатого поросёнка. Отлично, теперь мясо у нас будет! И в этот момент показался секач. Папа семейства. Я видел, как побледнел Олесь. Ага, значит с ним он встречался и чудом сумел избежать гибели.

Он остановился в шагах пятнадцати от нас. Здоровый, в холке достигал мне выше пояса. Покрытый щетиной. Маленькие глаза налились кровью и горели красным. Клыки как кинжалы.

Я отбросил лук. Здесь и сейчас он не поможет.

- Олесь, лезь на дерево! Быстро. – Сказал ему, продолжая смотреть на секача. Выхватил из петли на спине свою секиру. В этот момент он бросился на меня. Он даже не бежал, а летел, стремительно как стрела. Я перехватил секиру двумя руками. Поднял её, приготовившись к удару. Ноги расставил шире. Глядя на своего врага, закричал боевой клич. У меня был только один удар. Это как в бою. Один удар, один взмах. Это разделяет жизнь и смерть, тонкой линией. Очень тонкой, но линия эта словно огненная нить.

Он уже рядом, смазанное движение… Широкое стальное лезвие секиры врубается в голову секача…

- Кхааа- Вырвалось у меня, и в этот момент рукоять секиры вырвалась у меня из рук. Дальше удар и я лечу, перевернувшись через голову. Больно… Врезался в густой молодой ельник, ломая его… Небо опрокинулось, всё смешалось в каком-то хороводе красок… Визг смертельно раненного врага…

Когда пришёл в себя, понял, что лежу на спине и на мои ноги навалилось что-то очень тяжёлое. Это был тот секач. Я ему раскроил голову. Но при этом он сумел до меня добраться, ударил и отбросил от себя вперёд. Пробежал ещё и затих, навалившись на мои ноги. Я чуть его сдвинул в сторону и сел. Смотрел на эту гору мяса и мышц.

- Олечич! – Ко мне подбежал Олесь. – Олечич!!! Вот это да!!! Ты его с одного удара убил. Научи меня, тек же убивать с одного удара, прошу!

- Помолчи. Лучше подумай о том, как всё это потащим домой, Жданке???!!!

- Я не знаю. – Парень обескураженно смотрел на меня. Я, наконец, встал на ноги. Меня качнуло.

- Не знает он!!! Волокушу готовь…

…Жданка полола грядки. Выщипывая сорняки, улыбалась, вспоминая Олелича. При думах о нём, в её душе разливалось тепло. Сладостное чувство в груди и ожидание чего-то прекрасного. Её лицо начинало гореть лесным пожаром, когда она вспоминала, как Олечич утром умывался, раздетый до пояса. Она любовалась тайком его телом. Красивое. Налитое силой. Перевитое жгутами мышц и мускул. И ещё покрытое шрамами. Всё верно, он же воин, гридень княжий. Он почти всю свою жизнь провёл в схватках и походах. С копья вскормленный, с шелома вспоенный. Волк. Она закрывала глаза и застывала, представляя… Матушка с батюшкой!!! Макошь-мать… Предки родовые… Стыдно, но как же сладко. Прижаться к нему и почувствовать руки его сильные на своём теле. Губы его на устах своих, на груди своей…

Жданка тряхнула головой, пытаясь отогнать мысли запретные. Она поднялась на ноги и прошла в дом. Скоро мужчины её придут. Кормить их надо. Глиняной горшок на печке исходил паром. Жданка порезала зелень, закинула её в горшок. Услышала, как половица скрипнула под чьими-то ногами. Резко развернулась. Любим!!!!

- Что тебе надо? И почему ты зашёл в дом мой?

- А ты не знаешь, что мне надо? И мне не надо спрашивать твоего разрешения, чтобы зайти в эту халупу. Здесь всё наше. Нашего рода. А ты со своим Олесем живёшь тут из милости ношей.

Любим двинулся к ней. Она стала отходить.

- Куда ты, Жданочка? – Близко посаженные глаза парня смотрели на неё маслянистым взглядом. Он облизнул губы. – Я пришёл за своим. Ты всё равно будешь моей!

- Уйди по-хорошему, Любим.

- А если не уйду? На кого надеешься, Жданка? На этого Олечича? Забудь. Он не княжий гридень! Власть в Новагороде сменилась. Там уже другой кнгязь. Потому он тебе не защитник.

Любим подходил к ней всё ближе и ближе. Жданка упёрлась спиной в стенку.

- Не трогай меня, Любим. Прошу тебя. Уходи.

- Нет. Ты моя. Ты будешь моей. – Он кинулся на девушку. Схватил её и потащил на лежак. Она отбивалась, укусила его. Любим взвыл и ударил её по лицу. Жданка почувствовала солоноватый вкус на губах. Любим бросил её на полати так, что из неё дух выбило. Она лежала и хватала ртом воздух. Любим разорвал на неё платье. Навалился. Стал слюнявить её своим ртом.

- Уйди! – закричала она, что есть сил. Отталкивала его. Но Любим был слишком тяжёлым. Она билась в рыданиях. – Уйди, уйди, постылый!

- Заткнись. Я же сказал, что ты будешь моей. – Хрипел возбуждённо он, развязывая на своих портках тесёмки. – Скинул свои порты. Стал пытаться раздвинуть ноги Жданки. Ему почти удалось, как над его ухом раздалось рычание. И его обдало горячим дыханием животного. Любим замер. Медленно повернул голову и тут же взглядом напоролся на звериный оскал. С клыков здоровенного пса капала слюна. Любим вздрогнул. Его возбуждённое естество стало быстро опадать. И в этот момент он увидел проклятого Олечича, которого ненавидел всей своей душой. Но вся ненависть испарилась, стоило ему взглянуть в ярко-зелёные глаза гридня. Только они на этот раз были не яркими, а потемнели. Пальцы воя схватили парня за горло железной хваткой. Любим захрипел и забился в конвульсиях. Он даже не заметил, как его оторвали от вожделенного тела девы. Со всего маху Олечич, вдавил его в стенку дома. Удерживая правой рукой Любима за горло, в левой его руке, сверкнул холодным металлом боевой нож.

- Ну ты, тать шатучий, мне тебе как - просто брюхо вспороть или для начала твой уд отрезать? Отвечай!

Но Любим от страха и от недостатка воздуха ничего внятного сказать не мог. Он хрипел. На его синеющих губах пузырились слюни, а из носа сопли. А потом по его ногам побежало струйками на пол вонючая жидкость. Любим опорожнил свой мочевой пузырь.

- Мразь! – Презрительно сплюнул гридень и выбросил его из дома. Его портами вытер лужу на полу в доме, потом вышел на крыльцо. Рядом, на земле лежал Любим, пытаясь вдохнуть. Олечич подошёл к нему и стал запихивать мокрые порты ему в рот.

- Оставь моего сына! – Раздался крик. К дому Жданки и Олеся бежали мужчины печища. В их руках были дубины и копья. Олечич оскалился, как волк. Выхватил из-за спины секиру. Его глаза засветились в предвкушении схватки. И он был абсолютно уверен, что выйдет из неё победителем. Кто такие эти смерды? Лесовики со своими деревяшками. А он воин. Он словно волк против стада свиней. Рядом с хозяином встал боевой пёс.

И в этот момент раздался крик.

- Нурманы! Нурманы идут!

К ним бежал парнишка. Он причалил на лодке-долблёнке к берегу и рванул к мужчинам.

- Какие нурманы? – Спросил его Божен.

- Там, - махнул отрок, - две большие лодии идут с чудищами на носу!

- Какие паруса у них? – Спросил Олечич у отрока. – Полосатые или нет?

- Полосатые.

- Это даны! – Олечич посмотрел на Божена. – Бегите. Берите женок своих и детей, и бегите в лес. Даже не думайте защищаться. Все погибнете. Вас всех убьют. Девок да жёнок похватают и продадут. А кого из вас живьём возьмут, либо замучают, либо трелями сделают.

- Какими трелями?

- Рабами! Бегом в лес! – Последнюю фразу Олечич прокричал.

Когда лесовики убежали к своим домам, он посмотрел на Олеся.

- Олесь, бери сестру, козу и в лес. Быстрее.

- Я с тобой!

- Я сказал, берёшь сестру с козой или одну сестру и в лес. Не перечь мне, отрок!..

Я зашёл в дом. Жданка плакала, вытирая слёзы и пытаясь запахнуть разорванное на ней платье. И ещё губы её нежные разбиты были. Заходили желваки у меня на скулах от злости. Надо было уд отрезать змеёнышу и руки отрубить, которыми он деву хватал, пытаясь осквернить её, да боль ей причинял. Но с этим я позже разберусь. Вместе со злостью почувствовал и нежную боль к ней. Если бы я мог, то принял её страдания на себя. Мне то что, кожа дублёная, да душа чёрствая – боли и не чувствую. У гридня она словно вторая натура.

Жданка смотрела на меня и я видел, как она краснеет от стыда. Не стыдись дева, нет сейчас во мне вожделения к телу твоему. Хотя не скрою, тянет меня к ней. Хочется почувствовать её в своих руках, почувствовать сладость губ её и тела её, которое может подарить настоящий ирий для мужа.

- Ждана. – Сказал ей. – Платье сними. Всё равно в тряпки превратилось. Надень рубаху Олеся и порты его. Так по лесу тебе удобней бегать будет.

- Мужские порты? – Удивлённо спросила она, даже перестала пытаться закрыться. Я видел её нежную девичью грудь, которую ещё не касался младенец. Я кивнул ей, улыбаясь.

- Мужские порты. Так будет лучше, поверь. Как оденешься сразу с Олесем в лес бегите, прячьтесь там, схоронитесь. Даны идут. А они вои добрые и свирепые. Никого не щадят.

- А ты?

- А мне прятаться не вместно. Я гридень.

- Но ты один, Олечич!

- И что? В этой лесной чащобе и один воин. Так что пошевеливайтесь.

Повернулся к ней спиной. Подошёл к стене, где висела моя бронь. Надел быстро подоспешник. Потом стал облачаться во вторую свою железную кожу. Кольчуга с броневыми пластинами, которые не каждая калёная стрела с бронебойным наконечником способна пробить и меч прорубить. Наручи. Шелом с полуличиной. Всё, как всегда. Это уже привычно для меня. Боевой нож с лезвием в локоть на пояс. Меч в ножны и за спину. Круглый щит пока оставил, как боевой двуручный топор - секиру. Это им я сегодня секача завалил. На плечо повесил тул со стрелами. Хорошие у меня стрелы, с калёными бронебойными наконечниками. И лук хороший, хазарский, тугой. Не каждый его и натянуть может до уха. А с луком обращаться я умел, не хуже степняка. Ибо с детства меня учили разные учителя. Батюшку своего почти не помню, а вот старый, страшный ликом Тур учил мечом биться, ибо лучшим мечником в Новагороде был. Он же учил меня и с боевым ножом управляться. Был ещё в дружине Князя Новагорода старый Олав. Он дан и в молодости прибился к дружине отца Вадима Хороброго. Этот старый викинг учил меня биться секирой. Ибо нет лучших бойцов с этими боевыми топорами, чем даны. И удар боевого топора страшнее удара меча. Так как не каждая бронь выстоит против него и даже не каждый щит. Умельцы с одного удара прорубали самые хорошие щиты. А луком управляться, как и конём, меня учил хазарин один. Он тоже был в дружине князя Новагородского. Причём, тот хазарин был не простым, а из белых хазар, то есть из элиты, знатного хазарского рода, боярского по нашему. Бежал он на север Руси от кагана хазарского. Что-то они там у себя не поделили и пришлось хазарину спасаться. Он меня и научил стрелять из лука, словно я сам степняк. Держать в полёте семь стрел одновременно. Это было большое мастерство. Таких стрелков у северных народов, если и были, то единицы. Так как тут больше привыкли управляться мечами, да топорами.

Когда я закончил и повернулся, Жданка и Олесь смотрели на меня во все глаза. На Ждане были рубаха и порты её младшего брата. Глядя на неё, я улыбался. Дева сначала удивлённо на меня посмотрела, потом покраснела в очередной раз. Она была похожа на отрока, вот только грудь её, которую даже рубаха скрыть не могла, да нежное девичье лицо, да ещё толстая золотая коса выдавали в ней не отрока, а отроковицу – деву! Кровь с губ её уже не бежала, но сочилась немного сукровицей. Вытащил из-за наруча платок. Был у меня такой, батистовый. В Царьграде, которым здесь кличут Константинополь, покупал. Подошёл к ней, держа платок в руке. Она была мне по грудь. Смотрела с ожиданием, мол чего это ты, Олечич? Я просто чуть пригнулся и коснулся её разбитых губ своими, легко коснулся. Лизнул их и отстранившись, приложил этот платок к уголку рта её.

- Вот сейчас заживёт быстро. – Она смотрела на меня широко раскрыв свои небесно-голубые глаза.

- То есть, Олечич, ты поцеловал ей ранку и она заживёт от этого? – засмеялся Олесь. Я ему кивнул.

- Конечно. Мой поцелуй вообще лечебный. Поцеловал и сразу все зажило! Разве нет, Ждана? Губы болят?

Она отрицательно покачала головой. И улыбнулась.

- И правда не болят!

- Вот видишь, Ждана. Так что в следующий раз, как поранишься, али синяк где посадишь, приходи. Будем лечить!

- А если синяк будет на её… - Олесь смеясь указал глазами на зад своей сестры.

- А там тем более! Только мой поцелуй спасёт твою сестру.

Мы оба с Олесем смеялись, глядя на деву. Она совсем покраснела. Но потом её глаза как-то странно блеснули. И она тоже улыбнулась.

- Я это запомню, Олечич Воиславович.

Мы вышли во двор, перед домом. Там уже стоял мой Ворон. Но был осёдлан. Взглянул удивлённо на Олеся, потом на своего коня. А ведь Ворон никому не позволял до себя дотрагиваться, кроме меня. А уж тем более оседлать или расседлать его.

- Ты что ли оседлал? – Спросил отрока. Он кивнул.

- Я подумал, что время терять не нужно.

- М-да. – Посмотрел на Ворона. Тот делал вид, что ничего не произошло. Наглое и хитрое животное. Я только покачал головой. Ворон качнул своей головой и всхрапнул. Мол, это исключение! Ну да, я так сразу и понял. Подошёл к Ждане. Подхватил её на руки, она не успела среагировать и посадил в седло. Ворон переступил с ноги на ногу. Но остался спокойным. Жданка в испуге вцепилась коню в гриву. Обнял коня за шею. Проговорил ему в ухо.

- Ворон мой, увези Ждану. Храни её. Такова моя просьба. – Он посмотрел на меня своим черным глазом, потом качнул головой.

- Олечич, а как же ты? – Спросил меня Олесь.

- А я своими ногами побегаю. Не с руки тут в чащобе на коне передвигаться. Олесь, хватай козу и вперёд. Уйдите подальше в самую чащу и затаитесь. – Посмотрел на Грома. – Ты тоже идёшь с ними. Охраняй их обоих. Таков мой наказ. – Гром печально опустил голову. – Гром, ты пойдёшь с ними. Я всё сказал. Вперёд! – Шлёпнул коня по крупу.

- Олечич! – Жданка смотрела на меня с высоты, сидя в седле. – Ты вернёшься? Обещай мне, что вернёшься. Что не сгинешь тут? Прошу тебя.

- Конечно вернусь. Как я могу не вернуться, если здесь в лесной глуши встретил ладу свою. Если, конечно, она согласна?

Жданка улыбнулась, вытерла моим платочком слёзы, покатившиеся у неё из глаз.

- Лада согласна…

Смотрел им вслед. Наконец они скрылись в лесу. Олесь последним тащил на верёвке их козу. Хотя она и так не упиралась, а бежала за ним. Потом вышел на берег. Смотрел туда, откуда должны были появится даны. Вот показался сначала из-за поворота нос первого драккара. Когда он полностью вышел из-за поворота, за ним показался нос второго. Да, дело плохо. Много их. И это были на самом деле даны. Хотя и от нурман из Норэгр было бы не легче. Вглядывался в первый драккар. Потом понял, кто пожаловал. Эрик Рагнарссон. Свирепый ярл, не знающий пощады и очень жадный. Знал его. Один раз ходил с ними в поход на саксов и несколько раз сходился с ними в сече как враги. Оглянулся на печище. Увидел, как последние селяне улепётывали в лес, таща за собой пару коров, коз и ещё какую-то живность. Ну и слава богам. Драккар Эрика шёл на меня. Я стоял не скрываясь. Тетива была накинута на лук и наложена стрела с бронебойным наконечником.

- Эрик Рагнарссон, какого лешака ты тут делаешь со своими татями? – Крикнул я во всю мощь своих легких. Мои слова покатились по глади реки.

- Кто это там тявкает? – Услышал ответ ярла.

- Тявкают псы, коих у тебя целых два деревянных корыта. А я вою, ибо волк!

На драккарах зашумели. Хирдманы столпились на носу и по бокам бортов.

- Олечич! – Заорал ярл. – Вот так встреча! Во истину сегодняшний день, как праздник, что подарил мне Один!

- Ты прав, ярл. Сегодня праздник. Сегодня кто-то умрёт.

- Что ты здесь делаешь, славный хирдман?

- Живу я тут. И это печище под моей защитой. Так что лучше проплыви мимо.

- Ты один?

- Один.

На драккарах засмеялись.

- Олечич, нас явно больше. И я проплыву мимо, но позже. Мы посетим тебя. Ты же не откажешь моим хирдманам? Нам нужен хабар.

- Здесь почти ничего нет.

- Зато здесь есть женщины. А мои люди соскучились по податливым бабам. Им надо утешить плоть свою. Ну ты же сам всё понимаешь, славный Олечич?!

- Извини, Эрик, но кроме стрелы в зад и меча в брюхо, твои хирдманы тут больше ничего не получат. Так что пусть сами друг с другом утоляют свою плоть!

- Груб ты, Олечич. – Ответил усмехаясь ярл. На драккарах закричали возмущённо и яростно, потрясая мечами и топорами.

- Значит не уйдёте? – Крикнул я.

- Нет. Заодно тебя поймаем и вскроем тебе орла на спине. Тем более у меня тут есть те, кто этого очень жаждет.

- Эй ты, варяжский пёс. Ты убил моего брата! – заорал какой-то косматый дан, потрясая топором. – Я с тебя кожу с живого сниму.

- Если ступишь на берег, то я тебя вслед за братцем отправлю, в Хель!

Драккар ускорился, приближаясь к берегу. Отлично. Все слова сказаны, теперь дело за стрелами и мечами. Значит побегаем. Натянул лук. Тетива оказалась возле моего уха. Хлопок тетивы и стрела стремительно ушла в полёт. Тут же следующая и ещё, и ещё. Когда первая пробив край одного из щитов, врезалась наконечником в лоб одному из викингов, в полёте было уже шесть стрел. В ответ в меня тоже полетели стрелы. Ушёл с линии стрельбы. Быстро пробежал выше по склону крутого берега. Драккар Эрика ткнулся носом в берег. Викинги стали прыгать с него в воду. Опять стал стрелять. Одна, вторая, третья, четвёртая стрелы. Потом пришлось отскочить. Так как в то место, где я стоял, в землю вошло три стрелы со второго драккара. В прибрежной воде осталось лежать ещё двое мёртвых данов и двое получили ранения, кто в руку, кто в плечо.

Даны рванули вслед за мной. Я отбежал к домам лесовиков. Стрела наложена на тетиву. Вот выскочили первые двое. Один получил стрелу в лицо и завалился назад. Второй прикрылся щитом. Прострелил ему ногу. Он рухнул на одно колено. Добивать не стал, так как их неслась в мою сторону разгневанная толпа. Усмехнулся. Давайте, побегаем!

Как долго можно быстро двигаться в полном боевом доспехе? Это смотря на твою выучку и как ты подготовлен. Нас с детства приучают к тяжести брони, которую мы потом носим, как вторую кожу. Ещё будучи совсем юнаком, ты бегаешь с мешочками, в который нагружают песок. Чем старше становишься, тем больше вес. Ты учишься бегать с грузом по брёвнам. Падаешь, разбиваешь в кровь лицо, руки, ноги. Всё тело потом болит и матушка тебе ставит примочки к кровоподтёкам и ссадинам. По младости лет, хотелось плакать, но ты сдерживаешься, даже перед матушкой. Ибо она сама дочь гридня, жена гридня и мать будущего воина. И со временем ты забываешь, что такое слёзы. А боль, так она становится привычной, как и вес доспеха. И потом уже даже не замечаешь. Но самое трудное это не выдержать темп боя, так как он всё же скоротечен. Гораздо труднее – это боевой, походный шаг варягов. Знает ли кто про такое? Это среднее между шагом и бегом. Ты толи идёшь, толи бежишь. Но движешься всегда с одной скоростью. Дыхание у тебя ровное, как и биение сердца. В таком режиме можно двигаться долго, без привалов и остановок. И не имеет значения по лесу идёшь или по степи. Здесь варяги двигаются неутомимо, молча и упорно, особенно если преследуют врага, пока не настигнут его. Либо им надо достичь того или иного места в кратчайшие сроки. Это как волки, которые двигаются рысцой, выстроившись в цепочку. Они бегут с одинаковой скоростью, неспеша, но и не останавливаясь. Так они могут преодолевать большие расстояния, двигаюсь к одной им известной цели, либо преследуя свою добычу, неутомимо и неотвратимо. И только на последнем этапе делая последний, быстрый рывок вперёд, настигая обессиленную жертву.

Я двигался в режиме боя. Дыхание ровное. Все чувства уснули, кроме холодного расчёта. В бою никаких эмоций и переживаний. Их время наступит позже, когда у тебя пойдёт откат и ты начнёшь переживать, дрожь усталости и избытка чувств. Но и тогда бывалые гридни стараются этого не показывать, оставаясь спокойными. Ибо не вместно им. Не юнаки какие. Это молодые воины рассказывают и делятся впечатлениями. Их трясёт. Дрожат руки, подрагивают ноги и по самому телу пробегает дрожь, волна за волной, пока наконец не наваливается усталость и ты падаешь замертво, погружаясь в спасительный сон. Так твоё тело начинает восстанавливаться, насыщаясь во сне новой жизненной силой.

Стрела ударила меня в броневую пластину и отскочила. Я покачнулся. Но у меня самого была уже заложена стрела. Дан, стрелявший в меня, замер, я же отпустил натянутую тетиву. Смерть на кончике моей стрелы ушла в полёт и оборвала жизнь ещё одного дана, отправив его в Вальхаллу. Даны стали окружать печище, выдавливая меня к лесу. Это хорошо. Главное не попасть в кольцо. Побежал к дому Жданки. Он был самый дальний, ближе к лесной чаще. Щит и секира лежали в траве за домой. Щит закинул себе за спину, наложив на ножны с мечом. В руках секира. Лук с пустым колчаном бросил в стороне от дома в высокую траву. Заскочил в лес и побежал по кругу. Оббежал печище. Там уже шёл грабёж того немногого, что осталось. Увидел группу данов, которые побежали по следам ушедших лесовиков. Замечательно. Побежал за ними. Даны тоже волки. Если взяли след, то будут преследовать свою добычу, пока не настигнут её. Тем более заметил среди них эста. Они тоже лесные жители в своих дремучих лесах и хорошие следопыты.

Лесовики Божена далеко не ушли. Глупцы, понадеялись, что викинги не пойдут в лес далеко. Даны кинулись на них как стая хищников на овец. Но стоит отдать должное, мужчины со своим дрекольем встали на защиту своих женщин и детей. Но у них и выбора то не было. И они понимали, что долго не продержаться.

Не сбавляя бега, выскочил на полянку и рубанул первого попавшегося мне дана по спине, перерубая секирой ему хребет. Разворот, секира не прекращая своего движения, разбрызгивая кровавые капли описала новый круг вместе с моим телом, развернувшимся вокруг своей оси и врезалась в щит другого дана, успевшего повернуться ко мне. От щита полетели обломки и я перерубил ему руку. Он взвыл, но меч их правой руки не выпустил. Хорошие воины эти даны. Сильные. Ударил ногой ему в грудь, отскочил уворачиваясь от меча. Ещё один удар, и лезвие врубилась хирдману в грудь, прорубая кожаную броню с нашитыми металлическими полосками. На меня кинулись сразу двое с двух сторон. Ушел от одного в сторону, одновременно подставляя под удар боевого топора дана лезвие своего. Лязгнуло. Я не прекращал движения и ударил ворога плечом в грудь, опрокидывая его, перепрыгнул через него и бросился дальше, к бившемся с данами Божену и ещё троим мужчинам. Мне в щит за спиной что-то сильно ударило. Я не упал, но этот удар прибавил мне скорости. Столкнулся с одним из викингов, сбивая его с ног. Дан от этого раскрылся перед Боженом и получил от лесовика удар копьём в бок. Молодец старейшина! Зарубил ещё одного дана секирой. Теперь на меня набегали уже трое. Отбросил секиру. Одним движением избавился от щита за спиной. В правую руку скользнул меч, в левой - боевой нож. Начался смертельный танец.

В учебных схватках, ещё с отрочества, нас учили бою с двумя, тремя и большим числом противников. Как я помнил с детства, наставники практиковали такой бой, когда ты лежишь на спине. На тебе только лишь твои портки и всё. В руках палка. К тебе с обеих сторон подходят трое или четверо таких же отроков и тоже с палками. Только ты лежишь, а они стоят и могут двигаться. Они каждый раз наскакивают на тебя и бьют на телу. А ты должен отбить их удары. Каждый пропущенный тобой удар, это боль, кровоподтёк и даже рана. Я помню первый такой бой. Меня после него притащили домой на руках. И матушка молча залечивала меня. Она не проронила ни слезинки. А я плакал от боли. А потом она сказала, что пусть сейчас мне больно, но эта боль поможет мне в будущем. Поможет сохранить жизнь. Постепенно я научился. Я уже предугадывал кто и куда ударит и в какой последовательности. Словно видел всё это наперёд. Вот и сейчас – трое против меня. Двое сделали отвлекающие действия, обращая моё внимание на себя, а третий, седой хирдман нанёс мне смертельный удар своей секирой. Но это он так думал. Он ударил туда, где меня уже не было. А вот мой меч вспорол ему горло, фактически отрубив ему голову. Она склонилась на бок и повисла на оставшихся сухожилиях, мясе и коже. Он падал, а я о нём уже и забыл. Рывок в одну сторону, потом резко в другую. Поднырнул под удар молодого дана и воткнул ему боевой нож в живот, пробив воинский пояс. Правда и сам не избежал удара в спину от третьего. Но удар был не прямой, так как я уже качнулся влево от раненного викинга. Удар пришёлся по касательной. Третий дан моментально закрылся щитом, ожидая моего нападения. Но я бросился на другого. Тот как раз разрубил грудь одному из лесовиков мечом и радостно кричал про Один что-то. Но тут же захлебнулся собственной кровь, хлынувшей у него изо рта, когда остриё моего меча, вышло у него из груди. Удар ногой ему в спину, вырвал уже из мёртвого тела, но ещё не упавшего меч и обратным движением блокировал удар секиры. Опять уведя боевой топор по касательной. Всё же прямое столкновение меча и топора, в большинстве случаев заканчивается не очень хорошо для меча. Боевым ножом вспорол ему кожаную бронь на груди. Зацепил, так как из пореза побежала кровь. Но не тяжело. Дан заревел как буйвол и кинулся на меня занося секиру вновь для удара. Но ударить не успел. Я не стал отскакивать от него, а наоборот шагнул ему навстречу. Клинок ножа вошёл дану к правый глаз, по самую рукоять и пробив череп на затылке упёрся в железо шелома.

В какой то момент обе стороны, даны с одной стороны, лесовики и я с другой стороны, отскочили друг от друга. М-да. Родичей Божена осталось совсем мало. Всего четверо вместе с раненым Боженом. И ещё я. Пока не раненый. И данов восемь. Плохой расклад. Но не бросать же мне этих. Там, тем более, жёнки, да девки ихние. Дети. Совсем ещё малыши. Ибо помнил я слова наставника своего: «Воинское бремя - тяжкое бремя, а не похвальба пустая. Цена этому бремени – жизнь. Но не только твоя, что мало значит, а жизнь побратимов твоих, жизнь деток малых, баб, да девок юных, мужей и стариков, которым ты должен быть щитом и мечом. Умри сам, но спаси их. Не отдай их на поругание ворогам, что словно стервятники постоянно слетаются на земли наши, шаря жадными взглядами…» У меня не было выбора. Я ГРИДЕНЬ земли этой. Её воин, её щит и её меч! Кто если не я?! Когда, если не сейчас?! И где, если не здесь?!

Мы стояли какое-то время и смотрели друг на друга, глазами непримиримых ворогов.

- Одни! – закричал старший из данов занося боевой топор над головой.

- Рос! – Закричал я боевой клич руссов! И в этот момент раздался рёв рога. Это подавали сигнал тревоги там, в печище. Даны готовые бросится на нас, остановились. А рог продолжал призывать всех к себе. Даны стали отступать, потом повернулись и побежали назад к берегу. Мы стояли ещё какое-то время, не веря, что бой прекращён. Наверное что-то там на берегу случилось. Я посмотрел на Божена. Он стоял покачиваясь. Его голова была в крови. Я оглядел оставшихся лесовиков, потом бросил взгляд на павших. Вновь посмотрел на Божена.

- Божен, а где твой сын, Любим? Почему его здесь нет?

- А зачем тебе, Олелич?

- Как зачем? Он кто у тебя, муж или женщина? Но даже женщины не убежали. Детей прикрыли собой.

- Это не твоё дело, гридень. Он сын мой. Любимый, поэтому и Любим. Рождён любимой женой.

- А остальные дети, не любимы? Кого же ты взращиваешь, Божен? Труса? – Божен молчал. Я сплюнул на землю. – Что же, мне нет дело до вас больше. Но предупреждаю, ещё раз твой сын попробует дотронуться до Жданы, убью.

Повернулся, прошёл к тому месту, где оставил щит и секиру. Меч обтёр о мертвого дана и вогнал в ножны. Повесил щит на спину, взял в руки топор. И побежал к берегу. Надо найти Жданку с Олесем.

Выскочив из леса, увидел как на реке появились четыре боевых снеки варягов. Два из них уже пошли на абордаж драккаров викингов. Ещё две ткнулись в берег и с них посыпались княжьи гридни. На одной из снек увидел прапор или как говорят германцы – штандарт. И мне он не понравился. На нём был родовой знак Рёрика. Ну вот, из огня да в полымя. Мне что даны, что варяги Рёрика, всё одно. Надо уходить. Для лесовиков варяги не враги. Они не викинги. Варягам не нужен хабар. Им нужны данники, поэтому они зорить не будут. Обяжут платить дань и возьмут под свою защиту печище. Поэтому, пусть бьются с данами ярла Эрика. А я свой долг выполнил. Даны сгрудились возле своих драккаров, там набирала ярость злая сеча. Я вернулся к дому Жданки. Подобрал лук и пустой колчан. И тут увидел, как из леса выскочил Ворон со Жданкой в седле. За ними бежал Олесь. А впереди всех летел Гром. Я даже сплюнул с досады. Вот какого ящура они выскочили???

- Олечич, Олечич! – Кричала Жданка. – Там княжьи вои!

Я стоял и сокрушённо качал головой. Перехватил Ворона под уздцы.

- Олелич. Почему ты не рад?

- Да мне нет разницы, Жданушка, что даны, что варяги. Это люди князя Рёрика. А я отказался приносить ему клятву, значит стал ему врагом. Понимаешь? Поэтому, пока они заняты друг с дружкой, мне нужно уходить.

- Даже так?

- Да, лада моя. Но ты и Олесь можете остаться. Сейчас вам беда грозить не будет. Я так думаю. Хотя гридни княжьи могут взять дань и людьми. Например Божен вас отдаст им в закуп.

- Тогда мы пойдём с тобой! – Воскликнул Олесь. Жданка с тоской посмотрела на их с братом дом. Перевела взгляд на меня. – Да, Олелич Воиславович. Мы пойдём с тобой, если ты не против?

Я улыбнулся.

- Хорошо подумали? Ведь здесь какой, никакой, но дом. А когда у нас он появится , я даже не знаю. Не знаю сколько скитаться придётся.

- Но ведь он всё равно когда-нибудь появится, Олечич?

- Конечно появится.

- Значит мы пойдём с тобой.

В это время на берегу бой прекратился. Варяги и даны вели переговоры. Даны согласились уйти добром. Всё оружие и доспехи погибших, оставляли варягам. К нам направилась группа княжьих гридней. Ну вот, убежать не успели.

- Значит так, Ждана и Олесь. Как только скажу вам, сразу, не раздумывая убегаете в лес. А я вас найду, понятно?

- Но… - Попытался сказать что-то Олесь.

- Никаких но! Делайте то, что я вам говорю.

Встал так, чтобы загородить брата и сестру от воинов. Они встали полукругом, не дойдя до нас десяти шагов. Я смотрел на того, кто был у них вождём.

- Кого я вижу!!!! – Вскричал он. – Олечич Воиславович! Мир тебе, воин!

- И тебе мир, ярл Хельг.

- Не Хельг уже, Олечич.

Мы смотрели друг другу в глаза. Это был побратим и ближник князя Рёрика. Воевода или по нурмански – хёвдинг Хельг. А по нашему – Олег. Знал я его хорошо, как и он меня. Мы с ним были одного возраста. И его не было тогда, когда Рёрик захватил Новагород и убил князя Вадима.

- У нас с тобой, Олечич, нет вражды. Зато есть, что вспомнить. И я не забыл, Воиславович, как ты жизнь спас мне. Помнишь у франков?

- Помню, Олег. Я на память не жалуюсь. У нас с тобой нет вражды, это правда. Но ты воевода, хёвдинг князя Рёрика. А с ним у меня нет дружбы. Ты же знаешь. Я отказался присягать ему. Давать клятву верности.

- Знаю. Ну и что? Олечич, сын славного Воислава, последний прямой потомок легендарного Святогора, одного светлых князей седой старины, внука самого Руса! Я не ошибся, Олечич?

- Так люди говорят про наш род.

- Не только просто люди говорят. Так у волхвов записано в их свитках.

- Наверное. Я не читал их свитки. И я чту своих предков, Олег. Но и без них, я сам себе великий предок!

Все стоящие рядом гридни, засмеялись. Олег тоже смеялся. Кивнул мне.

- Хорошо сказано, Олечич! Ты прав, предки предками, но и сам не должен оплошать и посрамить их. Иначе без предков кто ты сам? Пустое место! Ну а мне, ты клятву верности дашь?

- Тебе? А как же князь?

- А что князь? Я в свою дружину сам волен принимать гридней. На то воля князя мне не нужна. Хотя да, я действую в его интересах.

- Но у тебя прапор Рёрика.

- Конечно. Но кроме него есть и мой личный прапор. Разве не заметил?

И действительно, на ещё одной снеке развевался другой прапор, с родовым знаком Олега. Как же я его проглядел???

Мы продолжали смотреть друг другу в глаза и оба улыбались…

Двадцать лет спустя…

Сидел на лавочке возле бани. Хорошо то как! В теле чувствуется легкость. На мне светлые из византийской ткани порты и рубаха. На ногах странные онучи или как их называют в полуденных, жарких странах - тапочки. Были они с загнутыми вверх носками и расшитые золотыми и серебряными нитями. Смотрел на своё хозяйство. Большое оно у меня. Сразу возле Киевского детинца, сиречь крепости – цитадели городской. Да и само моё подворье обнесено крепкой стеной с двумя башенками, да не деревянной, а каменной из песчаника. Делал мне подворье ромей один. Взял я его ещё при походе на Царьград, это когда Олег щит свой к вратам Великого города прибил. Инженером военным он оказался. Знал как крепости строить. Вот мне и построил. Любо-дорого смотреть. Терем у меня с тремя поверхами. Два нижних каменные, не у каждого в Киеве такое. А у меня есть! А третий поверх из толстых дубовых брёвен. Красивые, резные окна с цветными стёклами, привезёнными от римлям-италийцев. Дорого вышло, но оно того стоило. Вспоминая, как Жданушка первый раз такое увидела, даже дышать перестала. Потом взглянула на меня:

- Олечич, неужто чудо такое есть?

- Есть, лада моя. У тебя это чудо есть, в доме твоём.

Большой терем. А как вы хотите? Семья то большая за двадцать лет получилась. Четверо сыновей, да две дочки – любимицы мои. Особенно младшенькая самая. Пять годков ей всего, но услада очей моих. Ещё не носит понёву, рано ей. В детской рубашке бегает. Вот уронит первую кровь, так и оденут на неё женщины понёву, что будет означать – стала она девой, а не дитём. А пока… Пусть. Вот она выскочила из терема. Бежит ко мне. Косы у неё, как у матери, только пока меньше и тоньше, но зато вплетены в них ленты шёлковые, разноцветные, царьградские. И на ножках её обувка дорогая, ибо невместно юной боярышне, из рода Олечича, босиком бегать. Зато старшая дочь, Берислава, невеста уже совсем. Четырнадцатую весну встретила. Понёву уже года три носит. Рядом с матушкой своей когда идёт, полностью Жданушку копирует. Не идёт, а словно лодочка плывёт. Всегда ей любуюсь. Красавица каких поискать. А как хотите, моя ведь кровь. Кровь и плоть! Глаза у неё материны, синие-синие, как небо. Точёные черты лица. Гордо вздёрнутый подбородок. Одета в самые лучшие наряды из заморской ткани. Украшения тоже самые лучшие. На это я не скуплюсь. Многие мужи пытаются говорить о ней со мной. Свататься готовы. Только я не тороплюсь. Дочерей своих отдавать куда-то не хочу. Пусть лучше женихи к нам приходят и живут. Молчит Берислава на призыв мужчин. Но я не неволил её. Даже Ждана стала возмущаться поведением дочери: «Это что такое???? Деве замуж пора и внуками нас одарить!» Но я продолжал молчать. Никому не давал отказа, но и согласия. Смотрел на дочь, ждал, когда она знак подаст, давая понять, что ей именно этот муж люб и сердцу мил. Не хотел я неволить дочку свою. Хотел видетьсчастливые глаза её. Улыбку на её губах. Ведь она тоже, как и остальные мои дети, продолжение моё. И вот наконец, сказала она мне, что люб ей гридень один молодой из дружины моей. Да, у меня уже своя дружина, две сотни гридней. Это очень серьёзно. Мало кто в Киеве может таким похвастать. А этот муж молодой, два года, как пришёл ко мне. Сам он был из полян, племя такое. Хороший гридь получился. Храбрый, быстрый, перед ворогом не спасует. И самое главное нет родичей за ним, сирота он. А что это значит???? А значит это, что вести молодую жену ему некуда!!! А раз так, то где они жить будут???? А жить они будут как раз у меня на подворье, в тереме. И дочка никуда не уйдёт к чужим людям, и внуки здесь у меня от неё появятся. Слава богам!..

- Тато, как ты себя чувствуешь? – К реальности меня вернул вопрос старшего сына.

- Что ты хочешь услышать?

- То, что у тебя всё хорошо!

- Считай, что это так. Дальше???? – Глядя на него, улыбался. Вот он стоит самый старший из Олечичей, так детей моих зовут. Когда он родился, стоял я с тремя воями по углам бани, где Жданушка рожала. Стояли мы с обнажёнными мечами, ибо когда дитя приходит в мир яви, рвётся ткань миров и вместе с ребёнком к нам могут проникнуть и твари из бездны. Вот от них и нужно охранять четыре стороны света. Среди тех, кто стоял со мной был и воевода мой – Олег.

Да, я принёс ему тогда клятву верности. У нас с Олегом не было вражды и его самого с дружиной не было тогда в Новагороде. А значит не имел он отношения к убийству Вадима Хороброго, князя моего. Когда смолкли последние слова священного обета-клятвы, дружина Олега взревела, потрясая мечами, топорами и копьями. Я многих знал здесь, как и меня знали многие. С Олегом мы обнялись.

- Тогда собирайся, Олечич Воиславович, места на моей снеке тебе всегда найдётся.

- Место-то, это хорошо, что найдётся. Да только не один я, хёвдинг! Семья у меня. – Говоря это, посмотрел на Жданку, всё ещё сидевшую на Вороне.

- Семья? – Удивился воевода. – И кто же они?

Продолжая смотреть на ладу свою сказал:

- Вот, жена моя, Жданой зовут её. И брат её, Олесь.

Наступила тишина. Олег удивлённо смотрел на Жданку, как и все остальные. Потом перевёл взгляд на меня.

- Олечич, так ты женился, что ли? Вот незадача то у новагородских купцов, да бояр, у которых дочери есть. – Потом оглянулся на гридней своих. – Други, Олечич-одинец женился! – Воины засмеялись, стали шутить. А я продолжал смотреть на Ждану. Она на меня. Сидела вся пунцовая. Ворон шагнул ко мне, а я протянул руки к ней. Дева ответила, протянув ко мне свои. Я легко снял её с боевого коня. Ждана прижалась ко мне и с любопытством стала смотреть на воев Олеговых.

- Ух ты! – Протянул воевода. – Краса какая! Олечич, ты её в этой лесной глуши нашёл? Не поверю.

- Здесь, хёвдинг. Сам удивляюсь. Не в граде стольном, а в лесной чаще. Там иногда попадаются настоящие самоцветы. Вот только обряд не завершён у нас. Волхв нужен. – Склонился к моей ненаглядной и тихо прошептал. – Согласна ли ты Жданушка женой мне стать?

Она смотрела мне в глаза, улыбнулась.

- Согласна, ладо мой, Олечич Воиславович. За тобой хоть на край земли пойду. – Так же тихо, шёпотом ответила мне.

- Волхв значит? – Переспросил, улыбаясь воевода. Мы оба со Жданой кивнули ему. – Вохв будет. Когда вернёмся в Ладогу.

- Не в Новагород?

- Сначала в Ладогу. Там встанешь, а я в Новагород пойду, к Рёрику.

- Хорошо, Олег. Но в снеку коня моего не затащишь.

- И что делать?

- В снеку пусть Олесь идёт и коза. А я на коне в Ладогу прибуду с женой.

- Добро, Воиславович!..

Вот так я и оказался вместе со Жданкой и Олесем у Олега. Сначала жили в Ладоге, где я и был старшим гриднем в дружине, оставленной Олегом для того, чтобы стеречь подходы со стороны Норэгр от нурман. Там был наш первый со Жданой дом. Не терем боярский, но хорошая бревенчатая изба, на дружинном подворье. Как Жданушка радовалась, гнездышко наше вояла с любовью и заботой. Там и родился наш первенец. Назвали мы его в честь отца моего – Воиславом. Много воды утекло с того времени. Нет уже многих моих побратимов и тех, с кем я в походы ходил и просто знал. Нет тех, кого любил и кого ненавидел. Нет многих недругов моих. Нет уже давно и князя Рёрика. Сгинул он в одном из походов. Ранен был смертельно на берегу Луги. Там и умер. Перед смертью передав Олегу бразды правления, пока сын его Ингвар, по варяжски, а по нашему Игорь, не станет взрослым мужем и не сможет надеть на чело своё княжий венец. Только тогда я смог вернуться в Новагород из Ладоги. Жданушка уже вторым сыном тяжёлая ходила. Здесь в Новагороде у нас уже был боярский терем. С двумя поверхами. Деревянный полностью. Но для Жданы, ставшей там неожиданно для неё самой полновластной хозяйкой, этот терем был сродни дворцу королевскому, да царскому. Но быстро всё в свои руки взяла. А как ещё. С ней не забалуешь. С самой зорьки на ногах. Там проверить, всё ли хорошо?! В другом месте указать челяди на непорядок, грязь. Лари проверить с зерном, запасы. На торг сходить, закупить что в хозяйстве необходимо, да нужно. Целый день в делах, в заботах. Да ещё второй сын народился. Но успевала. Да и прислуги у неё стало уже больше, нежели в Ладоге, где из помощниц только одна девка была, увечная, которую Ждана к нам взяла из милости. Да чудин старый, сам к нам прибился. А в Новагороде я уже челядь то принял, да прикупил на торжище. Сам службу нёс в княжьей дружине, да отроков с юнаками учил воинскому делу. А потом Олег на Киев пошёл. В своё время из дружины Рёрика ушли часть варягов, под предводительством двух родичей Дира и Аскольда, чтобы примучить на дань Рёрику, славянские племена ниже по Днепру. Они и захватили Киев полянский. Да только решили сами князьями стать, хотя не были княжьего рода. Вот и решил Олег наказать их и подвезти Киев под руку воспитанника своего княжича Игоря. Захватили мы Киев, переодевшись купцами. Гридни Аскольда и Дира так и не поняли до того мгновения, пока их жизни не стали обрываться под ударами наших мечей и топоров, что мы не купцы. Что мы оказались волками, надевшие овечьи шкуры. Аскольд с Диром вышли тогда на пристань к купцам. Мы уже были наготове. Олег сбросив личину купца, крикнул им: «Вы не князья и не княжего роду, а я княжего роду». Аскольда убил сам Олег. А Дир пал от моего меча. Я ещё оттирал клинок от крови убитого, как Олег вывел перед Детинцем киевским мальчика и сказал киевлянам, что вот их князь отныне, отрок княжьего рода.

А потом ходили мы с Олегом на ромеев. К самому Царьграду, где Олег прибил свой щит к вратам Великого города. Взяли мы тогда большую добычу. По мимо того, что было взято нами на меч, ромеи ещё и заплатили нам огромный выкуп, чтобы мы ушли.

А вот в Киеве я уже развернулся. Выстроил рядом с Детинцем городским своё подворье, которое мне даровал Олег на вечные времена. Под руководством византийца, выстроили мне и терем с тремя поверхами, разные другие постройки, хозяйственные и жилые. Всё обнесли стеной из песчаника, даже две башенки оборонных выстроили. Жданушка уже не терялась здесь. Привыкла быть боярыней и рачительной хозяйкой. Второго сына назвали Болеславом. Ему полгодика исполнилось, как Ждана опять меня обрадовала. Сообщив, что опять тяжела. Я беспокоился за неё. Как она так будет-то? Ведь совсем недавно выносила и родила. Да только Ждана улыбалась, говорила раз боги дают детишек, она рожать будет. Семья большая должна быть. В третий раз она родила двоих. Двух сыновей сразу. Семьи, где рождается двое или больше детишек зараз, считаются, что им боги благоволят. А после уже Ждана дочек мне родила. Сначала одну, потом спустя девять годочком вторую…

Сын сел рядом со мной. На нём тоже была рубаха и порты, на ногах такие же как у меня тапочки с загнутыми вверх носками.

- Как хорошо, тато! – Выдохнул Воислав. Смотрел на сына. Высокий, красивый. Он это я, только много лет назад. Когда-то я был именно таким. И глаза его – ярко-зелёные. Мои то уже поблекли, а у него яркие. Год назад оженили его. Внучка уже есть. Он в старшей дружине у князя. Ближник Игоря. Но живёт с нами, как и все остальные дети.

Из бани выскочили остальные сыновья. Все трое в портах, но голые по пояс. Все раскрасневшиеся.

- Чего оголились? – Спросил их. – Рубахи наденьте!

- Тато, жарко. Сейчас остынем и наденем. – Ответил средний сын, Болеслав. Его поддержали близнецы – Изяслав и Истислав. Болеславу семнадцать, скоро осемнадцать исполнится, а младшим по 15. Но все такие же высокие и крепкие. Они у меня все уже гридни опоясанные. С детства воинскому делу обучены. Каждому из них в маленькие ладошки я вкладывал рукоять своего меча.

Сегодня в бане они меня напарили хорошо, вениками берёзовыми да дубовыми. Ляпота прямо. Но и их похлестал от души. Девицы то, что на подворье были, улыбаются сыновьям моим, глазками стреляют, хихикают, да перешёптываются. А этим озорникам всё, как с гусей вода. Ещё и демонстрируют стать свою, да тела свои молодые, силой налитые и продолжающие ей наливаться. Вот из терема вышла Жданушка. В платье красивом, с богатым поясом на талии. На голове кокошник, накрытый полупрозрачной дивной тканью, похожей на паутину. Её я купил для жены у персидских купцов. Сам кокошник был расшит жемчугом. Красавица, слов нет. Шла ко мне и несла в руках деревянный коржец, отделанный серебром. Подошла, улыбнулась:

- Отведай, батюшка, квасу с баньки.

Принял я его. Пил, квас проливался мне на грудь. Утолил жажду. Аж крякнул от ядрёности кваса. Передал коржец старшему сыну. Он тоже напился и передал среднему. Последний пил Истислав. Выпив всё, перевернул коржец вверх дном, показывая матери, что ничего не осталось. Ждана смотрела на своих детей, улыбалась и качала осуждающе головой.

- Чего заголились, бестыжие! – Это она среднему сыну и близнецам.

- Жарко, матушка. Остынем, оденемся.

- Женить их надо, Жданушка. А то выросли, меня скоро выше станут, жеребцы.

- Каков отец, такие и сыновья, муж мой. – Усмехнулась Ждана. – Но ты прав. Женить их надо. Я им уже и невест присматриваю.

- Правильно, матушка! – Поддержал Ждану старший сын. – Давно пора. Эх на свадебках погуляем! – Мечтательно произнёс Воислав. И засмеялся, глядя на младших братьев. Те стали возмущаться, отговариваться, что молоды ещё, что погулять надо, силушку молодецкую показать, да на мир посмотреть.

Ждана, глядя на сыновей улыбалась и кивала в след их словам. При этом лицо у неё было такое, словно говорила: «Да-да, погуляйте, покажите себя, но невест я вам уже нашла!» Воислав, посмотрев на мать, перевёл взгляд на братьев и захохотал. Все знали нрав Жданы, что если она что-то решила, ни за что не отступится и сделает так как задумала.

В этот время из терема выбежала младшенькая самая – Горица. Подбежала к нам, и стала пританцовывать, подпрыгивая возле близнецов.

- Изяслав, Истислав, посмотрите, какие мне ленты Болеслав подарил! – И продемонстрировала красивые разноцветные ленты. Близнецы, увидев такую красоту, возмущенно засопели и нехорошо стали смотреть на Болеслава. Но их более старший брат в ответ нагло ухмылялся.

- Горица! – Громко проговорил Изяслав. – Вообще-то это мы с Истиславом тебе эти ленты купили. И Бериславе тоже!

- Ты чего сделал? – Это уже Истислав на старшего брата. Болислав, от греха подальше, отбежал от близнецов.

- А что я сделал? Смотрю в гриднице ленты для девиц лежат. А там им не место. Вот и отдал их Горице. Зато сестру младшую порадовал. Чем недовольны?

Воислав сидел и хохотал над братьями. Изяслав показал Болеславу козу. На подворье появилась старшая дочка, Берислава. Она на нас не смотрела. Рядом с ней гридень был молодой. Они о чём-то оживлённо разговаривали.

- Смотри, матушка, женишок у Бериславы! – Ехидно усмехаясь сказал Болислав. Ждана внимательно смотрела на этих двоих. В общем-то ни для кого не являлось тайной, что по нашей дочери сохнет Всемил из полянского племени. Он два года назад пришёл ко мне в дружину. Ему едва минуло осьмнадцать вёсен. Но он был уже умелый воин. Поэтому сразу пошёл в мою старшую дружину. И Берислава отмечала этого гридня. Глаза её блестеть начинали при его виде, щёки краснели. Но при этом своим острым языком постоянно доставала Всемила. Правда и он не плошал и лицом в грязь не падал, отвечая на её ехидства. Ждана посмотрела на меня. Я пожал плечами. Всемил добрый гридень, а то, что кроме воинского снаряжения и меча доброго больше у него за душой ничего не было, так это не важно. Когда-то и у меня, бежавшего из Новагорода от князя Рёрика, кроме коня и доброго меча с секирой тоже ничего не было. Всё это дело наживное. Улыбаясь, кивнул Ждане. Она облегчённо, как мне показалось, выдохнула. Значит тоже его приветила. Что же, значит и Бериславу замуж выдадим. И она с мужем здесь у нас останется. Это хорошо. Весь род наш, вся семья вместе. И только прирастать будет родичами. А сыновья младшие жён приведут сюда. Места много. Даже Олесь тут со своей женой и детьми живёт, пусть и в отдельном тереме. А вот и он, стоило его вспомнить. На подворье, через ворота въехала сотня. Это они вернулись из дозора, куда ходили на три осьмицы на южные рубежи. К воям сразу кинулась челядь. Помогали с конями. Олесь соскочил со своего скакуна и пошёл к нам. Улыбался. Ждана потянулась к брату. Они обнялись, расцеловались. Олесь заматерел совсем. Добрый из него воин получился. Вспомнил как двадцать годков назад гонял его до изнеможения, до кровавых соплей и мозолей. Как потом Жданка мазала его своими мазями и поила отварами. Но ничего учение на пользу пошло. Сейчас он сотник мой. Встал сам. Обнялся с шуриным. Потом племянники с ним обнялись и Горицу он на руки взял. Расцеловал её.

- Как сходили, Олесь? Всё ли спокойно на рубежах?

- Спокойно, если так можно назвать. Копчёные шалят по не многу, но грань не переходят.

Копчёными мы называли печенегов. Олесь обрадовался бане. Как раз была истоплена. Часть его пришедшей сотни разошлась по своим домам. А те, кто своих дворов не имели прошли в дружинную избу. Была такая, как раз для холостых гридней. Эти уже в нашу баню пошли. Сыновья ушли к прибывшим. Узнать, что да как на границе с диким полем. Я сел вновь на лавку и подозвал жену к себе. Она подошла. Взяв её за руки, усадил к себе на колени, обнял за талию. Она обняла меня одной рукой за шею.

- Олечич, ты что делаешь? – Спросила она.

- Жену себе на колени посадил.

- Ладо мой, но так же нельзя. Люди смотрят.

- Пусть смотрят. Мы ничего такого с тобой не делаем.

- Всё равно, стыдно это. Мы с тобой кто?

- Как кто? Муж и жена.

- Конечно муж и жена, а ещё родители шестерых детей, а так же ты знатный боярин киевский, а я боярыня. А ведём себя как юнцы несмышлёные. Такое больше подходит Болеславу и близнецами, а не нам, степенным людям.

Прижал её к себе сильнее.

- Значит так, степенная боярыня, если кому-то, что-то не нравится, я могу его и лесом, к троллям северным отправить. Здесь я хозяин и моё слово самое главное. А ты должна делать то, что муж тебе говорит. Раз сказал на коленях у меня сидеть и мужа своего поцеловать, будь добра это сделать.

Жданка засмеялась, запрокинув голову.

- Хорошо, муж мой, хозяин и господин. Видишь, уже сижу на твоих коленях и сейчас поцелую. Но всё же, Олечич, я предпочитаю делать это в нашей светлице, когда мы одни.

- Там это само собой разумеется. Итак, жена моя ненаглядная, целуй.

И вновь каждый раз, как я чувствую вкус её поцелуя, я забываю всё на свете. Весь мир для меня перестаёт существовать. Остаюсь только я и она. Сколько лет так уже, а чувство, словно в первый раз. Как тогда, когда двинулся я на коне своём, Вороне, к Ладоге. Со мной и Ждана пошла. В первую свою ночёвку, разбил наш небольшой лагерь. Ельника нарубил, чтобы ложе мягче было. Костёр горел, звезды на небе и месяц яркий светил. А мы с Жданой на постеленном моём плаще. Тогда была наша с ней первая ночь. Ночь любви. Я был очень нежен с ней. И если я до неё знал дев, то у неё это была первая ночь с мужчиной. Именно тогда я познал впервые вкус её губ, которые запомнил на всю жизнь. И сейчас мы с ней сидели и целовались, забыв обо всём на свете. И оба забыли обо всём… В себя приходить стали от криков и звона мечей. Это все, кто находился на подворье - гридни, челядинцы, мужики и женщины, наши дети и родичи - Воислав, Болеслав, Изяслав, Истислав и стоящая рядом с братьями Горица, Берислава с Всемиром, Олесь, все они смотрели на нас, улыбались, кричали что-то во здравие. Гридни стучали мечами о щиты. Жданка смеялась счастливо и прижималась ко мне. Неожиданно увидел волхва. Он стоял в длинной, из небелёного полотна рубахе до земли, с седой бородой до пояса и с посохом. Странно, вот только что его не было и тут раз, он стоит и смотрит на меня.

- Да не оскудеет род Олечича, не сгинет и не канет во тьме времени. – Начал говорить он. Все другие звуки стихли. Все замолчали, слушая его. – Да не прервётся родовая нить твоя Олечич Воиславович, потомок Святогора, из поколения в поколения, год за годом, век за веком. Ибо в вас сила и бессмертие Руси. В муках и в радости, в детях и в пращурах, творить будете историю отчины своей.

Прижимая к себе жену свою, слушал я волхва и словно набат, равномерными ударами била своего, отдавались в душе моей его слова. Я словно заглянул туда, в светящуюся даль будущего…

…Во всю мощь колонок играла быстрая ритмичная музыка, в которой какой-то попсовый парниша пел о некой странной любви. Про невесту, с которой он пойдёт тратить все её деньги. М-да, на самом деле странная любовь у него! Народ гулял на празднике города. Я спокойно прогуливался среди праздных горожан. И тут увидел её. Остановился. Долго смотрел на девушку. Она, наверное, почувствовала мой взгляд, стала оглядываться, пока не наткнулась на меня. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. Потом она улыбнулась. Я же, уже давно стоял с улыбкой на губах. Подошёл к ней. Не мог оторвать от неё взгляда. От тяжёлого золота её волос, от её синих-синих, как само небо глаз. На ней было сиреневое легкое платье до колен. Пояс, подчёркивающий её осиную талию, на ножках туфельки на каблучке. В руках у неё была модная сумочка.

- Разрешите представится, гвардии капитан Олечич Владимир Степанович.

- Ждана. – Ответила она. Потом добавила. – Это невероятно.

- Что именно, Ждана, невероятно?

- Ярко-зелёные глаза. Я много раз видела их во сне! – Ответила она и засмеялась. Я тоже…

И как сквозь камни прорастает

Зелёным пламенем трава,

Так сердце девичье узнает

Какому молодцу мила.

Возьмёт за душу и поманит,

А он не сразу и поймет,

В глубокий омут вдруг утянет,

В любви неЖданой пропадёт.

Zay

Оглавление

Олечич и Жданка