Номер с золотой визитки (СИ) [Ксения Шишина] (fb2) читать онлайн

Номер с золотой визитки

Пролог

— Хочешь, я её сведу? — спрашивает он, когда, наверное, в сотый раз за время нашего недолгого знакомства я снова и снова обвожу контуры его татуировки на левом предплечье указательным пальцем правой руки. Изображение взмывающего в воздух феникса притягивает мой взор каждый раз, как Джейден оказывается обнажённым передо мной. И пусть впервые это случилось лишь две недели назад, а жизненные обстоятельства столкнули нас лицом к лицу всего-то семью днями раньше, мне кажется, что я знаю его всю свою жизнь, и что эта татуировка уже совсем скоро начнёт являться мне во снах.

— Нет, что ты. Это лишнее, — в отрицании качаю головой я в толкающей на невиданную до сей поры откровенность темноте комнаты. Когда люди знакомы всего ничего и знают друг о друге и того меньше, требуется время, чтобы решиться и заговорить о глубинных и серьёзных вещах. Так и с нами, и в этом отношении это определённо наш первый раз. — Это часть тебя и часть твоей истории, и я не хочу, чтобы ты от неё избавлялся.

— Но ты же сама говорила, что нас определяет далеко не прошлое.

Я полюбила его потому, что он добрый, самоотверженный, благородный, чувствительный, опекающий, заботливый и любящий. Всё читается не только в не произнесённых, надеюсь, только пока словах, но и в действиях. Хотя я могу и ошибаться, это вряд ли отражает реальное положение дел. Я вижу, как он на меня смотрит, слышу некий трепет в каждом обращённом ко мне даже самом незначительном слове и ощущаю всепоглощающую нежность в каждом намеренном или случайном прикосновении. Это не просто секс, когда вам обоим страшно, и вы оказались в сложной жизненной ситуации и, как можете, пытаетесь отвлечься и хотя бы какое-то время не думать о вещах, над которыми не властны. Мы не лишены страсти и не действуем механически, словно роботы, но всё равно это нечто большее, чем удовлетворение сиюминутной похоти и плотского желания. Для меня так точно.

— Ты полюбила? — вмиг словно застыв и одеревенев в положении спиной ко мне, глухо и как-то слишком тихо между тем задаётся вопросом Джейден, будто не расслышал то, что я сказала. Только я знаю, он всё понял, а сейчас просто заново облачается в броню, которую я еле-еле смогла с него стащить, и закрывается от меня. Но я не могу этого допустить. Слишком много было приложено сил и потрачено нервов, чтобы заставить доспехи исчезнуть, и мы не можем вернуться к началу. Только не сегодня. Учитывая то, что должно произойти завтра, и всё, что может пойти не так, и то, что я могу больше никогда его не увидеть, мы должны быть сплочёнными и выступать единым фронтом. Это ничего, если прямо сейчас он не может или по какой бы то ни было причине не готов ответить мне взаимностью. Я справлюсь и с этим, ведь больше всего остального просто хочу быть с ним. Неважно, в каком качестве. Имеет значение лишь то, что отныне я без него не могу. Он был просто набором цифр, но, несомненно, стал кем-то большим. Гораздо большим. Это произошло стремительно и, пожалуй, неправдоподобно быстро, но это не подлежащий сомнению факт.

— Да, полюбила, и я знаю, для тебя это непросто, но не говори мне, что я не могу тебя любить. Тебе придётся с этим смириться. С тем, что есть люди, которым ты дорог.

— Только тебе одной, Кимберли… Мои родители не любили меня, а про брата и говорить нечего. Ты и сама видела, какие у нас отношения.

— Уверена, это не так.

— Нет, именно так, — наконец, развернувшись в моих объятиях и повернувшись ко мне, находит контакт с моими глазами Джейден, выглядя абсолютно уверенным в своих же словах. Я не решаюсь вступить в спор и просто слушаю его. — Воздвигнув Трэвиса на некий пьедестал, они ни разу не говорили мне о своей любви, да это и неудивительно. Он не просто первенец, а долгожданный ребёнок, а я так… случайность. А потом они погибли, и у меня остался только он. И хотя я его и ненавижу, никогда не думал, что он меня подставит. Мало того, что теперь, как ни крути, на мне клеймо на всю жизнь, так ещё и он ни за что не оставит меня в покое.

— Но он же обещал.

— Его слова ничего не значат, и если я… если меня… в общем, это будет во второй раз, и в этом случае я не хочу, чтобы ты меня ждала, — звуча требовательно и довольно убедительно, говорит Джейден, но я вижу между строк. Поступая, как правильно, чаще всего мы надеемся на лучший исход, на то, что нас переубедят и не бросят, но порой не можем этого показать, и потому это счастье, если есть человек, который будет рядом, невзирая ни на что. Завтра многое может пойти не по плану, и кто знает, чем тогда всё обернётся, и где окажется Джейден, но я не брошу его. Я останусь и, если потребуется, спасу его снова. Не тем, что снова огрею кого-нибудь бутылкой по голове, ведь при особых обстоятельствах это уже вряд ли поможет, а тем, что дождусь его, сколько бы времени на это не потребовалось.

— Это решать не тебе. Ты не должен отвечать мне взаимностью лишь только потому, что я что-то сказала. Мне это совсем ни к чему. Но выбор остаётся за мной, и ты с этим ничего не сделаешь. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я буду тебя ждать. Что бы завтра не произошло, ты всегда сможешь найти меня здесь.

— Ким…

— Нет, ничего не говори. Давай просто помолчим, — прошу я, и воцарившуюся тишину нарушает лишь шуршание простыни, когда Джейден придвигается ближе ко мне и на какое-то время заставляет забыть обо всём, кроме себя самого.

— Не обижайся, но выглядишь ты, Ким, неважно.

— Спасибо тебе, — отвечаю я Норе, своей подруге и по совместительству коллеге по работе в издательском доме, когда, приблизившись к моему столу, она протягивает мне бумаги на подпись. Как ассистент главного редактора, я должна передать их ему, а потом и забрать обратно, но чувствую себя слишком уставшей, чтобы заняться этим сию же минуту, хотя он и находится в своём кабинете прямо за моей спиной. Мне не снились особые кошмары, но, часто пробуждаясь и ворочаясь, я всё равно спала гораздо хуже обычного. Благодаря делам, которые никто не отменял, и ударной дозе кофеина я держусь довольно-таки прилично. Но, видимо, некоторые вещи вроде кругов под глазами, как ни старайся, всё равно не скрыть. Я задумываюсь о том, чтобы рассказать, в какую переделку попала накануне вечером, возвращаясь домой из магазина мимо тёмной подворотни, но в конечном итоге решаю ничего не говорить. В конце концов, что было, то прошло, а беспокоить человека по пустякам, учитывая тот факт, что не случилось ничего страшного, мне совершенно ни к чему.

— Ты случайно не заболела?

— Нет. Просто не выспалась. Но ничего, со мной всё в порядке.

— Точно? Может быть, тебе что-нибудь нужно?

— Нет, не беспокойся. Я позвоню, когда документы можно будет забрать.

— А какие планы на вечер?

— Завалиться на диван и забраться под плед. Возможно, посмотрю какой-нибудь фильм.

— Звучит несколько скучно, — морщится Нора, вероятно, как всегда, собираясь снова меня куда-нибудь позвать. Если порой я и соглашаюсь и даже с удовольствием провожу время в баре, каком-либо ресторане или клубе, то сегодня у меня определённо нет ни настроения, ни сил куда-либо идти. Я вымотана и физически, и эмоционально, и не желаю ничего другого, кроме как заварить чаю и наслаждаться горячим и ароматным напитком в тиши и покое своей уютной гостиной.

— Я с радостью схожу с собой куда угодно, но только не сегодня. По правде говоря, день несколько тяжёлый. Не обидишься?

— Конечно, нет. В любом случае компанию мне составит Джек, — упоминает своего мужа Нора, замуж за которого вышла ещё до моего появления в компании и нашего знакомства. — Я просто хотела, чтобы и ты не коротала вечер в одиночестве.

— О, обо мне не беспокойся. У меня всё отлично, — отвечаю я, нисколько не кривя душой.

Пусть у меня нет собственной семьи, и мои единственные относительно серьёзные отношения, начавшиеся ещё в старшей школе, закончились незадолго до окончания университете аж три года назад, но, обзаводясь собственным жильём и съезжая от родителей, я со всей ответственностью и серьёзностью не могла не понимать, что после работы встречать и ждать меня никто не будет. Быть может, поначалу это и воспринималось несколько грустно и тоскливо, но сейчас я уже привыкла и полагаю, что моё время просто ещё не настало. Не пришёл тот день и час, когда я встречу того, в ком увижу и почувствую своего человека и свою судьбу. Неважно, что он заставляет меня в некотором смысле ждать, я живу полноценной жизнью и не считаю, что нуждаюсь в особой опеке, заботе и внимании только из-за того, что в свои двадцать шесть лет ещё не обрела своего единственного и в большинстве случаев коротаю досуг исключительно и всецело наедине с собой. Ничего из этого не критично. На данном жизненном этапе мне даже нравится нынешнее положение дел, ведь так я могу сконцентрироваться на карьере и заслужить повышение.

— В таком случае я за тебя рада. Пойду работать дальше.

— Ещё увидимся.

— Непременно.

Я тоже возвращаюсь к работе, но, невзирая на необходимость бегать по многочисленным поручениям, отвечать на звонки и электронные письма и планировать поездку на конференцию в Вашингтон, собственные должностные обязанности — это последнее, о чём я думаю. В конце концов, признавая неспособность собраться с мыслями и чувствуя себя чуть ли не заболевшей, я отпрашиваюсь домой и вскоре, поймав такси, уже выхожу у своего подъезда. Мысленно я уже представляю себя расслабляющейся в наполненной пеной тёплой ванной, но, успев лишь повесить сумку на крючок и даже не начав разуваться, застываю после первого же шага, когда осознаю, что не доставала ключи. Входная дверь открылась в ту же секунду, как моя рука на автомате надавила на алюминиевую ручку.

От ощущения чьего-то враждебного присутствия по моему телу начинают ползти мурашки. Мельчайшие волоски на коже встают дыбом. Я почти не вздрагиваю, когда в поле моего зрения попадает силуэт выходящего из моей спальни высокого мужчины в чёрном пальто. С растрёпанными, отливающими медью волосами и с серо-голубыми глазами, которым почему-то хочется верить, одетый в тёмный костюм, он излучает некий магнетизм и, не производя впечатление злого человека, тем не менее, выглядит странным, опасным и пугающим. Моя реакция не заставляет себя долго ждать. Неприятные ссадины и ещё только проявляющиеся, но уже довольно-таки заметные синяки неизвестного происхождения здесь по моим ощущениям совершенно ни при чём. Инстинктивно двигаясь назад, моё тело упирается в дверь, и в груди распространяется некая паника, стремительно заполняющая всё мое существо. Но я не отмалчиваюсь и надеюсь, что мой голос стабилен, спокоен и твёрд, и не передаёт моих настоящих эмоций и того, как я на самом деле обеспокоена.

— Вы кто? И как попали в мою квартиру?

Мне хочется вооружиться, чтобы в случае чего постоять за себя. Всё, что есть под рукой, это зонт, за которым я начинаю тянуться. В этот момент незнакомец поднимает руки вверх, будто сдаваясь, и этот его жест немного притупляет мою вызванную вторжением тревогу.

— Я понимаю, что полноценно вы видите меня впервые, но вам не нужно меня бояться. Я не причиню вам вреда.

— Кто вы? — настойчиво просто повторяю свой вопрос я, одновременно нащупывая так кстати оказавшийся в правом кармане телефон. Пусть из-за сенсорного экрана и отсутствия кнопок я и не смогу воспользоваться им вслепую, чтобы позвонить в полицию или кому-либо из тех, кого знаю лично, ощущение его в своей руке меня необъяснимо ободряет и поддерживает.

— Моё имя вам ничего не скажет, но, пожалуйста, не надо никуда звонить. Это ни к чему, — судя по всему, мои телодвижения, которые я скрывала, как могла, всё-таки не ускользнули от внимательного, словно сканирующего и пронизывающего взора. Замечание молниеносно заставляет меня отдёрнуть руку от аппарата сотовой связи. Возможно, не самая разумная реакция, но если вы действительно хотите что-то сделать, то не ждёте наиболее подходящего момента, а просто берёте и действуете, ведь так? Если бы мне собирались навредить, то вряд ли бы стали пускаться в длинные объяснения и подбирать самые подходящие и уместные слова. — Вы спасли меня вчера ночью, и я здесь, чтобы вас поблагодарить, и не более того. Вы сделали хорошее дело. Несколько безрассудное и глупое, но хорошее, — договаривает он, и я тут же понимаю, что конкретно произошло с его всё равно прекрасным лицом, и вспоминаю каждую, даже самую мелкую деталь вчерашнего вечера. Всё то, о чем подумывала рассказать Норе, но в последний момент решила этого не делать.

А именно то, как, услышав то, что не предназначалось ни для моих, ни для чьих бы то ни было ещё ушей, не считая себя равнодушным человеком, не смогла пройти мимо и проигнорировать чужую боль. Нас учат быть настороже, избегать угроз, неприятностей и проблем. Разумнее, не останавливаясь, было продолжить свой путь, пока о моём присутствии не стало никому известно, но мне бы хотелось, чтобы в подобной ситуации меня также выручили и помогли. Начинать нужно всегда с себя, и ноги сами привели моё тело на тошнотворные, дикие, берущие за живое и неприятные звуки ругательств, сталкивающихся кулаков и драки, и именно так я и оказалась там, где опасно. Инстинкт самосохранения будто отключился, попытка убедить себя не вмешиваться не принесла положительных результатов. Моему взгляду предстали двое крепко сцепившихся в рукопашной мужчин. Рассмотреть их не представилось возможным, но сомнений в том, кто в данный момент превосходит силой противника и является нападающим, а не жертвой, а кому, грубо зажатому у кирпичной стены переулка, остаётся лишь обороняться, у меня совсем не возникло. Тем временем, которое словно замедлилось и растянулось в пространстве, схватка становилась всё ожесточеннее и яростнее, а характерный шум громче. Притаившись в темноте, я словно ждала, что они, возможно, одумаются и остановятся, позабыв обо всём том, что толкнуло их на путь распри, и, обнявшись, помирятся. Но когда в свете выглянувшей из-за облаков луны я заметила лезвие неожиданно ярко блеснувшего ножа, то поняла, что больше ждать нельзя. От меня, вероятно, зависела жизнь человека, и вследствие этого моё дальнейшее промедление несло в себе настоящую угрозу для попавшего в западню человека. Мне часто говорят, что, как дочь полицейского, я обладаю, пожалуй, слишком обострённым чувством справедливости, наверняка проникшим в мои гены ещё при зачатии. Не в силах по-прежнему оставаться безучастной, в какой-то момент я осознала, что в моих руках оказалась стеклянная бутылка минералки.

Это было не совсем внезапное решение. Оно являлось почти стопроцентно обдуманным и взвешенным, но, тем не менее, я всё равно несколько неожиданно для себя самой обнаружила, что занесла её над головой выхватившего холодное оружие мужчины, а потом обрушила тару вниз. Едва успев обернуться и кратко взглянув на меня расширившимися в немом удивлении неприятными холодно-карими глазами, он тут же потерял сознание и упал на грязный и мокрый после недавних проливных дождей асфальт. Бутылка выпала из моей внезапно ослабевшей правой руки, а я сама впервые за последние несколько минут сделала полноценный вдох, одновременно уловив на себе изучающий взгляд, и тут же вспомнила, что здесь, помимо меня, не считая поверженного, есть и ещё один живой человек, с помощи которому для меня всё и началось. Он мог оказаться кем угодно, но я бы вряд ли простила себе просто уход, предварительно не убедившись, что он относительно в порядке. Совершенно не размышляя и действуя абсолютно инстинктивно, я даже протянула руку, чтобы позволить опереться на себя и помочь ему подняться и принять вертикальное положение. Но незнакомец справился сам, и только тогда, когда он выпрямился, я поняла, насколько он высок, и что наша разница в росте составляет никак не меньше десяти, а то и пятнадцати сантиметров.

— У вас всё хорошо? — я уже было собралась предложить вызвать скорую помощь и полицию, когда поверженный мною мужчина, неожиданно придя в себя, встрепенулся у наших ног и, сфокусировав свой взгляд на мне, удивительно ясным и чётким голосом, так не сочетающимся с его контуженным и несколько помятым видом, произнёс.

— Я тебя ещё найду, сучка. Можешь даже не сомневаться. Это однозначно был последний благородный поступок в твоей жизни.

— А ну заткнись, — фактически прорычал в ответ спасённый незнакомец прежде, чем наклонился и спустя некоторое время, похоже, вырубил его снова. Как именно это произошло, из-за темноты сказать я точно не могла, но подробности, как и то, откуда у него такие познания, меня и не волновали. Имела значение лишь пугающая угроза, которую я всё-таки услышала от начала и до конца и не собиралась преуменьшать её значение. Так ко мне вернулся временно ушедший инстинкт, призвавший спасаться и не оглядываться назад, и, словно очнувшись от некого транса, я незамедлительно повиновалась этому исходящему из самих глубин души призыву.

Я сбежала, каким-то образом не обронив свою сумку и магазинный пакет, и торопливо покинула ту мрачную и навечно напугавшую меня аллею. Нормализовать участившееся дыхание удалось, лишь оказавшись в своей прихожей и заперев дверь на все замки и даже цепочку, чего я в принципе никогда не делала, несмотря на три года проживания в квартире. Но я была напугана, всё моё тело дрожало, и, не понимая, что на меня нашло, и как я могла быть такой глупой и безрассудной, я была близка к полуобморочному состоянию. На улицах мегаполисах, к числу которых относится и Нью-Йорк, где я живу с самого своего рождения, случается всякое. Риск лишь возрастает, если, будучи в одиночестве и не имея сопровождения после наступления сумерек, ты позволяешь себе свернуть с оживлённых улиц туда, куда не достаёт свет фонарей. Но в какой-то момент мои мозги словно затуманились, мыслительный процесс прервался, и я фактически подставила себя под удар. К моему величайшему счастью, я в порядке и совершенно невредима, но произойти могло всё, что угодно. Меня накрыла приличная истерика. Мне едва удалось собрать себя по частям, чтобы добраться до комнаты, принять успокоительное, на всякий случай хранящееся в прикроватной тумбочке, и рухнуть в кровать. Купленные продукты так и остались валяться там, где я их бросила. Меня же это совсем не волновало. Больше не чувствуя аппетита и погружаясь в спасительный сон, я мечтала лишь о том, чтобы к утру мои благие намерения и то, каким ужасом они могли обернуться, просто забылись, как самый страшный кошмар. Ни за ночь, ни в течение дня этого, к сожалению, так и не произошло. Оказываясь на улице, я ощущала беспокойство и риск и неоднократно думала, что за мной следят. Мне мерещились нападение и похищение, а сейчас мой рассудок и подавно заполняется разрозненными картинками, соединяющимися в одно целое, и у меня нет ни малейшего представления, как это остановить. Но в то же самое время в груди поднимается злость и даже почти что ярость, и именно эти чувства и поглощают всё моё внимание. Как можно делать выводы об умственном развитии человека, совершенно ничего о нём не зная? Мы абсолютно чужие друг другу люди, а он уже позволил себе вынести вердикт, что я недалёкая, тупая и наивная? Ну уж нет.

— Так вот как вы благодарите? — задаюсь вопросом я, даже не пытаясь говорить тише и сдерживать собственные эмоции, прорывающиеся на поверхность. — Называя меня неразумной и глупой? Да кто вы вообще такой, что позволяете себе говорить так о тех, с кем едва знакомы? Вы меня не знаете. Собственно, как и я вас. Учитывая все эти вещи, это как минимум бестактно. А вообще вам лучше уйти.

— А ведь вы правы. Это, и правда, некрасиво. Вот только я не употреблял в ваш адрес ни одного эпитета из тех, что вы тут упомянули. Вы всё не так поняли.

— Да неужели? И в чём же именно я ошиблась?

— Да в моём к вам отношении! Глупы вовсе не вы, а принятое вами решение, ведь вы не знаете, куда влезли. Наверное, я и сам этого до конца не знаю, но в любом случае я вам благодарен, и, если что, вы можете на меня положиться.

— Нет, — немного придя в себя, качаю головой я.

— Что нет?

— Мне ничего от вас нужно. Но я хочу, чтобы вы немедленно ушли, пока я действительно не позвонила, куда надо.

— Хорошо, я понял. Не волнуйтесь. Считайте, что меня уже нет. Вы позволите? — спрашивает он, указывая на дверь. Я вспоминаю, что перегородила путь к единственному выходу из квартиры, и торопливо отхожу вправо, не сводя взгляда с незнакомца и внимательно следя за его осторожными передвижениями. Наверное, мне, и правда, ничего не угрожает, но собственный шумный выдох доносится до меня только тогда, когда за ним захлопывается сразу же запираемая мною дверь. Я обхожу все комнаты, заглядываю за двери и под кровать и, лишь убедившись, что здесь никого, возвращаюсь в прихожую, чтобы раздеться.

Тут-то на глаза мне и попадается золотая визитка, лежащая на тумбе для обуви, и, взяв её вмиг задрожавшими руками, я немедленно понимаю, кому она принадлежит. Это его визитка. Имя, выведенное аккуратным печатным шрифтом по гладкой поверхности. Оно кажется мне знакомым, будто где-то я его уже слышала, но в голову не приходит ничего конкретного. Не слишком-то это и важно. Я наклоняюсь и выкидываю прямоугольник твёрдого картона в корзину для бумаг под своим столом. Делая это, я не жалею о таких поспешных и опрометчивых с точки зрения рассудка действиях, но исключительно в силу того, что пока невероятна далека даже от мыслей об изменении собственного мнения.

Глава вторая

— Что вам от меня нужно?

Тело, забившись в угол дивана, непрестанно дрожит. Находись мой дом в районе, подверженном сейсмической активности, я бы даже решила, что началось землетрясение, настолько сильно ощущение, что эта моя реакция затрагивает и пол со стенами, но нет, вся окружающая обстановка стабильна, нерушима и тверда. Содрогаюсь здесь только я, и данная эмоция захлестнула меня, как только я отперла свою дверь, в этот раз без сомнений запертую, потянула её на себя, чтобы войти, и тут же почувствовала резкий толчок, заставивший меня лишь за одно мгновение оказаться внутри и почти лишивший эмоционального равновесия. Но по сравнению с тем, что я ощутила секундой позже, когда более-менее сконцентрировалась и разобралась в своих ощущениях, противоестественность того, как именно мне случилось оказаться в собственной квартире, занимает меня меньше всего. Я не просто не в безопасности среди привычных вещей и обстановки, я в ловушке, и единственное, что мне известно, так это то, что я, очевидно, попала в крупный и серьёзный переплёт. Обо всём остальном у меня нет ни малейшего понятия, но всё это совершенно не к добру. Об этом буквально кричит каждая клеточка моего тела, пока, фактически сжавшись в комок, я пытаюсь ещё больше уменьшиться в размерах, чтобы, возможно, стать невидимой и скрыться. Только это невозможно, и не потому, что я строго ограничена в передвижениях скотчем, верёвками или какими-либо другими сдерживающими приспособлениями. Просто время безрассудной отваги прошло, но даже если бы она и обуяла меня вновь, как в тот вечер в аллее, мне вряд ли удастся преодолеть хотя бы половину пути до двери, не говоря уже о том, чтобы выбежать в подъезд и достучаться до кого-нибудь из соседей. Если и существуют такие ситуации, когда лучше сидеть и не рыпаться, то сейчас как раз одна из таких и есть. Геройствовать совершенно не время, и, как будто это возможно, я послушно оседаю ещё ниже, словно куда-то проваливаясь, пока на стеклянный столик перед мной плавно опускают сотовый телефон. Ситуацию явно контролирует тот, что подталкивает его ближе ко мне, в то время как его выглядящий более миролюбивым приятель стоит поодаль. Сказать, что меня передёргивает от вида совершенно не тёплых противно-серых глаз, обозревающих моё тело с головы до ног, это здорово преуменьшить сгущающиеся краски и моё истинное положение.

— Не придуривайся, крошка. Ты знаешь, зачем мы здесь.

— Чтобы убить?

Удивительно, но мой голос даже не вздрагивает, когда я позволяю мысленному вопросу превратиться в слова. Слыша звучание каждой буквы, покидающей мой рот, лишь сейчас с безукоризненной ясностью, не подлежащей сомнению, я понимаю, для чего всё это. Я не забыла, что именно смертью мне и угрожали, но вряд ли действительно серьёзно ждала, что меня отыщут. Я не думала об этом, ведь искать незнакомца в большом городе это всё равно что прочёсывать стог сена в стремлении найти единственную потерянную иголку. Но теперь уже слишком поздно вспоминать выброшенную визитку и момент, когда я проявила себя, как сильная женщина, и отвергла того, кто из нас двоих, пожалуй, действительно является таковым. Джейдена. Джейдена Мура. Побитого, покалеченного и ничем мне не обязанного, но всё равно пришедшего и пытавшегося убедить, что я и понятия не имею, во что ввязалась. Я не поверила и не задумалась над его словами даже на секунду, и просто прогнала, а теперь совершенно заслуженно пожинаю плоды своего безумия. Он был прав, я глупая и легкомысленная, и поэтому меня ждёт преждевременный, но неотвратимый конец.

— Мы не убиваем. По крайней мере, тебе точно нечего бояться. Просто посмотри на экран. Узнаёшь того, кто слева?

Я не особо им и верю, но делаю так, как было велено. Моему взгляду предстаёт Джейден. Точнее, более молодая и безмятежная его версия, по которой и не скажешь, что она замешана в чём-то таком, что привело её в тот переулок, где мы и встретились. Мне остаётся только догадываться, что с ним случилось спустя годы после того, как была сделана эта фотография, но это однозначно Мур. Он запечатлён вместе с мужчиной более крупного телосложения на вид несколько старше, и этот человек отдалённо и смутно напоминает мне того, кого я огрела бутылкой по голове. Я почти не смотрела на него и потому не могу быть твёрдо уверенной, да и темнота порядочно затруднила опознание. Но сомнения на пустом месте не возникают. Если это, и правда, он, то всё очень и очень плохо. Не столько из-за того, что я невольно оказалась втянутой в чьи-то криминальные или приближённые к таковым разборки, сколько по той причине, что эти двое, искренне, лучезарно и широко улыбаясь на камеру и соприкасаясь телами, в то время как Джейдена обнимает правая рука, возможно, его друга или даже брата, были явно очень и очень близки, а что теперь?

Фигурально выражаясь, между ними пробежала чёрная кошка, что само по себе неправильно, не говоря уже о распри, замешанной на крови, страданиях и ненависти. Всё это лишь мои догадки, а больше никакой информации и уж тем более чётких фактов фото не даёт. Мне не остаётся ничего другого, кроме как поднять глаза и постараться принять максимально нейтральное выражение лица, которое бы не выдало мои истинные эмоции. Не нужно обладать самым большим коэффициентом умственного развития, чтобы понять одну простую и очевидную истину. Кем бы он ни был и чем бы не занимался в настоящий момент времени, этот Мур в опасности, и в долгосрочной перспективе моё враньё вряд ли ему поможет и убережёт, но у меня есть только ложь. Это единственное оружие, которым я владею, а лучшие обманы на девяносто процентов состоят из правды, и это мне вполне подходит, ведь Джейдена я знаю не более, чем на десять.

— Нет, — качаю головой я, почти молясь о том, чтобы выглядеть уверенно и убедительно. Должно быть, моих усилий оказывается недостаточно, потому что, вмиг оказавшись подле меня, моё тело агрессивно бросают на пол. Сдирая кожу на коленках о деревянную поверхность, я пролетаю несколько десятков сантиметров до тех пор, пока не ударяюсь лицом о нижнюю часть телевизионной тумбы.

Из глаз брызгают слёзы боли, и я подозреваю, что у меня как минимум рассечение губы, но думать об этом не время. В ожидании избиения я вся съёживаюсь и закрываюсь руками, и краем глаза даже улавливаю движение, но мне не одолеть того, кто беспощаден, жесток и безжалостен. Когда мои волосы сжимают прямо у самих корней, запрокидывая мою голову назад, это ощущается так, будто я вот-вот лишусь сознания и упаду в глубокий обморок. При этом из груди вырывается шипящий стон, но он обрывается так же быстро, как и зародился, едва моя скула принимает на себя удар сжатого кулака, который отдаётся и в нос, и в рот. Кровеносные сосуды неминуемо повреждаются и разрываются. Мокрый поток ржавчины устремляется прямо в глотку и в межзубные промежутки. Меня вполне может стошнить. Я нахожусь буквально на грани, что сопровождается головокружением, подскочившим давлением и шумом в ушах. Но чувство удушения пропадает одновременно с исчезновением грубой хватки. Начав различать голоса, в попытке понять, что происходит, я полагаюсь исключительно на них и свой слух, потому как слишком боюсь открыть зажмуренные глаза и доверить им ориентацию в пространстве и нынешней ситуации.

— Ты перегибаешь, Луис. Босс сказал её не трогать. Она должна быть живой и невредимой, иначе ничего не выйдет, а у неё уже течёт кровь.

— Да она же врёт! Она однозначно что-то знает, и я выбью из неё всю правду, чего бы мне это не стоило, а босс мне ещё спасибо скажет.

— Я серьёзно, Луис. Лучше остынь. Нам было велено задать ей пару вопросов и только, ну, возможно, ещё припугнуть, а ты что, смерти её хочешь? Снова загреметь на нары? Опять оставить меня одного, брат?

— Этого не повторится, Райли. Я же обещал.

— Тогда иди вниз и дай мне с ней закончить.

— Я только возьму свой телефон.

— Я сам возьму. А ты отправляйся и жди меня на улице.

Сразу после до моих ушей доносятся звуки удаляющихся шагов и хлопнувшей двери, но это не путает мои мысли. Меня не оставили в покое. Самое страшное, возможно, ещё далеко не позади. Я заставляю себя открыть глаза, и привыкнуть к свету после продолжительной тьмы удаётся как раз к тому моменту, когда в поле моего зрения появляются начищенные до блеска чёрные ботинки. Но это совсем ничего не значит. Можно сдувать с себя пылинки и наводить лоск на свой внешний облик, но внутри оставаться гнилым человеком и вообще быть тем, от кого стоит держаться подальше. Я напоролась именно на таких, и, хотя несколько неприятные ощущения заставляют болезненно ныть, кажется, каждую клеточку моего частично травмированного тела, мне приходится более-менее разогнуться и выпрямиться, чтобы видеть то, что будет происходить. Это иррационально и глупо, то, что противоположные по своей гамме чувства во мне вызывает один и тот же представитель человеческой расы, но, тем не менее, я вроде как благодарна этому Райли за как минимум временную передышку в экзекуции, начатой его ближайшим родственником.

— Так что же нам с вами делать, мисс Кимберли Дейвис?

— Я, и правда, не знаю этого человека, — еле-еле выговариваю я, испытывая трудности с дыханием и чувствуя, как где-то в грудине встал некий комок. Сумасшествие и безумие, но, когда внутри вспыхивает вопрос, реально ли успеть залечить синяки и прочие видимые повреждения, которые определённо проявятся, меньше, чем за неделю до конференции, мысленно я не приемлю никакого другого исхода, кроме всецело положительного. Я должна там быть, ведь от этого зависит моя карьера и то, будет ли она развиваться, и точка. Возможно, учитывая все обстоятельства, так способен рассуждать лишь умалишённый человек. Но мою тревогу притупляет либо адреналин, который присутствует во мне наравне с ней, либо услышанные красноречивые фразы, либо всё это вместе в одинаковых долях.

— Ладно. Но если вдруг встретишь его, ну, чисто случайно, то передай, что лучше бы ему не дурить, пока мы ещё хотим по-хорошему. Иначе же… Что ж, иначе будет только хуже. И прости моего брата. Его иногда заносит. Ну а я зайду завтра. В это же время, хорошо? Надеюсь, ты будешь дома.

Звучит, как вопрос. Меня передёргивает от явного подтекста об отсутствии на самом деле необходимости в одобрении и осознания, что всё сказанное в первую очередь было обращением ко мне. Не к Джейдену, которого здесь нет, да и не может быть, а ко мне. Это я не должна дурить, ведь через двадцать четыре часа они придут снова, и мой сегодняшний ответ их уже ни за что не устроит. Побег — это тоже совершенно не выход. Да и некуда мне бежать. Теперь это точно угроза, мощная и подлинная. Не сомневаясь, что при необходимости её приведут в действие, я дышу через раз, если даже не реже, когда всё же остаюсь одна. Меня не заботит ни не запертая на замки дверь, ни кровь, по-прежнему идущая из носа и оставляющая на полу кровавый след, ни желание, чтобы боль хотя бы ненадолго ушла. Кажется, передвигаясь ползком целую вечность, в конечном итоге я всё-таки добираюсь до бумажной урны. Силы уже на исходе, когда мне удаётся опрокинуть её и среди всего мусора отыскать нужный прямоугольник. И тем более их почти нет к моменту возникновения гудков, но когда они наконец сменяются голосом, я понимаю, что до сих пор жива. Слаба, но жива, а значит, ещё могу себя спасти, и имя с золотой визитки — это единственное, что снова и снова шепчут мои пересохшие и пропитавшиеся алой жидкостью губы.

— Джейден… Джейден… Пожалуйста, помогите.

Глава третья

Я и не думал, что всё так получится. Не думал, что буду расти, ощущая себя посторонним и лишним в своей же собственной семье, по идее призванной меня исключительно оберегать и любить. Не думал, что, взрослея, начну ненавидеть своего брата всё больше и больше с каждым днём, да и родителей порой тоже за то, что они всегда предпочитали его. Не думал, что однажды их жизни слишком рано оборвутся, а у меня не останется никого, кроме него. Не думал, что всё равно прочно обосновавшееся внутри некое чувство привязанности заставит меня ступить на кривую дорожку и приведёт прямиком за решётку. Не думал, что окажусь по ту сторону колючей проволоки, а освободившись, сложу свою новую жизнь из руин только для того, чтобы понять, что прошлое всегда ждёт возможности напасть и вновь всё разрушить. Не думал, что мой собственный старший брат, каким бы он ни был, превратится в совсем отъявленного негодяя и законченного подонка, у которого более нет ничего святого, не брезгующего шантажом, угрозами и применением физического насилия. И уж точно не думал, что, когда это произойдёт, невольно подставлю абсолютно постороннего незнакомца и заставлю его расплачиваться наравне со мной. Но самое страшное вовсе не это, а то, что он это она. Красивая без всяких дополнительных ухищрений, что не скрыла даже почти кромешная темнота, и по определению слабая и беззащитная.

Даже в самом кошмарном сне мне не могла присниться прочно сложившаяся в данный момент реальность. Существовало множество причин ожидать именно такого развития событий, при котором совершенно невинный человек, просто оказавшийся не в том месте и не в то время, окажется жертвой, козлом отпущения и разменной монетой в войне, чьей сути даже не знает и потому не понимает. Предлагая свою помощь, я делал это в большей степени на всякий случай, а не в силу осознания того, что она действительно понадобится. Это меньшее, чем я мог ответить в качестве благодарности за однозначно спасение, ведь относиться к случившемуся как-то иначе просто неправильно, собственно, как и нарушать границы частной собственности в ходе взлома и незаконного проникновения. Но я должен был увидеть неравнодушного гражданина ещё раз, посмотреть на него уже при свете дня, выразить свою признательность, предупредить о возможных последствиях импульсивного вмешательства и заверить, что при необходимости на меня можно рассчитывать.

И я сделал всё это, но одновременно и перешёл черту, которую переступать точно не следовало. Я говорю вовсе не о моменте, когда перешагнул через порог пустующей в тот миг квартиры. Мне нужно было удержаться во что бы то ни стало и не проходить дальше кухни, где я позволил себе чашку чая, потому что больше не мог терпеть сухость в обезвоженном горле. Я честно старался себя уговорить, мысленно твердя, что это неуместно, плохо и некрасиво во всех отношениях, но в конечном итоге вопреки всем недюжинным усилиям всё-таки не устоял и сам не заметил, как именно проигнорировал запретную черту и оказался в спальне. Говорят, любопытство сгубило кошку, но, несмотря на все подобные предостерегающие мудрые фразы, бурлящие в моей голове, сил противостоять ему и начисто отвергнуть у меня не нашлось. Я рассуждал, что хочу узнать лишь имя своей спасительницы, которое осознанно попросил мне не сообщать, ведь, пройди она мимо по своим делам и не поучаствуй в моей судьбе, Трэвис бы вряд ли остановился. Кто знает, был бы я тогда сейчас жив. Это служило неким оправданием прикосновению к стопке с письмами на тумбочке у кровати. Но дальше я уже и не пытался искать и подбирать адекватных и разумных объяснений своим действиям.

Мне вовсе не нужно было брать в руки расставленные повсюду рамки с фотографиями и тем самым погружаться в жизнь девушки и её семьи, но я рассмотрел каждую из них. Несколько эпизодов из детства, совместные снимки с наверняка родителями, датированные самыми разными годами, и изображения с молодыми людьми различного пола, которые могли быть как друзьями, так и просто коллегами по работе, а кто-то из них и парнем. Но особенно моё внимание привлекла фотография Кимберли с, как мне кажется, её отцом. Ему нашлось место и на фото, где вместе с ними была запечатлена и женщина, которая, скорее всего, приходится ей матерью. Лишь на последнем снимке на поясе мужчины было чётко видно кобуру, а он сам, по крайней мере, на тот момент по роду деятельности являлся никем иным, как полицейским. Всё объясняла говорящая сама за себя форма. Когда-то осуждённые не горят желанием лишний раз контактировать с сотрудниками органов охраны правопорядка и даже всячески стараются избегать данных встреч. Хотя я и сидел совершенно заслуженно и ровно за то, в чём был однозначно виноват, служащие в полиции всё равно не самые любимые мною люди. Чтобы найти Кимберли и узнать адрес, я воспользовался помощью вращающегося в этой же области человека, но Тео частный детектив, а не коп. В любом случае я не просил его составлении целого досье. Мне кажется, что я где-то видел её отца, но прежде, чем мне как следует удалось покопаться в своей голове и понять, не обманчивое ли это ощущение, звук возвращения Кимберли заставил меня бросить всё то, что я делал, и немедленно убраться прочь.

Она испугалась, едва увидела, как я появляюсь в коридоре, и почти вооружилась зонтом. Мне явно не удалось полноценно её успокоить и притупить её тревогу, вызванную нашим внезапным столкновением, и я, разумеется, ушёл, но даже в условиях спешки и впопыхах смог оставить свою визитку, впрочем, не особо рассчитывая на возможный звонок. Первое впечатление, оказывается, не всегда верно, так я ещё и имел неосторожность намекнуть, что девушка глупая, и показал себя не с лучшей стороны, когда лишь стремился напомнить об осторожности в наше время. И с чего бы ей в таком случае связываться со мной? Мои слова показались оскорбительными и унизительными, особенно учитывая тот факт, что на безрассудный и смелый поступок её толкнуло исключительно неравнодушие и неспособность пройти мимо творящейся несправедливости, а значит, в вынужденном проявлении отваги есть и моя вина.

Не находись я в том злосчастном переулке, Кимберли просто продолжила бы свой путь, куда бы он её ни вёл. Её претензии насчёт того, как именно я выразил свою благодарность, были довольно-таки оправданы, но теперь ничего из этого уже не имеет особого и первостепенного значения, ведь отныне мои руки в её крови, а сама Кимберли так и вовсе выглядит безжизненной и ушедшей. Спасаясь от Трэвиса, я залёг на дно частично в соответствии с его же переданными мне познаниями, но мне вообще не стоило сдаваться так легко. Я ни в коем случае не должен был уходить и оставлять её одну, не удостоверившись в том, что она будет в порядке. Если за квартирой следят, то меня срисовали ещё на подступах к подъезду и уж точно задолго до того, как я фактически ворвался в помещение через незапертую дверь, которую в этот раз уже не пришлось тихо и не привлекая внимания открывать. Если же Трэвис и отозвал своих людей, то он всё равно так и так скоро узнаёт, что я в деле. Сострадание и отзывчивость всегда, сколько я себя помню, были моей ахиллесовой пятой.

— Кимберли… Кимберли, вы меня слышите?

Увидев её ещё от двери благодаря попавшим в поле моего зрения ногам, облачённым в колготки бежевого оттенка, я склоняюсь над ней, распростёртой на полу гостиной в противоестественной для меня позе. С побагровевшими на кончиках в остальном каштаново-коричневыми волосами Кимберли по-прежнему неподвижна. Я не могу не понимать, что при внезапном улучшении состояния она, вероятно, придёт в ужас, почувствовав чужие прикосновения, но, тем не менее, вынужденно дотрагиваюсь до её шеи. В моей груди мгновенно теплеет, когда пальцы улавливают пульс. Слишком давно в силу разных причин не ощущая подобных эмоций и порой даже задумываясь, а жив ли я ещё, или все органы, отвечающие за их проявления, уже давно атрофировались, сейчас я почти пугаюсь охватившего меня облегчения. Находись я в вертикальном положении, оно бы подогнуло мои ноги и лишило моё тело опоры. Но в данный момент всё ограничивается потемнением в глазах, и вслепую мне приходится вытянуть руку вперёд, коснуться ею телевизионной тумбы, у которой и бросили страдать Кимберли, и опереться на всю поверхность ладони, лишь бы от эмоционального перегруза не рухнуть туловищем прямо на девушку. Голова немилосердно кружится, и я не различаю ничего вокруг себя. Но среди всей это неразберихи пронзительно ясно и неожиданно чётко нужный вектор для возвращения в реальность помогает найти осторожное и робкое, но яркое и убедительное прикосновение к задней части шеи. Распухнув свои до того прикрытые глаза, я оказываюсь оглушён предостерегающей от поспешных действий вспышкой, когда осознаю, что Кимберли пытается приподняться и сесть. Но она может быть травмирована, и в этом случае двигаться ей никак нельзя. Даже прежде, чем эта информация успевает превратиться в команду, исходящую из мозгового центра, моя рука уже останавливает, возможно, повреждённое тело, эффективно и плодотворно ограничивая его дальнейшие перемещения. Кимберли послушно замирает, находясь не в силах преодолеть моё сопротивление. В её взгляде возникает полнейшее недоумение, и, затратив некоторое время на поиск сбившегося под воздействием стресса дыхания, я наконец обращаюсь к ней:

— Не двигайтесь.

Мне уже известно, что, наверняка будучи во всех смыслах независимой, она не переносит, когда ей дают советы и в некотором смысле повелевают. Но, невзирая на это, мои слова определённо звучат не как просьба, а фактически содержат в себе приказ. Я со всейсерьёзностью осознаю, что такой подход может быть снова воспринят в сугубо отрицательном ключе, однако этого не происходит. Неужели всё настолько плохо, что Кимберли совершенно не в силах кому-либо перечить? От бесстрашия и смелости во взгляде не осталось и следа, а пылающий огонь и жажда жизни в глазах будто потухли, и я словно задыхаюсь от ощущения толчка в грудь, вызывающего понимание, что всё это исключительно моя вина и ничья больше.

— Давно вы здесь?

— Не очень. А вы… вы как?

— Они… они уже были здесь, когда я пришла, и сказали… сказали, что вернутся завтра. Один из них так точно, — дрожащим голосом еле-еле выговаривает Кимберли, и при этом её зубы стучат друг о друга, пробуждая в ней воспоминания, которые, я думаю, она хотела бы забыть, а во мне тошнотворные ощущения в желудке, поднимающиеся и в пищевод, но я проглатываю их и концентрируюсь на ней.

— Постарайтесь забыть.

— Я… я не смогу…

— Прямо сейчас это, разумеется, невозможно, но со временем у вас всё получится, а пока вы должны кое-что сделать.

— Снова что-то для вас?

Неожиданно резко подняв свой взгляд с испепеляющей яростью в нём на меня, она, не моргая, смотрит в мои глаза, в глубине души, наверное, задаваясь вопросом, за что ей всё это. Я не отворачиваюсь и не отгораживаюсь от такого пристального взора, потому что он и эмоции в нём совершенно мною заслуженны. Уверен, она уже жалеет, что проявила сопереживание и участие. Но, что бы ни произошло дальше, теперь я никуда не уйду.

— Нет, для себя. Сделайте глубокий вдох и выдох.

— Да что даёт вам право опять мною командовать?

— Просто сделайте, как я говорю, и всё. Если будет больно, значит, внутренние повреждения не исключены. Если ничего такого вы не почувствуете, то я оставлю вас в покое.

Вздохнув, Кимберли наконец делает то, о чём я её и попросил. Её грудная клетка расслабленно приподнимается и опускается. В языке тела ничего не свидетельствует о зарождении болезненных ощущений. Мои догадки о том, что поводов для переживаний нет, подтверждаются мгновением позже.

— Я чувствую себя, как обычно, но они меня и не били.

— Засохшая кровь именно об этом и свидетельствует, да.

— По крайней мере, по животу и телу.

— А они это? Впрочем, неважно. Лучше скажите, можете ли пошевелить пальцами.

— Да, вполне.

— Тогда, думаю, всё хорошо. Нос также не выглядит сломанным.

— А откуда вы всё это знаете?

— Мой… мой отец был врачом, — обычно я не говорю об этом даже с теми, кого знаю не первый год, потому что вспоминать тот день и час, когда я стал сиротой, по-прежнему слишком больно. С тех пор уже минуло без малого шесть лет. Но какой-то причине в этот самый момент слова совершенно легко и без всяких раздумий слетают с моего языка. Тогда мне было двадцать. Совсем не маленький ребёнок. И, тем не менее, даже спустя всё это время я не чувствую себя оправившимся от потери. Говорят, что время лечит, но по моему скорбному, печальному и трагичному опыту это утверждение далеко не всегда является правдой.

— А кто он сейчас?

— А сейчас его нет.

— Простите… Мне не следовало спрашивать. Я сожалею.

— Вам не за что извиняться. Вы не виноваты. Его не стало не из-за вас.

— Но всё-таки я…

— Всё, правда, хорошо, и вообще нам лучше вернуться к вопросу вашего самочувствия.

— Я в порядке, и, знаете, я рада, что вы здесь. Спасибо вам за это.

— Но?

— Что «но»?

— Уверен, вы что-то недоговариваете.

— Вовсе нет. С чего вы взяли?

— Кимберли.

— А вы ведь правы. Простите за то, что я сейчас скажу, но всё это из-за вас. Конечно, я и сама влезла, и всё-таки вы всему виной. Избавьте меня, пожалуйста, от своих проблем. Разбирайтесь с ними сами.

— Так вот вы как теперь заговорили?

— Да, так, и вообще я вас больше не задерживаю.

— О чём вы говорите?

— Вы пообещали, что оставите меня в покое. Так вот, теперь, когда мы установили, что я цела, и мне не требуется медицинская помощь, в вашем дальнейшем присутствии нет необходимости.

— Ну да, конечно. А что, по-вашему, будет завтра?

— Я… я не знаю. Ещё не думала. Но мой отец полицейский. Он сможет меня защитить. Вам вовсе не нужно обо мне переживать. Вы вполне можете вернуться к своей жизни.

— Хотел бы я, но уже ничего не получится.

Я говорю слишком тихо для того, чтобы Кимберли услышала, одновременно обдумывая то, что её отец действительно тот, за кого я его и принял, и очевидно и по сей день остаётся верным однажды выбранному призванию. Для меня всё это не слишком хорошо. Встрепенувшись, она подталкивает своё тело вверх, занимая сидячее положение, в то время как моя правая рука по-прежнему выпрямлена с левой стороны от неё. Эмоции поутихли, градус напряжённости спал, и я не нахожу враждебности в карих с зелёными вкраплениями глазах, а обнаруживаю лишь усталость, отголоски страха и полнейшую растерянность, что наталкивает меня на мысль, что Кимберли не особо и хочет звонить своим родителям и посвящать их в возникшие у неё неприятности. Возможно ли, что они недостаточно близки? Или таким образом она просто желает их обезопасить? С чем бы это ни было связано, я думаю, что если бы она считала приемлемым данное действие, то ни за что не связалась бы с незнакомцем, который и навлёк на неё откровенную беду. Но я не в состоянии остаться, если меня только и делают, что прогоняют, и старательно отвергают так настойчиво предлагаемую поддержку. Нельзя что-либо делать насильно и против воли. Кимберли не нужны дополнительные проблемы, которые лишь будут расти в геометрической прогрессии в том случае, если я останусь. Ей просто необходимо преодолеть себя и переступить через ограничивающие причины, в чём бы они не состояли, и позвонить отцу. Довериться тому, кто точно сделает всё правильно и не навредит. Я же вовсе не тот человек, а клеймо судимого точно не прибавит мне очков в её глазах и в конечном итоге заставит посмотреть на меня, как на прокажённого, с чем я и по сей день периодически продолжаю сталкиваться. Придя в себя, я встаю и уже двигаюсь на выход и из комнаты, и из жизни Кимберли, когда до моих ушей доносится смутный всхлип. Это мгновенно заставляет меня обернуться, и я вижу закрывшую руками лицо девушку в попытке спрятать, вероятно, катящиеся по щекам слёзы. Но соответствующие звуки не утаить. Тяжело вздохнув, я возвращаюсь обратно, потому что, что бы о себе не думал, не могу никак иначе.

— Почему вы плачете?

— Потому что хочу привести себя в порядок, но даже не уверена, что у меня хватит сил добраться до ванной. Потому что мне страшно за свою жизнь. Потому что боюсь того момента, когда вы выйдете за дверь и больше не вернётесь. Потому что на самом деле мне больше не на кого положиться, ведь им просто нужны вы. Предполагаю, что вы в опасности, но сейчас это можно сказать и обо мне, и, хотя я вас совсем не знаю так же, как и вы меня, возможно, только лишь возможно, что нам стоит объединиться…

— Тогда что с вами не так? Откуда это неспособность признать свою нужду в помощи и попросить о ней?

— Я полагаю, что не люблю зависеть от кого-либо. Мне тут же становится неуютно, а приятного в этом мало.

— Что же нам тогда делать? — теперь понимая Кимберли и то, что движет ею по жизни, намного лучше, спрашиваю я, при этом, пожалуй, неосознанно протягивая свою руку. Жест не остаётся незамеченным. Девушка, смотрящая на меня снизу вверх ввиду того, что я стою, а она до сих пор сидит, переводит взгляда с моего лица на ладонь. Я будто слышу разрозненные мысли и колебания в них, пока всё не заканчивается первым всецело осознанным контактом кожа к коже, когда Кимберли опирается на мою ладонь и, немного покачнувшись, оказывается на своих двоих. Быть может, это и преждевременно, но, помимо тепла, передающегося от тонких по сравнению с моими пальцев, я чувствую ещё и доверие. Как преподнесённый дар, получить который уже и не ожидаешь, это ощущение лучше всего прочего окончательно убеждает меня остаться.

Глава четвертая

Мои ожидания по поводу себя же самой совершенно оправдываются. Я ощущаю подступающий дискомфорт, как только меня усаживают на бортик ванной, и смоченный водой ватный диск впервые касается моего лица, стирая кровь и запёкшиеся красные пятна отовсюду, где они только есть. Мне, и правда, не особо уютно, когда приходится вынужденно кого-то затруднять, и моё тело незримо, но очевидно и внутренне ощутимо превращается в сплошной комок нервов, пока Джейден… мистер Мур уверенно, как будто прежде делал это сотни раз, и мой случай далеко не первый, но при этом едва касаясь, очищает мою кожу от следов нападения, которому я подверглась. Я, признаться, не сильно и верила, что он придёт по первому же моему зову, ведь накануне обращалась с ним не очень-то и дружелюбно, да и сегодня моё отношение периодически желало оставлять лучшего, но вот он здесь. А я, хотя ещё минуту назад и смотрела исключительно в отделанную синей плиткой стену перед собой, всё-таки перевожу взгляд на его лицо. Некоторая робость никуда не исчезла. Мне хочется стать невидимкой или как минимум уменьшиться в размерах. Но гораздо больше я желаю вновь почувствовать себя в безопасности, а для этого мне ни в коем случае пока что нельзя оставаться одной. И ещё меньше можно отталкивать его, как я делала это ещё совсем недавно. Да, я совсем ничего о нём не знаю, и во мне он также видит незнакомку. То, что ему случилось немного разоткровенничаться об явно погибшем при неизвестных обстоятельствах отце-враче, скорее всего, и научившем его всему тому, что он знает об оказании первой медицинской помощи, было не иначе, как случайностью, и не сделало нас вмиг близкими людьми. Нам придётся серьёзно поработать над возведением мостов, если мы действительно решили держаться вместе. Я-то в себе точно разобралась, но, возможно, с ним не всё так просто и однозначно. Несколько колеблясь, я позволяю простому на первый взгляд вопросу сорваться с моих неприятно саднящих губ.

— Вы ведь останетесь?

— Пока мы во всём не разберёмся. Обещаю.

Он кивает, и в результате того, как в ходе смены положения угол падения света на его голову становится несколько другим, подчёркивая болезненный и противоестественный оттенок кожи там, где залегли синяки, и обозначались рассечения, я впервые вижу всё это так близко. Мне никогда не доводилось общаться с избитым человеком, а если я и узнавала о том, как жестоки порой бывают люди, от своего отца и о конкретных случаях, с которыми он лично имел дело, приезжая на тот или иной вызов, то всё в любом случае иначе, когда ты сталкиваешься с жертвой лицом к лицу, а не узнаешь трагичные подробности произошедшего с ней из чужих уст. Наличие собственного опыта делает всё реальнее и ярче и заставляет тебя искренне сопереживать, а не делать вид, что ты действительно болеешь за пострадавшего человека. Что-то внутри меня вынуждает моё сердце сжаться от приступа внезапной эмоциональной боли. Джейден… мистер Мур пострадал уж точно никак не меньше моего, а пожалуй, даже больше. В мгновение, когда он, выкинув окровавленные диски в урну, вновь поворачивается ко мне, моя рука в некоторой степени непредсказуемо для всего моего остального тела оказывается на его левой щеке. Он вздрагивает то ли от неожиданности, то ли от того, что интенсивность даже осторожного прикосновения на данном этапе превышает болевой порог во много раз. В его глазах сменяется множество разных эмоций, но, как мне кажется, среди них преобладает удивление, и одно лишь это подозрение толкает меня на то, чтобы позволить ладони задержаться и изучить раны на ощупь. Они выпуклые и опухшие. Хотя я и понимаю, что мои касания ничего не изменят и их не исцелят, пока сама природа всё не исправит, отчего-то еле-еле нахожу силы оборвать физический контакт. Нужно лишь время, а для льда уже поздно, и всё-таки свой, наверное, не совсем безобидный вопрос я задаю лишь из лучших побуждений.

— Сильно болит?

— Нет. Нет, уже нет.

— У меня где-то должна быть заживляющая мазь. Я могу поискать, если хотите.

— Не нужно. А вот вы ею воспользуйтесь.

— Всё настолько плохо?

— Да, но не с вами. А со мной.

— Что такое? Вам нехорошо?

— Да нет. Просто я нехороший человек. Вот и всё.

— Почему вы так о себе говорите? Я не думаю, что…

— Можете просто дать мне лишнюю подушку? Я устал и хотел бы прилечь на диване, если вы, конечно, не возражаете.

— Нет, но… Вы не голодны?

— Вряд ли я смогу сейчас хоть что-то съесть, но спасибо. Подушки будет вполне достаточно.

— Хорошо, вы располагайтесь, а я всё принесу.

Вообще-то я хотела бы поужинать с ним, поговорить, узнать о нём ещё хоть что-то, возможно, попытаться стать его другом и понять, что он намерен делать завтра, и где в этот самый момент буду находиться я, ведь с работы по вполне понятным причинам, вызванным в первую очередь моим обликом, мне, скорее всего, придётся отпроситься. Но в его планы, очевидно, ничего из этого не входит, и мне не остаётся ничего другого, кроме как, ощутив мгновенную потерю аппетита, выделить ему постельное бельё. Я вхожу в гостиную с подушкой и с достаточно тёплым одеялом, гарантирующим то, что даже в самую промозглую осеннюю ночь мистер Мур ни за что не продрогнет. Он это первый объект, который я замечаю среди всей обстановки комнаты, которую ещё сегодня утром, готовясь к новому дню, знала, как свои пять пальцев. Теперь же благодаря его присутствию она совершенно другая. Именно на нём, опечаленном, унылом и кажущимся одиноким и неприкаянным, автоматически и сосредотачивается всё моё внимание. Это ощущается так, будто я жила во мраке, а он, пусть и незвано, пришёл и осветил мою жизнь, и, несмотря на то, что это имеет все шансы стать самым большим моим заблуждением, я ему доверяю? Не знаю, как и когда успела возникнуть эта опасная эмоция, но да, доверяю, что уничтожает всякую вероятность того, что я просто устрою его на ночлег и уйду к себе. Моя свободная правая рука касается его левой руки ниже плеча, и Джейден… мистер Мур вздрагивает, как будто от ожога, но, кратко обернувшись, как-то сразу же сникает в спокойствии, вот только я не верю в его искренность. Оно больше напоминает смирение непонятно с чем, и вся моя душа переворачивается в беспощадном страхе, не меньшем, чем если бы что-то чисто теоретически угрожало моей семье, и вполне способном начисто лишить меня последних крох спокойствия, но прямо сейчас я о себе не беспокоюсь. Это подождёт до лучших времён.

— Послушайте… Вы не одни. Я вам, разумеется, никто, но, Джейден… Джейден, я здесь, с вами.

— Кимберли?

Он долго молчал, а поскольку его голос я пока не могу описать словами, потому что ещё недостаточно часто его слышала, чтобы досконально запомнить то, как он звучит, сейчас сказанное им вслух фактически оглушает, и причина вовсе не в том, что было произнесено моё имя. Просто нам друг к другу ещё привыкать и привыкать, и поэтому я и едва дышу в ожидании продолжения.

— Да?

— Я передумал. Если это вас не затруднит, я бы всё-таки поел.

— Совершенно нет, — незримо для него на моём лице возникает широкая улыбка, возможно, не влияющая благотворно на заживление микроскопических ранок и трещинок на губах. Но я даже не пытаюсь погасить её в зародыше, ведь мне так хотелось, чтобы Джейден сделал навстречу мне хотя бы один шаг. Теперь же, когда это произошло, любой отголосок физической боли воспринимается, как что-то незначительное по сравнению с размахом почти ликования от осознания, что, постаравшись открыться друг другу, мы вполне можем перейти от состояния нелюдимости и обособленности к некоторому единению что ли. Быть может, подобная необходимость вскоре и отпадёт, но пока обстоятельства остаются прежними и ещё не собираются меняться, надо ориентироваться по ситуации. А она в данный момент такова, что только с ним у меня есть возможность распутать этот непонятный клубок и распределить его отдельные нити по изначально отведённым им местам. — Я всё равно собиралась приготовить пасту и запечь курицу на ужин. Только это займёт некоторое время. Или я могу выбрать что-то другое.

— Не нужно. Курица вполне подойдёт, к тому же мы вроде бы никуда не торопимся.

— Но, быть может, вы…

— Я не настолько голоден, чтобы не подождать. Всё в порядке. Но, возможно, вам не помешает помощь?

— Для начала вы бы могли отдать мне своё пальто. Я уберу его в шкаф, — говорю я и так, сама того не ожидая, добиваюсь преображения мужского лица. Передо мной вовсе не стояло подобной цели, но его хмурое выражение сменяется широкой улыбкой, в то время как Джейден очевидно только благодаря моим словам замечает, что до сих пор не снял верхнюю одежду. Выглядя несколько смущённым этим фактом, он поднимается с дивана, пока я обхожу его, чтобы её взять. Кончики пальцев наших правых рук невольно соприкасаются, когда довольно увесистая ноша наконец оказывается в моей ладони. Я поглощена ощущениями от второго физического контакта и, пытаясь проанализировать их, в то же самое время понимаю, что смотрю в глаза Джейдена, а он также вглядывается в мои. Это длится долго, или, по крайней мере, так всё выглядит, но вот мы оба моргаем, и этот момент безвозвратно уходит, чтобы уступить дорогу следующим мгновениям жизни, которые тоже бесследно пройдут. Но в них я осознаю себя сначала определяющей пальто на вешалку, а потом переодевающейся в домашний костюм из офисной одежды, которая тут же отправляется в корзину для белья, и приступающей к приготовлению пищи, в то время как мистер Мур, избавившись от пиджака и засучив рукава белоснежной рубашки, по правую руку от меня приступает к нарезанию салата из выданных мною ингредиентов.

Мне бы следить за тем, всё ли он делает правильно, учитывая некоторую неуверенность в движениях и то, как в них проскользнула робость, граничащая чуть ли не со страхом, когда дело дошло до того, чтобы взять в руки нож. Но я вижу лишь основательно помятую ткань и вдруг начинаю кое о чём догадываться. У меня, разумеется, нет одежды, в которую он мог бы переодеться, да только дело совсем не в этом. Готова поспорить, что на нём по-прежнему тот же костюм, в который мистер Мур был облачён и вчера, и даже позавчера. Он в гораздо более бедственном с точки зрения загнанности в угол положении. Мне не дано знать, где находится его дом или место, которое его хотя бы частично олицетворяет, но я почти уверена, что последние два дня Джейден провёл далеко не там.

— Где вы были? — вмешиваюсь я своими словами в процесс создания продукта кулинарной мысли, и мистер Мур сбивается с ритма, но, громко вдохнув, после небольшой заминки возвращается к прерванному ненадолго занятию, как я подозреваю, явно не собираясь мне отвечать. Но так не пойдёт, и повторяемый мною вопрос ударяет по нему снова, на этот раз производя нужный эффект и давая понять, что настроена я вполне серьёзно.

— Был когда?

— Сегодня. Да и вчера тоже.

— Простите, но это вас не касается.

— Простите и вы меня, но мы с вами в одной лодке.

— Да нет, ведь им нужен я, а не вы, а вы просто оказались не в том месте и не в то время. Но это не значит, что мы будем говорить о личной жизни друг друга. Я не вмешиваюсь в вашу, и вы не спрашивайте о моей.

— Да не в вашей личной жизни дело. Просто вы определённо не только проводите дни в этих брюках и рубашке, но ещё и спите в них. Что случилось? Вы боитесь, что дома вас могут поджидать? Так это не проблема. Вы можете оставаться здесь столько, сколько потребуется, и я могу купить вам всё необходимое, да и…

— Я и сам могу позаботиться о себе, а вам тем временем не стоит выходить из дома, да и вообще завтра меня уже здесь не будет.

— И как это понимать? Что вы задумали?

— Неважно. Давайте просто закончим с приготовлением ужина и поедим.

Я киваю в согласии, временно смирившись с его нежеланием говорить. Часом позже мы в полном молчании поглощаем содержимое каждый своей тарелки. Он так и вовсе фактически уткнулся в неё, наверняка полноценно питаясь ещё до драки, которую я случайно прервала. Предполагаю, что, где-то скрываясь, он бы так и оставался там, если бы не мой звонок-крик о помощи. Я сглупила и ошиблась, что может стоить ему не просто всего, а целой жизни. Преимущественно возя пищу по керамической поверхности, я подпрыгиваю куда-то вверх, когда кухню заполняет звук отодвигаемых ножек стула.

— Вы уже закончили?

— Да, спасибо. Всё было очень вкусно.

— Тогда чаю? Или кофе?

— Считаю, что и то, и то на ночь вредно. Вы не возражаете, если я вас оставлю? В том смысле, что пойду в гостиную?

— Всё нормально. Отдыхайте. Доброй вам ночи, Джейден.

— И вам того же, Кимберли.

Шаги стихают, и, оставшись одна, я буквально заставляю себя доесть мясо, спагетти и ранее положенную себе порцию салата, а потом, убравшись и выключив везде свет, отправляюсь готовиться ко сну. Утром нужно будет позвонить на работу и придумать что-нибудь вразумительное, чтобы получить несколько дней отгула, но заверить, что в день конференции я буду на месте, готовая к перелёту и участию в её мероприятиях. Я сажусь на пуфик перед туалетным столиком. Всё-таки я должна себя увидеть, чтобы понять, реально ли залечить хотя бы физические раны до отъезда в Вашингтон. Я сознательно медлю, но в конечном итоге поднимаю глаза вверх, на своё отражение в зеркале, и пусть увиденное, конечно, оставляет желать лучшего, всё не так уж и прискорбно. Кровоподтёков нет, огромных синяков тоже, но царапины у носа, затронувшие и кожу щёк, противоестественны моему взору. Не желая расстраиваться ещё больше, я резким щелчком погружаю комнату во тьму и поспешно перемещаюсь в кровать, которая никогда вплоть до этого момента не производила на меня впечатление такой холодной и пустой.

Прежде согревающий плед словно промёрз. Тени, отбрасываемые ветками деревьев на пол и потолок, выглядят пугающими. И хотя разум упорно твердит, что через окно пятого этажа ко мне никто не проберётся, если только этот кто-то не владеет альпинистским снаряжением и соответствующей подготовкой, позволяющей подниматься по стенам, я нахожусь не в состоянии заснуть. Мне становится плевать, что всё, что скрывает моё тело, это ночная сорочка выше уровня колена, вообще-то больше демонстрирующая, чем прячущая. Где-то поблизости есть халат, но, не утруждая себя тратой времени на его поиски во мраке, я выхожу из спальни, и ноги сами ведут меня в сторону гостиной, диванного силуэта и Джейдена. Сумрак не мешает мне видеть чётко и различать другие предметы мебели так же, как и то, что его рост не позволил ему выпрямиться и вытянуть ноги, но обратиться к нему меня подталкивает не только обнаруженный факт тесноты и неудобства. Преимущественно всё дело в страхе перед нахождением наедине с самой собой, когда в квартире помимо меня есть и ещё один живой человек, и я знаю, просто знаю, что мне его в себе не задушить и не подавить.

— И вам не спится, да?

— Стоит закрыть глаза, и тут же начинает мерещиться всякое.

— И мне, знаете, тоже. И я подумала, что, может быть, вы согласитесь… хотя нет, это, наверное, вряд ли возможно.

— Что возможно? О чём вы пытаетесь попросить?

Неожиданно поднявшись и вмиг оказавшись выше меня, к чему я оказалась не совсем готова, хотя уже и определила, что в вертикальном положении мне с ним ни за что не сравниться, Джейден, взирающий исключительно в мои глаза и никуда ниже, внезапно прямолинеен. На одно мгновение, не ожидая такого напора, я теряюсь, но потом беру себя в руки и быстро, чтобы не передумать, озвучиваю совсем недавно посетившую голову мысль, при этом старательно избегая его взгляда и смотря куда угодно, но только не на него.

— Не могли бы вы поспать рядом со мной? Моя кровать куда просторнее и комфортнее этого дивана, и уверяю, вы даже не заметите, что я нахожусь на другой её стороне. Впрочем, неважно. Лучше забудьте. Это нелепо, неудобно и странно.

— Да.

— Видите, и вы считаете точно также.

Я уже потеряла всяческое понимание того, как вообще осмелилась предложить то, о чём только что тут говорила. Явление, которое бы неминуемо наступило, согласись он провести ночь не просто в одной комнате, но и в одной постели, совершенно несвойственно моей жизни. Я не состою в отношениях и никогда не жила ни с кем в гражданском браке, а сейчас абсолютно сознательно приглашаю мужчину в свою кровать. Пусть это не предполагает ничего действительно интимного, всё уже обстоит настолько лично, что в этом смысле дальше просто некуда. Но, о, Боже, как на уровне эмоций, инстинктов и чувств я всё-таки позволила возникнуть моменту, в котором наотрез позабыла о всяком смущении и сохранении границ личного пространства? Теперь же мне хочется как сквозь землю провалиться. Я поворачиваюсь, чтобы как можно скорее скрыться под собственным одеялом, каким бы холодным оно не казалось, и накрыться им с головой, лишь бы не видеть мрачного окна, но меня останавливает коснувшийся рикошетом спины голос.

— Да нет же. Да это да. Я побуду с вами, если вы, и правда, этого хотите, и в этом случае вам станет лишь спокойнее, — тихо, но уверенно и явно ни в чём не сомневаясь, говорит Джейден, и так начинается поистине самая неловкая ночь в моей жизни.

Глава пятая

Забудьте всё то, что я говорила. Прошедшая ночь оказалась совершенно не такой, какой я себе её представляла, и была вполне обычной и ничем не примечательной. Да, я не провела её в одиночестве и искренне полагала, что это наложит весомый отпечаток ещё на стадии засыпания. Но, к моему немалому удивлению, этого не произошло, а в остальном ночь тем и прекрасна, что во сне ты не несёшь сознательной ответственности за то, что делает твоё тело, какое положение оно занимает и в какие стороны перемещается, пока ты ворочаешься. Когда ты один, ты можешь делать всё, что хочешь, и даже если тебе никак не найти удобную позицию для сна, наутро тебя никто за это не осудит. Но всё совсем иначе, когда в кровати, помимо тебя, есть и ещё один живой человек, и всё становится только сложнее, если вы с ним едва знакомы, а он уже оказался в ней с твоего же разрешения исключительно из соображений удобства и комфорта. Разумеется, это не самая рядовая и привычная для меня ситуация, и всё-таки, казалось бы, что во всём этом предосудительного, если вы просто отдыхали и спали каждый на своей стороне, но тут-то и обнаруживается проблема. Всё, и правда, начиналось именно так, и, клянусь, мы даже не будили друг друга, сражаясь за одеяло, потому что у меня оно далеко не одно, но сейчас я готова как сквозь землю провалиться.

Едва проснувшись, я сразу же не ощутила никакой симпатии к тому факту, что мне слишком жарко. Пока мои глаза оставались закрытыми, я ещё могла списывать произошедшие изменения в температурном режиме на то, что в течение ночи просто основательно перегрелась под тёплой материей. Но всё изменилось ровно в ту же секунду, когда традиционно за несколько минут до сигнала будильника, заводить который я продолжала больше на всякий случай, чем в силу реальной на то необходимости, я зрительным образом поприветствовала новый день. День, когда впервые за всю свою трудовую деятельность мне придётся позвонить на работу и сказаться больной, но это будет чуть позже, а пока это день совершенно непривычных ощущений. Невольно, продолжая просто лежать, я анализирую их со всех сторон в попытке разобраться, а действительно ли они мне досаждают или же наоборот совершенно не противны? Чем дольше я думаю об этом и мысленно рассматриваю вопрос под разными углами, тем всё больше убеждаюсь, что объятия, наверняка окружившие меня совершенно неосознанно прямо поверх одеяла, вовсе не ощущаются, как нечто отвратительное. Но в то же самое время мне совсем не хочется это обсуждать, а именно этим всё может и закончиться, если, вдруг проснувшись, Джейден обнаружит то, что для меня уже не является секретом. Свои собственные руки, основательно прижавшие моё тело так близко к своему, что даже через два одеяла пряжка мужского ремня почти впивается мне в спину, вызывая страшный дискомфорт не от имеющего место данного факта, а от стыда, который я уже испытываю, просто прокручивая в голове вероятный диалог относительно всего происходящего. Мне этого точно не вынести. Как могу, осторожно, спокойно и без лишних движений я выбираюсь из обжигающей ловушки, оставаться в которой больше никак нельзя, и, взяв необходимые вещи, торопливо скрываюсь в ванной комнате. Это точно бегство, но мне нужно привести мысли в порядок, и более-менее, заодно переодевшись и позвонив на работу, я с собой справляюсь, да только слишком скорое столкновение с Джейденом, не иначе как ждавшем меня под дверью, срабатывает, как бумеранг. Я никак не ожидала увидеть его так рано, полагая, что он ещё поспит. Прижимая к груди телефон и скомканную ночную сорочку, я мысленно теряюсь и забываю, как двигаться, а в некое чувство меня приводит лишь заспанный и потому тихий голос.

— Доброе утро.

— Пожалуйста, только не говорите мне, что я вас разбудила.

— Да вовсе нет. Я и сам не привык долго спать. К тому же у меня дела.

— Что за дела? — спрашиваю я, глубоко в душе одинаково напуганная и тем, что он уйдёт, оставив меня без защиты, и перспективой того, что с ним что-то случится, а я даже не буду знать, куда он собирался и где может находиться. И то, и то в равной степени беспокоит, но ответное нежелание поделиться подробностями, учитывая, как они могли бы прояснить ситуацию и хотя бы чуточку облегчить мою жизнь, и вовсе ощущается как ножом по сердцу.

— Просто дела. Я скоро уйду, но сначала, если вы не возражаете, хотел бы воспользоваться вашей ванной комнатой.

— Конечно, нет. Если вы хотите, я могу и ваш костюм погладить.

— Вряд ли от этого он станет выглядеть опрятнее, но спасибо за предложение.

— Тогда я приготовлю завтрак.

— Как вам будет угодно, — отвечает Джейден и, едва я отхожу в сторону, скрывается внутри, с характерным щелчком замка запирая за собой деревянную дверь. Его настроение явно оставляет желать лучшего, и, о Господи, чисто теоретически он ведь может сделать с собой что-то плохое, а я даже не смогу до него добраться без помощи экстренных служб. Но когда спустя несколько мгновений тишину сменяет звук включённой воды и всплесков, я успокаиваюсь достаточно для того, чтобы пойти на кухню и заняться тостами, омлетом, беконом и свежевыжатым апельсиновым соком. Всё это уже на столе к моменту нерешительного появления Джейдена, но после пары шагов он останавливается, выглядя потерянным, если не сказать сломленным и уязвимым. Совсем измявшаяся одежда впечатления не улучшает, и всё это вместе заставляет меня испытывать неподдельную грусть, распространяющую свои корни по всему моему организму. Теперь я согласна на какое угодно большое количество неловких разговоров, во что вылилось бы полноценное совместное пробуждение, только бы не мучиться от незнания, что сказать. Но время вспять не повернуть, и мне остаётся лишь позвать мистера Мура к столу:

— Проходите и садитесь. Я не знаю, что вы обычно едите и что вообще любите, но приятного аппетита. Берите всё, что хотите, — говорю я, когда Джейден наконец-то опускается на стул напротив моего. Нас разделяет целая столешница, и хотя она не слишком велика, я уважаю его необходимость в дистанции и в наличии личного пространства и не собираюсь нарушать физические границы. Но всё во мне протестует против того, чтобы и в эмоциональном плане сидеть тише воды, ниже травы, и я знаю, что в принципе сильно долго не продержусь.

— Спасибо, Кимберли, но я непривередлив, и вам вообще не стоило столько всего готовить.

— Мне не было сложно. Скорее даже приятно. Заботиться о том, кто в этом нуждается.

Какое-то время мы едим молча, пока, снова подняв глаза, я не обнаруживаю, что в этот раз, в отличие от всех предыдущих, Джейден смотрит на прямо меня. Нечто в его взгляде таит озлобленность, но без единого признака агрессии. Подозревая, что ко мне это имеет самое незначительное отношение, я укореняюсь в своих мыслях, когда совершенно миролюбиво и даже с обескураживающей меня покорностью, как будто только так всё в его жизни и должно обстоять, он озвучивает то, о чём я догадывалась.

— Обо мне давно никто не заботится, и уж тем более я не помню, чтобы когда-либо слышал такие слова…

— Даже в лучшие времена?

— Даже тогда, — в его голосе снова ужасающее смирение. Быть может, это последнее, что ему нужно, но, вскользь подумав о своём детстве, подростковых годах и юности, в которых было всё, что я только могла пожелать, и прежде всего то, чего он по всей видимости был лишён, а именно любовь, внимание и уход, жалость эта неконтролируемо первая эмоция, охватывающая всё моё существо. Меня вполне могут послать куда подальше, ведь кому понравится вызывать в окружающих людях не самые положительные чувства в свой адрес. Пересаживаясь поближе к мистеру Муру, я игнорирую вероятные риски и одновременно забываю про своё намерение не вторгаться в его личное пространство. Сейчас важнее совершенно другое, а именно то, что порой, как бы ты ни храбрился, человеку нужен человек. Здесь же, кроме меня, никого нет, поэтому, на мой взгляд, всё кристально прозрачно и донельзя очевидно.

— Хотите я вас обниму?

— Ночью что-то было?

— С чего вы так решили?

— Из-за ваших слов. А ещё вас не было в кровати, вот я и предположил… Хотя если бы я, и правда, сделал что-то не то, вы бы вряд ли стали готовить мне завтрак.

— Да будет вам известно, что это здесь ни при чём. Быть может, у меня и есть недостатки, но даже при наличии весомого повода злопамятность не из их числа, и в любом случае вы не совершили ничего дурного.

— А что совершил?

— Я же сказала, что совершенно ничего, — качаю головой я, неосознанно опуская глаза вниз и отводя их в сторону, только мгновением спустя понимая, что это моё действие и выдало то, что произнесённые слова были не совсем правдой. Как результат, сильное, но ни в коем случае не болезненное прикосновение не застаёт меня врасплох, когда Джейден дотрагивается до моего подбородка, разворачивая его обратно к себе, и уже не даёт мне и шанса отвернуться, так проницательно смотря в мои глаза, что проникновеннее просто некуда.

— Кимберли? Я вас обидел?

— Да вы просто обняли меня, и всё! Конечно же, случайно и во сне, поэтому с этим всё в порядке, но мне показалось, что и вы нуждаетесь в том же самом, но уже как в сознательном решении при свете дня, — не кривя душой, выкладываю всё как на духу и на одном дыхании я. Возможно, я снова лезу не в своё дело, вмешиваюсь туда, где совершенно не нужна, а значит, он может не оценить этот мой жест и наотрез отказаться, даже не задумываясь о противоположном варианте, подразумевающем согласие, но зато моя совесть будет чиста. Я буду знать, что в данный момент времени сделала всё, что могла, чтобы человек и в отсутствие слов услышал, что я рядом, и мне не в чем будет себя упрекнуть. Всё остальное зависит никак не от меня, а от него. Всеобъемлюще только от него одного, ведь над чужими решениями, поступками и выбором совершенно никто не властен, и наша с ним ситуация не исключение, а лишь всецело подтверждает существующие неписаные правила жизни.

— Вам было неприятно?

— Нет, не было. Я просто проснулась и встала, чтобы в том числе и отпроситься с работы.

— И как? Удалось?

— Да, несколько дней у меня есть, — отвечаю я, впрочем, не упоминая конференцию и не уточняя, что не только пообещала работать на дому до того самого дня, но и сама не собираюсь её пропускать, но справедливо опасаясь развития начатого разговора и множества дополнительных вопросов.

По моим ощущениям они уже рождаются у Джейдена в голове, и я жду окончания их неминуемого производства, а вместо этого своей внезапностью мои барабанные перепонки как будто разрывает сигнал домофона, ломающий до того господствующую тишину на мелкие осколки, разлетающиеся по всем частям пространства и его углам. Я вздрагиваю, ведь, хотя сейчас ещё и даже близко не вечер, этот звонок явно не к добру, и вскакиваю, готовая немедленно сорваться с места и бежать, куда глаза глядят. Но, коснувшись моих обеих напрягшихся рук, Джейден молниеносно и предельно эффективно добивается выполнения поставленной перед собой задачи, тем самым усаживая моё взвинченное и неспособное на сопротивление, ослабленное несвойственными переживаниями тело обратно на стул.

— Тихо. Без паники. Это просто Тео, — поясняет он, но, если незнакомое имя и должно было всё объяснить, мне оно совершенно ни о чём не говорит. Ни о том, кто такой этот неизвестный Тео, так или иначе осведомлённый, где я живу, ни о том, кем он приходится Джейдену, ни о том, откуда и как давно они знакомы друг с другом. Всё это тайна, покрытая мраком, и я не могу не осознавать, что количество белых пятен и секретов совершенно не уменьшается, а лишь возрастает.

— Тео?

— Мой, можно сказать, друг. Он побудет с вами, пока я не вернусь. Вы сидите здесь, а я открою.

Джейден отлучается, и когда спустя некоторое время до меня доносятся звук открываемой двери и голоса, один из которых я слышу впервые в жизни, я без всяких размышлений понимаю, что мне пора выйти. Вопреки сказанному сидеть здесь и дальше будет совершенно неправильно. В моей квартире находится впервые вошедший в неё человек, и, как ни крути, не поприветствовать его лично это верх невежливости. Нам, возможно, придётся провести наедине не один час, что вообще-то не очень меня и устраивает, как решение, которое принимала не я. Но в том числе и по этой причине мне следует появиться в прихожей, пока Джейден ещё не успел уйти. Это единственный шанс его перехватить и немного поговорить до того, как он покинет мою квартиру, скрывшись в неизвестном направлении.

— Можно вас на минутку? — выглянув в коридор, обращаюсь к нему я, одновременно с этим за неимением пока других вариантов кивая и стоящему рядом с ним мужчине, на что тот отвечает мне аналогичным жестом. Джейден, тихо извинившись перед своим собеседником, начинает двигаться в мою сторону и через несколько секунд снова оказывается на кухне.

— Что случилось?

— Вы не собираетесь нас познакомить?

— Само собой. Просто…

— Просто вы предпочли сказать ему что-то, что должна знать и я, а от меня эту же информацию начисто утаить. Куда вы собираетесь? К тому, кто вас чуть было не убил?

— Уверяю вас, что до этого бы не дошло. Между нами нет ни привязанности, ни уж тем более любви, но своему брату я нужен исключительно живым.

— Так это был ваш брат? И в аллее, и на фото?

— На каком ещё фото?

— На фото, которое показывали мне, чтобы я вас опознала. Он вас обнимает, и вы оба улыбаетесь. Так что между вами произошло?

— Мне, и правда, пора, Кимберли. В случае чего Тео знает, где меня найти.

— Постойте…

— Нет, это вы остановитесь. Не задавайте вопросы, на которые не уверены, что хотите знать ответ.

Его слова и содержащийся в них совет отнюдь не лишены смысла. Я охотно верю, что некоторые вещи лучше не знать, и позволяю ему уйти именно на этой ноте сразу после того, как он, разумеется, представляет нас с Тео друг другу. С вьющимися светлыми волосами и карими глазами этот человек совершенно не похож на Джейдена, хотя по-своему привлекателен и красив, но он другой. Другой и не выглядящий одиноким и непременно нуждающимся в компании. Не несчастный, а вполне оптимистичный, не подавленный и расстроенный чем-либо, а открытый и радостный. Он вполне может многое поведать мне о Джейдене. На столе вместо посуды и еды, оставшейся после завтрака, чай, печенье и конфеты, и, хотя я, пожалуй, охотнее бы предпочла общество физически не находящегося здесь человека, что толку сохранять безмолвие и терзать себя мыслями о том, как бы узнать его получше, если можно потратить время с пользой и постараться вытянуть хоть что-нибудь из того, кто знает его гораздо дольше? Попытка не пытка, а если не получится, не страшно.

— Так, значит, вы Тео?

— Да, именно так.

— И чем вы занимаетесь?

— А Джейден не рассказывал?

— Извините, но до сегодняшнего вашего появления я вообще не знала о вашем существовании. К моему сожалению, он даже вскользь у вас не упоминал. Уверена, вам неприятно это слышать.

— Да я как бы не удивлён, Кимберли. Это на него похоже.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что он крайне скрытный человек и, пока не сочтёт это действительно необходимым или сам не захочет, ничего вам не расскажет, как бы сильно вам того не хотелось. Только не думайте, что дело в вас. Таково его отношение ко всем, кого он едва знает.

— Но не к вам?

— Я помог ему вас найти. Я частный детектив и иногда адвокат. Но знакомы мы с давних пор. Можно сказать, что дружим.

— А знаете, он сказал то же самое. Ну, о вашей дружбе.

— Что ж, я рад, что и в его понимании являюсь другом.

— Да, это здорово. Нам всем нужны друзья. Но что вы имели в виду, когда сказали, что нашли меня? У него теперь есть досье?

— Нет, что вы? Ничего такого, — тут же отрицательно качает головой Тео, отметая мои подозрения, что обо мне известна каждая даже самая мелкая и незначительная деталь биографии, в то время как Джейден явно не считает нужным посвятить меня в подробности нашей общей проблемы, не говоря уже о том, чтобы пустить в своё прошлое и настоящее за её пределами. — Ему просто нужен был адрес, и только.

— Но как вам это удалось?

— К счастью, ваш район неплохо оснащён камерами наружного наблюдениями. Я смог добыть записи и, отыскав вас на полученных материалах, проследить ваш путь до дома.

— Вы, видимо, хороши в своей области деятельности.

— Не мне судить, но спасибо за комплимент.

— А Джейден… мистер Мур… как вы друг с другом познакомились?

— Мы учились в одном заведении, только на разных факультетах, а вообще первые два года оба состояли в университетской команде по футболу.

— А потом? Что было дальше?

— Простите, Кимберли, но я не могу вам этого рассказать. Я и вполовину не такой замкнутый, как Джейден, и всё-таки именно сейчас должен остановиться. Можете сколько угодно спрашивать меня обо мне, но то, что касается его… Ворошить и делиться этим я не вправе.

Разочарование от этих слов обрушивается на мой рассудок, словно снежная лавина, но вместе с ним приходит и понимание о недопустимости двойных стандартов. Мне сделалось почти тошно от одной лишь мысли, что меня прочли, как открытую книгу, без моего на то ведома, так почему же Джейден должен чувствовать себя иначе, когда я не совсем честным путём и уж точно в отсутствие его удобрения стремлюсь узнать то, что мне не положено?

— Я ведь всё это прекрасно понимаю. Просто… Просто я не имею ни малейшего понятия, где он сейчас находится.Всё, что мне известно, это только то, что его жизни, по всей видимости, угрожает большая опасность, и в ответе за это ни кто иной, как его собственный брат, а защитить его совершенно некому.

— Послушайте, Кимберли…

— Я чувствую, что подвела его. Не знаю, как именно, и, быть может, это и иррационально, но так я себя ощущаю и ничего не могу с этим поделать.

— Это, и правда, неправильные мысли. Вы ему помогли, и винить вам себя совершенно не за что.

— Но что он сказал? Когда его хотя бы примерно ждать?

— Они просто поговорят. Включая дорогу туда и обратно, пары часов должно вполне хватить.

— Значит, ждём…

— Порой только это и остаётся делать. А ещё верить.

— Ещё чаю?

— Да, пожалуйста.

* * *

— А каков порядок действий в случае более длительного отсутствия? — спрашиваю я спустя время, когда обозначенные два часа пусть и несильно давно, но уже истекли.

Мы переместились из-за обеденного стола на диван и всё последнее время, не сговариваясь, провели в молчании, а потому мой голос лично мне самой кажется немного хриплым и слишком тихим. Джейдена до сих пор нет, и, должно быть, мои переживания по этому поводу слишком ярко читаются на моём лице, потому как Тео в утешающем жесте касается моей лежащей на мягком сидении руки.

— Думать об этом пока преждевременно, Кимберли.

Только он договаривает, в то же время исключительно в целях моральной поддержки сжимая мои пальцы, как боковым зрением я замечаю Джейдена и, встрепенувшись и резко отдёрнув ладонь, оборачиваюсь назад, к выходу из комнаты, через который видна и входная дверь. Я определённо не слышала звонка, но он здесь, и, даже предполагая, что им снова были использованы неизвестно откуда взявшиеся умения по вскрытию замков, несмотря на в этот раз моё нахождение внутри, злость ни в коей мере не захватывает меня. Я испытываю лишь ощущающееся громким облегчение.

— Вы вернулись.

— Да, как видите, а у вас, похоже, сломался дверной звонок. Я нажимал, но он молчал.

— Я… я не знала.

— Я, пожалуй, пойду, — вдруг напоминает о своём присутствии Тео. — Было приятно познакомиться, Кимберли.

— И мне тоже.

Под пристальным взглядом Джейдена мы пожимаем друг другу руки. Секундой позже Джейден сопровождает Тео в коридор.

— Выйдем-ка, ладно? Надо поговорить.

Так я остаюсь одна, безусловно, зная, что снаружи решаются некие важные вопросы. Пока у меня нет к ним доступа, всё, что требуется, это набраться терпения в ожидании перемен и ждать, когда они наступят. Никто не вправе давить на другого человека и настаивать на чём-то, что он не может дать, иначе о какой свободе может идти речь? Законом не запрещено оставлять некоторые вещи, переживания, чувства, события и эмоции лишь при себе и никого в них не посвящать. Как бы сложно мне не приходилось, я должна уважать личное пространство и не быть слишком упрямой и напористой в отношении Джейдена. Но по его возвращении в квартиру уже без Тео с моих губ невольно срывается вопрос.

— Всё в порядке?

Новых повреждений на лице вроде ссадин и ушибов не наблюдается. Но они могли быть нанесены куда-то, где всегда будут скрыты одеждой, а словами порой можно ударить гораздо сильнее, чем кулаком, и как в таком случае распознать недоступные глазу травмы, я представляю себе крайне плохо. Поведать о них можно лишь посредством общения, а у нас с этим явные трудности, которым, согласно мнению Тео, я не должна удивляться и ждать вот так сразу чего-то иного. Но ситуация стала бы значительно проще, если бы он успел оставить некую памятку с перечнем рекомендаций и полезных инструкций. Поскольку таковой я не обладаю, придётся действовать интуитивно и постигать азы самой.

— Сядьте, — фактически требует Джейден, стоя в дверях кухни, куда я ушла, пока он находился в подъезде. Но мне совсем не хочется делать то, о чём он говорит. Когда вас просят сесть, это уже не предвещает ничего хорошего. Быть может, если я останусь прислонённой к столешнице разделочного стола, то все негативные новости прозвучат вполне оптимистично и позитивно?

— А вежливым словам вас не обучали?

— Просто сядьте.

— Мне и так хорошо. Просто рассказывайте, если вообще считаете, что я заслуживаю чего-то знать.

— И что вам Тео обо мне наговорил?

— Не бойтесь. Он настоящий друг, и ваши тайны умрут вместе с ним.

— Не говорите о том, чего не знаете!

Внезапно оказавшись всего в нескольких сантиметрах от меня, Джейден невольно заставляет моё тело вжаться в мебель, чуть ли не тыча пальцем мне в лицо. Я робею под влиянием направленной на меня ярости, ведь себя никому не дано обмануть и обвести вокруг пальца. Каждая клеточка кожи кричит, что я, и правда, не видела смерть, не теряла близких и не имею ни малейшего понятия, как это ощущается, и через что приходится проходить в процессе. Он так прав. Он во всём прав.

— Простите меня.

— Да ничего. Я лишь хотел сказать, что вам больше нечего бояться. Для вас всё кончилось.

— А что будет с вами?

Мой голос по-прежнему раскаивающийся. Но, будто не слыша в нём ни сожалений, которые разрывают мне сердце, ни желания помочь всеми мыслимыми и немыслимыми способами, ни стать ему союзником, Джейден поворачивается спиной, и я понимаю, он уходит. Понимаю разумом, но душа не приемлет такого исхода, по крайней мере, до тех пор, пока не приоткроется завеса его будущего. Сама едва ли ожидая от себя такого, я становлюсь непоколебимо сильной прежде всего морально, но и физически тоже, когда перекрываю единственный выход из кухни своим телом.

— Кимберли.

— Хватит. Вы сказали не задавать вопросов, на которые я не факт, что хочу знать ответы, но сейчас для меня всё яснее некуда.

— Вы лишь пожалеете и захотите забрать свои слова обратно, но будет уже слишком поздно. Вас постигнет разочарование.

— Да почему?

— Да потому что я преступник! Потому что ваш отец полицейский, и вам вряд ли хочется иметь дело с бывшим заключённым, который легко может снова попасть в тюрьму.

После этих слов мои упирающиеся по обеим сторонам в дверной проём руки тут же опускаются. Почувствовав немедленное желание обрести хоть какую-то опору под ногами, я вся как-то резко сникаю, и потерянные силы и не думают возвращаться ко мне, даже когда в свои объятия меня принимает стоящее в гостиной кресло. Частичная правда вполне соответствует рамкам моих изначальных подозрений. Но одно дело догадываться и совсем другое услышать истину из первых уст, и, тем не менее, на раздумья мне хватает всего пары мгновений тишины. Да, я никогда не думала, что в некотором смысле свяжусь с нарушителем закона и даже не буду против погладить его вещи, и чтобы ещё большее их количество появилось в моей квартире, но он для меня не опасен. Быть может, это в высшей степени глупо и безрассудно, ждать проявления тёмной стороны, да только я сомневаюсь, что она в нём вообще действительно существует. Не выглядит он, как человек, отбирающий жизни, не выглядит, и всё тут. Остальное, что бы он ни сделал в прошлом, не так уж и непростительно. Но только я собираюсь сказать ему об этом, глядя исключительно в глаза, чтобы железно не допустить никаких сомнений, как он опережает меня в своей короткой, но ёмкой и выражающей сейчас главное речи.

— Мне уйти, да?

— Нет.

— Но…

— Мне всё равно, что вы сделали. Я знаю другого человека. Человека, который, по существу, ничем не был мне обязан, но не оставил меня в беде.

— Но как вы можете так говорить? Что, если я убивал?

— Но вы ведь не убивали. Зачем наговаривать на себя?

— Откуда вы знаете?

— Просто знаю. И всё.

— Но вы не знаете, на что мне пришлось согласиться.

— Во избежание худших последствий?

— Можно сказать и так.

— Тогда мне и тем более плевать. Я хочу, чтобы вы остались. Так спокойнее.

Не разрывая зрительного контакта, предельно чётко доношу свою мысль я, всё остальное оставляя на его усмотрение и надеясь на положительный ответ, но не уточняя, что это не столько ради меня, сколько в большей степени ради него. Просто потому, что только так, находясь с ним под одной крышей, я смогу быть уверена, что он в относительной безопасности и не брошен на произвол судьбы всем миром, ведь у него хотя бы буду я.

Глава шестая

— Пообещай, что не тронешь её, — начинаю я без всяких предисловий, когда двое его приспешников скрываются в другой комнате его квартиры, где они все обитают, и мы с Трэвисом остаёмся наедине, как чуть ранее я и просил.

Называть его братом даже мысленно у меня не поворачивается язык. Когда мне невольно или совершенно осознанно случается думать об этом родстве, которое я не выбирал, я никогда не понимаю, как у одних и тех же людей могли родиться двое столь непохожих друг на друга детей. И сейчас речь не об отсутствии внешнего сходства, а о внутренних различиях, из-за которых мы никогда не были, да уже и не будем близки. Я бы никогда не навредил другому человеку в физическом плане и уж точно не поднял бы руку на девушку. Но Трэвис совершенно не такой. Делая всё это, даже если не напрямую и не лично, впоследствии он абсолютно не терзается муками совести. Его словам никак нельзя верить, но без призрачной надежды я и вовсе больше ничего не скажу и ни на что не соглашусь. У меня есть уязвимые и слабые места, но Трэвису я, тем не менее, нужен, так что мы ещё посмотрим, кто кого. Пусть в схватке он и был гораздо сильнее, я его совсем не боюсь.

— Так вы всё-таки знакомы, и ты примчался её спасать?

— Нет, она меня не знает. Она просто проходила мимо, и поэтому впутывать её не нужно. Оставь девушку в покое.

— Что же ты тогда так за неё переживаешь? Ах, да, я и забыл, что ты у нас любишь быть жертвой.

— Лучше бы о своём моральном облике подумал.

— Что ты сказал?

— Ничего. Просто поклянись, что с ней всё будет в порядке.

— И что я с этого буду иметь? Мне-то какая выгода?

— Ты знаешь, какая. Я сделаю всё, что потребуется, и пойду с вами на дело, но девушку не трогай.

— Ещё что-нибудь?

— Да. После, когда всё закончится, ты раз и навсегда оставишь в покое и меня. Я больше не хочу тебя видеть.

— Уверен, ты и сейчас не горишь соответствующим желанием.

— Да, ты прав, не горю. Мне, в отличие от тебя, есть что терять, в то время как ты даже не думаешь о том, что всё может быть иначе. Ты мог бы хотя бы попытаться наладить и перезагрузить свою жизнь, а не браться за старое вот так сразу.

— Так тебе не всё равно?

— Поверь, мне было бы совершенно плевать, если бы это не касалось меня, но теперь на кону моя налаженная жизнь, а ты даже не представляешь, чего мне стоило начать всё сначала.

— Так сдай меня, братец. Однажды ты уже это сделал, так чего тебе стоит повторить?

Он во всём совершенно прав. Я пошёл на сделку со следствием, раскрыв его местоположение, и хотя здесь абсолютно нечем гордиться, гораздо раньше Трэвис бросил меня в самом беспомощном положении, какое только можно было представить на тот момент. В моём понимании мы стали квитами, но никак не в его, и всё-таки это ещё большой вопрос, кто из нас двоих действительно предатель. Тот, кто не способен жертвовать собой во благо других и, считая это качество чуть ли не самым ужасным недостатком, в самый решающий момент предпочёл спасти свою шкуру, трусливо сбежав? Или тот, кто был настолько этим уязвлён, что, не задумываясь, посчитал нечестным отвечать за всё в одиночку и выложил всю правду, как на духу?

— Как ты и сказал, я страдалец. Что ж, так оно, наверное, и есть. И знаешь, я лучше пострадаю ещё немного, чем позволю тебе пролить чужую кровь.

— Куда ты?

— Я ухожу. Или у тебя есть возражения?

— Нет. Но завтра в девять встречаемся здесь же. И не опаздывай. У нас много дел.

На это я ничего не отвечаю и, развернувшись, беспрепятственно покидаю квартиру. До истечения двух обозначенных часов мне никак не успеть вернуться к Кимберли, но есть ситуации, над которыми мы не властны, что заставляет нас с ними мириться и воспринимать, как данность, и это как раз одна из таких вещей. Незначительное опоздание меня нисколько не беспокоит, и, как обычно, пользуясь общественным транспортом, я трачу ещё какое-то время, чтобы дойти до нужного дома, совершенно никуда не торопясь и вообще не ощущая ни капли тревоги. В конце концов, даже если я не выразился бы так о себе, я, и правда, в некотором смысле жертва, ну а с девушкой теперь всё точно будет в порядке. Мне надо думать о себе, а не концентрироваться и дальше на уже решённых проблемах. Но все эти мысли вылетают в трубу, когда, поняв, что дверной звонок не функционирует, я снова совершаю не совсем правильный и ещё более недопустимый по сравнению с прошлым разом поступок, выливающийся в вскрытие замка и появление в гостиной. Ким резко вскакивает с места, увидев меня, но ей можно было бы этого не делать. Уже поздно, ведь мой взор успел засечь то, как Тео коснулся её руки. Да, всё было, разумеется, совершенно невинно, а он без оглядки и без памяти влюблён в девушку, которой никогда не сделает больно и с которой собирается прожить всю свою жизнь. Но по какой-то причине, прося его выйти со мной в коридор, я за себя не ручаюсь. Конечно, я не хватаю его за грудки в стиле Трэвиса. Конечно, это необоснованно в силу того, что Ким мне никто и уж точно не чья-либо собственность, и всё-таки в моём голосе есть что-то тёмное. Отвратительное и опасное, когда я поворачиваюсь к больше, чем просто другу, с наиболее интересующим меня сейчас вопросом.

— Что это было?

— Ничего такого. Ты же знаешь, я люблю Лайлу и никогда с ней так не поступлю. Что же касается Кимберли, то она просто нуждалась в поддержке, а тебе надо остыть, Джейд, — странно улыбаясь, отвечает Тео. Но у меня нет ни сил, ни желания разбираться в его эмоциях и отыскивать скрытый подтекст в прозвучавших словах. Я ещё ничего не сделал и по существу дела пока не влез в историю, счастливый исход которой далеко не гарантирован, но морально уже вымотан так, будто эта непосильная ноша легла камнем на мою душу целое столетие назад, а не сравнительно недавно. — И в дальнейшем всё ей рассказать.

— Рассказать что?

— Всё. Не только то, что ты посчитаешь нужным, отсеяв наиболее болезненные вещи и события, а вообще всё. Без утайки и ничего не упуская. Бедная девочка уверена, что подвела тебя, и…

— Что и?

— И я никогда не видел, чтобы кто-либо так отчаянно и искренне за тебя переживал. Вероятно, насколько я могу судить, она попросит тебя остаться, но в то же время очевидно, что это не продлится долго.

— Почему?

— Потому что она пыталась расспрашивать о тебе. Я, конечно, ничего ей не сказал, но она вряд ли успокоится. Не из-за своей настырности и упрямства, а исключительно из-за желания помочь.

— Тогда надо уходить.

— Мой тебе совет, не руби с плеча. Подумай дважды и всё взвесь. Я, конечно, тебя не оставлю, особенно теперь, но друзей много не бывает, а такие люди, как она, на дороге не валяются. Уйти же ты всегда успеешь. Но я всё-таки надеюсь, что ты этого не сделаешь. Это не значит, что ты уже сегодня должен ей всё выложить, но неплохо было бы дать ей что-то, кроме тех скудных крох, что у неё есть.

— Похоже, ты успел привязаться.

— Вряд ли я такой единственный.

* * *

Когда я наконец возвращаюсь в квартиру, в мыслях творится сплошной кавардак и хаос, и попытка спросить, в порядке ли я, воспринимается мною абсолютно в штыки. Со слов Кимберли мне известно, что мы обнимались во сне, но я ничего об этом не помню и сейчас веду себя так, будто между нами ничего не было. Частично всё так и есть, и, используя это, как сомнительное и недостойное, но всё же оправдание, я грублю ей повелительным и командующим тоном. А уж когда она осмеливается упомянуть смерть, о которой ей явно ничего не известно, и одновременно продолжает сыпать вопросами, которые и не собираются заканчиваться и лишь наоборот становятся сложными и не вызывающими желания давать пояснения, я так и вовсе становлюсь окончательно раздражённым. А ещё понимаю, что здесь мне больше нечего делать, ведь, в конце концов, она спасена, а обо всём остальном ей знать совершенно необязательно. Но она словно этого не осознаёт и даже перекрывает мне путь, когда, наполнившись желанием сбежать и разом покончить со всем этим, я начинаю двигаться к выходу из её кухни, а заодно из квартиры и из её жизни. Именно так, накопившись, все эти эмоции слово за слово и приводят меня к самому первому действительно откровению, делиться которым осознанно я вообще-то не собирался.

— Да потому что я преступник! Потому что ваш отец полицейский, и вам вряд ли хочется иметь дело с бывшим заключённым, который легко может снова попасть в тюрьму, — теперь у неё есть все основания меня немедленно прогнать. Мне не в чем будет её упрекнуть и обвинить. Ведь я только и хотел, чтобы она пришла в себя и одумалась, но мой первоначальный запал бесследно пропал, и я внезапно осознаю, что боюсь. Боюсь того, что меня действительно выставят вон, и слышу это чувство в своём голосе, когда задаю один единственный вопрос. — Мне уйти, да?

Ким сидит в кресле, куда переместилась сразу же после моих слов. Видя, как они фактически ослабили и, фигурально выражаясь, придавили её к земле, вынудив искать опору в мебели, я готов дать ей сколько угодно времени на раздумья. Но однозначный ответ, не допускающий каких-либо иных толкований, удивляет меня своей быстротой и молниеносностью.

— Нет.

Я оказываюсь в некотором ступоре, когда, совершенно ничего обо мне не зная, с железобетонной уверенностью Ким утверждает, что я в любом случае никого не убивал. Она права, здесь я чист, и хотя в других вещах небезгрешен, крест убийства на моей душе не лежит. Но, Господи, откуда такое доверие? Откуда такое стремление быть рядом? Откуда такая потребность поддержать в трудную минуту? Меня никто и никогда всем этим не окружал, не говоря уже о совершенно постороннем человеке. Быть может, я, и правда, должен остаться. Не потому, что так считает Тео, и не из-за его совета, а просто потому, что и мне с ней тоже неотвратимо спокойнее. Да, это чревато новыми расспросами и тем, что мне, вероятно, придётся давать ответы, хочу я этого или нет, но я… я справлюсь. Я просто обязан это сделать, ведь от мыслей, что будет, если не удастся, уже сейчас почему-то становится больно.

Глава седьмая

— Где вы, чёрт побери?

— И вам тоже здравствуйте, — максимально дружелюбно, уважительно и вежливо отвечаю я на фактически рычание, которое получила вместо приветствия.

Подозревала ли я, что он будет неимоверно зол, при пробуждении не обнаружив ни единого следа моего пребывания в собственной же квартире? Конечно же, да, и наравне с этим я также предполагала и то, что это чувство вполне может возрасти до истинной ярости и желания всё ломать и крушить на своём пути к тому моменту, когда я всё-таки найду в себе смелость и отвечу на далеко не первый телефонный звонок. Но я и не думала, что, помимо всего этого, услышу ещё и самый настоящий праведный гнев, смешанный с чем-то, смутно напоминающим панику.

— Я могу повторить свой вопрос ещё раз и ещё, и так до тех пор, пока не получу чёткий и однозначный ответ, — будто став глухим, Джейден продолжает гнуть свою линию, но он не на ту напал.

Да, я признаю, что, быть может, мне и не стоило использовать его особенно крепкий в предрассветные часы сон, чтобы тихо собраться и уехать на работу. Но в противном случае из-за неуверенности в моей безопасности он бы наверняка не отпустил меня даже в офис. Не говоря уже о конференции в столице, предполагающей уже завершившийся полуторачасовой ранний перелёт и отсутствие в зоне досягаемости в течение целого дня с возвращением обратно лишь поздним вечером. Нянька же на работе совершенно не поспособствует улучшению моего имиджа в глазах босса, и хотя я не горжусь своим бегством и знаю, что разборок мне не избежать, я взрослый, зрелый и самодостаточный человек, вполне способный нести ответственность за свои решения и принимать их без оглядки на чьё-либо мнение. Прошло вот уже трое суток, как Джейден ночует у меня с тех самых пор, как сказал, что мне более ничто не угрожает, и за эти дни на вторжение в мой дом, и правда, не было ни единого намёка. Но я сама себе хозяйка и не собираюсь забывать об этом без действительно веских на то оснований. Не буду скрывать, в глубине души я ещё даже близко не отпустила воспоминания о недавнем прошлом и сегодня утром потратила немало времени, чтобы спрятать не до конца сошедшие синяки под внушительным слоем тональных средств. Но, поразмыслив, я не нашла ни одного внушительного довода, способного остановить меня от осуществления задуманного. Мало того, что моё сердце поверило словам Джейдена, так ещё и разум посчитал нерациональным отказываться от потенциально дающей толчок карьере возможности из-за пессимистичных размышлений, что из соображений безопасности мне теперь никак нельзя выходить на улицу одной. Так и до затворничества в собственной квартире недалеко, не говоря уже об отказе от каких бы то ни было кардинальных поездок в целом. Но, несмотря на несколько сохраняющиеся страхи, я не готова ставить свою жизнь на откровенную паузу.

— Во-первых, вам никто не давал права так со мной обращаться, а я в свою очередь устала терпеть то, какую линию поведения вы изначально избрали в отношении меня. Во-вторых, если вы не заметили, я с вами поздоровалась, и по принятым в обществе правилам вам следует сделать то же самое в ответ. И наконец в-третьих, я на работе, и, опережая ваши наверняка неминуемые расспросы, нет, я не глухая, я отлично услышала ваш запрет на выход из квартиры без вашего сопровождения, но считайте, что я выразила протест всему, что вы говорили.

— Адрес?

— Что, простите?

— Мне нужен адрес вашего места работы.

— Я, конечно, могла бы его назвать, но он вам вряд ли поможет.

— Это ещё почему?

— Потому что я уехала по делам в Вашингтон.

— Что вы сделали?

— Уехала по делам в Вашингтон, — как умственно отсталому, повторяю ему я. Но, если честно, в глубине души мне совсем не до смеха. Этот непонятный трепет не самого приятного свойства, вызывающий мурашки и дрожь, лишь усиливается, когда, повышаясь, голос по ту сторону трубки явно начинает говорить что-то не слишком хорошее:

— Да вы… — и хотя я нажимаю на кнопку отбоя, не желая знать, какие именно термины собирались употребить в мой адрес на этот раз, и ощущая наворачивающиеся слёзы, что в моём возрасте само по себе глупо и нелепо, Джейден показывает себя, как упорного и терпеливого человека, заставляющего вибрировать мой сотовый снова и снова.

Размещаясь в своём гостиничном номере, я знаю, что вполне могу понадобиться боссу раньше, чем мы договорились встретиться в вестибюле, для окончательного согласования графика и планов. Но, совершенно не имея сил продолжать полемику, которая всё равно ничего не изменит и ни к чему хорошему не приведёт, я просто беру и вырубаю телефон. Мне нужно сосредоточиться на работе и делах, а кое-кому в это же самое время выдохнуть и остыть, ну а всё остальное вполне подождёт до вечера и до дома. И только эта мысль приходит ко мне в голову, как я тут же оказываюсь захлёстнутой желанием себя ударить или как минимум ущипнуть, ведь… ведь я, о Боже, только что рассуждала о нас, как о паре. Как о паре, состоящей в браке и впервые столкнувшейся с проблемами в межличностных отношениях. Как о беспокоящемся мужчине и его, как ему кажется, попавшей в беду женщине, за которую он готов и жизнь отдать. И это не есть хорошо. Ведь какая, ради Бога, из нас пара? Мы, едва знакомые люди, объединённые лишь, кажется, совместными испытаниями, точно ею не являемся. Как только трудности разрешатся, всё тут же вернётся на круги своя, а иллюзии, будучи сами по себе опасной вещью, обладают исключительно разрушительной, а совсем не созидательной силой. Таким образом, подводя итог, чем раньше я избавлюсь от них, тем для всех будет лучше.

* * *

— Всё в порядке, Кимберли?

— Да, и спасибо, что подвезли.

— Не за что. В конце концов, мы прилетели одним рейсом. Не мог же я оставить вас в аэропорту.

— Но всё равно спасибо.

— Вы точно в порядке? Сегодня вы были несколько потерянной и отстраненной.

— Я сделала что-то неправильно?

— Вовсе нет. Вы, как и всегда, проявили себя, как дисциплинированный и ответственный сотрудник, но, учитывая, сколько мы уже с вами работаем бок о бок, я не мог не заметить, что порой вы были погружены исключительно в свои мысли.

— У меня сейчас, и правда, непростой период в жизни, но я обещаю, что на моей работе это никак не отразится.

— Не переживайте ни о чём, Кимберли. И вот вам мой совет. Постарайтесь просто отпустить ситуацию, и если чему-то или кому-то суждено остаться в вашей жизни, они в ней останутся, а если нет, значит, всё сложится ещё лучше, чем вы вообще можете себе представить, даже если прямо сейчас в это и трудно поверить. А теперь идите и отдыхайте.

Я киваю и после обмена пожеланиями спокойной ночи со своим боссом, который и проявил любезность, направив своего водителя сначала по моему адресу, выхожу из машины, а через считанное количество минут, поднявшись на скоростном лифте на свой этаж, неотвратимо оказываюсь в принадлежащей мне квартире. Джейден тут как тут, уже в прихожей, и всё это, едва я, заперев дверь, поворачиваюсь кругом. Но я слишком вымотанная и уставшая, чтобы продолжать начатый ранее спор, а ещё у меня, как бы парадоксально это ни звучало, учитывая оставшийся позади невероятно загруженный день, было время о многом подумать. И я осознала то, на что особенно в последние три дня, не считая сегодняшнего, как могла, закрывала глаза и старалась игнорировать. Мистер Мур… Джейден… Он не преступник, нет, хотя и уходит каждый день в неизвестном направлении, чтобы участвовать в чём-то явно незаконном, и я никогда не буду относиться к нему именно так, но…

Но его прошлое, да и настоящее тоже, ведь подробности его нынешней деятельности мне совершенно неведомы, пожалуй, навсегда останутся запретной темой, на которую наложено вечное вето и табу. А он сам это закрытая книга, которая может никогда не открыться, и неважно, как сильно я буду пытаться подобрать ключ или разлепить склеившиеся страницы. Я делала это всё последнее время, но в ответ получала лишь односложные предложения и минимум существенной информации. Мой отец сказал бы мне смириться и отступить, ведь не каждого человека можно спасти, особенно если он сам этого не хочет и опускает руки, и фактически тот же самый совет дал мне и мой босс. И, испытывая боль при одной лишь мысли о том, чтобы сдаться, одновременно с этим я осознаю две одинаково пугающие меня вещи. Я не просто возжелала красивое тело, что ощущалось бы даже вполовину не так болезненно по сравнению с имеющей место реальностью, а влюбилась в Джейдена Мура. Но он блуждает во тьме, а его душа для меня потёмки. Желая ему исключительно счастья, в чём бы оно ни заключалось, я, и правда, должна позволить ему уйти. Он мне даже не принадлежит, но иррациональное чувство потери уже разрывает сердце. Я совсем не хочу выяснять, как бы это ощущалось, если бы между нами возникло хоть что-то, а потом так же быстро и резко закончилось. Лучше уж так, как сейчас. Одним словом, это конец, но это и начало. Начало новой жизни. Не знаю точно, чьей, его или моей, но если я стану думать иначе, то просто сойду с ума ещё до того, как он выйдет за дверь, от неспособности дышать без него.

— Вот наконец и вы, и в первую очередь я хочу знать, значение какого именно слова вы не так поняли, когда накануне вечером я говорил о том, что без меня из этого дома ни шагу? Что мне искать в толковом словаре?

Меня тянет ответить в том же духе, сказать что-нибудь колкое и обидное, но я не способна причинить ему боль только на основании того, что он не стесняется в выражениях и говорит ровно то, о чём и думает. Всё заканчивается тем, что впервые за всю жизнь я прохожу в жилое помещение прямо в обуви, не разуваясь. Я так никогда не делала, но сейчас мне хочется как можно скорее уйти и скрыться из глаз, чтобы преждевременно не разреветься в самый унизительный момент. Когда я прохожу мимо Джейдена, его правая рука хватает меня за аналогичный локоть, и, трепыхаясь, я пытаюсь вырваться, но всё тщетно. Признаться, я даже не подумала, что всё может так обернуться, но, невольно взглянув в недовольные глаза, нахожу в себе силы хоть как-то отреагировать.

— Не трогайте меня. Уберите руку.

— Ни за что, пока мы не поговорим.

— О, так теперь вы захотели поговорить? Какого чёрта вы вообще всё ещё здесь?

— В каком смысле?

— В том смысле, что в вашем присутствии вот уже несколько дней как нет необходимости. Вы сами ясно дали мне понять, что отныне со мной точно ничего не случится, а если бы ваш брат или ещё кто-нибудь, не знаю, кто, и собирался нарушить данное слово, то это бы уже произошло. К чему ждать? Из всего этого я делаю вывод, что охранять меня больше ни к чему.

Почувствовав, что он ослабил хватку, я тут же использую полученное преимущество в своих целях и, благополучно освободившись, направляюсь в сторону своей комнаты. В некоторой степени она была даже нашей, ведь в ней появились и его вещи, а также предметы первой необходимости вроде зубной щётки и расчёски, принесённые им из дома. Прекрасно слыша, как он следует за мной по пятам, я начинаю сгребать всё его имущество в подвернувшийся под руки мешок. И чувствую странное удовлетворение, разливающееся по венам, как алкоголь, когда краем глаза замечаю его, вошедшего в спальню и мгновенно приунывшего.

— Но вы же сами попросили меня всё равно остаться с вами. Так что изменилось? — значительно тише и неувереннее прежнего обращается ко мне он. Вздохнув, я временно прекращаю начатое, ведь, что бы ни было, любой человек заслуживает большего, чем разговора со спиной своего собеседника, и поворачиваюсь к Джейдену лицом.

— Хотите правду?

— Да, желательно.

— Тогда слушайте. Всё это время, начиняя ещё с того дня в подворотне, я волновалась не только о себе. Я переживала и о вас, пожалуй, даже больше, чем о ком-либо ещё за всю свою жизнь, и думала, что мы станем как минимум хорошими друзьями. Видя, как вы одиноки, мне хотелось стать вам близким человеком что ли. Но сегодня, втайне от вас уехав на эту дурацкую конференцию, и после того, как вы начали обрывать мне телефон своими звонками и не остановились даже тогда, когда я всё-таки ответила и объяснила главное, а именно то, что со мной всё в порядке, я поняла одну простую вещь. Вы лишь командуете и приказываете, ожидая, что вам немедленно и в ту же секунду подчинятся, но, поверьте, мне хватает этого и на работе, которую я, тем не менее, всей душой люблю, а вы в это же самое время совсем не мой начальник. Возможно, для вас это и в порядке вещей, и является ничем иным, как нормой, и в силу каких-то причин вы привыкли повелевать, но для меня это неприемлемо. Я изначально знала, что всё равно буду на этой конференции, даже если придётся, простите, надеть паранджу в случае наличия незаживших царапин. Но, звоня снова и снова, даже видя, что я не отвечаю, и тем самым в конечном итоге заставив меня выключить телефон, вы вели себя так, будто у вас есть какие-то особенные права и причины так поступать, но их нет. Ни единой. Ведь, чтобы таковые иметь, нужно действительно болеть за человека, а не делать что-то исключительно из пресловутого чувства долга. Вы никого к себе не подпускаете и не допускаете даже мысли о том, чтобы это сделать. В общем, я освобождаю вас от обязанности быть со мной или где-то рядом двадцать четыре часа сутки и семь дней в неделю, которую вы сами себе и придумали. Я ценю, поверьте, очень ценю ту жертву, на которую вы пошли ради меня, незнакомого человека, даже если и не знаю, в чём конкретно она состоит, и что вы делаете каждый день. Мне никогда не ответить вам тем же, но поищите себе другой объект для проявления благородных порывов и наилучших побуждений.

— Но я не хочу другой! Я хочу вас! — сразу же после окончания моей пламенной речи не менее эмоционально и чувственно вдруг громко заявляет он.

Тишина воцаряется так же внезапно. Её нарушают лишь звуки наших дыханий, настолько учащённых, как будто мы оба пробежали марафон и никак не можем отдышаться. Я в шоке и не знаю ни что думать, ни как оценивать сказанное, в буквальном или переносном смысле, ни что он подразумевал, и, как следствие, ни что отвечать. Доподлинно мне известно лишь то, что я не могу взять и вернуться к сбору его вещей, как будто ничего не произошло. В остальном в голове полнейшая пустота и вакуум. На фоне всего этого потрясения почувствовав ещё большую слабость в ногах, моё тело прислоняется к оказавшемуся позади комоду, пока я сама думаю лишь о короткой, но поразившей меня в самое сердце фразе. Что же конкретно скрывается за красивыми словами и их сочетаниями, пробирающими до самых глубин души и достойными быть использованными в какой-нибудь мелодраме? Желание исключительно защищать и опекать или желание совершенно другого свойства, которое подчас на этой неделе, откровенно говоря, испытывала и я? Но если не спросишь, то ничего не узнаешь и так и останешься с кучей вопросов в голове, а я так точно не хочу.

— И что вы имели в виду?

Я жду, когда он произнесёт хотя бы слово, что-то такое, что всё для меня упростит и вмиг сделает ситуацию кристально чистой и прозрачной, словно стёклышко. Через разделяющее нас расстояние я вижу лишь неопределённость, муки принятия решения и процесс взвешивания каждого последующего шага. И так до тех пор, пока существующая дистанция внезапно не сокращается до самого минимума всего за одно мое моргание, а Джейден не оказывается всего в паре сантиметров от меня. Его губы по-мужски уверенно отнимают моё дыхание в жестоко-грубом, но всё равно ощущающемся нежным поцелуе. Сражённая этим резким, но убедительным и ласковым напором, я обнимаю его за шею и прижимаю к себе так тесно, что мы, кажется, сливаемся воедино, а потом, прежде, чем я успеваю всё обдумать и проанализировать происходящее, как будто у меня вообще оставались соответствующие возможности, и мысли ещё не разбежались в тысяче противоположных направлений, это происходит на самом деле, хоть и временно, но неотвратимо и бесспорно превращая нас в единый организм и одно целое. Наши руки и ноги переплетаются между собой среди одеяла и подушек. Мне бы хотелось сказать, что, частично будучи всё ещё злой, я дала Джейдену пощёчину, чтобы он не посчитал меня такой уж лёгкой добычей и вообще женщиной не самых высоких моральных принципов, или какой-то иной отпор прежде, чем всё же позволила ситуации зайти так далеко. Но кого я, ради Бога, обманываю? Никакого противодействия и противостояния не было и в помине, а я снимала мужскую одежду едва ли не быстрее, чем моё тело покидала моя собственная. Как последнее средство, что могло всё прекратить, меня не отрезвил даже случайно расслышанный вопрос, а предохраняюсь ли я.

Но, смотря в потолок, пока в груди бешено колотится сердце, а другой аналогичный орган вторит ему в том же ритме, ведь Джейден по-прежнему остаётся во мне, и мы продолжаем ощущать друг друга всем телом, я точно ни о чём не жалею. И… и хочу ещё? Да, определённо хочу, и это никак не связано с тем, что я была настолько поглощена учёбой в университете, а сейчас всецело сосредоточена на продвижении по карьерной лестнице, что мне было и остаётся не до романов, а случайные связи не для меня. Я просто… Просто я, кажется, глубоко, надолго и всерьёз влюблена, но, внезапно вспомнив, что ему этого просто неоткуда знать, понимаю, каким отношением в мой адрес это чревато. Импульсивно я принимаюсь объединять буквы в нужные слова, пока ещё не стало слишком поздно.

— Вообще-то я совсем не такая. Мне это совершенно не свойственно.

Мои фразы привлекают внимание, как я и хотела. Отстранившись, но не отодвинувшись слишком далеко и уж тем более не покинув кровать, в положении на боку Джейден приподнимается на локте слева от меня и только тогда задаётся вопросом.

— Какая не такая? И что не свойственно? — спрашивает он.

Я чувствую его взгляд на своей обнажённой груди, которую уже нет смысла прятать и скрывать. Меня это смущает, но гораздо меньше ожидаемого. Я просто поворачиваю голову, чтобы видеть его глаза, к этому моменту также находящие мои.

— Не такая, какой, возможно, показалась. Я не легкомысленная и не сплю, с кем попало. Не прыгаю в койку к малознакомым мужчинам. Беспорядочные и одноразовые связи это… точно не моё. То, что сейчас произошло, для меня определенно в новинку. Не надо думать обо мне, как… как о…

— Успокойся. Я так и не думаю, — он понимает меня с полуслова. Его пальцы погружаются в мои волосы, притягивая моё тело обратно в сильные, но тёплые и нежные объятия. Смотря сверху вниз на волевое и мужественное лицо, я жду нового урагана эмоций и молниеносно захлёстывающего потока чувств, а ещё дрожу не столько из-за остаточного удовольствия, сколько от того, как Джейден впервые обратился ко мне без единой нотки формальности. Моих губ касается берущий за живое и заботливый шёпот. — Но есть одна вещь, которую я хотел бы попросить тебя больше никогда не делать.

— Ладно.

— Впредь, пожалуйста, не игнорируй мои звонки. Какие только мысли не лезли в мою голову, но, поверь, ни одна из них не заключалась в том, что ты просто на работе, даже если это просто заставило тебя полететь в другой город.

— Ты волновался?

— Я думал, что умру или как минимум лишусь рассудка, Кимберли. Вот как это ощущалось. А ещё мне хотелось убить Трэвиса. Я был уверен, что без него тут не обошлось, и уже почти собирался поехать к нему. Но ты ответила, и от сердца немного, но отлегло. Что ты на меня так смотришь?

— Просто это самый откровенный наш разговор за всё время, и ты впервые сказал мне так много слов единовременно, а я и не представляла, что ты можешь изъясняться настолько развёрнуто.

— Хочешь меня понять? Узнать, почему я такой? Докопаться до моей сути?

— Более чем хочу, — честно и правдиво отвечаю я. В этом состоит моё самое заветное желание не только на данный момент, но и вообще. Быть может, только так, видя, что мною руководит отнюдь не праздный интерес и не банальное любопытство, а исключительно потребность быть с ним, он и откроется мне со всех существующих сторон, и между нами не останется никаких пробелов, которые нуждаются в заполнении.

— Все, кого я любил или, по крайней мере, искренне полагал, что люблю, уже давно мертвы, Кимберли.

— Есть и ещё кто-то? Не только твой отец? — сглотнув, с очевидной тяжестью на сердце спрашиваю я. Желание знать его прошлое, даже если в нём гораздо больше печали, боли, и крови, чем я предположила на основании однократного упоминания лишь об одном родителе, не означает готовность причинять новые страдания. Даже если забыть, что в действительности воспоминания о перенесённых утратах и испытываемых тогда чувствах всегда рядом с нами и периодически напоминают о себе, глубоко затаиваясь в остальное время, то мои вопросы всё равно ударят по самому больному. Но ведь это будет стоить того, если в результате постепенно и неторопливо, но с высокой долей вероятности мы узнаем друг о друге всё, что сокрыто, и, возможно, обретём совместное счастье?

— Вместе с ним была и моя мать. В некоторой степени это даже трогательно. Оба сдержали данные друг другу обещания. Знаешь, те самые, где говорится про «пока смерть не разлучит нас».

— Что случилось?

— Ничего такого. Просто одно из дорожно-транспортных происшествий, тысячи которых происходят каждый день по всему миру. Машину занесло на ледяной дороге, и в конечном итоге автомобиль врезался в разделительный отбойник. Насколько я знаю, их смерть была мгновенной, и, умирая, они совсем не мучились. Но их не стало, и это сказалось на мне так, как я меньше всего ожидал.

— И в чём конкретно это выражается?

— Я не привязываюсь к людям. Просто не позволяю себе. Рано или поздно все перестают существовать или банально бросают тебя, а с меня уже хватит потерь. Если и с тобой что-то случится, я вряд ли справлюсь и переживу. Да и вообще себя в таком случае никогда не прощу.

— Так я другое дело?

— Абсолютно.

— Выходит, ты… Ты привязался?

— Не знаю, как и когда это случилось, но да. Определённо да.

— А я и не заметила.

— Я, как мог, в себе это подавлял. Прости, что был отвратителен.

— Я подумаю над этим.

— А как… как быть с остальным? Ты, и правда, имела в виду то, что говорила, одновременно начиная собирать мои вещи? Тебе действительно хочется, чтобы я исчез из твоей квартиры и жизни и убрался куда подальше? — отчего-то слегка дрожащим голосом, в котором будто даже слышны слёзы, спрашивает меня он. Я начинаю, только ещё начинаю подозревать, что он боится. Боится снова остаться один? Или, что, впрочем, наверняка слишком далеко от истины, боится остаться без меня? Это звучит слишком хорошо, чтобы быть и его реальностью, той, где ему так же страшно расстаться со мной, как и мне с ним, хотя формально мы и не встречаемся. Но я в любом случае не хотела его прогонять и даже не заикнулась бы об этом, будь он немного более сговорчивым.

— Мне казалось, что это будет самым правильным решением, но в действительности я совсем не хотела и не хочу, чтобы ты уходил.

— А чего ты хочешь?

— Чтобы ты остался. Но только если это и твоё желание. Я не стану тебя заставлять.

— Ты меня и не заставляешь, ведь я тоже не хочу уходить.

— Это… Это хорошо, — отвечаю я, на самом деле испытывая потребность сказать нечто большее и весомое, пусть и не зная, что именно, но боясь преждевременно его спугнуть.

— Я собирался стать инженером по сейфам и замкам и работать на полицию. Но гибель родителей всё изменила.

— Я всегда знала, что преимущественно ты всё равно законопослушный гражданин.

— Откуда?

— Это даже скорее не знание, а чувство, понимаешь?

— Думаю, да.

— А твой феникс как-то с этим связан? — заметив искусно выполненный чёрный рисунок на левой руке ещё тогда, когда рубашка Джейдена только-только покинула его туловище нашими совместными условиями, я решаюсь спросить о нём только сейчас и лишь убеждаюсь в том, о чём и так по поводу Джейдена уже догадалась. Уклончивый ответ с обещанием большего и полной откровенности, способной распахнуть все тайные завесы, лучше, чем громкое молчание, которому не видно ни конца, ни края. Пусть не всё сразу, но медленное продвижение это то, что нужно.

— Однажды ты всё обязательно узнаешь. Только не торопи меня. Просто дай мне время, хорошо?

— Оно уже у тебя есть. Столько, сколько пожелаешь.

Глава восьмая

— Ты красивая, — шепчу я, неотрывно глядя в её глаза, пока наши тела движутся синхронно и в унисон друг с другом в предрассветной дымке только-только занимающегося за окном утра.

Рождаясь, каждый из нас априори свободен, и потому, чуть ли не с самого первого совместно проведённого мгновения в одной кровати начав испытывать некие собственнические чувства, я, как мог, пытался заглушить их в себе. Ведь, как совершенно верно и справедливо заметила Кимберли, не имел ни единого права проявлять данные эмоции и что-либо ей приказывать.

Откровенно говоря, моё поведение было оскорбительным и недостойным, но, конечно, осознавая где-то глубоко в душе, какие цели преследует Кимберли и чего старается всеми силами добиться, я не хотел новых вопросов, которые бы неизбежно продолжили возникать. Не хотел, чтобы она не оставляла попыток достучаться до меня и делала всё возможное, чтобы докопаться до моей сути. Не хотел привязанности и сближения, которые со временем неизбежно бы привели Кимберли к разочарованию во мне. Я хотел лишь оттолкнуть её, чтобы она раз и навсегда отказалась от идеи моего спасения не от физических лишений, а от эмоционального одиночества. Но одновременно с этим чуть ли не лишился рассудка, когда, проснувшись однажды утром, не увидел Кимберли на другой половине кровати и вообще не обнаружил не единого следа её пребывания в квартире. Время словно растянулось в пространстве, пока в трубке звучали лишь бесконечные гудки, а когда они наконец сменились желанным голосом, я буквально рассвирепел от злости и понимания того, что далеко не всё в жизни можно подчинить правилам. Если человек не хочет что-то делать, то его не принудить и не заставить, и он останется верным задуманному и отправится не только в офис, но и в другой город, если это будет необходимо ради работы. Но я не собирался спускать откровенное неповиновение на тормозах и отклоняться от выбранного в отношении Кимберли курса поведения.

Жизнь более предсказуема и преподносит меньше сюрпризов, когда ты расписываешь каждый свой шаг и контролируешь ситуацию. Но, стоило мне оказаться почти изгнанным и столкнуться с нежеланием Кимберли мириться с зацикленным на безопасности и преимущественно не желающим вылезать из своеобразной раковины мной и дальше, внутри меня будто что-то перемкнуло или перезагрузилось, и случилось то, что случилось. Я перестал бороться с самим собой, признался себе в том, что пытался игнорировать на протяжении всех последних дней, и позволил дремавшему внутри желанию вырваться на поверхность. Стараясь избежать этого во что бы то ни стало, я всё-таки болезненно и прочно привязался, и лишь дополнительным подтверждением этой основательно засевшей в голове мысли служило то, насколько сильное и наполненное не иначе как паникой беспокойство охватило меня при одной только мысли об Кимберли, находящейся в опасности и, возможно, нуждающейся в незамедлительной экстренной помощи.

Я искренне испугался сразу дважды в течение одного дня. Но во второй раз это ощущалось гораздо больнее, словно в моём сердце провернули самый острый в мире нож, и в результате он проник в самые глубокие ткани, разорвав их и заставив меня истекать кровью изнутри. К тому моменту совершенно невинно мы провели бок о бок несколько ночей, а в единственной в квартире спальне появились и некоторые мои вещи. Но когда на моих глазах они стали стремительно исчезать в первом попавшемся мешке, я неожиданно растерялся, запнулся и затих. А надвигающаяся потеря человека, который единственный за всю мою жизнь всей душой заботился и переживал обо мне, почти раздавила меня. Я едва не лишился Кимберли, хотя она и не является моей собственностью, но в самый решающий момент она не только не оттолкнула меня, но и дала мне всё время мира, чтобы измениться и выйти за пределы собственной зоны комфорта. Вообще-то мне будет очень и очень трудно сделать, ведь, однажды законсервировав её границы более четырёх лет тому назад, я никогда их не покидал. Это было и, наверное, остаётся вопросом выживания, но в то же время я знаю, это однозначно мой последний шанс. И пусть при мысли о том, чтобы сказать, пожалуй, самое главное, то, что способно изменить всё и заставить её навсегда отвернуться, внутри меня всё переворачивается, я не намерен его упускать. Рано или поздно я скажу ей, и будь что будет. Но только не прямо сейчас.

— Спасибо, но это вряд ли, — откликается она в поцелуе, одновременно скользя ладонью по моей левой руке и уже традиционно касаясь моей тату, стремясь обнять меня сильнее и прижать покрепче. Я замираю внутри неё и немного отстраняюсь, только чтобы взглянуть в её пронзительно доверчивые глаза.

— Ты что такое говоришь? — я не уверен, что заслуживаю этой эмоции в них и особенно её саму, но никто не докажет мне, что я ошибаюсь. — Разве ты не чувствуешь, как желанна? Прямо в это мгновение? Ты красива, и не спорь.

— Но не сейчас. Не с синяками…

— И сейчас тоже, — качаю головой я, ведь знаю, о чём говорю. Уже не раз Кимберли представала передо мной с покрытым тональным средством, пудрой и румянами лицом, а сейчас ввиду выходного оно совершенно чисто и естественно. И пусть я действительно вижу то, о чём она говорит, как о вещах, омрачающих её внешний вид, она всё равно замечательна и прекрасна. Я вижу сильного человека, не испугавшегося возможной расправы, и это лишь многократно усиливает степень моей привязанности. — Совсем скоро они совсем сойдут, а ты… ты просто прими мои слова, и всё. Хорошо?

— Хорошо, — пусть и несколько неуверенно, но всё-таки отвечает она. Позволив ей слиться со мной гораздо плотнее и теснее, я разделяю с ней обоюдное удовольствие, одновременно захлёстывающее нас и пронзающее до самых кончиков пальцев на ногах. Это всего второй раз. Впервые всё произошло спонтанно и стихийно, и сегодняшнее утро тоже едва ли обдуманное и просчитанное, а за пределами многоквартирного жилого дома есть и другая жизнь с её работой и той деятельностью, в которую я сейчас вынужденно погружён. Но мне никогда и ни с кем не было так хорошо.

Я не менял девушек, как перчатки, и, быть может, двух отношений, ни одни из которых на самом деле не длились так уж долго, и недостаточно для того, чтобы делать выводы, я не чувствовал в них даже десятой доли того, что испытываю с Кимберли. Я был почти одинаково юн и в период первой влюблённости, случившейся в старших классах школы, впрочем, не успевшей вылиться во что-нибудь действительно стоящее и серьёзное, и в тот период, когда прежде, чем жизнь окончательно пошла под откос, стал мужчиной, по крайней мере, в физическом плане. Но и эти девушки были также молоды, и об истинных и долговечных чувствах не могло быть и речи, да и в любом случае всё это было так давно, что уже заросло пылью и паутиной. Кимберли первая за долгое время, но по какой-то причине я не боюсь облажаться. Страшно всё испортить мне, пожалуй, исключительно в плане эмоциональном и морально-этическом, а в остальном… В остальном же я чувствую себя так, будто мы подходим друг другу. Как две детали одного механизма. Как люди, которым вопреки всем различиям в положении и общественном статусе предначертано быть вместе. Я не настолько наивен, чтобы всерьёз верить в это, особенно учитывая то, как ужасно мало мы знакомы, и сколько всего она обо мне даже не подозревает, то количество скелетов, которым только предстоит вылезть на поверхность. Будь всё это неважно, я… я бы решил, что уже люблю её. Но это немыслимо и невозможно, за такой короткий срок нереально ощутить что-то великое, прочное, основательное и всепоглощающее, и этому я даже рад. Все, кто, так или иначе, были моими близкими, уже давным-давно покоятся под землёй, и их останки уже наверняка прилично истлели, если не сказать больше. Но Кимберли не должна оказаться там и пополнить этот скорбный список моих потерь. Я либо не допущу такого исхода событий, либо, проиграв, сознательно и добровольно отойду в вечность. Другого варианта нет. Если с этой невинной душой хоть что-то случится, после я просто не смогу жить.

— Ты где? Куда пропал?

Из моих мыслей меня выдёргивает голос Кимберли. Придя в себя, я отодвигаюсь от неё и сажусь на край кровати спиной к ней, потому что мне отчего-то нехорошо, словно по пищеводу поднимется тошнота. Всё это глубинные переживания и страх навредить так, что последствия уже будет не исправить. Всего один мой прокол, хотя бы одна попытка соскочить, и за ней снова придут, чтобы я больше не смел даже рыпаться. За ней придут и не вернут, и не велика ли в таком случае цена за отношения, в которых никто и никому совершенно ничем не обязан? Велика и даже очень. А это значит, что, если запахнет жареным, ей лучше быть как можно дальше от меня, чтобы даже самый умный, сообразительный, настойчивый и терпеливый следователь не нашёл ни одного свидетельства нашей связи. Быть может, прямо сейчас я и не готов её разорвать, но, если будет нужно, и возникнет реальная на то необходимость, я незамедлительно порву с Кимберли. Но пока я оборачиваюсь к ней, в то время как, завернувшись в простыню, она приникает ко мне со спины, и говорю:

— Я здесь. Только задумался.

— А о чём, не поделишься?

— Да ничего такого. Просто… просто мне хорошо с тобой.

Её увлечение мной может быть опасным и в конечном итоге принести один лишь вред. Но я хотел, чтобы она знала, и оказался не в силах промолчать.

— Мне этого ещё никогда прежде не говорили.

— Но ты же с кем-то наверняка встречалась.

— Это было ещё в университете. Наверное, он не считал действительно нужным шептать такие романтические глупости, а я не особо и хотела их слышать. Подозреваю, что в ту пору они бы меня лишь смутили, да и его, скорее всего, тоже. Некоторые люди просто не созданы для особенной нежности.

— Но ты создана. Думаю, он просто тебе не подходил и вообще был не тем, — отвечаю я, не понимая, как её только угораздило наткнуться на такого человека. На человека, который либо не замечал, как она очаровательна, мила и даже сексуальна со своими чарующими изгибами и округлостями во всех нужных местах, либо, вероятно, будучи не особо и умным, не видел смысла в комплиментах. И не просто наткнуться, да ещё и провести с ним как минимум несколько лет, отдав ему не только эти годы. Плевать, что она бы смутилась, и что ему тоже было бы неловко, он должен был ласкать её и посредством слов. Я бы точно делал это.

— Вероятно, насчёт последнего ты прав, — после некоторой заминки пожимает плечами Кимберли, как будто хотела произнести нечто совершенно другое. Но я удерживаю себя от расспросов. Не хочу быть напористым. Если ей захочется дополнить свой ответ, то она сможет сделать это в любой момент по собственному желанию. Так будет гораздо лучше и продемонстрирует, что я вполне способен проявлять уважение и такт, которых ещё совсем недавно будто бы был лишён. — В любом случае теперь это неважно. Мы уже давно разошлись и с тех пор ни разу не виделись и даже не созванивались. Та глава моей жизни однозначно закрыта. У каждого свой путь.

— И никаких сожалений?

— Абсолютно никаких. А что насчёт тебя?

— Что насчёт меня?

— У тебя кто-то есть? Впрочем, ты не обязан отвечать, если не хочешь.

— Ты и так знаешь ответ.

— Откуда мне его знать?

— Оттуда, что у меня есть только ты, Кимберли, — в одно мгновение просто говорю я, ведь здесь совершенно не над чем думать. Это истинная правда, и ничего честнее её банально не может быть.

— А прежде?

— Никого вот уже больше четырёх лет.

— Но как?

— Сначала из-за тюрьмы, а потом и мысли об этом, если честно, не возникало.

— Это долго длилось? Ну… Пребывание за решёткой?

— Два года.

— А до? Ты… любил?

— Я не знаю, что это за чувство, Кимберли. Я же говорил.

— Ну а симпатию хотя бы испытывал?

— Да, дважды. В старшей школе и в университете, но зашло всё довольно далеко лишь во второй раз.

— И что произошло потом?

— А потом я сел.

— А что же она?

— Она не приходила ко мне и не ждала, если ты об этом. Всё было не настолько серьёзно, Кимберли.

— Извини.

— Да ничего. Просто можем мы, пожалуйста, закончить этот разговор?

— Только ещё один вопрос, хорошо?

— Да.

Сердце сжимается, и его захватывает в свои тиски мука протеста. Но то, что я слышу, кардинально уводит беседу в совершенно другое русло, и я выдыхаю.

— Ты любишь утку? — спрашивает Кимберли, сжимая свои руки вокруг верхней части моего тела в районе грудной клетки. Я скорее догадываюсь, чем чувствую, что тянусь к её ладоням в ответ и прикасаюсь к ним в таком же нежном жесте, каким и она чуть ранее дотронулась до меня, но едва ли понимаю скрывающийся за всем этим подтекст.

— А что?

— Просто скажи, да или нет.

— Когда-то любил, а сейчас даже не знаю. Но с чего такой вопрос?

— Просто сегодня День благодарения, и я думала об ужине. Об ужине с моей семьёй на самом деле, — проясняет всё Кимберли.

Улавливая моментально возникшую в её голосе серьёзность, я скрываю свою наготу второй простынёй, если честно, желая вообще исчезнуть или провалиться сквозь землю. Если речь действительно о том, о чём я думаю, то я хочу оглохнуть.

— Так у тебя поэтому сегодня выходной?

— Именно.

— Желаю тебе хорошо провести время, — без всякого энтузиазма откликаюсь я, выпрямляясь в полный рост и одновременно надёжно оборачивая простынь вокруг своих бёдер. Но Кимберли удерживает меня за пальцы, а по ощущениям и за сердце и не даёт мне скрыться где бы то ни было, не оставляя иного выбора, кроме как обернуться и приготовиться слушать.

— Я хочу, чтобы ты поехал со мной, — не моргая и не разрывая зрительного контакта, возникшего между нами, прямо и чётко выражает свои пожелания она. Всё это слишком. Слишком запредельно. Слишком безумно. Слишком немыслимо. Слишком за пределами допустимого и однозначно вне зоны комфорта. В конце концов, кто я, кто она, и кто её отец? Я не умею притворяться, а он не позволит этому продолжаться, какой бы взрослой она ни была. Мне больно от одной лишь мысли её обидеть, но так нужно. Никто не должен знать, и её семья особенно. Да и вообще это далеко не единственная причина моего назревающего отказа.

— Но я… Я больше не отмечаю праздники, Кимберли.

— Но так этот ужин хотя бы будет более-менее сносным.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я не была с тобой до конца честной. Я… я не особо и лажу со своим отцом. Так что не у тебя одного есть скелеты в шкафу.

— Что между вами случилось?

— Он хотел, чтобы я пошла по его стопам. В том смысле, чтобы нашла себя в той же сфере, в какой задействован и он. Чтобы желательно вершила правосудие.

— То есть?

— То есть чтобы стала судьёй.

— И отправляла за решётку таких, как я.

— Но я выбрала свой путь, Джейден, я работаю в издательстве и к тому миру не имею ни малейшего отношения.

— Прости, но имеешь. Твой отец полицейский. Ты же понимаешь, что я никак не могу поехать с тобой?

— Он ничего о тебе не узнает, клянусь. Мы можем придумать всё, что пожелаешь. Сочинить какую угодно легенду. Я просто… просто не хочу оставлять тебя одного. Точнее, хочу провести этот вечер с тобой. Пожалуйста?

Она смотрит на меня просящими глазами. В них даже мольба. Медленно тая, моя решимость подвергается испытанию, пока в конце концов не достигает нулевой отметки, когда в какой-то момент я почему-то отказываюсь от своих слов. Я покоряюсь этим чувствам и всей их гамме, лишь надеясь, что мне не придётся пожалеть. Каким-то образом я успешно отвязываюсь на сегодня от Трэвиса и пытаюсь не рассматривать предстоящий вечер, как знакомство с родителями, и относиться к нему так же ровно, как и Кимберли, но все мои усилия оказываются тщетными. Чем ближе становится время отъезда, тем всё сильнее возрастает мой мандраж, а когда мы оказываемся в её машине, я так и вовсе начинаю ощущать основательно вспотевшие руки и подступающее дурное предчувствие. Я не понимаю, что здесь делаю и что творю, но решительно подавляю тошнотворные позывы и заставляю себя сосредоточиться на Кимберли, сидящей за рулём и управляющей кажущимся доисторическим транспортным средством. Это, наверное, самый старый пикап в мире. Я то и дело слышу стуки, скрипы и дребезжания, когда Кимберли переключает передачи. Несомненно, заставляя меня нервничать по поводу безопасности, одновременно это помогает мне переключиться и сосредоточить своё внимание на поездке, а не на окончательной цели передвижения по городским улицам.

— Этому автомобилю место на свалке металлолома, и, причём, уже давно.

— Не спорю, он старый, да и вообще на нём ездил ещё мой отец, но я люблю его и пока не готова променять на что-либо другое.

— Любовь любовью, но риск не всегда дело благородное.

— Я бы так не сказала. В конце концов, рискнув, я не так давно, кажется, спасла чью-то жизнь.

— Сейчас речь о твоей.

— Послушай, я регулярно посещаю автосервис и при необходимости вкладываюсь в ремонт.

— Не проще ли уже купить новый автомобиль, чем бесконечно латать старый, особенно учитывая тот факт, что современные стандарты безопасности ему всё это всё равно не привьёт?

— Может быть, и проще, но порой что-то проверенное надёжнее незнакомых вещей.

За этой небольшой вроде как перепалкой я и не замечаю, как мы уже достигли пункта назначения, и относительно ориентации в пространстве прихожу в себя лишь в подземном паркинге, когда Кимберли паркуется недалеко от лифтов, курсирующих между стоянкой и жилыми этажами. Слишком скоро мы выходим на нужном этаже, и хотя я не страдаю клаустрофобией, а длинный коридор в любом случае не является замкнутым пространством, воротник рубашки меня будто душит. Это чувство лишь усиливается, когда Кимберли представляет меня, как друга, своей матери, а чуть после и гораздо раньше ожидаемого и вовсе достигает своего апогея. Я не знал сути своих дурных предчувствий, да и не мог предугадать, как всё может повернуться. Но сейчас они обретают форму, цвет, яркость и полноценный облик, досконально совпадающий с изображением на снимке и абсолютно идентичный ему. Так я и понимаю, почему отец Кимберли с первого взгляда на фотографию показался мне таким знакомым. Все встаёт на свои места, в том числе, очевидно, и для него. То, что это не ошибка и не путаница, а губительная реальность, лишь подчёркивается искрой узнавания в привыкших всё подмечать и запоминать глазах и отчётливыми словами, не оставляющими мне ни единой лазейки.

— Что ты здесь делаешь?

Я собираюсь что-то сказать, но на ум не приходит ничего стоящего. Да и в целом слова сейчас совершенно излишни. Ни одна даже самая правдоподобная легенда меня всё равно не спасёт. А пока я всё-таки думаю над вариантами и путями отхода всех типов, в том числе и физического, о своём присутствии напоминает, возможно, единственный человек из всех четырёх людей, присутствующих в комнате, которому ничего непонятно.

— Вы что, знакомы? — задаётся вопросом Кимберли, скорее адресованным мне, чем кому-либо ещё. Поскольку я не собираюсь снимать с себя ответственности за прошлое и отрицать то, в чём роль Майкла Дейвиса совершенно незначительна, ведь на его месте мог оказаться кто угодно, и это ничего бы не изменило, то, глубоко вдохнув, отвечаю:

— Да. Твой отец был тем, кто надел на меня наручники и зачитал мне все мои права прежде, чем посадил на заднее сидение полицейской машины и отвёз в участок для первого, но далеко не последнего допроса.

Глава девятая

— Твой отец был тем, кто надел на меня наручники и зачитал мне все мои права прежде, чем посадил на заднее сидение полицейской машины и отвёз в участок для первого, но далеко не последнего допроса, — после недолгой заминки отвечает Джейден.

Именно на этой тоскливой и удручающей ноте прежде, чем я успеваю хотя бы немного усвоить эту прозвучавшую, как гром, новость, за ним слишком быстро захлопывается входная дверь, оставляя меня наедине с родителями. Оставляя меня наедине с отцом, в своё время арестовавшим Мура за некоторое правонарушение, закончившееся для него судом и тюремным сроком, и мамой, которая, в отличие от меня, неплохо помнит чуть ли не каждое задержание, в котором принимал участие мой второй родитель. Отец периодически рассказывает о них и мне. Но меня никогда не интересовало это настолько, чтобы держать в голове имена всех преступников, пойманных им. Я всегда предпочитала оставаться от всего этого как можно дальше. Быть может, мы и живём в ужасном мире, где люди совершают друг с другом зверские вещи, порой не ограничивающиеся исключительно относительно невинными кражами и грабежами, а приводящие к жестоким изнасилованиям и убийствам, но я хочу знать и слышать об этом как можно меньше. Более того, я не хочу допроса. Не хочу, чтобы папа начал рубить правду-матку, расписывая, какой же Джейден негодяй, подонок и мерзавец, ведь все однажды провинившиеся и оступившиеся автоматически заносятся им в плохой список и не заслуживают снисхождения и прощения даже после отсидки, независимо от ими совершенного. И уж точно я не хочу продолжения вечера. Да, сегодня День благодарения, а праздники принято проводить и отмечать с семьёй, но, ощущая возникшее чувство, что самый близкий мне на данный момент человек находится далеко не в этой квартире, и не имея сил игнорировать данную эмоцию, я желаю лишь последовать за ним куда угодно. Откровенно говоря, мне плевать, как это будет расценено, что подумают родители, и как мой побег скажется на наших дальнейших отношениях, и не сведёт ли он их банально на «нет». Меня едва ли когда-либо понимали, как должно, а Джейден… Он понимает, и я не солгала, когда сказала ему, что хочу провести этот вечер с ним, но теперь осознаю, что мне следовало быть до конца откровенной или хотя бы прислушаться к нему, протестующему против моей идеи и никак не желающему претворять её в жизнь. Он будто бы догадывался, кто мой отец, и что будет. Но я знаю, это не так. Просто знаю, а всё, что мне пока недоступно, предпочитаю узнать от Джейдена, а не от отца, и поэтому мгновенно свирепею изнутри, как только он произносит первые слова.

— Что это только что было? Откуда… откуда этот… этот человек вообще здесь взялся? — периодически запинаясь, вопрошает мой отец, словно бы через силу называя Джейдена человеком, а в действительности вовсе не считая его истинным членом общества и полноправной личностью. От этого мне мгновенно становится противно, как будто это лично я оскорбила Мура за его спиной. Как правило, дети стремятся быть похожими на своих родителей и делают всё возможное, чтобы они ими гордились, но сейчас мне фактически стыдно за папу. Эта ситуация просто апогей всего. — Будь добра, объяснись, Кимберли.

— Вот уж нет. Я не обязана этого делать и, что даже важнее, не хочу. Я больше не ребёнок, чтобы отчитываться перед кем бы то ни было.

— Мы никто бы то ни было. Мы твои родители, и ты не смеешь так с нами разговаривать.

— Может быть, но и ты не можешь требовать от меня слепого подчинения. Джейден ушёл, и мне лучше сделать то же самое.

— Но, Ким… Сегодня же праздник.

Мама вмешивается в наш ожесточённый и идущий на почти повышенных тонах спор. Я просто качаю головой. Возможно, позже я и пожалею о собственной непреклонности в данный момент времени, но прямо сейчас мне совершенно нечего им сказать, абсолютно не за что их поблагодарить и ничего хорошего с ними не разделить. Это плохо, печально и в некоторой степени мучительно, но единственное, что я делаю, это разворачиваюсь и ухожу, куда глаза глядят. Конечно, пунктом моего назначения не является совсем уж неизвестное место. Путь до лифта и в нём до паркинга проходит словно в полутьме и в полусне. Возвращает меня в сознание лишь картина того, как Джейден пинает левое переднее колесо моего любимого пикапа, явно вспомнив про отсутствие ключей, которые, как у владельца транспортного средства, есть только у меня, и пребывая в досаде от невозможности немедленно уехать прочь. Его эмоции причиняют мне наравне с душевной и поистине физическую боль. Но я нахожу в себе силы и импульс заявить о своём присутствии, чтобы оно не застало его врасплох.

— Не мог бы ты, пожалуйста, перестать бить мою машину? Она-то точно ни в чём не виновата.

Джейден тут же оборачивается ко мне с ясно различимым в тишине стоянки стоном вероятного негодования, по всей видимости, вызванного моим появлением, но чего он ожидал? Что я останусь наверху со своими родителями и, как ни в чём не бывало, сяду с ними за один стол, чтобы вкусить приготовленную пищу и насладиться сопровождающей ужин беседой? Что мы забудем о том, с чего всё началось, как о мелком и незначительном недоразумении? Что я вычеркну из своей памяти и его, и то, что он для меня сделал и продолжает делать и по сей день? Вычеркну проведённое вместе время и разделённые чувства? Что предам всё это, как будто этого и вовсе никогда не существовало, и не происходило? Я бы никогда так не поступила. Но, судя по ответу, которым меня удостоили, в его голове всё именно так и обстоит.

— Ты зачем здесь? Возвращайся-ка лучше наверх, — резко говорит мне Джейден. Его довольно громкий голос эхом разносится по всей парковке. Он лихорадочно обводит её глазами, словно ища замену моему автомобилю, на которой можно также отыграться и выместить свою ярость, но уже без моего возражения.

Но я вряд ли позволю ему это сделать, и не потому, что я вся такая правильная и положительная, а просто потому, что это я затащила его туда, куда он вообще не хотел ехать и где совсем не желал находиться. С другой же стороны… Что, если я всё-таки дура, принимающая желаемое за действительное? Что, если была только рада обманываться и позволила себе купиться на ложь? Что, если всё это время Мур как минимум подозревал, а как максимум даже был уверен, кто мой отец, и именно по этой причине так настойчиво и пытался войти ко мне в доверие? Это, конечно, необязательно отменяет то, что мне угрожала истинная опасность. Но мог ли он, увидев мои семейные фотографии и сопоставив все факты, решить воспользоваться представившейся возможностью, открывшимся ему родством и мною, чтобы при случае как-нибудь отплатить моему отцу через меня? Что, если во мне видели лишь разменную монету, орудие мести и, если на то пошло, сексуальную игрушку, которая, откровенно говоря, и сама была не прочь вступить в отношения интимного характера? Что, если всё это происходило ровно в то же время, когда я искренне проникалась человеком, открывала ему душу, делилась сокровенными вещами и неоднократно отдавала собственное тело не только по причинам, обусловленным внезапно возникшей страстью?

Насколько всё это ужасно звучит, настолько же я оказываюсь не в состоянии заткнуть себя и в переносном смысле зашить свой рот. И его покидает, пожалуй, самое отвратительное предположение, какое я только делала в своей жизни.

— Ты знал? Ты знал, кто мой отец?

— Что?

Я слышу и вижу искреннее непонимание в его глазах, отрицание в быстро потухающем эмоционально взгляде, который ещё минуту назад не ярко, но искрился, и мольбу подумать дважды, прежде чем рубить сгоряча и сжигать только наполовину возведённые мосты, но внутри я будто заледенела. Ничто из этого не останавливает меня от усиления общей агонии момента.

— Всё это время… ты знал? Поэтому так упорно настаивал на том, что мне угрожает опасность? Хотел гарантированно проникнуть в мою жизнь?

— Так вот какого ты на самом деле мнения обо мне. Считаешь, что я использовал тебя… ради мести? — вопрошает он, сокращая расстояние между нами до критического минимума. Вдыхая его запах, собственный, не содержащий в себе никаких особых примесей в виде парфюма, полной грудью, я уже чувствую, как он путает все мои мысли, сбивает с толку и возбуждает. Но каким-то образом умудряюсь сконцентрироваться и продолжить.

— Так ты знал или нет?

— Что бы я ни сказал, ты мне вряд ли поверишь и независимо от того, каким будет ответ, посчитаешь, что я лгу. И знаешь, почему, Кимберли?

— Почему?

— Да потому, что в твоей голове уже проросло зерно сомнения, и сейчас ты думаешь только о том, что, возможно, твой отец прав. Что люди не меняются, и всё такое прочее. А знаешь, я даже рад, что всё так получилось. Лучше уж горькая правда, чем сладкая ложь, и чем раньше открываются такие вещи, тем проще прощаться. Ты только извини, что я испортил тебе и твоей семье День благодарения.

«Да кого сейчас интересует праздник, который будет отмечаться и тогда, когда мы уже отойдём в вечность и перестанем существовать?» — хочется в крике спросить мне.

Но для этого оказывается уже слишком поздно. Больше ничего не говоря и даже не оборачиваясь напоследок, за мгновение сгорбившийся Джейден удаляется всё дальше и дальше от меня, чтобы покинуть паркинг и, я чувствую, никогда больше, даже ради своих вещей не возникнуть на пороге моего дома. Понимая, что идея звать его по имени и умолять не уходить всё равно ни к чему не приведёт, я делаю то, от чего несколькими минутами ранее сама же и попросила Мура воздержаться. Я со всей силы ударяю по колесу правой ногой. Хотя её тут же охватывает горящая боль в пальцах, стремительно распространяющаяся всё выше и выше по ступне и голени, эти мучительные ощущения, по крайней мере, более-менее благополучно отвлекают меня от острой вспышки в сердце. И это, пожалуй, единственное, за что я сегодня благодарна.

* * *

В первую ночь без Джейдена мне так и не удаётся сомкнуть глаз. Не потому, что я чего-либо боюсь, а потому, что, привыкнув и полюбив его близость, я, как никогда остро, ощущаю его отсутствие на холодной и пустой соседней половине кровати. Я успокаиваю себя тем, что так или иначе преодолею это. Но к концу недели и уж тем более ещё спустя пять дней после этого понимаю всю тщетность своих бесплодных попыток. Почти перестав есть, отдыхать и спать, я ощущаю себя зомби, а на работе зачастую действую, как робот. Моё состояние не укрывается от Норы. Но, видя, что я не готова вдаваться в подробности происходящего со мной в последнее время, она удерживается от расспросов, и за одно лишь это я ей действительно и по-настоящему глубоко признательна. Возможно, мне стало бы легче, если бы я выложила всё, как на духу, и выговорилась, но мне и так тоскливо. И сделалось бы только гораздо хуже, подними хоть кто-нибудь эту тему из недр моей души, куда я очень стараюсь её закопать, и частично по этой причине игнорирую звонки родителей. Мне по-прежнему нечего им сказать. Да и как можно объяснить что-то, что ты и сама не понимаешь. В первые несколько дней звуки их вызовов буквально разрывали мои барабанные перепонки, и я совсем не знала, куда от них деться. Даже включив бесшумный режим, я чувствовала, когда именно набирают мой номер. Меня заполнило не иначе как некоторое облегчение, как только они оставили свои попытки связаться со мной. У нас бывало всякое, но таких размолвок прежде не случалось. Разумеется, ведь до этого момента я никогда не знала лично бывших заключённых, попавших за решётку не без участия моего отца, и уж тем более не вступала с ними в интимную связь. Я не имею ни малейшего понятия, удастся ли мне примириться с родителями, но гораздо сильнее тревожусь о Джейдене. Пусть он и вроде как бросил меня, и это необязательно закончится добром, но я… я, кажется, скучаю? Всерьёз обдумываю то будущее, которое у нас могло бы быть? Оплакиваю то, что теперь вряд ли сбудется? Да, я точно делаю всё это, в последний день уходящего ноября впервые изучая положившую начало всему визитку со всех сторон и обнаруживая некий адрес, который не заметила в тот единственный раз, когда прежде обращалась к ней. Это лишь доказывает, насколько ничтожны мои знания о Джейдене, но, вся вконец измучившись и уже достаточно настрадавшись без него, одновременно я осознаю, что больше так не могу. После всего мною сказанного и всех бездоказательных обвинений ни один умный и рационально мыслящий человек не выйдет на связь с тем, чьи слова его болезненно задели, а не могу оставаться вдали и дальше. Даже без надежды мне нужно попросить прощения, а потом будь что будет. Я не могу оставить всё так, как есть. Я хочу, чтобы он знал, как мне плохо из-за причинённого ему зла. Как я раскаиваюсь и сожалею о своей эмоциональной вспышке, полной безрассудства и совершенно им незаслуженной. Как бы мгновенно и без раздумий забрала свои слова назад, выпади мне соответствующая возможность. Я просто хочу сказать Джейдену всё это, чтобы он хотя бы выслушал меня, а остальное второстепенно. В первый день календарной зимы, выпавший на субботу, пока город укрывает снег, я выхожу из машины, благодаря навигатору достигнув указанного на визитке адреса, ожидая увидеть частный дом или многоквартирное здание. Но моему взгляду не предстаёт ничего из этого. Здесь лишь автосервис, и в первое мгновение это кажется какой-то ошибкой. Но затем, подняв глаза вверх и наткнувшись на довольно большую, но не кричащую и красиво оформленную вывеску, я отбрасываю эту мысль из-за надписи, содержащейся на ней.

Чёткое и ясное «Автосервис Джейдена» без всякого подлога рассказывает мне о том, с чем бы мой отец ни за что не согласился и принялся бы ожесточённо и до посинения спорить. Мур подумал всё верно, папа не из тех, кто верит в людей и прежде всего в их способность подстраиваться под жизненные обстоятельства и кардинально меняться к лучшему, но и я была права. Джейден определённо не злодей и не преступник. Не знаю, как именно ему удалось выкарабкаться из ямы, открыть собственное дело, обзавестись постоянной клиентурой и не позволить ему прогореть, и где вообще он взял деньги на создание и развитие бизнеса с нуля, но результат его усилий и стараний налицо. И поражает меня так, что я без преувеличения начинаю хотеть узнать абсолютно всё. Почему именно машины, как и при каких обстоятельствах у него возникла конкретно эта, а не какая-либо другая мечта, сколько потребовалось времени, сил и нервов, чтобы её осуществить, и чем, невзирая на, мягко говоря, не самое благополучное прошлое, он обязан своему успеху? Я твёрдо, болезненно сильно и непреодолимо ясно желаю задать все эти вопросы и, что важнее, непременно получить на них ответы. Но навстречу моим шагам вовнутрь выходят лишь сотрудники сервиса, по которым и не скажешь, что они целыми днями возятся под днищами или в капоте автомобилей, перебирают различные детали или механизмы, меняют отслужившие свой срок элементы конструкций или пачкаются в машинном масле. Да, на спецодежде каждого из них невозможно не заметить грязные пятна, но все они всё равно выглядят опрятно и чисто и обращаются ко мне более чем услужливо.

— Здравствуйте! Мы можем вам чем-то помочь? Что-то случилось с машиной?

— Добрый день. Нет, с машиной всё хорошо. Быть может, в это и трудно поверить, но она на полном ходу. Вообще-то мне нужен Джейден Мур. На оставленной им визитке значится этот адрес. Это срочно, — несколько торопливо говорю я, чуть ли не проглатывая отдельные звуки и окончания слов. Мне всё равно, как это выглядит, и какое впечатление я произвожу. Я просто нуждаюсь в том, чтобы его позвали, но меня спускают с небес на землю одной лишь фразой.

— Мы бы и рады вам помочь, но в настоящий момент времени его здесь нет.

— А когда он появится? — порядочно сникнув, но стараясь не подавать вида, спрашиваю я, мысленно убеждая себя в том, что это ни в коем случае не конец. Когда-нибудь он вернётся, и ему придётся встретиться и поговорить со мной, ведь до той поры я однозначно не сдвинусь с места и непременно его дождусь. По крайней мере, я так считаю, в то время как и с этим возникает очевидная и внезапная проблема, встающая мне поперёк горла.

— Мы… мы даже не знаем. Мы не видели его уже около двух недель. Это на него совсем не похоже. Он, конечно, звонит, но личное присутствие есть личное присутствие. Может быть, вам просто сделать то же самое? Набрать его номер телефона, имею в виду? Он ведь у вас есть? — я и сама неоднократно думала об этом, и сейчас мне не предложили ничего нового, но если бы всё было так просто… Увы, это невероятно далеко от реальности, ведь я боюсь. Боюсь не того, что меня пошлют куда подальше со своим комплексом вины и со всем тем, что я чувствую помимо неё, а того, что на мой звонок вообще не ответят или даже сбросят его. Именно поэтому мне гораздо предпочтительнее личная встреча. Я цепляюсь за самый последний вариант, что вижу перед собой в данный момент времени.

— А вы случайно не знаете, где он живёт?

Так я и оказываюсь на нужной мне улице, где находится тот дом, куда я так стремлюсь. Но свой пикап я оставляю чуть поодаль от него и затрачиваю немало минут на то, чтобы собраться с мыслями и решиться проделать путь от машины до двери, а в дальнейшем и постучать по деревянной поверхности. Мои руки всё ещё крепко держат руль, пока я думаю о том, что будет, как меня встретят, уютно ли внутри или же совсем неприветливо, и какие слова мне следует сказать в самую первую очередь, а с какими можно и повременить. Я уже знаю, что Джейден преимущественно в порядке, а остальное пойму по его внешнему виду и глазам. Но только в том случае, если передо мной вообще откроют дверь. Едва эта мысль оформляется в моей голове, я чуть ли не завожу машину снова, чтобы убраться прочь и не возвращаться, испугавшись, что, как незваной гостье, испортившей всё, что только можно, мне будут совсем не рады. Но я не сбегаю, а наоборот побуждаю себя покинуть транспортное средство, пройти несколько метров до нужного объекта недвижимости и нажать на кнопку звонка.

Я смотрю на свои ноги так, как будто никогда прежде их не видела. Дверь открывается очень скоро, и звук голоса, который я не слышала, кажется, вечность, играет фактически оглушающую роль.

— Кимберли? Ты здесь откуда?

Я будто оживаю и поднимаю голову вверх, собираясь начать с главного, ради чего вообще сюда пришла. Но все частично заготовленные слова застревают в горле, как только мои глаза фокусируются на лице перед собой и, моргнув пару раз для верности, не вносят изменений в открывающуюся взгляду картинку моего нынешнего мира. Нет, Джейден цел и невредим, и ни в коем случае снова не избит, чего я глубоко в душе несколько опасалась, но лучше бы он был физически плох. Говорить так ужасно, но ещё тяжелее осознавать, что он выглядит так же, как и я, если не хуже. Неспящим, вымотанным, уставшим, худым, бледным и потерянным во всех отношениях. Под его глазами залегли мешки от явного недосыпа, кожа лица лишилась всякого румянца, а он сам кажется человеком, находящимся одной ногой в могиле. От многократно усилившейся боли за него на фоне осознания того, что я, возможно, была эгоисткой, у меня запинается сердце, пропуская один или даже несколько ударов. Становится тяжело дышать, и мне кажется, что я вполне могу потерять сознание. Но, игнорируя этот факт, я произношу единственное слово, которое порой способно заменить множество красивых фраз.

— Прости.

— Кимберли.

— Я знаю про автосервис. Там мне и дали твой адрес. Надеюсь, ты не сердишься?

— Кимберли.

— Пожалуйста, прости меня… — говоря дрожащим голосом, сбивающимся на некоторых буквах, я начинаю приближаться к нему, чтобы по возможности не только перешагнуть через порог его жилища. Но и разрушить более значительную и весомую грань между нами в виде невидимых стен, что он успел возвести за эту неделю, и дотронуться до него любым способом, каким мне только будет позволено. Но вся магия, всё притяжение, казалось, существовавшее между нами, мгновенно притупляются, как только через незакрытую входную дверь до нас доносится однозначно женский голос, звучащий крайне заботливо и нежно.

— Кто там, Джейден?

И так я понимаю, что всё это время он был не один. Осознаю, что именно то, что я сейчас совершенно некстати, он и старался донести до меня, когда дважды подряд произнёс мое имя. Тогда выглядит ли он столь прискорбно вовсе не потому, что и его снедала неутолимая и не отпускающая даже на секунду тоска по человеку, незаметно ставшему близким? Выходит, он недолго страдал в одиночестве? И уже подыскал мне равноценную замену? Я, и правда, была слепа? В любом случае нахожусь я с ответом гораздо раньше ожидаемого, вскоре вспоминая и простые истины, которые от расстройства почти забылись и выветрились из головы.

— Прости. Я не подумала, что ты можешь быть не один. Наверное, стоило позвонить. Извини ещё раз. Я уже ухожу. Не буду вам мешать.

Сразу после этих слов я напоминаю себе, как функционируют ноги, и как привести их в движение, и собираюсь сделать первый шаг прочь от этого дома и от Джейдена, стараясь не думать о том, что никогда не узнаю, как выглядит его жилище изнутри. В конце концов, мне не за что себя судить. Я честно собиралась извиниться, замолить свои ошибки и заслужить прощение, а потом вернуться к тому, на чём мы остановились, и больше их не повторять. Но только в сказках всё, что начинается с благородных поступков и добрых идей, способствует возникновению ещё более сердечных помыслов и эмоций. В реальной же жизни все розы имеют шипы, и чтобы не наткнуться ни на один из них и не пораниться до крови, нужно ещё очень и очень постараться. Удача же оказалась совсем не на моей стороне. Выходит, Джейден был прав, когда говорил о том, что разочарует меня. Смотря на него, вероятно, в последний раз, чтобы навсегда запомнить и впредь не забыть, я действительно порядочно подавлена и почти парализована тем, как быстро можно стать никем, когда он, отчего-то весь в чёрном, начиная с ботинок и заканчивая рубашкой, в импульсивном удерживающем жесте вдруг дотрагивается до моего левого запястья. Крепко, но несильно сжимая его, тем самым притягивая меня к себе, лишая возможности немедленного отступления и не давая уйти. А спустя всего лишь одно мгновение мир так и вовсе сужается до него одного, едва тихий и в то же время громкий шёпот заполняет собой и так незначительное пространство между нами.

— Это совсем не то, чем кажется, и что ты подумала, Кимберли.

— Откуда тебе знать, что я подумала?

— Просто мне отлично известно, как далеко может зайти человеческая фантазия. Стоит только позволить воображению разыграться, и его уже будет не остановить. Только это я и имел в виду. Всё должно быть не так, но ты можешь зайти. Если, конечно, хочешь, — целенаправленно и осознанно глядя лишь в мои глаза, едва слышно говорит он, явно не настаивая и ни в коем случае не собираясь принуждать. Это значит, что я вполне могу беспрепятственно исчезнуть, и он не будет меня удерживать. Но его взор, наполняясь подозрительной влажностью, буквально молит остаться, словно твердя мне, что я, и правда, всё не так понимаю. В моей голове тут же возникает масса вопросов один другогострашнее. Но все они сводятся к тому, что Джейден мне небезразличен. Даже если меня встретят направленные в нашу сторону пистолеты, я не дрогну и останусь с ним до конца.

Но всё оказывается гораздо прозаичнее. Свечи, две рамки с траурными лентами с фотографиями мужчины и женщины внутри, скромные поминки в тесном кругу, Тео со своей невестой Кристин, чей голос я и услышала ранее, находясь на крыльце, и мне становится донельзя очевидным, почему Джейден так плохо выглядит. Никто не может радоваться в годовщину смерти своей родителей. Мне не требуется анализировать свои эмоции, чтобы знать, что то, что я ощущаю, является ничем иным, как глубоким сожалением. Я сожалею, что не спросила о конкретной дате, когда мы только один раз говорили об этом. Сожалею, что явилась в самый неподходящий для выяснения отношений день и далеко не сразу остановила свой абсолютно неуместный в тот момент словесный поток по причине незнания всей ситуации. Сожалею, что не была рядом, когда ранее этим днём он наверняка ездил на кладбище, и не стояла с ним бок о бок у могилы, в которой покоятся останки сразу двух людей, когда-то тоже любивших, мечтавших и строивших планы на долгую совместную жизнь до глубокой старости, но ушедших гораздо раньше. Может быть, он и не нуждался во мне там, но я хотела бы его поддержать и одним лишь прикосновением к руке заверить в своей духовной и эмоциональной близости. Даже если они не любили своего младшего сына так, как должно, и до самого последнего дня предпочитали ему старшего, даже если в результате второй ребёнок, как ему кажется, ненавидел всех троих, вместе взятых, это всё равно невосполнимая потеря и утрата и для него. Со временем всё видишь в другом, часто противоположном свете, кардинально отличающемся от существовавшего прежде мнения. Я не удивлюсь, если однажды услышу, как сильно ему всё-таки их не хватает. Какими бы они ни были, они по-прежнему остаются его родителями. Их забрала смерть, но даже ей не под силу отменить кровное родство. То самое кровное родство, которое спустя минуту или две после того, как Джейден коротко представил нас с Кристин друг другу, являет мне человека, которого я бы никогда не подумала увидеть рядом с Муром в домашней обстановке. Но глаза не врут. Когда на кухне появляется Трэвис, явно присутствовавший в здании задолго до моего появления, но, вероятно, куда-то временно отлучавшийся, я полностью теряю нить происходящего. Это что-то невозможное, непостижимое и невообразимое. И мне ни за что не понять, как так вышло, что этот представитель рода человеческого, ещё сравнительно недавно причинивший мне немало бед,а Джейдену ещё больше, оказался допущен к поминальному столу, где ему ничего не принадлежит. Что он здесь делает? Как сюда проник? Что наплёл Джейдену, чтобы оказаться так опасно близко к нему? И почему Мур вообще купился?

Это просто какая-то дикость. Но, видя, что всеми остальными это не ощущается, как что-то действительное сверхъестественное и необычное, я молчу, не решаясь озвучить свои мысли, до тех пор, пока сам вошедший Трэвис не подаёт голос.

— Догадываюсь, о чём ты думаешь.

— Мы на «ты» не переходили.

— Да я вообще не думал тебя увидеть. Мне казалось, что вы в ссоре, голубки. Но тебе не нужно бояться, крошка.

— Я же уже сказала…

— Ладно-ладно, я понял. В общем, я знаю, что это выглядит странно, и знаю, что вы тоже это знаете. Да и не только вы одна.

— Что ж, отлично, а то мне уже начало казаться, что я слегка сошла с ума.

— Ты не сошла с ума, — качает головой Джейден. Кажется, он порывается меня обнять и прижать к своей груди в защищающем жесте, пока я несколько дрожу от, вероятно, очевидного ему страха, но не предпринимает ни единой соответствующей попытки, стараясь принести спокойствие исключительно через свой голос. — Если кто здесь и сошёл с ума, то только я, но у нас… у нас вроде как временное перемирие. На несколько часов, ведь так, Трэвис?

— Да. Именно, — соглашается тот, и по идее это неожиданное воссоединение вовсе не чужих друг другу людей должно одинаково радовать и меня, и их самих. Но атмосфера вокруг самая что ни на есть тягостная, напряжённая и невероятно далёкая от проявления любых подобных эмоций, а объяснение этому кроется не только в факте очередной годовщины общей утраты. Даже без откровенного разговора по душам с одной из сторон давнего конфликта мне очевидно, что никто из его участников не лжёт.

Это, и правда, лишь на некоторое, не отличающееся особой продолжительностью время, которое истечёт не просто к завтрашнему утру в связи с наступлением рассвета, а уже сегодня. Это в равной степени чётко отображается в глазах обоих.

Глава десятая

Я смотрю на камень перед собой, кажется, целую вечность. Он холодный, тёмный и частично покрыт тонким слоем снега, которого недостаточно, чтобы скрыть оттенок мрамора. Он был бы обычным куском этого материала, использующегося где-нибудь в отделке помещений или уличных территорий, подлежащих благоустройству, если бы не имена, фамилии и даты. Имена моих родителей и дни их рождения и смерти соответственно не дают относиться к вертикальному прямоугольнику как-то иначе, чем как к надгробию и символу вечной памяти и скорби. Вот что я ощущаю каждый раз, когда прихожу сюда. Всё то же год за годом. Печаль, тоску и горечь утраты, которые ничем и никогда не удастся навсегда искоренить. Хотя я не хочу испытывать всё это и периодически обещаю себе, что однажды, придя на кладбище снова, больше не почувствую этих эмоций и окажусь свободным от любых их проявлений, глубоко в душе я знаю, что этого не произойдёт даже спустя несколько десятков лет. Меня не любили или просто не представляли, как это показать конкретно мне, но люди, погребённые под землёй у моих ног, были моими родителями, и их уже не заменить. Не похоже, что у меня вдруг появятся другие мама с папой, ведь это по определению невозможно. Сколько бы я не твердил про себя, что не скучаю по ним, какая-то часть меня, пожалуй, всегда будет желать увидеть их воочию снова, даже если причины толком и не ясны. И когда я опускаю вниз пышный букет из двадцати белых роз, то ощущаю, что мои глаза ощутимо слезятся. Это вполне может быть из-за ветра и ухудшения погоды в сторону понижения температуры и угрозы первого серьёзного снегопада, но я почти уверен, что дело в подкравшейся траурной дате.

Каждое первое декабря настигает меня неожиданно, хотя и прошло уже без малого шесть лет, но впервые наравне с тем фактом, что морально я никогда не бываю готов, меня расстраивает ещё и собственное одиночество. Позже ко мне непременно присоединятся Кристин и Тео, и я знаю, что всегда могу на них рассчитывать, но рядом с могилой хочется видеть действительно любимого человека. Того, кто возьмёт руку, если будет необходимо, постоит рядом столько, сколько потребуется, и разделит с тобой всю испытываемую скорбь и печаль. Но единственная женщина, которую я бы решился позвать с собой, посчитала меня лжецом и отъявленным негодяем, способным на месть и использование других людей в своих несуществующих целях. Я думал, что при малейшей угрозе уйду первым, но вот сюрприз, Кимберли меня опередила. Она усомнилась во мне, а я не совершал ничего из того, в чём оказался заподозрен. Я не собирался давать объяснения. Почему я вообще должен оправдываться, если не рылся в собственной памяти, не сопоставлял факты и не прибегал к помощи Тео, чтобы найти доказательства биологического родства, о котором теперь знаю всё лишь благодаря испорченному для целой семьи вечеру Дня благодарения? С какой стати я обязан отрицать прозвучавшие обвинения, если для меня всё открылось ровно в тот же момент, что и для Кимберли? Разъяснять причины, по которым образ её отца не отложился в моей памяти, несмотря на количество проведённых им допросов? И убеждать неверующего в том, что никакой мести нет и не быть не могло? Мне плевать, что я плохо сплю, почти не ем и испытываю мощнейший эмоциональный перегруз, вызванный тоской по той, которая наверняка уже совершенно забыла о моём существовании, и физически также истощён. Я не собираюсь возвращаться туда, где больше не нужен. В конце концов, я не заслужил того, что получил. Может быть, я и повинен во многих вещах, но грех обмана не из их числа, а значит, мне вовсе ни к чему наговаривать на себя, лишь бы она вернулась или хотя бы подумала о том, чтобы позволить мне это сделать. Одна только мысль об этом глупа и начисто лишена гордости. Некоторое время я всё равно размышлял в подобном ключе, пока не осознал, что из-за собственной внутренней слабости и так уже достаточно потакал и продолжаю потакать людям в своей жизни. На данном этапе мне вполне достаточно Трэвиса. Испытывая болезненную необходимость хотя бы этот день провести вдали без него, мысленно я начинаю проклинать всё на свете, когда краем правого глаза цепляюсь за его силуэт, становящийся всё ближе и в конечном итоге замирающий рядом. Он имеет полное право находиться здесь. Мне это никак не оспорить и ничего не возразить. Это и его родители тоже. Я сохраняю молчание и искренне поражаюсь, когда Трэвис, явно обращаясь ко мне, ведь, кроме нас, здесь больше никого и нет, произносит нечто удивительное и невероятное.

— Ты был прав. Тогда, в аллее. Когда сказал, что они бы не гордились никем из нас, но в особенности мною. Я рассвирепел и, если бы не та девушка, наверное, зарезал бы тебя, и хотя глубоко в душе я не хочу это признавать, я знаю, ты озвучил всё верно. Они бы не гордились теми людьми, которыми мы стали.

— Зачем ты говоришь мне всё это?

— Чтобы ты знал, что я… Что я, кажется, сожалею. Я не должен был наносить тебе вред. Не должен был склонять тебя к чему бы то ни было. Не должен был вообще появляться в твоей жизни вновь.

— Какая теперь разница? — неохотно, но всё же спрашиваю я, при этом глядя лишь на надгробие ввиду отсутствия желания видеть Трэвиса и смотреть на него. Так проще, значительно и намного, да и в целом мне неважно, что он ответит. Это всё равно ничего не наладит и не изменит к лучшему. Как говорится, поезд давно ушёл. — Твоим словам в любом случае нет веры.

— Да, я понимаю. Мне стоило откровенно рассказать тебе всё с самого начала, а не угрожать вам двоим.

— Рассказать что?

— Я крупно проигрался. В карты. В тюрьме. Долг пятьсот тысяч, и срок его возвращения строго ограничен. Либо я верну эти деньги, либо… Наверное, ты и сам понимаешь, что тогда будет.

— Кому?

— Что кому?

— Кому ты проиграл?

— Джонсону.

От сказанного Трэвисом внутри меня что-то обрывается. Я вспоминаю своё первое и единственное до этого момента преступление, план которого от начала и до конца был продуман вышеупомянутым человеком, и то, как всё пошло прахом, а он остался на свободе, потому что истинные организаторы всегда лишь сколачивают банды и никогда лично не засвечиваются в осуществлении противоправных действий. По сравнению с этим Джонсоном Трэвис вовсе не негодяй, а совершенно невинный младенец, который, впрочем, отнюдь не глуп, и я решительно не понимаю, как его угораздило не только ввязаться в игру, но и не остановиться после первого же проигрыша и в результате накопить такой ужасающе огромный долг. Нужно быть полным идиотом, не способным просчитать очевидные последствия наперёд. Но зато теперь я чище некуда понимаю всю ситуацию и то, почему Трэвис делает то, что делает. Даже если отбросить тот факт, что из-за колоссальной разницы в финансовом положении с противником ему вообще стоило найти себе другое занятие, в кратчайшие сроки такую сумму честным путём всё равно просто не заработать.

— Ты пытался отыграться, ведь так?

— Я надеялся, что у меня получится, и поначалу я даже выигрывал и много, но потом всё резко стало очень и очень плохо.

— Ну так всегда и бывает. Сначала выходишь в плюс, а потом фортуна мгновенно отворачивается от тебя, и в итоге образуется огромный минус. Нужно быть умнее. Так, значит, его всё-таки посадили?

— Всего лишь за неуплату налогов, и то ненадолго. Он вышел раньше меня, а как только освободился и я, приставил ко мне Джеймса и Райли.

— Так они не твои люди?

— На словах мои, но формально это ничего не значит, и я ощущаю, что чем дальше, тем всё больше теряю над ними контроль. В случае чего они же меня и устранят.

— Мне нечего тебе сказать, Трэвис. И нечем тебе помочь. Я буду действовать согласно плану и в случае крайней нужды постараюсь разобраться с охранными системами, хотя и не ручаюсь, что у меня непременно получится, но на этом всё.

— Ты, и правда, ненавидишь меня.

— А чего ты хотел, Трэвис⁈ — всё-таки поворачиваюсь к нему я, испытывая бессилие и злость на всю ситуацию в целом. Не только на то, что он вторгся в моё личное пространство, и оно перестало быть таковым, когда за неимением лучшего варианта в виде Кимберли я просто хотел побыть один, но и на все те факты, в наступлении которых применительно к моей жизни он совершенно справедливо наконец-то посчитал себя виноватым. Он действительно ответственен за их возникновение, и я рад, что ему хотя бы немного, но совестно. — Как и они, ты никогда не любил меня, в то время как я всё время пытался это заслужить. На ваш взгляд, я постоянно делал что-то не так. Был недостаточно хорош или недостаточно достоин, не знаю, но, если честно, мне надоело об этом думать. С меня хватит.

— Насколько сильно?

— Что?

— Насколько сильно ты меня ненавидишь? Настолько, что желаешь мне смерти? — прямо внезапно спрашивает Трэвис. Минутой раньше, будучи с ним полностью откровенным и честным, теперь, отчего-то растерявшись, я не знаю, что отвечать и как реагировать. Хочу ли я, чтобы он умер? Чтобы это произошло столь преждевременно и по причинам, далёким от естественных предпосылок? Заслуживает ли он такого конца?

Что бы там ни было, какими бы ни были наши отношения сейчас или в прошлом, нет и ещё раз нет. В моих мыслях, формируясь, уже рождается соответствующий ответ, когда я замечаю, что Трэвис уходит тем же путём, что и пришёл. Наверное, ему показалось, что он знает, что услышит, и захотелось избежать горькой правды. Было бы разумнее позволить ему уйти. Но, должно быть, я вряд ли умнее его, ведь совершенно спонтанно говорю те вещи, которые даже мне кажутся слегка странными и неадекватными, учитывая все обстоятельства, но, тем не менее, заставляют его, обернувшись, остановиться.

— Постой, Трэвис.

— Что?

— Ты… ты можешь пойти со мной. В смысле поехать ко мне домой. Что ты думаешь насчёт временного перемирия? Как смотришь на то, чтобы повспоминать только хорошие вещи?

— А ты уверен, что таковые были?

— Нет, но уверен, что сообща что-нибудь да оживёт в памяти.

— Ты же не выносишь моего присутствия и едва меня терпишь. Зачем тебе это?

— Сам не знаю, но чувствую, что если не сделаю исключение на один день, и если мы не устроим перерыв, сменив на некоторое время межличностный эмоциональный фон, то рано или поздно пожалею об этом. Возможно, уже завтра я начну спрашивать себя, как дошёл до такого предложения, но сегодня… В общем, что ты решил?

* * *

— Я и сам от себя такого не ожидал, но в тот момент это ощущалось, как самая правильная вещь в мире. Понимаешь? — закончив своё повествование, спрашиваю я единственного оставшегося в моём доме человека, в то время как все остальные, в том числе и Трэвис, уже давно разошлись.

Рядом со мной лишь Кимберли, и я только что рассказал ей о том, как встретил брата на кладбище, и как само собой получилось так, что Трэвис оказался вхож в мой дом. Это однократное явление, которое больше не повторится. Не за горами и тот момент, когда наши отношения окончательно останутся в прошлом, и теперь мне очень хочется сконцентрироваться на будущем. По возможности на будущем с Кимберли, возникшей на моём крыльце, когда я этого совсем не ожидал, и чуть было не ушедшей из-за голоса Кристин. У меня словно началось раздвоение личности, ведь я и хотел, и не хотел её видеть, а её появление одновременно было и благословением, и проклятием. Потому что так же сильно, как я тосковал, желая, чтобы она вернулась и больше никогда не отворачивалась от меня, самостоятельно я бы ни за что не выбрал для её появления с повинной столь траурный и печальный день. Мало того, что я выглядел крайне ужасно из-за физического и морального истощения, вызванного её раздавившими меня обвинениями и собственной реакцией на это в виде немедленного ухода. Так в последние дни к этому прибавились ещё и душевные муки, связанные с родителями, и в совокупности я стал представлять собой самое жалкое зрелище в мире. Но я не смог бы прогнать Кимберли, даже если бы очень сильно захотел. Она выглядела не лучше моего, и я отступил, позволив ей впервые войти в мой дом, даже зная, куда она без предупреждения попадёт, а теперь мы остались одни, и я не совсем представляю, что будет дальше. Что, если ей просто хотелось извиниться? В конце концов, я, возможно, испортил её взаимоотношения с добропорядочными и законопослушными родителями, один из которых даже служит обществу. Если она здесь, только чтобы попросить прощения, то, как она тянулась ко мне там, на крыльце, вполне может означать вовсе не то, что я подумал. Она осталась и не ушла, когда осознала причину особенно тягостной атмосферы, но и это могло быть лишь проявлением вежливости, а не каких-то больших чувств. В любом случае время всё рассудит, а я вряд ли отпущу Кимберли, пока мы во всём не разберёмся. Но она никак не реагирует на мой вопрос, вместо ответа просто продолжая помогать мне собирать посуду со стола в столовой, избегая смотреть в мою сторону, в то время как мы разделены столешницей. Меня же это совсем не устраивает. Бросая заниматься тем же самым делом, с громким стуком ставя стопку тарелок обратно на деревянную поверхность, я поднимаю голову вверх и произношу одно единственное слово, эффективность которого оказывается стопроцентной.

— Хватит. Оставь, пожалуйста, тарелки. Ты вряд ли пришла сюда для того, чтобы убираться.

— Ты прав. Совсем не для этого.

Кимберли послушно замирает, будто только и ждала моих указывающих слов, но находит мой взгляд своим лишь в тот момент, когда, обойдя стол, я оказываюсь рядом и, не сдержавшись, порывисто обнимаю её в зоне плеч, ведь в последние минуты только этого и жаждал. От возникшей близости моя душа в одночасье начинает исцеляться, и мне становится значительно лучше, когда, будто ожив, Кимберли стискивает руки вокруг моей поясницы и значительно крепче прижимает меня к себе. Я совсем не испытываю желания отдаляться, но чуть отстраняюсь, потому что определился в том, чего хочу, а хочется мне взглянуть на неё, воскресить полузабытый образ в памяти и, заступившись за себя в первую очередь ради неё, полноценно заслужить её доверие.

— Я был ранен.

— О чём ты говоришь?

— Меня подстрелили при попытке бегства с места преступления, не прямо-таки серьёзно, а скорее едва зацепили ногу по касательной. Возможно, у меня всё равно получилось бы скрыться, но, коснувшись раны, чтобы определить, насколько сильно кровотечение, я замешкался, а потом меня ударили в челюсть. Быть может, они посчитали, что я вооружён и начну стрелять, не знаю, но оправиться мне уже не удалось, и в то время, как Трэвису удалось скрыться, я остался лежать на асфальте в окружении заполонивших улицу полицейских машин. Мне было плохо и больно, голова нещадно кружилась, и я мало что соображал, но меня всё равно отвезли в участок. Вряд ли это решение принимал твой отец, но он провёл пару допросов, и только после них меня всё-таки вынужденно транспортировали в больницу. Мне диагностировали лёгкое сотрясение, а перед глазами всё преимущественно вращалось ещё до того, и я совершенно не запомнил твоего отца. На фотографии он показался мне слегка знакомым, но мало ли кто по жизни кажется нам когда-то встреченным на улице или ещё где-нибудь. Я даже не придал этому значения и ни о чём не задумался. Я клянусь, Кимберли.

— Я знаю. Знаю и верю тебе, и мне так чудовищно стыдно, что я позволила себе засомневаться и наговорила тебе целую кучу неприятных и обидных вещей.

— Я уже, честно, всё забыл. А ты имела на это полное право. Уверен, что ты в любом случае не желала мне зла.

— Конечно, не желала, Джейден. И мне ужасно, ужасно жаль.

— Всё уже позади.

— Нет, ты не понял. Мне ужасно жаль твоих родителей… Жаль, что меня не было рядом, когда этот день только начинался, — поясняет она со слезящимися глазами. Тут же я порывисто отворачиваюсь, потому что, если вдруг до этого дойдёт, не хочу, чтобы она увидела, как я теряю расположение духа и позволяю эмоциям взять надо мной верх.

Она сильная женщина, и я обязан ей соответствовать, даже если наши отношения не продлятся долго, и не могу позволить себе расклеиться. Одно дело, если это происходит на кладбище, где не я первый, и не я последний, и совсем иное, если придётся собирать себя по кусочкам на глазах другого человека. Это не укладывается в мою картину мира. Но я уже не успеваю совладать с собой и словно со стороны слышу собственный всхлип, а сразу после вокруг моего живота возникает кольцо, образованное женскими руками, и в мою спину утыкается своим лбом Кимберли.

— Но теперь ты здесь, и это всё, что имеет значение.

— Я буду здесь до тех пор, пока ты нуждаешься во мне, — заверяет меня она.

Я лишь киваю, потому что не могу сейчас говорить. Не из-за опасений, что мой плач будет услышан, а в силу того, что она может уловить то, что после множества лет осознания собственной никчёмности с ней мне даже вечности может не хватить. Возможно, в планы Кимберли это совсем не входит, и она имела в виду вовсе не то, что пришло мне на ум. Если правда действительно такова, я пока не хочу её знать. Я хочу ещё немного побыть эгоистом. Это ведь не запрещено законом?

Глава одиннадцатая

Я снова и снова произношу про себя её фразу, каждый раз преобразовывая порядок прозвучавших слов в надежде, что смысл сказанного вдруг возьмёт и изменится, но от перемены мест слагаемых сумма, как известно, не изменяется. Неважно, как сильно я стараюсь увидеть иной итог, ситуация остаётся ровно той же самой. Всё сводится к тому, что меня взяли и полюбили. Это сделала Кимберли, и эти слова так легко срываются с её уст, будто ей уже доводилось признаваться в подобных вещах кому бы то ни было. Но я знаю, знаю и чувствую, что в этом отношении являюсь первым, и осознание всех этих вещей пронзает меня до самых костей, проникает в мои мышцы и начинает струиться в моих венах, одновременно со всем этим заставляя моё тело, словно переставшее мне принадлежать, будто одеревенеть. Перед глазами невольно возникают картинки нашего недолгого всего-то трёхнедельного знакомства. Они сменяют друг друга, словно в калейдоскопе, и чем дальше развивается этот процесс, тем всё больше мне становится дурно. Я вспоминаю, как Кимберли вступилась за меня, на тот момент ещё незнакомца. Как переживала обо мне, даже когда опасность грозила ей. Как неоднократно ставила во главу угла мои потребности, нужды и желания. Как заботилась обо мне, словно мама. Как отчаянно стремилась стать моим другом. Как постепенно разрушила все мои стены. Как мастерски сломила и без того давшую слабину оборону. Как сделала неправильные выводы, но, осознав свою ошибку, нашла меня и вернулась в мою жизнь так искренне, что у меня не возникло и мысли о том, чтобы этого не допустить и не простить. Как дарила мне всё утешение, на какое только была способна, когда я больше всего нуждался в её присутствии. Как видела мои слёзы, но не отворачивалась и наоборот становилась лишь ближе. И наконец то, как, поддерживая день за днём, заменила собой весь мир. В глубине души я понимаю, что мне нечему удивляться. Конечно, она полюбила, ведь в силу своего характера и своей чистой, открытой и доброй души никак иначе, пожалуй, бы не смогла. В противном случае это была бы уже не Кимберли, которая знает меня лучше, чем я сам себя знаю. Потому что, пока я только обдумываю соответствующую мысль, Кимберли оперативно срабатывает на опережение и, будто забравшись в мою голову, запрещает мне говорить то, что я действительно собирался сказать. Я, и правда, намеревался подставить под сомнение свершившийся факт, оспаривать который вообще-то совершенно не моя прерогатива, и найти тысячи причин, по которым меня невозможно любить ни ей, ни кому-либо ещё. Но она безукоризненно права. Мы живём в свободном мире, и, хотя он не всегда справедлив и честен, нигде не сказано, что один человек может указывать другому, как жить, чем заниматься и кого любить. Это исключительно её выбор и её решение, которое может разорвать её душу в клочья, разбить ей сердце и оставить на распутье. Но Кимберли вольна распоряжаться своей жизнью так, как ей только заблагорассудится. У меня нет единого права вставать у неё на пути и мешать ей в этом. По объективным причинам это причиняет боль, ведь я не могу не думать, что будет с ней в случае моего невозвращения, и, тем не менее, с правдой не поспоришь. А истина такова, что меня сочли достойным любви, я смог вызвать сильные чувства и эмоции, а значит, хоть кто-то пронесёт память обо мне через всю свою жизнь, если со мной вдруг что случится. Это ли не то, о чём мы все в глубине души мечтаем и чего желаем? Чтобы о нас помнили и не забывали? Я уже и не надеялся обрести кого-то, кто увидит во мне родственную душу и просто хорошего человека. Но, прижимая к себе Кимберли на протяжении всей ночи словно в последний раз, осознавая, что при неблагоприятном стечении обстоятельств он действительно может стать таковым, я чувствую, что нашёл то, что даже не искал. Уже завтра я снова могу лишиться свободы или даже жизни, но, обнимая тёплое женское тело, позволяю своему несколько запоздалому ответу сорваться с губ.

— Я тоже тебя люблю.

Словно со стороны слышу я собственный тихий голос, наполнивший пространство спальни в уютной квартире, ради возможности снова оказаться в которой я был несказанно счастлив покинуть свой унылый и стерильный дом. Но одновременно понимаю, что Кимберли этого не слышала. Не слышала моего эгоистичного признания, потому как, утомлённая, уснула, и, хотя в первую секунду по этому поводу меня охватывает сожаление, уже в следующее мгновение я осознаю, что это даже к лучшему. Сказать такое и уйти в неизвестном направлении, вновь ступив на путь бесчестья и позора, было бы если и не самой ужасной вещью, когда-либо совершённой мною в жизни, то определённо одной из таких, а мне совсем не хочется привязывать её к себе больше, чем она уже привязана. Она пообещала ждать, но, не зная некоторых вещей, в случае чего ей будет проще отказаться от своих заверений и продолжить жить своей жизнью так, будто ни меня, ни них в ней и вовсе не было. Будет легче отступиться и забыть всё былое ради светлого и позитивного завтра и налаженной благополучной жизни не с преступником. Поэтому, когда на следующее утро, провожая меня, Кимберли уже более твёрдым и убеждённым голосом повторяет свои слова, которые я, даже если очень сильно захочу, уже никогда не забуду, я проглатываю собственные ночные откровения, на этот раз оставляя их при себе и к настоящему моменту утратив всякое понимание того, как в тиши и спокойствии темноты вообще мог быть таким до нелепости неразумным. Узнай Кимберли главное, она бы заперла двери на все замки, но не пустила бы меня за порог. А там Трэвис, и я… я не могу его оставить.

— Я тебя люблю. Слышишь, Джейден? Люблю…

Меня немыслимо тянет ей открыться и сбросить груз молчания со своей души, но это только усложнит и без того тяжёлое прощание, а может, и всю её дальнейшую жизнь, в которой она непременно должна быть счастлива и весела. Прижав Кимберли к себе прикосновением к задней части её шеи, я просто целую её в висок, шепча совершенно мало значащие по сравнению с истинно весомыми слова.

— Береги себя.

— Это ты береги себя.

Умоляющий шёпот предательски выдаёт тревожные почти слёзы в заметно увлажнившихся глазах, а ещё я вижу в них ожидание большего. Но язык банально отказывается мне служить, и единственное, что я делаю, это киваю в ответ, хотя и знаю, что о себе буду беспокоиться в самую последнюю очередь. Ведь, кроме меня, никому даже в голову не придёт действительно позаботиться о посторонних людях, оказавшихся не в том месте и не в то время, и которых дома также ждут. Только во мне и заключается их единственная надежда, в то время как они пока ещё даже не подозревают об этом. Поэтому, когда, еле найдя в себе силы покинуть Кимберли, спустя час я извлекаю патроны из винтовки, мой ответ на вопрос Трэвиса неприлично чёток и прост.

— Что, по-твоему, ты делаешь?

— А разве это не очевидно? Разряжаю её.

— Ты с ума сошёл?

— Нет, нисколько.

— Что у вас здесь происходит?

Тем временем к нам подходит Джеймс со своим братом на хвосте. Эти двое нанесли увечья Кимберли, и Трэвис им на самом деле не такой уж и большой указ, но меня наполняет неожиданная смелость, и я решительно всё им разъясняю.

— Ничего такого. Просто осуществляем последние приготовления.

— А что с патронами?

— Они ведь нам не нужны, не так ли?

— Кто это сказал?

— Мы же все так решили. Это наш план. Никаких выстрелов, никакого кровопролития и уж тем более никаких жертв. Просто припугнуть, потребовать открыть хранилище или в случае отказа получить к нему доступ самостоятельно и выйти. При необходимости я отвечаю за второй пункт, а всё остальное на вас, но действующее оружие нам в любом случае не нужно. Мы же не хотим, чтобы оно случайно сработало? Что скажешь, Джеймс?

— Но…

— Никто, кроме нас, не будет знать, что ствол пуст. Все остальные будут уверены в обратном и сделают всё, что мы скажем. Ну, так что?

— Нам потребуется обороняться, — отвечает он так, будто твёрдо уверен в появлении полиции и в неизбежности грядущей перестрелки. Но согласно в большей степени их, нежели моему замыслу всё пройдёт тихо, а если вдруг он даст трещину и разойдётся по швам, то никаких патронов не будет достаточно, чтобы целыми и невредимыми покинуть место преступления. Всё пребывающие отряды просто не дадут нам это сделать, и численное превосходство в любом случае окажется не нашей стороне, так зачем лишь откладывать неизбежное? Итог всё равно останется прежним. Либо арест и тюрьма, либо смерть. Другого просто не надо.

— В случае чего их всё равно будет больше. Нас окружат, и этот момент станет началом конца. Зачем тебе оружие, если всё и так предрешено и ясно?

— Так ты считаешь, что по жизни нужно просто опускать руки и сдаваться даже без боя? Быть грушей для битья что ли? Как та девушка? Кимберли, кажется? Поначалу вся такая храбрая и боевая, она сдулась быстрее, чем я ожидал. Словно шарик. Бух, и нет.

— Не смей даже произносить её имя.

Я делаю шаг в сторону Джеймса, хотя и не знаю, для чего конкретно, ведь применение физической силы по моему опыту никогда не оборачивается ничем полезным, но понимая, что не могу просто проигнорировать сказанное. Мне он волен говорить, что душе угодно, и высказывать несогласие с вроде бы уже обдуманными пунктами тоже, но её я даже мысленно впутывать сюда ни за что не позволю.

— А то что? Врежешь мне?

— Могу и врезать.

— И что же, по-твоему, в таком случае будет дальше? Ты же вроде неглупый. Откровенно глупые не становятся отличниками и не поступают в высшие учебные заведения. В лучшем случае они довольствуются колледжами, да и то не всегда и не все.

— Я ничего не закончил.

— Да какая разница? Ты же сам говорил, что никакого кровопролития. Думаю, это относится и к нам. Не стоит выделяться из толпы. Нужно с ней сливаться. Если мы сейчас все друг друга поколотим, это уже вряд ли получится, а дело ведь не ждёт? Поэтому… Райли?

— Да, брат?

— Разряди свою винтовку.

— Ты же это не всерьёз. Кого ты вообще слушаешь? Он нам даже не нужен. Разве ты не видишь, что ему здесь не место?

— Может, и вижу, но он говорит рациональные вещи, и его умения нам могут пригодиться.

— Какие ещё к чёрту умения? Ковыряться в замках и я могу.

— Да неужели? А чего я ещё о тебе не знаю?

— Я просто хочу сказать, что у нас всегда был другой подход. Кто вообще придумал эту чушь про тишину и осторожность?

— Считай, что мы все. Так что просто делай, как я говорю, и выдвигаемся.

* * *

— Эй, ты! Я не советую тебе этого делать. Убери руки от тревожной кнопки. Но только медленно, так, чтобы я видел. Да, вот так. А теперь подними их вверх и выходи из-за стола. Все выходите! И ничего не трогайте!

Громкий голос Трэвиса настолько внушителен и резок, что от него, кажется, дрожат не только мои барабанные перепонки, но и стены, пол и потолки вокруг. Можно не сомневаться, с ним лучше не шутить, не возникать и не оказывать сопротивления, и я болезненно рад, что все вокруг это понимают. И служащие небольшого по размеру занимаемого помещения банка, и немногочисленные посетители, оказавшиеся здесь в этот час. Никто не совершает опрометчивых поступков, и каждый достаточно напуган, чтобы даже не думать об этом, и это… это хорошо. Так лучше для них самих. Безотчётная отвага ни к чему. Иногда она переворачивает твою жизнь вверх ногами, чтобы лишь привнести в неё что-то прекрасное, но порой оборачивается против тебя, и я отлично знаю это на основании своих отношений с КИмберли. У нас всё двояко, неопределённо и неустойчиво. Но сейчас для подобных размышлений не время, и я возвращаюсь в реальность, где всё продумано до мелочей. Каждый шаг и каждое действие. Мы входим и выходим. Тихо и не привлекая внимания. Грабим банк, беря столько, сколько каждый сможет унести, и скрываемся на неприметном фургоне. По крайней мере, таков план. У каждого своя роль и своя задача. В фильмах всё зачастую начинается с предупредительного выстрела в воздух, но это уже создаёт шум, который может быть услышан, и тогда всё закончится, не успев начаться. Но мы вооружены лишь формально, и это плюс. Это моя заслуга, и я вроде как могу собой гордиться. Майкла Дейвиса это утверждение и звучащая в нём самоуверенность вряд ли бы вдохновила, но я считаю иначе. Нужна смелость, чтобы противостоять кому-либо, даже если вы являетесь не друзьями, но как минимум приятелями, и вас объединяет общее дело, вот только на самом деле Джеймс мне никто. Он это угроза, и единственный человек из всех находящихся вокруг меня, которого я могу причислить к числу близких, это Трэвис. Мой брат… Всё-таки мой брат, в данный момент времени приказывающий всем людям лечь на пол, смотреть исключительно вниз, а не по сторонам и не совершать лишних движений. Джеймс собирает у всех мобильные устройства, чтобы исключить любую вероятность звонка в полицию, а Райли находит и приводит в главное помещение управляющего отделением, и подталкивает его ко мне. Мужчину уже слегка лихорадит. Я вижу обручальное кольцо на соответствующем пальце его левой руки, что означает, что у него есть семья, и что все его мысли сейчас, вероятно, лишь о них, о жене и, возможно, малолетних детях, но ему не о чем переживать. И ни об их будущем без основного кормильца, ни о себе самом. Конечно, он не знает, что винтовки в наших руках совершенно бесполезны, и что их вполне можно было и вовсе с собой не брать. Но я-то в курсе и чувствую спокойствие, что ему не угрожает ничего, кроме моих слов, которые вообще не способны наносить физический вред.

— Мы здесь не для того, чтобы делать больно тебе или кому-либо ещё. Нам нужны лишь деньги, и только. Откроешь хранилище, я буду признателен, и в результате мы просто вскоре исчезнем, и ты нас больше не увидишь. Не откроешь, не беда. Я сделаю это сам, а итоговый результат будет тем же самым с той лишь разницей, что в этом случае нам придётся здесь ощутимо задержаться. Подашь мне инструменты, Райли, пожалуйста?

— Нет, стойте. Они вам не понадобятся. Я сам.

— Что ж, отлично. Спасибо тебе, Эван, — прочитав имя на бейдже, благодарю его я, пока, доставая ключи, он ведёт нас к нужной двери в глубине помещения.

Мы все следуем за ним. Все, кроме Райли, оставшегося с людьми. Наши шаги отдаются эхом в гулкой тишине, но всё напряжение, весь адреналин, весь накал ситуации, которые я ощущаю каждой клеточкой тела, каждой порой кожи и каждым волоском на ней, будто улетучиваются из Трэвиса с Джеймсом, как только после введения кода они оказываются среди сотен одинаковых банковских ячеек, и их взгляду в том числе предстают и уже словно ждавшие лишь их появления пачки денег на столе посреди хранилища. Уверен, что мысленным взором эти двое видят исключительно хрустящие зелёные купюры, скорое обогащение, даже если оно не продлится сильно долго или, что ещё хуже, и вовсе с ними не случится, вместо этого сразу приведя их на скамью заключённых. Но это наравне с не слишком умным Райли, бросившим вверенный ему пост, играет мне исключительно на руку. Когда за душой ничего нет, жажда лёгкой наживы может опьянить и свести с ума. Я и сам был таким, когда оставшиеся после родителей деньги слишком быстро закончились, дом из-за непогашенной ссуды отошёл банку, и продолжать учебу было решительно не на что, а закончить её и выбиться в люди очень и очень хотелось. Так я и ввязался в своё первое и единственное до этого момента ограбление банка. Оно не принесло ничего из того, на что я рассчитывал, ввязываясь в его осуществление. Я не только не нашёл, чем оплатить дальнейшее обучение, но и совершенно естественно отказался отчислен, как только всем вокруг стало известно о моей внеклассной деятельности. Ни одному уважающему себя учебному заведению не нужен такой позор. Я загремел за решётку на казавшиеся бесконечными два года. И лишился всего, что у меня ещё оставалось. Но больше подобной ошибки я не допущу. Мне есть ради кого продолжать придерживаться выбранного после отсидки курса. Мне есть к кому вернуться, как только я положу конец всему происходящему и присвоению того, что принадлежит кому угодно, но только не нам. И мне есть на кого положиться. Поэтому, пока чужие деньги, заработанные упорным трудом, продолжают складываться в сумки и мешки, я отправляю одно единственное сообщение, содержащее в себе заранее заготовленное слово и сохранённое в черновиках задолго до этой вылазки. А потом напоминаю о себе так, как этого вряд ли кто ожидает. Я использую облегчённую винтовку не для того, чтобы обманным путём снова угрожать ею кому-либо, а чтобы пробить стекло, прикрывающее кнопку пожарной сигнализации на ближайшей стене и тем самым привести её в действие. Она тут же срабатывает оглушительным рёвом, и поскольку Джеймс, Райли и Трэвис всё-таки не совсем идиоты, они тут же замирают на месте, прикрывая уши руками и теряя всяческую ориентацию в пространстве. Но это не длится так долго, как мне бы хотелось. По крайней мере, в том, что касается моего старшего брата.

— Что ты сделал? — Трэвис старается перекричать сигнал тревоги, на который совсем скоро съедутся все экстренные службы города.

— Я не могу дать им уйти с чужим имуществом, но и не дам причинить тебе вред. Я хочу, чтобы и ты обрёл то, что есть у меня. Любимое дело, любимую женщину. Нормальную жизнь, в конце концов.

— Ты не понимаешь… Меня убьют, — ещё сильнее повышает на меня голос Трэвис, и в свою очередь я ему тоже не уступаю.

— Я этого не допущу. Всё будет хорошо. Я обещаю. А деньги мы непременно заработаем и твой долг обязательно закроем. Я клянусь тебе, брат. Помощь скоро будет здесь.

— Какая ещё помощь, чёрт тебя побери?

В мгновение ока Трэвис оказывается максимально близко от меня и уже протягивает ко мне свои руки, чтобы добиться хоть каких-то ответов и, возможно, даже постараться исправить мною содеянное. Но сделанного не воротить и не повернуть вспять. Пожарную сигнализацию не отключить. Согласно своему принципу действия, её оросительные механизмы заливают всё вокруг водой, но даже сквозь эти потоки, льющиеся с потолка, я различаю истинную причину того, почему Трэвис внезапно отказался от идеи, вероятно, как следует встряхнуть меня и, за секунду разжав сжатые костяшки, своими ладонями оттолкнул моё поддавшееся тело в сторону. То место, где я прежде стоял, буквально прошили пули. Множественные, разрезавшие воздух с громким свистом и выпущенные сразу из двух пистолетов. Со стороны ячеек. Райли и Джеймсом одновременно. Предназначавшиеся, как предателю, мне. Но изрешетившие тело Трэвиса, лишившие его силы и заставившие комом рухнуть в мои подставленные объятия за мгновение до того, как те, кто забрал жизнь моего брата, также получили своё и оказались повержены. Сотрудниками полиции, среди которых находится и Майкл Дейвис. Я сделал то, о чём ещё совсем недавно рассуждал мой брат. Конечно, это не было всерьёз, и я не думал об этом до самого последнего момента, а когда всё-таки к этому пришёл, то далеко не сразу признался самому себе, чем именно руководствуюсь и кого действительно собираюсь сдавать. Я желал плохого вовсе не Трэвису, и я… О Боже, я люблю его, вопреки всему и независимо ни от чего, но кому теперь это нужно? Они должны были ворваться раньше, чтобы мы оба смогли уцелеть и выжить. Они не ворвалась. Они… Опоздали. Он мёртв. Мой брат. Мой родной брат. Это в его глазах. Смерть. Закончившаяся жизнь. Сползая на основательно залитый водой скользкий пол, я едва прикасаюсь к нему, не желая ощущать отсутствие пульса, цепляясь за глупую веру, пытаясь сохранить в себе хотя бы крупицу бессмысленной надежды, но знаю, его больше нет. Я видел погасшую искру жизни в единственном участке наших лиц, который не был спрятан под маской, вместе с капюшоном закрывающей всё остальное. В направленных на меня глазах, моргнувших в последний раз, прежде чем навсегда закрыться.

Мы входим и выходим. Тихо и не привлекая внимания. Грабим банк, беря столько, сколько каждый сможет унести, и скрываемся на неприметном фургоне. Таков был план. Но в любом плане рано или поздно обнаруживается прежде незаметный изъян. Сегодня им был я. Осознанно и обдуманно, но одновременно ничего не соображая и даже не ведая об истинных последствиях, что могут наступить. О разрушениях, что они оставят после себя. Неведомых глазу и скрытых от постороннего взора глубоко внутри, но катастрофических и не подлежащих восстановлению. Травмирующих и болезненных безо всякой надежды на полное исцеление. Чреватых ещё более частыми посещениями кладбища, разница между которыми в случае очередных годовщин будет составлять лишь несколько дней, не превышающих числа пальцев на одной руке.

Я хотел оставить нас всех безоружными, чтобы, когда придёт время, Трэвис гарантированно спасся и выжил, но оказался недостаточно убедителен. Не смог в полной степени обвести Джеймса вокруг пальца или не успел вызвать в нём ощущение, что мне можно доверять. Но это одно и то же. У меня большенет семьи. Совсем нет. Я позволял ветвям ненависти опутывать душу, искореняя в ней любые намёки на иные чувства, которых было вполне предостаточно, и этим я убил Трэвиса. Его убил я. Кто-нибудь, пожалуйста… Пожалуйста, сделайте то же самое и со мной. Пожалуйста, заберите вместе с ним и меня. Ведь я, кажется, больше не хочу жить.

Глава двенадцатая

— Ким, дочка? Милая, я так рад, что ты наконец позвонила…

— Мне жаль вас разочаровывать, мистер Дейвис, но это не Ким.

— Что с моей дочерью? Она в порядке?

— Да, с ней всё хорошо. Вам не нужно переживать, я не причиню ей вреда.

— Ты его уже причинил. Она даже не отвечает на наши телефонные звонки.

— Я не заставляю её их игнорировать. Это её решение. Я не имею к нему ни малейшего отношения.

— Очень даже имеешь. Не было бы тебя, она бы не забыла столь бездумно и опрометчиво своих собственных родителей. Ты ей всю голову заморочил, и…

— Можете не продолжать. Я и так отлично знаю, что вы хотите сказать. Я должен убраться из её жизни, ведь так?

— Да, абсолютно так, и вообще откуда у тебя её телефон? Если ты что-то сделал, я клянусь, я убью тебя.

— Я знаю, но я ничего не делал. Давайте считать, что я одолжил его, чтобы сказать вам нечто очень важное.

— И что же это?

— Я хочу сообщить о готовящемся преступлении.

— Это… это неожиданно.

— Ну ещё бы. В вашем же понимании из меня ничего хорошего уже не выйдет, хотя вы меня даже не знаете. Но не будем о прошлом, и вообще у меня мало времени. Мне продолжать?

— Говори.

— Это длинная история, и нам лучше встретиться. Завтра. Когда Ким отправится на работу.

— Хорошо. Я заеду.

— Обещаете?

— Да, Джейден, обещаю.

— Пожалуйста, не подведите. Я… я не знаю, что делать. И ещё, мистер Дейвис.

— Да?

— Ким вас не забывала. И никогда не забудет. Просто… просто всё сложно. Но станет проще, я обещаю.

— И ты приехал? — спрашиваю я, сидя на широком подоконнике окна, когда запись телефонного разговора заканчивается, хотя и так знаю ответ на свой вопрос. Он больше риторический, нежели действительно нуждающийся в пояснениях. Вся обстановка вокруг меня говорит лучше всяких слов, которые почти не нужны. Но в голове полная сумятица и неразбериха, в то время как мне хочется досконально всё понять и разложить по полочкам. Лишь, пожалуй, поэтому я и не перевариваю открывшиеся мне события исключительно молча.

— Да, приехал, — кивает мне мой отец, с которым, как и с матерью, я не разговаривала и уж тем более не встречалась где-то около двух недель, и теперь чувствую себя чуть ли не самой последней дрянью. Потому что я предпочла им Джейдена и выбрала его. После папа совершенно не был обязан ему помогать, но он переступил через себя ради меня, скорее всего, догадываясь, что я пришла бы и сама, если бы была в курсе всей истории, и в перспективе простых извинений здесь вряд ли будет достаточно.

— Но зачем записал разговор?

— У меня установлено звукозаписывающее устройство, и, уверяю, с ним это никак не связано. Оно сохраняет абсолютно каждую беседу без исключений.

— Когда это было? Когда он звонил?

— Вечером второго числа. А уже на утро третьего мы всё обговорили.

— Как только я отправилась на работу?

— Да. Я ждал на другой стороне улицы в полицейской машине и видел, как ты вышла из подъезда.

— Я всё проглядела. Я была слепа.

— Нет, Ким, милая, нет. Он просто не хотел тебя втягивать. Он думал о твоём будущем. О том, что оно должно быть безоблачным и светлым. Я так в нём ошибался. Считал, что он плохой человек, даже не желая рассмотреть вариант того, что с ним просто происходили тяжёлые вещи.

— Это случается и с лучшими из нас. Я имею в виду, ошибки.

— Тут ты, пожалуй, права. От них никто не застрахован. Но как, чёрт побери, ты могла быть такой безрассудной? — заметно повысив голос почти до крика, ни с того ни с сего эмоционально взрывается отец, словно граната, из которой выдернули чеку. Но, учитывая, сколько дней он проходил с неизвестными до того сведениями обо мне, это совсем не спонтанная реакция. Скорее всего, теперь он знает всё, что лично я вряд ли бы стала сообщать, особенно учитывая некоторую неактуальность имевших место событий, но что Джейден наверняка всё равно не смог утаить. Спустя лишь одно мгновение я оказываюсь полностью права. — Как могла не сказать, что на тебя напали? Я ведь твой отец. О чём ты только думала?

— Я не знаю. Скорее всего, ни о чём конкретном. Всё происходило словно со скоростью света, будто в ускоренной перемотке что ли. А это даже забавно…

— Что именно?

— Джейден сказал то же самое, что и ты. Что я сделала несколько безрассудное и глупое дело. Хотя и хорошее. Я тогда жутко разозлилась. Восприняла это, как оскорбление своих умственных способностей. А он имел в виду лишь то, что с моей стороны рисковать собой было крайне опрометчиво.

— Это, и правда, так, но я горжусь тобой, Кимберли. Горжусь тем, что смог воспитать в тебе желание по возможности помогать и заботиться о тех, кому тяжело, или кто попал в непростую жизненную ситуацию, и чувство справедливости. А об остальном мы с тобой ещё поговорим, но позже. Сейчас у тебя другие заботы.

— И что же было дальше?

— Он написал мне сообщение, как только они оказались в хранилище. Что произошло дальше, я затрудняюсь сказать, но очевидно, что Трэвиса буквально расстреляли. Около Джеймса и Райли мы нашли два пистолета, в то время как при них при всех, но особенно у этих двоих должны были быть лишь пустые винтовки. У Джейдена был план, направленный на достижение этой цели, но, скорее всего, что-то пошло не совсем так. Иными словами, они незаметно пронесли с собой другое и при этом заряженное оружие. Это всё исключительно мои предположения, но другого объяснения, пока Джейден его не подтвердит или не опровергнет, у меня просто нет.

Отец выглядит словно постаревшим за несколько часов и раздираемым пришедшим чувством вины, но он сделал всё, что мог. И Джейден тоже. Они оба сделали всё правильно. Но всего предусмотреть невозможно, ведь такова наша жизнь. Нереально контролировать абсолютно всё, и нужно быть готовым к тому, что в результате кто-то неизбежно пострадает. Это сложно и, как правило, невыполнимо. Я сама не желаю принимать и осознавать, как быстро конкретно взятый человек может кануть в небытие и перестать существовать. Но всё, что случилось, уже случилось. Трэвиса больше нет. Начиная с этим свыкаться, я совершенно не думаю о том, что едва его знала, и что наше недолгое знакомство было связано исключительно с угрозами и враждой. Это фактически забыто. Я испытываю исключительно горечь потери, скорбь и подлинную печаль, занозой пронзившую сердце. Мне не нужно копаться в себе, чтобы извлечь все эти чувства. Они лежат буквально на поверхности, а бороться с ними абсолютно бессмысленно. Но мне даже вполовину не так тяжело, как было Джейдену. Как ему снова станет, когда он придёт в себя и вновь столкнётся лицом к лицу с реальностью, в которой у него больше нет старшего брата. И теперь уже окончательно нет семьи. В такой ситуации думать о себе просто эгоистично.

— Что за сообщение?

— С одним лишь словом. «Сейчас».

В подтверждение сказанного папа протягивает мне свой сотовый телефон, на экране которого открыт один конкретный диалог, содержимое которого, и правда, заключено всего лишь в шести буквах. Это ужасающе и поразительно, как много они при этом могут значить. Как бесценно время, и как губительно даже малейшее промедление.

— Ты не виноват, пап. Слышишь? Не виноват.

— Я обещал помочь, но не справился, Ким.

— Не потому, что вдруг отказался и пустил ситуацию на самотёк. Просто так сложились обстоятельства.

— Спасибо, милая, и прости меня, что вышел тогда из себя. Что разозлился и сразу подумал дурное.

— Тебе не за что просить прощения. Это я должна извиняться. А ты… ты просто переживал. Теперь я понимаю, — я услышала его истинное и лишающее рассудка беспокойство родителя за своего ребёнка, сколько бы ему не было лет, и в записи разговора, которую он дал мне прослушать. Порывисто и импульсивно я обнимаю его, чтобы не успеть вдруг передумать и отказаться от этой затеи, с одним лишь вопросом, рвущимся изнутри. — Но как ты с этим справляешься? Как говоришь человеку, что того, кого он любил всю свою жизнь или хотя бы какую-то её часть, больше нет на свете? Как вообще можно решиться такое сказать?

— Каждый раз не похож на предыдущий, Ким, — отстраняясь, отвечает отец, и по его взгляду я понимаю, что в этом отношении ему нечему меня научить. Что и он сам так и не понял, как оставаться хладнокровным и максимально равнодушным, не проявляя личных эмоций и сохраняя дистанцию между собой и чужой бедой, несмотря на все годы, отданные службе, и на все те дни, когда ему случалось оказываться в подобной ситуации и приходить к чьей-либо двери с плохими новостями. — Универсального рецепта здесь нет. Но если придётся, то ты найдёшь нужные слова. Но в глубине души он всё знает. Даже если в первые мгновения ему покажется, что всё это было только сном, уже вскоре он вспомнит истину, и тогда главное, что от тебя потребуется, это просто быть рядом. Ты у меня сильная, и ты со всем справишься. А мне пора. Нужно всё уладить.

— У тебя ведь получится?

— Никто не обещал, что будет легко, но я оформлю всё, как нужно. Об этом можешь не переживать.

— Спасибо тебе, пап.

— До вечера, милая. Я люблю тебя.

— И я тебя.

Он целует меня в лоб, как в раннем детстве после прочтения сказки на ночь, а потом покидает больничную палату, и я остаюсь одна. Точнее, наедине с Джейденом, но он всё равно что отсутствует. Если бы не тело, лежащее на кровати пока что в расслабленном состоянии и тщательно укрытое мною одеялом со всех сторон, писк подключённых медицинских приборов, измеряющих показатели жизнедеятельности, и звук поставленной капельницы, незнакомый человек бы решил, что здесь, кроме меня, никого и нет. Разве я могла представить, что всё будет так? Не столько то, что в одночасье влюблюсь в человека, который, возможно, ещё долго будет состоять для меня преимущественно из белых пятен, сколько то, что у него на глазах убьют последнего родственника, остававшегося в живых после смерти их общих родителей? То, что в связи с звонком отца, чьи вызовы я поначалу сбрасывала, потому что ждала отображения совершенно другого имени, рядом буду лишь я? Та самая я, которая, быть может, и задаром не нужна? В конце концов, что с того, что я открыла свою душу и сказала, что люблю, да ещё и дважды? Он не отвечал мне взаимностью и ничего не обещал. Я не имею ни малейшего понятия, что дальше. Наиболее вероятно, что он меня не любит, в то время как я и жизни без него не представляю… Я словно задыхаюсь от одной лишь этой мысли. Он вряд ли почувствует, но я прикасаюсь к его левой руке и сжимаю соответствующую кисть, покоящуюся сбоку от тела хозяина на белоснежной ткани пододеяльника. Всё, чего мне до тошноты хочется, это забрать всю боль Джейдена себе. Физически он совершенно в порядке, и капельница в его руке, как лекарственный источник целительного сна, это чисто средство медикаментозного успокоения, которое при пробуждении хотя бы временно приглушит эмоции и сдержит их. Но мне всё равно немыслимо тяжело видеть его здесь. Даже во сне он выглядит подавленным, несчастным и травмированным морально. Так же сильно, как мне хочется посмотреть в его глаза, обнять и никогда не отпускать, не менее велико моё желание, чтобы он не просыпался как можно дольше. Но, увы, его веки слишком скоро и рано начинают подрагивать. Оседая в кресло рядом с кроватью, не уверенная, что ноги меня не предадут, я, как могу, пытаюсь настроиться на его волну и понять, что говорить, как взаимодействовать и как мне себя вести. Но знаю я только то, что он ни в коем случае не потерпит жалости, а в остальном в голове пустота. Всё это чушь, что я сильная и пойму, что от меня требуется. Я ничего не понимаю, и мне было бы лучше позвонить Тео, тому, кто знает Джейдена гораздо лучше моего, и выложить ему всё, как на духу, но теперь для этого уже поздно. Сейчас у него есть одна лишь я, а много меня или мало, покажет время.

— Джейден? Ты меня слышишь?

Мой тихий шёпот вклинивается в поток других звуков, не звуча ниже, но и не затмевая них. Но, должно быть, ощущается громче всего остального, потому как Джейден до морщин у глаз зажмуривает их. Попытка отгородиться. От меня, от несовершенного мира, от факта свершившейся потери. Лишь вопрос времени, когда заторможенная и пассивная реакция сменится активной стадией отрицания. Меня трясёт так, будто это уже произошло, и мне становится страшно. Отец сказал, что Джейден не хотел отпускать Трэвиса и продолжал цепляться за него, как будто хотел передать ему все свои жизненные силы. Врачам скорой вынужденно не осталось ничего другого, кроме как вырубить Джейдена посредством укола. Я не видела, как всё было. Меня не было там. Я не находилась рядом. Я не могла оказаться с ним так скоро. Но моё сердце обливается кровью. За каждого по отдельности и за них обоих вместе. Они могли бы всё наладить и стать действительно братьями, которые друг друга за горой, но этого уже не случится. Я чувствую подступающие слёзы ещё до того, как Джейден безжизненным, тусклым голосом задаётся вопросом, который я предпочла бы никогда не слышать, но, тем не менее, глубоко в душе не могла не ждать.

— Он ведь мёртв, да? Мой брат? Мой Трэвис?

— Мне жаль, малыш, но вместе… вместе мы справимся.

Я обращаюсь к нему ласковее, чем когда-либо прежде, рискуя встретиться с негативной реакцией по поводу выбранного прозвища, но не позволяя этому обстоятельству меня остановить. Но я не уверена, что Джейден вообще меня слышит, не то что понимает, и я напугана. Напугана, напряжена и вполне могу сойти с ума. Разве можно реагировать как-то иначе, если человек не двигается, едва моргает и смотрит в одну точку где-то на потолке над собой? Я уже почти готова нажать на кнопку вызова медицинского персонала, когда, кажется, спустя вечность Джейден чуть поворачивает свою голову ко мне из своего полулежачего положения, в котором заснул уже здесь, в больнице, и находит мои глаза.

— Кто это мы?

— Я понимаю, для тебя сейчас нет ничего очевидного, но мы… Мы это ты и я. Я и ты, Джейден.

— Ты не знаешь, о чём говоришь. Я убиваю всех, к кому прикасаюсь. Сегодня из-за меня не стало сразу троих людей. Троих… Ты только вдумайся в эту цифру. Моими благими намерениями вымощена дорога.

— Не говори так, Джейден. Прошу, не нужно.

— Это были мои пули. Предназначавшиеся мне. Он оттолкнул меня. Спас мою жизнь, но ради чего? Чтобы я остался без семьи? Так вот, я остался. У меня её больше нет. А он даже не знает, что я люблю его. И теперь уже не узнает… А я просто хочу к нему, — договаривает Джейден и неожиданно резко, уверенно и непоколебимо начинает тянуться к проводам, опутавшим его правую руку, чтобы, я догадываюсь, выдернуть все иглы и снять все датчики.

В ответ на это регистрирующий сердцебиение и пульс прибор предсказуемо начинает пищать пуще прежнего, демонстрируя очевидный и весомый рост измеряемого показателя. Но мне удаётся сдержать Джейдена, уложить его обратно на подушки и преодолеть его сопротивление, ещё какое-то время сопровождавшееся попытками вырваться. Все они оказались тщетными лишь только потому, что он слаб и истощён во всех мыслимых и немыслимых смыслах, но преимущественно, разумеется, душевно. Он мог себе навредить, сделать ощутимо хуже, и что тогда? Что вообще будет дальше? Что, если он не хочет жить?

— Ты меня пугаешь.

— Так убирайся отсюда, и всё быстро закончится.

— Пожалуйста, не говори так. Не гони меня.

— Почему бы и нет? Зачем тебе оставаться? Ну, скажи мне, зачем?

— Потому что моё место рядом с тобой, и я люблю тебя. Люблю, — учащённо дыша из-за имевшей место борьбы, говорю я частично против своей воли, но в то же время нет ничего другого, что я хотела бы сказать ему больше этих слов. Это моя последняя мысль прежде, чем моё сердце оказывается разбито следующими же словами, словно вбивающими гвозди в крышку моего гроба и режущими без ножа, и в первое мгновение сопровождаемыми безумным смехом лишившегося якоря и более не знающего за что уцепиться человека.

— Нет, не любишь. Точнее, ты любишь не меня, а образ человека, которым, как тебе кажется, я являюсь. Но это маска. Я не сильный и не мужественный, я предатель и слабак, по вине которого гибнут люди, и который не просто так вёл будто отшельнический образ жизни. Единственный раз за долгое время, когда я подумал, что, быть может, что-то и сложится, я только сделал больно. Ведь разве сейчас ты счастлива?

«Была пару минут назад, когда ты только очнулся, потому что на тот момент для меня не существовало ничего важнее этого, а всё остальное словно померкло, пусть и ненадолго, но утратив свою важность», — хочется сказать мне, но что это даст? Его слова, медленно, но верно оседая в моей голове, формируют примерную картину самого ближайшего будущего. Даже если я не буду выказывать жалости и самым тщательным образом спрячу её внутри себя, Джейден и без моего участия прекрасно в ней потонет, а потом, осознав, что ничего не меняется, и что пройдёт не один месяц прежде, чем станет легче, возьмётся за бутылку или пристрастится и к вещам похуже алкоголя, а меня станет замечать лишь в те редкие моменты, когда ему будет казаться, что и секс тоже неплохой вариант забыться. Мне не нужно ничего из этого. Я не хочу стать заботящейся о еде кухаркой, поддерживающей чистоту уборщицей и, мягко говоря, безотказной любовницей в одном лице, чьи чувства обернутся против неё же самой, для взрослого мужчины, который не желает видеть в себе то, что вижу я, и готов заклеймить себя какими угодно дурными характеристиками, лишь бы я исчезла с глаз долой. Что ж, да будет так, ведь кто я такая, чтобы спорить и бороться за того, кто даже сейчас не нуждается в другом человеке? Не нуждается во мне?

Я бы отдала ему всё и ничего бы не пожалела, но прямо сейчас он меня не хочет. Не хочет, чтобы я осталась, а может, и вовсе желает вернуться к тому, как всё было, и провести остаток жизни в одиночестве. Но разве я могу вот так просто взять и бросить его? Разве любовь не заключается в верности и преданности вопреки всему и несмотря ни на что? Разве с моей стороны это правильно уже думать об окончательном разрыве и рубить с плеча, не оставляя ни единой лазейки? Неважно, что он говорит, я не имею морального права списывать его со счетов и должна дать хотя бы шанс, а до тех пор быть настолько рядом, насколько это вообще сейчас возможно, невзирая ни на какие слова и попытки оттолкнуть. В конце концов, мне ни за что не понять, через что конкретно он сейчас проходит. Да я и не хочу понимать это ещё как минимум ближайшие лет тридцать. Он не просто потерял брата, а лишился его на своих глазах. Это трагедия, но не конец. Не для нас. Пока ещё нет. Расставляя верные и теперь уже правильные приоритеты в своём достаточно прояснившемся разуме, я принимаю его желание остаться наедине с собой и вынужденно смиряюсь с ним, надеясь лишь на то, что это не зря. Что оно сугубо временное и в действительности вовсе не губительно. Стараясь верить исключительно в лучшее, вставая, я осознаю, как моя рука нащупывает и достаёт металлическую связку из кармана пуховика, чтобы положить её на прикроватную тумбочку.

— Это ключи от моей квартиры. И от двери подъезда в том числе. Возможно, ты считаешь, что я чего-то не понимаю, но, поверь, я знаю абсолютно всё. Или, по крайней мере, главное. Я знаю, что ты делаешь. Тебе тяжело, и ты хочешь прогнать всех, кто тебя окружает, но ты не дурак, Джейден. Тебе прекрасно известно, что это не выход. Неважно, допускаешь ты это или нет, я уже есть в твоей жизни, и мы справимся со всем этим, несмотря ни на что. А пока я оставлю тебя отдохнуть, если ты так сильно хочешь избавиться от меня и остаться наедине со своим горем, но когда ты наконец-то поймёшь, что в этом мире ещё есть люди, которым ты дорог, и которые не захотят жить без тебя так же, как и ты не хочешь сейчас жить без Трэвиса, я буду ждать тебя дома. Я буду ждать.

Я склоняюсь к нему и целую Джейдена куда-то в лоб, всячески прогоняя мысль, что это прощание, а потом, заставляя себя ни в коем случае не оборачиваться и не оглядываться назад, выхожу прочь из палаты. Тут-то вся выдержка, стойкость и самообладание, проявленные мною там, молниеносно покидают меня. Но я, как могу, глотаю уже выступившие на глазах слёзы и не позволяю им основательно пролиться, потому что сначала звонок Тео. Потому что так надо. Потому что хоть кто-то, но должен меня заменить. Оказать моральную поддержку и помочь достойно проститься с Трэвисом, и просто приглядеть за Джейденом. Хотя бы первое время. Потому что, что бы ни было, он не заслуживает быть один. Только не сейчас.

Глава тринадцатая

— Так ты приедешь завтра?

— Да, я же говорила. Ещё до полудня я буду у вас, — разговаривая с мамой, подтверждаю я то, что мы уже обсуждали ранее на этой неделе, когда все вместе отмечали Рождество и строили планы по поводу Нового года.

Я сказала, что собираюсь встретить его на Таймс-сквер в окружении друзей, наблюдая за ежегодным спуском шара времени с высоты двадцати трёх метров по особому флагштоку. Согласно этому ровно за два часа до полуночи я уже должна найти подругу с её мужем на площади, но правда в том, что, даже упоминая их, я знала, что вру. У них своя семья, и новогоднюю ночь они традиционно проведут дома. Мы вовсе не планировали где бы то ни было собираться. Впервые за всю свою жизнь у меня нет никакого ощущения наступающего праздника, нет веры, что он может что-то изменить, и нет желания веселиться. Конечно, я позаботилась о подарках и заблаговременно купила их, но этими вещами моя подготовка к самой, как считается, волшебной и волнующей ночи в году и ограничилась. Наверняка я посмотрю телевизионную трансляцию, а потом просто лягу спать, чтобы чуть ли не с первыми лучами солнца спокойно собраться в гости к родителям и, нацепив самую искреннюю улыбку, на какую только буду способна, появиться у них на пороге с поздравлениями и красивыми коробками.

На самом деле мне вовсе не хочется ехать к ним, но делать нечего. Выбора нет, если только я не наберусь смелости признаться, как мне плохо. Как я несчастна и не думаю, что когда-либо в дальнейшем достигну прямо противоположного состояния. Как скучаю по человеку, забравшему с собой моё сердце, но которому до меня ровным счётом нет никакого дела. Я не была с ними полностью откровенной, как только он меня фактически прогнал, а сейчас и подавно не горю желанием ворошить этот улей. Они так и будут считать, что это расставание было пусть и скоропалительным, но полностью обоюдным решением. И так даже лучше. Ведь мне совсем не хочется, чтобы отец вновь стал считать Джейдена полным мерзавцем. Пусть им и незачем видеться, и они естественно не общаются, я всё равно не хочу, чтобы мой отец его ненавидел. Я в принципе не хочу, чтобы кто-либо питал это чувство по отношению к Джейдену. Ему сейчас и так нелегко. Трэвис, я, тот факт, что я пропустила похороны и не выразила соболезнования ни лично, ни через Тео, ни через службу доставки цветов… Я ненавижу себя за всё это, но я не смогла. Не после всего им сказанного и того, что он наверняка только подумал, но не успел озвучить. Я была бы рядом, если бы мне только позволили, но истина в том, что даже по прошествии столько времени Джейдена в моей жизни нет. И наиболее вероятно то, что уже и не будет. Признавать это нестерпимо больно и тяжело, ведь не проходило и дня, чтобы я не говорила себе, что вот завтра он точно придёт. Но надо уметь спускаться с небес на землю. Самым тщательным образом я запрещала себе даже думать об этом, но это именно то, чего в глубине души я и опасалась. Не необходимости прозреть, а того, что каждые минувшие сутки лишь разводят нас по разным дорогам, которые больше никогда не сойдутся, и того, что происходит окончательный и бесповоротный разрыв.

Я думала, что точно такой у меня и был с Оуэном, но куда там. Он был совершенно безболезненный, и если бы нам было интересно знать, что происходит в жизнях друг друга, то мы бы легко продолжили общаться и дальше. Сейчас же я не испытываю ровным счётом ничего подобного, а моей постоянной спутницей стала тяжесть на душе. Исключительно благодаря ей я действительно узнала, как выглядит и как ощущается мгновенное расставание. Когда тянет обратно, но ты остаёшься вдали, потому что знаешь, что, потворствуя себе, сделаешь лишь хуже и усугубишь и без того тяжёлую ситуацию, если начнёшь заботиться о нём, подаришь некую надежду, а потом всё равно уйдёшь. В одну реку не войдёшь дважды, и моё мнение, что не стоит и пытаться. Особенно если заранее чувствуешь всю обречённость своих усилий. Лично именно её я и испытываю, ведь меня не любили и не любят. Он даже не захотел попытаться, и поэтому мне надлежит думать лишь о тех, кто этого достоин. О своих родителях и больше ни о ком. По крайней мере, сейчас и завтра.

— Тогда отлично. Созвонимся в полночь?

— Непременно, мам. Я вас люблю, — говорю я, но прежде, чем завершаю свою мысль, мои собственные слова частично заглушает звонок домофона, который замечательно слышен и на том конце провода.

— Ты кого-то ждёшь?

— Нет, но пойду узнаю, кто там. Может, кому-то нужно просто попасть внутрь, а он случайно набрал не тот номер. До Нового года, и с наступающим!

— И тебя, милая. Поговорим позже.

Сразу после этих слов я завершаю разговор и, верная своим намерениям, выхожу в коридор, чтобы как можно скорее разобраться с нарушителем тишины и своего мнимого спокойствия. Но, подняв трубку, понимаю, что внизу вовсе не перепутавший что-либо человек. Если он и допустил ошибку, то совсем не в цифрах, а целиком и полностью в отношении меня, ведь это Джейден. Джейден, расставшийся со мной и наотрез отказавшийся от моей любви, как от какой-нибудь ненужной и лишь занимающей свободное пространство вещи, которое легко могло быть отдано под что-то более полезное и необходимое. Выкинувший меня без единого сомнения и долгих раздумий, выставивший за порог больничной палаты, когда всё, чего я хотела, это держать его за руку всю оставшуюся жизнь, а не только в хорошие времена, и даже не попытавшийся забрать свои слова обратно. Ни разу не позвонивший за минувший почти что месяц, ни о чём не сожалевший и не считавший, что был неправ, вероятно, до сегодняшнего дня. Возможно, я излишне строга и груба, но мне просто больно. Было и остаётся, и я совершенно не знаю, когда это кончится. Если это вообще когда-нибудь произойдёт. Но в то же самое время у него есть ключи, ключи от моей квартиры, а кажется, что от моего сердца. А ещё я говорила, что буду ждать, но при этом вряд ли подразумевала столь внушительный срок и была к нему готова. К настоящему моменту я уже скорее выдохлась, перегорела и отказалась от надежды, что они когда-либо окажутся в моём замке, и вроде бы даже рада, что Джейден не воспользовался ими без предупреждения. По этой же причине мне и несколько страшно заговорить с ним, но во мне что-то ощутимо надламывается, и я понимаю, что буду ненавидеть себя ещё сильнее и неистовее, если просто промолчу и ничего не скажу.

— Что тебе нужно? — спрашиваю я дрожащим голосом, который более не контролирую, потому что автоматически словно перестала себе принадлежать, но мне всё равно. Не верю, что думаю так, по крайней мере, до конца, но пусть услышит, как я разбита и раздавлена, пусть прочувствует, каково мне, а потом… Я и сама не знаю, что потом. Готова ли я к тому, чтобы его увидеть? Смогу ли это выдержать? Или пусть он претворяет в жизнь свой же собственный совет? Убирается прочь, ведь мне и просто слушать очевидно будет нелегко?

— У меня твои ключи.

— Хочешь их вернуть?

Его «наконец-то поймёшь» сильно затянулось, и я боюсь, что именно к этому желанию он в результате и пришёл. У него было время подумать, всё взвесить и понять, кто я для него, без моего, возможно, давящего присутствия. Боюсь, что оно лишь заставило его чувствовать что-то, чего он на самом деле не испытывает, а время расставило всё по своим местам, и поэтому едва дышу в ожидании словно приговора.

— Хочу… войти. Но без разговора это будет совершенно неправильно и в корне неверно. Поэтому ты… мне нужна ты. Пожалуйста, Кимберли… — вдруг необычайно откровенно отвечает он, начиная, вероятно, с, как всегда советуют, главного.

Голос его потерянный, усталый и отчаянный. Слова будто доносятся из-под толщи воды, и, ощущая то, как болезненно сжимается сердце, возможно, пропуская удары, я больше всего хочу, чтобы этого признания, этой кажущейся самой искренней на свете фразы было достаточно, чтобы я мгновенно позабыла всё дурное и то, как меня отвергли. Но я, кажется, больше не хочу обжигаться. Мне, несомненно, надлежит бороться за него и сражаться за нас, ведь в этом и состоит истинная и всепоглощающая любовь. Я и не думаю, что в глубине души отказываюсь и от неё, и от Джейдена одновременно. Но все мои ориентиры сбиты.

— Тебе нужна вовсе не я. На моём месте могла бы быть любая другая женщина, проходящая мимо, но не проигнорировавшая чужое неблагополучие, и ты бы даже не заметил разницы. Возможно, ещё нужен психолог, чтобы помочь пережить потерю и начать двигаться дальше, но никак не я.

— Нет, мне нужна лишь ты. И только ты, Кимберли. Прошу тебя, открой мне. Впусти меня. Позволь мне войти и увидеть тебя. Я… я так скучаю, — на одном дыхании едва слышно произносит он, и звук его надломленного дыхания пропитывает меня всю, проникает в каждую пору и каждую клеточку моего тела, в каждый его самый отдалённый уголок, напоминая мне о собственной ломающей изнутри тоске, как будто такое вообще возможно забыть. Вот и я не забыла, ничего не забыла, и, хотя унять эти обоюдные чувства может лишь Джейден, я не уверена, что готова рискнуть. Даже ради собственного счастья. Потому что оно по-прежнему не гарантировано.

— Я не могу. Уже слишком поздно.

— Ты куда-то уходишь? Хотя что я спрашиваю? Конечно же, ты уходишь. Сегодня ведь Новый год. Все с жёнами или мужьями, или с девушками и парнями, или с родителями, или с друзьями, или с теми, кто им дорог, и только я один… Только у меня никого.

— Это не так. Миллионы людей во всём мире одиноки, а кому-то и вовсе приходится хуже, чем тебе, Джейден. Если мы не знаем их лично, это не значит, что их нет. Но, говоря о том, что уже поздно, я имела в виду нас.

— Нет. Нет, пожалуйста. Ты не можешь так думать, Ким, — он называет меня так, как ко мне обращаются исключительно самые близкие люди. Я чувствую возникающий в горле ком и выступающие на глазах слёзы. Я не могу видеть Джейдена, но представляю, как, стоя на холоде, он, возможно, содрогается от беззвучных рыданий, раскаивается всей душой, что прогнал меня, и в отрицании качает головой из стороны в сторону, и мне становится нехорошо и зябко. А он тем временем продолжает, и каждое новое слово по кирпичику, по мельчайшей крупице выбивает почву из-под моих ног: — Прости, что не показал, как счастлив тебя видеть. Прости, что горе поглотило мой рассудок. Прости, что сделал больно и отверг тебя. Прости, что так долго шёл сюда. Но больше всего прости за то, что не сказал тебе, что люблю, когда уже знал об этом. Прости меня за всё, но только не бросай. Пожалуйста, Кимберли, не покидай меня… Я не смогу с этим жить. Не смогу жить без тебя.

— Ты разбил мне сердце, а я… я просто хотела быть рядом. Мне даже ничего не было нужно взамен. Мне и сейчас ничего от тебя не нужно.

— Думаешь, я этого не знаю? Я, чёрт побери, всё это знаю. Знаю и не собираюсь отрицать того, что сделал. И мне очень жаль… Но я просто испугался, — внезапно повышая голос, Джейден явно выходит из себя, а его слова почти вызывают звон в моих барабанных перепонках. Приглушённый расстоянием до микрофона, но всё равно ясно различимый звук удара ноги о стену доносится до моих ушей через разделяющие нас лестничные пролёты и этажи, и так я понимаю, что больно здесь не мне одной. Ему тоже плохо и, уверена, даже хуже, чем мне. Я возвела себя в ранг страдалицы исключительно из-за него, а он имеет гораздо больше объективных и оправданных причин быть подавленным, но в одном он прав. Нам, и правда, нужно поговорить, ведь мы никогда толком этого не делали. Расставить все точки над «и», высказать всё, что наболело, и откровенно ничего не умалчивать. Рано или поздно такая необходимость всё равно вынужденно назреет, если мы действительно хотим построить что-то прочное и долговечное, так почему бы не позволить ей оформиться вот прямо сейчас? Не воспользоваться тем, что Джейден полностью открыт, а не замкнут, как это обычно бывало?

— Чего ты испугался? — спрашиваю я, потому что единственное, чего хочу, это досконально его понять. От макушки головы до кончиков пальцев. Чтобы он распахнулся, словно книга, страницы которой мне ни за что не прочитать без его помощи и сотрудничества. Чтобы доверился, ведь нам не просто не достаёт этого чувства. В отношениях между нами его фактически нет. Этот пласт ещё только предстоит нарастить. Пусть будет невежлив, говорит первое, что придёт в голову, и хоть орёт на всю улицу, в том числе и на меня, я всё стерплю, переживу и приму, как должное, лишь бы Джейден не молчал.

— Да много чего… Того, что и ты умрёшь, — чуть слышно и почти беззвучно отвечает он.

Меня охватывает сильнейшая, едва выносимая дрожь, от которой я чуть ли не падаю в обморок, что заставляет меня облокотиться о ближайшую стену, лишь бы удержаться на ногах. До этого момента я и не представляла, насколько глубоки могут быть его ощущения. Если всё действительно так, желание оттолкнуть меня могло содержать в себе не просто минутную прихоть и нужду остаться одному, а преследовать кажущуюся на тот момент обоснованной и полностью оправданной потребность защитить во что бы то ни стало. На эмоциях люди склонны многое преувеличивать, переворачивать всё с ног на голову и усугублять и без того непростые ситуации. Быть может, поэтому его так долго и не было? Потому что он ждал, когда они достаточно улягутся? Ждал, когда сможет поговорить со мной на почти трезвую и ясную голову?

— Мы все умрём, Джейден. Это лишь вопрос времени… — говорю я очевидные вещи, ведь все люди стареют и в конечном итоге оставляют после себя лишь притупляющиеся со временем воспоминания и пепел. Ещё никому не удавалось этого избежать, а кто-то и вовсе умирает в самом расцвете лет и сил, толком и не успев пожить. Всё это жизнь и порой чудовищный, но такой банальный естественный отбор.

— Я знаю и не могу этого изменить, но тебя… по какой бы то ни было причине тебя может не стать слишком рано.

— Но я не больна и не собираюсь умирать.

— Да никто не собирается, и мои родители тоже не намеревались, а мне… мне уже заранее страшно. Но, пожалуй, даже больше этого я боюсь того, что ты захочешь детей, а когда-нибудь ты определённо их захочешь, ведь это заложено самой природой, материнский инстинкт и желание стать матерью, а я не уверен, что смогу тебе их дать. Просто потому, что долгие годы я был убеждён, что ненавижу собственную семью, и меньше всего мне хочется, чтобы этот порочный круг завертелся снова, но уже с тобой… Я боюсь, Кимберли.

— Боишься, значит? — невольно рассмеявшись иронии создавшегося положения, выдыхаю в трубку я. — Думаешь, я не испугалась? Когда мне звонил отец, а я сбрасывала его звонки один за одним, потому что ждала лишь весточки от тебя, а потом оказалось, что именно её он и хотел мне дать? Когда, всё-таки ответив, я услышала лишь «это Джейден» и место, куда нужно приезжать? Когда, кажется, вечность добираясь до больницы на такси, я думала, что тебя уже нет в живых, потому что от этих всего лишь нескольких слов телефон выпал из моей руки и, как мне показалось, разбился, и я даже не стала его поднимать? Думаешь, ты здесь единственный, кто испугался? И, как вишенка на торте, после всего этого я ещё и оказалась не нужна.

— Но ты мне нужна. Болезненно необходима. Кимберли…

— Нет, постой. Подожди… Я не наивная девочка-подросток, и я не дура. Конечно, я не ждала предложения и кольца, ведь даже думать в таком ключе после нескольких недель знакомства ужасно несовременно и просто нелепо, но ты… Ты просто мог бы сказать что-то вроде «у меня больше нет никого, кроме тебя. Ты будешь теперь моей семьёй, Ким?», а что я получила? И вот сейчас ты здесь и говоришь, что любишь меня, но откуда мне знать, что в следующий раз, когда произойдёт что-то плохое, ты не поступишь точно так же, как уже однажды поступил?

Как бы мне не хотелось думать только о своих терзаниях и лелеять, словно ребёнка, тот факт, что мне даже некому выговориться, ведь про Джейдена подруга не знает, я понимаю и чувствую и его. Конечно, он не хочет зачать, вырасти и воспитать двух или большее количество детей, только чтобы спустя время увидеть и осознать, что они как минимум завидуют друг другу в том случае, если кого-то из них в детстве обделили любовью, а как максимум и вовсе не желают иметь друг с другом ничего общего. На его месте я бы тоже не хотела, и на своём я тоже не хочу, но в любом случае даже чисто теоретически думать обо всех этих вещах сейчас ни к чему. Слишком преждевременно. Мы ведь даже не вместе…

— Ты права, ниоткуда. Тебе неоткуда это знать, ведь нам ещё только предстоит научиться в полной мере доверять друг другу, но при всём при этом я… я люблю тебя, Ким. Правда, люблю. Возможно, ты уже меня заменила, ну и пусть. Я всё равно буду ждать. Столько, сколько потребуется…

— В этом и проблема, — перекладывая трубку в левую руку и ударяя правым кулаком по твёрдой поверхности перед собой, чтобы максимально унять злость и приглушить так и рвущуюся наружу некую ярость, подавленно шепчу я в устройство. — В том, что тебе не надо ждать, в то время как ты считаешь себя тем, кого можно взять и забыть, и заменить буквально по щелчку пальцев. Я любила тебя, а когда любишь кого-то, это не проходит в мгновение ока, а порой и вовсе никогда не исчезает бесследно, но ты совсем себя не ценишь. Тебе нужно поговорить со специалистом, Джейден, и позаботиться о себе.

— Но я хочу говорить лишь с тобой, и чтобы заботилась обо мне ты.

— Я хотела этого не меньше твоего, правда, хотела… но ты… — начинаю я, но внезапно забываю, что хотела сказать, потому что вдруг вздрагиваю от осознания употребления прошедшего времени. «Любила» вместо кристально чистого и ясного «люблю», за что не успел зацепиться даже мой разум. Что уж говорить о Джейдене? Скорее всего, и он не обратил внимания на истинное положение дел, невольно замаскированное мною под массой второстепенных слов, в то время как я догадываюсь, что вряд ли когда-либо вытащу занозу из своего сердца.

Вряд ли благополучно извлеку из него Джейдена и вновь стану жить, как до него. Ведь разве это возможно? После уже настало, и разве я не думала о том, чтобы встретить того самого и полюбить его? Я представляла себе цветы и конфеты, рестораны и кино, сюрпризы и подарки, все эти общепринятые вещи. Но я пытаюсь обмануть лишь себя, принося вред прежде всего себе, размышляя совсем не о том, о чём нужно. Мы познакомились при более чем своеобразных обстоятельствах, которые вряд ли могут быть положены в основу сугубо любовной книги или фильма, ну и что с того? Главное это то, что там, внизу, находится мой человек. Да, я ждала кого-то другого, кого-то без груза в виде личных потерь, тёмного и мрачного прошлого и тюремной отсидки. Джейден таким уже никогда не будет. Но я и не хочу этого. Я люблю его настоящего, даже травмированного изнутри, опустошённого горестной утратой, охваченного чувством вины, несчастного всем сердцем, нуждающегося в исцелении, потерявшего себя под давлением тяжелейших обстоятельств, который сможет вынести далеко не каждый, и всё равно способного на любовь. Мне не нужен пресловутый идеал, которого, возможно, и не существует в природе. Что бы ни было, мне нужен лишь он один, лишь мой Джейден. И все лишние мысли мгновенно улетучиваются из моей головы, когда мой палец гораздо сильнее и яростнее необходимого нажимает на кнопку открытия ведущей в подъезд двери.

Эпилог

— Я люблю тебя, брат.

Дни идут, зима сменяется весной, а лето осенью, но эта фраза, наверное, навсегда останется неизменной. Прошло вот уже целых два года, как Трэвиса не стало, и мне более не нужно сопровождение, чтобы прийти к нему, как поначалу бывало. Благодаря специалисту и десяти сеансам психотерапии, на которую в своё время я решился полностью добровольно, а не по чьему-либо принуждению, я больше не виню себя в его смерти. Но до душевного смирения и окончательного принятия мне, пожалуй, ещё далековато. Я бы отдал не всё, но многое, что имею, в том числе и снова бы заплатил остававшийся после него карточный долг, чтобы, как тогда, повернув голову направо, увидеть приближающегося ко мне брата, но всё это абсолютно бессмысленно. Теперь я увижу лишь пустоту, заснеженные деревья и сотни других надгробий, и так на много метров вокруг. Ни единого следа человеческого присутствия и уж тем более никакого Трэвиса. Он где-то под моими ногами, как и наши с ним родители. Прощаясь со всеми ними до следующего раза, который не заставит себя долго ждать, я говорю то единственное, что всё равно имеет значение, даже учитывая то, что никого из них на этом свете больше нет.

— Я люблю вас всех. Любил и буду любить.

Я не говорил этого тогда, когда мог получить ответ, каким бы он ни был, а сейчас мне и подавно не ответят, и, хотя это не равноценно, теперь я свободен произносить эту фразу сколько угодно раз. Больше никакого внутреннего блока, никакого самообмана, никакого внушения, что есть лишь лютая ненависть. Отныне только самые светлые и добрые чувства. Ничто не повторяется, никто не возвращается, и прошлое всегда рядом с нами. Но жизнь продолжается, и я покидаю территорию ушедших и, садясь за руль серебристого вольво, своей первой в жизни машины, возвращаюсь домой. Туда, где меня всегда встречают теплом, уютом, вкусными и приятными запахами, пропитавшими весь воздух, и уединённой атмосферой спокойствия и тишины, которая может царить лишь на берегу озера, примыкающего к заднему двору и идеально просматривающегося из больших кухонных окон.

Запирая дверь, снимая обувь и вешая верхнюю одежду в шкаф, я стараюсь производить как можно меньше шума. Но когда, пройдя в просторную гостиную, я опускаюсь в кресло напротив выключенного сейчастелевизора, не проходит много времени прежде, чем в его отражении я замечаю, как ко мне склоняются со спины. И как через несколько верхних расстёгнутых пуговиц нежные руки проникают под мою рубашку и касаются обнажённой кожи. Прежде всего там, где её покрывают витиеватые и мрачные, но красивые и художественно выполненные буквы. Трэвис… Как же много всего может быть скрыто в одном слове и шести образующих его буквах. Трэвис… Прямо поверх левой груди. Там, где бьётся сердце. Чтобы точно не забыть.

Помню, как Ким увидела её впервые после нашего примирения. Надпись, набитую обычными чёрными чернилами, что уже никогда не сотрётся с моего тела и останется со мной до самого конца. На тот момент ещё толком и не заживший текст, с покраснениями кожи вокруг и периодически смазываемый мною специальной мазью для ускорения процесса заживления. Я даже не подумал предупредить. Обнаружив её в самый интимный момент, какой только мог быть, собираясь прикоснуться к моей груди, Ким побоялась довести начатое до конца, вероятно, испугавшись, что отныне это сокровенная и запретная зона, и быстро отдёрнула руку прочь. Тогда я сам прижал перехваченную ладонь к имени брата, ведь Ким вольна дотрагиваться до меня как угодно, везде, где и как пожелает. Именно этими словами я и подкрепил свой жест. Но теперь она больше не боится. Как и мне, ей тоже его не хватает. Они едва друг друга знали, но с ним было бы лучше в одинаковой степени нам обоим. Я это чувствую, и моё ощущение лишь подкрепляется обеспокоенным вопросом, в то время как, поднявшись, мои пальцы в ответном касании дотрагиваются до обнимающих меня рук Беллы, с которой у нас теперь всё одно на двоих. И этот совместно купленный двухэтажный дом, и материальные ценности, и всё, что нельзя приобрести за деньги.

— Ты в порядке? — взволнованно спрашивает она. Ей совершенно ни к чему переживать. Пользы это ещё никому не приносило, а уж она и подавно не должна тревожиться из-за чего бы то ни было. Для этого у неё есть я.

Однажды я даже так ей и сказал. Что мои проблемы это не её ума дело, но её проблемы неизбежно затронут и меня, и решать их тоже буду я. Она сочла это неправильным, но для меня всё было и остаётся совсем иначе. Это то, как и должно всё быть, когда настоящему мужчине хочется заботиться о своей женщине, и именно это я и стараюсь делать каждую минуту каждого дня. Когда Ким поняла, что повышения ей не видать, и захотела уволиться с занимаемого на тот момент места ради вакансии редактора в каком угодно другом издательстве и исполнения истинной мечты, я безоговорочно её поддержал. И пообещал, что, сколько бы времени ни заняли поиски новой работы, она ни в чём не будет нуждаться. Когда совершенно откровенно и без утайки она призналась, что хочет моего ребёнка и не хочет делать новую противозачаточную инъекцию, ведь после их применения на восстановление репродуктивной функции может уйти и целый год, и лучше бы отказаться от таких мер уже сейчас, я не закрылся и не отказал. Да, я заранее испугался отцовства, но на её желания не наплевал. Когда она созрела, чтобы избавиться от пикапа, который перестал заводиться с первого раза и с тем же успехом мог заглохнуть прямо посреди дороги с оживлённым движением, я лично отвёз его на утилизацию. Я не знаю, где бы был без Беллы и что делал, ведь она не просто лучшее, что случалось в моей жизни. Для меня она не иначе как целый мир. Нет ничего, чего я не сделаю ради её блага, и для меня совершенно очевидно, что это, несомненно, взаимно.

— Рядом с тобой всегда в порядке, — говорю я, целуя безымянный палец на её левой руке и в особенности обручальное кольцо, как знак того, что она моя.

Это не значит, что Ким моя собственность и принадлежащая мне вещь, которой я волен распоряжаться по своему усмотрению, но она действительно моя. Моя не просто жена, а моя семья. Единственная семья, что у меня есть, и единственная, которую я хотел иметь. Помню, как попросил её ею стать, будучи совершенно неподготовленным и даже не приобретя кольца, буквально через пару месяцев после предновогоднего воссоединения. Как, осознав, что хотя бы предложение, в отличие от наших спонтанно зародившихся отношений, должно быть продуманным и правильно обставленным, уже собрался пойти на попятную, чтобы уже в совершенно другой день встать на одно колено, когда Ким, опередив меня, вдруг сказала «да». Без единого сомнения и даже незначительного промедления согласилась стать моей семьёй, ведь именно этой формулировкой я и воспользовался, задавая свой вопрос, и навсегда связала свою жизнь со мной два месяца спустя. В присутствии лишь самых близких людей и в ходе скромной церемонии мы стали полноправной и полноценной ячейкой общества, и теперь я больше никогда не буду один.

— Прости, что не была рядом.

— Это ты прости, что разбудил. Знаю, ты хотела отдохнуть.

— Ничего. Впереди целая ночь. Тогда и отдохну, и даже лучше, чем могла бы без тебя.

Дыхание Ким мягким шёпотом обволакивает моё ухо. Я охотно верю в её слова. Это безоговорочная правда, ведь и мне с ней тоже спится гораздо спокойнее и благополучнее, чем было в своё время одному.

— Иди ко мне. Дай тебя обнять.

Спустя мгновение я уже прижимаю свою жену как можно ближе и плотнее к себе, вдыхая исходящий от неё запах чистоты, искренности, добра и любимого шампуня. А ещё нового начала, новой главы и новой жизни. Ким не просто моя семья и та женщина, с которой я проведу всё оставшееся мне время, почитая, уважая и любя, но и мать моих детей. Как минимум одного ребёнка, уже пинающегося и активно толкающегося в её утробе, примерная дата рождения которого приходится на двадцать третье число. Ещё чуть больше двух недель, и мы наконец-то увидимся. Мы не захотели узнавать, кто у нас будет. Нас ждёт сюрприз, но мы уже любим этого малыша независимо от того, какого он пола. Мы любим нашего сына или нашу дочь. Переплетая свои руки с руками Беллы на её довольно-таки большом, но, тем не менее, аккуратном животе, кожа которого на моих глазах периодически ходит ходуном, я точно знаю, что именно окружённый этим чувством наш ребёнок и будет расти. И всей душой предвкушаю то дальнейшее путешествие, что нас ждёт. Моя истинная жизнь только начинается.

Оглавление

Пролог

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Эпилог